2. Йемен. Прогулка без оружия

...Первую неделю обустраивались: ставили летучки, большие палатки для пушек, знакомились с президентом ас-Салялем (стояли шеренгой возле своего дворца в египетской форме без погон  -  в нашей рабочей одежде,  -  а он шел вдоль строя, жал руки и сообщал: доктор ас-Саляль), обедали с министрами в гостевом доме (пока не наладили общепит у себя во дворце). Меню теперь не помню, запомнились только сирийская халва в консервных банках с саблями и яйца вкрутую. Там и научился их чистить   так, чтобы скорлупа легко отделялась. Йеменские министры научили — надо катать куриное яйцо между ладонями. Вице-президент там ходил холодными зимними вечерами в нашем армейском бушлате. Правда, не с ППШ, а с "Калашниковым". По ночам зимой иногда вода замерзает — все-таки выше двух километров…

Зарплата была приличная  -  124 доллара, или 186 серебряных риалов с изображением упитанной австрийской императрицы Марии Терезии (за получкой ходили с зелеными беретами, риалы пачкались). По нынешнему курсу это около 5 тыс. зелёных… Ах, ах… Не было ни гроша – да вдруг алтын. Это после четырёх-то рублей и восьмидесяти копеек. О смерти же никто не думал.

На еду тратили много -   четверть получки, то есть больше, чем зарабатывал тамошний государственный служащий (фельдшеру в госпитале и учителю платили 15-20 риалов). Почему в счастливой Аравии австрийская Мария? Когда-то давным-давно турки, тогдашние хозяева Аравийского полуострова, отбили где-то у австрияков литейные формы, так что талеры превратились в риалы. (Есть и другая версия — в Х1Х веке имам эти риалы просто купил у Австрии). От турок остались в столице и огромные каменные арсеналы-крепости. Один на горе над городом, а другой  -  в Сане; туда мы ходили как-то наводить порядок (своим не доверяли?). Чего там только не было. Даже ружья середины Х1Х столетия, если мне не изменяет память. Вообще уклад жизни был там стариннейший. Можно было на базаре увидеть десятилетнего мальчугана с кандалами на ноге, правда  -  на одной ноге. Это ему такое наказание  -  ходить в железах. (Наших собственных сегодняшних неслухов можно бы на неделю приковывать к стене...)

У Достоевского можно прочесть про лермонтовскую "Песню о купце Калашникове": "Белинский, под конец жизни совсем лишившийся русского чутья, думал в словах Грозного: я топор велю наточить-навострить  -  видеть лишь издевку, лютую насмешку тигра над своей жертвой, тогда как в словах Грозного именно эти слова означают милость. Ты казнь заслужил  -  иди, но ты мне нравишься тоже, и вот я и тебе честь сделаю, какую только могу теперь, но уж не ропщи  -  казню. Это лев говорил сам со львом и знал это. Вы не верите? Хотите, удивлю вас еще дальше? Итак, знайте, что и Калашников остался доволен этой милостью, а уж приговор о казни само собой считал справедливым".

Оказавшись в древнем Йемене второй половины ХХ столетия, можно найти тут и другие оттенки смысла. В самом деле, наточить навострить топор -   это великая милость. Тут иногда рубили голову тупым палашом. Раз ударят, другой... Если бакшиш не заплатишь. Я, слава Богу, не видел, а только мой приятель Валерка Осипов — случайно. Стоит человек на коленях, руки привязаны к толстой длинной палке... палка над землей, руки в полете... Потом палач съест свежую печень. Вкусно, питательно? Скорее, ритуальная антропофагия... Страх врага становится мужеством твоего сердца. Впрочем, в европейской цивилизованной стране Германии когда-то казнили еще изощреннее. Гитлер своих врагов вешал на крюк... под ребра... А в красной России, стонущей под интернациональным игом, людей иногда закапывали живьем... Если человек, допустим, православный священник.

Итак, в стране шла гражданская война, а на границе воевали с саудовцами, которые, кажется, так и не признались, что участвуют в боевых действиях. Все началось с того, что 18 сентября 1962 года умер старый имам Ахмад, а его сын не сумел удержать власть. Молодой король аль-Бадр решил устроить военный парад по случаю восшествия на престол, который закончился военным мятежом. Ночью танки отправились к дворцу имама и стали обстреливать его болванками, потому что снаряды были без взрывателей. Аль-Бадр, раненный в ногу, бежал-таки в Саудовскую Аравию  -  и началась война. Имам бежал, надевши паранджу, так что не сразу и поняли, что он сбежал. Это нам собкор «Правды» рассказал, а мы сидели тогда на раскладушках и внимательно слушали. Фамилию корреспондента не помню. Может быть, Примаков? Он тогда был на Ближнем Востоке – наш будущий начальник внешней разведки. Нет, не помню…

Вот версия событий, данная в справочнике Л.Н.Котлова "Йеменская Арабская Республика" (М.: Наука, 1971):
"Наиболее активные антимонархисты, в первую очередь левые офицеры, приняли решение осуществить вооруженный переворот, воспользовавшись неустойчивым положением нового короля и естественными затруднениями, связанными со сменой главы государства. В ночь с 26 на 27 сентября 1962г. курсанты королевской военной школы в Сане, поднятые молодыми офицерами, окружили при поддержке танков и артиллерии королевский дворец Дар аль-Башаир и предъявили аль-Бадру ультиматум с требованием безоговорочной капитуляции. После отказа короля танки и артиллерия открыли по дворцу огонь. Восставших вскоре поддержали некоторые другие воинские части и группы молодежи. (Один из такой "группы" в первый же день подошел к нам и стал показывать, как он стрелял из автомата. Наше с ним знакомство закончилось тем, что он организовал сбор денежных средств для поддержания своего прожиточного минимума. — Б.П.) …К повстанцам примкнул Абдаллах ас-Саляль, который отдал приказ передать в распоряжение революционных сил склады с оружием и боеприпасами. (Аль-Бадр успел назначить его главнокомандующим вооруженными силами страны — а он был в то время лидером тайной организации "Свободные офицеры". — Б.П.) …В середине октября 1962 г. стало известно, что Мухаммад аль-Бадр не погиб при осаде дворца, а сумел бежать под защиту вождей племен Северо-Западного Йемена. …От саудовской границы монархистские отряды смогли продвинуться до плоскогорья Сана, а на востоке овладели городами Мариб и Хариб. К началу ноября (когда мы появились в Сане. – Б.П.) антиреспубликанское восстание племен охватило район Джебель Хаулян и некоторые другие. В руки мятежников перешли города Саада и район Эль-Джауф; ими была окружена Хадджа. …Огромная помощь, поступавшая из Саудовской Аравии и английских владений Южного Йемена, позволила монархистским лидерам привлечь на свою сторону шейхов многих племен северного Джебеля и Машрика и навязать йеменскому народу затяжную войну…

В апреле 1963 г. было достигнуто соглашение об отправке в Йемен, в том числе на саудовско-йеменскую границу, наблюдателей ООН. …В ходе кровопролитных боев с монархистскими мятежами погибли многие руководители революционного переворота и значительная часть рядовых его участников, составлявших боевой авангард сторонников революции. Поэтому в политической жизни страны все большую роль стали играть деятели эмиграции, возвратившиеся из-за границы в октябре 1962 г. …Некоторые слои скрытых монархистов сомкнулись с республиканской оппозицией и, играя на национальных чувствах йеменцев, ставили республике и лично президенту в вину присутствие в стране иноземных — египетских — вооруженных сил".

Монархисты обвиняли своих противников в том, что они служат сионизму. Египет сразу послал две пехотные дивизии (у меня есть фото, где египетский маршал Амер принимает в Сане парад — вместе с маршалом ас-Салялем), а Советский Союз  -  две мастерские: бронетанковую и оружейно-артиллерийскую (были, кажется, филиалы еще в Ходейде и Таизе). Хорошо, мы с Валеркой Топычкановым, моим сослуживцем земляком (земелей), всю зиму провозились с нашими морально устаревшими 37 миллиметровыми зенитными автоматами. Они стояли в наших полковых хранилищах, надо было сменить смазку. Так с ними и познакомились, научились разбирать-собирать. Наш лейтенант-зенитчик, кажется, впервые увидел их только в Йемене.

Однажды возле бейт Али мы пытались посадить пушку на брюхо -   в боевое положение. Рычажок заклинило. Пришлось мне попросить лейтенанта с ребятами навалиться и подержать... Но там пружина   диаметром с мою голову, по которой я и получил в результате, потому что ребята, конечно, ничего не удержали, а просто разлетелись во все стороны. Я в это время переводил рычаг, склонился над станиной. Правда, череп оказался крепким (через семь лет мне там вырубили костную опухоль). Меня подняли с земли и увезли в госпиталь, где наш русский хирург положил на холодный цинковый стол и стал зашивать без обезболивания. Потерпи, говорит,  -  если шить без укола, то шрам совсем не видно. Шрам-то в двух миллиметрах от виска. С неделю потом валялся на раскладушке в бейт Али. Зачем-то я Богу нужен здесь, на земле.

Два года назад, перед армией, на дороге между Екатеринбургом и Верхней Пышмой чуть не столкнулся на велосипеде с грузовиком (машина с трубами впереди меня затормозила, и я выехал на середину шоссе). Конечно, на таран не пошёл, покатился в кювет... Но очнулся между передними колесами, дифером чиркнуло по макушке. Шофер тоже решил зарулить в кювет... Как вспомню, так вздрогну. И там был в двух миллиметрах от смерти. Вылез из под машины, сел на велосипед, доехал до поликлиники, где перевязали и поставили укол против столбняка. А потом в трамвайном вагоне поехал в университет  -  сдавать вступительный экзамен. Сдал немецкий на четверку, но на журфак не прошел по конкурсу  -  и 17 октября 1960 года в семнадцатой команде отправился в армию.

Чего ж я тогда в Пышме делал? Да, я туда поехал лечиться перед экзаменом. Поехал лечить сенную лихорадку простудного происхождения (держал, дурачок, потную голову под струей холодной воды). В Пышме располагалось общежитие Уральской группы геофизических партий, где я тогда работал. Там жили знакомые ребята. Я купил бутылку перцовки, выпил с приятелями, они накрыли меня всеми наличными одеялами, так что пот потёк рекой. И наутро был здоров. Только голова, видимо, не очень то соображала, и реакции запоздалые -   выехал на смежную полосу, где пришлось оставить велосипед и катиться в кювет. Велосипед Володи Терехина, художника. Это был приятель моего брата. Он похоронен давно на Широкореченском кладбище, недалеко от могилы тёщи моей Елизаветы... Держал дома скрипку, но играть не хотел. Как наш головыринский давно умерший сосед хуторянин. Лишь однажды пришел к нам на лавочку… играл... на закате дня. Тяжело человеку, когда из души насильственно изъят ее смысл.

Жёнка моя Мария однажды его помянула, когда писала про исполнительницу русских песен и былин Лену Сапогову: «И оказался в тот вечер непьяным последний головыринский гармонист Валера. Живет он на отшибе, у леса, гармонь в руки берет в исключительных случаях — когда трезв. Вот он-то и спустился к нашему дому со своего хутора. Пробор — как из парикмахерской, голубая рубашка от утюга еще горячая. Будто виноватый, короткий взгляд. Мы были счастливы, он понял это, сел на лавку, сказал: «А было дело — за гармошку в милицию тягали». И дрожащими, заскорузлыми пальцами задергал меха. Можно, конечно, пожать плечами, но для меня в этом человеке, ни разу не протянувшем пьяные руки к гармошке, мораль по-настоящему русская: даже в минуты падения святыни не продаются. В худшем случае и божница, и гармошка задернуты занавеской — к ним просто не прикасаются».

Мы еще застали то время, когда член правления совхоза ходил по деревне как полный начальник. Генерал-аншеф. В основном следил за тем, чтобы канавы вдоль дороги были выкошены. Что уж тут говорить про милицию, которая запретила гармошку. Впрочем, этот же член правления позволил нам "пристегнуть" к огороду несколько лишних метров земли. И у него дома был телефон (один-динственный на всё село), а теперь он умер, и нет ни совхоза, ни телефона.

...Молодо зелено. Паки и паки: смерти  не боялись. Правда, было не по себе, когда мятежные племена (или сторонники законного имама?) выходили к перевалу над Саной. Жутко. Очень просто могли снять кожу с живых, хоть мы и были безоружными. Это вот и удручало — что безоружные. Сиди и жди, когда придут. Руси хубара  -  русские специалисты. В штатском, чуть ли не из Академии наук. Но во дворце была охрана, а на крыше -   крупнокалиберный пулемет. Пулеметчик жил в комнате напротив. Сидел на ковре в позе лотоса, жевал кат  -  молодые побеги наркотического растения. Его вполне легально продавали на базаре. В конце концов глаза становились оловянными... Впрочем, может и вру -   возвожу напраслину. Возможно, именно он как раз и не жевал кат. Точно помню лишь одно: на веранде нашего дворца однажды лежала груда парашютов, а сверху на них сидел охранник с винтовкой  -  и кат за щекой.

...По вечерам охранники-аскеры иногда танцевали, используя как ударный инструмент танаку — большую банку из-под керосина. Иногда пели замаль, старую боевую песню. Ее пели республиканцы и монархисты — мафиш хоф, все равно, не имеет значения… Ее сочинили воины в походах против турок. Боевой символ веры. В тех давно ушедших походах предводительствовал имам, а теперь с республикой сражаются шейхи, племенные вожди. И два брата поверженного короля. Наши аскеры пели, как и положено, высокими, почти женскими голосами. Огромный темно-серый дворец йеменского принца на окраине Саны, возле городской глинобитной стены, гром "барабана", странные голоса… Или мне это приснилось? Белые юбки, жилетки, винтовки, широкие ножи-джамбии в кривых ножнах… Худощавые лица. Почти сплошь худощавые смуглые лица.

…Штурм Саны каждый раз заканчивался печально. Головы мятежников в чалмах каждый раз появлялись на "тумбочках" главных ворот столицы Баб аль Йемен... Туда залезали мальчишки, пытались вставить окурки в скорбные рты казненных. Сразу за воротами начинался сук аль кебира, Большой базар. У ворот стояла египетская военная полиция в красных беретах. Египтяне гоняли мальчишек. Суровые времена, суровые нравы... Помнится, в городе весной появилась и миссия ООН с закусочной ("Либерте казино"), где инородцам можно было купить виски. В стране был крепок ислам, спиртным арабы торговали только из-под полы. Бледнолицые (кажется, канадцы) запросто лупили надоедливых арабских мальчишек, чего нам, конечно, не позволялось. Один наш сверхсрочник из танковой мастерской тут же вылетел в Союз вверх тормашками, когда позволил себе рукоприкладство. И это правильно. Русский всякому восточному человеку  -  брат. Уж с татарами как воевали, а теперь водой не разольешь. Нет у нас национального высокомерия.

Иногда на равнине за городской стеной появлялась Клоди Файен. Появлялась на лошади, просто так, на променаде. Если не пели пули (а они пели не часто). Я так и не прочел ее записок. Это французский врач, докторша, в сорок лет вдруг уехавшая в Йемен — в погоне за смыслом жизни. Но Царство Божие внутрь нас есть? За смыслом нужно отправиться в свои собственные глубины. Однако часто мы бежим за горизонт, чтобы здесь, на линии, разделяющей небо и землю, остановиться, сесть и…  И увидеть духовное небо, опускающееся на нашу глухую бедную землю. Сабах аль-хейр! — Сабах аль-нур! Она любила Йемен.

Мы там попутно еще йеменцев обучали нехитрому ремеслу. Офицеры преподавали теорию, а мы учили разбирать-собирать-ремонтировать. Иногда затевали с Ахмедом, Али и Мгягетом (Мишей) всевозможные разговоры  -  во время перекуров. Мы, естественно, отстаивали классовую точку зрения. Правда, они никак не могли взять в толк, почему богатый  -  значит плохой. У Ахмеда (ударение, кажется, на первой букве) брат держал чайную...

Как он радовался, когда научил нас произносить "альхам дар илля!" (славословие Богу). А мы были нехристи, нам без разницы, что говорить, кого славословить. Аллаха? Почему бы, мол, и не сказать, если хороший человек просит... Однажды Ахмед Махаррам (нашёл в старой записной книжке его фамилию, написанную им самим арабскими и латинскими буквами) встретил нас на улице и всё пытался угостить в чайной своего брата. Однако нам было запрещено вот так угощаться… Мы их всё время угощали сигаретами... Им платили совсем мало, как-то раз даже забастовку устроили по случаю невыплаты денег. Нечего есть, мафиш акль... Однажды с какой то оказией привезли нам чёрный хлеб и папиросы "Беломорканал". Угощаю Ахмеда, а он спрашивает: это тумбак? Наркотик? Никогда не видел папирос.

Перед отъездом сфотографировались на память, переводчик что-то написал по-арабски на обороте фотографии. Там мы все молодые, все в 1963 году. Жив ли кто-то сегодня? Ахмед, Али, Мгягет-Миша... Ахмед худощавый, в очках, когда работал. Маленький Али с очень старым лицом. Мгягет – коренастый, спокойный молодой человек. Переводчик лейтенант Мухаммад… Кейф халек, садык? Как дела, друг? Тамам, тамам унус у хамса букша. Хорошо, хорошо с половиной да еще на пять мелких монет... Хорошо быть молодым. Тамам? Не знаю... Чересчур много глупостей совершаешь в молодости. Возраст, который надо как то быстрее проскочить. Опасный возраст. Хорошо быть пожилым, когда ждешь повестку туда... домой... Когда знаешь, что Бог не оставит. Кто-то из святых отцов сказал: всех помилует Бог, кто просит Божьей милости. А праведники будут Его друзьями. Друзьями... да…

По-видимому, надо успеть ещё в этой жизни испить горькую чашу до дна. Чтобы пришла настоящая вера, "надо беду зажечь вокруг" (св. Феофан Затворник). Впрочем... Бедой горит мир, да мы не видим, потому что моя рубашка ведь еще не горит. Все мостимся в тени под кустиком... под кустиком... подальше от божественного огня, который гонит нас отсель  -  в царство небесное. А мы всё тушим рубашку, чтобы огонь не объял сердце.

...Надо сказать, что мы шлялись по Сане совершенно беспрепятственно. Ничего не боялись ни мы, ни наши командиры. Только по одному не рекомендовалось разгуливать. В Союзе Советских Социалистических Республик нас запирали в военных городках, а тут  -  сплошное "либерте казино". Кругом война, а мы... пасемся на зеленой лужайке. В кактусах… Там вдоль городской глинобитной стены росли кактусы, как у нас крапива. На Новый 1963 год даже устроили ужин с выпивкой. Правда, некоторые умудрились перепить. Маленький Вовчик Удалов сразу после совместного угощенья пошел к офицерам права качать. Стал смешно наскакивать на громадного лейтенанта-оружейника, у которого мог на ладони уместиться. Этот лейтенант однажды боксировал в бейт Али, надевши перчатки, с нашим квадратным кандидатом в мастера. Страх смотреть... А Вовчик потом сильно обгорел и долго лежал в госпитале. Почему-то я запомнил его послеобеденную поговорку: "Наелса напилса хвост баранкой завилса..."

Надо бы назвать ребят, которые были тогда в Йемене и жили в бейт Али. Пески истории затягивают имена. В одном новейшем исследовании по истории наших локальных зарубежных войн вообще нет упоминания о наших мастерских. Речь идёт, кажется, лишь о каком-то спецназе середины 60-х. О погибших там офицерах... Вот моя записная книжка: Женя Добрецов (шофер, хороший парень, очень увлёкся арабским языком), Валерий Осипов (артиллерист-ремонтник, фотограф-любитель, чуть ли не с первой зарплаты купил широкоформатный "Роллефлекс", почти все мои снимки сделал именно он; я с ним познакомился ещё в дивизионной артмастерской, когда четыре месяца служил в Голицыно), Володя Шашков (шофер, мы вместе служили в артмастерской зенитного полка в Химках), Матыцин, Ворошилин, Надеев, Кирсанов, Иванов (самый "современный" наш молодой человек; от него я впервые услыхал нечто из молодёжного жаргона: чувак, чува и т.д.), Уфимцев. Это всё мои артиллеристы. Оружейники: Морёнов (старший у них; познакомился с ним тоже ещё в Голицыно), Пармёнов, Беляев, Денисов (парень, которого мы с Шашковым "взяли" с собой из зенитного полка), Пискарёв, Булкин, Удалов, Скобелев, Крутаков (меняю фамилию – наш толстый Жека однажды зачем-то вытащил из кармана пистолет и потихоньку показал мне на междуэтажной лестнице. А мы ведь не имели права ходить с оружием…  Похвастался. По просьбе нашего контрразведчика? Или по собственной инициативе? Я всё-таки считался старшим и был обязан заложить его начальству, но промолчал… виноват). Шоферы: Мухин, Полубабкин, Сальник, Добрынин. Оптики: Николаев, Крылов (квадратный боксёр-кандидат в мастера, ходил почему-то в ярко-красной рубахе), Плотников, Лушников. Среди всех перечисленных нет единственного нашего парня, который там погиб. Он жил не с нами, возил нашего генерала Кузоваткина... Фамилию не помню. 


(Окончание следует   http://www.proza.ru/2011/01/31/245 )