Никакого нет резона...

Помните шуточный стишок:
"Никакого нет резона
у себя держать бизона,
так как это жвачное
злобное и мрачное"

Что до сих пор неимоверно удивляет меня, так это странности в человеческих взаимоотношениях. Казалось бы, человек – не дурак, стало быть, по идее, должен искать то, что для него конкретно лучше. Должен. Сам себе. Ага.
Природа мудра: она снабдила всех своих созданий механизмами защиты – видовыми и индивидуальными. Это сидит в каждом из них накрепко: ни одно животное никогда не задумывается, как ему поступить в случае опасности. Паттерны наиболее правильных, а, стало быть, и единственно возможных реакций накрепко вшиты у него в мозгу или тех нервных узлах, которыми оно пользуется в случае отсутствия у него вышеозначенного. Тем и спасаются.
Только вот человек… Самый умный из них…
Каких-то неполных пару сотен лет назад одним весьма душевным, думающим и страдающим (а это, как правило, всегда связано) гражданином Вселенной была, наконец, внятно сформулирована проблема, от которой не менее разумное человечество страдало добрых три тысячелетия… Горе от ума. Не от рассудка, нет, какой там!
Там, где властвует рассудок, как правило, нет места страстям и «глупостям», зачастую заставляющих людей идти наперекор очевидному, привычному и понятному, а зачастую даже и инстинкту самосохранения. Нет, речь совсем об ином. Кто из нас, проживая собственную жизнь, не пытался подсмотреть чужую? Соседскую – чтобы сравнить. Близкого человека – чтобы лучше понять, изучить, прихватить покрепче и удержать подольше. Того, кто не близок, но так хорош, что аж завидки берут: ну, тут уж исключительно для того, чтобы стать хоть немного похожим на него – красивым, богатым, успешным. Счастливым. Вот только почему же почти мы все ищем счастье где-то вовне себя? И почему постоянно глядим на других вместо того, чтобы прислушаться к себе? Почему думаем, что знаем и понимаем эту жизнь во всём её многообразии, хотя она дана нам как раз на то, чтобы убедиться – как правило, ближе к концу её – что она неизмерима и неохватна, и шла-то вокруг нас в своём сказочном многообразии как раз для того, чтобы мы прекратили считать, думать и строить, а стали бы просто воспринимать, чувствовать, впитывать…

Если бы каждый из нас хотя бы немного осознал свою ограниченность и конечность, насколько проще бы было ему просто принять ближе к сердцу всё то, что происходит вокруг. И насколько человечнее стали бы мы все…
Однако большинство из нас прячется в своём коконе, как малое дитя закрывая глаза на все те подробности, которые идут по законам живой жизни вразрез с его старыми и давно отжившими представлениями о ней. Так проще? Да, пожалуй, – для тех, кто ленится хотя бы иногда проветривать собственную душу и обихаживать её в надежде, что она хоть немного, да подрастёт, а там, глядишь, и заколосится… Для тех, кто плывёт по течению, не решаясь на свой страх и риск попробовать нащупать ногами дно, исследовать соседний проток, рыбки наловить, в конце-то концов! Для тех, кто идёт по пути наименьшего сопротивления, полагая, что силы надо экономить, и забывая о том, что душа человеческая – такой же важный орган как и все остальные, что без неё человек мёртв как безголовый петух, и что этот орган точно так же надо тренировать какой-то нагрузкой!
Я прожила с таким человеком восемь с половиной лет…
Я влюбилась в него ещё будучи подростком, и двенадцать лет мечтала выйти за него замуж. Когда мне надоело ждать, я просто-напросто увела его от второй жены, которой он, в принципе, не особенно был и нужен. Я родила ему ещё одного сына.
Этот человек изначально был живым. Живым по-настоящему – он был способен на какие-то сумасбродства, понимал шутки и, в общем, был вполне восприимчив к тому, что я хотела до него донести. Я училась у него, взамен предоставив возможность взглянуть на мир моими глазами, а, смею заметить, глаза такого человека, как я, будут почище калейдоскопа. И посильнее синематографа.

Сначала ему действительно было интересно. Но, получив меня в полное, безраздельное пользование, он странно быстро успокоился и отвлёкся…  Что, на мой взгляд, было весьма неразумно, так как, будучи живым существом, я имела тенденцию постоянно меняться, как и всё, что вообще есть в природе. И как-то раз уловила момент, в который мне стало понятно, что он, слушая меня, воспринимает только голос – вся радость общения сузилась для его ленивой души в канареечные трели птицы, которую он содержал у себя на кухне. Я не заметила, как превратилась в живую мебель – элемент уютного дома, который этот восточный господин с моей же помощью себе обустроил… Вся содержательная часть наших взаимоотношений ушла в песок, и ушла безвозвратно. Ему ничего не было нужно, кроме того, что он уже получил. И я начала орать по ночам, регулярно клеваться и гадить ему на голову. Шесть лет он терпел это, но так и не смог осознать, чего этой поганке надо, чтобы она успокоилась хотя бы на время. И, наконец, мои силы закончились. Я продолбила ему плешь, но, увы, так и не достучалась до его сознания, которое было и остаётся плотно зашторенным ото всяких пустяков вроде мелких радостей, больших надежд, безумных фантазий и сдержанных слов. Выполненных обещаний. Правды в глаза – чужой правды, потому что это только истина одна на всех, а правда у каждого своя. И слова всегда были сами по себе, не прожитые, не выстраданные, ни на чём не основанные и ничем не подкреплённые. А ведь по роду своей профессии я, не будучи практикующим психологом, знаю, тем не менее, как много значат слова. Какое это орудие, как несколько неверно ориентирующих фраз способны всерьёз и надолго завести в тупик и вызвать значительные потери, а всего-то пара-тройка прицельно ядовитых, высказываний способны ранить настолько, что не всегда человек после них вообще приходит в себя. Да никогда не приходит, на самом деле. Потому что любое слово в этом мире, как и любое дело, необратимо его меняет. Вопрос только, в какую из сторон, во благо или во вред, а это – уже непостижимо в момент, когда мы бываем так неосторожны. И обещание, бездумно данное от слабости или по глупости, подарившее надежду и тут же ставшее обманом, так же материально выбивает из-под ног почву, стоя на которой только и можно верить в собственные силы.

Он восемь лет лгал мне, постоянно пытаясь снять с моих плеч вполне посильную нагрузку, лишая меня возможности жить, что-то делая в полную силу, и привязал к себе настолько, насколько свободно может позволить себе мигрировать раскормленная к Рождеству гусыня.
Он постоянно «подставлял» меня, недоговаривая и забывая про то, что казалось ему незначимым, но было совсем небезразлично мне! Он постоянно недодавал мне тепла, заботы и интереса, «платя» деньгами за совместно налаженный быт. Он отдал мне на откуп все стороны нашей совместной жизни, легко и просто став в ней беспомощным и безразличным почти ко всему «больным ребёнком». Он культивировал своё безразличие и пренебрежение к тому, что выбивалось за рамки его – его личных – представлений о счастье!
Он ничего не хотел, и мало что мог без меня. Конечно, не желал он и думать о том, что мои представления о том, что и как возможно быть в этой жизни, могут очень сильно отличаться от его воззрений и точно так же имеют право на существование! Он заболевал, когда я, задыхаясь, распахивала окна.
Таких не бросают…
Бросить можно только то, что держишь. Но такого не поднимешь.
С этим камнем на шее можно благополучно умереть, благо путь наименьшего сопротивления находится прямо вниз по течению. Но умирать мне пока что не хочется.
Я ещё слишком мало успела узнать, сидя в этих застенках – за каменной спиной.
Я просто от него улечу…
 

Ты очень редко делал то, Что часто обещал. Всё время гадил на столе И врал по мелочам…
 

Очень надеюсь, что всё это безобразие скоро закончится. И будет, наконец, что-то новое. Может быть, даже и не лучше, но всё же другое. То, от чего я так старательно прятала себя последние годы. Далеко не самые безнадёжные, но как же глупо израсходованные годы моей собственной, такой единственной и неповторимой жизни…
Мне уже хорошо. Как будто чьи-то ловкие, знающие руки аккуратно стащили с меня резиновый кокон, несколько лет обвивавший меня и, казалось, безнадёжно плотной, вросшей в тело и слившейся с ним, ставшей мне родной кожей защищавший меня от мира.
Этого кондома на мне больше нет, и я чувствую себя странно, непривычно обнажённой и освобождённой: я содрогаюсь от того, насколько свеж и странно ярок мир вокруг меня. Но прятаться в тень, кутаясь в то, что подвернётся под руку, мне совершенно не хочется!
Я влюблена и счастлива, мне весело и страшно, радостно и горько, я хочу и мечтаю, я размышляю и даже не надеюсь, но, чёрт возьми, как же это прекрасно – чувствовать в полную силу, пропуская через себя весь спектр человеческих эмоций. 
Ко мне возвращается голод на ощущения, и я снова учусь отказываться от не слишком-то нужных мне вещей, которые прибирала к рукам просто для того, чтобы не ощущать ими ужасавшую меня пустоту. Я вновь всё чаще думаю о том, что в этом мире держит меня действительно крепко. Я становлюсь более спокойной по отношению ко всему, что не относится к безусловно важному для меня. Я становлюсь менее уязвимой, а, значит, и более свободной. Я расстаюсь со своими страхами – мелкими, изнарочными, нелепыми и уродливыми. Я готовлюсь к тому, чтобы заново – в мелочах – осваивать этот мир. Ведь он так хорош именно в деталях…


Зима 2010 года