Наследство

             

Судьба, словно солнечный луч, улыбнулась Лейкину.
Дядя оставил ему в наследство картины. Недви-
жимость была заранее оформлена на дочь умершего.
Она позвонила счастливцу и предложила побыстрее
забрать «хлам», так как они с мужем собрались делать
ремонт.
Лейкин был страстный любитель живописи и,
зная, что в своё время коллекция была перевезена из
Франции, пришёл в неописуемое волнение.
Прилагавшуюся рукопись он убрал в ящик «перво-
очередных дел» письменного стола, а приобретённые
пейзажи развесил на стенах и начал вызывать экспер-
тов.
«Посредственные работы абсолютно неоригиналь-
ных художников!» — говорили все как один.
Лейкин вспомнил про бумаги и занялся их изуче-
нием.
Толстая пожелтевшая тетрадь в потёртом кожаном
переплёте была вложена в замусoленный конверт с
надписью: «Сей дневник получен мной вместе с кар-
тинами в качестве наследства от отца, коего я никогда
не видел, уроженца Прованса, скончавшегося в Швей-
царии. Лишь в преклонном возрасте мне открылось,
что я плод бурного романа, завязавшегося в начале
века в Париже, где моя мать, артистка балетной труп-
пы, блистала с лёгкой руки Дягилева. И хотя я напо-
ловину француз, языку их не обучен и сохраняю руко-
пись для просвещённых потомков».
Лейкин, в романтическую пору своей жизни закон-
чивший отделение французского языка и литературы
филфака, решил почитать.
Отец «любителя балета», занимавшийся в Арле
розничной торговлей, очень подробно описывал
свои довольно прозаические дела, используя такие
напыщенные выражения, что было ясно, какого чрез-
вычайно высокого мнения о себе и своей деятельнос-
ти он был. Лейкину стало скучно и хотелось уже за-
кончить чтение, как вдруг один эпизод привлёк его
внимание:
«Вчера заявился этот распутный субъект с улицы
Кавалерии. Жаловался: нет денег на краски, холсты,
подрамники и тому подобное. Мне достоверно извес-
тно (моя своячница прислуживает в Карреле), что
этот “несчастный господин” каждый вечер садит вино
стаканами и бегает к девкам, а они, как мне извест-
но, в кредит не обслуживают. Умолял ссудить денег!
Обещал вернуть через неделю: его брат якобы вышлет
ему шестьсот франков. Насчёт последнего, признать-
ся, я не абсолютно уверен, но мне точно известно:
он должен одному торговцу девяносто франков, вто-
рому — пятьдесят, третьему — шестьдесят! И это не
считая его долги за помещение, которое он захламил
и провонял табаком. В доказательство своего бед-
ственного положения он показал мне кровавые мозо-
ли на руках, заявляя, что вынужден сам тереть краски
и грунтовать холсты! Этот аргумент лишь позабавил
меня, поскольку никто не заставляет его малевать
свои жалкие “картины”. Я прямо заявил, что полагаю
его занятие бессмысленным и ничтожным и ссужать
деньги на него считаю полнейшим безумием.
Но, видимо, беднягу так припекло, что он принёс
мне на следующий день несколько полотен и предла-
гал приобрести любое за двадцать пять гульденов. Ни
одно из них я не нашёл сколько-либо стоящим. Буду-
чи человеком добродетельным, я не могу платить за
ничто и таким образом поощрять пьянство и разврат.
Он умолял взять всё по цене одной, то есть подсолну-
хи, пейзаж и пару автопортретов за пятьдесят фран-
ков. Дескать, у него возникли сложности с хозяином
его жилища. Я отказал, внутренне негодуя, как у этого
проходимца Ван Гога хватает наглости, будучи столь
ничтожным и порочным типом, предлагать своё изоб-
ражение приличным людям, хотя бы и за символичес-
кую плату!
Я показал ему недавно приобретённые пейзажи и
сказал: “Поучитесь, голубчик, рисовать: здесь трава,
как ей и положено быть, зелёная, небо синее, земля
чёрная, а не как у вас рыжая!”
Он взял свои картины и, ссутулившись, неуверен-
ной походкой ушёл: видимо очень ослаб от недоеда-
ния...»
Лейкин прочитал это место несколько раз, не веря
глазам, и, наконец уверовав, отложил дневник, открыл
припасённую бутылочку и залпом осушил стакан. За-
тем наливал себе снова и снова и напился крепко.
Он обошёл оставленные в наследство добропо-
рядочным предком «эталоны». При мысли, что на их
месте могли висеть мировые шедевры, у него по ще-
кам потекли слёзы. Схватив кочергу из камина, он на-
бросился на несчастные картины.
Он бил их, рвал и топтал ногами, приговаривая:
«Будь проклята твоя зелёная трава, синее небо и твоя
чёрная, как ей и положено быть, земля! Проклятье и
тебе, тупоголовый, ограниченный и самодовольный
торгаш!»