Затяжной полёт

     Она была прекрасна, сама того не зная, говоря не только о её внешности, привлекающей любой незамутнённый жизнью взгляд, но и характер её сильно отличался от других.  Хотя она и была воспитана в духе отрицания значения индивидуальности, это не помешало ей стать лучшей из тысяч, а для почтового голубя, как и для человека, это значит многое.  Однако остальные её достоинства оставались второстепенными и невостребованными.
   Голубятня, на которой она была выращена и обучена своему ремеслу - соединению двух оппонентов посредством слова, пусть и не ею написанного, была обычным плохо пахнущим местом без каких-либо излишеств, которое она делила с сотнями других "почтарей". Не обращая на это внимания, она смотрела сквозь мелкую проржавевшую сетку на неопределённое будущее довольно уверенно.  Отличаясь от своих сородичей ещё и тем, что была абсолютно белой, за что и была прозвана хозяевами "Голубь мира". Имён своим голубям они не давали, зная, что новые хозяева всё равно захотят их изменить.
   Однажды пришёл покупатель, один из многих, ничем не лучше, а может быть и не хуже других и, попросив продать ему надёжную и покладистую птицу, получил "Голубя мира" в тесной, наскоро сбитой клетке.  Она начала работать как и была обучена - исправно возвращаясь в свой новый, не многим отличающийся от старого, дом.  Та же мелкая, ржавая от дождя сетка, подтекающая крыша, растрескавшийся грязный дощатый пол и тот же вид на будущее.
   Новый хозяин, как оказалось впоследствии, всё-таки не был лучше других. Имя для неординарной птицы он выбрал до боли интеллектуальное - "Белая" - и принимал её безупречную работу и поведение как должное, красоты, о которой она и сама до сих пор не знала, естественно не замечал, а иногда по вечерам, напившись, кидал в неё окурками, глядя остекленевшими глазами, сплёвывая на пол и при этом тупо смеясь над тем, как она вздрагивает и вздымает крылья. Несмотря на все "достоинства" своей новой жизни, "Белая" каждый день исполняла свои обязанности и возвращалась в клетку.
    Как-то раз, когда она летела прямо, как слепая стрела, "Белая" увидела краем глаза странную птицу, чем-то похожую на неё по виду, но с блестящим тёмным оперением, отливающим на солнечном свете глубокой синевой. Но не это привлекло внимание её, обычно сфокусированных на прямом перелёте, глаз. "Белая" никогда не видела, что птицы могут летать так свободно, совершая виражи и пируэты в воздухе, не выполняя какое -либо задание, а просто наслаждаясь полётом. Она хотела бы приблизиться, узнать что даёт ему такую свободу, но её курс лежал прямо и незнакомец остался где-то в стороне, в то же время навсегда оставшись в её памяти.
    В один дождливый день, когда "Белая" работала, несмотря на явно нелётную погоду, ей довелось доставить письмо получателю, который был поражён её красотой и вместо того, чтобы как обычно, не задумываясь, как поступали все остальные, выпустить её в открытую форточку, он удержал "Белую", дав ей переждать дождь и высохнуть. С тех пор он стал думать, как добыть эту великолепную птицу. Предложить за неё, работающую как дорогие часы - надёжно и безотказно, достаточно денег человек был не в состоянии, а потому, узнав, на какой крыше находится её жилище, пришёл однажды ночью, вскрыл сетку, добыл пернатое сокровище и исчез в ночи. Вместо того чтобы держать такое чудо на крыше, он дал "Белой" новое имя и поселил обретённую "Принцессу" в комнате, предоставив ей удобную открытую клетку и даже маленькое зеркало на цепочке, чтобы, как ему казалось, убедить "Принцессу" в собственной красоте. Вылетала она теперь только чтобы размять крылья, и с удовольствием, а не с чувством долга, возвращалась домой.
  Новоиспечённая "Принцесса" безусловно не знала, что все эти почести дорогого стоят. Новый хозяин имел свои планы  на птицу: он надеялся получить приз за первое место и значительную денежную премию на выставке голубей, а потому хотел, чтобы его добыча выглядела соответственно.  Она цвела, приобретая небывалую красоту, её слепящие белые перья были безупречно чисты, глаза раскрылись во всей своей красоте, позволяя летать свободно и легко.
   Пришёл долгожданный день.   Птица выглядела невообразимо в своей ажурной серебряной клетке, не зная, почему какие-то люди рассматривают и измеряют её, а многие другие, затаив дыхание, просто восторгаются. Было суетно; вокруг ходили люди с клетками и птицами, что-то говорили, прицепляли ярлыки на клетки. Хозяин выглядел довольным и гордым, но к концу дня с ним что-то произошло - он кричал, махал руками, пытался расталкивать чужие клетки. В конце концов он был выведен через заднюю дверь во двор с помойкой, а за ним была вынесена клетка с "Принцессой". Это был глухой двор с вечно непросыхающей лужей, объедками, воняющими у помойного бачка, изломанными деревянными ящиками в дальнем углу и жёлтой травой, пробивающейся сквозь треснувший асфальт. Хозяин был в бешенстве; он вынул ничего не понимающую птицу из клетки и, размахнувшись и что-то крича, швырнул её о помойку. Клетка полетела в другую сторону и, помявшись, загремела по грязному асфальту. Он убежал, продолжая что-то кричать, даже не оглянувшись.
  Безобразная боль охватила её нежное тело; птица лежала какое-то время, не понимая и не чувствуя ничего, кроме боли, тем не менее сознавая, что всё ещё жива. Раненая "Принцесса" попыталась встать, но это не удалось: тело, которое ещё несколько минут назад привлекало столько внимания своими изящными формами и белизной, не слушалось, было изломано и вымазано липкой помойной грязью. В каком-то больном тумане она видела далеко в сумеречном небе тёмные очертания призрачной синей птицы, упивающейся свободой полёта в то время, как подавленая белая птица беспомощно лежала, закрыв глаза, пытаясь поймать дыхание.
  Полежав немного, "Принцесса"  встрепенулась и, прорываясь сквозь жгучую боль, медленными рывками стала подниматься. Никому не нужная, грязно-белая, она пыталась выжить, сама не зная зачем; она хромала, правое крыло не слушалось и волочилось за ней по луже, оставляя за собой капли темной крови. Вдруг она услышала приближающиеся шаги - во двор неспеша входил старик с помойным ведром. Испуганная "Принцесса" попыталась взлететь, но боль оказалась сильнее её.
  Дальше всё менялось как в сумбурном сне: декорации улиц, дома, небо кувыркались в полуоткрытых глазах. Проснувшись, она, как могла, осмотрелась. Было тепло и сухо; боль, хотя и притупилась, но не ушла. Правое крыло было согнуто и прибинтовано к телу, грязь была смыта, только кровь, глубоко впитавшаяся в перья, оставалась на них как шрам на нежной коже. “Принцесса” находилась в аквариуме, стоящем на круглом деревянном столе с резной ножкой, измятая клетка стояла на полу, старик дремал в кресле в противоположном углу комнаты. Она села поудобнее, смочила клюв в чашке с водой, стоящей рядом, опустила голову под крыло и снова уснула.
   Прошло время. "Принцесса", или теперь безымянная птица, снова заняла своё место в отремонтированной клетке. Каждый день она  училась летать заново, укрепляя ослабевшие от долгого бездействия крылья, возвращаясь в открытую форточку, а с неё - в подвешенную рядом клетку. Старик радовался тому, что она смогла восстановить свою прежнюю привлекательность, ведь это то, что ему было нужно - он уже давно нашёл покупателя.
  Однажды, прилетев как всегда обратно домой, хотя что такое дом она так до сих пор и не знала, безымянная птица увидела что форточка закрыта, шторы задвинуты и в квартире погашен свет. Внизу на улице стояла машина с противно звучащей сиреной, вокруг копошились какие-то люди в белом. Она села на ветку клёна, иногда заглядывавшегося в её окно, и беспомощно смотрела по сторонам. Вдруг рядом с ней на ветку опустился странного вида серый невзрачный голубь с опалёнными перьями и распухшей ногой, перетянутой мутной рыболовной леской.

      - Что, домой не попасть? - немного надменно спросил он.

      - Да, что-то случилось, - спокойно ответила она. Почему-то она перестала волноваться о себе.

      - Болит? - спросила она указывая на ногу.

      - Ерунда, бывает хуже. Я вот из пожара спасся, - пытался он казаться невозмутимым и мужественным.

     - Да, бывает хуже, - ответила она искренне. - Я знаю что такое боль, - и отвернулась.

     Помедлив он продолжал уже более приземлённо.

     - Болит адски, сколько раз пытался снять - так и не смог.

     Она повернулась, посмотрела в его оттаявшие глаза.

    - Давай я попробую.

    - Если сможешь.

     Дело было не из лёгких - нога распухла сильно от глубоко впившейся лески, а узлы были затянуты крепко и каждое прикосновение причиняло новую боль и он невольно отдёргивал ногу. Но не зря она считалась самой способной из многих - ей удалось и это. Жгучая боль спала вместе с последней нитью, куда-то вниз проскользнув сквозь ветви и листья старого клёна на сухой газон, и потерялась в траве. Он впервые за долгое время пошевелил освобождённой ногой и довольно сказал:

    - Теперь заживёт. А ты - молодец, не такая, как другие из твоих.

    - Я одна, у меня нет ни своих, ни чужих, - ответила она спокойно.

     Тут он отвлёкся от своей вновь обретённой ноги, посмотрел на неё с неприсущей ему нежностью и с некоторым волнением предложил:

    - Знаешь, я живу недалеко отсюда, под крышей часовой башни. Там всегда сухо, нет ветра, много места. Если хочешь, можешь разделить его со мной.

     Это не прозвучало слишком романтично, но было искренне; и за всю свою жизнь она впервые почувствовала, что её не хотят купить, продать или использовать как-то ещё. Она живёт там и по сей день и там действительно не течёт крыша, не дует ветер, достаточно места, но очень часто, вылетая по делам или просто для наслаждения искусством полёта, она смотрит в небо в надежде увидеть ту таинственную синюю птицу, купающуюся в восходящих  воздушных потоках.