Конец русского характера

В наличниках нет русского сознанья –
Как нет богов в прекрасных небесах.
Илья Тюрин, "Деревня"

"Какой народ? Я сам – народ."
 Константин Левин, "Анна Каренина"


I

В ритуальном годичном разговоре народа с лидером премьер-министру задали очень характерный и знаменательный вопрос: когда в России появится идея, ради которой стоит жить?
Вот так! Ни много ни мало. Круто, как говорят на улице. А впрочем, однако, нечто довольно знакомое, прислушайтесь: да-да, оно самое, модификация вопроса "что делать".
Глава правительства, не теряя хладнокровия и здравого смысла, спокойно и современно ответил в том духе, что, мол, вполне достаточно, если мы будем жить для семьи, детей и тому подобного. Он, по сути, откликнулся на мысль Ильи Тюрина из статьи "Русский характер" (ЛГ, 6 октября 1999 г.): "Пусть человек говорит: "Я работаю, потому что того требуют от меня …мои дети, моя семья, моя Родина"". Это и есть характер, в котором, по мнению Ильи, особенно нуждается наше общество. Не сомневаюсь, что, если задать этот вопрос в ООН, то представитель каждого из двухсот государств, если только он не политический идиот, зомбированный на манер прошлого века, а нормальный человек,  ответит совершенно так же, как наш премьер.
Беда России в том, что еще сто лет назад в ней мало кто  умел отделять (многие ли умеют и сейчас?) так называемые "общественные идеи", то есть сиюминутные по историческим меркам лозунги и цели "злобы дня", от идей, "ради которых стоит жить", то есть метафизических оснований бытия, которые человеком сознаются или не сознаются в зависимости от состояния культуры, но вопрошаются не на форуме, а над книгой, в музее, в храме и так далее. И если вопрос о смысле жизни – а именно он и был задан высшему чиновнику как "живому богу" – выносится на улицу, то это очень дурной знак: что-то в датском королевстве не того. Это значит, что в Чевенгур пришла смута. Не случайно все революции (я говорю не о нынешних мелких оранжевых и прочих путчах, а о настоящих революциях, грозных явлениях истории) начинали с того, что становились на место высшей силы и объявляли, что гарантируют ответ на вопрос не только о хлебе, но и о смысле. Слава богу, наши лидеры сегодня в революционеры не рвутся. И премьер своим здравым ответом на религиозно-политически провокационный вопрос, в общем-то, закрыл тему поиска пресловутой "национальной идеи", невольной причиной возникновения которой стала некогда энергия его же, мюнхенской, речи. И действительно, время ли для мечтательного политического романтизма, когда на улице идут разборки по расовым и этническим признакам?         
Тем не менее, мелкая декабрьская смута на Манежной  думских дьяков смутила. Они заволновались, начали разделять неясный национализм на плохой политический (Уже хорошо! Ведь это значит, что сами политики косвенно признаются, что политика это плохо.) и хороший гражданский, и наконец сам президент страны как бы дает команду:  развивать русский характер!
То есть некое предположительно позитивное содержание под именем "русский характер" должно наполнить собою "гражданский национализм", дабы достойно защищать этно-отечественные интересы на внутренней и внешней мировой арене, гася гибельные проявления национализма политического как темную стихию. Все гладко, пока звучит парламентски словесно, но в реальности этническая энергия, называемая "национализмом", плюет на диалектику политологов и в лучшем случае всегда будет напоминать  полезного в хозяйстве, но опасного бычищу с кольцом в носу, зачинателя стад и потенциального убийцу всего не похожего на его коров. 

II

А "русский характер" – что это? Видимо, это должен быть крепкий мачо, наш ковбой, железными бедрами сжимающий бока родного бычищи, чтобы проскакать на нем открывающееся родео нового века.   
Но где же его взять, этот "русский характер", нам, сиротам миллениума? Нам, прошедшим через пепелище века ХХ-го и, как верно писал Илья, вышедшим из него "генетически и духовно" истощенными, давно не могущими "по-настоящему почувствовать себя народом, нацией, этносом"? Как быть? Тут и отчаяние охватить может!..
Но не будем же замыкаться в своей избе, оглянемся вокруг, посмотрим шире. И увидим, что в прошлом веке генетический и духовный крах потерпели большинство развитых народов Земли. Русские, немцы, евреи, японцы более других шокированы своей непосредственной историей. Остальных время также зацепило и изрядно переработало. После серии революций, покончивших со средневековыми монархиями, двух мировых войн и крушения  колониализма мир в 60-х годах начал погружаться в "заслуженный" релакс, свидетельствующий о том, что историческое дыхание ослабло, сил нет. О Западе в целом, который не одно десятилетие укладывается в гедонизм, и говорить уже неловко. Нежелание золотого миллиарда размножаться экономикой не объяснимо. Положение "закатных стран" усугубляется тем, что после распада колониальной системы началась и усиленно продолжается мирная экспансия населения стран "третьего мира", ползучая пассионарность, изменяющая расовый облик самой сердцевины арийской ойкумены. Аналитики Европы и Америки всю последнюю треть века кричат о потере идентичности ведущими народами, о "смерти" Запада, который как более активный и агрессивный и истощился внутренне сильнее Востока в целом. Но и там – даже Индия и та устала от тысячелетнего сна своего Будды. Если наблюдения Шпенглера и Гумилева имеют смысл, то они поясняют, почему относительно повезло Китаю: он оказался, так сказать, в противофазе – в то время как Запад начал спускаться с высот культуры в низину цивилизации и остывать, Китай, накопивший биологической энергии за века стагнации в состоянии "феллаха", начал новый пассионарный подъем… 
Так что все "национальные характеры", по меньшей мере западные (к которым в этом смысле принадлежим и мы грешные), были скомканы безжалостной рукой века. Взвешивать плюсы и минусы оставшегося от них – это безнадежно пилить опилки. Человек нравственно выздоравливает не тогда, когда сетует о потерях и болезнях или оправдывается в несделанном, а когда устремляется вперед, заняв себя реальным делом. Свое прошлое надо помнить, ибо память это тоже горючее жизни, но не надо копаться и вязнуть в памяти, быть ее рабом. Не ты есть часть памяти, а память есть часть тебя…
Тем не менее, справедливости и истины ради надо сказать, что ХХ век оставил после себя не только катастрофические обломки народов и их характеров. Вполне вероятно, что историки будущего обнаружат, что научный и технический взрыв столетия был не только и не столько одним из источников кризиса, сколько и его посильной компенсацией. Нельзя отрицать, что, несмотря на все издержки,  благодаря этой интеллектуальной революции мы все-таки и сегодня имеем некоторый запас реального оптимизма. По крайней мере, она есть – даже помня и про экономику, в которой, однако, человека нельзя назвать хозяином своего положения, так как в ней действует слишком много стихийных факторов, – едва ли не единственная осязаемая и неопровержимая антропогенная действительность, которая положительно объединяет все человечество.   

III

Илья оставил одно весьма дельное замечание: "Люди изменились, но народ – не столько люди, сколько отношения между людьми". Вот именно. Эти слова можно читать двояко, в зависимости от того, на чем ставим акцент. Сначала проследуем за автором, резонно полагающим, что изменение отношений между людьми есть изменение народа, и высказывающим представление, каким должно быть это изменение: "Общество существует… для того, чтобы всякому достойному человеку в нем жилось хорошо… В этом смысле национальный характер – таким должен быть и русский его вариант – это та уверенность в себе, та внутренняя аргументация, с которой народ движется к своей цели." Как видим, перед нами  формула в принципе любого жизнеспособного этноса, этноса вообще. Это вектор, по которому выстраиваются современные демократии. 
Тогда что же остается в этом общеэтносе цивилизации на долю собственно русского элемента? Лишь география да история, а уже и культура, если она поднялась над первобытно-этнической – вещь общечеловеческая. Любая великая "национальная" культура в ходе развития закономерно превосходит свой этнос, вырастает из его временных и местных одежд до общемирового смысла, становясь созидательницей сверхэтнической жизни, то есть более высокого уровня бытия. А политические глашатаи этноса, особенно разбалансированного гражданской распрей, разумеется,  швыряют в нее камни, обличая в "измене". (Помните арест Сандро Баратэли в "Покаянии"? Там предводитель гуннов, пока художник одевался, играл одним пальцем на рояле. Сцена выиграла бы в истине, если бы он играл не пальцем, а тесаком, ибо рояль есть "измена" балалайке.) Так, когда сто лет назад рухнула императорская Россия и российский этнос, сиречь русский характер, начал делать себе харакири, среди эмигрантов нашлись монархисты-этноболельщики, вроде журналиста Солоневича, которые вылили бочку своего пахучего гнева на головы "бердяев булгаковичей", "толстоевских" и так далее, даже Пушкину, и тому досталось. Видимо, эти господа, – по сути, продолжатели тех же народников и прочих этнопоклонников – полагали, что культура есть присяжная нянька при народе, обязанная регулярно вытирать ему сопли. А когда сопли оказались слишком красные – няньку долой!..
Культура, о которой я сейчас говорю, это не "великое прошлое нации" и вообще не прошлое, а вечное настоящее, как платоновские эйдосы; это, если угодно, основа нашей внутренней жизни. В ней, например, Державин не поэт XVIII века, а мой постоянный собеседник, по-своему напоминающий мне о Боге. В крутые минуты истории или сразу после них, то есть когда этносы погружены в политические пертурбации или прозябают в прострации, особенно выясняется, что культурой они не интересуются или интересуются в самую последнюю очередь. Чаще они довольствуются церковным культур-суррогатом и тем зрелищем, которое является, как сказал вождь, "из всех искусств для нас важнейшим". 
Тогда чьей же внутренней жизни она основа, эта культура? Кто эти мы? Люди, отдельные люди, которые, как писал Илья, изменялись и тогда, когда этнос не изменялся. Так мы в его замечании плавно и естественно смещаем акцент с народа на людей, точнее, на человека, того единственно вменяемого субъекта сознания, в котором возможно представление о мифах старых и новых. Он не нуждается в политическом оживлении мифа "Русский характер", так как знает, что этот миф был рожден на пересечении культуры и политики века позапрошлого. И как церковь ныне отделена от государства, так и культура в нашем сознании должна быть отделена от политики. Русский характер есть, но он был сформулирован в культуре и в ней пребудет навсегда. Культура же есть метроном этого характера, а не шлифовщик его деталей для нужд политики. 

IV

Прежде чем ответить на вопрос о нашем будущем, бросим фоновый взгляд на основные политические категории, раскрашивающие земной шар.
То, что Фрэнсис Фукуяма описал как розовое шествие торжествующих свобод и прав, можно описать и как разнуздание националистической стихии, которую в крайнем случае мы именуем фашизмом. 
Национализм есть самоощущение этноса. Демократия есть мечта этноса о независимости. Когда независимость достигнута, этнос начинает мечтать о силе, то есть об империи. В империях национализм отдельных этносов уравновешивается имперским патриотизмом, который, по сути, переходит в интернационализм. Поэтому римского, российского, советского национализма не было, нет в этом смысле национализма и американского, хотя на местах внутри Штатов можно обнаружить национализмы выходцев из Африки, Мексики и так далее, как и в Советах наблюдались племенные пристрастия в любой из союзных республик.  Исключением была гитлеровская империя, в которой патриотизм ведущего этноса был утрированным выражением его национализма. Этнические миазмы, которые обычно выходят наружу при разложении империй, в гитлеровской торжествовали изначально.   
Империя есть состояние силы. Малые этносы, которым судьба не дала шанса вырасти самим, вынужденно выбирают ту или иную империю, прильнув к которой и став ее частью, находят относительное равновесие и покой. Так на наших глазах продукты распада советской империи, восточно-европейские этносы, выходят из влияния России и притягиваются более мощной американской империей, вливаясь в европейское сообщество ее сателлитов. Их демократичность сомнительна, потому что их мечта о независимости неосуществима. 
Проблема России. Две русских империи, российская авторитарная и советская тоталитарная, рухнули, в 17-м и в 91-м. Сейчас у нас растет империя демократическая, наподобие американской. На повестке дня не "Москва-третий Рим", а Третья имперская Русь, входящая вместе с империями американской, европейской, китайской и индийской в ядро земшарного сообщества III тысячелетия. Все будет зависеть от того, что перетянет: национализмы этносов, составляющих Россию, или патриотизм новой, постсоветской общности, в ней растущей. В первом случае страна будет перманентно чахнуть и таять, даже без распада. Во  втором – страна будет жить и крепнуть как субъект мировой конфедерации.
Но это потом, в долгосрочной перспективе, а что сейчас, через десять вопрошенных лет? "Жить нам или умереть"? То есть, возрождается ли у нас сегодня элементарная этническая жизнеспособность и социальная ответственность?
Возрождается – в той мере, в какой это соответствует общедуховной и общеполитической атмосфере, выше которой не прыгнешь, то есть не так скоро, как нам бы хотелось. Однако заданные условия – "приличная власть и немного исторического покоя" – налицо. Относительный исторический покой есть, абсолютного не бывает.  Опять же и власть – не совершенная, но приличная. Кому не понятно, сравните с советской, с многими периодами царской, с большинством нынешних зарубежных. Цивилизационно минимальный русский общеэтнос (в сознании которого уже нет прежней пропасти между космополитизмом и патриотизмом), о коем мечтал Илья, начинает проявляться в виде разлитой в воздухе молодых  поколений лояльности к собственной стране и жизни. Слова "труд", "семья", "дети", "Родина" заново наполняются смыслом именно в устах ровесников Ильи. Они сегодня большие патриоты, чем их родители. Они первые сумели оценить и признать Путина за мюнхенскую речь, в которой Россия впервые за двадцать лет встала с колен… Это, естественно, сильно не понравилось политическому Западу, которому грезилась уже Россия распластанная: евразийский лакомый пирог. Сейчас в бункерах пентагонов наверняка мечтают съесть сей пирог хотя бы пополам с Китаем, дабы отсрочить неприятное окончательное выяснение отношений между двумя главными империями. Но теперь мы не скажем по-блоковски "идите на Урал, мы открываем место бою", ибо выяснилось, что "на братский пир труда и мира" никто не собирается, а вместо "монгольской орды" на мохнатых лошадках с востока нависает колоссальная модернизированная Поднебесная с малопонятным нам менталитетом. Разорвут ли безжалостные имперско-этнические напряжения между Западом и Востоком зависшую между ними Россию? Во всяком случае, она не даст себя дешево растоптать: не мифический, а реальный русский характер спрессовался в ядерном арсенале и нас охраняет. Но даже в худшем случае мы не будем развивать тему и Сергея Есенина "гибни, Русь, начертательница Третьего Завета!", ибо на Голгофу ходят все-таки не народы, не массы, а одинокие личности. А этносы, ставшие трагическими жертвами самомифологизирования, удобряют собою землю на полях сражений, ходят в диаспору, в газовые камеры, в распыление, и не делают из этого никаких разумных выводов, кроме усиления гордости и ожесточения. Евангелия были написаны не для них. И я уверен, что эра народов как уважаемых, полных смысла и содержания, сущностей – это уже прошлое, архаика. Цивилизация, культура и человек достаточно выросли, чтобы обойтись без этого авторитета. Грядущее земношарное единство, планетарный сверхнарод, общество землян – вот что стучится на повестку дня III тысячелетия. 

13  – 23 января 2011