Кунсткамера книг

КУНСТКАМЕРА КНИГ


* * *
Таких старых домов в Астане осталось очень мало.
Поднимаясь по лестнице, замусоренной пустыми сигаретными пачками, жухлыми осенними листьями, конфетными обёртками, казавшимися по дороге к Книжнику едва ли не фантами судьбы, Борис прислушивался к неровному ритму сердца. Обычно оно так колотилось, когда рядом был Кирилл. Это было раньше. Борис мучительно любил его. Безответно, с надеждой. Но Кирилл умер.
Дверь открыла юная особа лет шестнадцати: из буйства пшеничных волос, рассыпавшихся по плечам, выглядывают васильковые глаза. Борис улыбнулся:
      – Ты, наверное, Иванна? Здравствуй! А отец дома?
За спиной Иванны показался Книжник. Но, увидев Бориса и что-то буркнув ему, вновь скрылся в глубине комнаты. Он был в сером пиджаке, потёртых чёрных джинсах. Русая борода практически закрывала половину его лица, длинные волосы – половину спины.
Сердце Бориса заколотилось. Книжник был сильно похож на Кирилла! Борис вспомнил, как «узнал» Кирилла в священнике – в церквушке, где пытался превозмочь потерю любимого человека. Неужели возвращается болезнь? Прочь, прочь – больше не выдержу глубокого и одновременно нависающего больничного потолка.
Ходили слухи, что Книжника могли увидеть только влюблённые, сумасшедшие и дети. Борис увидел: влюблённый в умершего, сумасшедший от этой любви, порой по-детски непосредственный, он явно относился к свите этого странного человека, занимающегося необычным делом.
Иванна посторонилась, и Борис прошёл в прихожую. В квартире стоял неприятный запах – прелости, пыли, чего-то ещё? Мебель была подержанная, но неплохая. На вешалке размещались серый мужской плащ и, как видно, вещи Иванны – нарядные красное пальто, белая курточка, синий плащик. В углу – небольшой раскрытый зонт весёлой расцветки.
Книжник вернулся в прихожую, неловко снял с вешалки свой плащ, наспех оделся и, пригласив Бориса жестом в комнату, покинул квартиру.
– Меня зовут Борис. Я от Жаната, – Борису ничего не оставалось, как представиться девушке. 
– Угу, – как бы пропела Иванна.
– Хозяин всегда так нелюбезен? – улыбаясь, спросил Борис. Васильковоглазое создание вызвало у него живой интерес. Нежная кожа и изумительно рельефно выписанные губы Иванны будили в нём чувственность.
– Папа очень спешил. Жан сказал, что Вы хотели полечить душу. Пожалуйста, проходите.
Иванна распахнула дверь в большую соседнюю комнату. Длинные и высокие стеллажи с книгами. Борис вплотную подошёл к ближайшей книжной полке.
Так вот оно что – в квартире царил запах умирающих книг. Книжник был создателем особой кунсткамеры.
Борис почувствовал острую жалость к экспонатам этого спонтанного музея. Здесь жили книги, искалеченные людьми. Их, алчущих заботы, было много. Обожжённые, залитые водой, забрызганные грязью, растоптанные ногами в пыльной обуви. Забытые кем-то на чердаках, в подвалах и там полуистлевшие. Брошенные на произвол судьбы и обточенные грызунами и насекомыми. Жестоко измятые, изрезанные, разорванные.
Страшные судьбы этих книг были сродни человеческим – книга-утопленница, книга-Жанна д’Арк, книга-калека. Запах, исходивший от умирающих книг, служил сигналом SOS, умоляющим спасти ещё живые книжные души. Это был утробный, звериный зов к спасению, и Книжник умел его слышать.
На Бориса с обложки искорёженного "Слова о полку Игореве" будто взглянули глаза Ярославны: русская Андромаха кричала взглядом и о судьбе молодого мужа, и о судьбе умирающей книги, обиталище своей скорби. Рядом боком ("Слово…" стояло в анфас) приютился тоненький томик Лорки без обложки. Он был натянут, как струна, от стыда за свою нагость, жалок, истончён.
Кунсткамера была и музеем, и одновременно лазаретом истерзанных книг. Книжник, как было видно, не только спасал книжные души, но и реставрировал книжные тела. В общий ароматический букет кунсткамеры решительно вмешивался запах клея. Десятки книг лежали под прессом, десятки пациентов ждали своей очереди на операцию: книгам промазывали их раны, ампутировали прогнившие органы, бережно чистили страницы, обмывали кожаные переплёты.
Борис лёг в кунсткамере на пол. Он молчал.
Умирающая книга была способна на отдачу. Агонизируя, она обретала способность к мощному энергетическому воздействию. Книга собирала все свои силы для читателя, считая его последним, готовящим её к погребению. Лакуны, зияющие на месте уничтоженных страниц, заполнялись особой мудростью. Обогащение энергетикой через агонию книги – сильнейший интеллектуальный и психологический акт, но только для чистых, чутких душ, для тех, кому книга хочет подарить самоё себя.
Иванна тоже прошла в комнату. В своё время она прочла здесь не один десяток умирающих книг. Искренне говорила с Библией в дырявом кожаном переплёте, как с ветхой странницей в изношенном плаще… Слово Божье подготовило к пониманию художественной правды. Мощным шпилем в небо взвился Илион. В туннеле жизненного пути осветилась итоговая Итака. Одна за другой занимали свои ниши в сознании девочки легенды о Нибелунгах, Фаусте, Дон-Жуане, Кармен, Великом Инквизиторе. Данте провёл Иванну по всем кругам ада и вывел к раю. Отношения Гектора и Андромахи, Петра и Февронии, Игоря и Ярославны, Ромео и Джульетты показали существование истинной взаимной любви. Жертвенность в чувствах пришла с болью Дидоны, Гретхен, Офелии, гончаровской Веры. Мефистофель и Воланд раздвинули завесу в Царство Тьмы, куда Иванна с болью не отпускала Фауста и Мастера. Лермонтовский Демон поцелуем обжёг губы. Байрон и Блок качнули маятник вселенской скорби. Порвалась звенящая струна Лорки. Цветаева брызнула кипящим словом. Рильке затянул эту рану. Непепелящим солнцем разлилась гармония пушкинского письма.
Книжник счастливо наблюдал тогда за преображением Иванны. Её хорошенькое лицо стало красивейшим. Девочка словно превращалась в светлую мадонну.
Она была бы душевно взрослее своих шестнадцатилетних ровесниц, если бы Книжник не сделал её жизнь аскетичной. Иванна практически ни с кем не общалась, по желанию отца получала домашнее образование, они вели очень уединённый образ жизни.
Иванна смотрела на Бориса. Он открыл глаза и вдруг понял, что исцелён. В его синих глазах плыл новый фрегат.
В прихожей раздались шаги Книжника.
– Папа, я здесь, – негромко сказала Иванна.
Борис встал с пола. На душе было легко. Он улыбнулся Иванне, сейчас похожей на фарфорового ангелка. Девушка была для него настолько притягательна, что он поспешил выйти. Она не выходила у него из головы.
В прихожей Борис открыл бумажник и вынул несколько крупных купюр.
– Я очень благодарен Вам, пожалуйста, возьмите, – протянул он в прихожей деньги хозяину дома. Но тот ушёл в соседнюю комнату и отвечал уже оттуда:
– Я никогда не беру денег.
– У меня дома есть Библия, старая, почти ветхая. Можно я отдам её Вам в знак благодарности?
Иванна уже стояла рядом с Борисом.
– Папа, можно я схожу с нашим гостем за Библией? – крикнула она отцу.
Книжник жёстко ответил:
– Иванна, нельзя!
Но не вышел.
– Я только за книгой. Туда и обратно, – взмолилась девочка.
Иванна быстро обула ботинки, сдёрнула с вешалки плащ и выскользнула из квартиры.
Книжник был растерян, раздосадован, испуган – его дочь раньше всегда была послушной.

* * *
Они поехали на Левый берег, в сторону Байтерека. 
Иванна своими большими, удивительными глазами всматривалась в непривычную для неё роскошь квартиры Бориса.
Пол был устлан плотным синим ковром. На диване и креслах – в тон ковра пледы, с выдавленной на них крупной клеткой. У вращающегося кресла, придвинутого к письменному столу, – большая статуэтка в виде гепарда. Фарфоровое животное, вытянув передние лапы, оскалив в зевке розовую пасть, преданно и вольготно лежало у ног хозяина. Борис сидел в этом кресле, развернувшись к Иванне, ласково наблюдая за её взглядом.
В жадном, бархатном цвете глаз Бориса, в их яркой синеве плавал фрегат бережной любви… 
Иванна потрогала фарфоровый нос гепарда. И как этот гепард ещё не разбился, ведь он всегда под ногами?
Ей было очень беспокойно.
Борис не посмел предложить ей домашнюю обувь своей жены Жени, и Иванна стояла босоногая. Боясь повредить хрупкое душевное устройство девушки, мужчина не двигался, в нервных окончаниях его пальцев постепенно возникало жжение. Иванна вздрогнула. Мужчина сделал шаг к ней, он не спускал с неё глаз.
Он хотел быть для Иванны добрым джинном – предугадывать её желания, исполнять их, зримо иль незримо всегда быть рядом. А ей ничего от него не было нужно. Пожалуй, только чтобы сейчас он был рядом.
Девочка развернулась к нему своей тоненькой фигуркой. Прямо посмотрела в глаза. Кожа возле самых глаз его была чуть темнее основного тона, сгущённо-синие радужные оболочки излучали добро. После пристального взгляда глаза в глаза Иванна прижалась к Борису. В тишине они упоённо замолчали.
– Ты мне снился. 
– Правда? – Борис почувствовал, как физически слабеет перед открытостью чувств почти ребёнка, доверившего ему себя в закрытой квартире на девятом этаже.
Закукарекали электронные часы – восемь часов. Иванна рассмеялась:
– У тебя здесь живёт петух? Где ты его прячешь?
Борис шутя окинул взглядом свою комнату.
Иванна опустила глаза. Борис прикоснулся губами к её волосам, провёл ладонью по её руке. Она льнула к нему.
– У тебя красивые руки, Боря. Я бы с радостью их поцеловала. 
Иванна взяла в ладони его руки и едва прикоснулась к одной кисти губами. Он наклонился к её лицу и поцеловал… Было чувство, что он целует не человека, а ангелка – такого, как на рождественской открытке.
Борис прижимал её к себе и ощущал силу разных граней любви: любовь-любовь – к Иванне, одновременно – любовь-жалость к Жене (как она это переживёт!) и любовь-благодарность к Творцу, пославшему ему замену Кирилла, которого он тоже любил (любит?) любовью-любовью… Иванна высвободилась из крепких рук. И вдруг вновь обняла его, за шею.
– Ты хороший? Ты меня любишь? А как же твоя жена? – Иванна выпалила три вопроса подряд и теперь испытующе смотрела на Бориса. Он был близко: ей хотелось потрогать его лицо, чёткие брови, блестящие, заброшенные назад волосы. – Мой папа сказал, что она замечательная.
– Твой отец знает мою жену? – автоматически спросил Борис, не сводя глаз с её акварельного личика.
Иванна не ответила.
– Если папа вдруг узнает, что ты меня целовал, он больше не пустит тебя к нам. И тем более меня к тебе. 
 Иванна наконец потрогала лицо и волосы Бориса. И, будто обжегшись, одёрнула руку.
Кукареку. Девять часов. Скоро придёт жена – Женя.
– Малышка, я, пожалуй, провожу тебя домой. Уже поздно. Не скучай, мы теперь всегда будем вместе, – сказал Борис.
Васильковые глаза вопрошали. Тёмно-синие глаза успокоили васильковые.
Уже выйдя из подъезда, Иванна ойкнула и тихонько напомнила Борису:
–  А Библия? Я же за этим отпрашивалась у папы. Эх ты, заговорщик…
–  Ох, я от счастья обо всём забыл. Придётся вернуться, крошечка моя.
С неба смотрела первая звезда.
– Я побуду на улице, Боря.
 Ангел Иванна улетала на небо.


* * *

       Все, к кому он прикасался, умирали? Нет. Не новый же доктор Фаустус появился на свете.
…Борису запомнилось, что до кунсткамеры его довёл Кирилл – да, да, руки, державшие Бориса за плечи, были, конечно, руками Кирилла, и ничьими больше не могли быть эти нежные, чудесные руки. Существование Кирилла где-то рядом с ним натолкнуло Бориса на мысль: я умер. Иванна отправилась туда же, где сейчас обитает Кирилл, – значит, она тоже где-то здесь. Её сбила машина, а он, Борис, умер от горя. Обманувшись, он неглубоко заснул. Но наутро Женя вывела его из кунсткамеры книг в зал, и несчастным глазам его предстал белый гробик с умершей девочкой.
Иванна лежала ангелочком, пухлые губки её были бескровны, веки, большие, млечные, отекли, как от долгих слёз.
– Девочка моя, ты плакала…
Борис обнял гроб руками, жадно глядя в лицо покойной. Из глаз его закапали крупные слёзы.
– Мой ангеле!.. Ты любила меня. Я любил тебя.
Женя вскрикнула:
– Что с ним? Он сходит с ума…
Она сильно испугалась.
– Несчастный… – в ужасе забормотала она, следя за безумными жестами Бориса. – Он вновь страдает. Это его карма…
Борис, обессилев, упал на пол, схватился за свои волосы, начал стонать-рычать.   
– Сделайте что-нибудь. Он не в себе, ему больно! – Женино лицо напряглось от непонимания. Она заплакала. Книжник набрал номер "скорой помощи":
– Здравствуйте. Примите вызов. Умер человек, и другому человеку плохо. Нервный срыв.
– Он любил её? Любил? – Женя заметалась по квартире.
– Я не знал этого. Женя, родная моя, успокойся, я сейчас вернусь. Мне нужно встретить врача.
Книжник вышел.
– Что же это? – Она подошла к Борису. – Боря, Боречка…
Он никого не узнавал. Глаза его стали словно матовыми. Казалось, Господь из жалости отключил его разум.
Зашли Книжник с врачом. Борис поднял неживые глаза на незнакомого человека.
– Это сестра пациента? – врач сочувственно кивнул головой в сторону гроба.
– Нет, она ему не родственница.
– Она моя невеста. Иванна, скажи им, скажи, что ты моя невеста, ведь никто не знал об этом, – Борис опять заплакал, взял в руки восковую ладонь Иванны, осы;пал её мокрыми поцелуями.
– Отведите его от гроба, уложите. Расскажите о состоянии пациента. Чем он болел, есть ли хронические заболевания? – врач обвёл взглядом Книжника и Женю. – Здесь есть его родственники? 
– Да, я… Я его жена. Он здоров. Немножко не от мира сего. Боря очень талантлив… Я не знаю, что с ним случилось, – Женя беспомощно посмотрела на Бориса, метнула взгляд к Книжнику и зарыдала. Всхлипывая, сжимая голову руками, она вышла из комнаты.
…Напичканный лекарствами, Борис забился в кунсткамеру и не покидал её пределов. Тело Иванны в белом, кукольно-пышном платье утопало в цветах. Женя смотрела на застывшее лицо маленькой мадонны: оно было необыкновенно правильным, такие лица воспевают в классике. Хорош был рисунок белых губ, прямой нос, почти сливающийся с линией лба, густые спело-пшеничные локоны. Тонкие пальчики скрещённых рук лежали на груди, на оборках платья, и матовые ноготки были похожи на синеватые искусственные жемчужинки, которыми расшили наряд покойной… "Мой ангеле!.." – в безумии взывал к ней вчера Борис. Девочка и была, как ангел: с белоснежной кожей, лёгкими крылышками ресниц… Бог взял ангела к себе, в безмятежье.
Белый гроб окружали венки – "Моей любимой дочери на её вечный покой от отца", "Ангелку Иваннушке от Жени, Бориса и Жаната" (это, видно, заказал Жанат, добрая душа, и он об ангелке, в точку!).
Женя выбежала на улицу. Книжника нигде не было. Она вернулась в квартиру – напуганные лица взрослеющих одноклассников Иванны, застывших, как оловянные солдатики, понурая спина Жаната… Жан обещал проводить Женю после похорон домой, посидеть с ней, успокоить. Ох, Жанат, всегдашняя палочка-выручалочка!..
– Жан, ты не видел Книжника?
Он не обернулся на своё имя. Женя дёрнула его за рукав, повторила вопрос.
– По-моему, он с Борисом, – голос Жаната был неожиданно более высоким, чем всегда, каким-то визгливым. Может быть, сдавленным от внутреннего плача?..
Женя открыла дверь в кунсткамеру. Борис спал или находился в забытье, возле него в раздумье сидел Книжник.
– Кирилл! – окликнула его Женя. Книжник обернулся.
– Зачем мы мучили его, Кирилл?
– Женя, разве мы мучили его? Борис изводил меня своей влюблённостью. Твой муж преследовал меня. Его выходки пугали, он угрожал членовредительством, самоубийством. Ты жила и живёшь с сумасшедшим. У меня не было другого выхода, как исчезнуть, уйти из его жизни. Сказаться мёртвым. Я не понимаю, почему Жан дал ему мой адрес.
–  Я боюсь тебя! – она осеклась, с болью закусила нижнюю губу. – Борис так и не справился с потерей тебя. А тут новое горе.
Она выбежала из комнаты. Кирилл бросился за ней.
– Ну хватит бегать, Женя! Ты становишься похожа на него. 
– Уйди из моей жизни! Я не знала твою Иванну, но чувствую, что она отняла у меня мужа. Раньше его отнимал у меня ты! 
– Ты несправедлива ко мне и моей дочери. Я не сделал тебе ничего плохого. А она вообще была практически дитя. Подожди же, Женя, я…
Девушка теребила телефонный аппарат.
– Такси? Пожалуйста, машину. Что? Куда ехать? – Женя назвала адрес своей подруги. Положила трубку и на несколько минут присела, уткнувшись лицом в рукав куртки.   
Кирилл был обессилен гибелью дочери, непосредственной близостью почти сумасшедшего Бориса, мучительными разгадками союза «Иванна+Борис» – правда? бред сумасшедшего Борьки? правда?.. Он отступил от Жени и дал ей возможность выйти на улицу. Подошёл к Жанату, который пристально смотрел вслед Женьке, нервно топтался на месте и был не на шутку встревожен.
      – Куда она уехала?! Что-то случилось?! Она вернётся? – неожиданно грубо и резко, видно, волнуясь за Женю, спросил Жанат.
– Нет, всё в порядке, друг. Нужно привезти одного человека. Женя потом сразу поедет на кладбище, – тихим голосом солгал Кирилл. Его задел бесцеремонный тон Жаната, но Иванна очень любила Жана, и её отцу не хотелось, чтобы Жанат ушёл вместе с Женей: его пост сейчас у тела умершей.
– Я поеду с ней, – Жанат выскочил на улицу. Жени уже не было.
Кирилл вышел вслед за ним и повторил:
– Я же говорю, брат, что она вернётся. Скоро вернётся.
Лицо Жаната было недобрым.
– Я отправил к тебе тогда Бориса не зря.
Кирилл вздрогнул.

                * * *

…Подруги не оказалось дома. Женя поехала к себе. Сначала она немного полежала, закутавшись в клетчатый плед, затем включила компьютер. Обрадовалась – пришло письмо от Марка из Штатов. Вот кому можно излить своё горе: Марк разберётся в создавшемся лабиринте, что-нибудь посоветует, посочувствует. Письмо почему-то было на русском языке – может, Марк прогнал текст через электронный переводчик? Но текст был грамматически правильный:
"Ну, Женя, я считаю, настала пора сказать в полный голос: я отомщён…"
"Что это значит? – забеспокоилась добрая Женька. – У него были какие-то проблемы?"
"Марк? – продолжалось письмо. – Неплохая маска. На самом деле меня зовут Марлен Алимов. Помнишь такого?"
Женя отпрянула от экрана. Это был старший брат Жаната (старше его на год), Мара. Внешне они были похожи, как близнецы.
"Несколько лет назад ты испортила мне жизнь, и я отомстил тебе. Это стоило мне денег и сил, но итог феноменален. Ты не живёшь в Америке: вы по горло нахлебались чиновничьих отговорок! Главное: ты лишилась мужа! Он явно сошёл с ума. Я видел его сегодня: Борис почти разлагается. Он бросит работу, и ты вновь станешь нищей.
Я писал тебе, конечно, не из Штатов – из Джезказгана, порой из соседнего с твоим дома. Я был с тобой и с Борисом всюду; сегодня меня, а не Жаната ты спросила: "Жан, ты не видел Книжника?"
Женя вздрогнула, вспомнила, как взяла Жана (Мару!) за рукав – его голос, якобы изменённый, высокий голос…  Марин голос. Братьев отличал голос – баритональный у Жана, визгливо-высокий у Мары.
"Марлен Алимов мстит тем, кто ему мешает. Каково тебе моё Антиевангелие от Марка? На этом наша переписка заканчивается. Теперь тебе некому будет писать слюноточивые письма: "Ах, Марк, ты живёшь на той стороне планеты, а понимаешь меня, как никто другой!.. Ах, Марк, а мы женимся с Борисом и уезжаем в Штаты!

С неуважением, твой враг Марлен Алимов
 
      P.S.: Я не простил тебя, хотя и отомщён. И жить тебе осталось несколько минут. Ведь возле тебя сейчас нахожусь я, а вовсе не Жан, как ты сначала подумала".

Женька закричала, зачем-то резко выключила компьютер из сети. Вскочила с кресла.
Побежала в ванную, её вырвало. Вернулась. Озноб, сжало грудную клетку, как будто сейчас на грудь бросится злая собака. Быстрым движением Женя закрылась на ключ в комнате. Схватила телефонную трубку, набрала 02. Ей казалось, что Марлен где-то в квартире. Молодой уверенный голос в трубке немного успокоил её: "Он бы не дал Вам звонить, успокойтесь. У него, видно, не состыковались какие-то намерения. Или он просто решил напугать Вас. По Вашему адресу отправился наряд полиции".
 Марлен был в душном прошлом, а разве прошлое возвращается? Тесный двухкомнатный особняк возле Джезказгана, выгоревшие на солнце блёкло-голубые ставни, отец в ватнике, спрыгивающий с подножки "Камаза", сухонькое лицо матери, её потрескавшиеся руки, собака Кутька на тёплой золе возле дома. Женьке девятнадцать лет, она заочница питерского института. Сессия два раза в год. И два раза в год перед Женькиным отъездом – ниагара скандалов в крохотном особнячке. В промежутках – скандалы чуть потише.
– Мама, но ведь я сама заработала себе на дорогу и проживание, – Женькины закушенные губы дрожат.
– Другие дети родителям помогают, а ты только о себе думаешь! Посмотри на соседскую Надю, как она к матери ласково относится. У всех дети как дети, а моя стерва родную мать готова продать за свою выгоду…
– Мама, ведь Надя тоже учится – ещё и в коммерческой группе, родители за неё платят тысячу долларов в год. И разве она лучше меня относи…
– Была бы ты человеком, и мы бы с отцом за тебя платили! – мать яростно строчит пёструю наволочку и не желает слушать Женькиных пререканий. 
– Ты говоришь неправду. Вы бы не платили. 
Дом, без Женьки зараставший паутиной, жалостно глядел замытыми полами, тусклыми окнами. Он был с печным отоплением, ветхий, с неровными углами. При редких посещениях Женькиных друзей старый довоенный домишко стеснялся самого себя, но больше – скандалов хозяйки: "Женька, где ты там, чёрт тебя побери?! Отнеси воды свиньям!". Отнесла. "Женька, подотри пол!" ¬– "Мама, можно потом, у меня гости" – "Никаких потом, подождут!". Дом сочувствовал сырым, сирым нутром.
Женька беспомощно окинула взглядом кухню – болезненный замкнутый круг!
– Мама, но ведь ты сама образованный человек, бывшая учительница. Я хочу учиться.
– Не то время – сейчас выживать надо, а не учиться, – швейная машинка опять наставительно заворчала.
Родители были напуганы постсоветским кризисом. Мать, учительница химии, ушла из школы, где платили копейки. Сделала всё, чтобы и муж, историк в той же школе, нашёл другую работу. Он, недолго думая, взял в аренду грузовик и занялся перевозками зерна, сена, песка, порою сидя за баранкой целыми днями.
Построили теплицу – огромную, не сразу обойдёшь; под строительство теплицы продали "Москвич". Через два года купили иномарку: Женька-школьница и мать не разгибались в теплице круглый год с утра до вечера. И зачем девочке быть студенткой? Когда учиться?..
…Вот Женькина комната с высокой этажеркой, полупустым шифоньером, кроватью и тумбочкой из плохонького спального гарнитура… Как страшно здесь бессонными зимними ночами одной (нет, нет, не одной – с плюшевым медведем, Митькой), на улице – буран, в посёлке авария, света не будет скорее всего несколько дней… В доме маленькие окошки, на них – давно не стиранный, штопанный тюль. Деньги в семье берегут, не тратят. Пришлось девчонке, кроме домашней работы в теплице, устроиться (через знакомого!) в типографию наборщицей, чтобы иметь возможность учиться, – дома скандал за скандалом. Мать ударила половой тряпкой по лицу. Отец вступился… за мать: "Женя, ты почему не можешь с матерью ладить?"
 Сердце болезненно ноет. У Митьки – лицо, мокрое от Жениных слёз, измятая шёрстка. Зовут его в честь Димы – эгоистичного молодого человека, многолетней Женькиной страсти. Она любила его, он тоже любил себя… "Ты всегда нервная, затравленная… А мне нравятся уверенные в себе девушки, таких хочется на руках носить!" – с высоты Диминого роста слова звучат веско и хлёстко.
   Вой ветра, а завтра с раннего утра Жене сквозь буран на работу: по занесённой снегом тропке полчаса пешком до остановки, затем – полтора часа маршруткой, до центра города. Девчонки приходят в типографию нарядные, подкрашенные, с уложенными волосами, не спешат, хохочут. Некоторые выходят из соседних многоэтажек не раньше, чем за десять  минут до начала работы. А Женька уставшая, подавленная, в сумке – Митя, ведь надо же к кому-то прижаться, если станет совсем худо…
Щелчок в ушах (наверное, трещит время?), Женя с трудом возвращается в реальность.
– Евгения, расскажите, пожалуйста, о Марлене Алимове, – молоденький полицейский задумчиво водит по своей щеке колпачком ручки. По возрасту он не старше Женьки – ему лет двадцать пять, не больше, ещё не опытный, но зато очень старательный. Он представился Ильёй, без отчества.
– Марлена знаю с детства. Я с детских лет дружна с его братом, Жанатом: познакомились на соревнованиях между школами. Они не близнецы, но очень похожи, почти одинаковые. С Марленом общалась крайне редко, иногда он появлялся  возле Жаната, – голос не слушается Женьку, чуть срывается.
– Они похожи внешне? – переспросил служитель закона.
– Их часто путали даже родители. И я несколько раз. Вот, взгляните, – Женя сняла со стеллажа пухлый альбом, нашла нужную фотографию.
Следователь взял её в руки. Два высоких, молодых, практически одинаковых парня! Худощавые, скуластые, с красивыми восточными лицами: небольшие умные глаза, чувственные губы. У левого, в светлой футболке и шортах, – открытая улыбка. Правый, в джинсовой одежде, внутренне зажат, но тоже улыбается.
– Чёрт побери, как они похожи, –  удивился полицейский.
– Очень! – подтвердила Женя. – Эта фотография сделана в 1996 году. С того времени я Марлена больше не видела.
– Кто же из них Марлен?
– Тот, что на фотографии справа.
Зазвонил телефон.
– Женя, возьмите, пожалуйста, трубку.
– Алло! Здравствуйте. Это Вас, – Женя передала трубку следователю.
Поговорив, он сообщил ей: 
– Жанат, как видно, и не знает о смерти Иванны. Выяснилось, что Жанат Алимов уже три недели находится в командировке. Вы знали об этом?
Илья передал фотографию братьев Алимовых своему напарнику.
– Знала, но он, то есть Марлен, сказал, что уже вернулся… Ужас, я разговаривала с ним, как с другом, с этим варваром, с этим… – Женя запуталась в словах и эмоциях, сцепила руки, помертвела лицом.
– У Вас были с ним конфликты? – Илья записывает Женькины слова.
– Был конфликт, да ещё какой! Дело в том, что Марлен, под видом Жаната, жестоко избил своего отца. Отец проклял в тот вечер Жана и выгнал его из дома. А я обеспечила Жанату алиби: мы с ним в ту злополучную ночь верстали мою первую книжку.
…Тот день начался, как всегда, с домашнего скандала. На улице разыгралась весна, и Женька заглянула в шифоньер, чтобы достать своё демисезонное, хорошенькое коричневое пальтишко. Мать в прошлом году расщедрилась и сама сшила дочери пальто – дёшево и сердито, но по модным лекалам. И вот это пальтишко в левой верхней части – прямо в области Женькиного сердца – оказалось  изъедено молью.
Женька даже вскрикнула. Ведь нет ни плаща, ни куртки – только это пальто, теперь до бахромы изрешечённое на самом видном месте. Мать подошла, сурово посмотрела, ушла на кухню и… принялась в сердцах громыхать посудой, швырять вещи, ругаться и охать, обращаясь к мужу:
– Отец, ну не чучело ли это гороховое! У всех дети как дети, а эта… Я её даже кормить не буду, не заслужила завтрака, дрянь этакая! (Не вздумай сесть за стол, Женька!) На всём готовом живёт – мебель, постельное бельё, печку мы топим, порошком, мылом нашим пользуется, одной стирки сколько…
 Женька вбежала на кухню:
– Папа, ну вступись же за меня хоть разочек, я не виновата…
– Пошла вон! Вечно из-за тебя скандалы, – вспылил отец, который причиной сварливости жены всегда видел дочь. 
И Женька пошла вон. Надела пальто с бахромой в области сердца, заботливо уложила в сумку Митю, взяла тетрадки со своими стихами и прозой. После недавней поездки в Питер денег почти не осталось – взяла последнюю двухсотку. И пошла вон. Она очень любила родителей, но не знала, что делать.   
Прошлое не отпускало Женьку, давило пахнущими железом пальцами.
– Женя, не уходите в себя, нам сейчас понадобится Ваша помощь, – Илья легко прикоснулся к плечу девушки. – У вас есть другие фотографии Марлена Алимова? На той, что вы показали, он снят слишком мелко. У подъезда задержан молодой мужчина восточной внешности, возможно, это Марлен Алимов. Думаю, он ждал, что Вы только сейчас придёте с похорон Иванны.
Девушка испуганно посмотрела в сторону дверного проёма. Сейчас она, наверное, увидит живые маленькие глаза, окаймлённые длинными, растущими вниз чёрными ресницами, нервные пальцы сильных рук, подкачанный торс… Вот так же пристально и затравленно Женя всматривалась тем мартовским днём в даль улицы, правда, ожидая хорошего человека – Жаната. Семья Алимовых жила в "Дворянском Гнезде" – престижном загородном районе. Лежбище двух- и трёхэтажных особняков отделилось от промышленного, зимой черноснежного города – простому смертному туда попасть не так-то просто.
О Женькиных семейных злоключениях Жан узнал недавно. Иногда она порывалась рассказать ему о себе, но умолкала, растерянно улыбаясь, убирая за уши свои мягкие волосы. Он не торопил её. Несколько раз заезжая за Женей, он, конечно, уловил нездоровую атмосферу в их семье. Как-то будто невзначай предложил Жене денег. Она отказалась: "Что ты! Мне мама даст денег, я не нищая". И лишь однажды сама попросила, когда собиралась поступать в питерский институт, а мать в истерике чиркнула спичкой и сожгла купленный Женькой железнодорожный билет в Петербург. Плача, Женька горько пожаловалась на свою семью оцепеневшему от такой правды парню. Через два дня он провожал её на поезд…   
Сейчас она позвонила Жанату на мобильный от соседки, принявшей, видно, её необычный наряд за домашнее пальтецо, в котором кормят скотину. Женька горячо произнесла в трубку: "Мне нужна помощь!" – "Где мы встретимся? – сразу же отозвался её чуткий друг. – Возле ЦУМа?". – "Нет, давай лучше в моём посёлке, у клуба. Ты сможешь?" – "Я буду через час, мчусь". Протянула двухсотенную бумажку соседке: "Тёть Даш, возьмите, я звонила с Вашего телефона на мобильный" – "Эх, девка, не по средствам живёшь. Недаром мать на тебя на каждом углу жалуется!".
Он приехал через сорок минут. Она сидела на скамейке, прижимая сумку к бахроме на пальто. Жан выскочил из машины. Женька заплакала.
– Ну, совсем разнюнилась… У тебя есть я!
– И он! – Женька извлекла из сумки замусоленного Митьку, прижала к груди.
– Ну-у… – заулыбался Жанат. – От меня, положим, пользы больше. А вот носить меня с собой в сумке, к сожалению, нельзя!
Жан снял для Женьки квартиру. И купил ей новое пальто.
Они сидели, обнявшись, и читали тетрадку с Женькиными творениями. Она периодически уходила в себя, сильно переживала, иногда всхлипывала.
Жан не знал, чем ей помочь.
– А давай издадим твою книжку? Я сейчас привезу сюда свой компьютер – набирать и верстать ты умеешь, вот и займёмся макетом! Возьми денег, Женя, сходи пока в магазин, купи продуктов, каких хочешь. Я мигом.
Зазвонил мобильный. Жанат взял трубку:
– А, Мара! Да, я сейчас еду домой. Ночевать? Дома буду ночевать. Ты идёшь к подружке, угадал? Ну, привет, брат!
– Что это он? – удивилась Женя.
– Марику делать нечего – проверка связи!..
В квартиру завели совсем другого мужчину, не Мару.
– Это не он, – сказала Женя.
…Два часа ночи, они с Жанатом в постели. Как это вышло за вёрсткой книги, никто из них двоих не понял – нежная дружба, чувственное восхищение друг другом, и вдруг тонкий плед на его плечах… (Потом было трудно полностью восстановить былую дружбу, но они оба старались изо всех сил и не дали дружбе умереть, превратиться в любовь или, не дай Бог, вражду…). У него прохладное, худощавое тело, ладно нашедшее общий ритм с её. С Димой было не так: "Ты ничего не умеешь, ты виновата, что у нас не получается, ты…". Жанат нежен, она спокойна. Рядом на подушке лежит Митька с глазами-пуговицами: он, похоже, рад за хозяйку.
– Извини, Жан, но больше никогда не нужно… – а жаркий шёпот переходит в поцелуи. 
    – Конечно, ты же знаешь, что я немного дон-жуан… Ты нравишься мне иначе. Мы сохраним дружбу…– он целует маленькими поцелуйчиками её плечо.
Наверное, так было нужно: она истосковалась по ласке, он дал ей тепло.
Наутро Жан ушёл, а через два часа вернулся, бледный, тревожный. 
– Женя, ты не поверишь, но меня тоже выгнали из дома, – лицо Жаната неспокойно, судорожно вздрагивает. – Я ничего не понял, Женя! Отец в больнице, кто-то его жестоко избил. Папа говорит, что это я. Что это?! 
Илья подал девушке стакан воды.
Затем сигарету. Она отказалась.
– Мы поехали с Жанатом в больницу, – продолжила Женька. – В палату к Ахметбеку Ильясовичу я зашла одна. Проговорили с ним целый час. Обо мне, о Жанате, о Марлене. Я рассказала ему, что Жан весь вечер и всю ночь был со мной. Добавила, что часов около десяти вечера к нам заходил владелец квартиры, он мог бы быть свидетелем.
– Понадобилась ли Вам помощь второго свидетеля?
– Нет. Ахметбек Ильясович поверил нам с Жанатом, – Женя посветлела лицом, вспоминая этот приятный для Жана момент.
– Хорошо! А как был наказан за избиение Марлен? Надо затребовать из Джезказгана дело.
– В суд дело не отдавали, пощадили честь семьи. А Марлен опустошил отцовский сейф и уехал.
 
* * *

После Женькиной "выходки" с алиби Марлен скрылся из Джезказгана. Уехал на юг Казахстана.
Построил шикарный дом. На это ушла пара лет. Нашёл женщину, нет, она сама нашлась, вцепилась в него и дом мёртвой хваткой. В загс, конечно, не повёл – зачем ярмо на шее? Родилась дочка – черноглазая Дашка, Дария. Жена, зеленоглазая Лиля, боялась мужа, как огня. Он нередко избивал её, месяцами не показывался дома. Что удерживало Лилю возле такого "мужа"? Хм, деньги. Деньги, которых не было у её родителей. Деньги, которых могло не быть у её дочери. И плебейская натура нелюбимой, но "верной" жены. Мол, буду век ему верна (потому что хорошему человеку я не нужна). 
Дашку Мара наряжал, как куклу. Выносил на улицу, прохаживался по улице между рядами добротных гигантских особняков (и его дом не хуже)! Соседи из-за высоких заборов умилялись: и на что Лилька жалуется, муж – любо-дорого взглянуть!
Генетическое древо Алимовых было плодоносящим. С генами отца и матери Марлен, как и Жан, впитал гибкий ум, мятущуюся натуру, стремление к первенству. Но использовали братья Алимовы эти качества по-разному. Внешне почти одинаковый с братом, внутренне Марлен был его негативом. В детстве Марик, обидевшись на Жанчика, ударил как-то его лёгкой гантелькой, а потом связал лежачего, оставил в беседке и не сказал родителям, где братишка. Домашние сбились с ног. Нашли Жаната без сознания. Благо, дело было летом. Плачущего Марленчика поставили в угол.
Всё, всё, что можно, взял Мара от родительского очага: по-английски говорил, как лорд, блестяще разбирался в юриспруденции и экономике. Он был везуч.  Деньги липли к его рукам, да ещё и в крупных купюрах, и пачками. Отцовскую школу бизнеса окончил на "отлично": как казалось Марлену, отец нарадоваться на него не мог, а глупый Жан смотрел в рот сметливому и толковому старшему брату. 
Жанчика и отца Марлен решил сейчас не трогать – пусть живут себе. Хороший куш от семьи он урвал, но всё забрать не получилось, подвела девчонка, эта нищая сука, со своим алиби. Отец, конечно, не оставит ему теперь наследства. Сорвалась с крючка большая рыба, надо на ком-то сорваться, умыться от стресса. Жертва – Женька.
    Было интересно и пикантно следить за её жизнью… Чувствовал себя неким Диаволом, Творцом сродни Богу, нет, даже могущественнее, колоритнее. Гиперболой. Демиургом Хаоса. Сам с собой вёл диалоги, как бы посочнее, покрасочнее разделаться с девчонкой. Раздвоился на Марлена и Марка. Перевоплощаясь в Марка, бывало, даже жалел Женьку, дивился её доверчивости и искренности. А возвращаясь в Марлена, бил её по самым слабым местам.
Он любил крики, мучения жертв. Как-то избил и выгнал из дома жену, посмевшую в чём-то возразить ему. Прочь, надоела! Она ушла под дождь, волоча за собой орущую Дашку. А в родительском доме, вся в синяках и ссадинах, устроила истерику: помогите вернуться к нему, как же я без денег, без моего (!) дома, с Дашкой-обузой! Отец и мать сходили к зятю, прогнулись, чуть ли не в ногах лежали: он взял Лильку обратно. И с тех пор начал выгонять частенько – наслаждался её судорожным желанием вернуться в трёхэтажный ДОМ, в котором ей не принадлежало ни метра. Променяла женщина честь-совесть, родителей, покой крохотной дочери, да и свой покой на особняк – мощная эта сила!
С наслаждением, болезненным наслаждением Марлен избил в 1996-м отца…
Нет у казахов греха более страшного, чем поднять руку на отца: Мара впитывал это правило с молоком матери. И можно ли теперь считать его нормальным – его, осознавшего себя преступником и животным?..   
В остервенении казалось тогда Маре, что он барс, впряжённый в одну упряжку с туром: мясо, живое мясо рядом, а зубы в вечной слюне, и вот либо погонщик (Марина совесть) отвлёкся, либо тетива упряжи лопнула – и тур, растерзанный, но по-воловьи упрямый, гордый горец, страшно стонет, мычит, бьётся, и кровь – кр-р-ровь! – бежит по бокам его и по Мариным шерстистым барсовым бокам… Пятна крови на куртке Марлена сливаются с барсовыми пятнами, сознание на секунду меркнет, морда тура теряет очертания… Отец!.. Я не казах! Я дерьмо!.. Я позорю твой род! Аксакал, ты простишь меня, отец! ...Но деньги, истинные Марленовы душевные сокровища, вновь вспомнились ему, и, подгребая к себе лапой золотые слитки, он зарычал, чтобы в новом барсовом прыжке броситься на теряющего сознание родителя…

* * *

Кирилл поздним вечером сидел на полу, на том месте, где днём стоял гроб Иванны. Приходила нанятая им медсестра делать уколы Борису. Кирилл автоматически поздоровался с ней, автоматически провёл к больному. Медсестра оглядела залежи книг, демонстративно втянула носом воздух и посоветовала хорошенько проветрить помещение. Борис закричал: "Нет!..". "Иногда он осознаёт то, что происходит вокруг..." – с жалостью посмотрел на него Кирилл. Проводив до дверей медсестру, он вернулся в кунсткамеру, ещё раз взглянул на Бориса. Тот уже спал. Кирилл не знал, что связывало его дочь и этого красивого мужчину, измучившего раньше своими чувствами его самого. К стене прижался Иванкин школьный портфель.
Звонок в дверь. Кирилл открыл, не спрашивая. На пороге стояла Женя! Короткие волосы растрепались, плащ нараспашку. Какое счастье видеть Женю в череде беспрерывного горя! У Кирилла заколотилось сердце.
– Женя, уже ночь, опасно ходить так поздно, – забеспокоился Кирилл, скорее пропуская её в квартиру. Они прошли на кухню.
– Я приехала на такси. Да, опасно. Особенно сейчас.
Она рассказала про Мару. Кирилл встревоженно следил за её рассказом.
– Сколько боли на свете, – наконец произнёс он. – Марлен стоял у гроба моей девочки. Он мог бы причинить тебе боль…
– Кирилл, ты всегда в первую очередь думаешь о других.
– Я осиротел, – он отвернулся.
– Кирилл, поплачь. Может, так станет легче. Мне очень жаль, что погибла твоя девочка! Я искренне говорю об этом, хотя она и отняла моего мужа.
– Ну что ты выдумываешь!.. Я же говорю – она была почти ребёнок! К тому же Боря никогда и не был до конца твоим, Женечка. Мы все это понимали, – боль о дочери взяла над ним верх, но тон голоса продолжал оставаться добрым.
Женя устало опустила глаза.
– Женя, Борис здесь, с тобой, он никуда не делся.
– Как он себя чувствует? Я зайду к нему.
     – Зайди. Он спит. Ему сегодня вкололи какое-то сильное лекарство, – с сочувствием сказал Кирилл.
– Значит, пусть поспит, ему сейчас так плохо. И не до меня, – она горько вздохнула. 
Женя откинулась на спинку стула. И вдруг стала с нежностью наблюдать за движениями Кирилла: он хлопотал ради неё – включил электрический чайник, достал банку кофе, белый хлеб, сливочное масло... Кирилл заметил её взгляд:
– Помнишь, Женя, тот сентябрьский день, когда мы с тобой повстречались?   
Она помнила. Женька пришла на площадь Матери Республики в Астане в семь утра, зябко кутаясь в кожаный плащ.
Скульптура каменной женщины с чашей в руках. Площадь уже жила людьми. В Казахстане ждали мессу Папы Римского. Боря обещал прийти к десяти. Площадь всё больше оживала. Борис пришёл чуть раньше, но минут двадцать искал Женю. Нашёл, улыбнулся, встал рядом. Глаза его блуждали, он что-то шептал вслух. Женя всегда боялась за него – Борис балансировал между здоровьем и едва ли не безумием.
"Каждый следующий за Христом – совершенным  человеком – сам становится больше человеком".
Папа включал в свою приветственную речь фразы на разных языках, в том числе на казахском. Рядом высилась стройка: на верхних этажах недостроенного здания в благоговении застыли рабочие… Все словно породнились.
Женина рука оказалась в чьей-то тёплой, доброй. Незнакомый русый мужчина лет тридцати взял за руки Женю и Бориса. Они познакомились:
– Кирилл.
– Женя. Славинская, – Женьке очень нравилась её фамилия (по мужу), и она добавляла её теперь при всяком знакомстве.
– Борис Славинский.
Женьке потом рассказывали, что эта месса состоялась в 2001 году. Но не могло же привидеться всем троим?   
Она ждала чуда. А чудо посетило Кирилла и Борю: Кирилл получил в дар любовь к Жене, Борис – к Кириллу.
Каждый выбрал свой крест, а Женькин крест – Борька – лежит сейчас в кунсткамере книг и отчаянно борется с собственным сердцем.

2002, 2006, 2010 г.