Гибельный пожар жизни Сергея Есенина

    


У некоторых поэтов основополагающую роль в творчестве играет сам образ автора: его судьба, облик, поведение. Он как бы при жизни становится притчей во языцех, живой легендой. Его имя у всех на устах, читатели привлечены и взволновано ждут дальнейшего развития его биографии. А стихи что? “ Не очень трудные дела” - это только иллюстрации к судьбе, “бледные зарева искусства”, по которым  узнается  “жизни гибельный пожар”  “Пожар!” - вот ведь каким  точным словом охарактеризовал  жизнь поэта Александр Блок.
“Заметался пожар” и в жизни деревенского паренька Сергея Есенина, приехавшего, как говорится, в Москву за песнями, а  точнее,  привезшего  из русской глубинки в декоративно-мертвый мир салонной поэзии живое, веющее ароматом  “ меда и роз” слово.
Прообраз судьбы Есенина просматривается в русском фольклоре - народных сказках: простой в доску свой  деревенский мОлодец попадает вдруг из грязи в князи, женится на принцессе и берет полцарства в придачу. Не так ли складывалась и судьба  Сергея Есенина?
Он, осознавая  масштабность своего творчества, не любил пренебрежительного ярлыка - ”деревенский поэт”. Однако в одном  довольно зрелом стихотворении открыто заявил: “ Я последний поэт  деревни”. Заявил не без гордости и не без горечи, зная, что выражает в стихах  боль целого класса народа, а по сути  гибнущей на глазах русской деревни. Россия в те годы была преимущественно аграрной страной, то есть читательская аудитория поэта  была огромной, как  море. Под его  волнами рухнули картонные замки столичных поэтических салонов, И тогда стихи Есенина, вырвавшись на простор, нашли отклик и понимание в миллионах душ простых людей - их пели, переписывали от руки, передавали друг другу изустно. А главное - верили каждому слову поэта! Да и как не верить стихам, которые написаны “ кровью чувств” и подтверждены всей судьбой автора, отметившей  дар поэта “роковой печатью”.
Об этой “роковой печати” нельзя умалчивать. В поэзии последних лет у Есенина удивительная доброта широкой русской души контрастно сочетается с черной порочностью - пьянством, хулиганством, развратом. “Розу белую с черной  жабой я навеки хотел обвенчать” - признается он. И чуть дальше резюмирует: “Но коль черти в душе гнездились, значит, ангелы  жили в ней”.
Осознавал ли поэт, что порок дьявольски привлекателен и бессмертен. Похоже, да. И это еще один штрих великого мастера, писавшего стихи всей своей судьбой, восходившего через коридоры порочности к высокой духовной чистоте.
Интересно и то, что поэзия Есенина как бы организована опытным менеджером-психологом  (прости, Господи, меня за это слово!), тонко знающего методы воздействия на человеческое сознание - у неё, например, есть свой бренд, свои «якоря»: скажу «берёзка» - и  сработает автомат вашей памяти, - вы вспомните русоволосого поэта, скажу «деревянная Русь» - и снова он вспомнится.
Жизнь Есенина оборвалась трагично, но не на полуслове - она логично завершена в творчестве: как истинный поэт - пророк Есенин предчувствовал неизбежность своей  гибели, что ярко отразилось во многих его стихах.
“Большое видится на расстоянье,” - бросил когда-то он фразу, ставшую поговоркой. К сожалению, не многие осознают это и  до сих пор смотрят на поэзию  Есенина через зинаидогиппиусовский лорнет.   Скажем, в безруковском телесериале  Есенин-санитар изображен вроде  блаженного дурачка Бальзаминова: то он  санитарок зажимает за вагонами, то чаи с царевнами гоняет, то приторно сладко улыбаясь, размахивает золотыми часиками перед сослуживцами…Что-то отдаленно подобное было, но  не это же главное.
 Есенин – русская загадка, легенда, белое облачко, проплывшее над нами… Чем больше о нем пишешь, тем больше  остается открытых вопросов и неразрешенных споров.


В ПРЕДРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ГОД

Предреволюционный, военный 1916  год в творчестве и судьбе 20-летнего Сергея Есенина стал болезненно-переломным: издается первая книга его стихов «Радуница», печатается повесть «Яр»  и целый ряд  стихотворений, начинается работа над второй книгой стихов  «Голубень». Но основным событием этого года для него стала служба в русской армии в разгар Первой мировой войны, когда он был   назначен санитаром в военно-полевой поезд: сотни стонущих раненных солдат, которых он  вместе с другими санитарами перенес на носилках, тифозные вши, холод, «развороченный бурей быт» первернули в его сознание многое. Об этом свидетельствуют письма,  документы, которые мы раскроем ниже. Когда всматриваешься в фотографию Есенина в военной форме, трудно  поверить, что этот бледный, подтянутый   санитар, два – три месяца назад в петербургских салонах изображал из себя «баяшника соломенных суемов».

В ПЕТРОГРАДСКИХ САЛОНАХ

На публике в начале 16-го года Есенин появлялся обычно вместе  с Николаем Клюевым. Они тогда были неразлучны, как пара нащищенных сапог, -  одетый под лубочного пастушка «Сереженька-жавороночек» и направивший его на народную тропу медоточивый, «смиренный Миколай» . 
«Видимо, Клюев очень любил Есенина, - вспоминает переводчик Ф. Фидлер, у которого два поэта были в гостях,- склонив его голову на плечо, он ласково поглаживал его по волосам». По воспоминаниям другого современника поэтов, Есенин, живший с Клюевым в 1915 году в одной комнате, по вечерам уходил на свиданье к женщине, а Клюев, страдавший содомским грехом,  садился на порог и , по-бабьи взвизгивая,с дикой ревностью хватал его за полы пальто и кричал: «Не пущу, Сереженька!» Есенин вырывался из его цепких рук и, хлопнув дверью, нырял в ночь.
- Я его пырну ножом когда-нибудь! Ей-Богу, пырну! –  зло сужая глаза, признавался он знакомым.
(Не отсюда ли его строка: "Но и я кого-нибудь заркжу"?)
При таком внутрененм противоречии, влияние дьявольски талантливого и опытного Клюева на формирующийся стиль поэзии  неокрепшего Есенина в те годы было огромным и неоспоримым. Дополняя друг друга, они выступали совместно. Ставший повседневным эстрадный наряд молодого поэта вызывал неоднозначное отношение современников. Маяковский Сергею при первой же встрече бесцеремонно бросил : «Да ты не ломайся, парень…», щепитильная Зинаида Гиппиус, увидев в своем зале деревенского паренька в валенках, чуть не выронила от удивлениия лорнет из рук, не понравился он и знаменитому художнику М.В. Нестерову, который побывал на встрече с ним, состоявшейся  12 января  в московской резиденции великой княгиня Елизаветы Феодоровны:
« В противоположном конце комнаты сидели сказители. Их было двое: один молодой, лет двадцати, кудрявый блондин с каким-то фарфоровым, как у куколки, лицом. Другой — сумрачный, широколицый брюнет лет под сорок. Оба были в поддевках, в рубахах-косоворотках, в высоких сапогах. Сидели они рядом.
Начал молодой: нежным, слащавым голосом он декламировал свои стихотворения. Содержания их я не помню, помню лишь, что всё: и голос, и манера, и сами стихотворения показались мне искусственными.
 После перерыва стал говорить старший. Его манера была обычной манерой, стилем сказителей. Так сказывали Рябинин, Кривополенова и другие, попадавшие к нам с севера. <...>
Сказители эти были получившие позднее шумную известность поэты-крестьяне — Есенин и Клюев».
Спустя много лет Сергей Есенин, любивший приукрасить свое прошлое,  о своем первом сборнике напишет в автобиографии:  «...появилась моя первая книга „Радуница“. О ней много писали. Все в один голос говорили, что я талант. Я знал это лучше других». Таких «неточностей» в его автобиграфиях и рассказах о себе хватает – поэт, видно, создавал легенду - образ автора для широкой аудитории. На самом же деле издевательских нападок на  него  и на «Радуницу» в печати было немало, и он об этом просто не мог не знать. Какой уж тут «один голос»?
«А поэты-„новонародники“ гг. Клюев и Есенин, - рассказывает в феврале 1916 года об одном из поэтических вечеров газета «Новое время» (№ 14340) , - производят попросту комическое впечатление в своих театральных поддёвках и шароварах, в цветных сапогах, со своими версификаторскими вывертами, уснащенными какими-то якобы народными, непонятными словечками. Вся эта нарочитая разряженность не имеет ничего общего с подлинной народностью, всегда подкупающей искренней простотой чувства и ясностью образов».
В это же время в «Журнале журналов» (№ 10)   над «Радуницей» надругалась другая  рецензия. Вот небольшой отрывок из нее: «Футурист Маяковский выпустил „Облако в штанах“, а издатель Аверьянов — двух Плевицких в штанах. Вот они: Сергей Есенин. „Радуница“. Николай Клюев. „Мирские думы“.
Оба поэта принадлежат к народникам, но народникам современного жанра, который по справедливости можно назвать „жанром Плевицкой“. Оба, в особенности Есенин, не чужды поэтических настроений, оба воспринимают красоту мира, но оба плывут в мутной струе отравляющего наши грозные дни шовинизма и оба до мозга костей пропитались невыносимым националистическим ухарством. Трудно поверить, что это русские, до такой степени стараются они сохранить „стиль рюсс“, показать „национальное лицо“. Таких мужичков у нас не бывало с <...> давних пор... <...>
...балетные мужички зорко следят за своим театральным нарядом. В отношении туалета они заботливы, как Петипа, как Плевицкая <…> Оба <Есенин и Клюев> щеголяют „народными“ словами, как военный писарь „заграничными“, и обоих можно рекомендовать любознательным людям для упражнения в переводах с „народного“ на русский. Например:

Я странник убогий
В кубетке сырой.
(С. Есенин)».

Здесь многое станет понятным, если обратить внимание  на имя автора рецензии – Н.О. Лернер. Впрочем, от людей с русскими именами Есенину доставалось не меньше.  22 апреля петроградская газета «Земщина» (№ 2333) печатает статью поэта и критика А. И. Тинякова «Русские таланты и жидовские восторги», где причины успеха эстрадных выступлений Есенина в Петрограде рассматриваются с  антисемитских позиций:
«Приехал в прошлом году из Рязанской губернии в Питер паренек — Сергей Есенин.
Писал он стишки, среднего достоинства, но с огоньком и — по всей вероятности — из него мог бы выработаться порядочный и полезный человек. Но сейчас же его облепили „литераторы с прожидью“, нарядили в длинную, якобы „русскую“ рубаху, обули в „сафьяновые сапожки“  и начали таскать с эстрады на эстраду. И вот, позоря имя и достоинство русского мужика, пошел наш Есенин на потеху жидам и ожидовелой, развращенной и разжиревшей интеллигенции нашей. Конечно, самому-то ему любопытно после избы да на эстраде, да в сафьяновых сапожках... Но со стороны глядеть на эту „потеху“ не очень весело, потому что сделал Есенин из дара своего, Богом ему данного, употребление глупое и подверг себя опасности несомненной».
Тем не менее, выступления крестьянских поэтов создавали свою аудиторию, находили влиятельных поклонников. А стихи Есенина в то время нередко появлялись даже в авторитетной петербургской газете «Биржевые ведомости» и других знатных изданиях наряду со стихами Блока, Ахматовой, Брюсова...
Услыхав однажды совместное выступление-чтение Клюева и Есенина, «великий старец « Григорий Распутин написал записку полковнику, адъютанту императрицы, Д.Н. Ломану: «Милой, дорогой, присылаю к тебе двух парешков. Будь отцом родным, обогрей. Робяты славные, особливо этот белобрысый. Ей Богу, он далеко пойдет».  Подлинник этой записки долго хранился  в архиве Екатерининского дворца в Царском Селе, но во время войны исчез - по некоторым данным, был вывезен вместе с другими материалами в Германию. Этот клочок бумажки сыграл ключевую роль в дальнейшее судьбе поэта.
Вскоре Есенин и  Клюев посетили в Царском Селе  полковника Д. Н. Ломана.
 «…Клюев был не один, - вспоминал, спустя два десятилетия, сын полковника  Ю. Д. Ломан. - С ним пришел молодой кудрявый блондин в канареечного цвета рубахе и русских цветных сапогах на высоченном каблуке. Я на него глянул, и мне показалось, что этот парень похож на Ивана-царевича, словно он только сошел с серого волка. <...> Когда гости ушли, я спросил у отца, кто этот молодой парень? „Крестьянский поэт-самородок, рязанец, Сергей Есенин“».
Так выглядел и таким образом внедрялся в литературу за три месяца до призыва златоглавый поэт.

РЕКРУТСКАЯ ПОВИННОСТЬ

А между тем  свирепствовала  Первая мировая война.  Россия в нее вступила 1 августа (н.с.) 1914 года - через месяц после ее начала.  Русские солдаты, несмотря на храбрость и самоотверженность,  из-за нехватки вооружения и недостаточной подготовленности к боевым действиям, тысячами гибли в кровопролитных сражениях. Для восполнения потерь повсеместно началась всеобщая мобилизация. Сергей Есенин, которому в октябре 1914 года исполнилось 19 лет, тоже подлежал рекрутской воинской повинности...  «В Рязани я буду 14 мая. Мне нужно на призыв...» – сообщает он в  письме М. Бальзамовой от 24 апреля 1915 года из Петрограда. Но ему удалось, как говорят сегодня, закосить от армии чуть ли не  в буквальном смысле этого слова: «От военной службы меня до осени освободили. По глазам оставили. Сперва было совсем взяли...» – пишет  в июле того же года В. Чернявскому… Известен и тот факт, что Есенин в это время написал и отнес в редакцию пацифистское стихотворение «Галки». Оно было затеряно. Отсрочка  от военной службы затянулась почти на год. Но воинская повинность гналась по пятам за поэтом, тяжело  дышала ему в затылок.
Очередной призыв в действующую армию Есенину грозил с самого начала  1916 года. Он просит помощи у друзей и своих покровителей.  В январе 1916 года  поэт Сергей Городецкий, обратился к полковнику Д. С. Ломану, уполномоченному по царскосельскому военно-санитарному поезду № 143, с просьбой устроить Есенина санитаром. Полковник 16 января направил в мобилизационный отдел Главного управления Генерального штаба ходатайство  № 56, в котором среди других призываемых в Царское Село значилось имя Есенина.
17 марта поэт, не заставший дома  литератора М. Мурашова,  оставил ему записку: «Дорогой Миша. Заходил и не застал тебя. Завтра призываюсь. Сергей».
В судьбе Есенина при призыве его на военную службу принял активное участие и Николай Клюев. Он в середине апреля послал в Царское Село письмо  Д. Н. Ломану: «Полковнику Ломану. О песенном брате Сергее Есенине моление.
Прекраснейший из сынов крещеного царства мой светлый братик Сергей Есенин взят в санитарное войско с причислением к поезду № 143 имени е. и. в. в. к. Марии Павловны .
В настоящее время ему, Есенину, грозит отправка на бранное поле к передовым окопам. Ближайшее начальство советует Есенину хлопотать о том, чтобы его немедленно потребовали в вышеозначенный поезд. Иначе отправка к окопам неустранима. Умоляю тебя, милостивый, ради родимой песни и червонного всерусского слова похлопотать о вызове Есенина в поезд — вскорости.
В желании тебе здравия душевного и телесного остаюсь о песенном брате молельщик Николай сын Алексеев Клюев».
В ответ Клюев получил «Уведомление» о зачислении Сергея Есенина в царскосельский полевой военно-санитарный поезд № 143. Через 7 лет Есенин напишет в автобиографии:  «В 1916 году был призван на военную службу. При некотором покровительстве полковника Ломана <...> был представлен ко многим льготам».  На самом же деле «льгот»  на службе ему досталось не так уж много. Прежде всего к ним следует отнести само «перечисление в санитары», поскольку, согласно действующему в то время циркуляру , «по возбуждении ходатайств о перечислении в санитары Красного Креста ратников ополчения 2-го разряда, к которым, кстати, относился Есенин,  в Генштаб  должны быть представлены списки лишь тех лиц, которые уже призваны на действительную военную службу» . В представлениях же, отправленных Д. Н. Ломаном вслед за его рапортом , в нарушение этих норм значилось не только шесть военнослужащих, но и два белобилетника  - В. Е. Иванов и Н. А. Клюев, а также еще не призванный на военную службу Есенин.
Перечисление в санитары белобилетников Генштаб отклонил, но о Есенине в порядке особого исключения принял положительное решение.
Служба поэта в Царском Селе началась 20 апреля 1916 года, когда он прибыл сюда из Петрограда. Через несколько дней, его фамилия была названа среди лиц, зачисленных в поезд. Военно-санитарный поезд, куда Есенина определили санитаром, был необычным — ему покровительствовала сама императрица Мария Федоровна. Официально он назывался «Полевой царскосельский военно-санитарный поезд № 143 Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны».
Поезд с 14 ноября 1914 года работал на передовом театре войны - от Рижского района до Галиции. К 1916 году он проехал 15 000 верст, и перевез более 12 000 человек раненых и больных офицеров и нижних чинов.
Персонал служащих  состоял из коменданта, старшего врача, двух младших врачей, священника, 8 сестёр милосердия, 65 санитаров, кухонной и походной прислуги — всего около 100 человек. Состав поезда был так велик, что тянулся чуть не на полверсты и  состоял из двадцати  вагонов. В двух багажных вагонах располагались склады всего необходимого в пути  и в хозяйстве. Следующие два вагона были оборудованы на 40 мест - специально для тяжело раненных. Каждая койка состояла из матраца, набитого морской травою, 2-х перьевых подушек, теплого одеяла, двух простынь. При необходимости всё удваивалось и после каждого пользования всё белье менялось. У каждой койки - электрическая лампочка, электрический звонок, гигиеническая плевательница, пепельница для курящих и весьма удобная выдвижная доска, заменявшая стол для тех, кто не мог подниматься. Всех осматривающих поезд, - а в их  числе обычно были высокопоставленные лица, император и члены его семьи, - удивляла безукоризненная чистота и образцовый порядок. Места для раненых были пронумерованы, и у каждого из них имелись предохранительная занавеска и мешочек для отчетной карточки со сведениями о ранении, семейном положении и службе занимающего данную койку. В каждом вагоне не только действовала усовершенствованная вентиляция, но и прекрасные озонаторы воздуха из сосновой воды и других распылителей. А еще в каждом вагоне был стеклянный ящик для  медикаментов, необходимых для оказания первой помощи раненому и больному. В каждом вагоне работу исполняли: сестра милосердия (одна на два вагона для легко раненых), фельдшер, надзиратель, писарь и 2 санитара. Ночное дежурство по поезду несли: сестра милосердия, фельдшер; а по каждому вагону – санитар. Кроме них, конечно, по поезду дежурили еще разные дневальные и другие служащие.
В следующем вагоне — аптека и перевязочная. Аптека, где всегда дежурил фармацевт, была переполнена всеми необходимыми медикаментами.  В просторной перевязочной - хирургические инструменты и два стола, отлично оборудованные  для серьезных операций... Здесь работали два врача, две сестры милосердия, писарь и два санитара. На одной стене три больших образа — Деисус, а на противоположной стене — небольшая икона святого великомученика – целителя Пантелеймона, с личной  надписью императрицы Александры Феодоровны — Ее благословение поезду.
Далее - 8 совершенно одинаковых вагонов для легко раненых и больных. Они были оборудованы точно так же, как и первые два вагона для тяжело раненых и больных, с тем лишь различием, что в каждом из них, за счет того, что койки были расположены не вдоль, а поперек вагона,и не в два, а  в три этажа,  помещалось на 13 раненых  больше. А в седьмом  вагоне 14 мест были приспособлены для офицеров. Кроме раненых и медицинского персонала в  вагонах размещались: команда, слесаря, кухня, столовая, сестры милосердия, классные чины, электрическая станция, ледник. В общем составе из 20 вагонов 16 было пульмановских. Всего поезд  был рассчитан на 436 человек. Состав  был оснащен оборудованием по последнему слову техники и науки, содержался в безукоризненной чистоте и образцовом порядке, отлично снабжался всем необходимым. Поезд освещается электричеством, причем на случай его порчи в нем имелись газовые большие фонари и обыкновенные фонари со свечами. Словом, всё в нем было обдуманно, целесообразно, уютно и нарядно. <...> Самим внешним видом поезд отличается от других: все вагоны были окрашены в темносиний цвет и имели вензелевое изображение имени Ее Величества и надпись с наименованием поезда, Поезд был необычайно комфортабелен, синие вагоны с белыми крышами выглядели  нарядно. Правда, после налета австрийской авиации крыши  перекрасили в защитный цвет.
Покровительствовала военно-санитарному поезду сама императрица. Канцелярия 143-го находилась в Феодоровском городке Царского Села.
Своим уполномоченным по поезду она назначила полковника Дмитрия Николаевича Ломана. Он занимался формированием поезда и отвечал за всю его работу.         

РАБОТА САНИТАРА БЫЛА НЕ ИЗ ЛЕГКИХ

Есенин приказом по поезду № 143 был  назначен санитаром в шестой вагон. Ему  выдали обычную солдатскую форму: на погонах вензель из букв АФ, а ниже него — буквы ЦВСП и цифра 143.
Работа санитара была не из легких. В их обязанности входило: поддержание чистоты и порядка в вагoнax, переноска на носилках тяжелораненых и больных и размещение их в вагонах, погрузка и выгрузка имущества, получение продуктов, раздача пищи и многое другое.  Первая поездка Есенина к линии фронта в составе поезда № 143 началась 27 апреля 1916 года. Сохранились приказы по поезду. Маршруты, в которых участвовал Есенин-санитар, были такими. Сначала поезд отвез раненых в Крым на лечение: Царское село –Петроград- Москва- Курск- Мелитополь-Евпатория – Севастополь-Семферополь. Затем поезду было приказано двигаться на Юго-Западный фронт - на погрузку раненых:
Есенин вместе с другими санитарами помимо прочих своих служебных обязаностьей переносил раненых на носилках. Работа  иногда занимала по 5-6 часов, в чем можно убедиться, заглянув в подробные отчеты о действиях поезда. Так,например, 10 мая с 4 часов дня до 10 часов вечера поезд № 143 принимает раненых и больных на станции Клевань. «К 10 часам вечера поезд принял 1 больного офицера и 125 раненых и больных нижних чинов — всё наличное число раненых и больных, подлежащих эвакуации. В ночь на 11 мая поезд возвратился в Ровно». На другой день Есенин как санитар участвует в приеме раненых и больных поездом № 143 с 6 часов утра до 11 часов дня на станции Ровно. «Приняв 3 офицеров и 173 нижних чинов, поезд отошел из Ровно в 11 часов дня. В эти же сутки на станции Здолбуново принято 15 раненых, на станции Кривин - 100 раненых нижних чинов. И так почти на всем пути следования поезда – выгрузка, загрузка, авианалет… Вот такие они «льготы»  санитара.
 Обратно, в Царское Село, 143-й  поезд пришел 17-го мая. Он доставил на лечение 277 раненых офицеров и «нижних чинов».
Всего 11 дней поезд находился в Царском Селе. За этот срок нужно было отдохнуть , переформировать вагоны и  првести их дезинфекцию.
28 мая поезд № 143 отправился в следующую поездку по несколько измененному маршруту: Царское Село — Петроград — Москва — Курск — Конотоп — Киев- Шепетовка — Киев — Могилев — Тула — Царское Село.
В Центральном государственном архиве литературы и искусства хранится рукопись одного из лучших стихотворений Есенина - «Русь», где есть авторская дата: «31 мая 1916 г. У Конотопа». Действительно, в этот день военно-санитарный поезд находился в Конотопе, о чем свидетельствует приказ № 152. В короткой поэме-стихотворение, как будто за окном бегущего поезда, проносятся  судьбы простых русских людей, которые всколыхнула война. Есенин после нескольких месяцев службы  санитаром написал одно из «самых соборных», как заметил Станислав Куняев, своих стихотворений – «Русь»: в нем собраны воедино грозные беды, ополченцы, бабы, невесты, похоронки, воспоминания о мирной жизни –  весь народ, вся родина.
Вторая поездка в составе поезда № 143 стала для поэта стала последней. В день приезда поезда 15 июня Есенину, перенесшему в дороге операцию по удалению аппендицита, был выписан «Увольнительный билет» в Рязань сроком на 15 дней. По словам, его старшей сестры Екатерины, он приехал домой «худой, остриженный наголо».   «Много тяжелых и смешных случаев с ранеными, рассказал он, - вспоминала Екатерина Александровна Есенина. -  Ему приходилось бывать и в операционной. Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги. Сергей рассказывал, что это был красивый и совсем молодой офицер. Под наркозом он пел «Дремлют плакучие ивы». Проснулся он калекой»... В эти дни Есенин написал в Константинове стихотворение «Я снова здесь, в семье родной...».
В ЦАРСКОСЕЛЬСКОМ ЛАЗАРЕТЕ
30 июня поэт вернулся в Царское Село, в Феодоровский городок, где продолжил службу. Полковник Ломан устроил его в канцелярию поезда. Одновременно поэт должен был исполнять обязанности санитара в царскосельском лазарете № 17, о котором есть смысл рассказать подробно.
Во время первой мировой войны императрица Александра Федоровна организовала крупный эвакуационный пункт из 85-ти лазаретов для раненых воинов в Царском Селе, Павловске, Петергофе, Саблине и других местах. Многие  лазареты были сооружены на собственные средства императрицы, в том числе — ближайший  - в Большом дворце Царского Села, названный “Собственным Ея Величества лазаретом”.Одна из старших дочерей императрицы, Ольга ,возглавляла комитет помощи солдатским семьям, другая, Татьяна, -  беженский комитет. Для духовного утешения тяжелораненых была организована передвижная “походная” церковь, а выздоравливающим представлена пещерная Цареконстантиновская — церковь Дворцового госпиталя. Императрица повелела обратить новую церковь в храм-памятник, для чего приказано было разместить на ее стенах доски с именами всех прошедших через лазареты Царскосельского района воинов, награжденных за боевые отличия, и всех, в пределах района скончавших. После того как Германия обьявила войну России вечером 17 августа к Императорскому павильону Царского Села прибыл первый военно-санитарный поезд с ранеными. Через 10 дней — еще один, за ним – следующий. Раненные поступали в лазареты нескончаемым потоком.
           Вместе со старшими Великими княжнами и со своей подругой Анной Александровной Вырубовой императрица Александра Федоровна прошла курс сестер милосердия военного времени. Основы медицины  им преподавала главный врач Царскосельского Дворцового госпиталя  княжна Вера Игнатьевна Гедройц, деятельность которой была отмечена высочайшими наградами, - выдающийся хирург, впервые в истории медицины начавший делать полостные операции, поэт, писательница.
После обучения они поступили рядовыми хирургическими сестрами в лазарет при Дворцовом госпитале. Государыня выполняла обязаности операционной сестры: подавала  хирургу стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренозные раны… Она не гнушалась сносить гнойные запахи, жуткие картины операционной военного времени , научилась и быстро менять застилку постели, не беспокоя больных,  делать сложные перевязки. Она гордилась диплом сестры и нашивкой красного креста .
     «Сегодня утром, - писала государыня , - мы присутствовали (я, по обыкновению, помогаю подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча). Затем мы все занимались перевязками (в нашем маленьком лазарете), а позже очень сложные перевязки в большом лазарете. Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами... они едва ли останутся мужчинами в будущем, так все пронизано пулями, быть может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь спасти, — страшно смотреть, — я все промыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, — все это вышло вполне удачно, — мне приятнее делать подобные вещи самой под руководством врача. Я сделала 3 подобных перевязки, — у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них обливается, — не стану описывать других подробностей, так это грустно, но, будучи женой и матерью, я особенно сочувствую им».
Что касается, офицерского лазарета № 17 младших дочерей  императора, великих княжен Марии Николаевны и Анастасии Николаевны, то он был открыт в здании Белокаменной палаты Феодоровского городка Царского Села летом 1916 года. Здесь с июля 1916 года Сергей Есенин исполнял обязанности санитара, совмещая их с работой в канцелярии Феодоровского собора. Поселили его в доме «для низших служителей». Это здание сохранилось до наших дней.
Начальником лазарета и церковным старостой  собора  был назначен полковник Д.Н.Ломан. Он нередко организовывал концерты для больных и раненых в царскосельских госпиталях.
В день тезоименитства вдовствующей императрицы Марии Феодоровны и ее внучки великой княжны Марии Николаевны 22 июля 1916 года, в лазарете № 17 состоялся концерт, на котором присутствовали императрица и четыре ее дочери - великие княжны.
Вели концерт Сергей Есенин и заведовавший делопроизводством в канцелярии лазарета чтец-импровизатор -  любимец петроградской публики Владимир Сладкопевцев. Есенин прочитал приветствие именинницам, а затем стихотворение «, написанное специально к этому дню в честь царевен,  о будущей трагической судьбе которых он провидчески скорбел:
 
В багровом зареве закат шипуч и пенен,
Березки белые горят в своих венцах.
Приветствует мой стих младых царевен
И кротость юную в их ласковых сердцах.

Где тени бледные и горестные муки,
Они тому, кто шел страдать за нас,
Протягивают царственные руки,
Благословляя их к грядущей жизни час.

На ложе белом, в ярком блеске света,
Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть...
И вздрагивают стены лазарета
От жалости, что им сжимает грудь.

Все ближе тянет их рукой неодолимой
Туда, где скорбь кладет печать на лбу.
О, помолись, святая Магдалина,
За их судьбу.



По окончании концерта Д.Н. Ломан представил императрице и великим княжнам Есенина, писателя Сладкопевцева, артиста Артамонова и режиссера Арбатова. «Во время беседы императрицы с ними ей были преподнесены сборник стихов Есенина «Радуница» и сборник рассказов Сладкопевцева», - вспоминал сын Д.Н. Ломана Юрий, присутствовавший на том концерте. В свою очередь, за участие в концерте Арбатов был пожалован  золотой брошью, а Сладкопевцев - золотым кулоном, а Есенин - золотыми часами с гербом и цепочкой
С этими часами приключилась история, явно противоречащая той версии, которая прокручена в безруковском сериале. Предназначенные Есенину золотые часы фирмы «П. Буре» № 451560 вскоре после Февральской революции  были обнаружены при ревизии в сейфе полковника Д.Н. Ломана, который был  расстрелян вместе с царской семьей. Сразу же посыпались публикации, дескать, Ломан хотел присвоить часики.  Но это не так.
«Золотые часы он <Сергей> отдал полковнику Ломану на сохранение, - рассказывает сестра поэта Екатерина, - все остальное пошло по ветру. Мать и отец очень горевали о золотых часах.
- Теперь не видать тебе больше часов царских. Разве золото доверяют кому-нибудь. Эх, голова!».
Возвращаясь к царевнам, следует заметить, что  Есенин не просто корысти ради написал заказное стихотворение в их честь – в его душе были искренние чувства . Он напоминал сказочного Ваню-простоту, приехавшего в столицу: над ним все потешались, а он всех обошел и – вот те на! – целуется с царевной. Сохранились сведения, что в 1916 году он хотел выпустить сборник стихов «Голубень» с общим посвящением «младым царевнам».  Другие исследователи утверждают, что Есенин намеревался посвятить «Голубень» самой императрице – Александре Федоровне, и уже вроде бы получил  от нее разрешение на это, но грянула революция. Книга вышла только в 1918 году.
 А вот что в 1923 году поэт сам поведалал своей гражданской жене Надежде Вольпин . «Слушаю рассказ Сергея, - вспоминала она, - о том, как он, молодой поэт, сидит на задворках дворца, на «черной лестнице» с Настенькой Романовой, царевной! Читает ей стихи. Целуются... Потом паренек признается, что отчаянно проголодался. И царевна «сбегала на кухню», раздобыла горшочек сметаны («а вторую-то ложку попросить побоялась»), и вот они едят эту сметану одной ложкой поочередно! Выдумка? Если и выдумка, в сознании поэта она давно обратилась в действительность. В правду мечты. И мечте не помешало, что в те годы Анастасии Романовой могло быть от силы пятнадцать лет. И не замутила идиллию памятью о дальнейшей судьбе всего дома Романовых. Я слушаю и верю. Еще не умею просто сказать: «А не привираешь ли, мальчик?». Напротив, я тут же примериваюсь: не царевна ли та твоя давняя подлинная любовь? Но уж тогда свершившееся в Екатеринбурге (Свердловске) не могло бы не перекрыть кровавой тенью твой горшочек сметаны!»
Нельзя, конечно, отрицать и того факта, что Есенин умел находить отмычки к сердцам высокопоставленных особ – «был авантюрист, но самой высокой и лучшей марки». Однажды во время светского ужина Д.Н. Ломан обратился к нему: «Сережа,  прочтите «Вещий сон», а вы, господа, внимательно послушайте. Может, и вы скоро станете санитарами». Улыбаясь, поэт стал читать о том, как ему приснился оживший на Царскосельском памятнике-скамейке Пушкин, который пришел в городок:

Он спросил меня через дворовый гомон:
- А где живет полковник Ломан?
Есенин проводил Пушкина к полковнику и услышал, как тот, обращаясь к  гению, сказал:
Чем сидеть на памятнике даром,
Я предложил бы вам поехать санитаром,
А чем писать ваши шутки-прибаутки,
Вы носили бы урыльники и «утки».

«Стихотворение было довольно длинное...», - вспоминал  сын полковника Юрий Ломан. К сожалению, «Вещий сон» не сохранился.
В начале 1917 года Есенин, пока у власти был царь, еще служил в лазарете и канцелярии поезда.  В последний раз он выступил 19 января с чтением стихов в Трапезной палате Феодоровского городка на обеде в честь членов «Общества возрождения художественной Руси». Мать и отец, считали: «Уж больно высоко взлетел!». Нечто подобное  мелькает и в эфемерных очерках современных  биографов, мол, пригрелся возле царя, служит на льготных условиях.  Но документы говорят о другом. В декабре 1916 года Есенин пишет книгоиздателю  М.В. Аверьянову: «Положение мое скверное. Хожу отрепанный, голодный как волк, а кругом всё подтягивают. Сапоги каши просят, требуют, чтоб был как зеркало, но совсем почти невозможно. Будьте, Михаил Васильевич, столь добры, выручите из беды, пришлите рублей 35. Впредь буду обязан Вам «Голубенью»…».
 Накануне Февральской революции Есенин получил командировочное предписание в город Могилев в распоряжение командира 2-го батальона Сводного пехотного полка. Однако уклонился от этой поездки. Свержение самодержавия он встретил в Петрограде. 17 марта 1917 года в воинскую комиссию при Госдуме поступил документ: «Ввиду сокращения штата при Полевом военно-санитарном поезде № 143, препровождаю в распоряжение воинской комиссии ратника Сергея Есенина». Есенину  был выдан аттестат: «По указу Временного правительства дан сей от полевого военно-санитарного поезда № 143 рядовому Сергею Есенину, откомандированному в распоряжение воинской комиссии при Государственной думе в том, что он удовлетворен при сем поезде провиантским, приварочным и чайным довольствием от 17 сего марта, мылом и табаком не удовлетворялся, что подписью с приложением казенной печати и удостоверяется».
Известен и последний документ, связанный с военной службой Сергея Есенина - аттестат, выданный ему 20 марта 1917 года
(№ 204), в котором говорится, что «...возложенные на него обязанности... по 17 марта 1917 года исполнялись им честно и добросовестно, и в настоящее время препятствий к поступлению Есенина в школу прапорщиков не встречается».
Однако  поэту предательство и братоубийственная война были противны, и он  круто повернул в другую сторону. «В революцию, - напишет Есенин в одной из своих автобиографий, - покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт...» 
Есенин вступил в новую эпоху новым человеком – выступать в сафьяновых сапожках было не перед кем. Изменился стиль его поэзии, изменилось его отношение к людям.

 «Ты  сердце выплеснил в избе,
Но в сердце дома не построил <...>

Тебе о солнце не пропеть,
В окошко не увидеть рая.
Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь»,

- заметит он в 1918 году в стихотворение, посвященном навсегда оторвашемуся от него Клюеву.
    За семь лет оставшейся жизни Сергей Александрович сделает невиданный рывок в поэзии – создаст  потрясающие воображение любого русского человека  произведения: «Пугачев», «Москва кабацкая», «Возвращение на родину»,  «Русь советская», «Анна Снегина», «Черный человек»… И во многих из них с болью откликнется  1916 год, особенно вторая его половина.  Разве мог бы он, скажем, написать такие пронзительные строки, если б не столкнулся в военно-санитаном поезде с болью русского народа:

Я думаю:
Как прекрасна
Земля
И на ней человек.
И сколько с войной несчастных
Уродов теперь и калек!
И сколько зарыто в ямах!
И сколько зароют еще!
И чувствую в скулах упрямых
Жестокую судоргу щек.

К сожалению, в новой жизни  ему не нашлось места: после долгих преследований в декабре 1925 года  поэт был зверски убит чекистами, которые сфальсифицировали его самоубийство в «Англетере». Стихи Есенина в течение нескольких десятилетий властьимущие, пытались облить словесной грязью, предать забвению, но его поэзия оказалась бессмертной.