Зимми

Одноактная пьеса в восьми картинах

Действующие лица:

НАТАН, продавец соли
ЯКОВ, чиновник
БЕНЬЯМИН, студент
АДИР, богатый купец
РОЗА, дочь Натана
ПОСЫЛЬНЫЙ


Картина первая

Дом в Касабланке. Ночь, тускло горит ночная лампа, на топчане спит Натан. На улице слышатся шаги и раздается настойчивый стук в дверь.

НАТАН. Кого еще бесы по ночам носят… Кто там?

ЯКОВ. Это я, Яков.

НАТАН. Подожди, сейчас открою.

Выходит за кулисы и возвращается вместе с Яковым, в руках у которого корзина, покрытая полотенцем.

НАТАН. Я так и подумал, что это ты. Горит что ли? До утра не мог подождать?

ЯКОВ. Натан, прости, ты же знаешь, я тут не при чем… Мне-то все равно, я мог бы и утром прийти, в сенях поставил бы, пусть стоит. Вот только мои никак не привыкнут, ну, боятся что-ли, в дом заходить не хотят, понимаешь? Да и султан велел завтра выставлять. Так что давай, приступай, после поспишь.

НАТАН. Да вы с ума что ли там посходили, как это завтра? Неделю только в растворе держать нужно! А подготовить? А состав сделать?

ЯКОВ. И что ты всегда одно и то же. Первый раз что-ли? Ну, покруче заваришь, посильней нагреешь – к вечеру я приду и заберу, до захода солнца выставят.

НАТАН. Одно и то же… Не одно и то же! Вон на той неделе пересолил, так вся макушка коркой покрылась, как инеем. Я же тоже не могу так рисковать, мне за такую работу самому голову снимут.

ЯКОВ. Да какой иней, ты с ума сошел! Кто его там наверху видит? Да еще солнце в глаза палит. Как будто кто-то их рассматривает. Так глянут и бегом, подальше от этой жути варварской.

НАТАН. Ладно, ладно… Покрепче - так покрепче. Вон в угол поставь на тумбу. Кого в этот раз-то принес?

ЯКОВ. Левия.

НАТАН. (приподнимает полотенце и заглядывает в корзину) Ох, Левий, Левий… Знал я, что этим все кончится, предупреждал ведь, не раз говорил. Нет, он не слушал, все храбрился...

ЯКОВ. Что говорить. Не он первый, не он последний. Видно, судьба такая… В общем, завтра я к вечеру зайду. Закрой за мной.

НАТАН. Погоди. Где ты будеши плутать в темноте, заблудишься еще. Через час уже светать начнет, тогда и пойдешь. Вот я сейчас только рассол поставлю и посидим с тобой, доброго вина выпьем по стаканчику, мне как раз привезли андалузского… С ароматом тех мест, тех самых. Эх, не знаю доведется ли снова побывать там когда-нибудь? Иногда проснусь ночью и как будто слышу голос матери, как она сказку мне рассказывает: «Однажды разразилась большая гроза. Испугались гномы, попрятались по своим домикам, заперев двери на щеколды. А гномик Счастье так и остался сидеть себе на лужайке. Он стал стучать к своим братьям, но они не открывали ему – испугались, что внутрь проникнет кто-нибудь чужой». На самом деле все так было или это мне просто приснилось. Теперь и не знаю… Так что оставайся, к огню проходи.

ЯКОВ. Спасибо, Натан. Не откажусь. Мне с тобой всегда приятно посидеть, поговорить, как там, в те еще времена.

Натан открывает пакет, насыпает соль в большую кастрюлю, заливает водой и ставит на огонь. Ставит на стол бутылку вина, хлеб, два стакана. Поливает из кувшина воду на руки Якову. 

НАТАН. А я стараюсь реже вспоминать. Хоть мысли и лезут такие, но гоню их, не хочу душу бередить, да и к чему все это. И так забот хватает. Вон дочь какая выросла, как бутон распустилась, с каждым днем все больше соком наливается. Что с ней будет, что ее ждет, как мне с ней управляться? Иногда страшно мне становится, Яков. Бывает, просто не знаю, что делать. Пока ребенок – все как-то проще, а теперь… И чувствую, смеется она надо мной, просто издевается. А что сделаешь. Ума не приложу.

ЯКОВ. Да ладно, а представь, женихам-то каково, из них-то она вовсе веревки вьет. Так что успокойся ты. Она молодая красивая девушка. Да все завидуют тебе! Выдашь замуж, будешь внуков нянчить.

НАТАН. За кого выдать-то. Только и видишь вокруг эти рожи похотливые. Да и сама она тоже хороша, ни стыда ни, совести. Ведь раньше, в наше-то время девушки как держались – тихо, скромно, из дома лишний раз боялись нос показать. И где это все? Это ведь уму не постижимо, откуда они такие берутся. Ведь мы все объясняли, пример подавали, воспитывали, внушали им. Все прахом пошло? В одно ухо влетело – в другое вылетело.

ЯКОВ. Натан, да что ты говоришь. Ты себя-то вспомни в молодые годы. Это ты-то дома сидел? Не смеши меня.

НАТАН. А что? Сидел и отца-мать слушал, и сестры мои по улице не шлялись, налево-направо всем подряд глазки не строили. Да подумать даже об этом боялись. А теперь что?!

ЯКОВ. А без глазок-то и без разных фокусов этих разве кто замуж возьмет? Ты лучше скажи, неужели на нее, на такую красавицу до сих пор никто глаз не положил? Только не ври, я тебя, старый налим, быстро на чистую воду выведу. Признавайся - что, женихи небось косяком ходят?

НАТАН. При чем тут «не ври», я вообще-то когда тебя обманывал или скрывал чего? Ходят. Еще как ходят. Только толку от них никакого и не радует меня это нисколько. Потому что лучше вообще век в девках сидеть, чем за этих вот красавцев выходить.

ЯКОВ. Да что ты говоришь? И кто же тебе так не угодил?

НАТАН. Слушай, что-то этот разговор мне совсем не по душе. Я тебя за этим что-ли оставил, чтобы ты мне душу травил. Я уже сам не рад, лучше бы выставил тебя за дверь и дело с концом. Давай, выпьем лучше. Вот хлеб бери, соль.

ЯКОВ. Твое здоровье. Ты уж извини меня, но мне правда не безразлично, как вы тут живете. И поверь, не стоит с этим особо затягивать, с женихами, я имею в виду, и все такое. И время сейчас подходящее, ни войны тебе, ни болезни, ни голода.

НАТАН. Да уж, подходящее. Того и гляди твою собственную голову в рассоле отварят и над воротами выставят.

ЯКОВ. Не преувеличивай. Ты что интриган какой, или заговорщик, или вор, может быть? Нет, вот и я говорю. А дочь – она в любом случае не причем. И тем более ей нужен муж,  мужчина, который мог бы ее защитить, позаботиться.

НАТАН. А я про что – защитить, обеспечить. А эти что, что они могут! На что они годятся-то?

ЯКОВ. Ну так мне трудно сказать, разные бывают… Слушай, Натан, ты уже заинтриговал меня, давай выкладывай, что тут у вас, Визирь что-ли посватался?

НАТАН. Да какой Визирь? Этот вон, Беньямин день и ночь тут торчит, с ноги на ногу переминается.

ЯКОВ. Это какой такой?.. Беня что-ли? Ха-ха-ха… Вот уж жуткий зверь, прямо свирепый ловелас какой-то. Да-а-а, Беня – страшная гроза для женщин. Может, я конечно и ошибаюсь, но по-моему, он ни к одной ближе чем на выстрел не приближался. Если только издалека приглядывался… У него на уме одни только клизмы, пиявки, примочки, банки-склянки и прочие там порошки разные.

НАТАН. Это ты так думаешь. Я между прочим слышал, его от университета «халифом на час» хотят сделать в этом году.

ЯКОВ. Это как?

НАТАН. Ну, как обычно, в следующий четверг выберут из студентов одного самого бойкого, и султан разрешит ему указы от своего имени издавать. И так три дня, а то и неделю. Каждый год кого-нибудь выбирают, ты не знаешь что ли?

ЯКОВ. Откуда мне знать. Мое дело маленькое – вот, корзинку взял, принес, потом забрал – на ворота передал. И так каждый день.

НАТАН. Ну почему, ты все-таки и у султана бываешь, и в суде… Короче, поговаривают, что в этом году этот твой Беня будет нами всеми целую неделю командовать. А пока он тут у нас пасется, то бледнеет, то краснеет, не мычит и не телется.

ЯКОВ. Наверное, у него забот и так много. Дело-то государственное.

НАТАН. Да какое там государственное, крутят ими как хотят. Подумаешь три дня, что можно успеть за это время, в чем разобраться?

ЯКОВ. Спорить не стану, чего не знаю – того не знаю. А про Розу-то ты ему намекни, дескать, такое дело, не принято, чтобы молодой человек в дом, где есть девушка на выданье, просто так ходил и не проявлял при этом серьезных намерений.

НАТАН. А мне это надо, его серьезные намерения. И что я с этим умником буду делать. Нет, боже упаси, только не Беня, ботаников мне только не хватало в доме.

ЯКОВ. Хорошо, Беня отменяется, а какие еще есть варианты?

НАТАН. Варианты? Варианты в лице его превосходительства Амира Адир-Бея имеются. Вот такие вот варианты, не хотите ли?

ЯКОВ. Хм… А что, Адир, по крайней мере, человек не бедный, основательный. Правда, у него уже было две жены.

НАТАН. Насколько я знаю, у него было не две жены, а четыре. А богатство его – ты мне говоришь про его богатство? Откуда это у него все? Тебе не известно? То-то и оно. За все это рано или поздно придется платить. И скорее рано, чем поздно. Вот зачем далеко ходить, взять хотя бы мечеть, которую он строил, а теперь ломает – сколько ему султан на нее выделил? Сто тысячь золотых монет. Это же подумать, какие деньжищи! И где они теперь. А мечеть-то гляди, разбирают…

ЯКОВ. А что случилось- то там?

НАТАН. Ну ты совсем, как с луны свалился. Пригласили француза какого-то строить. Тот заложил фундамент у старого рынка. С размахом, я бы сказал, заложил. А Адир-Бея назначили материал закупать и доставлять – песок там, камень, кирпич. Ну, нетрудно догадаться, как он все это закупал-поставлял. А когда все уже почти готово было, пригласили муллу освящать, а тот ни в какую. Оказалось, француз здание неточно по солнцу развернул и, короче, смотрит оно не на Мекку, а куда-то совсем в другую сторону. Француза, понятное дело, как ветром сдуло, а мечеть разбирают и хотят полностью перестраивать. Что Адир собирается теперь делать, можно только гадать.

ЯКОВ. Честно говоря, я ему не завидую.

НАТАН. А мне ты завидуешь? Кому теперь это его богатство нужно? И что с ним самим теперь будет. Вот и скажи, могу я единственную дочь за такого прохвоста выдать? Ладно, что говорить… Давай еще по одной. Твоя-то дочь как?

ЯКОВ. Вашими молитвами, вашими молитвами. Через неделю родить должна, вот жду не дождусь внука.

НАТАН. А с чего ты решил, что внук будет?

ЯКОВ. Не знаю. Это трудно объяснить. Но уверен, что мальчик. Когда Дафна родилась, я тоже не сомневался, что дочка будет. Так и вышло. А теперь вот – другое чувствую.

НАТАН. Ну да, всяко бывает. Дело такое, тайна все-таки…

ЯКОВ. Спасибо тебе, Натан, за вино и угощение. Пойду я, утро уже.

НАТАН. Ступай, а я прилягу, пока рассол остывает.

Натан закрывает ставни, ложится на кровать.

Картина вторая

ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ 1. На экране демонстрируется короткий фильм, снятый как бы глазами человека, который идет по улице, поднимается на помост, кладет голову на чурбан (или просто точка обзора опускается ниже, как будто человек встал на колени), а потом весь мир катится кувырком – вероятно, так его видит голова, снятая с плеч.

Зажигается свет. В комнату входит Роза. Натан спит на кровати.

РОЗА. Па! Ты здесь? Ты еще спишь? (Натан не отвечает) Я спрашиваю, ты спишь еще? Я слышала, ночью приходил кто-то? Яков, небось. Опять башку чью-то притащил? Да, вижу, притащил (приподнимает полотенце и заглядывает в корзину). Бр-р-р, ужас какой. Па, как ты можешь с этим в одной комнате находиться? Ночью! Да еще спать.

НАТАН. Мне в комнате с тобой трудней находиться. А спать вообще невозможно. Ты что не видишь, отец устал, под утро прилег, только вот задремал – и на тебе, ты уже тут как тут.

РОЗА. Ну ладно, па! Вон все на ногах уже давно. Может поедим чего-нибудь. Я жрать хочу.

НАТАН. Жрать… Что за выражения. К тетке пойди, она тебя накормит.

РОЗА. Так нет ее. С утра собралась и куда-то умотала, не сказала ничего.

НАТАН. Ну, ушла, значит надо ей. Сама бы чего-нибудь сготовила, вон я кус-кус вчера из Мекнеса привез, финики, инжир.

РОЗА. Ой, не люблю я кус-кус. Можно я хлеба у тебя поем. А попить есть чего-нибудь? Я мяту заварю, ладно? А что Яков, все служит?

НАТАН. Служит, служит.

РОЗА. Вы с ним два сапога пара. Упертые. Всех пересидите. Сколько уж народу поменялось, только вы все при своем – он при корзине, ты при кастрюле.

НАТАН. Не говори так. Якова я всю жизнь знаю. Еще там, по той… по той жизни, когда тебя еще и в мыслях не было. Разные мы, но судьба у нас с ним похожая. И грех жаловаться, хотя никому не пожелаю – все бросить и опять с нуля начать…

РОЗА. А что дочка-то у него не родила еще?

НАТАН. Еще не родила, но скоро должна. Может даже на этой неделе или на следующей. Ты-то когда мне внука подаришь.

РОЗА. Внука – никогда.

НАТАН. Это что еще значит? Почему это – никогда? Что за новости?!

РОЗА.  Потому что я дочку хочу.

НАТАН. Ну, будет у тебя и сын, и дочка, может Бог даст – много детей родишь. Но для этого, милая моя, нужно о муже подумать.

РОЗА. Хм… Это зачем еще, о муже? Можно и так. Вон сколько мужичков-то снует туда сюда, глядишь, попроворней мужа-то будут.

НАТАН. Ты это… Поговори мне еще! Без мужа. Я что ли твоих приблудышей кормить буду. Ишь взяла манеру, ни стыда, ни совести.

РОЗА. Ну все, все… Ты меня-то покормить нормально не можешь, какая на тебя надежда. А я, может, султану ребеночка рожу, он говорят молоденьких брюнеток очень уважает. Вот и будем жить-поживать и сыты, и одеты.

НАТАН. Что? Да я… Да сейчас… Не знаю что сделаю (вскакивает с постели, хочет схватить Розу, но та уворачивается, он гоняется за ней кругов вокруг стола, но не может поймать, останавливается, смотрит по сторонам в поисках предмета, которым можно бросить в дочь, но не находит ничего, кроме пакета соли. Бросает его в убегающую Розу, соль рассыпается).

Раздается стук в дверь.

НАТАН. Ну Роза, все, хватит. Слышишь, стучат. Посмотри, кто там.

РОЗА. Это Адир.

НАТАН. Иди к себе, я сам ему открою.

Входит Адир, потирает рукой ушибленный лоб.

АДИР. И кому это в голову пришло такие проёмы низкие делать, нарочно ведь так устроили, чтобы люди пригибались, кланялись, не смели глаза поднять, некоторым так спокойней жить, когда вокруг униженные и напуганные, они себя так увереннее чувствуют…

НАТАН. Здравствуй, Адир…

АДИР. Да какое уж тут здоровье, еще пару раз в такую дверь войти и все – можно на погост отправлять, и так уже сил совсем нет, еле ноги таскаю, так еще и двери делают, что ни проехать, ни пройти…

НАТАН. Вот ты в своей каспе высокие потолки и сделай, и двери широкие, а мы люди не гордые, можем и пригнуться.

АДИР. Да уж, наверное, конуру строить не буду, спасибо, я и так полжизни в конуре прожил, так разве не имею теперь права в нормальном доме поселиться, чтобы и комната была своя, и терраса, и сад, вон у тебя крыльцо совсем покосилось, кирпич весь от дождей размок и обсыпался, а ты, наверное, и не замечаешь, привык, человек ко всему привыкает, а я не хочу на старости лет в лачуге оказаться...

НАТАН. Ну, ты пока еще не старик, а кирпич…  Кирпич теперь сам знаешь, сколько стоит…

АДИР. Вот-вот, все так и говорят, это слишком дорого, то нам не по карману, тут мы еще успеем потом купить, а не знают, что не бывет никакого потом, так уж один раз не сделал, так и не сделаешь никогда, а когда оглянешься, вот уже и жизнь прошла, вроди и смысла нет суетиться, поэтому я все стараюсь делать вовремя, и терраса у меня будет из нормального кирпича, и крыльцо крепкое, а фундамент и стены уже из белого камня сложили, из самого лучшего…

НАТАН. Так не каждый может себе такое богатство позволить…

АДИР. Богатством попрекаешь? Да еще неизвестно, кто кого богаче, все знают, под какие проценты ты людям деньги даешь, и соль почем отпускаешь, да еще за головы эти твои соленые, как пить дать, не полдирхама получаешь, так что еще проверить нужно, кто из нас богатый, а кто бедный, и проверят, подожди, придет время, и проверят…

НАТАН. А я ничего и не скрываю. И процент людям сразу объявляю.

АДИР. Так что ж выходит, это я что-то скрываю, или может быть, ты хочешь сказать, что я этот кирпич, этот камень для своего дома украл, и землю, на которой он будет стоять, тоже похитил, и деревья мне тоже не принадлежат, и вода в фонтане тоже не моя…

НАТАН. Про воду ничего не слышал, а вот про камень и про кирпич говорят…

АДИР. Просто завидуют, все мне завидуют, ты бы видел, какой сад у меня теперь, не сад, просто рай, трава – нежно зеленая, деревья – высокие и тенистые, на ветвях птицы поют, над лужайкой стрекозы летают, вода в фонтане чистая-чистая, голубая-голубая, скамьи вокруг фонтана из белого мрамора, беседка – из ливанского кедра, павлинов скоро привезут и цапель белоснежных, будут они по саду гулять, услаждать мой взор…

НАТАН. Да уж, как-то раз хотел я твой сад кругом обойти – десять минут вдоль ограды шел, и двадцать минут шел, и полчаса шел – так и не дошел до конца ограды, назад повернул. Тут не только простой человек, тут сам султан позавидует…

АДИР. И про султана я тоже слышал, еще бы, зимми даже глаза на него поднять боятся, а я у него во дворце бываю, вместе пьем-едим, потому что я больше не зимми и это главное, а ты, я вижу, самый чистенький из нас, ты, наверное, сам по себе, никому не кланяешься, никому задницу не лижешь, а забыл поди, как твой отец джизью платил, и как визирь его по затылку бил, и его братьев, и других зимми, не помнишь? А как на осле ездил, потому что зимми запрещено садиться на лошадь, и на верблюда нельзя, только платить можно, платить, платить, я-то помню, как Дахиру ал Омару 1000 монет отдавал каждый год, потому что этот сукин сын каждый год свеженькую 14-летнюю девчонку брал в гарем, я ничего, ничего не забыл и не желаю больше быть зимми…

НАТАН. Я не гордый, я и на осле могу…

АДИР. Ладно, это разговор долгий… ты послушай меня, я к тебе по делу пришел. Ты вот говоришь, что я не стар, может быть и не стар, но уже и не молод, и как загляну я в свое будущее, так грустно грустно мне становится и ничто меня уже не радует, ни дом мой новый, ни сад мой тенистый, ни пение птиц, ни голубая вода в фонтане, ни есть не могу, ни пить, все об одном думаю, что делать мне одному в этом прекрасном дворце, и кому все это достанется, ведь нет у меня ни жены, ни детей, один я на этом свете, засыхаю понемногу как колючий чертополох на горячем ветру. Вот и решил я тебя попросить – отдай мне в жены дочь свою, красавицу Розу, пусть родит мне сыновей и дочерей, и будут они жить в моем новом доме и гулять в моем прекрасном саду и со мной, и когда меня не станет.

НАТАН. Да-а-а… Ты видать и впрямь все мозги об косяг вышиб. И решил, что я позволю своей дочери стать вдовой, да еще и благословение на это дам?!

АДИР. Почему, вдовой? Человек я состоятельный, ни в чем себе не будет отказывать, места всем хватит, шелка, парчу, все ей куплю, что пожелает, на серебре будет есть, из китайского фарфора чай мятный пить…

НАТАН. Потому что мечеть, которую ты строил, разбирают. И придется за все отвечать. За каждый кирпич, за каждый камень.

АДИР. А я здесь не причем, это французы все напутали, я их предупреждал, прежде чем фундамент закладывать, нужно астролога пригласить и благословение муфтия не после, а до начала строительства нужно получить, вот с них пусть и спрашивают, а мое дело маленькое, я их распоряжения выполнял, ко мне какие могут быть претензии, другое дело, если бы купол обрушился или стена завалилась, ну, тогда может быть, в смысле материал не тот, так ведь сами решили строить, сами стали и разбирать, моего совета не спрашивали…

НАТАН. Скажи спасибо, что разбирают, что потолок султану на голову не упал… Цемент-то ведь тоже, надо думать, главным образом не на мечеть, а на свой фундамент пустил.

АДИР. Как только твой презренный язык не отсохнет такое произносить! Да я свои деньги, если хочешь знать, туда вкладывал, рабочих нанимал, на своих мулах песок на стройку возил, а ты говоришь - цемент украл… Только последний зимми может такое об уважаемом человеке подумать! Как ты был презренным торгашом, так им и остался, для тебя люди ничего не значит, ты каждого рад видеть только когда его голову приносят тебе в корзинке, чтобы засолить, вот тогда ты доволен, тогда только ты наслаждаешься...

НАТАН. Что ты думаешь обо мне, сейчас не так важно. Но насчет того, что в корзине мне принесут твою голову, у меня сомнений нет. Не сегодня, так завтра. Так что молодая жена тебе не понадобится.

АДИР. Вот как ты заговорил. А когда соль у меня покупал за полцены, ведь не спрашивал, откуда я ее беру, вот если бы ты как все платил, то что бы с тобой сейчас было? Молчишь… Потому что это был твой единственный шанс как-то встать на ноги, тогда тебя все устраивало, а теперь нос воротишь? Хочешь чистеньким быть и на всех свысока поплевывать? Не выйдет…

НАТАН. Выйдет, не выйдет… Поживем увидим. Ты назначал на соль цену – я брал. Теперь ты просишь мою дочь в жены – я говорю: нет. Зачем все усложнять?

АДИР. Ты пожалеешь. Никто еще безнаказанно не позволял себе так оскорблять Амира Адир-Бея. Тем более жалкий, жадный и ничтожный зимми. Мы еще встретимся с тобой, Натан, и ты совсем по-другому будешь разговаривать, в ногах будешь у меня валяться, землю целовать, по которой я ходил, но ничто тебе не поможет, ничто тебя не спасет (уходит, продолжая осыпать Натана проклятьями). Будь ты проклят, презренный зимми, чтобы соль разъела твою кожу (слышно, как он снова ударяется лбом об притолоку). О, холера тебя побери! Да чтоб гром и молнии разрушили твое гадкое тесное жилище и обратили его в прах… 

Входит Роза

РОЗА. Ну, что Адир? Соль что-ли попалась бракованная, несоленая?

НАТАН. Прекрати глупости говорить. Свататься он приходил.

РОЗА. Адир?! Ух ты! Ну и что, что ты ему ответил? Надеюсь, не отказал?

НАТАН. Вот я иногда не пойму, ты шутишь или серьезно говоришь?!

РОЗА. Да ладно, я сама не всегда понимаю… Так что Адир-то?

НАТАН. Ну, как я мог ему не отказать, как?

РОЗА. А что, он мужчина положительный, бойкий, не бедный, со связями. Не старый даже. Хотя, конечно, мог бы и посвежее быть, но это - не главное. Эту проблему всегда можно решить так или иначе. А больше?... Больше я никаких препятствий для нашего счастливого брака не вижу. И жили они дружно и умерли в один день 26-го марта. Только она на 30 лет позже него. Или он тебе поведал какую-нибудь страшную про себя тайну? У него что сифилис? Проказа? Падучая?

НАТАН. Роза, какая тайна?! Он вор! И все только и говорят, что султан его вот-вот отправит на плаху!

РОЗА. И что? Подумаешь, вор. А кто теперь не вор? Небось, ты один у нас честный. Да, па? Признавайся, честный? Честный? Или тоже спер чего-нибудь тихой сапой?

НАТАН. Роза, как ты с отцом разговариваешь?!

РОЗА. Да, действительно. Хотя, уверена, что уж если ты прибрал к рукам что-то, что плохо лежало, то этого никто никогда не узнает. Ты не тот человек, с плеча не рубишь. Семь раз отмеришь. Ну что, такой разговор тебе нравится? По-моему, это проявление уважительного отношения дочери к главе семьи.

НАТАН. Балаболка.

РОЗА. В общем, ты богатому, опытному и перспективному Адиру отказал, из чего следует, что решил выдать меня за Беньямина. Так надо понимать?

НАТАН. Какого Беньямина, что ты городишь? Он что за тебя сватался? Да он при одном виде твоем дар речи теряет, а при виде брачного ложа вообще превратится в соляной столб.

РОЗА. Все соляное – это по твоей части. А в спальне, думаю, он… превратится в маленький, сочный, аппетитный столбик.

НАТАН. Бесстыжая, при отце-то хоть язык свой наглый попридержи.

РОЗА. Ладно, ладно. Но надеюсь, ты не расчитываешь, что я всю жизнь буду сидеть подле твоих ног одинокой невинной девицей и единственной наградой за мое целомудрие мне будет наша покосившаяся лачуга и соляной погреб под ней? Замуж ты собираешься меня выдавать или нет!?

НАТАН. Собираюсь! А что, прикажешь век тебя кормить и одевать. Уже недалек тот день, когда тебе придется об отце заботиться. И твоему мужу, да пошлет Небо тебе умного и терпеливого спутника жизни… А не первого встречного жулика или торгаша.

(Смотрит на часы и выходит из комнаты)

РОЗА. Все понятно с вами, папа. Добрыми намерениями дороги выложены сами знаете куда.

НАТАН. (Уже из-за кулис) Не учи отца!

Картина третья.

Входит Беньямин. В руках у него поднос с фруктами. Роза стоит спиной к нему у окна.

РОЗА. Ах, кто здесь? Как ты меня напугал… Боже, мне плохо, сейчас сердце наружу выскочит.

БЕНЬЯМИН. Прости. Я не хотел.

РОЗА. Нет, ты специально подкрался, хотел застать меня в расплох. Ох, голова, кружится, мне дурно. Воды, дай воды.

БЕНЬЯМИН. (Неловко пытается налить воды, роняет посуду на пол) Ой. Сейчас.

РОЗА. (Совсем другим тоном) Да поокуратней там, всю посуду переколотишь, меня папа убъет потом!

БЕНЬЯМИН. Вот (Подает Розе стакан воды).

РОЗА. Спасибо, что бы я без тебя делала…

БЕНЬЯМИН. Лучше?

РОЗА. Намного, но голова все равно кружится, не могу встать,

БЕНЬЯМИН. Может, фруктов?

РОЗА. Боюсь, мне от них только хуже будет.

БЕНЬЯМИН. Вот виноград. Киш-миш.

РОЗА. Нет, не поможет. Силы покидают меня. Беньямин, ты не знаешь почему?

БЕНЬЯМИН. Не знаю. Может, доктора?

РОЗА. Зачем нам доктор, ты ведь сам у нас доктор. Ты сам можешь мне помочь, ведь правда? Правда, Беньямин?

БЕНЬЯМИН. Не знаю.

РОЗА. А зато я знаю. У тебя такие руки благородные, и голова такая красивая, и глаза умные. Ты должен мне помочь… Спасти меня.

БЕНЬЯМИН. Нет. Лучше доктора.

РОЗА. Да иди сюда, я тебе говорю.

БЕНЬЯМИН. Я иду.

РОЗА. И не стой, как столб, делай что-нибудь. Или ты хочешь бросить больную несчастную беззащитную девушку в беде, оставить ее умирать в ожидании помощи?

БЕНЬЯМИН. Нет. То есть…

РОЗА. Тогда приступай немедленно.

БЕНЬЯМИН. А что делать?

РОЗА. Спасай меня.

БЕНЬЯМИН. А что у тебя болит?

РОЗА. Все. Вот нога болит. Ой, не могу ужас, как ступню ломит, на части разрывается, как тисками сжимает… Скорей же, сделай что-нибудь.

БЕНЬЯМИН. А что?

РОЗА. Вот идиот, массаж сделай!

Беньямин опускается на колени и начинает делать массаж.

БЕНЬЯМИН. Лучше?

РОЗА. Намного, намного лучше. Уже почти совсем хорошо… Ой, в колено вступило, какая боль адская (обнимает Беньямина, тот неуклюже отталкивает Розу и делает шаг назад). Ну что еще?

БЕНЬЯМИН. Нет. Это сложный случай. Я за доктором (Поворачивается, чтобы уйти).

РОЗА. Нет, нет! Не надо доктора, все уже прошло, ты меня вылечил. Пожалуйста, не уходи (Беньямин останавливается у двери). Лучше расскажи, что еще можно сделать, когда нога болит.

БЕНЬЯМИН. Пиявки можно.

РОЗА. Фу, гадость какая. А поприятней ничего нет?

БЕНЬЯМИН. Крапивой можно.

РОЗА. Ой, похлестать? Ты должен меня немедленно похлестать, а то мне снова будет плохо.

БЕНЬЯМИН. Не могу.

РОЗА. Почему это? Что, я буду мучиться, а ты – спокойно смотреть на мои страдания.

БЕНЬЯМИН. Сейчас крапивы нет.

РОЗА. Ну, сходи, принеси, в чем дело-то?

БЕНЬЯМИН. Вообще нет. Только весной бывает, а сейчас посохла вся.

РОЗА. Вот те раз. А зачем предлагаешь тогда? А скажи, что делать, когда укусит кто-нибудь?

БЕНЬЯМИН. Собака?

РОЗА. Да какая собака, откуда она здесь возьмется-то?!

БЕНЬЯМИН. Змея?

РОЗА. Ты чего совсем, скажи еще – лошадь!

БЕНЬЯМИН. А кто?

РОЗА. Ну, а кто еще может укусить?
 
БЕНЬЯМИН. Пчела? Или муха?

РОЗА. Точно! Муха! Ядовитая, тварь.

БЕНЬЯМИН. Это опасно, нужно яд отсосать.

РОЗА. Пра-а-а-вда? Ой, пожалуйста, спаси меня, меня кажется очень большая и страшная муха укусила. Или даже две!

БЕНЬЯМИН. В ногу?

РОЗА. Нет. М-м-м-м… Не в ногу, а вот сюда (показывает как-то неопределенно в район подмышки).

БЕНЬЯМИН. Это должен врач посмотреть.

РОЗА. Ну пожалуйста. А то я уже чувствую, как яд по всему моему телу разливается -  вот уже здесь. О, Боже, и здесь! Я погибаю. Скорее же, скорей, посмотри, что там!

БЕНЬЯМИН. Я ничего не вижу.

РОЗА. Правильно. Разве так увидишь? Ты же должен меня осмотре-е-еть. Пожалуйста расстегни здесь (Беньямин стоит, боясь шелохнуться). Да расстегни, я тебе говорю (Начинает дрожащими руками расстегивать пуговицы и развязывать шнурки). Какой же ты нескладный… (наконец снимает кофточку) Ну, что там?

БЕНЬЯМИН. (Стоит, закрыв одной рукой глаза, а другой рукой пытается что-то нащупать у Розы на спине) Ничего нет.

РОЗА. Ну как же нет? Как же нет! Ты внимательней смотри, ведь ты же доктор, доктору можно, доктору полагается…

Входит Натан.

НАТАН. Так я и знал.

Беньямин стоит,  как вкопанный, а Роза быстро надевает кофточку, пытаясь справиться с пуговицами и застежками.

РОЗА. Ну что стоишь, как этот… соляной столб. Расстегнул все, давай вот, застегивай теперь обратно.

Беньямин делает шаг вперед.

НАТАН. Я тебе дам «застегивай»! Я тебе покажу «обратно»! А ну, марш в свою комнату! На ключ запру завтра же. Вот тогда ты попоешь у меня. Вот тогда потанцуешь! Вся в мать!

Роза уходит

БЕНЬЯМИН. Ну… Это… Я пошел?

НАТАН. Куда это? Ты что же думаешь, что вот так вот можно в дом к честной девушке заявиться, обмануть ее, воспользоваться ее слабостью и доверием родителей, а потом улизнуть, как ни в чем не бывало? Да? Так теперь принято, этому вас там в университетах учат?

БЕНЬЯМИН. Я не… Я даже… Ничего… Осмотрел только.

НАТАН. Вот я и говорю, всю ее осмотрел. Один пришел осмотрел, другой пришел осмотрел. И сколько вы будете тут ходить? Что я теперь людям скажу. Что теперь о нас думать будут?

БЕНЬЯМИН. Да нет же… я не все…я не один… Я жениться готов. Прошу у Вас руки вашей дочери.

НАТАН. Чего? Час от часу не легче. И что я с тобой делать буду. На пиявки твои любоваться? Я дочь растил, ухаживал за ней, обувал-одевал, кормил-поил. И что? Зачем все это, чтоб вот такому пиявочнику ее отдать.

БЕНЬЯМИН. Я не пиявочник. Я гомеопат. Между прочим, знаете, как врачи хорошо зарабатывают? Я тоже буду. Мне скоро диплом дадут.

НАТАН. Диплом… Кому он нужен, твой диплом… А вот скажи мне, правда, что одного из ваших, из студентов в следующий четверг выберут «халифом на час».

БЕНЬЯМИН. Правда, выберут.

НАТАН. А правда, что тебя в этот раз могут выбрать?

БЕНЬЯМИН. Правда, все к тому и идет. Думаю – меня.

НАТАН. Нет, я не понимаю, неужели, кроме такого вот хлюпика некому доверить страной управлять.

БЕНЬЯМИН. Зачем Вы так, я не хлюпик. Я вот и персидской борьбой занимаюсь, и в гонках на верблюдах участвовал.

НАТАН. На верблюдах? А я думал, что ты – зимми, и только задом-наперед на осле ездишь. Ну, ладно. И скажи мне, что вот ты как «халиф на час» делать будешь.

БЕНЬЯМИН. Это только называется так, «халиф на час». На самом деле я три дня, а то и неделю во дворце султана жить буду, он каждый день со мной один час проводить должен, я ему расскажу, что студенты, профессора и другие образованные люди думают, какие указы рекомендуют издать, каким людям управление страной доверить.

НАТАН. А если кто-то не захочет свое место освобождать для этих людей, которых ты рекомендовать будешь? Что тогда делать?

БЕНЬЯМИН. Тогда придется силу применить.

НАТАН. Драться с ними будешь?

БЕНЬЯМИН. Зачем драться? Я имею право любой указ подготовить и султан его обязан подписать, если аргументы приведу веские и все докажу.

НАТАН. Даже казнить?

БЕНЬЯМИН. Да, даже казнить. Правда, не помно, чтобы «халиф на час» такие приказания отдавал.

НАТАН. Тогда скажи мне, гомункулус…

БЕНЬЯМИН. Гомеопат.

НАТАН. Да, да. Я и говорю, гомеопат. Ты что, правда готов жениться на моей Розе? Или так от нечего делать сюда таскаешься, поразвлечься да время убить?

БЕНЬЯМИН. Нет, что Вы. Я правда. А сегодня… Вы не думайте… Это случайно так получилось… Роза, она сама сказала, что больна… Просила помочь.

НАТАН. Да, конечно, больна она… Что я первый год с ней под одной крышей живу. Ты тут не при чем. Хитрая она и смелая девка. Мне ее все равно не удержать, не справиться с ней. И ты бы не справился. Даже если бы я ее тебе отдал.

БЕНЬЯМИН. А Вы не отдадите?

НАТАН. Да не могу я. Рад бы, но не могу.

БЕНЬЯМИН. Это почему. Боитесь, что скучать по ней будете?

НАТАН. Скучать? Ну конечно, буду скучать, еще как буду. Но не в этом дело. Понимаешь, не моя она дочь.

БЕНЬЯМИН. А чья же?

НАТАН. Не знаю.

БЕНЬЯМИН. А кто-нибудь про это знает, в смысле, про то, что Роза…

НАТАН. Трудно сказать.

БЕНЬЯМИН. А Роза знает?

НАТАН. Нет, надеюсь, что нет.  Но ведь она, если даже знает, то ни за что не покажет и не обнаружит этого никак. Ох, и непростая  она девка.

БЕНЬЯМИН. Но что тогда Вам мешает? Все считают, что она – ваша дочь, значет Вы и решаете, с кем ей быть.

НАТАН. А отец? Настоящий-то ее отец, с ним что делать?

БЕНЬЯМИН. А может, его уже и в живых нет.

НАТАН. Может и нет… Только что-то подсказывает мне, что жив он. Да и моложе меня он должен быть.

БЕНЬЯМИН. А кто он, вы не патались узнать.

НАТАН. Еще как пытался. Везде вынюхивал, разведывал, выспрашивал.

БЕНЬЯМИН. И что?

НАТАН. А ничего! Люди ничего не знают, ничего не говорят. Это только считается так, что шила в мешке не утаишь, всегда есть кто-то, кто видел или слышал. Нет. Ничего не смог узнать, так и плюнул, вот уже семнадцатый год с тяжелым сердцем живу.

БЕНЬЯМИН. А архивы, церковные записи?

НАТАН. Подумай, что говоришь! Кто мне, презренному зимми, даст эти книги смотреть!

БЕНЬЯМИН. Ну, можно попросить кого-нибудь, за деньги, наконец, договориться.

НАТАН. А мне нравится ход твоей мысли! Но - нет. Невозможно это. Тут одному человеку не справиться, нужно нескольким действовать сообща, договариваться, платить и снова договариваться. Опасно это. Знаешь, что за разглашение архивов султана полагается? Смерть. Никто не хочет рисковать. Да и дороговато получается.

БЕНЬЯМИН. Я мог бы узнать. Только обещайте мне, что за это отдадите мне Розу в жены.

НАТАН. А если жив он – как я тогда тебе ее отдам?

БЕНЬЯМИН. И что же делать?

НАТАН. А ты мне не говори. Просто узнай, кто он. Найди и убей.

БЕНЬЯМИН. Как же я его убью. Меня тогда самого султан отправит на эшафот.

НАТАН. А может он обыкновенный зимми, как я?

БЕНЬЯМИН. Все равно… Сейчас уже не те времена, зимми такие же люди, как все остальные. Самим словом этим – зимми – уже никто не пользуется. Только от Вас и услышишь.

НАТАН. Ты ведь говорил, что можешь смертный приговор султану на подпись подать?

БЕНЬЯМИН. Ну да, могу.

НАТАН. Вот и сделай.

БЕНЬЯМИН. И что я скажу, какие причины назову.

НАТАН. Ты сначала человека найди, отца моей Розы. А причины? Был бы человек, причины найдутся.

БЕНЬЯМИН. Нет, ну честное слово, ерунда какая-то получается, я просто прошу руки Вашей дочери, как нормальный человек, как сотни, тысячи других, таких же как я, и почему Вы мне все это говорите, не пойму. А вы не боитесь, что я вот пойду и султану про Вас расскажу?

НАТАН. Нет. Не боюсь.

БЕНЬЯМИН. Почему?

НАТАН. Потому что ты все сделаешь, как я сказал.

Натан и Беньямин какое-то время молча смотрят друг на друга.

НАТАН. (меняя тон) Ну, а впрочем, как знаешь, что это я в самом деле на тебя насел. Смотри сам, клин светом не сошелся, вон сколько девчонок бегает – красавицы, из хороших богатых семей. Подумай, прикинь, что и как. Договорились? Вот и ладно. Давай, ступай. А то мне еще рассол варить надо, а я с тобой тут, понимаешь, болтаю, время теряю.

БЕНЬЯМИН. И что, я пошел?

НАТАН. Иди, иди.

БЕНЬЯМИН. Я тогда после зайду, потом.

НАТАН. Хочешь зайди, не хочешь – не заходи. Это уже не важно. Ты понял?

БЕНЬЯМИН. Понял.

НАТАН. Ну и хорошо. Я рад. Ты даже представить себе не можешь, как я рад.

Берет  лист бумаги и что-то сосредоточенно пишет.

Картина четвертая

Адир и Беньямин. Появляются одновременно и идут навстречу друг-другу. Беньямин делает вид, что не замечает Адира.

АДИР. Э! Молодой человек! Я чего-то не понимаю или вы нарочно меня не замечаете, так идете себе, будто меня здесь нет, будто я столб, какой-то, или куст, или камень, или стог сена. Я что вот так вот должен останавливаться и каждому кричать, чтобы меня заметили? Или ты что-то более значительное видишь, чем моя персона. И где оно? Где? Покажи мне! Нет ничего, ничего важного или заметного не наблюдается, ну, и в чем же, позвольте поинтересоваться, дело?

БЕНЬЯМИН. Извини, Адир, я и правда немного не в себе.

АДИР. Что же повергло тебя, о достойный юноша, в состояние такого болезненного сметения, когда глаза твои не видят ничего вокруг?

БЕНЬЯМИН. Да ладно… Ничего не повергло. Просто с Натаном у меня непростой разговор вышел.

АДИР. Так ты что, тоже у Натана был? Что же привело тебя в этот дом, которые многие наши уважаемые горожане предпочитают обходить стороной? Может он заболел? Или его интересует жизнь вашего университета? Или он решил торговать лекарствами и пиявками?

БЕНЬЯМИН. Нет, я не к нему заходил. А к Розе. Но так вышло, что Натан меня не совсем правильно понял.

АДИР. Постой, постой, а Роза, Роза… Тебе-то от нее что нужно? Что-то я не замечал, чтобы ты девушками интересовался. Ты ведь у нас положительный и рассудительный, тебя все больше книги интересуют, библиотеки, лекции, беседы. А Роза? О чем вы с ней разговариваете-то?

БЕНЬЯМИН.  Не знаю. О мухах. Вообще-то я на ней жениться хочу.

АДИР. Чего-чего? А вот это ты видел? (Кулак показывает) Ну! Чем пахнет? Чем? Чем? (Сует ему в нос кулак) Так вот еще раз тебя около их дома увижу… Нет, даже далеко от их дома, но в этом квартале увижу – не знаю, что с тобой сделаю. Понял?

БЕНЬЯМИН. Адир, я тебя умоляю… Мне и так не по себе. Полегче, ладно? Ты чего – меня пугаешь? Оч-ч-чень страшно.

АДИР. Вот как ты заговорил!

БЕНЬЯМИН. Короче, ты чего меня остановил? Чтобы страху на меня нагнать? Нет? Тогда давай к делу, и разбежались, у меня дел полно, я завтра во дворец иду к султану, там это… самое, ну короче, некогда мне. Будешь брать чего?

АДИР. А есть чего?

БЕНЬЯМИН. Да что ты юродивым-то прикидываешься? Все есть! Вот смотри волшебная пыль какая.

Подходят к мраморной ограде. Беньямин достает мешочек, насыпает порошок, делает две дорожки, достает тонкую трубочку. Одну дорожку втягивает через нос сам, другую втягивает Адир.

БЕНЬЯМИН. Ну, как? Амброзия?

АДИР. Да, смотри-ка, очч-ч-чень даже. Беру. А благоуханного чего-нибудь нет, для заполнения объема легких и восполнения пустоты души?

БЕНЬЯМИН. Красиво сказал. Есть, тоже есть. Вот, попробуй (достает другой мешочек, маленькую трубку, Адир набивает и закуривает, передает Беньямину). Ммм? Ну как?

АДИР. Че-то не особо. Ничего не чувствую.

БЕНЬЯМИН. А мне показалось, ничего… Нормальная.

АДИР. Не, не… не цепляет. И запах странный, сыростью отдает, плесенью какой-то.

БЕНЬЯМИН. Так это индийская травка, на Ганге растет, вот и пахнет тиной. Ну, ладно, не хочешь, как хочешь,  вот эту тогда попробуй (достает из кармана другое снадобье, набивает им трубку и передает Адиру. Тот раскуривает трубку, делает затяжку, задерживает дыхание, выдыхает дым, и его лицо меняется).

АДИР. Ммм-м-м-м!

БЕНЬЯМИН. М?

АДИР. М-м-м-м-м-м-м-м!!! Вот это я понимаю. Красота! Беру. И еще корешок ты мне давал в тот раз… О, какой чудесный веер у меня в голове раскрылся, Ярче самого дорогого персидского ковра! Какие краски, какие переходы, какие сочетания… (Беньямин отдает ему корешок). Слушай, а для этого дела ничего у тебя нет?

БЕНЬЯМИН. В смысле?

АДИР. Ну, для усиления мужской привлекательности и выносливости!

БЕНЬЯМИН. А это… Нет, ничего нет.

АДИР. А ведь обещал.

БЕНЬЯМИН. Да где я тебе возьму? Я жэе у индусов товар беру. Так у них и так все в порядке. Они для этого дела йогой своей занимаются, на голове стоят. Я же тебе говорил – акула нужна! Купи акулу, закажи, чтоб тебе поймали – из плавников такой элексир получается, снова будешь резвым, как павиан…

АДИР. Чего?

БЕНЬЯМИН. Шучу, шучу, как 15-летний юноша.

АДИР. Будет тебе акула.

БЕНЬЯМИН. Пока все, извини… Бери, что есть.

АДИР. Сколько с меня?

БЕНЬЯМИН. Поршок – 200, этот 150, 350… 550 всего.

АДИР. Ничего себе! Ты, часом, не обнаглел, друг мой?

БЕНЬЯМИН. А что ты хотел, корень-то он, это, не дешевый.

АДИР. Вот молодежь, никакого уважения. (расплачивается, передает мешок монет). Ну, ладно, держи, наживайся на нуждах простого народа. А про Розу – ты подумай, я ведь не шучу. Держись от нее подальше. Мой совет тебе, послушай. Хороший, и заметь – бесплатный совет.

БЕНЬЯМИН. Да уж как нибудь сам разберусь.

АДИР. Нет, ты послушай, послушай.

Расходятся.

Картина пятая.

Дом Натана. Из-за кулис появляется Яков, в руках у него маленькая корзиночка.

ЯКОВ. Натан, чему это ты радуешься?! Или до тебя уже докатилась счастливая весть? Как мне хотелось самому сказать тебе об этом!

НАТАН. Что? А, это ты… И какую радость я должен разделить с тобой?

ЯКОВ. Не догадываешься?

НАТАН. Даже не знаю. Может быть повышение? Назначили воеводой? Или послом?

ЯКОВ. Каким послом! Моя Дафна подарила мне внука! Представляешь? Как я и ожидал, как чувствовал!

НАТАН. Поздравляю. Очень рад.

ЯКОВ. Да ты что, Натан, что с тобой – это же мой внук, мальчик, продолжательмоего рода. Я не пойму, тебе все равно что ли? Может я не вовремя пришел?

НАТАН. Что ты, что ты… Все в порядке, я рад тебе, садись. Вот вино, хлеб, соль, мой дом – твой дом.

ЯКОВ. Представляешь, только вернулся вчера от тебя, а в доме переполох. И понимаю – началось. Ну, я за лекарем, потом за раввином. Сумасшедший дом! До сих пор в себя прийти не могу.

НАТАН. Ты небось, когда своих-то детей принимал, не переживал так.

ЯКОВ. Говорю же, я этого мальчишку особенно ждал, как-то по-особому чувствовал.

НАТАН. Извини, а что это ты притащил? Или это не мне? Ну, тогда извини. Просто я привык, что ты со здоровенной корзиной приходишь. А тут что-то странное… Или султан какого-то лилипута казнил?

ЯКОВ. Нет, нет, Натан. Тут совсем другое. Султан здесь не причем. Понимаешь, у меня к тебе просьба есть. Только скажи наперед, что сделаешь. Ладно? Сделаешь? Ну, скажи, что сделаешь.

НАТАН. Слушай, ты, это, прекрати. Знаешь ведь, что я никогда никому ничего наперед не обещаю. И только поэтому до сих пор жив и здоров, а моя голова сидит у меня на плечах, а не торчит на острие копья возле городских ворот.

ЯКОВ. Ладно, ладно, я все знаю, но все равно, прошу тебя, не откажи мне, сделай, что прошу. В этой маленькой корзинке – то, что совсем недавно было частью долгожданного маленького человека, несколько часов назад появившегося на свет. И то, что раввин отделил от него, следуя обычаю наших предков.

НАТАН. То есть… Там крайняя плоть твоего внука?

ЯКОВ. Да, Натан, да. Чудесный талисман, который мне дороже драгоценного алмаза и который я хотел бы сохранить на всю жизнь, когда внук мой вырастет и станет мужчиной – вернуть ему то, что было и останется частью его самого.

НАТАН. Что ты навыдумывал. Обычно эту драгоценность просто в плов кладут старейшему из гостей, и все дела.

ЯКОВ. Нет, ты не понимаешь. Я хочу, чтобы этот маленький кусочек нежнейшей плоти всегда был со мной, пока бьется мое сердце. Такой нежный, чистый и неповторимый.

НАТАН. Ну и храни его, я то тут при чем?

ЯКОВ. Что значит, храни. Она засохнет, превратится в жесткую почерневшую козявку, а то и вовсе испортится на жаре. Нет, Натан, ты должен ее засолить, законсервировать и сохранить во всем великолепии. Ведь только ты сможешь это сделать, я знаю, только ты. Прошу тебя.

НАТАН. Сумасшедший дом какой-то. Ну хорошо. Я сделаю все, как ты говоришь. Но и у меня к тебе есть одна просьба.

Подходит к столу и берет с него лист бумаги, на котором писал что-то перед приходом Якова, сворачивает, запечатывает сургучом и передает гостю.

НАТАН. Вот, возьми.

ЯКОВ. Что это?

НАТАН. Не спрашивай. Только что сам просил меня обещать что-то наперед, а теперь лезешь с ненужными вопросами. Возьми и передай это письмо султану.

ЯКОВ. А если…

НАТАН. А если будет спрашивать, откуда, скажи, что утром нашел его у себя на крыльце.

ЯКОВ. Но он ведь может не поверить.

НАТАН. Не знаю. Наври чего-нибудь. Придумай, сошлись на кого-нибудь, кто сейчас в отъезде.

ЯКОВ. А когда тот приедет.

НАТАН. А когда тот приедет, этот уже все забудет. Короче, ты хочешь, чтобы я солил чинарик твоего драгоценного внука? Тогда делай, что я сказал. И весь разговор.

Входит Роза

РОЗА. Ой, Яков, что-то ты к нам зачастил. Как там твоя Дафна поживает. Не родила еще?

ЯКОВ. Роза, поздравь меня, я стал дедом, вчера моя любимая дочь подарила мне внука.

РОЗА. Ой, я так рада, так рада. И как решили назвать?

ЯКОВ. Гидоном.

РОЗА. Красиво. А что это у тебя за милая корзиночка. Ой, какая симпатичная. Это ты мне принес? Можно я посмотрю?

ЯКОВ. Нет, Роза, извини, это не тебе!

НАТАН. Роза не трогай!

РОЗА. Нет, я посмотрю, посмотрю! А что это вы так переполошились, какая-нибудь тайна? Ой, как интересно.

ЯКОВ. Ну, ладно, Роза, прекрати, давай сюда. Не отдашь – пожалеешь. А отдашь - я тебе сережки подарю, бирюзовые, помнишь, как у твоей мамы были.

РОЗА. Обещаешь?

ЯКОВ. Я уже и не рад, что пришел, всем теперь останусь должен. Ну, ладно, обещаю, обещаю…

РОЗА. Вот и хорошо, берите свою драгоценную корзиночку, заговорщики.

НАТАН. Иди, Роза иди, дай нам поговорить.

Роза убегает

ЯКОВ. И что?

НАТАН. Да, собственно, все. Передай конверт, а в четверг приходи, забирай свой талисман.

ЯКОВ. Спасибо тебе, Натан, спасибо. Я знал, что ты мне не откажешь, ведь мы с тобой, как братья, - вместе выросли, вместе покинули родной дом, наш далекий, далекий дом…

НАТАН. Интересно, что там сейчас, что за люди живут?

ЯКОВ. Что за люди? Чужаки. Наших-то совсем не осталось, все уехали, а кто не уехал, тех поубивали. Да… Но мы-то живы, Натан, мы живы!

НАТАН. Да, живы, хоть я и не знаю, чему ты так радуешься.

ЯКОВ. Внук, внук у меня родился, понимаешь!  А я тут время теряю с тобой, со старым занудой. Все, побежал, в четверг заскочу. Если, конечно, какая-нибудь отчаянная голова вдруг раньше не распрощается со своим бренным телом.

Гаснет свет.

Картина шестая

ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ 2. На экране идет короткий фильм, около минуты, снятый как бы глазами головы, которая лежит в корзине (характерная игра света, проходящего через прутья), а потом ее извлекают и  погружают в соляной рассол: на экране плещется мутноватая бурлящая жидкость, уровень которой поднимается все выше и выше, пока не заполняет пространство экрана полностью.

Снова полная темнота. Ничего не видно. Кто-то выходит на сцену. Это Натан, его самого не видно, только луч фонарика, который он держит в руке, пробивается сквозь дым острой таинственной полоской. Луч скользит по сцене и по залу, как будто ищет кого-то. Затем разворачивает фонарик себе в лицо.

НАТАН. Главное, идти, не останавливаться. Идти, идти все время в одну сторону. И не отрывать правую руку от стены. Тогда лабиринт рано или поздно закончится. Ведь все имеет начало и конец. Если, конечно, не пойдешь по кругу. Но уж тут ничего не поделаешь. Пятьдесят на пятьдесят. Либо повезет, либо нет. Только главное – не психовать, а то так и пропадешь во тьме.

Я в прошлый раз хотел обойти – двадцать минут шел, и полчаса шел, так и не попал внутрь. Не то что не попал – даже и не заглянул. Говорят, нам это не дано. Только им. А интересно было бы посмотреть. Конечно, можно верить, можно не верить. Говорят, там сказочный сад: птицы с серебряными крыльями, звери с голубыми глазами, сочные спелые плоды и свежие ручьи в прохладной тени изумрудных рощь.

ГОЛОС. Изумрудных рощь…

НАТАН. Кто здесь?

ГОЛОС. Кто здесь…

Натан снова направляет лучь фонарика то туда, то сюда, пока не выхватыват из темноты какой-то предмет, лежащий на столе и накрытый полотенцем. Он медленно подходит к столу и резким движением срывает покрывало. Под ним на столе - голова Адира.

НАТАН. Это ты?

АДИР. А ты кого ожидал увидеть. Или ты на кого-то другого донос накатал?

НАТАН. Это был не донос.

АДИР. Не донос! И как это теперь называется?

НАТАН. Уведомление.

АДИР. Да что ты говоришь! Ну, это совсем другое дело. А я-то подумал…

НАТАН. Да, уведомление. Я только подтвердил, что мне известно то, что известно всем, и подчеркнул, что наши чисто деловые отношения никакого отношения к строительству мечети не имеют.

АДИР. Лучше б ты подтвердил, что совесть окончательно потерял. Это было бы правдой.

НАТАН. Уж кто бы говорил.

АДИР.  Я только и могу, что говорить. А раньше дал бы тебе хорошую оплеуху. Теперь вот, извини, не могу. И все по твоей милости. Вот так и буду теперь к тебе приходить.

НАТАН. Напугал, тоже… Я же знаю, что все это не по-настоящему, что это все во сне.

АДИР. Ты уверен?

НАТАН. Уверен. Я всегда уверен.

АДИР. Эх, жаль, не могу ущипнуть тебя посильней. А следовало бы.

НАТАН. Ну рассказывай, как там.

АДИР. Нам не положено.

НАТАН. Видел его?

АДИР. Не спрашивай, не скажу.

НАТАН. Да ладно, я тебе не чужой. Если бы со мной такое случилось, я бы тебе точно послал весточку или знак дал какой.

АДИР. Я тоже так думал, но здесь все по-другому… Короче, не могу я. Подписку дал. О неразглашении.

НАТАН. Кому расписку-то?

АДИР. Все, все! Я и так разболтался.

НАТАН. Ну хоть что-то разведал? Может рецепт какой? Философский камень? Или секрет про нас, про грешных?...

АДИР. Не открывают здесь секретов. И до вас никому никакого дела нет. Вы сами по себе – мы сами по себе. Вот и разбираетесь, что к чему. И сами потом отвечать будете.

НАТАН. Скажи, а Амалию, жену мою там не встречал? Может видел?

АДИР. Нет, не видал. Да и говорю тебе, даже если бы и встретил, все равно не сказал бы.

НАТАН. Ну, а отец Розы там не попадался тебе?

АДИР. А кто ее отец, разве не ты?

НАТАН. Не прикидывайся, даже если раньше не догадывался, то теперь-то знаешь. Адир, заклинаю тебя, разведай пожалуйста, кто ее отец. На всю жизнь это стало мне мученьем, горечью, что разливается в душе каждое утро, лишь открою глаза. Здесь он еще, в нашем мире, или уже покинул его? Больше ничего не прошу, но это сделай для меня, умоляю, сделай.

АДИР. Если бы все так не повернулось, я бы с тебя за исполнение этой просьбы дорого взял, ох, как дорого. А теперь, что мне остается? Не знаю, Натан, не знаю, но что-то мне подсказывает, что очень скоро ты и так получишь ответ на эту загадку, очень скоро.

НАТАН. Не мучай меня, не терзай.

АДИР. Ты еще не знаешь, что такое мучения.

НАТАН. Ты меня все равно не простишь.

АДИР. Это не важно. Да и кто я такой, чтобы прощать или таить обиду.

НАТАН. Что мне делать?

АДИР. А я откуда знаю! Живи, смотри, страдай, радуйся, пока длится твой век. А придет время, все и так поймешь.

НАТАН. А зачем ты тогда приходил?

АДИР. Приходил? С чего ты взял. Ты же сам сказал, что это лишь сон. Вот был я и нет меня.

НАТАН. А с кем же я сейчас разговариваю?

АДИР. А ни с кем – с мелким, жалким, растерянным человеком. С самим собой.

НАТАН. Адир, постой, не шути так! Где ты? Адир! Отзовись!

Светает. Кричат путухи. Натан стоит в комнате один. Перед ним – пустой стол.

Картина седьмая

Шум улицы. Яков и Беньямин идут навстречу друг другу. Яков останавливается у ювелирной лавки.

ЯКОВ. А можно мне вот эти сережки посмотреть… (Смотрит сережки) А вот эти еще покажи пожалуйста. Это что за камень? А бирюза есть? Покажи с бирюзой…

БЕНЬЯМИН. Шолом, как жизнь? Что слышно в придворных покоях?

ЯКОВ. Жизнь кипит. Смотри не обожгись.

БЕНЬЯМИН. Да я не из пугливых.

ЯКОВ. Как же, наслышан о твоей доблести на дамском поприще. Просто орел. Лев!

БЕНЬЯМИН. А ты - к безделушкам прицениваешься? Мужское занятие…

ЯКОВ. Просто смотрю.

БЕНЬЯМИН. Ах да, у вас же в семье прибавление! Поздравляю.

ЯКОВ. Спасибо на добром слове.

БЕНЬЯМИН. Так ты жену хочешь порадовать? Или дочку?

ЯКОВ. Слушай, чего тебе надо, а?

БЕНЬЯМИН. Да нет, ничего…

ЯКОВ. Вот и ступай себе (Снова к невидимому продавцу). Да, мне нравится, сколько за эти сережки хотите? Десять дирхамов? Хорошо, я беру.

БЕНЬЯМИН. Постойте-ка, я, между прочим, их тоже собирался купить.

ЯКОВ. Опоздал, уже продано.

БЕНЬЯМИН. Нет, ты еще не расплатился. Я даю двадцать дирхамов.

ЯКОВ. Тридцать, черти тебя дери.

БЕНЬЯМИН. Пятьдесят.

ЯКОВ. Шестьдесят.

БЕНЬЯМИН. Сто!

ЯКОВ. Пошел прочь отсюда, сукин сын (отталкивает Беньямина), не смей у меня поперек дороги становиться!

БЕНЬЯМИН. Сам пошел прочь! Нет денег – проваливай! (тоже толкает Якова).

ЯКОВ. Что-о-о-о? Ты на меня руку поднял, щенок. Нет, вы видели? Все видели?! Да я тебя сейчас раздавлю, как букашку, молокосос…

БЕНЬЯМИН. (Отступая) Попробуй, давай, попробуй.

ЯКОВ. Прочь, я сказал. Ты меня не понял?!

БЕНЬЯМИН. Не понял.

ЯКОВ. Я объясню (Коротко и резко бьет Беньямина в грудь, тот падает) А как теперь? Думаю, теперь понятней. (Продавцу) Вот тебе десять дирхамов, милый человек, и давай сюда сережки. Что? Так вы сговорились? Я этого так не оставлю! Это вам так не пройдет!

Яков быстро уходит, а Беньямин медленно поднимается, платит за сережки, берет покупку и медленно скрывается в противоположном направлении, держась рукой за ушибленное место.

Картина восьмая

Свет гаснет

ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ 3. На экране идет короткий фильм – около минуты – снятый как бы с точки зрения головы, которую сначала несут в корзине, а затем сажают на копье и поднимают над городскими воротами: нижняя часть экрана – прутья корзины, верхняя – небо, проплывающие деревья и верхние этажи зданий, потом несколько страныых переворотов картинки и медленный подъем точки обзора над стеной или частоколом, за которым – пустынная дорога, по которой идет мальчик с ослом.

Свет зажигается. В комнате Роза. Раздается стук в дверь.

РОЗА. Открыто!

Входит Беньямин. В руках у него поднос с фруктами.

РОЗА. А, Беньямин... Что-то давно тебя не было. Я уж думала, больше не придешь, забыл меня, а то и вовсе, другую себе завел.

БЕНЬЯМИН. Почему не приду?

РОЗА. А почему не приходят? Папочка-то всякого, небось, тебе наговорил. Да ты не обращай внимания. Я ведь за себя сама все решаю. Ну, пошумит, покричит. А что он может сделать? Да ничего. Вот я и говорю, расслабься.

БЕНЬЯМИН. Я расслабляюсь.

РОЗА. Ага, я вижу. Чего это у тебя.

БЕНЬЯМИН. Фрукты. Хочешь?

РОЗА. Не откажусь.

БЕНЬЯМИН. Вот виноград. Киш-миш.

РОЗА. Так что с тобой стряслось-то, где пропадал?

БЕНЬЯМИН. Во дворце был. «Халифом на час». Я же говорил.

РОЗА. Так «на час»… А тебя уж две недели не видно.

БЕНЬЯМИН. Это так только называется «на час», а на самом деле почти неделя, ну и подготовка там, проверка.

РОЗА. И кого проверяли?

БЕНЬЯМИН. Меня. Не всех же к султану допускают.

РОЗА. И как султан?

БЕНЬЯМИН. Нормильно.

РОЗА. Ты перед ним тоже язык проглотил?

БЕНЬЯМИН. Сначала, конечно, робел. Потом освоился.

РОЗА. Потом освоился, говоришь. Ну, значит, у меня тоже есть надежда. Ты сам-то чего не ешь виноград свой? Или вот персик съешь, сочный какой.

БЕНЬЯМИН. Не, это тебе, я не люблю.

РОЗА. А я люблю. И что султан? Красивый? Молодой?

БЕНЬЯМИН. Не очень. Мы с ним мало разговаривали. В основном я ему бумаги всякие приносил, ходатайства, письма – он подписывал, иногда с собой забирал.

РОЗА. А жен его видел? Говорят, у него ижены там, и наложницы, танец живота танцуют… М? Не поинтересовался?

БЕНЬЯМИН. Неа.

Стучат в дверь.

РОЗА. Ой, это Я ков, наверное, он мне сережки обещал купить.

БЕНЬЯМИН. Это не Яков.

РОЗА. Откуда ты-то знаешь?

БЕНЬЯМИН. То есть, не совсем он.

Входят Натан и Посыльный.

НАТАН. Я даже растерялся, думал – открывать, не открывать, сейчас незнакомых-то в дом не очень пускают, знаете время какое, неспокойное. А что же Яков, почему не пришел? Не заболел он?

ПОСЫЛЬНЫЙ. Мне на вопросы отвечать не положено. Примите по форме (отдает Натану корзину покрытую полотенцем, Натан расписывается в квитанции).

НАТАН. Может быть устали? Чаю не хотите ли?

ПОСЫЛЬНЫЙ. Не положено.

НАТАН. Ну не положено, так не положено. Ну, тогда все вроде. Ничего больше. Давайте я провожу.

ПОСЫЛЬНЫЙ. Ладно. Воды дай.

Натан наливает ему кружку воды, Посыльный пьет, оставшуюся воду выплескивает на пол.

ПОСЫЛЬНЫЙ. Пресная. А говорили, ты только соленую пьешь.

НАТАН. Да чего только не выдумывают, чего только не болтают.

ПОСЫЛЬНЫЙ. Ладно, послезавтра приду.

НАТАН. Да как послезавтра, неделю надо вымачивать, настаивать…

ПОСЫЛЬНЫЙ. Ничего не знаю. Послезавтра приказано.

Натан и Посыльный уходят.

РОЗА. Жалко, что не он… сережки мне обещал. Да, я говорила уже, и отец его тоже ждет, что-то он забрать должен.

БЕНЬЯМИН.. Роза, а я вот тебе купил (достает из кармана коробочку и подает Розе). Ты ведь такие хотела?

РОЗА. Ой, сережки…Бирюзовые, как у мамы были. А откуда ты узнал, говори? Сам что ли догадался, признавайся?

БЕНЬЯМИН. Ну да.

РОЗА. Ну да… А знаешь, что полагается за такой подарок, а? Знаешь?

БЕНЬЯМИН. Неа.

РОЗА. По-це-лу-у-у-уй! Ну-ка, иди сюда…

БЕНЬЯМИН. Ой, нет, я ребро сломал.

РОЗА. Да получше что-нибудь придумай.

БЕНЬЯМИН. Правда больно. Осторожней.

РОЗА. Ладно, не хочешь - как хочешь. Ну, подумай только, прелесть-то какая…

БЕНЬЯМИН. Отец не будет сердиться?

РОЗА. А мы ему не покажем. Да и чего ему сердиться, вещь такая красивая. Слушай, да что ты все – отец, отец…

БЕНЬЯМИН. Я ничего.

РОЗА. Если хочешь знать, он мне вовсе не отец.

БЕНЬЯМИН. А кто?

РОЗА. Ну, отчим наверное. У них с матерью долго детей не было, а потом она родила. Но не от него – это точно.

БЕНЬЯМИН. Ты-то откуда знаешь?

РОЗА. Да все кругом знают, кроме него одного.

БЕНЬЯМИН. И что теперь?

РОЗА. Ничего. Он меня любит, обо мне заботится, кормит, оберегает. Я люблю его, даже скучаю иногда.

БЕНЬЯМИН. А то, что он тобой командует?

РОЗА. Он – мной? Не смеши! Как он может мной командовать? Да он меня обожает!

Натан возвращается.

НАТАН. Подумаешь, вода ему не нравится, и кто это такую чушь наплел про соленую. Вот честное слово узнал бы, руки-ноги обломал, самого бы заставил соленую пить, тогда подумал бы прежди чем ерунду городить, тем более…

Приподнимает полотенце, которым накрыта корзина и обрывается на полуслове.

НАТАН. Эйн мол хот ойсгеброхн а гройс гевитэр. С’хобн зих дэршрокн ди шрэтлэх, Зей хобн зих бахалтн ин зейере хайзкес, фармахт ди тирн аф клямкес. Ун дос шрэтэлэ Глик из геблибн зицн зих аф дэр лонке. Дос шрэтэлэ хот зих гепрувт а клап тон цу зайнэ бридэр, Обер зей хобн им нит геэфнт. Яков… О, Яков, почему ты? О, Господи, так это ты! Яков! Так вот значит кто! Вот значит кто! О горе мне… Яков, я не хотел, я не хотел! И ведь надо же, сам, сам все устроил, сам попросил… За что небо так меня наказало? Что делать мне, как жить теперь?!

В сметении ходит по комнате. Потом подходит к полке, где стоят запасы соли, открывает пачку и посыпает солью себе голову и плечи, а затем – все вокруг. Сверху из-под потолка тоже сыпется соль, подобно снегу.

НАТАН. О горе мне! О горе мне!

БЕНЬЯМИН. Что-то сверху сыпется.

РОЗА. Кто его знает… Старый дом, в нем еще до нас люди жили. И до них тоже жили.

БЕНЬЯМИН. А, понятно… Ничего, я зонтик раскрою?

РОЗА. Да, пожалуйста.

БЕНЬЯМИН. (раскрывает зонтик) Так хорошо?

РОЗА. Хорошо.

Беньямин и Роза обнявшись сидят под зонтиком. Сверху сыпется соль. 

Появляются Яков, Адир и Посыльный. Они расчехляют или вывозят на сцену тантамареску. Это – большой картонный щит с тремя отверстиями, в которые можно вставить голову, зайдя с обратной стороны. На тантамареске в лубочном стиле изображен старый город, городская стена с башнями и копья, на которые насажены головы. Когда трое выглядывают через отверстия, видно только их головы, как будто насаженные на копья и выставленные напоказ.

Звучит фонограмма в стиле хип-хоп, темп умеренный, головы читают рэп:

Нету выхода, нету входа,
День пройдет и потухнет боль.
Это закон, такова природа,
Только не сыпь мне на рану соль.

Правду непросто сказать друг-другу.
Старая песня родных полей.
Ты не знал ведь, что ходишь по кругу,
Не лечится отложенье солей.

Снова рукопись бросили в печь,
И студенной водой не залили.
Позабыли родную речь.
Непонятно, кому насолили.

Восток покоряет разумом,
А Запад – корыстью голой.
В южных краях – дикобразы,
На cевере – разносолы.

Второго ли ждем пришествия,
Девятого чуда света,
Когда она, разношерстная,
Поднимется. Соль Завета.

Позабыты почет и слава.
Такое увидишь ли?
Перекрыли и слева, и справа.
По карточкам соль земли.

В охотничий рог трубили.
Потом хоронили павших.
И медленно уходили,
Не солоно нахлебавшись.

Души напряженной недра.
Черпаем и тратим вволю.
И разум расходуем щедро.
А что нам, солить его что ли?

З а н а в е с



Москва, 2010

Использовать без письменного согласия автора не разрешается.