Она была бледна и очень красива. О Юлии Друниной

Музу Юлии Друниной можно назвать сестрой милосердия
Эта поэтесса воплотила в себе образ былинной русской женщины. Ей, 17-летней девушке, шла лихо сдвинутая набекрень пилоточка. На фронте бойцы ласково звали ее Друней. При этом они, конечно, не задумывались, что тем самым воскрешают глубинный смысл ее древнерусской фамилии: "Друня" -уменьшительная форма от древнеславянского слова "дружина". Дав такой эпиграф-пояснение к одному из своих стихотворений, Юлия через несколько лет напишет:

Пролетали, как миг, столетья,

Царства таяли словно лед...

Звали девочку Друней дети -

Шел тогда сорок первый год.

В этом прозвище, данном в школе,

Вдруг воскресла святая Русь,

Посвист молодца в чистом поле,

Хмурь лесов, деревенек грусть.

В этом имени - звон кольчуги,

В этом имени - храп коня,

В этом имени слышно:

- Други!

Я вас вынесу из огня!

Пахло гарью в ночах июня,

Кровь и слезы несла река,

И смешливо и нежно "Друня"

Звали парни сестру полка.

Ее биография откровенно открыта, как линии на ладони. Родилась в 1924 г. 10 мая в Москве в семье учителей. Детство пролетело в центре столицы. Писать стихи начала с 11 лет. Мать, уроженка Варшавы, кроме русского владела польским и немецким языками. Немецкий преподавала в школе. Потом ее перевели работать в библиотеку. Но образцом справедливости и порядочности для Юлии был отец - директор школы и преподаватель истории. Он был настолько эрудированным и увлеченным человеком, что даже выпустил несколько брошюр, в том числе и об украинском поэте Тарасе Шевченко.
Когда началась Отечественная война, Юлия записывается в добровольную санитарную дружину при районном Обществе Красного Креста и работает санитаркой в глазном госпитале. Участвует в строительстве оборонительных сооружений под Можайском, попадает под бомбежку. В 1942 г. она, вопреки воле родителей, уходит добровольно на фронт, где становится санитаркой пехотного полка. Это было самое трудное время и самый трудный для службы род войск. В окопе на обрывке бумаги девушка в шинели запишет карандашом в том суровом 42-м такие строки:

Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в "мать" и "перемать",
Потому что имя ближе, чем "Россия",
Не могла сыскать.

В одном из ожесточенных боев юная санитарка Юлия была тяжело ранена - осколок прошел в двух миллиметрах от сонной артерии. Из госпиталей не все выздоравливающие рвались на фронт - некоторые солдаты, если "подфартит" получить направление в тыл, не пренебрегали укрыться в тихой гавани. Не такой была Юлия Друнина. После выздоровления ее направили на курсы школы младших авиаспециалистов, а затем в штурмовой полк на Дальнем Востоке. Но она всеми силами рвалась на фронт.
Следует отметить, что вся семья Друниных к этому времени была эвакуирована в поселок Заводоуковка Тюменской области. Там ее старый больной отец преподавал в спецшколе, там он умер. Получив сообщение о его смерти, Юлия поехала на похороны по увольнению, но оттуда в тыловой полк не возвратилась, она была уверена - ее место на фронте. Обойти приказ командования непросто, и Юлия решилась на отчаянный шаг: в Москве, в Главном управлении ВВС, рассказав о себе святую неправду, она получила справку о том, что отстала от поезда и едет на Запад - в действующую армию. В Гомеле Друнина получает направление в 218-ю стрелковую дивизию. В том переломном 43-м году она написала ставшее впоследствии знаменитым четверостишье:

Я только раз видала рукопашный.

Раз - наяву. И тысячу - во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Снова была ранена. После выздоровления пыталась поступить в Литературный институт, но ее постигла неудача. Возвращается в самоходный артполк. В звании "старшина медицинской службы" воюет в Белорусском Полесье, затем в Прибалтике. Контузия, и 21 ноября 1944 года получает документ-приговор: "...негоден к несению военной службы".
Примерно с такой биографией, в которой прочерки сделаны раскаленными осколками снарядов, а дополнения внесены стихотворными строками, доставшимися ей в буквальном смысле с кровью, 20-летняя Юлия Друнина поступает в Литературный институт. Здесь она встретилась со своим будущим мужем - поэтом-фронтовиком Николаем Старшиновым. Вот как он рассказывал о ней.
"Мы встретились в конце 1944 года в Литературном институте им. А.М.Горького.
После лекций я пошел ее провожать. Она, только что демобилизованный батальонный санинструктор, ходила в солдатских кирзовых сапогах, в поношенной гимнастерке и шинели. Ничего другого у нее не было. И хотя позже, в 1948 году, писала:
Возвратившись с фронта в сорок пятом, Я стеснялась стоптанных сапог И своей шинели перемятой, Пропыленной пылью всех дорог, мне казалось, что это ее нисколько не смущало - она привыкла к такой одежде настолько, что не придавала ей никакого значения...
По дороге мы взахлеб читали друг другу стихи - тогда в Литинституте это было принято, считалось нормальным, - хотя многие прохожие посматривали на нас не только с любопытством, но и с удивлением. А нас это как будто бы и не касалось.
И поскольку большинство стихов было посвящено войне, мы заговорили и о ней, о фронте... Теперь нам было по 20 лет. Она была измучена войной - полуголодным существованием, была бледна, худа и очень красива. Я тоже был достаточно заморенным. Но настроение у нас было высоким - предпобедным...
Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила стоически - я не слышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет"...
В победном 45-м в журнале "Знамя" была напечатана подборка стихов Друниной, которая произвела большое впечатление на современников. И это неудивительно: лирические герои были живьем выхвачены из гущи фронтовых событий, а их переживания - близки и понятны каждому. Литературный институт Юлия окончила только в 1952 году - несколько учебных лет пропустила из-за неустроенного быта, рождения дочери. Зато потом поэтесса стала быстро наверстывать упущенное - сборники ее стихов выходили через два-три года. Ее творчеству поклонялись самые различные категории читателей. "Я знаю множество врачей, актеров, художников, музыкантов, научных работников, -вспоминал Николай Старшинов, - которые обожают ее стихи. На съезде народных депутатов СССР после объявления перерыва М.Горбачев направился к Юлии, которая стояла рядом с журналистом Г.Боровиком. Она потом рассказывала: "Я думала, что он идет к Боровику, и посторонилась. А он подошел ко мне, сказал, что знает и любит мои стихи. Тутже ко мне обратились и все члены Политбюро, конечно".
Последнее она сказала не без иронии...
Министр Вооруженных сил Язов не раз цитировал ее стихи в своих выступлениях и не раз беседовал с ней.
Даже в краткой информации энциклопедии "Кругосвет" говорится, что "лирику Друниной можно назвать поэзией сестры милосердия - так много в ней, даже в строках, посвященных любовным переживаниям, мотивов сердечного утешения и высокой духовности". И как бы в подтверждение этому хорошо знавший ее поэт Борис Лапузин рассказал о таком случае.
"В один из праздников Победы я впервые услышал стихи Юлии Друниной. Фронтовая жена моего дядьки тетя Тося (он привез ее домой из госпиталя без ноги - подорвалась на мине во время наступления наших войск в Германии) читала по памяти Друнину и после каждой строфы приговаривала сквозь слезы: "Это ж все про меня она написала, про меня..."

Тот осколок, ржавый и щербатый,
Мне прислала, как повестку, смерть:
Только б дотащили до санбата,
Не терять сознание, не сметь!

Сколько фронтовиков так вот узнавали себя в правдивых, талантливых, точных по слову стихах Юлии Друниной, поэтессы, которая блестяще подтвердила главное правило русской поэзии, четко сформулированное еще Константином Батюшковым: "Живи, как пишешь и пиши, как живешь... Иначе все отголоски лиры твоей будут фальшивы". А фальшивых "отголосков лиры" у Юлии Друниной быть не могло - она предельно искренна каждой строкой".
Автобиографическая повесть Друниной "С тех вершин..." увидела свет в 1979 году. Так называемая перестройка многое перевернула в сознании талантливой и героической женщины. Вскоре после августовских событий у Белого дома Юлия ушла из жизни, покончив с собой 21 сентября 1991 года в Москве. В предсмертном стихотворении "Судный час" она свой поступок объяснила так:

...Ухожу. Нету сил лишь издали

Удержать над обрывом Русь.

За таких вот, как вы, да избранных,

Я спасать ее не берусь.

Как летит под откос Россия,

Не могу, не хочу смотреть.

Но боюсь, что и вы бессильны,

Потому выбираю смерть...

Господи, спаси Россию!

"Крушение общественных идеалов, - говорится в библиографическом словаре "Русские писатели XX века", - послужило, судя по всему, основной причиной самоубийства Друниной: она отравилась выхлопными газами автомашины в своем гараже... В добровольном уходе Друниной из жизни следует, вероятно, видеть единственный оставшийся у нее, человека искреннего и благородного, человека-максималиста, способ протеста против совершающегося в мире". Того же мнения придерживался ее первый муж, Николай Старшинов: "Ее вынужденный и в то же время добровольный уход из жизни, как и добровольный уход в армию, говорит не о ее слабости, а о ее порядочности и силе..." И все же в последнем стихотворении она, совершая страшный с точки зрения православия поступок, обращается к Господу: "Спаси Россию!"