Ноябрь. Александра Строгонова

 
Пора навести порядок в собственной душе, подумала она.

Расставить стулья повседневных забот и проблем. Водрузить на стол вазу приятных воспоминаний. Выбросить ненужный хлам разочарований и пустых обид, несбывшихся надежд и напрасных сожалений. Вон сколько красивых разноцветных фантиков в углу оставили обманчивые грезы и глупые мечты. Убрать все, и станет чисто, пусто, просторно.

Жаль? Конечно. Но зачем беречь то, что не имеет уже никакой практической ценности и лишь занимает место, понапрасну отнимая душевное пространство?

И нужно выбросить, наконец, прочь это неуклюжее старомодное сооружение под названием «Любовь». О, как будет не хватать этой привычной громоздкой боли, от которой было не повернуться в помещении по имени «Душа»! Но ведь она мешала тебе, заслоняя окна, застилая белый свет… Ты просыпалась утром и засыпала вечером, постоянно ощущая цепкую лапу этой безнадежной тоски, днем умело скрывая ее под маской веселого благополучия.

Рыдать в подушку? Если бы так! То молчаливое, неподвижное, огромное, совершенно неподвластное логике и доводам рассудка, пожирающее свет и воздух, что вот уже три года как поселилось в душе, гораздо страшнее. Но оно уже стало частью тебя. Как расстаться с этим старым хламом, похожим на деревенское кладбище? Ведь здесь похоронены лучшие чувства: радуги радостных слез, маленькие пиршества вечерних воспоминаний…

Она вдруг очень ясно представила его. Внимательный, все понимающий взгляд, улыбка, голос, его – только его! – запах, стремительная походка, умные, чуткие руки. Она не знала, красив ли он. Просто он был именно таким, каким нужно. Ей в нем нравилось все, даже то, что раздражало в других. И он должен был принадлежать ей, только ей. Что за ужасная ошибка произошла там, в межгалактическом пространстве? Почему звезды встали так, что судьба отдала его другой женщине? Ведь это так глупо, несправедливо, даже абсурдно.

С некоторых пор телефон стал ее лучшим другом и злейшим врагом. Она всегда старалась находиться где-нибудь поблизости, да что там – жила возле этого аппарата, созданного, как ей иногда думалось, для самых утонченных душевных пыток.

Его голос в трубке, рождаясь из небытия, казалось, жил сам по себе, отдельно от него. Она разговаривала с ним, всегда закрыв глаза, отдавшись этому мальчишескому, чуть с хрипотцой голосу вся, целиком.

Просто удивительно, как голос может не соответствовать иногда возрасту и внешности! Его голос был чудесным. Он шутил, острил, говорил о своих делах – ее дела как-то мало его интересовали, - а она погружалась в его голос все глубже и глубже. Иногда отвечала что-то, стараясь не очень выплеснуть накопившуюся нежность. Как там, у Ахматовой: «Десять лет замираний и криков я вложила в тихое слово… И сказала его – напрасно…»

Однажды он очень долго не звонил, и ей приснился его голос. Просто голос. Это была материализация ее тоски по нему.

Сколько важнейших событий ее жизни прошло мимо за эти три года! Она жила, как во сне или в бреду. Понимая, что вот здесь нужно радоваться, а здесь – горевать, она делала это, но как-то автоматически. Неважным и ненужным было все, кроме него. Словно зомби, программа которого включается только в тот момент, когда он слышит ключевую фразу, так и она включалась в эту жизнь только тогда, когда видела или слышала его. И сразу жизнь начинала сиять, играть, переливаться всеми цветами радуги. Он был началом и концом всего. А без него опять все тускнело.

А он… Что он? Он уже знал, каким светом могут гореть ее глаза. Как вспыхивает она, словно спичка, от первого же прикосновения. Как медленно тает в его руках, как умирает и рождается вновь. Каким послушным и податливым становится ее небольшое крепкое тело, как стремительно погружается оно в горячую волну страсти, как трудно ему вернуться обратно.

Он знал, что она может подолгу смотреть на него, спящего, перебирая волосы, разглаживая брови, водя тонким пальцем по его четко очерченным губам. Он знал, какие нежные у нее руки, как наивно и благоговейно касается она его тела, как чисто и по-детски делает все, что только может сделать женщина, любящая мужчину и желающая доставить ему наслаждение.

Он понимал, что не видеть его для нее значит – не жить. Но как-то это… начинало уже мешать. Она ничего не требовала, ни о чем не просила, но каждый раз, уходя от нее, он чувствовал, что совершает святотатство. Или обижает невинного ребенка.

Все-таки с другими женщинами было гораздо проще.

А она после этих редких встреч летала по дому, весело напевая, умудряясь делать пятнадцать дел сразу. В рабочее же время их маленькое техбюро сотрясали взрывы бешеного хохота, на которые радостно прибегал из соседней комнаты начальник – добродушный лысый маленький человечек, не чаявший в ней души.

Но проходило время, и на нее вновь опускалась черная пелена тоски. При случайных встречах он улыбался и виновато глядел сквозь нее. Она же, привычно чувствуя, каким ярким и звенящим вдруг становится окружающий мир, с нежностью смотрела на него, наслаждаясь его присутствием рядом, понимая, что он сейчас опять уйдет, не предложив встретиться.

Все ее существо билось и рвалось ему навстречу, огромным усилием воли она удерживалась от того, чтобы не взять его за руку, не дотронуться до волос, не уткнуться в эту шею с таким родным и таким чужим запахом. Но она ни разу не позволила себе этого первая.


Столько красивых песен и стихов посвящено этому чувству, подумала она. Но почему никто не рассказал о том, как медленно и коварно вползает оно в душу, обещая поначалу лишь счастье, как затем разрастается, затмевая все другие мысли и чувства, и постепенно превращается в болезнь, рождая ужасные метастазы - всепоглощающую ревность? О том, какие пепелища оставляет оно в душе, как безжалостно губит все живое, вырывает с корнем все, что живет и цветет? Как потом с кровью удаляешь из сердца эту опухоль. Почему никто не поведал миру, как целую вечность зияет рана, как мучительно долго проходит болезнь? Как становится пусто, холодно и гулко, и как душа готова отдать все, чтобы вернуть это наваждение, эту блаженную боль и горькую радость…

Теперь ты будешь свободна – но зачем тебе эта свобода? – вздохнула она. Кольцо одиночества, разомкнувшееся ненадолго, вновь сомкнулось и стало еще неумолимее, еще беспощаднее.

И вдруг она очень ясно поняла, что всё это в её жизни было в последний раз. В первый – и в последний. Что время душевных смятений, светлых слез, отчаянных надежд, всего, что мы называем коротким безжалостным словом «любовь», безвозвратно ушло. Эта дверца захлопнулась и не откроется уже никогда.

…Она протянула руку и взяла с полки будильник. Шесть часов. Пора вставать, готовить завтрак мужу и детям. У дочери сегодня нет первой пары – пусть поспит. А сыновьям-старшеклассникам с утра в школу.


Она встала и подошла к окну. День обещал быть ясным, но морозным. Ничего удивительного – уже ноябрь.