Медиум 22

Адресное бюро, как и следовало ожидать, не работало. Но зато на Коммершил-роуд работало почтовое отделение.
- Это ничуть не хуже, - сказал я, и мы, действительно, скоро получили в своё распоряжение рассыльного, чей упругий животик под форменным мундиром выдавал любителя пива, а целый ряд вставных зубов – любителя после этого пива подраться.
- Джон Рихтер? – переспросил он. – Нет, джентльмены, это не он. действительно, жил доктор Рихтер на Коммершил-роуд, четырнадцать – сорок шесть, нал ссудной кассой, да только он уже с пол года, как умер.
Мне показалось, я слышу дребезжащий звук оборванной нити. А посыльный, понизив голос, добавил:
- Только что-то с его смертью было нечисто – ей-ей, поверьте уж мне.
- А что? – осторожно полюбопытствовал я.
- Да соседи говорили, будто к его дому сама смерть приезжала в кэбе. Вышел, значит, этот Рихтер, сел на козлы и её, то есть смерть, повёз куда-то. А уж наутро его тело-то и нашли.
- Отчего он умер? – быстро спросил Уотсон.
Посыльный перешёл совсем на шёпот:
- От заразы. Хозяйка утром к нему вошла, а он лежит весь в пятнах каких-то. И тут же двое приехали в фургоне в балахонах, в масках, забрали тело, засунули в мешок, комнату всю карболкой залили и говорят хозяйке, мол, не болтай об этом лишнего, а то паника поднимется, опасности, мол, нет, только вещи - постель, носильное бельё - они с собой заберут.
- Постойте, а вы-то откуда об этом знаете?
Посыльный презрительно сплюнул:
- Да разве у женского полу что за зубами удержится! Терпела, терпела, да и раззвонила всем.
- А когда он умер, этот Рихтер? – снова спросил Уотсон.
- Да летом ещё. В начале июля, кажется... Так что, не он это, которого вы ищете. Другой.
- Ай да Уотсон! – искренне похвалил я своего друга, едва мы отошли от посыльного подальше. – Как удачно вы, бывает, задаёте вопросы. Полагаю, теперь связь этого Рихтера с Гудвином можно считать доказанной.
- Пожалуй. Но всё равно я пока ничего не понимаю. Что он, в самом деле, что ли, воскрешает покойников? Тело дочери Бедоз видели, тело внука полковника видели, тело Рихтера тоже видели.
- Полагаю, мы и тело Роны тоже увидим, - сказал я.
Напрасно сказал – Уотсон побледнел и покачнулся.

Настала пора для визита к Гудвину. А я не мог на него решиться, чувствуя свою уязвимость. Сумею ли я противостоять этому человеку? Сумею ли не раскрыть карты?
- Боитесь? – догадливо спросил Уотсон. – Давайте я пойду. Это будет более естественно, да и ваших мыслей я до конца не знаю, поэтому и не выдам, хоть как там дело обернётся.
- Моих мыслей, - усмехнулся я, - я ещё и сам до конца не знаю. Не то бы не к Гудвину отправился, а прямо в полицию. Самое непонятное, как и вам, трупы. Их ведь уверенно опознавали – это вам не изуродованное лицо, не «семь раз отмерь, один отрежь». Живого человека любыми наркотиками до краёв налей – за труп, да ещё вторично изменённый, не выдашь. Все остальные фокусы ещё туда-сюда: оптика, зеркала, гипноз...
- Может быть, и с телами гипноз? – предположил Уотсон.
На этот раз я пожалел его и не стал говорить, что, видимо, сами скоро узнаем. Он, однако, думал уже о другом.
- Холмс, но пока суть да дело, где-то он их должен прятать. Где?
- Да где угодно. Человек – не столь уж габаритный предмет, в приличный сундук влезет, если согнуть.
- Ну так давайте я заодно и посмотрю, есть ли у Гудвина подходящий сундук.
- Есть, и не один, - вздохнул я. – Я ведь там был, видел. У него вся комната заставлена. Ну и что? Ордер на обыск мы всё равно не получим, а без ордера...
Глаза Уотсона кошачьи загорелись:
- Холмс, а разве нам с вами раньше никогда не случалось... без ордера?
Нелегко было решиться охладить его пыл. Я даже сам слегка заколебался, но благоразумие взяло верх:
- Без ордера? У Гудвина? Уотсон, я не хочу остаток жизни провести в виде эктаплазмы.
- Боитесь? – снова спросил он – уже другим, агрессивным тоном.
- Боюсь. Но это не главное. А главное – не вижу пользы. Уверяю вас, Гудвин очень хорошо умеет прятать.
- Я его ненавижу! – вдруг с силой сказал Уотсон, перекосив лицо. – Балаганный шулер! С его способностями мог бы помогать душевно больным, делать открытия в науке, совершать подвиги разума и воли, а употребляет дар на то, чтобы обирать людей, пугать, вносить в души смятение.
Я с удивлением слушал его закипающий на губах монолог, замечая себе в душе, что и после двадцатилетнего знакомства ещё далеко не всё знаю о своём друге.
- Уотсон, - прервал я его, - в вас что говорит – любовь, ревность и ли недоверие к гипнотизёрам вообще? И как вы хотите идти к Гудвину с таким настроем. Чтобы просить его помощи?
- Ну ему я, разумеется, не собираюсь ничего подобного говорить, - смутился он.
Я обречённо вздохнул:
- Значит, вы совсем не понимаете, с кем имеете дело. То, что вы не собираетесь говорить ему что-то, вообще никакого значения не имеет. Нет, Уотсон, к Гудвину всё-таки придётся идти мне. А идти надо, не то он заподозрит неладное. Ведь при прочих равных условиях, кроме наших с вами подозрений, вы бы обратились к нему ещё вчера, не так ли?
Уотсон медленно покачал головой:
- Этого я не знаю.
- Обратились бы, - заверил я. – А выжди он ещё день – два, и с подозрениями вместе обратитесь, да ещё будете бога молить, чтобы подозрения оказались ложью, а Гудвин – колдуном.
- А вы, - огрызнулся Уотсон, - разговариваете, будто вы сторонний наблюдатель, будто посмеиваетесь надо мной. Ну а вы? Вы сами?
- Я? – я сделал несколько шагов молча, потом вскинул глаза. – Я бы ждал. Интересно, как он предложит свои услуги, если к нему вообще не обратиться? И что будет делать, если от его услуг отказаться?
- Вы.., - голос Уотсона задрожал. – Собираетесь это проверять... в данном случае?
Я не ответил. Я ещё не принял окончательного решения, следовало всё взвесить.
- Вы чудовище, - изумлённым шёпотом проговорил Уотсон. Он остановился и с безмерным удивлением, даже с испугом смотрел на меня, качая головой.
- Существует ещё одна вероятность, - сказал я, не глядя на него. – Того, что наша версия в корне ошибочна и притянута за уши, а Рону просто изнасиловали, убили и бросили в какой-нибудь строительный котлован, подвал пустого дома или хоть в Темзу... Но вы тоже ошибаетесь, Уотсон, - я прямо посмотрел в его расширенные ужасом глаза на побелевшем, как извёстка, лице. – В том, что мне это всё глубоко безразлично, и я только и должен, что вас утешать и успокаивать, - повернулся и пошёл прочь быстрым шагом, сунув руки в карманы пальто... Как же я всё-таки нечеловечески устал! И как с такой усталостью я явлюсь перед Гудвином?


Уотсон нагнал меня в конце квартала, сильно  запыхавшись – я всё-таки неплохой ходок.
- Холмс, простите меня!
Я обернулся, остановился и подождал, пока он отдышится, после чего прохладно спросил:
- За что простить?
- За мой чудовищный эгоизм. Я не имею никакого права упрекать вас.
- А вы искренне говорите сейчас? – устало спросил я. – Ведь это же не первый разговор между нами на такую тему. Я вас одёрнул довольно резко, вы хотите избежать ссоры – это понятно. Легче всего мимоходом признать свою вину – на совах – чтобы погасить конфликт. Но даже если прибить пламя, а оставить угли, пожар рано или поздно вспыхнет и, скорее всего, в самый неподходящий момент.
- Холмс!
- Уотсон, мне, может быть, ничуть не легче, чем вам. Но дело в том, что из нас двоих только я могу пытаться что-то действительно предпринять для разрешения  ситуации. Простите и меня, за то, что говорю вам такие слова, но вы можете себе позволить и рыдать, и ужасаться, и впадать в апатию только потому, что ещё есть я. Мне же положиться больше не на кого. Поэтому я должен думать, а не предаваться скорби. И действовать, а не плакать. Не то бы с радостью поменялся с вами местами и погрузился в скорбь по самые уши. Но вы-то на моём месте что делать будете?
Уотсон молчал, глядя мимо меня. Ловил языком кончик уса, затягивал в рот, жевал и выплёвывал, постепенно превращая в мокрую растрёпанную сосульку.
- Обиделись? – понимающе спросил я.
Он покачал головой, не поднимая глаз:
- Не обиделся, наоборот – стыдно... Вы совершенно правы, я веду себя не по-мужски. Я очень люблю Рону! – он вскинул глаза, сейчас бутылочно-зелёные, прозрачные. – Очень! Я даже не думал, что могу ещё так любить. Это меня не оправдывает, но, может быть, извиняет хотя бы в ваших глазах.
- Извиняет, - кивнул я. – Говорю вам, сам бы, возможно, так же вёл себя на вашем месте... Ладно, не будем сейчас об этом. Пошли.
Некоторое время мы шли рядом молча.
- Холмс, - наконец, снова предложил он, - может быть, всё-таки я пойду к Гудвину? В конце концов, то, что я его недолюбливаю, для него не новость, если я даже и проговорюсь... Холмс, я же вижу: вы боитесь его.
- Да, боюсь, - не стал я спорить. – Но ещё больше я боюсь за вас.
- Ну почему?
- Потому что... Нет, Уотсон, пока не время. Нельзя высказывать неоформленные мысли и предчувствия. Я только попрошу вас самого быть осторожнее, хорошо?
- В каком смысле? Не затевать ссор с медиумами? – он чуть улыбнулся.
- Да, в частности. А ещё, переходя дорогу, смотреть, нет ли поблизости мчащегося экипажа. И не нависает ли над головой увесистая ледяная глыба.
- Вы серьёзно?
- Вполне.
- Но вы чего-то недоговариваете...
- Верно, не договариваю. Я же так и сказал, по-моему, что не стану пока договаривать... Знаете что, Уотсон?
- Что? – с готовностью вскинулся он.
- Идите пока домой.
У меня всё-таки оставалось чувство некоторой натянутости между нами, но я тем более хотел остаться один, без него. Если он задаст ещё один вопрос или попытается остаться, я знал, что пойду до конца, пойду на открытую ссору – для дипломатии у меня просто уже не было сил.
Он ничего не сказал. Но взял мою руку и молча быстро и крепко сжал. На одно мгновение. Выпустил – и ушёл.