Розовый язык

Я всегда удивлялся мужской силе Кирносовского, потому что надо иметь необычайные способности, чтобы овладевать серенькими, затюканными, неприласканными женщинами. И если вначале я это относил на молодость или на какой-то болезненный интерес, то с течением времени находил объяснение именно в присущей Андрею силе, которая позволяла ему справляться там, где другой бы потерпел фиаско.
Однажды мы сидели в «Кофемаксе» и за окном моросил осенний дождик, тошнотворный, как зубная боль. Я взял молочный улун, а Кирносовский грел руки о чашку с двойным экспрессо. Я решил спросить Андрея, как же все происходит, но стеснялся, потому что как-то странно спрашивать об этом.
Но Андрей сам завел разговор.
— Понимаешь, Игорь, — сказал Кирносовский, — красавица бросила меня и забыла, а пигалица будет благодарна всю жизнь. К тому же делать-то я делаю, а результата нет. Бьешься, бьешься, а на утро слышишь «Господи, как ты достал, всю кровать изъюлозил».
Я сидел и смотрел на двухметровое отражение Кирносовского в стекле витрины. Андрей глубоко затягивался мятным Вогом. Кирносовский курил и говорил, что надо в последний раз прогуляться с Лидой:
— Отвести ее в ОГИ на Чемоданова или на Винзавод. Можно и в Булгаковский на Каневского. Знаешь, что она мне вчера сказала: «Ты никогда никого не любил».
Я дошел с Кирносовским до метро Площадь Революции. Всю дорогу мы молчали и на платформе тоже молчали. Он нырнул на синюю ветку, я на Охотный ряд, и прошло еще два года, прежде чем я с ним встретился на одном сейшене в Подвале на Малой Никитской.
Он стоял сияющий в оранжевом свитере и вельветовых штанах, вокруг него мелькали молоденькие девушки переходного возраста, а на плече он держал годовалого мальчика в синем комбинезоне и желтой пилотке. На пилотке красовалась красная звезда.
— Вот, — протянул мне мальчика, Кирносовский, — она пришла ко мне и показала младенца. Сказала, посмотри, какой он прекрасный, какой он милый, какой он удивительный, какие у него игрушечные пальчики и какой розовый язык.
— Но как же это получилось. Ты же ничего не мог сделать?
— Знаешь, это как новый мир. В один миг черное становится белым, а белое черным. Слова приобретают новый смысл, молчание становится самым ценным, а разговор пустым и не нужным. Я сам не знаю.
Но тут кто-то позвал его со сцены и Кирносовский вышел к микрофону и стал читать стихи. Это были новые его стихи, замечательные стихи. В них было все и не было ничего. Они было, как старые, но все было в них наоборот. Словно кто-то важный и великий заменил цветное стеклышко, через которое он смотрел на мир.
Мальчик Вова Андреевич все выступление сидел на плече и показывал публики розовый язык, и не было ничего в этом странного, а хотелось петь и смеяться.