Не заслоняя глаз от света 4

- Тебе нравится пугать меня – вот и всё, – устало сказал я, когда мы, наконец, остановились. – Что за манера, совершать экстравагантные поступки, ничего не объясняя! Сначала мы идём зачем-то на зов этой музыки, как дети за крысоловом, потом ты замираешь, как жена Лота, не реагируя ни на слова, ни на прикосновения. Я уже тебя по щеке хотел ударить, честное слово – вовремя вспомнил, что ты этого терпеть не можешь. Потом ты звонишь в незнакомый дом, а потом, когда тебе уже собрались отворить дверь, срываешься с места и удираешь. Я чувствую себя неумелым санитаром при умалишённом, я запыхался, я... Я ничего не понимаю!
- Ну, подожди, - умоляюще выдохнул он – вот кто и впрямь запыхался – он едва мог говорить. – Я знаю, что выгляжу немного странно. Всё дело в том, Уотсон, что ты мало смыслишь в музыке... Только не обижайся, пожалуйста, это так и есть. Это не умаляет твоих многочисленных достоинств – ты сам говорил, мы все очень разные. Как бы тебе объяснить... Ну, вот представь себе, что твоя жена умерла...
- И представлять нечего, Холмс, она умерла.
- Извини! Бога ради, извини! – спохватился он. – Я сейчас не об этом... Я... Подожди, я должен успокоиться, не то я не могу говорить связно, - он вдруг зачерпнул горсть снега и приложил к лицу, замерев на миг, словно отрешившись от действительности ради какой-то внутренней борьбы. Я увидел, как мелко трясутся его пальцы.
Он выждал, пока снег в горсти совершенно растает и отнял от мокрого лица мокрую ладонь. Теперь глаза его были зажмурены, а рот напротив приоткрыт, как у человека, испытывающего или сильную боль, или нестерпимое удовольствие. Что-то, однако, подсказывало мне, что в данном случае об удовольствии речь не идёт.
- Ты помнишь Сони? – вдруг спросил он.
Помнил ли я Сони? Сони Вальденброк – цыганку полуиспанского происхождения, содержательницу борделя – лучшего в Лондоне борделя «мадам Терракойт». Терракойт по мужу, много лет назад продавшего её в такой же бордель за карточный долг. Маркитантку Сони, когда то научившую меня массажем излечивать даже нестерпимую боль и самую злокачественную бессонницу. Женщину, беззаветно преданную моему другу Холмсу ещё тогда, когда он об этом обстоятельстве понятия не имел. Его любовницу. Жену. Роковую привязанность и тихую нежность. Единственную женщину, способную прочно занимать место около него несколько лет подряд. Авантюристку Сони, погибшую год назад от руки того же самого Волкодава, так изуродовавшего её, что опознание проводили не по лицу, а по телу. Холмс несколько дней пролежал тогда на кровати, глядя в потолок, закинув длинные ноги на каретку. Без сна. Молча. Почти неподвижно, поднимаясь только по крайней нужде. Его оцепенение разрешилось, когда помощник сержанта Кингсли пришёл с известием о том, что Волкодава видели в порту. Впрочем, Волкодав и тогда ускользнул. Помнил ли я Сони...
- Да, - сказал я. – Конечно, помню. Как ты можешь спрашивать!
- А помнишь, что она умела играть на скрипке?
- Да... – я начал догадываться. – Подожди. Ты, наверное, услышал музыку, которую играла она.
- Придумала, - поправил он. – Сочинила. Не без плагиата, конечно, но всё-таки она внесла в эту музыку много своего. Но дело даже не в этом. Я ведь неспроста заговорил про твою... твою жену. Только представь себе: вдруг тебе попадает в руки письмо, датированное сегодняшним числом, написанное о сегодняшних событиях, адресованное не тебе, но написанное явно её рукой. Что ты подумаешь, скажи?
- Подумаю, что ошибся и принял за почерк Мэри чей-нибудь похожий на её почерк.
- А если в письме будет ещё что-то, присущее только ей – ею изобретённые смешные словечки, ласковые имена, которыми вы привыкли называть друг друга? Тогда как?
- Не знаю, - честно признался я.
Он тяжело вздохнул и потёр лоб:
- Вот и я не знаю. Хотел всё разрубить одним махом – поэтому и позвонил. Духу не хватило. Пойдём, Уотсон. Пойдём домой. Солнце спряталось. Ветер поднимается – неуютно, - и он сильно зябко вздрогнул и взял меня под руку.

С момента возвращения на Бейкер-стрит и до самого вечера Холмс оставался молчалив и погружен в себя. Он листал какие-то старые подшивки газет и по привычке захламил всю комнату.
- Ты что-то ищешь? – спросил я, но он или не услышал, или сделал вид, что не слышит.
Постепенно стемнело, я зажёг газ и опустил шторы. Стало уютно. Миссис Хадсон подала ужин, к которому Холмс почти не притронулся, потом, укоризненно вздыхая, убрала со стола. Камин горел, потрескивая, было тепло, и мне уже начало хотеться спать, но не хотелось оставлять Холмса, потому что я знал: уйди я сейчас к себе, он просидит без сна всю ночь, погруженный в свои невесёлые мысли. Про себя я давно решил, что отправлюсь в тот дом поутру и узнаю, кто там мог играть на скрипке. Иначе Холмс не успокоится. А меня и без того тревожило его душевное состояние.
- Давай выпьем по стаканчику на сон грядущий, - вдруг предложил он, доставая из бара коньяк. – Вот лимон, шоколад... Тебе ещё не хочется спать?
- Нет, - соврал я.
- Ну, вот и хорошо. Посидим немного...
Он разлил коньяк по бокалам и опустился в кресло напротив меня.
- Сейчас я анализирую, - заговорил он. помолчав, - когда это началось со мной... И знаешь, когда? Когда Мэрги Кленчер вдруг объявилась живая и здоровая, а все думали, что изуродованный труп в Уайтчэпеле принадлежит ей. Меня что-то кольнуло, но я тогда был слишком занят расследованием. И сам не понял, что именно. А вот моё подсознание, наверное, поняло. Знаешь, Уотсон, что я сейчас думаю? Что я уже слышал эту музыку в соседнем переулке раньше – отсюда и тревога. И розы не при чём – это был сигнал подсознания: вот оно, то самое окно. Послушай! В то раннее утро, когда Волкодав напал на меня, меня ведь нашли очень скоро? Почему?
- Потому что я тревожился и пошёл за тобой. Я опоздал на какие-то полминуты – ещё успел увидеть, как он убегает.
- Это было где-то неподалёку отсюда, верно?
- Ты не помнишь? – удивился я.
- Я многое не помню.
- А говорил, что помнишь, как тает снег под щекой...
- Да. Ощущения... Самого удара вот не помню, боли не помню, а как таял снег... - он замолчал и задумался, глядя в огонь. Мне эта задумчивость не понравилась – я потянулся и пальцами хлопнул его по колену:
- Очнись, пожалуйста. Я боюсь, что ты попытаешься вернуться памятью в то утро, и это тебя расстроит ещё больше. Побереги себя, Холмс. За последние месяцы всего и так немного слишком. Послушай моего совета: побереги себя.
- Так где? – спросил он упрямо.
- Буквально в двух шагах от дома.
- В этом переулке? Ты что молчишь, Уотсон? Я задал простой вопрос, - я почувствовал его раздражение, нарастающее в геометрической прогрессии.
- Нет, - неохотно ответил я. – Не в этом, но рядом, за углом. Ты лежал ничком у самого крыльца бакалейной лавки Шмутцера. Не заставляй меня вспоминать об этом – это был один из самых страшных дней в моей жизни. И не вспоминай сам. Ретроградную амнезию для того и создал господь, чтобы уберечь чад своих от горьких воспоминаний.
- Ладно-ладно, - буркнул Холмс и надолго замолчал, глядя в огонь. Он сидел, подавшись вперёд, положив подбородок на сцепленные пальцы. На безымянном пальце правой руки тускло поблёскивал перстень – давний подарок Сони. Оправа камня была сделана не очень удачно – Холмс несколько раз до крови царапал об неё соседний палец, но перстень упорно носил, не снимая.
- Вероятно, именно тогда я и слышал в первый раз ту скрипку, - наконец, глухо, не глядя на меня, проговорил он. – Не то я запомнил бы, обратил бы внимание... – и снова замолчал, только время от времени поднося к губам кромку бокала с коньяком и делая маленький глоток.
- Холмс, не смотри в огонь без очков, - спохватился я.
- Огонь очень красив, - возразил он. – А очки я, кажется, потерял.
- Поразительная беспечность для взрослого человека! – возмутился я. – Придётся спешно заказывать новые. Ты их, конечно, выронил у того дома. А между тем... – тут я запнулся, опасаясь и не желая продолжать. Но он вскинул голову:
- Что «между тем»?
Я не очень-то хотел отвечать ему, подозревая, что мои слова он встретит неприязненно. Отмолчаться, однако, не удалось – Холмс продолжал смотреть пристально и вопросительно.
  - Я думаю, ты находишься во власти иллюзии, - как можно мягче и осторожнее проговорил я. – И твои воспоминания – ложные воспоминания. История с Мэрги Кленчер поразила тебя, заставила подсознательно искать связь с событиями годичной давности. А связи нет. А музыка... Ну что музыка! Манера игры – всё же не почерк. И ты можешь попросту ошибаться.
- Это ты можешь ошибаться, когда речь идёт о музыке, а не я, - сказал он устало, и я, глядя на его разом осунувшееся лицо, пожалел, что не удержал язык за зубами.