1579

Рисунок 97г: Кибитка в пустыне

***

А ведь красная и черная икра – это сперма на тарелке и надо бы, чтобы женщины и гомики сравнили вкус. Пора богатым открыто, прямо за столом размазать человека по тарелке…

***
         
Зачем матери было просвещать или чему-то учить меня – как каждый «друг», и за счет не переданного опыта она меня в узде держать пыталась…

***
 
Я позволяю разыгрываться этому проблематичному спектаклю только потому, что  его после опишу. Еще утешаюсь мыслью, что полет даже над дымным сражением лучше похода по мирной земле и тем, что  технические проблемы меня не касаются, раз ими Вовка занимается…

Брат снова играет в футбол с компьютером – ах, значит я опять недогрузил его работой, ах, я опять недогрузил его умом! «Проблема-то, брат, в том, что… И вот еще какая есть проблема, брат…»…

«На самом-то деле я знаю, что мне это приходится делать, на самом-то деле  знаю, что я это чувствую…»

В моей голове скорей зима, чем лето, раз только с выходом наружу я вспоминаю про тепло. Целительные выходы! – но кончатся они чрез 20 дней и, если я продолжу замечать погоду, то замерзну или стану льдом, чтобы отдавать мороз другим – предполагая, что им-то снится незаслуженное лето…

Та часть неба, где солнце, завалена красно-коричневой глиной, а та часть неба, где луна, завалена бинтами. Или это молоко, или это лекарственная пена, или это белая глина. Где солнце, там рай для всяких арабов пустынных – удивлен, что взяли их туда, они же с автоматом – а где луна – для нас. Там будем молоком и бинтами лечиться, а также пеной и глиной - и смеяться, глядя на этих арабов на лютой сковородке солнца. Но те тоже будут, глядя на нас, улыбаться и выращивать большущие, как финики, дули в оазисе, что находится действительно прямо на сковородке, на солнце. И так долго продлится – пока не обнаружится третье светило. Кстати, кандидатов на него уже полно летает между небом и землей…

Я бы почитал, но на столе везде были разложены мясо, масло, молоко, вода и хлеб. На хлеб, в принципе, можно книжку положить, но это был конкретный неудобный хлеб… (Потом: «я бы почитал, но везде уже инструменты…»)

Я думал, что у него строго: это он съел, а этим блеванул,  но к концу блевотина уже совсем преобладала – смотреть-то тошно на такой свой аппетит…

 Нарисовать мятую бумагу. Не из прикола, а потому, что  боль. Ведь мнется бумага и как-то иначе впустую расходуется, причем в этом участвуют, тоже расходуясь, и компьютер, и принтер, и картриджи, а вот что-то хорошее и безупречное так редко у меня получается…

Почему я, писатель должен хвалить, например, музыкантов? Во-первых, они – самые настоящие болваны, а во-вторых,  отнимают у писателей публику. Не болваны рефлексируют и через это теряют уверенность на сцене. Уставь мой стол фигурками сидящих людей и как раз два часа я ничего не напишу. В этом смысле  хорошо понимаю тех артистов, которые поют штампы, причем истошным голосом – перестраховочное схождение с ума. Не публика нам нужна, а приватное ощущение первенства. Публика – это темные силуэты в зале и звук аплодисментов, мало отличимый от звуков, производимых в унитазе. И не надо говорить о моей агрессивности, ведь  они своими гитарами первыми двести раз срубили меня…

(Художникам негде достойно выставить свои удачные работы и некуда, достойно же, выкинуть ошибки. Эти выставки – помойки, а мне скорей нужны костры…)