двести 61

- Эй! Эй, зачем Вы... Больно же! Да я же помочь хотел! Поднять по лестнице... Больно! – Пйотр пятится, старается отдалиться от бесноватого, должно быть, старика, защищается пальцами, растопыренными навстречу грязной, плесневелой щетине, разросшейся на старческой физиономии. Дед и не думает успокаиваться:
- Ты, гадёныш, стыбрить хотел мой чемодан! Так ведь?! Получи! – удар клюкой по лицу. – Получи! – ещё один удар. - Будешь знать, как...
Неловкое движение, и Пйотр падает на холодный грязный кафель станции – одновременно ощущая, как тёплая кровь начинает робко течь у него по лицу.

- Смешно! Смешно! – не такое уж и маленькое, девчачье лицо вибрирует от смеха рядом с проснувшимися глазами Пйотра - девочка поливает тёплым мороженым пробудившегося ото сна взрослого дяденьку, хохочет.
- Ну, зачем?.. Малыш, не надо... - Пйотр осторожно отодвигает рукой расшалившегося ребёнка; ладонью, носовым платком пытается вытереть липкую красную массу – которой покрыто почти всё лицо – получается плохо.

Двери вагона электропоезда отодвигаются – пропускают Пйотра, который идёт, утонув – на время – в задумчивости, в сомнениях, в разочаровании.
На стадии жесточайшей проверки сейчас находится само решение, принятое им неделю назад, - поступками своими – исключительно положительными, бескорыстными, красивыми – стать отдушиной для людей, усомнившихся в самой натуре человеческой, что изъедена корыстью, завистью, ложью.
«Зачем им – и деду, и девчонке, и многим прочим – мой пример? Да они и не думают ни о чём, кроме как о мелочах всяких... Или вот ещё что... Ведь как получается? – Пйотр садится на скамеечку, закрывает глаза, думает. – Если я совершаю хорошие поступки для того, чтобы кто-то посмотрел на меня и сказал, что не всё так плохо в это мире, то... Значит... В уединении, когда меня никто не видит, я могу делать всё, что захочу? А чего я хочу-то?»
Заблудившиеся мысли обрываются в тот момент, когда по платформе мимо проходит подросток - оглянувшись, смотрит в сторону Пйотра, склизко усмехается. Вокруг более никого, а потому Пйотра ничто не сдерживает – он вскакивает, догоняет зарвавшегося наглеца, бьёт его кулаком в затылок – тот падает. Удар острым носком ботинка в пухлый, уже грязный живот, с задранной цветастой рубашкой, - не прикрытый кривыми, мятущимися руками. Ещё один удар, ещё.
- Получи! – из Пйотра вылетает хриплый крик. – Получи!

- Ой, а что это он кричит? Так громко!..
Пётр открывает глаза – вагон электрички спокойно покачивается, напротив - испуганная мордашка уже знакомой девочки, той самой несносной шалуньи. Похоже, вновь крепкий сон одолел Петра – он по-детски трёт кулаками глаза, озирается, видит, что бабушка Света тоже задремала – бабушка, которая вот уже тринадцать лет, как умерла.
- Бабушка, ты… живая? – Пётр с удивлением тянется к бабушке, хочет коснуться её цветастого платка пальцами, с ещё большим изумлением смотрит на свои крохотные детские пальцы.
- Ох... Что?.. Петенька... Я, кажется, уснула... - бабушка ласково смотрит на Петра. – А какая станция? Мы не проехали с тобой? Нет? Тогда, давай, ещё раз повторим то, что учили только что...
- Бабушка Света, мне такой странный сон приснился...
- Потом, Петенька, потом... И так, буква «ё». Состоит она из двух звуков – «й» и «о». Но пишется эта буква в словах, таких, как «ёж», «ёлка», просто - «ё». Давай, повторим. Ё... Ё... Напиши-ка.
- Йо... Йо... Бабушка! – Пётр не смотрит в тетрадь. – Мне такой сон приснился!
- Ну, какой сон, Петенька?
- Какой?.. Я... Забыл...
- Ну, не страшно, - бабушка легонько касается плеча Петра. – Пиши, пиши.