И снова я твой ученик

                К.Велигина afalina311071@mail.ru
 

                И СНОВА Я ТВОЙ УЧЕНИК…
                фантастический роман

                ЧАСТЬ 1.

                1.

     «Самое трудное для учителя – это найти своего ученика. Настоящего ученика, который шел бы за тобой, позабыв всё на свете, и слушал бы тебя так же самозабвенно, как голос собственной души. Разве такое может быть дважды? А почему бы и нет? Но они уходили от меня, мои ученики, все уходили, кроме одного, который имел право уйти. Потому что он стал поэтом. Да, настоящим поэтом и слагателем песен. Теперь он слагает их при дворе самого короля. Иоганн Р`осси. Его имя прогремело на всю страну, словно он пролетел по небу, подобно пророку Илии. А ведь когда-то ему было двенадцать лет, и он пас стадо коз на лугу близ своей деревни. Восемь лет ходили мы с ним по стране, и я учил его слагать баллады, элегии, оды и подбирать к ним музыку на моей гитаре. До чего же хорошо нам было! Мы проходили разными дорогами, и военными, и мирными, и не было времен года, каких не разглядели бы наши усталые, и всё-таки всегда жадные глаза. Как путники жаждут воды в пустыне, так мы жаждали новых впечатлений, событий, слов. Мы ходили из дома в дом, питаясь, чем придется, мы дружили между собой и любили тех, чьи души устремлялись нам навстречу. Женщины, похожие на диких коз, звали нас в свои дома – и получали от нас не только духовное утешение. А мы получали от них на память их смех, слезы, улыбки – и то, чего нельзя описать словами. Многие вещи нельзя описать словами, нельзя выразить ни в красках, ни в ваянии фигур, ни в музыке, ни в театральной игре. Ибо земная любовь – это такое же таинство, такое же откровение, как Божий мир вокруг нас. Я рассказывал мальчику о Гомере, Софокле, Еврипиде, Сократе. Я говорил ему о язычниках и христианах. Церкви раскрывали для нас свои двери, и мы входили туда, точно хозяева мира, оставляя свои грехи за порогом. Лучи солнца, проникая сквозь церковные окна широкими конусами света, в которых плясали пылинки, серебристые, точно снег, ласкали наш взгляд, и образы святых устремляли на нас глаза, всегда строгие, но при этом добрые и приветливые. И мы оба плакали и радовались. С нами были наши грехи, и раскаянье тоже было при нас, но в церковь мы входили с одним только раскаяньем. И еще с надеждой на то, что будем спасены – чтобы, как церковные пылинки, тоже когда-нибудь плясать в золотых лучах…»
     Трактирный слуга ставит на стол еще одну кружку пива. Вилибальд Фабр  видит ее перед собой, темную, глиняную, - а в ней золотистая хмельная радуга. Он хочет увидеть лицо трактирного слуги: вдруг это лицо скажет его сердцу что-нибудь новое, чего он до сих пор не знал. Но слуга исчезает, как тень, Фабр ничего не успевает увидеть. Он видит только трактир, двух-трех посетителей, столы, кружки. И слышит наполненную гудением равномерных звуков тишину. Она сплетена из людских голосов, из запаха жаркого и вина, из слабого света пасмурного  дня, сочащегося в окна, из жужжания первых весенних мух.
     Трактирщик за стойкой косится на Фабра с подозрением и любопытством, и Фабр знает, что`  видит трактирщик: крепко сбитого человека с грубоватым лицом бродяги, в одежде бродяги, с давно не стриженными пепельными волосами и глазами почти черного цвета. Глаза смотрят загадочно, насмешливые губы чуть шевелятся. Молится он или сочиняет стихи? Ни то ни другое, добрый человек. Я вспоминаю своих учеников. Их было пятнадцать, но только один из них по-настоящему достоин моих воспоминаний. Это Иоганн Росси. Теперь ему двадцать три зимы, а мне тридцать пять. Мы восемь лет были вместе. Три года назад король взял его в придворные; с тех пор мы не виделись. И, может быть, уже не увидимся – никогда…
     Я рад за него. Рад, что мой ученик Йон (так я называл его) теперь дворянин и получает золотые за свое творчество. Но я ему не завидую по двум причинам: во-первых, я люблю его, как брата, а во-вторых, не хотелось бы мне жить в золотой клетке. Но я тоскую по нему. Вот уже три года, как я ищу себе ученика, который хотя бы немного походил на Иоганна. Но так и не нашел – ни одного. И все они совершенно напрасно марали дощечки кусочками мела или угля, стараясь написать что-нибудь достойное. Я разумею тех, кто был до Иоганна и после него. Они очень плохо писали стихи, и не могли ответить мне ни на один вопрос по поводу того, что я накануне рассказывал им. Мне даже приходилось сечь их. Когда ученики не способны не только создавать, но даже просто повторить то, о чем беседовал с ними их учитель, их нужно высечь. Так я и делал. Конечно, это им не нравилось, хотя и понуждало их быть немного внимательней. Но стоило какому-нибудь ремесленнику, оставшемуся без ученика, помахать у них перед носом серебряной монетой, как они тут же оставляли меня – и бежали к нему. Разумеется, он их тоже драл без пощады; но его они понимали куда лучше, чем меня. Все, кроме Иоганна. Я никогда не сек его, потому что он родился поэтом. Его следовало лишь немного подучить. Я это сделал, и теперь он при дворе короля. А я... я ищу себе нового ученика.
     Последнего мальчишку, который ходил со мной, звали Филипп. Он ушел к сапожнику. Он всегда лучше разбирался в башмаках, чем в поэзии. Я рад за него; башмаки – дело хорошее, особенно когда на дворе зима или поздняя осень. Но мне нужен ученик, который разбирается в поэзии лучше, нежели в башмаках.
     Да, вот такое дело. Впрочем, трактирщик, вам всё это не интересно, так как для вас поэт – человек бесполезный, потому что в кошельке у него негусто, одна лишь медь. Спроси вас, кто такой поэт? Вы ответите: бездельник. А спроси вас: а бродячий поэт? Мошенник, скажете вы. Но в том-то и беда, почтенный: трактирщик для поэта тоже не Бог весть что такое. Поэтому хорошо, что мы с вами не беседуем вслух.
     Вилибальд Фабр пьет свое пиво медленными глотками. Он знает, второго Иоганна ему всё равно не найти, даже если он будет искать всю оставшуюся жизнь. А другого он не хочет; душа не принимает. Да и судьба не дает.
     Он допивает свое пиво, расплачивается за него и уже намеревается спуститься вниз, в свою полуподвальную комнату, где остановился, как вдруг возле дверей трактира раздаются хриплые звуки шарманки, и чей-то чистый голос заводит:
                Красавицы вечно прекрасны,
                А рыцари вечно добры.
                О, слезы, всегда вы напрасны,
                О, чувства, всегда вы мудры.

                Когда же придется расстаться,
                Запомни: беда не беда.
                Разлуки не надо бояться,
                А плакать не стоит труда.

                Но если печаль одолеет
                И сердце твое сокрушит,
                То вскоре и радость повеет,
                Чтоб смог ты смеяться и жить!

     Фабр выглядывает в окно и видит: ручку шарманки крутит сгорбленный старик в шляпе с поникшими от старости полями, а рядом стоит худощавый белобрысый паренек, веснушчатый, сероглазый, в потертом темно-зеленом кафтане, рваных штанах и черной шапочке, похожей на ермолку. Штаны едва прикрывают его колени, ни чулок, ни башмаков на нем нет. Его босые ноги посинели от мартовского холода. Но его голос, нежный, сильный, чуть хрипловатый, звучит, как свирель. Фабр сразу определяет на слух: связки слабоваты. Мальчишка никогда не станет певцом, даже когда сломается голос. Но у него превосходный слух; шарманка фальшивит, он – нет. И стихи, которые он исполняет, не так уж дурны, хотя, понятно, не он их автор.
     Горожане, проходя мимо, торопливо кидают медные монеты в шляпу, которую снял и положил на землю седой шарманщик. Он снова и снова вертит ручку, а мальчик снова и снова поет, и все его песни довольно сносны; во всяком случае, их можно слушать без отвращения. Фабр и слушает. Потом выходит из трактира и приближается к уличным музыкантам.
- Привет тебе, добрый человек, - учтиво обращается он к шарманщику.
- Желаю здоровья вашей милости, - старик кланяется ему.
- Это твой внук? – Вилибальд кивает на мальчика.
- Нет, - отвечает старик. – Мы только вчера познакомились. И решили вместе выступать.
- Как тебя зовут? – спрашивает Фабр мальчика.
- Джео Монтессори, - отвечает мальчик, глядя на него спокойными серыми глазами.
- Ты бродяга?
- Да.
- Сирота?
- Да.
     Я тоже, думает Фабр, но тебе пока что незачем знать об этом, потому что ты должен меня уважать.
- А я странствующий поэт, - говорит он внушительно. – И мне нужен  ученик, которого я мог бы вывести в люди. Мое имя Вилибальд Фабр. Хочешь быть моим учеником?
     Что-то вспыхивает в серых глазах Джео Монтессори, словно кто-то невидимый вдруг зажег в них свечки – и сразу погасил.
- Хочу, - отвечает он и обращается к старику:
- Гарлиб, возьми себе всю выручку; я больше не смогу петь с тобой.
- Да, возьми, - подтверждает Фабр. – А это тебе от меня.
     И он кладет в шляпу старику большую серебряную монету. Гарлиб счастлив. Сегодня он заработал вдвое больше обычного, поэтому потеря мальчика не слишком его удручает.
- Пойдем, - Фабр кивает мальчику на трактир. Они заходят туда и садятся за один из дубовых столов у стены. К ним подходит трактирный слуга. Фабр заказывает жареного цыпленка с капустой, хлеба и вина. Придется раскошелиться, вздыхает он про себя. Ну, да ничего, искусство требует жертв.
     Слуга приносит еду. Джео благодарит Фабра и принимается есть, стараясь быть сдержанным, но Фабр видит, как голодно и жадно блестят его глаза.
- Сколько тебе зим – четырнадцать? – спрашивает он.
- Шестнадцать, - отвечает Джео.
- Лгать нехорошо, - говорит Вилибальд.
     Джео удивленно смотрит на него, и Вилибальд понимает, что он не лжет.
- Всё понятно, - говорит он. – Ты просто заморыш. Ничего, я постараюсь тебя подкормить. Что это на тебе за шапчонка?
- Тюремная, - неохотно, но спокойно отвечает Джео.
- Украл что-нибудь?
- Нет, просил милостыню.
- Били?
- Да, высекли.
     Фабр кивает с самым значительным видом, потом говорит негромко, но торжественно:
- Это ничего. Забудь свое прошлое. Отныне ты – ученик поэта и музыканта. Знаешь Иоганна Росси? Так вот, это я выучил его.
- Вы? – глаза Джео становятся очень почтительными. Он знает об Иоганне Росси. О нем все знают, Фабр давно в этом убедился.
- Да, я, - подтверждает Фабр. – Сними шапку, мужчине не пристало сидеть в шапке за столом. Запомни, ко мне следует обращаться «мэтр Вилибальд». И слушаться меня во всем. Ты умеешь писать и читать?
- Да, - отвечает Джео, не без волнения глядя на великого человека, который был учителем самого Иоганна Росси!
- Я научу тебя слагать стихи и сочинять к ним музыку, Джео Монтессори, - продолжает Вилибальд. – Но об этом позже. Сначала ты вымоешься, потом я тебя одену, как человека. А дальше будет видно. Но запомни одно: в тех случаях, когда ты не будешь запоминать моих уроков, мне придется сечь тебя. Если тебе это не подходит, возвращайся обратно к Гарлибу.
- Мне это подходит, - быстро отвечает Джео.
- Вот и хорошо. Ешь, не торопись. Помни: поэт никуда не торопится и потому везде успевает.
     Джео кивает, соглашаясь, и всё-таки думает, поглощая цыпленка: если поэт везде успевает, почему же мэтр Вилибальд не успел так же прославиться, как его великий ученик Иоганн Росси, который теперь придворный стихотворец и музыкант? Но вслух он об этом не спрашивает, чтобы его не высекли раньше времени.
     После того, как с цыпленком покончено, Фабр отводит своего нового ученика в полуподвальную комнату, где остановился, и снимает с него мерку веревочкой. Потом велит ему согреть воды и вымыться получше, а сам уходит куда-то.
     Возвращается он через полчаса и кладет перед Джео новый темно-синий стеганый кафтан, рубашку, шейный платок, берет, штаны, теплые чулки, башмаки без пряжек и плащ на теплой подкладке. Всё это мало поношено. Джео горячо благодарит своего учителя и одевается в новое платье.
- Завтра у тебя будет белье, - обещает Вилибальд, - и еще одна смена одежды, как и у меня, потому что мы с тобой не нищие, а странствующие поэты. Ты хорошо поешь. Мы будем петь на два голоса, под гитару, баллады, сонеты, народные песни – и этим зарабатывать себе на жизнь.
     Джео улыбнулся, и Фабра словно тихонько кольнуло в сердце: улыбка Джео напомнила ему Иоганна; тот улыбался похоже.
     «Мы навестим его, - решил Вилибальд. – Да, мы навестим его, и он мне обрадуется».
     А Джео смотрел на задумчивое лицо мэтра Вилибальда, ставшее вдруг добрым и каким-то особенно мягким, и думал, что этот человек вспомнил сейчас о чем-то очень хорошем. Черты лица Фабра были грубоваты, но за этой грубоватостью.  Джео подметил тонкое, едва различимое глазом обаяние, особенно в губах, чуть насмешливых, красиво очерченных – и в глазах, глубоких, живых, выразительных, где мысль и чувство постоянно представляли собой ювелирную игру света и теней, рождавшихся в душе и отражавшихся во взгляде.
      Перед Джео был необычный человек: чудак и вместе с тем натура загадочная и одаренная. Мэтр Вилибальд не был злым, но Джео подозревал, что он несколько наивен. Только наивный, по его мнению, человек мог взять первого попавшегося подростка себе в ученики, накормить его и одеть. Но мошенником мэтр Вилибальд не был, Джео это хорошо понимал. За свою недолгую жизнь он успел повидать немало мошенников. И всё же он спрашивал себя, не хвастает ли его новый хозяин, утверждая, что он был учителем самого Иоганна Росси? Уж слишком велик был контраст между бедным наставником-поэтом и его учеником-царедворцем, знатным вельможей. Но учиться поэзии и петь под гитару баллады, чтобы заработать на жизнь – эта мысль понравилась Джео. Такой способ зарабатывать деньги подходил ему как нельзя лучше.
     Очень нерешительно он попросил своего хозяина сыграть ему что-нибудь на гитаре, и тот охотно исполнил его просьбу. Он сел, взял свою небольшую семиструнную гитару и заиграл так проникновенно, с таким мастерством, что у Джео поневоле занялось дыхание. Он понял, что перед ним великий музыкант. И где звучала его прекрасная музыка! В жалкой каморке, окно которой находилось так высоко над полом, что комната напоминала тюремную камеру, а стулья, стол и кровать были точно принесены сюда из ночлежного дома. Но для Джео и такой кров казался очень уютным. Печка здесь грела отлично; сам он был сыт, чист, в новой одежде. Всё происходящее казалось ему волшебным сном, а Фабр – волшебником, творящим чудеса. Веки Джео сами собой сомкнулись, и он заснул прямо на табурете, в углу комнаты, прислонившись спиной к стене.
     Заметив, что его ученик спит, Фабр перестал играть. Ему вспомнилось, что и Иоганн заснул, когда слушал его в первый раз. Это не обидело Вилибальда. «Под плохую музыку не заснешь», - говаривал он. Иоганн, конечно, был красивей этого белобрысого большеротого паренька; он никогда не был таким худым, его волосы золотились, точно цветочный мед. Он был крепкий, стройный, выносливый. А Джео походил на галчонка-альбиноса, особенно с приоткрытым во сне ртом. Он был ужасно худым и при этом невысоким, ему невозможно было дать больше четырнадцати зим. Но Фабру нравилось, что он всё же чем-то неуловимо похож на Иоганна. К тому же, он на расстоянии чуял и угадывал талант. Джео Монтессори был талантлив: это чувствовалось по его голосу, лицу, движениям. А спокойный доброжелательный взгляд его серых глаз говорил о том, что у Джео сильный, миролюбивый характер и ясная душа, способная понимать и прощать, что очень важно для поэта. Но Джео был заморыш; на первых порах его не следовало слишком утомлять.
     Где же он будет спать, спросил себя Вилибальд – и тут же принял решение. Пусть мальчишка ночует на кровати, а он, Фабр, прекрасно устроится и на столе, благо, стол большой. Он, слава Богу, привык спать где угодно, хотя и предпочитает кровати. Его новому ученику необходимо хотя бы немного окрепнуть. Первое время придется устраивать его получше и не сечь, даже если он проштрафится. Малый ведь похож на того цыпленка, которого съел сегодня за обедом. Начнешь его учить ремешком, а он возьмет, да и зачахнет. То-то будет весело, когда по стране прокатится слух о том, что некий учитель поэзии мэтр Вилибальд до смерти засек своего нового ученика! Стыда не оберешься и перед Богом, и перед людьми. Нет, уж лучше он, Фабр, побережет Джео: это будет и разумно, и правильно, и по-человечески.

                2.

     Утром Джео не сразу открывает глаза. Сон еще не до конца ушел из его сознания. И даже когда он совсем уходит, Джео всё равно не открывает глаз: так приятно лежать на чистой простыне, чувствовать ее босыми ступнями и коленями, и всем телом. Простыня, пододеяльник и подушка словно обнимают его; ему представляется, что он дома и лежит в своей спальне, как это было еще три года назад, накануне того, как умер отец, и мачеха вынудила его, Джео, бежать из родного дома. Его отец был настройщиком музыкальных инструментов, а мать он помнил очень смутно, – так давно она умерла.
     Джео не хочется вспоминать о мачехе и о том, сколько печалей он, Джео Монтессори, перенес, бродяжничая по стране. На его спине до сих пор сохранились зажившие шрамы от тюремных плетей. Но нет, он не станет об этом думать! Ведь его жизнь так чудесно изменилась со вчерашнего дня. Он стал учеником бродячего поэта и музыканта, великого мастера и доброго человека. И пусть мэтр Вилибальд больше похож не на поэта, а на обыкновенного бродягу, но он поэт, Джео это знает. А главное, он накормил Джео, одел его, отдал ему свою постель и запретил спорить с ним по этому поводу… Неужели всё это не сон? Джео вдруг пугается: уж не привиделся ли мэтр Вилибальд ему в причудливом сне? И сейчас он откроет глаза и поймет, что всего-навсего ночует в комнатушке старого шарманщика Гарлиба?
     Эта мысль пронзает его таким разочарованием, что он поспешно открывает глаза, садится в постели и озирается по сторонам. И торжествующе улыбается во весь рот. Нет, он действительно у Вилибальда Фабра, в его трактирной комнате. Серенький утренний свет льется в окошко, которое так высоко от пола, что в него и не выглянуть. Этот свет озаряет убогую комнатушку. Джео видит печь, стулья, стол, на котором ночевал сегодня его хозяин, и на табурете рядом с кроватью – свою новую одежду, а возле кровати – башмаки. Сверху, на одежду, положено плотное белье из льняного полотна. Но самого Фабра в комнате нет.
     Джео поспешно одевается, благодаря Бога за то, что его учитель не приснился ему, а появился в его жизни на самом деле. Потом он умывается из кувшина, поливая себе то на одну, то на другую ладонь, вытирается грубым трактирным полотенцем и заправляет постель. Ему тепло и удобно, но он голоден. Впрочем, он научился не обращать на голод внимания.
     Он садится на стул и ждет, когда вернется Фабр.
     И Фабр вскоре возвращается: гладко выбритый, в потертом камзоле, берете с петушьим пером и плаще. Увидев, что Джео встал, он улыбается ему, и Джео отвечает ему улыбкой. Они здороваются за руку. У него хорошая улыбка, думает Джео.
- Есть хочешь? – спрашивает Фабр.
- Немного, - признается Джео.
- Это хорошо, - замечает мэтр Вилибальд. - Значит, у тебя есть аппетит; следовательно, ты относительно здоров. К тому же, тебе понадобятся силы. Нам придется много петь сегодня: ведь у меня почти что вышли все деньги. Пойдем наверх.
     Они поднимаются в трактир и завтракают жареным поросенком с хлебом и легким вином. Потом снова спускаются в комнату.
- Порепетируем, - говорит мэтр Вилибальд, беря гитару. – Я буду исполнять сонеты Шекспира и Петрарки, а твоя задача подпевать мне вторым голосом так, как я тебя научу.
     И они репетируют.
- Уж если ты разлюбишь, так теперь…- поет мэтр Вилибальд.
- Так теперь, - подхватывает Джео.
- Теперь, когда весь мир со мной в раздоре…
- В раздоре…
- Будь самой горькой из моих потерь…
- Потерь…
- Но только не последней каплей горя.
     Дальше они поют вместе:
                И если скорбь дано мне превозмочь,
                Не наноси удара из засады.
                Пусть бурная не разрешится ночь
                Дождливым утром - утром без отрады…
     Последний куплет Фабр поет один, а Джео только тянет «а-а» - фоном уходящего эха.
- Отлично, - Фабр доволен. – Теперь еще одну.
     И они поют «Люблю, но реже говорю об этом…» Шекспира, потом переходят к сонетам Петрарки, к балладам и народным песням.
     Голос у Фабра не громкий, но сильный и проникновенный. Некоторые песни он поет один, а две должен петь Джео. Он быстро выучивает их наизусть.
- У тебя хорошая память, - хвалит его Вилибальд.
     Когда десять песен спеты, Фабр говорит:
- Ну, довольно, теперь мы можем выступать. Собирайся, пойдем отсюда.
     Они собираются: закидывают за плечи дорожные мешки и покидают трактир. Идут через весь небольшой городок, останавливаются в центре возле ратуши и там принимаются петь, положив дорожные мешки на булыжную мостовую. Они заливаются, как соловьи. Очень скоро вокруг них собирается небольшая толпа народа. Их слушают внимательно, потом просят спеть еще. Они исполняют просьбу. После этого Джео обходит слушателей со своим беретом, и оба певца покидают площадь.
     В одном из уединенных дворов Фабр считает деньги. Девять золотых сильтов, немного серебра и меди. Это гораздо больше того, что ему давали, когда он пел один. Столько, как сегодня, он зарабатывал лишь с Иоганном.
     Он улыбается Джео и говорит:
- Ну, теперь мы с тобой богачи. Возьми себе серебро, медь и один золотой. Остальное мне – и на наши общие расходы.
     Джео благодарит его. Он с благоговением кладет в карман своего нового кафтана золотой, шесть серебряных номов – сказочное богатство! – и несколько медных монет.
     Потом они обедают в закусочной и уходят из города.
     День стоит свежий и пасмурный. Пахнет землей и водой, в голых деревьях по-весеннему звонко и оживленно перекликаются птицы. Солнце скупо проглядывает из-за облаков, и его лучи тоже по-весеннему мягки и теплы. Дубовый посох Фабра глубоко входит в рыхлый влажный песок лесной дороги, покрытой прозрачными, точно хрустальными лужами, и Джео слышит его глуховатый голос:
- Смотри вокруг и запоминай. Запоминай всё: цвет неба, очертания деревьев, голоса птиц, лужи, песок, ветер – всё, что видишь, слышишь, чувствуешь. Приглядывайся ко всему. Поэт должен видеть больше, чем другие. Его слух и обоняние должны быть острее, и не только они, а все пять чувств, данные нам. Учись мыслить образами. Старайся парить над землей, а не пресмыкаться по ней. Смотри вокруг душой, а не глазами. Тебе повезло: весной легче всего начинать учиться поэзии. Ты сын настройщика и сам умеешь настраивать инструменты: это прекрасно! Но душу настроить труднее, чем музыкальный инструмент, а ведь именно душа должна беспрестанно звучать в тебе. Поэт сродни пророку: он так же ловит на лету слово Божье и передает его людям в своих стихах. Когда ты принимаешь в себя красивые впечатления, чувства, мысли, ты тем самым беседуешь с Богом, обретаешь сокровенную связь с Ним. И будь милосердным к людям: через это твоя связь с Господом, а значит, и с поэзией, укрепится. Тебе будут даваться особенные чувства – и слова, чтобы эти чувства выразить…
     Джео внимательно слушает. Когда Фабр умолкает, он впервые сознательно старается запомнить всё, что видит и слышит вокруг себя. Весенняя природа волнует его, но всего запомнить невозможно: мир слишком насыщен красками, слишком богат очаровательными мелочами. Он весь состоит из них, и Джео трудно, очень трудно постичь многообразие мудрой, стройной красоты, открывшейся ему. Тогда он сдается, стараясь просто ничего не упускать из виду. Он чувствует себя бессильным перед мощью пробуждающейся природы, перед весенними запахами, перед кликами перелетных птиц, перед нежностью и царственной силой солнечных лучей, стрелами пронзающих туманы розовато-золотистых туч. Он растерян и в то же время ощущает, как его душа собирает в себя нектар этого дня, точно пчела трудится над цветком…
     Фабр искоса поглядывает на него. «Старается, - посмеивается он про себя. – Кажется, я нашел себе достойного ученика. Впрочем, неизвестно, родился ли он именно поэтом? В любом случае, моя учеба не помешает ему».
- Куда мы идем, мэтр Вилибальд? – вдруг спрашивает Джео.
- Поэт никогда не знает, куда он идет, - сентенциозно отзывается Фабр. – Хотя сегодня мне это известно. Мы направляемся в Ст`энлет, столицу нашего государства. Я хочу повидаться с Иоганном Росси.
     Джео взволнован.
- А я смогу его увидеть? – спрашивает он с робкой надеждой, сглатывая слюну.
- Может быть, - отвечает Фабр. – Если дойдешь до столицы. Мы будем идти три дня. Впрочем, я вижу, ты, вроде бы, неплохой ходок.
- Да, - отвечает Джео. – Я привык много ходить.
     Он действительно идет в ногу с Фабром и не жалуется, но через пять часов их похода Вилибальд замечает, что его ученик устал. Вокруг лес: голый, прозрачный, весенний.
- Отдохнем, - говорит Фабр.
     Они присаживаются у ручья, подложив под себя плащи. Фабр расстилает на земле, плотно покрытой слоями прошлогодних листьев и мхом, большой носовой платок и подает Джео мешочек, который вынул из своего дорожного мешка:
- Накрывай на стол.
     Джео вынимает из мешочка сочный кусок ветчины, хлеб, оплетенную соломкой бутыль с вином и кубок. Он нарезает хлеб и ветчину ломтиками. Они едят и пьют из одного кубка, а Фабр в это время рассказывает Джео о Гомере, Аристофане и Сократе. Джео ест и очень внимательно слушает.
     Отдохнув, они отправляются дальше и в скором времени выходят из леса. Какой-то крестьянин довозит их до деревни на телеге. Там они заходят в церковь послушать службу, которая уже заканчивается, а вслед за тем, так как уже вечер, и над землей сгущаются сумерки, отправляются ночевать в один из крестьянских домов.
     В доме они поют несколько песен и платят хозяевам золотой. Их тут же угощают сытным ужином, обещают надавать утром в дорогу всякой снеди и предоставляют для ночлега теплую горницу с двумя кроватями.
- Ну, сегодня и я посплю на чистых простынях, - весело говорит Фабр Джео. – Но прежде расскажи мне, что ты запомнил из того, что я говорил тебе сегодня.
     Джео добросовестно отвечает свой урок. Память у него отличная, к тому же, он говорит своими словами, свободно, так как понимает, о чем идет речь. Фабр остается очень доволен им.
- Мне повезло с тобой, - признается он. – Если ты будешь всегда так же внимателен, ты очень скоро выйдешь в люди.
     Джео рад, что ответил удачно. Они ложатся в постели и сразу же крепко засыпают, довольные прошедшим днем и друг другом.
    
                3.

     Еще два дня с половиной они идут до столицы – лесами, полями, городами и селами. Иногда они позволяют себе проехаться на крестьянской телеге, но, в основном, идут пешком.
     В городах и селениях они выступают, и им платят. Они зарабатывают немало серебра, ночуют в хороших трактирах и сытно едят. Трактирные слуги чистят их платье, прачки стирают их нижнее белье и чулки, и Вилибальд Фабр очень этим доволен - давно он не позволял себе такой роскоши: менять белье и чулки каждый день! Обычно он делал это раз в неделю а то и реже, хотя по натуре и по воспитанию очень чистоплотен.
     Джео узнает, что Вилибальд Фабр – незаконный сын дворянина и служанки, бывшей жены менестреля (она и сама выступала с ним). От матери Фабр выучился игре на гитаре и стихам, а отец, видя его склонность к поэзии, нашел для него учителей, сведущих во всех видах искусства, и предоставил в его распоряжение свою замковую библиотеку. Он был холост и любил своего единственного незаконнорожденного сына и его мать. Он даже намеревался оставить им свое имение, но скоропостижно умер, так и не собравшись переписать завещание. Согласно этому завещанию, написанному еще до рождения Вилибальда, имением завладел внучатый племянник Фабра старшего. Подруге этого последнего и ее сыну достался лишь небольшой домик на окраине города Л`увальда. Там, в этом домике, спустя несколько лет, мать Вилибальда и скончалась. А он, похоронив ее, заколотил досками окна и двери дома и отправился странствовать по королевству, везде объявляя себя учителем поэзии и зарабатывая на жизнь песнями, которые сам сочинял, перекладывая на музыку известные ему стихи. Вот уже двенадцать лет он бродил по свету, сочинял, пел и учил детей, которых подбирал на своем пути. Но почти все они были бестолковы, а в люди он вывел одного только Иоганна Росси, маленького пастуха из глухой деревушки. За всё это время Вилибальд бывал дома всего три раза – и то лишь затем, чтобы проверить, в порядке ли его «полудворянское гнездо», как он в шутку называл свое жилище. Он был слишком непоседлив для жизни на одном месте, да и чем бы он стал жить, если бы не бродил по свету?
     С каждым днем Джео всё лучше узнает своего хозяина и всё больше привязывается к нему. Вилибальд Фабр умен, строг и прекрасный учитель, но при всем этом он бывает удивительно добр и прост, а порой даже весел, точно ему не тридцать шесть лет, а двадцать. Он шутит со своим учеником, но и слегка помыкает им, пользуясь правом хозяина. И неустанно заботится о нем. Он никогда не забывает спросить у него вечером урок. Ответы Джео всегда полны и точны, и Фабр продолжает оставаться им довольным. Когда они отдыхают, он учит Джео игре на гитаре, объясняет, чем баллада отличается от сонета, а мадригал от оды, и множество подобных вещей. Джео всё запоминает. Амфибрахий, анапест, ямб, хорей, дактиль, гекзаметр – эти названия стихотворных размеров звучат для него, точно имена добрых и строгих духов, служащих поэзии. Фабр заставляет Джео сравнивать: на что похож первый цветок, что можно сказать о весеннем дожде, о голом дереве, на котором набухают почки, о ранней мухе, пригревшейся на солнышке, о небе, об облаках, о земле. Поначалу Джео затрудняется ответами, но потом ему становится легче: точно кто-то незримый подсказывает ему слова. Всё, что он придумывает, он записывает на дощечках восковым мелком черного цвета, чтобы не забыть.
- Позже, если ты удачно начнешь сочинять, я куплю тебе тетрадь, - обещает ему мэтр Вилибальд. – Из настоящей бумаги. И перья с чернильницей.
     Сердце у Джео замирает. Настоящая бумажная тетрадь стоит очень дорого, да и перья с чернильницей тоже. Когда отец учил его читать, писать и считать, они пользовались обыкновенными вощеными дощечками и заостренными палочками.
     «Если у меня появится настоящая тетрадь, каким же богачом я себя почувствую!» – думает Джео. У мэтра Вилибальда есть такая тетрадь, да и чернильница с перьями всегда подвешены к его поясу. Иногда он позволяет Джео рассмотреть их, предварительно убедившись, что у его ученика чистые руки. Джео с благоговением отвинчивает крышечку медной чернильницы на шнурке и вдыхает островатый, особенный запах чернил; он разглядывает отточенные гусиные перья похожие на оперенные стрелы, - и тетрадь Фабра. Она толстая, в черном сафьяновом переплете с золотым тиснением – и закрывается медной щеколдой-замочком, точно Библия. Бумага в ней немного шершавая, желтоватая, и половина тетради исписана четким убористым почерком Вилибальда. Здесь его собственные и чужие поэмы, баллады, сонеты; здесь же и ноты мелодий, которые он счел нужным записать. Джео всегда читает эту тетрадь с наслаждением. Всегда… В самом деле, ему кажется, он уже знает Фабра много-много лет, и брал его тетрадь в руки не четыре раза, а, по крайней мере, раз двадцать.
     Наконец в полдень они приходят в Стэнлет, столицу Румалийского королевства.
     Джео здесь впервые. Он с восхищением рассматривает мощеные булыжником мостовые улиц, горделивые высокие дома в пять и даже в семь этажей, чего он до сих пор никогда не видывал. По улицам и площадям ездят нарядные экипажи с лакеями на запятках, по тротуарам ходят красиво одетые горожане и горожанки; между улицами разбиты сады…
     Вилибальд Фабр подходит к дверям одного из особняков на улице Нарциссов и звонит в колокольчик. Ему открывает надменный лакей в ливрее. Фабр вежливо здоровается с лакеем и просит доложить о себе почтенной хозяйке дома, госпоже Адольфине Монсиньи. Лакей впускает их с Джео в холл, поручает присмотру другого лакея и куда-то уходит. Потом возвращается и учтиво приглашает гостей подняться наверх: госпожа Адольфина ждет их.
     Они поднимаются по широкой дубовой лестнице, покрытой орехового цвета ковровой дорожкой, на второй этаж. Госпожа Адольфина выходит им навстречу, радушно улыбаясь. Это пожилая дама со следами отцветшей красоты на лице, прорезанном тонкими морщинками. Ее седые волосы убраны под элегантный парчовый чепец. На ней шелковое темно-вишневое платье, которое шуршит и колышется при каждом ее шаге. Ее улыбка молода и очаровательна, а голубые глаза излучают такую доброту и сердечную приветливость, которых Джео еще ни у кого не встречал.
- Неужели сам великий поэт Вилибальд Фабр посетил меня? – ласково спрашивает она. – Вот спасибо! Неожиданный, но приятный гость – это всегда радость.
- Здравствуйте, госпожа Монсиньи, - Вилибальд улыбается ей в ответ и целует ее руку. Она целует его в голову и говорит:
- Ты с годами всё больше похож на Александра, Вильд: весь в отца. А этот молодой человек – твой ученик?
- Да, и, кажется, достойный меня, - отвечает Фабр. – Его зовут Джео Монтессори. Джео, госпожа Монсиньи – кузина моего отца.
     Джео целует руку пожилой дамы. Она доброжелательно и внимательно смотрит на него, слегка прищурив свои немного близорукие глаза, и говорит:
- Приятно познакомиться. Ну, проходите, добрые люди. Вы, конечно, остановитесь у меня? Я была бы очень рада этому.
- Если мы не стесним вас, сударыня, - отвечает Вилибальд.
- Нисколько. Бетти, отведи моих гостей в комнату… ну, ты знаешь, в какую. И скажи `Энгусу, пусть велит накрывать на стол.
     Они проходят вслед за служанкой в красивую комнату для гостей, где стоят две кровати с шелковыми пологами, а пол устлан восточным ковром.
     Фабр и Джео кладут свои дорожные мешки в угол; туда же Фабр ставит и свой посох.
- Что, нравится? – спрашивает он Джео. Тот кивает, оглядывая комнату. В камине потрескивают дрова, а на стенах висят картины в золоченых рамах. Джео с грустью вспоминает свой родной дом, где гостиная была похожа на эту комнату. Но, конечно, она не имела такого роскошного вида. Джео начинает рассматривать картины, но мэтр Вилибальд велит ему вымыть руки, и они идут обедать.
     За обедом госпожа Адольфина спрашивает Фабра:
- Должно быть, Вильд, ты пришел навестить Иоганна Росси?
- Да, хотелось бы увидеть его, - с нарочитой небрежностью отвечает Фабр.
- Он стал прегордый, - пожилая дама слегка покачивает головой. – Он ведь теперь в свите короля и, кажется, посватался к дочери графа Джиротти, Корнелии.
     Помолчав, она добавляет:
- Он стал очень красив. Но он теперь уже не тот юноша, которого ты когда-то приводил ко мне. Тогда его сердце было открыто людям и всему прекрасному. А теперь…
     Она вздыхает.
- Не знаю, как можно писать стихи, живя во дворце. Ведь там всё наполнено суетой. То охота, то бал, то маскарад, то званый обед. Бог знает что. Я стараюсь пореже бывать там.
- А родственники навещают вас, сударыня? – спрашивает Фабр.
- Редко, мой милый; у них есть дела поинтересней, - она посмеивается. – Мне ведь скоро семьдесят лет. Молодежи со мной скучновато.
- Издали я принял бы вас за молодую девушку, - искренне признается Вилибальд. – Вы очень легко движетесь – грациозно, как в молодости. И голос у вас молодой.
- Да, да, - она улыбается. – И двигаюсь, и голос молодой, и здоровьем, слава Богу, не обижена. Но всё-таки, Вильд, я уже старуха. Как ни хитри, годы не удержишь, и юности не вернешь.
- Вы для меня всегда молоды, - улыбается Вилибальд.
- Благодарю тебя на добром слове, - отзывается она.
     После обеда Фабр и Джео исполняют для старой дамы сонет Петрарки:

                Благословляю день, минуту, доли
                Минуты, время года, месяц, год
                И место, и предел чудесный тот,
                Где светлый взгляд обрек меня неволе.

                Благословляю радость первой боли
                И стрел целенаправленный полет,
                И лук, что эти стрелы в сердце шлет,
                Искусного стрелка послушен воле.

                Благословляю имя из имен,
                И голос мой, дрожавший от волненья,
                Когда к любимой обращался он.

                Благословляю все мои творенья
                Во славу ей, и каждый вздох и стон,
                И помыслы мои – ее владенья.*

     Голос Джео – высокий, нежный, ясный, звенит, сливаясь с низким чистым голосом Вилибальда. На глаза госпоже Монсиньи наворачиваются слезы.
- Ты – настоящий мастер, Вильд, - говорит она, стараясь сдержать невольную дрожь в голосе. – А твой Джео Монтессори – просто флейта. Жаль, что его голос скоро изменится. Пока этого не случилось, спойте мне что-нибудь еще!
     И они поют: и Петрарку, и Шекспира, и сонет самого Фабра:
 
                Когда уйдешь от мелочных забот
                В тот храм, где золотые гаснут свечи,
                Любовь тебя у клироса найдет,
                И дух твой устремится ей навстречу.

                Любовь земная, ты лишь тень того,
                Что дастся нам за слезы покаянья.
                Колени преклони – и за страданья
                Получишь дар от Бога Самого.

                Земная дружба, ты лишь отраженье
                Той дружбы, что нас всех объединит
                В краю, где нет ни слез, ни искушенья,
                А можно только верить и любить,
 
                И расцветать в надежде и покое,
                Предав забвенью царствие мирское.

     Старая дама вытирает слезы и признается:
- Право, Вильд, ты пишешь не хуже Петрарки и Шекспира.
     Он польщен и не спорит с ней. Джео тоже не спорит. Он с восхищением смотрит на своего хозяина. Вот, какие стихи тот пишет! И какую музыку…
     «Он великий человек, - решительно думает Джео. – Как же мне повезло, что я могу учиться у него, говорить с ним, видеть его каждый день!»
     Они уходят из особняка посмотреть столицу. Заходят в кафедральный собор, ставят свечи и рассматривают тонкую, таинственную роспись стен. Фабр шепотом сообщает Джео имена художников и прославленных композиторов, чья роспись и музыка посвящены этому храму. Джео слушает и запоминает. Потом они преклоняют колени и молятся в серебре курящегося ладана и в золоте, исходящем от алтаря и свечей. Джео украдкой посматривает на грубоватый, суровый, выразительный профиль своего хозяина. Высокий лоб, крупный нос, крупные губы – большое, удлиненное, странно завораживающее лицо. И пепельные волосы отливают темным золотом в блеске свечей. Впервые

• Перевод Е.Солоновича.


в голову Джео приходит мысль, что его хозяин, вероятно, очень силен физически. И совсем он не похож на поэта. Разве у поэтов бывает такая крепкая, крутая шея, такие широкие плечи, такой мускулистый торс, сильные колени? Поэты ведь хрупки и нежны. Но у Фабра красивые кисти рук с гибкими стройными пальцами; сами руки большие, подстать всей его фигуре, но их форма примиряет ученика с тем обстоятельством, что всё остальное в его учителе не похоже на образ поэта, сложившийся у Джео в детстве.
       И всё-таки весь облик Фабра полон неуловимого обаяния, чего-то легкого, невесомого, чистого. «Это его душа светится в нем», - думает Джео и ловит себя на том, что начинает мыслить образами. Фабр чем-то глубоко понятен и близок ему, как не был понятен еще ни один человек на свете, даже отец, которого Джео очень любил.
     Потом они уходят из храма и отправляются осматривать сады и парки столицы. Здесь очень красиво, но Джео кажется, что в лесах и полях лучше. Он сообщает свое мнение Фабру. Тот смеется и треплет его по волосам.
- Я тоже так думаю, - говорит он просто.
     Они идут на дворцовую площадь. Сердце у Джео начинает сильно биться, когда он видит роскошный королевский дворец за оградой, в ворота которого въезжают нарядные экипажи. Этот бело-золотой дворец кажется издали хрупким и фарфоровым – настоящим домом избранных. И там живет Иоганн Росси, знаменитый ученик великого мастера! Джео знает: Фабр хочет навестить его завтра, и обещал взять Джео с собой. Только бы он не передумал! Джео мысленно молит Бога, чтобы он не позволил его хозяину изменить свое решение.
     Наступает вечер. К восторгу Джео, они идут в театр. Им достаются хорошие места в партере. Джео впервые в жизни видит оперу. Она про короля Артура и называется «Владетель Камелота».
     С первой же минуты, как начинает звучать музыка, Джео забывает обо всём на свете. Приоткрыв свой большой рот, словно голодный галчонок, он не может отвести глаз от оркестровой ямы, где священнодействуют музыканты, от певцов и певиц. Они поют по-итальянски, он ничего не понимает, но слушает, смотрит – и едва не плачет от наслаждения. Душе совсем не нужно знать иностранные языки, думает он. Ей и так внятно любое искусство. Он понимает: в опере поэзия и музыка словно сочетаются браком и превращают театральное действо в пир любви!
      Странностей и нелепостей либретто он не замечает: настолько пир любви выше подобных мелочей.
      Назад, в особняк, он возвращается, как в тумане. Вилибальд видит, что его ученик потрясен – и не мешает ему осмысливать новые впечатления, которые он получил, чувства, которые испытал.
      За ужином они говорят только об опере. Госпожа Монсиньи слушает восторженные слова Джео и весело переглядывается с Фабром. «Какой одаренный и чуткий мальчик! – думает она. – Ему бы учиться. Со временем он без труда поступил бы в университет. Как бы я хотела помочь ему!»
     Джео засыпает сразу, едва ложится в постель: но даже во сне чудесные голоса, музыка и стихи пляшут, переплетаясь в его душе, – и он чувствует себя счастливым.
     В отличие от своего ученика Фабр долго не может уснуть. Он не думает об опере, которую видел много раз, он думает о своей завтрашней встрече с Иоганном Росси. Какой-то она будет? Да и состоится ли она? И великий поэт вздыхает, ворочаясь в мягкой постели за шелковым пологом.

                4.

     На следующее утро после завтрака они отправляются во дворец.
     Погода пасмурная: настоящая серая сырая весна. И всё равно небо и воздух точно светятся, как будто прячут в себе солнечные лучи.
     И Фабр, и его ученик одеты в свои лучшие кафтаны и плащи. Дубовый посох мэтр Вилибальд оставил дома.
     Он очень волнуется перед встречей со своим старым другом и бывшим учеником, поэтому по дороге они заходят в один из кабачков на площади. Здесь продается отличный ром: напиток для корсаров и взволнованных людей. Фабр верит в силу рома, который не раз его успокаивал. Стоит только выпить этой жгучей жидкости – немного, какую-нибудь рюмку, и всё в мыслях и в сердце становится на свои места.
     Кабачок в этот час почти пуст, только за одним из столов сидит какая-то развеселая компания богатых вельмож. Фабр окидывает их своим привычно внимательным взглядом, и вдруг дыхание у него в груди замирает. Он узнает среди них того, с кем намеревался сегодня встретиться. Да, это Иоганн Росси. Он смеется вместе с другими рассказу одного из вельмож. Свечи озаряют его красивое лицо со светлыми усиками и тонкими, немного хищными чертами. Его золотистые волосы, волнистые, до плеч, небрежными прядями падают на высокий лоб. Одет он чрезвычайно богато, как и те, что сидят с ним за столом.
     Вилибальд поспешно отступает за кирпичную колонну кабачка. Джео следует за ним, недоумевая в душе: что происходит?
     Фабр очень тихо говорит ему:
- Джео, за столом возле стойки сидит господин в синем с горностаем камзоле. У него на шее золотое ожерелье, и волосы тоже золотистые. Это Иоганн Росси. Я сейчас выйду и встану у дверей, а ты подойди к нему и скажи: один человек хочет поговорить с вами и ждет снаружи. Если он спросит тебя, кто этот человек, шепни ему мое имя.
- Хорошо, - отвечает Джео.
     Вилибальд быстро и незаметно покидает кабачок, а Джео с сильно бьющимся сердцем приближается к Иоганну Росси и не совсем твердым голосом повторяет ему слова Вилибальда.
     Иоганн не спрашивает у него ничего, но тут же встает и, бросив товарищам «я сейчас вернусь», выходит из кабачка. Джео следует за ним.
     Увидев у дверей Фабра, Иоганн приветливо улыбается, но и Фабр, и Джео подмечают на его лице некоторое разочарование и даже легкую досаду: вероятно, он ожидал увидеть кого-то другого, более желанного его сердцу, чем его бывший учитель. Но он быстро овладевает собой, пожимает руку Фабру и с улыбкой говорит ему:
- Здравствуйте, мэтр Вилибальд!
- Здравствуй, Йон, - Фабр старается казаться спокойным, хотя в глазах у него блестят слезы – так он рад видеть Иоганна и говорить с ним. – Не хочу мешать тебе, поэтому спрашиваю: когда ты будешь свободен, чтобы мы смогли встретиться?
- Сегодня я очень занят, - чуть сдвинув брови, отвечает Иоганн. – А завтра еду на охоту на весь день.
     Он смеется.
- Право, у меня все дни забиты, мэтр Вилибальд! Мне бы тоже очень хотелось поговорить с вами, но – столько дел… - он разводит руками. – Впрочем, может быть, через неделю я и сумею выкроить время.
- Через неделю меня уже здесь не будет, - говорит Фабр. Слезы высыхают на его глазах, а сами глаза темнеют и всё лицо точно слегка темнеет тоже. – Я понимаю, ты очень занят, но всё-таки я хотел бы, чтобы ты нашел для меня время хотя бы послезавтра.
- Никак не могу, мэтр, - твердо говорит Иоганн. – Простите меня.
- Это ты меня прости, - с трудом произносит Фабр, - за то, что я не забыл, что мы с тобой восемь лет были друзьями. Прощай и будь счастлив.
     Он круто разворачивается и идет прочь. Иоганн бросается за ним вслед.
- Постойте, мэтр Вилибальд, - он останавливает его за руку и ласково, чуть виновато, но вместе с тем немного отчужденно продолжает:
- Не сердитесь. Вы, наверно, бедны. Прошу вас, возьмите.
     И протягивает Вилибальду тяжелый кожаный кошелек. Фабр усмехается при виде этого кошелька и с такой горечью смотрит на Иоганна, что тот розовеет и опускает глаза. Фабр снова решительно поворачивается и идет прочь. Джео растерянно смотрит ему вслед, потом быстро сообщает Иоганну:
- Сударь, мы остановились у госпожи Монсиньи, на улице Нарциссов. Может, вы всё-таки…
     И смущенно умолкает. Иоганн смотрит сквозь него и произносит:
- Я понял. Ступай за ним, малыш, и береги его: он очень хороший человек.
     И возвращается обратно в кабачок. Джео бежит вдогонку за своим хозяином. Некоторое время они идут рядом молча, потом Фабр останавливается и, глядя сквозь Джео так же, как смотрел недавно Росси, говорит ему:
- Возвращайся к госпоже Монсиньи, я скоро приду.
     Джео неохотно повинуется. Они расходятся в разные стороны. Несколько раз Джео оборачивается, но Фабр быстро исчезает из его поля зрения, ни разу не оглянувшись.
     Весь день Джео сидит в особняке на улице Нарциссов. Старая дама ласково беседует с ним, и он ей что-то отвечает, но все его мысли сейчас о Фабре. Душой он с ним – и страдает оттого, что не может помочь ему. Точно камень лежит у него на сердце. Ему хочется, чтобы мэтр Вилибальд поскорее вернулся. Но того всё нет и нет.
     Наконец к ужину он возвращается – угрюмый, замкнутый, не похожий сам на себя. Проницательная и тактичная госпожа Адольфина ни о чем его не спрашивает. Он сам рассказывает ей о своей утренней встрече с Иоганном – но не за ужином, а после. Они сидят в одной из комнат старой дамы; Джео Вилибальд отослал спать.
- Завтра я уйду, - говорит он госпоже Адольфине. – И прошу вас: пусть Джео Монтессори останется у вас. Я знаю: он пришелся вам по душе, вы позаботитесь о нем.
- Конечно, Вильд, - отвечает она. – Я буду рада сделать для этого мальчика всё, что возможно. Но… - она на несколько секунд умолкает, потом продолжает:
- … но он так привязан к тебе. Он весь день переживал за тебя, я это видела. Неужели у тебя хватит духу расстаться с ним?
     Он пожимает плечами, не глядя на нее.
- Мы знакомы всего несколько дней. Он не может быть сильно ко мне привязан. В любом случае, со мной ему делать нечего: я больше не желаю быть учителем поэзии. Нет, мое решение твердо: пусть он останется с вами. Здесь ему будет хорошо, и я буду за него спокоен. А мне… мне никто больше не нужен, - он опускает голову. – И я тоже не желаю быть нужным никому.
     Она качает головой:
- Это неправильно, Вильд. Ох, как это неправильно.
- Пусть неправильно, - его губы упрямо сжимаются. – Но таково мое желание. Я уйду завтра на рассвете. Когда Джео проснется, я буду уже далеко.
     Она вздыхает и не спорит. Но когда он уходит вниз, в прачечную, вымыться и побриться перед дорогой, она спешит в отведенную ему и Джео комнату и, украдкой положив что-то в один из дорожных мешков в углу, будит Джео.
- Слушай, мой дорогой, - говорит она торопливо. – Мэтр Вилибальд хочет, чтобы ты остался у меня; сам он завтра собирается уйти отсюда. Я и сама хотела бы, чтобы ты остался со мной, но, полагаю, ты решил бы иначе. Если это так, знай: самый верный способ для тебя остаться с твоим учителем – встать завтра сразу после того, как он оденется и уйдет, и догнать его. Сейчас с ним бесполезно разговаривать, но если ты его догонишь, он уже не оттолкнет тебя. Я ведь знаю его с детства: такой уж он человек.
     Джео горячо благодарит старую даму. Она гладит его по голове и уходит со свечой в руке, утирая слезы.
     Джео быстро одевается и ложится в постель одетым. Он мысленно благословляет добрую госпожу Адольфину за то, что она всё рассказала ему. И он совсем не сердится на Фабра: ведь тот сейчас так несчастен! Зато негодует на Иоганна Росси. Так негодует, что не желает даже думать о нем. И принимает решение не спать всю ночь, чтобы не прозевать, когда Фабр уйдет из дому. Пусть он, Джео, совсем-совсем не нужен Фабру; но сам-то он не может без Фабра. И он останется с ним, хочет этого Фабр или нет.
     Вилибальд возвращается в комнату. Джео немедленно притворяется спящим. Он дышит ровно и даже слегка похрапывает во сне. Он слышит, как Вилибальд подходит к нему и некоторое время стоит над ним. Потом он чувствует, как рука Фабра слегка касается его волос. Фабр вздыхает и отходит прочь. Он ложится в свою постель, а Джео ликует: значит, учитель всё-таки испытывает к нему какие никакие чувства и жалеет – наверняка жалеет! – что решил оставить его у госпожи Монсиньи. Но всё-таки хочет уйти один. Наверно, думает: так всем будет лучше. Ничего, Джео сумеет его переубедить; только бы ему не проспать! И он таращится в темноту, пока незаметно не засыпает…
     Но его сон сегодня очень чуток. И когда на рассвете Вилибальд почти бесшумно встает с кровати и принимается одеваться, Джео мгновенно просыпается и лежит, взволнованный: вот сейчас он бросится догонять своего учителя!
     Фабр выходит из комнаты, почти вылетает вон, точно большая ночная бабочка. Беззвучно прикрывает за собой дверь; и вот уже Джео слышит его шаги на лестнице.
     Тогда он сам сбрасывает одеяло, натягивает башмаки, надевает берет и плащ, и, перекинув через плечо свой дорожный мешок, тоже покидает комнату. Его сердце бешено стучит: ему кажется, что Фабр может раствориться в воздухе и исчезнуть, и он, Джео, нигде его не отыщет. Он молит Бога, чтобы этого не случилось, и сам осторожно и быстро сбегает вниз по лестнице.
     Сонный лакей отворяет ему дверь.
- До свидания, - тихо говорит ему Джео – и припускается бежать вслед за мэтром Вилибальдом. Он бежит на цыпочках, чтобы не стучать башмаками по булыжной мостовой, сереющей в предрассветных сумерках.
     Он настигает его. Фабр вздрагивает, оборачивается – и обжигает Джео таким пронзительным, почти злым взглядом, что Джео теряется. Он не смеет пожелать своему хозяину доброго утра и, удрученный, молча шагает рядом с ним, думая: «Пусть бьет, только не гонит». Фабр тоже не говорит ему ни слова, только прибавляет шагу. Джео едва поспевает за ним. Так они идут в полном безмолвии через весь город, не глядя друг на друга.
     Восход солнца застает их обоих уже за городом. Золотисто-оранжевые лучи торжественно и царственно ласково озаряют весь мир, точно новые, только что нарожденные. Дорога светлеет от них, но на душе у путников невесело. Они продолжают идти в сумрачном напряжении, всё вперед и вперед, точно не слыша пения птиц, не видя хрустальной синевы неба над своими головами.
     Фабр продолжает идти очень быстро, так, как еще никогда не шел, но Джео не отстает от него. Ему хочется есть, а еще больше пить, но он помалкивает и шагает по левую руку от Фабра, не осмеливаясь смотреть ему в лицо, только слыша, как посох с досадливым шуршанием стучит о песок, словно твердя ему, ученику поэта: прочь! прочь! прочь! Но Джео знает: ему нужно вытерпеть эти минуты, эти часы.
     Они идут очень долго; кажется, пути их не будет конца. Идут через перелески, рощи, луга, где только что начала пробиваться первая весенняя трава, и не сбавляют шага. На один шаг Вилибальда приходится два шага Джео. Проходит час, два, три. Джео чувствует, что начинает уставать. Он вспотел, его мучает жажда, но он идет рядом с Фабром. Он не позволяет себе даже отойти в кусты, хотя ему это очень нужно: боится потерять Вилибальда. И только когда Вилибальд сам отходит за ближайшие к дороге деревья, Джео с облегчением ныряет в кустарник. А вынырнув оттуда через полминуты, зорко смотрит, не сбежал ли от него Фабр. Но Фабр на месте. Он возвращается на дорогу, и Джео вновь почти бежит рядом с ним.
     Так они доходят до лесного озерка, чьи берега покрыты серовато-желтой прошлогодней травой, между высохшими стеблями которой пробивается новая, зеленая трава – и первые мартовские цветы, похожие на комочки желтого и белого пуха.
     Вилибальд останавливается, сбрасывает на землю свой мешок, кладет посох и, подойдя к воде, принимается швырять в нее мелкие камешки. Джео тоже оставляет свою ношу и, спустившись к озеру, жадно пьет воду и ополаскивает вспотевшее лицо.
     Вилибальд, стоя в пяти шагах от него, продолжает бросать в воду камешки, глядя, как по синей холодной глади разбегаются круги. Он словно забыл про Джео. Но вдруг он оборачивается к нему и спрашивает:
- Зачем ты идешь за мной?
- Я ваш ученик, - отвечает Джео, не смея сесть, хотя он смертельно устал. – Я хочу быть с вами.
- Я больше не учитель, - отвечает мэтр Вилибальд, переставая швырять камешки. – Я просто бродяга, и спутники мне не нужны. Возвращайся в столицу, Джео Монтессори. Госпожа Адольфина с радостью примет тебя и устроит твою судьбу; я договорился с ней об этом.
- Я пошел в ученики не к госпоже Адольфине, а к вам, - отвечает Джео, чувствуя, как в его груди – наверно, от усталости – вдруг закипают слезы горькой обиды и протеста. – Но если вы решили поступить со мной так же, как Иоганн Росси поступил с вами, значит, вы с ним ст`оите друг друга!
     Что-то неуловимое мелькает в глазах Фабра и тут же исчезает. Он переводит взгляд на озеро и устало говорит:
- Повторяю, я больше не учитель, стало быть, и ты не ученик. Ответь мне еще один раз, почему ты стремишься сопровождать меня? Если мне понравится твой ответ, может, я и позволю тебе следовать за мной.
- Я хочу быть с вами, потому что вы мне родной! – почти кричит Джео. – Вы мне друг! И даже если вы не будете больше учить меня, вы всё равно мне друг…
     Его голос осекается. Он опускает голову и сжимает кулаки; по его лицу текут слезы.
     Фабр смотрит на него: белобрысого веснушчатого паренька, худого, как щепка, с веснушками на влажных от слез щеках, с большим смешным ртом и островатым носом. И осторожное недоверчивое тепло рождается в душе Вилибальда. Его точно окаменевшее сердце вдруг оживает. Он подходит к тому, кого недавно взял себе в ученики, и спрашивает:
- Ты читал о Давиде и Ионафане?
     Джео кивает и смотрит ему в глаза своими серыми, еще блестящими от влаги глазами.
- Они были друзьями, - продолжает Фабр, - и каждый из них любил другого, как свою душу. Как свою душу, понимаешь? Так написано в Библии. Я любил Иоганна Росси, как свою душу, но моя дружба ему больше не нужна. Она нужна тебе. Что ж, я согласен. Я попробую поверить тебе - поверить в последний раз.
- Спасибо, - Джео поспешно вытирает глаза рукавом кафтана, а в его глазах уже расцветает тихая радуга радости – и готовности принять все условия, которые поставит перед ним Вилибальд Фабр.
- Что ж, давай знакомиться заново, - Фабр протягивает ему руку. – Называй меня просто Вильд и на «ты». Согласен?
- Да, - Джео пожимает его руку, с благодарностью глядя в его грубоватое лицо, потеплевшее от вновь возродившегося в душе доверия.
- Вот и хорошо, - Фабр улыбается ему. – Будем просто уличными певцами и бродягами. Идет?
- Да, - Джео улыбается в ответ. – Еще как!
- А сейчас поедим и отдохнем немного. Годится?
- Да!
- Ну, садись, будем завтракать.
     Они садятся. Джео развязывает свой мешок, и вдруг его брови высоко поднимаются. Он достает оттуда большой кошелек и какое-то письмо.
     Вилибальд забирает у него и то, и другое. Он разворачивает листок, на котором написано «Вилибальду Фабру», и читает:
     «Вильд! Тебе пишет госпожа Адольфина. Я намерена выдать тайну твоего ухода от меня твоему ученику. Он не переживет, если ты так предашь его. Наверно, он, бедняжка, всю ночь не будет спать после моего признания. Уж прости меня, но иначе я не могу.
     Кошелек – твой, и никогда не напоминай мне о нем. Там пятьдесят золотых сильтов и серебро. Это тебе подарок от старой женщины, которая помнит тебя еще ребенком, и которую, может быть, ты никогда больше не увидишь. Обнимаю и благословляю и тебя, и Джео. Госпожа Монсиньи».
- Святая женщина, - очень тихо произносит Вилибальд и протягивает Джео письмо. Тот читает – и не удерживается: тихонько всхлипывает.
- Ничего, мы напишем ей письмо, - говорит Вилибальд. – И не одно. Когда человек получает письма, ему не так одиноко.
     Они принимаются завтракать.
- А ты, правда, не спал сегодня? – спрашивает Фабр.
- Под утро заснул немного, - отвечает Джео и торопливо добавляет:
- Но я не хочу спать. Честное слово.
- Лучше отдохнем, - возражает Фабр. – Торопиться нам некуда.
     И спрашивает:
- Поделим деньги поровну?
- Нет, - Джео мотает головой. – Пусть они будут у вас. То есть, у тебя.
- Хорошо, - соглашается Вилибальд.
     После завтрака ими обоими овладевает дремота. Завернувшись в плащи, они ложатся в небольшом овраге, устланном толстым слоем прошлогодних листьев. Джео беспокойно ворочается и то и дело открывает глаза.
- Что, - посмеивается Фабр, который постепенно становится прежним. – Жёстко, к перинкам привык?
- Нет, - отвечает Джео, и Вилибальд вдруг догадывается, что`  не дает ему покоя.
- Не бойся, - говорит он Джео. – Я не уйду без тебя. Если уж я тебе пообещал, ты должен мне верить. Докажи, что ты мой друг: поверь мне на слово.
- Верю, - Джео глубоко и счастливо вздыхает – и тут же крепко засыпает. Вилибальд засыпает тоже. «От такого не сбежишь, - думает он, погружаясь в сон. – Везде найдет, из-под земли достанет».
     И мягкая улыбка трогает его губы.

                5.

    Проснувшись довольно поздно днем, они обедают и идут дальше.
    Вилибальд Фабр всё еще несколько молчалив и задумчив, но Джео это совсем не тревожит: ведь его друг здесь, рядом с ним, - и доволен, что его бывший ученик сопровождает его. Про себя Джео продолжает относиться к нему, как к учителю, и по-прежнему считает себя его учеником, но при этом еще и другом. У Джео до сих пор не было настоящих друзей, и теперь он чувствует себя необыкновенно богатым.
     Но ему почему-то тяжело идти, хотя Фабр шагает теперь гораздо медленней, чем утром. Джео испытывает легкую, но неприятную ломоту во всём теле, у него болят горло и голова, он ощущает странное утомление, и его чуть-чуть знобит. Довольно скоро он догадывается, что заболел, но ничего не говорит Фабру. Как бы ему ни было трудно, он не будет обузой своему великому другу. Напротив, он испытывает горячее желание служить ему и делать всё возможное, чтобы тот ни минуты не жалел о том, что его ученик остался с ним. А Фабр так погружен в свои мысли, что не обращает внимание на тяжеловатое дыхание Джео, на его слишком сильно раскрасневшееся лицо и необычайно блестящие глаза.
     Они выходят из леса и довольно долго идут по дороге. Болезненная истома всё сильней овладевает Джео. Ему хочется лечь на землю и замереть, не двигаясь, но он продолжает идти рядом с Фабром и молчит. Он убежден: его болезнь – событие маловажное и кратковременное. Утром, конечно же, всё пройдет. Сколько раз с ним такое бывало, и всегда наутро он просыпался совершенно здоровым, хотя, конечно, ему случалось и по-настоящему болеть. Но он уверен, что на этот раз болен «не всерьез». Без сомнения, завтра с ним
всё будет в порядке.
     Что-то перехватывает ему горло, и он судорожно, хрипло кашляет. Этот кашель выводит Фабра из состояния задумчивости. Он возвращается на землю с родных ему поэтических высот и пристально глядит на своего спутника. Смутная тревога овладевает им. Он останавливается и говорит:
- Джео, да ты никак болен? Ну-ка, посмотри на меня!
     Джео поднимает на него свои серые глаза, в которых сейчас ясно отражается болезнь, и слегка осипшим голосом отвечает:
- Всё в порядке, Вильд. Вот увидишь, завтра это пройдет.
     Его кроткое мужество трогает Фабра до глубины души. Он вдруг испытывает жалость и сострадание к Джео. С некоторым страхом за его здоровье он касается ладонью его лба – и тихонько свистит.
- Да ты настоящая голландская печь, брат, - говорит он, стараясь держаться весело, хотя его сердце сжимается. – У тебя жар. А до ближайшего города еще четыре мили. Вот, что мы с тобой сделаем: ты отдашь мне свой дорожный мешок, а я понесу тебя на спине. Идет?
- Нет, - качает головой Джео. Он почти испуган таким святотатственным предложением – ехать до самого города на спине мэтра Вилибальда, великого поэта и музыканта. - Я сам дойду, Вильд. Вот тебе крест, я сам дойду…
- Врешь, - говорит Вилибальд, снимая с плеча Джео дорожный мешок и прилаживая его на себя. – Не позволю я тебе идти в таком состоянии. И не возражай мне. Пусть я больше не учитель, но я старше тебя, и ты должен меня слушаться. И вообще, кто тебя спрашивает? Полезай ко мне на спину!
     Он бросает свой дубовый посох и опускается на одно колено. Жестоко робея, Джео подходит к нему сзади и берется за его плечи. Фабр встает и подхватывает его под колени. И удивленно смеется: до того легким оказывается Джео.
- Да ты легче моего вещевого мешка, - весело сообщает он ему. – Я думал, ты побольше весишь. Но это к лучшему. Итак, в путь, и да поможет нам Бог!
     И он идет вперед, довольный тем, что Джео больше не мучается. Это и вправду так. Джео теперь удобно, даже немного весело: до сих пор его еще никогда не носили на спине, только на руках, да и то было давно, больше десяти лет назад. И вместе с тем ему стыдно: вот он навязался в друзья великому человеку и теперь бессовестно пользуется его силой.
     Но он сейчас так слаб, что не в состоянии даже как следует устыдиться. Постепенно его голова склоняется на плечо Вилибальда, и он засыпает.
     Фабр слышит его ровное, тяжелое посапывание, и понимает, что он уснул. Горячее дыхание Джео обжигает Вилибальду шею; и всё тело Джео тоже горячее. Фабру становится жарко, несмотря на мартовскую свежесть; он идет, словно с привязанной за спиной легкой печью. Живой печью, которая мирно спит и ровно дышит во сне. Щека Джео касается его шеи. И Вилибальд невольно испытывает нежность к своему бывшему ученику – и вину перед ним. «Это я загонял его сегодня, - думает он покаянно. – Шагал и радовался, что он еле за мной поспевает. Даже хотел, чтобы он свалился на дороге – да там и остался. Ну, и подлым же я был! Надо сказать Джео, что поэты тоже бывают подлыми, как простые смертные; пусть знает правду. Ну да ладно, ничего. Я больше не буду такой скотиной и заглажу свою вину перед ним. Вылечу его, поставлю на ноги и буду о нем заботиться, пока ему это нужно. А когда и он меня покинет – что ж! Осяду, наконец, у себя в Лувальде, стану жить на свои сбережения – и на то, что накоплю, выступая вместе с Джео».
     В том, что Джео рано или поздно оставит его, он убежден, но не хочет пока что думать об этом. Вероятно, это случится еще нескоро, года через три-четыре. За это время они, наверно, устанут друг от друга – и разойдутся мирно, без трагедий, может быть, даже весело…
     Нет, нет, лучше не думать сейчас об этом. И еще не думать о том, что Джео улыбается, как Иоганн Росси, – и так же на лету ловит то, чему Вилибальд учит его. Вернее, учил. Потому что он больше не учитель. Нет смысла быть учителем, если твой лучший ученик предал тебя. А Джео… довольно с него и моей дружбы, невесело думает Вилибальд. Это тоже много.
     Через некоторое время они приходят в небольшой городок Торнхилл, основанный англичанами лет сто назад, и останавливаются на постоялом дворе, который носит то же название, что и город, только на отечественном, румалийском языке: «Терновый холм».
     «Терновый холм» – большой добротный каменный дом, и номера здесь не слишком дорогие.
     Пошатываясь, сонный, осунувшийся, больной, Джео стоит рядом с Фабром и ждет, когда тот расплатится за комнату на втором этаже. Потом они поднимаются наверх. Комната отличная: большая и при этом уютная, с банным чуланом (там можно греть воду и мыться) и с отхожим местом, пристроенном в этом же чулане: неслыханная роскошь для того времени, о котором идет речь. Это один из лучших номеров. Проживание в нем стоит двадцать серебряных номов в день – пятую часть одного золотого сильта. Но когда у тебя в кармане семьдесят сильтов, двадцати номов в день тебе не жаль. Напротив, Фабр очень рад, что может устроить своего заболевшего друга получше.
     Он велит Джео раздеться и лечь в постель. Джео с наслаждением исполняет этот приказ и в одном нижнем белье залезает под одеяло. Он тут же снова засыпает – и уже не слышит, как Фабр передвигает свою кровать и ставит ее рядом с кроватью Джео, чтобы удобнее было ухаживать за больным. Теперь их кровати разделяет только массивный табурет, на котором будут стоять лекарства.
     Фабр приводит к Джео врача: молодого человека, год назад унаследовавшего от своего отца практику в этом городе.
     Врач слушает дыхание Джео, приложив деревянную трубочку сначала к его груди, потом к спине, осматривает его язык и горло, и вздыхает:
- Сильная простуда, сударь, у вашего сына, - сообщает он Фабру.
- Он мне не сын, а брат, - с достоинством поправляет его Фабр.
- Ну, у брата, - пожимает плечами врач, глядя на Вилибальда сквозь очки. – У него небольшая ангина и в легких нечисто. Я дам вам мазь от горла, жаропонижающие порошки и пилюли от кашля, они хорошо помогают. Пусть пьет теплое молоко с медом и не встает с постели неделю. Я буду навещать вас.
- Спасибо, не надо, - любезно отвечает Вилибальд. – Я его вылечу, можете быть спокойны.
- Он на вас не похож, - замечает врач, с любопытством поглядывая на Вилибальда. – Вы – вон какой. А он хиленький.
- Он хороший ходок, - возражает Фабр. – Просто мы с ним немного полежали сегодня на листьях в лесу…
- Что вы, - врач смотрит на него с осуждением. – Какое же ему лежанье в лесу в марте месяце! Ему нужно хорошо питаться: побольше мучного, жирного, сладкого; пусть регулярно пьет пиво – но это, когда пойдет на поправку. А пока только бульон с яйцом и жидкую кашу, больше ничего не нужно. И никаких лежаний на земле до самого июля!
- А мне можно лежать на земле? – скрывая улыбку, спрашивает Вилибальд.
- Вам! – усмехается врач. – Вы, сударь, по моему скромному мнению, можете отдыхать даже в Гренландии, на какой-нибудь льдине, вам от этого будет только польза. Но ваш брат очень слаб здоровьем. Впрочем, наследственность у него, кажется, неплохая, просто он немного изможден. Ему тринадцать?
- Шестнадцать.
     Врач снова вздыхает, покачивая головой.
- Ничего, выправится, - говорит он, еще раз внимательно окинув Джео взглядом.
- Я тоже так считаю, - соглашается Вилибальд.
     Он расплачивается с врачом, и тот уходит, оставив для Джео лекарства. Вилибальд не испытывает к ним доверия. Всю жизнь он лечил простуду травами – и очень успешно. И ни разу за всю жизнь не попробовал порошков и пилюль. Может, они и хороши, но он не хочет лечить ими Джео. Он вылечит его травой, глинтвейном и, конечно молоком с медом: тут у него с врачом разногласий нет. И насчет хорошей пищи и пива тоже. Но порошки, мазь, пилюли… Бог знает, поможет ли вся эта алхимия. Однако он всё-таки прячет лекарства в свой дорожный мешок: мало ли что, вдруг да пригодятся?
     Потом он уходит и вскоре возвращается с молоком, медом, вином, травами и небольшой спиртовкой, чтобы готовить целебные отвары. Гостиничный слуга вносит вслед за ним какие-то кастрюльки, миски, кружки – и Вилибальд принимается за дело. В скором времени все отвары готовы: теперь он может лечить Джео так же, как в детстве мать лечила его самого, как он сам лечил когда-то Иоганна, когда тому случалось захворать…
     Он хмурится, но тут же слегка встряхивает головой и с благодарностью смотрит на Джео: как хорошо, что рядом с ним Джео, а не Иоганн!

               
     Весь день Джео Монтессори пребывает в полубессознательном состоянии. Он покорно пьет отвары и глинтвейн (горячее вино с пряностями), выпивает чашку мясного бульона, а на ночь – чашку теплого, почти горячего молока с медом. Жар оставляет его. Теперь он обливается потом, но ему уже лучше. Вилибальд относит его нижнее белье, влажное от пота, гостиничной прачке, но другой пары не дает Джео из экономии; к тому же, в теплой комнате, под теплым одеялом можно болеть и голым.
- Если нужно будет встать по серьезному делу, накинешь мою запасную рубашку, чтобы не простыть, - внушает он полусонному Джео. – А для несерьезных дел вот тебе кувшин. И не стесняйся меня.
     Джео далек от того, чтобы стесняться Вилибальда. От глинтвейна у него приятно шумит в голове. Он благодарит своего друга и обещает, что будет делать всё, как следует. Потом снова засыпает. Дышит он теперь заметно свободней и легче, чем днем, поэтому Фабр тоже спокойно ложится и быстро погружается в сон.
     Временами Джео просыпается, чтобы нащупать в темноте заветный кувшин, который стоит возле его кровати. Жидкость, которую он выпил днем и вечером дает о себе знать, к тому же, травяные отвары действуют так, что тяга к «несерьезным делам» у больного повышается. Но с тем большим наслаждением он потом засыпает опять.
     Среди ночи Вилибальд Фабр просыпается оттого, что Джео мечется на постели и отрывисто повторяет:
- Мэтр Вилибальд, не бросайте меня… мэтр Вилибальд…
     И всхлипывает.
     Фабр встает с постели и пересаживается на кровать к больному. В комнате уже не так темно, довольно ясно можно различить очертания предметов. И Фабр видит, как Джео мечется и стонет во сне.
- Эй, - он слегка встряхивает его за плечи. – Проснись!
     Джео просыпается и садится в постели.
- Что, плохой сон приснился? – Вилибальд зажигает свечу, стоящую на табурете между кроватями.
- Да, - отвечает Джео. – Прости, я не хотел тебя будить.
     Он пытается улыбнуться, но его губы дрожат, а глаза полны слез. Фабр понимает: Джео всё еще во власти дурного сна.
- Что тебе приснилось? –мягко спрашивает он, хотя уже знает, что именно привиделось Джео.
- Не помню, - лжет Джео, опуская глаза и поспешно вытирая их ладонями.
- Наверно, тебе приснилось, будто я ухожу один, без тебя, - подсказывает ему Фабр. – Да?
     Джео закусывает губу и кивает головой.
- Я никогда этого не сделаю, - произносит Фабр. – Сегодняшнее утро не повторится для тебя, забудь о нем. И прости меня. Прощаешь?
     И он заглядывает в лицо Джео. Глаза Джео тотчас высыхают. Он порывисто обнимает Фабра за шею и говорит:
- Это ты меня прости, Вильд, за то, что я разбудил тебя.
     В его голосе счастье и вина – всё вместе. Тут же он смущенно отпускает Вилибальда, но тот уже прижал его к себе, наполовину закрытого одеялом, худенького, влажного от пота. В порыве нежности и сострадания из уст Вилибальда вдруг вырываются слова, которые он еще никогда никому не говорил:
- Всё будет хорошо, дорогой мой. Я никогда тебя не оставлю. Поэты, как и многие обычные люди, бывают подлыми, да и глупыми тоже… но я больше не буду таким. Ты веришь мне?
     И он целует мягкие волосы Джео, взъерошенные от сна.
- Верю, - Джео крепко прижимается к нему. Он до глубины души взволнован тем, что Вильд – сам Вильд! – так с ним ласков. Да, царственно ласков и добр. Ему хочется сказать: «Я люблю тебя, Вильд!», но он стесняется.
- Знаешь, - шепчет он, - всё равно ты мой мэтр.
- Да, мэтр, - смеется Вилибальд; он тронут, но не показывает этого. – Я мэтр, а ты метр. И еще пятьдесят сантиметров.
- Шестьдесят два, - уточняет Джео, немного уязвленный и в то же время счастливый и благодарный оттого, что сон оказался просто сном, и что они с Фабром обнимаются и разговаривают, как самые родные друг другу люди. Ведь с тех пор, как умер отец, никто ни разу не обнял Джео и не поцеловал его в волосы, так, точно он совсем еще ребенок…
- Шестьдесят два сантиметра?! – Вилибальд делает вид, что изумлен. – Да, ты, оказывается, у меня великан! Правда, легкий великан: настоящий поэт, похожий на пушинку одуванчика.
     Оба тихонько смеются.
- Ложись, - говорит Фабр, - не то снова простудишься.
     Джео послушно ложится и заворачивается в одеяло. Фабр уже тоже лежит в своей постели. Он гасит свечу пальцами и спрашивает:
- Как тебя называли в детстве?
- Джанни, - немного застенчиво отвечает Джео.
- Джанни? – Фабр улыбается. – Хорошее имя. Но почему не Дженни? Ведь ты Джео.
- Дженни – девчоночье имя, - с достоинством откликается Джео. – Отец сказал, что не будет меня так называть. Они с матушкой сошлись на Джанни.
- Можно мне тоже иногда называть тебя Джанни? – спрашивает Фабр.
- Да, - просто отвечает Джео и думает: «Тебе всё можно. Потому что я люблю тебя, как свою душу». Ему хочется сказать это вслух, но он молчит. Вилибальд его понимает.
- Спи, - говорит он. – Тебе нужно набираться сил.
     И Джео чувствует по его голосу: Вильд тоже любит его. Он засыпает со счастливой улыбкой на лице, а Вилибальд говорит себе: «Это мой ребенок и больше ничей. Никому его не отдам. Он будет моим, пока сам не оставит меня. Досталось же ему, бедняге: до сих пор на спине розовые шрамы от тюремных плетей. Ничего, я буду не я, если он у меня не окрепнет за весну и за лето. Мы с ним еще споем: на всю страну прославимся!»

                6.

      Джео выздоравливает не сразу, и Вилибальд доволен этим. Ему доставляет радость искупать свою вину перед другом, лечить его, беседовать с ним, даже выносить и мыть его кувшин по утрам. Если бы сейчас Джео не было рядом, как бы ему, Фабру, было одиноко! Да, одиноко и горько. Но Джео здесь, и Вилибальд страшно рад этому. Он удивляется про себя тому, что за три года скитаний по стране Джео не огрубел и не ожесточился сердцем. «Сильная у него душа», - думает он.
     Он пишет очень сердечное письмо госпоже Адольфине Монсиньи и отсылает его. И работает по вечерам. Никогда еще вдохновение не овладевало им с такой силой, как теперь, здесь, в «Терновом холме». Когда Джео засыпает, Фабр садится за стол и работает при трех свечах. Стихи льются рекой. В эти минуты он счастлив, как всякий творец, упоенный процессом своего созидания и удовлетворенный его результатами. Спать он ложится около двух часов ночи, усталый и довольный. Боль от встречи с Иоганном с каждым днем всё слабее в его сердце. «Пожалуй, я и сам виноват, - рассуждает он мысленно. – Да, я любил его, как единственного на земле друга и брата. Но позволял ли я ему любить себя так же? Ведь я для него всегда был учитель, мэтр Вилибальд, и никогда просто Вильд. Я боялся потерять свой авторитет, боялся стать для него никем. И всё-таки стал. Может, совсем не поэтому, но кто возьмется утверждать, что в гибели нашей восьмилетней дружбы нет и моей вины?»
     Он слегка встряхивает головой, стараясь отогнать прочь мысли о Йоне Росси. Мир не идеален, и нечего требовать от людей верности. В конце концов, он не виделся с Йоном три года, и не Йон повинен в этом.
     Он переводит глаза на Джео, и его взгляд теплеет. Благодарение Богу, у него, Фабра, есть, о ком заботиться, для кого жить. Джео думает, что его осчастливили тем, что оставили, не бросили. Но он даже не подозревает, какое добро он сам сделал для Фабра. Когда-нибудь он узнает об этом, а пока – пусть всё идет, как идет.
     Днем Фабр старается развлечь Джео, как может. Он ничему его не учит, просто болтает с ним, вспоминает всё, что видел и запомнил из своих путешествий по стране, читает ему свои новые стихи или поет под гитару песни, которые Джео любит больше всего. Среди этих песен – «Ночной разговор». Стихи принадлежат Вилибальду. Они будут исполнять с Джео эту песню вдвоем, он уже принял решение. Джео очень доволен, потому что обожает «Ночной разговор» – и за стихи, и за музыку. У него замирает дыхание в груди, когда он слышит знакомые аккорды и голос Вилибальда:
                «Мариона, ты одна?
                Отвори мне дверь скорее!»
                «Нет, Армин, со мной луна
                И дыхание борея».
                «Мариона, ветер стих,
                И луна в тумане скрылась.
                Отвори мне, сделай милость;
                Ты – невеста, я – жених».
                «Я невеста, только я
                Нынче больше не твоя.
                У меня жених иной,
                Он теперь сидит со мной.
                В целом свете он один
                Для меня, им покоренной.
                До свидания, Армин».
                «Доброй ночи, Мариона…»

     Джео заранее радуется, представляя себе, как они с Фабром вместе будут исполнять эту песню.
     На третий день их пребывания на постоялом дворе он не выдерживает и начинает просить Вилибальда, чтобы тот позволил ему встать с постели. Так как Джео уже почти здоров, Вилибальд позволяет. Джео очень хочется, помыться в банном чулане, но Фабр говорит ему:
- Еще рано, ты можешь снова простудиться. Мы с тобой помоемся накануне нашего отъезда отсюда.
     Джео оживляется.
- А когда мы уедем?
- Думаю, дня через три, - отвечает Вилибальд, и его глаза становятся мечтательными. - Мы поедем в Лувальд, Джанни, в мой родной город. Да, поедем, а не пойдем пешком. Видел бы ты, какого ослика я тебе купил. А себе – рыжую кобылу, кроткую, как овечка. Я не очень-то силен в верховой езде, да и ты тоже, поэтому наши животные понесут нас медленно и бережно, что нам и требуется. Меня уверили, что они  - само послушание. Похоже, это так и есть. Я несколько раз проехался на них по городу для проверки. Бедняга ослик едва не распластался подо мной, как черепаха – ведь я тяжелее тебя. Но ничего, потом он всё же поднапрягся и пронес меня на полусогнутых ногах улицы две, а я задирал ноги повыше, чтобы не коснуться ими земли…
     Джео хохочет, представляя себе эту картину. Его смех так заразителен, что Вилибальд смеется вместе с ним. Потом продолжает:
- В Лувальде мы проживем до июня в моем домишке. Разумеется, будем выступать. А в июне двинемся на юг, в Лудим`ар. Ты не бывал там? Это славный город. Он в Глагвейском предгорье, там отдыхают знатные люди. Там мы с тобой, я думаю, неплохо заработаем. Правда, конкуренты будут мешать нам. Ну да ничего. Полагаю, милостыни хватит на всех поэтов и певцов. Слава Богу, петь и получать за это деньги у нас не запрещено.
     Джео слушает его, точно ребенок сказочника. Его большой рот слегка приоткрыт, а серые глаза раскрыты широко. Худенький, жалкий, он сидит на своей кровати – и зачарованно слушает Вилибальда. Он готов слушать его часами, и Фабру это очень приятно. Но он больше не учит Джео, хотя ему с каждым днем это всё труднее. Потому что Джео так и не перестал быть учеником. Он по-прежнему впитывает в себя всё, как губка. Без конца спрашивает Фабра о стихосложении, об Аристофане и Гомере, даже о Нероне: был ли великий император настоящим певцом или только притворялся таковым?
- Петроний считал, что притворялся, - отвечает на это Фабр. – И я верю Петронию, потому что уж он-то действительно был поэтом. А потом, я верю истории. Истинный творец не поджигает городов, не уничтожает людей и не делает еще множества вещей, о которых я и говорить не хочу, потому что ты еще слишком молод, чтобы слышать такое. У меня дома, в Лувальде, есть книги о римских императорах. Ты прочтешь их сам, про себя, - и сделаешь выводы, которые, мне кажется, будут совпадать с моими собственными...
     Но чаще всего он, хмурясь, отвечает Джео:
- Не спрашивай меня. Разве ты забыл, что я больше не учитель?
- Я помню, - смиренно и серьезно отвечает Джео, но в его глазах прячется улыбка, и взгляд Вилибальда отвечает ему такой же скрытой улыбкой.
     Фабр теперь часто называет его «Джанни», но больше с ним не нежничает. Они оба словно немного стесняются вспоминать о той ночи, когда сидели, обнявшись, и души их словно пели одну и ту же песню, сливаясь в единый голос, в единое чувство. Но им обоим незабвенно хорошо оттого, что это было.
     Джео очень хочется репетировать, но Вилибальд, осмотрев его горло, остается недоволен.
- Рано тебе петь, - говорит он, подавая ему отвар от ангины. – Кашля нет, а горло еще красноватое. Не спорь со мной.
    Джео не спорит. Он покорно пьет терпкий отвар, который ужасно надоел ему, но из любви к Вильду он готов пить его всю жизнь, каждый день.
- Нам бы нужен слуга, - задумчиво говорит иногда Вилибальд. – Какая-нибудь отпетая деревенщина, чтобы ухаживал за нашей скотиной и не набивался нам в друзья. Сами-то мы не слишком умеем обращаться с лошадьми и ослами.
- Я умею, - возражает Джео. – Всё умею: и чистить, и седлать. Я работал грумом…
- … два дня, - напоминает ему Вилибальд. – А потом тебе дали пинка и выкинули из усадьбы. А за что? За то, что плохой из тебя грум.
     Джео вздыхает: да, так оно всё и было.
- Из тебя плохой грум, потому что ты поэт и музыкант, - объясняет Фабр. - Такие люди чаще всего ни на что не годны, кроме как чтобы служить искусству. Их называют бездельниками. И поют их песни.
- Я еще не поэт, - возражает Джео.
     Фабр пожимает плечами:
- У тебя душа поэта, ты талантлив. Если ты начнешь сочинять, значит, ты будешь выполнять свое предназначение на земле.
     Он задумывается.
- Вильд, - окликает его Джео. – А ты сильно бил своих учеников?
     Вилибальд усмехается.
- Не очень. Должно быть, поэтому они у меня ничему не научились.
- А чем ты их бил? – с любопытством спрашивает Джео.
- Ремнем, - Фабр подмигивает ему. – Что, хочешь, чтобы и тебя выдрал?
- Нет, - отвечает Джео. – Я уже взрослый.
- Кто тебе сказал? – Фабр поднимает брови. – Для ремня ты еще не взрослый. Но я тебя не трону. Я ведь больше не учитель. К тому же, тебя не за что бить.
     «Зато есть, за что любить», - думает он и вздыхает вслух:
- Мы с тобой друзья. Если мы не поймем друг друга, ремень не поможет.
     Его и без того темные глаза темнеют еще больше, и Джео понимает: Вильд сейчас думает об Иоганне Росси, которого за восемь лет ни разу и пальцем не тронул.
     Джео хочется отвлечь его.
- Вильд, - негромко окликает он. – Ты очень сильный. Ты, наверно, хорошо дерешься?
     Вилибальд кивает:
- Да, неплохо. За себя постоять могу. Правда, и мне доставалось, и не раз.
     И тут же хмурится:
- Что это у нас за босяцкие разговоры? Поэтам незачем драться: они должны побеждать людей словом. Если у них этого не получается, то грош им цена.
- А у тебя это получается?
- Да, - уверенно отвечает Вилибальд. – Но если кто-то нападает на женщину или надо разнять дерущихся, что ж… тут приходится драться, потому что слов твоих никто не услышит, даже если они будут Божественным откровением.
     Джео согласен с этим. Он восхищается Вилибальдом, почитает и глубоко любит его, поэтому потихоньку подражает ему: а именно пытается писать стихи. Ему хочется хотя бы в некоторой степени писать так же красиво, как Вилибальд. И ведь, наверно, Вильд обрадуется, если он, Джео, создаст что-нибудь достойное. И Джео пишет восковым мелком на своих дощечках рифмованные фразы, стирает, снова пишет. Ему никак не удается выразить рифмами то, что он чувствует, хотя сами рифмы и размер даются легко. Но они являют собой не стихи, а какие-то бессмысленные сплетения фраз. Если же что-то вдруг обретает смысл, рифмы теряются. Но Джео не унывает. Когда-нибудь у него обязательно всё получится, нужно только почаще тренироваться.
     Вилибальд учит его играть на гитаре.
- Я не учитель, - упорно твердит он, - но если мой друг хочет овладеть игрой на гитаре, мое дело – помочь ему в этом.
     Джео учится с легкостью бабочки, перелетающей с цветка на цветок. У него свежая крепкая память, и б`ольшую часть своей жизни он провел среди музыкальных инструментов. Он увлеченно играет гаммы и без труда запоминает аккорды, а Вилибальд смотрит на него и радуется. «До чего способный малый», - думает он и не жалеет для Джео ни сил, ни времени.
     Наконец наступает день, когда они торжественно моются в банном чулане, надевают чистую приличную одежду, а на следующее утро покидают Торнхилл.
     Фабр едет на рыжей кобыле, спокойной, степенной, уже не молодой, а Джео – на серебристом ослике, тоже на диво спокойном и послушном. Кобылу зовут Альма, ослика – Клик.
- Мы с тобой, как Дон-Кихот и Санчо Панса, - посмеивается Фабр. – Только ты худоват для Санчо Пансы.
- Зато ты не такой худой, как Дон-Кихот, - улыбается Джео. Он рад всему: солнцу, потеплевшему, уже апрельскому воздуху (сегодня второе число), своему ослику и тому, что болезнь позади. Но главная его радость заключается в том, что Вилибальд Фабр едет рядом с ним.

                7.

      До Лувальда следует добираться несколько дней.
     Путники едут, не торопясь. Джео Монтессори с новым удовольствием осматривается по сторонам: он всего несколько раз в жизни ездил верхом. Клик трусит мелкой рысцой, стараясь не отставать от рыжей лошади, и Джео весело оттого, что он сидит в седле, а не бредет по дороге. Ехать верхом и благородней, и удобней, и интересней. А главное, это позволяет Джео беречь силы после болезни.
     Когда они отдыхают на лугу или в лесу, Джео восседает на маленькой кожаной подушке, набитой шерстью, которую специально для этой цели купил Вилибальд. Они завтракают, обедают и ужинают то на воздухе, то в трактирах, но ночуют всегда под крышей: на фермах или в крестьянских домах, где их устраивают на ночь со всеми удобствами за серебряную монету и несколько песен, спетых Вилибальдом. Джео пока что не поет со своим другом, что очень огорчает его. Но Фабр на этот счет строг: он не позволяет ему петь, опасаясь за его только что выздоровевшее горло.
     Всякий раз, когда предоставляется удобная минута, Джео вновь и вновь перечитывает тетрадь Фабра, рассматривает чернильницу и перья, и марает свои дощечки восковым мелком в тщетных попытках написать что-нибудь стоящее. Он заметил, что Фабр завел еще одну тетрадь – маленькую, довольно тонкую, в деревянном кожаном переплете. Он не показывает ее Джео и не говорит, зачем она ему.
     Джео не знает также, что из семидесяти золотых, у них осталось только двадцать два с серебром и медью. Фабра это обстоятельство не слишком беспокоит. В подполе лувальдского дома у него закопан глиняный горшок с серебром – все его сбережения за долгие годы странствий. Правда, он бережет эти деньги «про черный день», но если понадобится откопать клад, чтобы Джео не голодал и ни в чем не терпел нужды, он это сделает – и не пожалеет об этом ни минуты.
     За два дня до приезда в Лувальд они останавливаются на одной уединенной ферме. Хозяйка фермы, красивая молодая вдова по имени Памела, мать двух девочек, четырех и шести лет, охотно принимает странников на ночь. У нее темные волосы и большие серые глаза, темнее, чем у Джео и светлее, чем у Фабра.
     Она велит своему единственному батраку почистить, накормить и напоить лошадей с осликом, а сама приглашает путников в дом. Они входят уверенно, с достоинством, как и подобает странствующим поэтам, но в душе немного робея перед красивой статной хозяйкой. Она угощает их жарк`им и домашним пивом, они с благодарностью едят и пьют, а после ужина исполняют для нее и девочек несколько песен (на этот раз вместе, к великой радости Джео). Дети слушают внимательно, сосредоточенно, широко раскрыв глаза, засунув указательные пальцы в рот и прижавшись к матери. А она, чистая, красивая, стройная, сидит на лавке, сложив на коленях руки, и Джео представляется, что Памела – королева, а лавка – ее трон.
     Они поют ей «Мариону». Голос Джео звенит, переливаясь, высокий, нежный, чуть хрипловатый от природы:
- «Нет, Армин, со мной луна и дыхание борея…»
      Низкий голос Армина-Вилибальда отвечает ему: то задумчивый, то влюбленно-нетерпеливый. Получается почти опера, во всяком случае, так кажется Джео.
     После этой песни Памела украдкой вытирает слезы и, приблизившись к странникам, целует Джео в лоб, а Вилибальда – в губы. Джео замечает, как вспыхивает лицо Вилибальда, и его взгляд, устремленный на хозяйку, и видит короткую ответную вспышку в глазах Памелы. «Начинается», - вздыхает он про себя. Конечно, сегодня ночью ему придется спать в комнате одному; этим двоим будет не до него.
     Так оно и происходит. Когда они ложатся спать и гасят свечу, он слышит, как Вильд, поворочавшись немного, быстро одевается и выскальзывает из горницы.
     Джео рад за него, и всё-таки ему немного грустно и одиноко. Без Вильда ему не спится, хотя он прекрасно понимает и его, и Памелу. За три года своих скитаний по Рум`алии он успел повидать жизнь. Об отношениях мужчин и женщин ему всё известно, но сам он еще ни разу не был с женщиной. И ему до сих пор не хотелось ничего, кроме как порой прижаться к какой-нибудь доброй женщине и поцеловать ее – так же, как сегодня Памела поцеловала Вильда. Он знает, женщинам этого обычно мало, да и мужчинам тоже, но больше ему ничего не хочется… разве что чуть-чуть, иногда. Он краснеет в темноте. Просто он не так уж часто встречал по-настоящему добрых женщин. Взять хотя бы его мачеху. Дня не проходило, чтобы она не кричала на него и не била его. Она была очень злая, и он всегда недоумевал: как мог отец полюбить ее? Но Памела – это, конечно, другое дело. Он вспоминает, как она поцеловала его в лоб, и ему становится и хорошо, и горько – оттого, что он сейчас не с ними, наверху, в ее маленькой спальне. И в то же время он понимает: он не пошел бы туда. Не хочет он знать, что`  между ними сейчас происходит – и всё-таки знает, и грустит, и нежно завидует им, и рад за них, и полон одиночества…
     Он никак не может заснуть, хотя и устал за день. Тогда он встает, зажигает огарок свечи, чтобы снова попробовать написать стихи… но вдруг вспоминает про таинственную деревянную тетрадь в дорожном мешке Вилибальда. Вот подходящий случай узнать, что`  в ней! Он, Джео, просто заглянет в эту тетрадь и тут же положит ее на место. Вильд даже не догадается, что он ее брал.
     Осторожно, чуть воровато Джео подбирается к мешку. Вынимает тетрадь, подносит ее поближе к свече, раскрывает. И вдруг читает: «Джанни! Я знаю, что когда я сегодня уйду наверх, ты загрустишь и почувствуешь себя одиноким. И непременно сунешь нос в эту тетрадь. Если будет иначе, я не удивлюсь. Но если ты всё же сейчас читаешь мои слова, знай: я завел новую тетрадь, чтобы мы с тобой писали в ней друг другу то, о чем не хочется говорить вслух. И вот я пишу тебе то, что не стал бы озвучивать: если я не с тобой, то всё равно я с тобой. Да, мы сейчас в разных комнатах. Но я всё равно с тобой. Ты понимаешь меня? И когда (а это время придет) ты тоже оставишь меня ради любви, я буду знать: наша дружба от этого ничего не теряет. Спокойной тебе ночи!»   
     Чувство величайшей радости и благодарности захлестывает Джео. Его лицо расплывается в безудержной улыбке. Одиночество и грусть исчезают, как будто их никогда не было. Он глубоко тронут тем, что только что прочел, и в порыве умиления и горячей признательности начинает поспешно искать чернильницу и перья, чтобы написать ответ. Он их находит. Дрожащей от волнения рукой он обмакивает перо в чернильницу впервые в жизни и старательно выводит ниже письма Вилибальда: «Вильд, я люблю тебя, как свою душу». И ставит восклицательный знак.
     Клякса! Большая клякса, похожая на звезду, расплывается вместо точки под палочкой восклицательного знака. Джео смотрит на нее, сгорая от внезапно нахлынувшего стыда, растерянный, подавленный. Он чуть не плачет от досады. Клякса точно уничтожила всю торжественность и сокровенность его признания. И в то же время он рад, что написал то, что давно хотел сказать Вилибальду. Вздыхая и негодуя на свою неаккуратность, он ждет, пока высохнут чернила и кладет всё на место: тетрадь, перо и чернильницу. Потом гасит свечу и ложится спать.
     Несмотря на свое огорчение, он засыпает быстро и крепко.
     Вернувшись в их комнату на рассвете, Фабр видит, что Джео крепко спит. Ему любопытно, читал ли Джео его записку. Он достает из мешка тетрадь и читает ответ Джео. Этот ответ так поражает его, что он не обращает внимания на злополучную кляксу. Слезы обжигают ему глаза. Он знает, что не сумеет достойно ответить на признание Джео словами. Тепло и любовь, точно порыв неземного ветра, наполняют его душу. Он тихонько кладет тетрадь обратно, раздевается и ложится в постель. «Это мой ребенок, - снова думает он. – Но достоин ли я его дружбы? Постараюсь быть достойным».
     И он засыпает с кроткой нежностью в сердце.
     … Наутро Памела кормит их завтраком, и все трое точно светятся от тихой радости, согревающей их души по разным причинам. На прощание хозяйка дарит Вилибальду мешочек с каким-то порошком и говорит:
- Это высушенный и смолотый овечий корень; его много в наших местах. Если Джео будет принимать его каждый день по чайной ложке на полстакана воды или молока, он скоро станет большим и сильным, да и здоровья у него прибавится.
     Они благодарят ее. Потом уезжают.
- Прости, что я посадил кляксу, Вильд, - несмело говорит Джео, когда они отъезжают на полмили от фермы.
- Кляксу? – Вильд удивленно поднимает брови. Потом догадывается, о чем идет речь, и начинает смеяться.
- Разве ты не разглядел? – он качает головой. – А еще поэт! Это же была не клякса, а Вифлеемская звезда.
- Правда? – Джео с облегчением вздыхает и широко улыбается. – Я рад, что это так.
     И искоса посматривает на Вилибальда.
- А тебе не жалко было уезжать… оттуда? – осторожно спрашивает он.
- От нее? – уточняет Вилибальд. – Нет. Мы с ней дали друг другу всё, что могли, и эта ночь навсегда останется с нами. Мы получили радость. Задерживаться в этом доме означало бы всё испортить.
     Джео задумывается.
- Разве это любовь – на одну ночь?
- Бывает и такая любовь, - отвечает Фабр. – Чего только не бывает на свете.
- А почему ты не женишься? – осмелев, вдруг застенчиво спрашивает Джео. – На какой-нибудь доброй женщине? Чтобы вам всё время быть вместе.
- Вместе, - задумчиво повторяет Вилибальд. – Вместе… Быть всегда вместе я хотел бы только с одной женщиной, Джанни. Но она замужем за другим. Ее зовут Вероника.
     Он умолкает, и Джео больше ни о чем не спрашивает его, хотя ему и очень хочется.

                8.

     Наконец солнечным апрельским утром они приезжают в Лувальд.
     Джео с величайшим интересом осматривается по сторонам: ведь он еще ни разу здесь не был.
     Это маленький городок с узкими не мощеными улочками и деревянными домами, где каждый этаж шире предыдущего нижнего так что дома похожи на угловатые грибы. Но они заботливо и красиво выкрашены разной краской, и крыши их покрыты белой, серой и красной черепицей, поэтому смотреть на них приятно, даже весело.
     По улицам бродят гуси, валяются в грязи свиньи, утки разбегаются от двух всадников.
     Час ранний, и прохожих еще мало. Всадники проезжают через пустую главную площадь (единственную вымощенную булыжником площадь города), где стоит ратуша (единственное каменное здание в городе). Они быстро добираются до утопающей в еще голых садах окраины Лувальда и останавливаются перед двухэтажным, крепким, но давно некрашеным домом с заколоченными окнами и входной дверью. Дом обнесен невысоким забором и окружен кустами и деревьями беспорядочно разросшегося палисадника.
     Джео хочет сказать Вилибальду, что дом и палисадник – всё очень красиво, и что он, Джео, сейчас почистит и напоит лошадь и ослика, пусть Вильд не беспокоится об этом…
     Но вдруг он замечает, что одна из оконных ставен приоткрыта, и доски`  на этом окне нет.
- Вильд, - он трогает Вилибальда за рукав, - посмотри-ка.
     Вилибальд смотрит – и тут же становится очень серьезным.
- Кажется, у нас гости, - говорит он спокойно. – Сейчас проверим. Постой-ка здесь, Джео, и подержи нашу скотину, а я войду через окно и посмотрю, кого сюда нелегкая принесла.
     Он подходит к открытому окну, сбрасывает плащ на голые кусты малины и, подпрыгнув, хватается руками за подоконник. Быстро подтягивается на руках – и вот он уже в доме.
     Он зорко оглядывает одну из нижних трех комнат, в которой оказался. Здесь ничего не тронуто, всё в порядке, и пахнет пылью. Это его спальня. И он видит, что она по-прежнему остается спальней, ибо на веревочной сетке кровати крепко спит и негромко похрапывает какой-то человек.
     Стараясь ступать тихо (старые половицы всё равно поскрипывают под его ногами), Вилибальд походит к спящему и внимательно разглядывает его. Это какой-то бродяга лет под сорок, не слишком здоровый, во всяком случае, вряд ли он сильнее Фабра. У него очень простое лицо – круглое, бледное, заросшее щетиной; нос картошкой и полные губы. Но сам он всё-таки худ, и вид у него запущенный. Волосы у него кудрявые, свалявшиеся, он одет в заплатанную куртку  и такие же заплатанные штаны. Ноги у него босые, грязные – и башмаков нигде не видно.
     Фабр осторожно подходит к маленькой голландской печи, еще теплой (видимо, бродяга вечером затопил ее на свой страх и риск) и берет кочергу. Он делает это на тот случай, если слово служителя муз не подействует на невежественного простолюдина. Затем он возвращается к кровати и осторожно, но довольно сильно толкает спящего кочергой в бок.
     Тот мгновенно перестает храпеть, просыпается и порывается вскочить с кровати, но Фабр толкает его обратно и говорит:
- Сядь и не шевелись. Как видишь, я вооружен. Но я не хочу тебе зла, просто желаю внести ясность в наше знакомство. Я хозяин этого дома, а ты кто такой?
- Муж, - коротко отвечает бродяга, боязливо и растерянно, но беззлобно поглядывая на Фабра.
     Фабр удивлен.
- Чей муж? – спрашивает он.
- Это у меня фамилия – Муж, - поясняет бродяга. – А зовут – Лорр`андо.
- Лоррандо Муж, - повторяет Фабр. – Интересное у тебя имя, приятель. Но что ты делал в моем доме, кроме как спал?
- Ничего, - бродяга моргает. – Ей-богу, ничего, ваша милость. Я, это… того… печку немного топил – замерз. Я, того… залез сюда от дождя… думал, мол, пока дом ничейный, так погреюсь. Я, ваша милость, это… уйду сейчас… только, Христа ради, полицию не зовите… смилуйтесь…
     И он виновато и просительно заглядывает в глаза Фабру.
- Ты вор? – спрашивает Фабр.
     Лицо Лоррандо Мужа еще сильнее бледнеет от страха.
- Нет, вот ей-богу! – клянется он, крестясь. – Вот ни грошика не утянул, ваша милость, чтоб мне на месте провалиться! Я, того… наемный работник… что велят, то и делаю. Вообще я точильщик, да только у меня, того… брусок намедни украли.
- Пьешь? – Вилибальд пристально смотрит ему в лицо.
- Пиво только, ей-богу, - отвечает Муж, снова крестясь. – Ну, и если винцом угостят, так и, это… не откажусь.
- Читать, писать умеешь?
- Нет, - вздыхает Лоррандо. – Знаю только, как фамилию подписывать.
- И как же пишется твоя фамилия? – Вилибальд скрывает улыбку.
     Бродяг облизывает губы и торопливо отвечает, точно на экзамене:
- Мэ, у, эж… вот.
- Мэ, эж, - передразнивает его Фабр, но уже весело. – Таких и букв-то нет. Ладно, это пустяки. За скотиной ходить умеешь? Я имею в виду лошадь и осла?
- Умею, ваша милость, - отвечает Лоррандо. – Это, того… хоть сейчас могу.
- Ясно. Готовить, стирать, чистить платье – можешь?
- И это могу, - кивает Муж, уже с какой-то надеждой поглядывая на хозяина дома.
- Проверю,  - говорит ему Вилибальд. – И если мне понравится твоя работа, я возьму тебя на службу, за три золотых в месяц. Ну, как тебе это?
- Хорошо бы очень, сударь, - лицо Мужа тотчас осмысливается и оживляется. – Что нужно сделать, вы, того… скажите. Я сейчас и сделаю.
- У меня в палисаднике лошадь и осел, - говорит Вилибальд. – Их надо отвести в ту часть сарая, где стойла, расседлать, почистить, напоить, дать им овса из моего дорожного мешка – не знаю, что сначала, тебе виднее. После этого приходи ко мне. Я посмотрю на твою работу, ты поешь, вымоешься. А дальше будет видно.
- Я мигом, сударь, - Лоррандо с готовностью встает с кровати и вылезает в окно. Фабр выбирается вслед за ним и подбирает свой плащ.
- Кто это? – удивленно спрашивает Джео, глядя на Лоррандо, уводящего Альму и Клика за дом, в сарай.
- Это мой новый слуга Лоррандо Муж, - как ни в чем ни бывало отвечает Вилибальд. – Он будет помогать нам по хозяйству. Кажется, это именно тот человек, которого я просил у Всевышнего нам в услужение.
- Его фамилия Муж? – переспрашивает Джео.
- Да. Муж без жены, - Фабр усмехается. – Весьма поэтично. И экономно – для нас…
     Пока Лоррандо занимается лошадью и ослом, Фабр с помощью Джео убирает доски, которыми забита входная дверь, достает из-под крыльца искусно спрятанную там связку ключей и отпирает замок.
     Они входят в дом. Фабр показывает Джео комнаты: три внизу, три наверху и одну чердачную.
- Будешь жить в комнате рядом с моей, - говорит он. Джео радостно кивает в ответ.
     Фабр идет посмотреть на работу Лоррандо и остается очень доволен. Он угощает Лоррандо тем, что осталось в его мешке, дает серебро и велит купить себе приличную одежду и башмаки, но не надевать их, пока Муж не вымоется и не побреется.
     Лоррандо отправляется в город, быстро покупает себе платье и башмаки в лавке и возвращается назад. Он моется в маленькой кухне и выходит оттуда гладко выбритый, с чистыми медно-рыжими волосами, в кафтане, штанах, башмаках, чулках и с беретом в руке. Всё это немного поношено, но чисто.
    Фабр составляет список того, что следует купить из съестного и из других предметов первой необходимости, дает Джео кошелек и отпускает с ним Лоррандо: чтобы помогал нести покупки.
     Пока их нет, он спускается в подпол проверить, на месте ли деньги, когда-то закопанные им. Всё в порядке, деньги на месте. Он снова закапывает их и принимается протапливать комнаты, вытаскивать из чуланов тюфяки, подушки, простыни, одеяла – и всё это вешает сушиться на ограде и бельевых веревках, на солнце за домом.
     Когда Джео и Муж возвращаются, Лоррандо по приказу своего нового хозяина принимается мыть и чистить дом, выбивать ковры, точить ножи и мыть посуду, а Фабр и Джео отправляются в трактир обедать. Фабр не слишком волнуется, что Лоррандо сбежит с его серебряными ложками, ножами и вилками: он чувствует, что Мужу понравилось у него.
     И в самом деле, Лоррандо не сбегает. Он моет дом от нижнего этажа до чердака с большим усердием. Ему некогда готовить обед, поэтому Фабр с Джео делают это сами. Фабр готовить телячье рагу с овощами; точнее он указывает, а Джео стряпает – и очень доволен, что может хоть чем-то отплатить Вилибальду за неусыпную заботу о нем.
     Обедают они все вместе в столовой на втором этаже. Лоррандо ест за обе щеки, признательно и уважительно поглядывая на Фабра, который, хоть и «его милость», но готовит не хуже, чем он, Лоррандо-Простак, как его прозвали знакомые бродяги. Лоррандо в самом деле очень прост, и ему очень нравится у Фабра. Постоянная работа – это то, о чем он давно мечтал, и чего всегда лишался по милости людей более хитрых, чем он, которые, оговорив его перед хозяевами, бессовестно занимали его место. Лоррандо нравится Фабр, нравится Джео, он доволен своей чуланной комнаткой с маленьким оконцем, отведенной ему Фабром, где стоит узкая деревянная кровать, доволен назначенным ему жалованьем, своей новой одеждой. Но он не очень-то верит, что всё это надолго: ведь ему никогда не везло с постоянной службой, сколько он себя помнит.
     Фабру и Джео он тоже нравится своим открытым простодушным выражением лица, усердием, умением наводить порядок и (что для Фабра важнее всего) знанием своего места. Для Мужа Фабр и Джео – хозяева, господа, и он вовсе не стремиться держаться с ними, как с равными себе.
     А Джео с живым любопытством присматривается к дому, в котором ему предстоит теперь жить, - к дому самого Вильда. Он обходит все комнаты, разглядывая мебель, печи, камины, зеркала, ковры. Всё это очень похоже на его родной дом в Руме, городке, откуда он родом. Поэтому дом Фабра близок его сердцу, точно он здесь родился и вырос.
     Одна из верхних комнат – библиотека. Джео со взволнованно бьющимся сердцем рассматривает высокие книжные стеллажи и многочисленные корешки книг, выстроившиеся на них. Стеллажей несколько штук, и все они сверху донизу уставлены книгами. Многие названия весьма заманчивы, и Джео в восторге от того, что сможет прочитать все эти книги. Он почтительно листает тяжелые тома (многие из них с пергаментными страницами), рассматривает великолепные графические иллюстрации – и едва может оторваться от них. Но ему хочется увидеть всё, что есть в доме. Поэтому он с большим сожалением оставляет библиотеку и поднимается на чердак. Этот последний состоит из двух больших чуланов и одной небольшой комнаты, очень уютной. Отсюда сквозь мелкие стекла двух окон можно разглядеть палисадник, залитый солнцем, в зеленоватой дымке нарождающейся листвы, темную плоскую крышу сарая, веревку, на которой сушится белье, чистое, белое, но немного отсыревшее за годы, что оно пролежало в нетопленом доме, изгородь с одеялами и пуховыми тюфяками – они тоже сушатся под солнечными лучами, в теплом воздухе.
     Рассмотрев всё, как следует, Джео спускается в свою комнату на первом этаже. Здесь к нему в окно заглядывает акация, еще голая, но уже тоже зеленоватая от лопнувших почек. Комната и окно в ней – всё чисто вымыто. Кровать – красивая, резная, деревянная. Рядом с ней – коврик. На чистом, озаренном солнцем столе – подсвечник для трех свечей; сам стол с выдвижными ящиками. Обои серовато-голубые, шторы бархатные, лазурного цвета, но пыльные: Лоррандо Муж еще не успел привести их в порядок. Да, здесь очень и очень хорошо, тихо, уютно. И голландская печь приятно потрескивает, постепенно изгоняя запах сырости и влажного дерева, исходящий от вымытых до блеска светлых половиц.
     Наверно, здесь очень здорово жить и сочинять стихи, думает Джео. Одно его беспокоит: чтобы никто посторонний не прочел их с Вильдом деревянную тетрадь. Он сообщает свои опасения Вильду.
- А ты считаешь, ее так легко прочесть? – Фабр с улыбкой показывает ему тетрадь. Она совершенно бела и чиста, в ней нет ни слова, ничего, кроме жирной красной точки в уголке первой страницы.
- Как же это? – спрашивает Джео.
- А вот так. Гляди!
     Вилибальд зажигает свечу и держит над ней (довольно высоко) развернутую тетрадь. И Джео с изумлением и восторгом наблюдает за тем, как на чистом листе бумаги вдруг начинают проступать знакомые чернильные строки… и его, Джео, клякса, похожая на Вифлеемскую звезду.
- Через четыре часа всё опять исчезнет, - Фабр закрывает тетрадь.
- Вот здорово! – Джео улыбается. – Это такие чернила?
- Нет, такая бумага. Я купил эту тетрадь у одного алхимика в Торнхилле.
- Наверно, дорого заплатил? – не удерживается от вопроса Джео.
- Восемь сильтов, - отвечает Фабр. – Но я не жалею. А ты?
- И я не жалею, - честно признается Джео. – Совсем наоборот.
     Они решают: пусть тетрадь лежит в третьей, никем не занятой комнате. Там же будут чернильница и перо. Если один из них захочет что-нибудь написать другому, он всегда сможет это сделать – и заодно проверить, нет ли в тетради письма для него самого. А чтобы знать, какой лист уже исписан, ставить в уголке этого листа красную точку карандашом: карандаш не исчезает на этой волшебной бумаге.

                9.

     Весть о том, что мэтр Вилибальд, поэт и музыкант вернулся домой, очень быстро облетает Лувальд. То, что он явился не один, а с новым учеником, и они поют вместе, тоже очень скоро становится известно всем и каждому. И, конечно, горожане этим пользуются: они немедленно приглашают мэтра Вилибальда к себе: кто на свадьбу, кто на именины, кто на день рождения. Фабр и Джео нарасхват. Они выступают часто и много, и в первые же две недели зарабатывают сто золотых сильтов.
     Но потом интерес к ним постепенно падает. Лувальд – маленький город, поэтому и праздников здесь мало, а богатых и просто зажиточных людей, способных устраивать праздники, - и того меньше. Фабр знал, что так оно и будет. Зарабатывать в Лувальде песнями он никогда не рассчитывал. Его основная цель приезда в «родное гнездо» – дать Джео возможность отдохнуть от скитаний.
     И Джео отдыхает в свое удовольствие. По утрам соседская девушка по имени Викки (Виктория) приносит им яйца, творог, масло, парное молоко, свежий хлеб и мед. За всё это заплачено вперед. Она отдает то, что принесла, Лоррандо Мужу, а он готовит завтрак.
     Каждое утро Джео теперь пьет молоко (не меньше одной глиняной кружки) и принимает овечий корень, подаренный Памелой. Кроме того, для него обязательна овсяная каша. Так велел Вилибальд, и Джео исполняет его приказ, хотя не очень любит кашу. Несмотря на то, что они часто выступают, Джео как-то не утомляется; напротив, он словно расцветает. Его лицо слегка округляется, щеки наливаются здоровым румянцем. Его уже нельзя назвать худым, как щепка, хотя он всё-таки еще худоват и по-прежнему невысок ростом. Фабр посматривает на него с удовольствием и за обедом подкладывает ему куски пожирнее, как велел врач из Торнхилла, и угощает его пивом, а за ужином красным вином.
     Если утром у них нет выступлений, они после завтрака отправляются на прогулку, пешком или верхом за город. Оба любуются полями, лесами, лугами в зеленой дымке молодых листьев, смотрят на растущие травы, слушают птиц – и возвращаются только к обеду.
     После обеда они обычно репетируют. Их репертуар уже состоит из двадцати песен.
     Потом Вилибальд сочиняет или отдыхает, а Джео сидит в библиотеке, наслаждаясь книгами. Он отрывается от них, только чтобы погулять по палисаднику или написать письмо госпоже Адольфине Монсиньи в Стэнлет. Она отвечает ему и Вильду очень хорошими письмами, и Джео рад, что эта славная добрая женщина, одинокая, как многие пожилые люди, переписывается с ними, а значит, она уже не так одинока, как раньше.
     Весна и песни действуют на душу Джео, точно вино: они опьяняют, вдохновляют, веселят его. Он чувствует, как в нем прибавляется сил и радости жизни. Конечно, прежде всего, дело не в весне и песнях, а в том, что Вилибальд любит его и заботится о нем.
     Он продолжает учит его играть на гитаре – и всегда с неизменным успехом. А однажды они едут в Фабрфилд – имение, где Вилибальд родился и вырос. Там сейчас живет племянник его отца: лысый, толстый, наполовину промотавшийся герцог. Он очень рад, что имение досталось ему, а не беззаконному отпрыску его дядюшки, поэтому весьма любезен с Фабром и Джео. Он милостиво просит их спеть ему что-нибудь. Они поют: как всегда вдохновенно, с полной самоотдачей. Старый кутила очень растроган. Он не злой человек, мот по натуре, к тому же, искренне любит искусство. И он дарит двум бардам двадцать золотых сильтов и две нагрудных серебряных цепи; вдобавок угощает их вкусным обедом. Они уезжают от него довольные, хотя Вилибальд не без грусти покидает имение, где он беспечно резвился когда-то ребенком, где жил и учился, окруженный любовью родителей… но теперь это больше не его дом.
     Впрочем, он даже немного рад этому. Странническая жизнь сделала из него бродягу, далекого от хозяйственных забот. Он доволен, что ему не нужно управлять поместьем, разбираться со счетами и с деловыми письмами, ездить на поля, смотреть за крестьянскими работами, проверять, здоров ли скот… нет, всё это не по нему. Он поэт, композитор, музыкант. И у него нет наследников. Только один, духовный: Джео Монтессори. И он не променял бы этого наследника даже на десяток кровных родственников.
     Иногда они гуляют и вечером – непременно пешком. Джео обожает эти прогулки под гаснущим небом, на котором уже зажглись звезды и луна. Они с Вилибальдом идут по загородной дороге, не торопясь, словно прислушиваясь к тишине. Пахнет молодой листвой, травой, первыми робкими цветами; а в кустах, чуть поодаль от дороги заливаются соловьи, и сердце Джео переполняется благодатным чувством покоя и всеобъемлющей любви. Ему нравится пение всех птиц, но соловьи действуют на него особенно: загадочные птички, которых он часто видел на книжных иллюстрациях и никогда - в жизни. Но зато нередко слушал их трели, гармоничные, умиротворяющие и волнующие одновременно. Когда поют соловьи, ему кажется, что и кусты, и деревья, и заново нарожденная трава, серая в полутьме, точно приближаются к нему, входят в его сердце со всеми своими запахами, шуршанием, шелестом, со всей своей загадочной тишиной, сотканной из мельчайших звуков. И его душа становится подобна им, сливается с ними, невесомая, прозрачная, как теплый апрельский воздух. Он знает: Вильд в эти минуты испытывает то же, что и он, Джео. И радуется этому.
     Иногда Фабр начинает читать стихи. На темнеющей вечерней дороге они звучат, как Божественное откровение. Их музыка вплетается в лунную тишину, как всё, что видит, слышит и чувствует вокруг себя Джео. Он внимает стихам рассеянно и внимательно в одно и то же время, и эти стихи вместе с запахами, звуками, картинами природы наполняют его душу и остаются в ней навсегда.
     Еще одно впечатление лувальдской жизни – соседская девушка Виктория, которая приносит им по утрам молоко, мед и творог. Она полненькая, высокая, стройная, красивая. Узнав, что Джео шестнадцать лет, столько же, сколько и ей, она сначала фыркнула и посмотрела на него с недоверчивым любопытством. Он ответил ей строгим, немного сердитым взглядом, но тут же увидел, какие у нее добрые синие глаза, и улыбнулся ей.
     В скором времени они уже были в самых дружеских отношениях и часто беседовали, стоя у ограды палисадника, она – со своей стороны, он – со своей. Правда, долго поговорить им нечасто удавалось: мать или отец то и дело звали Викки домой, потому что она была их главной помощницей по хозяйству. И всё-таки эти встречи настраивали Джео на романтический лад и питали его воображение. Викки казалась ему красавицей, почти такой же, как и Памела. Он знал, что она обручена с сапожником Мартином, веселым парнем, не слишком умным, но здоровым, красивым и незлым, знал, что осенью они поженятся. И всё-таки это не мешало ему думать о ней и получать радость от бесед с ней, хотя он видел: он для нее просто умный славный мальчик, с которым интересно поболтать. И еще – ученик Вилибальда Фабра. Викки благоговела перед великим мэтром, и когда он спрашивал ее о чем-нибудь, смущалась, розовела и отвечала что-то со счастливой улыбкой, какой никогда не улыбалась Мартину. В эти минуты Джео ужасно гордился Вильдом, имевшим такую власть над женскими сердцами и вообще над сердцами людей, гордился своей дружбой с ним – и сочувствовал Виктории. Он понимал ее. Ведь он тоже благоговел перед Фабром и высоко ценил каждую минуту, которую проводил в его обществе.


     Строки из деревянной тетради.
     «Вильд, кто такая Вероника?»
     «Это знатная дама, с которой я играл в детстве, Джанни».
     «Где она живет?»
     «Неподалеку от Лувальда, в замке своего мужа, графа Мэррила».
     «Ты любишь ее?»
     «Тебе это так интересно? Да, я люблю ее, и, вероятно, буду любить всю жизнь. Когда-то она тоже любила меня; не знаю, как теперь. Но мне точно известно: она не любит своего мужа, и он ее тоже. Это был брак по расчету. У них есть сын. Говорят, он похож на мать лицом и нравом гораздо больше, чем на отца».
     «Сколько ему зим?»
     «Кажется, шесть или семь».
     «Мне бы хотелось увидеть госпожу Мэррил, Вильд».
     «Может быть, тебе повезет».
     «Вильд, я прочел Петрония, он действительно поэт. Но Нерон… это что-то ужасное! Я бы очень не хотел быть его другом».
     «Тебе это не грозит».
     «Вильд, они же все ненормальные, эти императоры! Чего они только не делали! И греки тоже. Мне не очень нравится древний мир».
     «Не увлекайся Светонием Транквиллом, почитай Плиния Младшего и Плутарха. Поэт должен знать не только об интимных привычках язычников или об их безумствах, но и о других, более приемлемых вещах, связанных с ними. В Риме и Древней Греции было немало красивого. Запоминай красивое и поменьше думай об уродливом».
     «Вильд, я читаю Плиния Младшего и мифы Древней Греции. Плиний – это действительно красиво, но мифы интересней».
     «После мифов почитай Плутарха».
     «Вильд, я начал читать Плутарха. Он замечательно пишет. Но всё-таки чувствуется, что он не христианин».
     «Это тебе мешает?»
     «Нет».
     «Это не должно мешать. Ты изучаешь древнюю историю. Запоминай факты; для поэта очень важно помнить тысячу мелочей. Быть может, какая-нибудь тема когда-нибудь вдохновит тебя. Записывай на вощеных дощечках всё, что хочешь запомнить, и складывай в ящик своего стола. Но еще больше должно храниться у тебя в голове».
     «Ура! Вильд, ты снова заговорил, как учитель!»
     «Вот шельмец. Больше не буду».
     «Вильд, ты не разлюбишь меня?»
     «Нет, Джанни. Скорее, будет наоборот».
     «Никогда!!! Разве ты забыл про Давида и Ионафана?»
     «История больше не знает подобных примеров».
     «Она просто молчит о них».
     «Хорошо сказано».
     «Я люблю тебя не как отца, Вильд, а как старшего брата, и даже еще больше. В тебе есть что-то священное для меня: как будто я дружу с ангелом. Хотя я, конечно, знаю, что ты не ангел».
     «Я так же отношусь к тебе, Джанни. И священное заключается не во мне, и не в тебе, а в нашей дружбе. Грешному миру вряд ли это понравится. Будь осторожен и молись».
     «Я молюсь каждый день за нас обоих и еще за некоторых. А ты?»
     «Я тоже».
     «Вильд, а если ты когда-нибудь женишься, ты не забудешь про меня?»
     «Нет, Джео; скорее, будет наоборот».
     «Никогда. Но спасибо, что ты про меня не забудешь. У нас с тобой действительно особенная священная дружба, я это чувствую».
     «Дружба – это та же любовь, Джанни. А без любви ничего не бывает: ни солнца, ни дождя, ни войны, ни мира, ни веры, ни надежды, ни стихов, ни прозы… можно перечислять до бесконечности. Бог – это Любовь, поэтому, когда мы любим, мы с Богом. Согласен ты со мной?»
     «Да. Но тогда что такое ненависть?»
     «Обратная сторона любви. Я никогда не испытывал ее по-настоящему. А ты?»
     «Я тоже. Я хочу, чтобы мы с тобой всегда были с Богом, Вильд».
     «Мы грешные люди, Джанни; нам это трудно. И всем трудно, потому что все грешны».
     «Но ведь без Бога еще труднее, Вильд».
     «Ты совершенно прав. Поэтому любовь в людях всегда сильнее ненависти».
     «И всё-таки люди больше ненавидят, чем любят».
     «Это так, но в конечном итоге любовь всегда побеждает. Это одно из таинств человеческой жизни. Когда ты станешь старше, ты непременно и сам заметишь это, если только не ожесточишься сердцем».
     «Упаси Господи!»
     «Да будет так».

                10.

     Тот особенный, знаменательный в жизни Джео день начался для него с пения жаворонков, которых он по утрам заслушивался не меньше, чем соловьев по вечерам. Они с Фабром шагали через луг, уже почти совсем зеленый от новой травы, и жаворонки пели над ними и вокруг них так звонко, что казалось, само небо звенит. Всё кругом полнилось ликующими голосами – и воздух, и земля, и свежая зелень; всё было напоено светом, весной, любовью.
     Вилибальд и Джео молчали, позабыв друг о друге и о самих себе, растворившись в ликующих и торжествующих звуках, запахах, красках. Так, в молчании, они вернулись домой и засели до обеда каждый в своей комнате.
     После приволья и света поющих земных просторов сумрачная комната показалась Джео самим одиночеством. И вдруг словно какие-то незримые волны захватили его и понесли куда-то. Всё в нем запело, тайные струны его души неожиданно дрогнули, в голове родились строчки, и он вдруг понял, что должен немедленно записать их, что он умрет, если их не запишет.
     Он немедленно сел за стол, взял заранее навощенную дощечку, стило – и принялся писать, дрожа от волнения, боясь потерять, упустить что-нибудь. В эти минуты весь мир точно умер для него. Он погрузился в глубины собственной души и видел перед собой лишь образы, рожденные ею. Если бы в эту минуту перед ним вдруг появился сам Вилибальд, Джео, любивший его больше всех на свете, искренне огорчился бы. Ведь то, что происходило с ним сейчас, было выше и сокровенней любого земного чувства, даже самого лучшего. Впервые он ощутил себя творцом – вдохновенным, созидающим – и испытал всю сладость творческого процесса. Он точно летел куда-то, увлекаемый небесными голосами. Строфа за строфой рождались в его душе, и  он, выводя стилом по воску удивительные, волшебные слова, в то же время благословлял тишину и уединение, дарованные ему вместе с музой. Он чувствовал, что впервые у него всё получается: и смысл, и рифмы, и ритм. Впервые всё это связалось воедино, и он изнемогал от наслаждения: писать и чувствовать, что пишешь хорошо, так, как ни разу еще до сих пор не писал.
     Но священные мгновения полета очень скоро стали удаляться, а потом и вовсе исчезли, поэтому над последней строфой ему пришлось поломать голову. Она написал ее, и всё же ему показалось, что она вышла хуже всего остального стихотворения. Но, покинутый внезапно налетевшим вдохновением, он теперь растерялся и не знал, как сделать конец лучше. Напрасно он грыз кончик деревянного стила: он ничего не мог изменить. Тогда он махнул рукой и стал перечитывать всё, что у него получилось. Он читал вслух, вполголоса – и одновременно с этим умирал от восторга, от ликования, потому что стихи, написанные им, были красивы, необычны, талантливы. Он, Джео Монтессори, породил эти строки, выстроил их в должном порядке, заставил звучать, точно музыку. И вот они теперь лежали перед ним, написанные на двух дощечках (одной оказалось мало), и он не мог налюбоваться на них.
     Он вывел над первой строкой: «Лирическая баллада» – и снова перечитал стихи. Они были блистательны. Он поставил под последней строчкой сегодняшнее число, и его лицо озарилось счастливой улыбкой. Но тут же сердце его сильно забилось: ведь теперь следовало прочесть эти стихи Вилибальду Фабру. Да, это было необходимо, Джео не мог поступить иначе: ему страстно хотелось прочесть Вильду то, что он написал. Но страх и волнение овладели им настолько, что он слегка ослабел, точно студент перед экзаменом у любимого им, но сурового и взыскательного профессора.
     Вдруг Вильду не понравится, спрашивал он себя, вдруг ему, Джео, только кажется, что он написал что-то достойное? И он не мог набраться смелости, чтобы пойти к своему другу.
     Но нетерпение, желание поделиться тем, что он создал, оказалось сильнее страха. «Пусть даже не понравится, - подумал Джео. – Пусть даже Вильд скажет, что это глупость. Но я не могу ему не прочесть!»
     И, решительно взяв со стола свои дощечки, он вышел из комнаты и постучал в дверь Вилибальда. Потом заглянул туда:
- Вильд, ты не занят?
- Нет, - Вилибальд, стоя у окна, обернулся к нему. – Что-то мне сегодня не пишется.
- А мне пишется, - несмело признался Джео. – Я… - он на секунду замялся, потом торопливо продолжал:
- … я тут балладу написал.
     Задумчивое, рассеянное лицо Фабра тотчас стало очень внимательным.
- Вот как? – он улыбнулся. – А ну, прочти!
     И его глаза оживленно и заинтересованно блеснули.
     Джео зашел в комнату, плотно закрыл за собой дверь и сказал, не глядя на Фабра:
- Знаешь, может, это что-то не то… в общем, может, не годится.
     Вилибальд засмеялся и сел в кресло.
- Читай, я сам разберусь, годится или нет.
     Джео встал у стола, глубоко вздохнул, мысленно сотворил молитву и начал прерывающимся от волнения голосом:
    
                Лирическая баллада

               Был у меня веселый шут.
               Его любил лишь я.
               Как загрущу, он тут как тут:
               Смешить пришел меня.

               Дурак мой бедный был смешон,
               Вы б так сказали сами,
               Когда б вчера он не ушел,
               Сверкая бубенцами.

              Был негр безмолвный мне слугой,
              Его я другом звал.
              Ему не раз в тиши ночной
              Я душу открывал.

              Мой негр мне долго предан был.
              Вы б убедились в этом,
              Когда б он в лодке не уплыл
              Куда-то нынче летом.

              Жила со мной моя жена:
              Нежна, добра, мила.
              Цветком любви цвела она,
              Красавицей была.

              Как я любил ее, друзья,
              Вам было бы известно,
              Когда бы Бог ее не взял
              Навек в свой Рай чудесный.

              Стерег мой замок старый пес.
              Он не был мной любим,
              Но службу всё же верно нес,
              И я гордился им.

              Мой пес был сторож хоть куда,
              И в этом я б поклялся,
              Но убежал он навсегда,
              А я один остался.

              И чую я, навек один,
              На сердце пустоту.
              Я стар и дожил до седин,
              А всё чего-то жду.

              И вижу часто я во сне
              Под звездной синевой,
              Как возвращаются все те,
              Кто бросил замок мой.

              К ним! Но проснусь я, как назло,
              Не досмотрев всего.
              Увижу: солнце бьет в стекло,
              А рядом – никого…

     Он умолк, почти спокойный: что бы теперь ни было, он свою задачу выполнил, прочел-таки Вильду свои стихи!
     С минуту Вилибальд молчал, потом встал, подошел к Джео, взял у него из рук дощечки, пробежал их глазами, цепкими, внимательными, взял со стола свое стило и быстро написал что-то внизу под датой, поставленной Джео. Потом подал ему дощечку:
- Взгляни. Я изменил конец. Так лучше.
     Джео прочел последнюю строфу, переделанную Вилибальдом:

            Скорее к ним! Но сон уйдет.
            Очнувшись от него,
            Увижу: солнце в окна бьет,
            А рядом – никого…

- Да! – Джео улыбнулся и радостно посмотрел на Вилибальда. – Так и вправду гораздо лучше!
     И тут же в смущении умолк, точно преступник, ожидающий приговора. Он стоял, опустив свою белобрысую голову, и не смотрел на Фабра, только его щеки и уши медленно заливались краской.
     Вилибальд засмеялся, подхватил его под мышки, приподнял и поцеловал в обе щеки.
- Молодец, Джанни, - сказал он. – Ты написал отличную балладу. Поздравляю тебя!
     И, поставив его на пол, протянул ему руку. Не веря своему счастью, Джео пожал ее и спросил:
- Правда?
- Правда, - Фабр обнял его за плечи. – Твоя баллада необычна: она от первого лица. Ты очень точно дал ей название «Лирическая баллада». И ты тонко передал ощущение брошенности, одиночества – потому что оно тебе знакомо. Разумеется, есть мелкие недочеты, но у кого их нет? Даже на солнце есть пятна. Твою балладу можно петь, она вполне музыкальна. Мы подумаем над мелодией. Да?
     Он подвел цветущего Джео к маленькому дивану и усадил рядом с собой.
- Знаешь, - продолжал он, - ты более талантлив, чем я думал. Иоганн Росси начинал гораздо хуже тебя. Такого таланта, как ты, у меня еще не было и не будет. Ты достоин того, чтобы учиться. Хочешь, я снова буду учить тебя?
     У Джео не нашлось слов; он только молча обнял Вилибальда и прижался к нему.
- Что ж, видно, моя судьба – быть твоим учителем, - задумчиво говорил Фабр. – Я не буду учить тебя писать стихи, ты и так умеешь это делать, потому что родился поэтом. Я просто дам тебе общее, в основном, литературное образование. Мы с тобой поучим латынь, итальянский, английский, немецкий, чтобы мог со временем читать произведения в подлинниках, историю, нашу отечественную литературу. Даже гению нелегко в этом мире пробиться к славе, но я постараюсь помочь тебе. Я убежден, со временем ты обретешь известность, если не бросишь писать. Я больше не буду править тебя, ты сам научишься улучшать свои вещи. Я лишь показал тебе, как это делается. Ну что, согласен?
- Спасибо тебе, Вильд, - Джео потряс его руку, как мог, сильнее. – Знаешь, какое тебе спасибо! Вот какое!
     И, взяв руку Фабра, он поцеловал ее. Фабр засмеялся, тронутый, польщенный и довольный; он постепенно снова начинал чувствовать себя мэтром, учителем поэзии с большой буквы.
- А знаешь, Джанни, - весело сказал он. – Ты стал немного потяжелее с тех пор, как я нес тебя на спине. Это хорошо. И еще вот что: сегодня после обеда мы с тобой пойдем в лавку и купим для тебя тетрадь, чернильницу и перья. Ты достоин того, чтобы всегда иметь их при себе. И тетрадь ты выберешь сам. Ты будешь записывать в ней свои произведения.
     Джео на мгновение показалось, что он уже в Раю.
- Ура! – не выдержал и крикнул он – и опять крепко обнял Фабра.

                11.

     Теперь они снова занимаются.
     Библиотека превращена в классную комнату. Здесь Джео учится множеству вещей и всё понимает, потому что Вилибальд Фабр наделен талантом преподавать и разъяснять предметы, а Джео – талантом слушать, запоминать и осмысливать.
     В первое утро их возобновившегося учения Фабр пугает своего ученика.
- Раз всё теперь возвращается на круги своя, - говорит он ему торжественно, - наши отношения тоже должны измениться. Отныне я для тебя снова «мэтр Вилибальд» – и никаких «Вильд» и «ты». Запомнил?
     Джео так обескуражен и разочарован возвращением старых правил, что широко раскрывает свои серые глаза и приоткрывает большой, как у галчонка, рот. Но потом спохватывается.
- Запомнил, - отвечает он упавшим голосом.
     Вилибальд смеется:
- Я шучу, разве ты не понял? Для тебя я всегда «Вильд».
     И радуется, видя, как лицо Джео тут же озаряется сияющей улыбкой – радостной, облегченной, благодарной.
     Фабр любит улыбку Джео. Она какая-то щедрая, всегда исходящая от сердца. Фабр постепенно забывает, что Иоганн улыбался так же. Он помнит теперь лишь одно – что теперь так улыбается Джео: его Джанни, друг и ученик.
     А Джео каждый вечер перед сном по-детски любуется своей настоящей тетрадью: в темно-вишневом сафьяновом переплете с золотой гроздью и листьями винограда, вытесненными на обложке, с белыми шелковистыми бумажными листами, с медным замочком. Он сам выбрал эту тетрадь, и Фабр купил ее за целых десять золотых сильтов. У Джео в ней записана его «Лирическая баллада» - и пока что больше ничего.
     Еще он пользуется вощеными дощечками, когда учит грамоте их нового слугу Лоррандо Мужа. Лоррандо учится чрезвычайно охотно, но грамота не идет ему в голову. Он гораздо больше смыслит в хозяйстве, чем в буквах и в словах, но неизменно радуется, когда Джео его обучает.
     Вилибальд слегка подтрунивает над ними обоими, но не мешает им. Он считает, что всем будет только польза, если Лоррандо хоть сколько-нибудь овладеет письмом. Да и для Джео это будет полезно: пусть учится наставлять других в том, что хорошо умеет сам; позже это пригодится ему.
     Они с Джео сочиняют красивую музыку для «Лирической баллады», и Джео аккуратно переписывает ноты этой музыки в свою тетрадь, предварительно  разлиновав два листа. Поют они балладу вдвоем. Она легко входит в их репертуар.
- Нам бы флейтиста, - вздыхает время от времени Вилибальд. – Представь, как звучали бы гитара и флейта вместе! Мы просто покорили бы Румалию!
     И грустно добавляет:
- Но флейтисты слишком много запрашивают за свой труд. Бескорыстный флейтист, Джанни, это всё равно что ландыши в феврале. Однако через неделю уже май: месяц ландышей. Может, вместе с ними где-нибудь поблизости вырастет и бескорыстный флейтист, как ты думаешь? Специально для нас с тобой, по заказу. Вот было бы хорошо!
     Джео согласен с Фабром: флейтист вполне может появиться. Ведь появился же Лоррандо Муж – именно такой слуга, какого хотелось Вилибальду! Да еще таким чудесным образом. Значит, Бог может послать им и бескорыстного флейтиста – если, конечно, захочет…
     А Фабр нет-нет да и вздохнет порой:
- Эх, в дорогу бы нам! Учиться чему бы то ни было в четырех стенах очень трудно. Особенно поэзии. Поэт должен дышать, видеть, слышать, воспринимать. И путешествовать там, где еще не бывал. Для всякого, кто творит искусство, это очень важно.
     Джео не спорит с другом, но ему очень нравится их домик на окраине Лувальда. Этот милый уголок еще не наскучил ему ни в малейшей степени, и про себя он очень рад, что до самого июня они с Вильдом не тронутся с места.
     А мэтра Вилибальда немного беспокоит их довольно-таки быстро тающее золото. Он думает, что нищие нуждаются в перемене места значительно больше, чем поэты… но, конечно, Джео об этом пока что незачем знать. Он должен чувствовать себя учеником великого человека, а не приемышем бродяги и попрошайки. Что поделаешь, судьба странствующего поэта терниста и часто очень похожа на путь самого обыкновенного бедняка, у которого ни дома, ни семьи, ни денег, ни умелых рук, с помощью которых эти деньги можно было бы заработать. А внутреннее его богатство не видно глазу – и представляется простым людям ленью, сумасбродством и мошенничеством. Бард должен зарабатывать себе на хлеб каждый день, а это значит – переходить с места на место. Лувальд уже отдал своему поэту все деньги, какие имел, и больше не даст. Но до конца мая, при довольно экономной жизни, им должно хватить того, что они сейчас имеют.


- … а теперь скажи мне, что такое октава в поэзии? – спрашивает мэтр Вилибальд.
- Октава – строфа из восьми стихов с рифмами один-два, один-два, один-два, три-три, - без запинки отвечает Джео.
- Приведи пример, - говорит Фабр. – Скажем, на твоей балладе.
     Джео тут же приводит пример:

                Был у меня веселый шут,
                Его любил лишь я.
                Как загрущу, он тут как тут:
                Смешить пришел меня.
                Был у меня веселый шут,
                Его любил лишь я.

               Дурак мой бедный был смешон,
               Когда б вчера он не ушел.

- Очень хорошо, - смеясь, говорит Вилибальд. – Полная бессмыслица, но схематически всё верно. А что такое рондо?
- Это стихотворная форма в пятнадцать строк с рифмами, расположенными как один-один, два-два, один, один-один, два-два, три, - снова без запинки дает ответ Джео. – Три – рефрен, повторяющий слова первой строки.
- Например? Возьми сонет Шекспира: «Ее глаза на звезды не похожи…»
     Джео снова приводит пример. Потом опять следуют вопросы, ответы, объяснения. Они сидят в библиотеке, а за окнами стучит по карнизу весенний дождь. Он такой же теплый, как и воздух. В доме очень тепло, сухо, и печи топят теперь лишь в сырую погоду – такую, как сегодня, и только ради Джео.
     Дождь поет, словно кто-то невидимый перебирает волшебные водяные струны. Джео вспоминает, как поймал вчера возле водосточной трубы лягушонка, зеленого, с круглыми черными пятнышками, - и долго им любовался. Лягушек такой окраски он еще не видел, поэтому решил, что перед ним настоящий принц-лягушонок из сказки, с глазами, словно из золотистого металла. Насмотревшись на него в свое удовольствие, Джео отпустил его. Наверно сейчас в палисаднике много таких красивых лягушек, ведь они любят сырость.
     После очередного правильного ответа Джео Фабр предлагает:
- Отдохнем?
- Да, - соглашается Джео.
     В библиотеке полутемно, уютно, тихо. Вилибальд подходит к окну и задумчиво смотрит на шелестящий под дождем палисадник. Джео тоже подходит к окну. Фабр переводит на него взгляд, и его темно-серые глаза из задумчивых становятся веселыми, даже немного озорными.
- Давай бороться, - неожиданно предлагает он. – Или у тебя минута лирических размышлений?
- Нет, - отвечает Джео, очень довольный предложением Фабра. Ему в самом деле хочется размяться, попробовать свои силы. К тому же, поединок с самим Вилибальдом – это честь для него.
     Они начинают бороться, но силы слишком неравны, хотя Джео очень старается. Однако уже через минуту он лежит на ковре и хохочет так, что не может остановиться, а Фабр, крепко сжав его запястья, заставляет его руки то аплодировать, то гладить его же, Джео, по голове, то почесывать уши, и всё это сопровождается такими забавными замечаниями, что Джео совсем обессиливает от смеха и не может сопротивляться. А Фабр играет им, точно котенком или плюшевой игрушкой, - и от души смеется сам.
     Наконец, насмеявшись вдосталь, они перестают играть. Фабр отпускает Джео и садится на ковре. Джео садится рядом с ним. Они молча сидят рядом и слушают дождь. Джео вспоминает свои качели в палисаднике. Лоррандо Муж сделал их недавно по просьбе Вильда для Джео.
- Поэт должен летать – и не только духовно, - изрек Фабр.
     И вот Джео «летает» уже целую неделю. Его качели подвешены между двумя липами – деревянная дощечка на прочных веревках. Он раскачивается так высоко, как ему хочется, и совершенно счастлив. У него никогда не было качелей, если не считать деревянной лошадки, на которой он время от времени раскачивался до четырехлетнего возраста. Но она не взлетала над землей, как качели, в ней не было их свободы и стремительности. Поэтому Джео теперь часто качается на них. Иногда к ним забегает Викки, чтобы тоже «полетать». Джео очень охотно уступает ей место и с удовольствием смотрит, как она качается. Смеющаяся девушка среди свежей юной листвы, сама такая же свежая и юная, - этот образ волнует его, и всегда приятен его взгляду и сердцу.
     Они сидят с Вилибальдом некоторое время на ковре, потом встают, чтобы продолжать занятия. Но тут в двери стучат, и появляется Лоррандо Муж.
- Сударь, - он кланяется Фабру. – Тут, того… один малый приехал. Слуга, говорит, от графини Мэррил.
     Вилибальд застывает на месте, точно обратившись в соляной столб.
- От графини Мэррил? – переспрашивает он, стараясь говорить спокойным бесстрастным голосом, но Джео чувствует, как он взволнован.
- Мгм, - кивает Муж.
- Проси.
     Через полминуты в библиотеку с поклоном входит пожилой человек, одетый, как слуга из богатого дома, и почтительно обращается к Фабру:
- Мэтр Вилибальд, моя хозяйка, ее сиятельство Вероника Мэррил попросила передать вам письмо. Прочтите его, пожалуйста, теперь же и предайте на словах ответ.
     И он протягивает Фабру сложенный вчетверо листок бумаги.
     Фабр разворачивает его и читает:
     «Уважаемый мэтр Вилибальд!
     Я узнала, что вы сейчас в Лувальде – и скоро уезжаете. Очень прошу Вас посетить мой Шиповник. Я хотела бы услышать Вас и Вашего ученика. Говорят (и я охотно этому верю), Ваши песни удивительно красивы по музыке, стихам и исполнению. Вам известно, как я люблю хорошую музыку. Ответьте моему слуге Кларенсу, сможете ли Вы прибыть в мое имение завтра, в среду, к двум часам дня? Буду сердечно рада, если вы согласитесь. Графиня Вероника Мэррил».
- Мы непременно будем, Кларенс, - произносит Вилибальд. – Передайте это ее сиятельству.
     Слуга снова почтительно кланяется и уходит в сопровождении Лоррандо.
- Так, - быстро говорит Вилибальд Джео. – Долой уроки; завтра мы выступаем у госпожи Мэррил, поэтому весь оставшийся день будем репетировать.
     Его глаза поблескивают в тусклом свете дождливого дня едва заметным радостным волнением. Джео прекрасно его понимает: сама Вероника, любовь Фабра, пригласила их в гости. Интересно, что она написала в своем письме?
     Поймав взгляд Джео, Фабр усмехается и протягивает ему листок:
- На, прочти, а то умрешь от любопытства.
     Джео внимательно читает. Он немного разочарован любезным, но официальным тоном письма. Неужели графиня совсем-совсем не отвечает Вильду взаимностью? Она же не любит своего графа, Вильд сам это говорил! Так почему бы ей в таком случае не любить Вилибальда?
     Вильд словно угадывает его мысли.
- Читай между строк, - говорит он, глядя в пространство. - Учись языку подводных течений. Объясняться ясно и понятно – это риск, да и ни к чему. Она и так знает, что я пойму ее.
     Он забирает у Джео письмо и легонько хлопает его по плечу:
- Пойдем петь.
     И они покидают библиотеку.


     До обеда и после обеда они репетируют в комнате Фабра. Поют не только сонеты и балладу Джео, но и еще несколько народных песенок, задорных, легких. Оба, как никогда, в голосе. Фабра вдохновляет полученное им письмо и нежный образ женщины, вставший перед его глазами, а Джео – лицо Фабра. Вилибальд три года не видел Веронику и теперь сам не свой от мысли, что завтра увидит ее. Эта мысль отражается на его лице и придает его голосу такую силу и нежность, что Джео уверенно думает про себя: так красиво Вилибальд еще ни разу не пел. Он и сам старается, и его голос звенит, переливается свирелью. Фабр остается очень доволен и не скупится на похвалы своему ученику.
- А до Шиповника далеко? – спрашивает его Джео.
- Шесть с лишним миль, - отвечает Фабр. – Пустяки для нас с тобой. Разумеется, мы поедем верхом. И не вздумай сегодня или завтра схватить простуду.
- Очень постараюсь, - отвечает Джео. Он тоже немного волнуется. Интересно, какой она окажется, избранница его учителя и друга? Ему очень жаль Вильда: ведь госпожа Мэррил никогда не станет его женой. Но в то же время он видит, что Фабр рад предстоящей встрече – и сам радуется вместе с ним. Вильд как-то сказал ему, что Вероника Мэррил моложе его на три года. Значит, сейчас ей тридцать две зимы. И у нее маленький сын, которому зим шесть или семь. Джео не осмеливается спросить Вилибальда, как зовут этого сына.
     Когда он ложится спать, то слышит, как Вильд ходит за стеной взад-вперед, но не торопливо, а медленно, словно размышляя или вспоминая о чем-то. В комнатах сухо, тепло, потрескивают дрова в печках, а за окном всё постукивает и шелестит неумолчный дождь. И Джео мирно засыпает под эти звуки.

                12.

     На следующее утро, вскоре после завтрака, ученик и учитель уезжают в имение Шиповник.
     Погода изменилась. Теперь вовсю светит солнце. Воздух после вчерашнего дождя свеж и ароматен, жаворонки и перепелки поют в полях и лугах; дышится легко. Капли росы и дождя, еще не высушенные солнечными лучами, сверкают на траве и цветах, а листья деревьев, словно дымятся от испаряющейся влаги.
     На голубом, почти синем небе застыли маленькие белые облака. Джео поглядывает то на них, то на лицо Вилибальда, бесстрастное и вместе с тем немного напряженное. Щегольская одежда, которую надел сегодня Фабр, очень ладно сидит на нем, и в то же время не вполне сочетается с грубоватыми чертами его лица. Одежда попроще больше подходит к этим чертам. Но всё-таки Вильд имеет вид, внушающий почтение. На нем вишневый бархатный кафтан с тонким золотым узором и белыми кружевами воротника и манжет, серебряная нагрудная цепь, бархатные штаны под цвет кафтана, чулки из тонкой шерсти и мягкие сапоги с низкими голенищами, с отворотами и золотыми шпорами. Плащ на Вилибальде тоже новый, фиолетовый, с белой подкладкой – и не длинный, до колен.
     Джео также одет нарядно. Он в зеленых, как мох, кафтане и штанах, также из бархата, на нем тоже кружева и серебряная нагрудная цепь, и такие же, как у Фабра чулки из тонкой шерсти, но вместо коротких сапог – башмаки с серебряными пряжками. Плащ на нем лиловый, с такой же белой подкладкой, как у Фабра, а вместо шляпы – берет с петушьими перьями.
     Ослик Клик бодро трусит по дороге рядом с рыжей лошадью. Джео весело, и в то же время он волнуется, но меньше, чем Фабр: ведь он не влюблен в графиню Мэррил и даже никогда ее не видел.
     К половине второго они добираются до Шиповника. Это красивый замок, утопающий в зелени. Он меньше замка, где живет герцог, двоюродный брат Вилибальда, но нравится Джео больше.
     Они останавливаются у ограды и медленно идут к воротам пешком, обмениваясь краткими словами. Их пригласили к двум часам; не слишком вежливо будет появиться у ворот на полчаса раньше.
     Фабр то и дело вынимает из кармана свои простые посеребренные часы, чтобы посмотреть время.
     Наконец, без десяти два, они вновь вскакивают в седла и, молясь про себя, чинно подъезжают к узорчатым воротам.
     Привратник открывает им и с поклоном говорит:
- Господа, поезжайте к крыльцу, ее сиятельство ожидает вас.
     Они едут по подъездной аллее, покрытой плотным рыжеватым песком, до самого парадного крыльца. Там их уже поджидают лакей и двое слуг. Они отдают слугам осла и лошадь, а сами идут вслед за лакеем. Гитара перекинута через плечо Фабра на широкой темной ленте.
     Сняв головные уборы, они поднимаются на второй этаж по широкой мраморной лестнице и входят в гостиную.
     К ним навстречу неторопливо, степенно и в то же время легко приближается дама в серебристом шелковом платье. У нее мягкий овал лица, небольшой нос, аккуратный рот и большие, ярко-голубые глаза. Ее трудно назвать красавицей, но она точно излучает грацию и очарование. На ее щеках нежный румянец, она любезно улыбается гостям и говорит мягким звучным голосом:
- Здравствуйте, господин Фабр. Здравствуйте, Джео; я уже знаю, как вас зовут.
     Они целуют ее руку.
- Его сиятельство Мэррил болен, - продолжает она, - иначе бы он тоже с удовольствием послушал вас. Но я чрезвычайно рада, что вы приехали.
     И Джео вдруг замечает, что ее голос слегка дрожит. Совсем чуть-чуть, но это значит: она тоже волнуется.
- Я счастлив видеть вас, сударыня, - спокойно отвечает Вилибальд; его волнение, напротив, постепенно проходит. – И сожалею о болезни графа. Для нас с Джео честь выступать перед вами. Где вам угодно слушать нас?
- Прямо здесь, в гостиной, - отвечает она просто. – Нам никто не помешает. А потом мы с вами пообедаем. Ведь вы не откажетесь разделить со мной трапезу?
- Если вы действительно этого хотите, - мягко улыбается Вилибальд.
- Да, очень хочу, - отвечает она, слегка розовея. – Ведь я четыре года не имела чести угощать вас, мэтр Вилибальд; я была лишена такой возможности. Может, мы сначала пообедаем, а выступите вы после?
- Нет, лучше петь до обеда, - возражает Вилибальд.
- Тогда я прикажу хотя бы подать вино, - она звонит в колокольчик и обращается к вошедшему слуге:
- - Даниэль, велите подать сюда вино и бокалы. И скажите мсье Вилье, пусть отпустит ко мне господина Адал`ита.
- Адалит – это мой сын, - поясняет она гостям, когда слуга уходит. - А мсье Вилье – его гувернер. Садитесь, куда хотите, - она указывает на диваны и кресла.
     Они садятся на небольшой диван. Слуга приносит вино и бокалы и придвигает к дивану столик, куда ставит поднос. Графиня садится возле столика напротив своих гостей и отпускает слугу.
     Вилибальд наливает вина себе и Джео; графиня просит его не беспокоиться о ней.
- Это трудно, - говорит ей Фабр. Она улыбается ему в ответ, и Джео мгновенно постигает: она тоже любит его! Только любимому человеку можно улыбаться с такой благодарной нежностью. Фабр также улыбается ей.
     Волосы у ее сиятельства темно-каштановые. Они красиво убраны на голове, в них поблескивают маленькие лучистые бриллианты. Джео никогда еще не видел бриллиантов и теперь находит, что они очень красивы. В том, что камни настоящие, он не сомневается.
     Вскоре двери гостиной открываются, и в комнату входит маленький граф Адалит, изящный стройный мальчик, очень миловидный, похожий на мать всем, кроме цвета глаз и волос. Глаза у него темно-карие, почти такие же, как вишневый бархат на Фабре, а волосы – цвета лесного ореха; они короткие и слегка вьются. Ему действительно зим семь, но взгляд у него взрослый и задумчивый.
     Гости встают и кланяются ему. Он тоже вежливо наклоняет голову, потом подает Фабру маленькую руку и заученно произносит:
- Я рад познакомиться с вами, мэтр Вилибальд.
- И с вами тоже, - он пожимает руку Джео. А Джео едва сдерживает улыбку: так забавляет его церемонная серьезность этого малыша.
- Мы тоже рады познакомиться с вами, сударь, - отвечает Фабр.
     При слове «сударь» мальчик краснеет, хмурится и возражает:
- Я не сударь, мэтр, я просто Адалит.
     Мать обнимает его, привлекает к себе, сажает рядом и говорит:
- Хорошо, Эдди, тебя будут называть так, как тебе нравится. А сейчас давай послушаем мэтра Вилибальда и Джео Монтессори.
     Адалит несколько раз кивает и, прижавшись к матери, приготовляется слушать. Он серьезно и пытливо смотрит на лица музыкантов, и Джео вдруг кажется, что этот мальчик не очень-то счастлив.
     Но ему некогда думать об этом.
 Они с Вилибальдом начинают петь (к радости Джео, ничуть не хуже, чем вчера).
                Люблю, - но реже говорю об этом.
                Люблю, - нежней, но не для многих глаз.
                Торгует чувством тот, кто перед светом
                Всю душу выставляет напоказ.

                Тебя встречал я песней, как приветом,
                Когда любовь нова была для нас.
                Так соловей гремит в полночный час
                Весной, но флейту забывает летом.

                Ночь не лишится прелести своей,
                Когда его умолкнут излиянья.
                Но музыка, звуча со всех ветвей,
                Привычной став, теряет обаянье.

                И я умолк, подобно соловью:
                Свое пропел и больше не пою. *

     После Шекспира идет Петрарка, потом «Ночной разговор» Фабра и баллада Джео, от которой – мягкий переход к народным песням.
     Джео поет с большим чувством и, увлеченный, уже не замечает, что глаза госпожи Мэррил полны слез, а глаза Адалита широко раскрыты – и он весь погружен в то, что слышит, в музыку и слова. Некоторые слова и фразы ему не понятны, но его душа улавливает абсолютно всё – и наслаждается. Красивые голоса этих двух людей, которых пригласила его матушка, точно ласкают, исцеляют его; он пребывает в мире чудесных песен и ничего кроме них не слышит и не осознает. Ему хочется петь так же, как Джео, очень хочется. Но он почти уверен, что не сумеет этого.
     Когда десять песен пропеты, Вилибальд с улыбкой спрашивает:
- Не довольно ли?
     Ее сиятельство спохватывается:
- Да, конечно, - пока. Но после обеда вы споете еще, не правда ли?
- С удовольствием, - отвечает Фабр.
- Я слушала вас, как еще никого никогда не слушала, - признается она. – Вы поете лучше всех певцов на свете.
- Это ненадолго, - улыбается Фабр. – Когда у Джео сломается голос, мне придется петь одному, и это будет звучать не так красиво.
     Они переходят в столовую.
- Понравилось тебе, дорогой? – спрашивает госпожа Вероника сына.
     Адалит серьезно кивает, но не произносит ни слова. Ему очень, очень понравилось! Но он немного завидует Джео. Наверно, тот дружит с мэтром Вилибальдом, точно с отцом или с братом. А вот он, Эдди, не может так дружить со своим отцом. Его отец, граф Мэррил, с ним строг и холодноват, хотя и дарит ему дорогие игрушки. Но никогда не гуляет, не играет, не беседует с ним, своим сыном. Да и вообще он всё время занят, и Адалит почти не видит

• Перевод С. .Маршака.

его. Он никого не видит. Играть с детьми прислуги отец ему запрещает. Только когда в Шиповник приезжают гости с детьми, Эдди удается немного побегать и порезвиться в обществе этих последних, а так… ему очень скучно, он чувствует себя одиноким, и, наверно, давно ушел бы в разбойники или в пираты, если бы не мама. Эдди обожает свою маму, как никого на свете.
     Он уже говорил ей: пусть она попросит аиста принести ему братца или сестрицу. Но аист почему-то до сих пор никого не принес. Мама говорит: у аиста много дел, но через год-два он, вероятно, всё-таки принесет им кого-нибудь. Сама она в этом сомневается. У графа Мэррила больше не может быть детей, так сказал доктор. Но как скажешь об этом Адалиту? Он верит, что младенцев приносят аисты, хотя во многом другом он уже взрослый мальчик и понимает больше, чем обычно понимают дети его возраста.
     Обед проходит оживленно, даже весело, совсем не в чопорных традициях, заведенных графом Мэррилом. После обеда Вилибальд и Джео поют снова, и вновь мать и сын слушают их жадно, с величайшим удовольствием.
     Потом госпожа Мэррил просит Адалита показать Джео дом и сад. Личико Эдди тотчас озаряет сияющая улыбка. Он очень рад исполнить просьбу матери; ведь эта просьба совпадает с его собственным горячим желанием.
     Когда мальчики уходят, госпожа Мэррил и Вилибальд перебираются в диванную, на половину госпожи Мэррил. Она плотно закрывает дверь и тихо говорит, подходя к Фабру:
- Вильд, дорогой, спасибо! Знал бы ты, как я признательна тебе. Ты великий мастер, и твой Джео – замечательный, талантливый мальчик. Сегодняшний день – просто праздник для меня.
     В ее голосе волнение и радость, смешанная с печалью. Он берет ее руки и целует их.
- Это тебе спасибо, Ро`ника, что пригласила нас. Я был счастлив повидаться с тобой и увидеть твоего сына. Он очень славный. Но невеселый.
- Он одинок, - она осторожно высвобождает руки. – Ему не с кем играть, кроме меня и няни. Граф Исидор мало им интересуется. Он не любит детей и не умеет с ними говорить. Конечно, Эдди он любит, - тут же поправляется она, - но не может найти с ним общего языка. А потом, граф сейчас тяжело болен…
- Чем? – осторожно спрашивает Фабр.
- Чахоткой, - ее глаза снова наполняются слезами. – Врач сказал: болезнь очень запущена.
     Она смотрит Фабру в глаза, прижимая платок к дрожащим губам.
- Он с трудом доживет до лета, Вильд. Но самое ужасное то, что я почти не буду плакать о нем. Десять лет я  была за ним замужем, и всё-таки я не испытаю горя, когда он покинет нас…
     Она вытирает слезы.
- Тогда почему же ты всё-таки плачешь? – его голос очень сердечен и мягок.
- От стыда, - глухо отвечает она, глядя в сторону. – От собственного бессердечия. Впрочем, я всё равно ничего не могла бы изменить, - она вытирает слезы и глубоко вздыхает. – К тому же, если мой бедный Исидор умрет, его кузен непременно посватается ко мне, уж я знаю. Словом, я с удовольствием уеду отсюда.
     Она гордо вскидывает голову.
- Да, я уеду отсюда, чтобы Карм`ине Ферр`ара не нашел нас с Эдди.
     Вилибальд пристально смотрит на нее:
- Но он богат и знатен, Роника.
- Да, - соглашается она. – Он богат, знатен… и у него каменное сердце. Если не хуже. Да, это так, Вильд. Ты ведь знаешь этого человека, его не за что любить.
- А меня? – вдруг вырывается у Вилибальда.
     Она порывисто оборачивается и смотрит на него огромными, ярко-синими глазами.
- Прости, - он смущенно опускает голову.
- Нет, не «прости», - она берет его за руки. – Ты ни в чем передо мной не виноват. Но тебе незачем спрашивать о моих чувствах к тебе: они тебе известны.
- Как и тебе мои, - он привлекает ее к себе и бережно целует в щеку – возле самых губ. Она на минуту крепко прижимается к нему, потом отстраняется.
- Когда ты уезжаешь? – спрашивает она.
- В июне, - отвечает он. – Мы с Джанни поедем в Лудимар, в Глагвеи, - и будем там всё лето.
- Вильд, - ее голос звучит очень просительно. – Я велела положить в твою переметную суму небольшой сверток. Если… если ты не хочешь обидеть меня, не отсылай мне его назад.
- Не отошлю, - он смотрит ей в глаза, - если ты дашь мне слово, что в случае беды обратишься за помощью только ко мне.
- Даю слово, - твердо говорит Вероника. – Да, Вильд, даю слово. Ты всё знаешь о себе и обо мне, нам незачем объясняться; да сейчас это было бы неуместно и грешно. Я и так сказала тебе больше, чем имела право говорить. Довольно об этом.
- Довольно, - соглашается он. – Прошу тебя только запомнить: Глагвейские горы. Лудимар. Всё лето.
- Я запомнила, - она улыбается ему сквозь горечь и печаль. – Неужели ты думаешь, я забуду хоть что-нибудь, что связано с тобой? Прости, я больше не буду плакать. Расскажи мне про Джео: кто он и откуда?
     Они садятся на диван, и Вилибальд рассказывает ей о том, как он познакомился с Джео, об их походе в Стэнлет, о встрече с Иоганном – обо всём. Вероника внимательно и сочувственно слушает его. Ей вспоминается Иоганн Росси, красивый, золотистоволосый, синеглазый, удивительно обаятельный. Значит, он предал ее Вильда. Что ж, поделом ему, бывшему ученику поэта. Теперь у Вильда есть ученик, который еще лучше, еще талантливей, а главное, у Джео преданное любящее сердце. Она, Вероника это сразу заметила. И если бы она осмелилась, она сказала бы сейчас Вильду, что ее больше не пугает бедность, как пугала десять лет назад, когда ее выдали замуж за нелюбимого ею, но богатого человека. Конечно, она теперь богата, но и бедность не устрашила бы ее. Вильд понял бы это. Куда труднее донести до его гордого сердца, что нет ничего зазорного в том, чтобы жить на средства богатой жены... ах, если бы он в это поверил, как бы она благословила Бога! Но она знает Вилибальда: он горд, непреклонен, самостоятелен, у него строгие принципы, и переубедить его очень трудно. К тому же, ее муж лежит сейчас на смертном одре, и она не позволит себе предать его даже на словах, даже в мыслях. Каков бы он ни был, он отец ее сына, он любит ее, как умеет, и завещал ей все три своих поместья. Вильд ее друг, и она может говорить с ним откровенно, но – до известных пределов. Святость брака для нее нерушима. Фабр, конечно, это понимает. Он всё понимает, она убедилась в этом еще в детстве, когда они играли вместе…
     В это же самое время Адалит и Джео играют в саду в пятнашки, и Эдди громко смеется впервые за много месяцев. Ему очень весело. Джео тоже весело. Он убеждается, что маленький граф действительно похож характером на свою мать. Он совсем не задирает нос перед Джео, а держится с ним, как с равным, и Джео чувствует: это не только потому, что Адалит еще маленький и еще не выучился кичиться своим дворянством, но и потому что у него добрая душа. Они уже на «ты», и Адалит просит, чтобы Джео звал его по имени.
- Я об этом никому не расскажу, - обещает он. – Только маме и няне. Они не рассердятся, вот увидишь.
     Даже когда Адалит случайно падает на бегу и больно ушибается, он не плачет, чтобы его новый друг не счел его «нюней» и не сбежал от него раньше времени. Джео поднимает его, ставит на ноги, отряхивает его штаны от песка и заботливо спрашивает:
- Не больно?
- Ничуточки, - мужественно отвечает Эдди. Мама, няня и гувернер всегда учили его, что он как мужчина должен терпеливо переносить боль. Но Джео видит, что ему всё-таки больно: наверно, рассадил коленки. Так и есть: на чулках под штанами дыры, и видны ссадины. Джео привязывает к ранам Адалита шнурочками листья подорожника и говорит:
- Теперь скоро всё пройдет. Но бегать мы пока что больше не будем. Покажешь мне свою комнату с игрушками?
- Да, - Эдди радостно улыбается, на этот раз по-настоящему забывая по боль. – Знаешь, сколько у меня игрушек? Целое океанское море! И ты можешь взять себе на память всё, что захочешь… возьмешь?
- Возьму, - обещает Джео, чтобы его порадовать.
- Вот и хорошо. Пойдем.
     Эдди берет его за руку, и они вместе возвращаются в дом: посмотреть на «океанское море» и поиграть с ним.

                13.

     Часом позже Фабр и Джео возвращаются домой. Они не разговаривают; каждый из них полон собственными впечатлениями от посещения Шиповника. В переметной суме Вилибальда, кроме таинственного свертка, положенного туда по приказу графини Мэррил, - четыре небольших игрушки, подаренных Джео Адалитом. Это красивый конь из слоновой кости, белый, с настоящим кожаным седлом, серебряной уздечкой и золотыми подковами, клоун, искусно сшитый из разноцветного бархата и набитый шерстью, позолоченная древнеримская колесница и восковая кукла - девушка в парчовых туфельках и полупрозрачных одеждах, с пышными темными волосами и очень красивым личиком. Адалит называл ее «фея» Он с особенной торжественностью вручил куклу Джео, и тот принял ее, одновременно благодарный и жестоко смущенный.  Как бы ни нравились ему все эти игрушки (по правде говоря, они привели его в тайный восторг), он поневоле уязвлялся тем, что ему их дарят. Ведь он чувствовал себя совсем взрослым, а тут – лошадки, куклы, клоуны… Но Адалит так радовался, отдавая ему все эти вещички, что у Джео не хватило духу отказаться. К тому же, Вильд нередко повторял ему, что настоящий поэт должен как можно дольше оставаться ребенком и уметь радоваться пустякам, – только тогда ему будет даваться настоящее творчество.
     И Джео смирился с подарками Адалита.
     Теперь, когда он едет на Клике, он вспоминает, как ласково простилась с ними Вероника Мэррил. Она пожала руку Вилибальду, поцеловала в лоб Джео и так посмотрела на них обоих, что Джео понял: ей очень не хочется расставаться с ними. А когда Вилибальд поднял Адалита на руки, поцеловал его в щеку и сказал: «До свиданья, Эдди», Джео заметил, что у Адалита дрогнули губы, и глаза стали блестящими от слез. Он крепко обнял Вилибальда, а когда тот спустил его на землю, обнял Джео – и тут же убежал, чтобы выплакаться вволю где-нибудь в укромном уголке. Его сердце разрывалось от горя. Красивые люди с гитарой, с которыми он успел подружиться, которые так понравились ему, теперь уезжали – и, быть может, навсегда. Джео и сам чуть не заплакал совершенно неожиданно для себя, глядя, как убегает прочь, назад в одиночество, маленький мальчик, у которого так мало радостей в жизни, несмотря на то, что он сын богатого человека.
     Джео знает: Вилибальд, конечно, тоже помнит это. И жалеет, что Вероника и Адалит не с ними. Но лицо у Вильда не грустное, просто задумчивое. Значит, наверно, всё не так уж безнадежно. Наверно, госпожа Мэррил всё-таки любит его и, может даже, сказала ему об этом наедине: ведь они довольно долго были вдвоем.
     Они выезжают из рощи на дорогу и вдруг слышат за собой стук копыт. Стук стремительно приближается. Оба оглядываются и видят всадника на арабском аргамаке, великолепно одетого, при шпаге и пистолетах за поясом. Вид у него  весьма грозный. Он настигает их, и вот уже совсем близко его немного полное, надменное лицо с аккуратными стрелками черных усиков, с хищным крючковатым носом и толстыми губами, которые, впрочем, его не портят. Черные волнистые полосы ниспадают из-под шляпы ему на плечи, а глаза мерцают из-под нахмуренных бровей холодно, жутко и как-то угрожающе. Он еще молод – вероятно, ровесник мэтру Вилибальду.
     Он занимает место справа от Фабра (Джео едет слева) и сухо, отрывисто роняет:
- Здравствуй, Фабр. Мне нужно поговорить с тобой.
- Говорите, господин Феррара, - спокойно отвечает Вилибальд.
- Ты был сейчас в гостях у госпожи Мэррил, - в голосе господина Феррара обличение.
- Да, мы с моим учеником выступали перед ней, - отвечает Вилибальд.
- И обедали?
- И обедали.
     Несколько минут они продолжают ехать рысцой, бок о бок, в зловещем молчании. Потом господин Феррара смеется, и его смех звучит вызывающе – и совсем не весело.
- Так, - произносит он желчно, – значит, ты почуял, что падалью пахнет, - и сразу прилетел в Шиповник. Как коршун, а?
     Вилибальд сохраняет олимпийское спокойствие.
- Ее сиятельство пригласила меня выступить, - говорит он сдержанно. – Я приехал и выступил, вот и всё.
- Вот и всё, - повторяет грозный всадник сквозь зубы. Его лицо темнеет. – Нет, не всё, не всё, любезный! Ведь я прекрасно знаю, что ты не забыл Веронику, и она тебя, к несчастью, тоже. Мой кузен дышит на ладан, ему уже недолго осталось. Так вот, Вилибальд, если ты посмеешь еще хоть раз появиться в Шиповнике, запомни: ты не вернешься домой, по крайней мере, живым, я об этом позабочусь. Понял ты меня?
- Карм`ине, - Вилибальд с усмешкой глядит ему в глаза. – Тебя я тоже знаю с детства, как и графиню Мэррил. И вот я говорю тебе: если госпожа Вероника захочет услышать меня еще раз, я приду к ней, не сомневайся. И побереги свои угрозы для кого-нибудь другого; я не боялся тебя в юности, не боюсь сейчас и не намерен бояться впредь.
     Лицо Кармине Феррара багровеет, глаза загораются злобным и ревнивым огнем.
- Ты, бастард, нищий менестрель, - шипит, почти выплевывает он. – Хочешь воспользоваться несчастьем и слабостью беззащитной женщины и разбогатеть за ее счет? В мужья метишь? Хорош жених, голь перекатная! Даю тебе слово, бродяга: еще одно посещение графини, и я засажу тебя в лувальдскую тюрьму на всю жизнь!
- Ревность – плохой советчик для разумной беседы, - откликается Вилибальд. - Но раз ты заговорил о тюрьме, позволь напомнить тебе о шпаге, которой я неплохо владею. Я не могу вызвать тебя на дуэль за нанесенное мне оскорбление, так как я не дворянин. Но я готов с тобой драться, когда тебе это будет угодно.
- Драться! – Кармине Феррара разражается презрительным и злым смехом. – Хорош бы я был, если вызвал на дуэль тебя, сына служанки! Нет, поединка между нами не будет, не надейся: я просто пристрелю тебя, как бродячего пса, и никто не осудит меня за это! Пристрелю! Слышишь ты меня?!
     Он выхватывает из-за пояса пистолет, несколько раз стреляет в воздух, так что лошади и осел шарахаются, и, отшвырнув прочь дорогое, оправленное в серебро оружие, круто поворачивает коня и скачет обратно к роще.
     Джео, испуганный и ошеломленный, не успевает опомниться, как всадник уже скрывается из виду.
     Вилибальд Фабр успокаивает свою Альму и заботливо смотрит на белого, как мел, Джео.
- Всё в порядке, Джанни, - говорит он. – Это был Кармине Феррара, кузен графа Мэррила. Он давно влюблен в ее сиятельство, но безответно, поэтому не удивляйся его поведению. Мы с ним всегда недолюбливали друг друга: даже в детстве. А сейчас, когда граф Мэррил умирает от чахотки, Феррара совсем потерял голову: вообразил, что я набиваюсь в будущие мужья к Веронике, то есть, хочу занять место, которое он вознамерился оставить за собой.
- Но… ты ведь действительно любишь ее, Вильд, - говорит Джео, постепенно оправляясь от всего происшедшего.
- Люблю, - подтверждает Вилибальд, и в его глазах вспыхивают победоносные торжествующие огоньки. – И она меня любит. И если она овдовеет, я предложу ей руку и сердце. Но жить на ее деньги не буду. Поэтому я и хочу этим летом заработать побольше. Понимаешь?
- Понимаю, - Джео чувствует дрожь. – Но ведь это здорово опасно, Вильд. Ведь он убьет тебя, этот Феррара.
- Господь сохранит меня, я верю в это, - торжественно откликается Фабр. – И ты верь. А потом, я намерен действовать очень осторожно. Я ведь не хочу, чтобы ты лишился друга и учителя, а Вероника овдовела второй раз за один и тот же месяц. Нет, я не так глуп и не собираюсь искать смерти. Полагаю, с Божьей помощью мне удастся сделать всё так, что Кармине не причинит мне особенного вреда. Вероника не только моя любимая женщина, она еще и мой друг, а я друзей в беде не бросаю. Вот и всё, а что дальше будет, посмотрим! – он подмигивает Джео. – Ну, поехали!
- А… его пистолет? – осторожно спрашивает Джео.
- К черту пистолет, - смеется Вилибальд. – Пусть Феррара сам подбирает свое добро. К тому же, у меня дома есть почти такой же, не хуже. И ружье есть. Да только я стрелять совсем не умею. И ты, наверно, тоже?
- Да, - подтверждает Джео, и они продолжают свой путь.
     Джео чувствует себя не слишком-то уютно. Он смертельно боится за Вилибальда. Феррара может причинить ему зло – он, Джео, понял это по его лицу. Это лицо, искаженное бессильной яростью, неотступно стоит перед глазами Джео; в его ушах всё еще звучат оглушительные пистолетные выстрелы, и в носу до сих пор щекочет от густого, особенного порохового запаха, оставшегося в памяти. Ему очень не по себе, и он принимает решение не оставлять Вилибальда одного, всегда быть с ним рядом и, если что, отдать за него жизнь, потому что жить без Вильда ему, Джео, всё равно незачем. Зато Вильд выживет и сохранит о нем добрую память.
     Вернувшись домой, они разворачивают сверток госпожи Мэррил. В нем – мешочек, а в мешочке триста золотых сильтов.
     Джео раскрывает глаза и рот: он еще никогда в своей жизни не видел такой кучи золота. Вильд хмурится. Ему очень не хочется пользоваться деньгами любимой женщины, но у него осталось всего двадцать три сильта, да еще неприкосновенный запас: серебро, закопанное в погребе. Наконец он решает, что будет тратить эти деньги очень скаредно, а позже непременно вернет их Веронике.
     Он расплачивается с Лоррандо Мужем тремя золотыми, выслушивает его благодарность, потом ведет Джео в погреб и закапывает там вместе со своим серебром еще сто золотых.
- Это твои деньги, Джео, - говорит он своему ученику. – Ты их заработал. Это нечто вроде стипендии. Пока что не трогай их. Пусть лежат, мало ли что. Остальное – нам на хозяйство. С этого дня мы с тобой будем делить заработок пополам. И тебе, и мне нужно побольше заработать этим летом: ведь скоро ты не сможешь петь. Без тебя я буду выручать гораздо меньше. Между тем, время не ждет, деньги нужны нам, как хлеб, а тают они, как снег, поэтому работать нам придется в полную силу. Всё лето мы проведем в поте лица своего, готовься к этому.
     Джео отвечает, что готов петь, сколько угодно. Они возвращаются наверх, и Фабр отдает Джео его игрушки. Джео краснеет.
- Ты, кажется, не ценишь своих подарков? – удивляется Фабр. – В таком случае я сам возьму их, они очень украсят мою комнату…
     Но это выше сил Джео: отдать свои игрушки! Он отбирает их у смеющегося Фабра и, пристыженный и довольный, уносит к себе. Расставив их на полке маленького камина, он любуется ими. А восковую «фею» сажает на подоконник, подальше от огня, и долго рассматривает ее. До чего красивая, изящная вещь! И сколько таинственной и вместе с тем ясной жизни в лице этой куклы. Джео колеблется: назвать ее Памелой или Викторией? И называет Памелой; это имя ей больше подходит…
    
                ХХХХ

     Строки из деревянной тетради.
     «Вильд, откуда Феррара узнал, что мы с тобой были в Шиповнике?»
     «Не знаю. Он живет поблизости. Наверно, кто-нибудь из слуг графа Мэррила донес ему».
     «Давай поучимся стрелять, Вильд!»
     «Незачем, Джанни. Носить при себе оружие – это значит искушать судьбу. Лучше во всем полагаться на Бога. Некоторые называют это фатализмом, но я считаю, что это просто вера. У поэта должна быть сильная вера, иначе он не сможет написать ничего путного, или же неудачи будут преследовать его».
     «Я это знаю, Вильд. Но я боюсь за тебя».
     «Веруй и не бойся! Феррара может не только застрелить меня, но и поджечь мой дом, и подослать ко мне убийцу. Всего не предугадаешь и не предусмотришь, поэтому лучше жить спокойно, как мы жили до сих пор. Не следует впадать в панику. Думаю, он ни на что не решится, тем более, что в июне мы уедем из Лувальда. Почти уверен, что ему это известно».
     «Наверно, ты прав, Вильд. Но до июня еще двадцать пять дней».
     «Ты здорово струсил, Джанни».
     «Не за себя».
     «Не бойся. Молись, и я тоже буду молиться. И не приставай ко мне со своими страхами».
     «Не буду. Знаешь, мне очень понравилась госпожа Мэррил».
     «Спасибо, я рад. Ты ей тоже понравился. Она много спрашивала о тебе».
     «Мне и Адалит понравился».
     «Мне тоже. Славный паренек».
     «Он одинокий, у него нет друзей. И он очень добрый».
     «Да, у него хороший характер. Он умный. И, в самом деле, одинокий».
     «Вильд, прости за вопрос. Но если ты женишься на госпоже Веронике, сможешь ли ты стать хорошим отчимом для Эдди?»
     «Очень постараюсь».
     «А ты не полюбишь его сильнее, чем меня?»
     «Начинается».
     «Это не ответ».
     «Я никого не полюблю, Джанни, сильнее, чем тебя, и так же, как тебя, потому что на земле это невозможно. Ты мой единственный друг. Но сердце у меня большое».
     «Спасибо, Вильд. Ты тоже мой единственный друг. И, кажется, у меня тоже большое сердце; правда, с твоим не сравнить».
     «Ну, это еще неизвестно».
     «Вильд, знаешь, есть вещи, которые я не могу написать даже здесь, в деревянной тетради. А между тем у меня есть несколько вопросов. Но я стесняюсь их задать».
     «Они касаются нас с тобой?»
     «Слава Богу, нет; не шути так».
     «А ты не интригуй меня. Вот что: задай мне свои вопросы как-нибудь вечером, во время нашей с тобой прогулки, вслух. Клянусь тебе, что бы ты ни спросил, я не удивлюсь».
     «Хорошо, я так и сделаю. Наверно, Вильд, ты здорово знаешь жизнь?»
     «Если быть честным, я знаю жизнь лишь немногим лучше тебя, Джан, и то лишь потому, что у меня больше опыта. Поэты живут в своем собственном мире; реальная жизнь часто остается для них загадкой Сфинкса. Они не умеют разгадать загадку, и Сфинкс съедает их».
     «Он не съест тебя раньше, чем меня».
     «Надеюсь, мы с тобой оба еще поломаем головы над его загадками. И, конечно, победим. Поэты всегда побеждают мир, если надеются на Бога. И не только поэты».
     «Ты хорошо сказал, Вильд. Я обязательно запишу эту фразу в конце моей тетради со стихами, где записываю все мудрые мысли…»

                14.

     Спустя несколько дней после посещения Шиповника Фабр получает приглашение от некого купца В`еспера выступит в его доме на другом конце городка.
     Вилибальд вздыхает:
- Веспер совершенно не понимает музыки и не любит ее, и стихи тоже. Вероятно, ему просто нужен музыкальный фон для какой-нибудь особо важной торговой сделки. Вот, что я называю эксплуатацией искусства.
     И, подумав немного, прибавляет:
- Я схожу один, Джео; тебе совершенно незачем сопровождать меня. Вон какая погода: ветер, дождь. Нет, я тебя не возьму. Да и вообще я там не задержусь: побуду четверть часа, да и обратно.
- Хорошо, - отвечает Джео. Сегодня он совсем не волнуется за своего друга, на душе у него как-то необыкновенно спокойно и легко. 
     Фабр берет гитару, надевает плащ и уходит в промозглую темноту ненастного майского вечера, а Джео идет в свою комнату и садится повторять латынь, английский, немецкий и итальянский – языки, которые он под руководством Фабра изучает вот уже две недели.
     Дождь барабанит по карнизу с неистовой силой, ветер воет, точно зимой, и листья акации стучат в оконное стекло, залитое водой. На мгновение Джео представляется, что он плывет по морю на судне, за бортом шторм, волны лижут стекла иллюминаторов, а ему в его каюте сухо и тепло. Он никогда не плавал на судне по морю, да и море видел только один раз, когда забрел полтора года назад в портовый город на севере страны. Ему очень захотелось устроиться на какое-нибудь судно юнгой, стать «морским волчонком», но другой «морской волчонок» его отговорил. Он был худой, несчастный, исполосованный плеткой, - и заявлял, что быть юнгой на его судне – чистое бедствие. За команды других судов он также не мог поручиться, и Джео оставил свое намеренье насчет моря. И всё-таки ему хотелось бы попутешествовать на шхуне или клипере, и не юнгой, а пассажиром, под красивыми белыми парусами, похожими на солнечные облака. Что ж, может, когда-нибудь это удастся говорит он себе.
     Он списывает маленькие иностранные тексты на вощеные дощечки и тут же, под ними легко пишет перевод. Потом переводит то, что у него получилось снова на иностранные языки – и сравнивает с оригиналами. Ни единой ошибки!
     Он берется за латынь и выводит стилом: «Luna circum terra erret – Луна вращается вокруг Земли…»
     И вдруг замирает, прислушиваясь. За дверью, в маленьком холле, слышны испуганные восклицания Лоррандо Мужа. Вся беззаботность разом слетает с Джео. Он мгновенно вспоминает об опасности, которая угрожает Вильду. «А вдруг Кармине Феррара явился, чтобы поджечь дом?» – в страхе спрашивает он себя, хватает единственное оружие, которое у него есть – печную кочергу и, перекрестившись, выбегает из своей комнаты. Быстро пробежав по небольшому коридору, он вылетает в холл… и останавливается, пораженный. Ему кажется, что он вдруг разом слабеет, и всё дыхание вылетает из его груди, точно воздух из воздушного шарика.
     В холле, поддерживаемый Лоррандо Мужем, стоит Вилибальд – без шляпы, мокрый, грязный, в порванной одежде. Его лицо в крови: губы и нос разбиты. Но всё-таки он улыбается Джео и говорит хриплым голосом:
- Всё в порядке, Джанни. Приведи сюда доктора Вагнера.
     Джео смотрит на него и на разломанную гитару, лежащую на полу холла, потом вдруг обретает способность двигаться и говорить и бросается к Вилибальду.
- Вильд, ты не ранен? – слышит он словно со стороны свой собственный, но какой-то чужой и незнакомый голос.
- Нет, нет, - немного торопливо отвечает Фабр. – Просто лошадь слегка помяла. Не смотри на меня, беги за доктором.
     И отводит глаза, чтобы не видеть бледного, потрясенного лица своего ученика. Он испытывает унижение оттого, что Джео сейчас видит его таким – «победителя мира», грязного, окровавленного, хорошо еще, что живого…
     Джео медлит.
- Беги же, черт тебя дери! – взрывается вдруг Фабр. – Стоит, разглядывает… на смотрины пришел, что ли?
     И бросает на него взгляд, полный одновременно вызова, упрека, вины и скрытого стыда.
     Джео тотчас приходит в себя, накидывает висящий тут же дождевик Лоррандо и выбегает из дома. Он не плачет, но его сердце колотится, как сумасшедшее. Он страшно боится за жизнь Фабра и любит его так сильно, как еще никогда.
     А Лоррандо осторожно отводит своего хозяина в его комнату. Там он помогает ему раздеться, приносит воды и аккуратно, тщательно смывает с Фабра кровь и грязь. Потом бережно вытирает простыней и помогает лечь в постель. Всё тело Фабра в синяках, кровоподтеках, глубоких ссадинах. Лоррандо полон сочувствия и жалости к хозяину, но не умеет выразить своих чувств, только спокойно говорит:
- Сударь, вы, того, не волнуйтесь… Я буду сидеть с вами. Я, это… много ночей могу не спать.
- Спасибо, Лоррандо, друг, - Вилибальд пожимает ему руку своей здоровой правой рукой и закрывает глаза. Он очень бледен.
- Где же вы так, сударь, того… навернулись? – решается спросить Муж.
- На меня наехал всадник и топтал меня лошадью, - еле слышно отвечает Фабр. – Потом он ускакал.
- И что за нехристь такой! – Лоррандо всплескивает руками. – Может, полицию вызвать?
- Вздор, - шепчет Фабр. – Забудь. Пить хочу. Воды дай…
     Лоррандо дает ему воды, Фабр благодарит его и впадает в какое-то полузабытье, полудремоту. На сон это не похоже. Да и как тут уснешь, когда всё тело – одна сплошная боль. Впрочем, это пустяки, только бы ничего не случилось с Джанни. Но тому Джанни не нужен. А он, Фабр… вероятно, Феррара полагает, что убил его. Значит, Джео вернется здоровым… если не простудится. Господи, не дай ему простудиться!
     Лоррандо приподнимает ему голову и заставляет выпить рому.
- Это будет получше воды, сударь, - говорит он.
     Фабр согласен с ним: ром действительно для него сейчас полезней, чем вода. Он едва заметно кивает Мужу в знак благодарности.
    Вскоре появляются Джео и доктор Натанаэль Вагнер. Доктор – пожилой, дородный, флегматичный человек. Фабр улыбается ему бледной улыбкой. Вагнер тоже приветливо улыбается в ответ. Потом просит всех выйти из комнаты, откидывает одеяло и осматривает больного.
- Левая ключица и два ребра сломаны, - подводит он итог. – Сотрясение мозга. Множество сильных ушибов. Мэтр Вилибальд, вы должны рассказать мне, что случилось.
- На меня наехал всадник, - отвечает Фабр, собрав последние силы. – Он сбил меня с ног и заставил свою лошадь топтать меня. Недолго, минуты три. Потом уехал.
- Кто это был? – глаза доктора становятся суровыми.
- Я не узнал его в темноте, - лжет Фабр.
- У вас есть враги в Лувальде?
- Не знаю. Вряд ли.
     Доктор вздыхает. Он зовет Лоррандо. Тот входит в комнату. Вместе с доктором они туго перетягивают торс больного бинтами и смазывают ссадины и синяки бальзамами и мазями. Затем Вагнер дает Фабру маленькую дозу опиума – от боли – и говорит:
- Вам очень повезло, господин Фабр, что позвоночник цел.
     Да, повезло, соглашается про себя Вилибальд. Гитара помогла. Феррара решил, что хруст под копытом лошади – это хруст костей, а не дерева, и не стал добивать его, уехал. Слава Богу! Но вслух он ничего не говорит.
     Доктор зовет Джео и наказывает ему и Лоррандо:
- Кто-нибудь из вас должен постоянно находиться при мэтре Вилибальде; или же наймите сиделку. Вставать ему нельзя. Вы должны будете ухаживать за ним. Внутренних повреждений я не нашел, а кости срастутся быстро при условии полного покоя. Я буду приходить каждый день. Три дня давайте вашему хозяину только мясной бульон (говяжий или куриный), яйца всмятку, хлеб. Пусть обязательно пьет красное вино, а через три дня с утра начнете давать молоко и творог. Вечером то же самое. Вот я оставляю порошки – пусть принимает их три раза в день после еды. Завтра я приду в три часа. Платы мне сейчас не нужно, потом расплатитесь.
     И, сердечно простившись с Фабром, доктор уходит. Джео провожает его, а Муж остается с больным.
- Лоррандо, - шепчет Вилибальд. – Умеешь плотничать?
- Да, хозяин.
- Сделай мне уборную, - просит Фабр. – Ну, обычный стул с дырой… понимаешь? Пусть стоит тут, за ширмами.
- Врач, того… вставать вам не велел, - пробует возразить Лоррандо.
     Фабр слегка хмурится.
- Ты слышал меня. Сделаешь, как я сказал. Ну?
- Да, хозяин.
- Вот так. Спасибо. – И Фабр удовлетворенно закрывает глаза.
     Лоррандо уносит его грязную одежду. Пока его нет, в комнату проскальзывает Джео и садится на стул возле кровати.
- Всё хорошо, Джанни, - Фабр улыбается ему.
- Это был Феррара? – спрашивает Джео.
- Да, только молчи об этом, - отвечает Вилибальд. – Всё равно мне не пересудить его; он откупится, да и свидетелей не было.
- А купец Веспер?
- Купца он нарочно придумал, чтобы выманить меня из дому. То есть, не самого купца, а его приглашение, - Вилибальд переводит дух. – Ничего, позвоночник цел, пальцы тоже целы – значит, еще поиграем. Найми мне сиделку, Джео.
- Нет, - очень твердо возражает Джео. – Мы с Лоррандо сами будем ходить за тобой.
     Он ждет, что Вилибальд начнет спорить, но у Фабра нет на это сил.
- Как знаешь, - говорит он. – Но сегодня ты должен выспаться, чтобы завтра съездить в Фабрфилд, к племяннику моего отца, за гитарой. Он обещал мне гитару…. у него отличная, испанская, семиструнная… ничуть не хуже той, что погибла, пожалуй, даже лучше. Привези мне эту гитару… ладно?
- Да, Вильд, - откликается Джео. – Привезу, не волнуйся.
     Он наклоняется к Фабру и целует его в лоб. Лицо у него в эту минуту нежное, спокойное и решительное, - и Фабр вдруг впервые замечает, что перед ним уже не мальчик, а юноша – почти взрослый человек, на которого можно положиться в трудную минуту. Но у него нет сил сказать Джео, что тот повзрослел: болят губы, ему трудно шевелить ими. Он ограничивается тем, что пожимает Джео руку – и засыпает.
     Когда возвращается Муж, Джео спрашивает его:
- Лоррандо, ты умеешь стрелять?
- Да, - тотчас отвечает Лоррандо. – Мой папаша ведь был, того… как его?.. младшим егерем у графа Бланд… Блонд… нет, не припомню, как звали. Так меня, это… выучили стрелять.
- Я дам тебе завтра ружье и куплю к нему патронов, - говорит Джео. – И если кто-нибудь чужой захочет войти в дом, стреляй. Только не убей, целься в ноги…
- Это я смогу, - кивает Лоррандо.
     Он уходит делать для Фабра уборную. Быстро сколачивает из гладких досок деревянный стульчак, приносит в комнату и ставит за ширму. Под стульчак он прилаживает большой горшок и ставит рядом ведерко с торфом, чтобы не было запаха: он видел подобное устройство в одном богатом доме, где когда-то служил, и увиденное очень ему понравилось.
     Всё это время Джео сидит рядом со спящим Фабром. Он спокоен, потому что верит: его друг скоро поправится. Сам доктор Вагнер это подтвердил. И он, Джео, больше не боится Кармине Феррара. Потому что Господь действительно хранит Вильда, и сегодняшнее происшествие тому пример. Феррара топтал Вильда лошадью, но Вильд не умер. Ключица и ребра – это действительно пустяки, всё быстро срастется. Но отныне Феррара – личный враг Джео. И Джео чувствует: он не желает Феррара ничего хорошего, хотя и ненависти к нему не испытывает. Просто не желает ему добра. И не хочет думать о нем.
     Он просит Лоррандо принести ему еще один ночной сосуд – для «несерьезных дел», как называет это Вилибальд, чтобы больной лишний раз не вставал с постели. Потом Джео записывает – и не где-нибудь, а в своей священной вишневой тетради с виноградными гроздьями и листьями – порядок, в котором надлежит давать Вильду еду и лекарства. На табурете возле стола всегда должны стоять вода и красное вино.
     Он перетаскивает в комнату Вилибальда свою постель: тюфяк, простыню, одеяло, подушку. Пока Вильд болеет, он, Джео, будет ночевать здесь. Под тюфяк он кладет большой остро отточенный нож – на всякий случай.
- Вы, того… спите, господин Джанни, - говорит ему Лоррандо. – Я до утра глаз не сомкну. Я подолгу могу не спать.
- Хорошо, Лоррандо, спасибо, - отвечает Джео. – Но ты, наверно, голоден?
- Перетерплю, - машет рукой слуга.
     Но Джео всё же идет в кухню, режет хлеб, делает бутерброды с маслом и куриным паштетом, берет початую бутылку пива, кружки и возвращается в комнату.
     Они с Лоррандо ужинают, вспоминая вслух, все ли двери и окна на запоре. Выясняется, что всё в порядке, Муж всё запер. Потом они распределяют между собой свои новые обязанности. Решено, что Джео будет готовить, Лоррандо спать днем и дежурить по ночам, а без него с больным посидит Джео. Другие мелкие дела они решают поделить позже, по ходу событий.
     Так как Вилибальд спит крепко и дышит довольно-таки ровно (совсем ровно дышать ему мешает разбитый, но, к счастью, не сломанный нос), Джео раздевается и ложится в свою постель. Лоррандо гасит все свечи, кроме одной, и ставит себе кресло вместо стула: чтобы удобнее было сидеть с больным.
     А Джео засыпает быстро и крепко. Но всё же каждые два часа его что-то точно толкает изнутри. Он просыпается, подходит к кровати Вильда, смотрит, прислушивается, проверяет, не заснул ли Лоррандо, и вновь возвращается в свою постель.

                15.

     На следующий день, снабдив Лоррандо Мужа ружьем и патронами, Джео уезжает в Фабрфилд, за новой гитарой для Вилибальда. В этот раз он едет не на осле, а на Альме, лошади Вильда, чтобы быстрее справиться с возложенным на него поручением и поскорее вернуться домой. Он гонит Альму крупной рысью. В нем снова пробуждается страх за Вилибальда. А вдруг Феррара, узнав о том, что его соперник выжил, захочет наверняка покончить с ним? Джео очень встревожен. Если бы не убедительная просьба Вильда молчать о том, что случилось, Джео обязательно заявил бы в полицию и рассказал бы о преступлении Феррара всему Лувальду. В этом случае кузен графа Мэррила не посмел бы напасть на Фабра вторично. Но, возможно, придумал бы что-нибудь другое, похитрее, похуже. Наверно, Вильд знает, что делает, когда запрещает разоблачать Феррара.
     Сам Джео тоже побаивается их врага. Ведь если тот ненавидит Вильда, значит, и ученик мэтра не может вызывать в нем добрых чувств. Впрочем, кажется, он совершенно равнодушен к Джео. Да, так и есть, Джео для него просто не существует. Ученик успокаивается на свой счет, но продолжает тревожиться за учителя. Сумеет ли Лоррандо защитить его в случае чего? Хотя вряд ли Феррара так обезумел от ревности, что вздумает ворваться к Вильду среди бела дня. Нет, он так не поступит. Другое дело, ночью…
     Размышляя таким образом, Джео добирается до усадьбы герцога Ройлоттского.
     Господин Тимотэй, старый, толстый, лысый, постасканный, но при всём этом добродушный и общительный человек, встречает Джео очень радушно, как и в прошлый раз, и спрашивает его: а где же мэтр Вилибальд?
     Джео всё рассказывает ему, не упоминая имени Фабра. Его рассказ потрясает добродушного Ройлотта до глубины души. Он долго причитает, повторяя:
- Бедный Вильд!.. Ах, Боже мой, бедный Вильд!
     И время от времени всплескивает руками, как престарелая дама. Потом немного успокаивается и решительно спрашивает, что`  он, по мнению Джео, может сделать для Вилибальда? Джео просит подарить Вилибальду гитару. Господин Тимотэй тотчас велит слугам уложить гитару в футляр и пристроить ее в дорожную суму Джео. Затем, не выдержав и расщедрившись, под наплывом родственных чувств, он велит также положить в переметную суму Джео десять золотых сильтов, несколько колбас и четырех жареных цыплят – и обещает завтра прислать со слугой хорошего красного вина. Джео от всего сердца благодарит герцога и уезжает обратно.
     Он благополучно добирается домой и заходит к больному. Фабр уже проснулся и даже позавтракал бульоном и яйцом всмятку. Его вид ужасен: всё лицо распухло и стало черно-лиловым от синяков, особенно губы и нос. Но он чувствует себя лучше вчерашнего – и очень радуется новой испанской гитаре. Он велит повесить ее над кроватью в изножии, чтобы иметь возможность любоваться ею, когда бы ни проснулся. Другие дары герцога его также радуют, и он хвалит Джео за то, что тот сделал всё, как следует.
     Лоррандо уходит спать, а Джео, приготовив нехитрый обед, возвращается к Вилибальду. Они весело беседуют о том, что скоро Вильд поправится, и они снова отправятся путешествовать. Но мысль о том, что Кармине Феррара может снова попытаться убить Фабра, не дает покоя им обоим. И когда Джео как бы невзначай спрашивает, где хранится пистолет Вилибальда, тот, не задавая лишних вопросов, отвечает: в коробке, в чулане, на чердаке.
     Больше они об этом не говорят.
     В три часа дня приходит доктор Вагнер. Он осматривает Фабра, удовлетворенно кивает и велит «продолжать так же и дальше». Джео расплачивается с ним за два визита, и доктор обещает, что будет ходит к ним каждый день в течение первой недели, а потом – через день. Джео провожает его и вновь возвращается к больному.
     Они долго молчат, потом Фабр вдруг говорит:
- Не сердись, Джанни, что я вчера кричал на тебя, когда пришел… помнишь? Я не хотел тебя обидеть. Просто мне не хотелось, чтобы ты видел меня таким… красивым.
     Он усмехается.
- Ты сейчас еще «красивей», - смеется Джео. – Но это пройдет. А сердиться на тебя, Вильд, я не умею. Зато я очень рад, что ты жив.
     Фабр с чувством пожимает ему руку, и они заговаривают о другом.
     После обеда (бульона с хлебом и вина) Джео заставляет своего учителя принять порошки, оставленные доктором. Вилибальд сомневается в их целительной силе, но всё-таки пьет. Потом притворяется спящим. На самом деле ему не спится, всё тело страшно болит. К тому же, его мучают воспоминания о том, как Феррара нагнал его вчера в темноте, в конце города. Копыта лошади сбили его с ног, он увидел злобное лицо своего врага в полутьме ненастного вечера и быстро свернулся клубком, а страшные копыта еще и еще раз обрушились на него…
     Потом Феррара уехал. А он, его жертва, поднялся на ноги, истерзанный, весь в грязи, чувствуя ужасную боль в ключице и в ребрах, и шум в голове. Еще он знал и чувствовал, что его гитара под плащом сломана и разбита Но самой горькой была мысль о том, что Джео не зря боялся за него и теперь станет бояться еще больше. Ему, Фабру, впервые было стыдно перед своим учеником за собственное легкомыслие и легковерие… но он отправился домой. Будь что будет: у него только один дом и один ученик – его друг, Джанни.
     Джео замечает, что Вильд не спит, и что мысли его невеселы. Тогда он тихонько снимает со стены гитару и, настроив ее, начинает наигрывать мелодии, которые выучил под руководством Фабра. Вилибальд открывает глаза и благодарит его взглядом. Вся его душа теплеет и успокаивается, устремляясь навстречу музыке, веки постепенно смыкаются, и он, наконец, засыпает по-настоящему.
     Вечером Джео нарушает предписания доктора и угощает Вилибальда жареным цыпленком, колбасами и ветчиной от окорока. Он дает больному всего понемногу, осторожно. Вилибальд благодарит его. Он и сам поступил бы так же на месте Джео. Ведь если внутренних повреждений нет, к чему держать слишком строгую диету?
     Когда темнеет, к ним приезжает совершенно неожиданный гость: слуга Кларенс из Шиповника. Он заявляет, что приехал под великим секретом, тайными дорогами и привез мэтру Вилибальду письмо от госпожи Мэррил.
     Фабр взволнован. Он быстро разворачивает листок и читает торопливый почерк:
     «Милый, милый Вильд!
     Я знаю всё, что произошло: мне рассказали мои слуги, которые были в городе; а жителям Лувальда, как ты знаешь, всегда всё известно друг о друге. Я сразу почему-то подумала, что виноват Феррара. Слава Богу, ты жив. Молю Всевышнего, чтобы ты поскорее поправился! Ты, наверно, чувствуешь, понимаешь, как мне сейчас хочется быть рядом  тобой. Но я не могу. Не смею даже и подумать о том, чтобы навестить тебя. Не следует раздражать Кармине. Я заметила, он злился, что ты выжил. Наверно, не понимал, как это могло произойти. Мы с ним, разумеется, не говорили об этом, но молчание порой бывает яснее слов. Он заехал в Шиповник, якобы, для того, чтобы навестить моего больного мужа, а сам не спускал с меня глаз. Я смертельно испугалась за тебя. И за обедом, как бы между прочим сказала Феррара самым равнодушным голосом, что больше никогда не позову к себе бродячих музыкантов – они мне не интересны. Как же просветлело и расцвело его лицо после моих слов! Я убеждена, Вильд: теперь этот человек (человек ли он?!) не причинит тебе зла. Кроме того, я приняла еще некоторые меры. Кое-кто, преданный мне, будет денно и нощно охранять тебя до самого твоего отъезда – и после него тоже.
     Теперь я убеждена: наша с тобой встреча в Глагвейских горах состоится обязательно – и очень скоро. Поцелуй за меня Джанни и сам прими поцелуй от моего сына (я знаю, он был бы очень рад снова увидеть тебя и Джео). Сама же я целую тебя в щеку, в волосы и в лоб тысячи раз, как горячо любящая сестра. А если я чего-то не договариваю, ты, конечно, простишь меня и поймешь. Мы с тобой должны быть честны перед Богом и перед собственной нашей совестью. Выздоравливай и до встречи, родной мой Вильд! Твоя Роника.

                P. S.

     Очень прошу тебя: сожги это письмо! Я знаю, как трудно тебе будет это сделать, но всё-таки, сожги. Пожалуйста».
     Вилибальд несколько раз перечитывает драгоценное письмо, чтобы запомнить наизусть если не всё, то как можно больше, целует листок и сжигает его на свече. Потом обращается к верному слуге графини Мэррил:
- Кларенс! Передайте своей госпоже только три слова: люблю и буду ждать. Запомнили?
- Да, господин Фабр, - отвечает слуга. – Я всё передам, не беспокойтесь.
     И он уходит. А Вилибальд подзывает к себе Джео и весело говорит:
- Наклонись, я передам тебе поцелуй от ее светлости!
     Джео наклоняется, Фабр целует его в щеку. Джео, немного смущенный, целует его в волосы, и они улыбаются друг другу.
     Потом Вилибальд коротко рассказывает своему другу и ученику содержание письма. На душе у Джео тотчас становится гораздо спокойней. Он полон благодарности к госпоже Веронике. Но всё же, ложась спать, кладет рядом с собой найденный им на чердаке, почищенный и заряженный пистолет. Он совсем не умеет стрелять из него. Но когда рядом такое грозное оружие, он чувствует, что все они, трое людей, живущих в этом доме, - под защитой, и никто не причинит им зла.

                16.

     Май идет, неторопливый, солнечный, ароматный. Зелень потемнела и стала необыкновенно пышной. В садах Лувальда по вечерам и по ночам гремят соловьи. «Так соловей гремит в полночный час…» – вспоминается Джео сонет Шекспира. Дни стоят очень теплые, окна в доме днем распахнуты настежь, но на ночь их запирают из предосторожности. Перед сном Джео сам проверяет, все ли окна заперты.
     Он заметно окреп и загорел, потому что почти все дни проводит с Вилибальдом на воздухе, в палисаднике. Фабр выходит туда с костылем, устраивается в кресле с очень сильно отклоненной назад спинкой, и они с Джео занимаются уроками. 
     Вилибальду с каждым днем всё лучше. С его лица, рук и со всего тела исчезают страшные синяки и кровоподтеки, губы и нос обретают свой первоначальный вид. Врач Натанаэль Вагнер заявляет, что двадцать пятого мая можно будет снять бинты, стягивающие грудь и ключицу больного. Фабр с нетерпением ждет этого дня, потому что мечтает, наконец, помыться, и вообще ему не терпится почувствовать себя до конца здоровым.
     А пока что они с Джео сидят под развесистой грушей в обществе испанской гитары – и учатся, и репетируют, и беседуют. Иногда Фабр решительной властью учителя отправляет Джео покачаться на качелях или поболтать с Викки. Ведь если он, Вильд, не отдаст приказа, Джео ни за что от него не отойдет.
     Когда они поют, к ним иногда приходит верный Лоррандо Муж - послушать их, и они не гонят его. Напротив, Фабр теперь всегда рад его видеть, и Джео тоже. Ведь Муж не спал десять ночей подряд, охраняя сон Фабра и оберегая его здоровье. Правда, он отсыпался днем, но это дела не меняет: для Вилибальда и Джео он теперь человек особенный. Они уже не считают его просто слугой, кем-то чужим, а относятся к нему с почтительным дружелюбием. Джео ревностней, чем прежде, продолжает обучать его грамоте, а Лоррандо Муж учит его стрелять. Фабр не мешает им. Во-первых, для Джео это развлечение, а во-вторых Вильд теперь понимает: уметь стрелять – навык не всегда лишний для поэта.
     И он, и Джео пишут в мае много стихов. Стихи Джео мелодичны и на удивление профессиональны. Он сам подбирает к ним музыку; она тоже хороша. Фабр щедро хвалит его и втайне ужасно им гордится, точно сам породил его на свет. И старается не думать о том времени, когда и этот ученик покинет его.
     Теперь они легко одеваются: в белые рубашки и легкие темные штаны, короткие, до икр. А на ногах у них плетеные ремешковые сандалии – излюбленная летняя обувь зажиточных румалийцев.
- Поэт не должен ходить босым, пока ему это по карману, - со смехом изрекает Фабр новый афоризм.
     Разумеется, чулок они уже тоже не носят.
     Джео снова ночует у себя в спальне. Его переписка с Вильдом в деревянной тетради становится всё задушевней. Они вместе рассматривают карту королевства, ту ее часть, на которой Фабр отметил чернилами их будущий маршрут. Им предстоит пройти через родной город Джео, и Фабр видит: Джео это приятно, хотя и немного грустно.
     Они пишут письма госпоже Адольфине (она ничего не знает о болезни Фабра) и продолжают получать от нее ласковые ответы. А Вилибальд часто думает о Веронике Мэррил. Сможет ли она приехать к нему в Лудимар, состоится ли их счастье, о котором они оба мечтают? Он знает, что граф Мэррил еще жив, хотя и очень плох. Должно быть, Феррара как добрый кузен днюет и ночует в Шиповнике. А Вероника, как всегда, спокойна и холодно вежлива с ним.
     Он почти каждый день пишет и посвящает ей сонеты, полные нежности, любви, одиночества и надежды. Джео в восторге от них. Он, как и госпожа Адольфина, убежден: Вильд пишет ничуть не хуже Петрарки и Шекспира.
     Вилибальд часто думает о том, кого же Вероника попросила (или наняла) охранять их с Джео? И где он прячется, этот человек? Но мысль о нем очень успокаивает Вилибальда. Хорошо, что такой человек есть, кто бы он ни был. Но всё-таки Фабру немного неловко: недавно он призывал Веронику обращаться к нему за помощью, и вот теперь сам принимает от нее помощь…
      К Кармине Феррара он не испытывает ни злых, ни добрых чувств и не боится его. Его страшит одно: как бы Вероника не стала жертвой его страстей и шантажа. Но он всякий раз успокаивает себя: нет, это невозможно, Господь не допустит этого. И укоряет себя за маловерие.
     Так они и живут, а благоуханный цветущий май летит к концу – весь в соловьиных песнях, ароматах цветов и трав, в первых пушинках одуванчиков, в бабочках и майских жуках…
     Приближается лето.


     Ясное утро в конце мая, теплое, солнечное.
     Вилибальд Фабр и Джео Монтессори завтракают в столовой на втором этаже. Солнечные лучи так щедро заливают столовую, что пришлось немного приспустить пунцовые бархатные шторы. Золотые стрелы, проходя сквозь них, темнеют, отчего вся столовая залита каким-то особенным, смуглым светом, очень приятным для глаз.
     Фабр уже здоров. Вчера доктор Вагнер торжественно снял с него бинты и объявил, что кости срослись хорошо и крепко. Но для предосторожности посоветовал до пятого июня не покидать Лувальда. Фабру очень хотелось уехать первого числа, но он решил, что, в сущности, четыре дня ничего не изменят, и не слишком охотно, но всё же объявил Джео и Лоррандо Мужу, что они уедут пятого. Лоррандо было всё равно, уезжать или оставаться, но Джео уже хотелось уехать, и он был рад тому, что число их отъезда назначено.
     Вилибальд счастлив тем, что бинтов на нем больше нет. Вчера он долго мылся в кухне, которая заодно служила и баней, и прачечной. В углу ее находилось отверстие для стока воды, пол и стены были облицованы кафелем, поэтому мыться и стирать там было очень удобно.
     Вилибальд с наслаждением тер себя намыленной мочалкой, обливался водой, мылся снова, и только когда почувствовал, что каждая его клетка дышит, и весь он чистый и точно заново рожденный, он завершил мытье, оделся во всё свежее и, довольный, уступил очередь Джео. После Джео мылся Лоррандо Муж. В этот же день он стирал. Это было сделано (и всегда делалось) для того, чтобы остальные дни недели можно было использовать кухню исключительно по назначению.
     И вот теперь Вилибальд, чистый, веселый, как всегда уверенный в себе, сидит за столом и ест, а Джео, не отставая от него, украдкой на него поглядывает и радуется. В распахнутые окна врывается теплый ароматный ветерок. Слышится неумолчное пение птиц и стук молотка: Лоррандо, подав «господам» завтрак, что-то чинит в сарае.
     Вдруг Фабр внимательно оглядывает своего ученика и говорит:
- Джанни, а ты здорово оброс. Знаешь что? Сходи-ка сегодня к цирюльнику на Петушью улицу.
- Хорошо, - охотно соглашается Джео. Он не стригся уже три месяца и сам чувствует, что волосы начинают мешать ему.
     Когда они заканчивают завтрак, он берет из денег, отложенных на хозяйство, десять серебряных номов и идет на Петушью улицу. Горожане приветливо здороваются с ним. Всем известно, что этот худенький юноша, с виду совсем еще мальчик, - ученик мэтра Вилибальда, которого в Лувальде очень уважают. Его спрашивают о здоровье мэтра. Джео вежливо отвечает, что, благодарение Богу, его учитель чувствует себя хорошо.
     В лавке цирюльника к нему относятся с должным почтением. Его стрижет сам хозяин, ловко орудуя расческой, ножницами и бритвой. Закончив работу, он обрызгивает голову Джео ароматной розовой водой. Джео смотрит на себя в зеркало и остается очень доволен. Постриженный, он выглядит солидней и старше, только веснушки мешают: роняют его достоинство. Впрочем, он не слишком на них сетует. Расплачивается с цирюльником и выходит из лавки.
     На одной из узких, не мощеных улочек Лувальда его вдруг нагоняет какой-то человек.
- Эй, друг! – негромко окликает он. – Подожди минуту.
     Джео останавливается и быстро оборачивается.
     Он видит перед собой невысокого, но крепкого и стройного мужчину лет тридцати, моложавого, одетого просто, но опрятно. Под потертой шляпой видны его темные, чуть рыжеватые волосы. У него бледное лицо с очень живыми, обаятельными, даже красивыми чертами; брови идут вразлет от переносицы, ноздри небольшого прямого носа вырезаны тонко и прихотливо, но выражение глаз странно неуловимо, точно у животного. И сами глаза немного раскосые, очень светлого зеленого цвета с золотыми искорками. И кончики ушей чуть остро смотрят вверх. «Он похож на рысь», - думает Джео. Однажды в охотничьем доме, где его отец настраивал клавесин, он видел чучело рыси. Теперь этот человек напомнил ее ему. Живых рысей Джео, конечно, не видел: в Румалии, стране винограда, их нет.
- Послушай, добрый человек, - с приятной улыбкой говорит ему незнакомец. – Не ты ли Джео Монтессори, ученик мэтра Вилибальда Фабра?
- Да, это я, - с достоинством отвечает Джео. Его впервые назвали «добрым человеком», и он польщен. Но в то же время ему немного досадно перед незнакомцем за свой высокий голос и не по годам юный вид.
- А я Саб`ат Гримо`, будем знакомы, - человек пожимает его руку с надлежащим уважением. – Вот, что я хотел спросить у тебя, друг: не нужен ли твоему славному хозяину хороший флейтист? Скажу не хвастаясь, я знаю свое дело! От моей флейты цветы в полях раскрываются сами собой, и дикие звери выходят из леса, чтобы послушать меня.
     И он смеется своим немного ироничным смешком, так что Джео понимает: его последние слова всего лишь изящная шутка, так сказать, образная самореклама.
- Вы – флейтист? – Джео неуверенно улыбается ему в ответ, еще не смея вполне поверить своей удаче.
- Моему хозяину очень нужен флейтист, - продолжает он торопливо. – Но… - пауза, - только бескорыстный.
     Брови Сабата Гримо насмешливо и удивленно поднимаются.
- Как это – бескорыстный? – с любопытством спрашивает он. – Совсем бескорыстный? Это, братец, что-то новое, я о таком и не слыхивал. По моему скромному мнению, бескорыстны только святые отшельники, да и то не все.
- Нет, конечно, не совсем бескорыстный, - поправляется Джео. – Просто, чтобы не запрашивал слишком много.
- Вот как, - Сабат Гримо задумывается. – А сколько, по мнению твоего доброго хозяина, должен получать скромный флейтист? Какую часть общей выручки?
- Не знаю, - честно признается Джео. – Знаете что, господин Гримо? Пойдемте со мной, и мой хозяин сам вам всё скажет. Так было бы лучше всего. Мне кажется, вы с ним сможете договориться.
- Пойдем, - тотчас соглашается Сабат. Джео вспоминает об осторожности и с некоторым подозрением косится на его заплечный мешок.
- У вас `есть оружие? – спрашивает он несколько строго.
- Бог с тобой, дитя, - отвечает Сабат. – Оружие флейтиста – флейта; другое ему без надобности. И не называй меня на «вы» и «господин Гримо». Я для тебя просто Сабат, усвоил? Даже если мы никогда больше не увидимся.
     Джео смеется и отвечает, что всё понял. Сабат нравится ему. Жаль будет, если они с Вильдом не договорятся насчет выручки за выступления. И в то же время глаза Сабата, прозрачные, зеленовато-золотистые, раскосые, странно раздражают Джео отсутствием всякого выражения в них. Он никогда еще не встречал такого взгляда – который был бы совершенно лишен мыслей и чувств и совсем не отражал бы душу.
     Они идут вместе через Лувальд.
- Слушай, ты всегда такой душистый? – вдруг спрашивает Сабат. – От тебя так и веет розами. Настоящий ученик поэта.
- Я иду от цирюльника, - объясняет Джео, розовея.
- А, понятно, - откликается Сабат. – Тебя надушили против твоей воли. Обыкновенный злодейский прием цирюльников. Впрочем, тебе идет запах роз, да и мне бы, наверно, пошел. Но есть люди, которым розы противопоказаны. Как и веснушки.
     И, едва заметно улыбаясь, он посматривает на нос Джео.
- Лучше веснушки, чем заячья губа, - сухо замечает Джео.
     Сабат от души смеется, и в его непроницаемых глазах вдруг мелькает что-то, похожее на обыкновенное человеческое тепло. Оно тут же исчезает, но Джео уже не сердится на него. Сабат нравится ему всё больше.
     Они подходят к дому.
- Подожди, пожалуйста, здесь, у калитки, - вежливо просит Джео. – Я доложу о тебе мэтру Вилибальду.
     Сабат Гримо наклоняет голову в знак согласия. Джео бежит к комнате Фабра, стучится и входит, слегка запыхавшись.
     Вилибальд сидит за столом перед раскрытой тетрадью. Он оборачивается.
- Вильд, - Джео делает глубокий вздох. Я, кажется, нашел почти бескорыстного флейтиста. Он ждет у калитки. Может, обсудишь с ним условия?
- Пожалуй, - спокойно отвечает Фабр. – Только принеси мне пистолет (кстати, он заряжен?). И пусть этот твой флейтист войдет сюда с пустыми руками.
     Джео тут же приносит Вилибальду пистолет, потом идет к калитке, впускает Сабата и провожает его до дверей комнаты Вилибальда.
     Сабат входит в комнату, снимает шляпу и слегка кланяется. Вилибальд с засунутым за пояс пистолетом подходит к нему, пожимает руку и говорит:
- Проходите и садитесь. Я вынужден соблюдать некоторую осторожность. Дело в том, что в начале мая меня едва не убили.
     И, снова сев за стол, кладет пистолет перед собой.
- Да, я об этом слышал, господин Фабр, - отвечает Сабат, снимая с плеча свой вещевой мешок и садясь на стул возле стола. – Весьма сочувствую и рад, что вы теперь здоровы.
- Я тоже рад, что здоров, - Вилибальд не спускает с него глаз. – Значит, вы флейтист?
- Да. Мое имя Сабат Гримо.
- И вы бескорыстный? – в голосе Фабра легкий сарказм.
- Относительно, - улыбается Гримо.
- Я не могу предложить вам много, - Фабр пристально смотрит на него. – Только пятую часть от общего сбора.
- Согласен, - немедленно отвечает Сабат. – Пятая часть – это по-божески.
- Вы действительно скромны, - Вилибальд позволяет себе улыбнуться. – Но хороший ли вы флейтист?
- Судите сами, - Сабат достает из своего дорожного мешка черный футляр и вынимает оттуда красивую деревянную флейту, покрытую темным лаком. – Что вам сыграть?
- Мне нужны вариации под гитару, - говорит Фабр. – Прошу вас, подайте ее мне. Благодарю. Итак, я сейчас наиграю мелодию, а вы вст`упите, когда и как посчитаете нужным. Сумеете?
- Должен, - отвечает Гримо. – Потому что считаю себя мастером.
- Вот и прекрасно.
     Фабр начинает играть один из сонетов, который они с Джео поют вместе. Сабат чутко слушает, держа флейту у губ, затем вдруг вступает. Голос флейты чисто и нежно вторит задумчивому перебору струн. Эта двойная музыка похожа на серебро, инкрустированное слоновой костью. Вилибальд незаметно меняет мелодию; флейта так же мгновенно меняет тональность и заливается другой вариацией. «Неслыханно! Просто божественно, - думает Фабр. – Это что-то исключительное. Он играет, как дышит. Еще добавить голоса`  - и… Бог мой, я буду не я, если вся Румалия не окажется у наших ног…»
     Перед ним возникает образ Вероники, и он не осмеливается думать дальше: у него вдруг захватывает дыхание от горячей любви к ней и от надежд, связанных с этой любовью.
     Он перестает играть. Сабат тоже умолкает.
- Да, вы мастер. И большой мастер.
     Вилибальд откладывает гитару, встает и подает руку Сабату Гримо, который тоже встал. Сабат пожимает ее с улыбкой:
- Благодарю вас, мэтр Вилибальд.
     И напоминает:
- Не забывайте о пистолете.
- Вздор, - отвечает Фабр. – Я твердо знаю, что вы мне не враг. Да, вы не враг. Но у меня странное чувство, что я где-то уже видел вас прежде – и не так давно.
- Может быть, - светлые глаза Сабата приветливо непроницаемы. – Я ведь уже с месяц в Лувальде: играю в здешнем трактире.
- Да, наверно, я видел вас в трактире, - соглашается Вилибальд, а про себя уверенно возражает: нет. Это было не в трактире. Ох, и подозрительный же ты малый, Сабат Гримо, флейтист милостью Божьей. Я видел тебя не в трактире, нет! но где? Проклятая память. Совершенно не помню. Эти глаза, похожие на выцветшие изумруды, светлые, как у многих лгунов, этот взгляд, лишенный эмоций… да, всё это уже было, но где, когда? Ты мог бы ответить мне, потому что тебе известна истина, но ты предпочитаешь лгать. Тебе не хочется, чтобы я вспомнил правду. Но я всё вспомню, дай мне только срок. И тебя заставлю «вспомнить». Однако вреда ты мне не причинишь. Ни мне, ни Джанни, я это ясно чувствую. Вот он, Сфинкс, явился со своими загадками. Ничего, поломаем голову – и, может, что-нибудь да ответим…
     Вслух он любезно говорит:
- Вам, вероятно, негде жить? Переселяйтесь ко мне. И купите себе лошадь или мула, потому что пятого июня мы уезжаем из Лувальда.
- Куда? – вырывается у Сабата несколько торопливо, и его глаза на короткое мгновение вспыхивают жадным, нетерпеливым, острым интересом. Вилибальд это замечает.
- Я и сам пока что не знаю, - с едва уловимым торжеством в голосе отвечает он. – Поэт никогда не знает, куда его занесет порыв вдохновения.
- Да, это так, - улыбается в ответ Сабат. Его глаза по-прежнему непроницаемы. Если он и разочарован, то умело скрывает это.
- Вы поселитесь до отъезда здесь, у меня, в комнате на первом этаже, - радушно продолжает Вилибальд. – Я с вас ни гроша не возьму за это. Завтракать, обедать и ужинать вы, если угодно, тоже будете с нами, и также бесплатно, в счет ваших будущих заслуг. Заодно порепетируем, все втроем. И давайте будем проще. Называйте меня просто Вильд. Согласны?
- Согласен и очень признателен тебе, - Гримо улыбается. - Ты тоже можешь называть меня просто Сабат. Не сомневаюсь, нас ждет успех.
- Дай Бог, - отвечает ему Вилибальд. – Пойдем, я покажу тебе твою комнату.
     И они идут смотреть комнату.

                17.

     Все дни, оставшиеся до отъезда из Лувальда, Вилибальд, Джео и Сабат Гримо репетируют. Они заново «прогоняют» весь репертуар, потому что в музыкальной аранжировке теперь участвует флейта. Она звучит в пятнадцати песнях из двадцати двух. Сабат играет вступления, завершения, участвует в проигрыше между куплетами, а то и делает всё вместе. Получается удивительно красиво. Кроме того, у Сабата восемь собственных сольных напевов, но без гитары они много теряют, и он выбирает из них три, самых мелодичных и не длинных.
     Джео в восторге. Как и Фабр, он убежден, что теперь вся Румалия не устоит перед ними. Уже теперь, когда они репетируют, за оградой дома собирается толпа восхищенных соседей. Фабр видит в этом добрый знак. Лоррандо Муж тоже верит в великое будущее своего хозяина, его ученика и их нового флейтиста, потому что музыка, которую он слышит, очень нравится ему. А раз так, рассуждает он про себя, значит, она должна нравиться и другим.
     Все четверо готовятся в путь. Муж купил себе мула, а Сабат Гримо приобрел буланого коня, не слишком красивого и уже немолодого, подстать кобыле Фабра. Джео тоже хотел бы коня, и они могут себе это позволить, но он не в силах расстаться с Кликом. Он еще в жизни своей не встречал такого послушного умного ослика, ненавязчивого, ласкового и не крикуна в отличие от большинства его сородичей. Джео обожает Клика и твердо решает отправиться в путешествие именно на нем.
     Все эти дни они с Фабром пристально и внимательно присматриваются к их новому музыканту.
     Сабат Гримо занимает одну из трех комнат первого этажа, напротив Джео и Фабра. В этой комнате до сих пор лежала деревянная тетрадь. Теперь она в комнате Фабра. Если Джео нужно сделать в ней запись или прочесть ответ Вильда, он заходит и берет ее.
     Сабат завтракает, обедает и ужинает вместе с Вилибальдом и Джео. Он часто шутит – и всегда остроумно. Он охотно поддерживает беседу, никогда не бывает в дурном расположении духа, но его светло-зеленые глаза по-прежнему лишены всякого выражения. В них не отражается никаких эмоций. Фабр, как и Джео, еще не сталкивался в своей жизни с подобным «зеркалом души». «И что за малый, - размышляет он время от времени о Сабате. – О чем-то ведь он думает, чувствует же что-нибудь! Но ведет себя, точно хороший актер на сцене. Где же я мог видеть его раньше? А ведь видел – и не в трактире. И он это знает. Но не хочет мне помочь, не хочет напомнить, каким образом мы встречались».
     Он держится с Сабатом приветливо и вполне дружелюбно, но немного отстраненно: и будет так держаться, пока не поймет, что`  это за человек.
     Джео с Сабатом дружелюбней и разговорчивей, чем Вильд. По молодости лет он часто забывает про «непроницаемый взгляд», даже постепенно привыкает к нему.
     Сабат тоже незаметно изучает своих новых товарищей по будущим музыкальным вступлениям – и не менее пристально и внимательно, чем они его. Неизвестно, какие выводы он делает. Но ведет себя очень тактично: не навязывается в ученики Фабру, в учителя Джео – и в друзья им обоим. Вдобавок он очень приятен в общении. В его голосе, смехе, улыбке, в чертах лица и во всех движениях неизменно присутствует удивительный шарм; в нем много обаяния, но осторожного, приглушенного. Это по душе и Вилибальду, и Джео. И всё-таки Фабр настороже. Он не позволяет себе проникнуться полным доверием и симпатией к Сабату. Рано. Интуиция и опыт подсказывают ему, что торопиться не следует: время всё расставит по своим местам, жизнь снимет все маски и даст ответы на все вопросы. Да, так оно и будет; нужно только немного подождать.


     Утро накануне отъезда.
     Завтра – в путь.
     Вилибальд Фабр и Джео ушли в церковь, так как давно там не были. Лоррандо Муж отправился на рынок за покупками для обеда.
     Сабат Гримо один в доме.
     Он достает из-за пазухи обрывок шершавой бумаги и перечитывает: «Ман`ок! Узнал ли ты, куда они едут, и действительно ли ты сможешь сделать то, за что тебе хорошо заплачено?»
     Подписи нет.
     Он сжигает записку на свече, тщательно собирает пепел и бросает его в камин. Потом вынимает из кармана перочинный нож, но вместо лезвия выдвигает из него какую-то железную лопаточку на тонком стержне и выходит из своей комнаты.
     Прислушавшись и зорко оглядевшись по сторонам, он открывает запертую дверь комнаты Фабра и проскальзывает туда. Быстро находит ключи от ящиков стола, отмыкает ими медные врезные замочки и осматривает содержимое ящиков. Наконец находит маленькую стопку писем от госпожи Адольфины Монсиньи из Стэнлета. Внимательно, цепко впиваясь взглядом в строчки, пробегает их глазами одно за другим.
     Вот оно, то, что ему нужно! Он внимательно читает несколько раз одну и ту же фразу: «Милый Вильд, Джео написал мне, что вы собираетесь ехать в Лудимар, в Глагвейское предгорье. Замечательное место! Жаль, у меня там нет знакомых, у которых вы могли бы остановиться и жить бесплатно. Джео писал, вы намерены остаться там на всё лето. Очень хорошо! Там ведь проходят торговые пути, и отдыхающие всё время сменяются. Правда, говорят, трактиры и гостиницы там очень дороги…»
     Сабат читает до конца. Потом берет перо, обмакивает его в чернильницу и аккуратно вычеркивает слова «Глагвейское предгорье» и «Лудимар». Сложив письма обратно в ящик, он предает стопке первоначальный вид. Затем замечает деревянную тетрадь. К его удивлению, она пуста, только в уголках страниц стоят красные карандашные точки. Сабат заинтересовывается тетрадью. Некоторое время он рассматривает ее, потом решительно берет и сует за пазуху. Запирает стол, кладет на место ключи от ящиков, запирает дверь комнаты своей отмычкой снаружи – и уходит к себе. Там он зажигает свечу и осторожно держит над ней раскрытую тетрадь. На белых листах быстро проступают чернильные строчки. Сабат доволен. Половина тетради, оказывается, исписана!
- А притворялась пустой! – тихонько укоряет он тетрадь – и приступает к чтению.
     По мере того, как он читает, его лицо становится задумчивым и мягким. Он с глубоким интересом прочитывает всё, потом бережно закрывает тетрадь и проводит рукой по деревянной обложке.
- Давид и Ионафан, - еле слышно произносят его губы. В эту минуту его проницательные глаза полны мысли и чувства, в них нежность и понимание. Никогда он еще не читал такой переписки – и знает, что нигде больше не прочтет ничего подобного. Он относит тетрадь обратно, кладет ее на место, снова всё аккуратно запирает и возвращается к себе. Чернильные строки долго не исчезнут, Фабр может их заметить и понять, что тетрадь читали… Но он, Гримо, привык рисковать – и не жалеет о том, что сделал. Ему необходимо было сделать это, чтобы поставить точку в своих сомнениях и колебаниях, теперь точка поставлена, выбор сделан, всё решено им до конца.
     Он вынимает из-за пазухи записку, снимает с шеи маленький карандаш в серебряной оправе, на цепочке, и пишет на обратной, чистой стороне клочка бумаги: «Господин! Я узнал, куда едут эти двое и их слуга (а теперь и я вместе с ними). Выяснилось, что мы отправляемся на север страны в город Кровельные Флюгера (его еще называют просто Флюгера). Разумеется, я сделаю то, за что мне заплачено, можете ни о чем не беспокоиться. Когда это случится, я извещу Вас письмом, как мы уговорились. Преданный и благодарный Вам Манок».
     Он снова вешает карандашик на шею, сворачивает бумажку вчетверо и выходит в палисадник. Там, в конце его, у самой ограды, он вновь быстро оглядывается по сторонам и кладет бумажку в маленькое, скрытое листвой дупло старой липы. И возвращается в дом.

                ЧАСТЬ П.

                1.

     Они уезжают поздним утром пятого июня.
     Позади остался дом с заколоченными окнами и входной дверью и палисадник с поспевающей малиной и крыжовником.
      Джео бросает на дом ласковый прощальный взгляд через плечо. Он благодарен этому жилищу. Сколько замечательных дней он провел здесь! Ему вспоминается, как Викки вчера расплакалась, прощаясь с ним. Он великодушно позволил ей качаться на качелях, когда ей только захочется. Она поблагодарила его и вздохнула:
- Мне уже недолго качаться: осенью я выйду замуж за Мартина и перееду к нему.
     В переметной суме Джео две тетради. Одна – его гордость, вишневая, с золотыми гроздьями и листьями винограда, другая – более, чем скромная, в простом коленкоровом переплете, с желтой грубоватой бумагой, но довольно толстая. Эта последняя тетрадь  - для учебы. Вилибальд Фабр купил ее за пять золотых сильтов, сказав, что «хватит возиться с досками и воском». Джео очень доволен. Теперь у него на поясе, на шнурке, - медная походная чернильница, как и у Фабра, и деревянный футляр с перьями. Всё это – предметы его гордости.
     Также в его переметной суме кукла Памела в деревянном ящичке с крышкой, который смастерил из тонких дощечек Лоррандо Муж. Джео, краснея, попросил его об этом. Лоррандо и бровью не повел. Он совсем не удивился тому, что шестнадцатилетний юноша, точно пятилетняя барышня, хочет взять с собой восковую куклу. Напротив, ему показалось разумным, что «господин Джанни» не желает оставлять  в пустом доме такую дорогую и красивую вещь.
     Лошадку, клоуна и колесницу Джео оставил, но Памела была ему необходима, а почему, он бы и сам не мог объяснить.
     Также в его мешке Сервантес, Данте на итальянском языке, две грамматических книги по английскому и немецкому, две смены летнего белья, парадная одежда (на всякий случай) и больше ничего. Съестные припасы Муж и Сабат поделили между собой – что кому везти. Деньги хранятся у Фабра.
     Все четверо очень легко одеты: в белые рубашки, штаны до икр и сандалии. На всякий случай при них легкие дорожные куртки, пристроенные пока что, по случаю жары, у седельных лук. И все четверо в головных уборах: Джео и Муж в беретах, а Фабр и Гримо в шляпах.
     Фабру очень нелегко расставаться с Лувальдом, неподалеку от которого живет Вероника Мэррил, но он надеется на обещанную ему ею встречу в Глагвейском предгорье.
     Джео и Лоррандо очень довольны, что они с Фабром; оба по-разному, но сильно любят его.
     Сабат Гримо, по всей видимости, тоже всем доволен. Со вчерашнего дня его глаза чудесным образом изменились. Они начали, наконец, отражать душу, в них появилось живое чувство. Джео и Фабру понравилось то, что они увидели, но Фабру такая перемена в их флейтисте показалась странной. «Интересно, что случилось? – размышлял он. – Почему Сабат вдруг стал доверять нам гораздо больше, чем прежде?» Видимых причин для перемен в Гримо не было и, устав ломать голову над очередной «загадкой Сфинкса», Вилибальд махнул на всё рукой.
     Они минуют последний дом на окраине Лувальда и вскоре оказываются на широкой дороге, ведущей вдаль, к пышно зеленеющим лесам и рощам. Зов дальних странствий просыпается в каждом из них, они начинают слышать его – и следуют за ним с тайной радостью.
     Фабр и Джео едут рядом, и никто не мешает их беседе. Они разговаривают по-английски, для упражнения в этом языке. Выговор у Вильда отличный, и Джео старается ему подражать. Если попадаются непонятные слова, он спрашивает их значение у Вильда и получает ответ.
     Днем они останавливаются на каком-то лугу. Лоррандо готовит обед, а Джео ему помогает. Потом все они приступают к еде, обмениваясь краткими словами, - и продолжают путь.
     В первом же маленьком городе, куда они прибывают к вечеру, они дают небольшой концерт – и сразу же зарабатывают тридцать два сильта и немного серебра: великая удача! Правда, Вилибальд затрудняется разделить тридцать два на пять, чтобы дать Сабату Гримо обещанную ему пятую часть выручки. Сабат приходит ему на помощь. На его долю выпадает шесть сильтов и серебро. Джео и Фабр берут себе каждый по восемь сильтов с серебром, остальное отдают Лоррандо на ведение хозяйства. Лоррандо снимает для всех четверых одну большую комнату на постоялом дворе и заказывает хороший ужин.
- Мы теперь настоящие бременские музыканты, - посмеивается Фабр, - как в сказке.
     Они ночуют на постоялом дворе, а на следующее утро продолжают свой путь.


     Строки из деревянной тетради.
     «Джанни, как тебе наш флейтист?»
     «Хорошо, Вильд. Он мне нравится. По-моему, он нам идеально подходит».
     «Не слишком ли идеально?»
     «Может быть. Но, по-моему, было бы хуже, если бы он всё время пил и дрался, или еще что-нибудь».
     «Само собой. И всё же для меня это загадка. Ты заметил, что его глаза стали, наконец, человеческими?»
     «Да, взгляд у него изменился. Перестал быть, как у рыси».
     «Как у рыси?»
     «Да. Сабат чем-то напоминает мне рысь».
     «А ведь правда. Молодец, образно мыслишь».
     «Мне кажется, он «свой». А еще я думаю вот что: помнишь, Вильд, госпожа Мэррил писала, что нас будет охранять какой-то человек? Ты мне сам рассказывал. Может, это он и есть?»
     «Возможно. Но слишком уж легко он согласился на пятую часть выручки».
     «В чем ты его подозреваешь? Не думаешь же ты, что он человек Феррара?»
     «Пока что я ничего не думаю. Время покажет, кто он такой».


     Так они движутся день за днем, на юг, к Глагвейским горам.
     На третий день путешествия они приезжают в Рум, родной город Джео.
     Сердце Джео взволнованно бьется, когда они проезжают по улицам города, где он провел свое детство и где не был вот уже три года. Всё ему здесь знакомо, ничто не изменилось. Городок всё так же утопает в зелени, как в то лето, когда он убежал отсюда. И вывеска у пекаря всё та же: чугунный крендель рядом с надписью: «Хлеб, пироги, торты». А там, за углом продают цветы. Джео немного переживает: вдруг мачеха услышит, как он поет, узнает его и поднимет шум? Он говорит об этом Вилибальду. Тот смеется:
- Да, поднимет шум, схватит тебя за руку и уведет домой. Не бойся, Джанни. Наверно, когда ты исчез, она перекрестилась, процитировала Петрарку: «Благословляю день, минуты, доли минуты, время года, месяц, год…» и добавила от себя: когда Джео ушел из дому. А потом благополучно забыла о тебе.
     Джео смеется:
- Да, наверно, это так. Я бы хотел, чтобы так и было, хотя она даже не знает, кто такой Петрарка.
- Не бойся, - говорит Вилибальд. – Даже если госпожа Монтессори, против ожидания, предъявит на тебя свои требования, я не отдам ей тебя.
- Спасибо, - Джео очень доволен.
     Они оставляют Лоррандо и своих животных на постоялом дворе, а сами втроем идут на площадь и долго выступают там. Вокруг них собирается огромная толпа слушателей.

                «Мариона, ты одна?
                Отвори мне дверь скорее».
                «Нет, Армин, со мной луна
                И дыхание борея»…

     Голос Джео звучит, как флейта, и настоящая флейта вплетается в аккорды и струнные переборы между куплетами; она словно танцует, и гитара тихим звоном вторит ей и в то же время ведет ее за собой.
     Зрители в восторге.
- Браво! Еще! Просим! – раздаются голоса.
     Они поют еще и еще. Джео уже не думает о мачехе, он весь во власти музыки и стихов, он слышит только их – и еще голоса, свой и Вильда.
     Успех грандиозный, неслыханный. Рум – довольно музыкальный город, люди здесь более образованны и культурно развиты, чем во многих других городах страны.
     Когда музыканты возвращаются в гостиницу и начинают считать деньги, оказывается, что они собрали сто двадцать сильтов и серебро.
- Мы начинаем покорять мир! – вдохновенно заявляет Вилибальд и вручает Сабату Гримо пятую часть его выручки: двадцать четыре золотых с серебром. Гримо благодарит его; видно, что он тоже приятно поражен обилием заработанных денег. Вилибальд дарит Лоррандо три золотых. На хозяйство откладывается двадцать сильтов. Остальное Фабр и Джео делят пополам. Теперь у Джео вместе с его долями от прошлых выручек (денег он почти не тратил) пятьдесят пять золотых – баснословное богатство!
     Довольные, Фабр и Джео идут осматривать город. Нищие и бродяги с надеждой поглядывают на них, и они щедро раздают им серебро: не меньше, чем по двадцать номов каждому. Такие деньги для всякого бедняка – два дня сытной жизни. Они не отказывают и тем, у кого хватает смелости подойти к ним и во второй раз. Нищим хорошо известно: ни один вельможа не будет так сорить деньгами, как бродячие музыканты, поэтому они спешат воспользоваться благоприятным случаем – и не обманываются в своих надеждах.
     Джео показывает Вилибальду дом, в котором провел детство и отрочество; он уже совсем не боится встречи с мачехой. Они отправляются на одну из улочек города и в течение нескольких минут смотрят на небольшой трехэтажный дом розового цвета.
- Наши комнаты на третьем этаже, - сообщает Джео Фабру.
- Хороший дом, - откликается Вилибальд, искоса посматривая на Джео. На лице Джео и радость, и задумчивая грусть. Сколько веселых, счастливых дней провел он в этом доме! И сколько горьких и печальных – после смерти отца.
     «Схожу на кладбище, навещу его могилу», - говорит себе Джео.
     Постояв немного, они уходят.
     Джео в одиночестве посещает маленькое кладбище за городом. Могила его отца сильно заросла травой: видимо, мачеха за ней совсем не присматривает. «Когда-нибудь я посажу здесь красивые цветы», - мечтает Джео, сидя на скамеечке у гранитного креста. Любовь к умершему отцу, тихому, доброму человеку, словно вдруг заново оживает в нем. Они с отцом были привязаны друг к другу и ни разу в жизни не поссорились. Джео поглаживает рукой гладкую поперечину креста и чувствует слезы на своих глазах.
     Он идет в церковь, ставит свечу за упокой души Антонио Монтессори, настройщика музыкальных инструментов, и возвращается в гостиницу.
     На этот раз они взяли для себя четыре отдельных комнаты. Фабр и Джео поселились рядом, Лоррандо Муж и Сабат Гримо – напротив них.
     Джео, исполненный любви к отцу и воспоминаний о нем, садится за стол и вдруг чувствует: вдохновение вновь посетило его. Стихи живут в нем, почти готовые; нужно только записать их.
     Он обмакивает перо в чернильницу и пишет в своей ученической тетради:
               
             Так зелена трава и чисты росы
             В предутренний и осторожный час.
             Когда найдешь ответ на все вопросы,
             Любовь моя, не забывай о нас.

            Когда наступит ночь, и вспыхнут звезды,
            И лунный свет прольется на атлас
            Вишневой шторы, скажешь ты серьезно:
            «Душа моя, не забывай о нас!»

           А утром снова солнце, птичьи трели –
           И свет, и торжество великих сил…
           Любовь моя, душа моя, вы пели,
           Когда лишь я об этом вас просил.

     Прежде чем стихотворение обретает именно такой вид, он перечеркивает и несколько раз меняет отдельные слова. Потом перечитывает то, что у него получилось: то про себя, то вслух. Потом идет прочесть свое новое творение Фабру.
     Фабр внимательно слушает и хвалит:
- Молодец, Джанни, отличное стихотворение. Оно достойно твоей вишневой тетради.
     И добавляет с улыбкой:
- Ты удивительно быстро растешь как поэт. Право, я горжусь тобой. В твои годы я еще не писал ничего подобного.
     Но тут же вспоминает о своем строгом принципе: не перехваливать! И сдержанно говорит:
- Впрочем, никогда не следует удовлетворяться достигнутым. Ведь поэт, как и всякий художник, стремится к постижению Бога, поэтому его самосовершенствование бесконечно. Правда, в зрелые годы поэты часто отходят от поэзии и посвящают себя прозе. Муза более благосклонна к молодежи, чем к людям взрослым, так что не теряй времени, пиши стихи, пока ты еще можешь это делать. Мне тридцать пять лет, и я теперь пишу очень редко.
- Почему же ты не возьмешься за прозу? – осторожно спрашивает Джео.
- Я пишу заметки, - откликается Фабр. – И, может быть, когда-нибудь с их помощью создам мемуары. Боюсь, другой прозы, более художественной, мне не осилить: я просто не найду себя в ней. Но мемуары, воспоминания – почему бы нет? Мне есть, что рассказать людям.
- Да, - соглашается Джео. – Это было бы здорово, Вильд. И красиво. У тебя была бы поэтическая проза.
- Может быть, - вздыхает Вилибальд. – А может, напротив, - сухая, строгая. Ведь поэт привычен к концентрации мысли, к гармонической краткости. Правда, она может проявляться по-разному.
     Вечером они с Джео идут в театр на оперу с балетом, и Джео весь вечер блаженствует. Он был с отцом в театре всего два или три раза, потому что отец не очень любил театр. А вот Вильд любит, и Джео рад этому.
     На следующий день они не уезжают, а выступают снова. На этот раз им везет не так, как вчера, но всё-таки они собирают семьдесят с лишним сильтов – и снова делят их.
     А назавтра – опять в дорогу. Они покидают Рум и едут до самого вечера. Следующий город, в который они попадают, самый захудалый из всех, виденных Джео городов. Здесь решительно ничего нельзя заработать, они собирают всего десять сильтов.
- Теперь нам не будет удачи до самого Лудимара, - сообщает Джео Фабр очень спокойно. – Зато там… там мы должны неплохо выручать. Мы будем там через два дня.
     Город, в котором они находятся, называется Изол. Они решают остановиться там на ночь, и снимают в гостинице «Старинный герб» четыре номера, довольно убогих; но всё-таки здесь можно ночевать.

                2.

     Ночью начинается дождь.
     Он шелестит, стучит, напевает что-то.
     Фабр не спит. Он сидит один, при свече, в своем номере и слушает дождь. Мысли текут сонные, вялые. Пора ложиться спать, но ему нравится, когда идет дождь, а потом, он любит оставаться наедине со своими мыслями. В комнате сыровато и вместе с тем душно. Для него, Фабра, это пустяки, но он настоял, чтобы у Джео затопили камин, и не пожалел серебра за хворост. Джео ни за что не должен простудиться.
     Недавно он пересчитал деньги, которые у него с собой. Двести десять сильтов золотом и кошелек серебра. Б`ольшая часть этих денег принадлежит Веронике Мэррил. Он вернет ей все триста сильтов и, если Бог даст, сам будет иметь к концу лета небольшое состояние.
     «Хорошо, что нас теперь трое, - с удовлетворением думает Фабр. – Каждый из нас стал зарабатывать гораздо больше, чем раньше, даже с учетом дележа. Правда, о флейтисте я мечтал, еще когда мы бродили и пели с Иоганном. Но тогда бескорыстные флейтисты мне не попадались. А теперь судьба, вроде бы, благосклонна к нам. Никогда я еще не видал таких выручек за выступление. Сегодняшний день не в счет: ну, что такое Изол? С таким же успехом мы могли бы выступать в Лувальде. Но в других местах, где много ценителей музыки…»
     Он задумывается о Лудимаре, городке у подножия Глагвейских гор. Выступать там летом всегда было делом доходным, не может быть, чтобы им не повезло там.
     Стук дождя по карнизу, полутьма и мысли о музыке постепенно приводят Фабра к воспоминаниям о том вечере, когда его выманили из дому, и он едва не был убит Кармине Феррара. А ведь всё началось с того, что ему принесли  записку, написанную от имени купца Веспера…
     Стоп! Дремотное состояние в одно мгновение слетает с Вилибальда. Его вдруг охватывает волнение. Он даже привстает с места. Записка от мнимого Веспера! Он помнит, ее принес человек в капюшоне. Капюшон почти скрывал его лицо, и Фабру казалось, он не запомнил этого лица. Но теперь его мозг точно озаряет вспышка молнии. Он помнит! Помнит это лицо. Помнит взгляд зеленовато-золотистых глаз, небольшой нос, рот… всё то же самое, он не может ошибаться. Конечно, это был Сабат Гримо. Он принес ему фальшивое приглашение от купца. Да, это был он.
     Фабр несколько раз в волнении прохаживается по комнате. Так вот, где они впервые встретились, и при каких обстоятельствах! А теперь этот человек едет с ними в Лудимар. Но почему он до сих пор не убил его, Вилибальда? Может, ему велено только проследить за ним?
     Фабр без колебаний вынимает из внутреннего кармана своей парусиновой куртки пистолет, с которым теперь не расстается, проверяет, заряжен ли он (Лоррандо Муж научил его, как это делается), и с решительным, но спокойным лицом выходит в озаренный чадящими редкими свечами коридор гостиницы. Подходит к одной из дверей напротив своего номера и стучит: негромко, но отчетливо. Подождав несколько секунд, стучит еще раз.
- Кто там? – спрашивает за дверью голос Сабата Гримо.
- Фабр, - отвечает Вилибальд.
     Дверь тут же открывается. Сабат, невысокий, стройный, крепкий, стоит в одних нижних штанах до колен и, протирая глаза, вопросительно, приветливо, хотя и немного сонно смотрит на Вилибальда. На груди у него небольшая татуировка: охотничий манок для певчих птиц.
- Прости, что разбудил, - говорит ему Фабр, пряча пистолет за спиной. – Мне нужно кое-что сказать тебе. Позволь, я войду.
     Сабат пропускает его и запирает дверь. Фабр в это время быстро зажигает свечу и наводит на Гримо пистолет. Глаза Сабата широко раскрываются, последний сон вылетает из них.
- Сядь на кровать, - приказывает ему Фабр. Сабат немедленно исполняет приказ. Фабр садится напротив него на табурет и, наведя на него пистолет, говорит самым мирным голосом:
- Я взял оружие только для самозащиты. Я не убийца и первым никогда в человека не выстрелю. Но ты должен мне ответить, Сабат Гримо, где и как ты познакомился с Кармине Феррара, и что он поручил тебе в отношении меня? Ведь я вспомнил: это ты передал мне записку в тот вечер, когда меня едва не убили.
     Сабат глубоко вздыхает, потом очень дружески, даже задушевно говорит:
- Опусти пистолет, Вильд. Я и так собирался в скором времени всё рассказать тебе. И позволь я накину на себя что-нибудь.
- Завернись в простыню, - спокойно советует Фабр. – И пересядь вот на этот табурет в центре комнаты. Тогда я перестану в тебя целиться. Я должен быть уверен, что ты не схватишься за оружие.
- У меня его нет, - терпеливо отвечает Сабат, но послушно заворачивается в простыню и пересаживается на табурет. Тогда Вилибальд опускает пистолет и сует его за пояс.
- Да, это я принес тебе записку от Феррара, - произносит в тишине Сабат. – Но я тогда не знал, зачем она нужна. Лучше я расскажу всё с самого начала, чтобы ты сам рассудил, кто я и что я.
     Тут вот, в чем дело. Понимаешь ли, я сидел в тюрьме Лувальда, когда ко мне пришел Кармине Феррара. Он спросил, смогу ли оказать ему услугу, если выйду из тюрьмы? Я не стал спрашивать его, что` это за услуга и ответил «да», потому что мне смертельно хотелось выйти на свободу: ведь я находился в заточении уже три года. Тогда он внес выкуп за мое досрочное освобождение (насколько мне известно, тысячу золотых) и увез меня к себе в Красные Сосны, имение, которое, наверно, ты знаешь; оно неподалеку от Шиповника. Там он велел передать тебе записку в такой-то день и час – и отдал мне ее. Еще он дал мне денег на проживание в трактире, и флейту, чтобы я играл в этом же трактире и не вызывал подозрений. Он обещал дать еще больше денег, если я не сбегу из города. Я передал тебе записку, а на следующий день узнал, что тебя чуть не убили. Признаться, мне тут же захотелось того, как сказал бы Лоррандо, - сбежать из Лувальда, и подальше. Я подумал, что, кажется, влип по уши. Но Феррара приехал ко мне и увез меня в Шиповник. Там, в одной из комнат, он предложил мне пятьсот золотых, если я убью тебя, Вильд, и привезу ему твою голову, чтобы он убедился, что ты мертв. Я ответил, что попробую это сделать, но сначала мне придется завоевать твое доверие. Он с этим согласился. Сказал, что будет переписываться со мной через своего верного слугу, дал мне триста золотых вперед, подарил серебряный карандашик – вот этот – и отпустил.
     Когда я возвращался пешком в Лувальд, меня догнала красивая дама на великолепном коне. Она попросила меня остановиться и назвалась графиней Мэррил. Потом сошла с коня и сказала мне: «Господин Гримо, я случайно услышала ваш разговор с господином Феррара, и вот, что я вам предлагаю: возьмите у меня прямо сейчас пятьсот сильтов, но не убивайте Вилибальда Фабра, а, напротив, помогайте ему. Защищайте его, станьте его ангелом-хранителем на земле, и тогда вы получите сумму еще б`ольшую, чем я вам сейчас даю».
     Она была очень взволнована. Я успокоил ее, сказал, что согласен. Мне не хотелось брать ее денег, но потом я решил взять, чтобы она не переживала. Я их не тронул, они все целы и хранятся в надежном месте, как и деньги Феррара. К этим последним я тоже не прикасался.
     Скажу честно: предложение госпожи Мэррил понравилось мне несравнимо больше предложения Феррара. Пока ты выздоравливал, Вильд, я зарабатывал себе на хлеб игрой на флейте и водил за нос Феррара и его слугу, а одновременно с этим охранял твой дом и тайно доводил до сведения госпожи Мэррил, что тебе лучше и ты выздоравливаешь. А потом я нанялся к тебе во флейтисты - и окончательно перешел на твою сторону. Феррара я написал, что мы уезжаем на север, в город Кровельные Флюгера, чтобы он потерял наш след, хотя сам я уже знал, что мы едем в Лудимар, к Глагвеям…
- Откуда ты узнал это? – поднял брови Фабр.
     Сабат смутился. Он опустил глаза и признался:
- Понимаешь, чтобы защищать тебя, я должен был знать, за что Феррара преследует тебя,  а ведь ты мне ничего не говорил. Ну, и когда никого не было дома, я прочел письма госпожи Монсиньи… а потом вашу с Джео деревянную тетрадь. Прости меня, пожалуйста: это было необходимо.
     Он поднял на Фабра спокойные глаза и твердо встретил его пристальный сумрачный взгляд.   
     Фабр снял с груди нательный крестик и протянул ему:
- Целуй и клянись, что сказал мне правду.
- Клянусь, что сказал правду, - молвил Сабат, поцеловал крестик и вернул его Фабру.
- Я верю тебе, - Фабр вновь надел крестик на шею.
     Несколько минут они провели в молчании; тишину нарушал только стук и шелест дождя за окном. Потом Сабат предложил:
- Может, выпьем вина?
- Давай, - Вилибальд кивнул головой.
     Сабат скинул простыню, быстро оделся и достал початую бутылку красного вина и два бокала. Он разлил вино по бокалам, а Фабр в это время смотрел на его непривычно серьезное, красивое лицо, озаренное свечой, и думал: нет, он не лжет. Но Феррара никогда не простит ему обмана. Ничего, выпутаемся, решил он и спросил вслух:
- За что ты сидел в тюрьме?
- Ты видел татуировку у меня на груди? – отозвался Сабат. – Я был манком. Меня так и прозвали: Манок. Я помогал разбойникам. Садился у большой дороги и играл на флейте. Проезжие часто останавливались послушать меня. Если это были богатые люди, я подавал разбойникам знак определенным напевом, они прибегали, нападали на моих слушателей и грабили их. Потом мы делили добычу. Но однажды всех нас выследили, поймали и отвезли в Лувальд, в тюрьму. Почти всех моих товарищей повесили, а меня приговорили к порке плетьми и к десяти годам заключения. Твое здоровье!
     Он отпил глоток.
- Твое тоже, - Вилибальд также отпил глоток вина. – Я слышал историю о разбойниках, пойманных близ Лувальда несколько лет назад. Но зачем ты помогал им?
- Чтобы не быть одному, - Сабат посмотрел куда-то сквозь Вилибальда. – Понимаешь, я всю жизнь был один, и никому не нужен. Я ведь родился в дворянской усадьбе, как и ты, но не от хозяина-дворянина, а от домашнего учителя моей старшей сестры по матери. Похоже, матери не удалось сохранить тайну моего рождения, вернее, происхождения… потому что ни учитель, ни дворянин меня не любили. Друг друга они еще терпели, Бог знает, почему, а я с рождения был изгоем. Моя мать-дворянка тоже не слишком-то любила меня. Поэтому когда мне исполнилось двенадцать, я сбежал из дому и стал учеником одного старого флейтиста. Десять лет мы с ним играли на флейтах, бродя по дорогам страны; потом он умер, я стал играть один… ну, и в конце концов попал к разбойникам. Мне было двадцать пять зим, когда я очутился в их лесу: больной, голодный, без гроша в кармане. Они меня вылечили, одели, пригрели. Я стал помогать им, как умел. Знаю, ты осуждаешь меня. Я и сам осуждаю себя за то, что помогал им и делил с ними добычу. Но это были единственные люди на земле, которые нуждались во мне и моей флейте…
     Его голос осекся. Он на минуту умолк, потом продолжал:
- Знаешь, когда я увидел тебя и Джео, когда прочел вашу деревянную тетрадь, я вдруг понял: вот еще двое одиноких людей, которые нашли друг друга в этом мире… как Давид и Ионафан, как ученики Христовы… да, я так подумал. И понял, что никогда не причиню вам зла. И даже если не стану вашим другом, то всё же не буду больше один. А это для меня главное.
- Ты не будешь один, - подтвердил Вилибальд. – А дружба… знаешь, я никогда не говорю об этом вслух. Ничего нельзя знать заранее, особенно такие вещи. Но если ты будешь продолжать стоять за нас, мы с Джео будем стоять за тебя, как за брата. Я не предаю друзей, да и Джанни не из таких, а ты… я еще плохо знаю тебя. Но мне кажется, ты свой, и я теперь доверяю тебе больше, чем доверял до сих пор.
     Он протянул Гримо руку.
     Глаза Сабата засветились тихой ровной благодарностью и еще каким-то чувством, которого Вилибальд не успел уловить, только понял, что оно хорошее.
- Знаешь, Вильд, - молвил Гримо, отвечая на рукопожатие. – В Глагвейском предгорье, выше Лудимара, есть два озера. До одного из них почти невозможно добраться, но я знаю тайный путь туда. Там находятся развалины одного старого замка и брошенный рыбачий поселок. Людей там почти не бывает, потому что эта долина действительно труднодоступна. У меня там что-то вроде собственного жилища. Я предлагаю, чтобы мы поселились там, все четверо, если ты не против. Так мы сэкономим деньги, да и до города оттуда недалеко, каких-нибудь полчаса пешком. Но самое главное, там безопасно.
- Хорошо, - сказал Фабр. – Если нам подойдет твое убежище, мы там поселимся. Спасибо, Сабат.
- Ты можешь называть меня просто Саб, - улыбнулся Сабат. – И Джео тоже.
- Саб? – переспросил Вилибальд. – Хорошее имя.
     И тоже улыбнулся. Они допили вино в полном согласии, и Фабр ушел в свою комнату. На душе у него было теперь спокойно: Сабат-Манок оказался «своим». Фабр всегда тонко чувствовал в людях правду и ложь. Сейчас он видел: Сабат совершенно искренен с ним. И еще он понял: Гримо никогда не предаст того, с кем дружен. Он не трус, хотя жизнь и приучила его лгать и изворачиваться. Его слабым местом было одиночество. Но здесь Фабр хорошо понимал его. Одиночество для любого творца является одновременно и другом, и врагом, Вилибальд это знал не хуже Сабата. «Как много и мало нужно человеку, - усмехнулся он про себя. – Не быть одиноким! Не к этому ли стремится каждый из нас? И еще – быть нужным, востребованным. Художнику это понятней, чем кому-либо другому. Ты не будешь больше одиноким, Сабат Гримо».

                3.

     Через два дня они приезжают в Лудимар и останавливаются в трактире.
- Джанни, - обращается Вилибальд к своему ученику. – Ты посидишь здесь, а мы с Сабатом пойдем посмотрим на его дом и проверим, годится ли он для проживания. Если годится, мы наведем там порядок и там же переночуем, а утром я вернусь за тобой.
- Хорошо, - отвечает Джео.
- Не трусишь? – Вилибальд с улыбкой заглядывает ему в глаза.
- Не за себя, - отвечает Джео.
     Вилибальд треплет его по плечу:
- Вздор, ничего с нами не случится. Тебе даже полезно побыть одному. Посмотришь город, сделаешь о нем собственные выводы и потом расскажешь мне.
- Да будет так, - соглашается Джео без всякой радости. И робко добавляет, всё еще надеясь, что Вильд переменит свое решение:
- Я мог бы помочь вам…
- Да, от тебя будет великая помощь, - посмеивается Вилибальд. Потом становится серьезным:
- Веселей, Джанни. Если я сказал, что приду за тобой утром, значит, приду, жди. Я всегда выполняю свои обещания.
     И берет его за руки:
- Ну, Джан?
     Джео становится стыдно, что его уговаривают, как маленького.
- Всё в порядке, Вильд, - говорит он твердым голосом. – Раз ты хочешь, чтобы я остался, значит, я останусь и буду ждать. Не волнуйся за меня.
     Он прощается с Лоррандо Мужем и с Сабатом Гримо, и все трое уходят, а он остается в трактирной комнате, за которую заплачено вперед.
     Ему приносят обед. Он машинально съедает его и идет осматривать город.
     Лудимар очень красив. Все улицы и дворы выложены булыжником, как в столице, дома и особняки смотрят так же гордо, но приветливей, чем в Стэнлете. Здесь тоже много садов и парков, и все они пышнее, веселее стэнлетских. Джео проникается любовью к Лудимару. Этот город очень нравится ему: как Лувальд, как его родной Рум. И ему кажется, сам он тоже нравится городу.
     Правда, одному здесь скучновато, но он твердо знает: с Вильдом ничего не случится. Потому что его оберегает не только верный Лоррандо, но и Сабат Гримо, человек, искушенный в защитах и нападениях.
     Джео уже всё знает о Сабате: Вилибальд рассказал ему. И Джео так же безусловно поверил в искренность Сабата, как сам Фабр. Теперь Саб, как они стали называть его, предстал перед ними понятным и близким человеком, хотя в нем и продолжала присутствовать некоторая тайна. Но они больше не чуждались его общества и даже расспрашивали о его прежней жизни. Джео даже решился как-то напрямик спросить его: дружил ли он со своим учителем-флейтистом?
- Дружил, - ответил Сабат. – Но не так, как вы с Вильдом. Мы с ним часто ссорились. Он завидовал тому, что я играю лучше, чем он. Но я всерьез на него никогда не обижался. И здорово горевал, когда он умер. Плакал даже. Ведь этот дом в предгорье, у озера – его дом. Он его себе присвоил как «ничейный». И завещал мне: конечно, на словах, а не у стряпчего. Потому что в действительности этот дом никому не принадлежит. Кажется, озеро и земля вокруг – какого-то графа, но мне сказали, что этот граф сейчас за границей и возвращаться не собирается.
     Теперь, забравшись на холм за городом, Джео окидывает взглядом великолепные Глагвейские горы. Он никогда не видел гор вблизи и теперь находит, что они неотразимы. Озаренные солнцем, то голые, то покрытые лесами, они возвышаются вокруг Лудимара, загадочные, полные тайн и особенной, величественной красоты. Выше Лудимара, за грядой скал, лежит огромное озеро, почти окруженное лесом – Орлиная Долина, а еще выше – Старый Каньон, рядом с которым почти недоступная Рыбачья Долина, где и находится таинственное жилище Сабата Гримо. Всё это – предгорье, настоящие горы дальше – дикие, почти еще никем не изученные. Через них проходит несколько перевалов, торговых и военных путей, но больше о Глагвеях никто ничего не знает, и Джео это приятно. Он любит всё красивое и загадочное.
     Побродив по городу, насмотревшись на менестрелей и бродячих актеров, а также на приезжих и коренных жителей Лудимара, Джео возвращается в трактир. Его друзья ничего не оставили ему, даже ослика. При нем только его деньги, книги и тетради. От нечего делать Джео садится повторять языки, но сегодня наука не идет ему в голову. Он постоянно отвлекается и думает, каким окажется их жилище? И что сейчас там, в Рыбачьей Долине?
     А в долине Сабат в это время показывает Вилибальду и Лоррандо чудесное озеро. Оно меньше того озера, что в Орлиной Долине но живописней. Его берега покрыты густым высоким кустарником. Вдали, если идти на север, - брошенный рыбачий поселок на берегу озера: десятка полтора маленьких серых домишек. А здесь, на южном берегу, в диком, разросшемся саду – развалины древнего замка и единственное уцелевшее от замка здание: банный домик. Он сохранился весь, полностью. Сабат вынимает из тайника возле полукруглого мраморного крыльца в четыре ступени ключ и открывает две высоких тяжелых двери из резного дуба.
     Они входят внутрь. В доме три комнаты: спальня, две комнатки с чуланами и ванная огромных размеров, полукруглая, со статуями в нишах и с мраморной ванной. Всё это совершенно цело.
- Она работает, - сообщает Сабат. – Во всяком случае, четыре года назад работала. Тут, за стеной, в пристройке – котлы для нагревания воды; к ним прилажены насосы, они наполняются прямо из озера.
     В спальне – одна огромная кровать, на которой свободно могло бы уместиться человек десять, в комнатах есть стулья, столы, даже кресла.
- Мы остановимся здесь, - решает Фабр. – Но всё отсырело, надо просушить.
     Они снимают с кровати огромную толстую перину и с трудом, втроем выволакивают ее в сад, чтобы просушить на солнце. Так же они поступают с простынями, одеялами, подушками, которые достают из чулана и которых действительно много. Потом выносят на солнце кресла и стулья, собирают в саду хворост и топят камины в комнатах, чтобы изгнать сырость, накопившуюся в доме за четыре года.
     Пройдясь по развалинам замка, Сабат приносит несколько посеребренных вилок и ложек, глиняные кружки и такие же миски. Лоррандо Муж моет их и ставит в чулане, который решил занять. Но ночевать всем придется в одной спальне, на кровати, специально предназначенной для наплыва гостей. Впрочем, эта кровать столь велика, что они не будут мешать друг другу.
     Лоррандо поит осла, мула и лошадей, которых устроил в одной более менее уцелевшей нижней комнате замка, кормит их овсом, заранее купленном в Лудимаре и пускает пастись за пошатнувшуюся ограду сада. Остальные в это время моют окна и полы.
- Нам будет нужна мука и другие съестные припасы, - говорит Вилибальд. – Завтра мы с Джео привезем всё это. Лоррандо, составь список покупок, чтобы я ничего не забыл.
- Я, это… плохо еще пишу, - смущенно сознается Лоррандо.
- Ничего, я разберу, - улыбается Вилибальд.
     Джео здесь понравится, говорит он себе с удовлетворением. Да, очень понравится. И до города совсем недалеко.
     Он благодарит Сабата Гримо за то, что тот предоставил им такое удобное жилище. Сабат с улыбкой отвечает:
- Я рад, что тебе понравилось. Теперь главное хорошо выступить… и заработать. А то будем сидеть здесь и голодать. В роскоши, с ванной – но без хлеба.
- Нет, брат, - смеется Вилибальд. – Хоть кусок, да наш. Ты сам знаешь: невозможно совсем ничего не заработать. Да и в озере, я смотрю, рыба плещется. Удить умеешь?
- Не хуже, чем играть на флейте, - отвечает Сабат.
- Значит, будет у нас рыба.
- Я вам удочек понаделаю, сударь, - обещает Лоррандо. – Здесь такие удочки можно сделать, что, того… только вытаскивай.
- Спасибо, сделай, - весело откликается Фабр. Потом окидывает задумчивым взглядом красивые, совсем не страшные и не мрачные развалины и спрашивает, не ожидая ответа:
- Интересно, кто жил в этом замке?
- Последней здесь жила старая госпожа Мидлтон, - отвечает Сабат Гримо. – Мой учитель служил у нее флейтистом. Она умерла тридцать лет назад. А где-то за год до своей смерти впала в детство: ей всё казалось, что она маленькая, что ей лет двенадцать. Рыбаки, что теперь ушли отсюда, говорили, будто после ее смерти на этих развалинах вечерами иногда видели двенадцатилетнюю девочку в белом платье, и утверждали что она называла себя госпожой Мидлтон, – и тут же исчезала.
- Вот как? – В глазах Фабра улыбка. – А ты ее видел?
- Нет, - улыбается в ответ Гримо. – И мой учитель не видел. Но, в отличие от меня он верил рассказам рыбаков.
- Я тоже почти поверил, - признается Вилибальд. – Красивая история, а я люблю всё красивое. Интересно, есть ли здесь колодец?
- Еще какой, - Сабат ведет его и Лоррандо в сад и показывает им маленькую скалу среди деревьев. Из ее расщелины бьет серебристая родниковая струя – и по узкому руслу стекает в озеро. Лоррандо тут же отправляется в развалины, искать вёдра, а Вилибальд, полюбовавшись «колодцем», уходит в дом, чтобы закончить список покупок, начатый Мужем.
- Знаешь, Саб, - объявляет он Гримо. – Я решил, что нам следует три дня отдохнуть, чтобы полностью освоиться с домом и всей Рыбачьей Долиной.
- Совершенно с тобой согласен, - отвечает Сабат.


     На следующее утро, закупив в городе всё необходимое, с полными переметными сумами Вилибальд и Джео едут к их новому жилищу.
     Джео страшно доволен, что он снова с Вильдом, доволен тем, что будет жить в каменном доме на берегу прекрасного озера. Вильд решительно заявил ему, что это очаровательное место, настоящий приют для поэта, и Джео заранее влюблен в то, что увидит, потому что привык верить своему другу на слово.
     На этот раз Джео восседает на буланом коне Сабата. Они огибают по тропинке оживленную Орлиную Долину, где отдыхают богатые господа, дамы и их дети, и всё по той же тропинке, вьющейся среди густого кустарника, в котором так и заливаются птицы, поднимаются на одну из скал Старого Каньона. Это не самая высокая скала, и всё-таки у Джео замирает сердце, и кровь невольно стынет в жилах, когда он видит перед собой пропасть, а над ней – висячий мостик, такой хрупкий и ненадежный на вид. Внизу, между скалами, бурлит и бежит, пенясь, стремительная горная река.
- Не бойся, - говорит Джео Вилибальд. – Я поеду первым, а ты за мной.
     И рыжая Альма с достоинством ступает на шаткий мостик, который покачивается под ней, точно качели, но, конечно, не сильно, чуть-чуть.
     Перекрестившись и зажмурив глаза, Джео тоже заставляет буланого ступить на мостик. Он чувствует, слышит, как всё под ним подрагивает и скрипит. Его ладони потеют от страха, и он не открывает глаз, пока не догадывается, что его конь уже на твердой земле.
     Теперь они стоят перед юго-западной скалой каньона. В скале вырублены почти отвесные узкие ступени, они ведут вверх…
- Мы что, полезем по ним? – с некоторой опаской спрашивает Джео.
- Нет, - отвечает Вилибальд. – Следуй за мной и всё поймешь.
     И они въезжают в расселину, которую Джео сперва принял просто за небольшую нишу в скале. Но это не ниша, а пологая, довольно широкая дорога, петляющая между скалами каньона, поднимающаяся вверх. Джео едет за Вилибальдом. Вокруг него неровные каменные стены, а над ним – прекрасное синее небо, словно светящееся от солнечных лучей.
     А еще через десять минут они оказываются на берегу озера, в четверти мили от развалин старого замка.
     У Джео захватывает дух сразу от всего – и от чистой озерной синевы, обрамленной густыми душистыми кустами, и от птичьего щебета, и от утопающих в зелени серых развалин, увитых плющом и диким виноградом.
- Господи, как красиво! – вырывается у него.
- Нравится? – Вилибальд очень доволен. – Подожди, то ли еще будет.
     Они подъезжают к развалинам, где их встречают Сабат и Лоррандо Муж. Джео здоровается с ними. Пока Сабат и Лоррандо снимают с лошадей переметные сумы, Вилибальд вводит Джео в чистенький домик из светло-серого камня, с плоской крышей, и показывает ему комнаты.
     Джео с величайшим интересом разглядывает огромную кровать с четырьмя подушками и четырьмя одеялами, положенными поперек, на расстоянии друг от друга.
- Мы все здесь будем спать? – спрашивает он с любопытством.
- Да, - отвечает Фабр. – Как видишь, места много. Что делать, если всего один тюфяк? Понимаешь ли, это специальная такая кровать... для гостей.
     Он несколько смущен и торопливо добавляет:
- Если хочешь, я для тебя придумаю что-нибудь отдельное.
- Нет, - Джео улыбается. – Не надо. Наоборот, это, наверно, очень интересно – спать на такой кровати. Я еще ни разу не спал. Где твое место, Вильд?
- Там, у стены, - показывает Фабр.
- Тогда можно мое будет рядом? – Джео полон надежды.
- Можно.
- Ура! – Джео очень доволен.
- Мы с тобой сможем по ночам читать друг другу стихи, - говорит он мечтательно.
- Да. И петь колыбельные, - смеется Фабр и ерошит ему волосы. – Пойдем, посмотрим другие комнаты.
     Они осматривают две остальных комнаты с чуланами (Джео скромно выбирает себе для учебы и работы над стихами чулан рядом с комнатой Фабра) и идут в ванную. Эта великолепная комната с ее мраморными статуями и полом, выложенным цветной каменной мозаикой, с первого взгляда покоряет Джео – и даже несколько подавляет его. Он никогда еще в своей жизни не видел ванных комнат, а уж такой роскоши, которую видит сейчас, и представить себе не мог.
- И здесь можно мыться? – спрашивает он с благоговением.
- Да. Мы вчера мылись здесь, и ты сегодня вымоешься.
     Джео даже не может произнести «ура». Фабр видит: его ученик онемел от восхищения.
    Они выходят в сад, и Вилибальд показывает Джео родниковый «колодец». У Джео по-прежнему нет слов. Ему кажется, что он спит и видит сон: какую-то удивительную сказку, которой наяву не бывает. Всё вокруг слишком уж неправдоподобно светло и радостно.
- Знаешь, Вильд, - обретя дар речи, честно говорит он. – Я не могу до конца поверить, что всё это на самом деле.
     Эти слова Джанни заставляют Фабра всерьез задуматься.
- Да, - соглашается он, помолчав. – Всё складывается на редкость хорошо и гладко. Возможно, по законам жизни нам придется заплатить за это. А может, и нет, кто знает. Всего разумнее жить настоящим днем и быть благодарным за те радости, которые нам даются. Так что, будем благодарными и возьмем себе за правило не раздумывать над будущим. Понятно?
     Он улыбается своему другу и ученику.
- Понятно, - отвечает Джео. «И еще будем молиться, чтобы с нами ничего не случилось», - мысленно добавляет он. Фабра посещает та же самая мысль, и они с Джео обмениваются понимающими взглядами.
- Да, кстати, как тебе понравился Лудимар? – меняет Вилибальд тему разговора.
- Очень, - оживляется Джео. – Замечательный город. Мне он показался родным, будто я долго жил здесь. А ведь я ни разу тут не был. И вообще мне очень нравятся горы.
- Ну, и прекрасно, - Вилибальд доволен. – Место, где собираешься зарабатывать деньги, должно нравиться. Я тоже люблю Лудимар. Но мы три дня там не появимся – будем осваиваться здесь. Как думаешь, правильно я решил?
- Еще как! – Джео очень рад. – Ты никогда не решишь неправильно, Вильд: такой уж ты человек. Мы действительно должны привыкнуть к этому месту, чтобы возвращаться сюда после выступлений, как домой. Да?
- Ты очень понятлив, - говорит Фабр. – А теперь пойдем, поможем Сабату и Лоррандо. Поэту время от времени полезно трудиться, как простому смертному. Зато когда наш быт наладится, мы отдохнем по-настоящему, и это будет нам наградой за смирение и правильный образ действий.

                4.

     Теплая вода, вся в мыльной пене, мягко облекает тело, точно Джео окунулся в парное молоко.
     Он лежит в мраморной ванне и чувствует себя одним из древнеримских патрициев, о которых начитался в Лувальде. Обнаженные мраморные нимфы, грациозные, как козочки, плетут в нишах мраморные цветочные венки. Свеча бросает на них трепещущие тени. Под куполообразным потолком – барельефы, изображающие каких-то людей в тогах и туниках. В отблесках перебегающего красноватого света кажется, что они шевелятся, живут собственной, тайной, сказочной жизнью, о которой Джео ничего не известно.
     Он лежит, разглядывая зеленоватые стены комнаты в серых пятнах обвалившейся штукатурки, и думает обо всём, что произошло за три дня их жизни в рыбачьей долине.
     Весь первый день он провел то в «праведных трудах», помогая Лоррандо и Сабату Гримо благоустраивать их жилище, то в созерцании дома и сада. Там стояли высокие и толстые, в несколько обхватов, старые деревья, защищенные ближайшими к долине скалами от горных ветров. В их густых пышных кронах пели птицы, и Джео испытывал давно забытое им чувство благодати и покоя. Он робко бродил по этому тенисто-солнечному царству буйной зелени, которой уже десятки лет не касалась рука садовника, и чувствовал себя перенесенным с грешной земли то ли в рай, то ли в неведомую волшебную страну, полную добрых загадок. Комариных укусов он не замечал, зато присматривался к пчелам, бабочкам, красивым пестрым ящерицам, словно видел всех этих существ впервые. Вообще им овладело причудливое ощущение, будто он только что родился и впервые видит летнюю природу. Последнее было почти что действительно так. Живя в Руме, он ни разу не покидал города надолго, а во время своих скитаний по стране был так занят добычей пропитания и поисками ночлега, что едва замечал течение времен года и пейзажи, открывавшиеся его взору (часто очень красивые). Слишком озабоченный своей сиротской долей, голодом и безденежьем, он точно не видел их; они производили на него не большее впечатление, чем картинки в книжках.
     Теперь же, когда взрослый человек, его учитель, взял на себя заботы о нем, он вдруг точно проснулся, прозрел – и его душа вступила в летний рай с чувством блаженства, благодарности и умиленного, благоговейного трепета. Пробуждение души началось еще в Лувальде но только здесь, в царстве покоя, среди величественных гор, она окончательно стряхнула с себя сон ради сладостной яви. Джео вдруг почувствовал себя ребенком – и не огорчился этому, а обрадовался. Из юности он точно нырнул обратно в детство и ощутил себя совершенно, абсолютно счастливым.
     Он едва замечал, в тот, первый день в долине, вкус обеда и ужина, хотя сам помогал Лоррандо готовить их. Он ел машинально и запомнил только запах свежеиспеченного хлеба, который Лоррандо сделал в печи, уцелевшей в ближайшей к дому части развалин. Все очень хвалили этот хлеб и самого Лоррандо, а тот что-то смущенно отвечал, втайне довольный и гордый тем, что его хвалят.
     Джео заткнул отверстие в ванной деревянной затычкой, которую смастерил Лоррандо, и долго любовался тем, как из двух медных кранов течет горячая и холодная вода. Для него это было поразительное чудо, невзирая на то, что он сам помогал Лоррандо носить хворост и дрова для костра, который они потом развели под огромным котлом с водой. Джео знал вода из этого котла побежит из одного крана, а вода из другого, не нагретого котла – из крана рядом. И всё-таки это было чудом. Ведь краны можно было закрывать, и тогда вода не лилась. А можно было выпустить из ванной всю воду и снова наполнить ее свежей чистой водой! Огромная длинная мраморная чаша была так велика, что набрав ее до половины, Джео почти плавал, - вода выталкивала его наверх. Помывшись на совесть, он долго ополаскивался, включал и выключал краны, поворачивая их медные вертушки в форме тюльпанных головок, слушал шум воды, гулкий, точно водопад, и любовался блеском этой воды, так послушно бегущей вниз, в ванну…
     Его вернул к реальности мэтр Вилибальд, который, заглянув в комнату, спросил, не собирается ли Джео заночевать здесь? Джео поспешно ответил, что уже вылезает. Вилибальд засмеялся и закрыл дверь.
     Джео явился в спальню со свечой и увидел, что Сабат и Лоррандо уже спят. По случаю жары они были укрыты одними только простынями. Вильд не спал. Посмеиваясь, он рассказал Джео, как Лоррандо стеснялся ложиться вместе с «господами», но потом, после долгих уговоров и убеждений, что Господь всех создал равными, покорился своей участи и всё-таки лег.
     Джео тоже забрался под свою простыню и погасил свечу. Ставни были распахнуты, окна защищала кисейная занавеска, прибитая к раме, - от комаров. Джео увидел сквозь нее крупные звезды – и заснул, едва успев пожелать Вильду спокойной ночи.
     Следующий день он провел уже иначе. Теперь он осознал свое счастье, немного привык к нему – и ему захотелось осмотреть долину.
     Было очень жарко, и Фабр посоветовал ему надеть только полотняные нижние штаны, не доходящие до колен, и нижнюю же полотняную рубашку без рукавов и воротника. Джео прекрасно знал, что никто из троих его друзей не оденется столь легкомысленно, знал, что это пристало только детям; да и удобно ли бегать в одном нижнем белье?
- Ничего, дам здесь нет, - сказал ему Вилибальд. – А мы уж как-нибудь постараемся не смутиться твоим видом.
     Тогда Джео решился. Он снял верхнюю рубашку и льняные темные штаны до икр и остался в одном летнем нижнем белье – и в белом полотняном берете, защищавшем его голову от солнца. Посмотревшись в единственное, уцелевшее в доме зеркало, он убедился, что в таком виде больше похож на большого тощего бледно-розового комара – и едва не оделся по-старому. Но никто и не подумал смеяться над ним. Это его удивило и обрадовало. Да, он ощутил неизъяснимую радость от своей легкой одежды, от того, что над ним никто не смеется – а впереди его ожидает замечательный, солнечный день. Проглотив свой завтрак, он отпросился у Вильда осмотреть долину – и полетел, как на крыльях.
     Он бежал сквозь высокую траву, падал в нее, кувыркался в ней, вдыхая ее солнечный аромат, и смеялся от радости. Словно совершенный ребенок, он перестал думать о будущем и знал только одно: что ему хорошо и весело. Он то шел, то бежал, овеваемый теплым ветерком, любовался горами и далеким Лудимаром, похожим сверху на игрушечный городок. Он обошел всё озеро, побывал в брошенном рыбачьем поселке, посетил все домишки и убедился, что они уже очень стары, с дырявыми крышами и плохо проконопаченными стенами. Но на берегу было несколько лодок – и очень неплохих. Правда, Джео ни одну из них не смог сдвинуть с места.
     Он убедился, что вся долина кончается обрывами, и попасть сюда действительно очень трудно: разумеется, если не знать о тайной дороге между скалами.
     Выкупавшись в озере, где вода была удивительно тепла и чиста, он вернулся домой, усталый, с обгоревшими на солнце руками, ногами и шеей, но очень довольный.
     В этот день Сабат и Вилибальд привезли из Лудимара четыре мешка древесного угля для того, чтобы можно было готовить в печи, а также маленькую собаку, которая увязалась за ними в городе. Собачонка была рыжая, худая, с острыми ушками и желтыми глазами. Она ни к кому не ласкалась, но со всеми держалась ровно, дружелюбно и даже благодарно, особенно после того, как Лоррандо накормил ее.
- У нее умные глаза, - заметил Фабр. – И грустные. Наверно, потеряла хозяина. Что ж, пусть защищает наш дом.
- Это пёс, - сказал Муж, осмотрев собачонку.
- Назовем его Френд, - решил Фабр. – Пусть будет нам другом.
     После обеда Джео занялся изучением развалин. В тот день он не успел далеко продвинуться в своих исследованиях, потому что обнаружил вход в подполье. Сбив с закиданной щебнем маленькой двери ржавый замок, он не без труда проник внутрь и, к своему удивлению и восторгу, обнаружил полуподвальную библиотеку со множеством книг. Они были потрепаны, их страницы и переплеты покоробились и отсырели, но всё-таки это были настоящие книги.
     Вилибальда очень взволновала находка Джео. Они с ним вытащили все книги и разложили их сушиться на солнце, между делом обсуждая, что` лучше всего прочесть в первую очередь. Позже, вечером, они перенесли высохшие книги в дом и расставили их в комнате Вилибальда, на полках, сделанных Лоррандо Мужем.
     Так завершился второй день их пребывания в Рыбачьей Долине.
     На третий день Сабат осмотрел лодки, найденные Джео в брошенном рыбачьем поселке, просмолил две из них заново, подправил уключины и с помощью Джео привел обе лодки к замковому берегу.
     В этот день Джео и Вилибальд вместе исследовали древние развалины, а после удили рыбу с лодок. Озеро, в самом деле, было рыбным, и их улов оказался весьма неплохим.
     Сабат и Лоррандо в это время построили и установили деревянные мостки, выдающиеся с берега в озеро, чтобы держать там лодки, а заодно полоскать белье и мыть посуду.
- Да и удить отсюда можно, - решил Сабат, и Лоррандо согласился с ним.
     Весь оставшийся вечер они репетировали: ведь завтра им предстояло выступать. Репетиция прошла отлично, Фабр остался доволен.
     Да, завтра выступление – первый их концерт в Лудимаре. Джео торопливо ополаскивается, вытирается полотенцем и, завернувшись в простыню, идет со свечой в спальню. Нужно пораньше лечь сегодня, думает он, ведь завтра рано вставать.

                5.

     И вот они поют в Лудимаре.
     Начинают с народных песен, которые сейчас популярны в Румалии, потом, когда вокруг собирается плотное кольцо слушателей, плавно переходят на «Мариону», сонеты и баллады.
     День солнечный, знойный. Музыканты одеты легко, и всё-таки им жарко, хотя они и стоят в тени чугунного памятника в главном лудимарском парке. Это памятник королю Карлу, который правил Румалией сто двадцать с лишним лет назад.
     Вокруг шелестят деревья. Многие слушатели, особенно знатные, укрываются под их сенью на скамейках.
     Джео не чувствует, что вспотел. Как всегда, он поглощен пением, и музыка несет его на своих волнах, точно море – парусник.
   
             Люблю, - но реже говорю об этом,
             Люблю нежней, - но не для многих глаз.
             Торгует чувством тот, кто перед светом
             Всю душу выставляет напоказ…

     Голос Фабр звучит мягко, бархатно, сокровенно, завораживая слушателей и заставляя их глаза наполняться слезами. Высокий нежный голос Джео вторит ему, а флейта Сабата Гримо вступает в струнный перебор, точно маленький Роландов рог или свирель пастуха, в зависимости от тональности и характера песни.
     Они исполняют почти весь свои репертуар, а тем временем мешок, который лежит рядом с ними раскрытым, наполняется золотыми и серебряными монетами. Напоследок они исполняют гимн Румалии и песню, сочиненную на днях Фабром «Летним утром в городе средь гор…», где воспевается Лудимар. По существу, это ода Лудимару, «ария льстеца», как, смеясь, называет Фабр свою новую песню. Впрочем, она создана не только в целях «политики», но и с искренней симпатией к Лудимару.
     Эта песня вызывает бурю оваций и целый дождь золотых, падающих в мешок.
- Бис! Браво! Еще! – кричат люди.
     Трио исполняет песню о Лудимаре еще два раза, потом, когда толпа редеет, покидает главный парк и идет на площадь, под сень старых буков. Снова поют всё сначала – и снова собирают вокруг себя зрителей. Ода Лудимару опять вызывает всеобщее умиление и аплодисменты.
     В третий раз они выступают близ рынка, – и снова их слушает около пятидесяти человек, не считая тех, которые торгуют и покупают поблизости.
     В два часа дня музыканты обедают в трактире и возвращаются домой, в Рыбачью Долину.
     Они подсчитывают деньги. Пятьсот пятьдесят сильтов пятьдесят номов! Баснословная выручка. Они поздравляют друг друга и делят деньги. Лоррандо Муж получает в подарок от хозяина десять золотых – и еще десять на ведение хозяйства. Он тут же уезжает на своем муле в «нижнюю деревню», то есть в деревню близ Орлиной Долины, и вскоре возвращается с маслом, творогом, яйцами, медом и молоком.
     В этот вечер они устраивают торжественный ужин по случаю удачного начала. Лоррандо постарался на славу. На столе токайское вино, великолепное телячье жаркое с овощами, кроличий паштет и сдобные булочки с изюмом.
     Джео на седьмом небе от радости. «Если нам всё время будет так везти, - думает он, - то какими же богачами мы станем к концу лета! Даже подумать страшно. Господи, Слава Тебе! Пусть удача и впредь улыбается нам!»
     Вилибальд тщательно отделяет его деньги от своих, но всё равно Джео смотрит на свое богатство, как на чужое, не имеющее к нему отношения. Он рад за Вильда, за Сабата, за Лоррандо, но сам о деньгах не думает. Ему приятно, что они у него есть, но он совершенно не знает, что с ними делать. Первое место в его душе занимает замечательная долина, приютившая их, купание, лодка, рыбалка, учеба, музыка – то, что в его понимании действительно не имеет никакой цены. А главное, дружба с Вильдом. Разве можно, дружа с Вильдом, думать о деньгах? Джео не умеет этого.


     Строки из деревянной тетради.
     «Вильд, я всё думаю, неужели Сабат действительно мог бы убить тебя и отвезти твою голову Феррара?»
     «Нет, не мог бы. Он мне сам сказал, когда я спросил его об этом».
     «Но ведь он согласился. И взял у Феррара деньги».
     «Ему ничего другого не оставалось: он ведь не хотел попасть обратно в тюрьму».
     «Но что бы он делал, если бы госпожа Мэррил в тот день не догнала его?»
     «Наверно, водил бы Феррара за нос, а потом, в конце концов, сбежал бы  куда-нибудь подальше».
     «В таком случае, хорошо, что он не сбежал. Феррара тогда нашел бы себе кого-нибудь другого для исполнения своих планов. Да?»
     «Да. И этот другой вряд ли пожалел бы меня».
     «Сабат тебя не жалел. Просто он по своей природе не убийца».
     «Да. По своей природе он музыкант, творческий человек».
     «Но Феррара скоро поймет, что его обманули и, наверно, начнет искать нас».
     «Пусть ищет. Я верю: Господь сохранит нас».
     «А если госпожа Мэррил приедет к нам, где она будет жить?»
     «Лоррандо и Сабат сказали, что в этом случае готовы отдать ей чулан и комнату, где сейчас живут».
     «Я тоже могу отдать ей свой чулан и перейти в спальню».
     «Спасибо, Джанни».
     «А где она будет спать?»
     «Мы устроим ее как можно лучше, а где и как, об этом сейчас лучше не думать, а то она возьмет и не приедет».
     «Да, так всегда бывает. Лучше ни о чем не говорить заранее и не загадывать; тогда-то и сбудется, чего ждешь. Знаю это по себе…»


     Отныне они выступают каждый день (кроме воскресенья) – и не только в Лудимаре, но и в Орлиной Долине, и в домах вельмож в окрестностях города. Богатые люди охотно зовут их к себе и щедро оплачивают их выступления. Каждый концерт приносит музыкантам большую прибыль.
     Обычно к двум часам дня они уже свободны и возвращаются домой. А дома Джео учится языкам до пяти часов вечера, после чего гуляет до самого ужина.
     Когда он бегает по долине или, забравшись на высокий дуб возле дома, смотрит на горы и долины с их реками и сверкающими на солнце водопадами, он представляет себе, что Вилибальд Фабр – это Давид, скрывающийся от Саула и его воинов, а он, Джео, Сабат и Лоррандо – верные спутники будущего царя.
     Он всё ближе сходится с этими людьми. Когда порой среди ночи он просыпается и слышит их сонное дыхание, в нем рождается какая-то общность с ними, любовь к ним, как будто они его братья. Он не может объяснить себе этого чувства, но оно глубоко волнует его. Конечно, Вильд для Джео на первом месте, но Лоррандо и Сабат стали ему ближе, понятней и интересней, чем были прежде. Сабат всё шутит с ним, а Лоррандо немногословен, но оба любят его, он это чувствует. Ему невдомек, что, глядя на него, они вспоминают свое детство, и их сердца смягчаются. А потом, общительный, живой и покладистый характер Джео им приятен, как приятно и то, что он всегда готов помочь им в любом деле. Лоррандо он помогает готовить и чистить лошадей, мула и ослика, а Сабату Гримо – удить рыбу. Но Вилибальд Фабр, его учитель и друг, остается для него главным лицом. Его иногда смущает, что Фабр уже не единственный его друг. Но зато, безусловно, самый близкий и дорогой его сердцу.
     Иногда они с Фабром гуляют по вечерам после ужина. Если вечер ясный и лунный, то они не берут с собой жестяной фонарь с толстым стеклом, потому что и так всё видно. В эти часы горы серебрятся от лунных лучей, в высокой траве стрекочет кобылка, в саду и в кустарнике за озером ухают совы, а само озеро, точно черное зеркало, отражает луну и звезды. Учитель и ученик в это время молчат или перебрасываются короткими словами, которые точно еще больше подчеркивают торжественную тишину. Иногда Вилибальд, как и в Лувальде, вдруг начинает читать стихи, и тогда всё вокруг становится поэзией, таинственным образом сливается с ней.
     Вечерняя природа завораживает Джео. Трава, почти белая от луны и росы, совсем не похожа на дневную траву, теплую, душистую и родную; теперь, ночью, в ней появляется загадка. Уханье сов, живущих в кустарнике и в запущенном саду, большом, как роща, тоже ничем не напоминает дневного пения птиц. В эти минуты Джео ясно ощущает себя причастным к тайне бытия и знает: Вилибальд сейчас испытывает то же самое, что и он.
     За ними обычно бежит их четвероногий сторож, рыжий маленький Френд. Он очень молчалив и необщителен, хотя неизменно вежлив с людьми. И прекрасно понимает, что должен охранять дом, хотя никто не учил его этому. Он отзывается на свою новую кличку. Но самая большая любезность, которой иногда удостаиваются его новые хозяева, - это лизанье рук, всегда очень непродолжительное, и приветливое вилянье хвостом.
- Видимо, его хозяин умер, - говорит Вилибальд Джео. – А пес его очень любил; никого из нас он не полюбит так же.
     Джео часто ласкает Френда, но когда хочет поиграть с ним, Френд неизменно прикидывается спящим. Он не любит играть, хотя Лоррандо сказал: собачонке не больше трех зим отроду. Но Френд предан памяти своего бывшего хозяина – и не может играть с тем, кому не способен отдать всего своего сердца.
     Джео пишет очень много стихов, и всегда с восторженным упоением. Но далеко не все его стихи оказываются достойными вишневой тетради, а главное, похвалы Вильда. Фабр ничего не говорит, если стихи неудачны и неярки, но Джео сразу чувствует: Вильд остался равнодушен к тому, что услышал. Сперва это очень огорчает Джео, но потом, перечитав стихи без прежней восторженности, более хладнокровно и самокритично, он убеждается, что они действительно никуда не годны. Но не рвет, не выбрасывает, не сжигает их. Фабр сказал ему, что уничтожать какой-либо свой труд, даже неудачный – плохая привычка для поэта.
- Ведь вместе с плевелами можно сжечь и пшеницу, - поясняет он. – А творцу дорог каждый здоровый колос.
     И Джео хранит свои неудачи, но – забывает про них. И пишет новые стихи. Некоторые из них он Фабру даже не читает, до того они плохи. Он сам это видит. Подобные «плевелы» он называет «учебной рифмовкой» – для оправдания их существования в собственных глазах.
     Его очень привлекают развалины замка. Обычно он обходит их до завтрака, так как просыпается раньше всех.
     Развалины представляют собой полуобвалившиеся стены без крыши, в беспорядке раскиданные кирпичи и камни кладки и наполовину разрушенное правое двухэтажное крыло, где сохранилась дубовая лестница, две комнаты и небольшой зал с частично обвалившимся потолком и кучами щебня и штукатурки на каменном полу. Жить в этих комнатах нельзя, хотя здесь стоит немало мебели – когда-то красивой и дорогой, но теперь имеющей самый жалкий вид. Из кресел торчит конский волос или мочало, их обивка почти истлела от сырости, у стульев сломаны ножки и спинки, у шкафов оторваны дверцы. В зале, под остатками потолка, нашли себе приют летучие мыши, а в стенах поселились мокрицы, сверчки, ящерицы, ужи. Джео иногда ловит их и рассматривает, потом отпускает. Он любит «заниматься раскопками», как называет это Вильд: искать под щебнем и среди прочего мусора что-нибудь стоящее. Он уже нашел две сковородки и противень для Лоррандо, несколько ножей разных размеров, несколько оловянных мисок и таких же кружек. Но больше ничего ценного ему так и не попалось, хотя он каждое утро обходит руины с надеждой отыскать что-нибудь необычайное, таинственное. Но пока что не находит.
     Рыбачий поселок привлекает Джео меньше. По совести говоря, он его побаивается. Ему не очень нравится это скопление совершенно пустых, словно вымерших домишек, в безлюдье которых присутствует нечто зловещее, особенно когда ветер заставляет скрипеть ржавые петли ставней и дверей, и весь поселок наполняется визгом, стонами и стуком, отчего у Джео душа уходит в пятки. Он посещает это место только в совершенно безветренные дни – и лишь от большой скуки, когда Вилибальд сочиняет, Сабат играет на флейте, а Лоррандо уехал за покупками или отдыхает.
      Впрочем, Джео редко бывает скучно. Он всегда чем-нибудь да занят. И так как дни стоят жаркие, бегает в одной своей нижней одежде, никого не стесняясь.
     Иногда они вместе ходят купаться, и тогда застенчивость вновь нападает на него: такой он бледный, тонкий и маленький по сравнению со своими друзьями – смуглыми от загара, крепкими, стройными. Он ясно видит: они мужчины, а он еще нет. Но так как никто не обращает внимания на его сложение и еще слабый загар, он постепенно забывает о том, что он другой – и плавает наперегонки с Вильдом или Сабатом. Сабат плавает быстрее всех, Вильду ни разу не удалось обогнать его, а Джео и подавно. Лоррандо Муж совсем не умеет плавать, он «освежается» возле берега, но никто и не думает насмехаться над ним.
     Когда они купаются вчетвером, Фабр никогда не играет с Джео, но если они купаются вдвоем, то непременно поднимают в воде такую возню и так громко смеются, что птицы с испуганным криком вылетают из ближайших зарослей кустарника.
     Джео очень любит купаться вдвоем с Фабром: для него нет ничего веселее этого. Он счастлив, когда его друг улыбается и смеется, и можно с ним в шутку побороться и даже поносить его на спине, потому что в воде он почти ничего не весит. А потом они ложатся на теплый песок, в тени пышно зеленеющих кустов, и беседуют о Лудимаре, о песнях и поэзии, а над ними синеет густой синевой знойное летнее небо.
      Иногда они вспоминают и о других вещах: например, о Феррара. Что будет, если он найдет их?
- Мы будем защищаться, - говорит Вилибальд. – Возможно, нам даже придется переселиться в другое место. Но нельзя будет удаляться от Лудимара. Я обещал госпоже Мэррил, что проведу здесь всё лето; и я сдержу свое слово.
     По вечерам, лежа в постели, когда Сабат и Муж уже спят, они тоже беседуют, но исключительно о хорошем: так распорядился Вильд.
- Перед сном следует говорить только о приятном, - заявил он. – Это правило Дианы Пуатье, сумевшей до конца дней своих сохранить здоровье и красоту. Разумеется, нравственности в ней было не много, но кто мы такие, чтобы судить ее. Зато мы можем последовать ее мудрому правилу – и ложиться спать в добром расположении духа.
     Так они и делают.
     По воскресеньям они не выступают, зато иногда посещают лудимарскую церковь. И потом свободны целый день.
     Вилибальд всё чаще думает о Веронике Мэррил. Он тревожится и волнуется за нее, тоскует по ней и мучается от неизвестности и от невозможности ее увидеть. О Кармине Феррара он думает мало.
     Зато Феррара не выходит из головы Сабата Гримо. Он покупает себе в Лудимаре хороший пистолет и патроны к нему и ежедневно тренируется в стрельбе по мишени. Джео и Лоррандо тренируются вместе с ним. Фабр в эти часы сидит в саду, задумчивый, как древний философ,  и думает: нет особенного смысла учиться оборонять себя, если всё равно в конечном итоге всё зависит от Божьего промысла. Впрочем, он доволен тем, что его друзья метко стреляют, и что его ученика эти уроки стрельбы не отвлекают от поэзии.
     Где-то в это же время, в конце июня, Джео сочиняет балладу, за которую Вильд с жаром пожимает ему руку, поздравляет и даже крепко целует в щеку, что означает его особенное удовольствие услышанным. Потом, оставшись один, он несколько раз перечитывает эту балладу своего ученика, аккуратно записанную в вишневую тетрадь:

              БАЛЛАДА О ПРАВИЛЬНОМ ПУТИ.

                Два рыцаря ехали шагом
                В глухой полуночной мгле,
                И встретился им бродяга,
                Что тоже ехал в седле.

                «Эй, малый, ночлег далёко ль? –
                Рыцарь бродягу спросил. –
                Мы с другом совсем продрогли,
                И ехать дальше нет сил».

                «Езжайте за мной, - бродяга
                Слегка усмехнулся в ответ. –
                Но не сбивайтесь с шага,
                Не то вы хлебнете бед».

                Поехали. Вдруг из чащи
                Им огонек засверкал.
                Сердца их забились чаще,
                И рыцарь другу сказал:

                «Нам нечего ждать бродяги,
                Он после догонит нас,
                Уж слишком хочется браги,
                Огня и жирных колбас».

                И вот с осторожного шага
                Они перешли на рысь.
                Сзади остался бродяга,
                А двое вперед понеслись.
 
                Скорей, огонек уж близко!
                Но вязнут ноги коней:
                Кругом болотисто, склизко, -
                И топь, темноты черней.

                Увязли и кони, и люди,
                Пропали в холодной мгле,
                И так со всеми будет,
                Живущими на земле

                Без осторожности должной.
                Бродяга же был умен.
                По тропке, им же проложенной,
                Тихим шагом проехал он.

                6.

     Раннее утро в конце июня.
     Джео просыпается оттого, что солнечные зайчики, проскользнувшие сквозь ситцевые шторы, трепещут на его веках, точно золотистые бабочки. Он жмурится, морщит нос и сует голову под подушку, готовясь вновь сладко уснуть. Но тут же понимает, что выспался. Сон отлетает от него, точно ветерок; он слышит, как весело, звонко гомонят за окном птицы, чувствует запах солнца, листвы, травы…
     И вот он уже не спит, а сидит в постели, веселый, как птицы за окном. Вся его душа славит и благословляет новый день. Его лицо сияет улыбкой, он никак не может прогнать ее, хотя и чувствует, что улыбается сейчас, как трехлетний ребенок. А самому через полгода исполнится семнадцать! Наверно, он ужасно глупо выглядит со стороны: хорошо, что его никто не видит.
     Он смотрит на Вильда, который спит, лежа на спине. Солнечные блики играют в его светло-пепельных волосах, серебря их, но до лба и глаз еще не добрались. Лицо у Вилибальда мирное, спокойное, неподвижное. Он чем-то похож на какого-нибудь эллина или римского всадника. Что-то благородное есть в линии его высокого лба, в крупном прямом носе и смело, красиво очерченных губах. Во всём его облике – затаенная нежность и сила, смелость и покой. Его лицо кажется Джео необыкновенно родным, и вообще весь Фабр родной для него.
     Он поворачивает голову в другую сторону. В четырех футах от него, лицом к нему спит Сабат Гримо. Солнце еще не добралось до него. В полутьме его  лицо также спокойно, глаза закрыты. Простыня прикрывает его до пояса, и Джео видит татуировку-манок на его груди. Дальше, футах в пяти от Сабата спит Лоррандо Муж; он лежит спиной к Джео.
     «Какие все они славные! – думает Джео в порыве внезапного умиления. – Спят, точно братья, в одной спальне. И я – один из них».
     Но тут же он становится серьезным: ведь они скоро проснутся, а он еще не совершил своего утреннего ритуала – не побывал в развалинах замка. Поэтому он поскорей встает с постели. На нем ничего нет, потому что очень жарко (все они спят раздетыми). Он надевает на себя свою нижнюю рубашку и штаны, завязывает ремешки сандалий и, неслышно ступая, выходит из спальни, а затем и из дома. Петли входных дверей не скрипят. Джео вспоминает, как в первый день своего появления в Рыбачьей Долине сам помогал Лоррандо смазывать их льняным маслом.
     Теплый ароматный воздух и солнце сразу же охватывают его, и птицы оглушают своим жизнерадостным щебетом. С синего неба ему улыбаются облака. Снова улыбнувшись солнечному утру, он весело сбегает с крыльца. К нему подкатывается рыжий Френд, обнюхивает его голые ноги и со сдержанной приветливостью виляет хвостом. Джео гладит его и бежит в глубину сада, к маленькой скале, из которой бьет родник. Вилибальд прозвал это место Моисеевой Скалой. Джео умывается холодной, как лед, водой, играющей на солнце всеми цветами радуги, и, отряхнувшись, точно гусенок, вылезший из пруда, снова бежит вприпрыжку, но уже не в сад, а из сада – к замку. Он забирается на второй этаж и оказывается в зале с наполовину обрушившемся потолком. Здесь тоже блики и солнце, но совсем не такие яркие, как в банном домике и в саду. Напевая по-латыни «аве цезарь император, моритури те салютент» («радуйся, император, идущие на смерть приветствуют тебя») на мотив одной из самых веселых песен Вильда, Джео подходит к большому, чудом уцелевшему осколку зеркала, когда-то вделанного в стену. Он видит свое отражение: веснушчатого белоголового мальчика, золотистого от загара, с голыми руками и ногами (от коленей). И руки, и ноги покрыты такими же золотистыми, в цвет загара, ссадинами почти так же густо, как лицо веснушками. Мальчик в зеркале худенький и невысокий, хотя тощим его уже не назовешь. Но ему никак не дашь его законные шестнадцать зим; четырнадцать, да и всё тут.
     Джео вздыхает. Потом задумывается. Ему вдруг вспоминается легенда, которую рассказывал об этом замке Сабат-Манок: будто здесь, в развалинах, рыбаки видели старую хозяйку замка, госпожу Мидлтон. Она появлялась после своей смерти в виде двенадцатилетней девочки в светлом платье, называла свое имя – и исчезала…
     Джео становится немного не по себе. А вдруг госпожа Мидлтон захочет появиться перед ним? Он никогда не видел привидений и ничуть не жалеет об этом. Особенно его тревожит покойная госпожа Мидлтон, вернее, мысль, что он может неожиданно встретиться с ее призраком. Напрасно он твердит себе, что привидения среди бела дня не появляются, что петухи в деревнях давно пропели, и, конечно, всем привидениям это известно. А тем более, сегодня еще и воскресенье. Нет, привидений сегодня быть никак не может. Он даже сердится на себя: и что за чепуха лезет ему в голову? Точно какому-нибудь десятилетнему мальчишке. Уже давно пора становиться солидней и взрослей – хотя бы внутри, если не снаружи.
     Но ему всё-таки немного не по себе. Он решает покинуть зал. Внизу, под открытым небом все его глупые страхи исчезнут без следа.
     Он решительно направляется к двери, ведущей в зал, и… сталкивается в дверях с девочкой в светлом платье.
     От неожиданности и ужаса он громко вскрикивает и делает то, чего никогда бы не сделал, не будь он так напуган: он с силой толкает привидение в грудь. Оно падает на дубовый пол лестничной площадки, вскрикивает и немедленно заливается слезами.
     Джео хочет убежать, но тут же рассудительность и смелость возвращаются к нему. Он соображает, что привидение вряд ли позволило бы ему себя ударить – да еще и заплакало бы. Он останавливается, потом возвращается к девочке, крестит ее на всякий случай и сурово спрашивает:
- Ты кто?
     Она, всхлипывая, сердито отвечает ему:
- Не твое дело!
     Ее ответ окончательно убеждает его в том, что перед ним обыкновенная живая девочка, а вовсе не госпожа Мидлтон, за которую он ее принял. Ему становится очень стыдно. А она сидит на полу и плачет – в светлом льняном платье и туфельках из старой парусины, на тесемках, надетых на босу ногу. У нее светло-русые, коротко постриженные, растрепанные волосы, а сама она маленькая и худенькая, вроде него, только еще меньше и худей. В руке у нее пестрый полотняный чепчик, и вся она бледно-розовая, точно недельный мышонок. Короткие рукава платья не прикрывают даже ее тонких локтей. Личико у нее самое простенькое, худенькое – и мокрое от слез. Она шмыгает носом и утирает слезы чепчиком.
     Джео окончательно овладевает стыд. Он чувствует себя не просто виноватым, а бесчестным преступником, обидевшим беззащитную даму. И неважно, какого возраста и сословия эта дама. Главное: он ударил ее, причинил ей боль. Разве ему есть оправдание?
     Жестоко смущенный и полный раскаянья, он подходит к девочке, опускается перед ней на корточки и ласково говорит ей:
- Прости меня, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть. Просто ты очень неожиданно появилась, и я подумал, что ты привидение.
- Ты сам привидение, - отвечает девочка, но уже не так сердито. Она вытирает последние слезы чепчиком и поднимает на него глаза. Они у нее большие и голубые.
- Меня зовут Аса Рэнк, - говорит она.
- А меня Джео Монтессори, - он протягивает ей руку, и она, поколебавшись, пожимает ее своими тонкими пальцами.
- Прости меня, Аса, - еще раз говорит Джео. – Ладно?
     Она кивает и хочет встать, но тут же болезненно охает и снова садится, потирая щиколотку ладонью.
- Встать не можешь? – Джео так встревожен, что на лбу у него выступает испарина. Вдруг Аса по его милости сломала ногу?!
- Да, больно, - подтверждает она. – Я, наверно, ушиблась, когда падала. Но это ничего, пройдет.
     Она снова оглядывает его, на этот раз с любопытством:
- А ты здесь откуда? Ты тут живешь?
- Да, - отвечает он.
- А я из деревни, что там, у Орлиной Долины, - она машет рукой, тонкой, как веточка. – Из Колоколец – так деревня называется. Пришла сюда медвянки пособирать, у меня ею бабушка лечится. Это травка такая. И еще я в церковном хоре пою. А почему ты без одежды?
     Джео тут же вскакивает на ноги, красный, как вареный рак. Он совсем позабыл, что на нем только нижнее белье, будь оно неладно! Вот позор так позор…
- Ты подожди, пожалуйста, - глухо просит он, глядя в сторону. – Я сейчас сбегаю оденусь и тут же вернусь. Я помогу тебе, только не уходи!
- Не уйду, - она смеется. – Куда же я уйду, с такой-то ногой. Разве что уползу…
- Я помогу тебе, - снова обещает Джео и быстро убегает.
     Он летит домой, точно на крыльях, и через минуту-две влетает в спальню, где все уже проснулись и одеваются.
- Доброе утро! – торопливо говорит он и также принимается натягивать на себя штаны до икр и белую рубашку.
- Что с тобой, Джанни? – удивленно спрашивает Вилибальд.
     Джео смотрит на него, растерянный, смущенный, и сбивчиво отвечает:
- Понимаешь, я нечаянно ударил девочку, которая пришла сюда из деревни… и ведь я не одет… а она снизу, из Колоколец… травы`  пришла собрать… а я принял ее за призрак госпожи Мидлтон – и как врезал ей…
     Он не успевает продолжить: таким громким общим хохотом оглашается вся спальня. Громче всех смеется Сабат Гримо. Он хохочет до слез, так, что даже в изнеможении садится обратно на кровать и закрывает лицо руками.
- Джанни – победитель призраков… - с трудом выговаривает он.
     Эти слова Сабата веселят всех еще больше. В другое время Джео и сам посмеялся бы вместе с друзьями, но теперь он не в состоянии даже улыбнуться, а только молча застегивает рубашку и тонкий ремешок на штанах, терпеливо ожидая, когда все успокоятся.
     Когда смех немного стихает, он продолжает:
- Словом, я пойду, мне нужно ей помочь: когда она падала, она ушибла ногу. Ей самой не спуститься вниз.
- Откуда? – тотчас настораживается Фабр, становясь серьезным.
- Со второго этажа замка, по лестнице, - объясняет Джео.
- А зачем она туда забралась? – настораживается и Сабат.
- Не знаю, - отвечает Джео. – Яне успел ее спросить.
- Вот что, - Сабат, уже одетый, сует за пояс пистолет. – Я пойду с тобой, Джео. Посмотрим, что за девочка.
- А вдруг она, того… не одна? – подозрительно спрашивает Муж.
     Все быстро обмениваются проницательными взглядами.
- Иди с Сабатом, Лоррандо, - решает Вилибальд. – Ты, Джео – позади Сабата. А я на крыльце постою. Не думаю, чтобы девочка была не одна, иначе Френд бы залаял. А впрочем, посмотрим.
     Они выходят из дома.
     Джео и Сабат поднимаются по лестнице на второй этаж руин. Лоррандо идет позади с пистолетом наготове, зорко оглядываясь вокруг. Фабр остается на крыльце и тоже внимательно смотрит по сторонам.
     Аса Рэнк сидит там, где ее оставил Джео. Увидев, что он возвращается не один, она робеет и пытается встать.

- Сиди, сиди, - говорит ей Сабат. – Я друг Джео, не бойся. Скажи, ты одна пришла?
     И с улыбкой, но очень пристально смотрит ей в лицо.
- Одна, сударь, - отвечает она растерянно. – Да Джео всё знает. Я травы` хотела пособирать, медвянки; ее здесь много. Я каждое лето сюда хожу. Я и не знала, что тут кто-то живет.
     Сабат видит: она говорит правду. Он облегченно вздыхает про себя, подходит к Асе и, взяв ее под мышки, осторожно ставит на ноги. Она глухо вскрикивает.
- Больно? – Сабат тут же подхватывает ее на руки. – Ничего, сейчас осмотрим твою ногу. Тебя как зовут?
- Аса Рэнк, - отвечает за Асу Джео.
- Аса? Хорошее имя, - улыбается Сабат. – Сколько же тебе зим, Аса Рэнк, десять?
- Тринадцать, - нерешительно, но честно отвечает Аса, робко держась за плечо Сабата. И Сабат видит: она снова не лжет.
- Извини, - говорит он галантно. – Ты так невесома, что я – совершенно неумышленно! – ошибся в твоем возрасте.
- Да, я заморыш, - охотно подтверждает Аса. – Меня и бабушка так называет. Я раньше срока родилась.
     И розовеет, сознавая, что болтает что-то не то. Наверно, сейчас этот красивый сильный человек, который несет ее, посмеется над ней. Но он не смеется, а с улыбкой говорит:
- Ничего. Придет время, и ты станешь красавицей: обязательно!
     И ласково подмигивает ей. Она благодарно и немного смущенно улыбается ему в ответ. И смотрит на Джео, идущего рядом. Он делает вид, что не слышит слов Сабата, но сам потихоньку начинает ревновать к нему Асу. Ведь это он, Джео, нашел девочку! А Саб теперь несет ее на руках и дарит ей свои обольстительные улыбки, как будто Аса – его находка.
- Всё в порядке, Лоррандо, - окликает Сабат Мужа, и все вместе они возвращаются в дом.
     Увидев Лоррандо и Фабра, Аса немного пугается. На ее лице ясно отражается страх. Но все так ласково и мирно улыбаются ей, что она приободряется.
     Сабат несет ее в свою комнату, сажает в кресло и ощупывает пострадавшую щиколотку, тоненькую, как нога молоденького жеребенка. Джео ревниво следит за движениями его пальцев.
- Опухла немного, - говорит Сабат. – Растяжение. Сейчас я сделаю тебе компресс, Аса, а потом мы отвезем тебя домой, и три дня тебе нельзя будет ходить. Запомнила?
- Да, - кивает она. - Спасибо, сударь.
- Но перед тем, как ты уедешь, мы угостим тебя завтраком, - вмешивается Фабр, который вместе с Лоррандо тоже пришел в комнату Сабата. – Ты ведь не откажешься позавтракать с нами?
     Она кивает:
- Спасибо, я с удовольствием.
     И осмеливается спросить:
- А вы кто, господа?
- Мы бродячие музыканты, - отвечает Фабр. – Это – флейтист Сабат Гримо, это – мой слуга Лоррандо Муж, Джео Монтессори – мой ученик, а я учитель поэзии и бард мэтр Вилибальд Фабр.
- О, так это вы, - глаза Асы становятся благоговейными. – Так это вы выступаете в Лудимаре? В нашей деревне только и разговоров про вас. Мы с моей старшей сестрой хотели пойти послушать, да всё никак не соберемся. Ведь мы с ней выступаем в церковном хоре; я пою, а она играет на органчике. Он у нас маленький, но красивый, и звук у него хороший.
     Сабат перевязывает ей щиколотку, предварительно наложив на тряпицу какую-то мазь, которую достал из своего дорожного мешка, и говорит:
- Пойду, соберу медвянки. Я знаю, что это за трава.
     И уходит.
- Я помогу Сабату, - говорит Вилибальд. – А ты, Джео, займи нашу гостью.
     И тоже покидает комнату. Джео понимает: он хочет обсудить происшедшее с Сабатом и Лоррандо и дать им наставления насчет того, как вести себя с Асой.
- Как твое уменьшительное имя? – спрашивает он девочку.
- Асси, - отвечает она. – А твое?
- Джанни. Мне шестнадцать лет, - добавляет он, чтобы она не обманывалась насчет его возраста. И внимательно смотрит на нее, ожидая, что она удивится. Но она не удивляется, а, напротив, взирает на него с простодушным почтительным уважением, которое ему очень льстит. Но тут же он вспоминает о мерах предосторожности и решает выяснить то, чего еще не знает.
- Послушай, Аса, - дружески обращается он к ней. – Как же ты сюда попала? Я имею в виду Рыбачью Долину.
- Через подвесной мост, - с готовностью отвечает она.
- А потом?
- Потом поднялась по отвесным ступенькам в скале, - она удивлена. – А разве есть другой путь?
- По ступенькам? – он в свою очередь изумлен. – Но они же страшно крутые! А внизу – пропасть!
- Разве это пропасть! – она смеется. – Конечно, высоко, и если упадешь, разобьешься… но ведь в горах всегда так, я уже привыкла.
     Теперь он смотрит на нее с уважением, которое она не может не заметить. Ей приятно, что он считает ее смелой и ловкой. Но тут он снова вспоминает об осторожности.
- Асси, - он серьезно заглядывает ей в глаза. – Ты умеешь хранить тайны?
- Еще как, - отвечает она тоже очень серьезно. – Знаешь, однажды отчим искал мою сестру, чтобы за что-то ее наказать, а я ему говорила, что не знаю, где она, хотя всё знала. Он сломал мне руку, но я ему всё равно ничего не сказала, вот!
     И он с гордостью смотрит на Джео.
- Ну, и отчим у тебя, - лицо Джео темнеет. – Он и сейчас тебя бьет?
- Нет, - она улыбается; ей приятно, что он так за нее переживает. – Отчим умер два года назад. А матушка умерла еще раньше, - она вздыхает. – Остались только я, сестра и бабушка.
- Ты не должна говорить им, что знаешь, где мы живем, - голос Джео звучит просительно и в то же время твердо. – Никто-никто на свете не должен знать, что мы здесь, понимаешь?
     Аса смотрит на него серьезно, как взрослая.
- Я никому никогда не скажу, где вы живете, - торжественно обещает она. – Даже нашему священнику на исповеди! Клянусь. Можешь дать мне Библию, я поклянусь еще раз.
- Я тебе верю, - Джео пожимает ее руку. Он видит: эта маленькая худенькая девочка, которая еще худее и меньше, чем он, действительно никому ничего не скажет. В ее простом, еще детском личике – твердость, отвага, решительность и вместе с тем какая-то мягкая чистая ясность. Она похожа на святую, думает Джео. А святые не выдают тех, кто доверился им…
- Что ты делала в развалинах? - уже просто из любопытства спрашивает он.
- Мне хотелось поздороваться с замком, - чистосердечно признается она. – Ведь я не была здесь целый год. Когда я летом прихожу в Рыбачью Долину, я навещаю все уголки, которые мне нравятся, точно это мои друзья. И мне кажется, будто всё, что я люблю, тоже радуется мне…

                7.

     Они завтракают в саду рядом с домом.
     На столе яйца, творог, мед, молоко и свежий хлеб. Лоррандо тоже сидит за столом. С тех пор, как они поселились в долине, он трапезничает вместе с «господами», но держит себя скромно, ибо всегда помнит, что он всего лишь слуга.
     Аса Рэнк ест с аппетитом. Она уже надела свой чепчик (для приличия), тогда, как мужчины, напротив, завтракают с непокрытыми головами, как это и положено.
     Фабр и Сабат расспрашивают Асу, как она сюда попала, и дивятся ее храбрости так же, как Джео. Они удивляются и поведению Френда: он даже не рычит на Асу. Вскоре эта странность объясняется. Аса, приглядевшись к собачке, узнает ее и говорит:
- Да это же Хэппи, пес сапожника из Лесной деревни. Сапожник помер год назад, а Хэппи исчез. Так вот он, значит, где.
     И гладит Френда. Услышав свое прежнее имя, которым называл его любимый хозяин, Френд тоскливо косится на Асу и залезает под стол. И все понимают: он не хочет больше быть Хэппи, раз его хозяин уже не может называть его так. Да и какой он теперь «счастливчик» или «весельчак»? Он просто Друг – грустный и втайне безутешный…
     Фабр берет с девочки слово, что она никому не расскажет, где они живут. Она снова клянется, что от нее никто ничего не узнает, и все, даже Лоррандо, верят ей безоговорочно.
     - А мы-то думали, нас посетил призрак самой госпожи Мидлтон, - с аккуратной иронией говорит Сабат Гримо Асе, при этом весело поглядывая на Джео. Джео держится хладнокровно и даже не сердится на Сабата: что поделаешь, если он такой насмешник!
     Аса вздыхает и признаётся несколько смущенно:
- Привидения госпожи Мидлтон нет… понимаете, это была моя матушка.
- Как?! – восклицают все и просят объяснений.
     Аса объясняет:
- Когда госпожа Мидлтон умерла, моей матери было двенадцать лет. Она была ужасная шалунья и егоза (так ее бабушка называла) и всегда придумывала какие-нибудь шутки. Она бегала по горам и долинам, а однажды забралась сюда, и когда рыбаки спросили ее, кто она такая, она ответила им: «Я госпожа Мидлтон», засмеялась и убежала. Так она делала несколько раз. Ее очень забавляло, что рыбаки пугались ее и с криками убегали. Но потом она повзрослела, ей стало стыдно, что она пугает людей и тревожит память госпожи Мидлтон, которая ничего худого никому не сделала. И матушка перестала бегать сюда. Она сама рассказывала всё это нам с сестрой. Вот так.
     Все смеются, а Джео краснеет и сердито поглядывает на Сабата Гримо. Сам напугал его несуществующим призраком, а теперь смеется! Но Сабат так дружески, с таким пониманием подмигивает ему, что Джео тут же его прощает. Невозможно сердиться на Саба долго; да, в сущности, и не за что.
     После завтрака Вилибальду Фабру хочется узнать, хорошо ли поет их незваная гостья.
- Асси, - спрашивает он. – Знаешь ли ты какие-нибудь светские песни?
- Светские? – переспрашивает Асси; она не знает значения этого слова.
- Ну, не церковные, - поясняет Фабр.
- Да, знаю несколько, - она оживляется.
- Спой, - просит Фабр. – Нет, подожди. Джанни, принеси-ка сюда гитару и флейту.
     Джео немедленно исполняет его просьбу.
- Мы тебе подыграем, - говорит Фабр Асси. – Пой.
     И Аса заводит высоким сильным чистым голосом:
               
                Красавица Лина
                Сидит у камина
                И плачет в платочек она.
                Ведь друг ее Юний
                Совсем еще юный,
                А их разлучила война.

                Кузен ее Дитер
                Давно уж пресвитер,
                А мать и отец под землей.
                И боязно Лине,
                Как пташке в пустыне,
                И так одиноко порой.

                Но паж есть у Лины
                Франческо Беллини.
                Он ей утешенье одно.
                Ведь он одинок, и она одинока.
                Такая, видать, у обоих дорога:
                Друг с другом им быть суждено.    

     Уже с середины первого куплета Фабр начинает подыгрывать Асе, а потом вступает Сабат, и вот уже Джео и Лоррандо Муж слушают песню, затаив дыхание и наслаждаясь красотой голоса и музыки.    
- Отлично! – говорит Фабр, когда Аса заканчивает петь. Его серые, почти черные глаза, блестят, и Джео понимает: на его мэтра снизошло вдохновение. Фабр оборачивается к Сабату:
- Ты заметил, Саб? У Асы голос выше и сильнее, чем у Джанни; она была бы ему хорошим фоном.      
- Да, - серьезно соглашается Сабат. – У нее блестящее сопрано. Но Джанни поет нежнее. Может, им попробовать сейчас вместе спеть что-нибудь?
- Аса не знает наших текстов, – вздыхает Фабр, но тут же находит выход из сложившейся ситуации:
- Асси, ты умеешь читать?
- Да, но только печатные буквы.
- Очень хорошо. Джео, принеси свою учебную тетрадь.
     Джео бежит за тетрадью. Фабр пишет в ней печатными буквами последние шесть строк одного из сонетов Шекспира и говорит, подавая Асе:
- Вот это ты пропоешь вместе с Джео, когда я подам тебе знак. А до тех пор будешь просто держать «а-а», создавать фон, как в хоре. Поняла?
     Аса кивает. Ее щеки разгорелись, глаза блестят, и она совсем позабыла про больную ногу: до того ее увлекла новая игра. А главное: какая честь! Она поет вместе с прославленными музыкантами, и они хвалят ее голос! Такой головокружительный взлет ей и во сне не мог присниться. «Как здорово, что я пришла сюда сегодня, - думает она. – Слава Богу!»
     Они поют вместе. Джео кажется, что чудесный голос Асси, подпевающий ему, поднимает его до самых небес, а когда они вместе с ней поют под гитару и флейту последние шесть строк сонета, его душа утопает в блаженстве: так неслыханно красиво звучат их голоса.
     Закончив петь и играть, они смотрят друг на друга радостными, вдохновленными глазами.
- Блеск, чудо, красота, нет слов! – восклицает Фабр, в порыве чувств ударяя ладонью по` столу. – Господа, Аса Рэнк послана нам Провидением; кто со мной не согласен, того я вызову на дуэль.
     Все весело улыбаются. Фабр подходит к Асе и целует ее в лоб.
- Хочешь выступать с нами? – спрашивает он.
- Очень, - Аса сияет улыбкой. – Так хочу, что и сказать нельзя! Но я пою в церковном хоре… а потом, нога…
- Нога заживет, хор переживет, - смеется Фабр. – Долой трио, отныне у нас будет квартет! Асси, я назначаю тебе шестую часть денег от каждой нашей выручки. Согласна?
     Она молча кивает, потрясенная необыкновенным, неожиданно счастливым поворотом своей судьбы.
- Через три дня, в четверг, я приеду за тобой и привезу тебя сюда, - говорит Фабр. – Начнем вместе репетировать.
- Нет, сударь, не приезжайте за мной, - просит Асси. Ей очень неловко утруждать такого великого человека, как мэтр Вилибальд. – У меня есть лошачок, я на нем приеду, если вы мне покажете вашу дорогу.
- Приезжай, - соглашается Фабр. – Но смотри: никто не должен следить за тобой.
- А я собаку возьму, - говорит она. – Если она учует чужих, она зарычит. Она у нас очень умная.
     На том и порешают.
     Асе вручают на прощание мешочек с медвянкой, собранной Сабатом, и еще один мешочек с тремя золотыми сильтами – «за выступление» и в компенсацию повреждения ноги. Аса с жаром благодарит Фабра и Сабата, а также Лоррандо – за вкусный завтрак. Она глубоко тронута щедростью и великодушием всех этих людей.
     Джео тоже не терпится сделать ей подарок. Он убегает в дом и приносит оттуда «фею», восковую куклу, подарок Адалита Мэррила.
- Это тебе, Асси, - и он с гордостью вручает Асе куклу.
     Она почти пугается. Ее руки берут куклу с таким благоговением и трепетом, что все чувствуют себя растроганными.
- Я не могу взять, - очень тихо говорит Аса. – Это, наверно, дорогая-предорогая кукла.
- Бери, бери, - щедро настаивает Джео. – Ты достойна такого подарка. Я очень огорчусь, если ты не возьмешь. Знаешь, как ее зовут? Памела.
     При этих словах Джео Вилибальд внезапно краснеет и отворачивается на минуту, что не укрывается от проницательного взгляда Сабата Гримо.
     Остальные ничего не замечают.
- Памела, - повторяет счастливая Аса. – Имя-то какое красивое! Прямо, как она сама. Спасибо, Джанни! – и она крепко пожимает руку Джео.
     Джео очень доволен. Он радуется радости Асси не меньше, чем утешается видом Памелы. Ему совсем не жаль этой куклы для девочки, которая такая смелая, добрая и так чудесно поет. Теперь он убежден, что привез с собой куклу специально для Асы – только до сегодняшнего дня не подозревал об этом.
     Потом они прощаются. Фабр увозит Асу на своей рыжей Альме домой, в Колокольцы. Там он беседует с бабушкой и сестрой Асси, и те очень охотно дают свое согласие, чтобы Аса пела с «прославленными музыкантами». Потом Фабр беседует со священником, который слышал их выступления в Лудимаре. Священник очень доволен тем, что его маленькая хористка «выходит в люди» - и также с удовольствием соглашается отпустить ее, пока она сама не пожелает вернуться. Он собирает свой церковный хор, состоящий из мальчиков, девушек и женщин, и заставляет их выступить перед «господином музыкантом». Хор поет церковные гимны. Фабр слушает их пение и искренне хвалит всех. Но про себя он убеждается, что самый сильный и чистый голос – у Асы Рэнк. Это лучший голос в хоре, думает он, но благоразумно молчит об этом. Зато мысленно благодарит Бога за встречу с Асой.
     Вечером, когда они сидят в саду вдвоем с Сабатом, Гримо спрашивает Фабра с самым невинным видом:
- Вильд, я позабыл, как зовут твою возлюбленную, госпожу Мэррил: Вероника или… Памела?
     Фабр бросает на него пронзительный взгляд и отвечает:
- Вероника. И если, дай Бог, она приедет, только попробуй упомянуть при ней имя «Памела» – я тебе уши оторву. И Джанни я скажу то же самое.
     Сабат смеется и обещает:
- Спокойно, Вильд, мы с Джео будем молчать, как рыбы или камни, даю тебе слово.
     Фабр успокаивается и добавляет задумчиво и мягко:
- Памела – прекрасная женщина, да и остальные девять были прекрасными женщинами… но ведь я тогда не был уверен, что Вероника любит меня, и не знал, что ее муж тяжело болен, вот, в чем штука. Теперь, когда я всё это знаю, мне нет дела до других, хотя, повторяю: они замечательные женщины и достойны великой любви.
- Я с тобой согласен, - говорит Сабат. – И одну из таких женщин я встретил недавно в Лудимаре. Завтра у меня свидание с ней. Отпустишь меня?
- Конечно, - Вилибальд улыбается. – Только будь осторожен. И обязательно вернись к завтраку.
- Я не останусь ночевать в городе, - отвечает Сабат. – Как бы я ни был влюблен, я исполню свой долг перед тобой и госпожой Мэррил, я буду охранять тебя – и не оставлю тебя больше, чем на пять часов.
     Фабр пытается с ним спорить, но Сабат непреклонен. И Вилибальд сдается. Они пожимают друг другу руки и молча сидят в саду вдвоем до самых сумерек.

                8.

      Строки из деревянной тетради:
     «Вильд, я хотел спросить тебя вслух, но не решаюсь: можно ли мне навестить Асу?»
     «Нельзя, Джанни. Завтра она сама приедет к нам».
     «А вдруг не приедет?»
     «Она обещала».
     «Но если ей что-нибудь помешает?»
     «Тогда я сам съезжу за ней. Уж не влюблен ли ты?»
     «Нет. Честно, нет. Аса совсем еще ребенок. Сабат даже подумал, будто ей всего десять зим. Да ты и сам видел: маленькая, худенькая – точно та кукла из розового воска, которую я ей подарил. Правда, Памела – девушка, просто изящная, стройная. А Асси еще маленькая. Она мне, точно младшая сестренка».
     «Да, вы чем-то похожи, у вас много общего».
     «Оба заморыши?»
     «Ты стал ироничным. У Сабата научился? Нет, я не хочу сказать, что вы оба заморыши, во всяком случае, ты (ты ведь окреп и немного подрос, я заметил). Но и у тебя, и у нее прекрасные голоса, вы оба любите музыку, да и во внешности есть что-то… одухотворенное, что ли. Вы и вправду, как брат и сестра».
     «Вот видишь! А ты веришь, Вильд, что Аса никому не скажет, где мы живем? Я верю».
     «Я тоже. Ей почему-то веришь».
     «Да. А мы включим в репертуар ее песню про Лину?»
     «Пожалуй. Правда, отдает менестрельщиной, но не до пошлости. Довольно сносные слова, а главное, мелодия красивая».
     «Да, замечательная. Но разве менестрели поют только пошлости?»
     «Разные бывают менестрели. Я встречал очень одаренных – и встречал таких, которые никуда не годятся. Некоторые их песни просто нельзя исполнять, они совершенно безвкусны».
     «А мы оставим наши четыре песни на стихи Иоганна Росси?»
     «Конечно. Он превосходный поэт, я всегда буду утверждать это».
     «Вильд, через неделю в Лудимаре карнавал. Мы пойдем?»
     «Да. Поэтам полезно видеть подобные зрелища и принимать в них участие. Но как бы нам не потерять друг друга в толпе. Вот что: если разминемся, пусть каждый идет к подвесному мосту и там ждет остальных».
     «Понял. Да здравствует карнавал!»
     «Джанни, мы должны быть очень осторожными, помни об этом».
     «Помню и не забуду, Вильд, не беспокойся».
     «Старайся не терять нас из виду на карнавале».
     «Обещаю и клянусь».
     «Я тоже обещаю не спускать с тебя глаз. И с Сабата, и с Лоррандо…»
     «Хорошо бы Аса тоже пошла с нами».
     «Вряд ли. Она ведет правильный деревенский образ жизни и ложится спать в девять часов, если нет всенощной».
     «Да, это так, Аса строгих правил, и это мне в ней тоже нравится».
     «Мы с тобой ее почти совсем не знаем, но мне кажется, ты прав».


     Аса Рэнк приезжает к своим новым друзьям на лошаке серого цвета. В этом отпрыске ослицы и жеребца есть что-то от пони: он такой же невысокий и так же похож на обычную лошадь. Рядом с ним бежит охранница Асы, большая, белая, с каштановыми пятнами собака, которую зовут Тирза. Френд рычит на нее и на лошака Моза, но потом, обнюхав их, умолкает и с достоинством уходит лежать на крыльцо.
     Джео здоровается с Асой и помогает ей сойти с лошака. Тирза рычит на него, но Аса говорит ей:
- Тирза, свои!
     И собака успокаивается.
     Асси еще немного прихрамывает (совсем чуть-чуть), поэтому Джео берет ее под руку и вводит в дом. Там ее сразу сажают за общий стол, обедать, потому что она приехала как раз к обеду. Сначала она держится несколько скованно, но вскоре Вилибальду Фабру удается втянуть ее в общую беседу. Аса оживляется, и разговор становится очень одушевленным и интересным.
     После обеда все четверо идут в сад и начинают репетировать, Лоррандо Муж в это время расседлывает лошака, пускает его пастись и угощает овсом. Тирзу он кормит остатками обеда.
     Джео дает Асси тетрадку, в которую он переписал для нее печатными буквами тексты песен, что они должны будут исполнять вместе. Эту тетрадку, тоненькую, в простом переплете, он купил в Лудимаре на собственные деньги, за один золотой. Аса смотрит на тетрадь с восхищением: она до сих пор не держала в руках тетради, даже самой дешевой.
     Они заново переделывают несколько песен, чтобы Аса могла участвовать в их исполнении. Она поет, и получается до того замечательно, что все даже не смеют радоваться – боятся спугнуть великую удачу и славу, которые их ожидают.
     После репетиции Джео с позволения Фабра оседлывает Моза и Клика, и они с Асой Рэнк отправляются на прогулку по долине. Им очень весело и легко вместе; они болтают обо всём на свете, любуются озером, объезжают рыбачий поселок и возвращаются берегом озера к пристани, где привязаны лодки.
- Хочешь, покатаю тебя на лодке? – спрашивает Джео.
- Очень хочу, - Аса с трудом удерживается от выражений восторга; до сих пор она ни разу не каталась в лодке.
     Они привязывают своих животных к кустам и вскоре уже плывут по огромной глади синего озера. Неподвижность этих чистых вод нарушается только всплесками рыбы, которая, гоняясь за стрекозами и мошкарой, то и дело выскакивает из воды.
- Ты умеешь плавать? – спрашивает Джео Асу.
- По-собачьи, - отвечает она и добавляет:
- У нас в Колокольцах негде плавать. Разве что в лесочке поблизости есть пруд, мы с сестрой там иногда плещемся. Но там пиявок много.
- А здесь вот совсем нет пиявок, - заявляет Джео с такой гордостью, будто сам создал Рыбачье озеро. – Здесь вода чистая и теплая. Вот бы нам с тобой здесь выкупаться!
- И в чем я буду купаться? – смеется Асси. – Прямо в платье?
     Джео задумывается. Действительно, в чем же этой девочке купаться – так, чтобы она не стеснялась его? И вдруг его осеняет блестящая мысль.
- Придумал! – говорит он, мерно поднимая и опуская весла и радостно глядя на Асси. – Я подарю тебе одну пару своего нижнего белья, в нем и будешь плавать. Мы оба будем плавать в нижнем белье.
     Асси громко фыркает, потом решительно заявляет:
- Это неприлично. Девочки не ходят в мужском белье. Оно же коленок не закрывает, и руки до плеч голые.
- Ну и что? – Джео удивлен. – Ведь мы будем купаться вдвоем. Кроме меня тебя никто не увидит.
- Но ты же мальчик! – она смотрит на него строго.
- И что же? – снова искренне удивляется он.
- Нет, так нельзя, - она качает головой. – Бабушка не позволила бы мне такого.
- А мэтр Вилибальд позволил бы, - горячится Джео. – Он знает жизнь и правила приличия не хуже твоей бабушки. Ты поверила бы ему, если бы он сказал тебе, что ничего неприличного тут нет?
- Да, - личико Асы становится серьезным. – Господину Фабру я бы поверила.
      Джео гребет обратно к мосткам. Он привязывает лодки, и они с Асой возвращаются домой.
     Фабр задумчиво сидит в саду, когда они являются к нему. Джео излагает суть дела. Вилибальд серьезно, боясь улыбнуться, выслушивает его, потом говорит:
- Всё дело в том, хочет ли Аса купаться вместе с тобой?
- Я хочу, господин Фабр, - тут же отвечает Аса. – Только мне нужно, чтобы всё было прилично.
- В таком случае, я отвечу тебе, - говорит ей Фабр. – Джео нашел очень хороший выход из положения. Мое мнение таково: тебе можно купаться в том, что он тебе предлагает. Ведь это всё равно, что купаться в платье, только коротком.
     Его слова убеждают Асу. Она простодушно говорит:
- Раз вы так считаете, значит, это правда.
     Она просит у Джео «купальный наряд» – примерить. Джео приносит ей свои чистые запасные нижние штаны и рубашку без рукавов и ворота. Аса примеряет их в уцелевшем зале замка, где сохранился осколок зеркала, и остается довольна своим видом. Она ниже Джео, поэтому штаны слегка прикрывают ее колени. И она `уже в плечах, чем он, поэтому его рубашка скрывает ее плечи. Груди у нее еще нет, то есть, ее грудь такая же, как у Джео, и она сейчас рада этому. Вид у нее очень даже пристойный, она не может этого не признать.
     Переодевшись снова в свое платьице, она возвращает Джео его белье и говорит:
- Хорошо, буду купаться, только не сегодня, а завтра.
     Джео очень доволен. Аса садится на лошака и уезжает, увозя с собой тетрадку своего нового друга. Джео провожает ее до подвесного мостика. На прощание они машут друг другу.
     Аса едет домой в самом веселом расположении духа. Ей не терпится поскорей увидеться со своей красавицей Памелой. За те три дня, что ей пришлось просидеть дома «с ногой», она нашила для куклы множество великолепных нарядов, и они с сестрой (та старше Асы всего лишь двумя годами) забавлялись тем, что переодевали Памелу, расчесывали ее густые настоящие волосы и укладывали спать подальше от печки, чтобы кукла не растаяла.
- Ей нужно найти мужа, - сказала Асе ее сестра Летти. – Ведь Памела уже взрослая.
     Аса ничего не ответила, но потихоньку сшила из лоскутков человечка, посадила его на деревянную лошадку и заявила:
- Вот ее муж. Он великий рыцарь, служит королю Артуру, и его зовут сэр Ланцелот.
     Летти была потрясена сразу всем: и честью, оказанной Памеле, и фантазией, проявленной в данном случае ее младшей сестрой. А потом, поглядев друг на друга, сестры расхохотались.
- Мы уже взрослые, а играем, как маленькие, - сказала Аса.
- Это ничего, - молвила Летти. – Мы ведь еще не очень взрослые. И потом, разве у нас с тобой была в детстве такая кукла?..


      Теперь Аса выступает вместе с музыкантами. Ожидания их не обманывают: выручка становится больше, их приглашают на свадьбы, на дни рождения и на прочие празднества; весь Лудимар любит и знает их. Зато их конкуренты – одинокие шарманщики, менестрели, миннезингеры и цирковые акробаты - не очень довольны. Впрочем, щедрость музыкантов всякий раз превращает их врагов в друзей.
     После выступлений квартет обедает в трактире, и все четверо возвращаются в Рыбачью Долину. Там они делят выручку, и Фабр отпускает Джео погулять с Асой. Те сразу же бегут купаться на самый ближний к замку песчаный пляж. Им очень весело. Они не меньше часа резвятся в воде, потом переодеваются в сухое и идут в сад, где залезают на деревья, чтобы с высоты оглядеть окрестности: горы, водопады, долины. Или же идут в развалины замка, дабы найти там что-нибудь интересное: хотя бы просто поймать пёструю ящерицу и рассмотреть ее как следует.
     Джео читает Асе свои стихи. Она слушает их с искренним восхищением. Поэты внушают ей глубочайшее уважение. Сама она не могла бы написать ни строчки. То, что Джео и мэтр Вилибальд сочиняют стихи и музыку, кажется ей величайшим чудом.
     Иногда Джео и Аса катаются в лодке и даже удят рыбу, а порой качаются на качелях, сделанных для них Лоррандо Мужем. При этом Джео всегда вспоминает Викки, соседку Фабра в Лувальде. Аса совсем не похожа на Викки, но Джео ничуть не жалеет об этом.
     У него хороший почерк, и он учит Асу писать и читать письменные буквы. Она очень скоро перенимает у него эту науку, но пишет немногим более грамотно, чем Лоррандо, да и времени на учебу у нее не так уж много. Бабушка хочет, чтобы ее внучка возвращалась домой засветло, поэтому в пять часов вечера Аса уходит или уезжает на своем лошаке, всегда в сопровождении Тирзы, своей верной защитницы.
     Иногда дождь нарушает планы детей, но не надолго. Долгих дождей здесь, в горах, летом как правило не бывает. Обычно неизвестно откуда налетевшая туча вдруг заплачет над Рыбачьей Долиной и окрестностями, до самого Лудимара, а через десять минут смотришь – уже всё кончено, небо чисто и можно вернуться к прежней беготне, играм или хозяйственным делам. Воздух после дождя чист и особенно ароматен. Сил точно прибавляется, и невольная, безудержная радость овладевает сердцем.
     Теперь Джео учится по вечерам, когда Аса уезжает. Два часа они с Фабром посвящают языкам и поэзии, остальное время – музыке. Джео уже очень хорошо играет некоторые мелодии на гитаре.
     Ему едва хватает целого дня, чтобы всё успеть, поэтому засыпает он всегда внезапно, точно сраженный молнией, едва коснувшись головой подушки.

                9.

     «Вот уже и июль, а ее всё нет и нет, и я ничего о ней не знаю. Быть может, ее муж выздоровел? Дай ему Бог. Это, конечно, было бы ударом для меня, но всё равно, дай ему Бог здоровья! Правда, в этом случае, она написала бы мне, что не приедет, что мы должны забыть друг о друге. Разумеется, это бы меня убило, но ничего, я восстал бы из пепла. Я поднялся бы. А теперь вот переживаю. Неизвестность хуже самой горькой правды, потому что порождает чудовищ не менее, чем сон разума. Здорова ли она? Не разлюбила ли меня? О, Роника! Отзовись, иначе я изведусь от тоски. Пусть даже мы никогда больше не будем вместе, всё равно отзовись. Отними у меня надежду, низвергни меня в ад печали, но напиши хотя бы несколько строк…»
     Вилибальд Фабр еле слышно вздыхает и открывает глаза. Солнечный мир вокруг него играет веселыми бликами, переливается, трепещет, и знойная бездонная чаша небес опрокинулась над Рыбачьей Долиной, источая щедрый летний жар.
     Они с Сабатом Гримо лежат на берегу озера, полуодетые, в прохладной тени ивовых зарослей, на траве, и лениво смотрят, как далеко, в четверти мили от них купаются и бегают по берегу Джео и Аса.
- Точно двое мальчишек, - усмехнувшись, говорит вслух Вилибальд – и даже не Сабату, а самому себе.
- Да, - соглашается Сабат. – Правда, у Асы движения плавнее и легче. Всё-таки, если приглядеться, заметно, что это девочка.
     Вилибальд посматривает на Сабата. Тот лежит без рубашки, закинув руки за голову, загорелый, стройный, сильный, весь в узорах от теней и солнца. Фабр снова переводит взгляд на Джео и Асу. Всё в нем теплеет, когда он видит Джанни, свою гордость, своего лучшего ученика. Но порой ему кажется, будто белобрысая голова Джео отливает на солнце золотом, и тогда на память вдруг приходят другие озера, другие знойные дни и другой его ученик, который никогда не называл его просто «Вильд».
- Йон… - еле заметно шевелятся его губы. Но он тут же отгоняет видение, чтобы не дать печали одолеть себя. Да, Иоганна с ним нет и уже не будет, их пути разошлись навсегда. Зато у него есть Джео, которого он любит ничуть не меньше, у которого веселая душа и верное сердце.
     Он мысленно пересчитывает деньги, которые они заработали. У него, Фабра, и у Джео есть теперь по три с лишним тысяч золотых и серебро – очень неплохо. Если так будет продолжаться и дальше, то…
- Сударь, - над ним вырастает Лоррандо, только что вернувшийся из Лудимара, весь потный и красный, несмотря на свою легкую одежду. Его кудрявые волосы взъерошены, рубашка расстегнута сверху на две пуговицы. Он протягивает Вилибальду какой-то конверт:
- Вам, того… трактирщик Джон передал. Я его спросил: только одно, мол? Да, говорит. Было б, мол, больше, больше и передал бы.
- Спасибо, Лоррандо, - кивает Вилибальд. – Пить хочешь? Вот у нас тут вода с лимоном. И освежись, а то ты весь мокрый.
- Благодарствую, сударь, - отвечает Лоррандо, наливает себе из кувшина воды и залпом опорожняет кружку. Потом сбрасывает на ходу одежду, спускается к воде и с шумом погружается в желанную прохладу, поднимая целые фонтаны радужных брызг.
     Вилибальд держит в руках конверт, не решаясь взглянуть на него. «Это не от Роники, - твердит он себе. – Нечего обманываться, что это от нее. Конечно, это от кого-нибудь другого, и это правильно, так и должно быть. «Сначала получишь письмо ты от друга, а после от милой своей», - так и в песне поется. Если это письмо от друга, значит, скоро что-нибудь будет и от Вероники…»
     Подготовив себя таким образом к разочарованию, он смотрит на конверт и читает: «Вилибальду Фабру от Адольфины Монсиньи». Подавив невольный вздох, он раскрывает письмо и пробегает глазами строки: немного рассеянно и не очень внимательно. Но вдруг весь настораживается, подбирается и даже садится на траве. И несколько раз перечитывает одни и те же фразы:
     «Милый Вильд, - пишет госпожа Монсиньи. – Случилось нечто, чего я не могу себе объяснить. Может быть, ты лучше меня поймешь, в чем дело. Двадцатого июня, то есть, два дня назад, меня посетил господин Феррара (у него еще поместье близ Лувальда, помнишь?) Он почему-то много расспрашивал о тебе. Особенно ему хотелось знать, где ты сейчас. Мне не понравилось выражение его лица, когда он расспрашивал меня. Впрочем, оно могло объясняться тем, что его кузен граф Мэррил скончался неделю назад. И всё-таки я решила быть осторожной. Я сказала, что не имею никакого понятия, где ты сейчас и что с тобой. А когда он ушел, я пошла к себе в кабинет, чтобы на всякий случай понадежней перепрятать письма, которые получала от тебя и от Джео Монтессори. Ведь в этих письмах говорилось о том, что вы с Джанни всё лето проведете в предгорье Глагвей, в Лудимаре.
     И что ты думаешь, Вилибальд! Писем в ящике не оказалось! Да, они исчезли. Я сразу почему-то подумала о слуге, которого привел с собой Кармине Феррара. Это был долговязый смуглый человек лет под тридцать, моложавый, с костлявым лицом и сильно вьющимися темными волосами. Не сомневаюсь, что именно он украл мои письма с помощью каких-нибудь отмычек. Я расспросила слуг; они ничего не смогли мне рассказать. Разумеется, я очень расстроилась и тут же села за письмо к тебе. У меня такое чувство, что Феррара ищет тебя не с добрыми намереньями…»
     Фабр ощущает, как легкая дрожь пробегает по его спине. Сабат спрашивает его о чем-то, он не отвечает; язык ему не повинуется, да он и не слышит вопроса.
- Вильд! – Сабат, приподнявшись, встряхивает его за плечо.
- Да, - отрывисто откликается Фабр.
- Что с тобой? От кого письмо?
- От моей двоюродной тетки из Стэнлета, - отвечает Фабр. – От госпожи Монсиньи. Она святая женщина. Но, мне кажется, у нас начались неприятности. Вот, прочти…
     И он протягивает Сабату письмо. Тот внимательно читает его.
- Черт! – вырывается у него вдруг. – Значит, я не обознался два дня назад, когда видел его…
- Кого? – Вилибальд чувствует, как кровь отливает от его лица.
- Слугу Феррара, - отвечает Сабат. – Того, которого я вместе с его хозяином водил за нос в Лувальде. Госпожа Монсиньи очень точно описала его внешность. Амад`ино Зл`обаш…
- Злобаш? – Фабр удивлен. – У него такая фамилия?
- Да нет, - усмехается Сабат. – Фамилия у него Златаш. Он наполовину мадьяр, наполовину поляк, что ли… не помню. Но Феррара постоянно называл его Злобашем, потому что, говорил, он злобный. Да я и сам видел, что душой-человеком его не назовешь. А я-то думал, что он мне померещился позавчера. Оказывается, он действительно здесь. Вот беда. Вильд, лучше бы нам покинуть эти края – и поскорее…
- Нет, - качает головой Вилибальд. – Граф Мэррил умер, Царство ему Небесное, значит, Вероника с мальчиком приедут в Лудимар. Нужно дождаться их. Тогда будем искать другое убежище - все вместе…
     Он умолкает. Некоторое время они оба молчат, потом Сабат роняет не без сожаления:
- А я-то думал, мы завтра пойдем на карнавал, как все люди…
- Нет, - вздыхает Фабр. – Карнавал может плохо кончиться для нас. Да и выступления… теперь выступать опасно.
- Не дело прятать голову в песок, - вдруг говорит Сабат. – Мы должны одержать над ними верх.
     Фабр смотрит на него с удивлением и одобрительным интересом:
- Но, позволь, Саб, ты только что сам говорил: нам надо уходить отсюда…
- Да, говорил, - соглашается Сабат. - Но сейчас я вдруг подумал: это не выход – удирать. Не выход, понимаешь? В Лудимаре, конечно, опасно появляться, но не нам, а тебе. В тебя могут выстрелить и средь бела дня, а нас могут только попытаться захватить, чтобы узнать, как до тебя добраться. Но днем они не решатся на это, а вечером мы все уже здесь, почти что в неприступной крепости.
- Почти не считается – в скале есть ступени…
- Мы заделаем их камнями и строительным раствором, - тут же решает Сабат. – Их не будет! Останется только тропа между скалами, о которой никто не знает, кроме нас четверых и Асы Рэнк. А уж на Асси мы можем положиться. И знаешь еще что, Вильд? Отпусти меня завтра на карнавал. Я постараюсь разведать что-нибудь о наших врагах.
- Хорошо, - соглашается Фабр. – Но ты должен быть очень осторожным. Кто знает, сколько их! Ты видел одного Злобаша, но, может, здесь и другие подручные Феррара, да и сам Феррара тоже…
- Я постараюсь узнать это завтра, - говорит Сабат. – И, конечно, буду осторожным. Не волнуйся за меня.


     Джео очень огорчается, когда узнаёт, что они не пойдут завтра вечером на карнавал. Но Вилибальд показывает ему письмо госпожи Монсиньи, передает слова Сабата Гримо – и Джео сразу же перестает огорчаться. Ему становится очень не по себе, он затихает и задумывается. Аса уже уехала домой, и он может как следует поразмыслить в тишине над тем, что узнал. «Мы не сможем больше выступать, - думает он с горечью. – Но это пустяки; главное, Вильда могут убить. Всё очень просто и ужасно: раздастся выстрел, и Вильда не станет… Господи, неужели нет никакого выхода из этой ловушки?»
- Вильд, а что если заявить в полицию? – спрашивает он.
- Феррара подкупит здешнюю полицию, если уже не подкупил, - отвечает Фабр. Он спокоен, во всяком случае, кажется таким. Что у него на душе, Джео не знает, но понимает: Вильд, конечно, встревожен тем, что узнал из письма и от Сабата.
- Единственный выход для меня, - спокойно продолжает Фабр, - сидеть пока что здесь, в долине. Вы будете выступать по-прежнему, только одни. Выручка, конечно, уменьшится, но не слишком. Ты очень неплохо играешь несколько песен и знаешь десять аккордов, которые можно использовать в остальных случаях… что ж, будешь брать мою гитару.  Моего голоса вам, конечно, ничто не заменит, но это временно. С вами будет ходить Лоррандо, охранять вас. А я уж здесь как-нибудь позабочусь о собственной безопасности. Для вас главное следить, чтобы никто не шел за вами. Никто не должен узнать о тайной дороге между скалами. Будете брать с собой Френда; если кто-то станет подсматривать за вами у подвесного моста, он обнаружит это и подаст голос.
     И еще: не разлучайтесь! Это очень важно. При свете дня, все вместе, вы в безопасности. Когда госпожа Мэррил даст нам знать о себе, мы сможем незаметно уйти отсюда. Я полагаю, нам следует двинуться в Стэнлет и там искать защиты и покровительства у его величества Эдварда Второго. Он не старше нашего Сабата, но, говорят, очень разумен и справедлив. Госпожа Адольфина поможет нам, она часто бывает при дворе.
- Да, король нам поможет, - тотчас соглашается Джео. Он вспоминает, как два года назад видел короля. Его величество проезжал через какой-то город, где Джео бродяжничал в это время. Правда, государь не выходил из кареты, но Джео успел заметить в окне его лицо: веселое, красивое, молодое, обрамленное небольшой светлой бородой. Волосы у короля тоже были светлые. Он бросал в толпу пригоршни золотых номов. Люди с восторженными криками подбирали их и подхватывали на лету, а полиция строго следила за тем, чтобы королевская милостыня не вызвала серьезной потасовки среди «возлюбленных подданных» его величества. Джео тоже досталась одна монетка, и он долго берег ее в память о короле, пока однажды кто-то не стащил ее у него из кармана.
     Фабр тоже несколько раз видел короля и даже бывал во дворце вместе с госпожой Монсиньи. Последний раз он посетил дворец три года назад, на следующий день после того, как богатая карета увезла туда Иоганна Росси прямо с площади, где они выступали.
     На следующий день Иоганн вышел к нему, богато одетый, обнял его и сказал со счастливой и смущенной улыбкой:
- Мэтр Вилибальд, я теперь в свите его величества. Не угодно ли, я вас представлю ему?
     Но Фабр отказался.
- Нет, спасибо, Йон, - молвил он. – Я одет не должным образом. Но я очень рад за тебя. Я буду тебя навещать. Пиши мне через госпожу Монсиньи, она передаст мне твои письма.
     Они обнялись, поцеловались и разошлись. Йон ни разу не написал Фабру, но Вилибальд не думал упрекать его за это даже мысленно. Он сам был не охотник писать письма и прекрасно понимал Иоганна. Вот встретиться – это другое дело… но он всё откладывал эту встречу то из какой-то ему самому не понятной робости, то по обстоятельствам. А когда, наконец, решился, оказалось, что уже поздно – он больше не был нужен Йону.
     Тень пробегает по его лицу: нет, он не будет думать об этом. Но король в самом деле может оказать ему, Фабру, помощь и покровительство, а именно избавить его от преследований Феррара. Больше ему, Вилибальду, совершенно ничего не нужно от короля.
     Феррара у государя не в слишком большой милости, Вилибальд хорошо это знает. Тем больше у него, учителя Иоганна Росси и двоюродного племянника госпожи Монсиньи, надежды на успех. Правда, он не дворянин, к тому же, бастард, но ему говорили, государь в подобных случаях не щепетилен. Он сам имеет незаконных братьев и сестер и поддерживает с ними самые дружеские отношения.
     «Так и сделаю, - говорит себе Фабр. – Обращусь к королю. А там будь что будет».
     Потом он задумывается о Веронике. Две недели минуло со дня смерти ее мужа. Значит, в середине или в конце июля она, вероятно, приедет в Лудимар и даст ему, Фабру, знать о своем прибытии через Джео или Сабата. И тогда… тогда он придумает, что предпринять. Но полиция, конечно, им не защита: в каждом городе она подчиняется только влиятельным вельможам или их друзьям. В Лувальде полиция была куплена Феррара почти полностью: запугана и задарена им. В Лудимаре у него, конечно, меньше власти, поэтому он и не действует явно, но всё-таки и здесь у Фабра нет никакой надежды на полицию. Во всей Румалии блюстители закона ловят мелких воришек, бродяг, мошенников, прижимают бедняков, арендаторов, но большие господа вне королевских законов. Ни один шериф не посмеет вмешиваться в дела знатных преступников. Закон и порядок по-настоящему сохраняются только в столице и близ нее, в округе, где бдительное око короля и его советников бодрствует над служителями Фемиды. Но чем дальше от столицы, тем больше произвола – и, говорят, так не только в Румалии, но и во всей Европе…
     Всё это Вильд невесело объясняет Джео, и Джео понимает: его друг и учитель совершенно прав. Пока что у них надежда только на самих себя, никто другой им не поможет.
- Ничего, пробьемся, - говорит ему Вилибальд. - До приезда госпожи Мэррил Господь и наша долина защитят нас. А потом мы уедем в Стэнлет такими тайными тропами, что Феррара потеряет наш след.
     «Дай Бог, чтобы так и было», - думает Джео.

                10.

     Следующим днем они не выступают. Асе, которая, как всегда, явилась утром, в нескольких словах рассказывают о том, что враги Вилибальда Фабра в Лудимаре, и теперь придется выступать без него, а сегодня выступления и вовсе не будет.
     Глаза Асы становятся большими и серьезными. Она понимает: то, о чем ей рассказали, не шутка, всё так и есть на самом деле. Ей очень хочется помочь людям, которые сделали ей столько добра, но она всего-навсего маленькая крестьянка – и бессильна против взрослых врагов мэтра Вилибальда. Она просит описать внешность этих людей: вдруг она сумеет что-нибудь узнать о них? Ей отвечают, что в лицо известен пока что лишь один враг, которого зовут Амадино Златаш или же просто Злобаш. Несмотря на всю опасность создавшегося положения Асси очень веселит это необычное прозвище.
      Сабат рассказывает ей, как выглядит этот человек. Она внимательно слушает и запоминает.
     Вообще день проходит невесело. Все точно ждут чего-то. Сегодня очень жарко и душно, но Джео и Аса не бегут купаться, как делали это обычно. Они не бегают по саду, не проводят исследований в развалинах замка, не качаются на качелях, а сидят в тени и чинно, совсем, как взрослые, обсуждают свои будущие выступления без Фабра, даже репетируют немного.
     После обеда Аса уезжает с несколькими золотыми, которые ей дарит Фабр. Она хочет отказаться, но он тверд. Девочка не должна нести слишком большого убытка: ведь в том, что происходит, ее вины нет.
     Оставшийся день и вечер проходят почти что в молчании. Все думают об одном и том же, и нет нужды об этом разговаривать. Лоррандо Муж также во всё посвящен и беспокоится за своего хозяина. У всех четверых тревожно на душе.
     Вечером Сабат Гримо собирается на карнавал. Он одевается получше, захватывает с собой маску, которая скрывает половину его лица, прощается с друзьями и уходит в неизвестность.
     До сих пор Фабр как-то не очень волновался за него, но теперь вдруг начинает переживать. Недобрые предчувствия сжимают его сердце. К тому же…
- Будет гроза, Джанни, - говорит он уверенно.
     Джео смотрит на небо и, не увидев на нем ни облачка, поворачивается к Вилибальду с красноречивым вопросом в глазах.
- Туч еще не видно, - кивает Фабр. – Но помяни мое слово, они появятся. Я, как птица, всегда чувствую грозу заранее.
     Джео вспоминает май в Лувальде и говорит себе: да, действительно, Вильд чувствует грозу заранее. Он часто предсказывал грозу за несколько часов, когда небо было еще совершенно чисто, и никогда не ошибался. Он, Джео, сейчас просто забыл об этом, а ведь так оно и было.
- Сабат вымокнет, - роняет он.
- Вымокнет! – горько усмехается Фабр, и Джео понимает, что` хочет сказать его учитель. Пусть Сабат промокнет так, как еще никогда не промокал под дождем, но пусть вернется здоровым и невредимым.
     Птицы в листве умолкают сегодня раньше обычного. Кобылка в траве стрекочет как-то неохотно, настороженно – и тоже умолкает рано.
     Джео и Фабру не сидится на месте. Захватив дождевики, они идут на край долины, к одному из обрывов, и сидят там до самых сумерек, глядя сверху на Лудимар.
    А город, который кажется таким маленьким с их вершины, постепенно расцвечивается веселыми огнями, разноцветными, точно в Рождество.
     Слышно, как гулко и радостно палят пушки и ракетницы; эхо раскатывается по вечернему предгорью. Джео, позабыв о какой бы то ни было опасности, с восторгом смотрит на фейерверки, цветами вырастающие над городом и на мгновение озаряющие уже облачное темное небо. Порой до Рыбачьей Долины долетают звуки медных труб; ведь Лудимар не так уж далеко отсюда.
     А между тем, тучи скрывают звезды и луну, и всё вокруг становится угольно-черным. Вилибальд зажигает фонарь – небольшую масляную лампу. Едва он успевает это сделать, как яркая огненная вспышка грозной неровной стрелой точно раскалывает небо и горы, озаряя на мгновение всю округу и далекие вершины белым светом, почти лишенным теней. И тут же грохочет гром. Усиленный во много раз горным эхом, он прокатывается над долиной с таким оглушительным треском, что Джео зажимает уши руками и втягивает голову в плечи. Он страшно боится, что их с Вильдом сейчас убьет молнией. Но тут на долину обрушивается ливень. Фабр и Джео облачаются в дождевики под раскаты грома и блеск молний, сухой и зловещий. Одна из молний с грохотом ударяет в соседнюю скалу. Джео вскрикивает и прижимается к Фабру.
- Беги домой, – говорит ему Вилибальд.
- А ты? – кричит Джео сквозь грохот непогоды.
- Я останусь ждать Сабата.
- Тогда и я тоже, - отвечает Джео. Он убежден, что с Сабатом ничего дурного не случится, Вильд напрасно переживает. Но бросить Вильда одного, под ливнем и молниями – нет, этого Джео никогда не сделает, даже если ему до смерти захочется вернуться домой. Что он будет делать дома: дрожать от страха, что Вильда убьет молнией? Нет уж, пусть лучше их убьет вместе!
     Творя молитвы, они спускаются на дорогу между скал и идут, как по коридору, по направлению к подвесному мосту. Дорога довольно широка, чтобы они могли идти рядом. Здесь, между скалами, еще темнее, чем наверху, и только фонарь Фабра, точно большой светлячок, не позволяет непроглядному мраку поглотить их.
     По горной дороге струятся ручьи дождевой воды. Джео скользит в них, Фабр тоже, они поддерживают друг друга. Их ноги в сандалиях уже мокры до колен, но дождевики из плотной парусины хорошо защищают плечи, спины и головы. Наконец, они добираются до подвесного моста и садятся в одной из естественных каменных ниш, боком к мосту: ждать Сабата. Фабр знает: свет фонаря с моста незаметен. Правда, и они не видят моста, но порой молния озаряет его: пустой, белый, блестящий от дождя.
     В Лудимаре уже не гремят фейерверки: видимо, гроза раньше времени прогнала всех домой.
     И вдруг Фабр настораживается. За мостом, на тропе напротив того места, где они сидят, мелькают огни факелов. Сначала он думает, что это ему показалось, но потом видит огни уже отчетливо. Два факела приближаются к мосту. Джео тоже уже заметил их и с любопытством к ним приглядывается. И вдруг и он, и Вилибальд тихонько вскрикивают и застывают за своим каменным укрытием, не смея пошевелиться и не сводя глаз с моста.
     По мосту к ним приближается Сабат. Он весь избит, его одежда разорвана, а руки связаны за спиной. Маски на его лице нет. Его сопровождают четыре человека: двое впереди, двое сзади. Один из тех, что сзади, и один из тех, что впереди, держат в руках по факелу. Головни сильно просмолены, и дождь не может погасить пламени.
     Они останавливаются на краю моста. Фабр и Джео не видят их лиц, они скрыты масками.
- Ну, - грубо спрашивает Сабата один из его стражей. – Куда теперь?
- Сам знаешь, в скале есть лестница, - равнодушно отвечает Сабат.
- Сам лезь по такой лестнице! Нет, здесь должен быть другой ход – тот, по которому вы проезжали на лошадях и мулах! Где он?..
- Джео, - обретает дар речи Фабр. – Бери фонарь – и живей за Лоррандо!
- Дай мне пистолет, - шепчет Джео. – Я перестреляю их!
- Ты можешь попасть в него… - возражает Фабр, с трудом произнося слова. – Делай, как я сказал.
     В другое время Джео непременно стал бы спорить, но сейчас ему не до препирательств. Он хватает фонарь и стремительно убегает. Фабр остается один. Он достает из-за пояса пистолет и целится в тех, кто на мосту, остро, с какой-то беспомощной злостью ощущая свое абсолютное бессилие. Не может он стрелять! Он только напугает их, и они, чего доброго, уволокут с собой Сабата. Он не убьет и не ранит никого на таком расстоянии, потому что не умеет стрелять, а если и попадет в кого-нибудь, то, конечно, в Саба – уж так всегда бывает. Сейчас Фабр как никогда ощущает себя поэтом – самым бесполезным человеком на земле. Он бессилен помочь своему другу.
- Господи, спаси и помилуй Сабата, - шепчет он, глубоко презирая себя за никчемность. – Спаси и помилуй его! Пусть Роника полюбит другого и забудет обо мне, только спаси Сабата!
     Всё в нем обрывается от этой страшной молитвы, но он не может иначе. Он знает: только его жертвоприношение может спасти сейчас Гримо, только отказ от того, что ему, Фабру, действительно дорого.
     А на мосту в это время идет допрос с пристрастием. Сабата пытаются заставить сказать, где другой путь в Рыбачью Долину. Он не желает говорить, и его без милосердия колют ножами, бьют снова и снова и обещают скинуть в пропасть, если он будет упорствовать. Но он молчит, хотя уже едва держится на ногах. Он весь розовый от крови и дождевой воды, которые смешались между собой и сочатся по нему. Он твердит:
- Я не знаю другой дороги…
     И тут Фабр принимает решение. Медлить больше нельзя. Сейчас он выступит из-за скалы и крикнет: «Стоять, не то выстрелю!» И позовет Сабата. Если кто-то осмелится удержать Гримо, он выстрелит: может, это всё-таки напугает, остановит их…
     Он уже готов осуществить это свое намеренье, как вдруг над его головой, сразу же вслед за очередным ударом грома, раздается выстрел, и один из бандитов, покачнувшись, падает мертвым на мост. Вновь гремит выстрел, падает второй, прямо на низкие поручни моста – и с криком летит вниз, в пропасть.
     Остальные двое не ждут продолжения. Они разворачиваются и удирают по мосту прочь с такой скоростью, что третий выстрел, настигнув одного из них, лишь слегка задевает его руку. Раненый, подпрыгнув от ужаса и боли, пускается бежать еще быстрее. Через минуту мост и дорога напротив, за мостом, пусты; на мосту только Сабат, факел, который чадит на мокрых досках и убитый человек.
     «Это Муж стрелял! – ликует про себя Фабр. – Удивительно, как быстро он пришел».
- Я здесь, Лоррандо, - громко говорит он, пряча пистолет и крестясь. – Спускайся сюда и заберем Сабата. Спасибо, ты очень вовремя появился; я тебе этого век не забуду.
     И он спешит к Сабату, который стоит на коленях возле факела. Фабр перерезает веревки на его руках, и руки бессильно повисают вдоль тела.
- Вильд, - Сабат пытается улыбнуться разбитыми в кровь губами. – Они выбили мне руки из суставов; я сейчас ничего не могу руками…
     Он произносит слова отрывисто, хрипло, с трудом.
- Пустяки, мы тебя вылечим, - Фабр счастлив, что Сабат жив. Он помогает ему подняться на ноги. В это время на мост вбегают Джео с фонарем и Лоррандо с пистолетом. Муж передает пистолет Джео и, подхватывая Сабата с другой стороны, спрашивает Вилибальда:
- Это вы, сударь, того… разогнали их?
- Что значит – я? – Фабр удивлен. – Это же был ты! Ты убил двоих человек, а остальные убежали.
- Я? – Лоррандо широко раскрывает глаза. – Нет, не я! Я ведь только что, сию минуту подоспел. Я и не стрелял вовсе. Ни разу не выпалил!
     Фабр бросает быстрый взгляд на Джео. Тот растерянно разводит руками. Джео и не мог стрелять, соображает Фабр, ведь пистолет только у меня и у Лоррандо, а третий был у Сабата…
     «В долине, кроме нас, появился кто-то еще, - догадывается он. – И этот кто-то спас Саба…»
      Но он не может сейчас об этом думать и заниматься поисками неизвестного героя: нет времени. Они уходят с моста, а Джео сбрасывает вниз факел и тело убитого – и идет впереди, озаряя друзьям путь фонарем.
     Выйдя из-под прикрытия скалистых стен, они сажают Сабата на лошадь, на которой приехали Джео и Лоррандо. Джео ведет лошадь под уздцы, а Фабр и Муж идут справа и слева от всадника, придерживая его, чтобы он не сполз с седла.
     Спустя несколько минут, они уже дома: мокрые до нитки, с подмокшим оружием, которое теперь вряд ли выстрелило бы.
     Сабата осторожно раздевают и укладывают в его комнате на перине, обтянутой кожаным чехлом (Фабр купил два таких на всякий случай – вдруг приедет Вероника?).
     Сабат весь исколот ножами, всё его тело и лицо в синяках, но он улыбается друзьям и еле слышно говорит:
- Спасибо.
- Нужен врач, - отрывисто произносит Фабр. – Я съезжу за ним в Лудимар…
- Нет, - Джео приходит в страшное волнение. – Я сам съезжу, Вильд! Прошу тебя, ради Христа, я сам съезжу! Ради Христа…
     И, не удержавшись, всхлипывает.
- Вздор, - говорит Вилибальд. – Я не отпущу тебя. Я поеду сам.
- Да что вы, ваша милость, - вдруг вмешивается Лоррандо. – Я сам съезжу. Ни вам, ни господину Джанни ехать нельзя.
- Ты можешь погибнуть, - резко возражает Вилибальд. – Сабат уже чуть не погиб – и всё из-за меня. Довольно, я поеду сам…
- Нет, сударь, - вдруг очень твердо говорит Лоррандо. – Если вы погибнете, что у нас будет за жизнь, сами посудите. Вот вы, того, сейчас уедете. А господин Джанни изведется, к утру поседеет или концы отдаст; вы этого, что ли, хотите? И господина Джанни тоже не пошлешь: вы из-за него изведетесь. Нет, воля ваша, а я поеду, и всё тут. А вы мол`итесь за меня, да скажите, это… к какому доктору ехать? И господина Сабата перевяжите...
- Доктора зовут Лойг Нельсон, - подает голос Сабат. – Он хорошо знает меня, он свой. Он не выдаст нас. И он знает нашу дорогу в долину. Он живет на Северной улице, на воротах написано «Доктор Нельсон»…
- Я понял, - произносит Лоррандо.
     Фабр потрясен великодушием своего слуги до глубины души. Он крепко обнимает его и тихо говорит:
- Благодарю тебя.
- И я, - Джео обнимает Лоррандо, и у всех троих слезы на глазах. Они пожимают Мужу руку, – и тот уходит в ночь.
     Джео и Вилибальд промывают бесчисленные раны Сабата и перевязывают их, а он медленно рассказывает:
- Меня предала Лора, та женщина, с которой я встречался. Мы с ней пошли к ней домой… а они уже были там, все четверо. Они схватили меня и разоружили. Один из них бросил ей свой кошелек. Она поймала его и убежала. А они стали бить меня за то, что я обманул Феррара. Потом вывезли за город в какой-то карете без окон. А от Орлиной Долины вели меня пешком. Я уж решил, что конец мне, - он тихонько смеется. – Но кто же это стрелял? Кто спас меня?
- Мы не знаем, - отвечает Фабр. – В долине есть еще кто-то, кроме нас… и он действительно спас тебя. Значит, он не желает нам зла. А остальное, дай Бог, станет известно завтра.
- Я узнал двоих, - хрипло говорит Сабат. – Один – Злобаш, другой – Гаэтано Лачча, я сидел с ним в тюрьме. Наверно, Феррара помог ему освободиться, как и мне. Они убежали. А тех, которых убили, я не знаю…
     Он устало прикрывает глаза.
- Не говори много, - Фабр проводит рукой по его темным рыжеватым волосам. – Ты герой, Саб. И тебе… тебе отныне принадлежит третья часть выручки…
     Его голос осекается. Улыбка вспыхивает в золотисто-зеленых, очень светлых глазах Сабата.
- А Лоррандо? – спрашивает он, пытаясь предать шутливо-коварную интонацию своему измученному голосу.
- Лоррандо ожидает большая награда, - отвечает Фабр и тихо добавляет:
- Если всё будет благополучно…
     У него не поворачивается язык сказать «если он вернется», но Сабат и Джео хорошо понимают его.
- С ним ничего не случится, - уверенно говорит Сабат. – Не бойся, Вильд, Господь сохранит его.
- Дай Бог, - в один голос произносят Джео и Фабр с таким горячим чувством, что у всех троих на сердце становится теплее. Потом Фабр поит Сабата очень крепкой настойкой из восемнадцати целебных трав, и Сабат начинает дремать.
- Иди спать, Джанни, - говорит Вильд своему ученику.
- Нет, Вильд, позволь мне посидеть с Сабатом, - просит Джео. – Лучше ты` иди спать. А я совсем, совсем не хочу, честное слово…
- Похоже, нам с тобой обоим не уснуть сегодня, - посмеивается Вилибальд и задумчиво добавляет:
- Ничего. Если мы отделаемся лишь небольшой болезнью Саба и несколькими бессонными ночами, я буду считать, что Господь милостив к нам гораздо более, чем мы того заслуживаем…


     Вскоре, к великому облегчению Фабра и Джео, возвращается Лоррандо Муж вместе с доктором.
     Лойг Нельсон, маленький плотный человечек лет пятидесяти очень приветливо здоровается со всеми, просит принести побольше свечей, воду и чистое полотенце.
     Потом он склоняется над Сабатом и ласково будит его:
- Здравствуй, Саб! Опять в переделку попал? Ах ты, бедняга! Ну, ничего, на карнавале всегда бывают драки.
- Да, - подтверждает Сабат, не моргнув глазом. – Здорово я дрался, а уж с кем, и не помню.
- Главное, что ты остался жив, - посмеивается доктор. – Ну-ка, посмотрим, что с тобой на этот раз. Пять лет назад, когда мы с тобой последний раз виделись, мне помнится, ты был голоден и стянул на рынке курицу, за что и пострадал…
- В тот раз дело было серьезное, - обращается он к Фабру и Джео. – У Сабата была сломана рука. Я взял его к себе домой и выходил в память об его учителе-флейтисте; тот малый был моим большим приятелем…
     Он осматривает Сабата и сообщает:
- Тридцать две неглубоких колотых раны, множество ушибов, вывихи обеих рук в локтевых и плечевых суставах… Саб, да ты просто счастливчик: я давно не встречал такого множества повреждений, и при этом ни одного серьезного. Раны неглубокие и быстро заживут, ушибы тоже, а руки мы сейчас вправим, но ты неделю не будешь ими пользоваться, договорились?
- Идет, господин Нельсон, - улыбается Сабат.
- И зубы все на месте! – доктор восхищен. – Поверите ли, господа: Сабату Гримо ни разу не выбили в драке ни одного зуба! И как ему это удается? Ну, друг, приготовился? Терпи!
     И он умело вправляет Сабату суставы рук. Сабат терпит эту страшную боль, сцепив зубы.
- Вот и всё, - Лойг Нельсон очень доволен. – Молодец! Великие музыканты должны быть терпеливы; а ведь ты великий музыкант. Вы блестяще выступаете, господа, весь Лудимар только и говорит о вас.
     Он смазывает раны Сабата целебной мазью и заново перевязывает их.
- Готово, - говорит он Фабру. – Вот этим бальзамом будете смазывать ему синяки. Первые три дня пусть не встает с постели, кроме как по необходимости. Есть ему можно всё, но снова выступать он сможет только через две недели.
     И улыбается:
- Не беспокойтесь, господа, я ни единой душе не скажу, где скрываются прославленные музыканты. Надоедливые поклонники не будут мешать вам своими паломничествами. Правда, уже очень многим известно, что вы проживаете в Рыбачьей Долине, но ведь про скальную дорогу никто не знает. А я умею хранить чужие тайны, поверьте мне.
     Сабат, Фабр и Джео благодарят доктора и просят его остаться ночевать, на что он охотно соглашается: ведь гроза еще не кончилась. Правда, грома и молний уже нет, но ливень хлещет вовсю.
      Сабату стелют постель на пуховике, и он засыпает после чашки бульона. Доктор ужинает вместе с Вилибальдом, Джео и Лоррандо, а потом сердечно советует им:
- Господа, ступайте-ка спать. Отдохните. Уж очень у вас всех измученный вид. А я проведу ночь в комнате Сабата – и прекрасно высплюсь, смею вас уверить. Я легко засыпаю и легко просыпаюсь; моя профессия требует этого.
      Все трое с благодарностью принимают предложение Нельсона. Лоррандо стелет ему на втором запасном пуховике, дает одеяло и подушку – и уходит спать к Фабру и Джео, в их общую спальню. Уже час ночи, и они засыпают быстро. Доктор и Сабат тоже мирно спят и не тревожат друг друга.
     Утром после завтрака Лойг Нельсон уезжает. На всякий случай Лоррандо Муж провожает его до подвесного моста, после чего возвращается в дом. Фабр, Джео и Сабат всё еще крепко спят, утомленные событиями минувшей ночи. Но Лоррандо уже не ложится: ведь он должен успеть испечь хлеб к их пробуждению.

                11.

     Теперь они не выступают.
     Аса Рэнк говорит всем в деревне, что они репетируют новые песни, чтобы обогатить репертуар: ведь надо же как-то объяснить, почему музыканты сидят в своей долине и больше не ходят в Лудимар.
     Самой Асе известна правда: Джео рассказал. И Асси приезжает каждый день, чтобы навестить Сабата и немного поиграть с Джео. Она очень привязалась к своим новым друзьям и не знает, к кому из них больше. Ближе всех ей, конечно, Джео, но она тайно и очень невинно влюблена в Сабата Гримо и немножко – в Вилибальда Фабра. Лоррандо Муж близок ей своей простотой и хозяйственностью: ведь он тоже родился в деревне, в крестьянской семье.
     Приезжая в долину, Аса всегда привозит с собой угощение: сладкие пирожки или мед. И отказывается брать у Фабра деньги «просто так».
     Сабат болеет, и Вилибальд с Джео развлекают его, как могут. Всё время кто-нибудь из них сидит в его комнате. На Лоррандо возложена обязанность перевязывать больного и следить за состоянием его ран. Раны в порядке и быстро заживают. Уже на третий день Сабат встает с постели и с тех пор сидит в кресле в саду, а то и просто гуляет по саду, ничего не делая: руки еще болят, да и всё тело тоже.
     Он так счастлив, что остался жив и поправляется, что предательство Лоры, недавней дамы его сердца, отходит для него на второй план. Он почти забывает о своей подруге-изменнице, и это дается ему без труда. Ведь он знал ее всего несколько дней, и она не успела завоевать не только его любви, но даже легкой привязанности. «Обычная любовная интрижка, - думает он, пожимая плечами, да, к тому же, еще и неудачная». Его гораздо больше беспокоит то, что их враги в Лудимаре. Опасность угрожает им по-прежнему; необходимо принять все возможные меры безопасности.
     Остальные тоже это понимают. И вот Лоррандо с помощью Джео и Асы заделывают ступени в скале щебнем и строительным раствором, привезенным из Лудимара. Это очень опасная работа. Чтобы никто не пострадал, Фабр и Муж предварительно вкапывают в землю возле обрыва столб, и все, кто замазывает ступени, обвязывают себя веревками, прикрепленными к этому столбу. Фабру участвовать в заделке лестницы не разрешают, точнее, убедительно уговаривают его не помогать им.
- Потому что вы у нас главный, сударь, - поясняет Лоррандо. – Мы не хотим за вас волноваться. А господину Джанни с Асой это только, того, развлечение.
- В последний раз я с тобой соглашаюсь, - ворчит Фабр, смягчаясь. Он очень тронут тем, что о нем так заботятся, берегут его. И он старается платить Лоррандо и Джео такой же любовью. Лоррандо он обещает со временем место управляющего в своем доме и повышает его жалованье до десяти сильтов вместо трех. Муж не отказывается от этих денег только потому, что думает: «сейчас хозяин богат, а потом вдруг обеднеет? Вот тогда деньги-то и пригодятся».
     Сам он не думает о деньгах: ведь у него нет семьи, а сам он всем доволен и почитает за честь служить Фабру.
     Неизвестного стрелка, который спас Сабата, так и не находят. На следующий день Вилибальд обходит вместе с Френдом всю долину, которая не так уж велика: каких-нибудь четыре квадратных мили. Здесь даже рощ мало, всего три, и все они небольшие, там негде спрятаться. Единственное место, в котором действительно можно укрыться, - брошенный рыбачий поселок. Фабр осматривает его вместе с Френдом очень внимательно, но Френд не рычит: он не чует чужого. Вероятнее всего, ночной стрелок покинул долину вскоре после своего подвига.
     Только однажды ночью Френд вдруг поднял неистовый лай, но когда Фабр и Муж выбежали, вооруженные, вдруг умолк. Его звали и долго не могли найти. Наконец он появился, весьма смущенный, всем своим видом выражая раскаянье и прося прощения. Было ясно: маленькому псу известно больше, чем людям, но он ничего не мог рассказать им. Так и осталось невыясненным, почему он лаял.
     … Несколько дней подряд Джео находился под впечатлением страшной грозовой ночи. Ему казалось, что им, живущим в долине,  постоянно угрожает опасность. Он беспокоился, что скальная дорога станет известна их врагам. И он был очень рад, когда Лоррандо вручил ему купленный в Лудимаре пистолет и патроны, чтобы он всегда был вооружен. Также Джео радовался тому, что Вильд попросил Мужа научить его стрелять, и тот охотно стал учителем своего хозяина. Вильд же, сделавшись учеником собственного слуги, вдохновился своим новым положением и даже посвятил этому целую поэму. Поэзия ничуть не отвлекала его от успешных занятий с Лоррандо, которого он теперь зауважал и полюбил еще больше, чем до грозовой ночи.
     Джео тоже с той ночи смотрел на Лоррандо новыми глазами – как на героя, как на близкого друга. Он стал внимательней относиться к нему – и часто и задушевно с ним беседовал. Лоррандо не любил много разговаривать, но всё же на расспросы Джео отвечал охотно и сам с интересом слушал его воспоминания о раннем детстве, об отце, о мачехе и о годах бродяжничества.
     Джео очень тосковал по выступлениям. Ему не хватало зрителей, пения, хотя они часто репетировали, не хватало Лудимара. Ко всему прочему, он очень боялся Феррара и его сподручных. По ночам он теперь часто просыпался, его мучили кошмары. Вилибальда порой будили его стоны, и он спешил вырвать Джанни из моря зловещих грез, за что его ученик бывал неизменно ему благодарен. Подчас видения бывали столь ужасны, что приходилось зажигать свечу. Только при ее свете Джео мог заснуть снова.
     Всерьез обеспокоенный его состоянием, Фабр велел им с Лоррандо съездить в Лудимар, в храм, а заодно заехать к трактирщику Джону: узнать, нет ли писем. Писем не оказалось, но церковная служба и причастие несколько успокоили Джео.
     И всё же он не мог предаваться своим обычным забавам так же беспечно, как прежде. Он купался теперь не дольше десяти минут, лишь бы освежиться, лазал по деревьям лишь для того, чтобы зорко оглядеть окрестности, ходил в развалины замка только затем, чтобы удостовериться, что там не прячутся враги. И каждый вечер они с Фабром дозором объезжали рыбачий поселок в сопровождении Френда, которого Джео иногда величал в шутку Хэппи Френдом. Такое имя было длинней и почтенней обычной собачьей клички. «Как у дворянина», - любил повторять Джео, лаская Френда.
     Однако прошла неделя и еще три дня, а об их недругах не было ни слуху, ни духу. Это тревожило Фабра, который теперь до стеснения сердца боялся, чтобы кто-нибудь из его друзей не погиб по его милости. Когда Лоррандо уезжал из долины в Лудимар или в деревню, Вилибальд не находил себе места от тревоги за него. К беспокойству за друзей примешивалась и тоска по Веронике Мэррил, и горечь оттого, что он не может больше выступать, а ведь это было его призванием.
- В Лудимаре, наверно, думают: музыканты запили после карнавала, вот и не показываются, - шутил он, чтобы смехом Сабата и Джео отогнать от себя тоску и тревогу. Никогда он еще не молился с таким жаром, как в эти дни, и никогда еще жизнь не казалась ему такой печальной, пустой и опасной. Ведь он помнил, что молясь о Сабате, принес в жертву свое счастье – и теперь готовился к тому, что Господь примет его жертву, и они с Вероникой больше никогда не увидятся.


     Пасмурным утром Джео обходит развалины замка. Он один. Френда Лоррандо Муж взял с собой в город по настоянию Фабра. Даже сам Вилибальд не смог бы объяснить, какой особенной защиты для Лоррандо он ожидает от маленькой рыжей собачонки размером с лисицу; но так ему спокойней.
     Сегодня на душе у Джео легче и веселей, чем было последние полторы недели. Возможно, это потому, что раны Сабата затянулись все до единой в благодатном климате южных гор, а руки перестали ныть, и он теперь может играть на флейте, что очень оживляет репетиции. А может, дело еще и в том, что Джео успел привыкнуть к их новому положению, успокоился и положился на волю Божью.
     Во всяком случае, ему сегодня не грустно и не страшно, даже немного радостно. Он совершает обход руин без обычного настороженного напряжения, свойственного ему в последние дни.
     А руины дремлют в ароматной солнечной тени бурно разросшегося сада. Цветущие липы наполняют воздух благоуханием, розы, полевые цветы и травы словно поют тысячами чудесных запахов, и их хору вторит жизнерадостное гудение пчел и шмелей, жужжание мух, пение птиц. Джео вдруг снова, впервые за последние десять дней ощущает свое единство с природой и тоже, сам того не замечая, напевает что-то.
     И вдруг умолкает. Его глаза неожиданно видят то, чего еще ни разу не видели, хотя он живет в долине уже месяц с лишним.
     В тени большого каштана, там, где заканчивается неровная стена, сквозь высокую траву, крапиву и маленькие кусты что-то чернеет в кирпичной кладке. Джео с любопытством подходит ближе, раздвигает траву и видит в стене небольшую черную чугунную дверь. Он дергает изо всех сил ее витую ручку, уверенный, что дверь, конечно, не поддастся… но, к его удивлению и радости она поддается и приоткрывается с негромким скрежетом. Очень довольный, с учащенно бьющимся сердцем, Джео пролезает в образовавшуюся щель и оказывается перед какой-то лестницей, ведущей вниз, в темноту…
     Сам не свой от тайного восторга, он поскорее бежит домой за масляным фонарем, возвращается. И вот он уже спускается по лестнице в холодный влажный коридор, довольно-таки длинный. Немного робея, но при всём этом испытывая ни с чем не сравнимую радость первопроходца, он идет всё вперед и вперед, озаряя себе дорогу фонарем. Про свой пистолет за поясом он совершенно забывает.
     Коридор серый, унылый, без ответвлений и ниш. Джео идет и идет по нему, а воображение уже рисует ему груды сокровищ, которые будут лежать за дверью в конце коридора, их тусклое заманчивое мерцание при свете масляной лампы. Конечно, как человек взрослый и трезво мыслящий он понимает, что вряд ли найдет сокровища. Скорее всего, ему не попадется решительно ничего, даже загадочной двери в конце коридора. Вероятно, подземный ход просто-напросто заканчивается тупиком, в крайнем случае, выходом наружу где-нибудь в центре долины. И всё-таки мысль о сокровищах согревает его сердце искателя приключений и поэта.
     «Даже если тут совсем ничего нет, - рассуждает про себя Джео, - мы сможем здесь прятаться в случае опасности. Правда, тут сыровато, но зато нас не убьют. Вильда не убьют. Вот он обрадуется, когда узнает, что`  я нашел!»
     И он идет всё дальше. Наконец коридор кончается. Сердце Джео колотится в груди от волнения и радости, потому что дверь всё-таки есть! К ней ведут ровно восемь каменных ступеней: он считает их, как в тумане, подходя всё ближе. Потом поднимается по ним. Дверь странная. Она сложена из отсыревших, но еще крепких жердей, тесно пригнанных друг к другу чугунными скобами. Ручка в виде головы льва тоже чугунная. Джео крестится и с силой дергает ее. Застонав ржавыми петлями, дверь тяжело отворяется. Джео оказывается в заброшенном деревянном доме и сразу же соображает, что он в рыбачьем поселке. Но в убогой комнатушке с единственным окном он не один. Напротив него на шаткой деревянной лавке сидит огромный мужчина с черными до плеч волосами, черными усами и бородой. Он одет не просто богато, а роскошно. В руках у него пистолет, а рядом, возле ноги, обутой в короткий чулок, и огромный, но при этом изящный башмак из дорогой кожи, стоит наполовину пустая бутылка водки.
     Всё это «сокровище» так изумляет Джео, что он приоткрывает свой большой рот, и глаза его широко раскрываются. А огромного роста и сложения незнакомец вдруг отбрасывает прочь свой пистолет, широко улыбается Джео, встает с лавки и походит к своему незваному гостю. Засмеявшись густым басом, он подхватывает его под мышки, поднимает легко, точно котенка, и с чувством целует прямо в губы. Джео не успевает увернуться от этой неожиданной ласки и лишь машинально вытирает рот ладонью. А мужчина садится вместе с ним на лавку, сажает его к себе на колени и очень бережно пожимает ему руку.
- Спасибо, малыш, - произносит он басом с величайшей признательностью в голосе. – И слава Богу!
     Он истово крестится, поднимая глаза к потолку. Потом снова смотрит на Джео и объясняет:
- Видишь ли, я хотел убить себя, прямо сейчас. И я в последний раз обратился к Господу. Я сказал: если, Боже, я, суетный и окаянный, хоть немного достоин жизни, яви мне добрый знак через ангела Твоего! И тогда я не совершу греха самоубийства. И в эту минуту появился ты, юный посланник Бога. И я понял: Господу угодно, чтобы я жил!
     И он заливается слезами, прижимая к себе Джео и покачивая его на коленях, точно трехлетнего младенца. От незнакомца разит водочным перегаром и потом, но вместе с тем и дорогими французскими духами. Может, поэтому Джео совсем не противно, а просто бесконечно странно и любопытно всё происходящее. И он всей душой сочувствует этому пьяному человеку, неизвестно откуда взявшемуся. Джео хорошо понимает: кто бы он ни был, он не враг.
- Сударь, - говорит он как можно вежливей. – Позвольте, я сяду рядом с вами. Видите ли, я уже взрослый и отвык сидеть на коленях. Мне… мне это не совсем удобно. Простите, пожалуйста.
- Да, да, - великан вытирает слезы и тотчас отпускает его. – Конечно, садись рядом. Это я так, просто обрадовался Божьему знаку. И потом, я очень люблю детей. Тебе сколько зим – двенадцать?
- Шестнадцать, - с достоинством отвечает Джео, вставая с его коленей и садясь рядом с ним на лавку. Он возмущен до глубины души. Когда тебе, шестнадцатилетнему, дают четырнадцать, еще как-то можно стерпеть, но двенадцать – это уже слишком…
- Шестнадцать? – мужчина поднимает брови. – Тогда прости меня, прости. Я не хотел тебя обидеть. Шестнадцать лет – замечательный возраст, расцвет юности. Пьешь водку?
- Нет, благодарю, - отвечает Джео. Тяжелая рука крепко обнимает его за плечо.
- И правильно, не пей, - гудит рядом низкий гулкий голос. – Еще успеешь. Я вот тоже раньше не пил. А теперь иногда пью! Ибо жизнь полна печали и разочарований. Но прочь, прочь, черные мысли! Господь любит меня и печется обо мне. А достоин ли я! – он вдруг ударяет себя кулаком в грудь так, что ветхая лавка приходит в содрогание.
     Потом тяжело вздыхает и спрашивает:
- Как же тебя зовут, посланник Бога?
- Джео Монтессори, - отвечает Джео. – Или просто Джанни.
- Очень приятно, - незнакомец снова бережно пожимает его руку. – А меня зовут Аскел`ад `Альвес фон `Эсбент. Я, братец, барон, приближенное к его величеству лицо. Любим государем, женой, детьми! И вот, поди ты, не могу обрести покоя. Жизнь кажется мне бессмысленной и безобразной. Когда ты доживешь до моих лет, ты, пожалуй, поймешь, что всё суета, даже эта чудесная долина, в которой мы с тобой сейчас пребываем. Екклесиаст совершено прав: всё суета! 
- Кроме любви, - вдруг тихо возражает Джео.
- Да, кроме любви, - в глазах барона вспыхивают теплые искры, его лицо светлеет. Он наливает себе кружку водки и опорожняет ее в три глотка.
- Именно любви я ищу, - вдохновенно и доверительно продолжает он. – Жду, когда она войдет в мою душу. Ведь я пуст, как эта бутылка, понимаешь, Джанни! Меня любят, а я пуст и несчастен. Где же ответная любовь, почему мое сердце окаменело для нее? И никакие деньги тут не помогут!
     Он горестно вздыхает.
- Я сказал семье, что уехал на охоту. И телохранителям сказал то же самое. А сам сюда: пить! И побыть в одиночестве, да. Убежал от этого чертова карнавала. И только, понимаешь ты, убежал, как вижу: тут, над рекой, по мосту, четверо тащат какого-то парня. И колют его ножами. А у него руки связаны. Ну, этого я, знаешь, не стерпел: разрядил в них весь свой пистолет. Жаль, что не всех убил, подлецов.
     Джео всплескивает руками:
- Так это вы спасли Сабата!
- Его зовут Сабат? – фон Эсбент улыбается.
- Да, это мой друг Сабат Гримо. Нас здесь четверо, мы музыканты. Как же мы благодарны вам! Мы ведь искали вас, но так и не нашли.
- Потому что я нашел вот эту дверь, - барон хитро подмигивает ему. – Видишь, она сливается со стеной, а за ней – коридор… Раз я прошел по нему до самых развалин замка и почти вышел наружу. Но тут на меня налетела собачонка. Пришлось немного оглушить ее. Я ударил ее палкой по голове и ушел обратно. Я никого не желал видеть, Джанни, ни друзей, ни врагов. Я хотел осмыслить свою жизнь, понять, нужны ли мы с ней друг другу. И найти в себе любовь! Или же погибнуть. И я чуть не погиб. Но тут пришел ты, явился чудесным образом. И я понял, что Господь любит меня. Но я, я! В чем мое предназначение, смысл моего существования? Обрести любовь? Но как ее выразить? Я совсем запутался. И съел всё, что взял с собой. По ночам я собирал озерных мидий. Вот уже два дня, как я собираю мидий – и страшно голоден. Хотел ночью уйти домой, спуститься вниз по лестнице, по которой поднялся сюда, а она возьми да исчезни! Пропала лестница в скале. И теперь я не знаю, как отсюда выбраться. А вас спросить я побоялся: черт знает, кто вы такие, вдруг убьете меня? А у меня всего-то два патрона при себе осталось. И следить за вами я не мог, чтобы узнать, как вы спускаетесь вниз: собачонка-то меня живо бы учуяла. Вот и живу себе: то в подземелье, то здесь, в домишке. Дням счет потерял, одичал совсем. А меня, верно, д`ома потеряли; ищут, поди, по лесам с собаками…
     И он невесело смеется, поглядывая на Джео своими большими светло-карими глазами с набрякшими от водки и бессонницы веками и покрасневшими белками.
- У вас была только одна бутылка водки? – спрашивает Джео неизвестно зачем, вероятно, от растерянности.
- Четыре, - вздыхает барон. – Четыре бутылки, и все крепче рома; я другой водки не пью. Вообще я редко пью это чертово зелье, только от великой тоски. А когда мне веселее, вино люблю, а еще больше – молоко. Я, брат, не пьяница, не подумай: просто заплутал на распутье. А бутылки, - он весело улыбается Джео, - бутылки я в песок закопал, чтобы ни вы не учуяли, ни псина ваша. Она у вас дотошная. Хороший сторож! Скажу тебе честно: я боялся, что она как-нибудь найдет меня… но вот, ничего. Ты первый меня нашел.
- И я очень этому рад, - Джео встает, взволнованный. Ему кажется, он ясно чувствует одиночество барона Аскелада, его сомнения, его печаль и внутреннюю пустоту – и голод, и хмель от крепчайшей водки. Ему становится невыразимо жаль этого богатого человека, который так тоскует по живому чувству, заплутавшись не столько в Рыбачьей Долине, сколько в собственной душе. Джео еще не знает, что это такое: не испытывать любви, но подозревает, что это тяжело, очень тяжело. «Наверно, это такое чувство, будто Господь от тебя отвернулся», - думает он.
- Ваша светлость, - очень убедительно обращается он к барону фон Эсбенту. – Пойдемте со мной, к нам. Мои друзья – замечательные люди, они очень вам обрадуются. Мы вас накормим, вы отдохнете. И мы проводим вас домой.
     Его загорелое, в веснушках, лицо дышит такой мягкой благожелательностью, таким сочувствием и горячим желанием помочь, что барон умиляется от всей души. Но осторожность всё же берет верх над умилением.
- Э, дружок, - говорит он со вздохом. – Я не знаю твоих друзей. Может, для тебя они замечательные, а для меня совсем наоборот. Я ведь, братец, трус, хоть и воевал на последней войне. Командовал тяжелой кавалерией. А сейчас трушу хуже зайца. Лучше просто укажи мне дорогу домой; я буду тебе бесконечно признателен.
     Джео овладевает грусть.
- Я не могу вам показать дорогу, ваша светлость, - отвечает он, опечаленный. – Она тайная, я не имею права говорить о ней кому-либо без согласия моих друзей. А лестницу в скале мы заделали, ее теперь нет.
     Он заглядывает в глаза барону:
- Право, вы зря боитесь! Ведь нас знает и любит весь Лудимар. Неужели вы о нас ничего не слышали? Мы музыканты. Главный среди нас мой учитель поэзии Вилибальд Фабр, а Сабат Гримо – флейтист…
- Вилибальд Фабр? – вдруг быстро переспрашивает барон. – Учитель Иоганна Росси?
- Да. Откуда вы знаете?
- Иоганн вспоминал о нем в последнее время. Я ведь придворный из свиты короля и он тоже. Да и сам я видел Фабра раз или два во дворце. Он приезжал с госпожой Монсиньи. Кажется, он сын Александра Фабра из Фабрфилда, близ Лувальда.
- Да, да! – горячо подтверждает Джео. – Он вас, наверно, тоже знает.
     Барон кивает, на секунду задумываясь, потом спрашивает:
- Но почему вы заделали лестницу в скале?
- Нас преследуют люди Кармине Феррара, - объясняет Джео. – Это в них вы стреляли. И спасли Сабата…
- Феррара… - барон, прикрыв глаза, вспоминает. – Не сын ли это Мастино Феррара из Рувика?
- Может быть, - отвечает Джео.
- Тогда пойдем, - барон открывает глаза и решительно встает. Джео с уважением посматривает на него: этот дородный великан выше его едва ли не в два раза.
- Только я пьян, - фон Эсбент трет лоб ладонью. –Да, пьян, да и п`отом, наверно, от меня разит, как от лошади после скачек… а?
- У нас есть ванная, - деликатно отвечает на это Джео. – Правда, одежды для вас, наверно, не найдется: наша вам не по росту.
     Фон Эсбент хохочет.
- Уж это конечно, - в его голосе самодовольство. – Особенно твоя. Она мне и на нос не влезет. Но ванная – это хорошо. А если вас кто-то преследует, скажи Фабру: в Лудимаре нет никого влиятельней фон Эсбента. Ни один знатный бродяга не посмеет тронуть людей, оказавших мне благодеяние! – барон гордо вскидывает голову. – Пойдем, братец, я хочу сам поговорить с Вилибальдом Фабром.
     Он поднимает с пола и сует за пояс свой пистолет, и они с Джео покидают рыбачий поселок, но идут не по коридору, а открыто, не таясь, вдоль берега озера, рядом. Джео очень доволен, и в то же время немного волнуется: как-то их встретят дома?

                12.

     Вилибальд и Сабат сидят в саду, когда к ним прибегает Джео Монтессори и, запыхавшись, говорит:
- Вильд, Саб! Я нашел того, кто тогда, ночью, стрелял… ну, спасителя Саба. Это барон фон Эсбент. Он скрывался здесь, в подземелье. А сейчас он пьяный и голодный… и ему очень грустно. Давайте накормим его!
     Фабр и Сабат выслушивают его бессвязную речь очень внимательно и серьезно. Потом тревожно переглядываются между собой и одновременно вытаскивают пистолеты из-за поясов.
- Где он? – спрашивает Фабр.
- Там, у Моисеевой Скалы, - Джео машет в сторону их садового родника. – Мочит голову. Хочет протрезветь.
     Фабр хмурится, а Сабат, несмотря на всю серьезность положения, кусает губы, потом не выдерживает и принимается хохотать. Фабру не до смеха, но смех Сабата умеряет его тревогу.
- Пойдемте, - говорит он. – Если это действительно Акселад фон Эсбент, я узн`аю его, потому что помню его внешность.
     Они идут к Моисеевой Скале и видят: возле маленькой скалы с бьющим из нее родником сидит огромный вельможа с совершенно мокрой головой и такой же бородой. Его зеленый бархатный кафтан также потемнел на груди от воды, и на нем блестит мокрая массивная золотая цепь с изумрудными брелоками.
     Джео убегает в дом за полотенцем, а барон, покряхтывая, поднимается на ноги, и улыбка озаряет его лицо, когда его глаза встречаются с глазами Фабра.
- Мэтр Вилибальд! – гремит он басом. – Я тебя узнал – и рад видеть!
     Фабр поспешно сует пистолет обратно за пояс и, не переставая удивляться, подходит к фон Эсбенту.
- Я тоже рад вас видеть, ваша светлость, - говорит он вежливо и кланяется барону. Но фон Эсбент крепко обнимает его и встряхивает за плечи.
- Долой церемонии, маэстро! – гремит он. – Чтобы сын дворянина мне кланялся – нет, я этого не допущу! Кто теперь вместо тебя сидит в Фабрфилде? Небось, этот размазня Тимотэй Ройлотт? Знаю его: мот и бабник, и не заслужил никакого поместья, черт его дери! А впрочем, он добрый малый, и зла я ему не желаю. А это кто? Сабат Гримо, которого я спас?
     Он с такой силой стискивает руку Сабата, что тот невольно стонет сквозь зубы.
- Прости, прости, не хотел, - тут же извиняется барон.
- Пустяки. Я очень благодарен вам, ваша светлость, - улыбается Сабат. – Вы спасли мне жизнь.
- Да, господин Аскелад, - подхватывает Фабр. – Мы все глубоко вам благодарны и сейчас докажем это на деле: угостим вас завтраком… но как же вы попали сюда?
- Э, долгая история, - посмеивается барон. – Я ведь, друг Фабр, хотел сегодня застрелиться. А твой Джанни пришел и спас меня. Так что мы с тобой нынче квиты…
     Джео возвращается с полотенцем. Барон вытирает волосы и бороду, после чего его со всеми почестями ведут завтракать. В саду накрывают стол, приносят стулья и всяческую снедь: свежий хлеб, мед, гречневые оладьи, вареные яйца, немного ветчины, молоко – всё, что осталось от завтрака. Барон уничтожает решительно всё, а заодно рассказывает о том, как оставил суетный свет, явился в долину, спас Сабата, начал пить водку, а потом, сильно оголодав и не найдя лестницы, по которой поднялся в долину, но главное, не обнаружив в себе любви к жизни и к людям, решил умереть… и тут Джео Монтессори спас его. Джео в свою очередь кратко рассказывает, как это получилось.
- Полагаю, господа, вы проводите меня в мою Орлиную Долину, где находится мое дачное поместье? – дружески спрашивает фон Эсбент.
- Проводим, - улыбается Фабр. – Но вы никому не должны говорить о дороге, по которой поедете. Видите ли, мы сейчас на осадном положении…
- Знаю, - барон Аскелад останавливает его властным жестом. – Феррара, этот щенок, вам угрожает. Джео рассказал мне. Вздор! Больше никто не посмеет грозить вам! Я привез с собой из столицы отряд телохранителей. Вы получите шесть человек отборных молодцов, и они будут беречь вас всех нежнее, чем мать бережет своего младенца. Ну, верите?
     Все отвечают, что верят, и очень благодарны его светлости, хотя про себя Сабат и Фабр считают, что барону просто охота поболтать, потому что хмель еще не до конца вышел из его головы. Они не вполне верят его словам, хотя эти слова звучат очень заманчиво.
- Вы можете вымыться у нас, - напоминает барону Джео.
- Да, да, ванная, - вспоминает фон Эсбент. – Это было бы отлично. Полторы недели я не менял одежды, господа; даже на войне со мной такого не случалось. Но покажите мне сперва дорогу домой, чтобы мое сердце успокоилось.
     Его ведут к дороге между скалами и доводят до самого подвесного моста. Фон Эсбент счастлив. Он снова крепко (впрочем, уже осторожно) пожимает всем руки, и они возвращаются обратно.
- Вот, что я сделаю, - говорит барон. – Я сейчас напишу два коротких письма к жене и телохранителям, а Джео отвезет их ко мне домой. Не бойся за него, Фабр: твой ученик храним Господом. Джанни, моя дача называется Дом Радости. Боюсь, сейчас там царит печаль, так как я пропал, но после твоего приезда радость вновь поселится там. Ты вернешься не один а в сопровождении шестерых моих телохранителей – и с этого дня они поступят в ваше временное распоряжение, господа: под твое начало, мэтр Вилибальд. Помни: я всё оплачу`, я считаю своим долгом сделать это.
     Он требует перо, бумагу, пишет два письма, и Джео уезжает с ними на Клике.
     В это же время возвращаются Лоррандо Муж с Френдом.
     Увидев человека, который несколько дней назад оглушил его палкой, Френд, злобно рыча, бросается к нему, но Сабат удерживает его. Он ласково убеждает Френда, что это теперь свой, друг – и велит помириться с их гостем. Фабр и Лоррандо подтверждают слова Сабата, и Френд быстро догадывается, чего от него хотят. Разумеется, слова нему непонятны, но жесты и интонации для него – как раскрытая книга для прилежного ученика. Он тут же перестает рычать, подходит к барону, вежливо помахивая хвостом, и в знак примирения один раз лижет его загорелую голень.
     Фон Эсбент человек не злой, к тому же, любит собак и разбирается в их психологии. Он тронут умом и тактом рыжего песика, поэтому, склонившись к нему, гладит его по голове и что-то ласково говорит ему.
     Всякое животное чувствует искренность очень ясно – и отвечает на нее искренностью. Через секунду Френд уже горячо лижет руки, которые несколько минут назад готов был растерзать, и усиленно машет хвостом.
- Спасибо, пес, - фон Эсбент встряхивает его лапу и говорит хозяевам Френда:
- Собака не помнит зла. Вот мы сейчас с ней подружились, и она запомнит это, а то, что я ударил ее палкой, уже забыла. Человек вспомнил бы, да! А собака - нет. За это я их и люблю.
     Сабат и Лоррандо принимаются нагревать воду для ванны, а барон в это время расспрашивает Фабра, за что Феррара преследует его. Фабр отвечает очень коротко и неохотно: он не знаком с фон Эсбентом близко и пока еще не доверяет ему, к тому же, тревожится за Джео. Но барон так дружествен и сердечен с ним, что Вилибальд всё-таки решается открыть ему всю правду.
- Так, - барон Аскелад быстро соображает. – Мэтр, сам Господь свел нас с тобой! Чувствуешь ли ты величие этого дня? Я чувствую. И я помогу тебе. Я сам буду ходатайствовать о твоем деле перед королем. Согласись, я имею больше веса в глазах его величества, нежели госпожа Монсиньи и даже Иоганн Росси… признай, что это так!
     Фабр охотно признаёт.
- Но сначала вам надо отдохнуть, ваша светлость, - говорит он. – Вы ведь так мало спали и ели эти дни… а пили много. Да и тревожились порядочно.
- Отдохну, друг, всему свое время, - вздыхает барон. – Я ведь тебе в отцы гожусь, мне уже пятьдесят шесть. Не смотри, что я богат и знатен. Я умею сочувствовать людям и платить добром за добро. Все вы обошлись со мной, как с родным, как с другом – и не искали корысти. За это-то я и награжу вас. Поживу у вас еще два дня (не бойся, помехой не буду), посмотрю на вас, а потом,.. потом сами увидите, что будет.
     Он снимает семь колец и перстней со своих рук и золотую цепь с груди и говорит Фабру:
- Разделишь это с друзьями. Но цепь отдай Джео, потому что он сегодня спас меня от смертного греха самоубийства. И не спорь! Грешно отвергать то, что тебе дарят от чистого сердца.
- Благодарю, ваша светлость, - отвечает Фабр, - но нам сейчас не по чину носить драгоценности. Что же касается меня, я вообще не ношу золота.
- Значит, детям своим оставишь, - пожимает плечами барон. – И не называй ты меня «ваша светлость». Называй «барон», да и всё тут.
     Глаза Фабра теплеют.
- Согласен, - и он пожимает руку, которая заметно больше его руки.
     … Возвращается Джео. За ним следуют шестеро вооруженных ружьями и пистолетами всадников. Эту крупные мускулистые люди с неподвижными лицами и очень внимательными глазами. Джео передает барону коротенькую нежную записку от баронессы, которая счастлива, что ее супруг нашелся, что он жив и здоров. Барон читает ее послание со слезами на глазах, потом, немного успокоившись, представляет Вилибальду своих телохранителей:
- Вот твои охранники, мэтр! У них, конечно, есть имена, но они предпочитают прозвища. Знакомься: это Гюрза, это Коршун, это Тигр, это Скорпион, это Тарантул, а это их начальник Щука. Щука! Ты и остальные с этого дня подчиняетесь моему доброму другу, великому музыканту и поэту Вилибальду Фабру. Понятно?
- Да, сударь, - отвечает Щука.
- Будете охранять его и всех его друзей, как зеницу ока. Ясно?
- Так точно, сударь.
- Они будут выступать в Лудимаре, и ни один волос не должен упасть с их головы.
- Не упадет, сударь.
- Ты уверен? – барон задумывается. – Может, возьмешь себе еще двух человечков?
- Нет, шести достаточно, - твердо отвечает Щука.
- Ну, и прекрасно, - барон хлопает его по плечу. – Чистую одежду вы мне привезли?
- Да, вот мешок.
- Молодцы. А лошадь?
- Вот она, сударь. Ваша Диана.
- Спасибо. Располагайтесь. И выполняйте всё, что прикажет вам мэтр Вилибальд. Я знаю: вы не уроните чести барона фон Эсбента, который верит в вас, как в родных сыновей!
     С этими словами барон берет мешок с чистой одеждой, и Джео провожает его в ванную комнату, где уже лежат мыло, мочалка, простыня и чистое полотенце, а также стоят кувшин с земляничной водой и кружка: обо всём этом позаботился Лоррандо Муж.
    

     Пока барон фон Эсбент моется, Фабр расставляет телохранителей у скальной дороги и велит им никого не пропускать, кроме крестьянской девочки по имени Аса Рэнк.
     Потом он возвращается домой. Джео вновь, уже гораздо подробнее рассказывает друзьям о своей удивительной встрече со знатным вельможей. Все четверо задумываются. Первым подает голос Лоррандо:
- Мне кажется, хорошо, что его светлость здесь.
     И он уходит готовить обед.
- Да, это, вероятно, неплохо, - соглашается Фабр. – Просто слишком уж всё неожиданно. Есть, над чем задуматься.
- Совершенно не над чем, - возражает Сабат. – Вот вы молились о покровителе, и он появился. Мне кажется, следует выступить перед ним, чтобы он понял, что покровительствует полезным людям. Ведь, как ни верти, а музыканты и поэты нужны этому миру не меньше каменщиков, я в этом давно убедился.
- Ты убедился! – Фабр усмехается. – О тебе речи не идет, а вот попробуй убедить в этой истине хоть одного богатого человека или тупоумного обывателя. Да, они слушают нас, они рукоплещут нам, хвалят нас, напевают наши песни. А в перерывах между всеми этими действиями украдкой спрашивают нас, когда же мы, наконец, займемся настоящим делом? Объясни мне этот парадокс!
     Сабат смеется:
- Такова участь всех творцов, Вильд. Настоящих, тонких любителей музыки и поэзии очень мало. И нам следует ценить их не меньше, чем они ценят нас. Что же касается господина Аскелада (редкое имя!) то он мне понравился. Похоже, у него щедрая душа, и он не станет попрекать нас своими благодеяниями и изображать из себя нашего хозяина. Ведь ты этого опасаешься?
- Да, - признается Вилибальд. – Но мне он тоже нравится.
- И мне, - подхватывает Джео. – Ведь я его спас. Вернее, спас не я, а Бог, я это понимаю, но ведь всё равно через меня. Барон говорит, что его сердце окаменело. Мне кажется, если мы будем с ним по-настоящему добры, он снова полюбит жизнь…
- … и благополучно забудет про нас, - посмеиваясь, заканчивает за него Фабр. – Ладно, попытаемся. Он поручил разделить межу нами его богатства: вот эти восемь вещей. Цепь принадлежит Джанни, так сказал фон Эсбент (кстати, он просил меня называть его просто «барон») Остальные кольца и перстни наши. Выбирай, Сабат: две вещи принадлежат тебе.
     Сабат с удовольствием рассматривает кольца и перстни и выбирает два из них. Фабр идет к Лоррандо и велит и ему выбирать. Лоррандо, не колеблясь, берет перстень с сапфиром и кольцо с бриллиантом. «Для хозяина оставлю, - думает он, как обычно. – Вдруг обеднеет, так пригодится». А Фабр возвращается обратно в дом и говорит:
- Придет Аса, пусть выберет и она. А что останется – мне.
     Джео в это время любуется своей золотой цепью с овальными брелоками – изумрудами, оправленными в золото.
- Вильд, сколько может стоить такая вещь? – простодушно спрашивает он.
- Очень дорого, - отвечает Фабр. – Но ты не должен продавать ее без крайней нужды. Продавать подарки – дурной тон.
- Но не носить же мне ее, - Джео смущен.
- Храни пока что у себя, а там видно будет, - с некоторой тоской в голосе советует Фабр. Он совершенно равнодушен к ношению золота и прочих драгоценностей, хотя ему нравится смотреть на них; их вид питает его воображение. Но украшать себя золотом: он даже не понимает, как это возможно. Серебро нравится ему гораздо больше – как украшение для мужчины. Свою серебряную нагрудную цепь он носит охотно, но золотую, да еще с драгоценными брелоками, не надел бы никогда. Джео в этом отношении совершенно с ним солидарен. Но Сабат Гримо любит драгоценности. Они утешают его, точно женщину, и он надевает себе на руку кольцо с рубином и перстень с крупной розоватой жемчужиной. Фабр и Джео не удивляются такому его поступку: всем известно, что Сабат щеголь. Он очень любит красивую одежду и дорогие вещи, но в то же время без сожаления расстается с ними, если необходимость требует этого.
     Вскоре приезжает Аса на Мозе, как всегда в сопровождении Тирзы. Суровые стражи на скальной дороге напугали ее, она не ожидала их увидеть. Слава Богу, что Тирза не бросается на людей без приказа хозяйки. Незнакомцы коротко объяснили ей, что теперь они телохранители мэтра Вилибальда Фабра и пропустили ее.
     Асе всё объясняют, рассказывают, а она слушает зачарованно, точно сказку.
- Как хорошо! – вырывается у нее под конец. – Значит, мы теперь сможем выступать в Лудимаре, как прежде, и никто не тронет нас!
     И весело улыбается. Все улыбаются тоже. Впервые до музыкантов вполне доходит, что отныне их защищают, и они действительно смогут выступать вместе! До того, как Аса не сказала об этом вслух, они как-то не ощущали себя свободными и защищенными, а теперь вдруг ощутили – и у них тотчас поднялось настроение.
     Фабр торжественно предлагает Асе, согласно воле барона, выбрать себе из трех оставшихся колец два – с условием, что она не продаст их без крайней необходимости. Аса выбирает два кольца с камешками. Оставшееся золотое кольцо, не украшенное ничем, кроме гравированного узора, Фабр забирает себе. Он испытывает облегчение от того, что ему досталась менее дорогая вещь, чем всем остальным. «Я дешево отделался», - шутит он про себя.
    

     Аскелад Альвес фон Эсбент выходит из ванной чистый, разморенный, сонный, в новой роскошной одежде. Старую одежду он отсылает домой с одним из телохранителей и садится обедать с новыми друзьями. Теперь ему хорошо и спокойно на душе, не то, что утром, до встречи с Джео. Теперь, протрезвев, барон даже не понимает, почему ему хотелось расстаться с жизнью, которая оказалась вовсе не так уж плоха. Но он утомлен и хочет спать, а простой, но плотный и вкусный обед еще более усиливает его желание отдохнуть. Фабр и Сабат это видят и с почестями отводят его светлость в комнату Сабата, где для него уже приготовлена постель на тюфяке. Фон Эсбент уверяет их, что они его лучшие друзья и посланы ему Всевышним как поддержка для его несчастной души.
     Вскоре он уже храпит так, что слышно даже в саду. Все довольны. Теперь они могут спокойно порепетировать.
     После репетиции Джео с Асой бегут качаться на качелях, а Сабат умело рисует на тетрадных листках чернилами лица Амадино Златаша, Гаэтано Лачча и самого Кармине Феррара – и отдает портреты Щуке, чтобы тот знал их врагов в лицо. Щука показывает портреты своим подчиненным.
     Фабр в это время задумчиво говорит Сабату:
- А ведь всё началось с того, Саб, что я бродил по свету совершенно один. Один, друг ты мой! А теперь – посчитай, сколько нас здесь.
     Сабат отвечает, что давно сосчитал.
- Нас двенадцать человек, - объявляет он. – К тому же еще лошади, лошак, мул, осел и две собаки.
- Бог ты мой! – Фабр хватается за голову в комическом ужасе. – Думал ли я когда-нибудь, что соберу целый военный отряд! Да еще в такой труднодоступной местности.
     Сабат смеется.
- Ничего, Вильд, - говорит он. – Зато мы приобрели сильного союзника и покровителя, и теперь сможем выступать, как прежде.
     Фабр кивает.
- Да, это самое главное, и это хорошо. Мы действительно сможем, ничего не опасаясь, выступать в Лудимаре. Жаль только, я еще не разобрался, меценат наш барон или просто самодур?
- Вероятно, и то, и другое, - отвечает Сабат. – Но у него неплохой характер, с ним можно договориться; я это понял. Не тревожься ни о чем, Вильд, положись на меня, и мы отлично заживем.
- Дай Бог, - Фабр слегка хлопает его по плечу. – Если он действительно желает нам добра, я готов быть его другом; а в том, что ты прекрасный дипломат, у меня сомнений нет.


     Барон фон Эсбент просыпается часа через три, в отличном расположении духа. Выпив еще один кувшин земляничной воды, он умывается у Моисеевой Скалы и разыскивает в саду своих новых друзей.
     Он подходит к ним с такой дружеской и веселой улыбкой, что они поневоле улыбаются ему в ответ, так же искренне и открыто.
- Благодарю, - говорит фон Эсбент. – Спал, как сурок! Правда, здорово храпел, наверно, а?
- Было немного, - признаёт Вилибальд.
- Я это за собой знаю, мэтр, - вздыхает барон. – Баронесса фон Эсбент, моя супруга, надевает перед сном толстые наушники, а наши сыновья и внуки никогда не ночуют в комнатах, соседних с моей спальней. Ну, господа, - он с доброжелательным любопытством оглядывает их, - может, сыграете мне что-нибудь и споете?
- С удовольствием, - любезно отвечает ему Фабр.
     Джео приносит из дома гитару и флейту, и они выступают перед бароном прямо тут же, на тенистой садовой лужайке. Он устраивается прямо на траве, усевшись по-турецки, и весь превращается в слух.
     С первыми же звуками инструментов и голосов всё в его душе теплеет, и он, к своему изумлению и великой тайной радости, чувствует, как эта пустая и грустная душа вдруг стремительно начинает наполняться любовью – к музыкантам, к его, барона, родственникам и вообще ко всем людям. А квартет, видя просветлевшее лицо барона, вдохновляется и исполняет песни так, как никогда еще не исполнял (во всяком случае, им так кажется).

                Когда уйдешь от мелочных забот
                В тот храм, где золотые тают свечи,
                Любовь тебя у клироса найдет,
                И устремится дух твой ей навстречу.

               Любовь земная, ты лишь тень того,
               Что дастся нам за слезы покаянья.
               Колени преклони – и за страданья
               Получишь дар от Бога Самого…

     Голоса звенят, переливаясь, им вторят струнный перебор и флейта. Барон чувствует слезы на своих глазах. «Какие голоса! – думает он. – Точно ангелы поют. А флейта! А гитара! Сколько любви в этом, сколько нежности. Вот они, Божьи-то люди, дай Бог им здоровья…»
     Он ощущает, как всё его существо исполняется кроткого умиления и благодати. Жизнь вдруг представляется ему прекрасной и полной великого и сокровенного смысла, которого он не мог узреть в своей бесчувственной слепоте, а теперь вдруг узрел – и радуется. С каждой новой песней его душа словно исцеляется, поднимается из бездны неуюта в теплый солнечный покой, оздоровленная и очарованная. Ему кажется, что звуки песен наполняют ароматный воздух сада незримыми бриллиантами, и эти бриллианты можно вдыхать, точно запах цветущих лип, можно воспринимать их едва ли не всеми пятью чувствами – и потом ощущать в себе их целительный легкий блеск. «Бриллианты любви», - думает он, вытирая слезы платком. Он даже не подозревает, что для квартета его слезы – тоже бриллианты. Ведь их призвание: одаривать людей любовью, и слезы слушателей для них показатель того, что они хорошо выполняют свое предназначение.
     Они поют и играют целый час, а барон всё слушает их. Когда же они замолкают, он встает с травы и молча обнимает их всех по очереди.
- Благодарю вас, - произносит он растроганно. – Вот вы и вернули меня к жизни. Да нет, даже не это. Словами не передашь того, что вы сделали. Клянусь вам, вы будете знамениты! Вы станете гордостью Румалии, уж я об этом позабочусь. Фабр, ты великий человек. А что за голоса у твоих детей! Всегда выступайте именно в этом составе…
- Мы не сможем, барон, - улыбается Фабр. – У Джанни скоро сломается голос. И я не знаю, согласится ли Аса покинуть свою деревню, своих родных ради наших выступлений.
- Ну, ничего, ничего, - вздыхает фон Эсбент. – Всё равно вы будете знамениты. Вы – певцы любви небесной и земной, и останетесь ими, да.
- Спасибо, что оценили нас, - улыбается Сабат.
- Спасибо, что исцелили меня! – отвечает барон. – Я, можно сказать, заново родился. Поверьте, это действительно так.
     Когда Аса уезжает домой, они ужинают, а потом фон Эсбент снова и снова слушает их песни. Джео читает ему свои стихи, а Сабат играет на флейте свои сольные мелодии. Под звездным небом всё это звучит так прекрасно, что барону кажется, будто он уже на пути в Рай.
     Его светлость проводит с ними и весь следующий день. Он очень скромен: ничего не требует, не разговаривает много, но внимательно прислушивается и приглядывается к людям, которых взялся опекать. Он присутствует при том, как Фабр обучает Джео. Вилибальд рассказывает ему, как они с Джео познакомились, как выступали, как потом едва не расстались после встречи с Иоганном Росси, но всё же не расстались, как вернулись в Лувальд… фон Эсбент слушает очень внимательно.
     Днем он купается в озере вместе с музыкантами и Лоррандо Мужем, а потом вновь слушает удивительную повесть о том, как судьба свела этих людей вместе, и теперь они так дружны – и заботятся друг о друге.
     Они вместе совершают путешествие по подземному ходу, вчера обнаруженному Джео, и удивляются, зачем он был сделан.
- Не иначе, покойная госпожа Мидлтон ходила на рандеву к какому-нибудь красавцу-рыбаку, - добродушно шутит фон Эсбент. - Или ее муж, граф Мидлтон бегал к какой-нибудь рыбачке, что еще вероятнее. Впрочем, истины нам никогда не узнать. Этот замок окружен тайной, о нем даже легенд не ходит. Я знаю только, что он был большой и красивый и носил название Утес Времени. А развалился лет сорок назад, после большого пожара. Слава Богу, люди и сад не пострадали. Но от Утеса Времени остались одни обломки, да еще банный флигелек, который приютил вас.
     Джео спрашивает барона, почему Мидлтоны не построили побольше лестниц и мостов?
- Они были мизантропы, - отвечает на это барон. – Я видел их всего два раза; они не любили гостей. Но всегда покровительствовали поэтам и музыкантам. Я им тоже покровительствую, - он улыбается. – Но я совсем не мизантроп. Знали бы вы, что творится в моем Доме Радости! Баронесса, двое наших сыновей с их женами, шестеро внуков (четыре мальчика и две девочки), да слуги, да телохранители. Бог ты мой! – он смеется. – Да еще гости, гости, гости… Не удивительно, что у меня возникло желание немного отдохнуть от всего этого.
     Позже приезжает Аса, и барон снова слушает песни, которые слушал вчера, и снова испытывает наслаждение и радость.
     Вечером он говорит Фабру:
- Мне пора домой, в мою долину, мэтр. Но я приглашаю квартет Фабра выступить у меня: и жду вас завтра в семь часов вечера. Моя семья будет очень рада вам. Но не выступайте завтра днем в городе. Начнете выступать послезавтра - и убедитесь, как верно вас будут охранять мои люди.
     Фабр благодарит барона, и тот, ласково простившись со всеми, уезжает. Джео вызывается проводить его. Фон Эсбент охотно соглашается. Фабр на этот раз почти не волнуется за своего ученика. И действительно, Джео вскоре возвращается назад. Он и Лоррандо снимают с Клика переметные сумы, набитые всякой всячиной: колбасами, свежими овощами, пряностями, ветчиной, вином…
- Барона встретили дома, как настоящего блудного сына, - с улыбкой говорит Джео. – Все были очень рады ему, и он всем обрадовался. А нам баронесса велела прислать подарки – вот эти. Знаете, мне кажется, завтра в Орлиной Долине нас в самом деле примут с большим удовольствием.

                13.

     Недавно прошел мелкий дождь, оросив горы и долины, а теперь над Глагвеями сияет луна, яркая, большая; скоро полнолуние…
     Вилибальду Фабру не спится. Он стоит на пороге их маленького дома, смотрит на звезды, слушает, как стрекочет кобылка в траве, и думает сразу о множестве вещей. Удивительно, сколько мыслей умещается в голове у одного человека! Ему просто не справиться с ними: с воспоминаниями, размышлениями, думами о будущем.
     Фабру вспоминается, как они выступали в Доме Радости, у Аскелада фон Эсбента.
     Как и предсказывал Джео, их приняли с большим удовольствием. Хозяева провели их в великолепную гостиную трехэтажного особняка, и все собрались их слушать: и сам барон, и баронесса, и их дети и внуки. А слуги с любопытством столпились у дверей…
     Они замечательно выступили. Барон и баронесса были очень растроганы, остальные очарованы и увлечены, и когда смолкла последняя песня, гостиную огласил такой грохот аплодисментов, что музыканты едва устояли на ногах.
- Божественно! Бесподобно! – доносилось до ушей Фабра и его друзей.
     После того, как они по просьбе баронессы повторили еще несколько песен, их повели ужинать. Стол ломился от яств. Гостеприимная баронесса с удовольствием потчевала своих талантливых гостей, невзирая на их невысокое сословие. Она была женщиной широких и просвещенных взглядов, к тому же, очень любила музыку и вообще искусство всякого рода. Тем более она считала своим священным долгом на славу угостить музыкантов и поэтов. Она весело беседовала с ними, время от времени повторяя от души:
- Вы мастера, друзья мои, настоящие мастера!
     Все четверо были на седьмом небе от ее слов и всеобщих похвал. Барон фон Эсбент также сиял, как солнце, и подливал своим гостям вина.
     Позже Фабр с бароном стояли на балконе, глядя на Орлиное озеро, с бокалами вина в руках, и фон Эсбент гудел вполголоса, точно огромный овод:
- Ты не должен держать с`ердца на Иоганна, мэтр. Я же вижу: он раскаивается, что так повел себя с тобой в Стэнлете. Если бы ему было на тебя действительно наплевать, разве стал бы он вспоминать о тебе, да еще так часто, так дружественно?
- Я не держу на него сердца, барон, - Фабр смотрел, как звезды сверкают в озерном зеркале, слегка искажаемые легкой рябью. – Не держу и никогда не держал.
- Но ты сможешь снова стать его другом? – с надеждой спросил барон.
     Тогда Фабр вдруг разозлился, но скрыл свои чувства от фон Эсбента, только сухо спросил:
- Он, кажется, теперь женат?
- Да, на дочери Мастино Джиротти, Амелии.
- В таком случае, я желаю ему счастья, - молвил Вилибальд. – Deo volente (если будет угодно Богу), я тоже скоро женюсь. Возможно, в этом случае мы будем дружить семьями.
     Барон тихонько засмеялся и примирительно обнял его за плечи.
- Ну, не сердись, не сердись, - сказал он.
     Фабр, смягчившись, улыбнулся ему:
- И не думаю. Когда снова захотите видеть нас, приезжайте к нам, где бы мы ни были: мы всегда будем вам рады.
- Обещаю, - ответил барон, и Вилибальд понял по его голосу: фон Эсбент очень тронут, но не хочет показывать этого.
     Когда они прощались, барон пожал всем четверым руки, всех поцеловал в волосы и каждому вручил тяжелый кошелек. В кошельках, как позже выяснилось, оказалось по сто пятьдесят золотых сильтов. Эти деньги они не стали делить, но каждый, вернувшись, подарил от себя Лоррандо Мужу десять сильтов. Муж взял из них десять сильтов на собственные расходы, остальное отложил на хозяйство: Фабр заметил это.
     Они хотели поделиться и со своими телохранителями, но те решительно отказались, заявив, что «им не велено принимать денег от господина Фабра и его людей».
     Вообще, как заметил Фабр, их защитники держались очень обособленно. Они никогда не трапезничали с теми, кого опекали, не принимали угощений, не желали спать под крышей в дождь и были крайне необщительны. Даже между собой они почти не разговаривали, а к музыке были не более чувствительны, чем к шуму горной реки внизу. Впрочем, к Фабру и его друзьям, даже к Лоррандо, они относились весьма почтительно и несли охрану очень усердно.
      Фабр думает о том, что завтра их первое выступление в Лудимаре после двухнедельного перерыва. «Уже семнадцатое число, - говорит себе Фабр, - почти восемнадцатое». И не осмеливается думать дальше. Потому что: вот и июль приближается к концу, а Вероники Мэррил нет как нет. Любовь к ней и тоска по ней охватывают его с новой, еще не бывалой силой. Он беспокоится: уж не случилось ли с ней что-нибудь? И возвращается в дом, чувствуя себя одиноким и несчастным.
     В спальне мерно дышат его спящие друзья; теперь уже не друзья, братья. Очень жарко. Слабый ветерок едва залетает в распахнутые окна, затянутые вместо стекол тюлевыми сетками от комаров и мух. В проеме распахнутой двери – также тюлевый полог. Все трое лежат, едва прикрытые простынями; в лунном свете поблескивают их лоснящиеся от пота тела.
     Фабр останавливает ласковый взгляд на Джео, худом и длинноногом, как жеребенок. Джанни спит на боку, согнув колени. Его волосы выгорели на солнце и стали совсем белыми, а сам он потемнел от  загара. Сабат прозвал его Спасателем Вельмож. Фабр мягко усмехается и поправляет на Джео простыню. Потом решает перечитать последние записи в деревянной тетради, а заодно посмотреть, нет ли новых. Он зажигает свечу, держит над ней тетрадь, чтобы проступили чернильные строки, потом гасит свечу и читает при свете луны:
     «Вильд, мне кажется, наш барон хороший человек».
     «Да, я тоже так считаю».
     «Еще мне кажется, Асси нравится Сабат».
     «Лучше бы ей нравился ты».
     «Она не считает меня взрослым. А барон вообще принял меня за двенадцатилетнего!»
     «Ничего, Джанни, это временные огорчения. Скоро у тебя сломается голос, и ты станешь выше меня».
     «Когда – скоро?»
     «Думаю, в течение этого года».
     «Это долго».
     «Не спеши убегать из детства».
     «Но я не ребенок. Я даже думаю о женщинах; правда, не много. Но всё чаще».
     « Всё равно, не торопись. Детство и юность – это дары Божьи, а дальше начинается искупление: мы платим за благодать, выпавшую нам на заре жизни».
     «Вильд, я знаю, ты думаешь о госпоже Мэррил. Ты без конца думаешь о ней. Знаешь, вчера мне приснился сон, будто она топнула ногой и сказала: я никогда не приеду к вам! А у меня сны всегда сбываются наоборот. Это значит, она совсем скоро будет здесь, вот увидишь. Не думай, что я пытаюсь тебя утешить: я в самом деле в этом уверен».
     Этой, последней записи Фабр еще не читал. Он несколько раз перечитывает ее с невольной жадностью и надеждой, потом бросает внимательный взгляд на Джео. Ему хочется обнять и расцеловать его за такое чудесное пророчество. Но сон Джео для него свят. Поэтому он берет чернильницу, перо и рисует в тетради светлячка. И пишет рядом: «Это ты, Джанни».


     На следующий день они выступали в Лудимаре.
     Народ, соскучившийся по ним, встретил их восторженно. Но теперь, к изумлению Фабра, среди слушателей оказалось с десяток полицейских, которые самым пристальным образом наблюдали за публикой. То же самое делали четверо телохранителей квартета (еще двое остались в долине). Полицейские и телохранители следовали за музыкантами, как верные псы, и те, как никогда, чувствовали себя защищенными.
     Они вновь выступали на площади, в парке, на рынке – и везде их сопровождала полиция и личная охрана. Они поняли: барон фон Эсбент действительно сделал всё возможное для их безопасности и мысленно возблагодарили Небо. Страх окончательно покинул их сердца, они пели, как птицы, и весь Лудимар с наслаждением внимал им.
     Выручка этого дня оказалась впечатляющей: шестьсот с лишним сильтов! Сабат, которому Фабр назначил отныне третью часть выручки, с удовольствием положил в свой тайник почти двести золотых с серебром, Асе, получавшей теперь шестую часть, досталось около семидесяти сильтов и несколько номов. Джео и Фабр отложили каждый для себя столько же, сколько и Сабат. Разумеется, Лоррандо был щедро одарен: и как всегда, он не отказался от больших денег ради своего хозяина.
     Три дня они выступали в Лудимаре и в Орлиной Долине, везде сопровождаемые то полицейскими, то телохранителями, а то и всеми вместе. Их снова стали звать в богатые дома, и они не могли не признать, что их популярность сильно возросла за то время, пока болел Сабат Гримо.
      Двадцать первого июля, когда они обедали в трактире, Джео с сияющим лицом подал Фабру сложенную в несколько раз бумажку. Вилибальд положил вилку. Его сердце затрепетало и забилось, как птица в клетке. Он взял бумажку из рук Джео, и Джео подумал, что еще ни у кого не видел такого красивого лица, каким оно было сейчас у его друга. Грубоватые черты Фабра в одну минуту потеплели и утончились, глаза озарились ясным светом, подчеркивая врожденное благородство линий высокого лба, скул, подбородка. Джео, Сабат и Аса сделали вид, что всецело заняты вкусным обедом (отчасти так оно и было), а Фабр развернул записку и, мысленно сотворив молитву, прочел такой знакомый и родной ему почерк:
      «Милый мой Вильд!
     Вот я и в Лудимаре. Приехала вчера вместе с Адалитом. Со мной слуги: Кларенс и Матильда (или просто Мэтти). Таким образом, нас четыре человека. Оставаться ли нам в Лудимаре или искать пристанища в какой-либо горной деревне? Мы очень боимся Кармине Феррара. У меня странное чувство, что он где-то поблизости…
     Я еще около месяца буду носить траур по мужу, Вильд. Но уже теперь целую и обнимаю тебя, как сестра и жду, что`  ты мне посоветуешь, как добрый брат. Все остальные слова, живущие в моем сердце, я скажу тебе потом. Мы остановились в трактире «Молодой олень», в одиннадцатом номере. Он не слишком удобен, но кругом много постояльцев, это хорошо: на людях безопаснее. Я никуда не выхожу и не пускаю Эдди, опасаясь Феррара. Что нам теперь делать? Твоя Роника».
     Фабр отстегнул от пояса чернильницу, взял перо и написал на обратной стороне записки:
     «Моя любимая и единственная!
     Как же я ждал тебя! И вот ты здесь. Какое счастье, и как же Милосердный Господь добр ко мне! Роника, я люблю тебя, и только ты знаешь, как сильно.
     Моя родная! Ты с Эдди и ваша прислуга будете жить в Рыбачьей Долине, где мы временно расположились. Это чудесное место, и там нет ни души, кроме нас и наших охранников. Готовься: завтра ночью мы перевезем вас туда, и вы будете жить там в полной безопасности, в отдельных комнатах, окруженные самой нежной заботой.
     Я уважаю твой траур, Роника. Царство Небесное графу Исидору. Поверь, я ни словом, ни делом не посмею смутить твоих траурных дней, потому что буду безмерно счастлив одним твоим присутствием. Ты можешь носить траур хоть целый год. Позволь мне только быть рядом с тобой, оберегать тебя и с надеждой думать о нашем общем будущем.
     Итак, жди нас завтра, двадцать третьего июля сразу после полуночи, и ничего не бойся. Всегда и всюду твой Вильд».
     Он отослал письмо с Гюрзой – одним из самых неприметных внешне телохранителей. Вскоре тот вернулся и шепотом доложил, что «дама прочла письмо и сказала: я буду ждать». Фабр был счастлив. Он поблагодарил Гюрзу, но с другими не произнес о Веронике ни слова. Как большинство поэтов, он был суеверен. Пока его Роника не поселится в долине, он никому не покажет своего счастья. Зато сделает всё, чтобы его новые долгожданные гости были устроены со всеми удобствами. Он только решился спросить Джео, кто передал ему записку, и удовлетворенно кивнул головой, когда услышал тихий ответ: «Кларенс, после выступления на площади».

                14.

     Весь оставшийся день они работают, не покладая рук: без спешки, но тщательно. Обе комнаты с чуланами решено предоставить графине Мэррил и ее прислуге. Тюфяки для гостей давно куплены, их даже больше, чем нужно, шесть штук, но нужно сколотить кровати. Этим занимается Лоррандо Муж. Он делает четыре простых одинаковых кровати. На две из них кладутся лучшие пуховики, с которых снимают кожаные чехлы.
     Джео, Аса и Сабат в это время моют обе комнаты и чуланы.
- Мэтр Вилибальд решил, что мы переселимся в замок, - говорит Джео Асе. – Ничего, что там нет мебели, главное, чтобы были стулья и столы: Лоррандо обещал их сделать.
- Но там всего две комнаты, - возражает Аса. – И с потолка течет. А в зале вообще потолка нет.
- Это пустяки, - посмеивается Джео. – Дожди здесь недолгие а потом, спальня ведь остается за нами.
     Он очень рад за Вилибальда и горд тем, что его, Джео, пророчество сбылось с такой точностью. Он обещал Вильду, что госпожа Мэррил приедет, – и вот она здесь. Вильд совершенно счастлив, это главное. И ничего, что придется потесниться: всё равно они редко бывали в своих комнатах; гораздо чаще в саду или на берегу озера. Собственно, все четверо приходили в дом только ночевать и обедать, так что никто из них не мог почувствовать перемен. Вернее, эти перемены будут приятными, потому что госпожа Мэррил и Адалит – самые лучшие гости. Джео чувствует, что будет очень рад их увидеть.
     Весь следующий день они занимаются своими комнатами в замке; даже не идут выступать. Муж с помощью Фабра и одного из телохранителей чинит, насколько это возможно, потолки, вытаскивают и складывают в углу сада, за развалинами негодную мебель, а Джео, Аса и Сабат убирают мусор и моют комнаты. Лоррандо на скорую руку, сколачивает четыре грубых стола и четыре табурета. Все остаются ими довольны. Чтобы проверить, не течет ли больше потолок в двух замковых комнатах, на крышу выливают несколько ведер воды. Всё в порядке, крыша хорошо настелена досками и просмолена.
- До осени течь не должно, - кратко подводит итог Лоррандо.
     Фабр благодарит его и остальных. Он держится деловито и спокойно, по-прежнему скрывая свое волнение и счастье. Но оно просачивается сквозь всё его существо, ясно проступает и отражается на посветлевшем лице.
     «Мэтр Вилибальд стал очень красивым, - думает Аса, исподтишка наблюдая за ним. – Наверно, он сильно любит эту женщину». Асси чрезвычайно любопытно: какова она из себя, эта дама? И ее маленький сын… Джео очень хвалил его и сказал, что кукла Памела – бывшая игрушка Адалита. Завтра я их увижу, думает Аса и заранее радуется. Она никогда не видела знатных дам вблизи. Ей хочется понять и почувствовать, что это такое.
     До самого вечера все они трудятся, чтобы придать своему скромному жилищу как можно больше уюта. И добиваются успеха. В комнатах, где будут жить их гости, в чуланах для прислуги теперь всё, как следует: застеленные кровати, столики, кресла, свечи, коврики на полу а окна затянуты тюлем от комаров, мух и прочих насекомых. Там даже вешают заранее припасенные шторы.
- Госпоже Мэррил будет здесь хорошо, Вильд, - уверенно говорит Джео.
- Дай Бог, - коротко отзывается Вилибальд.
     Потом мужчины бреются, моются, переодеваются в чистое, а поздним вечером с факелами в руках уезжают в Лудимар… но, разумеется, не все, а лишь Фабр, Лоррандо и четверо телохранителей.
     Джео и Сабат остаются дома. Чтобы скоротать время, Сабат играет Джео на флейте. То и дело они переговариваются вполголоса, не желая показывать друг другу, что тоже волнуются.
 

    Вилибальд Фабр и его спутники проезжают по вечернему Лудимару, добираются до «Молодого оленя», дорогого трактира в центре города, и, заплатив сторожу за молчание, поднимаются по черной лестнице к одиннадцатому номеру.
     Фабр тихонько стучит в дверь.
- Кто там? – спрашивает настороженный и в то же время исполненный надежды голос Вероники.
- Роника… - тихо произносит Фабр.
     Только он называет ее так! Дверь тут же стремительно открывается, и он видит ее на пороге: похудевшую, побледневшую, взволнованную, но по-прежнему красивую. Он протягивает к ней руки. Она порывисто обнимает его, но тут же отпускает и учтиво говорит:
- Слава Богу, вы здесь, господин Фабр. Мы готовы в путь. Правда, Эдди уснул, но мы его сейчас разбудим.
     Фабр входит в комнату. Кларенс и молодая служанка Мэтти кланяются ему. Он здоровается с ними. Адалит, одетый, спит в кресле; видимо, сам не заметил, как уснул.
- Нам придется ехать верхом, госпожа Мэррил, - обращается Фабр к Веронике. – Карета не проедет по нашему пути.
- Я это предчувствовала, - она улыбается, не сводя с него сияющих глаз. – И я оставлю ее здесь. Все наши необходимые вещи уже уложены в переметные сумы, и лошади оседланы. С вами кто-то есть, господин Фабр?
- Со мной несколько верных людей, - отвечает Фабр. – Я полагаюсь на них, как на самого себя. Но Адалита я повезу сам, если ваше сиятельство не против.
- Лучше я`  повезу его, - тихо говорит она. – Видишь ли, он немного отвык от тебя, Вильд… простите, господин Фабр. Он может испугаться.
- Пусть будет по-вашему, - отвечает он и с величайшей нежностью целует обе ее руки. Но при этом он сдержан: ведь они не одни.
- Кларенс, выводи лошадей, - говорит Вероника. – Мэтти, ступай вниз Кларенс возьмет тебя в седло.
     Когда слуги уходят, она склоняется над Адалитом:
- Эдди, милый, просыпайся. За нами приехали.
     Адалит мгновенно открывает свои большие темно-карие глаза, протирает их и с некоторым страхом смотрит на Фабра.
- Ты не узнал мэтра Вилибальда? – ласково спрашивает его мать.
- Узнал. Здравствуйте, - вежливо говорит Эдди. Но вместе с тем он смущен и держится немного отчужденно. Ему стыдно, что он отвык от Фабра, но он не может заставить себя сразу же проникнуться прежним доверием к старому знакомому. Ведь они виделись в первый раз два с лишним месяца назад, и вот теперь – сейчас… К тому же, Адалит устал и хочет спать.
- Здравствуй, Адалит, - отвечает ему Фабр. Он знает: сын Роники обязательно подружится с ним снова, когда выспится и привыкнет к их новому дому.
     Вероника берет сына за руку, и они спускаются вниз. Все вскакивают в седла и уезжают. Адалита мать сажает перед собой в женском седле и велит ему крепко держаться за гриву лошади. Рядом с матерью Эдди ничего не боится, к тому же, в Шиповнике они с ней часто ездили верхом.
     В дороге никто не разговаривает между собой, всем хочется поскорее благополучно добраться до места.
     Когда они доезжают до подвесного моста, где внизу, на дне пропасти, бурлит невидимая во тьме река, Адалит приходит в ужас. Он крепко зажмуривает глаза, чтобы не видеть, как высоко они едут по шаткому мостику, и изо всех сил вцепляется в гриву лошади. Он открывает глаза, только когда убеждается, что опасность миновала.
     Они едут скальной дорогой, друг за другом, продвигаясь быстро и в то же время осторожно.
     И вот они дома.
     Сабат и Джео выходят встречать их. Френд громко лает, но ему велят замолчать, и он тут же послушно затихает и подбегает познакомиться с новыми людьми.
     Фабр снимает с коня Адалита и помогает сойти с седла госпоже Мэррил. Лоррандо и Кларенс уводят лошадей в конюшню, а Джео и Сабат почтительно здороваются с графиней.
     Она сердечно пожимает руку Сабату и говорит:
- Благодарю, друг мой! Я никогда не забуду того, что ты сделал для меня.
     Потом обнимает и целует Джео:
- Здравствуй, Джанни! Как же я рада видеть тебя…
     Джео улыбается ей смущенно и радостно.
- Я узнал Джео, - тут же подает голос Адалит. – Мама, я узнал!
- Я тебя тоже узнал, - Джео здоровается с ним за руку, как со взрослым. На усталом, напряженном личике Адалита расцветает улыбка, он обнимает Джео, потом отпускает и хватается за его руку. И доверчиво сообщает:
- Мой отец умер. Я плакал, но совсем немножко.
     Они идут в дом.
     Сердце Вероники наполняется тихой отрадой при виде скромного уюта их нового жилища.
- Слава Богу! – произносит она от всей души, и Вилибальд замечает слезы на ее глазах. Когда никто не видит, она одаривает его такой нежной благодарной улыбкой, что он чувствует себя щедро вознагражденным.
     Уже почти час ночи, и гости ложатся спать. Фабр настаивает на этом, так как видит, что они очень устали – и от жизни в шумном трактире, и от ночной поздней дороги, а главное, от многодневных переживаний и внутреннего напряжения. Он еще раз уверяет их, что здесь они в полной безопасности – и оставляет одних.
     Хозяева банного домика тоже смертельно хотят спать, поэтому, едва добравшись до своей кровати, крепко засыпают. Погружаясь в сон, Фабр чувствует себя самым счастливым и спокойным человеком на земле: его Вероника здесь, с ним, и ничто на свете больше не разлучит их.

                15.

    Утром Адалит просыпается в своей кровати.
     Он не сразу понимает, где находится, и, приподнявшись в постели, с удивлением и любопытством осматривается по сторонам. Он видит небольшую комнату. Сквозь плотные шторы скупо пробивается веселый солнечный свет. Этот свет позволяет разглядеть выцветшие обои на стенах, высокий белый потолок без люстры, с темными пятнами на тех местах, где обвалилась штукатурка, лепной узор, идущий вдоль всего потолка, чистый паркетный пол, столик и коврик у кровати. У окна стоит еще одна кровать, там спит матушка. Адалит видит ее спокойное лицо, слышит ровное дыхание – и сразу же всё вспоминает. Они с матушкой приехали в горный домик, к Джео и мэтру Вилиабльду, этим замечательным людям, который так красиво поют под гитару, и матушка сказала ему, Адалиту, перед сном, что теперь всё будет хорошо. Адалит понял эти ее слова так, что теперь дядя Кармине Феррара никогда не найдет их, и очень обрадовался. Он не любил дядю за то, что тот пугал матушку (он заметил, что она боится его), и еще потому, что дядя делал вид, что любит и ласкает его, Адалита, но Адалит ясно чувствовал: это всё неправда. Дядя Кармине не умел искусно притворяться, и ему не удалось провести своего двоюродного племянника. Когда дядя куда-то уехал после похорон отца, они сели однажды ночью в карету и уехали из Шиповника: и матушка, и он, и Кларенс с Мэтти. Накануне вечером Адалит простился с няней – и больше ни с кем. Матушка шепнула, что остальные их слуги и даже гувернер могут быть подкуплены Феррара. Адалит уже хорошо понимал значение этого слова – и уехал из Шиповника с удовольствием. Матушка сказала ему, что они поедут к добрым людям, но до вчерашнего дня он даже не подозревал, что эти люди – господин Фабр и Джео.
     Вчера он слишком устал, чтобы как следует оценить встречу в ними, но сегодня испытывает непреодолимое желание, даже потребность их увидеть. Ведь на душе у него впервые за много дней спокойно и радостно. В комнате пахнет деревом, солнцем, цветами, из окна несется веселый щебет птиц, и Адалит испытывает от всего этого какое-то необыкновенное удовольствие.
     Он быстро снимает ночную рубашку и надевает летнее нижнее белье, рубашку, панталоны на лямках, короткие чулки и сафьяновые летние сандалии со множеством дырочек. Потом надевает сюртучок, причесывает волосы расческой, которая лежит на его столике, и потихоньку, чтобы не разбудить матушку выходит в коридор.
     Двери в дом распахнуты, их заменяют тюлевые занавески. Адалит выходит на крыльцо – и замирает в сладком упоении, охваченный солнцем, тенями, душистым теплом. Френд подбегает к нему, обнюхивает его ноги и исчезает прежде, чем Адалит успевает наклониться, чтобы погладить его.
     Тенистый сад, залитый по местам солнцем, прекрасный в своей запущенности, открывается взору Адалита. Он видит также красивые развалины какого-то здания, но сад манит его больше. Он спускается с крыльца и сначала идет, потом бежит по траве, еще влажной от росы. Ему становится необыкновенно весело. Сколько деревьев – как в лесу! И какие они все толстые, красивые. И не постриженные, как в Шиповнике, а растут вольно, как им хочется. И кусты такие же. Один из них весь усыпан белыми розами шиповника, источающими сладкий аромат. Над цветами гудят пчелы и порхают бабочки. Эдди смотрит на них с восхищением, словно видит их впервые.
     Он выбегает на солнечную поляну и едва не сталкивается с мэтром Вилибальдом и Джео.
- Эдди! – мэтр Вилибальд подхватывает его под мышки и, подняв над землей, целует в щеку. Его глаза излучают такую нежность, что Адалит мгновенно исполняется величайшим доверием к нему и крепко обнимает его за шею. Он вдруг понимает, что очень любит этого человека – не меньше, чем Джанни.
     А Джео смотрит на них с улыбкой, но вместе с тем… вместе с тем он внезапно чувствует, как что-то болезненно пронзает ему грудь, точно осколком стекла, и на мгновение дыхание в нем замирает. Он рад, что Фабр поцеловал своего будущего приемного сына, рад, что Адалит так горячо ответил на эту ласку. Но одновременно с радостью его вдруг охватывает грусть, и какое-то непонятное ему самому тяжелое чувство камнем ложится на сердце.
     Пока Вилибальд держит Эдди на руках и оживленно беседует с ним о чем-то, Джео незаметно уходит. Он убегает к двери в развалинах замка, той, что соединена подземным коридором с рыбачьим поселком, и садится на ступени, ведущие вниз, в темноту. Тут же слезы обжигают его глаза. Он закрывает лицо руками и плачет, хотя и беззвучно, но так горько, что, кажется, его сердце не выдержит и разорвется.
     Он больше не нужен Вильду, это ясно, как день! Его друг теперь обрел сына, ребенка женщины, которую любит. Зачем ему чужой, к тому же, уже взрослый малый? Конечно, Вильд добрый и будет делать вид, что любит Джео по-прежнему, но его ученик прекрасно понимает: прежнего не воротишь. И зачем только он сам так сильно привязался к Фабру? А ведь он привязался – и не сможет его покинуть. Он останется с ним – и будет вынужден наблюдать, как Фабр возится с другим мальчишкой, отдает ему всё свое сердце и постепенно забывает про него, Джео, - и даже не про него, а про их дружбу, про Давида и Ионафана…
     Он не знает, сколько времени он сидит так, обремененный своим горем, так неожиданно обрушившимся на него. Слезы не перестают литься, он чувствует себя несчастным и бесконечно одиноким. Ах, если бы можно было уйти из Рыбачьей Долины – и всё, всё забыть… но он знает, что никогда не забудет Вилибальда, да и уйти от него не сможет.
- Господи, что же мне делать? – еле слышно шепчет он, шмыгая носом и вытирая ладонями слезы, которые никак не желают останавливаться, и всё текут, текут…
- Джанни, - вдруг произносит рядом с ним голос Вилибальда. От неожиданности Джео вздрагивает и вскакивает со ступени, на которой сидел, но бежать уже поздно, да и глупо. В слабом свете, сочащемся в приотворенную дверь, он едва видит Фабра и радуется тому, что Фабр не видит его лица.
     Мэтр Вилибальд вздыхает и кладет руки на плечи Джео. Тот не смеет высвободиться, хотя ему нестерпима мысль, что вот сейчас Вильд начнет его утешать, а ведь ему, Джео, это совсем не нужно. Он хочет сказать об этом Фабру, но почему-то молчит.
     Фабр обнимает его, целует в мокрую от слез щеку и говорит:
- Джан, брось ревновать. Вот уж не ожидал от тебя такого! Ведь тогда, в Шиповнике, я тоже поцеловал Адалита, помнишь? И ты тогда не плакал. Разве с тех пор что-нибудь изменилось?
     Джео не хочет отвечать, да ему это и трудно (что-то стиснуло горло и мешает говорить), но он всё-таки произносит:
- Теперь он твой сын – почти… а я всего только ученик.
     Вилибальд еще крепче прижимает его к себе и возражает:
- Не всего только ученик, а друг и брат… и еще ты мой старший сын. Ты старший, а он младший. Потому что я люблю тебя, как свою душу.
     Услышав эти слова, Джео, встрепенувшись, вытирает слезы и крепко обнимает Вилибальда. Камень, лежавший на его сердце, исчезает, душа мгновенно начинает петь и ликовать, всё существо исполняется безграничной радости. Он даже не уточняет у Вилибальда, правду ли тот ему сказал, потому что знает: такие слова можно произнести, только когда действительно любишь человека. Он счастлив, что ошибся, решив, будто Вилибальд забыл об их дружбе.
- Прости меня, Вильд, - только и может произнести он.
- Не за что мне тебя прощать, - Фабр вытирает ему нос своим платком. Джео стыдно принимать от него такую услугу, но вместе с тем он доволен, как никогда.
- Пойдем, - Вильд берет его за руку, как маленького. – И будь старшим братом Эду, прошу тебя. Ему очень нужна твоя дружба.
- Я буду братом, - обещает Джео.
- И не ревнуй больше, - очень тихо добавляет Фабр.
     Джео в ответ молча пожимает ему руку, что означает: этого ты мог бы мне не говорить…


     Они завтракают в саду все вместе. Несмотря на черное траурное платье и черную вдовью шаль, Вероника Мэррил излучает свет. Она уже не обращается к Фабру «мэтр Вилибальд», а называет его просто Вильд, потому что знает его с детства и больше не считает нужным скрывать это от кого бы то ни было. Она только пытается скрыть свои истинные чувства к нему, но они время от времени прорываются наружу. Их выдают то взгляд, то улыбка, то интонация, то движение. Фабру тоже с трудом удается не смотреть на нее с обожанием. Если бы барон фон Эсбент находился сейчас среди них, он увидел бы, как сверкают в этих двух людях «бриллианты любви». Но и без барона все знают и чувствуют, что молодая графиня и Фабр любят друг друга. Только Адалит пока еще пребывает в неведенье. Но ему чрезвычайно хорошо здесь с матушкой и вновь обретенными друзьями. К тому же, ему очень нравятся Сабат и Лоррндо Муж, с которыми его познакомил Вильд.
     Да, Вильд. Теперь Эдди называет его так же, как матушка и Джео. Это ему очень приятно, хотя и непривычно: в Шиповнике он называл на «ты» только свою няню и матушку. Даже отцу полагалось говорит «вы», что он добросовестно исполнял до самой смерти графа Исидора. Мало того, при отце он и матушке должен был говорит «вы».
     Смерть отца искренне опечалила Адалита, и он действительно плакал, но не испытывал при этом ни скорби, ни горя. Просто ему было грустно, что человек, называвшийся его отцом и даривший ему игрушки, перестал существовать на земле. Кроме того, похороны и траур в доме нагнали на него тоску, да еще он беспокоился, что дядя Кармине Феррара захочет жениться на матушке. Он не хуже взрослого чувствовал и постигал намеренья своего дяди, и они ему не нравились, как не нравился сам Феррара.
     Но теперь всё изменилось, и Адалит бесконечно рад этому. Еще он радуется свободе, позволению не носить чулки и сюртук, так как очень жарко, и в долине мало людей: значит, можно одеваться попроще.
     После завтрака Джео уводит его смотреть озеро и долину, а Фабр рассказывает Веронике всё, что происходило с ними, музыкантами, после отъезда из Лувальда.
     Он очень осторожно сообщает ей, что Феррара с несколькими своими людьми, во всей видимости, здесь, в Лудимаре, и кратко рассказывает о нападении на Сабата Гримо. Но не успевает Вероника по-настоящему испугаться, как он подробно описывает ей всю историю с Аскеладом фон Эсбентом, хвалит его телохранителей, и она, к своему облегчению, убеждается: теперь их всех на самом деле охраняют и берегут.
      Также Фабр открывает ей, что хочет просить заступничества короля. Вероника соглашается, что это было бы прекрасно.
- Но доберемся ли мы благополучно до Стэнлета? – спрашивает она его. – Шестеро телохранителей – не мало ли это?
- Мы поедем вместе с бароном фон Эсбентом и его семьей в конце августа, - отвечает Вилибальд. – Он взял с меня слово что я не уеду без него, и я не уеду. Мы не уедем.
     Лицо Вероники проясняется, она успокаивается.
- Да, так действительно будет лучше всего, - говорит она.
     Она, в свою очередь рассказывает Вилибальду, о том, как умер граф Исидор, о съезде в Шиповник на похороны всех родственников со стороны покойного и о том, как Феррара сделал ей предложение сразу после похорон.
- Я отказала ему, - говорит она. – Видимо, он этого ждал и не слишком огорчился. Зато сразу же уехал в Стэнлет. По его приказу за Шиповником велась слежка, поэтому мы бежали ночью, точно из тюрьмы. Мне всё казалось, Вильд, что он вот-вот неожиданно появится и догонит нас. Мы ехали по самым людным дорогам и останавливались в самых оживленных местах: я полагала, так всего безопаснее. Даже если нас выследят, думала я, то не посмеют заставить вернуться назад. Не знаю, отважился ли бы он в Шиповнике на что-нибудь отчаянное, но, конечно, он замучил бы меня бесконечными предложениями руки и сердца. Я боялась рисковать. Вообще я боялась его и боюсь до сих пор, - она с любовью смотрит на Вилибальда и добавляет:
- Но теперь гораздо меньше.
     Он улыбается ей в ответ и целует ее руку. Она не отнимает ее, и он видит:
она испытывает к нему те же чувства, что и он к ней. Ему немного грустно, что скоро она перестанет быть графиней. Только дворянство останется за ней, когда она выйдет за него замуж. Но ее, видимо, это ни в малейшей степени не огорчает.
     Она берет его под руку, и они гуляют по саду и вдоль развалин.
- После обеда я покажу тебе озеро, - говорит Фабр.
- Я буду рада, - церемонно отвечает она, но ее взгляд не церемонен. Ее глаза, лицо, всё существо полны любви и доверия к нему.
- Тебе нравится здесь? – спрашивает он.
- Очень, - отвечает она с чувством. – Меня одно беспокоит: мы сильно потеснили вас…
- Желанным и долгожданным гостям всё можно, - смеется Фабр и серьезно добавляет:
- Даже не думай об этом, Роника. Мы всё равно почти не пользовались этими комнатами. К тому же, у нас теперь хорошие комнаты в замке: там всегда можно уединиться для работы, раздумий или во время дождя.
- А завтра вы снова будете выступать в Лудимаре? – спрашивает она.
- Да. Мы ведь теперь знаменитый квартет, - он улыбается.
- Раз это так, я очень хочу послушать вас, - она отвечает на его улыбку. – Могу ли я просить об этом?
- Ты можешь даже требовать этого, - говорит Фабр. – Мы с удовольствием выступим перед тобой. Когда тебе угодно нас слушать?
- Сегодня после обеда, - отвечает она.  – А озеро потом. Или так хуже, Вильд?
- Всё, что бы ты ни предложила, - лучше, - отвечает он.
- Не говори так, - просит она. – Ты меня избалуешь.
- И буду рад этому, - говорит он. – Я хочу, чтобы ты чувствовала себя свободной, веселой, здоровой и счастливой.
- Неплохо для вдовы, - она смеется, потом вздыхает:
- Бог мой, какая я легкомысленная. Я ведь ношу траур, Вильд, ты не должен меня искушать. Мне сейчас не полагается быть слишком счастливой.
- Носить траур и быть счастливой – это разные вещи, - возражает Фабр. – Роника, ты уже десять лет не знала счастья; так вспомни же, что это такое! Уверяю тебя, душе графа Исидора вовсе не нужно твое насильственное уныние. Ему было бы гораздо приятней видеть, что ты весела и здорова.
- Ты, наверно, прав, - соглашается она. – Я полна предрассудков. Весь высший свет полон их, поэтому там пусто и скучно, и я никогда не любила выезжать в общество. Принимаешь ли гостей, отдаешь ли визиты – всё скучно и неестественно. А здесь, - она полной грудью вдыхает душистый воздух и улыбается, - Здесь мне действительно и спокойно, и хорошо. Милый Вильд, как же я тебе благодарна за то, что ты так решительно похитил меня из Лудимара и вознес на эту вершину мира и покоя!
- Я больше не мог без тебя, - просто отвечает он.
- Я без тебя тоже, – признается она и розовеет, а он устремляет на нее взгляд, говорящий о его чувствах красноречивей любых слов.
     После этого они заговаривают о другом, но души их неумолчно поют о любви, и оба слышат этот дуэт, хотя от других он целомудренно скрыт. Впрочем, рядом никого и нет. Никто не тревожит влюбленных до самого обеда.
     К обеду приезжает Аса Рэнк. В честь приезда высоких гостей она одета сегодня понаряднее: на ней голубое ситцевое платье с оборками, а волосы под легким чепчиком заплетены в косы с лентами. Фабр представляет ее Веронике. Аса приседает в реверансе, смущенная. Вероника ласково целует ее в щеку и так дружески ей улыбается, что Аса тут же проникается к ней самыми лучшими чувствами. Эта дама с тонкими чертами лица и большими синими глазами, нежная, как цветок, кажется Асе настоящей королевой. Она, конечно, не говорит об этом вслух, но про себя думает: «Какая красавица!» Маленький Адалит тоже очень нравится ей, а он смотрит на нее с приветливым любопытством.
     Обед проходит весело, а после обеда, здесь же, в саду, квартет играет для госпожи Мэррил, ее сына и слуг.
     Вероника слушает их, и ей хочется, чтобы они никогда не переставали петь и играть. Их музыка согревает, ласкает ее душу. Ей невыразимо приятно слушать их, мало того, она восхищена, она в восторге. Ей кажется, что ничего красивей она еще не слышала и не услышит, и ее сердце переполняет любовь ко всем этим людям и гордость за Вильда, который сплотил вокруг себя таких мастеров, нашел чудесные голоса и оценил по достоинству виртуозного флейтиста. Его же голос и гитара действуют на нее, точно звуки ангельских арф. Она упивается покоем и счастьем, которых давно не испытывала, и твердо знает: только теперь, в этой долине, для нее и Эдди началась настоящая жизнь, настоящая любовь. Она любуется Асой и Джео, и особенно Сабатом, который спас ее Вильда, как она и просила его об этом, но сделал это не за деньги, а потому что стал его другом.
     Когда концерт заканчивается, она горячо благодарит весь квартет, а Адалит не может вымолвить ни слова. Он потрясен, потому что еще никогда не слышал такой прекрасной музыки и такого пения. Он с благоговением смотрит на своих новых друзей и отчаянно жалеет, что не может выступать вместе с ними. Его учитель музыки в Шиповнике вежливо сообщил ему, что у него нет ни слуха, ни голоса, и что он может играть только с листа, по нотам, или же по памяти, но сам никогда ничего не сочинит и не споет. И это ужасно жаль, потому что он, Эдди, очень любит музыку. И особенно ту музыку, которую только что услышал.
     «Попрошу Вильда научить меня играть на гитаре», - думает он, и эта мысль служит ему утешением.
     До самого вечера они осматривают долину: озеро, рощи, рыбачий поселок. Веронике всё очень нравится. Она отдыхает душой и честно признается в этом Вилибальду, который расцветает от ее слов; впрочем, он и сам уже заметил, что она всем очень довольна.
     Вечером Вероника и Адалит по очереди принимают ванну и ложатся спать, чувствуя себя очутившимися то ли в сказке, то ли в прекрасном сне. И засыпают в упоении.

                16.

     Сказочное чувство долго не покидает их.
     С приездом гостей долина преображается и для хозяев: всё вокруг словно обретает для них новую ценность.
     С утра они прилежно выступают в Лудимаре и в Орлиной Долине, а остальную часть дня проводят дома – и так весело, как никогда еще не проводили.
     Джео, Аса и Адалит почти всё время играют вместе. Адалиту даже позволено купаться в озере под присмотром Джео. Это для него новое удовольствие. До сих пор он нигде не купался, кроме как в ванной, и теперь совершенно счастлив. Джео учит его ловить рыбу и катает в лодке. Вместе с ним и Асой Эдди строит из песка целые крепости и замки, ездит верхом на Асином лошаке Мозе, лазает по деревьям сада и рощ, бродит по таинственным развалинам, ловит ящериц и пестрых, совершенно безобидных ужей, которые кажутся ему очень грациозными и красивыми, рассматривает и выпускает их обратно на волю.
     Мать не мешает ему резвиться, сколько душе угодно. Ей очень приятно видеть, что ее бледный, худенький, всегда одинокий Эдди теперь весел, оживлен, окружен заботливыми друзьями. На его щеках появляется здоровый загар и румянец, глаза блестят. Но в те часы, когда Вилибальд занимается с Джанни языками или рассказывает ему о поэтах, Вероника также сажает Адалита за прописи и арифметику. Сабат добровольно берется обучать юного графа географии, которую не так уж плохо знает, и истории Западной Европы. Он занимается обучением мальчика в саду, рассказывая ему о королях, войнах, странах, народах, а потом они вместе рисуют карандашами карту мира – в тетради, по частям. У Адалита свежая крепкая память, к тому же, ему нравится география, и он без труда запоминает названия государств, городов, рек, гор, островов…
     История ему тоже по вкусу – особенно в увлекательных, почти театрально выразительных рассказах Сабата, которые просто нельзя не запомнить. Адалит проникается горячим сочувствием к королю Артуру, Ричарду Львиное Сердце, к скандинавским конунгам и тевтонским рыцарям, а также к испанцам и португальцам, которые, правда, кажутся ему слишком уж воинственными и хищными. Но он прощает им это ради их подвигов и путешествий, и они с Джео даже порой играют в рыцарей, сражаясь на палках в саду.
      Узнав, что восковая кукла, которую он подарил Джео, теперь принадлежит Асе, Адалит ничуть не огорчается, потому что Асси добрая, веселая и очень красиво поет. Конечно, она заслужила такую игрушку. Он жалеет, что не может ей подарить еще что-нибудь.
     Фабр учит его гитарным нотам и игре на гитаре, но у Эдди действительно нет слуха, поэтому ученье дается ему гораздо с большим трудом, чем Джео. Вилибальд не позволяет ему огорчаться этим. Он с ним очень ласков: носит его на плечах, гуляет с ним по вечерам (обычно они зовут с собой и Джео), часто разговаривает с ним, и Адалит любит его всей душой.
     Довольно скоро Эдди замечает, что Фабр неравнодушен к его матушке, и она, по всей видимости, также неравнодушна к Фабру. Но это Адалита не тревожит: ведь Вильд его лучший друг, и он очень заботится о матушке. «Если они захотят пожениться, я дам им свое согласие», - великодушно думает про себя Адалит.
     Джео тоже его лучший друг. И Сабат, и Аса, и Лоррандо Муж.
     «Я теперь ужасно богатый всякими друзьями, - пишет Эдди в письме к своей няне. – Если бы, Тэсси, ты видела, как нам весело! Милая Тэсси, не грусти. Я тебя помню и люблю, и мы обязательно заберем тебя к себе!»
    Он скучает по своей няне. Но ему так хорошо и весело, что «печаль его светла». Кроме того, матушка обещала ему, что они с няней скоро увидятся.
     Кларенсу, почтенному слуге графини Вероники, тоже очень хорошо на новом месте. Он подружился с Лоррандо Мужем и помогает ему по хозяйству. А Мэтти, двадцатилетней хорошенькой служанке графини, еще лучше, потому что Сабат Гримо влюблен в нее.
     Пока это еще не совсем любовь, а просто милый легкий флирт, но он доставляет обоим величайшее удовольствие. Когда Сабат не учит Адалита, не купается в озере и не беседует с друзьями, он непременно болтает с Мэтти о всяких забавных пустяках, и оба покатываются со смеху. Им вдвоем очень весело, оба любят пошутить и знают множество забавных историй. Кроме того, Сабат помогает Мэтти в ее трудах.
     Вилибальду и Веронике никто не мешает, но они не так уж часто и подолгу бывают вместе, наедине друг с другом. Оба не хотят искушать судьбу и оба слишком ценят свое счастье, не желая, чтобы оно стало для них будничным явлением. Они знают, что со временем привыкнут к радости видеть друг друга каждый день, а когда поженятся, привыкнут и к более прекрасным и сокровенным вещам. Этого не избежать; главное, чтобы привычка не превратилась в скуку, пустоту, отчуждение. Но здесь оба спокойны, потому что знают: они никогда не наскучат друг другу. У них общие интересы, общие вкусы и даже взгляд на жизнь почти одинаков: ведь они росли едва ли не как брат и сестра. Нет, они не заскучали бы, даже если бы просто остались друзьями. Но они любят друг друга.
     Сейчас это и блаженство, и испытание для них обоих. Ведь так трудно не поцеловать любимое существо, когда оно совсем рядом, не обнять, не прошептать слова, которые уже много лет живут в душе. Никто не увидел бы, никто не осудил. Но траур и какое-то особенное чувство внутреннего долга, строгое и целомудренное, удерживает их в пределах братско-сестринских отношений. Ведь они всё равно получат то, к чему стремятся, - и уже теперь начали получать, гуляя вместе, беседуя и вспоминая. Поэтому они никуда не торопятся и очень бережны друг с другом.
     Фабр знакомит Веронику с телохранителями. Она запоминает их лица и имена.
     А в самом конце июля барон фон Эсбент приходит к ним в гости: отдохнуть от суеты, царящей в его дачном поместье.
     Ему искренне радуются. Фабр представляет барона госпоже Мэррил и тот, несколько смущенный, с почтением целует ее руку. Он не знал, что у Фабра гости, и хочет уехать обратно, но его удерживают. Все так настойчиво просят его остаться, что он остается, втайне очень довольный,  - и тотчас заводит дружбу с Адалитом. Барон обожает детей и весь день то носит Адалита на плече, то держит его на коленях, то играет с ним, не преставая при этом беседовать с друзьями (то с одним, то с другим) и с самой госпожой Мэррил. Аскелад фон Эсбент производит на Веронику очень благоприятное впечатление.
- Настоящий друг и защитник, - говорит она Фабру. – Я верю: этот человек и его телохранители не дадут нас в обиду.
     Через два дня весь квартет и Вероника с Адалитом отдают визит барону. В Доме Радости их принимают очень сердечно и радушно, и они возвращаются оттуда веселые и оживленные, со множеством подарков.
     А тем временем в горы незаметно, осторожной поступью приходит август…

                17.

     В маленькой церкви Святого Луки в Орлиной Долине горят свечи, и алтарь поблескивает смуглым золотом. Прихожан немного. В основном, это крестьяне из ближайших деревень предгорья. Богатые люди обыкновенно посещают только воскресные и праздничные службы, а сегодня среда.
     Вероника Мэррил в черном платье и черной мантилье стоит на коленях перед алтарем и молится за упокой души графа Исидора, за здравие Вилибальда, Адалита, Джео, Сабата и всех, кого она знает давно, или узнала совсем недавно. Молится она и за Кармине Феррара. Это единственная молитва не от души, но в этом отношении она строга к себе: желать здоровья или Царствия Небесного в молитве следует без лицеприятия, а адских мук не желать и лютому зверю в образе человеческом. Это ее принцип, ее духовное правило. Она хранит в сердце слова Сына Божия: не желай другим того, чего не хочешь себе самому. И она никому не желает ни малейшего зла. Она уже исповедалась, причастилась и теперь тихонько плачет оттого, что никогда не любила графа Исидора, хотя видела от него немало добра. И вместе с тем она жарко молит Господа, чтобы Он уберег ее возлюбленного и ее саму с сыном от Кармине Феррара. Она уже поставила свечи за здравие и за упокой, воздала и живым, и мертвым по их духовным нуждам и теперь тихо беседует с Богом, еле заметно шевеля губами, просит о прощении и милосердии по отношению к ней и к другим грешникам.
     Адалит тоже стоит на коленях рядом с матушкой. Он уже помолился и теперь рассматривает алтарь, слушает голос священника и хор, который поет где-то наверху, так, что его и не видно. Звон кадильной цепи, душистые тяжелые клубы ладана, мерцание свечей, - всё это не то, чтобы усыпляет Адалита, а как-то очень сильно успокаивает его, вгоняет в легкую дрему. Он даже не замечает, что его коленкам жёстко и неудобно стоять на твердом деревянном полу, а когда, наконец, замечает, то поднимается на ноги. На скамейку сесть он не желает, пока матушка не поднимается с колен.
     Позади них стоят двое телохранителей, Скорпион и Тигр. Фабр попросил их сопровождать госпожу Мэррил в церковь. Никто не знает, молятся они или нет, их лица непроницаемы. Но нет сомнений, что все прихожане незаметно пребывают под их внимательнейшим наблюдением.
     Наконец госпожа Мэррил поднимается с колен и вместе с Эдди садится на одну из скамеек. Телохранители не садятся, но встают поближе к ним.
     По окончании службы они выходят из церкви. Идет мелкий дождь, однако сквозь серые облака пробиваются лучи солнца, а воздух, как всегда, тепел и ароматен. И дождь тоже теплый.
     Все четверо пришли пешком – и пешком же возвращаются назад по крутой тропе, ведущей к одной из самых низких скал Орлиного Каньона, к подвесному мосту – единственному пути в Рыбачью Долину.
     Вероника и Адалит идут за Скорпионом, Тигр шагает позади, и оба охранника самым пристальным образом наблюдают за окрестностями.
     Когда они уже почти у самого моста, к ногам Вероники вдруг мягко падает оперенная стрела с привязанной к ней бумагой. Вероника и Адалит вздрагивают от неожиданности. Телохранители мгновенно взводят курки своих пистолетов и зорко озираются по сторонам, а Вероника машинально подбирает стрелу и говорит:
- Скорее! Ради Бога, скорей пойдемте отсюда!
     Ее защитники не спорят с ней. Все вместе они почти перебегают подвесной мост и оказываются на безопасной родной тропе между скалами. Их встречают двое телохранителей, оставшиеся охранять долину – Щука и Тарантул. Они встревожены, потому что тоже заметили стрелу, когда она летела к своей цели.
- Ее выпустили из-за скал слева, - говорит Щука. – Но самого стрелка не было видно.
     Квартет Фабра сейчас выступает в Лудимаре, в долине только слуги Вероники, Лоррандо Муж и четверо охранников. Двоим из них предстоит идти в Лудимар, чтобы там присоединиться к своим товарищам. Скорпион и Тарантул на всякий случай надевают медные рыцарские шлемы (под одеждой у них кольчуга) и уходят в город.
     А Вероника Мэррил поспешно отвязывает от стрелы бумагу. Ее руки едва заметно дрожат, когда она расправляет ее.
     Она читает про себя:
     «Вероника!
     Ты вступила на ложный путь, поэтому как твой родственник я считаю необходимым принять все меры, чтобы твоя опрометчивость не увлекла тебя в бездну. Ты знаешь, как сильно я люблю тебя; да, очень сильно и очень давно. Неужели ты полагаешь, что я отдам тебя нищему музыканту? Этого не будет, пока я жив. До сих пор я великодушно щадил Вилибальда Фабра, но теперь его смертный час пробил: он слишком много себе позволяет.
     Вероника, ты вряд ли прислушаешься к моим добрым словам. Твоя душа пока что слишком ослеплена ложными и гибельными чувствами. К тому же, терпеливых увещаний с моей стороны было довольно. Я потерял им счет со дня похорон моего кузена и твоего мужа. Мне остается одно: пойти на шантаж ради твоего же блага. Итак, предлагаю тебе вместе с Адалитом, без телохранителей, спуститься в Орлиную Долину для мирной беседы. Если ты не согласишься, Вилибальд Фабр умрет сегодня. Полиция и телохранители – это прекрасно, когда дело касается пистолетов и холодного оружия, но на свете существуют арбалеты с отравленными стрелами и очень искусные стрелки`.
     Сомневаюсь, что Фабр заговорен от «стрелы, летящей днем». Сейчас десять часов утра. Если к полудню ты не придешь в Орлиную Долину вместе с Адалитом и без телохранителей, Фабр умрет.
     Я буду ждать тебя возле старой колокольни.
     Обещаю, если ты придешь, Фабр будет жить.
                Горячо любящий тебя и беспрестанно тоскующий
                о тебе К.Ф..»
     Вероника бледнеет, как мел, и, чтобы не упасть, хватается за руку Щуки, который стоит рядом.
- Мама! – вскрикивает Адалит, обнимая мать. – Мама, что с тобой?
     Щука осторожно поручает заботу о госпоже Мэррил Тигру, а сам берет из бессильных пальцев графини письмо и внимательно читает его.
     В это время Вероника приходит в себя и тут же принимает решение.
- Я пойду туда, - говорит она твердым голосом, оправляя черное кисейное платье. – Но пойду одна. Я не могу взять Эдди с собой в неизвестность. Всё в порядке, мой дорогой, - она нежно целует встревоженного Адалита. – Я скоро вернусь.
- Нет, госпожа Мэррил, вы никуда не пойдете, - спокойно возражает Щука.
- Я пойду, - настаивает она. – Я не могу не пойти, иначе они убьют Вилибальда…
- Они давно убили бы его, если бы могли, - резонно отвечает на это Щука. – Мои люди знают свое дело, полиция тоже. Поверьте мне, с господином Фабром ничего не случится.
     Его уверенный спокойный голос отрезвляет Веронику. Она понимает: Щука прав. Если бы Вильда могли убить его давно бы уже убили. А Щука продолжает:
- Вас просто хотят напугать, чтобы вы дали им возможность вас похитить. Это письмо говорит о бессилии наших врагов.
- Да, вероятно, вы правы, - вздыхает Вероника. – Мне остается только ждать Вилибальда… ах, скорее бы он вернулся! Нельзя ли поторопить его?
- Скорпион и Тарантул предупредят и защитят господина Фабра, - отвечает Щука.
     Вероника немного успокаивается, но не до конца. Она благодарит Щуку за разумные слова и заботу о ней и Вилибальде и уходит вместе с Адалитом в дом. Эдди ни о чем ее не спрашивает. Он догадывается, что дядя Кармине вновь появился на их пути – и начинает дрожать мелкой дрожью. Мать замечает, что ребенок всерьез напуган и, преодолев свой собственный страх и тоску, принимает утешать и успокаивать его. Она твердит ему, что ничего страшного нет и не может быть, что дядя Кармине никогда до них не доберется и не причинит зла их Вильду: Господь не допустит этого.
     Успокаивая Адалита, она и сама постепенно успокаивается. Теплая вера в Божье милосердие вновь наполняет ее сердце, смутившееся и сжавшееся было страхом от письма Кармине Феррара.
     «Нет, никто и ничто не причинит Вильду зла, - думает она со всё возрастающей уверенностью. – Бог всегда помогал ему, и Вильд не сделал ничего такого, чтобы Всевышний от него отвернулся. Я молилась сегодня в храме, помолюсь и еще, ибо сказано: верьте, что получите, и будет вам!»
     И она молится горячо, с жаром. Эдди молится тоже. Они сидят на крыльце дома и вполголоса молятся вместе. Веронике становится легче на душе, но она всё еще полна сомнений и боязни, которые борются в ней со спокойствием и утешительными чувствами. Она так и видит площадь Лудимара, окруженную домами, а на крыше одного из домов – спрятавшегося за трубой лучника с арбалетом, который целится прямо в голову ее Вильда… А городской парк со множеством деревьев и кустов! Только бы квартет сегодня не выступал там! Рынок гораздо безопаснее…
     От этих мыслей ее бросает то в жар, то в холод. Но она снова и снова побеждает свой страх молитвами и воспоминаниями о том, как уверенно и разумно убеждал ее Щука в безопасности Вилибальда. Она удивляется и радуется тому, что Вильда в самом деле не убили раньше, когда решительно никто не защищал его. Вероятно, поначалу Кармине Феррара не мог поверить, что Сабат Гримо обманул его, и ждал, что тот сам покончит с Фабром, а когда понял, что Сабат этого не сделает, выдал себя, приказав своим людям схватить Сабата и заставить его сказать, где находится дорога в долину, спрятанная между скалами. К тому же, Феррара не сразу приехал в Лудимар: он ведь ждал кончины графа Мэррила, а потом уехал в Стэнлет… В общем, благодаря множеству обстоятельств, Феррара не удалось погубить своего счастливого соперника в июне. А в июле Вильда окружили охраной; убить его стало трудно, почти невозможно.
     «Но Феррара будет пытаться это сделать, - думает Вероника в отчаянии. – Да, уж он-то не бросит начатое дело, особенно такое, это не в его характере. Еще когда мы были детьми, он злился на Вильда за то, что я дружу с ним. Он видел, как мы привязаны друг к другу – и ревновал. Теперь же он окончательно очерствел сердцем и уже не просто бессильно злится, а хочет погубить того, кто мне так дорог. Конечно, он предпочтет, чтобы я окончила свои дни в одиночестве, чем вышла замуж за кого-нибудь другого, кроме как за него самого».
     Она снова молится. Потом ей приходит в голову мысль о заступничестве короля. Положим, всё удастся, и государь заступится за них. Но оградит ли их это от уже не явных, а тайных преследований Феррара?..
     Она не выдерживает и, потихоньку удалившись в свою комнату, горько плачет. Слезы приносят ей некоторое облегчение; в ней вновь пробуждается надежда, отчасти уверенность в том, что все происки Феррара будут тщетными, потому что Бог не допустит, чтобы Фабр погиб от его руки. Это было бы несправедливо, неправильно, и потому этого не случится. Осенившая ее мысль утешает ее, как ребенка, она вытирает слезы, умывается холодной водой и шепчет:
- Господи, дай мне сил перенести испытание! Дай сил нам всем! И помилуй, помилуй нас!..


     К ее величайшей радости квартет вскоре возвращается в долину. Они приходят домой гораздо раньше обычного, и Вероника Мэррил видит по лицу Вильда: он уже обо всём знает.
     Первым делом Фабр спешит к ней. Они одни, и он позволяет себе бережно обнять ее и даже поцеловать в висок.
- Ну, как ты, Роника? – спрашивает он и, не дождавшись ответа, добавляет:
- Я смертельно боялся за тебя, сам не знаю, почему, - и вернулся… Конечно, мне рассказали о стреле и о письме, но ведь я его не читал – и всё-таки стал переживать за тебя…
- Со мной всё в порядке, Вильд, - она наслаждается тем, что он рядом, живой и невредимый. – Клянусь тебе, всё хорошо. Но… неужели ты будешь продолжать выступления?..
     И она смотрит на него с таким отчаянным и боязливым вопросом в глазах, что он отводит взгляд.
- Я должен прочесть письмо и поговорить с Щукой, - отвечает он.
     Щука показывает ему письмо и вполголоса говорит:
- Как ни верти сударь, а выступать вам теперь опасно. Я не хотел пугать госпожу Мэррил но сами посудите: из арбалета в вас могут выстрелить откуда угодно. Слава Богу, вы сегодня выступали только на площади. Вашим музыкантам придется ходить в Лудимар без вас. А вам опасно покидать долину даже на минуту. Разумеется, обо всём уже доложено его светлости фон Эсбенту. Полиция уже ищет господина Феррара и его людей. Я передал с Гюрзой портреты, которые нарисовал господин Гримо, и приметы подозреваемых. Но их еще не нашли, так что прошу вас пока не выступать.
     Фабр невесело кивает. Он понимает, что Щука прав.
- Пока что я не буду выступать, Роника, - говорит он Веронике, и она улыбается ему в ответ с облегчением.
     За обедом (сегодня они не обедали в Лудимаре) Фабр коротко рассказывает своим друзьям обо всём происшедшем и говорит:
- Придется вам отныне выступать втроем. Джео известны гитарные аккорды, вы сможете исполнять сонеты и народные песенки. Для баллад и серенад нужен голос пониже. Выручка уменьшится, но это ненадолго: ведь скоро я опять присоединюсь к вам.
     В душе он не верит в то, что говорит. Он не сможет присоединиться к музыкантам, пока они не покинут Глагвейское предгорье, и даже после этого…
     Ему кажется ясно и непреложно одно: покуда жив Феррара, он, Вилибальд Фабр, не может чувствовать себя в безопасности: смерть будет ходить за ним по пятам.
     Это понимают и все его друзья. Но они стараются не показывать ему и друг другу своего огорчения и тревоги. Ведь если Вилибальд не будет выступать, значит, он останется жив, а уж они поделятся с ним своей выручкой. И, конечно, полиция поймает Феррара и его людей, они в этом убеждены.
     Позже их навещает Аскелад фон Эсбент.
- Я уже всё знаю, мэтр, - сумрачно гудит он, точно исполинский шмель. – Этот негодяй тебя преследует. Ничего, не беспокойся. Здесь ты в безопасности, а я бросил все силы, чтобы поймать этих бестий.
     И с горечью признаётся:
- В подобных случаях чувствуешь себя беспомощным, точно котенок. Другое дело война. Там мне всегда всё было ясно: атаки, отступления, обходы, разведка… А здесь, сейчас – ничего не понятно. Где их искать, как расставлять им ловушки? Они очень усердно прячутся. Я воин, мэтр, и, не хвалясь, скажу воин хороший, но уголовные дела – это, знаешь ли, не по моей части. Вот, что я думаю: может, вовсе прекратить выступления да и уехать от греха подальше сразу в столицу, к его величеству? – он оживляется. – Мы не будем нежданными гостями: ведь я уже давно написал письмо королю. Решительно всё написал: и про Феррара, и про его людишек. Что скажешь, мэтр?
- Пожалуй, вы правы, барон, - соглашается Фабр. – Нам действительно следует поскорее ехать к королю. Это самое разумное, что мы можем сейчас предпринять.
- Тогда не выступайте пока никто, - говорит барон. – Отдохните, посидите дома. Мы с семьей соберемся и через четыре дня двинемся в путь. При нас будет двадцать охранников. Дай Бог, доберемся до Стэнлета без приключений. По рукам?
- По рукам, - отвечает Фабр. – Благодарю вас, барон! Мне очень неудобно, что я беспокою вас и вашу семью…
- Вздор, - прерывает его фон Эсбент. – Мы только рады помочь гению. Потому что ты гений, а ребята твои таланты, не спорь со мной. Грех не помочь вам, и никакого беспокойства тут нет. Так что, мэтр, готовься в дорогу!

                18.

     После недолгой грозы небо очистилось, а воздух необыкновенно посвежел и стал еще ароматней.
     Джео Монтессори медленно брел, босой, по берегу Рыбачьего озера. Он хотел как следует попрощаться с озером и поселком, когда-то брошенным здешними рыбаками. Но его душа никак не могла примириться с тем, что они уедут из этого обетованного уголка. Ведь еще целых двадцать дней он мог бы наслаждаться видом чудесной долины, гор, водопадов, бродить по саду, играть с Асой и Адалитом… и купаться, и ловить рыбу! Хорошо еще, что Аса решилась ехать с ними, и бабушка отпустила ее, видя, как довольна ее внучка, и как много она зарабатывает.
     Но вместе с тем он понимал: им очень важно уехать отсюда, чтобы как можно скорее предстать перед королем. Да, это было необходимо, чтобы Вильд остался жив, и чтобы госпожу Мэррил с Эдди не похитили. Джео боится за них так же сильно, как и за Вильда, потому что успел всем сердцем к ним привязаться. Госпожа Мэррил относится к нему, как к родному, и он видит: это не только потому, что он дружит с Адалитом и является учеником и другом Вилибальда Фабра, но и потому что он – это он, Джео Монтессори. Госпожа Мэррил всегда очень сердечно с ним беседует – о жизни, о книгах, о стихах. Она подарила ему замечательный перочинный ножик и новую тетрадь для учебы. Он не раз играл с ней в волан в саду, а порой она подходила к нему, гладила его по голове и так ласково и по-матерински непринужденно целовала в лоб, что он сам испытывал к ней сыновнюю нежность и величайшую любовь. Он приносил ей полевые цветы, читал ей стихи и всегда рад  был оказать какую-нибудь мелкую услугу. Правда, он носил цветы и оказывал услуги и Матильде, служанке госпожи Мэррил, но делал это совсем с совсем другим чувством. Мэтти нравилась ему. А потом, она имела неосторожность поцеловать его однажды в губы. Правда, поцелуй сопровождался веселым смехом, и Джео прекрасно понимал, что Мэтти просто шалит и шутит с ним, а на самом деле ей нравится Сабат, и Сабат отвечает ей взаимностью… Но Джео ничего не мог с собой поделать и всё равно носил Мэтти букеты цветов и помогал ей стирать и гладить. Он чуть-чуть ревновал ее к Сабату, но он слишком любил Сабата, чтобы ревновать всерьез. Сабат же совсем  не видел в нем соперника. Это было хорошо, но и немножко обидно. Никто, кроме Фабра, не замечал в нем юноши, все видели лишь мальчика-подростка, который только немногим старше Адалита. Джео это уязвляло, и про себя он сердился на свой детский вид и высокий голос: два этих обстоятельства всегда сильно его огорчали.
     Впрочем, сейчас он не думал обо всём этом. Он прощался с Рыбачьим озером. Шелковистый, влажный после грозы песок пляжа ласкал его босые ступни, и он не верил – никак не мог поверить! – что уже завтра вечером будет далеко отсюда, на пути в столицу. И целый год, а может, и больше, не увидит своей обожаемой долины, к которой успел горячо привязаться.
     Так, постепенно двигаясь вперед, Джео дошел до заброшенного поселка. На него нахлынули воспоминания. Он словно увидел со стороны себя и барона фон Эсбента, сидящих в маленьком домишке на лавке. Его потянуло проститься с этим домом, где была спасена замечательная человеческая жизнь. Он ушел с пляжа и вступил в царство брошенных домов.
     Вот она, та самая лачужка, прилепившаяся к скале. И всё здесь по-прежнему. Та же комнатушка с шаткой лавкой, то же маленькое, затканное паутиной оконце, та же дверь, которая совершенно сливается с одной из стен, а за ней – подземный ход, давно и много раз изученный Джео со дня спасения барона.
     А вот и погреб в сенях. Джео никогда там не был, но уверен: под домом не может быть ничего интересного. Но на всякий случай он решил проверить, так ли это, дернул крышку погреба за железную скобу, заменявшую ручку, и, сдвинув в сторону широкую доску, спрыгнул в погреб.
     Ну, конечно же, тут ничего не могло быть. Погреб был пуст, тесен и сыр, здесь пахло землей и веяло холодком, как во всех подвалах. Стоя на холодном полу, Джео мог подтянуться на руках – и с легкостью выбрался бы наружу: настолько мал был погреб.
     Он осмотрелся по сторонам – так, на всякий случай. Самый обычный подпол, ничего особенного. Вот только какая-то странная круглая крышка вмята в землю. Без сомнения, это простое бочечное дно. Но почему оно вдавлено в земляной пол, и почему к нему прилажена деревянная ручка, вроде дверной?
     Джео не смог совладать со своим обычным любопытством. Подойдя к бочечному днищу, он без труда приподнял его за ручку… и осторожно отложил в сторону. Под днищем оказалась круглая черная дыра, похожая на колодец, но воды видно не было. Сердце у Джео затрепетало, как тогда, когда он обнаружил подземный ход. Он от души пожалел, что при нем нет масляной лампы, хотя и было огниво. Но тут он, к своей безмерной радости, заметил на земляном полу маленький огарок сальной свечи и немедленно зажег его. Свеча озарила в черной дыре какую-то каменную площадку. Она была довольно близко, и Джео решился спрыгнуть вниз. Он спрыгнул и благополучно приземлился, но не успел как следует оглядеться по сторонам, как позади него что-то зашевелилось, и две цепких руки опустились ему на плечи. От неожиданности и ужаса Джео вскрикнул и уронил огарок; он погас, Джео громко закричал… Чья-то сильная рука зажала ему рот, кто-то опрокинул его на пол и сел ему на грудь, так, что он не мог пошевелиться. Потом чей-то сиплый голос сказал ему:
- Молчи, не то тебе конец!
     И острое лезвие прикоснулось к его горлу. Рука, зажимавшая ему рот, исчезла, исчез и человек, сидевший на нем. Над головой Джео послышалась какая-то возня, а потом в подземелье вспыхнул свет лампы и довольно ярко озарил всё вокруг. Джео быстро сел, озираясь. С изумлением и некоторым страхом он обнаружил, что находится в какой-то пещере, на широкой и довольно ровной каменной площадке.
     Напротив него, возле лампы с бронзовым кольцом, сидел какой-то бродяга самого неопрятного вида. Его лицо заросло светлой щетиной, светлые волосы, немытые и нечесаные, в беспорядке падали на загорелый лоб, нос походил на гусиный клюв, а лицо было широким, немного плоским и при этом худощавым. Бледные губы покрывали мелкие язвы, а правый глаз, видимо, вытекший, защищала черная повязка. Левый, единственный глаз незнакомца смотрел на Джео пристально и холодно. Мужчина был одет в ужасающее тряпье, от него пахло дешевым табаком и винным перегаром. Роста он был, по-видимому, невысокого, но в его поджарой фигуре чувствовались ловкость и сила, точно в японском воине, которого Джео видел однажды на картинке в какой-то книге.
     Подняв голову, Джео заметил, что люк – днище бочки – закрыт. Но пути назад всё равно не было, потому что бродяга целился в Джео из пистолета. Впрочем, пристально поглядев на Джанни с минуту, он сунул пистолет за свой широкий кожаный пояс, скорчил рожу и сипло сказал:
- Наше вам! Что, испугался? Ничего, я тоже не ожидал тебя увидеть. Ты что же, один из музыкантишек, тех, что живут наверху?
- Да, - сдержанно ответил Джео. – Только мы не музыкантишки, а музыканты.
- Видали мы таких музыкантов, - бродяга презрительно сплюнул в сторону. – Слышал я вас в Лудимаре. Мартовские коты – и те лучше поют.
- О вкусах не спорят, - Джео пожал плечами, стараясь не обнаружить презрения и неприязни, которые он испытывал к этому человеку; бояться его он уже перестал. – Но что вы тут делаете и как сюда попали?
- Я здесь живу, - просипел бродяга. – А как я сюда попал, сейчас узнаешь. Взгляни-ка вниз.
     Джео подобрался на коленях к краю площадки, и у него едва не закружилась голова, когда он разглядел в полумгле каменную лестницу, уходящую куда-то вниз, в бесконечность. Он быстро отполз назад, а бродяга ухмыльнулся.
- Что, боишься? Да, тут высоковато: лесенка в полмили, не меньше. Идет до самой реки. Там, внизу, в скале дверь.
- Как дверь! – вскричал Джео. «Еще один путь в долину!» – мелькнуло у него в голове.
- Да, дверь, - бродяга закурил трубку, поглядывая на Джео с холодноватым любопытством. – Хочешь, я отгадаю твой возраст?
- Не хочу, - ответил Джео.
- Тебе шестнадцать лет, - спокойно сообщил бродяга, точно не услышав его последних слов. – Тебя зовут Джео Монтессори, и ты ученик поэта и певца Вилибальда Фабра. Так?
- Так, - Джео в свою очередь пристально посмотрел на него.
- И ты, конечно, сейчас же побежишь докладывать обо мне твоему мэтру… да?
- Я должен доложить, - Джео очень пожалел, что не взял с собой пистолета.
- Жаль, - вздохнул бродяга. – Да, очень жаль, приятель, но ты не выйдешь отсюда. Я не хочу для себя неприятностей.
- Вы можете пойти вместе со мной, - Джео постарался, чтобы его голос не дрогнул; ему снова стало не по себе. – Пойдемте, вас накормят, и всё будет хорошо… мы завтра уезжаем, так что вся долина будет в вашем распоряжении.
- Вы завтра уезжаете? – удивился бродяга. – Нет, братец, помилуй. Никуда вы не уедете, уж это я тебе точно говорю. Раз здесь я, то и вам придется остаться. Знаешь, почему? У меня с вами одна судьба.
     И он так подмигнул Джео, что у того холодок пробежал по коже. «Уж не сумасшедший ли он? – подумалось ему тревожно. – Или это убийца, подосланный Феррара?»
- Что, про Феррара думаешь? – сипло рассмеялся бродяга, выколачивая трубку и пряча ее в карман. – Я вот тоже о нем думаю. Интересный господин, верно?
- Мы дадим вам больше денег, чем он, - вдруг решительно заявил Джео. – Сколько бы он вам не обещал, мы дадим больше, только не трогайте нас, а наоборот, отдайте его в наши руки!
     Тут бродяга расхохотался так громко и весело, что эхо загремело по всей пещере.
- Довольно ломать комедию, - сказал он неожиданно чистым и звучным голосом, снимая с себя грязные волосы, оказавшиеся париком, и вытирая рот тряпицей, которую достал из кармана. Язвы на его губах тотчас исчезли, и вместе с ними таинственный образом исчез запах винного перегара. Он снял наглазник, закрывавший его совершенно здоровый глаз. И вот перед Джео очутился не слишком красивый, но приятный человек лет сорока, с очень короткими светлыми волосами и чистым лицом. Правда, щетина на лице осталась, и лохмотья тоже, но всё остальное изменилось до неузнаваемости.
- Меня зовут Нильс Г`арель, - он протянул Джео руку. – И я послан его величеством охранять людей, о которых ему написал барон фон Эсбент. Я – один из начальников тайной полиции государя, Джео. Документы и письмо короля к барону у меня при себе, можешь не беспокоиться. А теперь пойдем к вам домой, я должен познакомиться с господином Фабром. Но пойдем через подземный ход, чтобы телохранители его светлости не пристрелили меня, прежде, чем я успею им представиться.
     Джео пожал его руку, худую и сильную. Он почему-то сразу и полностью поверил этому удивительному человеку, хотя еще минуту назад и представить себе не мог, что перед ним вовсе не опасный бродяга, подосланный их общим врагом. Он уже встал и теперь рассматривал начальника тайной полиции с простодушным любопытством, а тот, достав из какой-то расщелины очень приличный саквояж, перебирал его содержимое. Потом повернулся к Джео:
- Подожди меня в погребе, Джео Монтессори. Я приведу себя в порядок, и мы уйдем отсюда.
     Он отодвинул крышку люка и приставил к выходу небольшую деревянную лестницу:
- Вылезай.
     Джео послушно вылез и вежливо спросил, не задвинуть ли снова крышку?
- Нет, - был ответ, - ни к чему.
     Тогда Джео присел на крышку люка и стал ждать.
     «Ну и ну, - твердил он про себя, радуясь. – Да здравствует король Эдвард: прислал к нам такого человека! Чувствует мое сердце: от этого сам черт не сбежит, ему море по колено и горе не беда! Интересно, когда же он прибыл и как давно здесь живет? Наверно, он всё расскажет нам».
     В скором времени Нильс Гарель выбрался из своего убежища. Он изменился теперь еще более: был теперь гладко выбрит и одет в темный сюртук, панталоны и шляпу. Они с Джео по очереди подтянулись на руках и очутились в комнатушке – той самой, где Джео три с лишним недели назад обнаружил барона фон Эсбента.
     Джео внимательно посмотрел на своего спутника и увидел добродушное приятное лицо, широкое и вместе с тем худое, с бледным, но правильно очерченным ртом. Больше всего Нильс Гарель походил теперь то ли на почтенного горожанина, то ли на священника в мирском платье. Но в глубине его небольших, спокойных, отливающих сталью глаз поблескивало что-то цепкое и очень внимательное; это что-то было почти неуловимо.
- Ну, пойдем, - сказал Гарель, поправляя фитиль в лампе. Его голос – мягкий тенор – также был очень приятен, но Джео уже знал: этот голос во мгновение ока может стать сиплым и жёстким.
- Позвольте, я понесу ваш саквояж, - предложил он.
- Не стоит, приятель, - молвил Нильс Гарель. – Неси-ка лучше лампу.
- Я могу носить тяжести, - заметил Джео, подумав, что, может быть, Гарель сомневается в его силе.
- Я уверен, что ты снес бы вещь и потяжелее, - Гарель подал ему лампу. – Но мой саквояж небезопасен, вот, в чем дело. Я не хочу, чтобы от нас с тобой (да и от саквояжа тоже) ничего не осталось, поэтому ношу его обычно сам. С ним нужно очень аккуратно обращаться.
- Понятно, - Джео взял лампу и с уважением взглянул на саквояж. После этого они тронулись в путь.
- А вы давно живете здесь, в скале? – осмелился спросить Джео.
- Я вчера нашел этот вход в долину, - ответил Гарель. – А приехал два дня назад с верными мне людьми. Все мы переоделись кто бродягами, кто торговцами, кто шарманщиками – и ищем Феррара. Он несомненно где-то здесь, но Глагвейское предгорье велико. Впрочем, это неважно, всё равно мы найдем его. И людей его найдем.
- А… вы, правда, считаете, что мы плохие музыканты? – осторожно осведомился Джео.
- Не могу ничего считать, я еще не слышал вас, - еле заметно улыбнулся Гарель. – Да и вообще я дилетант в музыке, хотя и люблю ее. Но барон фон Эсбент написал его величеству, что вы замечательный квартет, и государь не усомнился в этом, потому что высоко ценит музыкальный вкус его светлости.
- Мы выступим перед вами! - обрадовался Джео.
- Буду рад, - откликнулся Гарель.
     Они вышли из развалин в саду и направились к дому. Френд бросился было к незнакомцу со злобным лаем, но Джео строго крикнул:
- Свои!
     И Френд тут же замолчал. Он тщательно обнюхал ноги незнакомца и побежал рядом.
     Джео бросился в дом и сад разыскивать друзей. Вскоре Сабат, Фабр и Лоррандо Муж уже стояли, окружив Гареля, и читали его документы, где подробно описывалась его внешность, указывалась его должность и прочее. Бумага была гербовая, с королевскими печатями сыскного отдела тайной полиции.
- Письмо его величества к барону я вам, господа, показать не могу, - молвил Гарель. – Вы, конечно, сами это понимаете. Но его светлость сегодня же получит ваше письмо и, вероятно, ознакомит вас с его содержанием. А теперь мне хотелось бы знать, нет ли у вас сомнений в том, что я – это я?
- Нет, - ответил Фабр и подал руку Гарелю. То же самое сделали Сабат и Лоррандо Муж.
- Не беспокойтесь, господин Гарель, - продолжал Фабр. – Мы постараемся устроить вас получше.
     Гарель нетерпеливо тряхнул головой.
- Нет, этого как раз не надо, - твердо заявил он. – Я очень неприхотлив, поэтому буду жить в рыбачьем поселке.
- Но… мы завтра уезжаем… - неуверенно сказал мэтр Вилибальд.
- Я убедительно прошу вас остаться, - очень серьезно отозвался Гарель. – Мои люди не сегодня-завтра нападут на след.
- А выступать…
- Вы будете выступать завтра же, - молвил Гарель. – И ничего не бойтесь.
     Если Вероника будет очень волноваться, я не стану выступать, решительно сказал сам себе Вилибальд.
- Господин Фабр, - Гарель внимательно посмотрел на него. – Я бы хотел побеседовать с вами наедине, прямо сейчас. Мне необходимо знать некоторые детали дела, за которое я взялся.
- Я к вашим услугам, - ответил Фабр.
     Они ушли в банный домик, в спальню, а Джео принялся рассказывать Сабату и Лоррандо о том, как он нашел Нильса Гареля. Они жадно ловили каждое его слово. Позже к ним присоединился Кларенс, заинтересовавшийся новым лицом, появившемся в долине.
     Госпожа Мэррил ничего не знала: она в это время занималась с Адалитом уроками, а Мэтти спала в саду, сморенная неожиданным сном, как это бывает только со здоровыми и жизнерадостными людьми, у которых ясная голова и крепкие нервы; она ничего не могла сообщить своей хозяйке об их новом госте.
     Фабр в это время рассказывал Гарелю решительно всё: о себе, о Веронике Мэррил и их взаимной любви, о такой же давней вражде к нему Феррара, о разговоре с Кармине близ рощи, о покушении Феррара на его, Фабра, о жизни в Лувальде, о Сабате Гримо и о событиях в Глагвейском предгорье. Нильс Гарель слушал его самым внимательным образом, а когда Фабр завершил свой рассказ, поблагодарил его и молвил:
- А теперь мне необходимо задать несколько вопросов госпоже Мэррил и Сабату Гримо. Потом я побеседую с телохранителями и попрошу одного из них отвезти письмо короля его светлости фон Эсбенту. С бароном я тоже хотел бы побеседовать.
     Так он и сделал.
     За какой-нибудь час все, кроме барона, были опрошены Гарелем; он получил весьма ценные показания.
     Аскелад фон Эсбент прибыл к обеду. Его глаза блестели, да и весь он точно излучал свет.
- Дорогой друг! – громогласно вскричал он, заключая Гареля в объятия. – Как же мне вас не хватало! И как мне благодарить вас за чудесное письмо от его величества!
- Что же в этом письме чудесного, ваша светлость? – с коварной искоркой в глазах осведомился Гарель, осторожно высвобождаясь из железных объятий великана.
- А, вот это тайна, - барон засиял улыбкой. – Да тайна. Государь наказал мне свято хранить ее, что я и исполню как верноподданный! Могу лишь передать почтительнейший привет от государя всему квартету Фабра, в особенности самому мэтру Вилибальду… и госпоже Мэррил в отдельности. Вот это мне позволено, даже велено сделать. А остальное… прошу, не прогневаться, я умею хранить секреты.
     Все вместе они сели обедать, и Джео по просьбе барона и Фабра повторил свой удивительный рассказ о том, как он обнаружил Нильса Гареля. Всех очень позабавил «ужасный бродяга», но вместе с тем все призадумались над тем обстоятельством, что существует еще один путь в долину - путь, о котором никто даже не подозревал.
- Не бойтесь, господа, - сказал Нильс Гарель. – Теперь на двери, ведущей в долину от реки, крепкий засов. Никто не сможет открыть ее снаружи, я позаботился об этом. К тому же, я намерен жить именно в этом таинственном доме, откуда начинается в долине подземная лестница. Всё, что я хотел бы попросить у вас, это простенький тюфяк, если он у вас есть. Ко мне прошу просто так, «на огонек», не заходить; только за делом, потому что я буду очень занят. Но людей моих (они будут являться ко мне по скальной дороге) прошу пропускать беспрепятственно. Телохранители узн`ают их по паролю, который они назовут.
- Но мы хотели бы видеть вас у нас в гостях, - с улыбкой заметила Вероника Мэррил.
- Я обещаю, что буду навещать вас, - ответил Гарель приветливо, улыбаясь ей в ответ, и обратился к Джео:
- - А ты не трус, Джанни, и хороший товарищ. Но никогда больше не ходи без пистолета, пока ты один, потому что сегодня на моем месте мог оказаться настоящий бродяга, подосланный Феррара. И, пожалуйста, если ты сделаешь какое-нибудь открытие в Рыбачьей Долине или в Лудимаре, не пытайся сам браться за исследование, а немедленно сообщи мне или господину Фабру о том, с чем ты столкнулся. Ты должен дать мене слово, что сделаешь так, как я попросил.
     И он очень внимательно и серьезно посмотрел на Джео.
- Обещаю, - ответил тот, бледнея от волнения. – Даю честное слово.
- Очень хорошо, - Гарель кивнул головой. – Теперь я спокоен за вас, господа. Что касается выступлений, то прошу вас продолжать их. Не бойтесь арбалета. Я почему-то убежден, что никто не будет в вас стрелять.
     Он сказал это очень уверенно, но на лице Вероники отразилась такая тревога, что он поспешил добавить:
- Впрочем, поступайте, как считаете нужным. Возможно, будет даже лучше, если Вилибальд Фабр временно откажется от поездок в Лудимар. Наши враги подумают, что он испугался, осмелеют и, возможно, скорее выдадут себя каким-нибудь неосторожным поступком.
     Вероника посмотрела на него с глубокой благодарностью, а он едва заметно улыбнулся ей глазами и сказал:
- Госпожа Мэррил! Если вы еще раз получите письмо от господина Феррара, прошу вас не читать его, а отдавать мне.
- Хорошо, - ответила она. – Я так и буду поступать, господин Гарель.


     И вот они остаются в долине.
     Аса Рэнк очень довольна, что их отъезд отложен, да и все они довольны. Правда, теперь приходится выступать без Вилибальда Фабра, но выручка не намного меньше обычного, и Фабру аккуратно откладывают его часть денег, хотя он твердит, что не возьмет их. Он решительно не желает брать деньги, которые не заработал.
- Давайте деньги господина Фабра мне, - потихоньку говорит тогда Лоррандо Муж Сабату. – Уж я-то, того… сберегу для него.
- А вдруг он и потом не возьмет, - беспокоится Сабат.
- Возьмет, - Муж скупо улыбается, и в его улыбке проскальзывает торжество. – Возьмет, вот вам крест, сударь. Я ему подарю их в день его свадьбы! От свадебных подарков не отказываются, это плохая примета.
- Ну, и хитер же ты, - смеется Сабат, отдавая ему деньги. Он знает: Фабр верит в приметы. Конечно, он не откажется от подарка Лоррандо.
     Чудесное появление в долине самого начальника шестого отдела тайной полиции Румалии вселяет во всех необыкновенную смелость и бодрость. Все испытывают необычайный внутренний подъем. Все чувствуют особенную внутреннюю силу, исходящую от этого человека – и совершенно доверяются его опыту, знаниям и тонкой проницательности.
     А тот очень занят. То, нарядившись одноглазым бродягой, он уходит в город, то целыми днями сидит в своем домишке. Никто, кроме его собственных людей, не смеет нарушать его покой, так что все остальные видят его редко и недолго.
     Впрочем, время от времени он сам заходит к ним по вечерам в сад Утеса Времени: послушать музыкантов. Те охотно играют для него, а он с величайшим удовольствием их слушает. «Барон прав, - говорит он себе. – Эти люди просто соловьи. И музыка, и стихи, и голоса – всё очень талантливо».
     Он, не скупясь, хвалит их, а они довольны и горды его похвалами. Но мысль о Феррара не дает ему покоя и мешает наслаждаться музыкой. Вот уже почти неделя прошла с тех пор, как он здесь, а Феррара до сих пор никак не проявил себя, и его люди тоже.
     Затаились, размышляет Гарель, ждут. Но чего? Или – кого? Вероятнее всего, они ждут «кого-то», то есть человека: какую-нибудь особенную бестию, которая будет не чета Гаэтано Лачча и Амадино Злобашу (он же Златаш). Глагвейское предгорье обширно и обильно пещерами. Вероятно, в одной из них Феррара сейчас сидит и ждет своего пополнения. Но ему надо спешить. Конечно же, он хочет расправиться с Фабром здесь, в предгорье, потому что понимает: по дороге в Стэнлет это ему не удастся. Свита телохранителей барона велика, да и сам барон не промах. Людям Феррара никогда не одолеть их, поэтому им дорог каждый день. У Гареля нет сомнений: они прекрасно знают, что обитатели Рыбачьей Долины собираются покинуть предгорье под охраной барона. Даже если им это в точности не известно, они подозревают, что это так, потому что следят за долиной… интересно, откуда? Вокруг множество точек, с которых можно вести наблюдение.
     Счастье, что они до его приезда не заметили двери в скале, у самой горной реки, думает Нильс Гарель и тут же спрашивает себя: а что, если заманить их в эту дверь, устроить засаду? Уж кто-нибудь да будет пойман! Но не спугнет ли это Кармине Феррара? А ведь его, Гареля, задача поймать именно Феррара, схватить, так сказать, за руку… иначе: недостаточность улик, и – начинай всё сначала.
     Нет, продолжает он думать, спугнуть Феррара трудно, судя по тем довольно смелым шагам, на которые тот до сих пор решался. Его характер, подробно описанный Фабром и Вероникой, его страсть к графине, болезненное самолюбие, точнее, себялюбие, импульсивность, упрямство, не слишком острый ум… Такого не остановишь, уж слишком он «заигрался».
     «Наведу их на дверь, - хладнокровно принимает решение Гарель. – В конце концов, мы получим информацию о наших противниках. Не только им дорог каждый день, нам тоже. Лишь бы они проглотили мою «приманку». О, только  бы их обычная осторожность (признаться, достойная всяческих похвал) хотя бы раз подвела их! Тогда мы продвинулись бы вперед, пусть даже всего на один шаг…»
     Еще его очень интересует человек, пустивший стрелу с письмом. Выстрел был меткий, ибо стрела достигла цели – упала к ногам графини Мэррил. Но где же остальные выстрелы, где стрелы с другими письмами? Если Феррара нашел меткого стрелка, то почему же он не хвастается им, не пытается нагнать страху на Фабра и «повлиять» в выгодную для себя сторону на Веронику? Ведь это было бы очень в его характере. Но Феррара никем не хвастается. Из этого Гарель делает вывод, что меткий стрелок просто бесследно исчез. То ли он сбежал, то ли болен, то ли убит; во всяком случае, он никак себя не проявляет. Меткому стрелку, конечно, ничего не стоило убить Фабра или же перестрелять охранников в тот день, когда графиня Мэррил ездила с Адалитом в церковь. Ведь тогда Феррара без труда пленил бы ее и мальчика. Но меткий стрелок, владеющий, по словам Феррара, «отравленными стрелами», всего лишь прислал письмо с помощью самой обыкновенной стрелы – и точно испарился, не причинив вреда решительно никому. Феррара не расположен щадить Фабра, к тому же, он слишком хочет получить Веронику Мэррил, чтобы отступить перед убийством своего соперника и его защитников. Значит, всё дело в неизвестном стрелке. Он не пожелал стрелять в людей, думает Гарель. То ли совесть в нем заговорила, то ли он не сошелся в цене с Феррара, но факт остается фактом: он не пожелал стрелять в людей и исчез.
     Это, конечно, не значит, что со временем стрелы не залетают снова, но Нильс Гарель в своем деле порой обретает качества провидца. Он убежден: Фабр не умрет от стрелы, и вообще смерть ему пока что не грозит. Откуда в нем эта уверенность, он бы и сам не мог объяснить, но он полностью доверяет своему внутреннему чутью; оно еще ни разу не подвело его.
     Вилибальд Фабр в это время всё чаще предается размышлениям.
- Знаешь, Джанни, - говорит он своему ученику. – Мое самое заветное желание сейчас: забрать тебя, Веронику, Адалита, Лоррандо – и уйти как можно дальше в горы, чтобы никто никогда не нашел нас там: ни король, ни барон, ни Феррара, ни даже Сабат: так я устал от обилия людей в нашей некогда тихой долине. Я ведь поэт, мне требуется творческое одиночество.
- Я тебя очень хорошо понимаю, Вильд, - отвечает Джео. – И вот, что я тебе скажу: потерпи еще немного. Ведь ты сам знаешь: пока Феррара на свободе, ты не будешь счастлив даже в горах, мысль о нем не даст тебе покоя. Зато представь себе, как свободно ты вздохнешь, когда Феррара будет пойман!
- Знаю, - посмеивается Вильд. – Это я так, шучу. Да, я люблю покой, свободу, одиночество, но без выступлений, без слушателей мне всё это не нужно. Ведь мое призвание петь и воспитывать поэтов. А уж свой квартет я не променял бы даже на уютный домик в горном лесу – мечту всей моей жизни. И, конечно, когда Феррара будет пойман, я вновь обрету покой и свободу – те, которые у меня были до того, как судьба сделала нас врагами.
- У тебя госпожа Мэррил и Адалит, - вздыхает Джео. – Прежней свободы у тебя всё-таки уже не будет.
- А вот ты и ошибаешься, - Фабр весело смотрит на него. – Мы с госпожой Мэррил давно договорились: осень и зиму я буду сидеть дома, но весной и летом – в дорогу, и выступать! Она согласилась на это и не возьмет своего согласия назад, уж я знаю…

                19.

     Глубокая ночь.
     Над рыбачьим поселком нависла тишина, только слышно, как волны лениво лижут берег. Пахнет чистой озерной водой, цветами и травами, медленно увядающими на солнце днем. Ночью их аромат обретает почему-то особенную силу.
     Теплый мягкий ветер веет с далеких гор. К утру он превратится в довольно холодный, почти осенний поток воздуха. Ведь скоро осень. Дни в горах будут очень теплы до самого ноября, но ночи… ночами здесь будет очень холодно. Если придется задержаться здесь до осени, квартету Фабра, госпоже Мэррил с сыном и ее прислуге придется занять рыбачьи домишки, где есть очаги. Ни в банном флигеле, ни в развалинах замка уже невозможно будет ночевать. А среди брошенных домишек нет ни одного целого. Так что лучше всего покончить с Феррара в августе.
     Нильс Гарель переменяет позу на лавке и еле слышно окликает засевших с ним в засаде телохранителей барона: Гюрзу, Коршуна и Тарантула. Его оклик: щелчок языком. Они откликаются таким же щелчком, что означает: мы не спим и ко всему готовы. Он не видит их в полной тьме, но прекрасно знает: оба притаились за занавеской, у изголовья его постели на лавке. Сам он лежит под одеялом одетый и держит в руке пистолет. Никакого шума пока что не доносится из погреба. А ведь он, Нильс Гарель, весь день сегодня вертелся в образе одноглазого бродяги у двери, ведущей в скалу: то входил, то выходил из нее, решительно и зорко оглядевшись по сторонам. Впрочем, то же самое, было и вчера. Конечно, Люди Феррара не могли его не видеть, потому что они следят за долиной. Но осторожничают, не хотят рисковать. Мысль о ловушке не может не входить им в голову, но Гарель уверен: соблазн добраться до Фабра и любопытство в них победят.
     Гарель старается вспомнить, не переборщил ли он с выходами и входами – там, у реки, на узкой естественной ступени, ведущей к двери? Не слишком ли часто он появлялся у этого нового входа в Рыбачью Долину? Да нет, он был осмотрителен, как никогда. И он убежден: они обязательно придут, непременно появятся: если не сегодня, то позже, в другой раз… хотя бы один из них.
     Вдруг он настораживается и приподнимается на локте. Ему чудится какое-то осторожное движение – внизу, под полом. Или это показалось? Крыс здесь нет, потому что нет людей, мышей нет тоже, разве только полевки, которые есть везде…но сейчас это явно не мышь. Это человек. Он добрался по полуразрушенной лестнице до самой верхней каменной площадки и сдвинул в сторону крышку, сделанную из бочечного днища.
     Гарель два раза тихонько щелкает языком. Ему отвечают таким же двойным щелканьем из-за занавески.
     Он держит палец на курке пистолета, под одеялом, а сам притворяется спящим: дышит ровно, и веки его не трепещут. Он расслаблен и вместе с тем весь, как натянутая пружина. Ночь сегодня пасмурная, темная, нет ни луны, ни звезд, придется действовать очень быстро и осторожно; права на ошибку у них нет.
     Кто-то забирается в подполье и в течение нескольких минут отыскивает доску – крышку погреба. Затем отодвигает ее и выбирается наружу. Гарель слышит чье-то легкое, но прерывистое дыхание. Потом - шаги. Шаги приближаются к его лавке и затихают. Неизвестный стоит рядом с лавкой, прислушиваясь к дыханию спящего. Конечно, он намерен убить его, но медлит.
     Тут же вспыхивает яркий свет лампы, и два пистолетных дула упираются в ошеломленного незнакомца: один ствол направлен ему в спину другой, со стороны Гареля, - в живот. Тарантул озаряет лампой лицо неизвестного, который зажмурился и поднял руки вверх.
     Гарель тотчас вспоминает портрет Сабата и узнаёт того, кто перед ним. Это Амадино Златаш. Лицо у него худое, костлявое, смуглое, и сам он весь тоже худой и костлявый. Щурясь, он со злобной досадой смотрит на Нильса Гареля.
     Коршун разоружает его, связывает ему руки за спиной и опутывает веревкой ноги. Гарель давно уже на ногах. Он толкает Златаша на свою лавку. Тот садится, покусывая тонкие губы. А из подземелья вдруг раздается голос Скорпиона, который дежурил внизу:
- Принимайте еще одного, я его связал.
     Коршун с Тарантулом поднимают из погреба связанного, бесчувственного Гаэтано Лачча. Скорпион выбирается вслед за ним и кладет доску погреба на место.
     Лачча сажают рядом со Златашем. Он полный, крепкий и, по-видимому, сильный. «Оба! Оба попались! - ликует про себя Гарель. – Вот это удача. Хорошая рыбалка. Жор!»
     Вслух он спокойно просит Гюрзу:
- Приведите его в чувство.
     Тот исполняет просьбу своего временного начальника. Лачча со стоном открывает свои маленькие глазки и смотрит на вооруженных людей с нескрываемым страхом, но, в отличие от Златаша, без всякой злобы.
     Гарель садится напротив них на табурет и, пристроив на себя пистолет, мягким голосом произносит:
- Приветствую господ Лачча и Златаша в моем доме. Очень рад, что вы отважились посетить меня, господа, пусть даже в столь неурочный час. Вы долгожданные гости. И поэтому очень желанные. Свобода вам уже не грозит, но я могу ходатайствовать перед судом о смягчении приговора, если вы, добрые люди, миром расскажете мне всё, что вам известно о господине Кармине Феррара.
     Амадино Златаш презрительно и злобно отворачивается от него, а Лачча заливается слезами.
- Я всё расскажу, - всхлипывает он.
- Я вас слушаю, - всё там же мягким, почти дружеским тоном говорит Нильс Гарель. – Ну, будьте мужчиной! Вот, глотните-ка рому и отвечайте на мои вопросы. Договорились? Замечательно. Итак, меня интересует, где сейчас находится Кармине Феррара?
     Лачча утирает слезы плечом, так как руки у него связаны, и угрюмо, но с готовностью отвечает:
- Он в деревне Перевальной, в трех милях от Лудимара. Живет там у знахарки Курносой под именем купца Мюннана Брамса. А мы с Дином Златашем жили здесь, в пещере, напротив Рыбачьей Долины… я утром покажу это место. Мы по очереди следили за вами. И раз в два дня кто-нибудь из нас ходил в Перевальную и доносил господину Феррара, что и как. Иногда он и сам к нам приезжал, но редко. Бывало приедет, выберется из пещеры, спрячется за валуном и смотрит в подзорную трубу, хочет увидеть госпожу Мэррил. Ну, порой везло ему, видел. А как Фабра увидит, так его аж затрясет от злости.
     Лачча с мольбой смотрит в глаза Гарелю и бормочет:
- Он мне угрожал! Честное слово, угрожал. Убью, говорит, если не поможешь Злобашу… это он так Дина называет.
- Врешь ты всё, - цедит сквозь зубы Златаш. – Не угрожал он тебе, а из тюрьмы выпустил и наградить обещал! Угрожал! Да ты не знаешь, что это такое, гадина!
     Он с бессильной злостью косится на Лачча. Тот пугается, вжимает голову в плечи и бормочет снова:
- Ну, да, да, не угрожал… но я его боялся. И его боялся, и Злобаша.
- Суд учтет это, - говорит ему Нильс Гарель. – Сейчас я вернусь. Коршун и Скорпион, пойдемте со мной.
     Они идут к Щуке и Тигру.
- Нужно немедленно брать Феррара, - говорит Гарель.
     Щука отряжает для этой задачи Тигра, Скорпиона и Коршуна. А Гарель возвращается к пленным, которых охраняют Гюрза и Тарантул, и снова обращается к Лачча:
- Скажите, Гаэтано, кто послал письмо от Феррара с помощью стрелы госпоже Мэррил?
- А, это Вольф-стрелок, - оживляется Лачча. – Он потом сбежал от нас. Одно дело, говорит, посылать письма, а другое дело стрелять в людей. И сбежал. А стрелял он очень метко, потому что вообще-то он охотник. Но он сказал: одно дело в дичь стрелять, другое - в человека.
- Дурак! – плюет себе под ноги Амадино Златаш.
- Кто? – хлопает глазами Лачча.
- И он, и ты, - презрительно отвечает Златаш. – Трусы! Ну, ничего, - он с вызовом и злорадной ненавистью смотрит на Нильса Гареля. – Мой хозяин вам еще устроит: жизни не рады будете.
- Всё может быть, - не спорит Гарель. – Но это мне не очень интересно, господин Златаш. Лучше скажите, есть ли у вас еще сообщники, и кого ждет себе на подмогу господин Феррара?
- Никого, - надменно отвечает Златаш. – А если кого-то и ждет, то нам не докладывает. И сообщников у нас нет. Вернее, они были, но вы их убили: двоих здесь, двоих на мосту…
- Да, сообщников больше нет, - подтверждает Лачча. – Но я знаю: господин Феррара ждет Сн`елля `Орхо…
- Ты, свинья! – мгновенно взрывается Златаш. – Заткни свою глотку, не то до суда не доживешь! Понял меня?
     Лачча испуганно умолкает.
- Выведете господина Златаша, - приказывает Нильс Гарель телохранителям. – И не позволяйте ему говорить с Гаэтано Лачча.
     Златаша выводят под руки.
- Всё равно я тебя достану! – зловеще обещает он Лачча, оглядываясь через плечо.
     Лачча, сжавшись, смотрит ему вслед, словно кролик, напуганный удавом.
- Не бойтесь его, - властно произносит Гарель. – Слышите, Гаэтано? Не бойтесь! Я начальник шестого отдела тайной полиции Стэнлета и Румалии, человек короля. Неужели вы можете хотя бы допустить мысль, что не в моей власти оградить вас от чьих бы то ни было преследований? Обещаю и клянусь вам: никто вас не тронет. Вы мирно отсидите два года в одиночной камере… ну?
     Он слегка встряхивает его за плечи. На бледном круглом лице Гаэтано снова проступает слабый румянец, а страх в глазах гаснет.
- Я вам верю, ваша милость, - говорит он.
- И прекрасно. А теперь расскажите мне, что вам известно о Снелле Орхо.
- Это такой человек, - отрывисто шепчет Гаэтано, пугливо озираясь по сторонам, - такой человек, прямо-таки удивительный… Господин Феррара сказал, что, мол, Снелль Орхо всё может. Нет ничего, чего бы он не мог… будто он его личный наемный убийца; только дорого запрашивает. Но Феррара решился. На любую, говорит, цену согласен, только бы Снелль всё сделал. Он послал ему письмо во Францию; этот Снелль сейчас там живет. Письмо давно было послано, наверно, Орхо уже в Румалии. Но господин Кармине надеялся, что мы со Златашем всё сами сделаем, и придется платить Снеллю только за беспокойство.
- А вы видели этого Снелля Орхо?
- Нет, сударь, не видел. Вот ей-богу не лгу, не видел. Не представляю себе, какой он, верьте слову!
- Вашему слову верю, - отвечает Гарель, потом, помолчав, задумчиво спрашивает:
- Скажите, господин Лачча, неужели Амадино Златаш действительно так предан господину Феррара?
- Предан! – Лачча пытается всплеснуть связанными руками. – Да он его пес цепной! Удавится за Феррара, под ноги ему ковром ляжет – и ни полушки с него за это не спросит. Он, знаете, как древний раб: лишь бы ходить за своим господином, а там пусть хоть весь мир пропадает!
- Вот как. Интересно, почему?
- Да всё просто, он мне рассказывал. Господин Феррара как-то спас Златаша от казни. Тот ведь был разбойник, людей резал. Ну, поймали его и присудили к четвертованию на площади. А господин Феррара судей подкупил, и тех, кто над судьями, подкупил… словом Златашу казнь заменили вечной каторгой. А господин Феррара его и оттуда вытащил: озолотил там всех, ну, и устроили ему побег. А куда он побежит? Это в Италии было, там далеко не убежишь. Феррара увез его на своем судне в Румалию, взял себе в услужение. И вот Златаш уже десять лет при нем, и на всё для него готов. Умрет за него, вот что.
- Да, это редкая преданность, - соглашается Нильс Гарель. – Ну, хорошо, Гаэтано. Сейчас вас отвезут в Лудимар, в полицейский участок, и вы больше никогда не увидитесь со Златашем. Во всяком случае, `я свое слово сдержу. Если же у меня появятся вопросы, я вновь обращусь к вам.
- Буду рад оказать помощь следствию, сударь, - с готовностью отвечает Лачча, искательно заглядывая в глаза Гарелю. «Вполне разумный трус, - снисходительно думает про себя Гарель. – И не злой. Я помогу ему всем, чем смогу. Только бы наши люди не дали промаха и взяли сегодня Кармине Феррара! Иначе всё придется начинать сначала».

                20.

     Строки из деревянной тетради:
     «Вильд, я не хотел говорить об этом вслух, потому что знаю, тебе и так невесело. Но ты поверь мне: мы обязательно поймаем Феррара и Снелля Орхо».
     «Я тоже в это верю, Джанни. И всё-таки меня всего переворачивает от мысли, что они ушли, да еще и убили Тигра! Он был славный человек. И телохранитель хороший».
     «Да, Тигр был молодец. Царство ему Небесное! Но зато мы теперь знаем, что Орхо уже здесь вместе с Феррара. Одно это хорошо».
     «Нильс Гарель сказал: нам пора уезжать. Возможно, ему удастся захватить наших врагов в дороге. Придется выехать раньше, чем барон фон Эсбент, а то они не решатся напасть на нас. Гарель хоть и спокоен с виду, но я заметил, он просто сам не свой от того, что не удалось захватить Феррара в ту ночь».
     «Да, я тоже это почувствовал. С нами поедут шесть телохранителей. Барон сказал, что даст нам вместо Тигра Филина. Помнишь, как он горевал о Тигре? Даже похоронил его в своей усадьбе».
     «Фон Эсбент славный человек. Шестеро телохранителей, да еще пятеро людей Нильса Гареля – неплохо!»
     «Но Гарель и его люди с нами не поедут. Они будут следовать за нами в виде шайки бродяг и делать вид, будто бы хотят нас ограбить… так они скажут Феррара и Орхо, если встретятся с ними».
     «Да, Нильс мне говорил. Похоже, Джан, наша с тобой деревянная тетрадь превращается в рукопись какого-то приключенческого романа. Нелегко поэзии парить на крыльях в этом мире: мир вторгается в «язык богов», и всё вокруг становится презренной прозой. Злое волшебство!»
     «Проза тоже бывает красивой и удивительной, Вильд, ты мне сам говорил».
     «Проза, исходящая от искусства – да. Но проза жизни – ни в малейшей степени».
     «Ничего, тоже пригодится. Ты ведь хотел писать мемуары».
     «Мемуары! Добраться бы нам всем невредимыми до Стэнлета: вот, о чем я мечтаю и чего хочу; больше у меня пока что желаний нет».
     «А у меня есть. Я хочу, чтобы Феррара был пойман, и Снелль Орхо тоже».
     «Сам знаешь это твое желание и я разделяю. Дай Бог, они будут пойманы. Но сколько мы уже говорим об этом, а они всё еще на свободе!»

                Х Х Х Х

     Тихий звездный вечер в конце августа.
     Госпожа Мэррил пригласила всех на чай в одну из своих комнат, в «гостиную». Телохранители, как всегда, вежливо отказались, Аса уже уехала домой, но все прочие пришли. Пришел и Нильс Гарель.
     И теперь они сидят за столом. Три больших пирога (с цыпленком, с творогом и с вишнями) уже съедены, но чашки с чаем еще не пусты, и расходиться никому не хочется.
     Сидя на удобном стуле, Гарель посматривает на своих сотрапезников. С ним вместе их восемь человек: госпожа Мэррил, Адалит, Фабр, Джео, Сабат, барон фон Эсбент и Лоррандо Муж. Уютно горит бронзовая лампа на столике рядом с большим столом; вокруг нее пляшут ночные жуки, мотыльки, мухи, бабочки, каким-то образом попавшие в дом, невзирая на преграды из тюля и кисеи.
     Вероника Мэррил, сидя в кресле, вышивает. Ее лицо сосредоточенно и спокойно. Фабр задумчиво перебирает гитарные струны. Слева и справа от него на стульях сидят Джео и Адалит – и то и дело задремывают от уюта, сытости и тепла. Оба приникли головами к Фабру. «Они очень любят его, - думает Гарель. – А он любит их». Сабат Гримо неторопливо ест земляничное варенье с блюдца чайной ложечкой. Гарель бросает на него взгляд, стараясь не улыбнуться. На первых порах Сабат его побаивался: ведь и его, Сабата, Феррара выкупил из тюрьмы, как и Лачча со Златашем. Но Нильс Гарель заверил его, что тюрьма ему, Сабату, больше не грозит. Напротив, он великолепный флейтист, молодец и герой – и достоин награды, а не тюрьмы. Сабат успокоился – и теперь ест варенье. Лоррандо Муж о чем-то задумался на своем стуле, положив локти на стол, а Акселад фон Эсбент откровенно дремлет после сытных вкусных пирогов (графиня и Мэтти пекли их вместе).
     Открывается дверь: Кларенс зовет Лоррандо к ним с Мэтти (они тоже пьют чай в чулане). Лоррандо уходит. Он доволен. Ему всегда немного неловко сидеть за одним столом с господами; иное дело, со слугами.
     Никто, кроме Нильса Гареля не замечает его ухода. В комнате тихо, слышно только негромкое постукивание жуков и бабочек в стекло лампы и красивый, ровный, бесконечный перебор струн, похожий на колыбельную… Молчание лишено малейшего напряжения; оно так же естественно и полно уюта, как бронзовая лампа и озаренная ею комната, как звездное небо за окнами.
     Гарелю вспоминается ночь поимки Златаша и Лачча. Он тогда вместе с телохранителями препроводил их в тюрьму Лудимара и строго-настрого наказал держать в разных камерах. Потом вернулся вместе с телохранителями в долину.
     А на рассвете явились обратно те трое, которых Щука выбрал для взятия Кармине Феррара. Двое из них несли третьего, Тигра. Он был убит. Когда Гарель увидел это и узнал, что преступники бежали, в его сердце что-то словно оборвалось. Он проклял свою поспешность и беспечность: конечно, ему следовало брать Феррара не в эту ночь, а в следующую, и брать самому, вместе со своими людьми, которых он хорошо знал, которые умели не только охранять и защищаться, но и атаковать, и преследовать…
     Тигр, преданный слуга барона фон Эсбента, поплатился жизнью за его, Гареля, ошибку. А главное, Феррара и Орхо скрылись.
- Это Орхо убил Тигра, - хрипло сообщил Гарелю Скорпион. – Тигр погнался за Феррара, тут Орхо и выстрелил в него из-за кустов… а потом и сам исчез, точно сквозь землю провалился.
     Коршун молчал, только, сдвинув брови, угрюмо и печально смотрел на своего погибшего товарища. Остальные телохранители тоже сурово молчали, сняв береты.
- Вы хоть видели его, этого Орхо? – отрывисто спросил Гарель.
- Мельком, - проворчал Коршун. – Он невысокий, вроде вас. И такой же «убористый». Мелькнул в кустах – и сгинул…
     Гарель тяжело вздыхает.  Невысокий, «убористый», то есть, худощавый, - вот и все приметы наемного убийцы. «Заманить его, - размышляет Гарель. – Да, заманить мнимой относительной беззащитностью его жертв – единственный выход. И еще мы, подставные бродяги, попытаемся связаться с этими двумя – как бы ненароком, случайно…»
     Он вздыхает. Отъезд из предгорья назначен на послезавтра. Работа предстоит ответственная и напряженная.
      От его вздоха барон фон Эсбент пробуждается от дремы и поворачивает к нему свое огромное лицо, обрамленное черной бородой. В его больших глазах – некоторая тревога.
- Ты уверен, Нильс, что вам лучше ехать без нас? – спрашивает он.
- Совершенно уверен, ваша светлость, - отзывается Гарель. Барон уже давно называет его по имени, а на «ты» он обращается решительно ко всем за исключением Вероники Мэррил.
- Смотри! С тебя за моих музыкантов и за графиню Богом спросится, - ворчит барон.
- Знаю, - отвечает Гарель. – Мы рискуем, но это единственная возможность поймать их…
     Барон невесело кивает. Он согласен с Гарелем и, возможно, сам так же поступил бы на его месте.
- Вам еще чаю, господин фон Эсбент? – спрашивает Вероника.
- Нет, сударыня, благодарю, - любезно отзывается барон.
- А вам налить, господин Гарель? – Вероника смотрит на Гареля.
- Просто Нильс, сударыня, - мягко поправляет он ее. – Нет, спасибо.
     Вероника уже не в трауре, она сняла его пять дней назад, по истечении срока, назначенного ей покойным мужем в завещании. Теперь она одета в изящное шелковое платье, голубое, с серебряной отделкой, ее волосы косами уложены на голове. «Она очень красива, - думает Гарель. – И любит Вилибальда. А он – видно, что он живет и дышит ею. И оба, конечно, переживают друг за друга…»
- Смотрите-ка, Эдди уже спит, - ласково усмехается барон. – И Джанни дремлет…
- Я? – Джео открывает глаза. – Я не дремлю, я – так… немного задумался. Госпожа Роника, может, мне уложить Эдди?
- Если тебе это не трудно, Джанни, - отвечает она. – И хватит называть меня «госпожа». Я хочу быть твоей старшей сестрой, мы с тобой уже говорили об этом.
- Я еще стесняюсь, - искренне признается Джео, глядя на нее с благодарной любовью. Она отвечает ему сердечным мягким взглядом.
     Джео встает, берет на руки сонного Адалита, который доверчиво обнимает его за шею, и уносит в спальню графини.
     Она говорит всем растроганно:
- Джанни – это что-то удивительное. У меня к нему такое чувство, словно он и в самом деле мой родной младший брат.
     Фабр придерживает струны одной рукой и смотрит на нее с пониманием и благодарностью.
- А как же я, госпожа Мэррил? – напоминает ей Сабат. – Неужели я вам совсем чужой?
- Ты мой старший брат, Сабат, - ласково отвечает ему Вероника. – А мэтр Вилибальд… Господа, я хочу открыть вам нашу тайну. Со вчерашнего дня я помолвлена с господином Фабром.
- Вот как! – восклицают одновременно барон и Нильс Гарель.
     Они поздравляют Фабра и Веронику и пьют за их здоровье по кубку вина, а те с сияющими лицами благодарят их.
     Потом все расходятся спать. Барон отправляется ночевать к своим телохранителям, чтобы никому не мешать своим храпом, а Нильса Гареля Фабр настоятельно приглашает переночевать в их общей спальне, в шутку прозванную Сабатом «мужским домом».
     Гарель понимает: расслабляться нельзя, рано! Но он так устал от одиночества, его так тянет погреться в тепле здоровых человеческих отношений, отдохнуть душой среди друзей, что он соглашается. И с удовольствием засыпает на одной кровати с остальными, под теплым одеялом, на чистом белье.
     Ничего, думает он, один раз можно. Перед решительными действиями, накануне дней, полных риска и опасности, ему даже необходимо «подпитаться» от своих подзащитных дружбой, любовью и сердечным теплом.

                21.

     Прощай, Рыбачья Долина, Орлиный Каньон и всё Глагвейское предгорье, думает Джео, стоя возле кареты рядом с Адалитом. Отсюда, из Орлиной Долины, видна их долина, но ни домика, ни сада, где им бывало так хорошо, уже не разглядеть. Джео едва не плачет, точно маленький, – до того ему жаль покидать предгорье. Как долго он был здесь счастлив, несмотря на все опасности, как весело здесь было жить, учиться, играть, выступать!
     Скоро карета тронется в путь. В ней поедут госпожа Мэррил (Роника, как называет ее теперь и Джео), Адалит, Фабр, Мэтти с Кларенсом и Френд. Филин будет править лошадьми, он уже сидит на козлах. Щука, Скорпион, Тарантул, Гюрза и Коршун поедут верхом. Джео, Аса и Сабат тоже поедут верхом. Для этой цели куплены три спокойных, послушных и при этом быстроногих лошади. Ослика Клика и Альму, рыжую кобылу Вилибальда, а также Сабатова коня и мула Лоррандо Мужа пришлось пока что оставить в конюшне барона. Когда барон уедет из Дома Радости, его люди заберут с собой Клика для доставки ослика Джео, остальную «скотину» музыканты попросили слуг барона продать. Джео очень не хочет расставаться со своим Кликом. Ему клятвенно обещают: серый ослик останется его собственностью и будет доставлен в Стэнлет. Джео может даже завещать его своим детям, а когда Клик совсем состарится, Джео велит изваять его статую в камне и добьется у короля разрешения поставить памятник Клику в центре столицы, на площади.
     Всю эту забавную нелепость, конечно, выдумал Сабат Гримо, и все от души смеялись его шутке, даже сам Джео. Но втайне он остался очень доволен тем, что его Клика никто не продаст. Он обожает своего ослика. Это не мешает ему любоваться своим конем, статным красавцем гнедой масти, которого купил для него Щука, знаток лошадей.
     Барон фон Эсбент прощается с ними так горячо, как будто они расстаются на всю жизнь, а не на несколько дней. С семьей барона они простились еще вчера.
     Все занимают свои места, и кавалькада трогается в путь по Орлиной Долине – вниз, в Лудимар.
    Аса едет рядом с Джео, притихшая, взволнованная, немного печальная: ведь она впервые рассталась с родной деревней, а главное, с бабушкой и сестрой, которых очень любит. Но куклу Памелу она взяла с собой: в утешение.
     Джео старается отвлечь Асу от печальных раздумий, и та скоро приободряется. В самом деле, не навек же она уезжает отсюда!
      Очень скоро Глагвейское предгорье остается позади. Кавалькада движется на север по большой лесной дороге и знает: за ними незаметно следуют «бродяги» из тайной полиции во главе с Нильсом Гарелем. Их не видно, но они где-то поблизости – и не дадут в обиду тех, кто доверился им.
     Деревья по-прежнему пышны, словно в июле, их зелень всё так же густа, но то здесь, то там можно заметить крохотные пятна золотых листьев. Эти пятна  - предвестники осени. Через два дня начнется сентябрь. Джео немного грустно думать, что в скором времени леса и рощи облетят, зарядят осенние, а потом и зимние дожди, выпадет снег, и только в апреле снова начнут появляться новые  листья и трава. И в то же время он полон благодарности: ведь он провел столько замечательных дней в предгорье, на природе. Всё лето он так блаженно и полно отдыхал, как еще никогда!   
     Вот и теперь он едет по дороге, прощаясь с высокими деревьями, с их густой прекрасной листвой, с запахами грибов и ягод. На лугах сено скошено и сметано в стога; аромат увядшей травы и цветов наполняет воздух. Здесь, близ предгорья, сено косят два раза за лето.
     «Нет, хорошо, что лето так коротко, - думает Джео. – Зато мы и ценим его больше, и радуемся ему от души. Если бы оно было долгим, мы привыкли бы к нему. Нельзя привыкать к прекрасному, потому что оно всегда должно радовать, должно казаться бесценным». И напевает вслух:

                Ночь не лишится прелести своей,
                Когда его умолкнут излиянья,
                Но музыка, звуча со всех ветвей,
                Привычной став, теряет обаянье…

     Аса подтягивает ему. Они весело переглядываются между собой, совершенно позабыв об опасностях, которые могут подстерегать их на этой дороге. А Фабр, сидя в карете и тоже позабыв обо всех печалях, подыгрывает им на гитаре. Он жалеет об одном: что не может сейчас скакать вместе с ними рысью, любуясь зелеными просторами, вдыхая свежий воздух лесов и полей – воздух, всегда наполнявший его душу вдохновением. Правда, большие окна кареты открыты, стекла подняты до конца, и ветерок освежающими волнами врывается в духоту экипажа, но Гарель не велел Фабру выглядывать в окно. Тот поневоле подчинился приказу, а Вероника посматривает на него с ласковым сочувствием и любовью.
     Природа кажется удивительно мирной. Даже не верится, что под таким небом и солнцем можно испытывать злые или даже просто мрачные чувства. Карета и всадники проезжают мимо рек и озер, переправляются с одного берега на другой по широким мостам, то новым, то ветхим, едут лесами, полями, лугами…
     Днем, возле небольшой рощи, лошадям дают отдохнуть и поесть овса, а заодно обедают и отдыхают сами. Телохранители не обедают с теми, кто доверился их бдительности. В рыцарских шлемах и кольчугах под широкими плащами (эти старинные вещи барон достал для них где-то на чердаке своего дома), держа в руках пистолеты, они внимательнейшим образом наблюдают за окружающей обстановкой.
     На ночь все устраиваются в гостинице небольшого города, в нескольких номерах, по два-три человека в каждом. Верные телохранители всю ночь не смыкают глаз, охраняя их.


     Два дня пути проходят без всяких приключений.
     Ясным ранним вечером третьего дня путники останавливаются на уединенной ферме, где хорошо платят хозяевам за ночлег.
     За фермой - прекрасный лес, и Джео очень тянет туда. Они с Асой никогда не упускают случая сбегать в лес за ягодами (малиной и земляникой, которая еще не до конца отошла), за орехами, да и просто так погулять. Телохранитель Тарантул везде сопровождает их, и Френд тоже. Но сегодня Френд с ними не идет, он оставлен в утешение Адалиту. Эдди не отпускают в лес, но за Джео и Асу никто не волнуется: они-то уж точно не нужны преступникам.
     Фабр почти не выходит из кареты, которая давно смертельно надоела бы ему, если бы не общество Вероники и Адалита, который обожает Фабра и очень доволен, что этот последний скоро женится на его матушке. Если бы не присутствие Фабра, Эдди тоже возроптал бы на свою неволю. Но Вильд и матушка такие же узники, как он сам, и Адалит очень этим доволен.
     Зато Джео и Аса – люди свободные, и пользуются этим. Взяв на ферме туески для ягод, они уходят в лес. Тарантул следует за ними, наблюдая за обоими, даже когда они расходятся в разные стороны. Впрочем, они не отходят друг от друга дальше, чем на несколько шагов.
     Они заходят в заросли папоротника, под густые деревья. И тут на голову Джео неожиданно обрушивается удар. Впервые в жизни он по настоящему теряет сознание.
     … Он приходит в себя в совершенно незнакомом ему помещении. Голова очень болит, но всё-таки он старается осмотреться вокруг. Он лежит в каком-то подвале с выложенными булыжником стенами и земляным полом. В нескольких шагах от него стоят бочки, вероятно, с вином, а может быть, и пустые. Он видит их довольно ясно, благодаря свету, сочащемуся в окна подвала.
     Руки и ноги у него связаны. Рядом с ним, тоже связанная по рукам и ногам, неподвижно лежит Аса. Он плохо видит ее, потому что свет, льющийся из окон, очень слаб. Но всё же он различает в темноте ее розовое с оборками платье.
     Он негромко окликает ее по имени. Аса стонет и пытается приподняться, но не может. Он подползает к ней поближе и дотрагивается до ее плеча:
- Асси! Это я, Джео.
- Где мы, Джанни? – спрашивает она, морщась от боли. – Голова очень болит… нас что, похитили?
- Похоже на то, - вздыхает Джео, садясь рядом с ней. Она тоже приподнимается и садится, тихонько охая и постанывая. Чепца на ней нет, светлые косы расплелись и рассыпались по плечам. Ей очень страшно и хочется заплакать, но она понимает: это ничему не поможет. Поэтому она берет себя в руки и, стараясь говорит спокойным и равнодушным голосом, спрашивает:
- И что теперь будет? Нас убьют?
- Вряд ли, - Джео также старается говорить голосом ровным и мужественным. – Нас, наверно, попытаются обменять на госпожу Мэррил с Адалитом, а может, и на Вильда…
- Ох, Боже мой! – вырывается у Асы с горькой досадой. – И зачем мы только пошли в этот лес! Теперь из-за нас все пропадут. А где Тарантул? Его не убили?
- Не знаю. Будем надеяться, что нет.
     Больше они не разговаривают, а просто сидят, прислонившись спинами к стене и прижавшись друг к другу. У них болят головы, им хочется пить, но они понимают: только их враги могут напоить их. Им обоим тяжело звать их, они оттягивают эту минуту. Кто знает, что ждет их впереди?
     Так проходит около часа. Наконец, слышатся шаги, и в замке`  двери поворачивается ключ. Джео и Аса прижимаются друг к другу еще теснее. Кого они сейчас увидят, кто появится перед ними?
     Дверь открывается, и в подвал входит какой-то человек с небольшой лампой в руке. Он невысокий, худой и из-за смутного подвального света кажется серым. Но благодаря тусклой лампе, Джео различает, что он одет, как горожанин, и что у него светлые волосы. Человек подходит к ним и склоняется над ними. Они со страхом смотрят на него, а он, узколицый, с глазами, как у вола, улыбается им широкой и вместе с тем холодной улыбкой и говорит:
- День добрый! Как поживаете?
- Мы хотим пить, - говорит ему Джео.
     Человек снимает с пояса фляжку и дает им выпить какого-то крепкого кислого вина. Затем разрезает веревки на их ногах и поднимает их за воротники, повторяя:
- Ну, вставайте, вставайте на ноги, лентяи: не носить же мне вас! Вот так. А теперь пойдемте наверх, кое-кто хочет вас видеть. Смотрите, будьте вежливыми: тот, кто хочет вас видеть, очень вспыльчив. Шевелитесь!
     И подталкивая пленников в спины, он выводит их из подвала. Они поднимаются вверх по ступеням и оказываются в небольшом холле какого-то дома. Человек, который ведет их, держа руки на их плечах, не дает им оглядеться по сторонам, а заставляет подняться по дубовой лестнице с резными перилами на второй этаж и, погасив фонарь, вводит в какую-то комнату.
     Там, в кресле, у камина, лицом к двери, сидит никто иной как сам Кармине Феррара. Джео сразу же узнаёт его: смуглое, жёсткое, еще молодое лицо, усы стрелками и черные волнистые волосы до плеч.
     Феррара смотрит на них своими пронзительными черными глазами, потом отрывисто приказывает:
- Садитесь вон там, на стулья! Музыканты… - цедит он сквозь зубы. – Сейчас вас отведут в комнату с крепкими решетками, и надежные люди будут стеречь вас. Вы ни в чем не будете испытывать нужды. И вам ни о чем не придется жалеть. Но в том случае, если госпожа Мэррил, ее сын и ваш друг Фабр откажутся навестить меня в моем одиночестве, я буду вынужден убить вас обоих. Ваша жизнь будет зависеть от послушания гостей, которых я жду с нетерпением. Я уже отправил им убедительное приглашение посетить меня, но будет лучше, если вы пригласите их ко мне еще и от своего имени. В комнате, где вы будете жить, есть бумага и чернила. Напишите письма госпоже Мэррил и Фабру, и пусть в ваших посланиях прозвучат слезы и жалоба. Они добры и сострадательны – и, конечно, не захотят, чтобы их юных друзей искалечили или убили. Прав я? – он пристально смотрит на Джео.
- Вам лучше знать, сударь, - спокойно отвечает Джанни. – Правда, его величеству Эдварду Второму не очень нравится ваше отношение к людям.
- Его величеству? – жёстко усмехается Феррара; его взгляд становится колючим. – А знаешь ли ты, Джео Монтессори (кажется, так тебя зовут?), что у меня довольно при дворе заступников и защитников? Их у меня гораздо больше, чем у твоего Фабра и даже у госпожи Мэррил. Поэтому даже если его величество сейчас и не очень доволен мной по вине клеветнических писем Аскелада фон Эсбента (видишь, я всё знаю), я уже в этом месяце брошусь к его ногам и буду умолять о прощении. Он простит меня. А если не простит, на свете существуют другие земли, где я смогу жить безбедно, в почете и уважении, которых заслуживаю.
     Он хмурится:
- Ну, довольно болтовни! Снелль, отведи этих в ту комнату. И допусти к ним наших новых друзей: пусть поговорят с детьми насчет писем доходчивей, чем это сделал я.
     Снелль снова подходит к Джео и Асе. Теперь они видят: он одет в серое. И сам весь какой-то серый. У него сероватая кожа и серые глаза, спокойные, холодные, жестокие. Но, в общем, внешность неприметная. «Так вот, какой он, Снелль Орхо», - думает Джео.
     Они с Асой встают, и Орхо выводит их из комнаты, держа за плечи. Проведя их по небольшому узкому коридору без окон, он вталкивает их в какую-то комнату, перерезает ножом веревки на их руках и выходит. В замке`  снаружи два раза поворачивается ключ.
     Они озираются, стоя посреди комнаты. Здесь две кровати, два стула, стол, камин, свеча в подсвечнике, маленький комод, на столе – кувшин с водой, кружка – больше ничего. Окна комнаты забраны крепкой решеткой.
     Убедившись, что выбраться из комнаты невозможно, они по очереди пьют воду. Вдоволь напившись, они садятся на одну из кроватей. И тут Аса не выдерживает и заливается слезами.
- Ох, мама, - твердит она. – Что же теперь будет!
     Джео обнимает ее и уговаривает не отчаиваться.
- Феррара врет, - убеждает он ее. – То есть, не врет, а как это?.. заблуждается. Он даже не знает, что король хочет его ареста. А потом, наверно, Нильс Гарель где-нибудь поблизости, он поможет нам всем.
- Мы не должны писать эти письма, - вытирая слезы, говорит Аса. – Умрем, но не напишем. Верно, Джанни?
- Верно, - подтверждает он. – Ты, главное, не плачь, а то голова еще больше разболится.
- У меня уже не болит, - возражает она. – А у тебя?
- У меня тоже, - отвечает он; его голова и в самом деле почти прошла.
     Он подходит к комоду и с любопытством, которое не покидает его даже здесь, в плену, начинает выдвигать ящики. Они пусты, только в одном из них лежат бумага и отточенные перья, и стоит чернильница. Бумаги немного, но она хорошая. Вот бы написать на ней: «Вильд, Роника, не ходите к Феррара! Он причинит вам горе, да и нас не отпустит…» Но Феррара, конечно не отошлет такое письмо. Да и Вилибальд с Вероникой и сами прекрасно понимают, что нельзя принимать условий Феррара. Но как же они зато сейчас мучаются! У Джео сжимается сердце, когда он думает о своем учителе и друге, которого любит, как свою душу, и который так же сильно любит его. Наверно, он переживает, думает, что Джео с Асой здесь пытают или бьют. И Вероника, и Адалит, и Сабат: все они, конечно, сейчас очень тревожатся за них. Но Фабру тяжелее всех, Джео это знает. И мучается невозможностью утешить его.
     Он подходит к окну, за которым – лесная поляна, окруженная деревьями, и больше ничего. Тогда он возвращается к Асе.
     В замке двери поворачивается ключ, и появляются двое бродяг самого отвратительного, разбойничьего вида. У обоих загорелые до черноты лица, темные грязные длинные волосы, и язвы на щеках и на лбу. Асу словно парализует их ужасный вид, она смотрит на них, не шевелясь, широко раскрыв глаза и приоткрыв рот. Джео же, напротив, вглядывается в бродяг, трепеща от надежды, почти уверенности: это люди Нильса Гареля, а может, один из них и сам Гарель. Но который? Этого невозможно определить. Ни одно из этих двух чудищ, больше напоминающих леших, чем людей, на Гареля не похоже.
     Один из разбойников держит в руках поднос с едой, другой запирает дверь и вдруг говорит хорошо знакомым Джео сиплым жёстким тенором:
- Привет, недокормыши! Садитесь, перекусите. А потом мы с вами напишем письма всем, кому следует.
- Мы не будем писать никаких писем! – собравшись с духом, твердо заявляет ему Аса.
- А вот и будем, - холодно и нагло возражает бродяга, наводя на нее пистолет. – Всё сделаем, как полагается, это уж я вам обещаю.
- Это Нильс Гарель! – шепчет Джео Асе вне себя от восторга. – Я его узнал.
- Не шептаться! – басом рявкает второй разбойник, ставя поднос на стол.
- Просто я уговариваю Асу написать письма, - объясняет Джео, старательно, но плохо изображая страх.
- Хорошо, я напишу, - Аса тоже старается сделать испуганное лицо, но не может.
     Гарель подходит к ним и тихо говорит, посмеиваясь, своим обычным голосом:
- Что, рады? Садитесь, ешьте. И не обнимайте меня, за нами могут следить. Будете делать то, что я вам прикажу. Всё понятно? Вам здесь недолго сидеть, только до завтра. А завтра ловушка захлопнется, и мы продолжим путь в столицу, уже ничего не опасаясь.
     Они смотрят на него с восторгом и слушают с наслаждением.
- А Тарантул жив? – шепотом спрашивает Джео.
- Жив, только ранен немного.
- Он тоже в плену?
- Нет, его не взяли, оставили лежать в лесу. Коршун и Щука нашли его… Ну, - говорит Гарель громко, снова сиплым голосом. – Марш за стол, надоело мне вас уговаривать!
     Они не заставляют себя просить, садятся за стол и с аппетитом ужинают. Пока они едят, за окнами окончательно темнеет. Второй «разбойник» достает огниво и зажигает свечу, после чего уносит поднос с пустыми мисками и кружками.
     Гарель ставит перед пленниками чернильницу, кладет листы бумаги, дает им в руки по гусиному перу и сипло приказывает, направляя на них пистолет:
- А ну, пишите под диктовку! «Мэтр Вилибальд и госпожа Мэррил!» Ниже: «Вам пишут Джео и Аса. Мы в плену у господина Феррара. Он сказал, вы уже знаете, где мы. Спасите нас, помогите нам! Нас здесь бьют, морят голодом, не дают воды. Наши руки и ноги затекли от веревок, которыми мы связаны. Придите к нам на помощь, иначе нам отрубят головы. Так нам обещал господин Снелль Орхо. Он страшный человек. Нечего и думать, чтобы бороться с ним или сопротивляться ему. Вильд, неужели ты нам не поможешь? Сжальтесь, госпожа Мэррил!» Подпись: «Джанни и Аса».
     Он улыбается и тихо говорит:
- А теперь напишите от себя несколько строк. Что хотите напишите, ну? Только на других листках. Мои люди передадут по адресу.
     Джео с Асой переглядываются между собой и вновь склоняются над чистыми листами.
     «Дорогой Вильд! – пишет Джео. – Со мной и с Асой всё в порядке. Нам очень хорошо, потому что нам помогают (ты сам знаешь, кто!). Никуда не ходите, не слушайте Феррара. Впрочем, ты и сам знаешь это. А Снелль Орхо похож на серую мокрицу. Зря он уехал из Франции, здесь его не ждет ничего хорошего. Я даже сочувствую ему. А тебя люблю – и крепко обнимаю. Ни о чем не беспокойся.
                Твой сын, брат, друг и ученик
                Джео Монтессори.

                P. S.

     Поцелуй за меня всех наших, особенно Эдди и нашу с тобой госпожу Ронику. Я люблю вас. Дай Бог, скоро встретимся!»

                22.

     После того, как «пособники Феррара» уходят с их письмами, Джео и Аса принимаются очень тихо обсуждать создавшееся, благоприятное для них положение. Они помнят, что нельзя выражать свою радость открыто, поэтому ложатся в кровати и гасят свечу, но и со своих мест продолжают переговариваться шепотом.
- Нильс показал Феррара те письма, которые нам продиктовал, - рассуждает Джео. – А Вильд получит то, что мы написали сами.
- Да, - еле слышно подтверждает Аса; ее лицо против ее воли светится радостью. – Только бы всё удалось!
- Дай Бог! – в голосе Джео трепет и горячая надежда. – Я буду об этом молиться.
- Я тоже, - откликается Аса.
     И они молятся вполголоса, стоя на коленях возле своих кроватей, и, снова забравшись в кровати, продолжают молиться. А после молитвы еще долго не спят. Волнение одолевает их, они чувствуют себя бодрыми, как никогда, и ворочаются с боку на бок. Наконец, когда за окном чуть-чуть светлеет, оба засыпают крепким сном.
     Утром их будит скрежет ключа в замочной скважине. Они просыпаются. Входит Нильс Гарель в своем обычном аккуратном виде и… Вилибальд Фабр! От восторга Джео и Аса не сразу соскакивают с кроватей, но Фабр с улыбкой протягивает руки к Джео, и тот мгновенно бросается ему на шею.
- Господи, слава Тебе! – произносит Фабр, целуя Джанни в волосы. Аса в это время со слезами на глазах обнимает Нильса Гареля, а потом и Вилибальда, который целует в волосы и ее.
- Значит, всё?.. Они взяты? – почти одновременно спрашивают Джео и Аса прерывающимися голосами.
- Оба взяты, - отвечает Нильс Гарель почти равнодушно, но Джео улавливает в его голосе затаенное торжество. - Теперь они в тюремной карете, и их сопровождают в Стэнлет десять вооруженных полицейских вместе с моими людьми. Ну, пойдемте отсюда!
- А что это за место? – спрашивает Джео.
- Охотничий дом одного вельможи, - отвечает Гарель. – Феррара и Орхо захватили его, связали сторожа и его жену. Мы, разумеется, давно освободили их.
     Они уходят из маленького охотничьего замка, идут через лес и в скором времени оказываются на той самой ферме, откуда Джео с Асой ушли вчера за ягодами. Их встречают с таким восторгом, так им радуются что и они едва не плачут от счастья видеть людей, ставших для них родными. И еще потому что опасность им больше не грозит!
     За завтраком Нильс Гарель рассказывает друзьям, как он и его люди как бы случайно столкнулись в лесу с Феррара и Орхо, которые следовали за путниками на небольшом расстоянии. Мнимые разбойники признались Феррара, что хотят ограбить богатую карету. Феррара одобрил их намеренья, но просил отдать ему людей, которые будут в этой карете, особенно женщину с ребенком и Вилибальда Фабра. «Разбойники» охотно пообещали ему это. Сутки они сопровождали Феррара, всё никак «не решаясь» напасть на карету. Наконец Снелль Орхо взял заложников, и с этой минуты всё пошло` , как по маслу.
     Феррара и Орхо были арестованы сегодня утром.
- Они очень удивились, когда я показал им свое удостоверение начальника отдела тайной полиции, - посмеивается Нильс Гарель. – И, разумеется, пришли в бешенство. Но это ничему не помогло. Мы с несколькими полицейскими из ближайшего города (я призвал их на помощь) отвезли их в тюрьму. Мои люди отправились сопровождать тюремную карету, а я решил продолжить путь вместе с вами.
     Фабр, Вероника и Джео горячо благодарят его, но он просит их не делать этого («я просто выполнял свой долг, вот и всё»).
     Все вместе они покидают ферму и, спустя еще четыре дня, дождливым вечером приезжают в Стэнлет, столицу Румалии.
     Там Нильс Гарель прощается с ними. А они останавливаются в великолепном, очень поместительном особняке Аскелада фон Эсбента. Барон давно написал своим слугам, чтобы они ожидали гостей, потому для прибывших готовы уютные комнаты, где они с удовольствием размещаются.
     Фабр, весь его квартет и Вероника Мэррил с Адалитом навещают госпожу Адольфину Монсиньи. Она очень им рада и угощает их обедом, а после обеда квартет поет для нее, и старая дама слушает их с наслаждением. До самого вечера они рассказывают ей о своих приключениях и злоключениях. Она тихонько вздыхает и ахает.
- Я очень переживала за вас, - признается она. – И молилась… хотя даже не догадывалась, что вы, Вероника, любите Вильда, а он вас. Слава Богу, теперь мне остается молиться только за ваше счастье. Поздравляю вас!
     И улыбка расцветает на ее морщинистом, но всё еще прекрасном лице, а глаза, совсем как прежде, излучают доброту и понимание.
     Спустя еще сутки возвращается барон вместе со всей своей семьей и отрядом телохранителей. Он поздравляет Фабра с «избавлением от Феррара» и уезжает во дворец – «показаться его величеству».
     Возвращается он оттуда очень довольный.
- Ну, мэтр, - гремит он. – Репетируй хорошенько! Его величество Эдвард ожидает завтра в семь часов вечера весь твой квартет… и вас, госпожа Мэррил. Вас и Адалита. Король так и сказал мне: передай, мы покорнейше просим графиню с ее сыном посетить нас!
     Квартет приходит в волнение, Вероника тоже. Весь вечер Фабр репетирует вместе с Сабатом. Джео и Асой. Асу даже не отпускают посмотреть столицу, чего ей очень хочется: ведь она еще никогда не была в Стэнлете. Джео обещает всё показать ей, но позже, после выступления у короля.


      Следующим вечером они являются к его величеству, одетые в самые свои лучшие платья. Асу одевала сама баронесса фон Эсбент, поэтому девочка теперь имеет вид дочери какого-нибудь вельможи. Она в великолепном платье, а голову ее вместе обычного чепчика покрывает кружевная мантилья.
     Молодой король, светловолосый и светлобородый, весело встречает их. Он не позволяет им поцеловать его руку, но здоровается со всеми рукопожатием, а Веронике даже слегка кланяется.
- Мои дети еще слишком малы, господа, чтобы ценить чьи-либо голоса, кроме свои собственных, – шутит он. – Сами посудите: принцу год, принцессе две зимы. Но зато мы с ее величеством послушаем вас с величайшим удовольствием.
     Он ведет квартет в малый тронный зал и знакомит с молодой королевой Анжелиной. Она очень благосклонно улыбается всем, а Адалита сажает к себе на колени и угощает его леденцами.
     И вот квартет выступает перед королем и королевой. Фабр играет, флейта переливается, голоса Джео и Асы звенят. На глазах у королевы слезы, и сам король Эдвард весь погружен в чудесные волны музыки. Для него это настоящее отдохновение – и нечто совершенно новое, с чем он еще не сталкивался. Его придворные музыканты играют совсем не так. Они очень добросовестны и точны в исполнении. Квартет же Фабра несет своим царственным слушателям свободу и любовь, дарит им всю подлинную красоту настоящего искусства, всю цельность и полноту живой музыки.
     Когда квартет заканчивает игру, король Эдвард обнимает всех и каждого от души благодарит.
- Мой друг фон Эсбент не ошибся, господа, - говорит он. – Я, ваш король, признаю` вас величайшими музыкантами, каких еще не знала Румалия! Отныне мы с королевой ваши горячие поклонники! Вы одарили нас столь щедро, что этого не оплатишь никаким золотом. Но всё же, смею надеяться, вы будете довольны моим подарком. Мэтр Вилибальд! – он обнимает Фабра за плечи. – Знайте, что отныне вы дворянин, вам принадлежит поместье Бэзилстоун близ Стэнлета! Поместье очень доходное, к тому же, управляющий замечательный: вам не придется заниматься хозяйством и счетами, ведь вы свободный творец и художник. Не подумайте, что я не понимаю этого. Моим придворным музыкантом вы, конечно, откажетесь быть? Так я и предполагал! Но я дарую вашему квартету звание Королевский Квартет Фабра. И когда у Джео Монессори сломается голос, - он улыбается, - к вашим услугам все детские голоса моей капеллы. Пусть квартет остается квартетом. Ведь это не помешает Джео по-прежнему быть вашим верным другом и учеником, верно? Итак, господин Фабр, вы теперь богатый и независимый дворянин. А за вашим Эдди, сударыня, - обращается он к Веронике, - я охотно оставляю титул графа!
     Фабр и Вероника горячо благодарят его величество и королеву, подошедшую их поздравить. Все очень растроганы. Король также дарит Сабату Гримо домик в Стэнлете и почетное звание Стэнлетского Горожанина, а Джео и Асу награждает деньгами.
- Завтра у меня большой прием, господа, - говорит король квартету. – Я прошу вас выступить перед моими гостями. Все они знатные люди и великие сплетники, поэтому с завтрашнего дня начнется эпоха вашей настоящей славы!
     Музыканты покидают дворец, глубоко взволнованные.
- Мэтр Вилибальд! – кто-то догоняет Фабра во дворе. Это Иоганн Росси.
- Мэтр Вилибальд… - с трудом повторяет он. – Простите меня… ведь я в прошлый раз…
     Фабр не дает ему договорить. Он крепко обнимает его:
- Пойдем с нами, Йон, выпьем вина. Я приглашаю тебя!
     Иоганн обнимает его в ответ и говорит с виноватой и радостной улыбкой:
- Я и сам… сам хотел позвать вас!
     И они идут в кабачок: Фабр, Джео, Иоганн и Сабат. А вечером возвращаются в особняк барона с цветами – букетами роз – и ставят их в комнатах баронессы, Вероники и Асы.
     На следующий день квартет выступает во дворце снова. Слова короля сбываются: в самом деле, с этого дня начинается их подлинная слава. Она прокатывается по всей стране, как гром, и еще до свадьбы Вероники с Вилибальдом вся страна узнаёт о Королевском Квартете Фабра.
     Кармине Феррара и Снелля Орхо судят. Орхо приговаривают к смерти за многочисленные убийства, совершенные им, Кармине Феррара лишают дворянства и ссылают на десять лет на северные острова Румалии под надежной охраной.
     А Вилибальд Фабр и Вероника Мэррил венчаются в поместье Бэзилстоун в этом же сентябре. Джео, Сабат, Аса и Лоррандо Муж поселяются вместе с ними: Сабат и Аса временно, а Джео и Лоррандо – навсегда. Отныне Джео – старший сын Вилибальда и Вероники, такой же наследник, как Адалит и будущие дети четы Фабр.
     В сентябре же Сабат Гримо женится на Мэтти, служанке Вероники. Это не мешает квартету ездить с выступлениями до поздней осени.
     Барон фон Эсбент с величайшей радостью следит за их успехами.
     «Дорогой мой мэтр! – пишет он Фабру. – Не говорил ли я тебе еще в Глагвейском предгорье, что ты и твои музыканты будете знамениты? И вот, свершилось! Мы с Иоганном Росси очень рады за тебя. Он тут сочинил очаровательные стихи, наверно, ты знаешь об этом из его письма. Было бы чудесно положить их на музыку, правда?
     Передай мой поклон твоей очаровательной супруге и горячие приветы Асе Рэнк, Сабу и, конечно, Джанни, твоему ученику и моему спасителю. Знаешь, что я думаю, мэтр? Учитель и ученик – это нечто особенное. Я бы назвал это священным братством на земле. Не всегда учителю везет с учеником, а ученику с учителем, а если и везет, то они не всегда понимают друг друга. Но когда их содружество удается, совершается – нет ничего священней этого. Ваша с Джео дружба состоялась: значит, состоялась и вся ваша жизнь. Как написал Иоганн Росси:

                Не думал, не гадал, но вот – свершилось!
                Опять друзья, как много лет назад,
                И на земле всё ближе райский сад
                Для тех, кто в дружбе проявляет милость.

                Вчера она ушла и не спросилась,
                Как девочка-шалунья, торопясь.
                Но тот, кто в дружбе проявляет милость,
                К тому он воротится, смеясь.

                С тех пор, как был твоим учеником,
                Казалось, протекли столетий реки.
                Но прошлое ко мне пришло тайком –
                И снова я твой ученик навеки».


                КОНЕЦ

Начало: 9 января 2010 г.
Конец: 21 февраля 2010 г.                К.Велигина