Людмила Евграфова
БАБОЧКИ И ХАМЕЛЕОНЫ.
Об авторе:
Евграфова Людмила Матвеевна. Родилась в старинном уральском городе Ир-бите. Окончила музыкальное училище в г. Свердловске и Ленинградский институт культуры. Работала в хоровом об-ве и школах г.Ленинграда. С 1991 года живет и работает в г.Мончегорске Мурманской области. Член Союза журналистов России. Печаталась в газетах «Полярная правда», «Миссионерская православная газета», г. Мурманск. «Мончегорский рабочий» г. Мончегорск. «Восход» г. Ирбит. В журналах: «Соотечественник» (Норвегия), «Север» г. Петрозаводск, «Веси» (г.Екатеринбург) в альманахах №12, 13 «Мурманский берег» - историко-приключенческий роман «Тень Гамаюна». В разных изданиях Областной писа-тельской организации – повести и рассказы.
«Бабочки и хамелеоны» - криминальная мелодрама.
Объем 12 авт. листов. 488000 знаков с пробелами.
Людмила Евграфова
Бабочки и Хамелеоны.
Краткое содержание.
Город за Полярным кругом. Градообразующее предприятие – Горнометаллур-гический комбинат. Здесь есть свои олигархи и свои бессеребренники. На первый взгляд жизнь героев вполне благополучна. Алла Сергеевна, учитель английского язы-ка в школе, дорожит своей свободой и независимостью. Однако ей приходится делать нелегкий выбор между привычным эпикурейским существованием и любовью к Пав-лу, который неожиданно ворвался в ее отлаженную жизнь. Трудно принять Алле в свое сердце маленького сына Павла, оставшегося без матери.
Судьбы учителей тесно переплетаются с судьбами учеников и их родителей. Однажды мать самой красивой девочки в школе – Анна Ермолаевна Субботина, вернувшись с работы, находит свою дочь бездыханной в луже крови. Следствие в тупике. Кто же убийца? Свою версию случившегося за «пять тысяч зеленых» предлагает следователю Кротову «удельный князь» Максим Иванович Верхонцев. Слава Верхонцев был влюблен в Лену Субботину. С ним происходит что-то странное. Он перестал узнавать отца. Верхонцев- старший определяет сына в австрийскую клинику доктора Вульфа. Там его лечат гипнозом и методом «свободных ассоциаций». Заботы юной медсестры Матильды, свежий воздух альпийских лугов делают свое дело. Юноша возвращается к реальной жизни. Но в это время от странной юолезни умирает Верхонцев-старший. Слава становится наследником огромного состояния…
Бабочки – отряд насекомых. Многие из них – опылители растений.
Благодаря красоте бабочек их часто называют по именам персонажей
древнегреческой мифологии – аполлон, алкиной, киприда.
Многие виды бабочек редки, поэтому охраняются.
Хамелеоны – семейство ящериц. Могут быстро изменять окраску
и рисунок тела в зависимости от освещения, температуры,
цвета места обитания. Питаются насекомыми, которых захватывают
длинным языком.
(Иллюстрированный энциклопедический словарь)
Бабочка – символ бессмертия души. Женщины – бабочки. Мужчины – хаме-леоны. Но иногда они меняются местами. Два этих вида находятся в состоянии веч-ной войны. И всегда стоят перед выбором - как поступить. Самый быстрый способ прекратить войну – потерпеть поражение. Победивший – проигрывает…
Прасковья Петровна Соломатина успела в школу перед самым звонком. Размашистой походкой бывшей лыжницы она пролетела мимо кабинета директора, стараясь избежать начальственного ока. Лучше быть маленькой и невидимой, чтобы не привлекать внимания и избежать возможных вопросов.
Соломатина тщетно пыталась бороться с невзгодами в личной жизни. Утром, оставив вместо себя напарника, Семена Федоровича Сибирцева, она побежала в больни-цу к мужу, который неделю назад, увлекшись грибной охотой, поскользнулся на камне и сломал ногу. Перелом был неудачный - супруг лежал на вытяжке. Когда он был здоров, то вполне соответствовал тому назначению, которое определила ему в жиз-ни Прасковья Петровна: муж-мальчик, муж-слуга. Теперь же Соломатина, как за-гнанная лошадь, металась между «черт возьми» и «боже мой», чувствуя собственную беспомощность, и неумение в одиночку справляться с проблемами.
На сей раз, благополучно миновав директорский кабинет, Прасковья повер-нула к школьной лестнице, придав лицу независимый вид. Пусть думают, что она никуда и не уходила. Перила лестницы за тридцать лет существования были от-полированы детскими руками до блеска. Широко расставив ноги и тяжко вздыхая, Соломатина стала подниматься на второй этаж. Мешал живот и одышка. Спор-тивный костюм плотно обтягивал толстый зад, и картина для тех, кто поднимался следом, открывалась впечатляющая. Уже давно пора было Прасковье Петровне, женщине бальзаковского возраста, оставить работу учителя физкультуры из-за неспособности научить чему-нибудь учеников личным примером, но она об этом не догадывалась. Для коллег же это не было особым секретом.
Прасковья, наконец, преодолела лестницу, у нее осталась последняя задача - пригласить завучей на годовщину, которая уже стучалась в дверь. Сорок пять, баба ягодка опять! Обычно начальники разных кафедр на всех этих симпозиумах испол-няли роль свадебных генералов: поели, попили, и шли дальше заниматься своими государственными делами. Но какая-то польза от их присутствия все же была. Со-ломатина каждый год имела хорошую нагрузку, в отличие от ее молодых коллег.
Наконец, она добралась до спортивного зала. Артистично поменяла выраже-ние лица на деловое и озабоченное. Строго осмотрелась. Семен уже построил де-вятиклассников и дал задание. Благодарная ему за бесценную самостоятельность, Соломатина проскользнула в кабинет и плюхнулась на диван, чтобы тихонечко выйти из «пике».
Кроме Соломатиной и Семена Федоровича, на кафедре работали еще два учителя: молоденькая, очень ответственная Любовь Александровна Дергачева, кото-рую все мужчины называли просто Любочкой, и Николай Петрович Каржавин, при-бывший в их коллектив в этом учебном году. Каржавин был высоким полнеющим седовласым мужчиной. Любил в свободную минуту порассуждать на отвлеченные темы. Чаще – о старости, которая отнимает надежды. Коллеги мирно заполняли журналы, си-дя напротив друг друга. Появление Соломатиной никак не повлияло на их деятельность. Прасковья немного отдышалась. Колебания ее пышной груди от «виваче» перешли к «анданте». Но, истощенный жизненными передрягами организм, мучился жаждой.
- А не поставить ли нам чайник? - обратилась она к Николаю Петровичу, - у меня от этой беготни в горле пересохло. Выпью стакан чайку и к следующему уроку как раз буду в форме.
«Как раз в форме» - это, значит, минут пятнадцать бурной деятельности по-сле звонка, а потом: - «Ой, мне срочно надо завучу план работы отнести» (или гра-фик соревнований), - формулировка менялась в зависимости от обстоятельств, време-ни года и личных устремлений Соломатиной.
Николай Петрович вздохнул, обреченно взял чайник и отправился к крану, чтобы налить воды. Любочка посмотрела на Соломатину и хмыкнула.
С некоторых пор она стала свидетельницей неловких попыток Прасковьи Петровны убедиться в собственной неотразимости. Поводом послужил неосторож-ный комплимент Николая Петровича, сделанный им в День Учителя, когда он впервые увидел Соломатину не в тренировочном костюме, а в платье, которое намного пристойнее скрывало недостатки ее расплывшейся фигуры.
- Какая вы сегодня импозантная, - сказал он в порядке обычной мужской галантности и... попался.
- Правда? - удивилась она, вспыхнув, как костерок от легкого прикосно-вения ветра. Костерок этот со временем стал разгораться. Что-то новое, светлое, необыкновенное вошло в ее жизнь. Коллега, сам того не подозревая, вернул Соломатиной надежду, что еще не все потеряно. Неожиданно она заметила, что ее голова стала кружиться от любви, а не от остеохондроза.
Прозвенел звонок. Семен отпустил девятиклассников, так и не дождавшись своей напарницы. – «Фу, устал как дровосек на лесоповале, - сказал он, откинувшись на диван, - кто оценит мои старания»?
- Министерство образования, - хмыкнула Люба.
- Семочка, ты уж прости меня... Когда только у меня проблемы кончатся? Просто ужас какой-то. То одно, то другое! – запричитала Соломатина.
- Да ладно, разберемся, - махнул рукой Семен. Он был учеником ее первого мужа и, уважая память его, к вдове также относился с почтением.
- Попейте чайку, Семен Федорович, - подала голос Люба, - восстановите свой водно-электролитный баланс.
- Пожалуй, не откажусь, - он подсел к столу.
Следующий урок у Соломатиной был в паре с Николаем Петровичем. Каржавин вышел в зал, чтобы подготовить гимнастические снаряды к уроку. Прас-ковья, с большой неохотой вынырнула из уютного дивана. Мельком взглянув на себя в зеркало, она ни с того, ни с сего произнесла слышанную где-то фразу:
- Он женат, но еще не умер.
Люба так и не поняла - это шутка, или новый девиз?
- Сема, завтра потанцуем? – игриво потрепала коллегу за ухо Соломатина.
- В темноте! - буркнул Семен.
- Темнота - друг молодежи, - ввернула Прасковья, решительно направляясь в зал. Семен в недоумении задумался, чем вызвана такая прыгучесть? От него ускользали скрытые мотивы происходящего. День рождения, ну и что?
Подготовка к торжественной дате была проведена весьма ответственно. Стол у Прасковьи Петровны, несмотря на «галопирующую» инфляцию» и декларируемую с экранов «прогрессирующую нищету народа», удался на славу. Сверкали в баночках скользкими боками грибочки маринованные, из-за которых «мальчик» сломал себе ногу. Призывно плавали в смородиновом листе и укропе огурчики соленые. Возвыша-лась в салатнице хрустящая капуста двухнедельной закваски. Призывали сногсшиба-тельным духом разные мясопродукты: колбасы, ветчины, копчености. Море удоволь-ствия обещала горячая отварная картошка, украшенная зеленью, а также, пользующаяся заслуженной любовью коллектива, царица стола - строганина из нежно-белой трески. И, конечно же, главным достоянием выглядели различные вина!
Праздничный обед состоялся сразу по окончании уроков. После первого тоста за здоровье виновницы торжества стояла благоговейная десятиминутная тишина, только вилки ритмично позвякивали о тарелки, создавая какую-то особую музыку, терапевтически приятную для слуха вкушающих.
В душе каждый из присутствующих готовился сказать Прасковье Петровне что-либо хорошее, панегирическое, из радостной сиюминутной благодарности. Нико-лай Петрович, почувствовав невысказанное желание коллег, занятых гастроно-мическим разгулом, встал, одернул левой рукой мягкий, объемный пуловер, взял в другую руку стопку и сосредоточился.
- Я в коллективе человек новый, - тихим голосом начал он, - владею не всей информацией, но, несомненно одно, под руководством энергичного, деятельного старшего педагога Прасковьи Петровны, мы смело идем вперед, осваивая новые методики преподавания...
Люба хмыкнула.
... И благодаря стараниям этой замечательной женщины, в нашем скромном маленьком коллективе царит очень дружественная, почти теплая обстановка. Нас, мужчин, теплая обстановка всегда вдохновляет! Прошу поднять бокалы за нашу славную, добрую и сердечную Прасковью Петровну.
Расчувствовавшаяся Прасковья одарила Николая Петровича проникновенным взглядом.
Не буди лиха, пока оно тихо!
Любочка наклонилась к Алле Сергеевне, задушевной подруге, «женщине приятной во всех отношениях»:
- «В нашем», «нашу», чувствуешь, как быстро Каржавин адаптировался в коллективе?
- Он ловко замаскировал существенную ложь несущественной правдой, - от-ветила ей Алла, - однако кое-кто принимает все за чистую монету!
- Ага. Смотреть на все это - удовольствие. Обожаю загадывать, как дальше ра-зовьются события...
- Не расшатается ли моральная устойчивость Николая Петровича в вашей обволакивающе-нежной обстановке?
- Не бойся, он под присмотром. Жена - «ФСБ», «недремлющее око», «пери-скоп из унитаза»....
- Ни одной жене это еще не помогало....
Все это они произносили шепотом, на фоне застольных разговоров, опасаясь бдительных слухачей и добровольных наблюдателей. Они знали, что половина при-сутствующих, мягко говоря, недолюбливали друг друга, но каждый день собирали себя в кулак и, шествуя в класс, улыбались коллегам. Многие недолюбливали свою работу. Детей, которым сеяли «разумное», «доброе», «вечное». Не любили свою зарплату, свое правительство, свою страну. И не были уверены, что в ближайшем будущем изменятся сами, и что-то изменится вокруг них. Изъязвленное отсутствием нравственности общество не хотело понимать, что это само не рассо-сется.
Постепенно убывали ряды как званных, так и избранных. Прасковья устало об-махивала себя почетной грамотой, чтобы хоть какое-то подобие ветерка остудило жар в груди. После семи рюмок водки, глаза ее реагировали только на один движущийся предмет - на Николая Петровича. Он подошел к тумбочке, где стоял магнитофон.
Прасковья повеселела, действие Каржавина понравилось ей тем, что в програм-му праздника включались долгожданные танцы. А танцы - это узаконенное обнимание с Николаем Петровичем, это вожделенная близость!
Подруги, прибрав на столе и перемыв освободившиеся тарелки, минут через де-сять вернулись в кабинет. Магнитофон на полную громкость издавал саксофонные рулады. Голос Шуфутинского томно пел о любви, а Прасковья Петровна, положив левое ухо на мягкий пуловер Каржавина, мурлыкала в унисон с Шуфутинским: «зачем Вам это знать, зачем Вам это знать, что я не сплю все ночи?». Николай Петрович обреченно, словно пленник, двигал ногами, приняв на себя вес ее груз-ного тела. Лицо Соломатиной разгладилось и поглупело. О, медленный танец любви! Тик-так ходики, пролетают годики! Что за прелесть эти танцы! Танцы – шманцы - обжиманцы! Люба и Алла застыли, наблюдая эту картину.
- За сбычу мечт! – радостно провозгласил Семен, - поднимая чей-то недопитый бокал с фуршетного стола.
- Мотаем отсюда, - сказала подруге Алла, чувствуя весь идиотизм происходя-щего.
Люба взглянула на Николая Петровича. Лицо его было страдальческим. Он не хотел Голгофы, которая его ждала.
- Нет, не сейчас. Надо выручать Каржавина из цепких рук инквизиции.
- Тогда жертвую собой, - Алла подошла к танцующим, резко хлопнула в ла-доши.
Прасковья очнулась от грез, не сразу сообразив «что», «где» и «когда» с ней происходит. Николай Петрович быстренько посадил Соломатину на диван, вздох-нул с облегчением, подхватил Аллу Сергеевну за талию и с удовольствием за-кружил ее в танце, все дальше и дальше уводя от света.
Соломатина огляделась, как горный орел на вершине, сфокусировала взгляд на танцующей паре. Алла была почти ее ровесницей. Подумаешь, разница два, три го-дочка! Тоже не девочка! Ей почему-то не понравилось, как Николай Петрович смот-рит на Аллу Сергеевну. Прасковья нахмурила брови и сделала попытку встать с дивана, чтобы отвоевать его у соперницы, однако диван не отпустил ее. Раскачав отяжелевшее тело, Соломатина ухватилась за подлокотник, и повторила попытку. Наконец, ей удалось вынырнуть из диванных тисков, но Люба на полдороге перехватила ее:
- Прасковья Петровна, вам пора уходить. Вы просили напомнить, если увлечетесь ненароком...
Соломатина резко остановилась, сосредотачиваясь, о чем таком просила Любу напомнить? В голове кружились разные нехорошие слова. Из оцепенения ее вывел голос Николая Петровича:
- Сема, сколько там на твоих командирских?
- Семнадцать часов сорок пять минут, - браво ответил Семен.
- Ой, ой! - всплеснула руками Соломатина, - дома-то уже гости ждут!
- Я вам такси сейчас вызову, - утешила Люба.
…На следующий день Семен, морщась, потирал пальцами виски:
- Рассольчику бы сейчас, или пивка, - он грустно вздохнул и спросил Любу: - нет ли чего у тебя от головной боли?
- Есть. Гильотина, говорят, помогает.
- Пожалела бы, вредина.
- А чего вас жалеть? Вчера надо было сдерживать себя, чтобы не мучиться от похмелья.
- Похмелье - это старинный русский праздник, это вековая традиция.
- К традициям тоже надо относиться избирательно, - подал голос Николай Пет-рович, - я сегодня готов хоть в космос, хоть в глубины морские, в отличие от те-бя.
- Небось, антипохмелин принимал, - проворчал Семен.
В это время, дыша духами и туманами, в кабинет влетела Прасковья Петровна.
- Привет! - молодецки воскликнула она, бросив сумку на диван. Запах духов плохо скрывал похмельный выхлоп. Судя по всему, Прасковья чувствовала себя пре-красно, будто не водку вчера пила, а целительную амброзию. Оглядев присутствую-щих, и убедившись, что привлекла всеобщее внимание, она продолжила:
- Докладываю, домашний вечер прошел на высоком идейно-художественном уровне, обиженных и трезвых не было.
- Видите, как мы вовремя вас откомандировали, - вставил Николай Петрович.
- Ах, если бы не гости, - выразительно стрельнула глазами на Каржавина Прасковья, - мы бы еще с вами повеселились! - Ей захотелось подарить ему незабывае-мый взгляд, но Николай Петрович дара не принял, уткнулся в журнал и с важным видом стал водить пальцем по фамилиям. Соломатина обиделась и перевела взгляд на сморщившегося от головной боли Семена.
- Ты чего, Сема?
- А-а, - махнул он рукой, - мы вчера у Аллы Сергеевны вечеринку продолжи-ли, ну, я чего-то намешал... не рассчитал, в общем, силы...
Прасковья удивленно подняла брови, потом, осмыслив слова Семена, нервно спросила Николая Петровича:
- И вы там были?
- А куда я денусь? Где кафедра - там и я!
Соломатина нахмурилась, стала неловко одергивать кофточку, капризно поджав губы, произнесла:
- Вы меня обманули. Без меня развлекались, да?
- Ну, вы тоже без нас развлекались, - развел руками Каржавин.
- Я не думала, что вы пойдете к Алле Сергеевне, - она грузно осела в кресло и обиженно всхлипнула.
Николай Петрович переглянулся с Любой.
- Да что такое? По какому поводу скандал? - спросила Люба.
- Вы меня совсем не уважаете, - неожиданно захлюпала покрасневшим носом Прасковья Петровна, - воспользовались тем, что мне нужно было уходить... специ-ально такое время выбрали, чтобы без меня... я для вас ничего не значу... А ведь я, все-таки, какой никакой, ваш начальник... Боже мой! Думала, у нас дружный коллектив, прекрасные отношения... и вот...
- Да что, собственно, произошло? Спитакское землетрясение? Последний день Помпеи? Третья мировая война? Тьфу, тьфу... Спаси и сохрани! Ей - богу, остаюсь в недоумении! – строго посмотрел на Соломатину Николай Петрович.
- Как вы могли? - задохнулась от возмущения Прасковья, - вы просто Дон-Жуан какой-то!
- Я? - удивился Каржавин и прислушался к своим ощущениям. Ничего осо-бенного внутри себя не обнаружил. Никаких отклонений. Такой же умный и серьез-ный как прежде. Кристально чистый и честный. Никому ничем необязанный. Совершенно свободный и независимый. Что за беспочвенные претензии? Оказывается, у него есть долг! И сейчас в истеричной форме требуют его возврата.
- Ребята, давайте жить дружно, - неожиданно произнес Семен, пытаясь потушить разгорающийся скандал. Он забыл даже про свою больную голову. Ведь Соломатиной сейчас плохо. А кому плохо, того всегда на Руси жалеют. Приятно сознавать, что лично тебя, слава богу, беда обошла стороной. Можно несчастному посочувствовать, проявить участие. Все мудрые врачеватели чужих душ знают - ничто не стоит так деше-во и не ценится так дорого, как вежливость. Семен это тоже знал с детства. Он собрался встать с дивана, чтобы утешить Соломатину, но Люба опередила его. Она присела на корточки к креслу, где всхлипывала Прасковья, и попыталась перевести все в шутку:
- Бросьте, Прасковья Петровна, не расстраивайтесь. Вы знаете, что мы вас лю-бим. И в глубине души желаем вам сухости и комфорта не только в критические дни, но и в чистый четверг, и в святую субботу, и в светлое воскресение... Ну, успокойтесь же...
Прасковья, завороженная ее словами, затихла. Люба оглянулась, и шутливо ско-мандовала Семену:
- Вставайте, вставайте, коллега! Пойдем воспитывать будущих олимпийцев!
Семен с тоскою в глазах отправился выполнять должностные обязанности.
Люба так и не узнала, каким образом Каржавин выходил из неприятного положения, но, когда они с Семеном закончили урок, Соломатина вполне успокои-лась и тихо сидела с просветленным лицом. А о минувшей буре напоминали толь-ко ее покрасневшие глаза.
Прошло два месяца. Жизнь на кафедре текла отныне спокойно и безмя-тежно, изредка нарушаясь маленькими застольями по разным не заслуживающим внимания поводам. Соломатина усердно пыталась через «ин вино веритас» прочитать душу Николая Петровича. Но Николай Петрович на уловки не поддавался, хотя от компании и не отказывался. А Соломатиной казалось, что коллега уже ручной, и она имеет над ним власть.
Ситуация разрешилась неожиданным образом - Люба заболела. Обнаружился артрит плюснефаланговых суставов - следствие юношеского увлечения горными лы-жами. Болезнь зрела, зрела и вылилась лихорадкой. Люба бегала в поликлинику на уколы и регулярно сдавала анализы на исследование. Уроки вместо нее пришлось вести Прасковье. На ее беду, приближался конец второй четверти, волнительная пора итоговых отметок за первое полугодие. Люба, переживая, что Соломатина не сориен-тируется в ее контрольно-оценочной системе как надо, решила зайти утром в школу. По стечению обстоятельств, Семен именно в этот день решил использовать часы, которые должна была ему Соломатина, на какие-то неотложные дела, и два пер-вых урока Прасковья мужественно настроилась вести самостоятельно.
В детской раздевалке стоял невообразимый шум. Кто-то кого-то закрыл в туалете, и оттуда раздавались дикие вопли. Кто-то кидался в товарищей спортивной обувью, от-рабатывая меткость попадания. Кто-то брызгался водой из пластиковой бутылки в сосед-нюю раздевалку, где копошились девчонки. В общем, все было, как обычно.
Люба не вмешивалась в происходящее. Она устроилась поближе к окну, открыла классный журнал и приготовилась полчасика потратить на подведение итогов, но увидела бесхитростное однообразие в колонке отметок, уже выставленных за четверть. Изумленная, она развернулась к Прасковье. Та живо оправдалась:
- Не удивляйся! Я решила, что все девочки заслужили пятерки. Они последний урок очень старались!
- Так и знала! Портите мне детей!
Люба возмущенно захлопнула журнал. Опять двадцать пять! Что за манера у Со-ломатиной потакать лентяям и бездельникам? Ученики очень хорошо соображали - можно прийти в конце четверти и за этот единственный выход «на арену» полу-чить отличную оценку. Прасковья хотела для всех быть хорошей, чтобы ее не доста-вали ни родители, ни завучи, ни дети. Люба не раз убеждала ее, что подобная практика порочна, но все зря. Их дебаты часто кончались истерикой Прасковьи, ко-торая наловчилась решать проблемы подобным образом. В этот раз Люба только мах-нула рукой.
- Я понимаю, что вами руководит замечательный педагогический принцип: если сомневаешься в оценке, то сомневайся в пользу ученика, но нельзя доводить этот прин-цип до абсурда, - проворчала она.
Тут на пороге кабинета появилась Алла Сергеевна:
- Зашла отметить территорию, - улыбнулась она Любе: - рассказывай, что но-вого в твоей клинической жизни?
- И не спрашивай! – вздохнула Люба, - чуть не пережила сегодня клиническую смерть... Лаборантка, чтобы проколоть для забора крови палец, так размахнулась, я подумала - насквозь проткнет.
- Со мной недавно произошла подобная же история. Помнишь, мне витамины прописали внутримышечно? Медсестра ни с того, ни с сего начала меня уговари-вать:
- Вы только не бойтесь, все скоро кончится, это совсем не больно, - а сама шприц взяла и нацеливается с прищуром, будто из лука стрелять собирается. У ме-ня подозрение закралось, что она в первый раз это делает. Стою, жду, чем дело кончится, а медсестра продолжает:
- Я сначала ладошкой вас хлопну по ягодице, а потом укол поставлю, - и опять прицеливается, шприц держит как дротик, вот- вот метнет. Я никогда уколов не боялась, тут же, чувствую, потом холодным покрылась. Молюсь, чтобы в живых остаться. Глаза закрыла. Хотела еще уши заткнуть, чтобы ее не слышать, только подняла руки, а она мне: - «Готово, одевайтесь», - я даже икнула от изумления. Стоило так человека нервировать? Как вы думаете?
Прасковья Петровна засмеялась. Звонок на урок прозвенел минут семь назад, но она не обратила на него никакого внимания. Тема про врачей и больных очень занимала ее. Мужа выписали из больницы, но поведение его настораживало. Она пожаловалась:
- Представляете, у меня дома появилась еще одна «недвижимость»! «Мальчик» сутками лежит на диване, интерес к жизни потерял, апатия у него. Видно, кожей сросся с ролью больного, и выходить из нее не собирается. Дом запущен... Господи, сил хватает только на работу и приготовление обедов, - она тяжко вздохнула, и добавила: - А его зарплаты на эти обеды давно не хватает. Инфляция! Когда Мальчик заведовал домашним хозяйством, я особо не переживала, что деньги обесцениваются. То грибы, то рыбалка, он как-то выходил из положения. А теперь - трудновато. Разрываюсь между кухней и магазинами, о себе подумать некогда. Видите, похудела на нервной почве! - Прасковья грустно осмотрела свою пышную грудь.
Любе стало смешно. Она никогда всерьез не воспринимала жалобы Прасковьи.
- А вы чаще говорите мужу, что жизнь прекрасна и удивительна, несмотря ни на что! И он будет с радостью выполнять супружеские обязанности, - пошутила она.
- Какие там обязанности? – не поддалась на бодрый Любин тон Прасковья, - у Мальчика по мужской части полный дефолт, он очень хорошо понимает, что обуза для меня. - Соломатина сердито вздохнула. Она явно не собиралась идти в спортзал, к предоставленным самим себе детям. Шум за дверью усиливался. Из зала, вместе с радостными визгами и боевыми криками, донеслась знакомая песенка про капитана, но со странным текстом:
Капитан, капитан - расстегнитесь....
- Там ничего не случится? - поинтересовалась Люба.
- Не волнуйся, я знаю, когда можно, когда нет, - отмахнулась Соломатина.
Алла Сергеевна уже давно прислушивалась к тому, что творилось за дверью ка-бинета. Ей вменили в обязанность следить за техникой безопасности вместо старого трудовика, которого хватало только на то, чтобы дойти до школы и кое-как отве-сти свои шесть часов в неделю. Держали его потому, что больше не найти было дурака, согласного работать с такой нагрузкой. Алла встала со стула.
- В зале шестой б? – озабоченно спросила она, - боюсь, что Саша Черепнин, гро-за дворов и улиц, кого-нибудь с ног собьет, по стенке расплющит, или со снаряда столкнет! ЧП на уроке физкультуры в отсутствие учителя! Мне бы не хотелось осложнений в жизни! Прасковья Петровна, умоляю, идите, пожалуйста, на урок.
- Я в советчиках не нуждаюсь, - вдруг рассердилась Соломатина, и ушла, красная от досады и обиды. Из зала донеслось ее истеричное:
- Цыц, молчать! Упасть! Отжаться!
- Лихо ты ее на место поставила, - подмигнула подруге Люба.
- У нее, по-моему, «звездизм» начинается.
- Не «звездизм», а маразм, хотя одно другого не исключает. Ну, ладно, Бог ей судья, давай обсудим лучше: где и когда?
- Тайно от всех и у меня.
- Ты имеешь в виду начальство, или Прасковью?
- И начальство тоже. Пусть наша внеурочная деятельность останется для них неразгаданной. Только как же «недремлющее око», «перископ из унитаза»?
- С нею все в порядке. Она в Москве по служебным делам, так что Нико-лай Петрович свободен.
- Тсс, - оглянулась на дверь Алла Сергеевна.
- Если Прасковья узнает, то напишет директору докладную, что я работать – больная, а отдыхать – здоровая, - засмеялась Люба.
- Так, может, отменим?
- Да ладно, со всеми договорились уже!
Прозвенел звонок с урока. Соломатина со свирепым лицом влетела в кабинет.
- Что, сердитесь на меня? - спросила Алла Сергеевна.
Соломатина пыхтела, как закипающий самовар, раздумывая, выплеснуть, или нет содержимое души на Аллу Сергеевну? Выплеснула:
- Алла Сергеевна, никогда не давайте мне советов! Я не контуженная! Вмеши-ваться в мою деятельность я ни вам, никому другому не позволю. Не забывайте, я заслуженный учитель, а вы меня как девочку отчитали.
- Прасковья Петровна, согласитесь, могла произойти трагедия.
- Это все выдумки ваши. Я не первый год работаю в школе, и не раз до-веряла детям, не правда ли, Любовь Александровна?
- Но...
- И ничего не случалось. Вы просто ненавидите меня. Я это чувствую! Где у нас вода?- заволновалась Прасковья.
Алла Сергеевна изумленно посмотрела на нее. Воистину, если женщина хочет успокоиться, она устраивает скандал. На безалаберность можно досадовать, но ненави-деть - это уж слишком! Скорее, Алле было интересно, что Прасковья есть. Тети всякие нужны, тети всякие важны! Какой типаж!
Порывшись в косметичке, Соломатина демонстративно сунула в рот таблетку. Уви-дев, что ухищрения ее не произвели на присутствующих никакого впечатления, она пре-рывистым голосом вновь обратилась к Алле:
- Хотите, я с вами буду совсем откровенна?
- Хочу.
- Вы потому сегодня на меня набросились, что ревнуете.....
- К кому? – улыбнулась Алла.
- К мужчинам нашей кафедры. У меня и муж есть, а вы одинокая, поэтому завидуете мне...
- Ревную... я … к вам? - Алла изумилась. - С какой стати? – ей стало смешно. Прасковья, будто не слыша ее, продолжила:
- Вы сюда специально приходите, чтобы видеться и любезничать с Николаем Петровичем. И еще, ваша шутка, что вы метите территорию. Теперь я поняла, что это вовсе не шутка.
- Не утруждайте себя догадками, с мужчинами я встречаюсь в более подходя-щем месте.
Прасковья Петровна недооценивала собеседницу. Об Алле Сергеевне ходили слухи, что она опасная женщина. Мало кто из педагогинь рисковали дружить с нею домами. Рассказывали, как однажды она поехала с учительницей истории и с ее мужем на турбазу. Все было предусмотрено: для Аллы пригласили одинокого инженера, застрявшего в холостом возрасте. Была надежда, что под чутким руко-водством обаятельной женщины, инженер проснется к радостям семейной жизни. Когда отдых был в самом разгаре, муж исторички, слушая остроумные шутки Аллы Сергеевны, нечаянно нарушил ее индивидуальное пространство, подвигаясь все ближе и ближе, с какой-то ему одному известной целью. Супруга в ревности опрокинула на голову нечестивца кастрюлю с лапшой. Такого унижения «нечестивец» не мог перенести. Историчка поплатилась за свою эмоциональную несдержанность. Пришлось ей добираться до города рейсовым автобусом.
На следующий день эпизод о «безобразном поведении» Аллы Сергеевны был рас-сказан в учительской с ужасающими подробностями. Эта «жрица свободных отно-шений», эта «пантера» так вешалась на бедного историчкиного мужа, что он, как человек воспитанный, не мог ей отказать во внимании. Рассказ посеял волнение в сердцах слушавших ее женщин. Сомнение в порядочности Аллы Сергеевны, словно вирус, распространилось среди педагогинь и вселило боязнь за своих мужей. Му-жьям строго приказано было не заходить в школу, ни под каким предлогом. Но время все расставило по своим местам. Историчка вскоре заболела от собственной подлючести, и уволилась из школы. А у женщин открылись глаза, что бедолага за мухой с топором гонялась. Алла была великодушно прощена!
Любе беспочвенные претензии Соломатиной надоели, и она вмешалась в разго-вор.
- Да ну вас, Прасковья Петровна, что вы вдруг завелись? Вот я вчера купи-ла на рынке десять рулонов туалетной бумаги по дешевке. Оказался картон. Пред-ставляете, как нам теперь, сидя в туалете, неловко? А жаловаться некому.
В этот момент к третьему уроку пришел Семен. Соломатина нуждалась в под-держке «свежей головы», поэтому решила сыграть трагедию с новыми силами, те-перь для Семена. Выглядело это все неубедительно, как в бразильских сериалах. Семен краснел, пытаясь вникнуть в суть проблемы. Вроде бы Алла Сергеевна права, но и Соломатину предавать нехорошо. Он был готов взять любой грех на свою душу, только бы замять скандал. Алле стало жаль его. Ну, что за мужчины пошли, какие-то беззубые? Страх в них сидит перед женскими слезами, перед очищающей силой конфликта. Улизнуть хотят от стресса, не понимая, что стресс в небольших количествах полезен для организма.
Обстановку, сама того не зная, разрядила ученица девятого класса Аня Гор-деева. Она без стука заглянула в кабинет, выискивая глазами Сибирцева.
- Здрасьте, Семен Федорович! А секция сегодня будет?
Процедура эта повторялась ежедневно. К ней все привыкли.
- Будет, Аня, будет, - оживился Семен.
Алла Сергеевна кивнула ему, когда ученица закрыла дверь:
- Я вашу «приму» вчера успокоить не могла, рот не закрывает! Добро бы по-английски говорила, а то с Тропининым без конца любезничает… Умом не блещет, одни ноги, - прозвучало это не столько упреком в сторону Ани Гордеевой, сколько некоей отрицательной реакцией на происходящее.
- Сейчас не по умам, а по ногам женщин выбирают, - констатировал Семен.
- Тогда у нее проблем в жизни не будет, - Алла встала и, кивнув Любе, вышла из кабинета.
- У нас сегодня среда? – задумчиво спросила Люба, ни к кому конкретно не об-ращаясь.
- У нас тоже, - сострил Семен, потом оглянулся на Прасковью и тихонько про-шептал, - вечером как договорились?
- В случае если буду жива. Звоните после шести! - Люба подошла к обиженно всхлипывающей Соломатиной и заговорила с ней, как с маленькой:
- Где у нас таблеточки, Прасковья Петровна, в сумочке? Сейчас…сейчас примем что-нибудь от нервов, и все пройдет. Ей-богу, не надо на правду оби-жаться! Жить надо по правде: чего сам не желаешь, того и другому не твори. Вот водичка, запейте, отдохните на диване. Я вас подменю на следующем уроке, вы уж сегодня наработались...
- Не надо, - вяло махнула рукой Соломатина, - иди домой, я сама.
Алла Сергеевна Виноградова приближалась к тому мудрому возрасту, когда дочь стала взрослой, а она еще вполне. И деньги есть, чтобы позволить себе приятное созерцание жизни. Был у нее муж, но давно исчез, разведывая недра земли где-то, то ли в Якутии, то ли в диких степях Забайкалья. Дочь вышла замуж, жила в Германии. Зять, как талантливый программист, получил там какую-то интерес-ную работу.
После того, как Аллу, ленинградскую девчонку, муж увез за Полярный круг в промышленный город Синегорск, где коптил небо гигантский металлургический комбинат и где она, полная мечтаний о нескончаемом счастье, начала свою семей-ную жизнь - утекло много дней. Она узнала, что нескончаемого счастья не бывает, а муж бывает пьяным и жестоким. Он и не хочет, и не может долго работать на одном месте. То ли «васкодагамная», то ли «америговеспучная» натура манит его в бесконечную даль. Пока дочь была маленькой, Алла Сергеевна отождествляла себя с верной Пенелопой, а потом стряхнула наваждение старых привязанностей и послала мужа далеко и надолго. Он где-то странствовал, как Одиссей. До восемнадцатилетия дочери от «Одиссея» приходили иногда скудные переводы, а потом и они пропа-ли.
Алла стала хорошим специалистом. Лучшим в городе переводчиком. На метал-лургический гигант ездили американцы, норвежцы, финны, шведы, и она переводила с русского на английский, с норвежского на русский. Бизнесмены, в угоду моде и в силу необходимости, брали у нее частные уроки, платили хорошо. Иногда ей приходилось делать срочные переводы технических рекламаций, иногда для консульства – переводы документов. Она стала независимой материально. В школе работала отчасти по привычке, отчасти из любви к шумной, бьющей ключом, жизни.
Свобода немного развратила ее. Она умело пользовалась своим возрастом. От нее исходили какие-то невидимые флюиды - мужчины хотели ее и стояли в оче-редь. Записные красавицы безумно удивлялись:
- Что они в этой замухрышке находят?
А «замухрышка» точно знала свою женскую силу: ведь никто не видит, как распространяется запах роз, но все его чувствуют. Когда люди вдыхают этот тон-кий волнующий запах, им хочется, чтобы он всегда был с ними. Красивые женщи-ны, как считал один из ее друзей, часто бывают фригидны, и оставляют мужчин равнодушными. Словно хорошо исполненные, но бездушные копии.
Возвратившись домой, после резкого разговора с Соломатиной, Алла не спеша переоделась, прошла на кухню, открыла холодильник и задумалась, что бы приго-товить? Она любила экспериментировать с продуктами, приучая себя к новым вку-совым ощущениям. Однообразная еда казалась ей ужасным наказанием. Остановившись на «витаминном салате», она натерла яблоко с морковкой, нашинковала китайскую капусту, чуть-чуть посолила, добавила заморский фрукт авокадо, полила смесь оливковым маслом, достала бутылку с яблочным уксусом и мерную ложечку, но пришлось отложить последующие действия, потому что раздался звонок в дверь.
Пришел сосед, выпивоха Павел, годов около тридцати пяти, с мягкими се-рыми глазами и бородкой полевого геолога. Он и был когда-то геологом, теперь же находился в поиске себя. Поиск, видимо, затянулся. Время от времени Павел «входил в штопор», тогда светлые глаза его мутнели, а борода делалась неухоженной - напоминала волосы на голове ребенка, вспотевшего в беспокойном сне и только что вставшего с подушки.
- Опять, - вздохнула Алла и потянулась за кошельком. Она всегда давала ему деньги на опохмел души. Не то, что бы очень сочувствовала, не без этого, конеч-но, но и свои цели преследовала. Однажды сосед Паша помог ей избавиться от надоевшего любовника, которого она много месяцев просила прибить гвоздь для картины, а он много месяцев обещал ей, что в следующий раз непременно сделает это.
- Ты мне долг не отдавай, - сказала она соседу, - лучше приди с дрелью, помо-ги одинокой женщине по хозяйству.
Павел посчитал, что это разумная сделка и кивнул головой. Договор был заключен. Через три дня, видимо, протрезвев, и справившись с трясучкой, он вер-нулся к жизнедеятельности. Принес дрель, сделал все, о чем просила Алла, а попутно и то, что посчитал нужным с его точки зрения. Исправил неработающую дверную ручку в ванной, закрепил ножку у кресла-кровати, на котором когда-то спала маленькая дочь Аллы, сменил прокладки у рокочущего по утрам кухонного крана. Увидев, как споро и ловко он работал, Алла посоветовала ему:
- Ищи свое дело, свое хобби. У тебя внутри мощные залежи энергии, ты ими себя сжигаешь. Надо найти этим «залежам» применение, так ты жизнь свою изменишь.
- Если не теряешь себя, - философски изрек Павел, - то ничего и не найдешь.
Кажется, он ушел довольный, что умения его были востребованы.
В означенный по расписанию день любовник Аллы явился, как солнце крас-ное, и враз потемнел лицом. В стене красовался гвоздь, на гвозде висела картина. Вся система, на которой последнее время держались его отношения с Аллой, рух-нула. Кроме гвоздя их ничего не связывало... Так, благодаря Павлу, Алла освобо-дилась от тяготивших ее встреч с нелюбимым человеком.
Как-то, занимаясь в фитнес-клубе, она поделилась с Любой гениальной мыслью:
- Радость от близости с мужчинами гораздо меньше неудовольствия от их присутствия. У меня изменился вкус: все прежние пристрастия вызывают тошноту.
- Это что, прогресс души? Поиски новой ступеньки развития? - Люба считалась «начитанной девушкой» и иногда своими вопросами ставила Аллу в тупик.
- Это скука, совершеннолетие зрелости, ожоги на сердце от прошлых разрядов любви...
- А больно обжигаться?
Люба была замужем, старалась своему Сашке быть не только хорошей же-ной, но и другом, однако, неосознанно томилась от каких-то неясных предчув-ствий. У старшей подруги такой опыт, грех не воспользоваться им.
- Больно, но все проходит... Приложишь, бывало, два обожженных пальца к мочке уха и вперед.
- К чужой мочке уха?
- Однолюб – это тяжелое невротическое расстройство, совершенно ненормальное состояние. Клин клином вышибают, - пожала тогда плечами Алла.
…В этот раз сосед Павел был на удивление трезв, денег не просил, а почему-то поинтересовался, не занята ли она сегодня вечером?
- А в чем дело?
- Да так просто, - смутился он.
Алла не относила себя к любительницам вечерних прогулок, не любила и в гости к подругам ходить, проводя на чужой кухне в праздных разговорах время. И, если не было срочной работы переводчика, то с удовольствием коротала вечер за книгой, реже у телевизора, радуясь тишине и возможности принадлежать себе. Но сегодня Алла ждала гостей. Когда она, закрыв за Павлом дверь, наконец, удачно совместила обед и ужин вместе - раздался телефонный звонок.
- Мы идем, - сказала Люба, - настраивайся, освобождай из глубин подсознания свои медиумные способности.
«Мы» - это она, Люба, Семен и Николай Петрович. Пикантность ситуации заклю-чалась в том, что у Аллы Сергеевны всегда собирались без мужей и жен.
- Должно же быть такое место, - говорил Каржавин, где можно пообщаться без всяких причуд.
Сегодня, в предновогодний вечер, они, подтрунивая над собой, решили по-вертеть блюдце, чтобы заглянуть в свое будущее. Идея принадлежала Любе, испол-нителем назначили хозяйку квартиры. Только Алла имела опыт общения с потусторонним миром. Случилось это давно, в студенческие времена, еще до ее замужества. Когда-то, в Ленинграде, так же под Новый год, собрались они у молча-ливой черноглазой подружки и решили узнать свою судьбу. Несколько попыток были безуспешными, пока не сообразили, что хихикать не нужно. Когда, наконец, блюдце закрутилось, Алла спросила то, что интересует в восемнадцать лет каждую девушку. Когда она выйдет замуж? Духи предсказали ей имя будущего супруга, год замужества и название городка, о котором она раньше «слыхом не слыхивала». Она, смеясь, вписала в записную книжку название города - «Синегорск», и надолго забыла об этом. Но не забыла непонятные слова, которые тоже записала на всякий случай. С тех пор Алла к эксперименту больше не возвращалась. Она утратила юношескую безрассудность, глупый авантюризм, и знала, что подобные контакты не совсем безопасны для психики. Но Люба была настроена по-боевому. Ей было интересно, что там, за гранью смертельного круга, и можно ли с тем, что там, общаться? Как будто бы зная, какие гадости ждут тебя на житейском пути, смо-жешь «подстелить соломку»! Нет! Даже, если место и время падения будет известно, все равно момент упустишь!
Николай Петрович так и не решил для себя, является ли общение с тонким миром причудой, но на всякий случай принял независимый вид.
- Может, очистимся перед разговором с духами? - спросил он.
- Предлагаешь слабительное принять? Я готов, если надо! - пошутил Семен.
- Смотрите на ему, нашел дураки, - расхохотался Каржавин, - как ты это себе представляешь? Касторку внутрь, и все дружно в один туалет?
- А почему бы и нет? Одной болезнью всегда веселее болеть!
- Да я ж чистейшую, как слеза, имел в виду.
- А-а, - в наигранном изумлении округлил глаза Семен, - это хорошая мысль... Наверно, стоит тяпнуть для храбрости...
- Дамы, не возражаете?
- Возражаем, - отрезала Люба.
- Ну, хоть помечтать-то разрешите, как мечтали три мышки в анекдоте...
- А как они мечтали?
- Одна говорила: «Давайте выпьем по рюмочке и споем». Вторая возразила: «Лучше выпьем по две и станцуем». А третья была круче всех, поэтому заявила: «Выпьем по три и пойдем бить морду коту»!
- Да ну вас, в самом деле, где я вам сейчас кота найду? – с серьезным видом проворчала Люба, - вникайте в себя, настраивайтесь на «вести с небес», сортируйте мысли и вопросы, которые вас волнуют, и оставьте ваше фанфаронство.
- А мы неисправимые «фанфаристы», - Каржавин, внимательно наблюдал за действиями Аллы. Она приготовила лист ватмана, начертила круг, разделила круг на четыре сектора по принципу: север - юг, запад - восток. На «севере» поместила слово «да», на «юге» - «нет». На «западе» вписала все буквы алфавита, на «востоке» - цифры. Принесла из кухни блюдце, перевернула его донышком вверх, нарисовала маркером на донышке стрелку и сказала: - «Готово».
- Интересные картинки, - восхитился Семен.
- И что теперь? - поинтересовался Каржавин.
- А теперь приложите по два пальца обеих рук на блюдце.
Все встали вокруг стола и положили пальцы на донышко.
- Будем ждать, когда энергия наших рук заставит блюдце двигаться, - пояснила Алла. Затихли. Николай Петрович смотрел на блюдце с иронией, Люба с интере-сом, Семен – серьезно. Хозяйка - снисходительно и грустно, как человек, знающий, куда ведет это неосторожное подключение к запредельному. Каждый может наделать глупостей, узнав, например, свое не очень «прекрасное далеко». А судьба все равно приведет его туда, где он должен исполнить предначертанное.
Блюдце дрогнуло, сдвинулось с места и стало вращаться, сначала медленно, по-том все быстрее, набирая обороты. В его вращении была какая-то бессмыслен-ность, какое-то хаотическое метание по углам. Всем участникам приходилось вытягивать руки, чтобы удержать их на поверхности блюдца.
- Ну, вы и мастер, Алла Сергеевна, - выдохнул Семен, - как по нотам нас разыгрываете!
- Ничуть, смотрите, я убрала руки, - блюдце все так же стремительно враща-лось.
- Это, наверное, Люба ему ускорение придает, - философски заметил Николай Петрович, - вы сговорились...
- Да вы что? - возмутилась Люба, - я тоже не верю, что оно само ходит.
- Тут не механическая раскачка, мне кажется, блюдце нами управляет, - вдруг заметил Семен, поверив в какие-то таинственные силы.
- Вы за чистоту эксперимента? - усмехнулась Алла, - отнимите руки, только все сразу.
Команда была выполнена. Блюдце еще бегало по кругу, но уже сбивалось с темпа, и постепенно замедляло бег. Алла опять опустила пальцы на блюдце. Все сделали то же самое.
- Теперь верите? Без веры никак нельзя, иначе духи умерших не будут отве-чать.
- А как с ними разговаривать? - Семен моргнул глазами на потолок.
- Надо вызвать дух какого-нибудь великого человека, демиурга, и задать ему вопрос, хочет ли он общаться с нами? - объяснила Алла.
- Можно, я дух Пушкина вызову? - спросила Люба.
- Бессмысленная затея. В прошлом году было модным повторять его имя всуе. Переключала каналы и все время натыкалась на сентиментальные разговоры о его гении. ДО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ПУШКИНА ОСТАЛОСЬ 142 ДНЯ, 141 ДЕНЬ! Его дух устал от нашего идиотизма. Думаю, он пошлет нас подальше...
- Может быть, с нами вообще никто не захочет общаться? - засомневался Се-мен.
- Ну, почему же? Надо обратиться к кому-нибудь не так затюканому «светлой памятью народа», чье мнение или совет был бы интересен.
- Давайте вызовем дух «глашатая революции» Луначарского, он, говорят, был большой эрудит....
- Никаких «глашатаев»...
Неожиданно раздался звонок в дверь. Алла Сергеевна оторвалась от блюдца и направила свой взгляд через стену комнаты на закрытую дверь, пытаясь развить в себе дар ясновидения, но, ни импульсов, ни реминисценций в мозгу не возникало.
- Вот вам и кот, - засмеялся Каржавин.
- Кого это черт принес? - удивился Семен, - уж не Прасковью ли Петровну? Кстати, она нас видела, когда мы сюда шли.
- Ну, что? Открывать дверь этой неутомимой труженице, нашей олимпийской надежде? - спросила Алла у приунывших коллег.
- Придется, - вздохнула Люба, - из всех окон льется свет, сразу видно - здесь праздник...
- А кульминация праздника стоит за дверью, - вздохнул Николай Петрович и приготовился к «радостной» встрече.
Алла Сергеевна пошла открывать. Распахнула дверь и, что называется, «выру-билась в полете». На пороге стоял сосед Паша. Чисто выбритый, помытый и по-стриженный, в джинсовом костюме, который очень шел к его серым глазам. Три часа назад, с бородой и патлами, это был человек в состоянии глубокой запущен-ности, а теперь - со стрижкой и без бороды - просто Ален Делон. Он смотрел на нее искрящимися глазами, протягивая красную розу на длинном стебле. Алла Сер-геевна, загипнотизированная его новым обликом, потеряла дар речи:
- Т-ты ч-чего, Паша? За что этот грант? Why on earth? С какой стати? – спохва-тившись, перевела она.
- Это вам, Алла Сергеевна, за вашу снисходительность к моим порокам, за ва-ше терпение, за заботу о моей грешной душе. Вы меня, можно сказать, родили за-ново. И, как всякой матери, конечно, в переносном смысле этого слова – он на-гнулся и поцеловал ей руку, - вам это стоило определенных душевных мук. Поэтому перед лицом ваших товарищей я торжественно обещаю, что больше не буду расстраивать вас никогда!
- Ты преувеличиваешь, Паша. У меня своих проблем хватает. Честное слово, мне о твоих думать некогда было, - не совсем уверенно произнесла Алла.
- Вы себя еще не знаете, не анализировали свое подсознание. А именно оно заставляло вас поступать определенным образом. Благодаря вашей тактичности, я почувствовал, какой свиньей был. Ваша проницательность помогла мне заглянуть в глубины своей души. Я понял, что зря боялся того, что взывало во мне, что му-чилось и толкалось внутри, ища выхода, - Павел произносил эти слова с улыбкой, по-казывая, что не надо к ним относиться всерьез. - Прочитайте вот это, - он протянул ей папку, и сверху, как восклицательный знак, положил красную розу.
- Что это?
- Рассказ. Называется «Одиночество».
- ?
Из комнаты раздались возгласы:
- Алла Сергеевна, вы скоро?
- Проходи, - помедлив, сказала она, - гостем будешь.
Глаза Павла заискрились восторгом, он никогда не был здесь в роли гостя. Новые перспективы радовали его.
- Это Павел, мой сосед, а это мои коллеги по работе, - представила хозяйка присутствующих друг другу.
- У нас кворум, - недовольно буркнул Николай Петрович.
- Что вы тут делаете? - бросив взгляд на стол, заинтересовался Павел.
- А через речку, мальчик, прыгаем, - невозмутимо отпарировал Каржавин.
- Ну, зачем вы так? - укоризненно посмотрела на него Люба и, обратившись к Паше, спросила:
- Хотите узнать, что ждет вас впереди?
- Экклезиаст сказал: «все суета сует и томление духа».
- И вечный бой, покой нам только снится, - вставил Семен, - хотя это, кажется, из другой оперы....
- Верно, подхватил Паша, - вечный бой! А все потому, что отдыхать не умеем. Нам почему-то стыдно просто созерцать жизнь, наслаждаться книгой или природой. Вдруг подумают, что мы бездельники. Вот и суетятся люди, доказывая себе и окружающим, что им очень некогда. А некоторые, когда остаются наедине с собой, то просто пугаются своей пустоты и прожигают жизнь, чтобы от скуки не повеситься, - он подошел к дивану, сел на него и продолжил: - Читал я книгу одного ученого - кришнаита, «Наука самосознания» называется, так он говорит, что смысл жизни в наслаждении. Но вместо того, чтобы наслаждаться, человек ведет борьбу за существование. Наслаждаться может лишь тот, кто построит свою жизнь на духовной основе. Такой вот нематериальный гедонизм. Чтобы следовать ему - совсем не надо много денег...
- Деньги нужны, чтобы о них не думать, - возразил Николай Петрович.
- Все материальное лишь призрачное счастье, чем больше мы гонимся за этим счастьем, тем больше возникает проблем, - улыбнулся Павел.
- Как это? – поинтересовался Семен.
- А так. Если у вас есть машина, то возникает проблема ремонта, гаража, хо-рошей дороги и так далее.
- Так вы что, против урбанизации? – спросил Николай Петрович, посмотрев на Павла, как на врага народа.
- Урбанизация не может быть бесконечной. В попытке создать какие-либо удобства, мы создаем дополнительные неудобства. К примеру: полет из Москвы до Ярославля займет меньше часа, но в аэропорт будем добираться гораздо дольше. Автомобиль придумали, чтобы сократить расстояние и время, но попробуйте в час «пик» проехать по городу, вы потеряете очень много времени, а если весь город сядет в автомобили, чтобы быстрее добраться, вы не уедете никуда. Будут пробле-мы на перекрестках.
Алла молчала. Она увидела Павла совсем другим. - «А ведь он ничего. Внешне – даже интеллигентный. Кажется, начитанный, неординарно мыслящий, с ясными глазами, несмотря на дурные привычки. Стройный, как юноша. Наверно, нежный», - подумала она и покраснела. Она любила нежных мужчин, так приятно было им подчиняться! В таком случае каждый получал то, что хотел.
- Ну, до этой мало научной фантастики нам, сермяжным, еще далеко. Наш удел - ходить пешком и созерцать свои изношенные ботинки, - сердито оборвал Павла Николай Петрович. - Моя старая машина развалилась по известным причи-нам, а на новую пока нет денег. Я не уверен, что жизнь изменится в ближайшие пять лет, так что проблемы на перекрестках не про нас.
- Очень хорошо, Вы уже на пути к наслаждению, - Павел произнес это с улыб-кой, и все поняли, что он разыгрывал их.
Алла Сергеевна поставила розу в хрустальную вазу. Роза смотрелась царст-венно. В повисшей тишине все вдруг вспомнили, зачем собрались. Люба махнула рукой, приглашая к столу.
- Опять настраиваться надо, - проворчала она.
- Все-таки, спиритизм? - удивился Павел, подняв левую бровь.
- Ага, - подтвердил Семен.
- Можно, я рискну? Первопроходцам труднее! - Павел быстро подошел к столу. Мужчины удивленно расступились. Он опустил пальцы на блюдце, подчинился его вращательному ритму и задумался. Собравшиеся, уступив первенство наглому соседу Аллы Сергеевны, ждали, что будет дальше. Павел неожиданно вызвал дух Киплинга и задал вопрос:
- Верную ли я выбрал дорогу?
Блюдце, вращаясь, развернулось стрелкой к буквам. В его движении появи-лась размеренность. Оно останавливалось у определенной буквы, из букв составля-лось слово. Из слов складывалось предложение, Павел озвучил его вслух, чтобы осмыслить: «САМАЯ ДЛИННАЯ ДОРОГА – К СЕБЕ».
- Спасибо, Редъярд, я все понял, - Паша перевел дух: - Кто следующий?
Следующим захотел стать Семен Федорович. Дух предсказал ему, что он БУДЕТ ДВАЖДЫ ЖЕНАТ.
- Не может быть, - запечалился Семен. Он привык к жене, и ничего не хотел менять в своей жизни. «Очень может быть», - подумала Алла, но не стала пояснять свои мысли вслух. Могло случиться так, как случилось с ее подругой. Муж подруги неожиданно умер, она поплакала, однако, через некоторое время встретила другого человека, и вновь вышла замуж.
Как бы то ни было, предсказание совсем не радовало Семена.
Люба захотела узнать, будет ли успешной предпринимательская деятельность мужа.
«ПОСТАВИТ НА КАРТУ ВСЕ», - прочитала она ответ.
- Это я и так знаю, а что будет потом?
«ПРОИГРАЕТ», - начертило блюдце.
- Что за черт, одни гадости, - рассердилась Люба, - давайте вы, Николай Пет-рович. Каржавин лукаво взглянул на хозяйку и в свою очередь спросил:
- Любит ли меня женщина, что стоит рядом?
ВАС ЛЮБИТ ДРУГАЯ, - был ему ответ....
Пришла очередь Аллы. Алла вопросов задавать не хотела. Раздумала. Ощуще-ние, что все изменится в ее жизни именно в этот вечер, появилось у нее, когда в дверь позвонил Павел. Откуда возникло это чувство, объяснить было невозможно. Про-сто так бывает. Она поняла, что Павел ее крест и судьба. Он сегодня останется у нее. Она будет поить его чаем. Затем откроет папку и прочтет рассказ. Удивится таланту, похвалит его (почему- то она знала об этом наверняка), он нежно и благо-дарно поцелует ей руку, потом пальцы. Каждый пальчик отдельно. У нее от вос-торга остановится сердце в груди. А потом они будут любить друг друга... Она вспомнила свою молодость, гадание у черноглазой подружки. Вот откуда жила в ней уверенность, что ее судьба – впереди. Но то, что судьбой окажется сосед Павел, в голову не приходило. Теперь она поняла смысл того прежнего предсказания, казавшегося шифром, от которого потерян ключ: ТВОЕ НАЗНАЧЕНИЕ - ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ, КОТОРАЯ РЯДОМ. Ей все стало ясно.
- А я свою судьбу наизусть знаю, - сказала она друзьям.
Гости засобирались домой. Павел вопросительно смотрел на нее.
- Проводим народ до угла? - спросила Алла. Она обратилась к нему так, словно он уже давно был ее другом.
- Я сейчас, только куртку накину, - весело ответил он и побежал к себе.
Николай Петрович был грустен. Из рук ускользал журавль, а синица вот-вот должна была прилететь из Москвы.
Семен обдумывал предсказание. Он решил, что самое лучшее в его положении - глаз не поднимать на женщин, дабы избежать подножки судьбы. Он не учел одного важного момента, что его жена по отношению к противоположному полу такой клятвы не давала.
Люба, предупрежденная об опасности потерять все, во что они с мужем вло-жили деньги, подумала: - «черт с ним, если надежды на богатую жизнь не оправдают-ся, главное, чтобы муж был жив, чтобы сын рос умным. Не жили в достатке - не стоит и привыкать»!
Алла и Павел, взявшись за руки, спустились за своими гостями вниз по лест-нице, Лифт, как всегда, не работал. Увлеченные друг другом, они не замечали от-вратительных рисунков на стенах и народного поэтического творчества, вроде этой, писанной хореем, частушки: Если ты посрал, зараза, – дерни ручку унитаза!
Совет, в общем-то, был не так уж плох.
На улице бесновался ветер, падал зарядами неритмичный снег. Под фонарем, напротив подъезда Аллы, стояла застывшая, как памятник, Прасковья Петровна, по-хожая на снежную бабу. Увидев Николая Петровича, она скривила губы, пытаясь заплакать, но слезы замерзли, а губы не подчинялись ей. Она собрала всю свою волю в кулак и произнесла:
- Мне нужно немедленно объясниться с вами.
- Вы что, простояли здесь целый вечер? - спросил ее Каржавин, отставая от компании. Отряд сделал вид, что «не заметил» потери бойца.
- Да, стояла и ждала вас. Не могла же я пойти к этой женщине? – с пафосом произнесла Соломатина. - Мы с ней находимся в состоянии войны. Я чувствую, вы отдаляетесь, вас увлекла эта рыжая бестия, поэтому я решила, что сегодня скажу вам все…
- Вас-то это почему волнует? – удивился Каржавин.
Прасковья Петровна посмотрела на него скорбными глазами и покачала го-ловой:
- Делаете вид, что не понимаете? Или забыли? Ведь это же было, было! Вы расточали мне комплименты. Мне, которая устала ждать радостей, которая поте-ряла на Севере здоровье, молодость и красоту. Вы вселили в меня надежду, обольщали меня в танце. Я поверила вам! Думаю, что, как честный человек, вы должны на мне жениться.
Из-за снежной тучки вдруг выглянул молодой месяц. Он корчил Каржавину рожки.
- Но я, в некотором роде, женат, - сказал Николай Петрович, и сам удивился. Прозвучало это как цитата из старомодного романа. Но он, понимая, что должен за-щищаться, продолжил: - да и вы, мне кажется, не свободны. Верно?
Каржавин вспомнил, что ситуация, к которой склоняет его Прасковья, по-французски называется адюльтер. К чему пришло на ум это странное слово? Такое неле-пое по отношению к снежной бабе, что стояла рядом.
- Мы все устроим, если Вы согласны... не бойтесь перемен, - она схватила его руку и, всхлипывая, прижала ее к груди.
Николай Петрович почувствовал себя несчастным. Он тоскливо посмотрел вслед удаляющимся друзьям. «Опереточная ситуация, кошмар просто», - подумал он, высвобождая руку из объятий Соломатиной. Она же, зациклившись на своем, про-должала:
- Каржавин, не беспокойтесь, мы с «мальчиком» в гражданском браке живем, без штампа в паспорте. С этой стороны проблем не будет, я просто предложу ему переехать к матери. А вы можете переехать ко мне. Клянусь, я буду любить вас, буду за вами ухаживать, создам такие условия, что вы никогда не пожалеете об этом...
Молодой месяц опять спрятался в тучку, словно кутаясь от холода в белую и мягкую вату. Из тучки повалили снежинки, холодные и безучастные. Они мелька-ли, как маленькие белые бабочки, танцевали какой-то таинственный танец и устав, оседали на шапках и плечах людей...
«Это уже не эмоции, это диагноз» - испугался Каржавин, холодея от будущего, которое бесцеремонно стучалось к нему. Ему было жаль эту тронувшуюся умом от любви женщину. Последний каприз бывает самым неожиданным и необъяснимым. Что-то глубоко законсервированное с самых юных лет встрепенулось в уставшей душе не очень счастливой и, в общем-то, не очень толковой Прасковьи Петровны. Встрепенулось и заставило ее делать глупости. Любовная вспышка факелом освятила унылую, полную каких-то никчемных и суетных дел, жизнь. Прошлое показалось ей пошлым, скучным, обидным. Обидным, потому, что долгие годы в сердце была пустота. И вот сейчас, когда она поняла, ради чего стоит жить, она всю свою энергию направила на достижение этой цели. Кто при этом будет ушиблен, растоптан, раздавлен - ее совсем не волновало. Одержимость, с которой она была готова выгнать из дома опостылевшего больного мужа, поразила Каржавина. Он вспомнил свою жену, уехавшую в командировку, и подумал: а могла бы она вот так же потерять голову, и с легкостью, как какую-то старую ненужную вещь, бросить его? Если еще вчера ему казалось, что с верностью жены все в порядке, ведь не зря же она его так стережет, то теперь он не был уверен в этом.
- Давайте отложим наш разговор на более подходящее время, - сказал он Со-ломатиной, - вы замерзли, вам срочно нужно согреться. Боюсь, что простудитесь. Пойдемте, я провожу вас....
Он взял покорную, притихшую Соломатину под руку и повел прочь от подъезда Аллы Сергеевны. Соломатина съежилась от холода и почти повисла сво-им грузным телом на руке Николая Петровича. Видимо, у нее уже не было сил разговаривать, она лишь время от времени умоляюще и жалко поглядывала на своего спутника, ожидая, что он прижмет ее руку к себе, или хоть каким-то образом даст понять, что она не безразлична ему. Но Каржавин никакой такой прыти не проявлял, а шел, мечтая только об одном - скорей сдать «в бюро находок» потерявшуюся особу. У дверей ее дома они остановились. Соломатина, все так же цеплялась за него, боясь отпустить. Наконец она разжала губы:
- Скажите что, что мне делать?
- Что я вам скажу? Мне очень жаль...
- Как мне жить дальше? Я без вас не могу...
- Мы же каждый день видимся на работе.
- Но я хочу принадлежать вам!
- А если мне это совсем не нужно?
- Вы - ужасный человек! - крикнула она, и, всхлипывая, скрылась в подъезде.
Каржавин не подозревал, что отвергнутая женщина - СТРАШНЕЕ ДИНАМИТА.
Алла открыла глаза и потянулась к шнурку настенной лампы, чтобы зажечь свет. За окном было темно, несмотря на позднее утро. Рядом, свернувшись клуб-ком, как маленький ребенок, совсем неслышно спал Павел. Алла даже прислуша-лась, не умер ли он? Но, приподнявшись на локтях, успокоилась, увидев его лицо. Павел дышал тихо и ровно, чему-то улыбаясь во сне.
Она дотянулась до халатика, висевшего на спинке стула, и ногами нащупала разбросанные по углам у кровати комнатные тапочки.
- Не уходи, - услышала она голос Павла. Он взял ее за руку, удерживая, - без тебя мне нечем будет дышать....
- А со мной?
- А с тобой я задыхаюсь от нежности...
- Значит, выбора у тебя нет. Так и так умирать! - пошутила она.
- Выбор есть. Помнишь: с любимыми не расставайтесь...
- Мне надо. Я сейчас приду, не капризничай, - поцеловала она его, но почему-то было приятно, что он «капризничал». Алла, человек вполне решительный, смелый в критические минуты, и в состоянии взаимодействия с противоположным полом ощущала недостаток той мягкости и нежности, которыми с избытком обладал Па-вел. Ее «центробежному» характеру отвечало поклонение и рыцарское служение Павла. В конце концов, люди, стесняющие твою свободу, совершенствуют твой характер, делая его более гибким. Она почувствовала признательность к Павлу за то, что он ей открыл ее самое.
Внезапное вчерашнее появление соседа на пороге ее квартиры нарушило от-лаженную и упорядоченную жизнь, спутало привычное течение времени, разорвало и ту тонкую ниточку, которая недавно протянулась между ней и Николаем Петро-вичем. Всего несколько дней назад она была готова к небольшому приключению, а те-перь эта ниточка казалась энергетическим шнуром, через который ею чуть не воспользовался чужой. Этот шнур мгновенно был разрушен появлением Павла. В глазах соседа Алла увидела такое, отчего как в молодости защемило и забухало сердце; такое, что бывает только во сне: необъяснимое ощущение восторга, фан-тасмагорическое соединение яви и самых сладких галлюцинаций. А эта его не-обыкновенная нежность прикосновений, от которой подкашиваются ноги, и тяжелеет внизу живота. Алла оказалась совершенно незащищенной, как та крепость, ворота которой внутренние враги с коварной надеждой открыли ночью настежь.
Проводив гостей, Алла с Павлом вернулись в ее квартиру. Все, что потом случилось, произошло гораздо проще, чем представляла себе Алла. Перешагнув по-рог, они посмотрели друг на друга и обнялись, как давно не видевшиеся влюбленные. Поцелуй Павла вызвал у Аллы легкое головокружение, отчего она стала оседать в его руках, он отнес ее на постель. Чтобы облегчить ей дыхание, Павел расстегнул кофточку и захлестнулся жалостью, увидев шов от давнишней операции, идущий от солнечного сплетения до пупка. Он нежно прикоснулся губами к тонкой белой линии, чем, в свою очередь растрогал Аллу. Этот шов видели все любившие ее мужчины, но никто, кроме Павла, не выразил такой непосредственной реакции, которую обнаружил он, представив себе ее прошлую боль.
Павел как-то очень естественно стал раздевать ее дальше: медленно снял с нее колготки и то, что было под ними, потом легчайшим массажем ступней и пальцев ног, довел Аллу до экстаза. Она и не подозревала, что там имеются силь-нейшие эротические точки. Ей уже нестерпимо хотелось, чтобы он немедленно овладел ею. Неиссякаемая нежность и ласка, с которой Павел прикасался к чув-ствительным зонам ее тела, повергли Аллу в незнакомую ей до этого дня истому. Всю ночь она была пластилином в руках страстного и неутомимого Павла. Заснули уже под утро, но и во сне, казалось Алле, шел обмен их биополями.
- Иди ко мне, - прошептал Павел вернувшейся Алле.
- Я и так на десять процентов отработала больше своей мощности.
- Сейчас у тебя откроется второе дыхание, - засмеялся он и закрыл ей рот поцелуем.
«Как хорошо, что уже каникулы, что не надо идти на уроки», - подумала она. В это мгновение ей захотелось оказаться с Павлом на необитаемом острове. Поцелуй Павла снова вызвал у нее нестерпимое желание. Она забыла о школе, старшеклассниках, зиме за окном и чувствовала только его горячее дыхание и нежные руки, от прикосновения которых кожа покрывалась пупырышками, как в детстве после купания.
Через час, приняв душ, и приведя себя в относительный порядок, Алла прошла на кухню. Открыла холодильник, задумалась, чем бы им позавтракать. Кста-ти, а что ест Павел?
- Чего нам больше хочется, севрюжины с хреном или конституции? - проци-тировала она чеховский афоризм.
- Нам хочется контрибуции, - ответил ей Павел.
- Однако!
- Дань с побежденного - законное право.
- Ты просто оккупант! Могу предложить горячий кофе и наше радушие, - улыб-нулась она, шутливо разведя руками.
- Подожди, я сейчас, - вдруг вспомнил о чем-то Павел и выскользнул за дверь. Появился через несколько минут, свежий, благоухающий, с тарелкой в руке.
- Что это?
- Это язык заливной, холодный.
- Откуда?
- Сам вчера старался.
- Так, так... ты еще и повар?
- Я многое умею. В экспедициях научился костер разжигать, когда спички намокли, суп из топора варить...
- Но не язык же заливной?
- Это ерунда - прикладное искусство к пшенной каше с тушенкой.
- Не скажи, для меня это высший пилотаж, обычно я в справочник по до-машнему хозяйству заглядываю.
- Ничего, я еще многому тебя научу, - хитро подмигнул он ей и спросил: - Какие у нас планы на сегодня?
- Надо подумать.
- Раз.
- Что раз?
- Подумать – это раз.
- Сочинить для новогодней вечеринки поздравления ...
- Два.
- Решить, брать тебя завтра с собой, иль не брать...
- Это главное, с этого надо начать! – утвердил Павел.
- Иванов, мало того, что ты пьяница, ты еще и большой нахал!
- Ну, что я большой нахал, это принимаю без возражений, а что пьяница - наговариваете вы на меня, Алла Сергеевна.
- А как же твои алкогольные подвиги?
- Непризнанный актерский талант. Олег Табаков местного разлива. Я не знал, с какой стороны к тебе подойти, на какой козе подъехать!
- То есть?
- Ты же в упор меня не видела! Пришлось разыгрывать спектакль: бутылка пива в горло, волосы в художественном беспорядке, глаза безумные и звонок в дверь.
- Ну, ты даешь, Айванов, - произнесла Алла его фамилию на английский манер.
- Помнишь, когда вы въехали в эту квартиру, я пацаном еще был?
- Не помню.
- Естественно. Лет семнадцать прошло. У тебя тогда с Глебом проблемы начались. Ты ходила потерянная. Когда мы встречались на лестнице, или в кори-доре - равнодушно бросала мне «добрый день», а я, как дурак, ночами не спал, от встречи с тобой меня то в жар, то в холод кидало... Ты не обращала на меня ника-кого внимания. Пришел срок - я ушел в армию, потом учился в Ленинградском Гор-ном институте. Экспедиции, командировки, работа, в общем, забыл тебя. Родители на пенсию вышли, в Новгород уехали, мне, стало быть, квартиру оставили. Я не-сколько лет думал, переезжать на Север или нет? Пока думал, один раз, для экс-перимента, даже женился...
- И чем закончился эксперимент?
- Разошлись по добру по здорову. Чужие мы друг другу были. Нечестно жить вместе, когда в душе ничего не трепещет! Это одиночество вдвоем. Лучше уж так, без обещаний, на европейский манер: встречи по обоюдному согласию и желанию. Желание пропало - и разбежались!
- И сейчас так же? - спросила она.
- Сейчас? – он задумался. - Нельзя желать того, чего не знаешь. Я тебя немно-го изучил: тебя манит невозможное. Чтобы ты стала меня в толпе других заме-чать, пришлось выделяться «лица не общим выраженьем».
- Это как раз общее выражение лица половины русских мужиков, кстати, не лучшей половины, - усмехнулась Алла.
- А я все-таки выиграл: - удивил тебя!
- Сдаюсь, ты и впрямь удивил меня, - Алла достала сливки, сахар, разлила по чашкам кофе и продекламировала: - Когда проходят дни запоя, мой друг причесан и по-брит, и о высоком говорит. Не мог придумать повод поприличнее, чтобы очаровать меня?
- Не мог, - сказал Павел, принимая из рук ее чашку, - это самый лучший повод. Подумай сама, зачем бы я к тебе пришел? Повода не было. А так - двадцать руб-лей занять, чем не повод? – засмеялся он.
Спустя полчаса они закончили с завтраком. Алла встала из-за стола, но сосед не дал ей возможности проявить хозяйственность, собрал посуду, отнес в раковину, пере-мыл чашки-тарелки и поставил в сушильный шкаф. Сделал работу легко, непринуж-денно, с пионерским задором. «Не поддамся», - подумала Алла, - слишком уж все стремительно развивается и слишком все хорошо».
- По-моему, я заслужил скромный гонорар, - словно прочитал ее мысли Павел.
- Тс-с-с, - приложила она палец к его губам, - на сегодня хватит дуэлей, а то я скоро превращусь в скелет, обтянутый брезентом.
- Ну, это произойдет не так уж скоро, судя по твоим окружностям.
- Айванов, пора делом заниматься, - строго произнесла она.
- Да, «жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно»…
- Мучительно больно лучше не жить!
- Жизнь вообще вредна для здоровья.
- Верно, один польский режиссер считает, что это смертельная болезнь, пере-дающаяся половым путем.
- Умирают не от болезни, умирают от злодеев в белых халатах. Хочешь, исто-рию расскажу?
- Про тебя?
- Про меня. Несколько лет назад, я в отпуске познакомился с девушкой. Сим-патичная такая, с ямочками на щечках, блондинка. Джентльмены предпочитают блондинок! По обоюдному согласию стали встречаться. Цветы, кафе, прогулки. Она работала в областной больнице хирургом. Каждый день я ждал ее вечером после рабо-ты. За три дня до отъезда в экспедицию рискнул - сделал ей предложение. Думал, отка-жет, и я уеду, печальный, работой буду заглушать тоску. Блондинка почему-то не отказала. Пошли в ЗАГС, зарегистрировались, поехали к ней. Выпили шампанского, потянулись друг к другу. Она расстелила постель. Я так долго ждал этого счастья, что мгновенно разделся, нырнул под одеяло, стал нежно ее гладить, а она мне:
- Скажи, что я проститутка...
- Зачем? - удивился я.
- Ну, скажи, что я ****ь, скажи!
- Я не могу тебе этого сказать, ты же не такая, - считая все шуткой, ответил я.
- Ударь меня, скажи, что я дрянь!
- Зачем тебе это?- я уже сердился.
- Ударь! Избей меня, я плохая! – стонала она. Некоторое время я смотрел на все это как на спектакль, потом решил прекратить истерику и в шутку слегка хлестнул ее по щеке, чтобы успокоить.
- Еще! Прошу тебя! Сильнее ударь! Сделай мне больно! – уже почти вопила она. Я просто не знал, что делать? Было какое-то отвращение к себе, к дурацким обстоя-тельствам. Я чувствовал, что оказался в ловушке. Мне было непривычно и неприятно бить женщину, но я уже разозлился, и довольно сильно ударил ее. Она облегченно всхлипнула, стала исступленно целовать мои ступни, колени, поднимаясь все вы-ше. После, счастливая и утомленная, произнесла страшную фразу: «Смотри, муж, не попадайся мне на операционном столе»! Вот, почему я врачей до ужаса боюсь, - закон-чил Павел.
- Зачем ты все это рассказал? К чему эта оскорбляющая откровенность? - оби-делась Алла.
- Зачем? Наверно, в приступе дурной правды... Хотел, чтобы между нами не было недоговоренностей, - Павел взглянул на Аллу и упрямо продолжил, - униженный, раздавленный, психологически растоптанный этой женщиной, я уехал в экспедицию, а по возвращению - подал на развод. Привязывать ее к кровати и хлестать плеткой - это не по мне. С тех пор не знакомлюсь с блондинками.
- Рада за тебя, что ты так успешно обороняешься, - Алла стала бессмыслен-но переставлять чашки в шкафу. Повисла пауза. Павел взглянул на нее:
- Ты что, ревнуешь? - удивился он, - я про твоих поклонников все знаю, с каждым лично здоровался в коридоре, а иногда и воспитательные беседы прово-дил. Если кто-нибудь из них внезапно забывал к тебе дорогу – это моя работа. Прости, что не оправдал ожиданий.
Алла грустно улыбнулась.
- Ладно, - вздохнула она, изгоняя из сердца неприятное чувство, - забудем. Ска-жи, как часто встречаются подобные женщины?
- Гораздо чаще, чем можно было бы предположить. Замечала, что некоторые дамы с синяками под глазом ходят? Значит, ощущают в этом потребность. Они испытывают оргазм только тогда, когда их бьют. А великие тираны болеют этим пороком чаще других. Вот, Гитлер, например: чем больше людей посылал на смерть, тем большего унижения желал от женщин.
- Чудовищно! Ведь это извращение?
- Не знаю. Остроумный еврей И.Губерман в четырех строчках выразил свой взгляд на этот вопрос:
Любым любовным совмещениям
Даны, и дух и содержание,
и к сексуальным извращениям
я отношу лишь воздержание.
- Смешно!
- Именно.
Павел неожиданно поднял подвижную левую бровь, стал серьезным, сжал ее руку в своей и сказал:
- Выходи за меня замуж.
Она внимательно посмотрела на него, почему-то удивилась.
- Зачем тебе это нужно? Разве так, как сейчас - плохо?
Павел не мог объяснить ей, зачем это ему нужно. Он просто знал, что это – нуж-но, это - навсегда. Она же растерянно подумала, что совершенно не готова менять свои привычки. Что-то удерживало ее. Скорее всего, страх, что из этого опять ничего не получится. Вслух произнесла:
- Говорят, брак - это панихида по любви, единственное легальное рабство! Не за-бывай, я старше тебя, у меня, возможно, скоро будут внуки, ты готов к тому, что я буду делить тебя еще с кем-то? Каждый из нас – сам себе режиссер! Придется трудно! Да я и не могу дать гарантии, что в любви и согласии проживу с тобой до смерт-ного часа, - она замолчала.
Павел разглядывал какую-то точку на скатерти и сосредоточенно обводил ее пальцем. Прошло несколько долгих минут. Алла чувствовала, он обижен. Ей было грустно, что вот на этом все и закончится. Сердце ее билось толчками, в душе посели-лась какая-то маята, какое-то несогласие с собой, неудобство. Наконец, до нее дошло, что она не верит сама себе, и тогда она сказала то, что говорить ему совсем не хотела:
- Знаешь, я именно о таком мужике всегда мечтала, мне легко с тобой, мне с тобой хорошо. У меня даже нет того обычного утреннего раздражения, которое бывает всегда, когда я не одна, - она ласково провела ладонью его по руке, как бы извиняясь за предыдущие слова, - но... я, ведь, не разведена с Глебом...
Павел оживился оттого, что она хоть как-то объяснила свой отказ. Причина, ока-зывается, не в нем. Причина – в бывшем муже.
- Он так давно исчез из твоей жизни, что можно было получить развод и без его заочного согласия.
- А зачем? Не видела в этом необходимости.
- Может, у него уже другая семья?
- Ну и что? В моей жизни это ничего не меняло, - Алла подошла к окну. На улице развиднелось. В густо - синем воздухе, пронизанном тусклым светом не-выключенных фонарей, колебался медленно падающий снег. По прогнозам, ожидался редкий безветренный день. Чахлое оголенное деревце под окном тихо застыло в безмолвии, протянув навстречу снежинкам тонкие черные руки. Алла подумала, что и она, как это деревце – беззащитна и одинока.
- Прости, - Алла перевела взгляд с улицы на Павла, - я, наверно, обидела тебя? Честное слово, не знаю, что делать с нашими обстоятельствами...
- Ты нужна мне. Я уже пробовал жить без тебя, ничего путного из этого не вышло. Давно ищу свое место в жизни, и все время замираю от страха, а вдруг оно окажется занятым? Хотелось бы верить, что ты мне не приснилась.
- Ну, зачем так печально? Здесь, - она сделала круг рукой, - твое место не заня-то. Может быть, мой дом и ждет хозяина, только я об этом не знаю. Все так неожиданно, - Алла опять замолчала. Павел ждал от нее решения, и это решение она должна была принять сейчас.
Утренние звуки за окном становились все громче. К хлебному киоску, что стоял во дворе, подъехала грузовая машина. Водитель начал выносить лотки со свежей выпечкой. Краснощекая молодая продавщица встретила парня на пороге улыбкой и прислонилась к косяку, пропуская его внутрь. Парень, как будто нечаянно, задел локтем грудь девушки. Продавщица хихикнула. Этим двум все было понятно. Алла отстраненно наблюдала за происходящим из окна, не двигаясь с места, словно пугаясь, что любой шаг в прямом, а не в переносном смысле станет неверным. Оставить все как прежде? Радоваться дальше своей независимости? Будет ли радовать ее эта независимость, если она отпустит Пав-ла? Она представила на минуту, как будет жить после разлуки с Павлом - сама себе хо-зяйка, сама себе умница и рукодельница. Сама себе и мужик и баба! Какой кошмар! Нет, отпустить Павла в его прежнюю жизнь она не могла. Ей пришли на ум слова старой пес-ни: «что-то теряем, а что-то находим». Не бывает два горошка на ложку. Она теряет свое самое главное завоевание – свободу. Но Бог дает ей за это ЛЮБОВЬ. Царский подарок, который не каждому дарит Господь. И она должна быть достойна этого подарка!
- Что ж, - тихо выдохнула Алла, - давай, попробуем, поживем вместе, – и сделала нерешительный шаг навстречу Павлу.
- Я дам тебе время поверить в меня, - Павел заключил Аллу в свои объятия.
- Обещай, если будут трудные минуты, отпускать меня зализывать раны на своей территории, - совсем смирилась с принятым ею решением Алла.
- Ну, уж нет! Завтра же пробиваю из своей спальни дверь в твою комнату, чтобы не ускользала от меня ни на минуту, - он опять схватил ее в охапку, и закружил.
- Не надо! С этим подождем, - засмеялась она. - Может, позвонить Дергачевым, чтобы новогодний междусобойчик устроить в нашем доме?
- Звони, я пошел к себе - готовить обед. Через час жду тебя - стол будет накрыт! Как - никак у нас сегодня праздник – помолвка. Завтра объявим это всем!- и он исчез, весело насвистывая какой-то марш.
Алла закрыла за ним дверь и прошла в комнату, к телефону. Странно, Лю-ба не позвонила до сих пор. Наверно не хочет мешать. (Отличается умом и сооб-разительностью). Она нажала кнопку радиотелефона, набрала номер подруги и приложила трубку к уху. Сигналы настойчиво пробивались в немой эфир. К теле-фону никто не подходил. Собравшись уже положить трубку на базу, Алла услышала голос Сашки, Любиного мужа:
- Але!
- Саша, это я, где пропадает подруга дней моих суровых?
- Она мертвая.
- Что?
- Мертвая, говорю.
- Надеюсь, не в буквальном смысле этого слова?
- Ну да. Поднять головы с перепоя не может.
- Сашка, я не причем. От меня она ушла относительно здоровой и трезвой. Интересно, где она наклюкалась?
- Где, где, в ночном клубе, е - мое...
- Одна?
- Со мной.
- Уф, отлегло. Конечно, тебе имидж «нового русского» надо поддерживать регу-лярными семейными выходами в питейные заведения. Консолидироваться вокруг себе подобных, чтобы знали в лицо.
- Какое там...
- Ничего, Сашок, тяжел крест, да надо несть. Когда подруга отлежится - пусть мне позвонит, не то проспит последние новости.
- Поднялась уже, сейчас подойдет.
- Алло, - раздался в трубке слабый голос, - я умираю... Меня всю трясет, как при церебральном параличе.
- Аспиринчик прими, свежего чайку выпей, это самые первые аварийно-предохранительные меры.
- Опохмелиться надо, - услышала Алла в трубке голос Сашки. Он предлагал то, что неоднократно проверил на собственном опыте.
- Пойду лучше под горячий душ, погреюсь, а то звезды в глазах, - возразила ему Люба.
- Чего вы вдруг разгулялись вчера?
- Мне стало жутко. Я почему-то поверила в то, что с нами случится. Этот прорыв тонкого мира, эти предупреждения ушедших гениев просто зловещи...
- Не бери в голову. Не зацикливайся! – Алла хотела перевести разговор в шутку, но раздумала, - я тоже трусиха, потому что не могу объяснить явления, с которыми сталкиваюсь. Мне все это странно. До сих пор не могу понять, с кем мы играем? Или кто играет с нами? Вот в чем вопрос. Лучше не знать, что тебя ждет. Уж будь, что будет. Это сигнальный флажок, за который НЕЛЬЗЯ. С меня достаточно первого предсказания. Я, оказывается, ДОЛЖНА ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ, КОТОРАЯ РЯДОМ. Гово-рила я тебе об этом?
- Не помню. Когда я Сашке о гадании рассказала - он надо мной посмеялся, ему- то на всех этих духов наплевать. Он в мистику не верит, может, это к лучше-му?
- Конечно, к лучшему. Забудь про мистику, чтобы не притягивать несчастья.
- Как твои дела, тебя можно поздравить с новой интрижкой?
- Это гораздо серьезнее, чем интрижка. Я вляпалась. Подробности потом.
- Противная, что за секрет?
- Верный секрет женских побед. Завтра поговорим. Ты сегодня воспринимать что-либо не в состоянии. Новогодняя вечеринка, с вашего позволения, переносится в наш с Павлом дом, в наше пространство любви. Спроси у Сашки, он не против?
- В ваше пространство любви-и? – удивленно протянула последнее слово Люба, потом решительно закончила, - Сашка обожает ходить к тебе в гости.
- Вот и хорошо!
- Господи, мне уже пора в школу. У моих «троглодитов» сегодня дискотека. Все, все, бегу в душ!
- Желаю удачи! - Алла положила трубку и задумалась. Жизнь от нее требовала ограничений свободы, перемены поведения, а также - ответственности за свой вы-бор. Надо было настраиваться на это триединство. «Весь мир построен на триадах», - вспомнила она слова своего учителя.
Стояние Соломатиной у стен крепости не прошло для нее даром. Приняв с горя пол-литра водочки, чтобы не простудиться вследствие героической осады подъ-езда Аллы Сергеевны, она ночью загибалась от боли в межлопаточной области и пра-вом плече. Видимо, для женщин кафедры физкультуры воспаление чего-либо становилось небесной карой. Мальчик вызвал ей «неотложку».
Назавтра факт этот Семена привел в умиление:
- Что, однако, зависть делает!
- Ты о чем? Думаешь, Прасковья от зависти к Любиным медицинским проце-дуриям заболела? - спросил его Каржавин.
- А-то как же? Устала она от никчемной беготни, отдохнуть захотелось. За-висть – сестра соревнования, если верить Пушкину.
Люба с удивлением развернулась к Семену, на минуту перестав растирать зве-нящие от боли виски:
- Откуда такое глубокое знание творчества Пушкина, специально готовился?
- Отнюдь! Анечка Гордеева часто это повторяет во время баскетбольных встреч. Так что, я поневоле усвоил.
- Сема, тут все гораздо хреновее, - хмыкнул Каржавин.
- По-моему, вы оба рехнулись, - поморщилась Люба, - какие могут быть шутки, если у Прасковьи проблемы со здоровьем?
- Кто ищет - тот всегда найдет, - пробурчал Николай Петрович.
- Я бы на вашем месте посочувствовала ей, она на жертвенник любви поло-жила все, что имела.
- Лучше мне посочувствуйте, что я буду делать, когда она поправится?
- Придется вернуть украденную вами драгоценность - ее сердце.
- Я не крал, привычки такой не имею.
- Тогда приготовьтесь к вечной дружбе с Прасковьей, другого выхода нет.
- Дружба возможна в том случае, когда другу от тебя ничего не нужно, а Прасковья хочет бурно-пламенной любви и, боюсь, лишит себя жизни, если я не сделаю того, чего она жаждет всем сердцем.
- А что ее муж? - спросил Семен.
- Объелся груш, - вздохнула Люба, - странно, в начале учебного года она но-силась со своими проблемами, как конь ретивый, вела нормальную бестолковую жизнь, обожала своего Мальчика, считала, что он - «утешительный приз» за ее жиз-ненные передряги, и совершенно не подозревала, что можно умирать от любви.
- Все-таки нельзя в ее возрасте читать любовные романы, путаница в голове получается, мешается сказка с былью, мерещатся рыцари - принцы, алые паруса и прочая романтическая чепуха, - продолжал свою линию Николай Петрович.
- А нам можно? – внимательно посмотрев на Каржавина, спросил Семен.
- Что можно?
- Ну, это... влюбляться...
- Можно. Нам все можно, только осторожно. У человека должен быть жиз-ненный опыт. Это не только умение работать, вести домашнее хозяйство, воспиты-вать детей, это и умение общаться с противоположным полом. Иначе таких дел натворишь! Что происходит с человеком, не имеющим опыта любви? Он видит интересный объект, влюбляется и сразу теряет голову, как наша Прасковья. И еще, кто чаще маячит перед несчастным, тот и становится объектом. А если бы Прас-ковья прошла школу кокетства и обольщения с молодости, она не ставила бы сей-час целью - обязательно женить на себе мужчину, который ей понравился. Мы бы вполне мирно разошлись.
- Ты так думаешь? – рассеянно оторвался Семен от графика каникулярных со-ревнований.
- - Я уверен в этом, - Каржавин, кажется, пытался объяснить что-то самому себе. - В сущности, никакого любовного опыта у Прасковьи нет. Из ее рассказов мы знаем, что первый раз она вышла замуж за своего тренера, сказалась привычка считать этого человека надеждой и опорой. Овдовев, она только проснулась для любви, но тут друзья познакомили ее с Мальчиком, который в свои сорок с лишним лет еще не был ни разу женат. Ей пришлось стать ему и женой и матерью. Таким образом, она сыграла в жизни только две роли: роль дочери-супруги и роль матери-супруги. И ни разу она не была возлюбленной. Но природа не терпит пустоты. Ее сердце заполнилось любовью так болезненно и глупо, так обнаженно и наивно, что в ее возрасте это уже просто так не проходит. Вот, почему я боюсь за ее здоровье.
- За здоровье Соломатиной, действительно, надо бояться. Ее же увезли в больницу с приступом, кажется - острый холецистит, - сказала Люба.
- Что, так серьезно?
- Мальчик мне позвонил, чтобы я начальство предупредила. Говорят, операция ей предстоит.
- Господи, такое счастье на Новый год, - покачал головой Семен, - лежать в больничной палате в отрыве от коллектива, не позавидуешь!
Люба подумала: в самом деле, оказаться сейчас в больнице - мало радости. Врачам, обычно, в такие праздники бывает не до больных. Они тоже хотят при-нять участие во всеобщем ликовании по поводу наступления последнего года двадца-того века.
В дверь, как обычно, без стука просунулась голова Ани Гордеевой. Она оглядела присутствующих и официально доложила:
- Семен Федорович, вас к телефону!
- А - а, спасибо, Аня, я сейчас.
Аня застыла в дверях как телохранитель, намереваясь сопровождать Семена до учительской.
- Подождите, я с вами, - Люба поднялась с дивана, - пойду, поищу в учи-тельской аспиринчик.
Семен провел рукой по короткой стрижке, развернул плечи, оттопырил лок-ти калачиком и гордо произнес:
- Ну, пошли, дамы.
- Детский юмористический журнал «Ералаш», - хмыкнула Люба, цепляясь за его локоть с правой стороны.
Учительская считалась территорией молодых. «Заслуженные» и «уважаемые» учителя обычно не покидали своих лаборантских. Там они проверяли тетради, за-полняли дневники и журналы, отчитывали двоечников, пили чай, уходили в себя; медитировали под портретами великих ученых, абстрагируясь от шума школьных коридоров, чтобы восстановиться к следующему уроку. Молодые учителя в этом не нуждались. Они хотели общения. Во время школьных перемен, или «окон» в рас-писании, молодежь собиралась в мрачноватой, из-за черных кожаных диванов и черных столов, учительской. Им хотелось знать последние новости из жизни мест-ной элиты - депутатов, банковских служащих, трудолюбивых выпускниц школы. Через квартал от учебного заведения открылся ночной клуб, и некоторые, очень трудолюбивые девушки, днем честно и старательно постигали азы науки, а ночью применяли свои знания и умения, в частности, по валиологии, на посетителях ноч-ного клуба. Под успокаивающую и расслабляющую музыку, они снимали не только стресс, но и лишние одежды. Милиция в городе была «ручная» и «папу» ночного клуба за равнение на запад к ответственности не привлекали. Сын «папы» - Слава Верхонцев часто огорчал Любу, как классного руководителя, своим непредсказуемым поведением и плохими отметками, которые получал «из принципа». Вчера Люба, в качестве рядового посетителя, лично проверила степень приятности отдыха в «папином» клубе. Сегодня от полученного удовольствия болела голова.
Трио благополучно дошествовало до двери с табличкой «учительская» и распалось на две неравные части. Аня остановилась в нескольких шагах, посмот-рела Сибирцеву выше воротничка, куда-то в подбородок, и очень серьезно спросила:
- Вы будете сегодня на дискотеке?
- Дежурю, Аня, как всегда.
- Обещайте, что потанцуете со мной!
- Там будет видно.
- Ну, ладно, до встречи, Семен Федорович!
Сибирцев махнул ей ручкой, открыл дверь учительской, пропустил Любу впе-ред и огляделся.
- Красивые девушки, запах духов, милые разговоры - все лучшее неизменно, - небрежно, как светский лев, произнес Семен заготовленную на этот случай речь. Но красивые девушки как-то вяло на него отреагировали. Он подошел к телефону. Звонила жена, интересовалась, не собирается ли благоверный ночевать на работе?
- Тебе придется сегодня подождать, дежурю на дискотеке до двадцати двух, - доложил Сибирцев.
- Обедать не придешь? – нервно спрашивала супруга.
- Перебьюсь местными запасами. График доделать надо.
Люба не стала слушать беседу Сибирцева с супругой, подошла к шкафчику, где хранились разные лекарства, отыскала аспирин.
- Он пригласил меня на фазенду, - услышала она разговор двух молодых «ан-гличанок», сидевших рядом на диванчике, - даже пол вымыл, чтобы я не испугалась беспорядка.
- И что потом?
- Притворился, что ему очень плохо, пришлось делать искусственное дыхание из губ в губы...
- Очухался?
- По-моему, нет...
Рядом с круглым аквариумом, который специально был приобретен дирекцией, чтобы рыбки снимали психологоческое напряжение учителей, сидела пухленькая Биологичка. Несколько месяцев назад она привезла из отпуска жениха и постепенно теряла уверенность, что они созданы друг для друга. Морщась от головной боли, как и Люба, Биологичка мочила носовой платок в аквариуме и прикладывала его к виску. Рыбки не реагировали на бесцеремонное обращение и равнодушно плавали туда - сюда.
- Когда ты выходишь замуж? - спросила Люба, - разжевывая таблетку и запи-вая лекарство водой из графина.
- Не знаю, мне уже не хочется...
- Почему?
- Просто не выношу всей этой любви с утиранием носа. Он - маменькин сы-нок. Ни одной проблемы за это время не решил сам, ни с работой, ни с пропис-кой. Целый день лежит на диване, смотрит телевизор и ждет, когда я приду с работы и все устрою, как дед Мороз...
- Не мучайся, прими таблетку, - протянула Люба аспирин.
- Это у меня реакция организма на ветреную погоду. Придется терпеть, я лечусь только травами....
- Как хочешь. Он хоть послушный? - вернула Люба разговор в прежнее рус-ло.
- С руки ест. Мне уже кажется, что он мой ребенок. Учу его правилам личной гигиены, укрепляю его организм витаминами и вечерними прогулками.
- Это же хорошо! Лепи, лепи то, что тебе нужно, только не переусердствуй, отсекая все лишнее, а то отсечешь самое главное у своего божества, потом замуча-ешься.
- Да уж, придется смиряться и делать вид, что я страшно счастливая...
- И дальше, как в песне: я его слепила из того, что было?
- А потом, что было, то и полюбила, - слабо улыбнулась Биологичка, прими-ряясь на некоторое время с жизнью.
Открылась дверь, в учительскую вошла самоуверенная и красивая «Музычка». Ее огромные зеленые глаза остановились на одной из «англичанок».
- Елена Андреевна, хотите, расскажу о последнем уроке музыки в вашем восьмом вэ! Знаете, чем они меня удивили?
- Надписью на столе «Музычка – коза»?
- Нет. Это я давно пережила. Библиотечной тишиной. Наконец-то, думаю, дети поняли, что музыка - важнейшее искусство в плане эмоционально - художественного развития. Решила, что моя методика приносит определенные плоды. В восьмых классах я даю уроки исключительно по шестнадцатому разряду, - Музычка сказала это, обращаясь ко всем.
- Что за новости? Ведь высший у нас - четырнадцатый? – удивилась «англичан-ка».
- Предела совершенству нет. Шестнадцатый разряд - это когда дети заняты своим делом, я молчу, а пластинка поет.
- Здорово! Надо перенять опыт.
- Ну, тогда перенимайте в комплексе, сегодня я добрая. Объясняю, как работаю по восемнадцатому разряду - дети сидят в классе, а я на репетиции в зале.
- Ну, так мы тоже умеем.
- А по двадцатому пробовали?
- Нет.
- Дать урок по двадцатому разряду требуется особое педагогическое мастер-ство: я на рабочем месте, пластинка поет, а дети пошли домой...
Раздался хохот.
... Но в тот раз тишина стояла совсем по другой причине. Весь класс читал какие-то яркие книжицы. Уж не новый ли учебник музыки появился, а я не в курсе? Взяла у кого-то книжку, на ней заглавие: «Как изменяются мальчики и де-вочки». Какие там были картинки интересные! Даже мне кое-что в новинку показалось. – «Читайте», - милостиво разрешила им я. Это хорошо, что медицинский кабинет ведет просветительскую работу среди подростков. Если к практике восьми-классников да приложить еще теорию...
- Господи, а на моих уроках только одна методика работает – матракаж, - всту-пила в разговор Математичка, - и вдалбливаю, и вколачиваю ученикам в мозги тео-ремы, как гвозди, чтобы при поступлении в высшие учебные заведения не уронили чести нашей школы. Пооткрывали в городе каких-то академий, лицеев, а суть одна - ПТУ. К чему этот возвышающий обман? - задала она вопрос, ни к кому конкретно не обращаясь. И продолжила: - Встретила на днях свою дальнюю родственницу, спрашиваю, где учится твой сын?
- В лицее, - ответила она. Я поинтересовалась:
- Имени кого этот лицей? - И получила исчерпывающий ответ: - Имени электри-ков. Шутка шуткой, а вот вам суть: как учебное заведение ни назови, оно все равно выпускает электриков.
Сибирцев, наконец, закончил разговор с женой, положил трубку на рычаг, обвел взглядом учительскую. Женский коллектив школы дружно трудился над классными журналами: кто-то подсчитывал количество пропусков занятий учени-ками за четверть, кто-то выяснял процент эффективности обучения, кто-то с опозданием заносил сведения об успеваемости в дневники детей. И только одна милая, очень юная женщина, учитель дополнительного образования, Вышивальщица и Кружевница, сидя в уголочке за дальним столом, с неописуемым удовольствием поглощала консервированную кукурузу, погружая ложку в банку и отправляя ее в рот. Сибирцев сел с ней рядом и спросил:
- Что это у тебя, Ирочка, за прихоть такая, каждый день кукурузу ешь?
- Не знаю, - справилась с очередной ложкой Ирочка, - хочется.....
- Муж уехал, а тебе хочется? Странно! Смотри, девушка, уж не беременна ли ты?
- Я и смотрю, он фотографию мне прислал.
- Давно?
- Два месяца назад.
- В полный рост?
- В полный.
- Понятно, - глубокомысленно произнес Сибирцев, - непорочное зачатие!
Муж Кружевницы - офицер, был в настоящий момент в горячей точке, она очень скучала по нему. Тоску заглушала любимой кукурузой.
Математичка оторвалась от бумаг, строго посмотрела на них.
- Семен Федорович, я просила дать мне справку, как называется ваша мето-дическая тема, а вы до сих пор не удосужились этого сделать, - укоризненно про-изнесла она.
Учителя физкультуры входили в состав кафедры естественно- математическо-го цикла, которой Математичка управляла по совместительству. Семен подмигнул Кружевнице и сказал:
- Тема? Пожалуйста: «Влияние лунного света на рост фонарных столбов».
- Фонарный столб - это моя Аня Гордеева? А если серьезно? - нахмурилась Ма-тематичка.
- А если серьезно, то через пять минут листочек занесу. У темы такое мудре-ное название - я без шпаргалки никак вспомнить не могу.
- Зачем вы за мудреную тему взялись?
- Я взялся? Мне ее информационно- методический центр навязал. Кому-то в академии физкультуры надо диссертацию защищать...
- Хорошо, я жду записку.
Математичка была пунктуальной и деловой женщиной. Ее девиз: Собран-ность. Эффективность. Качество. Документация - в отличном порядке. Эффективность обучения - 92%. Продвинутый уровень - 42%. Она могла гордиться собой - 42% отличников в девятом классе - это что-то! Карьеру в жизни почитала за главный фактор. Сублимировала половое влечение на работу. В любовь не верила, но дочь родила, потому что это был долг каждой женщины. Любовников выбирала сама. Без обиняков звонила понравившемуся мужчине и предлагала встретиться. Самое смешное, что никто из них не отказывался - боялись. Как правило, это были отцы ее учеников. Математичке было тридцать. «У меня все впереди!» - говорила она. «У тебя все спереди» - ворчали недоброжелатели. Она собиралась занять кресло директора, как только тот уйдет на пенсию, и всерьез готовилась к этой нелегкой миссии.
- Семен Федорович, а правда, что Соломатина без сознания лежит в больни-це? - задала вопрос миленькая Кружевница.
- Ну, слухи сильно преувеличены, - встряла в разговор Люба, - у нее и при отличном здоровье с сознанием плоховато было.
- Какая вы резкая, Любовь Александровна, - укорила ее Математичка.
- А вы у нас нежная и веерохвостая.
Биологичка восхищенно замерла, уронив руку с платком в аквариум. Так от-ветить Математичке никто не решался. Но Любе было все «по фиг дым», - как выражался ее ученик Слава Верхонцев. В этом году она получала второй диплом, заканчивая факультет правоведения в университете, и собиралась покидать школу.
- Стыдно всю жизнь быть учителем физкультуры, - говорила она Алле, - боюсь стать такой, как Соломатина.
- Ты думаешь, работа следователя лучше? - возражала ей Алла, - та же бюд-жетная ставка, те же подростки и их родители, та же среда, те же проблемы, только грязи больше.
- Мне кажется, там сейчас передний край, там я буду нужнее, расследуя об-стоятельства правонарушений.
- А здесь ты можешь их предотвратить!
- Каким образом? Приглашая к себе на чай каждого неблагополучного учени-ка? Контролируя вместо родителей его связи? Занимая свой «девятый а» по вече-рам спортивными соревнованиями, конкурсами на «лучшую домашнюю хозяйку», или - «знай и люби свой край»? Устраивая им дискотеки, диспуты, и каждого, про-вожая до подъезда, чтобы мальчики по дороге не обкурились, а девочки не впрыг-нули в первый попавшийся автомобиль, открывший им дверцу? Все это было уже. Я не могу заменить Славе Верхонцеву его маму, даже, если она спит в пьяном угаре, или развлекается в соседней комнате с очередным любовником. Он уже испорчен, этот Слава, папиными деньгами, которыми тот откупается от сына и бывшей жены. Слава, несмотря на маленький рост и тщедушное телосложение - авторитет класса, только потому, что ему ничего не стоит порвать на уроке сто-долларовую купюру с брезгливым выражением лица, да так мелко, чтобы обрывки, как конфетти, разлетелись по всему пространству. Слава делает это с особым шиком, зная, что рвет две мои месячные зарплаты.
- Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью, - грустно посочувствовала ей Алла, - и все-таки, лучше пойти работать юристом в администрацию города - защищать права потребителей, например, чем работать следователем.
- Для кого лучше?
- Для тебя, естесственно, - поставила тогда в разговоре точку Алла.
- Любовь Александровна, вы не в курсе, в какой палате лежит Соломатина? - спросила Любу Кружевница.
- Кажется, в девятой, - оторвалась от своих мыслей Люба, - а что?
- Я бы навестила ее завтра от профсоюза.
- Давайте объединим наши усилия, - предложил Семен, - я тоже собирался к ней завтра.
- Давайте, так даже лучше, - согласилась Кружевница, - я буду ждать вас на площади в шестнадцать, хорошо? Вы ведь будете на машине?
- Он будет на коне, - пошутила Люба.
- Ирочка, а почему ко мне «на вы»?
- Ну, я еще не привыкла к вам, Семен Федорович.
- У тебя осталось меньше суток, чтобы выпить со мной «на брудершафт» до наступления Нового года.
- Хорошо, я исправлюсь.
Математичка оторвалась от кипы бумаг и произнесла с сожалением на лице, возможно наигранным:
- Мне бы тоже следовало навестить Прасковью Петровну, но отчет, к сожале-нию не ждет. Придется завтра весь день сидеть, и после новогодней ночи тоже. Ни сна, ни отдыха...
«Ты станешь директором, - подумала о ней Люба, - и получишь эту долж-ность вместе с геморроем».
Вечером в школьной столовой, выполняющей по праздникам роль акто-вого зала, гремела музыка. Был полумрак, ребята стояли по углам кучками, диско-тека как-то вяло набирала обороты. На сцене рядом с аппаратурой суетился диск-жокей Димка Овсянкин. Справа от сцены расположилась группа восьмиклассников - самых младших на дискотеке. Они оглядывали зал, привыкая к обстановке. Не-гласный закон дискотеки гласил: если ты приглашена мальчиком - не отказывай ему. В свою очередь, когда объявлялся «белый танец», ни один мальчишка не дол-жен был отказывать пригласившей его девочке. Эти танцы, в отличие от быстрых, «кучных», танцевались близко, в обнимку, распаляя влюбленных и разбивая сердца тайных вздыхателей. Как правило, после медленных танцев, на дискотеке опреде-лялись пары, иногда доживающие до выпускного вечера. Но чаще привязанности заканчивались, как только приходил черед новой дискотеке. Временные содруже-ства распадались и возникали вновь на недолгий срок, повторяя в малых масшта-бах смену премьеров на политической дискотеке страны.
- Добрый вечер всем! - произнес в микрофон Овсянкин, - начинаем нашу ново-годнюю вокальную разминку. Сейчас перед вами выступит ученик девятого класса Михаил Мальцев. Майкл споет песенку о том, чему учат в ДОЛе. Перевожу для непосвященных: ДОЛ - это Детский Оздоровительный Лагерь. Слова Мальцев сочинил летом на мотив известной песни первоклассников. Встречайте!
Под недружные и неритмичные хлопки, на сцену вышел белобрысый ху-денький мальчик, поправил очки на носу, озорно улыбнулся и ударил по струнам:
Крепко лагерь свой любить, у «Терезы» пиво пить
Учат в ДОЛе, учат в ДОЛе, учат в ДОЛе.
Пайку поровну делить, всех «козлов» по харе бить
Учат в ДОЛе, учат в ДОЛе, учат в ДОЛе.
В зале раздался какой-то легкий шум. Слушатели оборачивались на дверь, рассту-пались, пропуская старшеклассников. Мальцев невозмутимо продолжал петь. Он созна-вал, что его выпустили для «разогрева» публики. Не смущаясь подобной ролью, сверкнул глазами на группу девушек, среди которых полненькая брюнетка Надя Лычкина из параллельного класса, приветствовала его правой рукой, держа пальцы в виде латинской буквы «v». Мишка кивнул ей и закончил песню отчаянным гитар-ным тремоло.
Под недружные крики сотоварищей он поклонился, снял с шеи гитару и спрыгнул со сцены в зал. Девчонки обступили его. Надя Лычкина отодвинула по-дружек и небрежным жестом схватила Мишку за вихор.
- Что за дела? Не мог причесаться?
- Зачем? - искренне удивился Мальцев, - в старости сама собою облысеет голо-ва, - он застенчиво улыбнулся. Улыбка очень красила его неприметное лицо.
- Молись, чтобы до старости дожить!
- Доживу, так как с Нового года решил вести здоровый образ жизни: не пить, не курить и тэ дэ и тэ пэ.
- Не забудь про джентльменский набор.
- Что за джентльменский набор?
- Зубная щетка и презервативы.
- Если что, выручишь? - шепнул он ей.
- Исключительно по старой дружбе, - засмеялась она.
Со стороны входа, где толпились старшеклассники, в окружении свиты, как ма-ленький король, прошествовал Слава Верхонцев. Он задел плечом Мальцева и презрительно произнес:
- Брысь от наших девчонок, «гитераст» несчастный!
- Ты что, приватизировал их? - огрызнулся Мишка.
- Я всю школу с потрохами приватизировал, - ответил Верхонцев, а «охрана» его, расправив плечи и, поигрывая бицепсами, оттеснила Мальцева в сторону.
- Лычкина, сколько раз тебе говорил, не заигрывай с «гитерастами»! – по-хозяйски проинструктировал Надю Верхонцев.
- Да пошел ты!
- Ну, вот и договорились.
Славка был на год старше своих одноклассников. Пока Димка Овсянкин с друзьями благополучно заканчивал очередной учебный год, Верхонцев-старший увез сына на греческий остров Тасос, где тот с февраля месяца отдыхал от пьющей мамы и ее любовников, купаясь в Эгейском море. Нынче ему пришлось повторять программу девятого класса еще раз. Зато он подтянул разговорный английский.
Димка объявил следующий номер. На сцену в облегающем зеленом платье, гибкая, как ящерица, вышла бывшая одноклассница Славки - Лена Субботина. Лена была секс-символом школы: хорошенькая, голубоглазая, с пышными светлыми во-лосами и пухлыми губами, она пользовалась фантастическим успехом не только у мальчишек школы, но и у половины мужского населения города. Ее подвозили в школу на разных машинах. Цвет и марка машины зависели от того, кто из пре-успевающих мужчин города в данный момент был увлечен ее прелестями. Лена Субботина кивнула Овсянкину, под вступительные звуки фонограммы вынула из стойки микрофон и подошла к самому краю сцены.
Горели листья в праздничном огне
И осень молча любовалась светом,
запела она, скользя взглядом по залу. Остановив свой взгляд на Верхонцеве, Лена продолжила, обращаясь, будто лично к нему:
Ты в первый раз в любви признался мне
И называл меня своей принцессой,
А мне казалось, не настал мой час,
Что о любви еще мне думать рано.
Я отвечала, весело смеясь,
Что ты герой не моего романа.
Лена играла со Славкой. Ей нужен был «предмет» в зале, которому бы она пела эти слова. Верхонцев растянул в улыбке рот. Было приятно, что Субботина вы-делила его из толпы. Даже, если это не более, чем розыгрыш, все равно приятно. За то, чтобы Лена одарила вниманием, многие мальчишки отдали бы самое доро-гое.
Когда Субботина раскланивалась под свист, аплодисменты и восторженное улюлюканье, Славка выстрелил из хлопушки, осыпав ее разноцветными конфетти с головы до ног. Лена весело засмеялась и послала ему воздушный поцелуй.
- Она не только хорошо одевается, но и очень быстро, - заржал один из «те-лохранителей».
- Заткнись, амеба, - оборвал его Верхонцев, - не повторяй чужие шутки. Он прищурил глаза, наблюдая, как вертлявый одиннадцатиклассник по кличке «Дыня» подошел к сцене, как, картинно взмахнув рукой, помог Лене спуститься в зал. Ов-сянкин объявил «белый танец» и врубил что-то томно - тягучее. Cубботина неожи-данно развернулась, оставив «Дыню», и пошла прямо к Верхонцеву.
- Привет, суслик, - сказала она, - пойдем, потанцуем? Верхонцев недоверчиво посмотрел на нее. Субботина, доказывая, что не шутит, положила на плечи Славке руки, чуть-чуть возвышаясь над ним. Славка зарделся, осторожно обнял ее за та-лию и стал неловко притопывать вправо и влево в такт музыке. Субботина, будто издеваясь, притянула Славку за шею ближе к себе, так, что его глаза оказались на уровне ее губ. Он, тяжело дыша, уставился на пухлые смеющиеся губы. От одной мысли, что Ленка рядом, кровь прилила к низу живота и плоть взбунтовалась. Славка отпрянул, пытаясь держать расстояние, но Ленка, входя в кураж, нагнулась к его уху и пощекотала губами. Сердце Славки оборвалось, он остановился, как вкопанный, сбросил руки с бедра Субботиной, пристально посмотрел ей в глаза, и спросил:
- У тебя что, глюки? Я ведь не папочка....
- А ты бы хотел поменяться с ним местами?
- Я бы хотел, чтобы ты нас не трогала...
- Вот такая я зараза, девушка твоей мечты, - засмеялась Ленка и снисходитель-но погладила Славку по голове:
- Катись, суслик, а то группа поддержки тебя заждалась! И не забывай трусы завязывать красивым бантиком!
Славка психанул, и выскочил из зала.
- Какой жестокий мальчик, - обратилась Ленка к подошедшему Дынину, - он всех обижает...
- Потом вообще может стать браконьером, - сострил «Дыня» и засмеялся своей шутке.
В зале появились дежурившие на этаже учителя, чтобы проверить, все ли спо-койно на дискотеке.
- Любовь Александровна, - окликнул Любу одноклассник Славки - Алешка Тро-пинин, - вы че не танцуете? Смотрите, Анька щас Семена Федоровича в темный угол уведет, и не досчитаетесь одного из коллег.
- Ха-ха! Опоздала твоя Анька, ей не отколется, - хмыкнула Лычкина, - она по-вела глазами в сторону стоявшей в отдалении пары, - его Кружевница очаровала и, кажется, надолго.
- О-о, это потрясающе интересно! - нажимая на «о», оживился Тропинин, - у Се-мена сегодня счастливый день!
- Алеша, какой он тебе Семен? - одернула Люба Тропинина.
- А че такого, Любовь Александровна? Ваши предки, наши предки на одной сидели ветке!
- Пойди, остроумный ты мой, посмотри лучше, что там со Славой случилось?
- Сокрылся он, любви... питомец нежный.
- Так отыщи его, а то он кого-нибудь побьет, чтобы разрядиться.
- Я ему щас без надобности, вот, если бы Субботина от своего «Дыни» ото-рвалась, тогда другое дело...
- Алеша, это что, правда?
- Самая что ни на есть правда. Ленкины духи действуют на Верхонцева как нервно - паралитический газ.
Люба с сожалением посмотрела в сторону Субботиной, которая беззаботно смеялась очередной шутке Дынина.
Дискотека набирала обороты. По углам, где было темнее, парочки откро-венно обнимались. Дежурные учителя растворились среди танцующих, не мешая интиму. Сибирцев совмещал необходимое (наружное наблюдение) с приятным (общением сразу с двумя прекрасными особами). Этими особами были: Кружев-ница, которая предпочла дискотеку домашнему одиночеству; и любимая баскет-болистка Семена - Аня. Сибирцев, забыв про свою вчерашнюю клятву, распускал перышки, как павлин. Флюиды обожания обволакивали его и томили душу неясными предчувствиями, соблазнительными и пугающими. Он еще не ощущал необходимости в кредите, но авансы были приятны ему. Впрочем, в глубине души он сознавал, что за это придется когда-нибудь расплачиваться. Кружевница стояла грустная, задумчивая, была чертовски хороша и поэтому нуждалась в за-щите от случайных посягательств великовозрастных балбесов. Семен охранял Кружевницу, почему-то сочувствуя ее печали. Он был неопытен, и не догадывался, что океан любви берет начало в болоте сочувствия.
Длинноногая Аня Гордеева считала за счастье постоять рядом с Сибирцевым, лишь бы ее не гнали прочь. Ради сегодняшнего вечера она поменяла имидж: воло-сы, затянутые обычно в пучок, чтобы не мешали на тренировках - свободно струились по плечам. Ходульные ноги, как правило, упакованные в джинсы, в колготках «Грация» смотрелись, будто ноги модели. Маленькое красное платье красиво обтягивало бедра, и Аня, словно Золушка на балу, чувствовала себя другой девушкой, словно в ее тело вселился совсем незнакомый ей человек. Она осторожно присматривалась сама к себе, и ловила удивленные взгляды одно-классников. Тропинин подошел сзади и дернул ее за руку:
- Ты что, Гордеева, понты кидаешь, своих игнорируешь? Пойдем в кружочек, потопчемся!
- Утухни, чума, не приставай, - отмахнулась Аня от него и преданно посмотрела на Сибирцева.
- Иди, Аня, веселись с ребятами. В этом платье ты такая красивая, грех сто-ять в темноте, где тебя никто не видит.
Глаза Ани вспыхнули неподдельной радостью.
- Вы разрешаете? – спросила она Сибирцева.
- И не запрещал никогда, ты сама себе в удовольствиях отказываешь. Счи-тай, что танцы - это тоже тренировка.
- Тогда я пошла, - она скользнула ладошкой в ладошку Тропинина, а тот, держа ее руку как драгоценность, повел свою Золушку в центр зала. Сибирцев проводил их взглядом и снова остановил его на Кружевнице.
- Может, выйдем в коридор, там попрохладнее, - предложил он.
Ирочка согласно кивнула. Они остановились рядом с дверью в зал, чтобы время от вре-мени контролировать ситуацию.
- Вот, жду, жду от мужа весточки, - грустно произнесла Кружевница, - а он ничего не сообщает о себе. Когда приедет? Жив ли? Здоров ли? Волнуюсь, как он там? Просто мука это ожидание! Некоторые женщины спокойно относятся к командировкам своих мужей: могут веселиться, в рестораны ходить, с приятельницами общаться, а я идиотка какая-то. Ничего не мило без любимого. Мне говорят - ты не от мира сего. Не знаю, так ли это. Знаю одно: когда в жизни нет любви, в ней нет и жизни!
- Ирочка, это неверное представление. Жизнь - нечто более сложное, чем просто любовь. Часто любовь заманивает пряником, а в середине ее - стальной крючок, повесят тебя на него, и не пикнешь! – Сибирцев вспомнил строгий голос жены по телефону. - Важно в этом вопросе соблюдать меру. Это - как красный перец в супе. Добавишь чуть-чуть – свежо, остро, приятно. Ешь и балдеешь! Бросишь много - обожжешься, не сможешь проглотить. Ей-богу, не надо так растворяться в супруге, иначе волей-неволей выпадешь в осадок, - сказав это, Семен сам удивился своему необычайному красноречию. «Черт, что это со мной?» – подумал он.
- Я ничего не могу с собой поделать, мне скучно без мужа, я - чахну...
- Ирочка, не пугай меня. Представляешь реакцию мужа? Он приехал, а тебя нету, ты зачахла. А-у, где Ирочка? Пойдем-ка лучше покружимся вокруг елки среди ликующей молодежи. Помнишь, в старом фильме? Когда кругом ликует моло-дежь, то я уж сам уж делаюсь молож!
Кружевница рассмеялась и спросила:
- Что вы, в самом деле, на себя наговариваете? Только-только, наверно, воз-раст Лермонтова пережили?
- Я польщен, поскольку нахожусь в критическом возрасте Пушкина. Рекомен-дую заниматься спортом. Да, мы же договорились на «ты»! Надо, Ирочка, исправ-ляться! - напомнил ей Сибирцев и повел Кружевницу в круг танцующих.
Люба непроизвольно зафиксировала ухищрения Семена в памяти. «По-моему, он уже стекает в ботинки от счастья» - подумала она.
В вестибюле школы Каржавин охранял вход от нежелательных «элементов» с таким же упорством, как Красная армия - Брестскую крепость. На дискотеку с пья-ной настойчивостью рвался бывший выпускник школы Олег Черепнин, старший брат шестиклассника Сашки Черепнина - грозы местных окон и непревзойденного рисовальщика на стенах школьных туалетов. Однажды Сашку застали во время урока за исправлением надписи, весьма любимой начальниками жилконтор. Надпись гласила: БЕРЕГИ ТЕПЛО. Сашка уже счистил со стены первую букву в слове ТЕПЛО, отчего слово утратило ясный смысл, и вдохновенно принялся за ис-правление глухого «П» на звонкую букву «Б». Тут-то его и застукал сантехник, проверявший температурный режим батарей. Сантехника почему-то не обрадовал новый вариант текста. Он взял Сашку за ухо и отвел к директору. Директор был либералом, он слегка пожурил хулигана за порчу школьных стен и отпустил с ми-ром.
Старший брат Сашки - Олег пытался выжить в трудных условиях любым спосо-бом. С работы его выгнали, когда он попался на продаже наркотиков. В школе знали о его подвигах, поэтому строго следили, чтобы между ним и учащимися никаких контактов не было. - «Береженого - Бог бережет», - говорил директор.
- Пустите меня всего на пять минут, - просил Черепнин, - мне кое с кем пого-ворить надо.
- Вы, кажется, пьяны, тут вам делать нечего, - отрезал Каржавин.
В это время из зала вышли Субботина и Дынин. Черепнин оживился и по-махал Дынину рукой, чтобы тот подошел. Субботина, которая накануне не успела подзарядить мобильник, обратилась к Николаю Петровичу:
- Откройте, пожалуйста, канцелярию, мне нужно позвонить, чтобы меня встретили....
- Сейчас, только возьму ключи, - и строго сказал Черепнину: - стой тут, па-рень, не смей никуда ходить, если не хочешь неприятностей.
- Не бойтесь, я смирный!
Каржавин ушел. Черепнин осмотрел Субботину с головы до ног и ухмыльнулся:
- Красавица, у моего друга на рынке как раз по твоему размеру дешевые лифчики из ситчика есть, ты бы зашла примерить! Наладим психофизический кон-такт.
Лена одарила его уничтожающим взглядом:
- Имбецил, я похожа на девушку, которая носит лифчики из ситчика? - она сердито развернулась и пошла к канцелярии.
- Все лучшее детям! Шутка! - осклабился Черепнин, - ишь, топорщится, как будто фильдеперсовая, - кивнул он вслед Субботиной.
- Оставь ее, не примеривайся. Не по зубам кус. Могут быть неприятности.
- От кого?
- От высоких покровителей.
- Чихал я на них!
- Смотри, фуфел, я предупредил. Ты чего приперся?
- Тебе кайф не нужен? А то могу выручить...
- Иди, я завязал.
- Знаю, есть тут бакланы, кому позарез надо.
- Ты что, с головой не дружишь? Меня это не плющит.
- Мне срочно деньги нужны, елку хочу купить, - ухмыльнулся Олег, - дай тогда взаймы.
- Я тебе банк, что ли? У меня капусты нет, займи у Верхонцева.
- А где он?
- По-моему, на улицу вышел освежиться.
- Где ж я его искать буду? Может, девушка твоя «косячок» забьет?
- Не забьет. За ней сейчас покровитель заедет, так что линяй отсюда, пока не схлопотал.
- А ты при ней кто?
- А я для отвода глаз...
- Стремно.
Они помолчали, думая каждый о своем.
Со стороны раздевалки раздались шаги, Лена Субботина в широкой песцо-вой шубке, в красивых вязаных рукавичках, в сапогах, обтягивающих тугие икры, шла на них, как сказочная принцесса. Черепнину смутно припомнилась детская сказка о Снежной королеве, недоступной, холодной и прекрасной, и поэтому обре-ченной на вечное одиночество. Разве не от безысходности похитила королева чу-жого мальчика, заморозив его сердце? Олегу показалось, что он тоже немного замерз.
- Ты не дашь мне взаймы рублей сто пятьдесят? - обратился Черепнин навстречу идущему очарованию.
- Достал, обмылок, - исторгло из себя очарование, - я по воскресеньям на па-перти, таким как ты подаю.
- Олег, не приставай к девушке, видишь, она сердится, - пытался Дынин образумить Черепнина.
Каржавин возвратился на свой пост и распорядился:
- Давайте, ребята, заканчивайте свои дебаты. Кому на выход - не задерживай-тесь, кому на танцы - прошу в зал.
.... У подъезда противоположного дома, прислонившись к нише мусоропрово-да, стоял Славка Верхонцев. Он сбежал из школы в расстроенных чувствах. Мне-ние публики ему всегда было безразлично, но оскорбление от бывшей одноклассницы, унижение от той, которая волновала его, вызвало в нем глухую ярость. Он еще не знал, что двойственностью его зодиакального знака является лю-бовь и смерть, бунт и индивидуализм…Он увидел, как к крыльцу школы подъехал серебряный «Мерседес», из школы вышла Лена Субботина и впорхнула в открыв-шуюся дверцу. Такой автомобиль был единственным в городе. Это был автомобиль его отца.
В городской больнице медперсонал трудился из последних сил, предвкушая скорую встречу Нового года. Дежурные врачи запаслись домашней снедью и шам-панским. Медицинские сестры украдкой молились на неизвестно откуда взявшуюся репродукцию картины Тициана «Динарий кесаря», висевшую в углу сестринской. Молились, чтобы тяжелые больные впали поздно вечером в летаргический сон ча-сиков на пять - шесть, и не беспокоили их. Последний день старого года проходил в обычной суете и мелких заботах.
- Ты здесь, мамочка? - спросил Мальчик, просунув голову в дверь палаты номер девять.
- Еще как здесь! - ответила Соломатина, страдальчески вздохнув.
- Как ты, мамочка? Тебе не лучше? - пробирался Мальчик между кроватями.
- Мне совсем хорошо... можешь со мной попрощаться...
- Я не понимаю тебя.
- Это твоя беда... ты никогда не понимал женщин...
- Не сердись, Парасечка, я тебе курочку принес.
- Иди ты со своей курочкой. Мне есть нельзя! Мог бы и сообразить...
- Я приготовил клюквенного морсу, от температуры помогает…
- Кто это тебя надоумил?..
- Никто. Сам. Я посижу рядом с тобой тихонечко?
- Лучше судно вынеси... вон там, под кроватью...
- Сейчас, сейчас, мамочка, все сделаю!
- Наконец-то затрепетал! Видно, мне умереть надо, чтобы ты зашевелился как прежде...
Мальчик нагнулся за судном и направился в туалет. Когда он вернулся, Со-ломатина устало выдохнула:
- Иди домой, мне трудно разговаривать, а больше здесь делать нечего.
Мальчик тихо поцеловал ее в щеку и удалился.
- Надо же, какой у вас послушный и внимательный муж, - удивилась соседка справа, которую звали Надеждой.
- Как вам удалось его так выдрессировать? - спросила соседка слева по име-ни Тамара. Соломатина не сочла нужным отвечать на риторические вопросы.
Палата номер девять была веселая палата. Половина ее боролась со смер-тью, вторая половина - с недостатками телосложения. Соломатина принадлежала к первой половине, Надежда и Тамара - ко второй. Эти две дамы неблагоразумно замахнулись на исправление ошибок Божьего Промысла. Надежде не давали покоя лавры кинозвезд, и она решилась на удаление лишнего жира с живота. Тамара же мучилась оттого, что обладала огромной грудью, поэтому надумала уменьшить ее. Четвертый член палаты - бабка Александра, которой на семьдесят пятом году жизни удалили воспаленный аппендикс, только вздыхала, когда просыпалась от бесконеч-ных прогулок в садах Морфея:
- Ну и дуры вы, девки!
А «девки» перед операцией храбро подначивали друг друга:
- Тамарка, вот выйдешь из клиники, и муж тебя выгонит, он ведь привык на твоей левой груди спать, правой укрываться. Тут же - непредвиденные расходы на подушку и одеяло.
- Ты, Надежда, не смейся, самой не сладко будет, придется от неимоверного количества жратвы отказаться, в форме себя держать. Строгий пост - круглый год, иначе повторная операция потребуется, а это накладно для семейного бюджета...
Но бравада их поутихла, когда доктор Мамин пришел в палату, чтобы со-гласовать с Тамарой размер ее будущего бюста. Он поставил Тамару в центре па-латы, под единственной лампочкой, свисавшей с потолка, попросил ее снять рубашку и лифчик. Когда Тамара разделась, то обитатели палаты невольно ей по-сочувствовали: огромные и тяжелые груди, как полное молока коровье вымя, про-висли до паховой впадины. На плечах Тамары от лямок лифчика были страшные углубления, как у бурлака, много лет тянущего баржи.
- М-м-да, - задумчиво протянул доктор Мамин и, достав из кармана халата фломастер, нарисовал на груди Тамары картинку:
- Вот это мы отсекаем... вырезаем сосок, оставшуюся грудь стягиваем нитка-ми в узел, а сосок пришиваем сверху. Швы будут незаметны. Внешнюю красоту и очарование обеспечим. А вот самочувствие прекрасное не могу обещать!
- Я на все согласна, доктор, лишь бы летом, как все женщины, в купальни-ке по пляжу ходить!
Разговор этот был несколько дней назад, а теперь прооперированные дамы привыкали к своему новому состоянию. Надежда, с самого утра обуреваемая про-стой житейской проблемой, как дойти до туалета, насмешила женщин тем, что мед-ленно сползала на краешек кровати, ритмично охая, широко раздвигая ноги и поправляя две маленькие резиновые груши, прикрепленные к низу живота. В эти груши из маленьких отверстий в животе стекала жидкость. Кое-как усевшись, она произнесла сакраментальную фразу:
- Ой, блин! Как же мужики на велосипеде ездят? Теперь я их понимаю, яй-ца - страшное неудобство!
Бабка Александра, очнувшись от спячки, язвительно прошамкала:
- Да они им скоро без надобности будут. Техника-то до чего дошла, людей в пробирке выращивают...
Тамара, потерявшая одну четверть веса, поправила окровавленную повязку на груди, и, несмотря на то, что очень плохо себя чувствовала, пошутила:
- Это танцорам яйца мешают, а нам, кто плохой танцор, тот и милее.
- Как иногда полезно оказаться в шкуре волка, чтобы посочувствовать ему, - продолжила Надежда. Она, медленно преодолевая трудности, встала с постели и, согнувшись в три погибели, как старушка, отправилась в санузел. Через минуту оттуда донеслось громкое пение: Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы сниматься в кино...
- Все-таки, - сказала Тамара, - нас природа больше мужчин обидела, приду-мав массу неудобств и кучу болезненных испытаний. Чего мужиков жалеть? Им сплошное удовольствие.
- Зато в нас Бог огромную силу духа вложил, - шествуя обратно, возразила повеселевшая Надежда, - разве мужчины на такие штуки способны, которые мы ради красоты терпим?
- Ненормальные! К чему это? - завела свою песню бабка Александра, - молодые, здоровые, красивые и такое с собой сотворили! Если б у меня аппендицит не образовал-ся, врачи бы меня калачом сюда не заманили. Чего их беспокоить понапрасну? А ведь есть такие глупцы, что к врачам как на работу ходят. Тут перед операцией я за направле-нием пришла в поликлинику. Смотрю, старый знакомый в очереди сидит, такой же ржа-вый пылесос, как я. Может, старше чуть, может, моложе, уже не помню. Сидит, ждет, что бодрость к нему вернется по щучьему велению, по его хотению, докторов мучит... Спрашиваю: «Сколько вам лет, любезный?» Он мне: - «А сколько дадите?» Посмотрела я на него, замшелого, и сказала: - «Ну, от силы еще год!» Так он на меня обиделся.
- И правильно! Вы, старики, достояние нации, а не умеете бережно относиться друг к другу, - вздохнула Тамара.
- Я достояние нации? - удивилась бабка Александра.
В палату, прервав беседу, вошла медсестра, Анна Ермолаевна Субботина.
- Ну, красавицы, - произнесла она, - приготовьтесь.
Соломатина очнулась от дремоты, с трудом перевернулась на живот, откинула одеяло и предстала перед соседками во всей прелести пышноцветения. Медсестра ловко ввела ей шприц в ягодицу. Прижала проспиртованной ваткой место укола, извлекла иг-лу. В это время в дверь робко постучали.
- Подождите минутку, мы пока заняты, - крикнула Анна Ермолаевна и подошла к бабке Александре. Надежда опять делала неловкие попытки сползти с кровати, так как на живот не могла лечь из-за резиновых груш. Наконец, ей это удалось, и она встала, согнувшись пополам. После укола она долго устраивалась на краешке кровати, потом, как аквалангист с лодки, резко опрокинулась в постель спиной.
- Ну, все. На сегодня уколы закончены, можете отдыхать, - объявила медсестра и обернулась из двери:
- К вам мужчина, впустить?
- Ой, девки, дайте зеркало, а то я не в форме, - открыла один глаз бабка Александра. Потом открыла второй, моргнула и произнесла отважно:
- Ну, входи уже, бесстыдник!
В дверях появился Сибирцев, оглядел болящих, увидел Соломатину и стал нелов-ко пробираться к ней, лавируя между кроватями.
- Ты один, Сема? - слабым голосом прошелестела Прасковья Петровна.
- Один, - грустно ответил Семен, - от профсоюза Ирочка Короткова собиралась да почему - то не пришла. Я ждал ее на площади целый час...
- Профсоюз меня не интересует. Что с Николаем Петровичем?
- С ним все в порядке. Жив, здоров, чего и вам желает.
- Это издевательство с его стороны.
- В каком смысле?
- Во всех смыслах... У тебя есть его домашний телефон? Напиши мне вот здесь, - она постучала ногтем по листку, лежавшему на тумбочке. Семен чиркнул ручкой не-сколько цифр и спросил:
- Как долго вы пробудете здесь?
- Не имею понятия... анализы взяли, утром холецистографию сделали, операцию назначили на послезавтра... Сема, мне жить не хочется...
- Ну что вы, Прасковья Петровна, разве можно так говорить? Не вы первая, не вы последняя, люди болеют и поправляются.
- Я не о болезни... Ты, Семен, наивный, или роль такую играешь? Каржавин меня обидел, он пренебрег мною... - последние слова Соломатина произнесла совсем тихо, и Сибирцеву пришлось напрячься, чтобы расслышать их. Он сделал вид, что не понял ее откровения. От греха подальше! Потом люди обычно стесняются того, что сказали в со-стоянии аффекта, и ненавидят тех, кто явился свидетелем их слабости или позора.
- Я вот тут сок принес и фрукты, - повернулся он к стоявшей на полу сумке, - ешьте, пейте, поправляйтесь, а я пойду. Гости придут, жене надо помочь, а то уволит! Поздравляю вас всех с наступающим Новым годом! Будьте счастливы и здоровы, - обратился Семен к остальным обитательницам палаты, - не попадайте больше сюда. Желаю скорой выписки!
- Большое спасибо, - сказала Тамара.
- Большое пожалуйста, - ответил ей Семен.
- Вы знаете, что високосный год надо встречать в головном уборе? - кокетливо улыбнулась ему Надежда.
- Ладно, я каску надену, - отшутился Семен.
- Приходите еще, - попросила Надежда, - вы на нас положительно влияете, а лучше - не уходите совсем. Обещаю - потанцуем... Оторвемся на полную катушку!
- Вот я, ужо, встану, так точно тангу-компарситу спляшу, - прошелестела с крова-ти бабка Александра. Семен заторопился, кивнул Соломатиной и вышел из палаты.
В 23 часа Прасковья Петровна с трудом поднялась, обернула вокруг себя халат и отправилась на пост. У нее кружилась голова от слабости и боли, но она упорно шла вперед, придерживаясь рукой за шершавую, покрашенную жухло - зеленой краской стену. Дежурная сестра, как и предполагала Соломатина, отсутствовала. Набрав номер Каржавина, Прасковья Петровна приступила к выполнению своего злодейского плана. Трубку взяла жена Николая Петровича.
- Добрый вечер, - преодолев сбившееся дыхание, ласково произнесла Соломатина.
- Здравствуйте, - бодрым, праздничным тоном ответила Каржавина.
- Я звоню, чтобы открыть вам глаза. Ваш муж изменяет вам!
- Кто вы? - занервничала Каржавина.
- Я? - нежно спросила Соломатина и, насладившись растерянностью на другом конце провода, ответила: - я та, с кем он вам изменяет! - она повесила трубку и победоносно выпрямилась.
Кружевница не случайно проигнорировала договоренность встретиться с Сибир-цевым. На это у нее были особые обстоятельства. Вернувшись со школьной дискотеки домой, она с удивлением услышала доносящуюся из квартиры глухую, ритмичную музыку. Открывая дверь, она уже поняла, что вернулся муж. Это было так неожиданно и так приятно, что Ирочка, на ходу сбрасывая сапоги и пальто, стрелой помчалась в кухню, чтобы повиснуть у него на шее. Он был не один. На табуретке у стола сидел молоденький белокурый солдатик, очень приятной наружности. Муж Кружевницы, раздетый по пояс, с полотенцем, свисавшим на голую волосатую грудь, видимо, после душа, разливал по стопкам водку и пританцовывал ногами и корпусом в такт громким звукам.
- Привет, - сказал он Ирочке, когда та появилась в дверном проеме, - познакомься – это Дмитрий, мой сослуживец. Он пока поживет у нас.
- Здравствуйте, - застенчиво произнесла Ирочка, - что же ты не написал? Я бы тебя встретила с оркестром…
- Времени на письма не было.
- Позвонил бы.
- Откуда? С поезда? Сама понимаешь, мобильника у меня нет, а на пересадках ни минуты свободной, чтобы на телеграф забежать. Опять же, начальство знало, что часть возвращается.
- Неудобно им досаждать …
- Ну и хорошо! Приехал к Новому году сюрпризом! То-то радости тебе!
- Господи! Конечно, радость! – уткнулась она ему в волосатую грудь и затихла, беззвучно всхлипывая.
Солдатик зарделся, увидев Ирочкину любовь, и тихонечко пошел в туалет.
- Ну, ну, будет тебе, - встряхнул ее за плечи муж, - давай-ка лучше выпьем за встречу.
- Выпьем, - отчаянно мотнула головой Ирочка и хлопнула из рюмки, не закусы-вая.
- Отважная, ты меня не ждешь?
- Отчего же? Наливай! Я все жду, все жду тебя, а ты так долго не ехал, - лепетала она, опрокидывая следующую стопку.
Потом каждый из них, сбиваясь с ритма, говорил другому какие-то слова, пытаясь рассказать про самое главное. Вспоминали о событиях, которые произошли за время их разлуки, мечтали о будущем, казавшемся прекрасным и безоблачным. Солдатик тихо-нечко вернулся и снова сел на табуретку, ковыряя в тарелке. Через два часа Ирочка из-рядно опьянела и, постелив солдатику на раскладушке в кухне, отправилась спать. Она уснула, так и не дождавшись мужа. Часов в пять утра ей стало плохо. Ирочка встала, сдерживая рвотные позывы, босыми ногами побежала в туалет. На кухне горел ночник. Солдатик стоял, опираясь руками на стол, а муж, приспустив штаны, с наслаждением «оттягивался». Ирочку вырвало прямо на пол у двери туалета…
«Весь мир построен на триадах» – это аксиома. Ей в третий раз придется менять свой образ жизни, свои привычки. Бог троицу любит! Алле хотелось, чтобы рас-ставание с прошлым было безболезненным, но прошлое не отпускало ее. Несколько недель назад ей позвонил некто Богданов, назвался бизнесменом и попросил о личной встрече.
- По какому вопросу? – спросила Алла.
- Вы нужны, как переводчик. Есть небольшая работа для вас, я хорошо заплачу.
- Могу подъехать через часик, назовите адрес вашего офиса.
- Заозерная, 20. Это территория складов. Слева от въезда находится небольшое кирпичное здание. Это и есть контора, или, если хотите – офис.
Богданов оказался совсем молодым человеком без особых примет. Он усадил Аллу в кресло и сразу приступил к делу.
- Вы владеете шведским? - спросил он.
- Норвежским, шведским, английским.
- Отлично. Мне нужно составить небольшую рекламацию на шведском языке: фирма, качество товара и все прочее…
- Перевести на шведский язык?
- Нет, вы не совсем меня поняли. Не перевести, а составить.
- Сочинить, что ли?
- Ну, что-то вроде этого.
Алла Сергеевна поняла - бизнесмен «лохматит бабушку». Товар был паленый. Ему хотелось его «за дорого» продать.
- Извините, - сказала она, - я не занимаюсь такими делами.
- Вы зря нервничаете. Мне вас порекомендовал Герман Андреевич Чижов.
Алла удивленно взглянула на него. Фамилия, которую он назвал, была слишком хорошо известна ей. История эта была давняя…
Ее родители жили в Ленинграде в районе Новой деревни. Сейчас это станция метро «Черная речка». Недалеко – место дуэли Пушкина. Дом Чижова стоял напротив ее дома. Естественно, все дети в микрорайоне знали друг друга. Во-первых: летом играли во дворе в волейбол; во-вторых: зимой встречались на катке ЦПКиО. Герман был старше Аллы на три года, смотрел на нее сверху вниз. На катке Гера был лучшим, никто не мог превзойти его в скорости на «бегашах». Постепенно он стал самым знаменитым человеком в школе, где училась соседка и подруга Аллы – Катерина. Победы на городских и региональных соревнованиях, участие в сборной города, тренировки на высокогорном катке «Медео», поездки по городам Советского Союза, придавали Герману вес. Аттестат зрелости его был на удивление однообразен, кроме физкультуры по всем предметам стояла оценка «удовлетворительно». Но звание мастера спорта помогло ему поступить в Институт Советской Торговли. По окончании института его распределили в город Мурманск. Благодаря дяде, который сидел в городском совете, Герман по блату попал на базу торгового флота. Место было доходное: ковры, хрусталь, дубленки и прочие прелести «застойного» времени. Со спортом было покончено. Гера с удовольствием позволил себе не ограничивать желаний, ел, много пил, растолстел, как Пантагрюэль. Вскоре купил машину и всюду ездил на ней, даже в кинотеатр «Мурманск», хотя кинотеатр был рядом с его домом.
Отъезду Германа в Мурманск предшествовала одна их встреча. Алле было девят-надцать, она только что вернулась из Югославии, куда впервые съездила по комсомоль-ской путевке. На ней была мини-юбка, купленная в Белграде, белые босоножки с «золотым» каблуком в форме рюмочки и трикотажная футболка с сочетанием черно-бело-зеленых полос, какую днем с огнем не отыщешь ни в одном «совдеповском» мага-зине. Они встретились на улице, и он с интересом посмотрел на нее, смутно при-поминая, что они, кажется, знакомы.
- Привет, - неуверенно произнес он, притормаживая.
- Привет, - весело ответила она.
- Ты так изменилась! - восхищенно отметил он.
- Просто я выросла, - улыбнулась она.
- Это пошло тебе на пользу, - он наморщил лоб, соображая, о чем говорить с ней дальше. Уходить не хотелось.
- Ты далеко? Можно я провожу тебя? – наконец произнес он.
- Я в кинотеатр на премьеру. Фильм с синхронным переводом. Профессиональ-ный интерес, присоединяйся, если хочешь.
- А что? – он взглянул на часы, - пожалуй, можно.
Они сидели в темном зале, Гера гладил ее руку, лежащую на подлокотнике стула. Алла с удивлением заметила, что ей это приятно. А когда вышли из кинотеатра и обме-нялись впечатлениями, ей стало интересно. Подружились.
В октябре месяце родители с ее старшим братом уехали в отпуск на юг. Алла осталась за хозяйку. Гера вернулся со сборов и остался у нее. Они целовались, лежа на диване и Алла впервые почувствовала на своем бедре тугую мужскую плоть. Размеры плоти ее испугали, она не решилась отдаться ему. Гера ушел сердитый. Ближе к весне встречи их случались все реже и реже, а потом и совсем прекратились. Она узнала, что Герман женится, так как невеста ждала ребенка. Прошел год. Алла тоже вышла замуж, без особых сожалений покинула Ленинград, уехав с мужем в Мурманскую область. Было ли это происками судьбы, не задумывалась. О предсказании вспомнила позже. В те годы северяне спокойно могли заработать на кооперативную квартиру, а с ленинградскими зарплатами собрать такие деньги было невозможно. Именно это послужило реальным поводом для отъезда. Через год Алла родила дочь, потом боролась, как могла, за свое семейное счастье, не посвящая уже овдовевшую к тому времени мать, в свои проблемы. Приехав с маленькой дочкой в отпуск, она в скверике около кинотеатра «Юность» встретила Чижова, гуляющего с сынишкой. Между ними снова вспыхнули какие-то чувства. То, что они задолжали друг другу в юности, теперь с неодолимой силой влекло их обоих: он хотел ее как женщину, а ее уже не пугала тугая мужская плоть удивительных размеров. С тех пор они регулярно поддерживали отношения, встречаясь не только в отпуске. Иногда на его территории, когда она приезжала на семинары и курсы в Мурманск, иногда на ее, в Синегорске, когда он для сведения жены уезжал в очередную командировку. До Синегорска из областного центра на машине было полтора часа езды. Временами ей казалось, что она очень привязана к Чижову. Но годы шли…Его мужские достоинства стали угасать, а интересные беседы, очаровавшие ее в молодости, стали обычным самодовольным бредом пьющего мужика. Это утомляло. За это время Чижов так привык считать ее «своей вещью», что не удосуживался предупреждать заранее о своем приезде. С женой у него было «Шенгенское соглашение» – внутри семьи все формальности устранили, а на внешних границах режим ужесточился, чтобы не проникли всякие там «незаконные элементы» со стороны. Выезды Чижова в область супруга контролировала особенно тщательно, но он раскрутил свой бизнес в регионе, и ей ничего не оставалось, как смириться с этим. Чижов и был тем «надоевшим» любовником, от которого освободил ее Павел.
- Мне очень жаль, - сказала Богданову Алла, - но с некоторых пор мы с Гер-маном в разных политических партиях, поскольку по-разному смотрим на многие вещи. Надеюсь, я свободна?
Она села на остановке в микроавтобус. За окном – безрадостный пейзаж, резуль-тат многолетней деятельности металлургического комбината. Если бы «Гринпис» из самых лучших побуждений, решил закрыть губительное для природы производство, то встретил бы могучее сопротивление жителей города. Благодаря комбинату, люди жили, может, и недолго, но вполне прилично! У каждого плюса есть свой минус.
Разговор с Богдановым расстроил Аллу. Чижов хотел напомнить, кто в доме хозя-ин. Конечно, он очень помог ей на первых порах, когда Глеб укатил от нее, ведь, бывали такие дни, когда в доме не было ни копеечки. Дочка росла, ей нужна была то новая фор-ма, то лыжи, то туфли, то колготки, да и себя забывать нельзя, стыдно было перед учени-ками. Ее маленькой зарплаты на все не хватало, а работа по совместительству не приветствовалась в те времена. Тех, кто пытался вырваться из порочного круга, называли «хапугами». В учительской среде работали «за идею». Согласно главной идее страны - все должны были быть равны. Встречались, конечно, единицы, которые чувствовали себя «равнее» всех равных, но о них на собраниях не говорили. Начальство – вне подозрений, как жена Цезаря.
Чижов приезжал по субботам на машине, вытаскивал из багажника рыбу, яйца, колбасу, сыр, овощи, забивая ее холодильник до следующего своего приезда, иногда оставлял деньги. Правда, были периоды, когда Алла не знала, где он и что с ним. Новая интрижка отвлекала его на время от подруги детства. В отношениях с дамами он был истинным художником, часто применял живописный прием «сфумато», исчезая как дым. Но, если он исчезал в одном месте, то появлялся в другом. Дыма без огня не бывает. Когда новая интрижка утомляла его, он снова возвращался к Алле, «ничтоже сумняшеся», что она его ждет. Алла не пыталась понять мотивы его странной привя-занности к ней. Может быть, все дело в том, что незрелый ананас всегда хуже зрелой смородины? Может быть. Во всяком случае, ее, до недавних пор, устраивала их ни к чему не обязывающая связь. Она тоже не была монашкой. На ее жизненном пути время от времени также возникали соблазны. А лучший способ избавиться от соблазна, поддаться ему.
Телефонный звонок отвлек Аллу от воспоминаний, - «Обед готов, я жду тебя», - сказал Павел. «Что ж, - подумала она, - пора ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ, КОТОРАЯ РЯДОМ».
Она впервые перешагнула порог Пашиного жилища. С интересом исследователя приступила к изучению квартиры, где ей предстояло жить. Точно такая же «двушка», как у нее. Кухня расположена между гостиной и спальней. В гостиной справа от окна – компьютерный стол, с рассыпанными около принтера листами; кресло-вертушка, помогающее дотянуться до справочников в книжном шкафу. В том же книжном шкафу, на верхней полке расположился целый музей камня, пристрастие хозяина. У противопо-ложной стены красовался диван на гнутых ножках, рядом журнальный столик, в углу - телевизор. Все свободное пространство было застелено ковром и служило хозяину ме-стом для гимнастических упражнений. Но Алле хотелось увидеть спальню, которая мно-го могла рассказать о человеке. Спальня не разочаровала ее. Чистенько, уютненько. На окнах – мягкие драпировки. Вдоль стены - полуторная тахта, над тахтой - большая кар-тина в стиле «синтетического кубизма», похожая гаммой оливково-охристо-серых тонов на лучшие работы Жоржа Брака. Угол занимали необыкновенные старинные напольные часы, за их стеклом мерно раскачивался латунный маятник. Эти часы напомнили ей уют материнского дома. Старинные часы еще идут.
«Господи! – больно забилось в груди ее сердце, - ведь могло случиться, что я ни-когда и не открыла бы эту дверь. Теперь надо научиться жить в этом мире. В его мире. Парадокс судьбы объяснить невозможно. Я должна верить тому, что люблю».
Павел не мешал ей смотреть. Он перемещался следом за ней и молчал.
- Кто автор? – кивнула она на авангардное полотно.
- Отец баловался в молодости, семейная реликвия. Он был тогда студентом. В де-кабре 1962 года, когда меня еще на свете не было, эта работа была выставлена в Манеже в числе других. После скандала с Н. Хрущевым – отцу был закрыт путь в художники, и он переквалифицировался в управдомы.
- Драпировочки оконные в чьем исполнении? – спросила она, не обращая внима-ния на ерничество Павла насчет «управдома».
- Это все мама.
- У тебя хорошо, - подвела она итог.
- Рад, что тебе понравилось.
- Я люблю традиции, порядок, прилежание, как все учительницы.
- Зато на кухне у меня беспримерное разгильдяйство.
- Сейчас проверим.
Они прошли на кухню, где их ждал приготовленный Павлом обед.
– Что-то ты подозрительно благополучен, - покачала головой Алла, оглядывая кухню, - прости, пожалуйста, за любопытство, чем окормляешься?
- Естественный вопрос, подруга должна знать обо мне все. Правда, ты опоздала с этим! Надо было вчера моим социальным статусом интересоваться! Перед первым поцелуем, - он засмеялся. - А вдруг я – БИЧ? Бывший интеллигентный человек! Ладно, открою секрет. Про хобби тебе известно, графоманю по ночам, работаю же - в Горнометаллургической Компании начальником геологического отдела. Плохо, что мой отдел наполовину состоит из женщин. От невест – отбою нет. Спасает только то, что сейчас я - в отпуске и «невесты» думают, что я в отъезде. Пришлось распространить о себе такие слухи. Да я и, правда, уезжаю третьего числа. Родители вызывают срочно, там что-то случилось.
- С ними?
- Вроде нет... Наверно, с бывшей женой что-нибудь…
Алла поперхнулась. Это прозвучало неожиданно и почему-то задело ее. «С быв-шей женой». Причем тут «бывшая жена»? Впрочем, какое ей дело? У каждого из них кандалы прошлых ошибок грузом тянут, не пуская в свободный полет. Неужели жена еще играет какую-то роль в его жизни? По первому звонку он мчится туда! Бросает ее, Аллу. Пусть он окончательно определится, стоит ли им безоговорочно соединять свои судьбы? Почему так больно? «Можно соскрести, но лучше замазать», - вспомнила она выражение дочери, когда кто-нибудь обижал ее, - Алла отвернулась, чтобы скрыть вол-нение.
Он понял, что чем-то расстроил ее. Уметь надо так все испортить. Утром Алла и в голове не держала, что связь их надолго, не хотела «прикипать» к нему. Он убедил ее в том, что это не просто блажь, что она нужна ему, заставил поверить, что это навсегда. Но все же, какой дурак! Расстроил ее. Опять пошутил неловко про «невест!» Много ли женщине надо, чтобы закралось сомнение в его искренности? Кажется, она не верит ему? – он взял ее руку, открыто, как ребенок, улыбнулся, нежно погладил запястье с голубыми прожилочками вен.
- Не волнуйся, любимая, все будет хорошо. Ты должна ждать меня здесь! – он шутливо показал пальцем на пол около плиты, - я приеду и мы соединим наши жизни в горе и радости, в нищете и богатстве, в болезни и здравии.
- Какие пустяки. Поезжай спокойно, обещаю, что всегда буду под рукой, как по-мойное ведро, - с иронией сказала Алла.
Двое пытались понять друг друга и не понимали.
Вечером 31 декабря, когда приготовления к новогоднему столу были в самом разгаре, Алла услышала длинные телефонные гудки. - «Междугородка», - обрадовалась она. В трубке раздался взволнованный голос дочери:
- Мамочка, любимая, как я по тебе соскучилась. Хочу домой! Мне этот немецкий «орднунг» уже в печенках сидит. Брошу Андрея и приеду насовсем!
- А чем он провинился?
- Он на мою видеокассету с концертом ансамбля «Золотое кольцо» какой-то ду-рацкий боевик записал. У меня теперь нет русских песен.
- Андрей-то сделал это случайно, а не специально, чтоб тебе досадить, верно?
- Ну и что? Он вечно такой рассеянный.
- Я думаю это не повод для развода.
- А я думаю – повод!
- Но он же терпит, когда ты ему складки утюгом поперек воротничка на ру-башке заглаживаешь?
- Сравнила тоже! Господи, вот он приперся, противный, с букетом кремовых роз, я их так люблю! Мамуля, поздравляю тебя с наступающим Новым Годом и желаю всего, всего самого лучшего. Целую, целую, целую! Счастья, любви, успехов! – прощаясь, затараторила дочь, - Андрей тоже целует тебя и присоединяется к поздрав-лениям!
- Привет ему! - Алла положила трубку и улыбнулась.
Новогодняя вечеринка началась задолго до двенадцати. Люба и Александр Дер-гачевы пришли в двадцать два часа, чтобы не спеша проводить с друзьями старый год. Женщины отправились на кухню, а мужчины стали знакомиться друг с другом, для бесе-ды налив по стаканчику вина. Стол был красивым и богатым, настроение - отличным, телевизионные программы обещали «старые песни о главном» и ничто не предвещало сюрприза, который им приготовил в приветственной речи президент. Важно восседая перед камерой, все-таки на плечах у него было лицо государства, он объявил, что слагает с себя полномочия и передает их в руки своего преемника – Путина Владимира Владимировича. Павел, открывая шампанское, замер от неожиданности. Люба всплеснула руками и сказала, что не понимает выбора президента – Путин скромный чиновник, ни в каких скандальных делах прессой не замеченный. В общем, ничего осо-бенного.
- А имя какое? Владимир Владимирович! Это, ребята, не случайно, - сказал Саш-ка.
- Ты же в мистику не веришь, - напомнила ему Люба.
- Какая же это мистика? Тут все яснее ясного. Владимир третий Россией будет управлять. Был в истории Владимир Святой, потом – Владимир Ленин, а сейчас – Вла-димир Путин.
- Так выпьем за перемены в нашей жизни, - сказала Алла, имея в виду себя.
- А ты уверена, что перемены будут? – спросил Павел, имея в виду неожиданное заявление президента.
- Да здравствует то, благодаря чему мы ни за что! – радостно воскликнул Дер-гачев, целуя Любу в щеку, - не отвлекайтесь, товарищи. Закуски - море: фтор, хлор, бром – производные нашего комбината, попрошу поддержать отечественных произ-водителей!
- Давайте выпьем за базовую мечту, - сказала Люба, - представляя себе новень-кий микроавтобус «Хендэ Н–100», который Сашка купил перед Новым годом, - базовая мечта дает стабильность, ощущение покоя и понимание происходящего.
- Ну, вот опять, - рассердился Сашка, думая, что жене нужна новая шуба, - чего тебе не хватает, у нас и так все есть!
- За все вместе и за любовь, - произнесла Алла. Они с Павлом взглянули друг на друга, выпили шампанское и поцеловались под новогодний салют.
Третьего января был понедельник. Алла поехала на вокзал – провожать Павла. Дергачевы еще не имели ясного плана, как провести день. День был обычный для поне-дельника и состоял из обычных мелочей. Мелочи жизни, как звенья одной цепи - само по себе ни одно из них не кажется важным. Сашка поднялся раньше Любы, которая еще спала. Люба, выйдя с больничного раньше срока, пожертвовала восстановительным пе-риодом, поэтому договорилась с директором, что несколько дней на каникулах - «догуляет». Сашка позавтракал остатками постновогоднего пиршества, оделся в старый спортивный костюм, сверху натянул рабочую куртку и отправился разогревать свой «жигуленок», чтобы добраться до гаража. Во дворе, на окне магазина висела табличка, размашисто начертанная фломастером, которая гласила, что в магазине идет «Ревизя». Магазином владели «лица кавказской национальности». Сашка чертыхнулся (сигареты кончались), и поехал «зарабатывать денежки на сносную жизнь», как объяснял обычно его сын всем интересующимся, что делает папа в гараже.
Когда-то Александр Дергачев окончил педагогический институт, работал в школе учителем физкультуры и занимался для души горнолыжным спортом. На областных со-ревнованиях повстречал Любу, чемпионку города. Увидел - влюбился сразу и на всю жизнь. Приятелей предупредил: эту девушку цеплять не смейте, она будет моей женой. Так и случилось. Поначалу Люба сопротивлялась, у нее были совсем другие планы, но потом отступила перед спортивным натиском Дергачева. Всюду и везде он называл ее «моя ракиня», намекая на ее упрямство, попятные маневры и просто на знак Зодиака. Но в его устах это звучало как: «моя княгиня», «моя богиня», - и Люба вышла за него замуж, расставшись с горными лыжами. После родов пришла работать в ту же школу, где рабо-тал Дергачев. Но тут Сашка разошелся во взглядах на методику преподавания с директо-ром школы и ушел «на вольные хлеба». Руки у него были «золотые». Автомобили любил также сильно, как жену. Мог любую развалюху восстановить. После выхода из его гаража «развалюха» бегала лучше иномарки. Сашка, делая контрольное испытание автомобилю, легко развивал бешеную скорость, оставляя далеко позади себя на трассе «фирмачей». Люба понабралась от него разных выражений и часто, надевая туфли со скошенным каблуком, говорила: «У меня по жизни «развал – схождение левой ноги».
- Ничего, мамка, - задушевно говорил он ей, - зато я тебя по походке даже в проти-вогазе узнаю.
Дергачев вырулил на центральную площадь и дал круг почета мимо бронзовой фигуры Ильича. Перед днем «Примирения и Согласия» на протянутой руке Ильича появлялась сетка с продуктами. Набор был однообразен – бутылка водки, буханка черного хлеба и хвост селедки. Наряд милиции боролся за почетное право - кому снимать праздничный продовольственный набор, поскольку тому, кто снимал - он и доставался. Но очередной верхолаз неукоснительно соблюдал традиции, делился добычей с товарищами. Кто стоял за этой шуткой, милиционеры не очень то и выясняли. Зачем? Ясно было, что это человек новой формации, с большим чувством юмора. В этот раз Ильич был припорошен снегом и грустно протягивал руку с табличкой «Туалет» в направлении Главного Дома.
Добравшись сквозь снежные заносы до гаража, Дергачев открыл дверь, и сердце его радостно встрепенулось. В полумраке гордо высвечивал лобовым стеклом почти но-венький «кореец», купленный им у знакомого мужика за пятнадцать тысяч долларов. Сашка нежно похлопал его по крылу. Деньги пришлось занять, но ничего! Если из сало-на убрать сиденья, то на микроавтобусе прекрасно можно перевозить малогабаритные грузы из Финляндии. Дорога накатана, связи есть. За определенное время он с долгами рассчитается, и тогда будет работать на себя. Дергачев решил заправить «корейца», что-бы провести ему контрольное испытание. Бензин цедился плохо, расплескивался. Сашка уже при первом знакомстве с машиной понял, что бак, как у наших, плохо вентилирует-ся. Но эта беда – не беда. Зато ход какой! Универсальные шины «Кумхо», он не стал ме-нять на зимние с шипами – и так сойдет! Сашка вывел «корейца», загнал в гараж свой «жигуленок» и поехал будить семейство. У него созрел план: вывезти семью за город на трассу Мурманск – Санкт-Петербург и выжать из машины предельную скорость.
Он позавтракал с женой и сыном во второй раз (за компанию) и, пока они собира-лись, сбегал трусцой в газетный киоск за сигаретами. Через полчаса автомобиль легко тронулся в путь.
- Дай порулить, - попросила мужа Люба, когда они миновали очертания го-рода.
- А справишься? – спросил он ее.
- Должна же я тренироваться! – убедила она Сашку.
Кто ездил по этой трассе, тот помнит бесконечные спуски и подъемы. Дорогу прокладывали среди гор, озер и болот. Были на ней и опасные участки. Люба в эйфории от быстрой езды совершенно забыла о страшном предсказании. Более того, в но-вогоднюю ночь она усилием воли постаралась выбросить всякую чепуху из головы.
То, что произошло на очередном повороте, когда Люба пустила «корейца» под гору, она предвидеть не могла. Но мог, наверно, предотвратить Сашка, если бы поменял шины. Возможно, он бы обнаружил на диске правого ведущего колеса чуть заметную трещину, и несчастья можно было бы избежать. Колесо задело о камень, диск лопнул. Колесо сорвалось с оси, машину развернуло и повело, Люба не смогла справиться с управлением, и они рухнули в пропасть.
Водитель идущей следом машины видел кульбит микроавтобуса. Он вызвал по мобильнику «Скорую» и дорожную милицию. Сам же, прихватив кое-какие инструмен-ты, поспешил по откосу вниз, на помощь, не зная, впрочем, пригодится ли она.
Дома у Каржавиных случился скандал. Новогодний праздник был испорчен. Жена Николая Петровича, услышав признания Соломатиной, в гневе стукнула себя по лбу и произнесла, обращаясь к сыну и юной невестке:
- Ваш папочка – похотливая свинья! А мамочка – полная дура! Я думала, что ослабление его половой функции происходит от затухания сенсорной доминанты, а у него, оказывается, есть любовница! Вот, эх твою мать, куда силы-то уходят! Он по вечерам мне мозги пудрил, что работы много, задерживаться стал, домой, как раньше, не торопился. Чувствовала, неспроста это, а верить не хотелось, так сама себя и об-манывала!
Каржавин с недоумением смотрел на жену, чего это она вдруг словно с цепи сорвалась?
- Ты что, Катя, чепуху мелешь, вроде не выпила еще?
- Чепуху, говоришь? Сейчас твоя краля звонила, призналась мне во всем.
- Какая краля? Нет у меня никакой крали, - поднял брови Каржавин.
- Вы, мужчины, всегда отрицаете очевидные факты! И ты такой же трус! – гнев-но бросила Каржавина и ушла на кухню плакать.
Николай Петрович посмотрел на сына и растерянно произнес.
- Какая любовница? Работы по горло, конец четверти.
- Ну, отец, ты даешь! Все не успокоишься, – покачал головой сын.
- Ей-богу не виноват! Кто-то над нами потешиться вздумал.
- Так это легко узнать. У нас же определитель номера есть.
- Верно, - оживился Каржавин, - с расстройства у меня все из головы выпало.
Номер, который высветился на аппарате, принадлежал городской больнице.
- Соломатина, - догадался пострадавший, - видно, с ума сошла, - сказал он сыну.
Анна Ермолаевна Субботина торопилась домой, что-то неспокойно было на серд-це. Дома ли Леночка? Чем занимается? Анна еще не видела ее после дежурства.
Лена была счастьем, смыслом жизни и надеждой Анны Ермолаевны. Своя жизнь не удалась. Десять лет назад она осталась одна с маленькой дочкой на руках. Муж – бывший афганец, которого она выходила, вырвала из рук смерти, стал знаменитым ху-дожником и уехал в Соединенные Штаты Америки. Иван Субботин женился на медсест-ре не по любви, а из благодарности, перепутав чувство долга с другими, полагающимися быть при соединении двух людских судеб, чувствами. Анна Ермолаевна вскоре после свадьбы и гораздо раньше срока, родила дочь, а Субботин, от скуки долгого выздоров-ления начал писать авангардные картины. Как-то вдруг он обрел популярность. Картины его, так называемые «монотипии», имели одну особенность: Субботин помещал в пространство цветных линий белый круг, в круге объемно высвечивал православный крест. Монотипии могли быть выполнены в теплых или холодных тонах, но белый круг со светящимся выпуклым крестом, нанесенный на лаки сверху, был неизменен. Однажды Субботин подарил одну из картин знакомому питерскому артисту, земляку, снимавшемуся в детективном сериале. Тот пристроил картину на какую то выставку. Картина привлекла внимание. Утонченные посетители выставки собирались около монотипии группами и рассуждали, что бы это значило? Круг и крест? Мальтийский знак, символ животворящего начала, или случайное пересечение линий? И, как всегда, нашлось несколько критиков, вступивших в полемику друг с другом о смысле картины. Кто-то даже защитил диссертацию. Имя художника прозвучало. Богатые коллекционеры стали заказывать ему картины. К тому времени Анна Ермолаевна приложила все усилия, чтобы он окончательно оправился от ранения. Потом была персональная выставка в Петербурге. После выставки имя художника стало известно за рубежом. Иван Субботин на крыльях славы уехал покорять Америку. Леночке тогда было всего пять лет. Америка отнеслась к нему лойяльно, даже с барским покровительством. Субботин неплохо устроился, имел дом с бассейном, мастерскую, экономку из бывших русских проституток. На имя дочери открыл валютный счет. Лена росла в достатке, всегда была ухожена, прекрасно одета, а с годами стала и потрясающе хороша собой. После школы она собиралась уехать к отцу навсегда. Английским с ней дополнительно занималась Алла Сергеевна.
Субботина остановилась, словно запнулась. Навстречу ей метнулось что-то боль-шое и прихрамывающее. Она подняла глаза - это была ее давняя пациентка. По выраже-нию лица женщины Анна поняла, что скоро от нее не отделается.
- Помогите, Аннушка, - сказала пациентка, - опять страшные боли, до поликлини-ки не дойду. Хотела вам звонить, чтобы выручили, да Господь свел нас. Я только что из аптеки, вот лекарство, умоляю, сделайте укол, в долгу не останусь.
Анна Ермолаевна из денег дочери никогда ничего не брала на свои нужды, поэтому регулярно подрабатывала, чтобы не считать копейки.
- Я очень тороплюсь, у меня нет времени, - отказала Субботина, чувствуя, что непременно сейчас нужно быть дома. Ей было неловко перед женщиной.
- Да, вот же мой подъезд, дела-то на пять минут, пойдемте!
Анна стояла в нерешительности. Сердце сжимала какая-то тревога. Ей очень не хотелось именно сейчас идти к пациентке, но долг…клятва Гиппократа!
Потом Анна Ермолаевна страшно казнила себя за это. Пришла бы она домой чуть пораньше - всего того, что произошло с Леночкой - не случилось бы. Она спасла от боле-вого шока чужую женщину, но потеряла дочь. Если бы своим предчувствиям дала она волю! Кто бы осудил ее за равнодушие? Кто бы посмел упрекнуть ее за то, что она про-шла мимо чужой беды? Если бы сам Господь судил ее на страшном суде, то и он оправ-дал бы Анну Ермолаевну за это. Но все было иначе. Она не послушалась своей интуиции. Сработала многолетняя привычка медсестры, почти инстинкт – помогать людям, когда они в ней нуждались.
Открыв своим ключом дверь, Анна Ермолаевна остолбенела от ужаса. Из коридора в комнату шла кровавая дорожка. Схватившись за сердце, Субботина на ват-ных ногах пошла в комнату, пугаясь увидеть что-то страшное, непоправимое. И она увидела. На корточках у дивана сидела ее дочь. Голова Лены была опущена. Диван и ковер были залиты кровью. Крови было так много, как будто здесь было совершено не одно жертвоприношение. Субботина с криком бросилась к своей девочке, перевернула ее и увидела, что сонная артерия перерезана. Лена умерла от потери крови.
Причина всех несчастий в семейной жизни – разница культур. Когда ты молод, не понимаешь, почему не складываются отношения со второй половиной. Пытаешься не обращать на некоторые сигнальные звоночки внимание. Мелочи. Подумаешь, что-то мне в нем не нравится! Ему во мне тоже! Наплевать и забыть. Но со временем выносить пре-небрежительное отношение к тому, что ты считаешь святым для себя, становится невмо-готу. Алла с Глебом рассталась именно по этой причине. Оставаясь фактически под одной крышей, она ушла от него не физически, а эмоционально. И когда он это понял, все же предпочел не менять своих привычек. Менять привычки было не в его характере. Ему нравилось жить, не ограничивая себя обязательствами. Проще – поменять окружение. Расставание стало неминуемым. Он уехал, и Алла поняла, что это наилучший выход из сложившейся ситуации. Из опыта семейной жизни она вынесла одно золотое правило – никогда не опускаться до уровня человека с низшей культурой. Если попытки сделать его своим единомышленником оказываются безуспешными, не стоит мучить друг друга. Впоследствии ей доводилось неоднократно прекращать отношения с мужчинами, которые после трех-четырех встреч могли развалиться у нее на диване, как у себя дома. А когда к ней приносили свои тапочки, ходили полуобнаженными при ее девочке, с гордостью неся в семейных трусах все, что имели, она становилась непреклонной. Не звоните, не пишите, знать вас не знаю! К сожалению, чем дольше она жила, тем труднее было найти родственную душу. Три года назад Алла, как всегда, проводила отпуск в Питере, у мамы. Подруга детства, соседка Катерина, видя, как она мается от ничегонеделанья, а еще больше – от своей явной ненужности уже выросшей дочери, влюбленной в умного, одаренного особым компьютерным талантом мальчика, предложила ей заняться устройством личной жизни. Познакомила с бизнесменом средней руки, особых звезд не хватающего, но достаточно успешного в своей нише. Как ни странно, его упрямство и настырность помогали ему не отступать там, где другие люди, умеющие рефлектировать, отступали. Звали его Леонид. В воскресный июльский день Леонид пригласил ее на прогулку в Петергоф, где открылась выставка восковых фигур под названием «Великие авантюристы». И, хотя Алла уже видела эту выставку во дворце Белосельских-Белозерских, она согласилась поехать. День, проведенный вместе, может показать, стоит ли продолжать отношения. Леонид заехал за ней в девять часов утра на чисто вымытой «шестерке» цвета кофе с молоком. «Не выпендривается», - подумала она. Пока ехали через город, Леонид не делал попыток завязать разговор, он сосредоточенно смотрел на дорогу. «Не очень большой водительский стаж», - решила Алла. Она чувствовала себя неловко, как на смотринах и не задавала ему никаких вопросов. Так, молча, они приехали в Петродворец, кое-как припарковались и через главные ворота прошли на территорию фонтанной столицы. В музей Петродворца стояла огромная очередь из иностранцев. В основном – пожилых и очень пожилых людей. Алла вздохнула. Наш уровень социальной культуры никогда не будет таким, как на Западе. Средства позволяли этим пожилым иностранцам путешествовать. Они, еще полные сил и детского любопытства, с интересом познавали великую русскую культуру и такой неустроенный, скудный, в отличие от художествен-ных достижений, русский быт.
Алла подумала, что и у «Домика на пристани» будет очередь, но ее предположе-ния не оправдались. Экспозиция восковых фигур иностранцев почему-то не привлекала. Наверно, слава музея малам Тюссо пока затмевала русский вариант. Но, скорее всего, посещение данной выставки просто не входило в общий пакет развлечений ино-странцев.
У щита со стрелкой, обозначающей нужное им направление, Леонида окликнули. Он сделал удивленное лицо и, смущаясь, представил Алле друга, такого же невысокого и коренастого человека, как сам. Алла сразу поняла, что встреча была запланирована, по принципу: не подойдешь одному, может, подойдешь другому. Друзья даже не пытались скрыть это обстоятельство. Ей стало совсем плохо. Друг оказался раскованней Леонида. Он живенько сунул ему в руки фотоаппарат и встал около щита с надписью: МУЗЕЙ ВОСКОВЫХ ФИГУР. Так сказать, фото для истории, из серии «здесь был Петя». На ми-нуту они оба забыли об Алле. Ей захотелось исчезнуть, раствориться, провалиться сквозь землю. Но она не провалилась, не исчезла. Решила посмотреть, что же будет дальше. В кассе им выдали билеты и объяснили, что нужно подождать, пока соберется человек два-дцать. Группу возьмет экскурсовод, который сейчас занят предыдущей командой.
Друзья предложили Алле присесть на скамейку. Леонид, который так и не сообразил, о чем говорить с дамой, повел диалог с приятелем:
- Париж – грязный город.
- Да, - поддержал друг, - все бросают там под ноги все, что не нужно.
- Австрия чистая, - продолжил Леонид.
- Точно, - подхватил приятель, - немцы – аккуратисты.
За время, пока собиралась группа, Алла неожиданно для себя узнала, что Алексан-дрийский маяк был построен на острове Фаллос, а сама Александрия построена в честь Александра Макидонского (видимо, от слова «кидать»). Разговор явно был рассчитан на поражение противника и сдачу его на милость победителя без сопротивления. Знай, мол, наших! Мы по заграницам шастаем, как по среднерусской низменности. Мировую куль-туру к себе приобщаем! Но вконец добила ее фраза Леонида:
- Что там группа застряла? Авантюристы–то восковые (ударение на первый слог), говорить не умеют.
- Что с них восковых (ударение на первый слог) возьмешь! – заключил его друг.
Прощаясь, Алла поблагодарила приятелей за доставленное удовольствие, и по-просила больше никогда не звонить ей.
Школа гудела. В учительской только об этом и говорили. За что убили Лену Суб-ботину? Бедная девочка! Просто кошмар! Кто стоит за этой ужасной трагедией? Кому Лена помешала? Не втянуты ли в эту историю одноклассники? По углам шептались, что на теле есть странные неглубокие раны, сделанные как будто бы детской рукой! Может, это месть какой-нибудь соперницы? Всем известно, что девчонки Лену не любили. Кое-кто откровенно завидовал ей. Хорошенькая, удачливая, сносно владеющая английским, всегда в окружении поклонников, отец живет за границей. У нее всегда были деньги – одно из тех средств, что дают удобства в жизни, неограниченные возможности. Она и сама умела зарабатывать деньги. Девчонки подозревали, что мужики платили ей, а вот мать ее ни о чем не догадывалась. Для матери она была святая. Удивительно, как матери умеют переносить свои собственные качества на дочерей. Порядочная, скромная мать таковой считает и свою гулящую дочь, а распутная – всегда обвинит в том же честную девочку. Последнее время Ленка была очень замкнута, занятия часто пропускала, все да-же удивились, что она пела на Новогоднем вечере. До этого она почему-то избегала веселых кампаний и шумных обществ. Многие видели, как она буквально через полчаса покинула зал. Складывалось впечатление, что Лена пришла на Новогодний вечер только для того, чтобы спеть песенку. Дынин, который вышел с ней, почти сразу вернулся. Она не хотела, чтобы Дынин провожал ее домой. Кто-то заехал, видимо, за ней. Дынин вспомнил, что в последний вечер, когда она была в школе, Лена из канцелярии звонила кому-то перед уходом, какие-то дела утрясала. Да с такой девицей все, что угодно слу-читься могло! Может, кинула какого-нибудь «крутого»? Или перешла «серьезной» даме дорогу? Явно не детской, а женской рукой нанесены многочисленные неглубокие раны на груди и животе. Учителя считали, что повод и мотив убийства лежал на поверхности – ревность и зависть.
Следователь, разговаривая с одноклассницами Лены, применял один испытан-ный прием: хочешь узнать правду об одной из них, похвали ее перед подругами. Что тут начиналось! Девчонки с готовностью рассказывали друг о друге всякие гадости. Получа-лось, что любая из них по той или иной причине могла свести счеты с Леной…
Любу и Сашу Дергачевых увезли в больницу. Они были живы, но получили множественные ранения осколками лобового стекла. К счастью, у их сынишки на теле не оказалось ни одной царапины. Алла взяла его из приемного покоя домой и оставила у себя ночевать.
Сашку выписали на следующий день, он приехал к Алле забрать сына. Она пред-ложила свою помощь, но Дергачев махнул рукой – сам справлюсь! Любе врачи пореко-мендовали остаться в больнице. У нее случился нервный стресс из-за повреждения щеки. Некрасивый шрам шел полукругом от носа к подбородку, напоминая горестную морщи-ну. Шрам старил ее. После больницы Люба выдернула из розетки телефонный шнур, чтобы родители учеников не лезли к ней с фальшивым сочувствием. Она обиделась на весь мир. Больше всех от нее досталось Сашке. Алла, несколько раз безуспешно пытаясь дозвониться, пошла к ней домой. Нужно было растормошить подругу, вывести ее из ду-шевного оцепенения. Опять же последние новости впрямую касались Любы, как класс-ного руководителя.
- Ну, что ты закаменела словно статуя? – Алла прикоснулась к руке подруги, которая расслабленно лежала на диване с закрытыми глазами.
- Не мешай. У меня курс релаксации по Шакти Гавайн. Мое темя озарено золоти-стым светом.
- Зачем тебе это нужно?
- Для равновесия. Мы по уши в долгах, машина не подлежит восстановлению.
- А что, этот, или эта Шакти от долгов спасает?
- Не спасает, но приводит нервы в порядок. Просто надо отключиться и верить.
- Человеку всегда нужно во что-нибудь верить, хотя бы в свои собственные си-лы.
- Понимаешь, - вскочила Люба с дивана, - я опять убедилась, что за исполнение мечты надо платить. Чем сильнее желание, тем страшнее наказание. Сашка и я как-то не так, видимо, жили. Забыли, что мы с Космосом – единое целое. Перекачиваешь энергию из одного источника в другой – там, где тонко и рвется. Говорят, катастрофа в каком-либо месте Земли – это переполнение пространства черной энергией. Мне надо чистить мысли, чтобы очистить пространство.
- Сашка-то как перенес утрату?
- Идиот! Ходит и улыбается, как будто ничего не случилось, как будто все хоро-шо – нет никакой беды. Мне хочется вцепиться ему в волосы и расцарапать его улыбаю-щуюся морду.
- Ты что, не понимаешь, у него такая защитная реакция. Почисти мысли! Он ни-чем не виноват, за рулем сидела ты.
- Как не виноват? Чуть ребенка не убил! Смотреть надо было, прежде чем из га-ража машину выгонять! Брошу его к чертовой матери.
- Не надо, он тебе очень идет…
- А я еще думала, почему мужик с такой легкостью отказался от «корейца»? Спихнул моему дураку: «На тебе, боже, что нам негоже!» Знаешь, ничего мне в жизни не достается даром. Все время какие-то препятствия, палки в колеса, стоп-краны и тормоза.
- Ну, не выдумывай то, чего нет. Что теперь, умереть и не встать? Вы все живы, слава богу. Деньги – дело наживное. Сашка долги отдаст. Ты думай теперь, как в семье покой сохранить. Гневом и обидой дела не поправишь! Прими все, что случилось за ис-пытание на прочность. Не впадай в неистовство, если не в твоих силах что-либо изме-нить. Я тебе сейчас такую новость скажу, что ваши несчастья мелочью покажутся!
- Что еще?
- У тебя отключен телефон, ты, видимо, не знаешь, что вчера Лена Субботина погибла.
Люба резко опустила ноги на пол:
- Автомобильная катастрофа?
- Нет. То ли убийство, то ли самоубийство, никто толком ничего не знает.
- Господи! – Люба прижала руки к щекам, - подробностей никаких?
- Единственное, что просочилось из компетентных органов – при осмотре на те-ле Лены, помимо смертельного вскрытия сонной артерии, обнаружены множественные неглубокие раны, как будто сделанные детской рукой.
- Что бы это значило?
- Не знаю. Сейчас одноклассников допрашивают, соседей. Производятся опера-тивно-розыскные мероприятия. Выяснили, что девочка, которая живет ниже этажом, гу-ляла с собакой. Так вот, она видела, как в подъезд входил Олег Черепнин, а когда, при-мерно через полчаса, открывала дверь своей квартиры, он спустился мимо нее вниз по лестнице. Олега она знает, потому что учится с его братом в одном классе.
- Боже мой! Славка влюблен в Лену! Что с парнишкой будет? – Люба лихора-дочно сбросила с себя халат и натянула джинсы. Одним точным движением закрыла молнию, схватила со стула теплый свитер, дернула его через голову. На ходу застегивая кнопки куртки, бросила Алле: «Посиди с Васькой, я в школу. Сашка придет через пол-часа, сменит тебя».
Он ворвался в ее жизнь стремительно, на форсаже. Как небесный метеор! Недели не прошло, а все ее мысли заняты им. Она пыталась вечерами, как обычно, смотреть те-левизор, но все, что мелькало на экране, казалось ей глупым, пустым, не важным и не нужным. Пыталась она читать книги, но, утомившись от авторских излияний, бросала и это занятие. Ничто не помогало ей избавиться от странной вибрации, от неудобного и тревожного чувства, с которым она засыпала и просыпалась. Как назвать то, что с ней сейчас происходит? Такая ли она, любовь? Как ни странно, Алла до сих пор удачно избе-гала того, что называют всепоглощающей любовной страстью. Страсть, которая с неиз-бежностью смерти приходит к людям хотя бы раз в жизни, обходила ее до сих пор, несмотря на многочисленные увлечения. Встреча с Павлом, видимо, Господнее испыта-ние, проверка на звание «женщины». Она скучала без него, скучала болезненно и невы-носимо.
Вернувшись от Дергачевых, Алла открыла дверь, бросила в прихожей сумку, пальто и схватила трубку трезвонящего телефона.
- Алло, слушаю, - выдохнула, безошибочно определив, что звонит Павел.
- Здравствуй, это я! – произнес на другом конце такой родной голос.
- Здравствуй, как доехал? Родители здоровы? Дома все в порядке?- выдала она три вопроса в одном флаконе.
- Доехал хорошо. Дома не все в порядке. Расскажу при встрече. Мне придется за-держаться дней на десять, не скучай, ладно?
- Постараюсь. У нас тут тоже не все в порядке - катастрофы и сплошной крими-нал. Дергачевы свой микроавтобус разбили всмятку. Ученица моя трагически погибла. Все это выбило меня из колеи. На душе тревожно и жутко…
- Держись, не раскисай! Я люблю тебя, слышишь?
- Слышу, - тихо ответила Алла.
- Полей, пожалуйста, мои цветочки, - попросил Павел.
- Уже полила своими слезами. Пыль вытерла, почту из ящика достала. От скуки – на все руки.
- Молодец. Хвалю за труд и прилежание! Вот приеду, разберусь с тобой! Чем для души занимаешься? Переводами современной скандинавской литературы?
- Куда там! Талант спит, пепсидов в крови не хватает.
- Я в ужасе.
- Я тоже. Приезжай скорей! Хочешь, ракету тебе дам? Будешь космонавтом–652, полетишь через овраги, реки, буераки…
- Как только, так сразу, не так ли мо что, - пошутил он, - наверно, тебя поклонни-ки домогаются?
- Ой, домогаются! Но ты вне конкуренции.
- Черт побери! Себя-то я из скромности исключил.
- Смотри, не прогадай, кто первый встал – того и валенки!
- Чувствую – дуэлей не избежать! – он помолчал в трубке, потом, перестроив-шись на серьезный лад, спросил:
- Приезда моего ждать будешь? Приготовься, приеду с сюрпризом!
Алла подумала, что не стоит разрушать интригу, и спрашивать, как девчонке, что за сюрприз. Она ответила просто:
- Я тебя уже жду!
Они простились. Алла положила трубку и перевела дух. Обдумывая разговор, она поняла, что Павел что-то недоговаривает, почему-то не хочет посвящать ее в свои проблемы, что-то важное таит от нее. За пустой болтовней пытается скрыть то, что не дает ему покоя. Ах, эта женская интуиция! Она подсказывала ей, что причина задержки Павла не такая уж незначительная. И о каком сюрпризе он говорил?
Лену Субботину отпевали в храме. Тихо и скорбно возносились к куполу слова: «Благословен, еси, Господи, усопшую рабу твою упокой, презирая ее вся прегреше-ния»… Над гробом зажгли свечи. Анна Ермолаевна стояла с каменным лицом. Она не понимала, зачем собрался народ. Молчаливые одноклассники, учителя… Ей не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. Невидящим взором смотрела она на бескровное, фарфоровое лицо дочери и безутешно зарыдала лишь тогда, когда хор запел «Со святыми упокой». Субботину усадили на стул, она затихла, но снова зарыдала, когда священник разрешил прощаться с покойной. Море цветов, горы цветов лежали в ногах Лены на белом покрывале. Но люди, прощаясь, все несли и несли цветы. Целый Монблан хризантем. Двое мужчин из обслуживающего персонала школы заколотили крышку гроба, и процессия последовала на кладбище. В школьной столовой, где совсем недавно Лена пела на дискотеке, справили поминки, после чего все, подавленные ужасом случившегося, разошлись по домам. Иван Субботин прилетел из Америки лишь на девятый день. Вдруг осознав глубину горя Анны Ермолаевны и пус-тоту своей дальнейшей жизни, он предложил ей уехать с ним в Штаты.
- У нас еще могут быть дети, - сказал Субботин. Но Анна отказалась. «Я должна быть рядом с дочерью», - твердо ответила ему она.
Незаметно пролетели зимние каникулы. Жизнь вошла в свое русло. В кабинете Кротова, следователя по особо важным делам, Верхонцев-старший вел деловой разго-вор:
- У меня есть нелегализованная информация по делу убитой Субботиной…
- Убитой или неубитой – еще требуется доказать, - сердито бросил Кротов.
Верхонцева не смутила реплика следователя. Он достал из внутреннего кармана туго перевязанный полиэтиленовый пакет и бросил на стол.
- Здесь пять тысяч зеленых. Я называю вам человека, который совершил убий-ство, и вы закрываете дело.
Кротов, небритый с утра, невыспавшийся и злой, медленно раздавил в пепельнице сига-рету.
- Знаете, какое у вас лицо? – спросил он Верхонцева.
Верхонцев нервно ощупал свои холеные щеки.
- Какое? – поинтересовался он.
- Лицо чрезвычайного и полномочного посла ядреней фени.
- Не понял.
- Все вы поняли. Не законом руководствуемся, а местечковым правосудием.
- Мы Толстого читали, - усмехнулся Верхонцев, - с детства помню слова Пла-тона Каратаева: «где суд, там и неправда». Собственно, хвалиться-то вам нечем. Чест-ность и благородство в наше время – жалкое знамя посредственности. «Правда» – это совсем не героизм, а большая маята. Карбонарии нынче не в моде!
- Я не собираюсь доказывать вам обратное.
- Вот и славно. Видно, голове карман подсказывает?
- Работа мне подсказывает. Слушаю вашу «не легализованную» информацию.
Верхонцев оглядел обшарпанный кабинет, в котором, кроме письменного стола с компьютером и железного сейфа в углу, ничего не было. Никаких вещей, никаких при-знаков индивидуальных пристрастий хозяина кабинета, кроме, пожалуй, пепельницы, полной окурков. Пепельница рассказывала одно - в этом кабинете давно идет мучитель-ный процесс обдумывания какой-то проблемы.
- Вы, конечно, знаете, - Верхонцев удобнее втиснулся в скрипучий стул, - что у меня есть свои каналы, через которые я всегда в курсе событий, происходящих в нашем городе. Мне стало известно, что следствие зашло в тупик. Если преступление совершил кто-то с целью грабежа, то тут нестыковочка – из дома ничего не пропало. Кроме того, в коридоре, среди прочих следов, которые оставила на кровавой дорожке испуганная мать, есть один неясный след, который идентифицировать не удалось. Чей это след, вот в чем вопрос? Возможно, это след человека, который оказался случайно в квартире Субботиных, после того, как все произошло, а возможно это след убийцы. Оставим пока эту версию, Верхонцев выпрямился на неудобном стуле, и продолжил: - Мне известно и другое – все раны на теле Субботиной нанесены небольшим ножом, который обычно используют на кухне для чистки картофеля, все они несмертельны, помимо той, что на горле. Кроме того, не обнаружено ни одной раны, нанесенной в спину. Если девочку кто-то хотел убить, то странно, что не сделал этого, когда она, предположим, от него убегала. Итак, квартира не ограблена, убийца не нанес ни одной раны в спину, возможно и другое – убийцы не было. Тогда возникает законный вопрос: зачем девочке с благополучным будущим, с фигурой и внешностью «мисс мира» лишать себя жизни?
Кротов слушал его, не перебивая. Он прав, этот Верхонцев, все обстояло именно так. Начальство требует «бросить все силы», нужно успокоить общественное мнение, подобных преступлений в их городе не было за все прошлые времена «советской» вла-сти. Нужна «раскрываемость». А что он, Кротов, может? Да ничего. Беда не приходит одна. У жены – фиброма матки как двадцати двух недельная беременность. Надежда, что она рассосется во время климакса – нулевая. До климакса далеко, размеры опухоли таковы, что ждать можно только перерождения фибромы в злокачественное образова-ние. Они рассчитывали сначала на губернаторскую программу, по которой хоть часть больных оперировалась за счет вливаний благотворителей, но программу прикрыли. Бюджетник Кротов средств на операцию жены не имеет. И вряд ли будет иметь. Домой идти не хочется, чтобы не слышать разговоров на тему «как много зарабатывают другие мужики». В прежние годы хоть идея была, за которую работали. А теперь что? Ни денег, ни идеи. Кто в такой ситуации не скурвится?
- Вы меня слушаете? – спросил Верхонцев и продолжил: - если начнут копать именно эту версию, так называемую версию самоубийства, то выплывет много неудоб-ных для правозащитных органов обстоятельств. Тут и рост наркомании среди подрост-ков, и криминальные разборки, после которых не найти виновных, проституция, пьянство, кражи и многое другое. По-моему, самое время обратить внимание на версию убийства из ревности! Как вам это, подходит? Тем более – свидетели есть. И фамилия убийцы на предварительном следствии уже звучала – это Олег Черепнин.
Кротов читал заключение патологоанатома. Субботина девственницей не явля-лась, но и признаков совершения полового акта перед смертью – не было установлено. За несколько дней, прошедших с трагического дня, Кротов выявил почти все ее связи. Был среди знакомых Лены некто Богданов, молодой, хваткий звереныш, еще не акула бизнеса, но в авторитете. И «крыша» его, говорят, вела в Питер. Часто на квартире он устраивал для «крыши» оргии с девочками, а девочек ему поставлял не кто иной, как «папа» Верхонцев. Сволочь! Кротов взглянул на собеседника, достал из пачки пред-последнюю сигарету, помял ее в руках, прикурил и выпустил струю дыма в лицо Вер-хонцеву. Тот поморщился. «У тебя не бывает в жизни неприятных минут, - подумал о нем Кротов, - за исключением смерти этой девочки. Тебе не хочется, чтобы я копал глубже. Может, плюнуть на все? Чем меньше знаешь, тем крепче спишь! Плетью обуха не перешибешь!» - Кротов взял со стола полиэтиленовый пакет, в котором лежали деньги, и бросил его в ящик стола.
- Вы разумный человек, - сказал ему на прощанье Верхонцев.
От всего, обрушившегося на Аллу и Любу после Нового года, голова у них шла кругом. При допросах детей полагалось присутствовать классным руководителям. Любе, как человеку, близкому к следственным органам, поручили сопровождать в прокуратуру и Славку Верхонцева, и Надю Лычкину, и Алексея Тропинина. Вызывали к следователю и Математичку, как классного руководителя Лены Субботиной, а также других педагогов и одноклассников Лены. Одноклассники, все как один, говорили, что Лена почти не общалась с ними, а если и вступала в разговоры, то лишь по поводу «дать списать контрольную по физике», или в других подобных же случаях. У нее была своя взрослая жизнь. Из Славкиных показаний картина вырисовывалась следующая: Олег Черепнин все время преследовал Субботину своими домогательствами. Торчал на крыльце ее дома каждый день, дожидаясь, когда она выйдет. Часто она просила Дынина проводить ее, опасаясь, что Олег по дороге будет «доставать» ее пьяным бредом. Почему-то он вбил себе в голову, что Лена любит его, но нарочно издевается. Славка вспомнил, как Черепнин неоднократно приставал к ней, приходил с какими-то подарками. Лена все это швыряла ему в лицо и смеялась. Однажды, сильно подвыпив для храбрости, он принес ей то, что считал совершенно бесполезным в жизни - цветы. Друзья сказали ему, что цветы на девушек оказывают гипнотическое воздействие. Лена бросила их на землю и растоптала. Черепнин очень разгневался и даже угрожал рас-правиться с ней. Так и сказал ей: «Я тебя урою!» Дынин подтвердил Славкины показания. Остальные ничего толком не знали, так как Лена до себя ни мальчишек из класса, ни девчонок не допускала. К девчонкам она вообще относилась с пренебреже-нием.
Черепнина заключили под стражу. Верхонцев нанял ему адвоката, чем удивил совершенно измученную свалившейся на нее бедой мать Олега. После общения с адвокатом, Олег стал давать признательные показания. Подозрения с одноклассников сняли. Учителя облегченно вздохнули. Люба, радуясь, что никто из школьников в этой истории не замешан, спросила Кротова, какой срок Черепнину грозит? Кротов ответил, что за убийство в состоянии аффекта на почве ревности больше четырех лет не дадут. Черепнин отсидит положенное и, возможно, станет богатым человеком.
- Вы думаете, он чужую вину на себя взял? – спросила Люба.
- Думаю, да. Но доказать ничего не могу, Черепнин во всем сознался. Честно го-воря, он мне очень облегчил этим жизнь. Областное начальство поздравило меня с бле-стящим раскрытием дела и представило к награде - внеочередному званию.
- Так Лена была убита, или нет?
- Все выглядит, как чистой воды самоубийство. На ноже – только ее пальчики. И причина была, - он посмотрел в глаза Любе и сказал, - у нее обнаружили СПИД. Как го-ворят – игла наркомана, или незащищенный секс. Это я вам, как коллега коллеге, ясно? Мы не дали детям смысла жизни, и они ищут его везде. Даже за горизонтом. Ищут за пределами этого мира. Обычная реальность им кажется фальшивой. Вот придете к нам работать, сядете в этом кабинете и пожалеете, что выбрали специальность следователя. Пока не поздно – бегите отсюда.
- Ясно, - Люба покачала головой и в полном смятении покинула кабинет Кро-това, прямиком направляясь к подруге.
- У меня такое ощущение, - сказала она Алле, - что жизнь моя исчерпана. В душе - пустота, как будто все, чем я жила - вынули оттуда.
Алла, ополаскивая кипятком заварочный чайник, повернулась к ней:
- Ты не поверишь, час назад позвонила Анна Ермолаевна и сказала, что хочет со мной рассчитаться за индивидуальные занятия с Леной по английскому языку.
- Ужас, - всплеснула руками Люба, - человека нет уже, а мать платит по счетам. Знаешь, для нее гуманнее вообще не знать истинной причины смерти дочери. Если бы ей стали известны настоящие виновники случившегося, то вендетта им была бы обеспечена.
- Да, у нее бы хватило на это и сил и характера.
- Вот и думай теперь, где граница между добром и злом?
Алла заварила свежий чай, открыла коробку конфет с коньяком, которую ей не-давно презентовали «в знак безграничного уважения» за помощь в переводе статьи. Люба откусила конфету и слизнула с пальцев вытекший из нее коньяк. Она вдруг вспомнила о Соломатиной, о ее глупой новогодней мести, и доложила Алле:
- Каржавин сказал, что Соломатину выписали из больницы. Дома лежит тихая и умиротворенная. Она звонила его жене, прощения просила. Объяснила, что разыграла ее, и совсем не хотела семейного скандала. Слава богу, после операционного анабиоза у нее мозги на место встали.
- С женой-то он помирился?
- Вроде бы. Говорит, она, наконец, поняла, что паси, не паси козла, а он все рав-но за свежей травкой тянуться будет.
- Что, так и сказал?
- Так пошутил, - Люба приняла чашку с янтарным чаем из рук Аллы и поинтере-совалась:
- Павел-то, когда приезжает?
- Послезавтра.
- Соскучилась?
- Не то слово. Столько всего ужасного произошло, что мне захотелось тихой се-мейной жизни, этакого омута счастья, где только он и я. Завтра съезжу на рынок, закуп-лю всяких продуктов, наготовлю разной всячины и попрошу у директора неделю за свой счет. Будем с Павлом валяться в бездне греховной с утра до вечера, а выползать из по-стели - только для того, чтобы подкрепиться. Он сказал, что приедет с сюрпризом!
- Что бы это значило?
- Пока не знаю, но думаю, что-нибудь приятное.
- Господи, мне надо домой, - вдруг заторопилась Люба, - Сашка придет голод-ный. Посоветуй, что приготовить, полегче для кармана?
- Что-нибудь вегетарианское…
- Ты что? У нас долгов как мусора. Забыла, сколько сейчас фрукты и овощи сто-ят? Пойду, отварю макароны. Пусть наслаждается.
Алла еще раз взглянула на себя в зеркало и улыбнулась. Незначительное сокраще-ние мышц лица, мягкий, внимательный взгляд из-под ресниц и все – объект погиб! Ма-ленькая репетиция перед встречей не повредит! Павел не хотел, чтобы она встречала его на вокзале. «Сам большой, дорогу знаю» – пошутил он. Что ж, у нее все готово к приезду любимого. Вчера вечером вспомнила молодость и встала к плите, как в те далекие времена, когда дочка в день рождения приглашала на праздник одноклассников. И хоть кошелек после праздника бывал пуст, стол, благодаря усилиям Аллы, всегда ломился от всяких вкусностей, приготовленных ее руками. Сейчас в ма-газинах есть все, но это все есть у всех и поэтому удивить кого-либо магазинными продуктами невозможно. Все больше ценятся личные умения. Алла к встрече с Павлом хорошо подготовилась, даже пирог с форелью испекла.
- Ну, милый, трепещи, - сказала она своему отражению и пошла открывать дверь. Когда дверь распахнулась, улыбка слетела с ее губ. Павел был не один.
«Сюрприз», о котором говорил Павел, стоял рядом с ним. Это был пятилетний ма-лыш в синенькой легкой курточке, поверх которой крест-накрест был повязан женский пуховый платок. Малыш недоверчиво, исподлобья смотрел на Аллу. Алла растерянно переводила взгляд с одного на другого и ничего не понимала. Ей понадобилось время, чтобы придти в себя от неожиданности.
- Как тебя зовут? – наконец спросила она мальчика.
- Пошла ты на хер! – ответил он.
- Да, да, вот такие мы неделикатные, - извиняющимся тоном сказал Павел, пере-ставляя сопротивляющегося мальчика через порог, затем внес чемоданы, и закрыл дверь.
- Ну, здравствуй! – он обнял Аллу.
- Кто это с тобой? – уклоняясь от объятия, спросила она, уже догадываясь и не желая верить своей догадке.
- Это Никита, мой сын.
- Почему ты не говорил, что у тебя есть сын?
- Представь себе, я сам не знал об этом.
- Этого просто не может быть, ты лжешь мне!
- Нет, не лгу, - Павел развязал Никите шаль, снял с него куртку, шапку, ботинки и сказал малышу:
- Иди в комнату.
Малыш прошел в гостиную, сел на диван и уставился в одну точку.
- Он тихий, но совершенный дикарь. Жил в деревне, с бабкой моей бывшей же-ны. Из выражений, которые она употребляла в воспитательных целях, послать «на хер» было самым безобидным.
- А где его мать?
- В Чечне погибла. Поехала туда по контракту. Полевой госпиталь, в котором работала, подорвали боевики.
- Как же так случилось, что ты не знал о существовании сына?
- После нашей брачной ночи мы с ней больше не общались. Она не удосужилась сообщить мне о рождении ребенка. Видимо, я ей нужен был только для того, чтобы выполнить миссию самца – оплодотворителя, - вздохнув, Павел продолжил, - нынче прабабка Никиты совсем плоха стала, попросила соседей, чтобы разыскали отца, то есть меня. Вот так я и познакомился с сыном.
- Почему ты умолчал об этом по телефону?
- Потому, что это не телефонный разговор. Сейчас, когда ты видела Никиту, ко-гда все знаешь, можешь принимать решение, нужны мы тебе, или не нужны. Как ре-шишь, так и будет. Пойму. А чтобы не давить своим печальным видом на твою психику, мы с Никитой поживем отдельно, уж, извини, любимая, так получилось. Ну, мы пойдем?
- После того, как я покормлю вас, - растерянно произнесла Алла. Сказать: «останься» не смогла.
Она смотрела, как мальчик ест суп, сдвигая все овощи на край тарелки, с шумом втягивая в себя жидкость, и думала: « Какой кошмар, что за наказанье?». Павел тоже молчал. В его глазах была тоска. Он понимал, все лучшее между ними осталось в про-шлом. С таким сокровищем, как его сын, справиться может только он сам. Сын – обуза для Аллы и он, Павел, не имеет права претендовать на дальнейшее нежное внимание с ее стороны.
Закрыв за Павлом дверь, Алла упала в кресло и заплакала. В ее жизни проявился Мировой Закон Компенсации: «Все, что достается даром, потом дорого обходится». Наивная женщина! Поверила в сказку, в любовь, в бесконечное счастье! Опять наступила на те же грабли. Опять – где был огонь, остались угли. Рыдай, плачь и посыпай голову пеплом!
Ночью, лежа без сна в кровати, она повторяла два слова – «за что?», и приняла решение ехать утренним поездом к матери в Петербург. «Где оскорбленному есть чув-ству уголок»? Неделю за свой счет ей дали накануне по ее просьбе.
Славка напился. Легче не стало. Тупая боль в затылке не давала возможности пошевелить головой, вдобавок – его мутило. Что мать находит в этом алкоголе? Наутро - так противно, мучает рвотный рефлекс, кровать ходуном ходит, как будто на море качка. Правда, у матери никаких рвотных рефлексов не бывает. Славка никогда не видел, чтобы ее мутило, наоборот, трезвая она сильно страдает. Очередной собутыльник (а таких, сколько хочешь на материны, вернее, отцовские деньги) всегда готов разделить с ней радость веселого вечера, а потом и постель. Они кувыркаются, ничуть его не стесняясь. Душное помещение усиливает воздействие алкоголя, и мать набрасывается на очередного приятеля с пьяным нетерпением, раздеваясь прямо за столом. Потом стонет и охает, сжимая скатерть в кулаке, и тарелки с закуской летят на пол. Утолив первое желание, мать с любовником уползает в спальню. Там ахи и вздохи повторяются до утра. Утром мать засыпает, любовник убирается восвояси. Славка приходит из школы, мать уже как огурчик – можно все начинать сначала. Ей нравится ее жизнь. Она не замечает, как тупеет и опускается. В минуты трезвости она иногда смотрит на него с удивлением, как будто думает: он ей сын или не сын? Любит ли она его? Он не знает. Да и зачем ему чья-то любовь? В этом мире правят деньги, и только деньги! Бывают дни, когда пьяная мать, проводив любовника, смеется и шепчет ему: «Я отомстила твоему отцу. Он не догадывается, чья кровь течет в тебе! - при этом лицо ее выражает полное самодовольство, - но это моя ма-а-ленькая тайна». Славка не слушал пьяных бредней матери. Соврет – недорого возьмет! Она уверена, что отец еще пожалеет о том, что бросил ее. Судьба отомстит ему за все ее страдания.
Славка схватился за живот и помчался в туалет. Его вырвало. В ногах – слабость, на лбу – испарина, но неожиданно - полегчало. Он лег на диван и затих. Можно ли так сильно ненавидеть собственного отца? Сейчас ему хотелось, чтобы слова матери оказа-лись правдой.
Он был тогда у Лены. Она сама позвонила ему на мобильник, сама открыла дверь. Кофточка на ней была в пятнах крови, в руках кухонный нож. Он испугался, что она сошла с ума. Но то, что она рассказала ему, потрясло его. Прошлой весной Богданов, с которым она состояла в интимной связи, сильно напоил ее - компания гуляла по поводу удачно проведенной сделки. Кто-то достал шприц, ширево и бой-френд вколол ей дозу. Было так весело, хотелось смеяться. Через час они все перепутались, так классно и улетно она еще никогда не проводила время, кто-то тискал ее, кто-то оттягивался сзади, а кто-то целовал прямо в бутончик. Она была в эйфории, у мужиков такая отпадная потенция! «Папа» Верхонцев сам участия в этих оргиях не принимал, он в кабинете решал под шумок с одним иностранным гостем какие-то вопросы. После того, как Лена очухалась, она устроила Богданову страшный скандал за то, что тот сотворил с ней накануне: «Не смей сажать меня на иглу, мерзавец, мне жить хочется!» - кричала она в истерике. Богданов зло смеялся над ней. Они рассталась врагами. Однако Верхонцеву девочка была нужна. Он иногда просил Лену сопровождать его на разные презентации, званые ужины. В присутствии юной девы сделки с партнерами проходили намного легче. Сам он никогда к ней не приставал. Его знаменитую любовницу Маню еще ни одна красавица не перепрыгнула.
После школьной новогодней дискотеки «папа» отвез ее домой и сказал, что у Бог-данова обнаружили СПИД, он в Питере принимает курс лечения, и еще сказал, если она будет распространять заразу, то ей не жить.
- А мне и так не жить! – плача навзрыд, сказала Славке Лена, - от СПИДа пока не придумали лекарства. У меня вспухли лимфатические узлы, температура повышена по-стоянно. Мать пичкает меня лекарствами от простуды, а это, что мертвому припарки. Правду сказать я ей не могу! Не хочу медленно умирать ужасной смертью. Не хочу ви-деть лица – полные презрения. Люди как звери, упадешь – растерзают. Ты должен по-мочь мне! У меня сил не хватает, чтобы убить себя. Не могу, как ни пыталась! Поранилась только. Ты мне хотел доказать, что сильная личность? – она в гневе подсту-пала к нему, - сделай доброе дело, помоги уйти из этого гадкого мира! Ненавижу себя! Ненавижу папочку твоего! Ненавижу Богданова! Ты меня слышишь? Если струсишь, пойду и брошусь с крыши.
Славка представил себе, как Лену будут соскребать с асфальта, если она исполнит свое обещание. Но если не сделает этого, то долго и мучительно будет страдать. Все от-вергнут ее, будут показывать на нее пальцем, будут бояться находиться с ней рядом, словно она прокаженная. Представил, как в кафе, магазине ее не будут пускать на порог. Как будут гнобить в поликлинике - в маленьком городе скрыть что-либо невозможно! А в школе? Про это лучше не думать! И он сделал то, о чем она просила. Взял ее руку с ножом в свою, и резким движением разрезал сонную артерию. «Уходи, - прошептала Ле-на, слабея и зажимая рану рукой, - я… должна остаться …одна».
Глупо убегать от себя! Колеса стучали в такт ее мыслям: у-бе-гать, у-бе-гать. Гла-голы, кроме смысла несли экспрессию движения. У-бе-жать! Куда убежать? Она убегала от несчастья, или от счастья? Там, где счастье – ворота узкие. На всех не хватает. А, впрочем, как знать? Может быть, в этой жестокости и состоит милосердие? Человек ду-мает, а решают боги. «Свобода от» – это возможность иметь свою собственную «пусты-ню», избежать ярма, как бы сказал старик Ницше. Из тех ли ты, кто имеет право сбросить его? Кто может утвердить свою волю себе как закон? Ответа она не знала…
С Московского вокзала Алла взяла такси. На Невском совсем не было снега. Из окна старенькой «Волги», служившей, по всей вероятности, еще с горбачевских времен, она отстраненно смотрела на поток людей, никак не отождествляя себя с ним. Усилием воли заставила себя переключиться на предстоящую встречу с домом детства… Мать, наверно, уже смогла успокоиться к ее приезду.
- У меня каникулы. Хочу повидаться с тобой! – позвонила ей перед отъездом Ал-ла. Мать удивилась, что за каникулы?
Алла знала, что вечером они сядут рядышком на диван. В руках у матери ока-жется семейный альбом, и они будут рассматривать старые, пожелтевшие от времени, фотографии, единственное семейное сокровище. На фотографиях была запечатлена вся творческая жизнь Антонины Ильиничны, преподавателя хореографии. В двадцать девять лет родив первенца, брата Колю, она ушла из театра, где добилась звания «корифейки» в кордебалете. Коля пошел в садик, Антонина Ильинична в театр не вернулась, а стала преподавать хореографию во Дворце пионеров. Подросла Алла, мать привела ее в свой балетный класс. После занятий дочь допоздна сидела в ее маленьком кабинете, расположенном рядом с классом, сосредоточенно делала уроки, иногда наблюдала, как мать, все еще в прекрасной форме, легко вертит диагональ, прыгает вместе с учениками «Echappе» и строго разговаривает с нерадивыми воспитанниками, небрежно выполняющими танцевальные элементы.
- Держите апломб! Стержень – позвоночник. Открыли ножки – раз! Гарик, втяни в себя ноги, втяни, говорю! Что ты свои кисели развесил? Не мышцы, а труха какая-то! Сиди в четвертой позиции, а не в черте какой! Света, тяни носок к третьему пальцу. За-чем ты кистью полощешь, как бельем в тазике? Пятку выше – за себя!
Света – неуклюжая, абсолютно не балетная девочка была вечным раздражителем Антонины Ильиничны. Ни одно движение у станка она не могла сделать правильно. Зато в минуты отдыха оказывалась несомненным лидером и заводилой в непостижимых для взрослого ума играх. Властным голосом приказывала она самым лучшим и талантливым ученицам делать то, что ей хотелось в данную минуту. Вполне осознанно наслаждалась их покорностью, отыгрываясь за все то, что в классе они делали лучше, чем она.
Алла не пошла по стопам матери. Причин тут было несколько. Главная - стал бо-леть большой палец и занятия на пуантах превращались в муку. Палец стирался в кровь. Мать делала ей ванночки с хвойным экстрактом, смазывала стопу кремом «Арбат», но выбухание головки первой плюсневой кости стопы постепенно привело к воспалению суставной сумки и с балетом пришлось расстаться. Мать позвонила приятельнице – ди-ректору спецшколы с английским уклоном, куда Алла была принята в порядке исклю-чения в седьмой класс. Легко с французского языка перешла на английский. У нее обнаружились удивительные способности к языкам. И все-таки, в семье вырос свой ар-тист балета, свой предмет гордости – племянник Аллы - Костя. Колин сын окончил ба-летную академию имени Агриппины Вагановой с отличием. На выпускном вечере удивил комиссию высоким прыжком «жете», чему, как нельзя лучше, способствовало долихоморфное строение тела. Сейчас он танцевал в труппе Вячеслава Гордеева, который предпочитал питерскую хореографическую школу московской. Мать рассказывала знакомым:
- Представляете? Во все страны, куда ездит труппа, они возят свою сцену, свой пол! Ведь для артиста балета сцена – то же самое, что для хирурга скальпель, а для пиа-ниста рояль. Скальпель должен быть наточен, рояль – настроен. У сцены тоже должны быть свои особенности.
Матери было 78 лет. Ее мучил ревматизм и остеохондроз, но она, ни за что не хотела тратить время на массажистку. «Мне самой противно смотреть на свое тело, за-чем же людей пугать?» – говорила она. Алле казалось, что ей даже нравилось лелеять свою болезнь, чтобы не остаться один на один с пустотой и никчемностью существова-ния. Принимая по схеме лекарства, она чувствовала важность и необходимость каждого дня в борьбе с возрастными болячками. Постанывая, мать с трудом перемещалась по квартире и жаловалась Алле:
- Вот такая я развалина. Ничего уже делать не могу. Ноги не ходят, руки не слу-шаются, голова не соображает. Куда ты, удаль прежняя, девалась? Вчера за мухой гоня-лась полдня, да разве я могу ее поймать, с моей теперешней координацией? Муха садилась на продукты и смеялась надо мной…
- А как она смеялась?
- Как? Ха-ха-ха…
- Ну, ты выдумываешь, какие мухи могут быть зимой?
- Ничего не выдумываю, надо мной уже весь мир смеется.
Алла с грустью думала, что мухи – это следствие болезни глаз, что все в жизни имеет свой конец, что мать когда-нибудь уйдет из этого мира и тогда перед воротами рая или ада будет стоять первой она, Алла. Не будет матери, и духовный рост ее пре-кратится. Мы растем, пока живы наши родители!
Мать открывала шкафчики на кухне и шарила рукой по полочкам.
- Ты что ищешь? – спросила Алла.
- Плотный полиэтиленовый пакет.
- Зачем?
- Оставшееся от пирожков тесто положить.
- Возьми любой.
- Любой нельзя, если попадется в нем дырочка, то тесто будет выкореживаться из нее, а холодильник в тесте – это, друг мой, слишком много работы.
Мать, которая всю жизнь держала себя на голодном пайке, чтобы не потерять форму – пристрастилась теперь к пирогам. Алла нашла плотный, не рваный мешок (только наши женщины моют и сушат полиэтиленовые мешки, но иногда эти привычки оказываются полезными). Мать переложила из миски дрожжевое тесто и, стряхнув с рук муку, взялась за газеты, которые привезла Алла.
- А руки, мама?
- Но это же чистая грязь, - заверила мать.
В поисках свежих продуктов к обеду, Алла отправилась на улицу. Сталинский дом не имел лифта, мать редко сама выходила в магазины. Продукты ей привозил брат Коля. Все изменилось вокруг. В подвальном магазинчике, который гордо назывался «Маленький Париж» было мрачно, сыро и убого. Всюду одна картина – из каждого «черного хода» удачливые и неудачливые предприниматели пытались делать лавки с товаром первой необходимости. В «Маленьком Париже» кроме хлеба, консервов и винно-водочных изделий ничего не было. Алла отправилась к станции метро. Там был прекрасный базарчик. Возвращаясь, в подъезде она нос к носу столкнулась с подругой детства Катериной. Родители Катерины зачитывались Лесковым, и дочь назвали в честь Катерины Измайловой. Катерина тащила по лестнице пятилетнего внука. На голове внука вместо шапки красовался тюрбан из полотенца. Между внуком и молодой бабушкой шел напряженный разговор:
- Я принц или королевич, - канючил внук.
- Сволочь ты бесстыжая, - ругалась Катерина.
- Нет, я принц, - упирался внук.
- Дубина ты, стоеросовая, - отвечала бабушка.
Увидев Аллу, оба остановились, как вкопанные.
- Аллочка! – радостно воскликнула Катерина, - опять приехала к маме? Моло-дец, не забываешь! Все такая же красавица, совсем не изменилась! Как поживаешь? Не собираешься возвращаться в Питер?
Вопрос застал Аллу врасплох. Не собирается ли она? Надо подумать. Опустив от-вет на этот трудный для нее вопрос, она чмокнула Катерину в щеку, и сказала:
- All is well! А у тебя как дела?
- Ты знаешь, что моя Танька вышла замуж за дурака, родила дурака, и я с ними скоро дурой стану? Кому бы подарить мои проблемы? Бесплатно отдам. Даже проценты не возьму.
Танька, о которой шла речь, была старшей дочерью Катерины. Алла помнила ее отрешенный взгляд, ее нездешность и отстраненность. Она вся была какая-то дистилли-рованная. В одиннадцатом классе Танька привела в дом матери мужа, «гастарбайтера» из Псковской области. Плод нездешней любви от этого брака стоял сейчас перед Аллой с чалмой на голове.
- Алла-банана, нога деревянна, - промолвил плод, вырываясь из рук Катерины.
- Что с этим идиотом делать, ума не приложу, - тяжело вздохнула подруга.
- За что ты его так?
- Вот, полюбуйся на этого принца. Катерина сорвала с головы внука чалму, и Алла увидела хрустальную вазу, плотно сжавшую голову мальчика.
- Ничего себе! Вызывай службу спасения.
- Ну, уж нет! Сначала отведу в поликлинику, пусть ему вот такой укол от ду-рости поставят. Может, из его глупой башки фантазии-то улетучатся. А потом уж службу спасения, пожарных, милицию…
- Ну, как знаешь, - улыбнулась Алла, - заходи после, поболтаем.
Мать все также сидела на кухне, в руках была очередная газета.
- Не можешь жить без печатного слова? – пошутила Алла, разгружая сумку.
- Без непечатного тоже, как говаривала Фаина Раневская, - ответила мать и по-смотрела поверх очков в коридор, где носилась, играя сама с собой, кошка, - у Мурки дискотека, - констатировала она, - наверно, скоро побежит в туалет. Открой ей дверь на всякий случай!
- Что интересного в газетах? – поинтересовалась Алла.
- Читаю заголовки.
- И что?
- И все. По ним я узнаю, о чем идет речь и статьи читать не нужно. В плохих газетах главная мысль – в заголовках. Вот смотри: «К 2020 году один работающий будет кормить трех стариков». Слава богу, меня уже не будет!
- А «советы домохозяйкам» ты тоже читаешь?
- Это про то, как лучше сохранять яйца?
- Какие яйца?
- Куриные, разумеется…- она посмотрела на дочь поверх очков, - ну да, я вы-резки делаю. Они у меня все в ящике стола лежат. - Мать порылась и достала пожелтевшие листки, - вот, например, как избавиться от затхлого воздуха в термосе, знаешь?
- Как?
- Очень просто. Полоскать термос водой с уксусом. Или: отчего бывает боль в ушах и как с ней бороться?
- У меня не бывает болей в ушах.
- А у меня бывают.
- Выучи совет наизусть.
- Я и так знаю его наизусть, но у меня нет герани.
- Просто сказка «Кошкин дом»: - слушай, дурень, перестань есть соседскую ге-рань! – вспомнила Алла.
- Герань не надо есть, эти вонючие листья надо в уши закладывать.
- Скажи, пожалуйста…
Вечером позвонил брат Коля. Он жил на Охте, мать навещал два раза в неделю по расписанию.
- Здравствуй, сестренка! – бархатным баритоном пророкотал он в трубку, - ты удачно приехала! Константин, твой племянник, здесь на гастролях. Редкий случай - он завтра свободен и предлагает нам провести вечер в стиле «новых русских». Не хочешь съездить в «Акваторию», что на Выборгской? Там боулинг, казино, игровые автоматы, дискотека, ресторан.
- Тебе съездить, а мне пешком дойти.
- Привыкла в своей провинции пешком ходить? Это, конечно, большое преиму-щество, но у нас выбора нет, мы заедем завтра за тобой часиков в десять вечера. Дорож-ка заказана с двадцати трех до часу, надеюсь, хватит, чтобы почувствовать вкус к игре? Если понравится, можем на всю ночь остаться.
Алла ответила, что с удовольствием потусуется в обществе самых красивых муж-чин.
Внук так же редко появлялся у Антонины Ильиничны, как и его тетка. Жизнь ар-тиста! Для матери увидеть всех сразу, было несказанной радостью. Константин сгреб бабушку в охапку и расцеловал в обе щеки.
- Ужасно соскучился. Бабуля – родственная душа, - сказал он Алле. Племянник возмужал, оброс мышцами, похорошел не детской, а какой-то окончательной мужской красотой. Алла пощупала его бицепсы.
- Ничего, есть за что подержаться.
- Конечно, тетушка. Каждый день на себе Жизелей, Коппелий и Одетт ношу.
- Не думала, что сцена станет делом твоей жизни.
- Я тоже не думал, - улыбнулся он.
На входе в игровой центр охрана проверила их сумочки, а затем карманы - метал-лоискателем. В гардеробе они сдали свою одежду и обувь, получив взамен по паре одно-разовых носков и тапочек по размеру ноги. Служитель проводил их к шестой дорожке. Слева от столика перед дорожкой и над ней находились компьютеры, на которых высвечивались их имена:
КОНСТАНТИН
НИКОЛАЙ
АЛЛА
«Боулинг», - произнесла Алла. Слово каталось во рту, как шар.
- Что будем заказывать? – спросила официантка.
- Два пива, фисташки, - сказал Николай.
- Апельсиновый сок, - улыбнулся молоденькой девушке племянник.
Брат подвел Аллу к шарам. Самый большой был с цифрой «14»
- Выбирай.
Алла взяла в руки «десятку», - тяжело! 10 фунтов по 450 грамм – такую гирю ей не метнуть! Выбрала «восьмерку», примерилась, вроде бы ничего, пальцы держат. Размахнулась и пустила по дорожке – мимо. Шар ушел в боковой желоб. На счету - «ноль». И так каждый раз. Лучше всех получалось у Константина. Он был чемпионом среди них. Что значит практика!
За столиком у пятой дорожки сидело три молодых человека. Они произносили тосты, что-то пили и закусывали, глядя на худенького, не славянской наружности парня, праздновали, видимо, его день рождения и, как видно, прекрасно себя чувствовали без общества женщин.
- Костя, - спросила Алла, - почему маму с собой не взяли?
- У нее очень тяжелый климакс. Ей не до развлечений.
- Жаль, я давно ее не видела.
- Приезжай завтра к нам в гости.
- Подумаю.
С непривычки к метанию тяжелых предметов у Аллы скоро заболели плечи. Она спустилась вниз, в туалет, чтобы привести себя в порядок. Из противоположного кори-дора доносилась глухая, ритмичная музыка. Ритм – движущая сила двадцатого века. Свободная экспрессия, универсальный язык. Бессознательное – главное содержание ис-кусства. Там - дискотека. «Сколько сейчас молодых людей в бессознательном состоя-нии дергается под музыку «для ног»?– подумала она, подкрашивая губы, - зайти посмотреть? Нет, пожалуй, не стоит. Она грустно улыбнулась своему отражению. «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит» … Поймала себя на мысли, что ни радоваться, ни удивляться чему-либо не в состоянии. Вечер в казино никак не развлек ее. Сердце все так же болело. Вспомнила слова матери: «Если ты перестаешь чему-либо удивляться, значит, стареешь». Подумала: «Старею. Какая из меня мать-Тереза? Я королева-мать на почетном отдыхе. Нет. Нет. Нет! Ей такая жизнь ни к чему! Чужой невоспитанный ребенок, проблемы, детские болезни, бессонные ночи, а вырастет - спасибо не скажет. Спаси и сохрани, Господи!»
Мучаясь от невозможности принять решение, она попросила:
- Отвезите меня домой, братцы.
Николай спустился с крыльца к стоящим в ожидании клиентов такси.
- Сколько возьмешь до Охты, с заездом на улицу Савушкина?
- Пятьсот, - сказал таксист.
- Пятьсот? – переспросил Николай.
- Ладно, поехали за триста пятьдесят.
Тихонечко открыв ключом дверь, Алла разделась, умылась и легла спать. Сон сморил ее сразу, поскольку она с трудом переносила ночную светскую жизнь. Назавтра после обеда решила поговорить с матерью.
- Мам, ты даже не удивилась, почему я к тебе приехала.
- Что ж, расскажи, коли хочешь.
- Убежала я от одного человека и от проблем, с ним связанных.
- Ты большая девочка, сама должна решать.
- У нас все хорошо было, но, оказалось, что у него есть сын, пятилетний мальчик. Мать мальчика погибла, и он привез его ко мне. Правда, дал время подумать.
- Надумала что-нибудь?
- Я боюсь, мама. Мне сорок три, уже не юный натуралист, покоя хочется.
- Ну, на кладбище еще успеешь.
- Причем тут кладбище?
- Притом. Покой и жизнь – явления несовместимые. Покой ищи в себе. Вот, что, дочь, я тебе расскажу. Думала, умрет со мной эта тайна, да, видно, время пришло узнать тебе некоторые подробности своего рождения. Вдруг это развеет твои сомнения, помо-жет определиться? - мать сцепила в замок руки, чтобы унять легкий тремор, - Коленьке шесть лет было, когда отец принес тебя из родильного дома. Крошечную, весом три ки-лограмма с небольшим.
- Я об этом знаю, ты рассказывала.
- Но не я - твоя мать.
- Ты чего, мама? Кто же еще? – удивилась Алла.
- Твоя мать умерла при родах. Врачи запретили ей иметь детей. Она была моей подругой.
- А отец?
- А отец – твой отец. Она хотела ребенка, он пошел ей навстречу.
- И ты знала обо всем?
- Он любил меня, а это главное.
- У меня есть родственники?
- Нет. Она была детдомовкой.
- Поверить не могу, как же так? Ты никогда ничего не просила у меня, не ждала благодарности, я могла и не узнать об этом?
- Могла и не узнать. Благодарности ждать не надо. Ждать благодарности – глу-пость, я не торгую добрыми поступками. Это не в моих правилах, дочь. Никто никому ничем не обязан! Зачем мне твоя благодарность? Дети вырастают, родители старятся, рождаются внуки – это справедливый закон. Костик и Оля, мои внуки – вот благодаре-ние судьбы, другой не надо, - у матери задрожала нижняя губа.
- Скажи, что это неправда. Я так на тебя похожа.
- Когда люди живут вместе, они становятся похожими друг на друга, - мать за-молчала, словно ожидая приговора.
- Мамочка, - бросилась Алла к Антонине Ильиничне, - мы с тобой одной крови, ты для меня самая родная, самая дорогая, я люблю тебя, прости меня, прости…
Антонина Ильинична прижала голову дочери к груди, и они обе, стесняясь своих слез, заплакали. И словно в детстве, после выплаканных горестей, Алла почувствовала необыкновенную легкость на душе.
«Там, где ты – нет меня. Расставанье – маленькая смерть! Расставанье - долгий путь к причалу», - песня Аллы Пугачевой, звучала из вагонного динамика лейтмоти-вом дороги домой. За сутки пути, Алла все решила для себя. Она не будет переезжать в Петербург. За мамой присмотрит Николай. Дом ее там, в Синегорске. От ее решения зависит судьба двух мужчин. «Свобода для», которую Ницше представлял себе как высший этап свободы, нужна была не всякому. Это свобода самопреодоления, самоосознания. «Ты должен стать тем, кто ты есть». Алла увидела себя как часть некоей системы, в которой после временного разлада постепенно восстановились защитные механизмы, восстановилась совокупность норм и предписаний, сумма этиче-ских правил, истинность которых оздоровила ее. Мать сильно встряхнула ее душу. Одно дело, когда тебя любят по зову крови, другое – вопреки. Антонина Ильинична осталась для нее матерью. Мать не та, которая родила. Мать та, которая носила тебя на руках, когда тебе, маленькой, было плохо. Сидела по ночам у твоей постели, если тебя душил кашель. Гладила твою форму, когда ты первый раз шла в школу. Ждала тебя, волнуясь, с первого свидания. Плакала, отдавая тебя замуж. Алла в детстве видела фотографию той, что родила ее. Мать говорила – это моя подруга, она умерла. Отец отбирал у нее альбом, ставил на полку и уходил в другую комнату. Мать гладила Аллу и говорила: «У тебя мой характер».
В купе, кроме нее никого не было. Единственная попутчица вышла в Кандалак-ше. Скоро и ей выходить. Глядя в зеркало, Алла надела меховую шапку. «Ну, здрав-ствуй!», - сказала она кому-то там, в глубине зазеркалья. Собрала сумку и вышла в тамбур. Поезд проехал под мостом, в дверном окне появились вокзальные огни.
Она не позвонила Павлу, чтобы он встретил, решила свалиться как снег на го-лову. От вокзала взяла такси - город завьюжило ветром и метелью. Во дворе бурунами крутился снег, дорожки занесло. На улице – ни души. Темно, холодно, неуютно. Алла расплатилась с водителем, подняла голову вверх – ее окна были черны и неприветны, но рядом – квартира Павла, там ярко светились три окна. Там была жизнь!
ТЫ ДОЛЖНА ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ, КОТОРАЯ РЯДОМ! Ты должна…
Она поднялась на лифте. Сдерживая бьющееся сердце глубоким вздохом, подошла к квартире Павла и нажала кнопку звонка. Дверь распахнулась немедленно, как будто ее там ждали. Из кухни вкусно пахло. Павел заглянул ей в глаза, понял все, облегченно вздохнул, внес в дом дорожную сумку, отрезая пути к отступлению, и только после это-го - раскинул руки и крепко обнял ее. В коридор вышел Никита. Увидев, обнимающего Аллу отца, он робко встал перед ним, и спросил:
- Мама?
- Мама, мама, - в голос воскликнули Павел и Алла.
Ирочка – Вышивальщица и Кружевница, оскорбленная в лучших чувствах, бро-сила все и уехала в Мурманск, к родителям. Там она нашла работу во Дворце Детского Творчества и со временем постаралась выкинуть из головы галерею жутких воспо-минаний. Сибирцев узнал причину ее бегства. Перед отъездом она рассказала ему подробности. Он проводил ее на автобус, и они распрощались. Что же предсказание? Не сбылось? Предсказание, что Семен будет дважды женат, сбылось через несколько лет. Его жена в какой-то туристической поездке познакомилась с богатым финном, сносно объясняющимся по-русски. Финн испытывал давнюю и непреодолимую любовь к русским женщинам и русской водке, еще с тех пор, когда в Финляндии действовал «сухой» закон. Он предложил Сибирцевой стать хозяйкой в его огромном доме. Сибирцева была женщина амбициозная. Ей давно хотелось смены декораций в надо-евшем жизненном спектакле. Страсть угасла, бедность надоела, дочь легко соблазнилась прелестями капитализма, вопрос решился быстро. Семен отпустил женщин с миром. Вот тогда то он и разыскал Ирочку. У Ирочки рос сын – Коротков младший. К счастью, она была не замужем. Через полгода они поженились.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ХАМЕЛЕОНЫ и БАБОЧКИ
То, что гусеница называет КОНЦОМ СВЕТА,
Учитель называет БАБОЧКОЙ. (Ричард Бах)
Любовь Александровна Дергачева, именуемая в кругу своих знакомых просто Любочкой, устраивала в наконец-то отремонтированной квартире маленький фуршет по поводу окончания факультета правоведения. Заочное обучение она несколько лет совмещала с работой в школе в качестве учителя физкультуры. Романтика детских ска-зок об умнице Мальвине и парадоксальной Мэри Поппинс поначалу зажгла в ней огромное желание служить детям. Кто не воображал себя Учителем в семнадцать лет? Она хотела учить детей сопротивляться негативно настроенному миру, сопротивляться дурному влиянию извне, сопротивляться своим порокам. Школа была ее осознанным выбором. Закончив карьеру горной лыжницы, она стала преподавать детям не только физкультуру, но и умение распознавать в жизни добро и зло. Как классный руководи-тель, Люба повторяла своим подопечным любимый постулат: Опереться можно толь-ко на то, что умеет сопротивляться! Не будьте размазнями! Ребята любили ее потому, что она, не считаясь с личным временем, своим мужем и сыном, всю себя отда-вала воспитанию из них настоящих мужчин, что в равной мере относилось и к девоч-кам.
- Через несколько лет вам придется взять управление государством в свои руки, - говорила она, - порядок и благополучие страны будет зависеть от вас, людей с изменен-ным сознанием, не ведающих страха перед злом, глупостью, инерцией. Вы не должны бояться в жизни брать на себя ответственность. Обратите внимание, только наши маль-чишки сделаны из горных лыж и велосипедов, из гантелей и футбола, из компьютеров и книг. Редкое сочетание, их мало! Остальные – слабые, болтливые, жеманные, эгоистичные – живут по принципу: сейчас мама слезки вытрет. Так что готовьтесь. Вы должны уметь постоять за себя и за свои убеждения!
Ребята доверяли ей свои тайны, и Люба никогда не использовала это ребятам во вред. Все бы ничего, но цели, которые она ставила перед собой в двадцать лет, не оста-лись такими же привлекательными и исполненными смысла в тридцать. За десять лет глубокие изменения произошли не только в родной стране, но и в умах людей. Преж-ние моральные принципы многим показались архаикой. Из воспитанников, умеющих постоять за себя, вырастали хамы, из самостоятельных девушек – безжалостные ама-зонки. А несколько не связанных друг с другом ужасных событий разочаровали Любу в прежних идеалах окончательно. Смерть десятиклассницы Лены Субботиной всколыхнула всю школу и нанесла непоправимую психическую травму Любиному подопечному – Славке Верхонцеву. Он полностью ушел в мир внутренний, что выразилось в окончательной потере контакта с миром внешним. Славка не узнавал отца. Когда тот приезжал за ним, он спрашивал мать: «Кто это? Что здесь ему надо?» Верхонцев-старший сначала обижался, потом понял – тут что-то не так. Показал сына врачам и по их совету отправил мальчика в частную психиатрическую клинику. В одном из австрийских закрытых медицинских учреждений его лечили с помощью гипноза и методом «свободных ассоциаций», разработанных З.Фрейдом. Врачи сделали вывод, что основа болезни – подавленная сексуальность. Люба, встретившись с отцом Славки и узнав вердикт врачей, только усмехнулась: к гадалке не надо ходить - и так все ясно.
А вот с ее дальнейшей жизнью было не ясно. Раздумья вконец измучи-ли ее. Оставить школу, ребят и уйти в правоохранительные органы, или найти теплое местечко в администрации в качестве юриста? Она не могла принять ре-шение. Алла, любимая подруга, склоняла ее ко второму варианту. Интриги, кото-рые плела в школе Соломатина, старший преподаватель кафедры физкультуры, вынуждали Любу принимать решение именно сейчас, во время летнего отпуска. Точкой стал неожиданный звонок Аллы.
- Хочешь, новость расскажу? Сегодня в супермаркете встретила нашу олим-пийскую надежду - Соломатину. Обычно мы с ней сухо здороваемся. Ты же знаешь, она меня во всех смертных грехах обвиняет. Я у нее – исчадие ада, разлучница, со-перница и еще бог знает, кто. В общем, подскочила она ко мне, как ни в чем не бы-вало, по принципу: не можешь задушить, обними, - Алла сделала маленькую паузу: - и представляешь, что заявила? Дескать, купила домик в деревне под Вологдой, с ше-стью соточками в придачу, поэтому все часы в следующем учебном году возьмет са-ма. Работать будет на износ, чтобы долги отдать.
- Она – на износ? – Люба хулигански присвистнула, - это что-то из мира фан-тастики. А я что, уже не существую?
- Не знаю, откуда у нее такая уверенность, может, она с директрисой в сауне грелась, пивко попивала? Может, подкупила начальство банкой соленых огурцов! А начальство не устояло, и всю нагрузку пообещало ей?
- Она же загнется от непосильного труда в первый рабочий день. И потом стопроцентный бюллетень на четыре месяца из врачей, как пить дать, выбьет. Кар-жавин за нее будет вкалывать. Семен уходит в техникум работать. Соломатиной просто физически две ставки не потянуть. Каждый день по шесть уроков? А секции? У нее не только со здоровьем, но и с мозгами, видно, плохо. То любовь, понимаешь, то меркантильные интересы. Определилась бы уж в приоритетах! Да еще хочет избавиться от меня? – Люба покачала головой, - посмотрим, как это у нее получится, - в голосе зазвучали задорные нотки, - спасибо, дорогая, что предупредила, мы сделаем ответный ход.
За полгода, прошедшие со времени трагического события в школе – смерти красавицы Лены Субботиной, произошли изменения и в руководстве школы. Старого директора с почетом проводили на пенсию, а желанное место заняла Математичка, давно и успешно готовившаяся к этой роли. У Любы с Математичкой, курировавшей раньше кафедру физвоспитания, были натянутые отношения, в основе которых лежало соперничество двух сильных женщин. Два льва в одной клетке не уживаются. Кому-то надо уходить. После того, как директором стала Математичка, вывод напрашивался сам собой. «Диплом юриста в кармане, уйду из школы, - подумала Лю-ба, - но уйду под звуки труб и фанфар. На прощанье – устрою маленький спектакль и громко хлопну дверью».
- У тебя есть план? – спросила она Аллу, как только они с Павлом появились на пороге ее квартиры.
- У меня есть два плана, - сострила Алла, не совсем понимая, о чем ее спраши-вают. О разговоре с Соломатиной она уже забыла. Важнее было то, что делалось у нее дома.
- Ты согласна, что я должна красиво уйти? – напомнила ей Люба.
- Согласна.
- Давай думать, как это сделать.
- Обсудим потом, есть у меня одна идея, - Алла расчесала перед зеркалом свои рыжие волосы и прошла в комнату вслед за Павлом.
Фуршет был накрыт в гостиной. Раньше собирались на кухне, потому что в гостиной последние два года шел вечный ремонт. Алла с любопытством осмотре-лась. Сашка, Любин муж, представлял Павлу супругов Синицыных - Майю и Романа. Майя была полной светловолосой женщиной, а Роман походил на цыгана, был поджар, смугл и горяч. Может, согрешила его мама, русская женщина, с заезжим танцором из цыганского ансамбля? Очень уж не типичная внешность и характер были у Синицына. Роман, бывший одноклассник Дергачева, выручил Сашку деньгами, когда почти новенький, только что купленный микроавтобус Люба, сидевшая за рулем, опрокинула в пропасть. По счастливому стечению обстоятельств они остались живы. Пострадал только «кореец». Снег смягчил удар. Сынишка Дер-гачевых, сидевший на заднем сиденье, вышел из ситуации без единой царапины, Сашка отделался незначительными порезами от разбившегося лобового стекла, и только у Любы на лице остался шрам с правой стороны, идущий от крыла носа к подбородку. Но, благодаря достижениям косметической медицины, шрам, под-вергнутый шлифовке, сейчас был почти не заметен.
Алла приветливо поздоровалась с Синицыными, она была уже с ними знакома.
Блики августовского солнца играли на стенках бокалов, стоящих на столе. Майя, мать троих детей, грустно смотрела вокруг, чувствуя себя чужой в этом сплоченном жизнью и обстоятельствами дружеском коллективе. Как и многие северяне, она была приезжей, родиной считала Кременчуг, где ее отец когда-то работал на шинном заводе. По заведенной в России традиции – призывников с севера отправляли служить на юг, а с запада – в Приморский край. Так она встретилась с Романом, проходившим службу в Кременчуге. Они поженились сразу после его «дембеля», Синицын приковал ее к дому последовательным рождением трех сыновей. Роман же, любивший свободу по причинам, понятным только его матери, не стеснял себя семейными обязанностями, считая, что деньги, которые он приносит в дом, вполне заменяют жене и детям его внимание.
- Ну, классно вы все перестроили, - произнес Павел, с интересом оглядывая про-странство гостиной, - вместо шифоньеров – встроенные зеркальные шкафы и удобные навесные полки. Масса свободного места! И суперграфика стен мне очень нравится!
- Это все Сашка. Я ему только подсказала, что от однообразия наступает сенсор-ная усталость. На Севере зрительная среда серо-бело-голубо-грязная. Поэтому в помеще-нии ориентиры должны быть яркими.
- Не понял! - воскликнул Роман.
- Не переживай, - мягко сказала Майя, - скоро дойдет. Просто у тебя включилось пока только левое полушарие, включится правое – все станет ясно.
- Пора Майку на работу отправлять куда-нибудь оператором в сберкассу. После восьмичасового общения с гражданами ей некогда будет читать учебники по пси-хологии, - сказал Роман.
- Не скажи, - улыбнулся Павел, - учебники по психологии нам всем читать надо, тогда мы будем знать, почему женщины быстрее врубаются в проблему.
- Ну и почему?
- Потому что у них при знакомстве с новой и непонятной информацией рабо-тают сразу два полушария.
- А у нас?
- А у нас - коробка передач.
Сашка в это время откручивал проволоку на шампанском. Хитро поглядывая на жену, он придерживал пробку рукой.
- Поводов выпить сегодня два, - радостно сказал он, - во-первых: благополучно законченный ремонт, во-вторых: женулька моя получила еще одно образование, и я надеюсь, что, благодаря этому, проблем с законом у всех у нас не будет. Свой человек в органах – это, знаете ли…
- С кем вы оставили Никиту? – передавая Алле бокал с шампанским, спросила Люба.
- С соседкой. Да ты ее знаешь, она долгое время в начальных классах работала, Надеждой Федоровной зовут. Ей семьдесят, пенсия маленькая, навыки педагогические не вытравить каленым железом, вот и совмещает полезное с приятным. Я иногда таким образом от Никиты отдыхаю.
- Трудно тебе с ним?
- Павлу с ним тоже трудно. В тридцать пять обнаружить, что у тебя есть сын, ко-торому шестой годик и который матом не ругается, он на нем разговаривает…
- Да, за все надо платить.
- У меня теперь вечная проблема – подтираю за Никитой туалет. Павел к этому относится спокойно, шутит: «плохой из тебя снайпер, сын. Все время мимо горшка хо-дишь», а меня каждый раз трясет. Мальчик привык, что все удобства во дворе.
- Что ты хочешь! Жить без матери, в глухой деревне с сумасшедшей старухой, это так просто для детской психики не проходит.
- Для моей психики это тоже нелегко. Дочь ревнует меня и к Павлу и к Никите. Чаще стала звонить, «эсэмэски» шлет на мобильный. Спрашивает, не разочаровалась ли я в своей великой любви? Хорошо еще - мужем занята, за границей живет, а то бы развела меня с Павлом.
- И через годик ты была бы ей за это благодарна.
- Не знаю, может быть. Я теперь понимаю свою мать. Психологические срывы, которые бывали у нее время от времени – это результат наблюдений и выводов, что я слишком похожа на ее умершую при родах подругу. Я – вечное напоминание папиной измены. Но на мне это никак не сказывалось, мне кажется, что она любит меня сильнее, чем брата Колю.
- Знаешь, почему? Потому что на тебя она потратила больше душевных сил.
- Я это понимаю, как и то, что покой в ближайшее время нам с Павлом будет только сниться.
- А что Павел? Как его литературные опыты?
- Кажется, удачны. Первый рассказ сразу же напечатали в «Литературной газе-те». Редактор похвалил его и попросил присылать новые произведения.
- И что? Он уйдет на вольные хлеба?
- Не смеши меня, кто сейчас живет литературным трудом? Разве что А.Вознесенский, поскольку его «Юнона и Авось» постоянно идет и в Москве и во всех театрах России. Куда нам до него! Павлу семью надо кормить, поэтому уходить с работы нельзя. Пишет он по ночам. Ложится спать во втором часу, встает в шесть. Я ему не ме-шаю. У человека должно быть хобби. Павел привык к такому ритму, на здоровье пока не жалуется.
- И на тебя здоровья хватает?
- Он говорит, что я поднимаю его творческую потенцию.
- А кто поднимает сексуальную?
- Наверно, дамы на работе. Они перед ним весь день крутят задом…
- Понятно, - Люба медленно повернула голову, почувствовав на себе взгляд сума-сшедших глаз. Роман многозначительно улыбнулся ей. Руки почему-то противно задро-жали, она поставила бокал на стол и быстро взглянула в сторону мужа. Тот был в «своей тарелке» - эмоционально жестикулировал, объясняя Павлу преимущества русского джипа «Jamp”, созданного в Питере.
- Понимаешь, 60 км в час – очень серьезная скорость для внедорожника! На нем можно и по воде. Полная иллюзия, что ты мчишься на катере. Управлять им интересно, настоящая гимнастика, после усердного вращения тугой баранки – мышцы побаливают.
- Что за фирма?
- “Драгон моторс”, принадлежит министерству обороны. Я водил экспериментальный образец, сделанный по индивидуальному заказу.
- Кто это у нас такой крутой?
- Ты все еще в нашем городе чужак? Удельный князь Максим Иванович Верхон-цев.
- Слышал от Аллы. Умнейший, говорят, человек. Много раз выходил сухим из воды, устраняя конкурентов и прибирая их бизнес к рукам.
- Вот, вот. Ему недавно кто-то из тимуровцев фары на “мерсе” разбил, так я заме-нял их на новые.
- Не нашли?
- Кого?
- Тимуровцев?
- Да нет. Охрана порыскала туда сюда – безрезультатно, а с милицией он не дру-жит.
Майя посмотрела долгим взглядом в спину мужа, который присоединился к двум приятельницам, сидящим на диване. Ей было скучно от своей невостребованности. Сы-новья подрастали и все реже держались за мамину юбку. Средний, которому исполни-лось десять, приехав из спортивного лагеря, сообщил ей радостную весть:
- Мама, я полюбил девочку из первого отряда! Она такая классная! Лучше всех в настольный теннис играет. Один раз я даже пригласил ее провести вместе “тихий час”.
- А она что?
- Она сказала, что я еще маленький.
- Ну какой же ты маленький? Раз девочек любишь, значит уже большой.
Майя подошла к столу, положила себе на тарелку третий по счету кусочек торта. Ее фигуре уже ничто не повредит. В голову пришла чья-то прекрасная мысль: Если не можешь изменить свою жизнь – измени мужу. Она обвела взглядом гостиную – выби-рать было не из чего. Павел и Алла сошлись полгода назад и в данный момент переживали расцвет любви. Алла была старше Павла лет на семь – восемь. В молодости это было бы заметно. А сейчас они казались отличной парой. Современные косметические средства нивелируют разницу в возрасте. Ей не потянуть против стильной и моложавой Аллы, которая, к тому же, говорит на трех европейских языках. Люба и Сашка десять лет верны друг другу, словно мифологические герои - разрушать эту сказку неэтично. Она вздохнула и вышла на балкон.
Недалеко от Инсбрука, в восточных Альпах расположилась частная клиника док-тора Вульфа. Доктор Вульф был евреем из России, который в конце восьмидесятых вы-ехал в Австрию для воссоединения с родственниками. Клиентами его были, в основном, “новые русские”, у которых “сносило башню” от свалившегося на них богатства. В этой клинике уже два месяца находился Слава Верхонцев, шестнадцатилетний наследник Максима Ивановича Верхонцева. Бизнес “удельного князя” когда-то начался организацией сети нелегальных скупок цветного металла и продажей его на запад через собственную фирму “Interskonto-nikelis”, зарегистрированную в Латвии. Кроме меди и аллюминия, папа занимался ресторанным бизнесом и имел сеть магазинов и ночных клубов, как в городе, так и за границей. “Деньги должны вращаться, - говорил он, - и в большей степени вокруг меня”. Пребывание в клинике стоило недешево, но Верхонцев-старший понимал: для того, чтобы сын после его отхода от дел смог управлять огромной империей – он должен быть психически здоров. После нервного срыва мальчика Вер-хонцев решил, что самое лучшее для сына - побыть вдалеке от матери и отправил его в клинику доктора Вульфа. В обществе супруги Славка совсем теряет рассудок. Да и в школе ему нехорошо.
Гипноз, беседы с доктором, санаторная тишина и покой постепенно делали свое дело. Слава перестал избегать людей, а забота сестры Матильды, по-деревенски красне-ющей от любого фривольного слова, ему со временем стала необходимой. Молодой ор-ганизм требовал замещения.
- Du hast 2 Kilo abgenommen, - сокрушалась Матильда, поглаживая нежными пальцами его впалый живот.
- Es ist mir ganz egal , - отвечал он ей.
За лето Слава вытянулся, чему удивился сам. Прогулки в саду на свежем воздухе, запах альпийских лугов и даже потеря невинности благотворно повлияли на него. Он много читал, просил у доктора немецкую философскую литературу, занимался языком с Матильдой и совсем не скучал по далекому, задымленному хлорными газами родному городу. Он почти забыл, что послужило причиной его появления в клинике.
- Ну-с, молодой человек, о чем мы с вами будем сегодня беседовать? – спросил его доктор Вульф, удобнее расположившись в кресле. Тема была заявлена на предыду-щей встрече, и вопрос прозвучал риторически. Доктор уже готов был озвучить ее сам, но Слава упредил его:
- О природе добра и зла.
- Прекрасно, - грассируя звук «р» на парижский манер, - сказал доктор. Для него, который привык хранить чужие тайны, беседа с пациентом была способом помочь боль-ному разобраться в самом себе.
- Приступим? - произнес доктор Вульф и задумался, с чего удобнее начать разго-вор с молодым человеком. Тот был погружен в себя.
- Мне нужно знать,- неожиданно спросил Слава, - вы исповедуете какую-нибудь религию, доктор?
- Увы! Род моей деятельности предполагает критическое отношение к какой бы то ни было религии, но я верующий человек.
- А разве это не одно и то же?
- Нет, не одно! – вздохнул доктор. Пальцы его постукивали по столу, глаза смот-рели вдаль, - Как вам это объяснить? – он бросил взгляд на пациента, - религии не воюют друг с другом, но делают людей непримиримыми врагами, вера же людей объединяет. Проблема в том, что у человечества нет единого взгляда на спасение. В христианских догматах – Иисус искупил вину человечества своей жертвой. Последо-вателям обещано прощение. В исламе же подчеркивается необходимость Страшного Суда. “Ни одна душа не будет обижена ни за одно дело”. Прощен будет тот, кто поверит в Единого Бога. Ислам не признает божественность Иисуса, и то, что он был распят. Мусульмане считают, что у Аллаха не может быть “соучастников”. Следовательно, Иисус, как соучастник Бога-отца отвергается… Иудаизм отрицает, что Христос воскрес из мертвых. Но обе эти религии согласны, что конечное спасение зависит от добрых дел верующего. Христиане думают, что прощение они получат не в результате собственных страданий, как в индуизме, не в результате добрых дел, как в исламе, а в результате искупительной жертвы Христа. Удобно, не правда ли? Христос как бы смыл будущие грехи человечества. Многие сильные мира сего считают, что вольны поступать как угодно. Грехи отпущены! А слабые люди, наоборот, фанатично, безоглядно исповедуют религию, часто не понимая ее сути, превращаясь в прямом смысле в рабов. Ведь рабу не надо думать, как устроить свою жизнь.Следуй догматам и будь что будет. Хорошо или плохо, а все устроится. Люди зависят от этой своей подчиненности. И тому и другому – нет оправданий! – доктор покачал головой. - Когда-нибудь необходимость в религиях отпадет совсем. Я верю в Программу Эволюции нашего Разумного мира, в то, что существует жизнь более высокого порядка, где человек помнит, что он достоин Божьего Замысла. И смысл нашего существования на Земле – в совершенствовании души. Верю в одну непреложную истину - каждый должен быть предан не кому-то и чему-то, а самому себе! Потому что создан по образу и подобию Бога. И, как все верующие, знаю, что ни один процесс во Вселенной, равно как и с нами, не происходит случайно. Жизнь – это уроки.
- Зло тоже не случайно? – спросил Слава.
- Зло… Итак, поговорим, что такое зло? – доктор на минуту задумался, - гедо-нист скажет – страдание, горе, неудовольствие, то есть все то, что предполагает отсутствие наслаждения. Но человек может получать наслаждение от вещей аморальных, а то, что аморально, с нашей точки зрения, не является добром. Значит, злом является то, что не полезно для нас, что для нас опасно? - доктор развернул кресло к окну и устремил взгляд на пейзаж, расстилающийся за окном. Немного помолчав, он продолжил: - Существует религиозная точка зрения на добро и зло. Согласно ей – добро все то, что соответствует воле Бога, а зло – все, что не соответствует. Но волю Бога человек знать не может, значит, и определить, что добро и зло с точки зрения Бога не может. Вселенная является причиной самой себя. Ее движение, изменения - подчинены не целям, а законам. Но раз у Вселенной нет цели – то нет добра и зла в космических масштабах. А на Земле закон простой, что добро одному, то зло другому. Богословская этика утверждает, что страдания и муки неизбежны и они есть добро. Страдания очищают душу, учат терпению, предвкушая потустороннее блаженство. Но так ли это? Человека активизирует не само страдание, а угроза его. Азербайджанский поэт Мирза Шафи сказал: “Считает лишь дурак или злодей, что горе совершенствует людей”.
- Значит, добро и зло не существуют объективно?
- Добро и зло, в самом деле, не существуют независимо от людей, это не вещь, а философские категории, то есть у добра и зла нет субстанционного бытия.
Повисла тишина, Славка осмысливал сказанное доктором. Ему понравилось то, что добро и зло существуют только в умах людей.
- Я читал у Гегеля “о тщеславии субъективности”, но мало что понял, - сказал он.
- Ну, что ж, попробуем разобраться. Это не так уж сложно, – улыбнулся Вульф. - По Гегелю, добро - есть единство объективного (добро в себе), и субъективного (добро для себя). Часто субъективный критерий может придать злой воле видимость добра.
- Например?
- Например: убийство злого человека можно выдать за добро, так как убийца, яко-бы, хотел противодействовать злу; или убийство тяжело больного оправдать его пред-смертной волей, так де он будет избавлен от страданий. Гегель называет это тонкой формой лицемерия, когда человек свой дурной поступок для собственной совести пред-ставляет как добро для других…- доктор Вульф развернулся к собеседнику, установил контакт с пациентом и старался не потерять его. Он знал, что именно эти слова юноше будут неприятны. Его пациент избежал наказания, а, избежав наказания, человек лишается возможности искупить свою вину, жить с этим тяжело. Доктор Вульф с помощью гипноза вынимает из его сердца железные крючки, с помощью же слов дает понять, что понимает и принимает состояние пациента.
- Мы знаем, - продолжил он, все также глядя в глаза юноши, - что есть страдания зла – муки низменных страстей, и страдания добра – муки преодоления собственных по-роков. И то, и другое – крест. В одной из притч говорится о бедняке, которому тяжело было нести свой крест. Он долго молил ангела-хранителя поменять ему судьбу. Ангел внял его молитвам и привел его к месту, где лежало великое множество крестов – боль-ших и малых, тяжелых и легких, остроконечных и закругленных. - “Выбирай”, - сказал бедняку ангел. Бедняк долго примеривал кресты, наконец, выбрал самый малый и лег-кий, но это оказался его собственный крест!
Слава молчал. Выносить взгляд доктора стоило ему некоторых усилий.
Доктор был мудр и давно понимал, в чем гениальность Фрейда. Фрейд нашел про-стое и точное объяснение причинам болезней многих людей. Причина – бессозна-тельное.
- Убийство – это при любом раскладе зло, но ведь бывают сумеречные состояния, когда человек совершает преступление, а потом ничего не помнит, удивляется тому, что он совершил, - доктор, кажется, бросал Славке спасательный круг. Он снова развернул кресло к окну и задумался.
- I am fed up. I am tired. – пациент неожиданно перешел на английский.
- Что ж, отдыхайте, молодой человек. Про сумеречные состояния поговорим зав-тра, - доктор встал из кресла и распахнул окно, всей грудью вдыхая прозрачный воздух альпийских лугов. Он был доволен сегодняшним разговором.
Слава закрылся в своей палате, напоминающей дорогой номер пятизвездночной гостиницы, ему казалось, что от мира за стеной по-прежнему исходит угроза. Един-ственным спасением от внешнего давления была музыка. Кажется, то, что возмущает его в отце, доктор называет “некрофильной авторитарностью”? Он всегда противился от-цовскому давлению, как только мог. Из семейных уроков вынес одно, отец хочет сделать его таким же разрушителем, как он сам. И у него все получилось! Вопреки от-вращению к смерти, к убийству, Славка совершил то, что не должен был делать - помог Лене умереть. (Вульф назвал это тонкой формой лицемерия). Самое ужасное – доктор прав! Можно винить в смерти девушки кого угодно - отца, Богданова, обстоятельства, и что угодно, но его вина – самая главная. Убить из самых лучших побуждений, под предлогом облегчения ее страданий! Разве можно назвать это добром? Нет. Эту правду никуда не спрятать. С этим придется жить до конца дней.
Слава включил диск Селин Диор с песней: «My heart will go on” и полностью ушел в мир звуков. Скоро он уедет отсюда и доктор Вульф - этот психо-дурацкий аналитик - больше не будет его доставать.
Павел вызвал лифт, Алла заглянула в почтовый ящик. В ящике, кроме счета-квитанции за квартиру, ничего не было. Стенки лифта служили подросткам своеобраз-ным файлом по обмену информацией о сути поп-музыки. Rap – дерьмо, фигня! Nirvana – кайф!
- Ты с этим согласна? - спросил Павел, ткнув пальцем в надпись.
- Нет, - улыбнулась Алла, - нельзя писать кредо на заборе.
Услышав звук открываемого замка, Никита бросился в прихожую. На лбу его кра-совался огромный синяк.
- Откуда такая прелесть? – спросил Павел Надежду Федоровну.
- Детскую площадку осваивал. Забрался на качели и упал.
- А вы куда смотрели?
- Он не просто упал, он раскачался и спрыгнул, но неудачно.
- Плакал?
- Радовался.
- Ну, мазохист – самоучка, рассказывай, что тебя на подвиг потянуло?
- Я хотел улететь в небо…
- Понятно. А улетел на землю. Поскольку ты с законом земного притяжения еще не знаком, то на первый раз прощается.
- Это еще не все, - с видом заговорщика сказала Надежда Федоровна, - в гостиной кружочками, квадратиками и зигзагами разрисованы стены, а пока я готовила ему ужин, он вот еще что натворил, - она показала отрезанные кисти ламбрекенов.
Алла прикрыла глаза, чтобы Павел не прочел в них неудовольстия, обиды и разо-чарования, - разрисованные обои, подстриженные ламбрекены, вечно мокрый туалет. Когда это кончится?
Павел уловил перемену ее настроения. Ему стало жаль ее. Сын совсем не пони-мает слов. Он рассвирепел и стал снимать ремень. Надежда Федоровна схватила его за руку, выразительно прошептав: - “Физическое наказание – это расписка родителей в своем бессилии”.
- Так что мне делать? – возмущенно спросил Павел.
- Бить нельзя – перейдет порог боли и станет равнодушным к наказаниям, - почти беззвучно проговорила она, - тут важен принцип минимальной достаточности, или эф-фект нарушенного ожидания…
Никита стоял, засунув руки в карманы брюк, и с интересом смотрел на них.
- Марш в кровать, - сказал ему Павел, - завтра будешь мыть стены и пришивать кисти обратно.
Надежда Федоровна попрощалась и ушла домой. Алла включила новости по НТВ. Жена президента поднималась по лестнице в вечернем длинном платье, глаза ее были прикованы к ступенькам, она боялась наступить на подол. Никто не учил ее носить такие платья. Алла подумала, что, если бы она выпрямила спину и подняла подбородок, тогда походка сразу же стала царственной. Таким премудростям с детства учат балерин, а вот учат ли жен президентов?
- Что будем с красавцем делать? – спросил ее Павел.
- Решай сам, - ответила она, - я не имею права давить на тебя.
- А ты не дави, ты подскажи.
- Ты сам с крыш в детстве не прыгал?
- Наверно прыгал, забыл уже. А вот ножницы точно в руки не брал.
- Моя мама рассказывала, что брат Коля в возрасте четырех лет разрезал на ку-сочки ее любимую скатерть. Здоровое любопытсво, знакомство с возможностями разных инструментов. Подожди, он еще до твоего компьютера доберется!
- Я ему доберусь! – воскликнул Павел. Он открыл дверь холодильника, заглянул туда, достал минералку и утолил жажду прямо из горлышка.
- Отдай, это моя, не надо приватизировать чужую частную собственность, - со смехом отобрала бутылку Алла.
- Да я тебе завтра ящик воды привезу.
- Мне завтра не надо. Знаешь поговорку: дорого яичко в Христов день? – она то-же приложилась прямо к горлышку, потом взглянула на Павла и сменила тему:
- Чувствуешь? Мои хорошие манеры исчезают как дым под воздействием ва-шего с Никитой обаяния, а они мне скоро пригодятся.
- То есть?
- В командировку за границу еду.
- Куда?
- В Норвегию.
- А как же мы?
- Вот и не знаю, куда вас пристроить. К маме в Питер – нельзя, вы ее в гроб заго-ните, дома оставить – тебе ж на работу ходить надо. Никитка любознательный без при-смотра опасен. Надежду Федоровну на это время подключить, как ты думаешь?
Павел смотрел на Аллу. Вот уже полгода как он совершенно счастлив. Сам себе не верил, что завоевал эту женщину, о которой грезил с юношеских лет. Он любил ее не за красоту в общепринятом смысле этого слова, а за те неуловимые изгибы черт, которые с абсолютной точностью соответствуют твоим вожделениям, твоим представлениям об идеале. Если это происходит – ты видишь красоту - твою красоту. У каждого мужчины есть свой идеал, при встрече с которым понимаешь – все, застынь! Она и только она! Павел был благодарен ей за то, что не испугалась взвалить на себя такую ношу, как его трудный ребенок. Алле часто приходится себя ломать ради мира в семье, он понимает как ей непросто с ними. Со своей стороны Павел делает все, чтобы быть хорошим мужем и отцом, но причина всех бед – Никитка. Он – настоящее испытание их любви!
- Я, наверно, возьму двухнедельный отпуск и отправлюсь с Никитой в поход на моторке. Хочется исследовать всякие неизвестные озера и острова. Грибы, брусника, ры-ба, в конце концов; костры, ночевки в палатке - пусть привыкает…Комаров сейчас нет, самое время для туристов. Думаю, что он воспримет это с восторгом, вырос на воле – городская квартира для него – тюрьма. Да и я от суеты отдохну, ближе к богу на природе стану, от словомешалок в голове избавлюсь! Бродяга внутри меня все сильнее рвется наружу. Ты, ведь, знаешь – он пропел: нам дворцов заманчивые своды не заменят нико-гда свободы...
- Везет мне на бродяг! – Алла вздохнула. Первый муж был бродяга в истинном смысле этого слова. С таким горя хлебнешь! Он бежал от семьи, чтобы следовать зову крови и осваивавать новые территории. Долго не получая этих новых впечатлений, он начинал искать их в алкогольных галлюцинациях. Поиски лучшей доли, видимо, стали смыслом его жизни. У Аллы было совсем другое представление о лучшей доле. Алла вы-стояла среди разных невзгод и, оглядываясь на прошлую жизнь, ничуть не сожалела, что рассталась с мужем. Павел, бывший геолог, тоже любил дикую жизнь, походы, рыбалку. Наверно, это ее крест. Противодействовать этому она не могла, но сама предпочитала длинным походам - однодневные пикники. Без благ цивилизации ей было плохо. Ничто не могло сравниться с горячей ванной, душистым гелем и чистой постелью.
- Ты надолго? – спросил ее Павел.
- Дней на десять. Переводчицей с группой музыкантов по культурному обмену. Придется походить к ним на репетиции, чтобы разобраться в музыкальной термино-логии и в тонкостях хорового пения.
- Они что, хористы?
- Да. Едут с концертом русской духовной музыки. Восемь человек и дирижер, правильно назвать его – регент. Смешной такой, значительный. Раньше в ресторане лабухом был, к Богу пришел недавно. Говорят, лет пять назад погибал от пьянства. Вот что вера делает!
- Не смею сомневаться.
Начальник Управления образования вернулся из отпуска и был приглашен для срочной беседы к Снегиреву – заместителю главы администрации города.
- Родион Сергеевич, - обратился к нему Снегирев, - до Первого сентября осталось чуть больше двух недель. Давайте сделаем в этом году что-нибудь грандиозное!
- Грандиозное - за неделю? Нереально!
- Почему нереально? Очень даже реально. Денег дадим под прект. Исполнителей мобилизуем, ваша задача состоит в том, чтобы организовать школы города на празднич-ное шествие и найти возможность пошить костюмы для ребят. Хочется какого-нибудь яркого действия на площади перед началом всех начал.
- Сколько должно быть участников? - вздохнув, спросил начальник Управле-ния.
- Человек тридцать, в крайнем случае, двадцать пять, - ответил Снегирев, - не волнуйтесь, у меня есть кандидатура для подготовки мероприятия - Соломатина Праско-вья Петровна, школа № 9. Коллеги хвалят ее за инициативу и профессионализм. Говорят, что у нее большой опыт, она с этим легко справится. Пусть репетирует с ре-бятами марши там всякие, перестроения. Опять же, новоиспеченный директор Кравцова может решить вопрос с пошивом костюмов. У них родители, как мне сказали, – луну с неба, если надо, достанут! На праздник приедет губернатор, мы должны выглядеть с лучшей стороны! И к этому времени, уважаемый Родион Сергеевич, чтобы все было готово!
Родиону Сергеевичу стало плохо. Обшегородское совещание учителей на носу, а тут наполеоновские планы начальства. И, ведь, не скажешь, что все это показуха. Чи-новникам перед областью отчитаться надо, что хлеб свой не зря едят. Поглядите, как у нас все ладно да складно. Какие у нас талантливые и красивые дети. И сколько мы уси-лий прилагаем, чтобы дети занимались спортом, а не болтались по улицам. Если бы это было так на самом деле! Родион Сергеевич вздохнул и спросил:
- Деньги обналичивать будем? Надо ткань покупать, за работу платить…
- Ткань по безналичному расчету купим, а пошив позже оплатим.
Родион Сергеевич понял - деньги прокрутят в банке. Такие вот пышные мероприятия, под проект которых выделяются крупные гранты – неплохая возможность личного обогащения чиновников. Родион Сергеевич в чиновники попал случайно. Он гораздо лучше себя чувствовал - директором школы с приоритетным преподаванием математики, но судьба распорядилась так, что в одиозные девяностые ему, как самому демократичному и уважаемому директору предложили возглавить народное образова-ние. Все шаталось и менялось. Людям захотелось хоть небольшой стабильности. Родион Сергеевич как нельзя лучше этому соответствовал. Прошло несколько лет, неоднократно менялись приоритеты и задачи, начальники, заседатели и председатели, и тут начальник Управления перестал понимать, как ему руководить в новых условиях. То, что он считал недопустимым и стыдным: воровать – стало на всех уровнях обычным делом. Ему тоже однажды предложили использовать свое служебное положение, но Родион Сергеевич “прикинулся шлангом”, как говорил его внук, и ушел на больничный. За время его отсутствия нагрянула комиссия из области, нашла у главного бухгалтера финансовые нарушения, и главбуха тихо, без скандала проводили на пенсию.
Родион Сергеевич попросил секретаршу срочно соединить его с Кравцовой, ди-ректором девятой школы, в подчинении которой работала Соломатина. Он еще не знал, как убедить ее в необходимости организации праздничного выступления юных физкуль-турников, но Кравцова, которую он знал, как отличную математичку, сама упредила его:
- Я в курсе, Родион Сергеевич. Сорока на хвосте принесла. Мы готовы оправдать высокое доверие начальства, но и от начальства нам кое-что будет нужно. Компьютеры в школе – совсем старье, менять надо! Поможете?
- Хорошо, подумаю, где спонсоров найти.
- Теперь о главном. У нашей Соломатиной имеется молодая помощница - Любовь Дергачева. Вместе они горы свернут. Я поручу им отобрать детей из седьмых классов, способных пластично двигаться под музыку, с хорошим чувством ритма. Не волнуйтесь, они справятся.
- А что будем делать с костюмами?
- И об этом подумала. У меня есть одна родительница, заведующая пошивочным цехом. Надавим, нажмем, заставим ее коллектив аккордно на нас поработать, а не то ее сыну не видать золотой медали, как своих ушей.
Родион Сергеевич облегченно вздохнул. Слава богу, бывшие комсомольские лидеры еще не утратили своего душевного огня. Помогут, подстрахуют, избавят от свалившейся на его голову неучебной проблемы, а он займется своим прямым делом – обеспечением проведения общегородского совещания учителей.
Телефонный звонок застал Любу на пороге дома. Кравцова приглашала ее для се-рьезного разговора. Все это было некстати. Любу ждал Роман Синицин. Его автомобиль стоял за углом, они о встрече условились заранее, и трубку она подняла только потому, что думала – это звонок Романа. Ей захотелось послать Кравцову куда подальше. Но рано или поздно придется объясняться. Люба собрала себя в кучку, бросила в трубку, что сейчас будет и, садясь в машину, попросила Романа:
- Пожалуйста, Рома, сначала отвези меня в школу.
- Ты не забыла? У меня только полтора часа.
- Я постараюсь справиться как можно скорее. Подожди меня здесь, - она вышла у магазина, пересекла проезжую часть и свернула к каменной оградке, опоясывающей пришкольную территорию.
- Садитесь, - кивнула ей Кравцова, - мне пришлось отозвать вас из отпуска по очень серьезному поводу. Понимаете, нашей школе доверили открывать праздник – День Знаний. Губернатор приедет. Нужен спортивный массовый танец. Яркий и простой. Времени в обрез. Вариантов пока никаких. Единственное, что сейчас приходит в голову - тринадцатая школа интересно решила подобный вопрос в прошлом году.
Люба удивилась. В прошлом году после юбилейного концерта тринадцатой шко-лы, Математичка в учительской ехидно говорила, что вот, мол, уважаемый коллектив совсем до ручки дошел – концерт, словно в сельском клубе на Дне механизатора. Пошлые танцы всяких там маленьких лебедей, исполняемые мужчинами в валенках и прочий примитив.
- Позвольте напомнить вам, у них все было неудачно, - возразила Люба.
Кравцова поморщилась.
- Вы замечаете, Любовь Александровна, что стали часто не соглашаться со мной? А ведь мы, работая вместе, думать должны одинаково. Зачем же вы все мои предложения встречаете в штыки?
- В штыки? Что вы, я только высказала свою точку зрения! Ваша воля - отвергнуть или принять ее.
- Я и говорю, вот эта ваша самостоятельность мешает мне работать. Меняйте свое поведение, иначе – не сработаемся, - директриса выпрямилась, всем своим видом пока-зывая, что не шутит.
Люба ожидала чего-то подобного, и на тот случай у нее был заготовлен “рояль в кустах”. Она медленным, завораживающим движением опустила руку в открытую су-мочку, достала папку и положила на стол Кравцовой заявление об уходе. Кравцова рассеянно взглянула на лист, пробежала его глазами. Потом нервно придвинула бумагу ближе и впилась в нее, еще раз медленно перечитывая написанное, словно не веря собственным глазам.
- Вы меня без ножа режете, - возмутилась она, ознакомившись с содержанием, - я очень надеялась на ваше участие в городском мероприятии...
Люба умехнулась и подумала: - “Этот тайм вы уже проиграли”…
- Есть и другие кандидатуры, - сказала она вслух.
- Кроме вас об этом деле еще никто не знает. Я решила сначала с вами посовето-ваться. Идея не моя, идея зародилась в недрах административных кабинетов, если не справимся – неприятностей не избежать.
“Вот и хорошо, – подумала Люба, - вот и замечательно”, – идея зародилась не в кабинетах, идея принадлежала ей. Алла запустила интригу через свою знакомую, а та удачно озвучила ее на административном совещании. Это они назвали громко хлопнуть дверью.
Кравцова расстроилась. Разговор, который хотелось закончить победительно, принял непредсказуемый оборот. Она глубоким вздохом успокоила себя и резко сменила тему:
- Звонил Максим Иванович Верхонцев. Пожалуйста, Любовь Александровна, подготовьте документы и характеристику на Славика. Он, вероятно, будет учиться за границей.
- Документы подготовлю, а все остальное меня не касается. Мой отпуск заканчи-вается в середине сентября, я хочу отгулять его полностью и уйти из школы на другое место работы.
- Куда?
- Пока не скажу, чтобы не сглазить.
- Ваше дело.
Люба была довольна собой! Покидая здание школы уже навсегда, она на проща-нье “хлопнула дверью”. Ее бывший девятый класс так и так переходил к другому класс-ному руководителю. Все получилось кстати.
Она быстро пересекла дорогу и села в иссиня-черную машину Синицина. Роман ждал ее, поглядывая на часы. За тонированными стеклами автомобиля салон не просмат-ривался. Люба знала, что на заднем сиденьи никто не увидит ее. Но, как говаривал ста-рый директор – “береженого Бог бережет”! Сашка уехал с другом в Германию за иномар-кой, вернется дней через десять. У них с Романом есть время.
Она согрешила неожиданно для себя самой. Провожали Дергачева в поездку шум-ной кампанией. Эскорт из нескольких машин весело сопровождал его за город. Люба, простившись с мужем, пересела в машину Синицина, чтобы вернуться домой. Роман от-вез ее и неловко поцеловал у порога, прижав к стене. Она могла дать ему оплеуху, но не сделала этого. Ей было интересно, как далеко он может зайти. Он зашел очень далеко – в спальню. Поскольку Люба ко всему относилась серьезно, к прелюбодеянию она тоже от-неслась серьезно. После нескольких свиданий попросила Романа снять квартиру. Пока вариант подыскивали, свидания их проходили на природе. Они уезжали в лес, стелили на травку байковое одеяло и отрывались по полной программе.
- У меня запоздалое развитие, - призналась она Алле, - но я поняла - Сашка не об-ладает фантазией, и кое-что мне уже приелось.
- Что приелось? – спрашивала Алла.
- Однообразие приемов. Мы ложимся спать, и я знаю: сейчас он погладит мое ко-лено, затем поднимется выше, пощекочет дежурно там, где надо. На что мое тело никак не откликнется. Его руки так скучны, что я не замечаю этих поглаживаний. Через неко-торое время он думает, что я созрела и заканчивает процедуру. За ночь он может поль-стить мне подобным образом неоднократно и очень гордится этим.
- Ты что же, отводишь очередь?
- Мне легче очередь отвести, чем объяснять ему от чего я завожусь.
- Ты не права, мужчин, как школьниперов, нужно терпеливо учить. Те, которые влюблены, обучаются довольно легко…
- Нашим отношениям с Романом остроту придает то, что мы делаем предосуди-тельные вещи. Ходим по краешку обрыва. Это очень заводит. С Сашкой все было по плану, в спокойной обстановке. За десять лет я изучила, что будет за тем или другим его действием, как он вздохнет, как выдохнет. Все предсказуемо, все известно, никаких неожиданностей.
- Вот, вот, от хороших-то мужиков бабы и уходят!
- Не мечи свои стрелы, сама не святая!
- А я что? Я – ничего…
Люба, которая многие годы томилась от неясных предчувствий, что Сашка не бу-дет единственным мужчиной в ее жизни, с удивлением обнаружила в своей душе склон-ность к любовным авантюрам. Она легко поддалась Роману, потому что давно была готова к этому, более того, она хотела узнать что-то новое, искренне считая, что все по-знается в сравнении. Роман увозил ее из города, устраивал пикник на обочине, они при-нимали по чуть-чуть и дальше был сплошной восторг и кама-сутра. Несколько таких свиданий и Люба поняла, что у нее сносит башню. Алла, узнав, что подруга срочно ищет квартиру для свиданий, предложила ключи от своей. Это все-таки лучше, чем болтаться по чужим комнатам. Сашку жалко! В маленьком городе все друг друга знают. Зачем пар-ня позорить? Коль уж так случилось, надо это пережить.
Когда Алла сошлась с Павлом, на горячий его энтузиазм объединить две со-седние квартиры в одну, ответила, что делать этого не стоит. Глеб, который был здесь прописан, хоть и решил, что вообще ничем семье не обязан, но кто знает, что может придти в голову этой неприкаянной душе? Приедет под старость лет и потребует себе часть площади. Алла не стала рисковать, просто перенесла свои любимые вещи к Павлу. Квартира сейчас пустовала.
Люба обсудила этот вопрос с Романом, он решил, что соседство Павла и Аллы бу-дет им замечательным прикрытием и первого сентября, когда Алла ушла в школу, Павел на работу, Никитка – в садик, а их собственные дети – на торжественную линейку, они прямо с утра осваивали новый дом свиданий.
Роман принадлежал к мужчинам, которые своего не упустят. Люба от Сашки знала о его похождениях, но, когда согрешила с ним, вопрос этот ее перестал волновать. Она пребывала в заблуждении, как тысячи женщин до нее: - “Ну, на мне-то он остано-вится. Прежние его любовницы дуры были, а я сумею его удержать”. Еще Люба думала, что “статус кво” ей удастся сохранить надолго. Сашку терять было бы глупо, Алла гово-рила, что муж “ей очень идет ”, поэтому нужно быть осторожной, чтобы Дергачев ни о чем не догадался. А Роман – это счастливый билет судьбы, которым нужно правильно распорядиться. Она принялась очень серьезно вить любовное гнездышко. Первая ошиб-ка, которую она допустила, была в том, что Роман, под ее нажимом, дал клятву живым или мертвым приходить на свидание каждый день. С учительской настойчивостью Люба пыталась из случайной любовной связи создать параллельную семейную жизнь, только с чужим мужем. До поры до времени это, может быть, и было интересно, но Роман, как ни странно, ценил свою жену за то, что она не покушалась на его свободу. Сравнение по данному вопросу было не в пользу Любы. Ежедневно, начиная с первых дней сентября, они проводили в квартире Аллы два, а то и три часа. Каждый из них приносил какие-то продукты в дом, Люба из них что-нибудь готовила, кормила Романа обедом, иногда на обед приглашали Аллу втайне от Павла. Алла была в курсе их отношений, чего стесняться? Синицин в обществе двух женщин чувствовал себя турецким султаном. Но чаще Алла отказывалась от совместных обедов. Ей было не по себе. Она ощущала неловкость в присутстствии потерявших всякий стыд любовников и вину по отношению к Сашке. А любовники, пообедав, ныряли в постель. Люба в очередной раз испытывала восторг и эйфорию от того, что с ней происходило. Роман, исполнив роль мачо на отлично, убегал по делам, так как поговорку - “работа не волк, в лес не убежит” – не жаловал с детства. Работа не убежит – деньги могут убежать. Время такое – кто смел, тот и съел. Люба мыла посуду, убирала постель, закрывала квартиру и уходила восвояси. Дергачеву свое отсутствие она иногда объясняла потребностью общаться с подругой, иногда - знакомством с новым местом работы. Должность помощника прокурора, которую ей предложили занять с первого октября, ее устраивала тем, что спокойной жизни не сулила. Сашка видел, что с женой что-то происходит, но относил это на счет нового поворота в ее карьере.
Новый учебный год изменил круг общения Аллы. Люба уволилась. Семен ушел в техникум. Николай Петрович держался с ней холодно. Алла осталась одна. Неожиданно обласканная в этом году доверием Кравцовой, назначившей ее заведовать кафедрой ино-странных языков, она привыкала к новому положению. Закрыв кабинет, Алла спустилась по шумной лестнице на первый этаж. Кравцова собирала на большой перемене заведующих кафедрами. Беспрецедентный случай – учитель русского языка и литературы явилась на уроки не просто с похмелья, а пьяной. Талантливая, фонтанирующая идеями, любимая учениками – женщина незаметно спивалась. Долгие годы – рюмочка после работы, потом шумные застолья с подругами во время праздников и, как итог, непреодолимая потребность выпить каждый день, чтобы снять стресс после уроков, или заглушить скуку одинокой жизни, а последнее время – страх за сына, который служил в Чечне. Многие годы никто не догадывался о ее пороке, но сколько веревочка не вейся, а конец будет. Коллеги и раньше замечали запах алкоголя, который особенно силен был по понедельникам, но скрывали это от директрисы. Однако, нашлась бдительная мамаша, прямо с утра решившая выяснить, за что ее чаду без конца ставят “пары”. Она-то и доложила Кравцовой, что совершенно не удивлена, почему сын не вылазит из двоек. В таком состоянии, в котором находится Лариса Даниловна, не только ответы учеников кажутся странными, но и ошибки в сочинениях удваиваются, а то и утраиваются. Кравцова поднялась на третий этаж, вызвала с урока Ларису Даниловну и лично убедилась, что мамаша ученика была права. Отправила ее домой – высыпаться. Став директором, Кравцова поняла, что попала между молотом и наковальней. Нынче молодежь в школу калачем не заманишь, работа учителя абсолютно не престижна, зарплата смешная, педагогический коллектив стареет, некоторые предметы вести – специалистов нет. Ректоры вузов обвиняют школы в отсутствии элементарных знаний у выпускников, а наверху требуют от школ еще и танцевать на костях образования. Взять, хотя бы, случай с массовым праздником Первого сентября. До сих пор тошно вспоминать, какой скандал мог получиться! Соломатина, узнав, что начальство возлагает ответственность за подготовку спортивного выступления на нее, внезапно заболела, тем более, что поводов для лечения после операции целый букет можно найти. Как оказалось, она не только научить чему-либо детей не способна, она уже и вид делать, что владеет ситуацией, не может. Хорошо Каржавин спас положение. (Надо ему за это премию выписать). Дергачева перед началом учебного года просто выбила почву из-под ног, поставив перед фактом, что уходит из школы, Семен Федорович в техникум перешел, две ставки свободны, придется совместителей брать. А где их сейчас найдешь, совместителей? Все директора еше весной такие проблемы ре-шают! Сплошная головная боль! Соломатина работать не хочет, а за часы цепляется, предлагает разделить нагрузку между ней и Каржавиным пополам. Бедный, бедный Каржавин, все уроки в две смены придется одному тащить! Как бы бедный конь в поле не пал!
Кравцова оторвалась от невеселых мыслей и предложила входящим коллегам за-нять свободные стулья.
- Не будем терять времени, - начала она, - в нашем коллективе случилось ЧП. Пе-дагог, женщина, которую я всегда уважала - опорочила славное звание учителя, - Крав-цова строго посмотрела на притихших коллег, словно гипнотизируя их, - надеюсь, подробности уже всем известны? Нам придется составить акт и решить, что с ней делать дальше.
Подробности, действительно, были всем известны. Шила в мешке не утаишь! По-сле утреннего скандала напористой мамаши, на переменах только и обсуждали вопрос, что будет с несчастной Ларисой Даниловной? Некоторые приготовились занять в этом вопросе жесткую позицию, а некоторые, как Алла Сергеевна, искренне жалели ее.
– Давайте голосовать, - продолжила Кравцова, - кто за то, чтобы уволить Зотову?
В кабинете было семь человек, семь женщин. Эти женщины должны решить судь-бу той, которая была когда-то одной из лучших и талантливых. Такие возможности утоплены в бутылке горькой! Жаль! Бездари и карьеристы в схватке с жизненными невзгодами оказываются куда сильнее. Женщины тихо обсуждали ситуацию. Пожалуй, предложение уволить Зотову неправомерно. Все знают, для того, чтобы уволить – в тру-довой книжке должно быть хотя бы два серьезных выговора. А у Зотовой там одни бла-годарности.
Алла Сергеевна встала и негромко спросила присутствующих:
- Кто-нибудь из вас знает, в каких бытовых условиях живет Лариса Даниловна? – она обвела взглядом собрание и продолжила:
- Она живет в одиннадцатиметровой комнате вместе со взрослым сыном, недавно вернувшемся из Чечни. Мечтой всей ее жизни было купить двухкомнатную квартиру, когда сыну выплатят “боевые”. Вы знаете, что для службы на территории чеченской рес-публики требовались профессионалы. Ее сын профессионал. Отличный и умелый сотрудник. Всем, кто соглашался туда ехать, обещали эти “боевые”. Теперь же чиновни-ки любой ценой пытаются избежать этих выплат. Главное – долг Родине отдать, ну, а выплаты…а выплаты потом. Даже суд не может обязать Министерство обороны выпол-нить свои обязательства перед волонтерами, потому что есть постановление правитель-ства РФ, согласно которому выплаты исполняются “в пределах остатков финансирования”. Можете теперь предположить, что происходит с человеком, когда ру-шиться его мечта? – Алла снова посмотрела на сидящих женщин. Они все были матеря-ми и то, что она говорила им, не было секретом. Но, одно дело, когда этот “несекрет” обсуждается в газетах, другое - когда касается тебя лично.
- Прошу вас, коллеги, голосуйте, но будьте при этом справедливыми, - Алла села. Женщины не торопились поднимать руки. Даже те, которые хотели держать жесткую позицию. Кравцова повторила свой вопрос:
- Кто за то, чтобы уволить?
- У нее выпускной класс, - сказала Павлова, заведующая гуманитарной кафедрой, - мы не сможем при всем нашем желании уволить ее.
- Это верно, - поддержала Алла Сергеевна, - сейчас никто не заменит учителя, с пятого класса ведущего своих детей!
Женщины оживились.
- Надо бы похлопотать, чтобы сыну дали хотя бы общежитие, ни у него, ни у матери никакой личной жизни!
- Она, ведь, еще не старая женщина. Какое неудобство раздеваться при взрослом сыне, пусть даже война сделала его циником. Ей-то от этого не легче!
- Когда нарушены представления о справедливости мира и порядочности людей, на душе становится скверно. Можно понять, почему она так часто прикладывается к рюмке.
Кравцова слушала высказывания и морщилась. Наконец она не выдержала и пре-рвала дебаты:
- Может, мы тоже от своей несчастной жизни бросимся во все тяжкие? – жен-щины замолчали, - давайте решать, что будем делать?
Зам. директора Семенова, правая рука Кравцовой, подвела итог:
- Дадим ей шанс. Ограничимся выговором. Не пропила же она свой ум, понимает, что пропадет без работы. Отказываться придется от пагубной привычки. А мы будем держать этот вопрос постоянно на контроле. Сорвется – все, пусть пеняет на себя.
Прозвенел звонок, и Кравцова отпустила коллег на уроки.
В ночном небе, низко над городом, пролетел реактивный самолет. Звуковая волна была такой сильной, что сработала сигнализация всех автомобилей во дворе, и они запе-ли на разные голоса. Анна Ермолаевна Субботина проснулась, посмотрела на часы – полтретьего ночи. Километрах в двадцати от города стояла летная часть. Понятно, что летчики должны нарабатывать мастерство, но, почему над городом? И почему ночью? Тысячи людей вынуждены не спать, а сотни - успокаивать свои автомобили. Невыспав-шиеся люди будут утром угрюмы и злы на работе. Дети – плохо соображать на уроках, и только военные с гордостью доложат командованию, что задание выполнено. Вечный конфликт интересов! Анна выглянула во двор. Автомобили пели, феерически мигая сиг-нализацией. В этот дом Субботина переехала летом. Она не смогла жить в квартире, где погибла ее дочь. Окровавленный диван и ковер сразу же выбросили на помойку. Иван, прилетевший на девятый день из Америки, стал искать для нее жилплощадь в другом районе. В самом центре, в так называемом “сталинском” доме продавалась отличная, просторная трехкомнатная квартира. Иван, не раздумывая, купил ее. Анна возражала, зачем ей трехкомнатная? На что Субботин отвечал:
- Русская поговорка “в тесноте да не в обиде” придумана, чтобы оправдывать нищету и пренебрежение к личным удобствам. Надеюсь, ты не выгонишь меня, если я время от времени буду возникать здесь?
- Ты собираешься вернуться на Родину? – спросила Анна.
- Нет. Я хочу приезжать в день памяти к дочери, мне нужно где-то останавли-ваться.
Анна, которая десять последних лет считала, что Ивану нет до них дела, что день-ги, которые он присылает дочери – своеобразный откуп от нее, удивилась - зачем приез-жать, когда Леночки нет? Сейчас уже ничего не поправить. Она за могилкой ухаживает и присутствие Ивана при этом совсем не обязательно. На что Субботин задумчиво произнес удивительную фразу:
- Лучше поздно, чем никогда. Она там, на небесах, возрадуется, когда увидит нас вместе.
- Но это же дорого, прилетать из Америки?
- Ничего, я вполне состоятельный художник, в заказах нет недостатка, а жить, как оказалось, не для кого.
Тогда, в тот приезд Ивана, она снова стала ему женой. И поняла, он так же нуж-дается в ней, как и она в нем. Иван просил у нее прощения за все годы ее одиночества. За то, что не осознал главного: его семья – это она и Леночка, а не экономка Лиза из бывших русских проституток, разделявшая с ним хлеб и кров в штате Нью-Джерси, в домике на берегу Атлантического океана. Иван опять предложил Анне поехать с ним, но она оказалась к этому не готова.
- Душа очень болит, отойти от горя надо, привыкнуть к мысли, что на этом свете мне без Лены жить придется. Может, потом, позже…боль утихнет – тогда.
Она обязательно дождется, когда этот урод, что лишил из ревности Леночку жиз-ни, выйдет на свободу – и больше ему не жить! Еще четыре года, а потом можно уехать хоть в Америку, хоть в Антарктиду…
Телефонный звонок вывел ее из воспоминаний. Субботина не удивилась. Опять кому-то плохо, кто-то нуждается в ней. Она протянула руку к тумбочке и подняла трубку.
- Слушаю.
- Анна Ермолаевна? – спросил ее на том конце хриплый женский голос.
- Да.
- Простите за ночной звонок. У нас в доме – беда. Верхонцев Максим Иванович сильно болен, нуждается в сиделке. Вы – опытная медсестра, нам порекомендовали вас. Можете прямо сейчас приехать? Конечно же, ваш труд будет хорошо оплачен. Соглас-ны?
- Высылайте машину, - Субботина продиктовала адрес.
Двухэтажный особняк Верхонцева стоял на берегу озера. К нему вела асфальти-рованная дорога, проложенная прямо от главной трассы. Участок, где находился дом, был огорожен высоким кирпичным забором. Кованые ворота открылись, и машина въе-хала на выложенную серой плиткой дорогу, ведущую к дому. Анна Ермолаевна огляде-лась. На каждой стороне особняка, под крышей, виднелись глазки системы слежения. Двускатная крыша дома была покрыта яркой карминной черепицей. Сам особняк обли-цован модным виниловым сайдингом. Никаких особых архитектурных излишеств. Дом чем-то напоминал американский, Субботин показывал ей фотографии. Впрочем, ничего удивительного, именно от американцев пошла мода на виниловые отделочные материа-лы. Водитель открыл дверь автомобиля и подал ей руку. Крыльцо с десятью ступенька-ми вело к входной двери. В прихожей Анну Ермолаевну встретила тощая, высокая женщина с изможденным папиросами “Беломор” лицом. На вид ей было около пятидесяти лет.
- Раздевайтесь, я провожу вас, - уже знакомым хриплым голосом произнесла она. Субботина догадалась, что это была знаменитая любовница Верхонцева – Маня. Отеки полукружьем под нижними веками, серо-бледный цвет лица, испорченный бес-конечным курением, хриплый голос – делали ее старше тех сорока лет, что прожила она на свете.
“Извращенец, - подумала о Верхонцеве Субботина, - как он может с такой пе-пельницей жить? С его деньгами – гарем купить можно”.
На все подобные вопросы сам Верхонцев, не в меру любопытным, обычно отве-чал:
- Красавицы – жадны до удовольствий, эгоистичны, легко покупаются и продаются. Они на альтруизм не способны. Манька же, как стойкий оловянный солдатик, не предаст. Она железно стоит на страже моей неприкосновенности. За ней я – как за каменной стеной! А через красивую бабу все потерять можно, и бизнес, и здоровье, и друзей…
- Пойдемте на второй этаж, - не выпуская потухшей “беломорины”, произнесла Маня, - он там.
По деревянной лестнице с резными перилами они поднялись наверх. Молча про-шли через большой холл с камином, диваном, книжными полками до потолка. Остановились у одной из дверей, выходящих в холл. Нажав на бронзовую ручку, в виде морды пантеры, Маня пропустила Анну Ермолаевну вперед.
Верхонцев лежал на огромной кровати, стоящей посередине комнаты. Кровать была с пологом, что очень удивило Субботину. Она много слышала об этом человеке, но видеть его не доводилось. Невысокий, плотный, холеный мужчина, с жесткой щеткой коротко стриженных седых волос, казалось, потерялся в огромной постели. Больной ле-жал с закрытыми глазами, возможно спал. Был пятый час утра.
- Что с ним? – спросила Анна.
- Три дня назад стал жаловаться на озноб, сильную головную и мышечную боль. Я запретила ему заниматься делами, уложила в постель. После обеда его вырвало. Поднялась высокая температура, появился сухой кашель. Смешно, не зима, простудиться негде. Вызвала врача. Приехал, осмотрел, сказал: - “интересный случай”, выписал “рифампицин”. После суточного приема таблеток моча окрасилась в оранжево-красный цвет. Вобщем-то это случается, хоть и не нормальное явление. Оказалось, что из-за почек Максиму Ивановичу принимать данное лекарство нельзя. Потом делали рентген. Рентген выявил признаки пневмонии. Анализы показали самое неожиданнное – пситтакоз. Вечером был консилиум лучших врачей, ему назначили левомицетин внутривенно. Будет ли толк? Сейчас каждый ребенок в России знает, что пситтакоз, или атипичная пневмония, имеет высокий процент смертности.
- Пситтакоз? У вас есть попугай?
- Уже нет, - Маня повернула голову, Верхонцев судорожно кашлял.
Анна быстро подошла к столику с лекарствами, нашла бромгексин, растолкла таб-летку, всыпала порошок в стакан с водой. Приподняв голову Максима Ивановича, по-могла ему выпить раствор. Взбила подушки, подтянула его вверх. Больной затих.
- Врачи до сих пор не знают ни природы, ни структуры этого заболевания, - про-должила Маня, - эффективного лекарства нет.
- Откуда у вас такое естественное владение медицинскими терминами? - спро-сила Анна, готовя капельницу.
- Афганистан. Я три года отпахала медсестрой в госпитале.
- Так я зачем?
- На подмену. Мне уже третьи сутки нормально спать не удается.
- Отдыхайте, я все сделаю, - сказала Анна, подтягивая стойку капельницы к необъятной кровати.
В командировку Алла ехала с удовольствием, несмотря на то, что не раз бывала в Норвегии. А, может быть, именно поэтому. От гостиницы “Полярные зори” первый микроавтобус в Киркенес отправлялся в 6 часов утра. Алла подумала, что это не совсем удобно для нее. Приезжать нужно было накануне и где-то ночевать, или просить Алек-сандра Дергачева в три часа ночи совершить маленький подвиг – проехаться до Мурман-ска и обратно. Однако, Люба все решила за нее: Сашка пусть спит спокойно, а Алла поедет с Романом. Мужу Люба скажет, что провожает подругу и, благодаря сей ловкости, побудет с Синицыным лишние пять часов, это здорово! Привычка Любы решать проблемы за себя и за других в отношениях с Синицыным получала свое про-должение. Как ни странно, Роман согласился. Накануне Алла созванивалась с регентом. Все певцы собирались выехать вечером и заночевать в какой-то школе, директор которой была членом того самого международного клуба, что пригласил их по линии культурного обмена в Норвегию.
Было уже пять минут седьмого, когда Роман высадил Аллу на площадке перед гостиницей. Он хотел задержаться до прибытия группы. Оставлять женщину одну – было не в его правилах! Но Люба нетерпеливо нажала на сигнал. Она предвкушала на обратном пути остановку в лесу, со всеми вытекающими из этого последствиями. Алла махнула им рукой: – уезжайте. Микроавтобус, который должен был отвезти группу в Киркенес, прибыл без опоздания, не появились только хористы.
Водитель, выкурив с Аллой на воздухе сигарету, забрался в автомобиль. Она оста-лась на крыльце гостиницы. Хорошее дело – автомобиль! В недолгой совместной жизни с Павлом вдруг обнаружилось, что семье, как воздух, нужна машина. Дергачев обещал пригнать из Финляндии что-нибудь приличное и недорогое, это обойдется дешевле, чем через дилерские салоны.
Собираясь в Норвегию, Алла думала о Никите. Мальчик только–только начал по-нимать, что такое слушаться взрослых. Дурные свойства его характера – есть не что иное, как отсутствие воспитания, а воспитание состоит не столько из правил, сколько из упражнений. Привычка к прилежности, к опрятности, к деятельности закладывается добросовестным повторением. Это - рождение судьбы. Терпение и доброта – вот что ей нужно в борьбе с его деревенскими вольностями. Слава богу - малыш смышленный, тя-нется к отцу. С ней, правда, насторожен. Может быть, помнит мать? Перед отъездом Алла решила оправдаться перед ним за вынужденное расставание и купила несколько новых игрушек.
- Кто это? – спросил Никита, вынимая из коробки огромное мягкое чудо.
- Это пес Барбос, - ответила Алла.
- А это? – вытряхнул он содержимое второй коробки.
- Это кот Васик.
Никита равнодушно оглядел свое богатство и произнес:
- Не хочу я ваших песекотов. Я живую собаку хочу.
Алла, как всякая женщина, уже давно поняла - негатив у ребенка от долгого отсутствия ласки. Это пройдет, но не скоро. Ему нужно время, чтобы адаптироваться. Немые игрушки не интересовали его. Он знал, что такое живая собака. В деревне у прабабки была веселая сука Найда неизвестно какой породы. С трех лет, когда его мать отправилась в Чечню, он дергал эту Найду за хвост, или садился к ней на спину, и Найда терпела такое беспардонное отношение. Найда была его единственным другом. Красивые игрушки для Никиты - пустое место, подделка. Он любил животных. И Павел любил животных, но Алла страдала аллергией на шерсть, значит, живая собака отменялась.
Павел тоже не смог, как обещал, порадовать сына. Их путешествие по рекам и озе-рам откладывалось на неопределенное время. В отделе – пора отпусков. Кто – в Турции, кто – в Греции, кто – в Египте. Работать некому.
С Никитой по вечерам уговорили заниматься Надежду Федоровну. Она же в отсутствие Аллы согласилась отводить его в садик и приводить домой. Это всех устрои-ло.
Из-за угла показалась разноцветная группа с большими сумками. Слава богу! Ка-жется, это ее хористы. На руке у регента повисла высоченная “юница нескверная”. Так в старославянских церковных текстах называют девушек. За спиной у Юницы был модный рюкзачок, а регент нес в свободной руке спортивную сумку.
- Здравствуйте, Алла Сергеевна, - приветствовал он ее, широко улыбаясь.
- Загранпаспорта свои не забыли? – спросила Алла.
Восемь хористов стали нервно шарить по карманам.
- Кажется, не забыли.
Народ шумно разместился в салоне. Алла села рядом с водителем, “юница не-скверная” – с регентом. Алла знала, что регент женат на женщине с двумя детьми, кото-рая спасла его от смертельных запоев. Прежние три жены музыканта по разным причинам и по одной главной (беспробудно пил), предпочли с ним расстаться. Послед-ней жене он готов был при жизни поставить памятник. Так уж счастливо совпало, что в одно время и он пришел к Богу, и она взяла над ним шефство. Регент “подшился” и те-перь не вспоминал об алкоголе, разве только в одном случае – за столом приходилось наливать в бокал вместо вина – нарзан. У него была любимая работа, коллектив, востре-бованный за границей, и регент чувствовал, что жизнь опять бьет ключом и надо радо-ваться приятным переменам!
На полдороге до границы, в пункте “Титовка” водитель сделал остановку. Одно-этажный домик, маленькое кафе внутри. Хористы высыпали из микроавтобуса, заказали бутерброды и горячий кофе. Какой-то пьяный норвежец, показывая на пустой стакан, просил официантку повторить еще. Алкоголь в России, по сравнению с норвежскими ценами, был очень дешевым. После завтрака женщины решили навестить заманчивую избушку, стоящую на отшибе. Гуськом, соблюдая очередь, потянулись туда. Алла удивилась внутреннему убранству туалета. Возвышение с прорезями для известных нужд было обито листом блестящей жести. Сядешь, попа примерзает на утреннем холоде, встанешь на возвышение – ноги разъезжаются. Зато уборщице, если таковая имелась, было удобно. Махнул тряпкой сверху вниз и готово! Родина к отправлению нужды своих сограждан относилась с азиатским пренебрежением. Не нравится – в конце концов, лес есть! Удобства путешественников – это излишество. Алла и не к такому привыкла. Лес так лес! По крайней мере, свежий воздух!
В Борисоглебске паспортный контроль прошли без помех. Вышедшая к ним де-вушка, с ярко подведенными глазами была чрезвычайно строга и неулыбчива, словно хотела сказать: - “И чего ездят? Отвлекают от дел”, - однако запрещенных вложений не нашла, и группа благополучно просочилась на нейтральную территорию. Норвежцы, в отличие от русских коллег, были абсолютно доброжелательны и вежливы. В паспортах хористов поставили дату выезда, и вот они уже на той стороне. В аэропорту Киркенеса Алле, как старшей группы, нужно было получить в справочном окошке билеты на само-лет, предусмотрительно заказанные через «Интернет» норвежскими друзьями. Эту куль-турную поездку полностью оплачивал международный «Song»- клуб.
Лайнер авиакомпании “SAS” в 11 часов с минутами по норвежскому времени взял курс с севера на юг, в Осло. В самолете было много свободных мест, но Алла села с одной из хористок, ее звали Лидия. Они дружно откинули столики, ожидая, когда принесут ланч. Самолет набрал высоту. Стюардессы выкатили в салон буфет на колесах, стали предлагать пассажирам напитки и бутерброды. Подопечные Аллы оживились. Наконец-то поедят как люди! Но - не тут-то было! Ешьте, пейте, пожалуйста, только за денежку. После разговора со стюардессой выяснилось, что на внутренних рейсах кормят только по утрам, когда время вылета совпадает с завтраком, а ланч не полагается. Алла удивилась, потому что летала в Норвегию не первый раз, и подобных случаев никогда не было. «Наверно нам купили билеты на самый дешевый рейс» – подумала она.
- Позор «SAS»у! И это называется Breakfast , – воскликнула Лидия, рассматривая стаканчик с кофе, предложенный стюардессой бесплатно, - уж на что наш «Аэрофлот» бедный и то мы едим и другим есть даем. Два с половиной часа лету с севера на юг, не жравши – это подвиг, ребята!
- Наш «Аэрофлот» не бедный, а жадный. Когда летишь из Санкт-Петербурга в Норвегию, или в Швецию, то три четверти полной стоимости билета берет русская сто-рона, а лету-то до границы всего ничего! – сказала Алла.
- Это потому, что наши самолеты топлива съедают в два раза больше, - пояснил регент.
- Алла, сколько стоит сэндвич?- поинтересовалась Лидия.
- Тридцать пять крон.
Лида быстренько что-то умножила в уме и вокликнула:
- Кусок хлеба с колбасой стоит 140 рублей? Да я лучше из своей сумки преду-смотрительно захваченный сухарик достану.
Алла расмеялась. К счастью, как оказалось впоследствии, это была единственная неприятность во время их заграничного путешествия.
Осло окутал молочный туман. Очертания аэропорта из-за этого потеряли цвет-ность. Алла оставила хористов у багажной ленты, а сама отправилась в зал искать встре-чающего их представителя «Song»- клуба. Лидия смотрела сквозь огромные окна воздушного порта на небо и удивлялась:
- Как же самолет в таких условиях совершил нормальную посадку?
Регент не замечал ничего. Он радостно распределял роли – кому что нести. Со-средоточенный и строгий представитель, встретивший группу, его звали Агнар Бек, провел их сквозь череду автомобилей к микроавтобусу. Машина «узнала» хозяина по чип-карте, и весело поморгала. Когда тронулись в путь, выглянуло солнце. «Хороший знак» – подумала Алла. Агнар объяснил, что жить хористы будут в семьях членов клуба в местечке Крекерой, близ Фредрикстада. Фредрикстад – небольшой старинный норвежский город. Завтра – экскурсия в Осло, послезавтра – первый концерт. Концерты русской духовной музыки будут проходить в местных кирках, там хорошая акустика. Еще Алла узнала, что Агнар - врач, у него во Фредрикстаде своя практика. Он, неожиданно улыбнувшись, пообещал проверить их здоровье. Юница спросила: «Вы гинеколог?» Алла принципиально не перевела вопрос. Когда-то мать, обучая брата Колю выдержке, говорила ему: - «Запомни, не каждый вопрос достоин ответа».
- Боже мой, сплошные туннели и скалы, - воскликнула Лидия, - у них здесь так мало плодородной земли!
- У нас ее до черта, а что толку? – ответил ей Борис, у которого был красивый те-нор и в придачу к такому богатству - густые черные брови.
- Какая программа на сегодня? – спросила Агнара Алла.
- Сначала ужин в одном семействе, потом всех разместим по домам, где вы буде-те жить. До отхода ко сну – знакомство с хозяевами, неофициальное общение.
- А где буду жить я?
- У меня в доме.
- Тюссен так , - улыбнулась Алла.
В зеркало был виден салон автомобиля. Юница с регентом сидели сзади, они, как показалось Алле, тайно обнимались. - «Так и хочется провести беседу о приличном по-ведении партийных товарищей за границей. Чай, не на французский курорт приехали! Шуры-муры, понимаешь! Расстался с женой на несколько дней и опять холостой, - поду-мала о регенте Алла, - а девчонка-то готова к приключению, молодежь нынче без ком-плексов! Черт с ними, пусть, что хотят, то и делают, только не нарушают норвежских законов».
Наконец машина подъехала к красивому дому, расположенному на скальной пло-щадке. - «Настоящее орлиное гнездо» – подумала Алла. Хозяева – высокая худая женщи-на и дородный мужчина вышли встречать их на улицу.
В гостиной манил закусками накрытый стол. Дом был с достатком. На стенах ви-сели не копии, а оригиналы современных норвежских мастеров. Это были северные ви-ды Норвегии. За ужином Алла из последних сил держала апломб. Задавала вопросы, переводила ответы. Она устала от путешествия, которое началось в три часа утра. Хоте-лось молчать, хотелось спать, но она знала, что сегодня еще придется сидеть с Агнаром до ночи и согласовывать культурную программу пребывания и выступлений хористов.
На детской площадке в парковой зоне было оживленно. Надежда Федоров-на привела сюда Никиту, чтобы побегал вволю, и подышал свежим воздухом. В воскрес-ный день горожане любили приходить в парк со своими детьми. В начале октября солнце отдавало последнее тепло, и вся площадка была заполнена детскими колясками, родителями и ликующими детишками. Тут же носились и тявкали домашние собаки, а кое-кто выгуливал на поводке и дорогих кошек.
Никита упорно осваивал спортивный снаряд под названием «стенка», состоящий из разноцветных перекладин, Надежда Федоровна читала еженедельник «Аргументы и факты». Каждый был занят любимым делом.
В далеком прошлом Надежда Федоровна была убежденной коммунисткой, верила в идеалы всеобщего равенства. Работе отдавалась самоотверженно, родила сына и дочь, что называется, на рабочем столе. Своей директрисе была преданна до самозабвения. Директриса спасла ее от тюрьмы. Случилось это лет тридцать пять назад. Молодая еще тогда, Надежда Федоровна часто оставалась в школе допоздна. Проверяла тетради, де-журила. Как-то, покурив прямо в кабинете, она бросила сигарету в корзину с мусором. Закрыла дверь, прошла по этажам и сдала дежурство ночному сторожу. Сторож, зная, что после Надежды Федоровны проверять ничего не надо – прикорнул на диване и уснул. Проснулся от едкого дыма. Позвонил директрисе – пожар! Та приехала немедленно. Кое-как вдвоем они потушили горящий шкаф. Надежду Федоровну за порчу школьного имущества ждало судебное разбирательство. Но директриса, спасая свое доброе имя, спасла и ее. За одну ночь был сделан ремонт. Когда комиссия приехала в школу – следов пожара не нашли. Надежда Федоровна с того дня навсегда бросила курить и осталась самым преданным сотрудником своей директрисы. Работала с ней до того дня, пока та не ушла на пенсию. Дети уже выросли и жили собственными домами, муж давно умер, единственная отрада – ученики. Но со временем трудно стало вести уроки. Да и новые времена уже в ней не нуждались. Однако сидеть и ждать смерти ее деятельная натура не хотела. Выход был найден – идти в гувернантки.
Когда Надежда Федоровна оторвала взгляд от еженедельника, чтобы удостове-риться в неизменности обстановки, то Никиту не нашла глазами. Она не очень удиви-лась, Никита любил всякую живность, поэтому мог играть в кустах с какой-нибудь собачкой. Прошло еще двадцать минут. Никита из кустов не выныривал. Надежда Федо-ровна сложила газету, и пошла его искать. Она искала его до вечера. Никита исчез.
Анна Субботина позвонила главврачу больницы, что берет отпуск без со-держания на время болезни Верхонцева. Приехать не может, заявление напишет потом. Главврач был одним из тех, кто несколько дней назад принимал участие в консилиуме, поэтому возражать не стал. Положение больного было тяжелым. Заразиться от попугая, от любимца, которого он кормил с руки – чудовищная нелепость! Но дело обстояло именно так.
- А как давно появился у вас попугай? – спросила Маню Анна.
- На день рождения Максиму подарили.
- Кто подарил?
- Да я уже не помню, он принес его прямо с клеткой, сказал, что птица матом классно ругается, зовут его Фаня, и посмеялся при этом: - «Теперь у меня два урода – Маня и Фаня». Фаня жил у него в кабинете, я туда редко заходила.
Анна Ермолаевна заставила всех домочадцев и охранников в первую же ночь, как пришла, надеть марлевые повязки и в обязательном порядке сделать прививки. В спаль-ню допускала только Маню. Лишь Маня могла профессионально заменить ее, ведь орга-низм Анны также требовал отдыха.
Собрав в салфетку использованные ампулы, Субботина отправилась на кухню, где находилось мусорное ведро. Проходя через холл, она услышала визгливый женский голос, который что-то требовал от Мани. Анна замедлила шаги, не хотелось спускаться вниз по лестнице в разгар горячей беседы, которая ее не касалась.
- Я даю вам три дня, если денег не получу – иду в прокуратуру, - угрожал незнако-мый женский голос.
- Ты уже все получила, - спокойно возразила женщине Маня.
- Семьдесят тысяч баксов за целых четыре года, которые и жизнью-то назвать нельзя? Ну не смешно ли? Мой сын отдувается на зоне вместо настоящего виновника за полторы тысячи зеленых в месяц! Нашли дурака за три пятака! После тюрьмы все эти деньги сыну на лечение уйдут.
- На эти деньги вы купите домик с садом на юге и будете счастливы, - затягиваясь беломориной, невозмутимо продолжила Маня, - сын твой так бы и так через некоторое время в тюрьму сел за наркотики, и про домик вам бы уже не мечталось никогда.
- Может быть, сел, а может, и нет. Что я не знаю? Он же прикрывает задницу ва-шего хозяина! У девчонки-то СПИД был. Все об этом говорят! Ваш хозяин с ней в авто-мобиле катался, всяким там подонкам ее подкладывал. А отвечать не хочет!
Анна Ермолаевна почти дошла до лестницы, но на этих словах замерла. Что-то больно царапнуло ее по сердцу. Ноги стали ватные. Совсем не подчинялись. Она схватилась рукой за перила, осторожно выглянула. В прихожей стояла мать того самого парня, что сидел за убийство Леночки. Субботина видела ее на заседаниях суда. Несчастная, загнанная жизнью в угол, женщина. Мать двоих сыновей, у которой даже постоянной работы не было. Старшего посадили, младшего, отъявленного хулигана и двоечника, ждала, по-видимому, такая же судьба. Услышав ее последние слова, Анна схватилась за перила, чуть не выпустив из правой руки блюдце с ампулами.
- Пошла вон, - резко сказала Маня просительнице и позвала охранника.
- Три дня, слышишь? Три дня – орала женщина, когда охранник выталкивал ее на улицу, - иначе расскажу прокурору, что мой сын не убивал девчонку…
Анна отпрянула от перил и на цыпочках по ковру вернулась назад. Ноги не держали ее. Пришлось сесть в холле на диван, чтобы успокоить громко стучащее сердце. Последнее время она всегда носила в кармане валидол. Положив под язык таблетку, Анна закрыла глаза. Хлопнула входная дверь. Шум мешал ей сосредоточиться, но она упорно искала какую-то исчезнувшую мысль. Затаившаяся на время боль утраты, снова вспыхнула в груди от случайно подслушанных слов, беспощадной рукой сжала сердце, перекрыла дыхание. Анна расстегнула кофточку. Вдохнула воздух открытым ртом. Мысль, потерявшаяся из-за внезапного болевого шока, наконец, вернулась и теперь стучала, стучала в висок, как дятел. Надо обязательно проверить то, что она услышала. Попробовать самой разобраться в причине смерти дочери. Что-то тут не сходится с официальной версией! Мать Черепнина была в истерике, в таком состоянии не лгут. Скорее всего, она сказала правду. Страшное слово СПИД, вылетевшее из ее уст, подкосило Анну. Неужели, это так? Неужели Лена была больна? Она вспомнила, что дочь незадолго до смерти жаловалась на недомогание. Как же она просмотрела доченьку, свое сокровище, свою надежду, свою красавицу, смысл жизни? Следователь не сказал про СПИД, пощадил ее. А об этом, похоже, известно всем, кроме нее, матери! Как это случилось? Конечно, виной всему – ночные дежурства. Вот, когда Леночка делала все, что хотела. Анна звонила домой, телефон часто не отвечал. Звонила на мобильный, дочь говорила, что она у подруги, что ей неприятно быть дома - боится оставаться одна. Анна, чувствуя свою вину за вечное стремление выбиться из нищеты, чтобы не зависеть от денег Ивана, соглашалась на эти странные ночевки у подруг. Презрение к ее мало оплачиваемой работе, которое она читала в насмешливых глазах дочери, заставляло и Анну закрывать глаза на некоторые вещи. А вот, поди ж ты, не у подруг, видно, дочь ночевала. Виновата, виновата сама, что не контролировала ее. С другой стороны, как эту молодежь проконтролируешь? Как только Анна пыталась выяснить, куда дочь идет, та гневом взрывалась: - «Я уже выросла! Что ты в каждую дырку лезешь, мама?» И Анна отступала, чтобы не сердить ее. Какая же скотина совратила Лену? Кто же этот негодяй? Задушила бы, мерзавца, своими руками! Раскаяние? Нет, не раскаялась бы она в содеянном! Божья кара на голову этой сволочи, божья кара! И, если стрелой, несущей эту кару, Господь изберет ее, то так тому и быть!
Она вспомнила ужасные похороны дочери. Ее фарфоровое, бескровное лицо. Свечи, зажженные в руках одноклассников. Несчастные глаза Славки Верхонцева и ту-пой, ничего не выражающий взгляд Олега Черепнина. Анна не знала тогда, что именно он сознается в преступлении. Знала бы, привела бы свой приговор в исполнение прямо на кладбище. Тут бы и зарыли... Это была бы высшая справедливость! – она прикрыла глаза, избавляясь от яркого света ламп.
…А, может, и хорошо, что тогда она не знала этого! Выходит, Черепнин не убивал девочку! Но кто же? Ведь не сама она суд над собой совершила? Нет, не сама! Убийца тот, кто довел ее до этого состояния. Тот, кто совратил ее, тот, кто привел ее в подлый вертеп! В ушах стоял крик женщины: - «Ваш хозяин с ней в автомобиле катался, всяким там подонкам ее подкладывал! А отвечать не хочет!» - Анна посмотрела на дверь, за которой находился Верхонцев, и почувствовала отвращение.
Месть – вот что сможет примирить ее со смертью дочери. Месть всем тем, кто по-губил ее. И первым умрет этот вальяжный господин, в доме которого она находится.
Ключи от квартиры Аллы имелись как у Романа Синицина, так и у Любы Дергаче-вой. Удобно. Не нужно специально где-то ждать друг друга, чтобы потом попасть в квартиру. Лишний раз не мелькать во дворе перед соседями. То, что перед подъездом не было скамейки, где обычно располагались все ведающие старушки, Роман расценил как подарок судьбы. Вот, ведь, не подумал головой сначала, поддался давнишнему желанию трахнуть жену друга, а теперь испытывает страшные угрызения совести перед Сашкой. Одно дело – затащить в постель какую-нибудь случайную знакомую, другое – насрать в душу старому другу. Подлянка, по-другому не назовешь! И не выпутаться. Люба прики-пела к нему с такой страстью, что ему неловко перед ней. Таких баб у него еще не было. На мостик под ним встает! Черт, как же быть? Вот незадача, так незадача. Пока была хо-рошая погода, они делали вид, что ездят за грибами. Любовь (родители ей имя дали – Любовь) через пятнадцать минут гуляния по лесной тропинке говорила ему: «все, из-немогла, не могу видеть перед собой твой зад, стели где-нибудь одеяльце». Иногда до одеяльца дело не доходило, он прижимал ее к дереву и брал стоя. В этой дикости была такая замануха! Ему до чертиков надоели благонравные дамы, которые отдавались ему с обязательными вздохами и ужимками. То ли дело Любочка, коротенькая юбочка! Саш-ка, друг, ничего не подозревая, звал их с Майей по выходным в гости. Приходилось отказываться. Роман чувствовал, что они с Любой не смогут скрыть от своих близких подлую страсть и заинтересованность друг другом. Лучше не рисковать.
Сегодня он решил проверить себя, впал или не впал от Любы в зависимость. На мо-бильный позвонила старая подруга. У него была с ней давняя связь. Подруга вернулась из отпуска. Была свеженькая, загорелая, отдохнувшая и он подумал: - «почему бы и нет?» Точно зная, что в квартире Аллы Люба сегодня не появится, он пригласил подругу туда. Пусть будет, что будет. Надо постепенно готовить Любу к разрыву. Стыдно перед Сашкой! Нельзя так поступать с друзьями. Получилось, что он дал Сашке денег взаймы, а в виде процентов – использует его жену. Крысятничает!
Подружке Люське, веселой хохотушке, вряд ли хранившей на юге верность мужу, он был все так же мил. Они без лишних комплексов доставили друг другу удо-вольствие и расстались, пообещав не пропадать надолго.
Агнар и его жена Марит жили в скромном, по норвежским понятиям, двухэтаж-ном доме. Марит любила цветы. Всюду в гостиной – на столе, у окон, в вазах на полу были комнатные растения - цикламены, сентполии и азалии, которые, несмотря на осень, радостно цвели розовыми, белыми, голубыми шапками. Аллу поразило одно обстоятельство, не открывшееся ей в прошлые приезды, когда она останавливалась в гостиницах Осло. В Крекерое никто никогда не занавешивал окон от соседей. Не сформировалась привычка. Сегодняшняя экскурсия по столице Норвегии заняла целый день, они возвращались, уже, когда стемнело. В каждом доме ярко горел свет, видно было, как хозяева хлопотали на кухне, или принимали гостей, или играли с детьми. Все это проплывало перед глазами Аллы в окне автомобиля, как немое кино. «Они не прячут свою жизнь за плотными шторами, не боятся, в отличие от нас, что станут жертвой грабителя», - подумала она, - у них такое просто не случается».
Алла чувствовала небольшую усталость от бесконечного общения на трех языках. Утром, когда норвежские друзья привезли хористов в национальный скульптурный парк Вигеланда, столичные телевизионщики, которые делали передачу с названием, что-то вроде: «Как иностранцы воспринимают норвежский язык?» сразу среагировали на пре-тенциозные, длинные пальто прибывших туристов и высокий каблук у женщин. (Нор-вежки предпочитали куртки и удобную обувь). Подошли сначала к «юнице нескверной», потом к Лидии. Алле пришлось объяснять соотечественницам, чего от них хотят люди с микрофоном и камерой. Лидия, в отличие от Юницы, телевизионщиков не испугалась и, взяв листок с предложенным ей текстом национального гимна Норвегии, шустро прочитала его, как-то по-своему выговаривая перечеркнутое «о». - «Кто вы по профессии?» - спросили Лидию журналисты. - «Концертмейстер», - ответила она. И хотя перевод не потребовался, было совершенно неизвестно, что под этим словом вообразили себе норвежцы. - «Каким вам кажется наш язык на слух?» - «Очень певучим», - сказала Лидия. Алла перевела. Норвежцам ответ понравился. Тут на горизонте появилась редкая в этих краях японская группа, и журналисты бросились к ним.
Хористы осмотрелись. В центре парка, на возвышении стояла главная достопри-мечательность – колонна «Монолит», состоящая из 120 человеческих фигур, располо-женных спиралеобразно. Из-за своей формы она многими воспринималась как фаллос-символ. (Ну, кто о чем…) Лучевыми рядами от «Монолита» располагались скульптуры людей в обычных жизненных ситуациях. Масштабы творчества и талант Вигеланда по-трясал Аллу каждый раз. Значение всех известных ей гениальных скульпторов умаля-лось рядом с неистовым и плодовитым Вигеландом. Разве вот только московский грузин Церетели сравнится с ним.
Потом Агнар провез гостей по городу и счел своим долгом показать гостям музей прославленных норвежских мореходов и кораблей. Алла уже в третий раз была здесь. Она автоматически переводила вопросы соотечественников на норвежский, адресуя их Агнару. Невозмутимый при любых обстоятельствах и сдержанный в проявлении чувств, Агнар напоминал ей английского джентльмена не только своим поведением, но и обли-ком. Худой, высокий, безукоризненно одетый, он с вежливым спокойствием отвечал на любые вопросы. Утомившись, Алла решила больше не мучить ни себя, ни Агнара и про-сто показала рукой на таблички, рядом с экспонатами. В лучших традициях всех музеев мира, надписи были сделаны на японском и семи европейских языках. В том числе и на русском. Освободившись от своей группы, она поднялась на палубу «Фрама», чтобы специально для Никиты сделать фотографию. Экзотический парусник, совершивший свои знаменитые путешествия к Северному полюсу, выглядел по сравнению с соломенным «Кон-Тики» Тура Хейердала как слон рядом с Моськой. На палубе «Фрама» Алла с трудом подняла канат, который оказался толще ее запястья. Лидия так и щелкнула фотоаппаратом: канат, запястье и ее удивленное лицо. Да, чтобы управляться с толстым канатом – силу надо недюжинную иметь!
После осмотра Национальной галереи, всем захотелось есть, и Марит предложила пойти в ресторан, где подавали пиццу. Алла знала, что за добавкой здесь можно подхо-дить бесконечно и совершенно бесплатно. Это вполне соответствовало девизу ресторана: Fine food, fine drink, fine time. Регент, у которого не только звание, но и имя было необыкновенным – Ювеналий, три раза бегал к раздаче, пока не утолил свой голод.
-У нас бы такую халяву открыли! – провозглашал он, жуя очередной кусок горя-чей пиццы с ветчиной и помидорами.
- И разорились бы на второй день, - засмеялся тенор Борис.
- Истинно, - сказала самая полная из хористок, Зоя, российский аналог Монтсер-рат Кабалье, - перефразируя старую шутку, отметим:
- Капитализмо – есть клизмо марксизмо-ленинизмо!
Вся жующая команда рассмеялась так заразительно, что Агнар удивленно взглянул на Аллу. Она перевела ему шутку, но шутка, видимо, была для него запредельной, он только вежливо растянул уголки губ, ничего не найдя в этом смешного. Конечно, при переводе с языка на язык утрачиваются некоторые смысловые особенности, но все же – строгость, религиозность и воспитанность Агнара имели место, и, по всей вероятности, удерживали его от эмоциональных порывов.
В доме Агнара была отдельная комната для обуви и верхней одежды. Хозяева обычно раздевались там, оставляя уличную обувь, и дальше следовали в чулочках и но-сочках. Однажды Алла увидела на носке Агнара маленькую дырочку, и это сразу прими-рило ее с благаполучными и чопорными норвежцами. Так по-человечески близко и знакомо! В гостиной супругов Бек Алла часто устраивалась у камина, на котором стояли две пары маленьких серебряных детских ботиночек. Она спросила хозяина, что это за игрушечная обувь?
- Это первые ботиночки наших сыновей. Когда они выросли, мы с Марит поста-вили их здесь, чтобы радовали наши глаза.
- А почему они серебряные?
- Покрасили, чтобы дольше сохранились.
Алле это почему-то очень понравилось.
Мать Славки, Нина Верхонцева, в старании не познать самое себя, выказывала больше упрямства и хитрости, чем утонченные мыслители века в противоположном стремлении познать себя. Многие годы назло врагам она вела безнравственный образ жизни. «Пусть ему же будет хуже»!
- Кому ему? – спрашивал очередной собутыльник.
- Тебе какая разница?
- Никакой. Пусть хуже…
- Чем хуже, тем лучше, - изрекала Нина и опрокидывала подряд несколько рюмо-чек, чтобы не думать ни о чем таком философском. Всю жизнь она поступала вопреки здравому смыслу и вопреки социально приемлемым нормам. Не однажды над ней витала тень психиатрической лечебницы. В такие моменты она сама просила Славку, или Верхонцева-старшего отвести ее к врачу. Нынче, когда Верхонцев забрал от нее сына, Нина пребывала в некотором унынии. Что-то нашло на нее, и она предалась воспоминаниям. Верхонцев когда-то был для Славки наставником и примером, да и Славка для отца – единственным и любимым наследником. Сейчас сын вырос. Она заметила, как он изменился не только внешне, но и внутренне. Шелуха подросткового нигилизма как-то быстро слетела с него. Он замкнулся. Но, как ни странно, стал с ней нежнее…
Семнадцать лет назад была удивительно теплая для северных краев осень. Она узнала, что после тяжелого ранения в городской больнице лежит Ванечка, Иван Суббо-тин, которому она обещала быть верной, пока он в армии служит, пока выполняет свой интернациональный долг. Иван вернулся с перебитыми ногами, был прикован к коляске. По странному стечению обстоятельств, с опозданием в несколько месяцев, ей пришли и все его письма, написанные тогда, когда он был здоров. Где они путешествовали так долго, никто не знал. Письма жгли ей руки. Нина чувствовала себя последней дрянью. В голове ее была чудовищная мешанина из пословиц и поговорок - типа: «стерпится - слюбится»; «тошно быть без милого, а с немилым тошнее»; «с милым рай в шалаше»; и почему-то сверлила в голове одна дурацкая цитата: «Ни поцелуя без любви».
Нина не дождалась Ванечку. Вот уже полгода она была женой Максима Верхон-цева, первого секретаря горкома комсомола, человека в городе уважаемого и известного. Они познакомились на одном из пленумов. Нина представляла собой первичную организацию швейной фабрики. Старшие товарищи написали ей речь, и она с блеском произнесла ее на торжественном собрании. Верхонцев отыскал ее в зале и предложил шефскую помощь. Шефская помощь завершилась свадьбой. Нина была уверена, что Ва-нечка бросил ее, уже несколько месяцев не было от него писем. В ней сформировался какой-то жуткий комплекс неполноценности. Когда Верхонцев стал за ней ухаживать, она очень удивилась, что понравилась такому эффектному и умному парню. После сва-дьбы Нина поняла, что у Максима тоже были свои комплексы, он боялся красивых и успешных женщин. Такая серая мышка, как она – его вполне устраивала. Когда пришли письма Ванечки, Нина уже была замужем, а когда вернулся сам Ванечка Субботин – она поняла, что совершила страшную глупость.
Изменить нельзя было ничего. И, поскольку, Нина чувствовала себя дрянью, она решила, и поступить как последняя дрянь. В один из теплых осенних дней пораньше ушла с фабрики и, стараясь не попадаться на глаза знакомым, осторожно прошла берегом озера до больничного парка. Она знала, что каждый вечер с пяти до восьми, когда в палатах появлялись посетители, Ванечка просит медсестру Аню отвезти его коляску подальше от глаз людей, где цветными мелками пишет меняющиеся в закатном солнце озеро, деревья, камни, парк, и Клод Моне с Сезанном при этом отдыхают.
Она появилась из зеленых кустов внезапно для Вани. Он опешил и уронил план-шет в траву. Нина нагнулась за планшетом, собрала рассыпавшиеся листы и положила ему на колени. Иван молчал. Она молчала тоже. Глядя на такое родное Ванино лицо, Нина жалела себя, жалела его и жалела свою загубленную любовь. От Субботина пахло камфарой и еще каким-то медицинским духом. Сердце толкнулось птицей, она вдохнула этот странный, больничный запах и закрыла глаза…
У каждого отрезка времени был свой вкус и запах. Ее семнадцать лет пахли кре-мом от веснушек под названием «Весна». В этом креме был горьковатый запах камфары и каких-то еще неуловимых оттенков. Она хотела, чтобы к выпускному балу кожа лица стала белой и нежной, чтобы дерзкий и хулиганистый Субботин вдруг обомлел от ее неожиданно изменившейся внешности. Каждый вечер она методично наносила крем на лицо и, морщась от запаха камфары, который почему-то щипал глаза, мечтала, как Ваня пригласит ее на вальс. Она положит руку ему на плечо, он обнимет ее за талию и «раз, два, три, раз, два, три - ноги понесут их сами, а голова закружится не столько от скорости вращения, сколько от близости Ваниных глаз…
Ее мечта сбылась. Когда она появилась в нежном шифоновом платьице, сшитом собственными руками - тоненькая, воздушная, счастливая - все мальчишки повернули к ней головы. Нина в этот день была уверена, Ваня не устоит. Ваня не устоял. С того самого дня до призыва Ванечки в армию – они были неразлучны…
Нина опустилась перед коляской на корточки, и положила голову Ване в колени. Ваня вздрогнул, планшет снова соскользнул в траву.
- Я совсем не ученая девушка, - прошептала Нина, оттягивая резинку на больнич-ных брюках Ивана, - но ты не волнуйся, я постараюсь, чтобы тебе не пришлось тратить лишних сил.
Она осторожно извлекла вялое Ванино достоинство и погладила рукой. Суббо-тин как-то заторможено смотрел на нее, не понимая, что она здесь делает, откуда взялась и зачем поступает так неосмотрительно. О том, что она вышла замуж - он уже знал. В довершение всех его бед – этот камушек, брошенный на чашу весов жизни и смерти, был самым тяжелым. Жизни в его душе не осталось совсем. Кому нужен инвалид с перебитыми ногами, с мертвой душой, ни на что не годный, ничего не умеющий делать? Он кончился как мужчина…
Лишь только он подумал об этом, его никчемная плоть стала оживать, отвечая на ласки Нины. Ваня удивленно смотрел, как независимо от его сознания, нежные руки любимой поднимали уснувший орган, долгие месяцы служивший лишь для отправления нужды. Иван глубоко вздохнул и потянул девушку на себя. Но она повернулась к нему спиной и осторожно опустилась на твердый стержень сверху. Руки Нины обхватили его запястья, ухватившие подлокотники коляски, и прижали их, чтобы Ваня не пытался по-менять позицию. Так надо.
Ветка кустарника, потревоженная ветром, зашелестела листочками, зашептала смущенно и коснулась лица Нины. Нина, вцепившись в Ванины руки, думала только о том, чтобы коляска не подвела, выдержала двойной вес, не рассыпалась от их раскачи-ваний…
Уходя, она погладила небритую Ванечкину скулу, благодарно поцеловала в губы и исчезла в разноцветьи кустов так же внезапно, как появилась. Иван сидел измо-жденный, но счастливый. Он смог. Он – мужчина. Она его любит. Теперь он знает, зачем жить. Жить нужно ради нее, Нины. Он сделает все возможное и невозможное, чтобы встать на ноги.
У Ивана в сердце как будто растаял какой-то болезненно-острый ледяной ком. Он рассмеялся и, вытянув сцепленные руки вперед, с хрустом потянул предплечье и спину.
Однако Нина больше не появилась. Когда у нее в срок не пришли месячные, она обрадовала Верхонцева, что – да, возможно, у них будет ребенок.
Иван, так и не дождавшись с ней встречи, впустил в свое сердце липучую злость. Он понял одно – женщин любить не стоит, их нужно использовать, когда этого требуют обстоятельства. И он использовал Анну, пока она не поставила его на ноги. Когда Анна, стесняясь, сообщила ему, что беременна, Субботин предложил ей выйти за него замуж. Это не было с его стороны благородным поступком. Иван безжалостно расправлялся со своей любовью, а заодно, и с преданностью Анны. Вплоть до последнего своего приезда он относился к ней как чужой, так и не поняв великого сердца этой женщины.
У Нины родился сын Славка. До того дня, когда сын пошел в школу, она еще дер-жалась. Но с начала девяностых Верхонцев все чаще заставал ее в бессознательном со-стоянии рядом с пустой бутылкой водки…
Люба открыла дверь Аллиной квартиры. Нужно проветрить помещение перед приходом Романа, приготовить что-нибудь на скорую руку, принять душ. Она открыла шкаф, куда Роман прошлый раз поставил вино, и удивилась, что полки были пусты. Там, где обычно стояла батарея разных вин, или напитков покрепче – жалась в уголке начатая бутылка водки. И все! «Славненько без нас погулял Павел и, наверное, не один», - подумала она, но не особо расстроилась, может, Иванов решил, что все это оставила Алла. Она достала из сумки пачку пельменей - Ромка голодный прибежит, как всегда. Люба поставила на плиту кастрюльку с водой, а сама отправилась в ванную.
Обычно, после встречи с Романом, она оставалась в квартире на какое-то время, чтобы убрать следы преступления. В квартиру заходил Павел, чтобы полить цветы. Он это делал раз в неделю по выходным, но мог, конечно, появиться и в неурочное время - после работы, вечерком, чтобы взять нужную книгу, или какие-то документы по просьбе Аллы. Чем черт не шутит, когда Бог спит? Поэтому Люба проверяла за собой все, чтобы Павел ничего не заподозрил. Алла так и не призналась ему, что предоставила свою квар-тиру для любовных утех подруги. Говорила, что не может вот так взять и разочаровать его! Конечно, Павел все не так поймет! Мужская солидарность такая же реальная вещь, как женская.
В прошлый раз, Люба четко помнила, она вымыла ванну душистым гелем, перед тем, как уйти. Ей нравилось наводить порядок в кухне, спальне, ванной комнате. Это был их с Романом мир. В этом мире все должно быть чисто, прозрачно и честно! Как это выглядит по отношению к Сашке, ей думать не хотелось.
Люба решила набрать в ванную воду. Нагнувшись, чтобы заткнуть дыру стока пробкой, она увидела на стенке ванны два длинных темных женских волоса. «Не по-няла, - сказала она сама себе, - откуда здесь эта красотища?» Наклонившись поближе, она внимательно рассматривала вещественное доказательство того, что здесь была чужая женщина. Красотища явно была занесена в квартиру извне. Печальное подозрение шевельнулось в ее душе. Неужели Павел в отсутствие Аллы приводил сюда бабу? Ни фига себе, вот гад какой! Возмущению ее не было предела. До прихода Романа она решила ничего не трогать. Пусть посмотрит на следы отвратительной низости человека, который умолял любимую быть с ним вместе, а сам…
В дверях заскрежетал ключ, она бросилась в прихожую и, нетерпеливо дождав-шись, когда Роман разденется, сразу потащила его в ванную. У нее просто слов не нахо-дилось от возмущения. Роман, не подозревая никакого подвоха, засмеялся:
- Что, невмоготу? Соскучилась по мне?
Люба, не отвечая на его заигрывания, показала рукой в угол - на волосы. Ей хотелось, чтобы он тоже посочувствовал Алле. Роман опешил, припоминая свой грех. Засмущался, и, упреждая, как ему казалось, законный вопрос: - «откуда?», произнес:
- А, это? Понимаешь, мне нужно было перетолковать с одной леди в тишине и спокойствии о будущем слиянии наших фирм. Она не хотела идти в шумный ресторан. У нее голова от громкой музыки болит. Пришлось использовать нашу конспиративную квартиру, - вдохновенно соврал он.
Пока он это говорил, у Любы все шире раскрывались глаза.
- Леди, говоришь? А что леди делала в ванной?
- Она туда заходила причесаться. Наверно, стряхнула волосы с расчески.
- Господи, прости меня, а я на Павла подумала…
Роман взглянул на растерянное лицо Любы и пожалел, что поспешил с признани-ем. Надо было сделать глаза по пятаку и искренне изобразить удивление. В конце кон-цов, сюда заходит не только он. Кретин, сообразить не мог сразу. Перевел бы стрелки, спал бы спокойно. А сегодня, он чувствовал, день пропал…
- Ну, ладно, что ты загоношилась, ничего не произошло, пошли, водочки вы-пьем, - потянул он ее в кухню.
- А «сухое» ты с «леди» оприходовал?
- Есть и сухое. Специально для тебя – «Слеза монашки», - он извлек из сумки бу-тылку вина в стильном фартучке из рогожки и стал ее открывать.
- Очень символично. Лучше бы купил «Слезу монаха», - горько пошутила Люба. Она долила в кастрюльку воды, дождалась, когда та вновь закипела и бросила туда пель-мени. Восторженное настроение, которое было у нее всегда в день встречи с Синицы-ным, улетучилось. Люба поняла, Роман не изменился, живет все по тому же принципу: «мужчина имеет право «налево», встреча с ней – ничего для него не значит, она стоты-сячная в его послужном списке. Жаль, что он у нее – избранный, тот самый, встречи с которым ждала всю жизнь. Сашка – брат, друг, если так можно назвать мужа, а Синицын – избранный! «Судорог да перебоев – хватит! Дом себе найму», как живется вам с лю-бою – избранному моему! Никогда не думала, что эти жесткие стихи впрямую будут касаться лично ее. Трудно себя отождествлять с рыночным товаром, с подобием, с трухой. Она не Престол, не Синай и даже – не Единственная для Синицына. Она – никто. С глаз слетела пелена, и как-то надо с этим жить! Или не жить совсем!
- Что ж, давай, выпьем на прощанье, - Люба задумчиво покрутила в руке пустой бокал, - а заодно и слезу по нашей любви стряхнем.
- На какое такое прощанье? – изумился Роман. Он был уверен, что его выдумка о «слиянии фирм» выглядела достоверно и Любу успокоила.
- Мы оба прекрасно понимаем, о чем идет речь. Я не хочу смиряться с положени-ем очередной твоей…- она не могла выговорить слово, которое просилось на язык.
- Любочка, что за фантазии у тебя в голове? Все это неправда. Может, ты специ-ально скандал затеяла, чтобы расстаться? Пренебрегаешь мной? Глупенькая, «лучше си-ница в руке, чем журавль в небе»! – шутливо произнес он. Куражась, притянул Любу к себе, и поцеловал в шею. (Одно дело, когда бросаешь ты, другое, когда тебя). Руки при-вычно прошлись по ее округлостям и задержались между ног. Он знал свою силу и не сомневался, что Люба уступит ему.
- Пельмени слипнутся, - отстранилась от него Люба. Достав шумовку, чтобы раз-ложить варево по тарелкам, строго бросила, - садись, а то остынет.
В этом ее приказе было столько привычного, от жены, что Роман сразу сник. Он молча разлил вино и, провозгласив: - «за тебя», не чокаясь, опрокинул бокал одним ма-хом. Потом наколол на вилку дымящийся пельмень, поболтал им в блюдце со сметаной и судорожно проглотил.
Люба смотрела на него и не могла решить для себя – порвать с Романом, или оста-вить все, как есть. Она впервые была в роли обманутой - это горько, обидно, невыноси-мо обидно. Уязвленное самолюбие – душило гадюкой. Теперь это чувство будет с ней всегда, как каинова печать. Попрощаться навеки? Невозможно! Скука, какая скука без любви! Без адреналина, который давали их тайные встречи, она уже не сможет жить. Это наркотик, она подсела на эти запретные радости, на это балансирование по лезвию супружеских измен. Она – экстремалка. Спортивный азарт, который просыпался в ней перед каждым прелюбодеянием, давал ощущение эйфории, как после победы на соревнованиях. Если все это уйдет из ее жизни, то она точно повесится! Нет, уж, пусть все останется по-прежнему!
- За нас! – грустно улыбнулась она Роману, решив оставить эту проблему на его совести и на испытание временем.
Синицын, как прощеный проказник, резво вскочил из-за стола, заключил Любу в объятия и крепко прижал к себе. Вот сейчас он наверняка сломит ее сопротивление! По-крыв нежными поцелуями щеки Любы, глаза, рот, он виновато прошептал: «Я люблю только тебя». Люба, распаленная ревностью, ответила на его поцелуи так страстно, что Роман с полуоборота завелся. Он подхватил Любу на руки и отнес в спальню…
После этого свидания Люба поняла, что побеждена, что теперь она будет терпеть от Синицына все, что бы он ни вытворил.
Алла вместе со своими хористами готовилась к последнему выступлению, ко-торое должно состояться в городке, расположенном на одном из южных островов Норвегии. Принимали их хорошо. Всюду – цветы, конфеты, аплодисменты, поздрав-ления; всюду – искренний восторг и оторопь от космически-прекрасных гармоний православной хоровой музыки.
Как-то вечером «у камелька» на вопрос Агнара - верит ли она в бога? – Алла про-сто кивнула головой. Да, верит, следовало понимать этот кивок. Однако второй вопрос – ходит ли она в церковь? – поверг ее не то, что бы в смущение, скорее – в недоумение: «а зачем?». Она была убеждена, что современная церковь скорее нужна людям сомневающимся, ищущим своего. А тот, кто определился - в наставлениях священников уже не нуждается. Ускорившийся темп жизни привнес свои поправки в отношения между пастырями и паствой. Народ не был темен, как прежде. Многие пользовали интернет, там можно получить ответы на все вопросы. Священники же были не только консервативны, они часто были мало образованы. Служение в плане «света от света, бога от бога истинна» осуществлялось ими без должной пассионарности. Проповеди служителей церкви, равнодушно пересказывающих новый завет, были неубедительны, и на прихожан производили прямо противоположный эффект. Из всех пересказов служек о подвигах древних мучеников, Алла усвоила одну совершенно ужасную мысль – за мученниками стоит тривиальная воля к смерти. И поговорка на этот счет у народа имеется: на миру и смерть красна. Это стало пугать ее. Она перестала вникать в смысл проповедей и все реже ходила в церковь. Со временем ее стала раздражать совершенно неприкрытая зависимость церкви от власти. Отделение от государства было чисто мнимым. Церковь одобряла перемены в государстве, а государственная власть крестилась и молилась на всех праздничных православных службах. Церковь, после долгих лет поругания и забвения, снова стала удобной для президентов, министров, председателей, заседателей. Они использовали ее, как девку. И далее и ниже – для «пацанов», забегающих засвидетельствовать, что «мы свои, православные». Для психически больных, ищущих «жилетку», чтобы выплакать свои тайные страхи. Всем им нужно было прощение грехов, индульгенция. Но Господь взяток не берет, от него не откупишься! По плодам узнаете их. Плоды псевдодуховности являли себя всюду! Суета церкви, особенно праздничная, которую создавали люди, следующие «новой моде» – мешала Алле молиться, и она совсем перестала посещать храм.
На вопрос Агнара она ответила кратко, - нет.
К первому выступлению хора Алла готовилась с тревогой, боясь пережить еще одно разочарование. После нескольких вступительных слов, она объявила переведен-ную на норвежский язык программу концерта, рассказала об особенностях православной музыкальной культуры и села рядом с Агнаром в первый ряд. Программу они с регентом согласовали еще задолго до поездки, тогда же она, зарывшись в интернет, нашла все необходимые сведения о церковном пении. Сейчас этот вопрос она знала отлично.
Зал был заполнен только наполовину. Оно и понятно. Кто же будет ломиться на каких-то неизвестных местечковых певцов с Кольского полуострова? Она смотрела на хористов – такие разные лица: «юница нескверная» нервно одергивает юбку; Лидия с интересом оглядывает зал; «Монтсеррат Кабалье», – царственно величава; Борис – при-вычно равнодушен к происходящему дальше своей нотной папки; регент – нервно сует-лив и без конца ударяет камертоном по косточке большого пальца, слушая, как звучит нота «ля». Наконец, зал затих, регент дал тон, взмахнул рукой, и хор запел:
Хвали, душе моя, Господа,
Восхвалю Господа в животе моем…
Алла перевела это, как Min sjel, Pris Herren. Сначала старославянское душе моя смущало ее, потом она поняла, что такое замещение именительного падежа на твори-тельный только усиливает воздействие слова, оно оправдано, как и Господь умудряет слепцы, Господь любит праведники. Тогда, после первого концерта, который имел оглу-шительный успех и совершенно потряс зал, она испытала шок. Мысль, что существует нечто независимое ни от проповедей священников, ни от от нашей веры или не веры в это, заставила ее усомниться в правоте своих представлений о церкви. Священники мо-гут по-разному осуществлять служение Господу. Хорошо или плохо они справляются – это издержки их собственной личности. Хорошее богослужение не может возвысить Бо-га, равно, как и плохое – принизить. По дороге в Крекерой она сказала Лидии: - «Сама не думала, что буду в таком восторге! Ваш концерт вернул меня к мыслям о величии и силе Творца. О том, наколько прекрасно все, созданное им. А музыка – это выражение его любви! Во время концерта в моей душе поселилась такая радость, будто меня обнял сам Господь! Уже не смогу обходиться без этой красоты. Обещаю каждое воскресенье приходить на литургию». Алла сердцем почувствовала, что в православном пении гораздо больше божественной красоты, чем религиозной агитации, но само это пение пробирает до пят, в отличие от неубедительных поповских проповедей. Хорошее пение – самый убедительный проповедник. И русские государи понимали это, возвысив певчих до уровня царских придворных.
Сейчас, по дороге в местечко Hvaler, хористы, окрыленные первыми успехами, шутили на счет того, чья роль в хоре главная. «Монтсеррат Кабалье», дама со скверным характером, однако, независимая и остроумная, вынесла свой вердикт каждому хорово-му голосу: Сопрано не привязано к пяти линейкам, свободно бегает туда-сюда; альт пы-тается идти за ним, но бывает зажат гармоническими задачами; тенор – сдерживающий фактор, своеобразный дятел – моя нота самая красивая; бас – функционально определя-ющий – куда поведу, туда и пойдете. Значит, бас – лев, царь. Только этот царь - без свиты ничего собой не представляет.
- Правду говорят, короля делает свита, - засмеялась Лидия.
«Монсеррат», не нарушая традиции, чтобы последнее слово было за ней, одернула Ли-дию:
- Убери со лба локон страсти, все-таки в кирку едем.
- Локон – часть моего имиджа, - возразила та, и в свою очередь отпарировала: - сама держись крепче за ручку.
- Это зачем?
- Еще упадешь и ударишься головой об острые коленки регента.
- И что?
- И барабанные перепонки выпадут из ушей, а это чревато неприятностями для нашего коллектива…
Регент, которому совершенно не шло его старинное имя – Ювеналий, засмеялся по-детски раскатисто и громко, так что Агнар опять испуганно обернулся в салон, на минуту прекратив внимательно следить за дорогой. Впереди маячил въезд в самый протяженный трехкилометровый туннель. Алла жестом упокоила Агнара, – не вол-нуйся, все в порядке.
За это время она привыкла к хористам, к их разным характерам и даже - к их шут-кам. Гордость за их высокий профессионализм постепенно проникала в ее сердце. С каждым новым концертом в зале прибавлялось людей. Те, кто уже был на прежних кон-цертах, путешествовали за ними в другой город, чтобы услышать русскую духовную музыку еще раз. Появились свои фанаты, некоторые приветствовали певцов, как старые знакомые. Алла сама получала бесконечное удовольствие от этих концертов. Прекрасная поездка, подарок судьбы. Единственное, что ее тревожило теперь – это неожиданный звонок Павла. Они договорились, что Алла будет сама выходить на связь. Павел нарушил договор. Он был почему-то странно взволнован, а задал совершенно пустой вопрос:
- Ты не задерживаешься? Приезжаешь, как обещала?
О сроках пребывания и дне приезда Павел знал задолго до того, как она отправи-лась в Норвегию, поэтому Алла удивилась:
- Да, радость моя, а в чем дело?
- Я встречу тебя.
- Ну конечно.
Агнар в первый же день поставил Аллу в известность, что его домашним телефо-ном она может пользоваться в любое время для связи с близкими. Таким образом, он освобождал ее от лишних расходов. Она встревожилась: почему Павел не дождался вече-ра? Что за необходимость заставила его в неурочное время выйти на связь? Спросил ка-кую-то чепуху, мог бы и не звонить по таким пустякам. Иногда мужчины хуже женщин – совсем не имеют выдержки. С одной стороны – приятно, что по тебе скучают так сильно, что делают глупости; с другой – потерпеть разлуку даже полезно, только слаще будет свидание. Не было бы разлук, не было бы и встреч. Разлуки обостряют чувства. Они, как лекарство от рутины семейной жизни - чем горше разлука, тем радостней встреча. Боже, как она соскучилась по Павлу и, как ни странно, по Никите! Она скучает по совместным вечерам, которые так оживились смехом Никиты. Сегодня у них последний концерт, завтра в пять утра Агнар повезет их на своем “Renault Laguna” во Фредрикстад. Оттуда, рейсовым автобусом, они приедут в Осло, в аэропорт. Два с половиной часа полета и вот уже Киркенес, а там их ждет микроавтобус, который доставит в Мурманск. Все по плану, все без изменений. Что это Павел так разволновался?
Окружающие понимали, что Верхонцев умирает. Традиционная медицина была бессильна. Консилиумы врачей, неусыпная забота медсестры, жертвенная самоотверженность Мани – ничего не помогало. В лондонскую частную школу, где учился Славка, послали телеграмму, что отец при смерти. Опекунское Агенство Intense Educational помогло ему в оформлении документов на выезд, и Мстислав Верхонцев, наследник «заводов, газет, пароходов» отправился в путь.
Этим летом, когда отец приехал забрать его из клиники доктора Вульфа, Славка убедил его, что английскому языку лучше обучаться за рубежом. Через бизнес-центр «Интенс», сфера деятельности которого – организация обучения в Великобритании, Верхонцев-старший определил сына в одну из частных школ, заплатив за первый год пребывания 30 тысяч долларов. После тихих дней в австрийской лечебнице, после нежных ласк Матильды, Славке совершенно не хотелось возвращаться ни к матери, ни к отцу, ни в родной город. Слишком много неприятных воспоминаний, слишком много ужасных событий. Самое лучшее, быть подальше от всего этого! Подальше от одноклассников, подальше – от друзей. Подальше от невыносимо печальных глаз матери Лены Субботиной.
- Просчай, - сказала ему в день отъезда по-русски Матильда, - я путу помнить те-пя, малыш!
Она прижала его к своей пышной груди и смахнула слезу. Славке тоже хотелось плакать. Матильда открыла ему целый мир, с ней он оттаял сердцем. Не зная ласк мате-ри, он с восторгом узнал ласки женщины - мир, которого боялся, который с одной сто-роны страшил его, с другой притягивал. С Матильдой он перешагнул бездну страхов и упал в другую – бездну восторга, бездну удовольствия. Сначала он думал, что ее лю-бовь - это комплекс услуг клиники, но потом понял: Матильда - сама доброта, сама нежность – искренне привязалась к нему и расставание для нее будет таким же нелег-ким, как и для него. Славке с ней было покойно и хорошо. В ее обществе не надо было притворяться, играть роль сильного человека, такого, каким его хотел видеть отец. Ока-зывается, он может быть благодарным, чего совершенно в себе не предполагал! Оказывается, он может жалеть кроме себя еще кого-то. После встречи с Матильдой ему показалось, что он теперь понимает, в чем состоит проблема матери. Мать за что-то каз-нит себя и изводит – самым простым русским средством – водкой. Забыться хочет и надирается до зеленых чертей. Но пьянство не избавляет от страданий. Сейчас Славка знал, у многих людей есть тайны, которые разрушают их жизнь, держат и не отпускают многие годы. Ему самому придется жить с такой же тайной. Ад и рай – внутри нас. Док-тор Вульф помог ему осознать проблему, и это явилось стимулом выздоровления. Он запомнил слова доктора: - «Чтобы обрести счастье - надо переделать себя, а не окружа-ющий мир. Мир – это твои иллюзии о нем».
В самолете Слава настраивался на встречу с родными и не мог решить, как же ему вести себя с матерью? Прежде всего - надо убедить ее, что от пьянства нужно ле-читься. Отправить ее в клинику. Избавить от пристрастия к алкоголю. Она, конечно, бу-дет сопротивляться. Без ее согласия лечение – псу под хвост. Значит, ему, Славке, надо убедить мать, что, если она этого не сделает, то пусть забудет о нем, как о сыне. Как ни странно – она стала нужна ему. Если с отцом действительно все плохо – значит, он – Мстислав Верхонцев, в семье сейчас главный. И, если мать ведет прежний образ жизни, ему придется думать и за нее и за себя. А, ведь, за наследство отца придется побороться! Там есть Маня – многие годы бывшая его фактической женой. Может, отец уже отписал ей часть своего состояния? А, может, он думал, что будет жить вечно, и завещание не составлял вообще? Тогда он, Славка, нет, теперь – Мстислав – единственный законный наследник. А значит, все будут с ним считаться. Но до совершеннолетия еще целых два года. За это время империю отца могут растащить по кусочкам! В России на чужой ку-сок всегда находились охотники. Тут и бывшие братки - акционеры, президенты ино-странных дочерних фирм и «прочая, прочая». Все станут в очередь. Ему нужна помощь умного, сильного и жесткого наставника. Мать для этой роли не годится. Был ум, да, видно, весь вышел. Жаль! Опекуном она быть не может. Самой опекун нужен! Отец за-ставил ее когда-то окончить институт народного хозяйства (подтягивал до своего уров-ня), но, получив диплом, она забросила его подальше. В 1989 году в Москве был проведен первый валютный аукцион. Руководство ГДР открыло границы с ФРГ, рухнула Берлинская стена. В Чехословакии победила «бархатная» революция и пошло, поехало. Мир менялся на глазах. Отец быстро сообразил, куда ветер дует. Плацдармом для его удачного бизнеса послужили бывшие комсомольские связи. А мать, запутавшись в идеалах окончательно, все чаще стала прикладываться к рюмке, дрейфуя внутри своих пьяных галлюцинаций. Она даже не заметила, что супруг предоставил ей свободу погибать дальше, когда переехал в особняк, выстроенный в экологически чистом месте. В том доме правительницей стала Маня, секретарша Верхонцева, «боевая подруга», «неподкупный телохранитель» – как называл ее сам Верхонцев. Нина появлялась там только в редкие минуты просветления, чтобы забрать сына и лично заняться его воспитанием. Славка эти моменты не любил. Он не хотел возвращаться в трехкомнатную квартиру, где нос к носу мог встретиться с очередным бой-френдом матери. Это его раздражало. Поэтому чаще Славка был под присмотром Мани. Маня, преданная отцу, к нему относилась с гораздо большей заботой, чем мать. Он помнил, как она склонялась над его тетрадками, сначала помогая разобраться в арифметических примерах, а позже - в химических формулах, и запах папирос «Беломор» достигал его носа. Сейчас, вспоминая детство и отрочество, Славка вдруг удивился, как легко Маня справлялась с задачками по химии. Откуда у нее было это умение, эта любовь, это знание химии? Странно, что никто не задумывался над этим. И он, Славка, до сегодняшнего дня не придавал этому никакого значения. Но, ведь, это удивительно, если не сказать подозрительно! Медсестра со средним специальным образованием, щелкает задачки, как «отче наш». Достижение, которое впору заносить в книгу рекордов Гиннеса! Надо задать Мане вопрос, отчего она не посвятила себя всецело химии, как науке, с ее-то способностями? А, может, она не только медсестра, но и шпион?
Неожиданная тяжелая болезнь отца вызвала у него подозрение, что тут не все гладко, «какая собака порылась» еще выяснить надо. В сорок пять лет, если сердце здо-ровое, просто так ничего с мужчинами не случается. Кому-то очень захотелось, чтобы случилось. Вопрос: кому?
Как только самолет приземлился в аэропорту Мурманска, Славка включил мо-бильный телефон. Новости были неутешительные, он не успел застать отца в живых.
Получив багаж, Мстислав Верхонцев прошел в зал, где его встретил водитель от-ца – Даниил. Он просил называть его коротко – Дан. Так удобнее. Дан пожал Славке ру-ку, выразил соболезнование и повел на стоянку автомобилей. По дороге в Синегорск, откинувшись на заднем сидении, глядя в затылок Дану, на его косичку, стянутую резин-кой, наследник готовил себя к неприятным событиям и неприятным встречам, связан-ным с похоронами.
Узнав страшную тайну своей дочери, Анна отправила Субботину электронное письмо, в котором было только два слова: «Срочно приезжай».
Иван Субботин, отказавшись от выгодного контракта, поспешил уладить теку-щие дела и вылетел на родину. Он твердо решил, что в этот раз заберет Анну с собой, как бы она не сопротивлялась. Ей нужно отвлечься, изменить обстановку. Забыть о трагедии, оставив с миром печальное место, где лежит их дочь. В конце концов, надо посмотреть другие страны и понять, что все проходит «и это пройдет». Анне нет еще сорока, они вполне могут начать жизнь с начала. Они еще смогут иметь детей. Он, Иван, всегда будет рядом, он сделает все, чтобы ребенок вырос в любви, чтобы получил блестящее образование, чтобы крепко стоял на ногах. Он сделает так, чтобы Анна почувствовала, как нужна ему. Последние полгода Иван с трудом перенес разлуку с ней, жил в ожидании, словно знал, что она рано или поздно позовет его. И не ошибся…
Приятно потрескивали дрова в камине. Нудный дождь за окном уже не вызывал раздражения. В доме было тепло и уютно. Маня распорядилась затопить камин к приезду Мстислава. Нина, на правах законной жены Верхонцева, появилась в заго-родном доме немедленно, как только узнала о кончине супруга. Сейчас она перебирала бумаги в его кабинете. Ее внезапная выдержка и ясный ум удивили окружающих. Неожиданно для всех – она предстала в хорошей форме, абсолютно трезвая и абсолютно готовая защищать свои права – права матери наследника. Когда-то бледная, прозрачная, измученная ежедневной тягой к спиртному, Нина непривычно посвежела, и оказалось, что она совсем не худая, а стройная. Короткая стрижка, сделанная, видимо, совсем недавно, отлично мелированные волосы молодили ее, придавали ей некий шарм. Даже охранники смотрели на нее с нескрываемым мужским интересом.
Тело Верхонцева покоилось в морге. Ждали приезда паталогоанатома из Мур-манска. И, хотя, все специалисты города знали причину смерти – атипичная пневмония, но следовало все-таки выяснить, нет ли в смерти такого уважаемого человека криминала? Откуда «прилетела» эта атипичная пневмония? Этот вопрос заинтересовал следователя Кротова. Случаев заражения пситтакозом до сих пор не было зареги-стрировано не только в Мурманской области, но и где подальше. Какая все-таки нелепость! Или случайность? Или чья-то злая воля?
Смерть Верхонцева примирила двух вечных соперниц – Нину и Маню. Маня по-нимала, что с уходом из жизни Максима Ивановича она в доме лишняя. Нина и ее сын, законные наследники многомиллионного состояния. Концептуальная детская фишка: «ой, мирись, мирись, мирись, больше не дерись» стала сейчас главной в их отношениях. Сосуществовали две дамы вполне мирно, разговаривали друг с другом дружелюбно. Ко-гда дело касается внешней стратегии, то внутренние распри забываются. Маня была сильно поражена сменой образа Нины Верхонцевой. Как будто не было десяти лет бес-пробудного пьянства, случайных сексуальных связей, отвратительных скандалов в доме Максима Ивановича. Что это – великолепная актерская игра? Кошачий цирк? Тонкие уловки «дурилки картонной»? Не может быть! Все очень странно. Все неожиданно и необъяснимо. Просто удивляет такое быстрое восстановление ясного сознания вдовы. Однако, факт этот лично для нее, Мани, неприятен. Он путает все ее карты. Свежий вид Нины произведет хорошее впечатление не только на Верхонцева-младшего, но и на ад-воката фирмы, который приглашен сегодня к обеду по случаю возвращения Мстислава из-за границы. Это Мане было совсем ни к чему. Маня на фоне обаятельной, собранной и вполне разумной Верхонцевой проигрывала не только внешне, но и внутренне. Содер-жание завещания неизвестно никому. Конечно, она обезопасила себя от нищеты еще при жизни Максима Ивановича, но из дома, видимо придется съехать. Да это и к лучшему! Маня закурила очередную «беломорину», плеснула в стакан коньяку. Смерть хозяина прибавила ей личных проблем, вскоре ей придется круто изменить свою жизнь, а пока надо потерпеть присутствие не только Славы, к которому она привыкла как к сыну, но и присутствие «безутешной» вдовы. Однако, смерть Верхонцева сняла самую неприятную проблему – необходимость объясняться за него с матерью Олега Черепнина. На «нет» и суда нет! Хозяина не стало, а с нее какой спрос? Она в его дела не лезла. Знать не знает, ведать не ведает ни о чем. Ее заботой было – следить за режимом сна и отдыха Максима Ивановича, просматривать письма и некоторые бумаги, давать распоряжения по дому, а остальное ее совсем не касалось!
Таможенный контроль в Борисоглебске порядком измотал всю группу. Накануне отъезда Агнар сказал, что хочет послать в Синегорск несколько коробок витаминов для Детского Дома инвалидов. Норвежцы не раз помогали российским детским домам одеж-дой, лекарствами, витаминами. Дело было поздним вечером, оформить посылку долж-ным образом не представлялось возможным, и Алла дала согласие Агнару на свой страх и риск. И это было ее ошибкой. Просвечивая сумки хористов, таможенники сразу обра-тили внимание на подозрительно одинаковые упаковки. Заставили Аллу открыть сумку.
- Это что? – задал вопрос худенький пограничник, - наркотики?
- Да вы что? Какие наркотики? Витамины для детей!
- На вывоз лекарств у вас должно быть разрешение.
- Мы не успели его оформить.
- Открывайте все сумки, выгружайте коробки, - приказал пограничник, - мы не можем пропустить лекарства, не имеем на это права.
- Проверьте в лаборатории, это обыкновенные поливитамины, - взмолилась Ал-ла.
- У нас нет здесь лаборатории.
- Пригласите начальника, - попросила Алла.
Водитель микроавтобуса, что встретил их на границе, занервничал. Задержка не входила в его расчеты. Он обещал своей девушке, что в восемнадцать часов будет как штык на пороге ее дома, и они проведут вместе сказочный вечер.
Два часа Алла убеждала начальника, что в коробках нет никакого криминала, что норвежские друзья скорее боятся ввоза наркотиков с нашей стороны. А сами они делают доброе дело. Для детей-инвалидов, находящихся на попечении российского государства, посылают такие нужные им витамины. Чужие люди помогают, а свои тормозят. И это стыдно! До бедных детей нет никому дела. И та малая помощь, что поступила от нор-вежцев, из-за таможенных препон не дойдет до несчастных детей. Старший, молча слу-шал, хмурил бровь, уходил куда-то согласовывать, возвращался. Алла начинала все сначала. Наконец, начальник махнул рукой:
- Бог с вами, загружайтесь!
Уставшие хористы снова разложили коробки по сумкам и, без прежнего восторга от возвращения на родину, направились к микроавтобусу.
По приезду в Мурманск, у гостиницы «Полярные зори» Алла попрощалась с группой и прошла в холл. Там ее должен был ждать Павел.
Увидев ее, он поднялся с дивана, пошел навстречу, широко раскинув руки.
- Ах, перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени!
Алла учуяла запах алкоголя.
- О, да вы пьяны, мачо! Что случилось?
- Все хорошо, прекрасная маркиза, майор убит, а я оглох!
- У нас проблемы?
- Что ты, любимая, у нас нет никаких проблем. Проблемы – это не наш стиль.
- Значит, ты пьян от радости?
- Не совсем.
- Теряюсь в догадках. А-а, понятно, ты вернулся в свое естественное состояние!
- Тебе неприятно, что я пьян?
- Я хочу понять, что послужило тому? Неужели мой приезд?
- Пойдем, нас ждет такси, - не отвечая на ее вопрос, Павел взял сумки, и пошел на выход вполне твердым шагом.
Алла остановилась на крыльце. Внезапно с неба закапали крупные, редкие капли дождя. Она раскрыла зонтик и последовала к машине. «Дождь на дорогу, говорят, к сча-стью», - почему-то безрадостно подумала она. Павел поставил сумки в багажник такси, затем открыл перед ней заднюю дверцу автомобиля. Алла села на покрытое темно-серыми чехлами сиденье и вопросительно взглянула на устроившегося рядом Павла.
- Поехали, - нетерпеливо махнул он водителю и повернулся к ней, снова обдав запахом алкоголя, - здравствуй, любимая! Притянул ее к себе, обнял. Куртка его была влажной от дождя. Алла осторожно высвободилась из его объятий, ей было как-то не по себе оттого, что Павел выпил. В голову пришли грустные мысли, что полгода с лишним он, видимо, удачно дурачил ее, притворялся. А на самом деле – он просто алкоголик! Кажется, ей придется с этим жить. Идеальных мужчин не бывает. Она, ведь, давно знала эту прописную истину, но жила по принципу: «я сам обманываться рад». Что ж, получи-те, Алла Сергеевна! Ей, по-принципу аналогии, вспомнилась картинка, которую довелось увидеть летом в Санкт - Петербурге. Тогда она пожалела женщину, которая из последних сил цеплялась за уходящее от нее счастье. А счастье-то – выеденного яйца не стоило. Навстречу по проспекту шла странная парочка. В это время дня на широкой современной улице в спальном районе было очень мало народу. Одиннадцать часов утра – все, кто работал, уже спустились в туннели метро, домохозяйки разъехались по рынкам, большие магазины открывались с двенадцати часов, поэтому на проспекте было относительное затишье. Тем более странным показался ей громкий разговор приближающихся со стороны арки мужчины и женщины. Потрепанный жизнью, но несгибаемый временными трудностями ловелас лет пятидесяти, жестикулируя пивной бутылкой, пытался убедить поникшую от его безжалостных слов немолодую женщину в том, что им нужно расстаться. «Инфляция чувств, понимаешь», - твердил он ей. Женщина безнадежно вздыхала, молча вытирая текущие из глаз слезы уголком немодной кофточки. Когда они поравнялись с Аллой, ловелас повернулся к убитой горем женщине, и с сожалением произнес:
- Вот, если бы ты выиграла квартиру!
Потом прислушался к своим словам и снова сказал, как отрезал:
- Вот, если бы ты выиграла квартиру!
Вот, если бы! И все были довольны!
Вот, если бы мы могли меняться! Быть гибче, воспринимать жизнь во всей ее полноте, а не только со своей колокольни. Самая вредная привычка человечества – от-сутствие терпимости друг к другу. Толерантность общества – это знак его культуры. Но снисходительность к пьянству могут позволить себе только благополучные народы. Алла относила себя к славным представительницам своего народа – никакой то-лерантности по отношению к пьянству. Пьянство – это горе россиян, деградация нации, деградация семьи. Это уровень - ниже плинтуса. «Ужасно, - подумала она, - сломался, как только я уехала! И это мужчина, венец творения? Я, что ему, александрийский столп, помочи для поддержки штанов?» - она сердито молчала, глядя в запотевшее окно, ждала объяснений.
Павел взял ее руку и виновато произнес:
- Никита пропал.
- Что?
- Пропал Никита!
- Как это? Когда? – опешила она.
- Еще в воскресенье. Гулял в парке с Надеждой Федоровной. Она не заметила, когда он забрался в кусты. Хватилась, а его нигде нет.
- Боже мой, что ж ты…- она задохнулась, не найдя слов, - что ж ты сразу… сразу-то не сказал! Зачем кривлялся?
«Вот тебе и дождь к счастью» – подумала она. Вся злость на Павла ушла. Осталась растерянность и ощущение какой-то жуткой несправедливости. - «Павел выпил, стресс снимает…или горе заливает» – мысли путано бились в голове. Вопреки своей обычной сдержанности, она вдруг испытала весь ужас матери, потерявшей собственного сына. В голову полезли самые страшные картины. Бездыханный Никита в глубокой яме. Рот за-стыл в немом крике. Маленький кулачок сжался в попытке ухватиться за что-нибудь, чтобы выбраться наверх, но ухватиться совершенно не за что. Смертельный холод сковал тело…
- В милицию сообщил?– спросила она, понимая всю бесполезность своего во-проса.
- Конечно.
- Любе позвонил?
- В тот же вечер. Она в прокуратуре всех на ноги поставила.
- И что?
- Пока безрезультатно.
«Что же делать? Кошмар», - растерялась она. Происшедшее не укладывалось в го-лове. - «Куда мог пропасть ребенок?». Эта неожиданность, эта ужасная новость не давала покоя. Еще одна страшная картина возникла в мозгу. Какой-то маньяк издевается над мальчиком, пытает его, режет на кусочки, получая запретное и непостижимое в своей варварской жестокости удовольствие. Никита теряет сознание от ужаса и страданий. Маленькое сердце останавливается, не в силах выдержать издевательств…
- Канализационные люки проверяли? – спросила она через некоторое время.
- Сам все облазал на близлежащей территории.
- Он заблудиться не мог?
- Мог, конечно, если за какой-нибудь бездомной собачкой побежал. Милиция третий день в лесу его ищет. Все прочесали, говорят. Не знаю, может, когда приедем, будут какие-нибудь новости! Я боюсь самого страшного. Хочешь? – он достал из карма-на куртки фляжку с коньяком и протянул Алле.
- Давай, - неожиданно согласилась она, - вместо валидола.
Она отхлебнула из фляжки, унимая дрожь, и прикурила, чтобы успокоить нервы.
- Как же это случилось? Куда смотрела Надежда Федоровна?
- Читала «Аргументы и факты». Увлеклась и не заметила, когда исчез Никита. Рвет на себе волосы, казнится, да теперь ничего не исправишь.
- Удивительная беспечность с ее стороны, если не сказать хуже.
- Хуже некуда. От Никиты ей следовало бы ждать неожиданностей. Береженого Бог бережет, а резвый сам налетает. Самое страшное во всем этом – неизвестность. По-делать ничего нельзя. Сиди и жди, пока придумают вожди! Теперь еще и с Надеждой Федоровной проблемы – увезли в больницу в предъинфарктном состоянии. Пе-реживала бабка - вся вина на ней лежит – и вот, нате вам, свалилась с сердечным приступом. Еще и дочь ей устроила грандиозный скандал по поводу, зачем она в это дело ввязалась! «Если пенсии мало, так мы с мужем помогли бы, что за необходимость в няньки к чужим людям наниматься?» - ругала она старуху. Дочь так и не поняла, что дело вовсе не в деньгах, дело - в неистребимой педагогической харизме Надежды Федоровны. Она до смерти будет следовать своему призванию.
- Куда мог подеваться Никита?- растерянно спросила Алла.
- Мне задавали вопрос, не может это быть похищение с целью получения вы-купа? Но я отверг эти предположения. Какой с меня выкуп? Я на твердой зарплате сижу, с криминальными структурами или бизнесом – не связан. Врагов у меня нет, за-вистников, думаю, тоже нет. Да и чему завидовать? Разве, только счастью моему? – он притянул Аллу к себе.
Алла все еще пребывала в ступоре от ужасного известия, которое свалилось на нее. Внутри как будто все заледенело. Назойливо и совершенно не к месту вертелась в голове, как мотив заезженой песни, поговорка вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Это раздражало и мешало думать. Обхватив себя руками, она смотрела через запотевшее стекло на мелькавшие за крылом автомобиля деревья, на дождь, не прекращающийся ни на минуту, не ощущая ни сырости внутри автосалона, ни неудобства затекших ног. Павел крепче прижал ее к себе, она осторожно переменила положение тела, и вытянула ноги.
- Надежда какая- нибудь есть?
- Думаю, есть. Надежда – это все, что нам осталось.
- Кто следствие ведет?
- Кротов, твой старый знакомый.
- Понятно. Что нам делать?
- Думаю - ждать. Завтра будет не так, как сегодня, что - то изменится… - он за-молчал, сжав запястье Аллы. Алла только теперь почувствовала, как ему тяжело, как трудно справляться с эмоциями бессилия, гнева, как невозможно жить с чувством вины, которое он испытывал. Неожиданная острая жалость к нему пронзила ее сердце. Она погладила его руку, потом прижалась к ней щекой. Павел благодарно поцеловал ее.
Утром Маня, рассчиталась с Анной, поблагодарив за неоценимую помощь, и попросила одного из охранников отвезти ее домой. Меньше чужих глаз в доме – легче разговаривать с родными Максима Ивановича. Анна не спеша собрала свои вещи, спу-стилась по лестнице в прихожую. Из прихожей было видно, как Нина, открыв дверцу кухонного холодильника, наливает в стакан сок. Нина уже смело ходила по дому, ощущая себя полновластной хозяйкой. Увидев Анну, она со стаканом в руке вышла к ней. Субботина натягивала куртку. Нина остановилась рядом. Удивительное дело – они не разговаривали и не общались уже много лет, а тут что-то толкнуло Нину к светской беседе.
- Уезжаете, Анна?
- Уезжаю. Работа закончена, - Субботина как-то странно улыбнулась, - домой пора. А вы ждете сына?
- Да. Слава вот-вот должен подъехать. Нам в такую минуту нужно быть вместе.
- Соскучились по нему?
- Соскучилась, - Нина замолчала, потом, словно вспомнив что-то, оживилась, - мне он совсем маленьким вспоминается. Такой флегматик был. Знаете, скажу ему - «убе-ри игрушки», а он все тянет, тянет… так и уроки потом делал. Еще когда я беременна им была, он свой характер проявлял - до последнего дня лежал попкой вниз, не могли опре-делить пол, я ждала девочку. А он перед родами взял и перевернулся как надо. Такой вот непутевый.
- А сейчас?
- Изменился, конечно. Самостоятельный совсем стал. Никогда не идет на поводу у чужих желаний, даже с Максимом – царство ему небесное, – перекрестилась она, - стоял насмерть, свои убеждения отстаивал. А уж если чего задумывал, не свернуть! Помните, в первом классе наши дети за одной партой сидели? Такие смешные! – Нина произнесла эти слова и только потом сообразила, что Анна похоронила Леночку. Она осеклась, но слово не воробей, вылетело - не поймаешь.
Нине опять вспомнились те далекие годы. Дети сидели за одной партой и не зна-ли, что они брат и сестра. Иван Субботин, возвращаясь, время от времени в родной го-род, не отказывался посещать родительские собрания. Лену он любил, как любит отец маленькое ласковое существо. Он даже не догадывался о том, что, когда классная дама ругала за лень и плохие отметки Славку Верхонцева, то ругала его собственного сына. Она, Нина, никогда не давала ему повода заподозрить подобное обстоятельство, но справляться с эмоциями ей становилось все труднее и труднее. Стресс снимала алкого-лем. Когда очертания окружающих людей и предметов размывались, ей легче было существовать в этом сюрреалистическом мире. Не найдя своего места в жизни, она с легкостью возглавила колонну идущих в пропасть. У Анны тоже семейная жизнь не удалась. Каждая из них вышла замуж за чужую половинку, поэтому обе были несчаст-ны. Если бы дождалась Нина Ивана Субботина, совсем по-другому прожила бы она прошедшие годы. У них была бы дружная, счастливая семья, любимый сын и (она уверена в этом) нежные, теплые отношения. Но судьба распорядилась иначе. Сейчас ничего не исправишь! Осознание того, что нужно менять старый образ жизни, пока не поздно, стоило ей долгой и нелегкой внутренней борьбы. Но, придя к этой мысли, она тайно прошла курс лечения, и сворачивать с пути возрождения не собиралась! Почти половина жизни прожита впустую! А, впрочем, почему ничего не исправишь? Очень даже исправишь! Нина теперь свободна - она вдова - и жизнь свою вскоре может устро-ить вполне благополучно. Сейчас, когда ненавистный властелин умер, она вольна в своих поступках, и жить будет так, как хочет. То есть счастливо! Ей только надо при-знаться Субботину, что Мстислав – его сын. Нужно с Иваном связаться, хотя бы под предлогом покупки картины. Да, да, это мысль! Должен же быть какой-то разумный повод для этой встречи через годы, через расстояния! Вот тогда она и откроет ему тай-ну. Лучше поздно, чем никогда!
- Простите меня, - сказала она Анне.
- Ничего, я уже привыкла жить без Лены, человек ко всему привыкает, даже к смерти близких.
- А что муж ваш, как он теперь? Он в Америке? Или нет? – Нина подождала от-вета, но, видя, что Анна не понимает, зачем ей это понадобилось знать, пояснила: - я бы хотела купить одну, или несколько его картин. Средства позволяют мне сделать это. Можно связаться с ним по этому поводу?
- Он должен скоро приехать.
- Да? Как удачно, - обрадовалась Нина, - и я могу с ним встретиться?
- Конечно, - Анна простилась с Ниной и, взяв с пола небольшую дорожную сумку, пошла на выход.
Нина проводила Анну взглядом. Хорошая женщина, Субботин не дал ей взаимно-сти. Не смог. Может быть, не забыл ее, Нину? Да нет, вряд ли. Нечего обольщаться на этот счет. Просто она, Нина, сыграла в жизни этой семьи отрицательную роль. Это надо признать. Жизнь Ивану сломала она. Давно следовало сказать Субботину, что не Вер-хонцев, а он отец ее сына. К Анне Иван, судя по всему, не привязан, значит, Нина возь-мет свое, а не чужое. Столько лет скрывать от Субботина правду! Конечно, это было непростительной глупостью с ее стороны, но ничего, скоро она исправит это упущение…
…Она заметала следы, как волчица, убегающая от охотников. Пятый день только поезда и вокзалы, пятый день боязнь заснуть и потерять контроль над ситуацией. Со-мкнет глаза на несколько минут и вздрагивает, как от удара хлыстом. Она прекрасно помнила, как бывает больно от ударов хлыстом. Отец в детстве наказывал ее регулярно. Он добивался полного контроля над ее волей. До самой его смерти, когда ей исполни-лось пятнадцать…
В пятнадцать лет она осталась круглой сиротой. Отец и мать утонули летним днем на озере, недалеко от деревни, где жила ее бабка. Мать плавать не умела. Говорят, лодка перевернулась, мать стала тонуть, вцепилась мертвой хваткой в отца и утащила его за собой на дно, хотя он считался отличным пловцом. Сироте положили пенсию за погибших родителей, бабку назначили опекуншей и свобода, свобода, свобода…
После школы она выбрала медицинский институт. Бессознательно. Согласно сво-ему неврозу, который заставлял ее многократно возвращаться в случившуюся прежде ситуацию. Ей казалось, что, избавляя от страданий больных, она избавится от своего неадекватного поведения с партнерами, от фиксации искажения, которое про-воцировали причины, заложенные в глубоком детстве. Но страдания других людей не помогали ей справляться с неврозом, а наоборот – возбуждали ее. Возбуждали точно так же, как собственные страдания. На языке Фрейда это называлось «садомазохизм». Впервые свою зависимость от страданий она ощутила в тринадцать лет. Отец бил ее, как она помнила себя. В тот раз он жестоко избил ее за то, что она не пришла со школьной дискотеки вовремя. Если он сказал – быть дома в девять, то опоздание на пятнадцать минут грозило ей очередной жестокой поркой. Целью было сломать, подчинить ее волю, сделать из нее «пластилиновую ворону», которую легко размять, разшлепать в лепешку и снова собрать, слепить по образу и подобию своему… Она убегала от ремня отца в ванную комнату, пытаясь закрыться изнутри, но ремень достал ее раньше, чем она смогла выполнить свое намерение. Удар пришелся по нижней части спины и правой ягодице. Она сжалась в комок, пытаясь минимизировать боль, но неожиданно вместо боли испытала оргазм. Это новое ощущение так изумило и так понравилось ей, что в дальнейшем гнев отца она вызывала намеренно, закрепляя снова и снова получаемое удовольствие в сознании. Понимая, что все это ненормально – она ненавидела себя, но вновь и вновь нарывалась на ремень отца. Однажды она с ужасом поняла, что обожает своего мучителя и хочет смерти матери. Мать как будто бы прочитала приговор в ее глазах, летом ее не стало. Но на тот свет она забрала с собой и хозяина, который явился «яблоком раздора»…
Прошли годы, сиротка стала хирургом, кромсать и резать тела больных, ей было приятно. Однако профессиональная этика заставляла ее добиваться невозможного. Боль-ные после операций поправлялись. Бесстрашие, с которым она манипулировала своим неврозом, как ни странно, давало свои положительные результаты. Больные выздоравли-вали и уходили, а ей так хотелось владеть кем-нибудь безраздельно. Она стала мечтать о ребенке. Вот, кого можно подчинить своей воле, вот, кто будет зависеть от нее полно-стью, вот, кто будет принадлежать ей и только ей! Случай подвернулся. Геолог, отпуск-ник, скромный, наивный парень обратил на нее внимание. Она боялась спугнуть свое счастье. Артистично робела от его нежных прикосновений, краснела и опускала глаза, когда он говорил комплименты и он, неожиданно для самого себя, сделал ей предложе-ние. Может, они и будут счастливы! Ей хотелось, чтобы все было у них, как у всех: ЗАГС, ресторан, первая брачная ночь. Это ничего, что мужу скоро нужно было в экспе-дицию, она бы ждала его, если бы он для острастки побил ее смертным боем. И она про-сила его об этом. Но он не понял, что она хочет от него, и даже оскорбился. Ей пришлось ухишряться, чтобы добиться желаемого. Она таки вывела его из равновесия и получила то, что хотела, но муж не смог переступить через свои принципы. Он счел отвратительным насилие в сексе, которое ей было необходимо, и они расстались как враги. Что ж! Жизнь не создана для того, чтобы потакать нашим прихотям. Самое главное – у нее родился сын. Не так уж все плохо. Чтобы создать сыну условия и впоследствии сделать его полностью зависимым от нее - для этого нужны были деньги. И она подписала контракт на работу в Чечне.
В тот день, когда боевики подорвали госпиталь, она дежурила. Утром ее вызвали к раненому, которого привезли на машине. Когда она подошла, чтобы осмотреть солдата, ей на голову накинули мешок, втолкнули внутрь автомобиля и увезли в горы. Позднее она узнала, что госпиталь был уничтожен, а ее посчитали погибшей.
По дороге разные мысли приходили ей в голову. Зачем ее похитили? Что ждать ей – смерти, насилия, издевательств? Она знала - горцы не насилуют женщин, они поступа-ют с ними гораздо страшнее, могут отрезать грудь и бросить ее собакам. Могут запро-сить выкуп, а могут разыграть свою карту, используя пленника в качестве разменной монеты, а потом – лишить его головы. Или судьба приготовила ей иные испытания? Она, так любящая боль и унижение, должна расплатиться за эту любовь? Наверно…
Часа через два машина остановилась. С головы ее сняли мешок. Из дома вышел бородач, переговорил о чем-то с похитителями и скомандовал ей: - «Выходи!»
Она, пребывая в ступоре, не сразу подчинилась приказу, чем вызвала гнев борода-ча. Он схватил ее за руки и выдернул из машины на жухлую траву.
- Вставай, шалава, а не то щас горловинку сожму, как у воздушного шарика вот этой ниточкой, - он показал на веревку, - и полетишь в небеса со своим Богом говорить!
Угроза была произнесена жестко. Бандит не шутил. Смерть никогда еще не загля-дывала в ее глаза так близко. Это сладкое слово – смерть! Она вздрогнула то ли от ужаса, то ли от истомы и с усилием поднялась на ноги. Бородач подтолкнул ее в спину, направляя по тропинке к крайнему дому. Что там, за дверью ждет ее?
В сумраке комнаты, куда привел ее бородач, она не сразу разглядела лежанку, на которой кто-то находился. Был ли этот «кто-то» мужчиной или женщиной – различить не представлялось возможным. Она закрыла глаза, привыкая после яркого света к полу-мраку. Бандит усадил ее на стул, а сам встал рядом.
- Слушай сюда, - сказал он, - здесь лежит Рустам. Он болен, совсем плох. У него ранение в грудь. Будешь оперировать его. Если Рустам умрет, ты умрешь тоже.
- Чем я буду его оперировать? Кухонным ножом? – съязвила она.
- Молчи, собака. Не время шуток.
- Мне нужны стерильные инструменты, свежезамороженная плазма, наконец, нормальный хирургический стол и хорошее освещение, - уже спокойно произнесла она, поняв, что смерть ей не грозит, по крайней мере, сейчас, когда в ее умении нуждаются.
- У Ахмеда все есть, - произнес бородач.
- Кто такой Ахмед?
- Ахмед – это я.
- Может, и медицинская сестра в хозяйстве имеется? Или сам встанешь на ее ме-сто? – опять не удержалась она от сарказма.
- Послушай, женщина! Ты молчать умеешь? Моя жена поможет тебе, она в Гроз-ном училась.
- Ну, это уже что-то! – пленница внимательно огляделась и спросила, - где мож-но помыться и привести себя в порядок? Куда идти?
Из соседней комнаты появилась стройная молодая женщина. Взгляд ее темных глаз остановился на похищенной. Когда они встретились глазами, обе некоторое время не могли отвести их. Пленнице показалось, что сам Господь заглянул в ее душу. Боже, ты знаешь безумие мое и грехи мои не сокрыты от тебя. Она почувствовала, что жена бородача все поняла про нее. Ее неврозы, ее страхи, ее горести, победы и поражения для горянки не составили тайны. Хозяйка прочитала в ее глазах, будто в книге. Пленница поежилась, словно от холода и встала со стула. Хозяйка молча повела головой, приглашая ее к выходу.
Раненого перенесли в одну из комнат, где было много окон. Свет падал на худое, еще молодое лицо, обрамленное черной, курчавой бородой, на руки, бессильно вытяну-тые вдоль туловища. Длинные, густые, совсем не мужские ресницы украшали почти бес-кровное лицо. При осмотре раненого она обнаружила нитевидный пульс, ослабленное дыхание. Бледность кожных покровов явно показывала на отсутствие сосудистого тонуса.
Оказавшись в привычной для себя обстановке, пленница окончательно успокои-лась, голос ее звучал уверенно и четко:
- Монометр.
Через минуту она удостоверилась и в падении артериального давления раненого.
- Я так и думала. Имеет место кровоизлияние в плевральную полость, - сказала она хозяйке, - в любом случае нужно делать торакотомию.
Не зная, как долго ее продержат здесь, и насколько корректно с ней будут обра-щаться, она решила применить простой психологический прием: чем больше ты разгова-риваешь с врагом, тем меньше оставляешь ему возможности ненавидеть тебя. Через слова тянется ниточка в душу. Ему бывает трудно выполнить то, что он задумал. Разго-воры отвлекают его от роли палача.
- Меня зовут Елена, а вас? – спросила она женщину.
- Зара, - произнесла горянка с интонацией, указывающей, что вопросов не по-существу она не любит. Скорее – здесь вопросы пленнице имеет право задавать она, но не делает этого, потому что ответы читает в глазах.
- У меня есть сын, - невозмутимо продолжала Елена, - а у вас есть дети?
- Нет, - ответила Зара.
- Вы давно замужем?
- Нет, - односложно бросала горянка, руки ее в это время четко выполняли необ-ходимую работу
- Какая у больного группа крови? – спросила пленница.
- Первая, - Зара с состраданием посмотрела на раненого.
- Резус?
- Положительный.
- Плазмы достаточно?
- Достаточно.
Елена подумала, что ей не повезло с больным. У людей с первой группой крови очень сильная имунная система, однако - кровь обладает низкой свертываемостью, что усугубляет положение.
- Будем делать массивное переливание крови, готовьте больного.
Операция, несмотря на полевые условия, была ею проведена с обычным профес-сионализмом. При вскрытии грудной клетки диагноз подтвердился. Пуля вызвала трав-матическое повреждение легкого. Она извлекла пулю, перевязала сосуд. После остановки кровотечения удалила излившуюся кровь и далее все сделала по плану. Те-перь многое зависело от самого раненого. Если больной выживет, выживет и она, если нет – время читать молитвы, - Елена стянула белый платок с головы и вытерла им пот со лба.
- Можешь отдохнуть вон в той комнате, - Зара показала на угловую дверь, тебе сейчас принесут поесть.
Елена не стала возражать, она прошла в небольшую комнатку, выделенную ей, и с наслаждением вытянулась на лежанке.
Неделю Зара и Елена по очереди вытаскивали Рустама с того света. На восьмой день лицо больного порозовело. «Будет жить» – облегченно вздохнули обе женщины. За это время они научились понимать друг друга без слов. Зара стала к ней мягче.
Ахмед то исчезал, то появлялся в доме. В его глазах уже не было той ненависти, что обожгла пленницу в первый момент. Увидев, как спокойно и четко Елена провела операцию, он перестал относиться к ней с первоначальной агрессией, а когда Рустаму стало лучше, то неожиданно сказал:
- Я уважаю тебя, женщина!
Рустам оказался старшим братом хозяйки. Зара сказала, что семья его погибла, по-пав под перекрестный обстрел, а Рустам по праву кровной мести ушел воевать. Вот и нарвался на снайперскую пулю. «Зачем война пришла в наши края? – вздыхала Зара. Мы тут испокон века жили. И в Грозном – русские, ингуши, чеченцы, украинцы – все мирно жили. Кому надо стало войну развязывать? Тому, у кого власть. Делят эту власть, деньги отмывают, а мы страдаем», - Зара опять вздохнула.
Когда Рустам начал поправляться и потихонечку выходить на крыльцо, Елена са-дилась рядом с ним и незаметно наблюдала за происходящим вокруг - за Ахмедом, за бородатыми людьми, которые время от времени появлялись в горном селе. Она смотрела и примечала, что грузили в автомобиль, что выгружали из «джипа»; сколько человек прибыло в село; и, хотя она не знала языка, но научилась безошибочно определять, когда будет очередная вылазка боевиков. После таких вылазок она все чаще выполняла свое прямое предназначение - оперировала раненых, только это были не русские солдаты, а чеченцы, ингуши и арабы.
Однажды Зара сказала ей: - «Хочешь, сниму твою проблему?»
– Какую? – удивилась Елена.
– Ты знаешь.
– Как?
– Гипнозом.
Елена внимательно посмотрела на нее.
– Я не шучу, - ответила на ее взгляд Зара.
- Ты владеешь гипнозом?
- Владею. Еще я вижу поле, которое ты излучаешь. Не знаю, как это тебе объяс-нить: так видят дельфины, летучие мыши, которые безошибочно обходят препятствие. Так вижу и я. Могу прочитать информацию, которую производит любой биологический организм. Когда Рустам умирал, я знала, что он не уйдет из жизни в этот раз, и он не ушел! Сейчас-то он уже почти здоров. Его проблема – в голове. После гибели семьи он совсем не знает, что делать. Лечу его гипнозом, вроде стал спокойнее.
- Я заметила.
- Так хочешь, чтобы я помогла тебе?
- Хочу, - смутилась Елена.
- Садись на стул. Закрой глаза, расслабься, дыши ровно…
…Когда Зара разбудила ее, Елена обнаружила, что щеки ее влажны от слез.
- Я что, плакала? – удивилась она.
- Да, ты плакала.
- Почему?
- Потому что я внушила тебе, что, когда больно – нужно плакать. Слезы облег-чают боль, тяжесть с души уходит. Женщины должны плакать. Это умение еще приго-дится тебе.
- Не сомневаюсь, - сказала Елена, оглядев пространство своей темницы.
- О побеге не помышляй, тебе совсем другое на роду написано.
- Что именно?
- Узнаешь, когда время придет.
…Прошел год с тех пор, как чеченцы похитили Елену. Зимой время тянулось ле-ниво и однообразно. Боевики, покинув летние лагеря, совершали одиночные тер-ракты. Смысл этих деяний нормальным людям был просто непонятен. Когда захватывают заложников и требуют за это деньги – тут все ясно. Но, когда взрывают дома с невинными людьми, не выдвигая при этом никаких требований, это выше человеческого разумения. Чистый бандитизм! Елене иногда разрешали смотреть телевизор, и однажды она узнала из новостей, что похищен очень известный журналист. Каково же было ее удивление, когда журналиста с тривиальным фурункулезом привезли в горный аул, который стал для нее пристанищем.
Ей пришлось вскрывать его многочисленные гнойники. Она накладывала на фу-рункулы соотечественника ихтиол, а после отторжения, мазала их антибиотиками. По-просила Зару, чтобы обеспечила журналиста витаминами и гамма-глобулином. Журналист поначалу стеснялся Елены, обнажая интимные места, но после того, как она с улыбкой сказала ему: - «Я не женщина, я – врач, относись ко мне с должным пиете-том, не оскорбляй во мне Гиппократа», журналист перестал дергаться и к перевязкам относился уже с юмором. Они подружились. Их объединило общее несчастье – плен. И хотя причины пленения у них были разные, судьба оказалась схожей. Журналиста звали Вадим Казанцев, его репортажи из горячих точек принесли ему славу. Боевики просили за него большой выкуп. Пока шли переговоры через посредников – Казанцева содержали в антисанитарных условиях, от переохлаждения и отсутствия возможности нормально помыться у него началась стафилодермия. Поскольку он терял товарный вид, его срочно доставили на зимнюю квартиру, где и поручили Елене спасать его.
Среди чужих людей каждая возможность пообщаться воспринималась ими как подарок судьбы. Приходя на перевязки и спуская штаны, Вадим шутил:
- Еще один повод помечтать о том, что нас волнует.
- Меня волнует, как долго нас здесь будут держать.
- Боюсь, что на тебя у них пролонгированные планы. Ты прооперировала доб-рую половину раненых боевиков. Это угодно Аллаху. Тебе Коран читать принесли? Жди предложения стать мусульманкой. Кстати, реально могут тебя посватать, ну, хотя бы за Рустама. Ахмед еще не говорил с тобой на эту тему?
- Не говорил.
- Какие твои годы, еще поговорит, чувствую, все к тому идет, - вздохнув, он про-должил, - домой хочу, по дочке скучаю очень. У тебя есть дети?
- Сын.
Сказав это, Елена поняла, что вместе со словом «сын» в ее душу вошло какое-то неведомое ей доселе чувство. Наверно, чувство любви. Оно напугало ее своей огромной животворящей силой. Рука ее с чистой марлевой повязкой замерла в воздухе. Она так ясно увидела Никиту, который громко смеялся, догоняя дворняжку Найду в бабкином дворе, что даже тряхнула головой, проверяя не галлюцинация ли это. Конечно же, это плод ее воображения. Никите сейчас уже пять лет. Она не видела его целых два года. А писем бабка не получала от нее месяцев двенадцать. Наверно, им принесли на нее похо-ронку, а Никите за нее положили пенсию. Бабка старая переживает, что не поднимет Никиту. Сын вряд ли помнит женщину, которую когда-то называл мамой. Они так редко виделись. Ее устраивало то, что Никита живет у бабки, и у нее, Елены, развязаны руки. Возможно, она уже никогда не увидит его. Оказывается, простые человеческие радости так притягательны, когда их невозможно ни повторить, ни испытать вновь. Ей вспомнилось детство и место, куда убегала она от отца. Там, на речке под названием Мста, за бабкиным двором, она была счастлива. Елена представила, как бы прижала голову сына к своей груди, поцеловала волосики на макушке, потом взяла бы его за руку и повела через поле, усеянное милыми неброскими цветами в страну своего детства - к реке, где летом такой теплый, влажный песок. На песке было хорошо лежать после купания и смотреть в небо. Сын бы, конечно, спрашивал ее, почему облака бывают только на небе, и кто их сделал? А она обязательно бы рассказала ему про круговорот воды в природе.
- Переживаешь? - спросил ее Вадим, и она очнулась. - Здесь многое воспринима-ется иначе, - продолжил он, - представляешь, я сейчас даже отвратительного пьяницу, который регулярно отсыпался у нас в подъезде по горло мокрый, по-христиански люб-лю. Если бы увидел его в этой комнате, расцеловал бы как друга, честное слово.
- В Москве всюду домофоны, как же он попадал в ваш дом?
- Его приятель впускал его, чтобы отметить очередной День Независимости ка-кой-нибудь африканской республики – Ботсваны, Кот–д’Ивуара, Габона и пыр и дыр, а потом честно провожал его на лестницу. Тот и лежал у лифта, пока не приходил в себя. Поначалу мы милицию вызывали, чтобы его в вытрезвитель определить, потом, перестали на него обращать внимание, как на чирей, который на заднице выскочил, хорошо, что не на глазу. Притерпелись потихоньку. Да и лицо этого пьянчужки, словно из музея психиатрии доктора Гислена, со временем перестало вызывать у наших детей ужас. Ко всему люди привыкают. Даже к тому, с чем на первый взгляд невозможно примириться. Например, с рабством. Ан, нет, живем, хлеб жуем, спим, небо коптим. Не разорвалось сердце, не сдвинулись мозги. Как-то строим отношения со своими тюремщиками. Тоже притерпелись! Человек всегда раб – или людей, или своих страстей, или своей духовности. Конечно, и тут, в горах, можно как-то жить, но двух килек на газетке под стопочку страшно не хватает. Мусульмане проклятые, не пьют и нам не дают. Зато травку курят! У тебя спиртик – то имеется?
- Салициловый.
- А что, пить его можно? Ну-ка отожми ватку в стаканчик, попробую.
- Лучше не надо.
- Да? А мне плевать, мне очень хочется.
- Борись со своими порочными помыслами. Все, можешь одеваться.
- Зеркало у тебя есть?
- Маленькое. Зачем тебе?
- Посмотреть хочу, какой я красавец.
- Ну, посмотри.
- Черт, как возмудел и похорошал под твоим руководством. Боюсь, поклонницы с ума сойдут! За мной подарочек, - ухмыльнулся он, - вот, возьми, - Вадим достал из кар-мана неизвестно каким чудом не съеденную шоколадку и листок бумаги.
- Что это? – спросила она, разворачивая листок.
- Это бабочки – символ бессмертия души. Я рисовал их сам. Шариковой ручкой.
- Красивые бабочки. Спасибо. Я тоже в детстве бабочек рисовала.
- Если будет трудно, внимательно посмотри на них, помогут.
- Они волшебные? Серьезно?
- Серьезнее некуда! Можем не увидеться больше!
- Ну, зачем же так печально? Все будет хорошо. Тебя скоро вызволят отсюда, вернешься домой, увидишься с дочкой, будешь снова делать свои репортажи. И этот опыт не пройдет даром для тебя - улыбнулась Елена.
В дверях показался Ахмед. Вадим вернул Елене зеркало.
- Пришел мой тюремщик, я весь в его власти. Пока, мой спаситель, желаю Вам счастья! – пропел Казанцев и махнул ей на прощанье рукой.
…Через неделю Казанцева с завязанными глазами привезли в Грозный и оста-вили в автомобиле на одной из разбитых улиц, недалеко от главной площади. Просидев в машине полчаса, он сообразил, что свободен, что его отпустили, снял с головы повязку, осмотрелся. Вылез из машины, дал деру со всех ног и благополучно добрался до Управления внутренних дел. Избавившись от плена, он дал себе зарок писать об этой войне только правду.
Наступило лето. Работы у Елены прибавилось. Как-то вечером, вернувшись в аул, Ахмед зашел на ту половину дома, которая служила амбулаторией и где жила Елена. Она, увидев его, отложила Коран, который читала по вечерам. Выбора у нее не было никакого, а мудрые мысли, назидательные рассказы и притчи священной книги му-сульман никак не оскорбляли ее религиозных чувств. Многие сюжеты Корана были из-вестны ей из христианских книг. Ахмед с чувством удовлетворения отметил, что пленница заинтересовалась священным писанием. Он предложил ей готовиться к при-нятию ислама.
Вадим как в воду смотрел. Это хорошо, что он предупредил ее когда-то. После его отъезда, она все время думала, как ей быть, если такое случится? Но ничего не могла придумать.
- Ты ни в чем не будешь нуждаться, - сказал ей Ахмед, - из тебя выйдет хорошая мусульманская женщина.
Она ничего не ответила ему, и он ушел. Но через неделю вернулся к разговору.
- Рустам станет твоим мужем, если ты примешь ислам. Мы доверили тебе свои жизни, нужно определяться. Нравишься Рустаму, он говорит, что ты будешь нежная жена, покорная. Мы примем тебя в свою семью. Родишь ему сына или дочь. Он будет любить детей, будет тебя любить. Согласна?
Елена поняла, что сейчас решается ее судьба. Отказ может разгневать Ахмеда, а согласия она дать никак не могла. «Будь, что будет», - решила она, - «на все, Господи, твоя воля». И, собравшись с духом, сказала Ахмеду:
- Выслушай меня, пожалуйстаи не сердись! Ты думаешь, что предметом нашего разногласия является Аллах, но нам нечего делить, Бог един. А, если ты думаешь, что под давлением, не по воле сердца, исполнять пятикратный салят, ритуалы, пред-писанные сунной – хорошо, то я смирюсь. Только знай, Ахмед, Иисус говорил: «никто не может служить двум господам, ибо одного будете любить, а другого ненавидеть», - Елена замолчала, ожидая вспышки ярости и гневного протеста против ее слов.
Ахмед посмотрел на нее с удивлением, вздохнул и неожиданно сказал ей:
- Ваш Иса мудрый был. Мы почитаем Ису, как и пророка Мухаммеда. А ты - честная женщина, не соврала мне, не обманула ради свободы.
- Говорят, свобода – это право не лгать. В этом смысле я всегда свободна. Кто мо-жет отнять у меня мои мысли? Ты? Или Рустам? Или Зара? Эту свободу у меня никто не отнимет, кроме Господа, - Елена помолчала и решилась на отчаянную просьбу:
- Ахмед, у меня есть сын, я скучаю по нему. Для меня самым большим счастьем было бы увидеть его. Отпусти меня, пусть это будет платой за жизнь Рустама. За жизнь других, которых я спасла, - она посмотрела на бородача и продолжила: - неужели жизни твоих единоверцев не стоят одной моей жизни? А?
- Что ты говоришь, женщина? И думать не смей! Обратной дороги нет.
- Так и не обратной нет! Будете ли вы терпеть меня, неверную, в своем доме бес-конечно? Подумай сам? Война когда-нибудь закончится. Убить меня ты не сможешь, люди привязываются к тем, кто помог им. Разве ты зверь какой? Вот приму у Зары роды и отпусти меня. Здесь я поняла одну важную вещь, гоняемся за богатством, предаем за деньги, изменяем себе ради сокровищ, а не знаем, что только дети – сокровище мира, они главная власть на земле. И нет ни у кого никакого права разлучать мать со своим ребенком. Мой сын – сирота. Родных у меня нет, выкуп с меня требовать бесполезно. Отпусти меня домой.
Ахмед покачал головой и вышел. Была пятница, день посещения мечети. Он ушел спрашивать совета у Аллаха…
Через месяц Зара родила девочку. Это был ее первый ребенок. Ахмед сказал Елене:
- Уходи, видно, Аллах не даст мне сына, пока ты будешь в нашем доме.
Елена поняла, что Зара, став матерью, пожалела ее. Но, когда пленница собралась в дорогу, Зара, прощаясь с ней, произнесла какие-то странные слова:
- Дом твой пуст. Там нет никого.
- Что ты хочешь этим сказать? Моего сына нет в живых? – занервничала Елена.
- Он жив. Но дом твой пуст.
- Скажи, с сыном все в порядке?
- С ним все в порядке.
- Ну, слава богу.
Сын жив, она жива – это главное. А дом, что дом? Без радости дом пуст, Зара права. Теперь, когда впереди целая жизнь, она постарается, чтобы Никите было хорошо в доме. Бабушка совсем старая, нуждается в ее помощи. Она будет работать в местной больнице, чтобы не бросать беспомощную старуху. Никита, наверно, такой сорванец стал! Воспитанием придется заняться вплотную.
Рустам проводил ее до машины. У него были глаза раненой лани.
- Прощай, - сказала ему Елена, - не поминай лихом, как у нас говорят.
- Прощай. Да будет Аллах с тобой! Я собираюсь зимой совершить хаджж в Мек-ку.
- Счастливо тебе!
- И тебе!
Ахмед, соблюдая все предосторожности, привез ее на станцию и посадил на про-ходящий поезд. Единоверцы бы не поняли его. Изумил Елену и тот факт, что денег, ко-торыми он ее снабдил, хватит надолго. Ирония судьбы - она подозревала, что это была часть выкупа за журналиста Казанцева. «Прости, друг», - подумала она. На одной из станций Краснодарского края она сделала пересадку, боясь, что те, кто не согласен с ре-шением Ахмеда отпустить ее, могут нежданно-негаданно нарисоваться в вагонном кори-доре. Потом она снова сделала пересадку, заметая следы, как волчица, обложенная охотниками со всех сторон…
Почти восемь месяцев назад, когда Алла вернулась из Санкт-Петербурга, узнав, что матерью ее является не Антонина Ильинична, а совсем другая женщина, она испыта-ла такой же шок, как и сейчас, когда пропал Никита. Совершенно неожиданно этот мальчик занял в ее душе гораздо больше места, чем она думала.
После признания матери, что они не родные по крови, Алла сначала испытала огромное удивление. Затем – боль, а уже потом – благодарность к ней за то, что ни еди-ным жестом, ни единым намеком или словом не выдала мать этой тайны до того самого дня, когда Алла спросила у нее совета, что делать ей с Павлом и его сыном. Любовь к Павлу – это одно, а любовь к его ребенку – совсем другое. Признание матери помогло ей побороть свои сомнения, что она должна поступить по-человечески. Под этим она подо-зревала только одно – отдать свою любовь маленькому существу, нуждающемуся в ее попечении. Безоговорочно приняв решение, Алла выдержала напор и непонимание са-мых близких людей. А именно – своей взрослой дочери, которой она сразу же позвонила в Дармштадт. Город, который являлся Европейским центром космических исследований, и в котором дочь проживала с мужем. Долгий и нелегкий международный разговор обошелся Алле в четыре с половиной тысячи. Сообщение о Никите Ольга приняла в штыки:
- Мама, ты сошла с ума! Зачем тебе это нужно? Не могла безпроблемного мужика найти? Отец-одиночка и ты рядом, со своим повышенным градусом порядочности! Это ведь не кошка-собачка, у тебя на руках – чужой пятилетний мальчик с нарушениями психики и речи.
- Неправда, нет у него никаких нарушений, он просто запущен прабабкой, а мы с Павлом сейчас должны за два года до школы сделать из него нормального ребенка.
- Ничего вы не должны, особенно ты. Ну, чего тебе, мама не живется в свое удо-вольствие? Одна. Сама себе красавица и умница, зачем тебе чужой ребенок? И что там за любовь такая, что ты ради нее на подвиг пошла? Ни один мужик не стоит, чтобы его на руках носили. С твоими данными ты вполне можешь за обеспеченного, состоятельного «мэна» замуж выйти. У которого все схвачено, и дети от первого брака в Сорбонне или Кэмбридже учатся. Так далеко, что редкое общение с ними становится приятным.
- Не хочу никаких «мэнов».
- Комсомолка ты наша.
- Должен же у меня быть хоть какой-нибудь недостаток. Лучше рай в шалаше.
- Если милый атташе. Пойми, чем дальше в лес, тем своя рубашка ближе к телу.
- Это ты в Германии открыла?
- Этому меня любимая Родина научила еще до отъезда в Германию.
- А что муж твой, тоже идеи эти разделяет?
- Мы с ним одно поколение, мама, думаем одинаково. Если бы думали по-разному, я бы давно его бросила, потому что мне здесь скучно.
- Займи себя чем-нибудь, изучай какой - нибудь романский язык, вышивай кре-стиком, свяжи мужу носочки…
- Издеваешься?
- Да нет, в самом деле, помогает. Уйдешь с головой в проблему и не до скуки.
- Ты из этих соображений проблему себе нашла?
- Ну, если тебе так легче, то из этих…
Дочь немного помолчала и продолжила:
- Мне скучно, потому что у меня здесь нет друзей. Понимаешь, что такое другая психология? А, впрочем, что я говорю? Конечно, понимаешь! Ты же бывала в Европе неоднократно. Тут тебя с улыбкой спросят: - «Wie geht es dir?» – и совсем не хотят, что-бы ты грузила их своими проблемами. Это скорее приветствие, на которое не ждут серьезного ответа. То ли дело у нас в России! На вопрос – как дела? - смело можно ответить – «хреново, у меня задержка, что делать, не знаю», - и тут же тебе твоя подруга Ксюша даст исчерпывающий совет, что делать в подобных случаях.
- Оля, ты серьезно, у тебя задержка?
- Уже полтора месяца. Тест показал две полоски.
- Поздравляю, если это правда. Тебе скоро скучать не придется.
- Не знаю, хорошо это или плохо. Все как-то некстати…
- Только не делай глупостей. Дети всегда кстати. Сейчас не родишь, потом всю жизнь жалеть будешь. Наверно, даже лучше, что родишь в Германии, там-то сделают все возможное, чтобы роды прошли нормально. В европейских странах с этим все в порядке. Не то, что в России. Вымираем потихоньку. Стариков все больше, детей все меньше. Страна - огромный пустырь. Три - четыре мегаполиса и дальше от Урала на северо-восток нетронутые, почти девственные территории. Земли полно, пахать некому. Так что рожай пахарей…
- Щас, разбежалась. Если у меня будет ребенок, ты что, не поможешь мне?
- Возвращайтесь в Россию, помогу. Сейчас и дома твоему мужу работы хватит.
- За жалкие гроши? Нет уж, спасибо.
Они еще долго обсуждали с дочерью эту новость. Алла, в конце концов, поняла, Ольга ревнует ее, поэтому в такой резкой форме пытается отговорить от решения при-нять в свое сердце чужого ребенка. Зачем любить чужого, когда свой будет? Алла пони-мала чувства дочери. Ольга до сих пор знала одну непререкаемую истину, мать принадлежит только ей и никому больше. А тут соперник появился. Как не возму-щаться? Однако, Алла проявила твердость характера и сказала, что решения менять не будет. Павла она любит, а ребенок ей не помеха. К тому же, у нее есть долг перед Ан-тониной Ильиничной и она исполнит его, потому что существует, видимо, единый вселенский план, который называется судьбой, и от которого невозможно уйти…
Павел отправился к Кротову, узнать последние новости. Алла и Люба тихо си-дели на кухне, дожидаясь хоть каких-нибудь известий. Встреча подруг была омрачена свалившимся на них несчастьем. Разговор крутился не вокруг Аллиной поездки в Норвегию, а вокруг следствия по поводу исчезновения Никиты. Кое-как проведя пре-дыдущую ночь, Алла чувствовала себя совершенно разбитой, вздрагивала от каждого стука в доме, от каждого сигнала машины во дворе. Люба сидела рядом и пыталась, как могла, утешить ее. Они со страхом ждали, какие вести принесет им Павел от следователя. Раздался звонок в дверь, Алла напряглась. - «Пойду открою» – сказала Люба. На пороге возник Александр Дергачев.
- Новости есть? – спросил он, раздеваясь.
- Пока никаких, - ответила Люба, - давай твою куртку повешу на место. Васька где?
- Дома, - Дергачев прошел в гостиную, посмотрел на поникшую хозяйку, - Алла, если что, располагай мной и моей машиной в любое время дня и ночи, - обратился он к ней, - как только возникнет необходимость, я сразу приеду. Договорились?
- Договорились, - ответила Алла, - чай будешь?
- Наливай. Жаль, что покрепче нельзя. На душе так погано, что напился бы с осо-бым безобразием. Да надо быть в трезвом уме и ясной памяти. Мало ли что!
- Это верно.
- Сто лет мы так вот не сидели, чай не пили, - продолжил Дергачев, накладывая в чашку из вазочки брусничное варенье, - представляешь, - обратился он к Алле, - я свою жену с этой новой ее работой вообще дома не вижу. Приходит домой поздно, сын предо-ставлен сам себе. Когда могу, забираю его вечером в гараж. Пусть с детства к машинам привыкает. Он уже сейчас прекрасно разбирается в механической части…
- Смена тебе растет, - сказала Люба, взглянув на безучастную Аллу, - когда Вась-ка с тобой, я спокойна. Времена сейчас жуткие, мальчишке отцовский пример необхо-дим…
В дверь опять позвонили.
- Это не Павел, - настороженно сказала Алла, - у него есть ключи, - и отправилась открывать.
Она вернулась с телеграммой в руке.
- Читать? - испуганно спросила она Любу.
- Читай. Все равно ведь узнать надо, что там.
Алла с опаской развернула телеграмму и нервно пробежала глазами текст:
«Никита у меня. Прости. Елена»
- Что? – нетерпеливо воскликнула Люба.
- Никита…
- Что с ним?
- Жив, - облегченно выдохнула Алла, - Никита жив! – и закружилась с телеграм-мой по комнате, - боже мой, надо звонить Кротову, пусть закрывает дело. С Еленой мы сами разберемся.
И вдруг до Аллы дошло:
- Так значит, Елена не погибла? Елена жива? – и она опустилась на стул, бес-сильно уронив руку, в которой была зажата телеграмма.
- Скорей набирай телефон прокуратуры, - поторопил Дергачев жену, - если Павел еще там, надо успокоить его. Мужик совсем извелся, которую ночь спит урывками, все у трубки дежурит.
Люба набрала номер Кротова. Когда он снял трубку, сообщила ему:
- Отбой, уважаемый Михаил Степаныч, - Никита Иванов нашелся. Обрадуйте его отца, если он у вас.
- Конечно, конечно, - заверил ее Кротов.
Алла так и сидела на стуле с зажатой телеграммой и смотрела в одну точку.
- Ты чего задумалась? Кто такая Елена? – спросила ее Люба.
- Елена – это мать Никиты. Мы думали, что она погибла в Чечне.
- И что теперь?
- Павлу надо туда ехать, выручать сына. Вдруг у нее крыша поехала? А это, ви-димо, так. Нормальная мать разве бы украла ребенка?
- И то верно.
- Сколько бед, зараза, наделала, - вырвались у Аллы совсем не интеллигентые слова, - у скольких людей покой и здоровье отняла! Можно ведь было избежать всего этого, если б она удосужилась сообщить, что жива!
- Она и Никиту, наверно, напугала, зачем же так? Павлу мстила?
- Одному богу известно. Пойду собирать Айванова в дорогу, (Алла так и звала его – Айванов, английская транскрипция фамилии прижилась), он ведь сейчас явится и сразу на вокзал. Я его знаю, он это дело на тормозах не спустит.
- Ну вот, моя машина и пригодится, - обрадовался Дергачев, - я словно чувство-вал.
- Любушка, - обратилась Алла к подруге, - приготовь что-нибудь на ужин. Мы хоть поедим нормально за столько-то дней. Господи, сердце, наконец, отпустило. Глав-ное – Никита жив. Господи, услышал мои молитвы…
- Да-а-а, - удивился Дергачев, - общение с церковным хором даром для тебя не прошло. Сбегаю-ка я в магазин, пожалуй. Куплю пузырь. Исключительно не для себя, а для вас, друзья мои! Вам всем просто необходимо сбросить нервное напряжение, верно?
Через полчаса в доме появился Павел.
- Рассказывай, - с ходу обратился он к Алле.
- Вот, читай, - протянула она ему телеграмму.
Люба в этот момент с необыкновенным усердием расставляла на столе приборы для неприхотливого ужина и бормотала себе под нос:
- Тарелки есть, вилки есть, ножи я положила, рюмки…где у вас рюмки? – обра-тилась она к Алле.
- На кухне, в шкафу.
Павел прочитал телеграмму и теперь рассматривал ее, как нечто удивительное и непонятное. Взглянул на дату и время отправки, зачем-то перевернул ее, пытаясь с об-ратной стороны прочесть какие-нибудь дополнительные сведения. Но, сообразив, что ответ на все вопросы он может получить только из первоисточника, а именно – от Елены, выдохнул:
- Надо ехать.
- Я уже собрала твою спортивную сумку.
- Молодец, - похвалил ее Павел.
- Сначала – все за стол, - скомандовала Люба.
В этот момент вновь раздался звонок в дверь. Павел отправился впускать очеред-ного посетителя. К всеобщему удивлению это был Роман Синицын.
- Мне ваш сынишка сказал, что вы здесь, - поймав вопросительный взгляд Любы, пояснил Роман, - вот я и решил заехать…
- На радостную весть как мухи на мед, - рассмеялся Дергачев.
- Мухи на другое слетаются. Что, Никита нашелся? – спросил Синицын.
- Нашелся, - ответила Алла.
- Ну, слава богу!- обрадовался Синицын.
Ужинали молча. Сказывалось нервное напряжение последних дней. Говорить пу-стяки не хотелось, а на серьезные разговоры просто не было сил. Так же молча, Люба и Алла убрали посуду со стола. Павел взглянул на часы, проверил вещи, собранные Аллой в дорогу, пересчитал деньги в бумажнике, положил во внутренний карман пиджака пла-стиковую карту «Виза» и обратился к Александру:
- Отвезешь к московскому поезду? Поеду с пересадками.
- Давай, собирайся. Ты тоже, - сказал он жене, - завезу тебя домой. Васька один.
Любе хотелось остаться. Она поняла - Роман не случайно появился здесь. Они не виделись уже несколько дней. Люба очень соскучилась. Он, конечно, будет показывать Сашке, что приехал исключительно из-за желания помочь друзьям в трудную минуту. Пусть так! Будет играть эту роль до конца, постарается быть полезным Алле, когда Па-вел с Сашкой отправятся на вокзал. Конечно, это усыпит подозрения мужа. В сообрази-тельности ему не отказать!
Люба замешкалась, будто бы разыскивая среди диванных подушек свою сумку.
Роман делал вид, что это его не интересует.
- Я останусь на некоторое время здесь, - сказал он Павлу, - вдруг возникнут ка-кие-нибудь непредвиденные обстоятельства…
- Хорошо. Я рад, что Алла будет не одна, - ответил Павел.
- Не будем терять связи друг с другом, - стрельнула Люба глазами на Романа, - я позвоню тебе, - это уже было адресовано Алле.
Павел нырнул в рукава куртки, еще раз проверил, все ли взял с собой. - «Прися-дем на дорожку» – сказал он рассеянно, погрузившись в одолевавшие его мысли. А мысли были странные. Он понимал, что сейчас находится между двух огней. Возможно даже – трех: Алла, Елена, сын. Понимал он и то, что Алла тоже сейчас решает задачку с двумя неизвестными. Он и Елена. Больнее всего внезапное воскрешение Елены ударит по Алле. Никита жив, это хорошо. Но у Никиты объявилась родная мать. Хорошо это или плохо? Тут однозначно не ответишь. Алла наверняка уже почувствовала себя третьей лишней! Ох, Елена, Елена! Что же ты наделала! Разум потеряла? Почему она поступила так необдуманно и жестоко? Тайно увезла Никиту! Ведь, если бы она сообщила, что жива, вопрос можно было решить полюбовно. Он разрешил бы ей повидаться с сыном. Конечно же, только здесь, у него на глазах. Доверять ребенка женщине с неадекватным поведением – преступление! Павел вздохнул - предстоят тяжелые времена, возможно, суд. За Никиту придется побороться…
- Пока, - сказал он Алле, целуя ее в щеку, - я выясню все, и позвоню тебе. Не вол-нуйся. Все будет нормально.
- Пошли на выход, - скомандовал Дергачев, подталкивая жену в спину.
Оставшись вдвоем, Алла и Синицын некоторое время рассеянно смотрели по ТВ новости. Глядя на погруженную в свои мысли Аллу, Роман не хотел заговаривать пер-вым. Чувство неловкости все больше охватывало его. Алла выключила телевизор, не найдя там ничего, способного утешить ее в данную минуту. Прошла на кухню, заварила кофе и пригласила Синицына.
- Сколько ложек сахара? – спросила она.
- Одну.
Роман не знал, как ее вывести из состояния внутренней погруженности. Но она сама почувствовала, что нужно прервать тягостное молчание.
- Мне, наверно, не следует так бездарно использовать твое время. Поезжай, я справлюсь. Самое страшное – позади.
- Не волнуйся за меня. Все нормально. Я дождусь звонка Павла, узнаю, сел ли он в поезд.
- Думаешь, он может не достать билета?
- Все бывает, - Роман отставил пустую чашку в сторону, и подвинул табурет ближе к Алле.
Он совсем не случайно остался с ней. И не Люба была причиной, что привела его сюда. Уже давно, сам не зная почему, он рядом с этой женщиной стал испытывать какое-то волнение. Это не был зов плоти в чистом виде, это было что-то иное, непонятное для его прямолинейного мужского ума. Какая-то странная нежность, смешанная с пиететом, желание защитить, укрыть от невзгод, как будто она была родным человеком, его мате-рью или дочерью. Ему хотелось прижать ее к груди, поцеловать совсем непривычным для него поцелуем - без примеси страсти, без примеси похоти, с одной лишь бесконечной и беспредельной нежностью. Такой, какую он однажды испытал во сне к незнакомой девочке, приснившейся ему. От любви к этой девочке у него разрывалась грудь. Когда он проснулся от громких ударов собственного сердца, то чувство странной, нечеловеческой нежности еще долго оставалось у него внутри, до самого рассвета тревожа его. Это чувство было всеобъемлющим, огромным, непреходящим. Он снова и снова ждал повторения этого сна, пытаясь разгадать, кто была та девочка, что приснилась ему? Но сон не повторился. В погоне за этим чувством, став взрослым, он разбил не одно женское сердце, но так и не смог найти его. Уже совсем отчаявшись, поняв, что и Люба – абсолютное не то, он однажды в той самой квартире, где они с Любой встречались, поговорил с Аллой всего пять минут перед тем, как уйти. Ее мягкий грудной голос, ее спокойные жесты, ее один только внимательный взгляд заставили биться его сердце так же гулко, как в детском сне. Он испугался своего забытого ощущения счастья, ушел, растерянный и потрясенный. Несколько недель пытался убедить себя, что это обычное сексуальное влечение, которое, как и все предыдущие, не значит для него ничего. Но проходили дни, а боль в его сердце, что он не видит Аллу, становилась нестерпимой. Она вернулась из Норвегии, и он решил увидеться с ней, во что бы то ни стало. Самое удивительное – влечение, которое Роман испытывал к ней, он так и не мог сравнить ни с каким известным ему до сего дня чувством. В его чувстве не было грязных желаний. Так любят святых. Так тянутся к иконе. Зачем она была нужна ему? Он не знал, и знать не хотел. Важным было только одно – она нужна. Это счастье, что она живет, что она есть. Воспользовавшись для встречи грустным предлогом – исчезновением Никиты, Роман поспешил к ней, чтобы увидеть ее глаза, услышать ее голос, утешить ее хоть как-то. Он искренне был обрадован известием, что мальчик нашелся, и Алла не будет страдать! Он готов был охранять, оберегать, избавлять ее от всех переживаний, не требуя ничего взамен. Он готов быть Ангелом-хранителем, а ей нужен Ангел-хранитель не там, на небесах живущий, а здесь, на земле, из плоти и крови.
«Возьму ее за руку, и будь, что будет», - подумал он. В этот момент в его кармане зазвонил мобильный телефон. Роман нахмурился. Взглянув на номер, высветившийся на дисплее, он произнес скучным голосом:
- Тотальная проверка, - но отвечать на звонок не стал.
Через минуту зазвонил телефон в гостиной.
- Ну, что я говорил?- возмутился Роман, - Люба проверяет, не согрешили ли мы. Ей всюду мерещатся соперницы.
- О чем ты? – недоуменно спросила Алла, - это, возможно, Павел, - и взяла трубку.
- Роман еще у тебя? – сходу спросила Люба, в голосе была ревность.
Синицын сделал Алле страшные глаза, приложил палец к губам и покачал голо-вой. Алла поняла, что ему сейчас не до объяснений с Любой. По всей вероятности, в их отношениях происходит то, что и должно происходить со временем – охлаждение.
- Н-нет, - неловко соврала она, - он уже ушел.
- Стра-а-нно, - задумчиво протянула Люба, - где же он может быть? – и, ни о чем больше не спрашивая, положила трубку.
- Спасибо, что выручила, - признательно взглянул на Аллу Синицын.
- Мне стыдно за это. Не втягивай, пожалуйста, меня в свои проблемы. Реши их, как мужчина, сам. Я солгала подруге…
- А мне приходится лгать другу. Я тоже устал от этого.
- Может быть, я в этом виновата?
- Я! Я во всем виноват! На меня затмение нашло! Если в тридцать лет ума нет, то и не будет! Все бы отдал сейчас, чтобы вернуть с Сашкой прежние, чистые отно-шения.
- Люба достойна того, чтобы ей сказали правду.
- Ты не знаешь своей подруги.
- Ошибаешься. Я хорошо ее знаю.
- Спорим? Люба ужасно ревнива. Я уже имел счастье испытать это на себе. Она будет метать злые стрелы. Под этот обстрел попадет не только Сашка, но и все мы. Она и тебя не пожалеет.
- Было бы сердце, а печали найдутся. Мою вину со счетов никто не снимал. Зря я вас пригрела.
- Не зря. Я благодарен тебе, несмотря ни на что. На самом деле, мудрость прихо-дит тогда, когда не одну шишку набьешь. Люба – это очень большая шишка. Оч-чень! Все произошло не случайно. Мне, дураку, нужен был этот урок, - он посмотрел Алле прямо в глаза, - я знаю, ты считаешь меня бабником. Быть бабником плохо, если есть се-мья, и допустимо, если человек холост. Так думают многие. Ты тоже так думаешь?
- Осуждать своих друзей не в моих правилах. Я принимаю их такими, какие они есть. Было бы смешно, если бы я начала кого-то воспитывать, пытаться изменить…
- Согласись, что один яркий эпизод, который мы способны пережить, затмит пять скучных и будничных лет в браке.
- Не знаю, мне в браке не доводилось этого испытывать. Я уверена, что бабник разрушает семью лицемерием и цинизмом.
- Женщины лгут несравненно лучше. Они всегда могут обмануть мужчин. Люба ведь не испытывает неудобства, когда водит за нос Сашку.
- А ты, когда обманываешь свою жену?
- Моей жене грех на меня обижаться. Дом – полная чаша, сыновья - под контро-лем, да и она не забыта. В конце концов, жене тоже кое-что достается от моего замеча-тельного опыта. Я – хороший муж и отец, хозяйственный как мыло и контактный как линза. Чего же еще? Драки не хватает?
- Ну, драки, не драки, а маленькая ссора выпускает пар. Знаешь, идейно близкие люди ссорятся чаще, чем не близкие. Подозрительно, когда градус семьи на нулевой от-метке.
Роман задумался и неожиданно для себя признался:
- Может быть! Мне уже тридцать пять лет, а я только сейчас понял, что мужчине для счастья нужна одна-единственная женщина.
- Ой, ли!
- Это истинная правда. Проблема в том, что отыскать эту женщину не представ-ляется возможным.
Телефонный звонок прервал их разговор. Алла подняла трубку. На этот раз зво-нил Павел. Он сообщил, что все в порядке, билет на поезд в кармане, и через пятнадцать минут он уезжает.
- Ну, вот, ты свободен, - сказала Алла Роману.
Синицын буквально понял эти слова. Порывшись в кармане, он положил на стол ключи от ее квартиры.
- Возьми, мне они больше не понадобятся. Я поговорю с Любой, обещаю тебе.
Алла удивленно взглянула на него. Можно, конечно, сожалеть о том, что когда-то поспособствовала развитию этих отношений, но, слава богу, между ними все, вроде бы, кончилось. Она бросила ключи в ящик стола.
Простившись с Аллой, Синицын решительно захлопнул дверь. Алла, все еще рас-строенная волнениями последних дней, страхом и напряжением, которые не отпускали, подошла к окну. Роман сел в машину, развернул ее. В свете уличного фонаря было вид-но, как, нырнув колесом в лужу, машина рассыпала брызги на тротуар, на осенние по-желтевшие кусты за штакетником. Какой-то одинокий прохожий отскочил в испуге в сторону, и, ругаясь, погрозил кулаком вслед умчавшемуся автомобилю.
Нина Верхонцева сидела перед зеркалом, рассматривая посвежевшее лицо. По-следнее время она все реже вспоминала свою прошлую жизнь. Сначала воспоминания вызывали стыд, потом сожаление. Но сейчас Нина была полна решимости безоговорочно принять в свое сердце и ту черную полосу, которая надолго выбила ее из жизни покойного мужа и собственного сына. Когда-то попалась ей на глаза одна мудрая мысль: нам кажется, что время проходит, а это проходим мы. Прежде всего, она решила полюбить себя. Глядя по утрам на свое отражение, Нина упорно повторяла одну и ту же фразу: «Я достойна всего того, что дает нам Космос. Я хочу измениться, хочу избавиться от негативных прежних убеждений». Первым шагом к ее внезапному прозрению послужила книга американки Луизы Хей. Как она оказалась в ее квартире, Нина не помнила. Может быть, какой-нибудь бой-френд забыл случайно. Проспавшись, после вечеринки, она от скуки полистала тоненькую книжку, зацепилась взглядом за один абзац, за второй и дочитала ее на одном дыхании до конца. День думала о своей никчемной жизни. Потом взяла книжку в руки еще раз, и медленно погружаясь в смысл каждой фразы, настраивающей сознание на любовь к себе, перечитала ее снова. Эта книжка дала ей силы пройти курс лечения и по-новому взглянуть на мир. Было это два с половиной месяца назад.
Привычка ободрять себя по утрам, улыбаться своему отражению – закрепилась, и Нина постепенно стала замечать, что и люди видят в ней другую женщину. А самое главное – сын был рад тому, что ей удалось преодолеть свою болезнь. Теперь у него не было повода ругать мать за слабохарактерность, за безволие, за одурманенный ум. Одна-ко репутацию в светских кругах восстановить было не так-то просто. На это требовались не месяцы, а годы. Выдержит ли она груз, который приняла? Груз этот заключался в управлении имуществом, унаследованным после смерти Максима Ивановича.
В день приезда сына, который совпал с днем смерти Верхонцева, нотариус ог-ласил завещание. Имя Нины в него не было внесено. Означало это только одно, она отстранена от наследования как недостойная наследница. Все счета в российских и зарубежных банках, акции предприятий, клубы, магазины были записаны на имя Мстислава Верхонцева. Особняк переходил к Мане. Вилла на греческом острове Тасос в завещании не была упомянута, видимо, Верхонцев собирался на этот счет сделать особое распоряжение. Однако Нина абсолютно не расстроилась, что ее имени нет в завещании. Побеседовав с адвокатом до открытия наследства, она выяснила, что в случае не упоминания ее имени по завещанию, она, все-таки, как супруга и иждивенка, имеет право на половину доли имущества, которая причитается каждому, по закону. Кроме того, она мать несовершеннолетнего наследника и может принять по его просьбе управление наследством за него.
Потом всех удивила Маня. Узнав, что особняк Верхонцев отписал ей, она предло-жила Нине выкупить дом, потому что собирается навсегда покинуть Россию и пе-реехать в Ригу. Оказалось, что 35% акций фирмы «Interskonto-nikelis» принадлежит ей, а с недавнего времени она входит и в совет директоров. Пушинка к пушинке и выйдет перинка! Нина вспомнила, что Маня латышка, фамилия у нее Кубулыня. После этого заявления Нине нетрудно было догадаться, за что приблизил Верхонцев Маню к себе. Ответ лежал на поверхности - за хитрость и деловую хватку. Правду говорят, алмаз ал-мазом режется.
Сегодня были назначены похороны Верхонцева. Нина примерила скромную нитку жемчуга на траурное платье. В этом наряде она выглядела строго и печально. Благородная и безутешная вдова, озабоченная свалившимися на нее проблемами, за-ботой о сыне и о достойном погребении заслуженного и уважаемого человека. Она сыграет эту роль. Вместе с последним комом земли, брошенным в могилу, уйдет и ее беспутная, бездумная прошлая жизнь. Возможно, счастье уже стоит на пороге, нужно только открыть ему дверь…
В дверь постучали. Вошел сын. Он нагнулся и поцеловал ее в шею.
- Какая сегодня погода? – спросила она.
- Погода – пусть чужие гуляют, а свои дома сидят.
- Дождь?
- И дождь, и сильный ветер. Листья в саду почти все облетели.
- Скорей бы прошел этот день.
- Дан сказал, что пора выезжать, ты готова?
Она была готова к новой жизни.
На кладбище съехалась добрая половина города. Автомобилей было так много, что оркестр с музыкантами остановился далеко от ворот. Музыканты, подняв воротники и подхватив свои инструменты, проклинали погоду, свою работу и раскисшую дорогу, которую пришлось преодолевать пешком.
Славка и Нина держались рядом. Дан, чертыхаясь, что ветер постоянно выворачи-вает зонт, старался оберегать их от дождя. Священник, промокший, как и все, завершал панихиду. Последовавшие затем прощальные речи непроизвольно сокращались. Погода не давала возможности высказаться людям с тем достоинством, которого требовало их огромное уважение к умершему. Маня, стоящая чуть в стороне, не пролила ни слезинки. Нина вытирала платком глаза, которые были влажны совсем не от слез, а от дождевых брызг, но это выглядело так, как будто она оплакивала покойного. Славка принимал со-болезнования от многочисленных друзей отца и понимал, что это было такое же фаль-шивое дружеское участие, как декорации на театральной сцене. Наконец, все завершилось. Венки от родственников и администрации; от Фонда матерей, потерявших сынов в Чечне, и Дома Милосердия. От братков и милиции, заключивших на время тра-ура перемирие. От Детского Дома инвалидов и всех, кто долгое время сотрудничал или кормился благотворительными взносами Максима Ивановича. Венки эти, возложенные присутствующими, в несколько рядов покрыли мокрую землю свежей могилы, после чего люди с облегчением потянулись к автобусам и автомобилям, чтобы продолжить прощальные речи на поминках, в стенах самого большого в городе ресторанного зала.
Нина оглядела рассеивающуюся мокрую толпу, и увидела рядом с частным такси вишневого цвета Анну и Ивана Субботиных. Странно, что Иван пришел проститься с Верхонцевым. Она отобрала зонтик у Дана. Славку попросила оставить ее на минуту. Здесь, среди множества людей, ей легче будет подойти к Ивану, чтобы договориться о встрече. Нина глубоко вздохнула, настраивая себя на важный разговор, и решительно направилась к Субботиным. Анна грустно поздоровалась, но сразу села в машину, то ли укрываясь от дождя, то ли не желая говорить набившие оскомину слова. Иван же счел своим долгом лично выразить соболезнование, поэтому на некоторое время, как Нина и ожидала, они оказались наедине. Оба не видели друг друга много лет, каждый напря-женно вглядывался в свое прошлое, с удивлением замечая, что годы не украсили образ этого прошлого.
Добравшись до поселка, где она оставила на попечении бабки своего сына, Елена обнаружила, что дом закрыт, в нем нет ни одной живой души. Она постучалась к соседке Фаине. То, что в доме никого не было, удивило ее только сначала, потом она вспомнила странные слова Зары: - «Дом твой пуст» и подумала, что иногда люди слышат только себя и чужие мысли ошибочно принимают за подтверждение своих мыслей, которые занимают их в данную минуту. Потом же, когда нелепость раскры-вается, произносят такое знакомое: «А я думал…»
Она тоже не услышала тогда Зары, для нее главное было то, что сказала она после: - «он жив». Сейчас, надеясь, что Никита все-таки где-то недалеко, что она скоро увидит его, Елена нетерпеливо стучалась к соседке, сдерживая гулко бьющееся сердце. Фаина, узнав ее, ахнула, прижав к побледневшим щекам руки.
- Господи! Не с того ли ты света? Мы ж на тебя похоронку получили.
- Считай, с того. Где мои?
- Твоих нет уже давно. Бабка Варя в Доме престарелых. Уход там за ней хоро-ший, не волнуйся.
- А Никита?
- За Никитой отец приезжал.
- Павел?
- Он, он. Забрал сына на свой Север.
- Боже мой, какой кошмар! Не думала, что так все в жизни обернется, - Елена опустилась на ступеньки крыльца, сжав руками голову. Приключения ее, как видно, еще не закончились.
- Тебе теперь долго придется доказывать, что живая. У нас, ведь, как? Нет чело-века, нет проблемы. Входи в дом-то, - Фаина отступила от двери.
- Да нет, ключ мне дай, пойду, посмотрю, что у баб Вари творится. Баньку бы ис-топить, помыться с дороги. Не знаешь, дрова в сарае есть?
- Должны быть, если кто из местных не стащил. Лентяев-то, ведь, полно. Рабо-тать не хотят, а на чужое глаз разгорается. Если что, так я дам тебе дров.
- Ладно, пошла я.
Елена отперла дверь в родительский дом. Отныне ей придется жить здесь. Слу-жебная квартира в Новгороде отошла, по всей вероятности, кому-то другому. Что ж, местная поселковая больница всегда ощущала нехватку профессиональных кадров. Ле-том здесь съезжаются дачники. Много пожилых и много детишек. Они нуждаются в ме-дицинском обслуживании. Хороший хирург – на вес золота.
В сарае нашлась целая поленница дров. Елена истопила баньку. Лежа на полке, с наслаждением дышала здоровым русским духом, время от времени поливая водой из ковшика горячий камень, и похлестывая себя березовым веничком. Обмякнув после очищения тела, она уже потом, в горнице, вскипятила чай, побросала в заварочный чай-ник для духу смородиновый лист, и, не спеша принялась восполнять потерянный вместе с потом водный баланс. Ей было хорошо и покойно, словно смыла она не только грязь с тела, но и накопившийся за время своей жизни в плену страх. Неодолимо тянуло ко сну. Она очень рано легла, впервые почувствовав себя в безопасности.
На следующий день Елена отправилась в органы опеки и попечительства, чтобы узнать адрес Павла. Не без труда получив необходимые ей сведения, она села в поезд, следующий до Санкт-Петербурга. В Питере взяла билет на Мурманский скорый. И че-рез сутки с небольшим, уже стояла у подъезда дома, где жил Павел. Она не торопилась встретиться с ним. Готовясь к трудному разговору, Елена осмотрела город, побывала в местном храме. Несколько дней, сидя на скамейке детской площадки, вела наблюдение за тем, когда Павел уходит на работу, когда женщина по имени Надежда Федоровна ве-дет Никитку в садик, когда забирает его обратно. Темные очки, платок, повязанный по-мусульмански, делали ее неузнаваемой. Выяснив расписание жизни семьи, она сначала просто хотела позвонить в дверь, все объяснить Павлу и просить, чтобы вернул сына. Потом сомнения все больше стали одолевать ее. У Павла была любимая женщина, Елена слышала, как Никита спрашивал Надежду Федоровну, надолго ли уехала мама? Самое простое стало казаться ей сложным, она не могла найти выход, и до того самого дня, ко-гда гувернантка повела Никиту в парк, она так и не решилась на разговор. Последовав за сыном, Елена села невдалеке и наблюдала за его играми на детской площадке. Он, ко-нечно же, вырос, изменился, ей хотелось подойти к нему, заглянуть в глаза, сказать, что она – его настоящая мама, что она была далеко-далеко и не могла приехать к нему рань-ше. Но нежелание привлекать к себе внимание удерживало ее от этого. Может возник-нуть скандал, придется вести неприятный разговор с чужой женщиной, которая привела Никиту в парк. Женщина поднимет на ноги милицию, и тогда не видать ей сына, как своих ушей. Однако через какое-то время все стало складываться как нельзя лучше. Надежда Федоровна развернула газету, и увлеклась чтением. Никитка увидел маленькую собачку и побежал за ней в кусты. Елена спонтанно решила: - «сейчас или никогда». Встав со скамейки, она пошла за сыном. А дальше – дальше они стали ловить собачку вместе с Никитой. Пока вдвоем были заняты общим делом, бегали, смеялись, гладили собачку – Никита принял ее за хорошую знакомую, она смутно напоминала ему кого-то. Вполне естественно, что он доверился ей и без страха вложил свою ручку в ее руку, когда она повела его прочь от детской площадки. Так вот и случилось, что Елена украла собственного сына.
Только потом, сев с мальчиком в поезд, она поняла, что натворила. Гувернантка наверняка в глубоком обмороке, Павел поставил сыщиков на уши, и путешествие стано-вится для нее опасным. Паспорт и военный билет, которые, по счастливой случайности, в день похищения оказались в кармашке медицинского халата, которые Ахмед не отобрал у нее, пока выручали, но кто знает, как повернутся события? Она дала Никитке легкое снотворное, чтобы до самого прибытия в Петербург мальчик спал и не капризничал. В полдень следующего дня она разбудила все еще заторможенного после сна Никиту, сводила в туалет. По прибытии поезда на вокзал - вывела из вагона и, покормив его в ближайшем кафе, предложила погулять по городу. Никита рассеянно смотрел на огромный поток машин, на толпы людей, снующих по Невскому, и зевал. Больше всего ему в этот день понравилось путешествие по рекам и каналам. Во время этого путешествия Елена объяснила мальчику, что у него, не как у всех детей, две мамы и один папа. Она – его первая мама. Из-за того, что ей пришлось жить далеко-далеко, они не могли видеться. Но теперь все можно исправить. Она очень надеется, что никто больше не разлучит их, что они всегда будут вместе.
Никита молчал, разглядывая ее.
- Ты совсем не помнишь меня? – спросила его Елена.
- Помню, - вдруг тихо сказал Никита.
- Золотой ты мой, солнышко, я очень-очень люблю тебя, - Елена прижала сына к себе, и слезы брызнули у нее из глаз.
Она плакала первый раз в своей жизни, и плакала не от горя, а от радости. Слезы текли по щекам, но ей казалось, что они омывали все самые болезненные уголки ее сердца, эти больные, израненные темные уголки с каждой ее слезинкой возрождались к жизни. То, что она много задолжала сыну, пришло ей на ум, и запоздалое чувство вины и раскаяния снова вызвало поток тихих очищающих слез.
- Теперь мы всегда будем вместе, - без конца повторяла она Никите, ощутив, что небеса поселились у нее в чистой и радостной душе.
Алла на следующий день после отъезда Павла приступила к работе. Она понима-ла, что нужно погрузиться с головой в школьные проблемы и забыть о свалившихся на нее. Первое же методическое совещание учителей, состоявшееся после уроков, по какой-то необъяснимой или объективной случайности, было как раз посвящено понятию, что такое проблема. Три основные проблемы среднего образования - неконтролируемый объем домашних заданий, качество обучения и оценочная деятельность требовали своего решения. Алла, как и все остальные, приготовилась выслушать на эту тему главного до-кладчика – замдиректора по научной работе Филимонову. Филимонова в коллективе считалась большой умницей и для своих сообщений всегда находила самые свежие до-стижения научной педагогической мысли. Внешне это была «дама приятной наружно-сти - вот такой окружности», но ученики любили ее, потому что на уроках им не давали скучать. Сорок минут пролетали, как одна минута, и в этот урок было втиснуто столько интересного материала, столько необходимых сведений, что старшеклассники выходили на перемену, покачиваясь, как после интеллектуального международного турнира.
Филимонова начала разговор с раскрытия самого понятия проблемы. С удивле-нием Алла узнала, что ученых давно интересует проблема «проблем». Оказывается, су-ществуют объективные законы больших проблем. Некий капитан ВВС Эд Мерфи сформулировал закон так: Каждая большая проблема содержит внутри себя маленькую, пытающуюся вырваться наружу. Всякое решение плодит новую проблему. Последова-тель Холл вторил ему: Подход к проблеме важнее, чем ее решение. А ученый Севарид заявил во всеуслышание: Основная причина проблемы - ее решение. В общем, количество выбора путей решения проблемы само становилось проблемой. Получалось, как в русской поговорке – не трогай дерьмо, так оно и не пахнет. Другими словами, ни одну проблему невозможно было решить. Алла, усвоив этот вывод, отвлеклась и стала наблюдать за аудиторией.
Каржавин сидел на первой парте, как раз напротив Кравцовой, которая занимала учительский стол. Время от времени Кравцова бросала на него задушевно-признательные взгляды и Алла поняла, что за время ее отсутствия эта пара перешла к более тесному взаимодействию. По всей вероятности, Кравцова сама сделала ему предложение, от которого Каржавин, как человек зависимый, не смог отказаться. Таким образом, жена Александра Петровича из рядовых разведчиков за поведением мужа автоматически попадала в председатели общества обманутых жен.
Скрипнула дверь, Алла повернула голову и нисколько не удивилась - Солома-тина, как всегда, влетела, опоздав на полчаса. Обнаружив, что свободных мест нет, Прасковья отправилась в соседний класс за стулом. Заодно зашла в учительскую позвонить Мальчику насчет обеда. Потом позвонила в химчистку, поинтересовалась у приемщицы можно ли забрать плед. Поотсутствовав в общей сложности полчаса, она, наконец, вернулась. Оглядев высочайшее собрание, поставила с таким трудом добытый где-то стул у самого выхода, рассчитывая первой умчаться по окончании педсовета по своим неотложным семейным делам.
- Все как прежде, - подумала Алла, и это успокоило ее. Здесь, среди людей, ей легче было справиться со своими печалями. В стенах школы срабатывал непреложный закон – личные неприятности нужно оставлять за входной дверью. Течение мыслей в стенах школы направлялось по другому руслу. И слова просились из души искренние. И быть хотелось примером. Даже самые жесткие педагоги непроизвольно искали в детских глазах одобрения, восхищения или еще чего-то, что подтверждало бы правильность их жизненного выбора. Самой Алле дух школы был, как дым отечества – и сладок и приятен.
Любовь к бьющей ключом жизни могла реализоваться только среди детей. Довер-чивые, искренние, еще не научившиеся лгать – дети были индикатором профессиональ-ной состоятельности учителей. Никчемный человек не очарует ребенка.
Не ведая притворства, лжи и фальши,
без жалости, сомнений и стыда
от нас уходят дети много раньше,
чем из дому уходят навсегда.
Эти слова совершенно точно отражали бездну, лежащую между родителями и детьми. В общении с Никитой Алла помнила самое главное, не суровость отпугивает ребенка, а ложь. Никакого притворства и сюсюканий, никаких пуси-муси не допуска-лось. Никита потянулся к ней, они начали взаимно влиять друг на друга в лучшую сторону. Наконец, он перестал употреблять в речи крепкие выражения. И вот – Елена увезла его. Как все это скажется на характере мальчика? Не растеряется ли он от смены воспитательных требований? И что будет с ней, Аллой? Вдруг Павел оставит ее ради сына? Мысль, пришедшая в голову, напугала. Говорят, сердце мужчины находится под влиянием рассудка. А рассудок подскажет ему, что из-за сына он должен пожертвовать личным счастьем с ней, Аллой. Для ребенка дороги оба – и папа, и мама, даже, если мама сумасшедшая. Ребенку нужно, чтобы родители всегда были с ним. В этом раскладе она оказывается лишней.
Алла совсем расстроилась. Правда, потом одумалась. Отец учил – «не говори «гоп», пока не перепрыгнешь». Время покажет. Проблему решать не надо. Ее надо вы-бросить из головы. Может, этот расклад существует только в ее воспаленном воображе-нии?
По окончании педсовета, она без радости пошла в свой опустевший дом.
Нина Верхонцева пригласила Субботина для важного разговора в свою город-скую квартиру. Ей не нужны были свидетели. В доме – Маня, Славка, охранники, что они подумают о ней? Не успели слезы высохнуть, а к ней мужчина с визитом.
Субботин приехал в точно назначенное время. Никаких коробок конфет, никаких цветов. Значит, он считает визит официальным, и не смешивает деловую часть, как при-нято в Америке, с романтической, - решила Нина.
Субботин опустился в глубокое кресло и сдержанно поинтересовался:
- Чем вызвано твое внимание к моей персоне? Тоской по прошлому? Культурным интересом? Или чем-то другим?
- Ванечка, я все сейчас объясню, располагайся поудобнее. Коньяку, чаю, кофе?
- Нет. Давай не будем тратить времени на это. И прошлое не будем вспоминать. Предупреждаю, меня все это не волнует.
- Ваня, - мягко осадила его Нина, - не заводись. Давай поговорим спокойно.
- Выкладывай, зачем позвала.
- Ты что, торопишься?
- Да нет.
- Так «да» или «нет»?
- Я слушаю тебя.
- Ванечка, ты такой известный человек. Уже долгое время земляки следят за твоими успехами. Мне тоже приятно, что мой одноклассник прославил за рубежом сво-им искусством не только малую родину, но и …
- Но и что?
Начав с ничего не значащей похвалы, Нина почувствовала, что Иван теряет тер-пение. Наверно хватит ходить вокруг да около. Он любит ясность. Она достаточно помурыжила его. Пора выдать главное.
Нина закинула ногу на ногу, выпрямилась в кресле, чуть подавшись навстречу Субботину, и произнесла:
- У нас с тобой есть сын.
Субботин недоуменно взглянул на нее и рассмеялся:
- Шутишь? Я не Господь Бог, да и ты не Дева Мария.
- Не смейся. Я сказала правду.
Иван знал, что речь женщины не слова, а поступки. Он посмотрел на нее долгим взглядом, пытаясь в ее глазах увидеть подтверждение, что эти слова – не более чем розыгрыш. Но Нина была спокойна, и глаза ее смотрели в его глаза прямо, не мигая.
- Аргументы? - все еще не воспринимая сообщение Нины всерьез, спросил он.
- Есть и аргументы и факты.
- Я что-то не припоминаю, чтобы изменял с тобой своей жене.
- А семнадцать лет назад? Вспомни! После твоего возвращения из Афганистана я приходила к тебе в больницу.
- И что?
- А то, что Слава – твой сын.
- Не может этого быть!
- Почему не может? Именно так, Слава – твой сын, а не Верхонцева. Максим мечтал о ребенке, но у нас не получалось. А после свидания с тобой - я забеременела. Верхонцев ни о чем не догадывался. Он так и умер, считая Славку своим сыном. Теперь Славка – наследник его состояния.
- Ты уже призналась сыну в грехе?
- Нет, я хотела сначала с тобой поговорить.
- Молодец, хоть глупостей не натворила. Все-таки, прежде чем напугать всех, надо сделать генетическую экспертизу, проверить группу крови, так?
- Да, конечно, - согласилась Нина.
- Вот этим и займемся. Не объясняй пока сыну ничего, просто пусть сдаст ана-лизы, хорошо?
- Да, я тоже об этом думала. Не надо мальчика волновать преждевременно.
- Меня ты тоже, признаюсь, взволновала. Какую интригу запустила!
- Это не интрига. Это так и есть.
- Посмотрим, посмотрим…
- Ты совсем не рад?
- Н-не знаю, все так неожиданно…
Иван задумался. Раньше он ничего хорошего об этом мальчишке не слышал.
- А если результат анализа будет положительный? Что ты будешь делать? – Нина потянулась, как кошка, и, игриво поглядывая на Ивана, продолжила, - я женщина сво-бодная, к тебе отношусь хорошо, имей это в виду. Может быть, нам пора исправить свои ошибки?
- Именно за этим я сюда и приехал, - Иван посмотрел на журнальный столик, ища глазами пепельницу, и спросил, - у тебя курить можно?
Нина, услышав в его вопросе нечто обнадеживающее, засуетилась, вспоминая, ку-да она прибрала пепельницу. Пошла в кухню и там, в сушильном шкафу, обнаружила чисто вымытый хрустальный прибор в виде рыбки. Она поставила его перед Иваном и села, ожидая продолжения разговора.
Субботин не спеша, закурил, развеял рукой дым и продолжил:
- Да, именно за этим я сюда приехал – исправить свои ошибки. Но неожиданно для себя оказался на месте актера, которого режиссер спрашивает: - «Выучил роль?» – «Нет» – «Слава богу, мы тебе новую дадим». Мне давно не доводилось быть в таком странном положении. После нашего с тобой разрыва я долгое время жил по касательной, не погружаясь внутрь. Бездумно, легко принимая от жизни щедрые подарки, как само собой разумеющиеся. Мне казалось – это справедливо. У меня была самая терпеливая и преданная на свете жена, была очаровательная и ласковая дочь. Я все это оставил, как считал, ради главного – ради искусства. Теперь у меня есть имя, деньги, слава, но нет счастья. Искусство - суррогат жизни, поэтому его любят те, кому не удалась жизнь. А на деньги счастье не купишь! И вот, когда ты всего достиг, становится скучно. Чтобы не сойти с ума – нужно все начать сначала.
Субботин склонил голову, остановил взгляд на хрустальной рыбке и задумался. Нина ждала, когда он заговорит вновь.
- Мудрецы говорили: - «кто не бережет малого, не сможет уберечь и многого», - неожиданно произнес Иван. - Так и случилось, я не уберег свою дочь, не уберег от горь-ких потерь и разочарований жену. Все, что с ними произошло, – произошло по моей вине. Анна не заслужила того, что ей довелось испытать, - Субботин выпустил дым кольцом, стряхнул пепел и продолжил:
- Не знаю, может быть, со мной сейчас происходит то, что называют кризисом среднего возраста. Хочется максимума тепла и участия, родную душу, которая время от времени целовала бы в обозначившуюся лысину и смотрела в глаза по вечерам, когда бы я нес какую-нибудь ахинею. Не знаю. Россия все больше становится похожей на Америку. Вот что жаль. Такая же разобщенность и равнодушие. Я чувствую, что бессилен что-либо изменить своим искусством в глобальном масштабе. Да и задача такая не стоит! Пригодиться хотя бы какой-нибудь неприкаянной душе! Мне хочется быть нужным кому-то «чисто конкретно», как говорят братки. Все эти непомерные ожидания, которыми я был богат в молодости, возможно, и сыграли в моем становлении определенную роль, потому что человек, не осознающий своего несовершенства, смело творит, нисколько не задумываясь над тем, по плечу ли ему задача. Если были препятствия, я легко справлялся с ними, и не терял уверенность - неблагоприятные обстоятельства – это ступени, которые должна преодолеть личность. А я считал себя личностью. Так вот и жил, и даже гордился, что добился признания в стране, где чужая культура через полчаса вызывает зевоту. Еще бы – предел мечтаний нового русского – вилла, деньги, шикарная машина – все это есть у меня. Но, как ока-залось, все условно, все преходяще. Смерть Леночки стала для меня толчком к пересмотру жизненных установок. Мне в жизни не хватало одного единственного – разума. Разум ни вор не унесет, ни огонь, ни вода. Был бы у меня разум – не оставил бы я Анну одну, не бросил бы собственного ребенка.
Субботин затушил сигарету и поднялся с кресла.
- Пожалуй, я пойду, - сказал он Нине.
Нина все это время внимательно слушала его, пытаясь понять, какое отношение разговор этот имеет к ее вопросу. И вдруг поняла, он любит Анну. Ее акции здесь не ко-тируются, даже, если он получит объективные свидетельства о своем отцовстве – жить с ней и Славкой Иван не будет!
Люба, проснувшись, задумчиво смотрела в потолок, стараясь не разбудить тихо сопящего рядом Дергачева. Воображение рисовало ей ужасную картину: если Роман вступил с Аллой в диалог, то выйдет уже из ее спальни. Она так заразилась этой мыс-лью, что ее бросило в холодный пот. Отравление ревностью распространялось с не-умолимой быстротой, и она уже не могла ни спать, ни лежать спокойно. Правду говорят, что ревность - источник ужасных мук. Природа Любиной ревности была банальна - боязнь превосходства подруги. Болезненным уколом в сердце проникла эта боязнь и не давала ей покоя. Она чувствовала охлаждение Романа, в последние дни перед приездом Аллы, на свидание его приходилось буквально заманивать. А сейчас – он вообще исчез. Ее уязвленное самолюбие пыталось разжечь угасающий факел любви, но мертвая хватка ее в этом вопросе только угнетала Романа. Он ловко выкручивался. Если любовь остыла, то человек найдет тысячу причин, чтобы избежать встречи. Люба почти смирилась с тем, что красотки на стороне будут появляться время от времени в его жизни, но сознание того, что он может увлечься подругой, делало ее муки невыносимыми. Кого угодно стерпела бы она на этом месте, только не Аллу. Она заворочалась в постели и нечаянно разбудила чутко спавшего мужа.
- Какое счастье видеть с утра любимую женщину, - сострил он, потягиваясь.
- Ты что, заболел? – оборвала его Люба.
- Нет, вполне здоров, а что?
- Тебе не надоело? Смени пластинку, - сердито ответила она.
- Что тебя не устраивает? – удивился Дергачев.
- Однообразие твоих шуток, - проворчала Люба, накидывая халат и отправляясь на кухню.
Сашка уже давно разобрался в причине плохого настроения жены. Однако он лю-бил ее и знал, что в подобных случаях надо переждать. Со временем все утрясется и устаканится. Самое лучшее сейчас – сделать вид, что он полный лопух, как в той песне: «ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу». Когда-нибудь подобное испытание проходят почти все мужья. На Востоке бы за измену женщину казнили, а в России к этому относятся философски, как к еще одной досадной неприятности, вроде тараканов на кухне. Деспот, может, и поколотил бы жену для острастки, а он, Сашка, понимает бессмысленность рукоприкладства. Поэтому загружает себя с головой работой, чтобы некогда было думать о разваливающейся семье. Время работает на него. Как сказал Козьма Прутков – «Часы бьют. Всех». Сашке больно смотреть, как мучается жена, но, переболев, она, возможно, выработает иммунитет против любовных увлечений. Всякий опыт идет на пользу, даже отрицательный.
Они в полной тишине, не глядя в глаза друг другу, позавтракали. Васька сидел то-же притихший, словно понимал, что маме с папой сейчас не до него. Так же молча, Лю-ба вымыла посуду, и начала уборку квартиры. Дергачев собрал бутерброды, налил в термос чаю и, приказав сыну собираться, пошел заводить машину. Ему хотелось поско-рее убраться в гараж.
Несколько дней спустя, Кротов позвонил Верхонцевой.
- Мне нужно встретиться с вами. Появились результаты биохимических исследо-ваний, думаю, вам это будет интересно.
Нина приготовилась к неприятному разговору. Действительно, что можно было ждать хорошего, если в голосе Кротова звучали металлические нотки?
Она надела скромное платье, плащ кобальтового цвета и маленькую серую шляп-ку. Единственным ярким пятном в ее наряде был охристо-желтый платок, повязанный на шею. Оглядев себя в зеркало, она удовлетворенно кивнула своему отражению в стиле «гламур» и отправилась на встречу с Кротовым. Женская интуиция подсказывала ей, что придется собрать в кулак всю свою невозмутимость, всю свою осторожность, чтобы не ляпнуть какого-нибудь опрометчивого слова, и не нарушить тем самым удобного для нее состояния баланса и покоя. Существующее положение вполне устраивало ее, Нину. А до окружающего мира - дела нет.
Постучав в дверь кабинета, она с хорошо разыгранной почтительностью спроси-ла:
- Я не помешала?
Кротов оторвал голову от бумаг и проворчал:
- Помешала, не помешала, а дело надо делать. Что за жизнь? Закончишь одно, как тут же на тебя навесят другое. Проходите, присаживайтесь. У меня сейчас голова забита контрабандой мобильных телефонов, расцветшей у нас пышным цветом. Знаете, что фрикеры за 15-20 минут русифицируют «серые» трубки? Для умельцев это не проблема. Вот такая «серая» трубка совсем недавно была причиной взрыва автомобиля одного из наших «металлистов».
- Да что вы говорите! – удивилась Нина, - и кто этот «металлист», если не сек-рет?
- Какой уж тут секрет, газета некролог «от группы товарищей» напечатала - Бог-данов пал жертвой.
«Туда ему и дорога» – подумала Нина
Кротов открыл сейф и достал заключение судебно-медицинской экспертизы.
- Вот здесь, - постучал он пальцем по листу, - совершенно объективные данные о том, что муж ваш был убит.
Нина удивленно распахнула глаза и прижала руку к сердцу.
- Да, да, - сказал Кротов, - и имеются, по крайней мере, три причины, по которым он должен был уйти из жизни. Причина первая: - пситтакоз. Я не вдаюсь сейчас в по-дробности, каким образом появился в доме Максима Ивановича злополучный попугай. Причина вторая: интоксикация неметаболизированным левомицетином, то есть, ослож-нение, вследствие применения препарата под названием «левомицетин», концентрация которого в крови достигла свыше 75 мкг\мл при максимуме 25 мкг\мл. Кроме этого, у вашего мужа была аллергическая реакция на данный препарат, что и без повышенной дозы иногда кончается смертельным исходом. Причина третья: в полости желудка обна-ружен яд цикуты. Этот яд вызывает бессознательное состояние, судороги, остановку ды-хания. Как вам это нравится?
Нина так и сидела с широко раскрытыми глазами, замерев на стуле. Кротов не то-ропил ее с ответом, понимая, что, пожалуй, пройдет несколько минут, пока она выйдет из ступора, вызванного его сообщением.
- Н-но кто же это? – запинаясь, спросила, наконец, Нина.
- К вопросу о мотиве? Врагов у него было достаточно. Совсем недавно ко мне на прием пришла мать осужденного Черепнина. Вы, наверно, помните, что в январе этого года погибла десятиклассница Лена Субботина?
- Конечно, помню.
- Так, вот. Мать Олега Черепнина устроила здесь громкий скандал, что ее сын осужден несправедливо, что в смерти девочки виноват ваш муж. Пытаясь уйти от ответ-ственности, он предложил Черепнину взять вину на себя, нанял ему адвоката и заплатил Олегу некую сумму. Но, видимо, недостаточную, чтобы мать осужденного молчала. Те-перь она требует пересмотра дела и наказания истинного виновника. Однако по чьей-то злой воле ваш муж скончался. Так что претензии предъявлять некому, - Кротов внима-тельно посмотрел на Нину, - не сомневаюсь, что, если вы захотите начать расследование, то мы обнаружим интереснейшие факты.
Нина подумала, что ей совершенно не нужно, чтобы Кротов откапывал эти инте-реснейшие факты. Она печально вздохнула:
- Мне кажется, расследование только повредит честному имени Максима Ивано-вича. Лучше не ворошить прошлое, - смущенно произнесла она. - Кто знает, к чему это приведет? В нашем городе только гражданской войны не хватало. Ну, умер и умер чело-век! Что ж его прах-то беспокоить?
- Если родственникам это не нужно, то мне и подавно, - с явным облегчением сказал Кротов. Ему также не хотелось пересматривать дело, по которому был осужден Черепнин. Доказательства его вины зафиксированы им, Кротовым! Деньги Верхонцева послужили хорошему делу, спасли его жену. Она уже оправилась после операции, и в доме был пока мир да лад. Надолго ли? А Черепнин? Что ж, Черепнин! Он явился тем самым материалом, который послужил восстановлению баланса между добром и злом. И понес наказание за чужие грехи. Не нами придумано!
- Что с выводами лаборатории делать?- спросил Нину Кротов.
- Я их заберу с собой на память, - ответила Верхонцева, поднимаясь.
Нина вышла из кабинета и покачала головой. Надо же – яд цикуты. Эта зонтичная гадость росла всюду за воротами загородного дома. И подсунуть ее Максиму могли толь-ко близкие люди, кто постоянно находился с ним последнее время - охрана, Маня, дом-работница и – Анна. Доступ к телу больного имели три человека. Домработница в доме служит двадцать лет, она давно член семьи. Анна появилась в доме с начала болезни и пребывала там до самой смерти Верхонцева. Подозреваемый номер один! Может, вос-пользоваться результатами экспертизы и «уничтожить» Анну? И путь к сердцу Ивана открыт! – Нина села в машину. В глазах Дана читался неподдельный интерес, что за информацию выдал ей Кротов? Но Нина придала лицу безмятежное выражение и сказа-ла:
- Трогай!
Да, судьба ей подбрасывает шанс. Анну можно стереть с лица земли. Вопрос только в том, сможет ли она совершить эту подлость? Хотя, при желании, можно будет найти оправдание своему поступку. Ради торжества правды! Слава рассказывал ей, что подобное называется тонкой формой лицемерия - зло выдать за добро под предлогом по-иска истины. Кому от этой истины станет лучше? Ей, Нине? Славке? Вряд ли! Славка вчера сообщил, что намерен продолжать свою учебу в Англии. Ему пришлась по душе чопорная и традиционная ментальность англичан. Там он чувствует себя оригиналом! Так и сказал – оригиналом. Непутевый! Конечно, Славке все ее криминальные расследо-вания абсолютно ни к чему. Нет, честнее будет оставить все как есть.
Отравление лекарством! Это не может быть ни случайностью, ни врачебной ошибкой. Сверхдозу вводили сознательно. Подозреваемый номер два – Маня. Маня и Анна сменяли друг друга по очереди. Итак, Маня и Анна фигурируют в двух случаях из трех возможных! Анна, конечно, могла мстить Верхонцеву, если ей стало известно то, что сегодня рассказал Кротов. По закону вендетты – имела на это право. Весь этот театр с Черепниным придумал Нинин дражайший супруг. Возможно, свою шкуру спасал. Зна-чит, понес заслуженное наказание! Если бы Анна подала на него в суд, то бывший муженек от ответа за свои дела выкрутился бы! Но справедливость восторжествовала! Суд пришел к нему в образе медсестры и сиделки.
Маня, - Нина задумалась. Маню нельзя сбрасывать со счетов ни в первом, ни во втором, ни в третьем случае. Она может быть причастна к странному появлению в доме попугая, который явился причиной заболевания Максима, к интоксикации левомицетином и к отравлению ядом цикуты. Легко! Она – домоправительница. Ей от-дать любой приказ – ничего не стоило. Да и с ядами она дружит давно. Выходит, Маня – главный подозреваемый в этом запутанном деле? Очень интересно! Какой у нее мотив? Мотив наверняка есть. Только сейчас он скрыт от всех. Причина подобной расправы с хозяином может быть или жадность, или какая-то застарелая обида. Никто ничего не знает о Манином прошлом. Она появилась рядом с Максимом в девяностые годы, и все это время была его поводырем в непростых вопросах русско-латвийского бизнеса. Между ними за десять прошедших лет вполне могло накопиться непонимание. Может, даже ненависть! Возможно, у Мани были причины устранить своего повелителя. Например, чтобы завладеть большей частью его имущества! Но завещание, написанное Верхонцевым, спасло наследников от разорения. То-то Маня когти рвет на свою историческую родину. Пожалуй, особняк, что Максим завещал, ей будет лишним. Я вытрясу с нее дарственную!- думала Нина. Пусть только попробует возразить – все козыри против нее у меня на руках. Сыну об этом знать совершенно ни к чему. Разговор с Кротовым – тайна, которую до поры, до времени Славке открывать не стоит. Пусть думает, что смерть Максима – нелепая случайность!
Решив использовать сложившуюся ситуацию в своих интересах, Нина настрои-лась на беспощадную борьбу за особняк с коварной и хитрой латышкой.
Павел всю дорогу мучился вопросом, как быть с Еленой? Он нервно курил в там-буре, выходил из купе в коридор, чтобы попутчики не приставали с разговорами, и ду-мал, думал... Да, он рад, что она, слава богу, жива. Но здорова ли? Как убедить ее в том, что она не имеет прав на ребенка? По документам – она погибла, не существует. Наши органы слишком неповоротливы, не так скоро все разрешится. Зачем же Никиту травми-ровать? С другой стороны, он понимал - сын это все, что оставила ей судьба. И, по-человечески, ему было жаль Елену. Так ничего и не придумав, Павел решил, что на месте будет виднее, какие слова сказать, какие привести доводы, чтобы она не претендовала на сына.
Остановившись перед дверью знакомого дома, Павел постучал. Услышав в ответ «войдите», он переступил порог и огляделся. По сравнению с прошлым его приездом – горница сияла хирургической чистотой. Видимо, Елена потратила немало усилий, чтобы выбросить старый, ненужный бабкин хлам, и навести в доме порядок. Никита возился с игрушками на полу, Елена стояла у плиты, готовила еду. На скрип открываемой двери они обернулись и Никита, побросав все свое игрушечное хозяйство, бросился к отцу.
- Папа, папа приехал! – воскликнул он.
Павел подхватил его на руки, прижался щекой к его виску. Волосы сына пахли молоком и дымом. Во дворе горели кучи старых листьев, и запах дыма шел от них во все щели. Павел, вдыхая приятный и родной запах волос сына, почувствовал, как забилось его сердце. Запах воли! Запах костра! Глаза его повлажнели, в горле запершило.
- Я знала, что ты приедешь, - тихо сказала Елена, - раздевайся, гостем будешь.
Взглянув на нее, Павел понял, что предположение о ее нездравом уме – отпадает. Никаких видимых признаков сумасшествия. Спокойная, уверенная в себе женщина, только руки немного дрожжат, да румянец на щеках выдает волнение.
- Подожди, я только бабушку покормлю, и поговорим, - взяв со стола тарелку, она отправилась в соседнюю комнату.
Павел проводил ее взглядом, опустил сына на пол, повесил куртку на вешалку и спросил Никиту:
- Ну, как ты тут живешь?
- Хорошо, - односложно ответил тот.
- Скучаешь по маме Алле?
- Нет, - помотал головой мальчик.
- А по мне соскучился?
- Нет, - снова ответил он, - у меня есть собака.
- Тебе здесь нравится?
- Нравится. Нам тетя Фаина курочек дала и одного петушка. Я их кормлю.
- Ты поедешь со мной? Тебя ребята в детском саду ждут!
- Не-е-е… Не хочу к ребятам. Мы с мамой в больнице будем работать.
Павел понял, что Никите здесь все привычно, он - в родном мире, в своем про-странстве. Он – у себя дома. У каждого есть свое пространство и только в нем человек чувствует себя хорошо. Он вдруг осознал, что люди всю жизнь ищут это свое простран-ство и совсем не факт, что оно там, где ты родился.
- А я очень скучал, когда ты уехал, - сказал Павел, - мама Алла переживает за те-бя.
- Пусть приезжает, будем жить здесь, - философски изрек сын.
- Мама Алла не может сюда приехать.
- Почему?
Елена появилась из соседней комнаты, оглядела мужчин и попросила Никиту схо-дить покормить курочек. Никита без слов оставил свои игрушки, натянул курточку и вышел во двор.
- Садись к столу, кислые щи будешь есть? – спросила Елена, расставляя тарелки.
Павел знал, что кислые щи варились из квашеной капусты. Обычно, после крепкой выпивки, его отец с утра просил кислые щи, чтобы привести развинченный организм в порядок. А Павел любил щи просто за то, что они были терпкие, нажористые, пахли приправами-травами, которые обычно добавляла в них мать. Картофель мать опускала в кастрюлю целым, а потом, убедившись, что он готов, давила его ложкой. Бульон получался густым, непрозрачным – и это нравилось Павлу. Он не знал, как готовила Елена. Но щи, приготовленные матерью, всегда вызывали у него, при одном только взгляде на них, обильное слюноотделение.
- Давай, - согласился он.
Елена разлила дымящееся варево по тарелкам, подвинула к Павлу хлеб и невозму-тимо начала есть. Она старалась всем своим видом показать, что правда на ее стороне, и бояться ей нечего. Она знала одно правило - серьезный разговор надо начинать тогда, когда мужчина сыт. Больше шансов на положительный исход. Но Павел нарушил молча-ние:
- Зачем ты скрыла от меня, что родила сына?
- Думала, это только моя проблема, но, когда мы ошибаемся, Господь поправляет нас.
- Зачем украла его? Неужели по-человечески нельзя было?
- Хотела избежать нелицеприятных объяснений, думала, что так будет лучше для всех. Единственное, в чем себя виню, что не позвонила сразу, или не оставила в почто-вом ящике записку, чтобы вы с ума не сходили, не волновали зря милицию.
- А о нас ты подумала? У Аллы чуть сердце не разорвалось.
Елена не ответила на вопрос.
- Ты поступила, как эгоистка, очень неразумно, - сказал ей Павел.
- Возможно, – отняла от тарелки голову Елена. - Если бы я поступила разумно, то ребенка бы у меня отобрали сразу. А так мы спокойно добрались до дома. Извини меня за эти несколько дней, которые доставили тебе неприятности.
Гнев уже давно отпустил Павла. Вместо него сердце заполнило неприятно - ще-мящее чувство, то ли отрицания, то ли недовольства, то ли жалости. Он поежился, пыта-ясь сбросить это ощущение, давившее плечи. Но оно не исчезало, потому что сидело глубоко внутри.
- Что с тобой было? – вдруг спросил Павел.
- Со мной? – Она посмотрела поверх его плеча, в проем двери, ведущей в дру-гую комнату. На лицо ее набежала тень. - Год находилась в плену у боевиков, – произ-несла она. – Оперировала раненых. Сейчас, чтобы получить причитающиеся мне за командировку деньги, доказываю, что не по своей воле это делала. Спасибо моему дру-гу, журналисту, который поместил обо мне большой очерк в центральной прессе. Я ле-чила его в плену от фурункулеза. Боевики хотели за него выкуп. Они довольно честно с ним поступили. Получили выкуп и отпустили. Он вернулся в Москву и написал статью о своих и моих злоключениях. Эта статья, думаю, поможет. Совершенно случайно сохра-нила подаренный им рисунок бабочки, где закодированы были номера его московских телефонов. Позвонила, он сказал, в какой газете искать материал и, если мне нужна будет его помощь, то он приедет… Можешь не волноваться за меня, в плену я избавилась от своих пристрастий, мне помогла горянка Зара. Она обладала какими-то сверхъестественными способностями, видела поле человека, лечила гипнозом. Вот и меня вылечила в благодарность за то, что я пулю из груди ее брата вытащила, - Елена произнесла это все быстро, почти на одном дыхании, ни разу не взглянув при этом на Павла.
- Ты вернешь мне сына? – подавляя расслабляющее душу острое чувство жалости, спросил Павел. Он ругал и ненавидел себя за это, но вопрос прозвучал независимо от его воли. Он опустил глаза, чтобы не выдать своего смятения. В конце концов, зачем он приехал? Чтобы расставить все точки над «i».
- Зачем? Ты и так богат, - сказала Елена.
- Что ты имеешь в виду?
- У тебя есть любимая женщина, любимая работа и любимое хобби. Я все про тебя знаю. Ребенок – обуза для творчества. Зачем тебе ребенок? Для полного комплекта? Он отнимает много времени, которое ты бы мог посвятить литературному труду. Разве секрет, что мужчины своими детьми считают дела, которые совершают? А для меня Ни-кита – соломинка, которая не даст мне утонуть. В моем сердце столько всякой дряни, боли, обид, что только чистая детская душа может вернуть мне веру в божью справедли-вость. Не лишай меня последней надежды! Я должна оправдаться перед сыном!
- Я понимаю тебя, - сказал Павел, но, ведь, Никита и мой сын! Я привык к нему, он называл Аллу мамой. Она тоже к нему привязалась. Как мы будем делить ребенка?
- Если угодно, можешь меня ненавидеть, презирать, испытывать ко мне отвраще-ние, имеешь на это право! Но, черт возьми, не отбирай сына! Это все, что у меня есть! Тебе не кажется, что я, все-таки, - жива! И я – его мать! У меня такие же права на Ники-ту, как и у тебя, - она вдруг заплакала, оттого, что ей стало жаль себя, Никиту, Павла за то горькое, тяжелое прошлое, которое сделало их чужими, которое разделило их. Она плакала и понимала, что слезы, без стыда катившиеся из ее глаз, это потребность проснувшейся души. Душа прощалась с темным, грязным, липким планом, уходившим навсегда. Она плакала, потому, что ей было больно. Она плакала и понимала, что это святые слезы. Павел не утешал ее, он просто сидел и смотрел, как сотрясаются от рыда-ний ее худенькие плечи, за время плена утратившие свою былую округлость. Да и что можно сказать в утешение, если было понятно, что слезы это и есть то утешение, которое послал ей Господь, чтобы она могла скорее придти в согласие сама с собой. «Пусть пла-чет» – подумал Павел, - в ее положении нет ничего лучше слез».
С тем, что сын останется с Еленой, он смирился только тогда, когда Елена пообе-щала не отказываться от его финансовой помощи и не мешать их встречам во время от-пуска. Привыкая к будущей разлуке с сыном, Павел прожил в поселке еще неделю. Наблюдал, как Елена ведет хозяйство, как управляется с больной бабкой, как ладит с Никитой, он убеждался, что все будет в порядке, все путем. Он осторожно расспрашивал ее о Чечне, о страшных днях, проведенных в плену. Запомнил каждое слово. Наготовил им дров для баньки на целую зиму, и уехал в Новгород к родителям, за сутки до появле-ния в доме Вадима Казанцева.
Казанцев нашел хороший повод для приезда - вызвался помочь Елене разобраться с официальными органами. В воскресный день, когда эти пресловутые органы наслаждались отдыхом, Елена показала ему поселок. Вадим оглядел окрестности, приятно удивился соседству кирпичных особняков, появившихся в деревне, и неожи-данно сказал Елене:
- Хорошо тут, тихо. Пожалуй, я поживу у тебя дней десять, а? Ты не возражаешь? Мне московская суета вот здесь сидит. Да и домой последнее время что-то не тянет. Пока я пером, приравненным к штыку, воевал с боевиками, жена моя другого себе нашла. Она объяснила это тем, что нужны были деньги на мой выкуп. Вот и за-рабатывала, как могла, эти деньги! Верно говорят, когда в тылу предатели – это гораздо труднее перенести, чем жестокость врагов. Можно ли простить ее? – Казанцев вопросительно посмотрел на Елену.
- Оставайся, - сказала ему Елена.
Казанцев помог ей справиться с бумажной волокитой, выступил свидетелем там, где надо и пообещал в свой следующий приезд устроить нерадивым чиновникам разнос, если Елене не выплатят деньги за командировку. По вечерам, управившись с хозяй-ственными делами и уложив старого да малого спать, они долго сидели, разговаривая о том, что было им близко, вспоминая пережитое, и за несколько проведенных в спокой-ной обстановке дней поняли, что им хорошо вместе. Как-то неожиданно для себя самой, Елена истопила Казанцеву баньку, понимая, что банька в их случае – символ, за которым стоит другая жизнь. И, когда он мылся, вошла к нему, смеясь, что хочет увидеть, как выглядят затянувшиеся ранки на интимных местах. И они любили друг друга, и ничего страшного с Еленой не произошло.
Иван Субботин был знаком с «хитом» американской психологии – ассертивно-стью. Для людей, которым жизнь представлялась обветшалым платьем, злой мачехой, адом – это было руководство к действию. Заключалось оно в том, чтобы дать человеку рычаги от возможных манипуляций его интересами. Сплошь и рядом манипуляторы до-биваются от нас противоположного тому, что мы хотим. Прикидываются то ангелочка-ми, то демонами, а мы вынуждены кивать головой в знак согласия. Принимать все как должное, а потом испытывать угрызения совести.
Раздумывая, какие мотивы стоят за признанием Нины, что он приходится отцом ее сыну, Иван удивлялся, зачем она скрывала это семнадцать лет? За эти годы они стали чужими. Как женщина – Нина ему не нужна. Вряд ли и он ей нужен. Деньги? Но у нее самой сейчас денег куры не клюют. Тогда здесь только одно – заставить его потерять по-кой. Скорее всего, это эмоциональный шантаж женщины, у которой не задалась личная жизнь. Своеобразная месть! Ударив по самому больному, она хочет дергать его за ни-точки, как Петрушку. Манипулировать его сознанием в своих интересах! Однако, то, что Слава его сын - может оказаться правдой! Что тогда? Сейчас все зависит от результатов генетической экспертизы!
Ноябрь, наконец, принес первый снег, который держался на жухлой траве вот уже несколько дней и не таял. Иван мерил шагами дорожку, протоптанную в парке ногами прохожих, и пытался найти выход из создавшейся ситуации.
Как сказать об этом Анне? Или пока вообще ничего не говорить? Допустим, что у него есть сын. И Субботин знал, как Анна отнесется к его неожиданному появлению. Она, как человек весьма щепетильный в вопросах нравственности, заставит Ивана сде-лать все возможное, чтобы мальчик не страдал, чтобы всем было хорошо. Может, кому-то и будет хорошо, кроме нее. Она, как всегда, забудет о себе ради других. Значит, сын – разведет их. Анна подумает, что в этом случае она лишняя. Иван на сто процентов был уверен в том, что Анна принесет себя в жертву. А он не хочет больше жить без Анны! Беда их сплотила, сделала одним целым! Можно ли резать по-живому? На сороковом году жизни Субботин понял, что любовь «не вздохи на скамейке и не прогулки при луне», любовь – это огромное терпение и снисходительность. Увеличительное стекло – главный губитель любви, как и ореол исключительности своей избранницы. Надо быть готовым к несварению желудка второй половины, спокойно относиться к ее болячкам и привычкам, к несвежему запаху изо рта по утрам и к тому, что она, половина, не хочет быть дома «застегнутой на все пуговицы». Если ты не любишь, тебя раздражает все, если любишь – то все принимаешь. Анна всегда принимала его таким, какой он есть. А Ивану хотелось иметь рядом самую блестящую женщину, чтобы все взоры - только на нее, чтобы все желания – только ей. Чтобы ему все завидовали! Несколько лет жизни с подобной красавицей, в прошлом - женщиной по вызову, не принесли ему ничего, кроме бесконечного сожаления и холода в груди. Чужая энергетика блокировала его мужскую силу. У них не было детей. Если бы Лиза родила, он бы на ней женился, или усыновил ребенка. Иван всегда был с женщинами честен. Вот только они – не все и не всегда поступали так же. Но Бог не дал! Несколько месяцев назад он сделал то, что давно хотел, расстался с Лизой, дав ей отступного.
Когда погибла Леночка, несчастье сблизило их с Анной, бросило вновь в объятия друг друга. И тут Иван понял – Анна и есть его женщина! Глупые амбиции, желание покорить мир зашорили ему глаза в молодости, этим он наказал сам себя. Но теперь с Анной их не разведет никто! Даже сын! Как бы ни старалась Нина, ей это не удастся! А Славка? Что ж, Субботин не отказывается от сына, если тот захочет, может учиться в Америке. Иван поможет ему.
Алла задумчиво шла по направлению к учительской.
- Ты собираешься выставляться по поводу дня рождения? – остановила ее одна из «старых» англичанок, работающая в школе со дня ее основания.
- Собираюсь, но внезапно. Кто успеет, тому налью, - грустно пошутила Алла.
- Запиши меня первой.
- Хорошо. Банкет на следующей неделе.
- Смотри, не забудь, кафедра собирает тебе деньги на подарочек.
- Как можно забыть, святое дело! И выпьем, и закусим, и новый брючный ко-стюм директрисы обсудим.
- То-то же!
Алла прошла в учительскую, поставила в ячейку журнал. Надо сегодня уйти по-раньше из школы, чтобы заняться домашним хозяйством. Возвращается Павел. В голове бесконечно вертелась мысль о том, что сейчас им придется жить как-то иначе. Хорошо или плохо – она не знала. Ясно, что по-другому. Никита в их «молодой» семье был от-влекающим фактором. Родительский долг нивелировал многие шероховатости совмест-ной жизни. Они с Павлом определили общую цель – воспитать ребенка, сделать так, чтобы он не чувствовал своего сиротства, не ощущал себя обделенным. Теперь их лю-бовь будет смотреть только друг на друга. Фокус смещается!
С Любой отношения совсем испортились. Синицын расстался с ней, и она ду-мает, что причина в его новом увлечении. А новое увлечение – она, Алла. Многолетняя женская дружба расстаяла как дым при первом же подозрении. Люба обвиняет ее в коварстве. Но коварства никакого не было! Хотя, черт его знает! Говорят, коварство – это злое намерение, прикрытое доброжелательностью. Доброжелательность была, но не было злого намерения. Алла не покушалась на Синицына, он ей совершенно не нужен. Сердце ее занято Павлом и только им. Но Люба ничего слышать не хочет! Какие жуткие обвинения выслушала Алла в свой адрес не далее, чем вчера! Телефон от гневных Любиных слов раскалился. Спорить с ней было невозможно, она ничего не слушала. Подозрения рисовали в ее воспаленном мозгу жуткие картины, и Люба выдавала их за действительность. Жаль! Дружбы жаль! Хотя, психологи считают, что дружбы между женщинами быть не может. Неужели они правы?
Не хотелось думать, что их дружба держалась только на том, что Любе от нее что-то было нужно. Неужели правда, что ей льстили их доверчивые, близкие отношения, ведь, Алла обычно не жаловала тех, кто набивался к ней в подруги? Соседка Катерина, живущая в Питере, часто произносила фразу: «я самая лучшая подруга самой себе». Те-перь Алла стала самой лучшей подругой самой себе. Ей было больно, обидно, что она потянулась душой к Любе, а та оказалась в числе противников. Между ними пробежала не кошка, а заурядный мужик! Самое смешное, что во всем остальном Люба осталась таким же умным человеком, хорошей матерью, отличным работником, замечательной женщиной и любимой Сашкиной женой!
В этом новом для нее положении – без Никиты, без подруги, Алле нужно жить. Главное сейчас - быть необходимой Павлу. Она помнила, что он должен следовать свое-му предназначению, идти своим путем. Павел звонил из Новгорода и поделился с ней планами на будущее. Он хочет написать книгу о судьбе Елены. Алла спросила, почему он? Павел ответил, что уместнее бы прозвучал вопрос: - «Почему о ней?» Они засмея-лись. Алле было известно, что московский журналист Казанцев был участником тех же событий. Ему и карты в руки! Павел ответил, что у Казанцева личные причины не хотеть этого. Еще Павел пошутил, что хороший журналист редко становится писателем. Сказывается привычка работать с фактами, не привнося в структуру своих фантазий. А писатели – выдумщики. Они смело заключают факты в паутину удивительных, нереальных событий, чтобы выстроить фабулу. Наверно, Павел прав. Ее задача, когда он примется за труд – создать ему все условия. Примерить на себя звание «жены художника». Конечно, слово «художник» здесь надо понимать широко, так же, как слово «жена».
Анна Субботина несколько дней с трудом вставала по утрам. Неожиданный ток-сикоз совершенно выбил ее из привычного образа жизни. Тест подтвердил беремен-ность.
Субботин радовался как мальчишка. Он заставил Анну уволиться из больницы и заниматься только своим здоровьем, чтобы не создавать угрозы выкидыша. Параллельно этому радостному для них событию, Иван стал оформлять в посольстве документы на выезд Анны в Америку.
Несколько дней спустя на мобильный Ивана позвонила Нина. Результат геномной экспертизы был готов. Им нужно было подъехать в Центр судебно-медицинских услуг, чтобы ознакомиться с заключением.
Субботин проводил Анну утром в профилакторий. Там она весь день под наблю-дением врачей получала оздоровительные процедуры и возвращалась домой только вечером. Свободного времени у Ивана было достаточно, и он договорился с Ниной о встрече.
- Ты видишь, я совершенно спокойна, потому что знаю – никто, кроме тебя, отцом Славы быть не может, - сказала Нина.
Они стояли на крыльце перед дверью, за которой Ивану должны были вынести приговор. Субботин не торопился открыть эту дверь. Он закурил с таким же чувством, как выкуривает перед смертью последнюю папиросу приговоренный к казни человек, и задумчиво посмотрел на небо. В небе плыли тяжелые, низкие осенние облака. Субботин разглядывал их, словно ища какого-то ответа. В голове была пустота, как во время меди-тации. Да и на всей природе лежала печать предзимнего умирания. Обсуждать ничего не хотелось, и молчание затягивалось. Вдруг в пустоте головы Ивана возникла ясная, со-вершенно определенная мысль: «я не готов любить этого мальчика, он мне чужой!»
Нина посмотрела на него, словно почувствовала, или услышала его немой про-тест. Глаза Субботина были холодны. Он был рядом, но как будто отсутствовал. Ивану хотелось думать, что мысль, пришедшая в голову – истина. Браки совершаются на небесах. Это не метафора, это великая истина. Кто выбирает, где и когда родиться ре-бенку? Мы сами? Отнюдь. Такие важные моменты высшие силы людям не доверяют. Он читал журнал, где в очень доступной форме рассказывалось, что из некоей космической ячейки посылаются на Землю искры Духа – монады, не в одиночку, а командами. Все члены одной команды имеют общую задачу. В тонком мире уже согласованы их будущие воплощения. Одни из них станут супругами, другие – родственниками. Супруги должны пройти не только «учебу» на Земле, но и дать жизнь монаде, ожидающей «на небесах» своего очередного воплощения. Словно ответ на его вопрос вспомнилась цитата из «Иллюзий» Ричарда Баха, которым Иван когда-то зачитывался: «Члены одной космической семьи редко вырастают под одной крышей» …
… « но они всегда узнают друг друга, если встретятся», - мог бы продолжить эту фразу Субботин. Встретишь человека впервые, а он тебе, как родной. Кажется, сто лет его знаешь! И это не случайность! Вы – из одной космической команды.
Если Славка – его сын, в этом тоже нет никакой случайности! Видно, так было предопределено! И вот что очень важно, чем более высокие чувства испытывают друг к другу мужчина и женщина, тем более тонкая энергия высвобождается в момент их бли-зости. А значит, проникает эта энергия в более высокие слои и вихрем любви затягивается более высокая душа. Если половой контакт вызван не любовью, а физио-логической потребностью, то энергетический вихрь будет слабым, и для воплощения затянется душа неразвитая, низкая. Люди в ответе за все свои случайные контакты! Если свыше предопределено, где и когда родиться ребенку, то каким будет ребенок – с низкой, или высокой душой, ответственность несут сами родители. Семнадцать лет назад не великая любовь двигала Ниной, не высокие чувства, а что-то другое. Да и в его душе ничего, кроме обиды на весь мир не было! Иван бросил окурок в урну, вздохнул: «вот и Леночка тоже родилась случайно».
- Ну, что, пошли? – сказал он Нине.
На робкий стук в дверь, они услышали: «войдите». За столом сидел молодой чело-век в белом халате, на вид ему было около тридцати. Взглянув на часы, он похвалил, что они пришли точно в назначенное время. Нина присела на диванчик, а Иван расположился на стоящем у стены крепко сбитом стуле.
- Приступим к делу? – задал вопрос молодой человек.
- Мы готовы, - нетерпеливо произнесла Нина. Субботин скромно промолчал.
- Для начала я должен объяснить вам, что по закону наследования признаков - ребенок наследует один признак от отца, другой от матери, это понятно?
- Понятно, - одновременно кивнули Иван и Нина.
- Что у нас? – он заглянул в бумаги, - итак, экспертиза по группам крови показа-ла, что мать имеет вторую, ребенок третью, а предполагаемый отец – четвертую группу крови.
- У всех разная? – воскликнула Нина, - и что это значит?
- Это значит, что предполагаемого мужчину отцом назвать можно лишь с вероят-ностью до 50 процентов. С таким же успехом отцом ребенка могут быть другие соиска-тели.
Иван посмотрел на Нину, она удивленно теребила носовой платок, который, по всей видимости, приготовила, чтобы вытирать слезы умиления и радости.
- Более точной в таком случае является геномная экспертиза, - продолжил моло-дой врач. – Молекула ДНК содержит около 80 тысяч генов, поэтому имеет слишком ма-лую вероятность быть идентичной даже у двух людей на планете. Но, если кто-то очень захочет, то при упорстве и должном финансировании генетические отличия можно обнаружить даже у однояйцовых близнецов. В данном случае мы говорим о 100 процентной точности при исключении отцовства, и чуть меньшей – при подтверждении, - он взглянул на внимательно слушающих его мужчину и женщину. - По результатам нашей экспертизы установлено, что у ребенка имеются два аллеля, не свойственные ни предполагаемому отцу, ни предполагаемой матери. Расшифровать?
Ивану стало как-то веселее. Он заерзал на могучем стуле и сказал:
- Хотелось бы узнать, что такое «аллели»?
- Пожалуйста. Каждая хромосома – это нитка ДНК. Она состоит из особых участ-ков – локусов, а локус – из аллелей. В каждом локусе – два аллеля, один – от матери, другой от отца. При наличии у ребенка двух особых аллелей, не свойственных ни отцу, ни матери, можно утверждать, что данный мужчина не приходится ребенку отцом.
- И это значит? – спросил Иван.
- И это значит следующее. Результаты биохимической экспертизы, проведенные в нашей лаборатории, показали, что мужчину, сдавшего анализы на исследование, отцом данного ребенка считать нельзя!
Нина судорожно сглотнула неизвестно откуда взявшийся комок в горле, и нерв-ным движением засунула носовой платок в сумочку.
- Ну, что ж, все понятно. Спасибо. Мы можем идти? – Субботин легко поднялся, не скрывая своей радости, и пропустил в дверях, поникшую Нину. Перед тем, как поки-нуть кабинет, он оглянулся, и почему-то покраснел, когда доктор понимающе подмиг-нул ему.
Они вышли на улицу. Иван поднял воротник куртки, облегченно вдохнул про-хладный влажный воздух осени и подумал – все в мире справедливо, там, за оградой, они разойдутся с Ниной в разные стороны. Возможно навсегда.
- Зачем же я жизнь всем испортила? - растерянно задала вопрос самой себе Ни-на.
Она смотрела под ноги, словно боясь оступиться. Казалось, что окружаюшие предметы растворились, и она идет в пустыне, неприкаянная, одна, и некому ответить на ее удивленный вопрос.
- Зачем же я столько лет гнобила себя за несуществующий грех? – снова вос-кликнула она, и на этот крик души ей тоже не было ответа.
- Господи! Выходит, Максим и был Славкиным отцом? Что же я вбила-то себе в голову.Всю жизнь Славку против него настраивала. Ненавидела его, словно самого большого врага! Ничего не вернуть, ничего не изменить! Ничего нельзя исправить! Де-сять лет потерянных возможностей, как десять лет без права переписки! В том смысле, что жизнь не перепишешь набело, - Нина остановилась, сообразив, что рядом идет Иван, который абсолютно не виноват в ее несчастьях. Она вовлекла его в эту унизительную процедуру, она сбила с толку не только себя, Славку, но и его, Субботина, и должна не-медленно попросить у него прощения. Как стыдно! Как неловко ей перед Иваном за глу-пости, которые она совершила, за подозрения, что пышным цветом расцвели у нее в голове.
- Честное слово, я была уверена, что Славка твой сын! Прости меня! Ведь у нас с Максимом долгое время ничего не получалось. Он очень хотел ребенка. А после нашей с тобой встречи я узнала, что беременна. Вот и решила…Хорошо, что все выяснилось. Прости меня, если можешь, ладно? – она умоляюще посмотрела на Ивана, прижав к красному лицу руки, потом отвернулась от него, и зашагала прочь. До Субботина донесся характерный звук женских рыданий. Что ж, закон справедлив. Чем поиграешь, тем и зашибешься!
Иван глубоко вдохнул прозрачный ноябрьский воздух и подумал, что предчув-ствия не обманули его, мальчик был чужим!
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
По прошествии нескольких лет, в жизни наших героев произошли перемены. У одних – радостные, у других – печальные. Люба снова стала примерной женой и родила Сашке девочку. Дергачев носился с дочерью как с писаной торбой. Сам кормил, сам гу-лял, сам менял подгузники.
Алла стала бабушкой, но, несмотря на серьезное ее звание, Павел сделал ей офи-циальное предложение, и Алла не отказала ему. Перед этим событием у них случился обстоятельный разговор. Работа над романом шла мучительно. Объем фактичекого материала и привязка к нему главных героев – отнимали все свободное время дня и даже ночи. Павел уставал. Надо было принимать какое-то решение – или бросать писать, или бросать работать. Чувство долга перед любимой женщиной не давало Павлу возможности радикально поменять свою жизнь, отказаться от работы в Компании. Сидеть на шее Аллы он не хотел. Изнурял себя непосильными нагрузками. Алла понимала, в чем он нуждается. В один из дней она сама попросила его сделать, наконец, решительный шаг – уволиться! Пообещав, что все бытовые проблемы возьмет на себя. Он не был готов к такому повороту и поэтому спросил Аллу:
- Зачем ты это делаешь? Зачем возишься со мной как с маленьким? Зачем все это тебе нужно?
- Это нужно тебе! Я должна выполнить то, что предначертано судьбой. Моя мис-сия не в том, чтобы выучиться языкам, родить и вырастить ребенка, моя миссия в том, чтобы открыть дверь, которая рядом! Я лишь следую тому, что должна делать. Я – твой маяк в темноте, который обязан светить изо всех сил, чтобы ты нашел дорогу! Не забывай – САМАЯ ДЛИННАЯ ДОРОГА – К СЕБЕ! Найдешь дорогу, станешь счастли-вым! Моя задача – помочь тебе в этом. Возможно, потом я буду уже тебе не нужна. Не казни себя, что не можешь мне дать ни роскоши, ни богатства. Счастье совсем не в них! Ты – не палач, я – не жертва, мы сами сделали свой выбор. Какие могут быть сомнения, что так должно быть? У тебя появилось желание написать роман? Обязательно найдутся силы и возможности, чтобы осуществить его.
Павел покачал головой, раздумывая над ее словами.
- Ты золотая женщина, - сказал он ей. Если я тебе так дорог – выходи за меня за-муж. По крайней мере, после моей смерти – доходы от изданий моих произведений бу-дешь получать ты, как моя законная жена.
- Ну, если только из этих соображений, то конечно, - рассмеялась она.
А Павел, как в воду смотрел. Через несколько лет его роман под названием «Допустимый предел» был выдвинут на премию «Русский Букер» и, хотя не стал победителем, все же, попал в так называемый «шорт-лист». А это само по себе является свидетельством высоких достоинств произведения. Прототипом героини романа яви-лась Елена.
В далеком чеченском селе первой зимой после отъезда Елены, Рустам, несмотря на усиленные просьбы Зары отложить паломничество к святым местам, отправился в Мекку. Зара знала, что там ждет его смерть, но отговорить брата не сумела. Все, что написано – исполнится! Рустам был затоптан толпой фанатиков во время поклонения священному камню. Через год Зара снова стала матерью, и Ахмед возрадовался, что у него родился здоровый и крепкий сын. Потом у Зары еще рождались сыновья, словно восполнялся нарушенный баланс между жужчинами и женщинами. Война унесла много мужских жизней. Природа была мудра.
Субботины улетели в Америку. Анна, наконец, стала жить как богатая и сво-бодная женщина, которой не надо работать ради куска хлеба за нищенскую зарплату. Когда сын подрос, Иван купил ему легкий спортивный самолет, чтобы он учился летать. Ивана всегда удивляла одна вещь – люди, которые впервые поднимались на маленьком самолете в небо, не чувствовали никакого чуда в том, что видят собственный город, дом, поле, лес с высоты птичьего полета; не удивлялись, что невозможное стало возможным! И в этом сущность человека – не верить в чудо!
Никита пошел в школу. Он исправно писал маме Алле и Павлу подробные письма. А однажды они получили большой толстый конверт, где нашли ДНЕВНИК НАБЛЮДЕНИЙ ЗА ВОРОБЬЯМИ ученика первого класса ИВАНОВА НИКИТЫ. Алла открыла дневник и прочитала:
«Сегодня 3 апреля. Среда. На улице теплая погода. Не было ветра. Воробьи весело чери-кали в небе и ели в кормушке хлеб.
Сегодня 4 апреля. Четверг. На улице теплая погода, были лужи. Они сидели на заборе и громко черикали. Мне один воробей понравился.
Сегодня 4 мая. Суббота. На улице тепло +16, но не очень тепло. Воробьи черикали гром-ко-громко. Теперь весна и все пробужденные. И один воробей был разноцветный. Опе-рение серое, жолтое, светло-коричное.
Сегодня 11 июня. Я видел маму, папу и сынка. Это были воробьи. Сынок был пестрый, и еще он был шустрый».
Алла рассмеялась и подумала, что из Никиты получится хороший натуралист. Она еще не знала, что пройдет много-много лет, Никита встретит внучку Аллы – Да-шеньку, и они полюбят друг друга.
октябрь 1999 – май 2004 г.
бабочки и хамелеоны
© Copyright: Людмила Евграфова Ветрова, 2011
Свидетельство о публикации №211012601635
Свидетельство о публикации №211012601635
Рецензии