Все так говорят

Все так говорят…


 Мы с Марго сидели на дрожках деда Архипа. Отдых закончился и дед согласился подбросить нас до электрички. Марго грустно смотрела на удаляющуюся саманную хибару. Там остался ее Федор. Я давно замечал за Марго эту ее влюбчивость. Сколько ее ухажеров уже отметилось на пороге моей квартиры? А теперь вот еще и деревенский хахаль! Огромный, рыжий. С зелеными наглыми глазами. Так бы и дал кирпичом по бесстыжей харе! Не раз за этот месяц получал он от меня коромыслом по хребятине. Лезет нахально в дом и все. Я уже начал подозревать, что мои городские сырки и сервелаты ему нравятся больше, чем сама Марго!
  Я погладил ее по спине. Она заурчала и прикрыла свои невообразимо красивые небесно-голубые глаза.
  Королева! Ну, как ее не любить. Перевозил я ее всегда в авоське. Знал ее склонность к прогулкам в гордом одиночестве. Потерпит до города. Не графья, чай!
  Меня сейчас занимали не ее любовные переживания, а свои горькие разочарования.
От неудавшегося отдыха. Или это бог меня наказывает за грехи? Но чем я ему не угодил? Я и так жизнью обиженный. Начиная с детдома. Родителей у меня не было. Имя собрали с миру по нитке. Рафаэль Николаевич Скиба. Отчество от пропойцы завхоза, фамилия от сторожа, а имя так вообще от какого-то Ренессанса. То ли это конь такой был в детдоме, то ли ухажер моей воспитательницы, но имя мне дала она. Ей то что, живет, небось, со своим Ренессансом и не тужит, а мне клеймо на всю жизнь.
   В армию меня военком загнал в самую дальнюю танковую часть на границу с Китаем. Там, говорит, ему самое место. И танк, говорит, для него – хоромы, и китаезы его за своего примут. Это он, козлище, на мой рост намекал. Да, у меня рост – метр с папахой! Но зато на все остальное девушки не обижаются. И в армии меня ценили. Дослужил до сержанта.
  После армии, пока льгота была, поступил в университет. На филолога. Но и там не повезло. На третьем курсе обрюхатил дочку ректора. Случайно. Не хотел вовсе. Так получилось. А он заставлял меня на ней жениться. Да ни за что! В ней же одного росту – два двадцать. Два меня.
  В общем, по первой же заявке из КГБ, сплавил он меня в ихнюю спецшколу. Там я никого не обрюхатил, но сам отъелся славно.  Я на первом же занятии по закладке мин, подложил ее под здание штаба. Когда мой инструктор увидел, как здание штаба стартует в космос, молча содрал свои майорские погоны, поднял руки и пошел сдаваться.
  После этого новый начальник спецшколы запретил меня допускать к занятиям с оружием. А других там и не было. Поэтому назначили меня вечным дежурным по столовой. Начальник исхудал в конец. Прежде чем переступить порог столовой, его адъютант три раза меня обыскивал и потом держал  у себя на коленях, пока его шеф скоростным методом всасывал в себя пайку. Долго так начальник не выдержал. Он выписал мне диплом с отличием об окончании школы и, как филолога, рекомендовал использовать в аналитическом отделе КГБ.
  Во где я развернулся! Оказывается, там ценили работников, которые больше всех приклеивали ценной информации в такие вот огромные альбомы. Я сидел на Англии и Испании. Я ихнии газеты и журналы изрезал на мелкие кусочки. И все приклеил. Через три года я уже стал досрочно капитаном. Потом, правда, кто–то допер. Сумел-таки прочесть мои альбомы, гнида. Язык вражеский, небось, нехристь, по ночам  учил.
 Меня определили вечным дежурным по отделу. Ножницы, конечно, отобрали. От греха подальше. А потом пришло смутное время. И  всех разогнали. Вместе со мной. И вот, используя свой громадный опыт дежурства, то по столовой, то по отделу, подался я в секьюрити. Ну, это слово для вас неподъемное, скажу проще – в сторожа. Да я и так стараюсь слова подбирать попроще, говорить с людями, так сказать, сочным народным языком. Мне, как филологу, это нетрудно. Знаю я много. Одних русских языков – пять. Старо-рязанский, ново-путинский, русский народный, русский по-грамотному и русский простонародный. Или еще проще – матерный. А вы говорите! Так что, молчите лучше! В тряпочку!
 Сторожу я очень опасный объект. Магазин технической книги. Редко кто там больше года выдерживает. Вот и я через полгода стал опухать. От сна. Решил поправить здоровье на природе. Взял отпуск. Чтобы, значит, рыбку половить по прудам, или там, бабочек по огородам. Насчет рыбки вышло не очень, зато какие мне бабочки попадались! В огородах! Не повезло только с одной, с Настюхой. Вот оттого и возвращаемся мы с Марго из отпуска раньше времени. Оттого у меня и настроение гнусное и тянет на разные философские темы.
 Вот вы про ружье на сцене слышали? Которое вовсе не для украшения вешают. Висит себе и висит. И вдруг стреляет. И убивает невинную девушку. Кто виноват? Ружье? Да, ему пофиг, в кого стрелять!
А кого же тогда судить? Может того, кто это ружье плохо сконструировал, что оно само пальнуло? А может, того, кто его плохо изготовил? А может того, кто патроны делал? Они раз - и вспыхнули. Сами собой. Вот видите, а другие кричат, что надо судить того, кто патроны в ружье вставил. Так кого же? Вот. Об этом сейчас и я думаю. В милиции в таких случаях, чтоб с ума не спрыгнуть от напряжения извилин, пишут – несчастный случай. Дорогие мои! А если этот «несчастный случай» кто-то подготовил? Да еще хорошо, что этот случай произойдет с тем, кому его готовили!
А если он достанется другому? Сколько людей, столько мнений. И судей. А имеем ли мы право судить? Может и об этом иногда стоит задуматься?
  Такие вот философские проблемы закидывал я в жернова своей думалки.
А ведь как хорошо все начиналось. 

Ж Ж Ж

 Дед Архип аж прослезился от радости, когда я попросился к нему на месяц в квартиранты. А когда я ему еще и заплатил за весь месяц, он чуть на колени не упал. Бегал по двору с пучком ассигнаций и бормотал: «Господи, свезло то как, господи!»
 Потом он запряг Гришку, каурого жеребца, и погнал в соседнее село. Водку продавали только там. Я же накопал баночку червей, взял дедовы удочки и прямым ходом в соседний огород. Мое появление у деда не осталось незамеченным. Соседская молодка, подоткнув юбчонку, усердно нагибалась над грядками. Свой победный счет я начал с нее.
  Перед Настюхой на моей удочке было уже больше двадцати зарубок. Нет, что вы, столько рыбы мне ни вжисть не поймать! Да и не люблю я ее. Кости одни. Другое дело Настена! Пышная, мягкая, нежная, сладкая! И скромная. Тока на второй вечер дала. Поцеловать. Можа, что и другое потом было, не помню. Врать не буду.
 В общем, на второй день я обещал на ней жениться. Она меня сразу по всей родне провела. В деревне пятьдесят домов. И все родня. Так что мои планы насчет оставшихся тридцати огородов накрылись. В деревне насчет этого строго. Пообещал жениться – все! Никто теперь на тебя ласково и не глянет. Глаз можно лишиться. Запросто. Настя за чужими глазами строго следила. Чтоб – ни-ни. И ногти пилочкой регулярно подтачивала. Один я знал – для чего. Я ножи точил реже. Понимаете теперь, как опасно?
  Спали мы с ней теперь у деда Архипа на сеннике. Какой там запах! А если к нему добавить и  Настюху! В общем, расслаблялся я по полной программе. Ни в чем мне отказа не было. И даже больше.
 Готовила она славно. Дед Архип где-то добыл лося. Всей деревне хватило. И нам с Настюхой. Вы никогда не пробовали деревенский борщ с лосятиной? Очень рекомендую. Мысли переворачивает враз на сто восемьдесят градусов.
  И вот как-то после обеда вывела меня Настя на лужок попас… погулять. А там рядом и рощица березовая. На берегу реки. От деревни уже далековато. Берег крутой, высокий. А под ним пляжик небольшой, с камешками и песочком. Из деревни ничего не будет видно.  Я Настюхе на тот пляж стал глазами показывать. И стали мы искать место, где с берега удобнее спустится. Идем по самому краю обрыва. Тропинка узкая, но натоптанная. Наверное, лоси по ней на водопой ходят. Значит, есть тут спуск. Я, в нетерпеже, впереди бегу, Настена – сзади. И тут все и случилось.
   Отбросил я какую-то ветку в сторону с тропинки. Раздался свист, и сразу же крик. Я оглянулся. Насти на тропинке не было. Я глянул с обрыва. Настя лежала на этом самом проклятом пляже. Я побежал по тропинке вниз. Нашел спуск.
 Настя не дышала. Голова лежала на плоском камне. На голове крови не было. Только тонкая струйка из носа. Сколько я возле нее просидел, не знаю.
 Деда Архипа встретил у избы.
Что с тобой, Рафа? На тебе лица нет. А где Настя?
-Прости меня, дед Архип. Не углядел я. Упала Настя с обрыва.
-Насмерть? – я только кивнул головой. Дед побежал к телеге.
-Я за участковым и фершалом. А ты сиди дома. Никому ничего.
Дед погнал в соседнее село. А я побрел назад к обрыву. Все равно они сюда приедут.
  Участковый майор Старов сам был и за эксперта и за криминалиста. Заснял все на фото. Потом разрешил погрузить Настю на телегу. Наконец, подошел ко мне.
-Пойдем, покажешь, где ты ее с обрыва столкнул.
-Не сталкивал я ее!
-Все так говорят. Пошли.
Забрались на самый верх обрыва.
-Показывай.
-Здесь ветка была поперек тропинки. Что-то я ее не вижу.
-Ищи.
-Вот эта.
-Так она не поперек!
-А тогда была поперек.
-Ну, ври дальше.
-Я ее отбросил. Она аж свистнула. Наверное, ударила Настю по глазам. Она потеряла равновесие и упала с обрыва.
-Не нужны мне твои версии. У меня своих полно. Давай отбрасывай палку.
Я, что есть силы, бросил.
-Ну, и где свист?
Он прав. Свиста не было.
-Может, у меня тогда сил больше было?
-Ты показывай, как ты ее толкал.
-Я ее не толкал. И даже не дотрагивался.
-Все так говорят. Стой на месте.- Старов начал лазить по кустам на самом краю оврага. Подошел ко мне.
-Покажи подошвы.
Я поднял свой военный полусапожек с титановой подковой. Когда списывали истерзанные в тире бронежилеты, мы из них выдирали титановые пластины и делали подковки. Сносу им не было.
Старов пошел кругами. Я шел за ним. Он разглядывал ободранную, без коры, длинную ветку. Потом стал рисовать. Айвазовский, блин!
-Лоси, наверное, объели.
-Мне твои домыслы не нужны.- Он что-то записал в блокнот
-Точно. Вон как они тропинку утоптали. На водопой ходят.
-Убийцы, типа тебя, ее утоптали.- Майор хмыкнул и снова уполз в кусты.
-Да, следов там твоих нет. Есть в другом месте. Но там ее следов нет.
Он опять начал строчить в блокноте
Значит, толкал ты ее отсюда. С тропинки. Хотя… - он очень критически меня оглядел. Я знал, о чем он думал.
-А ну, толкни меня со всей силы.
Я толкнул. Он даже не шелохнулся.
-А теперь с разбега.
Я разбежался и в прыжке ударил его в живот сапогами. Как я его ненавидел. Он сделал шаг назад. Поймал меня за щиколотки и теперь держал вниз головой. Я извивался всем телом. Он отпустил.
-Да-а-а. Сколько же ты весишь?
-После обеда – бывает и тридцать пять!
-Силен ты брат! И вот достаются таким шипздикам такие славные девки. И эти недоноски их убивают.
-Да не убивал я!
-Все так говорят. Пошли.
Мы спустились к пляжу.
-Ну, что Петрович, мы поехали?
-Езжайте, дед Архип. Отдайте Настю матери. Скажете – несчастный случай. Пусть хоронит. Дед, на обед не пригласишь? Что у тебя сегодня на обед будет?
Молчишь? Ну, езжайте.
-Спасибо, начальник. А постояльца моего отпускаешь?
-Да, сказал же – несчастный случай.
-Что, я могу идти?
-Да.
Я побрел за телегой.

Ж Ж Ж

 После похорон стал я собираться домой. Нечего мне теперь тут было делать. Да и настроение было подстать начавшимся дождям.
Мы с дедом выпили по рюмочке и следили за потоками воды на окнах.
-Верю я тебе, сынок, что не убивал ты ее. И народ в деревне за тебя. Старову то все равно. Не его дочь. Вон в прошлом годе братья Кожины подрались на Успенье. Ивану поленом полчерепа снесло. Гришку не тронули. Один он в семье кормилец. И  майор написал – несчастный случай. Упал, мол, Иван с поленицы. А конец зимы. Поленицы той – полметра. Не переживай ты! Знаю, что любил ты Настюху, не за что тебе ее убивать.
Дед говорил все это каким-то смущенным тоном. Как будто, оправдывался за всю деревню передо мной. Но я то и не чувствовал себя виновным!

На следующий день выглянуло солнышко. После обеда я побрел на обрыв. Не давала мне покоя одна мысль. Меня преследовал свист. Откуда он? Ведь прав был Старов, не могла издать свист ветка с листьями! Ну, никак!
  Я опять осмотрел эту проклятую ветку. Она не была сломана. Она висела вдоль тропинки. А я точно помнил, что она была поперек. Я попытался придать ей прежнее положение. Ветка сопротивлялась. Была он толщиной в два моих пальца.
 Когда я ее отпустил, она вернулась в прежнее положение. Вдоль тропинки.
 Тогда, значит, ее что то удерживало поперек тропинки.   
Я взял ветку за верхушку и натянул поперек тропинки. Она упиралась в ствол березы на другой стороне тропинки.  Я отпустил ветку. Она опять вытянулась вдоль тропинки параллельно обглоданной ветке. Теперь я потянул эту ободранную ветвь через тропинку. Она была в два раза длиннее первой и в два раза толще. Я почти дотянул ее до той березы, когда она выскользнула из моих потных рук.
 И я услышал свист. Тот самый. За которым последовал крик Насти.
Так вот кто сбросил ее с обрыва! Я сел и стал развязывать шнурки. Одним я привязал тонкую ветку к сучку на березе. Второй привязал к верхушке голой ветки, чтобы удобнее было натягивать. Я тянул до искорок в глазах. И все-таки зацепил раздвоенную верхушку между тонкой веткой и сучком. Получился спусковой крючок. Если дернуть тонкую, выскользнет толстая.
 Я стал на тропинку и дернул за  ветку с листьями. Точно над моей головой просвистела вторая. Всего на два-три сантиметра выше головы. Будь во мне на пять сантиметров больше, это я бы лежал под обрывом. А так удар пришелся по бежавшей сзади Настюхе.
Я завязал назад шнурки и подошел к березе с сучком. Стал перебирать опавшие листья. А вот и крепление. Лыко, содранное с голой ветки. Все пошло в дело, чтобы устроить ловушку. И я сразу вспомнил оставшегося живым брата Кожина. Ведь это он был до меня женихом Насти.
Он подследил, где мы с Настей гуляем и устроил ловушку. Строил то он ее на меня, но не учел мой рост. По себе небось мерил. А парубок он был повыше Насти.
Ну, вот! Теперь все ясно. Можно думать и о наказании. У меня будто гора с плеч упала.

Ж Ж Ж

Как наказать Гришку, я придумал сразу. Как-то мы с Настей спрятались от дождя на краю деревни под крышей на столбах. Я не знал, что эта крыша прикрывает какие-то силосные ямы или хранилища. Я в этом не разбирался. Давно пустующие. Края ям обвалились. Они были прикрыты железными листами. Ямы были глубиной метров пятнадцать.
  Тогда я наступил на край ямы и чуть не свалился вниз. Хорошо Настя удержала меня за шиворот. Сюда я и решил заманить Гришку. С крайней ямы стащил круг и положил на следующую. Отодрал несколько тонких досок и накрыл ими яму. Сверху присыпал мусором и землей. Осторожно наступил. Меня держит. Прошел. Скрипит, но не проваливается. Но этого стопудового бугая Гришку точно не выдержит.
  Потом обмотал пучок хвороста листами газет. Положил на другую сторону ямы.
План у меня был такой. Я прохожу через яму. Гришка идет за мной и проваливается.
Все просто.
 Просто было на бумаге. Да забыли про овраги. Записку я бросил ему в почтовый ящик. И следил из-за соседней избы. Он пришел с покоса, даже не глянув на ящик. Сидел на лавке перед сараем, опустив голову. Потом пошел в душ. Я достал из ящика записку и положил на скамью. Опять спрятался за углом. Теперь Гришка записку прочитал. И порвал на мелкие кусочки. Ветер понес клочки по двору. Все по плану. Я побежал к силосным ямам.
 Он пришел минут через десять. Увидел меня. Морда у него сразу покраснела.
-Чего звал, убивец?
Ага, вот и первый, кто не поверил Старову. А может, ему все не поверили? Чужих в деревнях не любят. Особенно тех, которые приносят горе.
-Гриш, я знаю, что ты любил Настю. Не убивал я ее. Матерью клянусь.
-Некому больше. Знаю я вас, городских. Попользовался и выбросил. Надоела. А мне бы она детишек нарожала. И еще бы сто лет прожила. Чего звал?
Да, вот. Остались ее вещи. Тебе память, а мне они на что? Завтра я все одно уезжаю, – что-то зашевелилось нехорошее у меня в душе. Сомнения какие, что-ли? Но я их подавил.
-Где?
-Да, вон Гриш, у стены, - я пошел к накрытой яме. Этот боров сопел у меня за спиной, топал как носорог, и не отставал. Да так мы оба грохнемся вниз! Нет. Я остановился. Показал на газетный пакет.
-Забирай, а я пошел,- и направился к выходу. Он сначала дернулся за мной, хотел что-то сказать, но махнул рукой и… полетел вниз. Летел он молча. Умер тоже молча.   
 Что-то не было у меня радости на душе. Вдруг я ошибся? Да нет. Брата ведь он убил? Убил. Значит, и меня хотел убить. Хотя там была пьяная драка. Не рассчитал по пьяне удар. Трезвые люди думают, а пьяные делают. Но он все равно убийца. Как ни крути. А собаке – собачья смерть. Накрыл яму железным кругом и опять забросал землей и мусором.
 Хворост из пакета разбросал. Газеты забрал. Газеты-то дедовы.
Вроде других следов нет. На ногах у меня были обмотанные полиэтиленом кроссовки. От них ни запаха, ни следов. Руками я тут ничего не трогал. Нескоро теперь найдут Гришкину могилу.
  У деда бросил газеты в сарай. Все. Убийца наказан. Завтра со спокойной душой можно ехать домой. Но спокой не приходил.
 До полночи сидел на теплой завалинке. Перебирал все в памяти. Непонятными в этом деле для меня были два момента.
 Что рисовал в блокноте Старов, когда стоял у березы с сучком? С тем самым сучком, что служил для голой ветки спусковым крючком. Что там можно рисовать? Картину Шишкина «Не ждали, а вы приперлись!»?
 И почему дед Архип все время называл участкового «Петровичем», а когда тот напросился на обед, отказал и стал «начальником» называть? Что ему чашки борща жалко?
 С этими мыслями я и уснул.

Ж Ж Ж

 И вот мы приехали на станцию. Я слез с телеги и прижал авоську к груди. Я еще раз поблагодарил деда Архипа. Он развернул телегу и тронулся в сторону деревни. Потом резко остановил коня, слез и направился ко мне. Загудела приближающаяся электричка.
-Зря ты Рафа, убил Гришку. Видел я все. Не оправдывайся. Но Гришка не убивал Настю. Любил он ее. Сильно. А убил ее я. Нечаянно. Ствол то я зарядил на лося. Ходят они там всегда. А оказалось то – на Настю. Я-то сейчас повинюсь перед ее матерью. А вот про Гришку – сам решай.
 Электричка ушла. Дед уехал. А я все стоял у путей.
Но ведь я его не убивал! Он сам провалился в яму!
Хотя, как сказал майор Старов: «Все так говорят!».