Мухи

(Фото автора)

Часа в четыре дня к тому месту, где я рыбачил, прибыла группа отдыхающих в количестве шести человек, по демографическому признаку распределенных так: три мужчины и три женщины, или, точнее, три парня и три девушки. Как только они достигли намеченного рубежа, один из них поднял руку, затем властным движением опустил ее до горизонтального положения, расширив пальцы в стороны (ну точь-в-точь как Юрий Долгорукий при выборе места для Москвы), и громко сказал:
— Здесь!
И тотчас же здесь началось…
Началось обычное. Один стал распаковывать рюкзак, другой пошел за водой, третий — за дровами, девчонки достали зеркальца. Потом все вместе они начнут растягивать палатку, потом закусывать и так далее.
Картина знакомая. Я отвернулся, продолжая свое рыбацкое дело — глядеть на поплавки. Рыба в этот день клевала плохо, но все же удалось поймать несколько подлещиков.
Через некоторое время, смотрю, подходят те самые девчонки. Веселенькие. Не поздоровавшись, ни о чем не спросив и ничуть не стесняясь, вынимают из воды садок, начинают рассматривать моих рыбешек.
— Что, ухи захотели, девчата? — спрашиваю я нарочито.
— А что, дадите? — Оторвали взгляд от садка, смотрят мне в глаза. Нацелено, серьезно.
Я подумал: день уже на исходе, когда-то поймают сами. Да и поймают ли? А, видно, соскучились по ухе — горожане.
— Возьмите...
Отобрали с пяток подлещиков. Глядят на меня снова какими-то умильными глазами.
— Берите всех. Всех берите! Мы обойдемся. Часто бываю здесь, — исчерпывающе разъяснил я, подбадривая их.
— Да неудобно ведь...
Однако взяли. Высыпали из садка, подобрали и ушли. И опять «ни привета, ни ответа» — даже спасибо не сказали. «От волнения забыли», — подумал я, извиняя их.
Порыбачил еще часа два. Солнце уже скатилось к горизонту. Пора собираться домой.
Вышел я наверх, к своему «мото» (а он стоял буквально в трех шагах от их табора) и вижу — лежит вся эта ватага на траве вокруг разостланной газеты, на которой валяются: обгрызанная буханка хлеба (как видно, поленились даже поискать нож), обгрызанные куски колбасы, обгрызанные же огурцы... Тут же валяется бутылка «Экстры», и точно такая же — в руках одного молодца, который пытается зубами сбить пробку с ее горлышка. Наконец сбивает ее, секунду держит в зубах, показывая всем, на что способен он и как крепки его челюсти, потом выплевывает в сторону. Затем поднимает бутылку, нацеливает в рот, делает несколько судорожных глотков. У него выхватывает другой, «булькает» тоже...
Потом увидели меня. Повернулись, все разом, в мою сторону. Один из них — тот, что «булькал», — вскочил, сделал шаг навстречу и загнусавил бесцеремонно-развязным голоском:
— Папаша, выпьем что ли. Была — не была! Все захохотали.
Я подошел к ним и со строгостью, на которую только было способно мое существо, сказал:
— Я не пью и вам не советую пить. А за срубленную ёлку, — показал я на притащенную ими из леса хвойную красавицу, — вас никто не похвалит. Причем вы срубили не просто зеленое дерево, вы загубили посадку. Понимаете, что это значит?
Смех мгновенно исчез. У девчонок вытянулись лица. Один из лежащих сказал, не глядя на меня:
— А какая разница, посадка или не посадка? Всё равно лес. — И, немного подумав, добавил: — Лес он и лес.
— Нам костер нужен, — поддержал его другой.
— Правильно! — закричали девчонки.
— Но ведь для костра можно найти сухостойные деревья, наконец, валежник... — попытался я урезонить их.
— Ну да, будем мы искать, обдираться в лесу! — разноголосым хором оборвала меня ватага.
— И вообще, дяденька, надоел ты со своими проповедями, — сверкая кошачьим взглядом, просипела одна деваха.
Я завел мотоцикл и поехал. И вдруг увидел: на траве, перед самым колесом, нечищеные и засохшие, валялись мои подлещики, и большие синие мухи ползали по ним.
Всю дорогу я ехал и видел этих мух...

1979 г.