Бешеная Люба

               


          Было это в пору моего детства.  Квартал домов частного сектора почти вплотную примыкал ко дворам стандартных «пятиэтажек».   Дворик Бешеной Любы был проходным.  Одна его калитка смотрела в наш двор, а другая – противоположная – выходила на мощеный тротуар и проезжую, за ним, дорогу.
      
          Мы, часто сокращая  путь к школе, быстро пробегали по ее двору,   но только тогда, когда Любы в нем не было. 
   
          Кто и за что дал ей кличку – «Бешеная», мы не знали.  Да и не задумывались об этом.   Но причина, все же, была.   И она, видимо, крылась в некоторых особенностях ее характера.
      
          Дом Любы тонул в зелени деревьев  и с весны  до самой осени почти не был виден постороннему глазу.    Плодовые деревья перемежались с ягодными кустарниками.   Весной густо цвели нарциссы.   От них сад казался солнечным и веселым.    Тюльпаны и пионы зацветали позже, образуя красочные островки среди зеленой травы.  Неприхотливые ландыши, несмотря на тень, выпускали тонкие  стебли с белыми, крохотными колокольчиками на них.
      
          Когда взрослые хотели добиться от нас послушания, то частенько пугали    Любой,  называя её  ведьмой.   И мы боялись её неприятной внешности, странного поведения и непонятного, образа жизни.

          Это была женщина неопределенного возраста.   Нам, малышам, она казалась старухой, чем-то сродни Бабе Яге.   Неопрятные седые пряди выбивались из-под старенького платка.   Зимой и летом старуха носила один и тот же вязаный кардиган болотного цвета, изрядно потрепанный и с вытянувшимися полами. Давно нестираная юбка, утратила свой первоначальный цвет.   На ногах собирались гармошкой  трикотажные штаны, и  теплые войлочные боты дополняли ее странный наряд.   В таком виде она часто бесцельно бродила по улицам города.   Иногда, встречая Любу, мы старались быстрее проскочить мимо и при этом прятали глаза, боясь, что она нас узнает.
      
          Сейчас и не вспомнить, за что мы так ненавидели ее.   Возможно за то, что по-детски верили в ее колдовскую силу.   Тому виной был странный, безумный блеск ее глаз и, зачастую, бессвязное, непонятное бормотание.
      
          Мысль о том, что человек просто болен, никогда не посещала наши пустые головки, а мой детский умишко не осознавал всей трагичности жизненной ситуации, в которой оказалась эта женщина.

               
          А ведь Люба не всегда была такой.
          Раньше она жила со своей старшей сестрой Евдокией, которая приобщила ее к церкви и молитвам.   Из церкви Люба приносила домой полные сумки с подаяниями,   благодаря которым, да еще небольшим пенсиям  обе женщины жили довольно сносно и недостатка в питании не испытывали.
      
          Спустя время Бешеная Люба осталась одна.   Похоронив сестру с Божьей помощью и с помощью соседей, она еще какое-то время ходила в церковь.  Но потеря близкого человека сильно подкосила ее.   Припадки безумия обострились и вынудили меньше бывать на людях.   В церковь ходить перестала.    Экономя деньги, она худела от недоедания.   Совокупность этих бедствий  сделали ее такой, какой она нам и предстала.
      
          Не ведая милосердия, мы дразнили убогую.  Подбегали к забору, когда видели ее во дворе и выкрикивали:
      
          - Бе – ше – ная  Люба, Бе – ше – ная  Люба…. – и прятались за шатким забором, с интересом наблюдая за ее реакцией.  Люба кидалась к забору и грозила нам кулаками.   Иногда хватала то, что подворачивалось ей под руку и, швыряла в нас, отбиваясь, как от озверевших собак.    Нас, детей от шести  до девяти лет, это раззадоривало.  Мы с визгом разбегались в разные стороны, и тут же возвращались, чтобы вновь возобновить атаку.
      
          Наша детская жестокость не знала границ.   Мы подбрасывали ей дохлых кошек и  закидывали во двор пакеты с мусором, если ленились отнести их к мусорным бакам.
      
          Изредка, где-то в глубине моей души тихонько скреблась совесть, когда я случайно видела, как эта женщина покорно собирала в ведра подброшенный нами мусор и относила его к бакам. Я заталкивала  совесть в самые дальние уголки сознания и продолжала участвовать в набегах вместе со всеми.   
      
          Дикий сад оставался таинственным и притягательным для нас.   В нем можно было прятаться и тайком обносить черешню, «райские яблочки», и другие фрукты и ягоды. И мы, как тараканы,  опустошали сад, уничтожая урожай.   В нём, обостренное чувство опасности давало возможность ощутить себя почти героем в глазах сверстником.   Он манил к себе с невообразимой силой.   Мы были  и  разведчиками, ползком пробирающимися сквозь заросли, и  партизанами, устраивающими засады, и даже индейцами, вышедшими на тропу войны.  И всюду был враг, правда, в одном лице – Бешеная Люба – которая выходила на эту тропу, Чтобы защитить от нас свою территорию.   И тогда, наши попытки проникнуть в ее сад, были невозможными.
      
          Постепенно дворик Любы скрылся из зоны видимости нашего двора за гаражами предприимчивых жильцов пятиэтажки.
      
          Нам, стайке мальчишек и девчонок, это было с руки.   Взрослые уже не
могли видеть наших проказ.   И, хотя, калитка уже давно была заколочена, мы, все равно, умудрялись совершать набеги через лаз в заборе,  без зазрения совести продолжая обносит сад.
          Для Любы  наши набеги стали сплошным бедствием.   Она никому не жаловалась и войну с нами вела в полном одиночестве.  Здесь, впервые в жизни, я услышала слово «саранча», но, что это такое – представления не имела, а потому считала его бранным.
      
          Однажды вечером, совершая очередной налет на крыжовник, мы так увлеклись сбором спелой, розовой, в прожилках ягоды, что потеряли бдительность и не заметили, как «враг» подкрался.  Им была Люба.   Она неожиданно появилась из-за куста смородины и, торжественно, злобно
ухмыляясь,  широко раскинув руки в стороны, грозно шла на нас.   Седые волосы развевал ветерок и, в ней было, что-то мистически-сказочное.   
      
          В один миг мы оказались у лаза в заборе. Получилось столпотворение.
Все спешили скорее пролезть в заветную щель, торопясь и мешая, друг другу.
Одичавшие кошки, оставив мусорные кучи, взметнулись на деревья, вспушив хвосты и дико сверкая горящими глазами.
      
          Я была слабым ребенком и поэтому оказалась позади всех.   Внезапно почувствовала, как какая-то сила  отрывает меня от толпы и увлекает вглубь сада. От страха я потеряла голос и не могла кричать. Покорно, словно под гипнозом, подчинилась властной руке Любы, тащившей  меня прямо к дому.
      
          Я была уверена, что у лаза никто и не заметил моего исчезновения.   Страх парализовал  разум и когда я, наконец, осознала себя, то поняла, что сижу на стареньком стуле за столом небольшой и не очень опрятной комнаты.  Возле меня никого не было.  Стол был пуст, а старый буфет, стоящий напротив стола, отсвечивал тусклыми зеркалами засиженных мухами створок. Перед ними красовались разномастные рюмки и несколько чайных чашек.  Перед стеклянными дверками буфета лежало нечто похожее на вышитую салфетку.  На ней стояла ваза с букетом засохших цветов.  Они почти не имели цвета, так как серая пыль и паутина лежали на них  толстым слоем.  Мне казалось, что жизнь в этом доме остановилась.  Но нет, она была.

          Паучки в углах деловито опутывали паутиной мух.   В комнате их было более чем достаточно.   Запах давно непроветриваемого помещения был стойким. Окна не имели занавесок, а дверь в другую комнату прикрыта.
      
          Вдруг скрип входной двери прервал осмотр комнатки.   На пороге показалась Бешеная Люба.   Она подошла к столу и поставила передо мной полную миску  солнечно-спелых абрикосов и краснобокого крыжовника.
      
          - Ешь! – сказала она, усаживаясь за стол напротив меня.
Я ожидала чего угодно: трепки за уши, порки,  ругательств и увещеваний, но только не этого.
      
          Совесть, наконец-то выползла из укромных уголков  сознания, и, с каким-то остервенением начала терзать мою душу.   Слезы брызнули из глаз.

          Мне стало стыдно и, этот стыд жег.   Почему-то, впервые за все то время, что я знала Любу, во мне шевельнулась жалость к этой женщине.  Сеточка морщин на ее лице и худая, старческая шея,  не казались противными.  Тонкие руки говорили о физической слабости. Голубые глаза лучились участием и добротой. Седые волосы, схваченные на макушке гребнем, тонкими прядями спускались на плечи, и никак не походили на космы.
      
          Я сползла с табуретки и, не глядя на миску, побрела к выходу.   Люба догнала меня уже на пороге.  Она вытерла мне нос, смахнула с  лица слезы и, собрав в пучок подол моего сарафана, высыпала туда содержимое миски.   Затем, подтолкнув к калитке, сказала:
    
          - Ешь!   Они вкусные!  А я помолюсь за тебя.
 Я шла домой и, не смея поднять глаз на прохожих, тихо плакала.
 
          Что-то случилось с моей душой, и я стала по-новому смотреть на убогую,  больше не принимая  участия в набегах. За этот день я повзрослела.
      
          Давно уже нет ни того двора с заманчивым садом, ни домика в глубине его, как нет и самой Бешеной Любы.  Как-то зимой в приступе безумия она ушла из дому и не вернулась.   Прошло много лет.
   
          На месте ее двора стоит шикарное кафе с броским, крикливым названием.
Я с болью в душе наблюдала, как перед началом  его строительства бульдозеры выкорчевывали фруктовые деревья сада нашего босяцкого детства, и как вместе с его гибелью рвались невидимые нити, связывающие меня с прошлым.
      
          Множество людей ежедневно  приходят в кафе; веселятся, что-то празднуют или просто пьют, ведут беседы, отдыхают  на том месте, где стоял сад и жила совсем не страшная, а больная и очень одинокая женщина.  Но в чем же их винить?
          А все-таки она успела помолиться обо мне.


http://proza.ru/2011/02/01/1549  Талисман