день

солнцу

Прорезалось на миг в густом скучном небе слепящим торжествующим лучом счастья и тут же пропало, заткнулось бдительными свинцовыми тучами.
В кармане куртки игриво пикнул мобильник. Слева в груди вздрогнуло и заколотилось. Еще не знаю наверняка, но уже дышу напряженнее, остро надеясь, что это тот самый смс, тот самый, который только и нужен среди пустых банковских выписок, реклам распродаж и нежных дружеских «перезвони мне». Нет, сейчас наверняка он, настоящий, от которого перехватывает горло, горячеет в животе, сами собой блаженно прикрываются глаза, а губы тихо вышептывают имя. И еще тише «солнце, солнце».

Несколько секунд тяну время, не лезу в карман за плоской черно-серебряной переговорной коробочкой, рассматриваю пресный мир перед тем, как открыть драгоценные буквы. Маршрутка полупустая, день в разгаре. Бросаю беглый взгляд на стоящего у двери пожилого аккуратно обернутого шарфом мужчину в очках, который одной рукой схватился за поручень, а другой вдумчиво просматривает избирательный листок усатого депутата. От мужчины негромко пахнет вермишелью и старинным пыльным одеколоном, почасовкой в средней руки техническом вузе и размеренным вечерним футболом. Слева от меня у окна сидит массивная женщина возраста безысходности, сдавленная ватиновым фиолетовым пальто и ворсистой серой шапкой, желтое расплывчатое лицо с бородавкой под носом смотрит прямо перед собой, созерцая чудесные сны о собесе и квитанциях за коммунальные услуги. Без спешки и как бы равнодушно добываю мобильник из кармана, автоматическим пальцем жму кнопочки. «Скучив за тобою. Приходь»
Каким-то чудом умудряюсь не схватить в охапку и не расцеловать толстое ватное пальто около себя, сдерживаюсь, чтоб не подмигнуть одеколону. Сейчас, нет, на следующей. Подскакиваю к двери, все равно не усижу.
Потом бегу между рядов с мороженой рыбой, курагой и апельсинами. В пакете уже плещется бутылка коньяка, орехи и вяленая клубника. Еще бы сыру, очень хочется чуть режущего кисловатого с плесенью, отдающего хорошей помойкой. Нечего мельтешить ассоциациями покруче, помойки вполне достаточно. «Грамм двести… Нет, триста… Ну да, давайте весь кусок». Вдох глубже, выдох, еще. Бегу, бегу.

Вахтерша за стеклом на входе окидывает меня служебными бликами очков, я со своими пакетами, сумкой с ноутом и камерой не смахиваю на подъездного наркомана или рядовую бл ядь. Может, на нерядовую, то и ладно. Я киваю ей отважной улыбкой, она решает не утруждать себя лишним вопросом с очевидным скучным ответом и даже не провожает меня взглядом к лифту. А так прокрутился бы стотысячный разговор: «Вы к кому?» «В мастерские, к художникам, наверх» - кивок, отворот, очки снова вгрузли в газетные строчки.
Тринадцатый этаж. Лифт идет только до двенадцатого, последний пролет пешком, с пульсом в горле. Неукротимое желание прямо здесь на лестнице отвинтить крышечку с бутылки и обстоятельно глотнуть. Если бы я курила, то и закурить бы, наверное. Хорошо, что не курю. Идиотское такое занятие. Как раз сейчас бы одну сигаретку. Или две. Черт.
А года три назад здесь, между двенадцатым и тринадцатым, на стене была нарисована детская улыбчатая собачка, очень трогательная. Все хотела ее сфотографировать, не успела, закрасили. Как и постер с завлекательно возлежащей жаркогубой певицой-азизой в его туалете. Присев на унитаз, каждый оказывался лицом к лицу с красавицей, прямо напротив ее жирно обведенных блестящих глаз. А чтоб не вздумал сделать вид, что зашел и присел тут случайно, подпись под  изображением внушала: «Подивись їй в очі негіднику». Теперь туалет обложили плиткой и порно-дива вместе с надписью исчезла. Или возлежит где-то в другом пространстве-времени, куда нет дороги. Ну и пусть, что за печаль.

Тринадцатый. Меня это всегда забавляло. Без связи с нумерологией или прочей дурацкой ерундой, но на пороге в узкий коридор с темными дверями мастерских под самой крышей я почти четко вижу в воздухе сгустки слов про оставь одежду всяк сюда входящий и что-то еще шутливое про кровь-любовь. То ли выход в рай то ли вход в никуда.
Звонок, его бесшумные крупные шаги за дверью. «Привет».
Близко. Влажным ртом. Джинсовая заношенная рубашка, запах вечности.
Вся мастерская залита сверкающим солнцем.
«А ты замечал, когда мы тут встречаемся, всегда выходит солнце? Хоть зима, хоть лето, даже если везде пасмурно. Удивительно». «Правда? Да, солнце», - он смотрит вокруг, но не удивляется. Он снимает рубашку.

Раздвигает мои ноги, пронзительные глаза оказываются надо мной, и смотрят в самую мою глубину, где еще никого не бывало. Входит медленно и сладко, его глаза затуманиваются, становятся чуть влажными, как и мои. И говорит: «Ну, привет», уже по-настоящему. И я перестаю видеть и слышать.
А потом наступает покой и легкость, мы пьем коньяк, прекрасная рука с серебряным кольцом берет клубнику, отправляет ее в рот.
«Когда-то одна девушка взяла меня за х у й. Это было необычно. Ты же понимаешь, меня еблей не удивить, е б аться все умеют, ничего сложного. А это... Мы сидели за столом в компании, о чем-то разговаривали, и она так незаметно под столом взяла меня за х у й, что я не успел даже вздрогнуть или как-то отреагировать. Я думал, с чем это сравнить и представил, что это похоже на то, как поймать кота. Ведь кот – он настороже, он все время бдит, чуть что - сразу съебется. И ты делаешь вид, что тебе похуй, смотришь куда-то в сторону и так незаметно, без единого лишнего движения его берешь. Мягко, но уверенно, чтоб не убежал». «А как ее звали?» - зачем-то мне интересно знать имена всех его девушек, как будто я складываю из этих имен тайную спасительную анаграмму. «Звали?.. Оля. Это было в Германии у друзей». «Она была немка?» «Нет, она была русская. То есть, родители ее вывезли еще маленькой в Германию. Там она выросла, вышла замуж». «Так она пришла с мужем?» «Ну да. Муж сидел там же, за столом. Никто ничего не заметил, даже не заподозрил, представляешь? Вот такой у нее был талант». «А потом?» «Что потом?» «Ну, вы потом пошли е б ать ся?» «В тот вечер не пошли, она же была с мужем, и мы все были в гостях. А потом, на следующий день, она пришла ко мне и мы, конечно, еблись. У нас получился довольно длительный роман. У меня со всеми девушками обычно бывают долгие отношения, иногда по несколько лет».
Потом он ложится на живот и говорит полувопросительно: «Почухаешь меня? У тебя это так получается».
Это еще такое блаженство - вминать каждый миллиметр огромного сильного упругого тела, бить, щипать и мять от кончиков пальцев ног и рук, до плеч и самой шеи. Волнами, резкими рублеными линиями, жестким перебором по клавишам мышц. Я не замечаю, как на меня снова накатывает туман и жар, и чужой голос откуда-то изнутри умоляет: «Хочу, чтоб был только один этот день, а больше ничего. Только этот день насовсем. Пожалуйста, пожалуйста, а? Я хочу умереть в остальное время, если можно». «Что ты говоришь?» - мурлычет он из-под меня. «Та ничего. Говорю – возьми меня к себе массажисткой. Бесплатно. Или пусть тебе жена делает массаж каждый вечер – вон у тебя бицепс затвердел и около позвоночника надо посильнее размять». «Ей некогда меня чухать, - отвечает он глухо снизу только на практическую часть сказанного. – Она все время в этом вашем чертовом интернете». «Ну, ничего себе, - преувеличенно возмущаюсь я не без злорадного превосходства. - Вот я бы никогда не сидела в интернете, если б ты был рядом!» «Та ладно, вы все так говорите. А потом засядете за свой компьютер и тю-тю», - бубнит в подушку. "А скажи, - решаю спросить. - Как это ты взял и выебал меня в первый же вечер, когда мы познакомились? У меня что, на лбу было написано: "Я хочу е ба ться"?" "Нет. У тебя на лбу было написано: "Я хочу е ба ться с тобой".
Потом я еще мну и перебираю части совершенной плоти, и необъяснимым образом его глаза опять оказываются надо мной, и дикая новая волна сметает все возможные мысли и чувства, и, по-моему, я что-то кричу, но сквозь ураганный свист ветра и пуль ничего не слышно.
За окном глубокая ночь с редкими огнями. Лампа над столом. Еще есть полбутылки коньяка, но нам не хочется. Он в рубашке и джинсах, зашнуровывает ботинки. Я нанизываю на плечо сумку с бесприютным ноутбуком.
Поцелуй на прощанье хуже выстрела в спину. По-моему.
В подъезде горит свет. Вахтерша спит. Неслышно прохожу мимо нее на улицу. Сверху моросит, дует и канючит. Поднимаю меховой воротник повыше, так уютнее и теплее, но почему-то печальнее. Я двигаюсь по знакомой дороге обратно в жизнь, будто смотрю кино наоборот. Вот выход со двора, вот угол его дома.
Но за углом что-то изменилось. Я еще не понимаю. Я смотрю вперед. По сторонам. Вращаю головой, как сова. Останавливаюсь совсем.
Вокруг ничего нет.
Нет дороги, домов, деревьев, фонарей, маршруток, прохожих. Ничего. Никого.
Нет стола с лампой, половины бутылки коньяка, кольца на его пальце.
Ни земли, ни неба.
Ни звука, ни цвета. Мир кончился. Кажется, как раз этого я и хотела.
Туман, зябкий, незнакомый, жуткий. Леденящий парализующий страх ввинчивается в меня, растворяет изнутри. Еще немного, я сама становлюсь туманом и мороком.

И сквозь это беспробудное тоскливое неожиданно  прорезается солнечный луч, всего на мгновение. Я вижу его из окна маршрутки. В кармане пищит мобильник и в груди оглушительно отзывается горячим взрывом. Я еще не знаю, что там, но надеюсь, это тот самый, который. Облизываю мгновенно пересохшие губы, тяну время, чтобы не выхватить телефон из кармана, как маньяк нож. Сбоку от меня пялится в окно огромная тепло одетая женщина. У двери повис на поручне мужчина в квадратных очках. В его руке листок избирательной рекламы. Как внимательно и серьезно он его изучает, цирк настоящий.