Жених

Лес внезапно кончился. Черная стена елей осталась позади, и на освещенном желтой луной заснеженном поле в конце прямого, как стрела, санного пути показался дом. Большой, красивый, с колоннами у парадного входа и высокими расшторенными окнами, в которых сотнями огоньков светились хрустальные люстры. Справа и слева от дома, в утонувших под шапками снега избушках тоже теплились огоньки, но куда там тусклому язычку одинокой свечи в замерзшем окошке до многоярусного сверкающего великолепия?
У дома тесной кучкой стояло десятка полтора саней, поодаль толпились кучера в овчинных полушубках и высоких войлочных шапках. То здесь, то там вспыхивали огоньки самокруток, в морозное небо поднимался вонючий дым злого самосада. Рядом, у длинной коновязи хрустели сеном низкорослые косматые лошадки.
На ступенях парадного входа, не смешиваясь с прочим подлым народом, стоял швейцар в бакенбардах и николаевской шенели с меховым воротником, ожидая запоздавших гостей. Однако, похоже, те из приглашенных, кто отважился ночной порой на путешествие через лес, уже прибыли. Швейцар облегченно вздохнул, провел рукой по бакенбардам и повернулся, было, к двери, чтобы зайти в уютное тепло дома, как вдруг замер, вгляделся в белую пустошь, вздрогнул и перекрестился. По полю, в неверном свете луны, несся всадник, поднимая клубы серебристого мерцающего снега. Минута, и он уже около подъезда. Легко спешился, бросил уздцы крупного черного жеребца на руки конюха, замершего у коновязи, бодро поднялся по ступенькам, придерживая на ходу рукоять тяжелого драгунского палаша и... столкнулся лицом к лицу со швейцаром, решительно преградившим ему путь. 
- Не велите казнить, батюшка Алексей Михайлович, но - не пущу! - Голос швейцара, до этого басовитый и степенный, вдруг задребезжал фальцетом. - Не велено пущать!
- Да что ты говоришь, Филиппыч? - Опешил всадник. - С каких это пор мне от дома отказано? Ты пьян, что ли, братец?
- Никак нет, Ваше благородие, не пьян! Только не велено, и все!
- Бред какой-то! - Всадник, похоже, стремительно терял доброе расположение духа, в котором прибыл, и начинал не на шутку сердиться. - Мне приглашение прислано, да и черт с ним, с приглашением! Ты хоть знаешь, зачем я приехал? У Его превосходительства Павла Петровича руки его дочери Элен просить! У нас с нею все уговорено давно. Да что я... Ты же сам нам помогал! Пусти, братец, дело неотложное!
- Нет здесь Елены Павловны, Алексей Михайлович. - Швейцар слегка успокоился, но голос его продолжал дрожать, только теперь уже, похоже, от жалости. - В Петербург уехала, к тетке.
- Как, уехала? Когда уехала? Мы же с ней третьего дня... - Удивлению и отчаянию всадника, казалось, не было предела.
- Уехала, Ваше благородие. Собралась и уехала! - убедительно, как маленькому ребенку, ответил швейцар, стараясь не глядеть на собеседника.
- Понятно... - Тот разом ссутулился, как если бы у него внутри вдруг сломался какой-то стержень, на котором все и держалось. - Таков, значит, ответ Павла Петровича... Ну, коли так, то мне здесь, и правда, делать нечего!
Медленно спустился по ступеням, путаясь в палаше, вырвал поводья из рук так и не отмершего конюха и, вскочив в седло, неспешной иноходью двинулся в сторону леса. Однако, на полпути справился с собой, выпрямился в седле, пришпорил жеребца и, подняв тучу снежной пыли, стремительно понесся по укатанному тракту. Странное дело, но несмотря на наступившую у дома мертвую тишину, до кучки людей, провожавших его взглядами, не донеслось ни единого звука.
Когда всадник скрылся среди черных елей, швейцар медленно спустился со ступеней, подошел к конюху и взял у того из рукавицы чадящую "козью ногу".
Глубоко затянулся, закашлялся, бросил самокрутку на снег, повернулся и, не говоря ни слова, ушел обратно в дом, со скрипом захлопнув за собой тяжелую дубовую дверь.
- Это что за барин такой прыткий? Ну, не пустили которого? - весело спросил один из кучеров начинающего отходить от оцепенения конюха.
- Был барин, да сплыл, - непослушными губами ответил конюх.
- Это как так?
- А вот так! Поручик Лебядников это, жених хозяйской дочки. Три года, как в лесу сгинул. Из дома к нам выехал, а сюда не доехал. Ташку только и нашли в лесу порваную, да палаш. Может волки, а может - лихие люди. Ну, отпели его, чин-чином, все как положено... А на следующие святки он сюда заявился, руки хозяйской дочери просить. И вот уж, почитай, третий год ездит! Старый генерал дочь в Питер отослал от греха, а сам сказал, что и живого генерал-прокурора не боится, не то, что дохлого поручика. И остался. А на святки, как ни в чем не бывало, гостей зовет. Но то - генерал. Ему пужаться не положено. А вот швейцар наш, Иван Филиппыч, вот это правда, человек геройский. Ему-то больше всех от поручика достается. И, ничего, держится!