Фипыч

Всегда так будет, как бывало, таков издревле белый свет: учёных много – умных мало, знакомых тьма, а друга нет!.. В городке на сорок пять тысяч жителей окна многих домов глядели на торчавшую в степи вышку телевизионного ретранслятора. Пять дней в неделю забирала у меня работа в геологии. Бумагомаратель, сохранил забавное объявление: «Желающие приобрести цыплят и поросят могут записаться у старшего геолога Шуклецова». Мой друг исполнял завидную для мирных дней службу инженера по гражданской обороне. Располагал отдельным кабинетом, с плакатами ужасающего содержания на стенах. Там стояли крепко сбитые дощатые стеллажи, заложенные противогазами в подсумках и индивидуальными аптечками в ядовито-жёлтых футлярах. Согрев кипятильником воду, настояв в стеклянной банке грузинский чай, мы курили болгарские сигареты в таком вот, угнетающем антураже. Начальство сюда заглядывало редко, и можно было побеседовать без помех. Когда становилось чересчур дымно, мы надевали противогазы; шутка.


В моём архиве нет писем от друга, мы виделись всякий рабочий день. Бережно храню книгу Ардова «Этюды к портретам», с дарственной надписью на форзаце. «Искусству нужен Жорж Мдивани, как жопе нужен гвоздь в диване!» – «Искусству нужен Виктор Ардов, как жопе – пара бакенбардов!» Сердитой пикировкой пошлых эпиграмм я оживляю свой мрачный текст. После похорон мне привелось разбирать бумаги в рабочем столе Алексея. В стопке иссохших и сжатых скрепками листов обнаружил я алые корочки с золотым тиснением «Пресса» и бледный машинописный экземпляр эротического рассказа «Леночка», без указания имени слагателя. Удостоверение внештатного корреспондента было с фотографией Алексея, и я прикарманил его. Зажулил и охальную «Леночку», «высокие груди которой были внушительно велики, а узкая девичья щель издавала жар».


На последний месяц засушливого в Казахстане лета выпало мне две неизбывных утраты. Росчерком пера у меня отняли сына и дочь, выдав индульгенцию на алименты. Горькие плоды развода я на сегодня вкусил сполна, другим срывать не советую. Через два года я покинул бескрайние степи навсегда. На память увёз с собой нетерпеливую «Леночку», отдавшую невинность родному дяде. «Вдруг колесо кареты провалилось в канаву, размытую дождём. Экипаж резко накренился, пальцы Леночки потеряли опору, соскользнули. Ойкнув, она полностью осела на мой восставший ствол. Он вошёл в тугое и жаркое влагалище, разорвав девственную плевру. Леночка намеревалась тотчас же встать, но второй толчок аккуратно посадил её на место. Лёгкое покачивание кареты помогало нам. Она была моей». Авторство данного текста молва относит Чехову, а принадлежал он теперь безраздельно мне.


Вещи кажутся чудовищно долговечными, когда умирают люди, сказал Джойс Килмер, американский поэт. Я увёз с собой фото друга на просроченном документе, некогда написавшем на подаренной мне книге: «Пиши, мой друг, пиши. Живи так, чтобы и о тебе могли сочинять этюды…» Увы, никогда Алексей меня не похвалит. Вязью слов плету венок на осевшую могилу. Душа его развеялась, как едкий дым выкуренных нами сигарет, уродливая телесная оболочка стала почвой. Место друга возле меня пустует. Горько мне, Фипыч, горько! Ставлю тебе памятник, прости, коли, что не так. Если мои друзья кривы, я на них смотрю в профиль, сказал французский писатель Жозеф Жубер. Мудрыми людьми давно всё нужное сказано. К уродливому обличью Алексея требовалось привыкнуть, дабы не замечать капового нароста. Внешне мой друг выглядел неказистее чёрта. Кифоз по-гречески, а по-простому горб, то есть искривление позвоночника выпуклостью назад. Надругавшись здесь, природа воздала ему там. После визита «Лесей Фипыча» трёхлетний Митька капризничал, подолгу не засыпал. Доискавшись причины, я попросил друга отныне пристально не глядеть на ребёнка. Карие колкие глаза Алексея, несомненно, обладали гипнотическим воздействием. Наедине я избегал его взгляда в упор.


Был он плешив, роста махонького и выглядел потешно. Нахлобучив фетровую шляпу, нестроевой Фипыч едва достигал уровня нагрудного кармашка моего пиджака, а я невысок. Неприглядный страховитый горбун от рождения, сорокалетний бездетный холостяк, глядевший с лукавым прищуром. Век нездоровых людей недолог, и Фипыч не обольщался, и не отчаивался, стремясь обрести семью. Годичный стаж нескладной семейной жизни тяжелил его перекошенные плечи. Он показывал мне фотографию рослой женщины с грубоватыми азиатскими чертами лица. Развела их падчерица-подросток, стыдившаяся таким несуразным отчимом. В пору нашей дружбы в городе объявилась симпатичная, на мой взгляд, горбунья с дочерью первоклассницей. За распитием душистого чая, заваренного Фипычем смесью лекарственных трав, я порекомендовал её кандидатуру. Друг серьёзно обиделся на меня и жёстко пресёк разговор. Пожалуй, двое горбатых в обнимку несообразно требованиям здравого смысла. Фипыч высматривал супружницу нормального телосложения.


Обратились в службу анонимных знакомств. Объявления желающих часто публиковал алма-атинский «Курьер» и областная газета «Ленинский путь». «Уставший от одиночества, умственно развитый интеллигент сорока лет предлагает пройти по жизни вместе…» Застопорил женитьбу мальчишеский рост Фипыча, обязательный присыл фотографии. Снимись он в казённом противогазе, вышло бы намного милее, да и запрашивали все мужей без вредных привычек. Фипыч заядло курил, с охотой выпивал, ценил валкую тяжесть знойной ляжки. Как ни странно, на его уродство красотки влеклись. Как-то я застал Фипыча в полосатой пижаме. Не вставая с кровати, он проделывал смехотворную гимнастику, будучи у себя в квартире не один. Допивая с ними оставшееся с вечера вино, я многократно проигрывал винил с четырьмя песнями. Когда грампластинка звучала, кажется, пятый раз кряду, ночная гостья явила дремучее невежество. «Алексей, как у вас Высоцкого много!..» – искренне удивилась она. Отношением к взбалмошному барду тогда поверялись друзья.


Звёздный день Фипыча, с массовой примеркой противогазов, случался весной, общегородской смотр гражданской обороны. Пугающий взвой сирен, нарядные сандружинницы с раскладными носилками и повелевающий Фипыч, центровая персона игрушечной войны. В мирное время он заведовал раскраденной профсоюзной библиотекой и дважды в месяц проводил книжную распродажу. В городском магазине получал на реализацию литературу повышенного спроса, на каждые сто рублей ходовой художественной выкупая на пятьдесят брошюр «Политиздата». Продавцы выполняли план товарооборота, а книголюбы экспедиции платили за нужную книгу полтора номинала. Выборный книгоноша Фипыч свободно брал из каждого завоза приглянувшийся экземпляр. Спрос намного превышал предложение, и принесённые книги разыгрывались. За активную помощь в доставке и розыгрыше кое-что перепадало и мне. Социализм есть учёт и контроль, сказал один знатный книгочей. Могли уличить, да кроме Фипыча никто не располагал свободным временем в рабочие часы. Выручку и неликвид он возвращал магазину, доплачивая недостачу.


Кто смеет молвить «до свидания» чрез бездну двух или трёх дней. Не помню, чьё высказыванье. Мы хоронили Фипыча в последний день лета, ветреный и холодный. Перед спуском гроба в могилу, отчего-то вырытую по-казахски с подкопом в стенку, я говорил прощальную речь, вполне в стиле того времени, что назовут застойным. «Скоропостижная смерть вероломно вырвала из наших рядов Алексея Филипповича Рудакова. Нас покинул замечательный и дорогой человек. – Здесь голос изменил мне, дрожа, замолк. – Внезапно ушёл друг…» Маленькое деревце растёт в корень, говорят в народе. Фипыч действительно отбыл крайне неожиданно для окружающих и себя самого. Вечером расстались, назавтра узнаю непоправимую весть. Жарко исполнив мужские обязанности, он утром уходил от одной разведёнки, за которой ухаживал накануне. Был чуточку навеселе. Вышел из подъезда на свежий воздух, да вдруг подломился и упал. Вызывали на адрес неотложку, но Господь освободил его от мук долгого умирания. Выходит, умелый половой акт и был последним, осознанным действием Фипыча на поверхности земли. Случилось то, что случилось, он умер удовлетворённым, с пустыми яйцами.


«Родился в сорок пятом, в трудный военный год, в Рязанской области. – Текст некролога я предварительно написал и заучил наизусть. – После окончания школы поступил в Рыбинское медицинское училище. Позднее, заочно окончил Джетыгаринский строительный техникум, Алма-Атинскую высшую партийную школу. Трудовой путь начал в качестве фельдшера. Заведовал здравпунктом, принимал роды, сделал один криминальный аборт. Много лет состоял литературным сотрудником и корреспондентом местных газет «За асбест» и «Авангард». Член КПСС с 1970 года. Трудовая деятельность разнородна и в дальнейшем: инструктор горкома партии, замдиректора завода «Металлоштамп» в городе Рудном, инженер группы внедрения треста «Соколоврудстрой»; с сентября 1981 года инженер по гражданской обороне Джетыгаринской геологоразведочной экспедиции».


Купно с речью вышел из меня весь воздух. Делая глубокий вдох, я взглянул на скорбные лица стоявших вблизи работников экспедиции, на поникших у гроба родственников Алексея. Я старался как можно громче и внятнее проговаривать готовые слова. «Так вышло, что личная жизнь его не задалась. Когда человек холост, он сибаритствует либо живёт для людей. Фипычу была присуща активность общественника. Он легко внедрился в новый ему геологический коллектив, став неотъемлемым членом. Входные двери его кабинета и квартиры были гостеприимно распахнуты многим. Никогда не бежал он общественных поручений и мероприятий. Занятия с комсомольцами, партийная пропаганда, постоянное сотрудничество в газетах и стенной печати, популяризация и продвижение в массы новых книг. Многим занимался помимо основной работы покойный Алексей…»


Стылый ветер шевелил редкие волосы на висках упокоённого Фипыча, вздымал в воздух мелкий кладбищенский песок. Вынуждал ёжиться понурых, собравшихся на погосте людей. В опрокинутую на лик Фипыча небесную хмарь, в ближнюю степь относил звуки прощальных слов. «Восприятие больных чутче, он был отзывчив на горести. Вблизи него всегда хороводилось много людей. Думается, Алексей никому намеренно не причинил зла. Физический изъян не помешал ему прожить деятельным оптимистом. Проводим же его в скорбный последний путь. Одним хорошим человеком среди нас стало меньше. Отлетела близкая и родная мне душа. Спи спокойно, хладный и недвижимый товарищ мой. Пусть мягко примет тебя разверстая земля!»


Когда говорил, не получалось унять сильную дрожь в колене. Ходуном билось скрытое в штанине, пока заколачивали крышку гроба, пока шли вереницей люди, бросая вниз горсти рыхлой сыпучей земли. Поминки состоялись в запертой городской столовой. Тем и неистребима жизнь, что живым нет дела до мёртвого. Нас всех разом отсекла от него, надёжно зарытого, согрела и оживила холодная, сквозистая водка. Испить её покойный Алексий, человек Божий, всегда был не прочь.





1984 – 1999,
через пятнадцать лет.