16 Обитель на горе Глава из романа

НА СЛЕДУЮЩИЙ день Паша Полуянов, Радана Симонова  с шофером Сашей выехали из города.

 Была среда, середина будней. Выехали затемно и серый трудный рассвет встречали уже на окраине города, захламленной беспорядочными неопрятными стройками среди пестроты гигантских рекламных щитов и серого однообразия спальных многоэтажек.

 Потом закончились многоэтажки, и на равнине, покрытой черной землей с пятнами пожухлой прошлогодней травы или серого скукоженного снега, замелькали тут и там оптовые рынки, огороженные ларьками и все той же, прущей в глаза, рекламой. Проплывали мимо окон, сияя новейшим европейским дизайном, электронными табло и неоновыми буквами названий, автозаправки различных нефтяных кампаний. Мелькали разнообразные кафе, закусочные и шашлычные, зазывающие наперебой вывесками всевозможных начертаний и цветов, дымком мангалов на задних двориках. По опыту предыдущих поездок в глубинку Паша знал, что самой сложной задачей в этом море предлагаемых услуг будет найти туалет.  Просто туалет. Не комфортный, а хоть какой-нибудь Не учитываются элементарные потребности человека, от которого так желательно получить доход.. Доход от человека надо получить быстро и обязательно максимальный, и лучше всего выколотить из него его этот доход. За сортир много не возьмешь. Поэтому стоянки  окружены загаженными зловонными кустами. Опять это сочетание загаженности с помпезной роскошью в самом близком соседстве. Черта времени и страны.

     Радана спала на длинном переднем сиденье в салоне микроавтобуса, подложив под голову  большую сумку из модного материала гобелен и свесив с края ноги в мягких кожаных сапожках без каблука. Девушка обладала удивительным умением засыпать в самых, казалось бы, неподходящих местах, если только ей не надо было работать в этот момент. Благодаря такому свойству она сохраняла подолгу бодрость и способность быстро срываться с места и оказываться невероятно скоро везде, где требовалось, всегда выглядеть хорошо. Пашу сейчас клонило в сон, но он знал, что уснуть крепко не получится. Он смотрел в окно. За окном зачернели и понеслись лесные массивы из голых оттаявших стволов и веток.

       Радана открыла глаза и потерла лицо рукой. Она была без косметики, каштановые блестящие волосы выбились из-под нарядного  серебристо-розового шелкового платка, край длинной черной юбки свесился почти до полу. Наряд этот, столь неудобный для загородной поездки, не случаен сегодня. Еще утром, перехватив удивленный взгляд Паши, она поджала губы и сказала строго

         - Мы едем в монастырь, и надо соответствовать. Я и благословение вчера взяла у протоиерея, настоятеля нашего собора. – Она назвала имя известного влиятельного священника. Лицо девушки при этом приобрело выражение какой-то неземной строгости и даже потусторонности.

         - С каких это пор, Радана, ты вхожа в церковные круги? – спросил Паша.

         - Что значит, с каких? – лицо девушки исказилось на мгновение, промелькнуло на нем злое выражение. Радана не выносила Пашиной иронии, настигающей ее в последнее время неожиданно и на которую у нее частенько не  хватало бойкости и находчивости. – Я всегда была верующей.

            - И что – даже и постишься и каждое воскресенье молишься? – Паше стало смешно.

             - Ну, я не фанатичка, конечно, -  передернула  Радана плечиком в мягкой лайковой курточке. – Это вовсе необязательно, это внешнее. Матушка Ирина мне все объяснила, это жена нашего настоятеля. Мы с ней познакомились на курсах вождения, потом ходили на фитнесс.

         - Куда вы с матушкой ходили? – уже не удержался от смеха Паша. Автобус ехал по темному  влажному шоссе, мелькали домики, обитые разноцветной вагонкой.

         - Дурак ты, Паша, - надула губы Радана. – На фитнесс, неужели слова такого не слышал? Гимнастика такая.

         - Это для фигуры, что ли? – Но Радана уже не удостоила Пашу ответом, обиженно уставилась в окно, потом сказала. – Между прочим именно Ирина устроила эту поездку. Тамошняя настоятельница ни в какую не соглашалась на съемку. Ирина все устроила, надавила как-то через благочинного или через банк, уж не знаю, и настоятельница согласилась, нехотя, но вынуждена была подчиниться.

         - А на кой тебе сдался этот монастырь, где тебя вовсе не желают видеть? Нашла бы кого попроще, кто захочет в телевизоре засветиться?

          Радана смерила Пашу презрительным взглядом. Паша знал, что она считает его простаком, потому и берет на всякие левые съемки. Считает, что он хоть и прекрасный профессионал, и дело свое знает, но вообще лох, и не сумеет, не сообразит вынести наружу полезную информацию, сунуть нос куда не надо или обойти ее, Радану, как нибудь или обмануть. Поэтому с ним безопасно.

         - Мне нужно именно по этому адресу, - сухо подытожила она беседу и стала устраиваться подремать. Это было рано утром.

           Сейчас Радана поднялась на сиденье, заправила волосы под платок и заново перевязала его. Потом зевнула широко, прикрыв рот ладонью.

          - И где мы? – спросила она.

          Паша назвал место, название которого мелькнуло минуту назад.  Радана развернула карту и уткнулась в нее. « Ни-че не понимаю, где это?» сказала она раздраженно и бросила  карту на сиденье, В эту минуту они выехали на открытое место, где была развилка, стояло множество ларьков,  виднелась автозаправка, высилось двухэтажное белокирпичное здание с надписью «Кафе. Бистро. Пиццерия.», а вдоль мокрого полотна шоссе громоздились враскоряку, загораживая друг друга, фуры, рефрижераторы, контейнеры, два самосвала и один лесовоз, а также множество легковых машин всех марок и степеней износа от новенького сияющего «джипа» до залатанной побитой «копейки». Вокруг люди суетились, курили, одни покупали что-то, другие укладывали купленное в багажники.

          - Останавливаемся здесь, - сказала Радана, и они вышли в сырой туманный, пропахший бензином воздух. Саша пошел раздобыть себе курева и «чего-нибудь пожевать», имея ввиду, что принесет это прямо в микроавтобус. Радана же решила, что будет есть «в цивилизованной  обстановке», и Паше пришлось сопровождать ее в «кафе», не оставишь же ее одну там, хотя он с удовольствием поел бы в машине вместе с Сашей. Девушка надела темные очки как она часто делала в последнее время, чтобы не быть узнанной. Паша подумал, что сейчас она переоценила себя. Среди дальнобойщиков и проезжих большинство здесь были, вероятно, зрителями других программ, не питерских.

В кафе неожиданно оказалось довольно уютно – клетчатые «домашние» скатерти, стеклянные вазочки с веточками вербы на каждом столике. Вероятно, безошибочный цепкий взгляд Раданы ухватил наиболее «шикарное» здесь заведение. Радана набрала блюд, прихватила еще сладкого.

           - Ты, не объешься, деточка? Не боишься прибавить в весе? – ехидно спросил ее Паша, глядя, как смачно она обгладывает куриную косточку своими мелкими острыми лисьими зубками.

             - Я каждое утро делаю зарядку, раз в неделю плаваю в бассейне и занимаюсь фитнессом, - сказала Радана и вытерла рот салфеткой.

             - Ах, да я забыл, - сказал Паша. – Но все равно, от пищи из придорожной харчевни может затошнить, будь осторожна.

             - Паша, ты долго еще будешь меня доставать?  Ну, надоело, правда! – сказала Радана, прожевав кусок пиццы. – Ты не с той ноги встал или у тебя комплекс неудачника? – бросила она ему в лицо.

             Остаток дороги провели молча.

              Паша думал, глядя в окно, что Радана права: действительно он в последнее время испытывает какую-то непреодолимую  неприязнь к этой блестящей журналистке, не брезгующей, несмотря на ранг ведущей, и репортерскими авантюрами и рискованными журналистскими расследованиями, и пропагандистскими халтурами для денежных мешков. Словом,как пишут в современных панегириках, ищущей себя, многофункциональной, бойкой, рожденной для славы. Неужели виной этой необъяснимой неприязни ее удачливость, и он Паша превратился уже в злобного завистливого брюзгу, от того, что не смог реализовать свои творческие притязания, а время идет и ему все не хватает решимости заняться тем, чего хочется, что его страшит риск поставить под удар жену и детей. Может, она права, считая его неудачником? Однако, он никогда себя таким не считал. Стал сомневаться после ее слов. Ага, вот сейчас он начнет доказывать всеми силами, что он не такой, и… проиграет. Не дождешься. Твой приемчик психологического насилия не сработает. Однако, кто же из них начал первый?

         Со второй половины дня разыгралось солнце. Когда подъезжали к небольшой деревушке, месту назначения, небо уже стало совсем голубым.

        Извилистая дорога, окаймленная вековыми липами, чьи черные остовы уже закутались в нежную дымку внезапной новорожденной листвы, поднималась в гору. По сторонам дороги были разбросаны на холмах рубленый черные старинные избы разных размеров, от крошечных, чуть больше баньки, до громадных, на высоких подклетях, с резными окошками под коньком. Чернела влажная земля огородов, свисали клочья пленки с обнаженных парниковых рам. Кое-где пробивалась свежая трава среди кочек прошлогодней желтой. Кое-где еще оставались островки ноздреватого грубого снега. От земли поднимался пар, и воздух дрожал, вибрировал, видимый как сквозь бракованное стекло. Солнце ослепительно сверкало в оконных рамах и случайных осколках стекла вокруг жилья.

        Извилистая дорога в гору заканчивалась асфальтированной площадкой, скрытой из виду зарослями кустов и деревьев. Здесь стояли два больших автобуса, один «рафик» и несколько автомобилей. От площадки дальше в гору поднималась узкая дорожка, начало которой было обозначено большим деревянным распятием. Дальше следовало идти пешком.

        Саша сказал, что «погуляет сам» и Паша с Раданой покинули его, вышли из микроавтобуса и пошли, не спеша, по дорожке.

        Внезапно кусты закончились, и стала видна вершина горы в окружении лазоревого неба и сверкающих белых, знаменами реющих, облаков. Летали с криками чайки, обитательницы больших озер неподалеку. В величественном ракурсе предстал  храм, каменный, побеленный, с синими куполами, которые были усыпаны золотыми звездами. Что-то сказочное было в этих синих золотозвездных куполах. Что-то наивное детское и одновременно недоступно-высокое, чему хотелось поклониться в ноги.

         Зазвучал колокол. Паша, который в ту минуту уже приник к камере, жадно и деловито запечатлевая красивый вид, почувствовал себя странно. Не будь в руках камера, он бы сейчас перекрестился, хотя в обычной жизни делал это крайне редко, и  в эти редкие случаи почти всегда немного кощунственно-небрежно. Но сейчас хотелось забросить камеру подальше, освободить руки, вслушаться в эту тишину, в этот благостный звон, всмотреться в эту незамысловатую красоту, сотворить крестное знамение и – что дальше? Неужели ему захотелось молиться? Невероятно! Ладно, подумаем об этом позже. Сейчас работа.

         Они поднялись на площадку перед храмом. Здесь был асфальт, кое-где нарушенный клумбами с аккуратно взрыхленной еще в прошлом году чистой черной землей. За клумбами, по обе стороны храма стояли два длинных двухэтажных здания с односкатными крышами и рядами полукруглых окон на втором этаже. Над крышами поднимался дымок, иногда двери раскрывались, впуская или выпуская людей, преимущественно, женщин в черном. Вероятно, это были кельи. Справа, за кельями виднелось недостроенное здание в лесах. Судя по готовому куполу, это была тоже церковь, только меньшего размера и с какой-то длинной одноэтажной  пристройкой непонятного назначения. Сзади, на склоне горы было новое стандартное четырехэтажное здание, похожее на жилой дом. Вымыты были оконные стекла только первых двух этажей, остальные еще заляпаны белилами. Все это Паша запечатлел и уже опустил камеру. как они увидели, что к ним приближается высокая фигура в черном облачении и накинутом на плечи черном грубом драповом пальто.

           Женщина подошла к ним и слегка поклонилась.

            - Здравствуйте, вы из Петербурга, с телевидения? Добро пожаловать к нам в обитель. Матушка Апполинария велела вас принять и ответить на все вопросы.

            - А сама матушка?... каким-то ненатурально елейным голосом встряла Радана.

             - Сейчас отдыхает, вы сможете встретиться с ней позднее, - сказала монахиня.

         Инокиня Анатолия, так представилась их провожатая, повела их по аккуратно выметенным дорожкам, показала кельи и хозяйственные постройки. На минуту Павла опять охватило странное чувство. Когда-то он снимал уже коровники. Словно жизнь сделала какой-то круг и привела его опять на то же самое место. Однако, теперь коровники были  бревенчатыми, а не бетонными, они были идеально чистыми, теплыми, небольшими по размеру и даже запах навоза был какой-то другой, не противный, во всяком случае. Инокини и послушницы, одеты были не в белые халаты сомнительной белизны как некогда совхозные доярки. Они были одеты в простые темные одежды. Длинные, просторные, поношенные, но чистые. Головы у всех были повязаны темными платками. Лица их были приветливы, но безучастны, и  от разговоров они уклонялись. Матушка Анатолия рассказала, как трудно начиналась обитель, как храм в начале являл собой просто руины – голый кирпич и зияющие дыры в куполах, как жили сестры в нескольких небольших помещениях бывшей сельской больницы, в бараке, без электричества, а отапливались эти комнаты в зимнее время буржуйками, как плакали порой чьи-нибудь мамы, приехав навестить своих чадушек и видя их в бедственном, как им казалось, положении, как уговаривали бросить все и вернуться домой.

           - Но с помощью Божией все устраивается, -  завершила свой рассказ Анатолия, приведя их после двухчасовой экскурсии опять на площадку перед храмом, - видите, как благолепно  все становится и удобно, даже вот гостиницу построили для паломников и трудников. Паломников принимаем три дня, потом если кто желает остаться, тому даем послушание. Теперь им есть, где жить, а то раньше ютились, где попало.- Она махнула бледной тонкой рукой в черном обшлаге в сторону кирпичного здания с еще не отмытыми до конца окнами. - Приезжайте летом, здесь все в цветах. Есть у нас одна матушка, очень искусная в цветоводстве. А теперь, если желаете, можете поесть, общая трапеза уже прошла, но вас покормят вместе с еще несколькими трудниками и трудницами.

         - Хотелось бы все-таки встретиться с матушкой Апполинарией, - перебила Анатолию Радана. Паше показалось, что в голосе  журналистки уже звучат нотки нетерпения и даже раздражения, Он хорошо успел узнать Радану и оттенки ее голоса отличал. Нос у девушки покраснел и, похоже, слегка хлюпал, волосы выбились из-под платка. Наверное, она устала и немного простудилась. Во время экскурсии она несколько раз порывалась что-то спросить у Анатолии, показывала ей какой-то снимок, но та лишь качала головой и повторяла «к матушке, к матушке с этим».

           - А после трапезы добро пожаловать к игуменье на чаепитие, - как бы продолжая свою речь, не дрогнувшим голосом сказала Анатолия, она опять слегка поклонилась, потом взглянула на Радану, легкая улыбка тронула бескровные губы, внимательные темные глаза выражали печаль, но одновременно и небольшую насмешку.
          
Трапезничали в небольшом помещении возле кухни за длинным столом покрытым пестрой клеенкой. Сотрапезниками были двое мужчин, каких-то одинаково потертых неопределенного возраста с растрепанными бородами, только у одного она была рыжая, а у другого седая, а также за столом была маленькая совершенно ветхая старушка в темном платке. Рыжий прочел молитву, перекрестил стол, и все принялись за еду: гороховый суп, квашеную капусту, соленые грибы и жареную картошку, пирожки с чем-то сладким, компот.

           - Как вкусно-то, - не удержался от похвалы шофер Саша. – Давно не ел с таким удовольствием, и вроде все простое такое.

           - А все почему? – дрожащим от ветхости голосом сказала старушка. – Потому, что приготовлено с молитвой. так ведь, Танюшка? – спросила она, обращаясь к стряпухе, молодой женщине в фартуке, глухо повязанной белоснежным платком, из которого смотрело простоватое в веснушках веселое лицо.

            - Да какая моя молитва, - отмахнулась Танюшка, выглядывая из кухни, - одна рассеянность и блуждание ума, вот матушка наша – молитвенница, да. За нею и спасаемся, Антонина Петровна. Да и все наши насельницы – тоже молитвенницы и постницы – не чета нам, грешным. Сейчас ведь страстная и давно все благочестивые люди на сухоядении: картошка холодная с капустой квашенной, хлеб да компот. Разносолы только для нас, немощных,- она кивнула на яства на столе.

            Павел легко толкнул Радану локтем. Девушка, которая лениво со скучным видом ковырялась в картошке, посмотрела на него вопросительно.

           - Будем снимать? – спросил он шепотом. Радана сморщила нос и дернула плечом, мол, не до этого. не лезь.

           Когда они вышли на свежий воздух, синева сумерек уже сгустилась. За окнами храма мерцало множество свечей, вход был ярко освещен, туда  тянулись люди. Их было довольно много.

          - Простите откуда столько людей? – остановила Радана проходящего мимо рыжебородого мужика, который только что  с ними обедал.

          - Так паломники и местные тоже, здесь их немало, - неохотно отозвался тот. – На исповедь все идут, завтра будут причащаться. Сегодня Великая Среда, завтра – Великий четверг, воспоминание о Тайной Вечере. Так много людей потому, что хотят Пасху встречать в монастыре. Съезжаются.

         После трапезы, откуда ни возьмись, появилась Анатолия, такая же тихая и бесстрастная, и повела их к настоятельнице. Келья игумении состояла из двух помещений. Матушка Апполинария принимала их в передней комнате, где стоял простой потертый диван, небольшой круглый столик, накрытый сейчас к чаю, два стула. все очень просто, почти бедно. В углу перед иконами светилась лампада. Матушка игумения была женщиной высокой, крупной с лицом открытым и волевым. Это было энергичное лицо воительницы. Паша уже знал от Раданы, что матушка сама отлично водит монастырские «Жигули», что  она – кандидат физико-математических наук, что в миру у нее осталось двое взрослых детей и несколько внуков. Радана также сказала ему по дороге, что большинство здешних монахинь имеют высшее образование, что есть два врача и переводчики.

         За чаем последовали обычные вопросы. Матушка отвечала обстоятельно, но беседа как-то не клеилась. Наконец Радана достала какую-то фотографию, протянула ее настоятельнице и сказала

          - Матушка Апполинария, знакома ли вам эта женщина?

          Игумения молча разглядывала снимок. Паша захотел взять его крупным планом и страшно удивился, узнав кадр из собственных съемок у Никольского собора .
Это было лицо нищенки в клетчатом платке в тот момент, когда женщина кормила голубей.

          - Почему вы думаете, что эта женщина может быть мне знакома? – спросила, наконец, игумения, откинувшись на спинку дивана, и очень внимательно посмотрела на Радану.

           - В вашем монастыре проживает не так уж много людей, чтобы не запомнить всех, верно?
           - А эта женщина проживает в нашем монастыре?

            - Во всяком случае, год назад это было так.

            -  Вот зачем вы приехали, - сказала матушка Апполинария, вздохнула и посмотрела в черное стекло маленького окошка. – Видите ли, у нас ежедневно бывает много паломников, некоторые из них  задерживаются здесь, чтобы потрудиться на благо монастыря.

           - Настолько задерживаются, что оставляют монастырский адрес в качестве собственного почтового?

             Лицо игумении  потеряло всякое выражение.

            -Иногда нам приходится давать приют лицам без определенного места жительства. Случается, что и на достаточно долгий срок. Всех не упомнишь. Они работают, насколько позволяют силы. В морозы любая крыша, даже угол в бараке на соломе, лучше, чем улица, так ведь? А что вам нужно от этой женщины?

            - Я хочу ей помочь.

             - Как вы собираетесь это сделать?

             - Для того, чтобы конкретно ответить на этот вопрос, я должна сначала поговорить с ней.

             - То есть вам от нее нужна какая то информация, и это, видимо, очень ценная информация, коли уж вы проделали такой путь. – Игумения замолчала, на минуту опять задумалась и продолжала. – Мой вам совет, оставьте этого человека в покое. Она достаточно настрадалась…То есть, мне так кажется, глядя на фотографию, что она достаточно настрадалась, - поправила себя настоятельница, - чтобы иметь какое то право если не на покой, то во всяком случае на невмешательство в ее жизнь с целью использования в чьих-то посторонних целях.

              - Вы не поняли, - сказала Радана елейным голосом, - я действительно могу помочь, и не только ей, но и вам, вашему монастырю.

              - К сожалению, время поджимает, прошу простить меня великодушно, - сказала игумения, как бы не слыша Раданы, и встала, давая понять, что разговор окончен.

             Обратную дорогу - в черноте ранней весенней ночи при свете фар с изредка пролетающими мимо окон чужими габаритными огнями – почти всю молчали. Только уже при подъезде к городу, Радана вдруг сказала, ни к кому не обращаясь

           - Но ведь она знала, знала, я уверена, что знала ее.

            - Знала, но не сказала, -  вставил Паша.

            - Ой, уж ты бы помолчал хоть, что ли?-  как-то визгливо тявкнула на него Радана.

            - С чего это я должен молчать, я тебе подписку не давал на молчание, -  сказал Паша. – Да не расстраивайся, душа моя, отсняли прекрасный материал.

            - Да уж, прекрасный, - зло бросила  девушка, - про кучку мазохисток, навязывающих всем остальным свое отвращение к жизни.

            Павел присвистнул.

            - Вот, оказывается, какое у тебя впечатление, понятно. У меня так другое. Мне показалось, что во-первых, они ничего никому не навязывают, наоборот, не знают как скрыться от чужой навязчивости. Во-вторых, там как раз течет жизнь, нормальная и здоровая. Если они не живут по твоим законам, то это еще не значит, что…

            - Да я люблю комфорт! – с вызовом и очень громко сказала вдруг Радана, оскалив свои мелкие лисьи зубки. – Люблю, и это мое мировоззрение, понял?!

              - Да понял я, зачем так орать? Люби себе что хочешь и сколько хочешь. Только зачем к другим лезть, да еще их обзывать по всякому? Похоже, ты чем-то сильно задета, что так нервничаешь.

              Радана молча посмотрела на него. В ее горящих угольями глазах он неожиданно для себя опять прочел ненависть. И в эту минуту, как иногда это случается, Паше вдруг приоткрылась и истинная цель поездки и вообще многое в поведении Раданы, что казалось загадочным и необъяснимым. Он подумал, что, возможно, пускаясь в утомительную и дорогостоящую охоту за невзрачной бродяжкой, Радана руководствовалась не только своей безошибочной, как она считала, интуицией, но и плодами мгновенного и вполне здравого анализа увиденного, а также предвидения тех выгод и перспектив для себя, которым она особенно отличалась и пользовалась часто и удачливо. Еще тогда, во время съемок на Старо-Никольском мостике, она поняла, что женщина эта знакома Самохвалову, более того, она неприятна, может быть, даже опасна для него. Значит, знание того, что связывало этих двух людей, казалось бы, разведенных по несоединимым берегам реки жизни, эти сведения могли быть товаром, и товаром достаточно дорогим. Опасность такого бесцеремонного внедрения в тайны политика и банкира только щекотала ее душу, жаждущую авантюры. Что бы ни стояло за этим знакомством – незаконно уволенная когда-то уборщица или брошенная любовница, личность, пострадавшая от политических репрессий при коммунистах или обманутая вкладчица банка сейчас. Да мало ли что это могло быть! Неважно. В любом случае это могло бросить еще одну ложку дегтю в и так уже не медовую репутацию Самохвалова, поколебать его пьедестал. При этом, она, Радана, в роли защитницы пострадавших выглядела бы вполне невинно. Радана принадлежала к категории людей, которые могут всегда ловко воспользоваться чужими достижениями, даже плодами честной славы других, неподкупных журналистов, примеривая эту славу на себя как украденное платье. Мол, так получилось уж, извините, Юрий Петрович. Правда-то на нашей стороне. А подтекст будет такой: вы слишком дешево нас покупали, а скупой платит дважды.    Она осознавала, каким страшным оружием владеет – умением раскрывать скрытое, и предавать потом гласности.  И это сознание не только тешило ее, но и давало возможность прожить безбедно и, как она считала, достойно. Хотя, разумеется, вполне своими успехами она довольна быть не могла и стремилась к большему.
 
           Автобус въехал в такой же темный сверкающий рекламой город, из которого выехал сегодня утором.
         
              - Я надеюсь, что эта работа мне будет своевременно оплачена и не придется  сто раз напоминать, ведьмочка ты наша, на помеле, - сказал Паша, выходя у метро. Сказал это беззлобно, легко.
 
Душа была размягченной, тихо пела.