12. Козырная карта

          Тайная ставка «Сыновей Корхала» в колонии Антига Прайм. 28.12.2499.

Выдалась возможность немного поспать. Я задремал в кресле, набросив на ноги плед. Накопившаяся усталость за считанные минуты ввергла меня в царство сновидений.

Я прохаживался по картинной галерее. На холстах были запечатлены сцены из моей жизни. Вот меня крестит священник-атеист, вот бабушка запрещает приносить цветы на могилу матери, вот я подставляю одноклассника, и его исключают вместо меня. Полотна одно за другим заливала кровь. Я дошёл до конца галереи. Справа краски сложились в миг, где я противостою гигантскому зергу, а слева растрёпанная ворона стучала клювом о забрало бронированного скафандра. На наплечниках была выцарапана фамилия: «Мельник». Меня сковал страх. Стена превратилась в плиту из чёрного гранита, где среди тысяч имён пылало: «Мельник В. Д.» Вот она вечность, мелькнула мысль. Мне показалось, что со спины наползает ядовитый ветер, и в приступе безумного страха я начал царапать плиту, вырывая ногти. Я зарыдал от боли. Сотни рук надели на меня сотни солнцезащитных очков и запихнули в уши тысячи коммуникаторов. Я ослеп и оглох. «Это причина сместить тебя с должности. Ты цирковой уродец в мире клоунов. Клоуны на такое не способны», – сказала Керриган голосом Светланы и отрезала мне руки. Превратившись в обрубок кровоточащего мяса, я кричал, моля о пощаде, и в памяти осталось место только для одного понятия – боли. Осознав, что ядовитый ветер – призраки убитых мной, я утонул во вселенской тверди.

Театр абсурда начинал второе действие. Я шагал по сумеречному лесу, где никогда не восходит ненавистное солнце. Казалось, каждое дерево и каждый листик был частью моего дома; что всё живое здесь взрастил я сам. Ветерок принёс запах бумаги. Гробовую тишину вспорол мелодичный писк, и я проснулся.

Пиксели на экране сложились в лицо девушки-совтеха:

 «Доброе утро, командор. Адмирал Менгск просит вас пройти в комнату для совещаний».

– Скоро буду.

Моя комната напоминала каюту на «Гиперионе»: много стали, никаких окон, стандартные лампы-пилюли, встроенная мебель, и везде понаклеено инвентаризационных номеров. При каждом пробуждении я чувствовал, будто сейчас меня вышвырнут на улицу. Хорошо, что спать много не приходилось.

Я опрокинул стакан водки и вышел в коридор. В последнее время я частенько принимал на грудь. Усталость, война и убийства жутко выматывали. А когда вчера в пяти километрах лопнула атомка, я вернулся и к табаку. В кармане болтались трубка, кисет и коробок спичек. Давным-давно, бросая, я поклялся снова не начинать дымить до атомной войны. Что ж, во Вселенной, где живу я, не без иронии.

Коридор был похож на переходы «Гипериона». Сам флагман спрятали в тайном ангаре. Два дня назад Менгск своевременно увёл его с орбиты. Через три часа из подпространства вынырнул флот Конфедерации. Уже двое суток повстанцы с трудом оборонялись от превосходящих сил. Почему нас не сожгли с орбиты ядерными ракетами, как сделали с Корхалом? Наверное, мы казались слишком никчёмной целью, и конфедераты решили приберечь стратегическое вооружение для зергов и протоссов.

Уже сорок восемь часов «сыновей» теснили и теснили, и сводки с фронтов явственно указывали на то, что скоро нас дожмут. Может, всё просто полетело к чертям. Но мне хотелось верить, что у Менгска был план, возможно, основанный на марсарианских данных. Наверное, потому, что больше надеяться было не на что.

Я находился в одной из башен горнопромышленной базы «Воронеж» – той самой, где пятьдесят часов назад впервые ступил на Антигу Прайм. Я быстро добрался до нужной комнаты. Внутри стоял круглый стол, у которого разместились трое.

Менгск восседал в помпезном кресле, подчёркивающем его авторитет. Потирая подбородок, он глядел на шахматную доску с разложенными фигурами.

Керриган расположилась от него по правую руку, держа на коленях шлем «призрака» с потухшими глазницами наблюдательных приборов. Поверх защитного костюма она набросила плащ.

Одетый в джинсы и кожаную куртку Рейнор сидел через кресло от Менгска, поигрывая коробком спичек. Как только я вошёл, он смахнул их в карман.

– Мы вас ждали, – сказал Менгск. – Садитесь, и начнём.

Я опустился в кресло. Адмирал щёлкнул пальцами, и над столом вспыхнула голограмма прибора с вращающимися антеннами.

– Что за кофемолка-переросток? – спросил Джим.

Сара фыркнула.

– Это пси-эмиттер, – объяснил Менгск.

Серьёзная научно-фантастическая штуковина, подумал я.

– Вам слово, лейтенант, – сказал адмирал.

– Мы ошибались, считая зергов созданиями Конфедерации, но вместе с тем были близки к истине. Больше десяти лет назад Конфедерация столкнулась с космическими разведчиками зергов. Правительство попыталось использовать «призраков» для управления этими существами. Псионические эманации телепатов и зергов когерентны, иными словами, такие, как я, могут с ними общаться. Видимо, за прошедшее время конфедераты довели эту технологию до ума. В секретном комплексе на Мар Саре Джеймс раздобыл чертежи пси-эмиттера – устройства, способного приманивать зергов. Активировать его может только «призрак».

– Прибор собран и готов к применению, – сказал Менгск.

– Хотите натравить зергов на конфедератов? – спросил я.

– Именно.

– Что за псих доставит эту штуковину на вражескую базу? – полюбопытствовал Рейнор.

– Я, конечно, – спокойно произнесла Сара.

– Как скажешь, – Джим перевёл взгляд на меня: – Нас ждёт пыльное дельце, парень.

– Да, – согласился адмирал. – Вы с Виктором должны отвлечь конфедератов. В ваших руках все ресурсы. От вас зависит судьба человечества.

Ну да, мы спасём мир и заимеем красотку. К патетике Менгска нельзя было относиться серьёзно. Все встали, кроме Джима:

– Не могу выбросить из головы одну мысль. А что, если пси-эмиттер приманит слишком много зергов?

– Этот мир обречён, – Менгск снял с доски чёрную пешку. – Мы спасём, кого сможем. Совещание окончено.

Оставив адмирала наедине с шахматами, мы пошли к лифту. Створки скользнули в стороны. «Призрак», бывший маршал и отставной чиновник втиснулись в стальную коробку – прямо завязка для анекдота. Мы с Джимом вышли на первом этаже, Сара продолжила спуск.

В лицо ударил солнечный свет, и я надел солнцезащитные очки. Прежний их владелец покоится в желудках сотни зергов. Но на войне нравственные осложнения болезни под названием «жизнь» не в чести. Важно лишь, жив ты или не вполне. От этого может быть мерзко или печально – у правды разнообразные симптомы.

Снаружи было пыльно. Я видел пыль, обонял пыль, вдыхал пыль, осязал пыль и возможно даже слушал пыль. На Антиге её было так же много, как на Мар Саре. Увядшие травинки с хрустом рассыпались в прах, стоило на них наступить. Пыли становилось больше. На бреющем пронеслось звено истребителей, сметая замасленные тряпки и вздымая в воздух засохшую грязь. Пыли становилось больше. Наверное, плоть здесь не разлагалась, и трупы тоже со временем превращались в пыль.

Вокруг механики таскали запчасти грузовиков и танков, смазывали разобранные пушки, чистили пулеметы; пехотинцы стояли в очередях за получением патронов и оружия; тарахтели мототележки со снарядами. У большинства на лицах застыл немой вопрос: «зачем?», и каждый считал свой род войск самым расходуемым пушечным мясом. Лишь техники и пилоты КСМ работали серьёзно. Наверное, им было просто наплевать. Никто хотел воевать. Просто все оказались не в том месте и не в то время.

Всё отходит на второй план, когда знаешь, что скоро тобой закупорят один из сотен командирских скафандров и заставят управлять боем. После такой пытки долгое время нельзя заставить себя думать о чём-либо, кроме координат, направлений атак и сводок о потерях.

Мы подошли к посадочной площадке. Горсти пыли щекотали кожу, и я всё время чесался. А Джиму погода вроде как даже нравилась. По периметру площадки раскачивались прутья антенн и мигали лампы-маяки.

Ветер усилился, стал горячее, и на площадку сел челнок. Со стуком упала аппарель, и мы забрались внутрь.

Челнок был прототипом санитарной модификации. Главным отличием от базового варианта был девиз на борту «Умри, но не сейчас» и красные кресты на крыльях. И то, и другое пилоты уже несколько дней как содрали отвёртками – стоило конфедам заметить хоть что-то, связанное с санитарной службой, оно сразу становились первоочередной целью. «Сыновья» поступали так же.

Внутри было теснее, чем в обычном челноке – в бортовых нишах покоилось медицинское оборудование. Нам с Джимом помогли облачиться в бронированные скафандры и вручили по «Пронзателю». Опустив забрало, я упал в сидение.

«Чего запахнулся-то?» – раздался в шлемофоне голос Рейнора.

– Я не жаден до свежего воздуха.

«И до солнечного света право тоже», – Джим подставил руку льющимся из иллюминатора лучам.

– Ты не первый, кто это заметил.

Пустые разговоры – не моё. Я всегда искал везде выгоду. И вот представилась отменная возможность исполнить давно задуманное: расспросить Рейнора о Саре – женщине, которая уже, возможно, знает обо мне всё.

– После диверсии в командном центре Керриган резко поменяла отношение ко мне, – начал я.

– Не к тебе одному.

– Что же на неё так повлияло? Операция пошла наперекосяк? Этот вопрос не даёт мне покоя. Я не сомневаюсь, что Сара способна в мгновение ока прикончить любого из нас. Неплохо бы знать, что у неё на уме.

«Командный центр… Ну, это не та история, которую...»

– Джим, мы здесь все свои, – настаивал я.

«Ладно. Мне рассказывал Майкл. Похоже, он возомнил, что между мной и Сарой что-то есть, – Рейнор хохотнул. – А мы ведь просто друзья. Чёрт, непросто резать правду-матку».

– Мы не первый день сражаемся вместе, – я продолжал добиваться своего. – Не один раз спасали друг друга.

«Короче, она в одиночку перебила всех в том командном центре».

Я не ужаснулся. Мне приходилось разменивать и больше человеческих судеб. Десяток-другой оборванных жизней не казались чем-то особенно трагичным. Уже тогда убийство значило для меня не больше, чем будничное решение и слабеющий от раза к разу укол совести.

Я не был «призраком» и мог лишь наивно предполагать, что убить человека, чьи мысли слышишь в голове, как собственные – всё равно, что наложить на себя руки. Пытаясь понять, почему Сара изменилась, я бы лишь долил помоев в котёл собственной глупости.

Челнок сел. Запыленный воздух ворвался в салон. Мы встали – две набитые мясом жестянки – и выступили под солнечные лучи, заключившие нас в пылающие объятья.

«Удачной охоты, парень, – бросил Джим на прощание. – Ни когтя, ни панциря».

Перед глазами заструились столбцы данных и стали разворачиваться карты. Битва началась. Мы противостояли бойцам подразделения «Дельта». Неподалёку молчала оборонная линия зергов: сотни защитных зданий угрюмо поджидали безумцев, готовых ринуться в атаку. Эти слюнявые камикадзе были не так и глупы, раз выжидали, пока мы, люди, перебьём друг друга.

Я не знал подробностей вылазки Сары, и оставалось только всерьёз пытаться пробиться из окружения. Быстро сосредоточив как можно больше сил на небольшом участке, я бросил их на врага. На этот раз я не пытался использовать тактические уловки, за что меня так ценил Менгск.

Любое наступление рассчитано на определённый процент потерь. Ни один полководец не ставит себе цель сохранить жизнь каждого бойца – иначе он заведомо проиграет всякому, у кого мозгов достаточно, чтобы усвоить прописную истину – войны без потерь не бывает. В тот день я посылал десятки тысяч людей в бой, зная, что даже если всё пойдет, как надо, многие сотни всё равно погибнут, и тысячи останутся калеками до конца жизни. Вся ответственность лежала только на мне. Пусть приказывал Менгск, но я мог отказаться, попробовать пусть и ценой свободы или жизни сохранить душу. Но я этого не сделал.

Был миг, когда я стоял возле штабного танка. Двадцать четыре тонны металла опирались на широченные гусеницы, двигатель молчал, сдвинутая назад башня словно приросла к корпусу. Две пушки ближнего боя угрюмо глядели на поле боя чёрными жерлами дул; за кормой раскачивались цепи, на лобовой бронеплите покоились ржавые буксировочные тросы, над крышей башни, утыканной приборами наблюдения, вонзались в горящее небо стальные иглы антенн. К бортам прижались две лапы, в осадном режиме приподнимающие танк над землёй; между металлических когтей налепились комья глины с травой. Сложенная осадная 120-мм пушка торчала из кормы башни. Даже тихий и недвижимый, танк «Арклайт» служил отличным напоминанием о том, какой человек бесполезный кусок мяса.

Мимо, стуча стальными сапогами, шли в бой батальон за батальоном. Я всё повторял: «Больше! Больше!». Затянутый плёнкой раскалённого воздуха с танцующими в адском смерче облаками горизонт, казался лопастями мясорубки, что проглатывала всё новые и новые отряды. Горели танки, горели «Голиафы», горели сбитые крейсеры, а вокруг пылали «Фантомы», будто прихлопнутые мухи у крыльев убитых кондоров. Срываясь на хрип, я повторял:

– Ещё! Ещё!

Разгоняя пылевые тучи, лопнула атомная ракета, и огненный шар, превзойдя на секунды яркостью солнце, укутался в саван из грязи и обломков. Сотни глаз в миг ослепли, и тысячи глоток исторгли вопль «Ура!». Мы опрокинули конфедератов.

На войне нет места логике, как и толерантности. В тот миг я мыслил фашистскими категориями, глядя, как истончается пылевой столб, и огненный шар обращается в шапку ядерного гриба. Я не чувствовал торжества, не упивался могуществом. Подлинное могущество заключается в мудрости выбирать удачный момент для его использования, а мы лишь без разбора применяли всё, что было под руками. Протоссы, кстати, тоже, но у них игрушки покруче.

Был миг, когда что-то встревожило зергов, и через неприступную линию обороны просочилась тысяча зерглингов и дюжина ультралисков – великанов, подобных тому, что чуть не растоптал меня по дороге к «Нораду II». Пушечное мясо...

Шепнув приказ артиллеристам, я подозвал роту необстрелянных новобранцев. Они ещё не поняли, что нельзя воевать, думая о доме, семье или будущем. Это непростительная слабость. Разрушать надо затем, чтобы рушить, отбирать жизни ради того, чтобы убивать. На войне нет места праведникам. Только ублюдки убивают и пытают друг друга, и только подлецы направляют их.

Я выстроил зелёных в цепь против приближающейся орды и приказал не стрелять. Прохаживаясь перед ними и зевая от бородатости уловки, я даже не удосужился заглядывать каждому в глаза. Мне было плевать. Я давно уже не считал человеческую личность чем-то уникальным и ценным.

Когда волна зергов подкатились на двести метров, с пронзительным свистом на чудовищ посыпались снаряды. В огненных бурях разрывов зерглингов распыляло в кровавый туман. Ультралиски лишь взревели от боли и прибавили скорости.

– Огонь! – приказал я.

Заговорили «Пронзатели», и, казалось, расплавленный металл извергается из дул. Искры ранили землю, а грохоту словно не хватало всего пары децибел, чтобы обильным потоком пустить из наших ушей кровь.

Мы разделались с зергами без потерь. Зелёные стали чуточку ублюдками – настоящими воинами. Но что же встревожило врага?

Был миг, когда лишённый интонаций голос адъютанта произнёс:

«Обнаружен запуск ядерной ракеты».

Я сосредоточился на тактической карте. Только «призрак» мог навести ядерную ракету. Один такой прятался в нескольких километрах. Он был невидим. Единственный эффективный способ отразить удар – обнаружить и уничтожить «призрака». Энергия орбитальных сканеров накапливалась медленно, «Лучей» не осталось. У меня было лишь несколько попыток. Я истратил все, но так и не нашёл, что искал.

Мне стало страшно. Я проверил наиболее удачные позиции для засевшего «призрака», но там никого не было. Светящаяся точка ракеты показалась в небе. Заревели зенитные башни. Но атомки специально сконструированы, чтобы пробиваться через рои противоракет.

Я бросился к ближайшему бункеру. Перед глазами стояло видение того, как с меня ядерным штормом срывает скафандр, и оплавленные обломки улетают прочь, унося с собой плоть, а затем скелет рассыпается в пыль...

Люк распахнулся. Укрытие так себе, но выбирать не приходилось. Сводчатый потолок смыкался прямо над головой, из амбразур палили, как сумасшедшие, десантники.

Времени почти не оставалось. В мозгу кружился миллион мыслей, но среди них не было ни одной дельной идеи, как остановить ракету. Я положился на чутьё и навёл артиллерию на вершину холма – худшее укрытие для «призрака». Может, на это и был его расчёт?

На спутниковом изображении холм, чья вершина застыла в перекрестии прицела, расцвёл десятками взрывов. Картинку на миг покрыли помехи, и на многокилометровой высоте световая точка ракеты взбухла огненным шаром. Ударная волна прокатилась по полю боя ураганным шквалом – обычного человека сбило бы с ног, но десантники в двухсоткилограммовых скафандрах ничего и не почувствовали. Я ещё на несколько дешёвых минут продлил кому-то жизнь.

Командир одной из дивизий сообщил, что попал со своими людьми в окружение.

– Пехотную бригаду мне!

Слишком много душ я погубил. Надо было спасти хоть кого-то. Жар охватил прокуренные лёгкие и пропитанное спиртом сердце. Как же сладко лгать себе, будто обрекаешь на смерть ради высоких идеалов. Но у меня не было и этой отдушины. Я был обычным убийцей-приспособленцем и ясно это понимал. Ощущение себя слабовольным мерзавцем мучило, мозг как будто прижигали раскалёнными клещами. Но я не мог вырваться из зачарованного круга. Может, потому что любил?..

Власть, могущество, нравственные противоречия.

          *  *  *

Под аккомпанемент треска счётчика Гейгера и разрывающегося от мольбы о помощи шлемофона я продолжал стрелять. Укрывшись за обломком бетонной плиты, из которой торчали оплавившиеся стальные пруты – свидетели ядерного взрыва, я продолжал стрелять. Стоя на выжженной земле, покрытой следами гусениц, сапог и рытвинами от стальных когтей «Голиафов», я продолжал стрелять.

Половину небосвода закрывали чёрные облака атомной бури, а другая половина была залита огнём солнца, и в творящемся хаосе было легко уверовать, что участвуешь в Армагеддоне. За спиной горели бронетранспортёры и вездеходы: турели застыли, охраняя покой погибших за рулём водителей, и никто не пытался тушить пожары. Осадный танк стоял возле сожжённых железных братьев, вгрызшись в грунт опорными лапами. От выстрелов главного орудия содрогалась земля. Трещали одинокие пулемёты и грохотали десятки автоматов.

Зерги всех размеров и видов наваливались со всех сторон. Ракоподобные твари гнилыми сосисками корчились под свинцовым ливнем, перед смертью успевая либо выпустить рыжий туман, либо красную гадость, против которой были бесполезны встроенные противогазы. Заражённых бросало в лихорадку, глаза краснели, и залитые кровавым потом они превращались в мясо, сметаемое волнами атакующих. Иногда монстры перед тем, как устроить пакость, хватали клешнями зерглинга и заталкивали извивающуюся тварь в кривую пасть. Наверное, чтоб подкрепиться.

Зерглинги с самоубийственной жертвенностью наваливались на пулемёты, и при таком количестве удержать их мы не могли. Гидралиски плевались залитыми кислотой шипами. Над полем боя парили владыки, перетаскивающие в брюхе подкрепления. Муталиски атаковали с воздуха, выплёвывая прогрызавших броню червей.

Мы гибли, и часто лучшие гибли первыми, герои умирали на руках у трусов, и немногие, кто в воцарившемся сумасшествии ещё сохранял способность мыслить, с каждой секундой всё острее осознавали своё бессилие.

Одна мысль о том, что от меня ничего не зависит, приводила в ярость. Я мог лишь огрызаться бесполезными против невообразимого количества врагов пулями и отсчитывать последние удары сердца. Самое время задуматься о боге, но это слабость; самое время вспомнить, ради чего жил, но позади пустота; самое время умереть, но страшно. Первый раз в жизни я сделал что-то не ради себя, и это привело меня к катастрофе.

Нас окружили. Подкрепление не спешило – кому охота спасать незадачливых спасателей? Менгск снова показывал истинное лицо. Если я опять выживу, получу рукопожатие и похвалу моему «полководческому таланту». Если нет... Что ж, минус человек – минус проблема.

...Нас осталась жалкая горстка. Кольцо врагов неумолимо стягивалось. Я пятился, и обломки скрежетали под ногами. Мир расплывался. Острое желание жить завладело разумом. Я обезумел от ярости. В венах плескался спирт. Мозг как будто превратился в нервный узел, в котором не осталось места ни для чего, кроме инстинктов.

– Стим! – проорал я последний приказ. От моего крика стеклянное забрало задребезжало и покрылось каплями слюны.

Взвизгнул сервопривод, и в руку ржавым гвоздём вонзилась игла. Гремучий коктейль стимуляторов хлынул в сосуды, и я мгновенно ощутил его действие. Озверев, я бросился в атаку. Без надежды, мысли и расчёта я крушил зергов пулями, гранатами и в рукопашную. Вокруг гибли люди, но гибли не людьми, а живыми машинами убийства. Наркотик на время убивал человечность тех, кто ещё сохранял жалкие её крохи. Остальные просто становились зверьми.

Солнце скрылось за чёрными облаками. Для меня это было хорошим знаком. Нежданное чудо случилось не в последний момент, как заведено, и не в начале отчаянной атаки – оно случилось, когда никто не ждал. На миг зерги застыли, а затем бросились к позициям конфедератов, оставив нас без внимания. План сработал. Сара сумела применить пси-эмиттер.

Небо пересекла стая муталисков. Нас для них будто не существовало. Волоча за собой автомат и пиная обломки, я брёл, куда глаза глядят. Битва закончилась. Менгск приказал войскам эвакуироваться, держась подальше от зергов и конфедератов. Второе было легко выполнить – зерги были заняты конфедами, а конфеды зергами. А вот с первым дела обстояли хуже – судов критически не хватало.

До «народа Антиги» никому уже не было дела. Остатки мирного населения запрашивали помощь то у нас, то у конфедератов. Ответом всегда было молчание. Поступало всё больше донесений о протоссах. Планета доживала последние часы. Этому очагу жизни суждено было в скором времени погаснуть, а звезде Антиги – присоединиться к миллиардам немых соседок. Но во Вселенной, где живу я, всем на это наплевать. И мне в первую очередь.

Действие наркотика заканчивалось. Адреналиновый экстаз сменился глубокой апатией. Вздымая пыль и испуская огненные струи из сопел, передо мной приантижился челнок. Лучи прожекторов вспарывали дым, клубящийся над полем боя, один полоснул мне по глазам. По опущенной аппарели бежали огоньки, зазывая внутрь. Я поднялся на борт и сел в кресло.

Погибших подбирать было непозволительной роскошью, поэтому в челноке находились только раненые. Рядом сидел солдат с багровой от крови повязкой на глазу. Десантник напротив баюкал оплетённый полимерным коконом обрубок руки. Грубые швы уродовали молодое лицо. Я знал, что теперь он ничто. Неопытный калека в армии никому не нужен. Пусть медицина и научилась творить чудеса, но очередь за чудом длинновата. Я мог спокойно заглянуть ему в глаза, мог заговорить с ним, и не почувствовал бы стыда, хоть и ощущал причастность к надругательству над жизнью каждого человека, которых тысячами посылал в мясорубку. Я стал настоящим мерзавцем. Как выяснилось позже, я был им всегда.

Я не смотрел в иллюминатор. Звёздное небо – огромное и пустое – всегда навевало уныние. Челнок взмыл вверх. Подняв забрало, я наполнил лёгкие воздухом с металлическим запахом. Через десять минут фюзеляж тряхнуло – мы пристыковались к чему-то большому и стальному. Я сошёл по аппарели в ангар. Часовые, отдав честь, попросили сдать оружие.

– Где я?..

– На «Гиперионе», командор!

Я отдал автомат и пошёл в каюту. Мне было настолько всё равно, как не было никогда в жизни. Думаю, если бы сейчас «Гиперион» ко всем чертям взорвался, моей последней мыслью стало бы «ну и что?». Погибнет ли планета, погибнет ли человечество в секторе Корпулу, какая разница? Я мерзавец. Я убиваю для Менгска из-за призрачного страха. Я боюсь самой мысли о бунте, как боялся ненавидеть Конфедерацию, когда был чиновником.

Я вошёл на обзорную палубу. В окнах можно было увидеть удаляющуюся Антигу Прайм. Фиолетовая плёнка крипа устилала поверхность. К планете неслись невесть откуда взявшиеся рои владык, муталисков и прочих скользких уродов. Вспыхивали зарева ядерных взрывов.

Вверх взметнулись золотые точки – отступающий десант протоссов. Им стало мало простого геноцида и захотелось поучаствовать в резне. Похоже, протоссы не так и сильно от нас отличались. Словно электрический разряд пробежал по хребту. Я ощутил острое желание уничтожить одну из этих высокомерных тварей. Уложить на колени и пустить пулю в затылок.

Из подпространства появился флот протоссов. Вот и всё. Стёрта еще одна звёздочка с флага Конфедерации. Менгск наверняка доволен.

Совесть не может мучить постоянно. Даже, если на сердце давят горы костей, нельзя всё время ощущать их тяжесть. Но порой, когда не даёт покоя бессонница и нечем занять мозг, или, когда выжат до предела, и кажется, что будущее – лишь плохая копия настоящего, начинаешь размышлять о том, что натворил. И нет сил остановиться.

Ноги сами принесли меня в бар. Кроме протиравшего стойку бармена, там никого не было. Я сел. Стул заскрипел под тяжестью бронированного скафандра, но выдержал.

– Водку. Двойную.

По исцарапанной стойке скользнула пара стаканов. Я остановил их закованной в сталь ладонью и залпом опорожнил.

– Ещё!

Заказ был выполнен. Больше яда хлынуло в вены. Глаза потеряли фокус, мысли спутались. Я не хочу этого делать! Не хочу больше быть марионеткой Менгска! Я выдумал опасность. Он отпустит меня. Надо только решиться…

– Повторить? – спросил бармен.

Кулаки сжались сами собой. Внутри, не находя выхода, клокотала ярость. Я смахнул стаканы на пол, и они разбились вдребезги. Руками, налитыми мощью гидравлики скафандра, я разнёс прилавок в щепки.

У бармена не было времени даже на попытку защититься. Закованным в сталь кулаком я размозжил ему череп. Мозги и кровь прилипли к бронерукавице.

Остолбенев, я разглядывал труп. С безумной надеждой, что всё это дурной сон, я зажмурился, а затем снова открыл глаза. Тело никуда не делось. Растекающаяся лужа крови омывала осколки черепа. Я смотрел в неё, как в зеркало, и видел отражение слабого человека, наделённого властью подчиняться чужой власти. Мне было трудно дышать – грудь как будто туго оплела стальная проволока. Я стоял над убитым и с шумом втягивал воздух. Нервы успокоились сразу после всплеска ярости.

Я стал убийцей. Настоящим. Все предыдущие терзания теперь казались надуманными. Вот тело. Вот обрывки кожи на окровавленной металлической рукавице. Вот я, не совладавший с собой на миг.

О бегстве я даже не думал. Никто не накажет победоносного командора. Никто не узнает о случившемся. Менгску не нужно, чтобы его лучшего военачальника считали психом.

Позади раздались шаги. Я оглянулся. В дверях стояла Сара.

– Некуда было выплеснуть ненависть к Менгску?

– Я, чёрт возьми, не в настроении отвечать на вопросы! Прочтите мои мысли и убирайтесь!

– Я не могу прочесть ваши мысли.

– Как это? – любопытство пересилило гнев.

Лейтенант со скучающим видом переступила порог. Капли крови на моём лице, труп бармена – она не обращала на это ни малейшего внимания. Сара присела рядом.

– Внутри каждого человека до ужаса одинаковые мысли, скучная память и больше ничего. Сотню раз я убеждала себя, что знаю настоящую цену жизни, но отбирать очередную оттого не легче. Но тебя я прочесть не могу. Ты псионик, Виктор. Арктурус привлёк тебя к командованию, чтобы раскрыть потенциал. Ты – эксперимент Менгска. Даже не думай срывать его. Держи себя в руках. И помни: я тебе ничего не говорила.

Ураган эмоций, постепенно утихавший после убийства, в миг исчез, стоило мне услышать слово «псионик». За секунду сердце убавило темп ударов, пот испарился, дыхание стало ровным. Биометрически я превратился в совершенно спокойного человека. Как будто только одно слово отделяло меня от того, чтобы открыть в себе эту способность. Чутьё подсказывало, что это лишь начало.

– У меня всё ещё куча вопросов.

– Нравилась бы я тебе, если бы разом выкладывала всю правду?

Она ушла, на прощание обронив:

– Мы все надеемся, что Антига была последней жертвой. Но, если придётся, каждый из нас готов снова принести её.

Следующая глава: http://www.proza.ru/2011/02/13/1683