Свободу водороду!

Петр Тонкостенов наделен был через прозрачный край странными свойствами, слабым ароматом соотносящимися с действительной реальностью, которая всегда больше атака, нежели пряник тульский.

Зато известен Петр был весьма детально, практически голограммный снимок нес вперед себя. Список этой голой граммы вовсе и не кучерявился аки свиток мудреный, а бухгалтерской колонкой выпадал, простой как слеза и обычной как неудача:

1) Квартира трехкомнатная.
2) Жена дура.
3) Племянники пройдохи.
4) Гараж семиместный.

В пронумерованных выше банальностях родной и удобной светится каждая буква и точка. Кроме гаража. Такой гараж – вызов. Насмешка. Подлость.

Откуда у рассеянного - хуже, чем свет в дырявом сарае, близорукого как пузатое облако, Петра - такое недвижимое ни в какую сторону сокровище? Он ведь ученый, блин (хоть не горелый!).

Он же там мышцы изучал биологические (и все соседи по балкону это знают!).
Он же там штудировал интуицию в условиях запредельного риска и ужаса.
Он, наконец - приподнялся над вязкой сахарной ватой, которую по недомыслию кличут суетой – и!..
И принялся конструировать термометр! Как будто нельзя было велосипед еще раз изобрести.

А все логично не хуже асфальтоукладчика SUMITOMO. Петр – он только в сугубом детстве и стыдливой юности Петром существовал. Дальше походу жизни он надулся Петром Афанасьевичем c виньетками и «однако!» из-за оставшегося за спиной кирпичного угла.

И в этот микромомент все - вплоть до тополей пух исторгающих - вспомнили!
Вспомнили все. Что папа у него – главный академик Афанасий Ж. Тонкостенов!

Вот уж папа, хоть и папа плоскоумного Петра, - точно не свистел мимо. Не потому, что типа академик и, стало быть, зело умен. Или, например, потому, что - Афанасий, извините, Ж.

Да просто ловкие бабки умел жать из любого хоть человека, хоть события.

Сначала Афанасий Ж. Тонкостенов превращал отжимаемое-отбивное в научную проблему номер раз. А затем многотонным пушечным чохом вдувал в эту проблему госбюджет с реактивной скоростью. Нет, скорее с космической. Второй. Если уж быть точным, но не опасным.

Отец Петра Афанасьевича был функционером не заурядным, а многоразрядным.

Он достиг, надкусил, расчухал, обыскал и ощупал, приобщился, огрёб, заграбастал, поимел, спер, захватил, раздербанил, отпилил и снова, забрал, нагрузился, скоммуниздил, завладел, отрыл, отбил, наел, нагрел, унес, намыл, привлек, развел, выгрыз, надыбал, стибрил, стырил, заныкал – и все это касательно твердых материальных благ и высот, какие только были доступны в минувшую эпоху олигархов… Минувшую? Минутную? Мутную? Эээ… Отвлеклись…

Лучше - вперед, чем вбок. Урок.

Разинув варежку на двести градусов, Афанасий Ж. Тонкостенов не опоздал бесстыдно дюзнуть от всех великих фондов, ласково, по-телячьи стимулирующих блудливую науку и слепую экономику.

На пыльных пустотах былых центробанков остались от них имена:
1) «РОСМАМО»,
2) «РОСТЕХНОМИНИ»,
3) «ГОСХИМПОСЛЕ»,
4) и легендарная Школота инноваций «ВотНаСтольково».

Засев на полевой кухне по разделке филейных частей бюджета, енотом усердным не уставая фасовать наполосканное, А.Ж.Тонкостенов мелкостружечно перепилил не одну сотню миллионов баксов. Да не хуже бобра саблезубого.

Но кардинальное отличие от братьев Карамазовых академик-комбинатор все же имел. Хоть и одно, да архинаиважнейшее: грузил не бочками, а вполне себе цистернами, контейнерами, пароходами, складами.

И далеко не апельсины.

Отработав утилизацию детских памперсов в количествах, превышающих всех живущих и будущих приматов, освоив выпуск не стареющих фильтров «из ослиной мочи – лимонад» (и обратно), Афанасий Ж. Тонкостенов, наконец, жестко присосался к проблеме бледного истощения нефтяных запасов на отдельно взятой планете.

За сорок лет до.

Пока папаша вакуумным пылесосом истреблял последние нефтяные пары на пиру (во время чумы), Петр, поставленный лицом сам к себе, невзначай выучил несколько языков, непредсказуемо закончил четыре университета и обрел кропотливый голод мысли. Отчего всю жизнь изобретал без продыху…

Чем гуще колыхался денежный поток, пропускаемый папой, наряду с обычными ежеутренними потоками – тем задумчивей и отстраненней затворялся не внушающий доверия или там страха с упреком Петр.

Двоюродные его брат и сестра, напротив – партизанами солитерными - все ближе пробивали жирную почву к Тонкостенову-старшему.

Петр явил собой не сложное доказательство затертой паркетным порогом истины, согласно которой природа отдыхает на детях, натянув на них гамак и раскачиваясь безмятежно с севера наискосок.

С другой (наветренной) стороны, такого талантливого казнокрада, каковым был батюшка Петра – всемогущий ученый олигарх Афанасий Ж. Тонкостенов - природа физически не могла явить дважды в течение одного скромного тысячелетия.

Стало быть, не только женщины беспредельны в своем материнском потенциале. Вон и природа. Туда же. Куда, блин?! To Dublin… Это в Ирландии. Ммм… Опять отвлеклись.

Вернемся стремительно к Петру и Афанасию.

Афанасий Ж. Тонкостенов, мелко прищурившись и прочно узрев в отпрыске багровый укор собственному жизненному стилю и радикальное басурманство, махнул рукой на путевого-не-в-ту-сторону сына и крупным оптом завещал все свои миллиарды детям брата.

Дети брата.

1) Круглый, вплоть до шарообразности в ушах племянник. Щеки-вишни. Глаза с трудом. Неутомимый до умственной подозрительности подросток тридцати лет. Липко обратил капитал в перинатальную клинику на нефтяных таблетках.
2) Тощая племянница, параллельная двумерной плоскости. Размер не принципиален, поскольку не различим. Тупо, но грозно развернула агентство по приему потерянной одежды в Нефтегазовой Консерватории (это на юге).

Страна, стуча верховной ножкой, капризно потребовала жгучих инноваций и несгибаемых гарантий на крутом бережку засыхающего нефтеручейка… И академик А.Ж. Тонкостенов гарантии предоставил. Письменные. Взамен на последние ресурсы в виде веселого золота и прочей денежной мишуры.

Настал час, когда всемирное время привязали к тысяче баррелей в час (а он был все еще не меньше пяти дюжин минут), и планета стала испуганно наблюдать размеренную агонию свою через взбалмошную стрелку мирового нефтехранилища, печально пульсирующую вниз, к бесноватой в своей округлости лысой цифре «ноль».

К этому потному времени стодвухлетний академик пресытился, набрался, обожрался, набубенился, насосался, упаковался, затарился, и – заслуженно угас, оставив бездарному сыну огромный гараж на семь авто и небольшую квартиру.

Еще А.Ж.Тонкостенов оставил голую до воздуха страну, которой было не скучно в параллельно обворованном мире всяких там наглых Ирландий и полосатых в звездной ряби Штатов. А туда же.

Петра вечным двигателем гоняла жена, над Петром бандерлогами хихикали опустошенные дети и туманно острили соседи, сплотившиеся монолитом пьяной ненависти.

А он сидел в гараже. Паял – ну куда ж чудаку без паяльника?
Чертил четырехмерный контур.
Насыпал нешумные химикаты.
Высыпал вонючие химикаты.
Соединял сопящие контакты.
Опускал оскалившиеся тумблера.

В общем, делал все, что должен был делать, но не делал его отец.
Так у отца хотя бы деньги сыпались из любого ящика стола!
У Петра, кроме пепла с сигареты, не сыпалось ни-че-го.

И вот – телевизор надрывается пьяным басом, сообщая об многочисленно зияющих городах и селах, покинутых последними жителями в поисках еды, света и тепла.

Город - гигантский город - медленно скукоживается шагреневой кожей – от шершавых окраин к некогда раскаленному центру, капиллярно мародерствуя последние канистры бензина.

Атакующая жена Тонкостенова Аграфена злобно стучит пустыми кастрюлями. Соседи, устав бороться с едким холодом и острым голодом, постепенно испарились, захватив опустошенных детей…

И только насквозь спокойный Петр, дождавшись слабых лучей непогасшего солнца, привычно отворяет гремучие ворота пыльного гаража-лаборатории и штопором пикирует в бесконечные испытания.

Бомбардирующая жена Петра Аграфена, плюнув на долбанутого супруга и отоварив его сковородкой, покидает хату по напряженной касательной, таща при себе плотную стену ругательств и проклятий.

Пару лет спустя небрежно.

Петр выезжает из гаража на микроавтомобильчике и лихим комаром выруливает на заросшую бурьяном дорогу. Скорость прилична, как доказательство Пифагора.

Водородный двигатель работает стабильно и завидно. Над ним, а точнее – над его терморегуляцией, необходимой для цикличности хода доверчивого поршня при расщеплении воды, сорок лет бился Петр. И не разбился!

Пятилитровой банки воды хватает на две тысячи километров (в каждом из которых пока еще миллион миллиметров)…

На шелестящую песню авто муравьями стекаются одичавшие люди. Ковыляют измученные, похожие на умных макак, сбежавших из цирка…

Приезжают важные боссы – уродливое племя дожирающих финальные нефтелитры…

Петр через год.

Руководитель единственного института в стране. По проблемам водородной энергетики.

Весь мир, боясь спугнуть случайным вздохом, наблюдает из-за плеча за Петром, который, несмотря на свои семьдесят два года, порхает по прозрачным лабораториям и урчащим цехам.

Через восемь лет баланс налажен. Не хуже гранита.

Пьяным басом развязный телевизор объявляет энергетический кризис несостоявшимся.

Засверкали хмельные проспекты.

Затарахтели автомобили, водой окропляя лопухи и бордюры.

Зашипели кровавые бифштексы.

Запузырилось дурное шампанское.

Петр как сливочное мороженое: бодр и весел.

Много ему не надо.
Его гараж-игрушка: приборы непродажные, мебель – чтобы покурить да кофейку обрадоваться.
Комфортно и уютно, как запах хлеба перед выходом из печки.
Петр доволен.
Он напивается мыслью, дружит с фотоном, гнет контур иного пространства.

Вдохнувшим нашатыря Городом настырно рулит Пухлый Племянник и Тощая Племянница – под присмотром вперед пилящей Аграфены Тонкостеновой.
Вовремя присвоили патенты на водородное чудо.

Что академик, что племяши с невесткой – в кассу оказались, по размеру, и в масть. Пасть.

Осталось подсчитать, на сколько лет хватит воды (а в ней все еще по два атома водорода плюс кислородик на каждую молекулу).