Спокойных дней не будет - часть 18

Он проснулся, потому что ему на руку упала холодная капля. Узкий рыжий шкаф в углу справа, приоткрывший одну из створок, показался ему незнакомым. Зато женщина, сидящая в кровати слева от него в неизвестно откуда взявшейся ночной рубашке, улыбалась загадочной, но очень узнаваемой улыбкой. Солнце, бьющее в щель между занавесок, играло в ее волосах, покрытых легкой водяной пылью и оттого переливающихся всеми цветами радуги.
Поймав его взгляд, Соня встряхнула мокрыми волосами, обдав его целым фонтаном брызг.
- Что ты делаешь!
Он с непривычной для только что проснувшегося человека резвостью ухватил ее за запястье, дернул на себя, и она рассмеялась и, не удержавшись, упала к нему на грудь, но тут же коварно воспользовалась ситуацией и покрыла его бесчисленными поцелуями.
- Все, все, остановись, ты меня задушишь! Хватит, Соня! Довольно уже, пощади!
Теперь ему пришлось разжимать ее руки и отталкивать ее.
- Как же я счастлива, любимый! С добрым утром! Ты так сладко спал, что я не решилась тебя будить, а ты проспал завтрак.
- Думаю, мы не много потеряли, даже сэкономили на лекарствах от диареи. Можем открыть фонд помощи пострадавшим от диверсий местной кухни, тем более, что в нашей гуманной стране эксперименты на людях запрещены. Во всяком случае, в столовую я больше не пойду ни за какие деньги.
- И не надо. Я уже побеспокоилась о завтраке.
- Сидела и беспокоилась, как добрая фея?
- Как практичная женщина, - с гордостью сказала она. - Просто сходила в наш любимый бар. Так что не пугайся, в любую минуту приедет кофе.
- Ты не боишься, что нас отравят? - удивился Илья.
- За эти деньги, что мне стоил завтрак в номер, можно отравить всех присутствующих и уехать на Мальорку с чистой совестью.
- Ну, про чистую совесть ты загнула! - Он вспомнил вчерашнюю котлету и содрогнулся от отвращения. - У них тут явно двойная мораль. Людей за умеренную плату травят в столовой, чтобы они раскошеливались в баре. А медпункт у них бесплатный, как думаешь?
- Думаю, платный. И хоронят они за дорого. Помнишь, мы кладбище проезжали? Мне показалось, довольно убогое.
- Значит, на достойный пятиметровый монумент и уважение потомков рассчитывать не приходится? Тогда придется выживать изо всех сил!
В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, дернули ручку. Соня соскочила с кровати, радуясь, что предусмотрительно заперлась, и пошла открывать.
- Ты бы оделась, - крикнул ей вслед Илья.
Но она уже распахнула дверь и предстала перед официантом в короткой ночной рубашке фисташкового цвета, которая смотрелась на фоне убогой обстановки номера, как последняя коллекция прет-а-порте в клубе деревни Гадюкино. Официант от увиденной роскоши обнаженного тела, едва прикрытого тканью, стоившей дороже, чем уик-энд в этом отеле, чуть не выронил поднос. Женщина уверенно перехватила его ношу и отнесла на край кровати. Как громом пораженный юноша все продолжал торчать в дверях. Спохватившись, Соня выдала ему пятьдесят рублей чаевых и закрыла перед его носом дверь. Илья покачал головой.
- Зачем ты пугаешь людей? Спорим, если ты откроешь, он все еще стоит там.
- Хочешь, проверю? - задорно спросила она и подалась в сторону двери.
- Проверим ближе к обеду, а заодно прогуляемся по окрестным достопримечательностям. Ты заперлась? А то у нас с утра еще мусора недостаточно набралось.
Соня расхохоталась и повалилась рядом, отчего кровать закачалась и посуда на подносе опасно зазвенела.
- Ну, как яичница?
- Вообще-то это омлет, но вроде ничего. Хотя, постой, кажется, они добавляют немного машинного масла для вкуса.
Соня поперхнулась кусочком сыра и с хохотом снова рухнула на кровать, не в силах больше сносить его ядовитые комментарии. Илья снисходительно смотрел на ее конвульсии, уплетая свой омлет.
- О, - наконец сказал он, когда она отсмеялась и вернулась в вертикальное положение с чашкой в руке, - неплохой кофе. Теперь я начинаю думать, что день может быть удачным.
- Я уверена, что он будет удачным, - уверила его Соня. - Хочешь прогуляться?
- Нет, попозже. Они еще не вынесли трупы из столовой.
- Перестань! Я больше не могу смеяться. У меня и так все болит после вчерашней поездки.
Илья, не вставая с кровати, переставил поднос с грязной посудой на прикроватную тумбочку и туда же отправил лежащий на полу пульт.
- Ну, чем займемся?
Соня обвела взглядом комнату, задержалась на телевизоре.
- Э, нет, только не это! Не вздумай включать. Или хочешь посмотреть итоги субботней лотереи?
- А вдруг я выиграю машину? - Она встряхнула кудрями и обвела комнату задумчивым взглядом в поисках других развлечений. - Все хотят выиграть квартиру или Мерседес.
- Если будешь играть в лотерею, то ты его проиграешь. Тогда нового не жди, не куплю. Ты же знаешь, в азартные игры с государством...
- Играть нельзя, - закончила она, как примерная девочка. - Хочешь принять душ?
- А что, в бочке на улице уже нагрелась вода?
- Перестань! Я серьезно. Я с утра помыла душевую кабину.
- Душевая кабина, как ты это называешь, - это тот тазик с дыркой, занавешенный куском полиэтилена? - брезгливо скривился он.
- А я помылась и тебе рекомендую.
- Если только по твоей рекомендации, - нехотя согласился он и, придав строгости голосу, добавил: - Смотри, теперь ты лично отвечаешь за слив и подачу воды.
- Так точно, товарищ генерал.
Илья поднялся и, обернув полотенце вокруг бедер, проследовал в ванную. В кране зафыркала вода, и Соня услышала, как он старается соблюсти баланс между напором в кране и визгливым звуковым сопровождением. Отчаявшись, он чертыхнулся и влез в громыхнувший под его тяжестью поддон, зашуршал занавеской. Соня рассмеялась, вспомнив его вчерашние и сегодняшние комментарии относительно "сказочных" удобств, и взялась перестелить постель, скомканную их вечерними усилиями, радуясь, что хотя бы такое мероприятие, как помывка, прошло без эксцессов. Но уже через несколько минут комнату наполнил возмущенный голос Ильи:
- Да что же это за бардак! Соня!
- Что, милый? - подозревая худшее, заботливо откликнулась она и открыла дверь в ванную.
У него под ногами была откровенно рыжая лужа, которая не торопилась убраться сквозь отверстие в душевом поддоне. Мужчина переминался с ноги на ногу с кислым выражением лица.
- Я собирался мыться, а не краситься, - возмущенно сказал он без тени улыбки.
- Это ржавчина? - робко спросила она, давясь очередным приступом смеха.
- И, представь себе, чистый кипяток.
- Вылезай оттуда скорей, дорогой. А то станешь похож на пасхальное яйцо или на Чубайса, а русский народ рыжих не любит.
- Дался тебе Анатолий Борисович, - пробурчал Илья и без сожалений покинул ржавую лужу.
- Это к слову пришлось. Просто его по всем каналам склоняют.
Соня накинула ему на плечи полотенце и прижалась, оставляя темные мокрые пятна на фисташковом шелке.
- Склоняют его не по каналам, а в Кремле. Вернее, наклоняют и...
- Илья, что за выражения! Ты же не на заводе!
- Хм, обычно при дамах я себе не позволяю, но это все ты виновата. - Никаких угрызений совести на его лице не отразилось. - Опять тебя с утра на политику потянуло?
- Нет, теперь уже на романтику, - замурлыкала она, подталкивая его в комнату. - Забирайся в постель, будем общаться!
- Это ты о чем? - подозрительно спросил он, снимая мокрое полотенце и укрываясь простыней.
- Ни о чем! - невинно захлопала глазами Соня. - Просто, это единственное место в помещении, где можно разговаривать сидя.
- И, похоже, самое безопасное, - проворчал он.
- Ну, если ты только не считаешь опасностью меня.
- В каком-то смысле, ты, конечно, дашь этой "Сказке" сто очков форы. Но я, слава Богу, пока уверен, что моего физического уничтожения ты не добиваешься.
- Спасибо и на этом.
Соня раздвинула пыльные занавески, и в тесную комнатку хлынул поток света. Она потянулась и забралась обратно на кровать. Теперь они сидели бок о бок, подложив под спины чахлые подушки.
Он провел рукой по мокрым волосам, посмотрел на свою ладонь, словно боялся, что и впрямь мог поменять цвет волос.
- Расскажи мне про маму, - вдруг попросила она. - Мы так редко говорим о ней. Какая она была?
- Ты же видела фотографии.
Вопрос застал его врасплох. Он ни с кем не говорил о матери и не знал, как о ней говорить, тем более с Соней.
- Нет, на фотографиях она одномоментная. Красивая и неправдоподобная. Ты знаешь ее другой. Расскажи мне про свою маму. Какой она была, когда ты был маленьким? Ты очень любил ее?
- Странный вопрос, Соня. Разве можно не любить свою мать?
- Я не знаю. Я ведь люблю ее не так, как ты, и даже не уверена, что это можно назвать любовью, ведь я не знала ее ни дня. Я, когда была ребенком, придумывала ее себе или пользовалась чужими словами, когда говорила о любви к ней. Я собрала для нее самые лучшие определения. В моих фантазиях она всегда была идеалом. А ты знаешь ее настоящей, живой. Так расскажи мне. Мне нужны подробности, тонкие моменты, я ведь могу почувствовать ее только через тебя, через твои воспоминания и восприятие.
- Ты очень сложно выражаешь свои мысли. - Он нахмурился, но в его глазах она увидела нежность и недоумение. - И хочешь этого от меня.
- Нет, вовсе нет! Ты просто рассказывай с самого начала. Если мне будет что-то нужно еще, я спрошу.
- Ну, хорошо, я попробую. С чего начать?
Ему совсем не хотелось пробовать, но благовидного предлога отказать не находилось.
- С самого начала. Что ты знаешь о ней до твоего рождения?
- Соня, я не лучший рассказчик. - Он обнял сестру за плечи, прижал к себе и, глядя на залитые светом обои с вычурными цветами, попытался вспомнить то, о чем не думал уже много лет. - Ее родители были московскими интеллигентами. Мама - не слишком популярная в богемных кругах, но, кажется, талантливая художница. Хотя, в те годы, если не работать на фабрике, то что еще было делать? Она рисовала и растила троих детей. Наша мама была младшей. А ее отец был довольно известным потомственным юристом, за что в соответствующее время и пострадал. Кажется, его взяли зимой тридцать восьмого. Бабушка не стала рисковать собой и детьми и уехала под Киев к родственникам. Там перед войной наша мама вышла замуж за молодого амбициозного инженера. Во время войны молодая семья выехала в Сибирь, где отец возглавил один из оборонных заводов. Мама дважды пыталась родить ребенка. Оба мальчика умерли, один при родах, второй через две недели после рождения. Мама была в глубокой депрессии, отец работал по двадцать часов в сутки. Они вернулись в Киев в сорок шестом, потом родился я.
- А что твой отец? Откуда он родом? - осторожно спросила Соня, боясь разбередить его раны.
- Его родители были из-под Львова. Отец - заурядный бухгалтер, а мама, кажется, заведовала каким-то общепитом. Она была полькой, и как все поляки, гордилась какими-то шляхетскими кровями. Мой папа пошел в нее характером и внешностью. Он был сильный, властный, не терпел поперек ни единого слова. Считал себя настоящим пролетарием и пробивал себе дорогу сам, как мог. Совсем мальчишкой вступил в партию, начал делать карьеру, пытаясь выбиться из низов.
- Разве ты был не таким же в молодости?
Она кончиками пальцев провела по его мокрым вискам, по щеке, он поймал ее руку и поцеловал в ладонь.
- Наверное, таким. Только у меня стартовая площадка была уже выше, чем у него. Я получил высшее образование, окончил аспирантуру, написал диссертацию, а он все начинал с нуля. Да и время было тогда другое. Он ведь женился на дочери репрессированного, а для этого нужно было обладать известной смелостью.
- Ну, а мама? Как она уживалась с ним?
Действительно, как? Он вытащил из памяти громкий голос, строгие голубые глаза, без снисхождения глядящие тебе в душу, несколько жестких поговорок про "честь смолоду" и представил с ним рядом маму. Наверное, недаром говорят, что противоположности притягиваются. Они были на разных полюсах.
- Она любила его. Но теперь я понимаю, что больше него она любила меня, вся ее жизнь ушла в меня. Я рос слабым и болезненным ребенком и хорошо помню, как она сутками сидела возле моей кровати, читала мне книги, рассказывала какие-то истории, пела. Она хорошо пела, у нее был красивый высокий голос.
- А что она пела, Илюша?
- Это были какие-то песни на идиш, грустные, с печальным концом. Отец был против того, чтобы я знал язык. Она иногда разговаривала со мной на идише, но я не слишком хорошо понимал ее. Я знал тогда русский и украинский, а для ребенка из советской семьи это было более, чем достаточно. Еще перед школой она нашла мне учителя, и я начал осваивать скрипку. Отец был в ярости, он говорил, что скрипка - инструмент, изживший себя, что мальчику вообще незачем учиться музыке, это женское дело. Достаточно и того, что я буду петь в пионерских отрядах. Когда я пошел в школу, со скрипкой было покончено.
- Не могу представить тебя со скрипочкой, - улыбнулась Соня и взяла его руку в свою. - Вот эти пальцы скользили по струнам? Ты держал смычок, мучил соседей гаммами... Может быть, в тебе погиб гениальный скрипач?
- Не думаю. Скрипку нужно не только любить, но и понимать, а я не понимаю.
- Но если ты любишь музыку...
- Да, как дилетант. Я ее, пожалуй, даже и не слушаю, она проходит где-то в фоновом режиме. Музыка дает мне возможность перестать упираться в реальный мир и подумать.
- Значит, на концертах ты думаешь? О работе, о планах на будущее? А мне-то казалось...
- Вот видишь, ты тоже обо мне много не знаешь.
Он поцеловал ее в висок, и она замерла от нахлынувшего счастья.
- Я знаю тебя лучше многих, знаю, какой ты сильный, великодушный, умный. Но хочу знать больше, - прошептала она. - Я хочу знать о тебе все.
- Слава Богу, это невозможно, - рассудительно сказал он, не оценив ее душевного порыва.
- Почему?
- Даже себе я далеко не всегда нравлюсь.
- Просто ты очень строг к себе, а я была бы снисходительна.
- Мне не нужно снисхождения, - заявил он, словно речь шла о благотворительности.
- Дурачок ты! Каждому человеку нужно снисхождение и любовь. Ты не щадишь себя, работаешь на износ, поэтому ты как никто другой нуждаешься в снисхождении и заботе.
- И ты готова взять на себя столь тяжкий труд, зная о моем плохом характере, о раздражительности? - усмехнулся Илья, вовсе не рассчитывая на серьезный ответ.
- А ты позволишь мне взять это на себя?
- Смотря, что ты вкладываешь в эти слова.
Она не ответила, повернулась, положила руки к нему на плечи, приблизила внимательное лицо. С минуту смотрела в насмешливые золотисто-карие глаза, робко поцеловала его в уголок рта, потом еще раз и еще.
- Что ты, Соня?
Одним движением она избавилась от рубашки, прижалась к нему, потянула вниз с подушки. Он растерялся, обнял ее, все еще думая о матери, не готовый так сразу перейти от рассказа о своем детстве к любовной игре, но она не позволила ему задержаться в мире воспоминаний. Скользила вдоль его тела горячими ладонями, касалась то бедром, то грудью, быстро целовала, словно торопила куда-то, звала за собой.
- Ты не хочешь больше слушать про маму? - спросил он, продираясь сознанием сквозь морок ее ласк.
- Я хочу услышать про себя...
- Что?
- Что ты любишь меня!
- Я люблю тебя!
- Нет, молчи! - Она приложила пальцы к его губам, потом заместила их своими губами, но через несколько мгновений снова дала ему свободу. - Не словами. Ты весь расскажи мне про меня и про себя. С тобой я узнаю себя, понимаю, кто я и зачем пришла в этот мир. Я так люблю тебя, что мне даже слов не нужно.
"Что же ты делаешь со мной, Соня! Разве можно говорить такие вещи!"
Ее страсть была искусно сплетенной паутиной, в которой он запутывался все больше. Попытки вырваться связывали его по рукам и ногам, лишали воли. Он становился зависим от ее тела, от ее холодности или желания, как младенец зависит от тепла, света, материнской ласки или одиночества в темноте. Но в одном она была права: получая на миг право владеть ею, он почти готов был признать тщетность своих попыток завоевать мир. К чему весь мир, если ты не можешь подчинить себе одну единственную слабую и хрупкую человеческую жизнь? Она ускользает от тебя тысячей способов, когда ты уже уверен, что имеешь безраздельную власть над ней. Тайна была в том, о чем она думает, какие видит сны, как, просыпаясь утром, впускает в свое сознание предметы и понятия, что чувствует каждой клеточкой, когда он входит в нее и называет это обладанием. Он объединяется с ней в страсти, слышит под пальцами стук ее сердца, слова, даже желания. Не угадывает, а кажется, что слышит. И все-таки, разъединяя свое тело с ее, ничего не знает о ней самой. Она вольна любить его или оставить, позвать или оттолкнуть. Она говорит о любви, о верности, о таинстве смерти, которое готова разделить с ним, как вечернюю трапезу, но когда его не станет, она переживет и эту потерю, как пережила уже много маленьких и незначительных, на его взгляд, потерь. И он может создать вокруг нее пустыню или райский сад, удалить всех реальных и придуманных соперников, но она, оставшись в железной, золотой, любой построенной им клетке, станет любить утраченное с еще большей силой, и он не удержит в руках ее мятежную и загадочную душу.
Всего доля секунды ему понадобилась на то, чтобы понять, что не страсть, а острая боль в груди заставила его сердце повиснуть над пропастью. Весы замерли. Стрелка дрогнула между чашами, повременила, неуверенно качнулась в сторону вспыхнувшей ярче надписи "жизнь". Он даже не успел испугаться, когда понял, что снова вернулся, что ему позволили продолжить бороться, совершать ошибки, любить. И он воспользовался этим правом и заставил женщину почувствовать неуправляемую власть, беспомощность и ни с чем не сравнимый восторг.
Илья откинулся на подушку и без мыслей уставился в потолок. Как всегда в такие моменты после приступа мучительно хотелось жить, и на жизнь не было сил, словно боль выпила из него всю энергию и оставила его опустошенным. Просто тело, отстраненно наблюдающее мир вокруг.
Он повернул голову в ее сторону. Соня лежала на животе, подложив под голову скрещенные руки. Спутанные волосы упали ей на плечо, как тень распластавшей крылья птицы, а она плакала горько и безутешно, не скрывая своих слез.
- Соня? - Он едва нашел в себе силы тронуть ее за плечо. - Я сделал тебе больно?
Он знал, что сделал. Он вдруг понял, что сейчас она поднимется и уйдет, и все предыдущие ссоры показались ему обрывками черновиков в мусорной корзине. Как объяснить ей, что происходит между ними? Но она скинула его руку с плеча и зарыдала еще громче. Он со стоном выдохнул воздух, и в голове у него застучали металлические молоточки. "К чему все это, если ничего нельзя изменить? Что же ты делаешь со мной, Соня!"
Когда он, преодолевая страх перед новым приступом, повернул ее к себе и заглянул в искаженное слезами лицо, то понял, что она не на шутку напугана.
- Что ты сделал со мной? - прошептала она. - Что это было?
- Прости, я был груб с тобой...
Он еле ворочал языком. Хотелось лечь и остаться одному, просто полежать в тишине, слушая ритм жизни внутри себя, словно где-то там, в глубине, повернули ключ, и механизм, пусть с перебоями, неохотно и устало, заработал. Надолго ли?
- Мне показалось... - Она с осторожностью подбирала слова, словно боялась произнести что-то страшное вслух, нежданно вызвать демона. - Я почувствовала, что мы умираем. Как будто я держала тебя за руку и уходила за тобой по дороге. Я знала, что нужно разжать пальцы и отпустить тебя, но я не хотела, не могла. Понимаешь? Я хотела, чтобы мы оба остались. Я цеплялась за твою руку, звала тебя назад, а потом все кончилось, и мы снова оказались здесь, на этой кровати. Да, ты сделал мне больно, но не так, как ты думаешь. Если боль - это то, что я почувствовала потом, когда ты оказался внезапно груб, то я не боюсь такой боли. Я боюсь одного: если снова увижу, что ты уходишь.
- Ты придумываешь всякую ерунду! - Он заслонился от нее снисходительной иронией, как делал это всегда, когда мог показаться открытым или смешным. - Я просто не сдержался...
- Неправда! Я знаю, что в тот момент что-то произошло между нами. Или не между нами. Я чувствую, но не могу объяснить. Это какая-то мистика...
- Ты начиталась дурацких романов и ревешь, как экзальтированная школьница.
Он вытер краем простыни ее слезы, мокрый нос, подложил ей под голову подушку, но она не поверила ни единому сказанному слову, замолчала, заперлась в себе, пытаясь разобраться со странным видением.
Он не был застрахован от нового приступа ни с ней, ни с любой другой женщиной, но Сонина реакция оказалась такой непредсказуемой и странной... Если он не мог почувствовать ее радости или боли, то чем она отличается от него? Если их связывает какая-то невидимая нить, если эта нить где-то в другом мире реально существует, то разве возможно, что один это чувствует, а другой нет? А что, если она говорит правду? Разве возможно придумать такую историю? Она металась под ним, обнимала его, дарила себя, и у нее не было времени наблюдать, строить догадки и делать выводы.
- Я хочу знать, что с нами было, - снова повторила она и посмотрела на него твердым и злым взглядом. - Если я буду знать, что случилось, я буду знать, как этого избежать. Или защититься.
- Ты же говорила, что хочешь умереть вместе со мной? - съязвил он.
- Я говорила, что хочу жить с тобой. Но если ты умрешь...
- Так быстро идешь в отказ?
- Тебе больше нечего сказать мне?
- Нет, нечего. - Он погладил ее по голове, как маленькую девочку. - Ничего существенного. Ну, кроме того, что мне было хорошо с тобой.
- Почему же тогда мне было так плохо? - оскорбленным тоном спросила она и отстранилась.
- Потому что я оказался грубым, пока ты спасала мне жизнь.
- Что? - Она посмотрела на него с ужасом. - Значит, все-таки?..
- Прекрати! Я пошутил.
Она знала, что он лжет, но в том, чтобы прижать его к стенке и заставить признаться, не было смысла. Он не хотел говорить о случившемся. Значит, это было или совсем пустяком или чем-то очень серьезным. Она поднялась с кровати и ушла в ванную, встала под горячий душ, пытаясь унять нервную дрожь. Ей больше не хотелось никакой любви, никакого отдыха вдвоем с ним. Вернуться бы поскорее домой, в привычный мир, на работу, к морю, неважно куда, лишь бы уехать из этих выходных, забыть только что пережитый кошмар. Или забиться в нору, как больной зверь, остаться одной, подумать о том, что делать дальше.
- Я хочу прогуляться, - сказала она, выходя из ванны и выжимая концы волос в полотенце. - Душно здесь...
Илья лежал на кровати в той же позе, как она оставила его - подложив одну руку под голову и отвернувшись к окну.
- Составишь мне компанию?
Он безучастно взглянул в ее сторону и покачал головой. Минуту они смотрели друг другу в глаза, и она подумала, что если он попросит остаться... Но он не попросил, отвернулся, и она с нарочитой легкостью приняла его молчаливый отказ.
- Не скучай тут один. Я скоро...
Соня сбежала вниз по лестнице, прошла мимо стойки администратора, пересекла уставленный цветочными горшками холл с мягкой мебелью и крохотным фонтанчиком, в котором плавали миниатюрные рыбки, и вышла на свежий воздух. От ступеней корпуса расходилось несколько асфальтированных дорожек, и ей нужно было выбрать одну, но она стояла, как витязь на распутье, с той только разницей, что в голову не приходили преимущества ни одного варианта. По каждой из дорожек прогуливались люди, но людей ей теперь хотелось видеть в последнюю очередь. В конце концов, она решилась и двинулась прочь от корпуса к лесному массиву мимо аккуратных зеленых скамеек по обе стороны дорожки. Прошла веселую компанию из нескольких человек, услышала вслед приглушенное: "Да, эта та самая..." и между двумя подстриженными кустиками отцветшей сирени углубилась в лес, не разбирая дороги.
Когда следы человеческого пребывания в виде банок и пакетиков, голосов и автомобильных гудков остались далеко позади, она внезапно остановилась, словно отчаялась убежать от себя, прислонилась спиной к сосне и сползла на землю. Земля была теплая. Соня сгребла в ладонь сухие иголочки и пропустила их между пальцев, как морской песок. Ветер отнес их в сторону и развеял над круглыми головками желтых цветов.
И тогда она подумала, что им больше не следует встречаться. То, что начиналось, как обещание новой жизни, как искушение страстью вопреки установленным не ими правилам, теперь пугало ее и угрожало человеку, которого она любит. Она готова была принести в жертву этому чувству всю свою жизнь, а оказывалось, что и его жизнь тоже. Значит, так любить, как любит она, нельзя. Есть Белла, есть семья, в которой она выросла, есть даже Николай, что бы ни происходило между ними. Дом, родные, работа, друзья. Бог не позволит ей тратить все чувства на одного человека, тем более что этот человек - ее брат. Ведь не этого хотела мама, оставляя беззащитное дитя на попечении самого близкого человека. Она слишком любила своего сына и не допустила бы, чтобы кто-то причинил ему страдание, даже если этот кто-то - ее непутевая дочь.
"Боже, как больно! За что ты наказываешь меня? Ты даешь любовь и требуешь, чтобы я от нее отказалась! Я хочу остаться с ним и должна уйти навсегда! Почему?"
Но небо с редкими серебристыми облаками, как обычно, промолчало, а может быть, она просто не умела слушать. В любом случае, на помощь рассчитывать не приходилось.
Она прислонилась затылком к стволу и зажмурилась, пока под веками вместо разноцветных пляшущих кругов не наступила темнота. Принять решение в одиночестве было мучительно, но сообщить ему об этом решении было просто невозможно.
Она не знала, сколько времени провела в лесу. Солнце в кронах сосен переместилось, на землю у ее ног упали длинные тени. Соня заставила себя подняться, отряхнула джинсы и наугад пошла в сторону дома отдыха. Вскоре она выбрела на утоптанную дорожку между обнажившимися корнями деревьев и через несколько минут увидела утопающие в зелени белые корпуса.
Илья спал, повернувшись лицом к окну. Солнечные лучи ушли из комнаты, и она казалось более тесной и убогой, чем утром. Соня обошла кровать и села возле него, прислушиваясь к его ровному дыханию, наклонилась, поцеловала в висок.
Он открыл глаза сразу, удержал ее за талию возле себя.
- Где ты была?
- Не знаю, - шепотом ответила она и посмотрела в сторону, избегая его взгляда. - Забрела в лес, села под дерево.
- Одна?
- Как тать в ночи.
- И что дальше?
- Ничего, просто сидела.
Он подвинулся, давая ей место. Она послушно прилегла рядом, стараясь казаться беспечной и спокойной, осторожным взглядом скользнула по его лицу и улыбнулась куда-то в пространство.
- Ты думала о том, как оставить меня.
Он ничего не спрашивал, он был уверен в сказанном. Соня почувствовала страх и облегчение и не стала отпираться. Кто-то должен был заговорить об этом первым, так что не было смысла играть в кошки-мышки.
- Да.
- Ничего из этого не выйдет, Софья. Мы оба знаем, что это невозможно.
- Но я боюсь за нас, за тебя. Я так не смогу.
- То, что может случиться со мной в любую минуту, не зависит от тебя, и тем более ты в этом не виновата. Даже если ты сегодня смогла мне помочь, завтра все может измениться. Однажды это все равно произойдет, и тебя не окажется рядом.
- И ты хочешь, чтобы я смирилась? - возмутилась она.
- А ты знаешь другой путь? Я не могу жить иначе, чем живу сейчас, и не смогу уделять тебе больше времени, не смогу быть с тобой каждую минуту, как ты того хочешь.
- Если ты не хочешь, то что я могу изменить? - сказала она поникшим голосом.
- Разве я это сказал? - Он крепко прижал ее к себе. - К чему жалеть о том, чего уже не вернуть? Я получил тебя в награду слишком поздно.
- Или в наказание.
- Может и так. Даже, скорее всего. Но что это меняет? Я не стану любить тебя меньше.
- Но что же делать мне?
- Жить и не думать о том, что может произойти, не мучить друг друга.
- А как же придумать себе жизнь? - вспомнив напутствие Марины, вслух сказала она.
- Что?
Он не понял, удивился, подумал, что ослышался, и она не решилась объяснить, пожала плечами, словно речь шла о какой-то ерунде.
- Нет, ничего.
- Надеюсь, мы договорились? Ты не станешь ничего предпринимать?
- Не стану, - не слишком уверенно пообещала она. - А как ты узнал, о чем я думала, пока гуляла?
- Ну, это совсем просто: я тоже думал об этом и не хотел, чтобы ты поставила меня перед фактом.
- Не любишь, когда тебя бросают? - улыбнулась она. - Последнее слово должно остаться за тобой. Да, мужчина?
- Если хочешь, то можно и так сказать. - Он не стал поддерживать скользкую тему. - Надеюсь, мы обо все договорились.
Она вздохнула, поднялась с подушки, покивала в знак согласия, сгорбила спину и некоторое время молчала, обдумывая что-то свое. Он нарушил молчание первым:
- Может, спустимся в бар? Завтрак канул в Лету, а организм требует свое.
Она промолчала, рассматривая что-то за окном.
- Эй, ты меня слышишь?
- Женись на мне, - негромко сказала она, но не посмела обернуться.
- Очень смешно!
Илья почувствовал, как не по-доброму застучало в висках. Смешно ему не было, и Соня явно не была настроена шутить.
- Сделай мне предложение, и услышишь в ответ "да", - упрямо повторила она.
- Я женат, Соня, - напомнил он.
- Ну, так что? - Она резко повернулась, придвинулась к нему с лихорадочно горящими глазами. - Ты мог бы развестись.
- Ты сама не понимаешь, что несешь! Это просто абсурд!
- Нет, и не хочу понимать! Если мы любим друг друга, почему нам не быть вместе?
- Да потому что существует миллион причин против такого брака! - вспылил он.
- И самая главная - "за", - гнула свою линию Соня. - Так что это не ответ.
- Я уже сказал тебе "нет". Это мой ответ. Я даже слышать не желаю об этом.
- Но я буду тебе хорошей женой. Я стану заботиться о тебе.
Она обняла его, прижалась, поискала в его лице понимание, но он сделал собственные выводы.
- Ты можешь любить меня и заботиться обо мне. - Он милостиво разрешил ей быть любящей женщиной, словно султан, сошедший в гарем, чтобы выбрать наложницу на следующую ночь. - Но ты не можешь быть моей женой, а я буду считать этот странный разговор шуткой. Поговорили и забыли.
Она выслушала его с немым укором на окаменевшем лице и отвернулась, поднялась с кровати, обошла стоящий в проходе стул, вышла на балкон. Он посмотрел ей в спину и подумал о том, что начинается новая полоса отношений. Теперь между ними не было недосказанного. Она не забудет его отказа, а он не сможет преодолеть ее обиду ни лаской, ни подарками, ничем. Мир снова ополчился на них в тот миг, когда показалось, что с трудом завоеванное счастье безусловно и никто не в силах отнять его.
- Вставай, милый. Или хочешь, я закажу обед прямо в постель?
Соня заглянула в открытую дверь. Она снова улыбалась, и от этой ее старательной, ученической улыбки ему стало совсем тошно. Она играла беспечную бабочку, живущую одним днем, но он знал, что время ее радости прошло, что нужно поговорить с ней как-то иначе, найти слова. Но любые аргументы причинят ей еще большую боль.
- Может быть, вернемся в Москву? - спросил он, мучаясь угрызениями совести и невозможностью разрешить конфликт.
Ее глаза наполнились слезами так быстро, словно она успела прочитать его мысль еще до того, как та прозвучала.
- Нет, нет, прошу тебя! Я не скажу больше ничего подобного, не стану просить! - Еще секунда, и она упала на колени возле кровати, схватила его руку, прижала к губам. - Оставь мне эти дни, умоляю, милый мой, единственный!
- Соня, что ты! Нельзя жить на таком надрыве! - испугался Илья, безуспешно пытаясь поднять ее с пола. - Я говорил вовсе не об этом. Я сниму номер в гостинице или увезу тебя в Европу, куда скажешь. Но я не собирался оставлять тебя, даже не думай!
- Господи, кажется, я схожу с ума! Прости...
Она выпустила его руку, устыдившись своего порыва, поднялась с колен и ушла в ванную. Пока он одевался, за стеной шумела вода, но когда он постучал в дверь, она вышла в прихожую без следов слез на лице, спокойная, сдержанная, чуточку отстраненная, как раньше, когда они еще не были близки.
В баре было пусто. Время подходило к ужину, и люди стягивались к столовой небольшими группками, парами или поодиночке, переговаривались и мельтешили за стеклянными дверями.
Отодвинув полупустую тарелку, Соня закинула ногу на ногу и, как ни в чем не бывало, вернула его к утреннему разговору.
- Значит, мама никогда не работала?
- Пожалуй, что так. - Он обрадовался тому, что молчание было нарушено нейтральной темой. - Во всяком случае, на моей памяти.
- Она красилась?
- Что?
- Ну, волосы красила? На фотографиях она почти блондинка.
- Не думаю. Они были светло-русые. Кажется, это так называется? И светлые глаза, наверное, серо-голубые.
- А у тебя они светло-карие. Получается, что я пошла в своего отца, и ты пошел в своего.
Соня, потупившись, накрутила на палец длинную прядь и отпустила. Черная пружинка подскочила вверх и задрожала у нее на плече. Илья следил за ней, пока не унялась эта испуганная дрожь. О чем этот разговор? К чему она клонит? Он ощутил металлический вкус опасности во рту.
- Я никогда не видел твоего отца, - сглотнув ком в горле, негромко сказал он.
- Надо же какое совпадение, - улыбнулась она, изображая наивное дитя. - Но ты хотя бы знаешь, кто он?
- Понятия не имею. Я ведь уже говорил тебе сто раз, что она оставила эту тайну при себе.
- Почему? - не сдавалась Соня. - Не хотела ему неприятностей? Твой отец занимал высокое положение и мог испортить ему жизнь.
- И был бы прав, - неожиданно жестко сказал Илья, не столько одобряя отца, сколько защищаясь от ее коварной наивности. - Его жизнь пошла прахом.
- Око за око? Есть только мои чувства, остальные не существуют?
- Из меня тоже не получился бы Иисус Христос.
Он понимал, что все фокусы Розы не идут ни в какое сравнение с преступлением матери. И образ отца, вершащего правосудие, и страдающей матери каждый раз ввергали его в бездну противоречий.
- Никто этого и не требует, но ведь можно хотя бы попробовать уважать чужой выбор. Если люди больше не любят друг друга, зачем сохранять то, что умерло? Ведь это только видимость, лицемерие.
- Она его не любила, но ведь и не он разрушил их жизнь. У него была семья, а она не захотела считаться с этим. Она все принесла в жертву своей любви, даже себя. Разве странно, что он не смог простить?
Илья метался между пониманием и сочувствием и злился на сестру.
- Странно, что ты не можешь простить, - сказала Соня и с тревогой посмотрела ему в глаза. - Она предала тебя ради любви к другому человеку. Ты ведь всегда будешь помнить об этом?
- Ты решила провести со мной сеанс психоанализа? - окончательно рассердился он.
- Только если он тебе нужен, - без обиды сказала она. - Но тогда я найду лучшего в стране специалиста. Здесь важен известный принцип "не навреди".
- Тогда оставим эту тему. Ты ведь спрашивала про маму, а не про меня.
- Мне важно знать, откуда появились мы, - возразила упрямая Соня.
- Тем более тогда вернемся к нашей родословной.
- Нет, ты не хочешь понять. Дело не в бабушках и дедушках, о которых ты знаешь больше меня. Важна не фамильная история, хоть я и не хочу быть Иваном, не помнящим родства, а другая, не видная на фотографиях или в письмах. Правда о том, откуда в нас появилось это стремление друг к другу.
- Ах, вот ты о чем! Ищешь фамильные тайны, родовое проклятье? Ну, тогда тебе лучше обратиться к какому-нибудь модному экстрасенсу. Или к самому Фрейду, - усмехнулся Илья, не слишком обрадованный тем, что стал объектом исследования. - Все их теории...
- На эту тему я знаю достаточно, не сомневайся, - холодно заметила она, но тут же смягчилась. - Я хочу знать, что происходило между вами тогда, до моего рождения. Ведь в основе наших с тобой отношений лежит не секс.
- Ну, если в этом ты действительно разбираешься лучше меня, то тогда, может, сама поделишься информацией? Ведь у тебя уже заготовлен ответ.
Он скрестил руки на груди, всем своим видом демонстрируя подчеркнутое внимание.
- Ты перенес на меня свое отношение к матери, - спокойно и уверенно ответила она, словно действительно решила просветить его относительно истинного положения дел. - Ты любил ее и боялся отца.
- Я любил мать. Но я не меньше любил и уважал отца.
- И боялся. Ты ведь даже не поехал на его похороны, - с уверенностью врача, объявляющего смертельный диагноз, напомнила она. - Потому что винил его в смерти матери.
- С чего ты решила? Он сам не пожелал меня видеть. Никого из моей семьи за все двадцать три года.
- На похоронах он не могу тебя видеть, - терпеливо вздохнула она. - Его вина была в том, что он мог проявить благородство и поместить ее в лучшую клинику. И не сделал этого. И не надо возражать, ты знаешь, что я права. Ты винил в ее смерти и того мужчину, ради которого она ушла из своей прежней жизни и погибла. Ты винишь себя, потому что не мог ничем помочь ей. И меня, потому что я родилась.
- Глупость какая! У тебя мания все видеть в перевернутом виде.
- Может и так, - вдруг легко и непринужденно согласилась она и, не задумываясь, переменила тему. - Когда ты в последний раз ходил в кино?
- Зачем?
- Ты не знаешь, зачем ходят в кино?
- Сейчас, когда есть видео, кабельное и спутниковое телевидение, не знаю.
- А как же эффект присутствия? Сопереживание, когда таких, как ты в зале несколько сотен?
- Я не люблю толпу, даже когда она молчит. Думаю, что в темноте ощущал бы ее еще хуже.
- А мне понравилось в кино. Дома на диване получается очень ненатурально, расслабленно. Голова отвлекается на удобства и мелочи.
- Ты ходишь в кино? После работы? С кем же, если не секрет?
- С коллегами.
- Ах, вот как! Все триста человек, конечно? И один из них держит тебя за руку, или трогает твое колено, или во время скучной или постельной сцены...
Он пытался найти на ее спокойном и непроницаемом лице подтверждение своим подозрениям, вспомнив себя двадцатилетним на заднем ряду в кинотеатре.
- Ты ревнуешь? - без улыбки спросила она. - Тебя задевает, если все обстоит именно так? Если другой человек...
- Новый эксперимент, Соня? Что будет с крысой, если увеличить силу электрического разряда? Сдохнет в мучениях или у нее возрастет уровень интеллекта?
Его тут же затрясло, как упомянутую крысу. Он никому не позволял играть своими чувствами, а она смотрела внимательно, будто знала, что причиняет боль, но шла на это ради высшей цели. Чего она добивалась, он не знал.
- Я однажды позволила одному человеку поцеловать меня, - не слушая, объявила она.
И он испытал острое чувство "дежа вю". Когда-то после выпускного она рассказывала про мальчика, которому тоже было позволено... И ревность снова вернулась.
- Избавь меня от подробностей.
- И ничего не почувствовала, совсем ничего. Неужели ты думаешь, что я бы захотела это повторить? Еда без вкуса, цветы без запаха, все оттенки серого вместо красок спектра.
- Зачем ты рассказываешь об этом мне?
Его разум метался в поисках ответа, а она безмятежно смотрела куда-то за стойку бара и раздумывала, заставляя его сходить с ума. Наконец, она вернулась из страны своих мыслей и покачала головой.
- Не знаю. Мне хочется, чтобы ты меня понимал.
- У тебя же есть друзья, вроде Насти, любимый муж и твои драгоценные коллеги-киноманы, - желчно напомнил он.
- При чем здесь они? Проблема в том, что именно ты не хочешь меня услышать. Я тебе не интересна.
- Я не хочу слушать о твоих похождениях на стороне, - придав строгости голосу, заметил он.
- Никаких похождений нет. Я все это время была верна Николаю.
- Мне не интересно и о том, как ты проводишь время с мужем. Поговорим о чем-нибудь другом, нейтральном.
- Не существует ничего нейтрального. Во всем есть ты или я и наше отношение к предмету разговора, - сообщила его не в меру разумная девочка, и он поморщился.
- Раньше у нас получалось говорить, не напрягаясь, о разных вещах.
- Хорошо, я подумаю.
Она замолчала, словно и впрямь придумывала тему.
Илья смотрел на нее, не отрываясь. Ее взгляд, заглядывающий внутрь себя, скользил между опустевшими тарелками, нервные пальцы прижимались к губам, касались виска, крутили обручальное кольцо. Эта пантомима была видимым мыслительным процессом, только он не знал, играет она или так живет.
- Ничего не получается, - наконец объявила Соня и вскинула на него виноватые, но улыбающиеся глаза. - Предлагаю прогуляться по улице, наверняка, зацепимся за что-то, а если нет, тоже неплохо, просто помолчим вместе.
Он согласился с разумностью предложения и, не заходя в номер, они вышли из бара. На этот раз Соня выбрала другой путь, и почти сразу за территорией дома отдыха нашлась прекрасная тема. Уродливые каменные особняки, выжившие с законного места ветхую деревеньку, вернули их к живой и непосредственной беседе, где Илья, выступив в роли сурового, язвительного судьи мог проявить свое отношение к миру, а Соня спорила с ним, соглашалась или вовсю хохотала над его ядовитыми репликами.
День завершился почти так же, как начался: смехом, взаимопониманием, нежностью, когда она прижалась к нему в постели и зашептала трогательные и неосторожные слова. Он дал волю рукам, она сопротивлялась, уклонялась от его ласк, отводила от себя его поцелуи, но, наконец, сдалась, обвилась вокруг него, как лиана, и уснула почти сразу, за что-то извинившись и что-то попросив напоследок. Но он не разобрал ее невнятных слов и из черной бездны снова выплывших сомнений, немного погодя, незаметно перешел в тревожный и спасительный сон без образов и эмоций.
Все следующее утро они провели в постели с доставленным из бара завтраком, но на этот раз придумывать темы для разговоров не было нужды. Разговор цеплялся то за одно, то за другое, и шелковой лентой скользил от книг к воспоминаниям, от шутки к историческим экскурсам и обратно.
Они пообедали возле озера в открытом кафе, где на углях жарился неплохой шашлык и мимо проплывали лодки с влюбленными парочками. Сонины глаза казались совсем светлыми, когда в них отражались блики с поверхности воды, и Илья почти не курил, отвлекаясь от ее лица лишь на пролетевшую мимо птицу или на дворняжку, выпрашивающую свою порцию мяса.
- Больше всего мне не хватает моря этим летом, - пожаловалась Соня, не в силах отвести взгляд от бегущей по воде ряби. - Я так привыкла к этим поездкам.
- Ты просто устала. - Он тронул ее руку у плеча, спустился к тонкому запястью. - Николай в августе поедет с тобой?
- Нет, конечно... - Она осеклась, бросила на него быстрый взгляд. - Он будет занят.
- Может, тогда я смогу навестить вас.
- Это не очень хорошая мысль, милый. Там будут чужие глаза и уши, и я не хочу, чтобы пошли слухи.
- Значит, мне придется скучать без тебя в Москве?
- Тебе будет некогда скучать, ты же все время в разъездах. - Она мельком взглянула на циферблат его часов. - Ой, давай-ка собираться! Сегодня воскресенье, и все дачники поедут обратно в город. А мне снова придется усмирять Настиного скакуна.
- Черт, я и забыл! - От непривычной романтики он сразу же перешел к своему естественному язвительному состоянию души. - Может, лучше я сяду назад? Говорят, там безопасней!
- Ну, с таким сумасшедшим водилой, как я, ты везде страху натерпишься, - подхватила Соня. - А сзади еще и укачивает.
- Ремонт кузова и чистка салона - за счет водителя! - уточнил он.
- Вот еще, даже не думай. Я и так спустила две зарплаты на эту поездку, - проворчала она.
- Ну, если тебе не по карману содержать мужчину, то зачем тогда берешься? Живешь не по средствам, милочка!
- Просто мужчина уж больно привередливый попался! То ему номера маловаты, то котлеты не из мяса. В следующий раз возьму кого-нибудь другого, посговорчивей и побогаче.
- Только попробуй! - Он стиснул ее запястья и поднес прохладные пальцы к губам. - Запру его в номере и насмерть закормлю местными котлетами.
- А меня?
- А тебя привяжу к кровати и выпорю.
- Значит, придется купить цепи, плетки и кожаное белье... - мечтательно перечислила она и покосилась в сторону соседнего столика хитрыми глазами.
- Ах ты, паршивка! Думаешь, я извращенец?
Всю обратную дорогу они глотали пыль от пролетающих по обочине машин, возмущались наглостью, с какой дорогие иномарки проскакивали мимо их Жигулей, нарушая все мыслимые нормы поведения и дистанции. К концу поездки, которая с учетом вечерней пробки заняла в два с половиной раза больше времени, чем дорога в "Сказку", оба они взмокли от жары и напряжения. Центр города, куда они добрались только около девяти, был забит гудящими и газующими автомобилями, но у них уже не было сил комментировать последние километры дороги.
Соня довезла Илью до городской квартиры на Чистопрудном и заглушила двигатель, остановившись возле дома. Они молча смотрели друг на друга, прощаясь на неопределенный срок.
- У тебя на лице грязные разводы от пыли. - Она протянула руку, но почему-то не коснулась его щеки. - То-то консьерж удивится.
- Скажу, что участвовал в ралли Париж-Даккар. Штурманом на КАМАЗе, - усмехнулся он и брезгливо размазал грязь по щеке.
- А я так себя и чувствую, словно водитель КАМАЗа, - пожаловалась Соня.
- Просто ты сумасшедшая! - Он взял ее руки в свои, повернул вверх ладонями. - Мозоли останутся.
- Ничего. Зато теперь это руки рабочего человека.
- С таким-то маникюром? Благодари Бога, что эта железяка не сломалась по дороге, а то хороши бы мы были с тобой, стоя перед открытым капотом.
Но она поблагодарила не Бога, а его, нерешительно потянулась поцеловать, прижалась горячими солеными губами. Он неосторожно и горячо ответил на поцелуй, в последний миг подумав, что кто-нибудь из соседей может их узнать. Соня словно поняла его мысль, разжала объятия.
- Иди уже, вымойся, выспись.
- Да куда уж тут выспись. - Илья вспомнил о делах и вздохнул. - Сейчас начнутся звонки, неотложные проблемы.
- Забудь о них. У тебя все еще выходной.
Он снисходительно кивнул, зная, что выходной уже закончился, и за два дня дел накопилось выше крыши. Соня ждала, когда он выйдет из машины. Он уже открыл дверцу, но задержался, снова повернулся к ней.
- Ты не спрашиваешь, когда мы увидимся?
- Как только ты решишь, что я уже достаточно долго жду этой встречи, - дипломатично ответила она.
- В прошлый раз ты все время отказывалась от нее, - напомнил он. - А теперь?
- Ты позвони и узнай. Не будем загадывать.
- Иногда меня пугает твоя рассудительность.
- Это не я, а мое имя. Назвали бы как-нибудь попроще...
Она перевела разговор, как секретарша в приемной - звонок, и он почувствовал внезапное облегчение. Планировать новую встречу сейчас у него не было сил.
- У тебя самое красивое имя.
- На этой оптимистической ноте мы и разойдемся по домам. Только знаешь... Сходи-ка ты к врачу, на всякий случай.
- Хорошо. Уговорила.
Он кивнул и с нежностью пожал ее пальцы. Соня как-то странно посмотрела на их соединенные руки, и ему показалось, что она хочет что-то сказать.
- Спасибо за эти дни, любимый.
- Соня? - позвал он.
- Что?
- Если бы ты знала, как трудно от тебя уйти, - сказал Илья, словно прочитал ее мысли.
"Так не уходи! Останься со мной навсегда!" - беззвучно закричала она, но он одарил ее последним беглым взглядом и с грохотом захлопнул дверцу. Соня не стала ждать, пока он скроется за углом дома с сумкой в руке. Она повернула ключ в замке зажигания и, снова с усилием воткнув первую передачу, рывком бросила машину прочь от тротуара, бесцеремонно вклинившись между двух дорогих иномарок. Приклеенный треугольник с буквой "У" на заднем стекле вызвал раздражение у идущей за ней машины. "Стерва" - просигналил обиженный автолюбитель, и Соня едва удержалась от неспортивного жеста, которым так любили хвастаться ее коллеги по работе.

Через двадцать минут она отперла ключом входную дверь и неслышно прошла в свою комнату мимо открытой двери гостиной, в которой работал телевизор. Николая не было видно, но, скорее всего, он лежал на диване с неизменной газетой или какой-нибудь медицинской брошюрой. Почему-то он совсем забросил свою книгу и уже несколько недель вообще не заходил в кабинет, где дожидался хозяина новый компьютер.
Соня бросила сумку с вещами в гардеробной, избавилась от пропыленной одежды и с наслаждением вступила в душевую кабину. Это блаженство от льющихся теплых струй было совсем не похоже на жалкие попытки смыть с себя грязь и дневные впечатления в "Сказке". Но тогда рядом был мужчина, с которым можно было позабыть о неудобствах номера, отвратительном поваре и вообще всем мире, не вмещающемся в границы тесной комнатенки. Она с сожалением выключила воду и, открыв дверцу, вышла из душа.
- Как ты напугал меня!
Николай сидел на краю ванны и, не отводя глаз, смотрел на жену, держа на коленях ее полотенце.
- С возвращением, блудная дочь. Хорошо провела время?
- Спасибо, неплохо.
Она взяла у него из рук полотенце и принялась вытираться как ни в чем не бывало, стоя к нему вполоборота.
- Далеко ездила?
- В дом отдыха.
- Не можешь дождаться отпуска? - фыркнул он. - Или любовник такой нетерпеливый?
- С каких это пор мне запрещено ездить в дома отдыха?
Она посмотрела на него через плечо и перевела взгляд в большое зеркало над раковиной, где ее мокрое отражение вытирало волосы.
- Не запрещено, но ведь ты была там не одна.
- Не одна. Фирма сняла целый корпус...
- Когда ты врешь, у тебя глаза такие несчастные делаются.
Оба замолчали, и Соня подумала, что если она и выглядит несчастной, то лишь оттого, что не смогла превратить эти выходные в начало новой жизни.
- А ты не хочешь спросить, как я провел это время? - первым прервал паузу Николай.
- В твоей жизни наметилось какое-то разнообразие? - Она пожала плечами, словно в глубине души сама ответила на свой вопрос. - Если нет, то я и так знаю: на диване с газетой и бутылкой.
- В тебе появилась какая-то изощренная жестокость, - заметил он и поднялся, словно решил, что говорить с ней не о чем.
- Хватит уже, Коля! Мне не нужен психотерапевт.
Она закуталась в халат и двинулась мимо него к выходу из наполненной клубами пара ванной комнаты.
- Меня собираются освободить от занимаемой должности, - сообщил он вслед, пытаясь ее удержать.
Собственно, это была вторая причина, по которой он дожидался ее выхода из душа. Ему нужно было поделиться с человеком, который был уверен, что лучшего руководителя отделению не найти. Соня всегда гордилась им и поддерживала его во всем, что касалось его работы. Во всяком случае, до того момента, как он променял их обеих на бутылку.
Первая же была вполне банальной, однако, как ни странно, по статусу более важной. Он хотел восстановить утраченные отношения с женой, увидеть ее обнаженной, как в те дни, когда она не стеснялась его, дотронуться до нее, получив частицу ее молодости и энергии. Если эта попытка провалится, то рассчитывать на то, что в клинике все наладится, не приходилось. Николай, проживший полжизни закоренелым холостяком, тем не менее, прекрасно знал, что значит для мужчины крепкий тыл.
- О, Господи! Ты серьезно?
Соня испугалась его новости, и это было хорошим знаком. Она сделала невольное движение в его сторону, но словно вспомнив о том, что их отношения давно зашли в тупик, осталась на своем месте, лишь посмотрела сочувственно и печально, не имея возможности ни помочь, ни приласкать.
- Этот молодой и перспективный доктор Овсянкин метит на мое место, - объявил главную, на его взгляд, причину грядущей отставки Николай Николаевич. - Давно уже копает.
- Да ты сам под себя копаешь, Коля! - всплеснула руками она, как наседка, растерявшая цыплят. - Думаешь, они не видят?
- Ты мне не веришь? - подозрительно нахмурился он.
- Конечно, верю, но ведь ты всегда сам позиционировал Бориса, как своего преемника. Чему теперь удивляться? Но начальство должно увидеть, что тебя рано списывать со счетов, что ты все тот же талантливый и умный профессор Кондратьев, звезда мировой величины. Просто ты должен перестать пить, тогда все уляжется.
- Я никому ничего не должен, - набычился он, и упрямая седая челка упала ему на лоб.
- Ты себе это должен, больше никому, - увещевала она, как в добрые старые времена. - Все остальные как-нибудь переживут твое падение.
- То есть, тебе на меня наплевать?
- Если бы мне было наплевать, разве я жила бы с тобой?
- А ты со мной живешь? Мы соседствуем в одной квартире, и ты ждешь, когда я, наконец, уйду.
- Это не так.
Она отгородилась от его нападок холодным равнодушием, а от его взгляда - банным халатом, затянула туже пояс на талии, встряхнула мокрыми волосами.
- Я не уйду от тебя сам, даже не жди.
Он предупреждал ее так, как будто готовился к затяжному бою, но она не приняла вызов.
- Я не жду и не гоню тебя. Нам было хорошо вместе. Все еще можно вернуть.
Сказав это, она осеклась, понимая, что дает ему надежду, но отнимает ее у себя. Надежду на то, что Илья все-таки поймет, что им нельзя больше обходиться друг без друга. Но Николай Николаевич не принял подачки.
- Ты лжешь. Ты завела любовника.
- У меня никого нет, Коля, - устало оправдывалась она, сама не зная ради чего. - Только ты, и Белла, и моя семья.
- Только не я, - повторил он, задыхаясь в петле обиды. - Ты научилась обходиться без меня.
- Ты не оставил мне выбора.
Они осыпали друг друга упреками, лениво переругиваясь, как два дворовых пса через улицу, и тут Соне стало противно. Она не хотела уподобляться женам, которые изо дня в день пилят своих мужей. Он посмотрел на нее внимательно, снова устроился на краю ванны и выдал очередную новость.
- Я уже два дня не пью.
- Быть не может! Ты решил начать новую жизнь?
Она не поверила и спросила только из вежливости, и он тут же почувствовал фальшь.
- Мне не нужна никакая новая жизнь. Я хочу вернуть свою старую жизнь, она вполне меня устраивала.
- Но это же прекрасно, Коленька!
Она поняла, что пришло время сыграть роль хорошей жены, подошла близко, как давно уже не приближалась к нему, прижала его голову к груди.
- Пообещай мне, что ты не бросишь меня, - тут же попросил он, пользуясь моментом.
- Я не собиралась бросать тебя, что ты! - со всей искренностью сообщила она.
- Скажи, что не бросишь, - упрямо твердил Николай, удерживая ее за талию.
- Конечно, нет.
- И вернешься в спальню.
- Но...
Она замялась. Ее тело еще слишком хорошо помнило разлитую в ней страсть любовника. Будет ли справедливо подменить волнующие ласки привычным сексом с мужем? Николай, по-своему понимая ее сомнения, обнял ее крепче, отодвинул щекой полу халата, прижался губами к ее ключице.
- Ты не веришь мне?
- Я верю, Коля, конечно, верю.
Она постаралась сдержать вздох и придала своему голосу убежденные нотки в надежде обмануть и себя и мужа.
- Тогда ты должна быть мне женой. Скажи, что любишь меня и вернешься в спальню.
- Я люблю тебя. - Она на долю секунды запнулась. - И мы попробуем снова, все с начала, как ты хочешь.
- А ты этого тоже хочешь?
- И я хочу.
Соня повторяла за ним слова, как юный пионер клятву. Чужие слова, чужие надежды. Она не верила тому, что говорила, а он загорелся от ее слов, как вязанка сухого хвороста от случайно оброненной спички.
- Соня, я все для тебя сделаю. Только не бросай меня, ты нужна мне!
Он говорил что-то еще, сбивчиво, перескакивая с одной мысли на другую, все время возвращаясь к этой главной просьбе, а она думала, что если бы это сказал Илья, то никакие клятвы не смогли бы удержать ее в одном доме с мужем. Но время коротких выходных с Ильей прошло без обещаний, теперь начинались недели и месяцы с Колей. Она согласилась вернуться в спальню, начать семейную жизнь с нуля, и с трусливым нетерпением предателя больше всего хотела, чтобы скорее наступил спасительный понедельник, рабочая неделя, обеды в теплой компании, чужие проблемы и радости вперемешку.
Они закрепили достигнутые договоренности совместным чаепитием на кухне и привычными объятиями в постели. Образ знакомого быта надвинулся и расправил могучие плечи, и, засыпая, Соня неосмотрительно принесла ему первую робкую жертву: если Николай сможет сдержать слово, и пьяные вечера уйдут из их дома, она никогда больше не встретится с Ильей. Но во сне, не сдерживаемая никакими глупыми обещаниями и формальными обетами, она отдавалась ему на большой кровати посреди пустоты, как в тот первый раз. И проснувшись наутро, прекрасно помнила, что снова обманула мужа, и уже не так была уверена в том, что сможет предать себя и положить на алтарь семейной жизни свою любовь к другому мужчине.
Но алтарь семейной жизни в любую минуту готов был обрушиться и без ее жертвы. Коля нарушил свое обещание к концу недели, и пил каждый день, запершись в кабинете, куда Соня даже не пыталась соваться. Только через несколько дней она узнала, что он пьет на вполне законных, по его словам, основаниях. Он взял отпуск и решил отпраздновать это событие.
Соне казалось, что она сходит с ума. Несколько раз звонил Илья и даже пообещал, что выберет время для встречи, но она не находила в себе ни моральных, ни физических сил, чтобы повидаться с ним. Стрелка барометра ее настроения приблизилась к границе "буря", а поделиться своими проблемами с братом она не могла. Он был единственным человеком, в ком она нуждалась по-настоящему, и кто даже не догадывался о сложностях в ее доме.
Она была счастлива только тем, что на днях сама собиралась отбыть в Италию, где на белой вилле под присмотром няни, горничной, садовника и охранника жила Белла. И Соня мечтала об отъезде из дома, как иные мечтают о возвращении домой. Ее квартира превратилась в ад, а жизнь после работы - в бесконечный кошмар.
И только когда самолет поднял ее в воздух и, покачав крыльями над расчерченными квадратами полей, взял курс на юг, она со стыдом вспомнила, что даже не зашла попрощаться к мужу. Прямо перед ее отъездом он снова перестал пить и держался целых четыре дня. Она была уверена, что это ненадолго, и более чем определенно и резко высказалась на эту тему, когда он пришел в очередной раз просить у нее прощения. Он снова клялся и стоял на коленях, а она смотрела в потолок и ждала, когда он перестанет разыгрывать скучную покаянную сцену. Он цеплялся за ее руки, а она морщилась от запаха перегара и послушно соглашалась: "да, конечно, верю" и не верила ни секунды.

А когда море, апельсиновая роща и белая вилла распахнули ей свои объятия, она поняла, как немыслимо устала за последний год. Белла, успевшая отвыкнуть от матери за три месяца, была слишком мала, чтобы уделять Соне много внимания, и довольно быстро переключалась на обычные детские забавы: строила куличики из песка, неуклюже гонялась с сачком за бабочками, заигрывала с цепными псами и, открыв рот, слушала сказки, которые читала ей няня. Большую часть времени Соня была предоставлена самой себе и книгам. За неделю отдыха она поправилась, покрылась ровным коричневым загаром, отсняла пару сотен фотографий с видами острова и портретами дочки и начала подумывать о том, не возобновить ли ей собственные стихотворные опыты под влиянием лирики Леопарди.
Несколько раз ей звонил Илья. Теперь уже она сама, противореча недавно сказанному, звала его бросить дела и приехать к ней на пару дней, чтобы вместе поваляться на солнышке утром и на широкой постели вечером, но он был серьезен и озабочен сверх всякой меры, почти не слушал ее милой болтовни и под конец разговора обязательно уточнял, любит ли она его. Она каждый раз находила новые слова, чтобы убедить его, околдовать, заставить думать о будущих встречах, но он сухо отвечал "ну, будем надеяться!", как будто все равно не был уверен в ее искренности. И Соня чувствовала, что это совсем другой человек, не тот, кого она знала в полуразрушенной квартире на Патриарших, не тот, кто уводил ее по неведомой дороге в вечность, когда они ездили в убогий дом отдыха с волшебным названием "Сказка". Она вообще не была уверена, что он хочет продолжения их отношений, но он звонил и спрашивал о погоде или об итальянских новостях на RAI UNO, как будто ее могли заинтересовать обвинения в адрес Берлускони и котировки акций Zanussi или Olivetti. А потом произносил свое "ну, будем надеяться!" и прощался, и она не знала, стоит ли надеяться ей самой.
После полудня она по привычке забиралась в Интернет, бродила по сайтам мировых музеев или аукционов и читала письма, которые ежедневно писал ей Саша. По работе, как ни странно, она не скучала, не тяготилась своим одиночеством на морском берегу и, засыпая, думала о том, как было бы хорошо поселиться здесь до конца своих дней.