Леший. Глава 11-а. Дурная примета

В доме пахло смертью. Этот едва уловимый запах Леший не спутал бы ни с каким другим. Его обострённое за полвека с лишним охоты чутьё уловило сразу же, как только переступил порог крохотной избушки Евстольи и встал у порога, почти доставая головой до низкого  потемневшего от времени потолка. Анемподист  впервые за всю свою долгую жизнь зашёл к богомолке да и то лишь потому, что встретил накануне Аннушку.
- Зашёл бы ты, Анемподист Кенсоринович к Евстолье, - попросила, встретив Лешего,  Аннушка. – Надобность к тебе у её какая-то есть.
- Что за надобность такая? – с большим недоумением  спросил Анемподист, потому что из всего населения Кьянды одна Евстолья его не то чтобы  недолюбливала, но сторониться сторонилась. Даже на Спасовдень или на Троицу, доведись встретиться на кладбище, в ответ на его пожелание доброго здоровьица  она едва удосуживала  его легким полупоклоном.
Справедливости ради надо сказать, что и других-то она особо не привечала. Она была лет на пятнадцать старше Лешего, потому что он ещё пацанёнком бегал, когда Евстолья была на выданье. Только замуж так и не вышла. То ли сама не хотела, то ли  не  сватался к ней никто. Судя по внешности, второе было более вероятно.
Помнится, и в молодости Евстолья не слыла красавицей, а теперь в возрасте далеко за девяносто и вовсе очень смахивала на Бабу Ягу из народной сказки. Ходила всегда в чёрном до пят одеянье, туго подвязавшись по самые глаза чёрным же платком. Ну, прям, монашка и монашка! А она и вправду образ жизни вела монашеский. Родни у неё не было, поэтому жила одна-одинёшенька в крохотной, на одно подслеповато  глядящее на дорогу  окно,  невесть когда и кем  построенной на краю деревни избушке. В своём преклонном возрасте была ещё довольно шустрой, сама ходила в магазин, шастала  в ближайший лес по грибы да по ягоды. По субботам после всех мылась в бане у Коноплёвых, там же стирала своё бельё и опосля  аккуратно за собой прибиралась.
В домике у Евстольи бывали только Агриппина – мать Бори Коноплёва, больше известная в округе как Коноплиха, да, пожалуй, бабка Степанида – какая-то дальняя её родственница. Да ещё Венька, что каждую весну колол бабке дрова на мелкие поленья, чтобы сподручнее было старушке носить их в дом из поленницы, укладывать которую вдоль задней стены избушки она тоже никому не доверяла. Сама аккуратненько складывала полешко к полешку.
Ну, звала, так звала. И прямо из магазина завернул Анемподист к Евстолье: может  там и впрямь дело-то неотложное. Постучал в дверь погромче – вдруг плохо слышит старая, и тут же услышал звонкое:
- Да заходь, заходь! Я тибя уж в окно углядела, вижу, что ко мне с дороги завернул. Не стукнись тут, тесно у миня.
Анемподист у порога снял  свою лохматую из енота шапку:
- Доброго здоровьица, Евстолья Михеевна!
- И тибе, Анемподист Кенсоринович, дай Бог не хворать!
Анемподист осмотрелся. Никогда раньше не бывал он у Евстольи дома, слышал, что у неё много икон, но никак не ожидал, чтобы ими были увешаны все стены. А три по левой стороне занимали пространство как раз от пола до потолка.  В красном углу, освещая полутёмное помещение, робко колебался огонёк лампадки. Анемподист уставился на неё с удивлением, потому что  на Кьянде даже иконы-то были в домах редкостью, а лампадку он вообще не видал, пожалуй, с самого детства. Лики на образах от времени  стали совсем закопченными, но глаза у всех святых были хорошо видны, и смотрели со всех сторон прямо на Лешего. От этих многочисленных взглядов  он почувствовал себя неуютно. Такое же чувство испытал однажды, когда стоящий перед ним на задних лапах медведь уставился в упор ему в переносицу и готовился сделать шаг навстречу, чтобы подмять охотника.
Анемподист дольше всех рассматривал одну из трёх больших икон, на которой на фоне  рубленной из брёвен то ли церкви, то ли часовни был изображён мужчина с седой бородой, одетый в черный до земли плащ с надвинутым почти до глаз капюшоном. Его руки  были сложены на черенке  широкой лопаты, что упиралась в полоску чёрной земли прямо перед носками сапог.
«Преподоб. Марко», - было написано слева на уровне плеч и «Гробокопатель Печер.» - справа.
- Я смотрю, у тебя тут всё иконы да иконы, а это прям картина какая-та, - заговорил Анемподист, продолжая оглядывать помещение.
- А это и есть икона. Очень редкая, а изображён на ней преподобный Марк Гробокопатель, - пояснила Евстолья и стала рассказывать, что в стародавние времена, годков этак около тысячи тому назад жили в одном монастыре два брата  - инока, преподобные Феофил и Иоанн. Они  так любили друг друга, что упросили преподобного Марка приготовить им одну могилу на двоих. Много ли прошло времени с той просьбы, мне не ведомо, тольки когда Феофил по делам монастырским отбыл в дальние края,  Иоанн заболел и умер. Через несколько дней возвратился преподобный Феофил и пошел вместе с братией посмотреть, где положен умерший брат, увидел,  что  лежит тот в их общем  гробе на первом месте, вознегодовал на блаженного Марка и сказал: "Зачем положил его здесь на моем месте? Я старше его". Преподобный Марк со смирением кланяясь, просил простить его, а потом обратился к усопшему и сказал: "Брат, встань и дай это место старшему, а ты ляг на другом месте". И мертвый подвинулся во гробе. Феофил тут же пал к ногам преподобного Марка и просил прощения. А святой Гробокопатель сказал, чтобы Феофил заботился о своём спасении, ибо скоро и его также принесут на погост.  И стал Феофил ждать свово смертного часа, а от горя много плакал и потерял зрение.  А Преподобный Марк на его мольбу умереть сказал: "Не желай смерти, она придет, хотя бы ты и не желал"
- И откуда ты стольки всево знаешь? – изумился Анемподист начитанности богомолки, которую считал совсем неграмотной.
- А книги святые читаю, батюшка ты мой. Там всё и означено.
- Дело у тебя ко мне, сказывала  Аннушка. Неотложное.
- Дак я уж не знаю, ково было и попросить. Вчерась Богородица со стены сорвалась. Рама цела, а стекло вдребезги. Ты – мужик хозяйственный, поди найдётся стёклышко? – просительно заговорила Евстолья.
- Большое стекло-то?
- Да вот она, голубушка моя, - запричитала Евстолья, взяла  приставленную к стене на лавке икону в руки и показала Анемподисту. – Вчерась пошла за дровами, с охапкой домой вернулась, перед печкой  стала складывать, а она, господи помилуй меня грешную, ни с того, ни с сего на пол и брякнулась. Стекло-то сразу вдребезги. Гляжу, а верёвочка оборвалась. Худая примета, Анемподист Кенсоринович! Ой, худая. Умру я, верно, скоро…
- Да ты, Евстолья Михеевна, еще всех нас переживёшь. Ты же миня лет на пятнадцать старше, а у медички ни разу не была.
- Духом я крепка, батюшка! Духом. Оттого и хвори  не берут. А видно срок пришёл, господь к себе затребовал. До пасхи-то уж и не доживу, поди. Вот и предзнаменование мне господь подал. А земля-та ноне промёрзла! С осени без снега этакие морозы стояли. Жалко, намаются мужики могилку-то копать. До лета бы дожить, до Троицы. Ишо бы разок березками  зелёными полюбоваться.
- Налюбуисси берёзками, - начал успокаивать Анемподист. - Ишо как налюбуисси. Давай икону-то, я мерку сыму.
- Да вот как я тибе Богородицу-то в руки доверю, когда ты и лба перед ней перекрестить не хочешь.
- Да не приучен я сызмальства к этому, - начал оправдываться Анемподист. – Ты уж прости меня, но крещеный я.
- А вот тут ты ошибаисси! Бабка твоя тайком тебя окрестила. Батько-то твой нехристем был. Ой, какой нехристь! Он ить и церкву нашу порушил, а потом в ей клуб открыл, музыку бесовскую там на патифоне крутили да танцульки устраивали. Слыхано ли дело? В Храме божьем танцульки устраивать! А ить не побоялся гнева божьего Кенсорин, царствие ему небесное. А тибя-та баушка твоя окрестила. Это я точно знаю. Только вот крестик сразу сняла и спрятала, штобы Кенсорин не углядел. Боялась она Кенсорина-то! Крутого нрава мужик был, царствие небесное.
- Так ить, поди, не по своей воле церкву-то порушил… - попытался заступиться за отца Анемподист.
- Знамо дело, не по своей воле, а всё одно - грех великий. Да спасибо ему, что образа из храма в часовню на погосте дозволил перенести. Мы ночью-то всё и сделали. Не надругались над образами святых у нас, не жгли в костре, как в Костоме. Этим-то батюшка твой, поди, на том свете, искупление грехов и заслужил. Да и мы за ево молились. А уж потом, когда команда из райёну пришла и в часовне стены очистить, ты эть помнишь, зерно там сушили, я самые-то дорогие иконы домой принесла, да бабы тайком от мужей остальные по домам разнесли, в сундуках да на чердаках попрятали. Сберегли святыни от поругания. Ты бы, Анемподист Кенсоринович, перекрестился, прежде, чем Богородицу-то в руки возьмёшь…
Анемподист из уважения к богомольной  старухе неумело перекрестился, повторив движения Евстольи, и взял в руки старинную икону, на которой в полумраке избушки едва проглядывалась женщина с младенцем на руках. Леший ещё обратил внимание, что почему—то младенец имеет лицо взрослого человека, но спрашивать об этом из природной деликатности посчитал  неуместным.
Сделал замеры, передал икону Евстолье. Та сначала перекрестилась на три раза, и только после этого взяла образ в руки. Поставила в красный угол на лавку.
- Может тибе ишо што сделать нада, дак ты не стесняйси, - спросил Анемподист, прежде, чем  уйти.
- Спаси тибя  бог, Анемподист Кенсоринович! Ко мне иногда Венька забегает, тоже спрашивает, не надо ли чо сделать. Вот парень хороший вырос! Дров наколет, а ни рубля не возьмёт. От чистово сердца помогает. Я ему как-то коробочку ландрина в гостинцы наваливала, дак и то не взял. А ландрин-то ишо довоенный. Помнишь, в круглых железных коробочках?  Да знаю, что помнишь. Может хоть ты возьмёшь? Самой-то мне всё одно ни к чему, чтобы зубы не портить.
И она впервые за всё время разговора улыбнулась, показав ряд ровных белых зубов.
- Дак ты хочешь, штобы у миня зубы выпали? – отшутился в ответ Анемподист. – Стекло завтра занесу, вставлю. Бывай здорова, Евстолья Михеевна!
- И ты не хворай, Анемподист Кенсоринович! Ступай с богом!
Разных обрезков  у Лешего дома было полно, поэтому он сразу же вырезал алмазом, что бережно хранился отдельно от  всех инструментов, стекло нужного размера, хотел было сразу же и сходить к Евстолье, вставить его на место, но потом решил, что всё равно утром идти на Дерюгино мимо, и отложил затею назавтра.
Утром Анемподист  встал, как обычно, и едва после восьми рассвело, отправился на линию. Широкие, подбитые лосиной шкурой лыжи по накатанной дровнями  дороге нёс на одном плече, ружьё висело на другом, подсунутые под широкий монтажный ремень  когти ладно пристроились сбоку, а  завёрнутое в тряпицу стекло для иконы было засунуто за пазуху. Взял с собой и моток крепких капроновых ниток, из которых вязал сети, чтобы надёжно повесить икону на прежнее место да заодно проверить крепления на остальных. Впереди, то и дело озираясь,  бежал верный Буян. У избушки Евстольи пёс сел на дорогу, будто зная, что хозяину надо зайти к богомолке.
Свет в разрисованном крещенским морозом причудливыми узорами оконце не горел.
- Керосин экономит, - догадался Анемподист. – Впотьмах молитвы свои по памяти читает.
Завернул на тропинку, подошёл к двери, постучал. Тишина. Постучал погромче.
- Спит што ли? – подумал Анемподист. Решил было оставить стекло возле двери, чтобы вставить на обратном пути, но подумал, что Евстолья невзначай может его разбить, и постучал снова.
- Есть кто живой? – спросил громко. Но из-за двери никто не откликнулся. Тогда, предчувствуя недоброе, потянул дверь на себя, она легко подалась. При тусклом свете дёрнувшегося от свежего воздуха огонька лампадки увидел лежащую на кровати Евстолью. Потрогал лоб.
- Вот ведь не зря говорила про дурную примету, - сразу же мелькнула мысль, когда под пальцами ощутил холод уже остывшего тела. – А хотела до Троицы дожить.
Анемподист осторожно, будто боясь разбудить спящую, прикрыл  дверь и пошёл к Коноплёвым сообщить о смерти соседки, а затем отправился в Носово собирать мужиков – мастерить домовину и копать могилу. После осенних долгих и сильных морозов без снега на копку уйдёт два дня.
Потом, когда Евстолья уже лежала в гробу в свой крохотной избушке, бабы, утирая слёзы уголками повязанных под подбородком платков, рядили, какую икону положить отошедшей с собой в могилу.
Все уже знали про историю с упавшей с гвоздя Богородицы, поэтому Аннушка предложила именно её положить в гроб покойнице, но Скорнячиха рассудила иначе:
- Бабоньки, да ведь это же предзнаменование было. Она ить зачем Анемподиста-та позвала? К Богородице позвала. Вот Анемподисту после сороковова дня и надо Богородицу домой взять. Это, верно, божиньке так угодно было. Отец евонный Кенсорин не дозволил иконы в огне сжечь, спас Богородицу, вот пусть типерь у Анемподиста она и будет.
Так икона Казанской Божьей Матери после сорокового дня, аккурат  накануне Пасхи, появилась в доме Лешего.