Знамение любви

                К.Велигина afalina311071@mail.ru

                ЗНАМЕНИЕ  ЛЮБВИ
                фантастический роман

                1.

     «Вот и лето началось», - подумал шкатульщик из города Траста, сидя на крыльце своего дома. Эта мысль не вызвала в нем ничего, кроме тоски. Он хмуро, исподлобья оглядел свой небольшой палисадник – зеленый, солнечный, утренний, наполненный звенящими птичьими голосами, - и с досадой поморщился. Ему хотелось опохмелиться, но некого было послать в трактир за кукурузной водкой; он не держал прислуги, а сам идти не желал.
     Обойдусь и так, решил он и поднялся с крыльца, но на пороге обернулся и враждебно, пытливо, с вызовом оглядел пустую улицу за решетчатой оградой палисадника. Булыжная мостовая тускло поблескивала на солнце, запыленная, точно присыпанная ржаной мукой. Справа и слева от дороги вытянулись в ряд разноцветные дома в один-два этажа, с рыжими черепичными крышами, с которых спускались, будто волосы русалки, упругие плети жимолости, дикого винограда, ползучих роз, плюща. По дороге важно, маршем, двигались чьи-то белые гуси (их было пять) и бежала небольшая, рыжая, равнодушная к гусям собака. Людей не было. «Спят, - с откровенным презрением, даже издевкой подумал шкатульщик. – Сны видят. Так у них вся жизнь и пройдет – как во сне… м и р н ы е  о б ы в а т е л и. И моя жизнь пройдет так же. Черт, надо бы опохмелиться, а ноги не идут в этот трактир».
- Дурак, - процедил он сквозь зубы. – Всё ты потерял, потому что вот они, твоя «поддержка и опора». Гусопасы…
     И он уже собирался войти в дом, как вдруг услышал рядом с собой голос:
- Доброе утро. Вы мастер `Эберт К`арнер?
     Он резко обернулся. Перед ним стоял юноша лет девятнадцати-двадцати, крепкий, стройный, высокий. Его серовато-синие глаза смотрели спокойно и прямо, каштановые волосы в беспорядке падали на загорелый лоб, через плечо была перекинута суковатая палка с узлом на конце, он придерживал ее рукой. Одежда (кафтан и штаны) имела поношенный вид; на ногах были грубые башмаки с медными пряжками.
     Охватив юношу одним цепким подозрительным взглядом, хозяин дома ответил:
- Да, я мастер Эберт Карнер. А ты кто такой и откуда взялся?
     Его низкий голос звучал сухо, отрывисто, безжизненно, с нотой глухого раздражения.
- Я прислан вам в ученики его светлостью бароном фон Шеппардом, - ответил юноша безразличным голосом. – Мое имя Никколо Дианезе.
     Он изучающе посмотрел на шкатульщика. Перед ним был человек лет пятидесяти, невысокий, но крепкий, ладный. У него было широкое обветренное лицо с большим носом и толстыми губами; в кудрявых темно-русых волосах серебрилась проседь, а небольшие желто-серые глаза глядели остро, проницательно, отчужденно. В этом лице не было ничего красивого, ничего приятного, скорее, напротив, но Никколо Дианезе хотел видеть не красоту, а характер – и увидел его. Характер был тот самый, какой он себе представлял: это ему понравилось.
- Сколько же тебе лет, ученик? – желчно спросил мастер Эберт. – Тридцать? Скоро стариков начнут ко мне присылать.
- Мне восемнадцать, - сказал Дианезе.
- И тебя до сих пор ничему не научили?
- Я скрипач, - спокойно ответил Никколо. – Учился в Италии. А теперь мой барон велел мне овладеть вашим мастерством: делать музыкальные шкатулки. Ведь всем известно, что никто в округе не превзошел вас в этом искусстве.
     Эберт Карнер отнесся к его словам холодно. Он еще раз окинул взглядом Дианезе и спросил:
- Скрипка при тебе?
- Да, могу показать. И сыграть.
- Это потом. Сейчас ты мне сыграешь в трактир и купишь кукурузной водки. Понял? Вот деньги. А палку и узел оставь.
     Никколо без всякого выражения на лице поставил у крыльца палку с узлом, взял деньги и хотел идти.
- Стой, - сказал мастер Эберт. – Как ты попал в мой палисадник? Я дверей еще не отпирал, и молотка у ворот не слышал.
- Я перелез через ограду во дворе, - ответил Никколо, нимало не смущаясь.
- Почему не постучал?
- Я не хотел вас будить. Час еще ранний; я подумал, может, вы спите,– и решил подождать вас у крыльца.
     Карнер рассмеялся – отрывисто и сухо, словно залаял.
- Возьми ключ от калитки, - сказал он. – И не вздумай больше через ограду лазать, если ты не вор.
- Не буду, - пообещал Никколо, беря ключ. Уходя, он чувствовал обращенный ему в спину пристальный взгляд шкатульщика.
     Когда он вернулся с тыквенной бутылью водки, мастер Эберт всё еще стоял на пороге дома: в суконном кафтане, штанах, обтягивавших его крепкие ноги, и в мягких домашних башмаках, но в руке он уже держал глиняную кружку. Молча взяв бутылку у Никколо, он без труда вынул тугую пробку, налил себе водки, опорожнил кружку, утерся рукавом и спросил:
- Будешь?
- Нет, спасибо, - ответил Дианезе.
- Пойдем, - молвил Карнер и повел его в дом.


- Вот, где ты будешь жить, - он толкнул ногой дверь, и Никколо, к своему изумлению увидел красивую комнату с кроватью в алькове, со штофными обоями и занавесками на окнах.
- Что вы, мастер, - он впервые по-настоящему смутился. – Я не могу жить в такой… - он замялся и закончил:
- … роскоши. Я ведь обыкновенный подмастерье.
- А мне плевать, - ответил на это Карнер. – У меня четыре комнаты, пропади они пропадом. И все пустые. Извини, не припас я для тебя собачьей конуры.
- Хорошо, - покорно сказал Никколо. Он снял у порога башмаки и, пройдя, босой, в комнату, аккуратно поставил в угол палку, предварительно сняв с нее узел и положив его на пол. Его аккуратность поневоле произвела впечатление на Эберта Карнера, который после кружки водки почувствовал себя значительно лучше и взглянул на окружающий мир более снисходительно и объективно.
- Мне вообще плевать на этот дом, - признался он нехотя, точно оправдываясь. – Я здесь не родился, да и наследников у меня нет. Вот моя мастерская – другое дело: там я живу и работаю. Идем, покажу.
     Они прошли в конец дома, в кирпичную пристройку, где лежало дерево – доски и бревна, и стояло на полках несколько шкатулок. Тут же был низкий топчан, застеленный одеялом, а в окна заглядывали кусты жасмина и шиповника. Пахло масляной краской, лаком, деревом.
     Никколо огляделся по сторонам. Ему очень понравилось то, что он увидел, но он ничем этого не показал.
- Можно посмотреть? – он кивнул на шкатулки.
- Смотри, - пожал плечами Карнер. – Только недолго, мне некогда. Есть хочу. Готовить умеешь?
- Да.
- Будешь готовить на нас обоих.
     Никколо взял с полки небольшую шкатулку. Она была вся черная, с голубым узором; на ее лакированной крышке сидели железные бабочки – точь-в точь, как настоящие: крапивницы, лимонницы, капустницы… В лакированном боку шкатулки блестел серебряный ключик.
     Никколо повернул его несколько раз и отпустил. Шкатулка заиграла польку. Звук был чист и нежен, ноты взяты верно… Дианезе был тронут. Он не ожидал, что человек с таким некрасивым лицом и негибким характером владеет искусством создавать подобную красоту.
- Как хорошо! – вырвалось у него.
- Хорошо, - согласился Карнер. – Да только тебе до этого далеко. Шесть лет будешь учиться, если не дольше. Да еще руки себе испортишь – ты же музыкант. О чем твой барон думает! Оставался бы ты себе скрипачом. Кстати, где твое сопроводительное письмо? Учеников без писем не отправляют.
- Вот, - Никколо тут же вынул из-за пазухи свиток пергамента. Карнер взял его, развернул, пробежал глазами и спрятал в ящик стола.
- Готовь завтрак, - сказал он. – Еще насмотришься на мои шкатулки – с души воротить будет.
     Никколо послушно поставил шкатулку на место и занялся приготовлением завтрака. Вскоре оба уже сидели за столярным столом и ели поджаренную ветчину с хлебом, запивая завтрак легким вином. Эберт Карнер был угрюм и задумчив. Он полностью ушел в какие-то безотрадные мысли. Никколо не смел нарушить молчания. Он исподтишка наблюдал за своим хозяином и думал про себя: «Поднимется ли он, станет ли прежним, каким его знали? Согласится ли?.. Какая жалость, что нужно ждать и молчать… так хотелось бы прямо сейчас поговорить с ним об этом…»
     Но он клялся, что будет молчать, и теперь держал слово.
     После завтрака он с позволения мастера согрел себе воды и вымылся во дворе за сараем. Карнер принес ему туда свою чистую одежду и небрежно бросил ее на поленницу:
- Вот это наденешь.
     Он снова зорко оглядел Никколо и усмехнулся:
- А ты здоров; тебе бы не скрипачом быть, а медведей бить.
- Я и бил, было дело, - ответил Никколо, обливаясь прохладной водой.
- И что? Не помял медведь?
- Помял однажды, да я живучий, - и Никколо улыбнулся ему.
     Карнер кивнул. Тени снова наползли на его лицо, он нахмурился, повел плечом, ушел. Ступал он легко, молодо. В нем угадывалась сила – дикая, крепкая, беспощадная. И другая сила, внутренняя, которая держала в узде силу мышц: воля. «А он владеет собой, - с уважением сказал себе Никколо, глядя ему вслед. – Только бы пил меньше».
     Он немного обсох на воздухе и оделся в чистую одежду. Она была ему коротковата; ведь он был выше мастера Эберта. Свою старую одежду Никколо выстирал и повесил сушиться на бельевой веревке возле крыши.
     Весь день он провел в уборке дома и готовке еды. Карнер был угрюмо доволен тем, что судьба послала ему, наконец, слугу, который, будучи одновременно с этим его учеником, не раздражал его своим присутствием в доме и умел делать очень многое. Но беспокойные мысли время от времени вновь и вновь одолевали мастера. «Мне бы таких вот ребят лет пять назад, да побольше, - размышлял он, - тогда мое дело не провалилось бы, и Детлеф Ганг не сидел бы теперь там, где сидит… ну, да всё равно. Я разбит раз и навсегда, пора с этим, наконец, смириться».
     В этот вечер он рано лег спать, предварительно отправив спать своего ученика.
     Никколо Дианезе залез в непривычно мягкую кровать и тут же почувствовал, что нельзя лежать в такой кровати и мучиться бессонницей. Ему хотелось очень о многом подумать, но веки его сами собой опустились, и он без малейшего сопротивления сдался сну. Всю ночь ему снился его хозяин; но во сне он больше не был мастером музыкальных шкатулок. На нем сверкало рыцарское вооружение, под ним играл боевой конь, и тысячи рыцарей ехали за ним вслед, а народ королевства Атолл приветствовал их ликующими криками и ломал перед ними шапки. 

                2.

     Солнце медленно склоняется к горизонту.
     Никколо сидит на траве, прислонившись спиной к теплой поленнице, сложенной у стены дома. Трава тоже тепла, а на душе тихо, спокойно. Вот уже две недели, как он работает у мастера Эберта Карнера, и тот им доволен. Пока что Никколо не входит в суть мастерства. Он научился вырезать из дерева шкатулки, но еще ничего не знает об их сложном музыкальном механизме. Зато он успел многое узнать о мастере Эберте, своем хозяине, что для него гораздо важнее.
     Он узнал: временами Карнер бывает жёсток, насмешлив и зол, а временами – безмолвен, хмур, угрюм. Когда ему слишком уж тяжело, он пьет водку, но это бывает нечасто. С людьми он сух и вежлив; такое ощущение, что он не любит их, даже презирает. Но он добросовестно выполняет заказы на шкатулки, а эти заказы поступают со всей округи. Металлические детали он выковывает сам в маленькой кузнице при мастерской, деревянные, пергаментные и тканые детали тоже мастерит сам. Его шкатулки великолепны. На самых дорогих из них он делает сады, парки, замки из драгоценных камней, серебра, золота, слоновой кости. Эти шкатулки стоят не одну сотню золотых. Мастер богат, но богатство точно совсем не радует его. За свою работу он всегда запрашивает много, но, едва получив деньги, тут же прячет их и словно про них забывает. Одевается он очень просто, однако своему ученику дает деньги на хорошую одежду. Он не скуп. Никколо кажется, что Карнер может быть жестоким, и что гнев его страшен, но он еще ни разу не видел, чтобы мастер потерял самообладание. Когда тот стучит в кузнице маленьким молоточком, Никколо представляется, что он выковывает не железные детали, а собственную волю – всякий раз заново закаляет ее, делает крепче.
     Карнер набожен. Никколо знает, что вечерами он с жаром молится перед старинным византийским образом Спасителя, кем-то подаренным ему. Его молитвы не слышно, но Никколо однажды подсмотрел в окно мастерской: мастер стоит на коленях, а его лицо обращено к образу – и залито слезами… При блеске свечи оно блестело, словно омытое дождем. Никколо поспешно ушел к себе, взволнованный. А утром Карнер был таким же, как всегда, разве что казался немного мягче. Они с Никколо вместе посещали церковные службы. Но в церкви мастер не плакал, его лицо было непроницаемо, только глаза точно становились больше: серые, с множеством желтых крапинок – и поблескивали при свечах золотисто-стальным блеском.
     Он любил, когда Никколо играл на скрипке. Нередко он приказывал ему играть в мастерской, и Никколо играл – страстно, самозабвенно. Смычок точно дышал в его руке, струны, как живые, пели под его пальцами. Он в эти минуты совершенно забывал про мастера, а тот кропотливо вырез`ал крохотные деревянные детали и слушал. Они оба в это время жили музыкой. Иногда Никколо представлялось, что он Давид и играет перед Саулом. Но он знал: мастер не метнет в него свой столярный нож (за неимением копья), потому что он умеет держать себя в руках, плакать перед святым образом и постоянно побеждает в себе злого духа. А этот дух всё время был при нем, Никколо это чувствовал. Да, он был при мастере, но в него не входил; мастер не позволял ему. Он был сильнее Саула.
     А вообще подмастерью хватало дел: он вырезал деревянные футляры шкатулок, варил лак для них, растирал краски, готовил еду, мыл мастерскую. Но иногда Карнер приказывал ему отдыхать.
     Вот и сейчас Никколо отдыхает, а Карнер возится в своем маленьком огороде: выпалывает сорняки – лебеду, осот, молочай и прочую «нечисть», как он называет постороннюю траву. У него крепкие руки – сильные, загорелые, с круглыми ногтями. И мускулы ходят под льняной рубашкой – живые, проворные, молодые. Он не хочет, чтобы Никколо помогал ему.
     Поэтому Никколо сидит во дворе и, полузакрыв глаза, смотрит на траву, пронизанную солнечными лучами. Она согревает его взгляд своим зеленым сиянием. Ему вспоминается двор его родного дома; они с братом и сестрой ползали в траве на коленях, босые, - играли в волков и собак. Их загорелые ноги и руки вечно были в ссадинах и царапинах, а от травы, цветов и солнца пахло так, как никогда уже не будет пахнуть.
     Брат… его посадили в тюрьму, потом казнили за то, что он украл лошадь. Сестра теперь замужем за скорняком, который страдает запоями. Отец умер, мать умерла. Это случилось шесть лет назад, когда умер король Хальдер, и его место занял временщик Детлеф Ганг. Он казнил всех, кто был приближен к королю, бросил вельмож в тюрьмы, заточил в застенки монастырей. И только одного, самого близкого королю человека, Винкельрида Олби, его верного оруженосца, он упустил. Олби собрал армию и двинул ее на Детлефа, на Мидду, столицу королевства Атолл. Но до Мидды Винкельрид не дошел: армия Ганга разбила его. Снова начались суды, казни, ужасы… но Винкельрид ускользнул. И исчез. Да, он исчез, но Никколо теперь знает, где он.
     Появляется Эберт Карнер. Он без рубашки, с влажными волосами: видно, только что окатил себя до пояса водой из бочки, стоящей в огороде. Он улыбается, глядя на солнце, и Никколо смотрит на эту улыбку, чтобы запомнить: оказывается, его хозяин умеет улыбаться. Зубы у него крупные, белые, ровные – и словно озаряют лицо. Щедрая улыбка, думает Никколо, щедрая, как солнце. И всё лицо становится от нее теплым, лучистым, как солнце. На груди мастера сверкает медный крест; сам он весь загорелый, литой, ловкий. От него веет здоровой, задорной силой. Почувствовав на себе взгляд Никколо, он смотрит на него, не переставая улыбаться, слегка кивает ему и молча садится на траву, немного в стороне, прямо под солнечные вечерние лучи. Обнимает руками колени, гибкий, как кошка, сидит и смотрит вдаль, на зеленые холмы за городом. Потом срывает травинку и закусывает ее. Улыбки на его губах уже нет, но глаза всё равно улыбаются, и от этой улыбки глаз всё лицо светло по-прежнему. Никколо исподтишка смотрит на него. Ах, вот бы сейчас заговорить с ним! Но он давал клятву, он будет молчать.
     Вздохнув, мастер ложится на спину и закидывает руки за голову.
- Сегодня я кончил заказ, - говорит он коротко. – Завтра отдохнем. Рыбу ловишь?
- Ловлю, - отвечает Никколо.
- Значит, пойдем на реку. Приготовь сегодня удочки и червей. А я спрошу лодку у Эйнара.
- Он рыбак?
- Да, рыбак. У него две лодки. Одну даст, не пожалеет.
     И они снова умолкают. Никколо не хочется нарушать тишины, тревожить хозяина. Но всё-таки он говорит:
- Хозяин, у вас низкая ограда. Воры могут залезть.
- Уже залезали, - усмехается мастер. – Ничего не нашли. И не найдут. Я умею прятать деньги. А одного я поймал и выдрал – прямо здесь, во дворе.
- Молодой?
- Да уж за тридцать ему было. Долго не давался. Потом всё штаны не мог надеть, руки дрожали. Я ему помог. И в шею вытолкал. Сказал ему: «Не воруй больше. А нужны будут деньги, приди и попроси».
- И что, пришел?
- Да, явился. В глаза не смотрит. Дайте, говорит, мастер, три золотых. Ну, я ему пять дал. Обрадовался. О, люди, - он закрывает глаза. – Воруют, просят… а помочь, чтобы им помогли, чтобы им же не нуждаться,– так этого нет. Гусопасы…
     Он умолкает. Никколо тоже молчит. Да, они тогда плохо удружили своему освободителю. Они оказались дурной поддержкой, эти «народные отряды», жадные до денег и крови, трусливые, завистливые. Если бы  т о г д а  можно было их всех выдрать… и если бы это помогло! Никколо многое хочется сказать мастеру, но он молчит. Он дал клятву и нипочем ее не нарушит, пока ему не будет это позволено.
     Чуть позже он копает в уголке огорода червей и складывает их в деревянную банку. Из-за мшистого сырого камня вылезает серая жаба, безобразная, как все жабы, но с прекрасными золотистыми глазами, умными, понимающими, как у собаки. По своему детству Никколо помнит, что жабы в отличие от лягушек очень смышлены. У него в детстве была ручная жаба, она знала свое имя, и у нее тоже были золотистые глаза. Отец говорил: у жаб оттого такие глаза, что у некоторых из них в голове драгоценный камешек. Никколо угощает здешнюю жабу червяком, и она с кротким достоинством принимает угощение. А его жабу звали Роз. Он считал: раз она некрасива, у нее должно быть хотя бы красивое имя.
     Потом он осматривает в сарае удочки. Одна хороша; на другой он с сознанием дела меняет лесу и крючок. Мастер велел взять разных крючков: вдруг им пойдет крупная рыба? Никколо кладет червей и деревянный коробок с крючками в кожаный мешок. Завтра он положит туда еду, бутыль с вином – и всё готово, можно идти.
     Когда он выходит из сарая, то видит луну: круглую, любопытную, белую, окруженную веселым хороводом крупных звезд. В палисаднике заливаются трелями соловьи. Никколо охватывает волнение. Ему вдруг хочется, чтобы появилась девушка, похожая на ту, что он увидел, когда шел сюда, в город Траст. Она была совсем молодой, почти девчонкой, вероятно, дочерью фермера, и ехала верхом на ослике. Подол ее широкого платья взбился к самым коленям; они были круглые, а икры и босые ступни – золотистые от загара. Он сказал ей что-то веселое, она с живостью обернулась к нему, шаловливо сверкнув глазами. Он не уловил их цвета, но запомнил ее лицо, улыбку, смех… и ему теперь хочется, чтобы она была здесь, рядом с ним. Хочется взять ее за руку и почувствовать, как она дышит, - тихонько, словно котенок. И ладонь у нее маленькая, теплая… наверно, это так, он не знает. Но ему хочется, чтобы эта девушка была сейчас здесь, со всеми тайнами своего очарования и юности. Они вместе смотрели бы на луну и слушали соловьев.
     Он мягко улыбнулся ее образу, своим мыслям. Нет, ему сейчас не до девушек, пока он не сделает то, ради чего явился сюда. И пока начатое им дело не будет доведено им до конца вместе с другими людьми, такими же, как он. Это дело волнует его и горячит кровь и душу почти так же, как любовь… потому что это тоже любовь – к родине, к земле, к истине. В ней он уже опытен; оно по-настоящему познано им, это чувство. И оно пьянит, увлекает, захватывает его.
     Глубоко вздохнув, он возвращается в дом, в свою комнату. Пора спать; ведь завтра на рассвете они уйдут на реку рыбачить.

                3.

     Совсем раннее, еще серое утро. Над лугами, прикрывая траву, висит молочный туман. Голубое небо немного сумеречно, не озарено солнцем, но с каждой минутой всё более светлеет. Гаснут последние звезды. Природа словно медленно возрождается заново, постепенно обретает яркие краски для нового дня.
     Мастер Эберт и Никколо Дианезе идут по росистой тропинке, через рощу, к реке. Оба в легких суконных куртках, с удочками. Через плечо у Никколо – кожаный мешок. Мастер идет впереди, шаг его легок, точно он ничего не весит. На голове у него охотничья шапка с сорочьим пером, на Никколо такая же шапка. Они оба босые, штаны подвернуты до колен. Но трава и земля не холодны для ног, как весной или осенью: они прохладны, влажны, мягки.
     В роще тишина. Птицы только начали перекликаться звучными чистыми голосами. Ни один лист не дрожит на кустах, на деревьях. Мир замер в ожидании солнца, своего властелина, своего короля. Совсем, как у людей, думает Никколо. Но чище, лучше… Потому что солнце не может умереть, и вместо него никогда не взойдет что-нибудь другое.
     Они проходят рощу и спускаются по берегу к рыбачьему домику. Карнер громко стучит в дверь и внятно говорит:
- Эйнар! Я возьму твою лодку.
- Бери, - слышится за дверью сонный старческий голос.
- Спит еще, - говорит Карнер Никколо и добавляет:
- Или  у ж е  спит. Он часто ночью ловит.
     Они с Никколо сталкивают одну из двух лодок на воду. Вода теплая, теплее земли, травы, воздуха. Никколо садится на весла и гребет на середину реки. Там Карнер бросает якорь – камень, крепко обвязанный веревкой. Никколо аккуратно кладет весла. Они насаживают на крючки червяков и закидывают удочки. У мастера тотчас начинает «водить», потом поплавок дергается и уходит под воду. Никколо видит, как вспыхивают глаза Карнера. Теперь это взгляд охотника, хищника, учуявшего добычу. Он подсекает… рывок – и большая рыба, упругая, тускло мерцающая чешуей, уже бьется на дне лодки. Мастер оглушает ее, снова закидывает удочку. Он забыл про Никколо, забыл обо всём. В эту минуту он – только рыбак и больше никто.
     Никколо тоже вскоре становится только рыбаком. У него клюет раз за разом, и он в свою очередь тоже забывает про мастера. Они ловят крупную тяжелую рыбу, изредка обмениваясь хищными, полными взаимного понимания взглядами. Они едва замечают теплое золото солнечных лучей, царственно озаривших сразу и воду, и кустарники, и деревья, густо растущие по обоим берегам реки. Солнце встает: ясное, жаркое, летнее. Птицы громким хором приветствуют, славят его. Рыба тоже приветствует – и попадается на удочку, одна за другой.
    Спустя час мастер Эберт становится спокойней. Впервые с начала рыбалки он сознательно оглядывается вокруг себя – зорко, спокойно. Его взгляд задерживается на Никколо, который совершенно поглощен ловлей. Карнер смотрит на его профиль: линия прямого носа почти сливается с линией лба, лицо спокойно и в то же время сосредоточено. Из-под охотничьей шапки падают на лоб каштановые волосы. Что-то есть в этом лице сдержанное, строгое, даже властное. И весь облик Никколо – зрелый, взрослый. Ничего наивного, детского. Но и ни малейшей порочности, испорченности: мастер это видит. Он верит, что Никколо ходил на медведей и побеждал их; он чувствует, что и перед людьми его подмастерье не отступал и не отступит. Его движения, когда он вытаскивает рыбу, точны, ловки, быстры. Он был бы хорош в сражении, думает Карнер. Да, он был бы славным воином. Они оба были бы воинами… но зачем, для чего эти мысли? Ведь им всё равно не сражаться, если только не случится чудо. Хальдер сейчас понял бы его, если бы остался жив. О, Хальдер! Карнер слегка прикрывает глаза. Ему хочется хотя бы мысленно увидеть его: своего короля и друга, с которым они тридцать лет были вместе. Они с юности знали друг друга и почти не расставались до самой смерти короля.
     Хальдер, ты понял бы, что я больше не могу ждать. И ты бы понял другое: что я больше ни на что не способен. Нужно чудо, Хальдер! Ты сейчас там, у Господа; попроси же его, умоли! Только чудо может спасти Атолл. Ты не оставил наследников, королева казнена… я не спас ее. Я даже не сумел отомстить за нее. Потому что династия прервана. Нужна новая династия. Но они боятся, те, что выжили. Боятся претендовать на трон. Их голубая кровь точится на землю и становится красной, как у простых смертных. Среди них нет ЕГО, избранного, за которым и ради которого воины шли бы на смерть или на победу. А раз нет человека, нет смысла сражаться и бунтовать. Нет желания. Нет сил. Ведь память о тебе – это всё-таки не человек, Хальдер, это просто память. И во имя ее нам не взять Мидду, не смести Ганга. Ибо это прошлое, которое миновало, а каждый человек живет во имя будущего, даже если он сам об этом не знает.
- У вас клюет, хозяин.
     Голос у Никколо тихий, спокойный. Карнер точно пробуждается от сна, подсекает, вытягивает, оглушает. Рыба, сверкая в лучах солнца всеми цветами радуги, лежит на дне лодки. Уже очень много ее, этой рыбы. Не довольно ли? Пожалуй, хватит.
- Ник, - говорит он, - греби-ка к берегу. Если хочешь еще поудить, я позволяю; только меня высади.
- Нет, хозяин, рыбы много, - говорит Никколо. – Куда нам еще?
     Карнер кивает. Они вытаскивают якорь, и Никколо гребет к берегу. Лодка движется быстро, легко, от нее расходятся волны. Вот она мягко въезжает на песок, он скрипит под днищем. Они выталкивают лодку подальше, чтобы она слегка завязла в песке, и нагружают рыбой кожаный мешок, предварительно вынув оттуда вино и холодных жареных рябчиков с хлебом и огурцами. Несколько рыбин Карнер заворачивает в мокрую сеть и оставляет в лодке, под кормовой скамейкой: Эйнар найдет ее там. Он знает: после удачной ловли мастер Эберт всегда оставляет ему немного рыбы. Для старика она не бывает лишней: он ее не только ест и продает, но и коптит, сушит, вялит, солит.
- Окунусь, подожди меня, - коротко говорит Карнер Никколо. – Потом перекусим. Хочешь – и ты купайся.
     Они раздеваются и бросаются в воду. Карнер плывет саженями: его движения сильны, ровны. Никколо не отстает от него. Они переплывают реку и возвращаются обратно. Вода тепла, воздух тепел, птицы звенят, точно колокольчики; кажется, что и небо звенит.
     Они обсыхают на берегу, одеваются, принимаются за еду. Никколо чувствует, что голоден. Мастер тоже проголодался. Но оба едят чинно, а не как голодные собаки. После прохладной воды во всём теле какая-то особенная здоровая бодрость, и легкое вино от этого веселее бежит по жилам  вместе с кровью. Глаза Карнера поблескивают золотом и сталью, как на церковных службах. Никуда от них не скроешься, от этих глаз, думает Никколо. Они небольшие, но до чего зоркие, властные. Король Хальдер не ошибся, когда написал то, что написал, но что было обнаружено только совсем недавно.
- С чем ты ходил на медведя? – спрашивает мастер Эберт своего ученика.
- С рогатиной, - отвечает Никколо. – Еще из лука в него стрелял.
- Хорошо стреляешь?
- С тридцати шагов не промахнусь, в яблоко попаду.
- Покажешь? – спрашивает Карнер. – У меня лук и стрелы есть. И яблоко найдется.
- Покажу.
- А меч, щит – держал в руках?
- Держал немного, - Никколо бросает на него проницательный взгляд. Уж не догадывается ли его хозяин о том, о чем ему пока что знать не полагается? Нет, непохоже, чтобы догадывался.
- Тебе и не нужно, - Карнер задумчиво смотрит вдаль, за реку, на луг, откуда солнечные лучи уже прогнали туман. – Ты скрипач. Зачем тебе?
- Да, - соглашается Никколо. – Мне не надо. И вам тоже. Вы – мастер по шкатулкам.
     На этот раз Карнер бросает проницательный взгляд на своего ученика. И улыбается – медленно, с вызовом, с горькой насмешкой.
- Я был солдатом, - говорит он, - а потом уже стал мастером.
     Ответный взгляд Никколо очень почтителен. Он молчит. Из города доносится звон колоколов. Мастер осеняет себя крестным знамением, Никколо тоже. Сейчас начнется утренняя служба.
     Они возвращаются домой.
- Нажаришь на обед рыбы, - приказывает мастер. – А остальную я перекопчу.
     Никколо повинуется.
     … После обеда Карнер выводит его во двор, дает ему лук и стрелу, а в тридцати шагах кладет на высокое полено молодое яблоко, совсем еще зеленое; сам же становится в стороне и смотрит.
     Никколо деловито пробует пальцами тетиву, потом вставляет стрелу, натягивает лук, целится… стрела летит и, вонзившись в яблоко, падает вместе с ним в траву. Карнер быстро подбирает его. Из яблока сочится сок, должно быть, кислый, как уксус, а стрела впилась в него – и точно пьет, жадная, неумолимая. Взгляд Карнера озаряется острыми яркими искрами – и тут же гаснет: нельзя! Нельзя, чтобы Никколо видел, как этот выстрел его взволновал. И всё-таки его ноздри раздуваются учащенно, как жабры рыб, которых он ловил сегодня. Он  тонко, как дикий зверь, чует запах железного наконечника стрелы, мокрого от яблочного сока. С яблоком и стрелой в руках он подходит к Никколо и улыбается, но на этот раз без насмешки и вызова, щедро, как солнце. Он хлопает Никколо по плечу и дает ему яблоко со стрелой.
- Иди, встань у полена, - говорит он. – И вытяни в сторону руку с яблоком. Я тоже не промахнусь.
     Никколо думает, что надо бы испугаться, – хотя бы для вида. Но у него не получается. Он идет к полену, едва не дрожа от внутреннего восторга. Ему даже немного хочется, чтобы мастер его ранил. Хочется почувствовать боль, хочется сражаться. Вся его душа рвется в бой, мышцы томятся по настоящей сече, где можно драться и побеждать. Но он сурово велит себе успокоиться. Мастер ни о чем не должен узнать раньше времени.
     Он становится возле полена и вытягивает в сторону правую руку с яблоком и стрелой. Мастер целится в него из лука. «А если он раздробит мне руку?» – на секунду задумывается Никколо. Но тут же говорит себе: ничего, этому человеку можно всё. Он, Никколо, с тем и явился сюда, чтобы всецело быть в распоряжении Карнера.
     Мастер стреляет. Стрела вонзается в стрелу Никколо; он удерживает яблоко пальцами, чтобы оно не упало, и едва не падает сам. Его душа замирает в восторженном трепете. Вот это выстрел! Ну, и глаз у  Эберта Каренра! Он подходит к нему с яблоком и стрелами, его серовато-синие глаза теперь так и горят. Он завороженно смотрит на своего хозяина. Тот смеется:
- Что, испугался?
     Его смех тепел, как солнце.
- Я еще хочу, - говорит Никколо своим обычным спокойным голосом (но какой ценой дается ему этот голос!). - Хочу стрелять… и чтобы вы тоже…
- Вот что? – Карнер снова смеется. – Да ведь это нам с тобой ни к чему.
- Да, ни к чему, - соглашается Никколо. – Но ведь это просто игра, а сегодня выходной.
     Взгляд у него просящий, почти умоляющий.
- Хорошо, - сдается Карнер. – Будем стрелять. Это пьянит почище всякого вина – и тебя, я вижу, тоже. Но смотри, помалкивай об этой игре. Никто не должен знать, что я умею стрелять из лука. Теперь везде полно доносчиков. Нас могут не так понять.
- Я никому ничего не скажу, - говорит Никколо.
     И вот, они продолжают стрелять из лука. Намечают себе самые различные цели – и стреляют в страстном упоении, по очереди: пять выстрелов один, пять выстрелов другой. То и дело они меняют тетиву. «Игра» длится до тех пор, пока у Никколо не начинают дрожать от напряжения руки, и он не дает, наконец, промашки.
- Всё, - тут же властно останавливает его Карнер. – Довольно. Отнеси лук и стрелы в кладовую. Стрел должно быть десять. А стрелок ты отличный.
     Никколо тотчас его слушается. Он еще не до конца натешился стрельбой но в глубине души не может не признать, что в самом деле пора остановиться. Похвала Карнера звучит для него, как музыка. И такой же музыкой пели стрелы мастера, когда неслись к цели. Завтра ночью к нему, Никколо, явятся с письмом… что будет в этом письме? Может, позволение не молчать больше? Вчера вечером он встретил на улице нищего и дал ему медную монету. Нищий сказал: «Храни тебя Господь! Завтра к полуночи погода изменится». Значит, завтра, около полуночи ему доставят письмо: передадут через решетку в калитке. Пароль - «Атолл», ответ – «Мидда». Что бы не было в письме, он напишет в своем ответе о том, как стреляет мастер Эберт. Пусть знают: рука и глаз этого человека остались верными. И характер тоже.
     Когда дрожь в пальцах унимается, Никколо берет скрипку, смычок – и разряжает возбужденные нервы упоенной игрой, неистовой, как туча стрел на поле брани. Он превосходит сам себя. Мастер, сидя на крыльце мастерской, слушает его игру – и на каждый звук его душа отзывается чувством. Скрипка зовет на битву – и в то  же время настойчиво твердит о любви, томясь в предчувствии того и другого. «Как играет! – думает Карнер. – Точно поет. Он воин, и я тоже воин. Мы оба хотим побед, славы, истины… но для чего нам всё это? Нет человека, нет людей! Хальдер, слышишь ли ты его душу – и мою вместе с ней? Его скрипка говорит за нас обоих; а ты всегда любил скрипку. Упроси Господа дать нам будущее».
     Он качает головой и шепчет сам себе:
- Ты стал поэтом, мастер Эберт. Но сейчас не время для баллад, да и ты не менестрель. Ты сам знаешь, кто ты. И почему надежда не желает умирать, когда всё вокруг умерло? Ей самое время погибнуть, а она, напротив, возрождается – и терзает меня…
     Он уходит в мастерскую и преклоняет колени перед образом. Если Спаситель сейчас слышит скрипку, то должен услышать и его, Карнера, должен услышать две молитвы, возносимые Ему в одно и то же время.
     «Нет, Бог никому ничего не должен, - тут же возражает себе Карнер. – Но если Он захочет, Он услышит нас…»

                4.

     Весь следующий день проходит в работе над очередным заказом. Никколо в длинном фартуке, с ремешком вокруг головы, варит лак, растирает краски, а Эберт Карнер делает детали – валики, молоточки, колокольчики. Весь день они молчат, мастер и подмастерье, лишь изредка перебрасываются краткими словами. К вечеру является слуга от заказчика. Мастер отдает ему шкатулку красного дерева, внутри которой под крышкой бальный зал, и кружатся под музыку крохотные фигурки из слоновой кости. Слуга рассыпается в благодарностях от имени своего хозяина и расплачивается с ним. Карнер прячет деньги и продолжает работу.
     Вечером, после ужина, Никколо уходит спать, мастер тоже ложится. Он ворочается на своей жесткой постели, сон не идет к нему. Мысли одолевают его, он не может от них избавиться. Он вспоминает, как стрелы вчера звенели в полете, и его пальцы сами собой сжимаются, словно снова и снова натягивают тетиву. В нем рождается тоска – дикая, волчья. Ему хочется выпить водки, чтобы убить в себе эту тоску, а заодно и мысли, всё одни и те же: об Атолле, о себе, о покойном короле Хальдере, о Детлефе Ганге. Черная пустота подстерегает его вместо сна, яма, из которой нет возврата. Выпить бы. Но сегодня ему почему-то не верится в силу кукурузной водки. Иногда она подводит его, ему становится от нее только хуже. Вздыхая, он встает и, надев штаны, выходит в палисадник.
     Его охватывают ночные запахи: листьев, цветов, травы, росы. Кобылки в траве стрекочут, точно целый оркестр, соловьи гремят. Пятно луны просвечивает медью сквозь тучи. Пасмурная темная ночь. Одинокая ночь пред вратами ада. И надпись: о с т а в ь  н а д е ж д у  н а в е к и. Ему кажется, он видит ее в облачном небе, видит очертания этих душных и страшных букв. Но надежда не уходит, а только сматывается в душе в клубок, состоящий из сломанных стрел, рыбы, блещущей, точно серебряные доспехи, на дне лодки… и из молитвы. Надежда всегда молится, и ничего с этим не поделаешь.
     Вдруг он слышит тихий скрип ставен и видит: ставни окон комнаты, где живет его подмастерье, открываются. Никколо вылезает в окно: бесшумный, гибкий, как олень. На нем тоже одни только штаны. Он быстро скрывается за домом. Мастер отступает в тень. Куда это его понесло, спрашивает он себя. Тоже не спится или… его вдруг охватывают подозрения. Что он знает о Никколо Дианезе? Почти ничего. Интересно, почему он всё-таки не спит, и куда ушел? Может, на свидание? Хорошо, если всё так просто.
     Он ждет, затаив дыхание, не шевелясь. Сколько проходит времени? Карнеру кажется, что очень много. Наконец Никколо возвращается. Он держит что-то в руке. Кажется, пакет или конверт. Что же это такое? Что? «Не успокоюсь, пока не узнаю», - думает Карнер. Всё в нем насторожено, напряжено, но он молчит и не шевелится. Нельзя. Нужно смириться с тем, что сегодня он ничего не узнает. Он умеет смиряться и ждать.
    Никколо забирается в окно и закрывает изнутри ставни. Карнер переводит дух и бесшумно уходит к себе. У себя он ложится в постель и на всякий случай нащупывает нож под подушкой. Он никогда не ложится спать без ножа. Тоски и пустоты в нем больше нет; он теперь весь полон неразгаданной тайной. Но эта тайна не уйдет от него, он скоро проникнет в ее суть. Просто нужно время, - и немного осторожности.
     Он заставляет себя заснуть.
     Утром он не подает и вида, что знает что-то. Никколо тоже спокоен, его лицо невозмутимо. Мастер сажает его за работу, а сам идет в его комнату. Быстро осматривает мешок. Там ничего нет, кроме кафтана и штанов. Карнер сует руку под перину на кровати. Почему-то все мальчишки уверены, что перина – самый надежный тайник. Он, Карнер, тоже в юности разделял это заблуждение. Вряд ли Никколо намного умнее Карнера в юности. Ну, конечно, не умнее. Мастер с усмешкой, в которой сквозит еле заметное торжество, достает из-под перины тонкий кожаный конверт и сует себе за пазуху.
     Вернувшись в мастерскую, он сразу заходит в свою кузницу, очень тихо запирает дверь на крючок и при свете пламени, шумящем в горне, разворачивает конверт. Оттуда выпадают два пергаментных листа. Карнер подбирает их и читает первый лист:
     «Никколо!
     Я, Гэмфри Лунд, посылаю тебе документ, который обещал. Ты головой отвечаешь за его сохранность, поэтому упаси тебя Боже потерять его. В начале июля я пришлю письмо, адресованное, кому следует; тогда же ты дашь ему прочитать документ.
     Мы понемногу растем, наш друг будет доволен. А Я доволен ТОБОЙ: ты сумел стать его подмастерьем, хотя он и очень подозрителен. Между тем, вся наша надежда только на него. Помни, ты отвечаешь перед народом Атолла за то, чтобы наш друг был жив и здоров.
     Прощай, да хранит тебя Господь.
                P. S.
     Жду ответа от тебя. Напиши подробно, силен ли боевой дух в нашем друге: это очень важно».
     Карнер берет второй пергамент с обтрепавшимися краями и читает:
     «Мы, милостью Божьей государь королевства Атолл, Хальдер Второй, завещаем: в случае безвременной кончины нашей, а также кончины нашей супруги, королевы Иоанны, от чего да сохранит нас Бог, трон должен перейти родоначальнику новой династии, а именно ближайшему другу и сподвижнику нашему Винкельриду Олби, сыну Рупрехта. Повелеваем ему в сем случае именоваться Винкельридом Первым и принять престолонаследие по праву преемственности как человеку многомыслящему в делах государства и отважному воину. Сие завещание не подлежит ни обсуждению, ни изменению под страхом отлучения от святой церкви.

                Его величество Хальдер Второй, король Атолла».
     Ниже стоят число, подпись, печать.
     Эберт Карнер машинально отмечает про себя: Хальдер писал это на смертном одре. Его, Карнера, не было тогда с ним, он был послан королем к границе. И вернулся слишком поздно…
     Как завороженный, он смотрит на строки, написанные Хальдером. Это почерк короля. Он, Карнер, знает этот почерк лучше, чем собственную душу. Сомнений нет, это писал Хальдер. Так вот оно, чудо, о котором он вчера просил в молитве. Свершилось. Одна чаша выпита до дна и разбита, зато другая полна до краев. Пей! Ты хотел, чтобы Хальдер послал Атоллу  ч е л о в е к а… И вот, он послал этого человека: тебя самого. Ожидал ты этого? Нет. Как ты мог ожидать, когда ничего не знал об этом завещании? И где оно, великое слово короля, было год назад? Откуда оно вдруг явилось, из какого небытия? и теперь сверкает в твоей душе, как сталь на солнце. Ты теперь король. И ты придешь к трону или умрешь, другого пути у тебя нет. Придешь к трону или умрешь.
     Его глаза озаряются строгим внутренним светом. Он вдруг понимает: это именно то продолжение и тот исход, которого он хотел, которого жаждал всей душой – но не понимал этого. Да, это именно то, что должно было свершиться. Вот оно, пришло.
     Он складывает пергаментные листы обратно в конверт, выходит из кузницы, идет в свою комнату и, положив перед собой чистый пергаментный лист, натертый мелом, пишет гусиным пером, четким твердым почерком:
     «Здравствуй, Гэмфри Лунд, граф из свиты его величества!
     Я случайно узнал тайну раньше времени, и Никколо Дианезе в этом не повинен. Повинен Я, так что прости  н а ш е г о  д р у г а, то есть меня. Я прочел завещание того, кто был всем нам столь дорог. И раз уж так получилось, посвяти меня и в остальные тайны. Мы с тобой теперь знаем, кто я такой. И если ты спросишь меня, согласен ли я  в з я т ь  с в о ё  и л и  у м е р е т ь, я отвечу тебе: да, согласен. Мало того, это теперь цель моей жизни. Но ты, сколько я тебя помню, человек еще более подозрительный и осторожный, чем я. Ты можешь не поверить письму Никколо и моему почерку, поэтому я рисую наш с государем тайный знак, которым мы пользовались в военное время, в письмах друг к другу и о котором было известно только тебе. Вот он. Довольно ли с тебя? Если довольно, напиши мне всё: о себе и о других. Твой В.О.».


     После обеда Карнер велел своему подмастерью отдыхать в течение часа, да и сам вышел во двор. Насвистывая, он сел у поленницы. Любопытно, как поведет себя Никколо. Догадается ли он, куда исчезло его заветное письмо, за которое он «отвечает головой»? В любом случае, он вряд ли это покажет.
     И Никколо в самом деле проявил самообладание. Через час он вернулся в мастерскую такой же спокойный, как всегда. Но Карнера было трудно обмануть. Он сразу подметил в глазах Никколо смятение, растерянность, тревогу.
- Что с тобой? – спросил он тогда. – Ты какой-то грустный. Уж не болен ли ты?
     Что-то в интонациях его голоса показалось Никколо немного странным. Он быстро и пытливо взглянул на своего хозяина.
- Нет, - ответил он. – Я здоров.
     Широкое лицо Карнера, с большим носом и толстыми губами, выражало какую-то особую затаенную иронию, а глаза смотрели на Никколо прозрачно, ясно… и обманчиво. Да, он что-то знал. Конечно, знал. Может даже, знал всё.
- Отдайте мне письмо, - вдруг спокойно произнес Никколо. Карнер засмеялся. Обманчивость исчезла из его глаз, сменившись одобрением. Он сдвинул одну из многочисленных дощечек, которыми был обшит низкий потолок мастерской, и вынул из тайника кожаный конверт.
- Возьми, - сказал он. – Только королевского письма я тебе не отдам, прости. Оно теперь мое. А ты сумел провести меня. Это было трудно, но ты сумел. Правда, сделал ошибку. Перина – плохой тайник, запомни это.
     Никколо почувствовал теплую внутреннюю дрожь: дрожь радости, облегчения, надежды. Он взял конверт и так посмотрел на мастера Эберта, что тот, как в зеркале, увидел, что творится в его душе.
- Ты должен мне всё рассказать, - молвил мастер.
- Не могу, я дал клятву молчать, - ответил Никколо, не сводя с него сияющих глаз, благоговейных и радостных.
     Мастер положил ему руку на плечо и сказал:
- Я, Винкельрид Олби, освобождаю тебя от твоей клятвы.
     Никколо поцеловал его руку.
- Благодарю, государь, - произнес он тихо. – Что ты хочешь знать? Я всё расскажу тебе.
     Винкельрид Олби обнял его и усадил рядом с собой на лавку.
- Где они? – спросил он. – И сколько их?
- Они в маркизате `Унард, - ответил Никколо, - на берегу моря. Их… то есть, нас… девять тысяч человек. Военачальник – `Элтон Л`орер. Он и прислал меня сюда.
- Как узнали, что я здесь?
- Не знаю, мне не сказали. Но господин Лорер не сомневается, что вы – это вы. Сначала нас было мало. Но постепенно армия росла. Командиры очень строго отбирали людей. Заставляли их целовать крест – и держать при этом в левой руке тлеющий уголек… и громко произносить клятву в том, что не предадут дела. Я тоже держал. Нас потом вылечили.
- Покажи ладонь.
     Никколо раскрыл ладонь левой руки. Центр ладони и кончики его пальцев были красными. Олби улыбнулся.
- Пометили моих людей, - сказал он. - Что ж, неплохо. Священников много?
- Архиепископ Миддский и еще человек тридцать… и монахи есть.
- Кто командиры?
- Господа Гэмфри Лунд, Франк Виланд, Кассий Стан, Ансельм Бьё, Антонио Ферранте, Патрик Норт, Венцель Криг… других не знаю, а это – тысяченачальники.
- Старая гвардия, - глаза Олби сверкнули. – А я-то думал, их уже нет в живых. Ну, и где, спрашивается, их носило год назад, когда я шел на Мидду неизвестно с кем?
- Многие были в тюрьмах, государь…
- В тюрьмах, - Винкельрид взъерошил ему волосы. – Бежать им надо было из тюрем, вот что, Ник. Или тебя зовут иначе?
- Нет. Я, правда, Никколо Дианезе, - сказал Никколо.
- Альбина Крозье с ними нет?
- Он в тюрьме, в Мидде. Говорят, Ганг собирается казнить его.
     Лицо Винкельрида на мгновение стало суровым, но тут же вновь прояснилось.
- Ничего, - сказал он. – Ничего… Мы еще многих не досчитаемся к тому времени, как возьмем столицу; может, и меня. А может, и тебя, - он серьезно взглянул в глаза Никколо. – Не боишься?
- Нет, - ответил Никколо. – Я для того и пришел, чтобы вы не погибли. Пусть я погибну, но вы будете жить. Мы доведем вас до Мидды, возведем на трон Атолла.
     Между их взглядами словно пронеслась молния: грозная, трепетная.
- Ты будешь в моей свите, - сказал Винкельрид Олби. – Ты не боишься диких зверей, значит, справишься и с людьми. Я верю: ты хочешь, чтобы я жил и правил. И я буду жить и править: ради тебя и таких, как ты.
     Помолчав, он добавил:
- Знаешь, как называл меня король Хальдер? Просто Винк Олби. И для тех, с кем я дружен, я буду не только государем, но и Винком Олби. Я подарю свое имя людям короля, как дарил его когда-то самому королю: в память о нем и во имя будущего…
     Я написал несколько строк Гэмфри Лунду. напиши ему от себя, что полагается, и мы положим наши письма в один конверт. Ты отдашь его тем, кто придет за ответом.
- Да, государь, - сказал Никколо Дианезе.
     В этот день они больше не трудились над шкатулкой; они говорили. В основном, речь держал Никколо. Винкельрид Олби только слушал его и задавал вопросы. Ему не хотелось, чтобы Никколо умолкал. Он даже сам приготовил обед и разогрел ужин, чтобы не отвлекать его. Никколо попытался воспротивиться: королю не пристало заниматься стряпней. Но Винкельрид лишь засмеялся и так взглянул на него, что Никколо не смог больше с ним спорить. Он понял: его новый государь пьян от радости, от неожиданных добрых перемен, от предчувствия победоносных сражений. И эту радость ничем нельзя было разрушить, да и не хотелось. Хотелось ее продлить. Когда Винкельрид смеялся, Никколо чувствовал себя счастливым. Смех Винкельрида согревал, как солнце, в нем было столько же тепла, силы и щедрого света.
     За ужином Олби выставил свое лучшее вино, и они пили вдвоем до полуночи, из серебряных кубков. Никколо ушел спать с непривычным шумом в голове; он никогда еще не пил так много. А Олби еще с час стоял на коленях перед византийским образом Спасителя и благодарил Бога – страстно, истово, до слез.
- Вот я возлагаю на себя новый крест, - говорил он. – Помоги мне снести его, Господи. И помоги народу моему уверовать и победить! Не оставь нас: ведь теперь мы знаем, куда идем…

                5.

     Теперь между мастером и его учеником больше нет тайн, и Никколо чувствует, как это прекрасно. Он очень рад тому, что Винкельрид Олби его разоблачил. Конверт с двумя письмами, его и Олби, передан с надежными гонцами Гэмфри Лунду. Теперь следует дождаться его ответа. Независимо от того, каким он будет, они отправятся в Унард, к морю.
     А пока они по-прежнему трудятся над шкатулками, но уже не «в поте лица своего», а спокойно, неторопливо. Работу заканчивают рано и уходят – в лес, к реке, а то и в город, посидеть в трактире. В Трасте «Эберта Карнера» уважают и побаиваются. Все с ним вежливы. Он теперь гораздо благосклонней смотрит на «гусопасов». А они, оказывается, не так уж и плохи, его будущие подданные. И нет смысла укорять их за трусость и узколобость. Надо принимать их такими, какие они есть.
    Винкельрид теперь часто отправляет своего «ученика» гулять. Но Никколо не гуляется без «хозяина». Побродив с полчаса по лугу, он возвращается домой и сидит во дворе, с затаенным нетерпением ожидая, когда мастер освободится. Да и как можно гулять одному, когда тебе доверили жизнь и здоровье самого короля, родоначальника новой династии?
     А потом… ты не признаешься в этом сам себе, но тебе скучно без него. Пока у тебя были от него секреты, твоя душа была свободна, но теперь вас словно сковали одной цепью: не разойтись. И ты терпеливо ждешь, когда он выйдет во двор: ведь только рядом с этим человеком, в служении ему, твоя жизнь обретает смысл. И когда он появляется во дворе и садится рядом с тобой, для тебя словно весь мир озаряется, и не просто солнечными, а уже какими-то божественными лучами.
- Государь, каким был король Хальдер?
- Веселым. И любил, чтобы другие были веселы.
     Помолчав, Олби задумчиво продолжает, глядя вдаль:
- Мы познакомились, когда он был еще принцем. Ему было пятнадцать лет, мне шестнадцать. Его отец, король Август, привел меня к нему и сказал: «Вот твой новый паж, мой принц. Его зовут Винкельрид Олби». И ушел. Мы с принцем смотрели друг на друга. Глаза у него были синие, светлые. Он протянул мне руку, я поцеловал ее. Он улыбнулся и спросил: «Ты умеешь стрелять из лука и трубить в рог?» Я ответил: да. Он взял меня за руку и сказал: «Тогда мы завтра вместе поедем на охоту. Ты будешь моим оруженосцем, хочешь?» Я ответил: «Благодарю, ваше высочество». Он засмеялся: «Зови меня просто Хальдер. И не целуй мне руку, я не люблю». И мы с ним обменялись рукопожатием. А при других я целовал его рукав, который он старался натянуть на руку как можно сильнее.
     Он улыбается, Никколо тоже. Они сидят на крыльце мастерской, рука Олби обнимает Никколо за плечо. Но Винкельрид поглощен воспоминаниями. Когда он говорит о короле Хальдере, он точно забывает про Никколо. Никколо не обижается, он и сам в эти минуты забывает о себе. Ему довольно того, что Винкельрид сидит рядом с ним, и можно его слушать. Разве это не счастье? Никогда он не живет так полно, как в эти минуты. А Винкельрид только делает вид, что не помнит про Никколо. Его глаза кажутся со стороны наполненными прошлым, но они внимательны к настоящему так, как Никколо и не подозревает. Новый король исподтишка наблюдает за ним. И видит: Никколо очарован им и его рассказом. Его лицо светло, глаза точно обращены внутрь собственной души; но при всём том он пытается постичь душу своего государя. Ему это важно; ведь ради его души он живет и готов умереть. И эта безграничная преданность, это бескорыстное поклонение отзываются в Винкельриде ясным теплом. Оно согревает его сердце, точно россыпь солнечных зайчиков. Как давно он не испытывал ничего подобного! Ведь у него нет семьи, всю жизнь он отдал королю. Король был главным; даже женщины отступали перед служением ему. Случайные встречи, торопливая любовь, которая быстро вспыхивает и недолго горит в сердце… потому что иначе он служить не умел, он должен был всецело посвятить себя государю; думы о семье сильно отвлекали бы его. Но теперь он сам король, хотя еще и не помазан миррой. И он может позволить себе отвлечься… хотя бы на дружбу, не на семью. Ибо он одинок. Но рядом с Никколо он не чувствует себя одиноким. Никколо служит ему так же, как он сам служил своему другу и властелину.
     Иногда они стреляют из лука, а однажды схватываются врукопашную. Никколо держится, сколько может, но Винкельрид обладает лошадиной силой. Его руки становятся стальными, всё тело твердым; смеясь, он укладывает Никколо на обе лопатки. Никколо тоже смеется – впервые с того дня, как умерли его родители. Он рад, что Винкельрид его победил, рад слышать его смех. В глазах Олби – веселое торжество. Он отпускает Никколо и садится рядом с ним. Никколо тоже садится.
- Вы сильный, государь, - говорит он.
- «Ты», - поправляет его Олби.
- Ты, - покорно повторяет Никколо.
- Ты тоже, - великодушно говорит Олби.
     Они ложатся в траву, душистую, жестковатую, колкую – и, закинув руки за голову, смотрят в небо, голубое, исходящее зноем. Потом пьют подслащенную медом родниковую воду из тыквенной бутыли, лениво передавая ее друг другу. И незаметно засыпают, прикрыв лицо рукой от палящих лучей.
     Когда Никколо просыпается, он не видит неба, потому что на его лице – тонкий чистый носовой платок. Он снимает его с лица, садится и оглядывается. Олби уже нет рядом; там, где он лежал, трава примята. Он накрыл мне лицо платком, чтобы оно не обгорело на солнце, догадывается Никколо. Он бережно складывает платок, пьет воду и уходит в дом, в его прохладные деревянные сумерки.


     Труднее всего называть Винкельрида Олби просто «Винк», Но такова его воля, и Никколо ее исполняет. Правда, иногда он сбивается на «государя» или «хозяина», но тут же поправляется. Он сбивается, потому что Винкельрид командовал армией и был самым близким другом короля, потому что он сам теперь король. Напрасно Олби толкует ему, что по-настоящему он станет королем только на троне. Для Никколо он король с тех пор, как еще в маркизате Унард он прочел завещание Хальдера, которое теперь хранится у Олби. Никколо знает, в каком тайнике лежит завещание, но других тайников не знает: Винкельрид ему их не открывает.
- Молод ты еще знать все мои секреты, - посмеивается он. Потом серьезно добавляет:
- Когда будем уходить отсюда, я всё покажу тебе.
     Он очень властный; даже просьбы его звучат, как приказания. Но иной раз он спрашивает мнение Никколо и слушает, что`  тот ответит. Он расспрашивает Никколо о его детстве и юности и никогда не прерывает рассказа.
     Когда слишком жарко и неохота идти на реку, они наливают воды в два больших деревянных корыта и ложатся в них. Корыта стоят в палисаднике, скромно окруженные кустами шиповника, в его ароматно-сладкой тени. В эти минуты Никколо кажется, что всего остального мира не существует. «Мы в раю», - думает он, прикрыв глаза. Они лежат молча, в ясной дремоте, и им очень хорошо – обоим. Иногда Винкельрид так и засыпает в воде. Никколо переворачивается на живот и, свесив голову за борт корыта, смотрит в траву, где ползают пестрые божьи коровки, пухлые малиновые или зеленые гусеницы длиной в палец, жуки, чьи крылья отливают сталью и перламутром, порхают бабочки, жужжат шмели, осы, пчелы. Вода нежно, мягко, точно шелк, облекает тело, слегка покачивает его. Порой Никколо не выдерживает – тоже засыпает. А когда просыпается, Винкельрида рядом нет или он стоит среди роз, уже одетый, и смеется:
- Здоров же ты спать!
     Он никогда не будит Никколо.
- Набирайся сил, они тебе понадобятся, - говорит он ему.
     Он посвящает его в тайну механизма музыкальных шкатулок. Это целая наука. Никколо постигает ее очень быстро – в теории. Но практика – это самое трудное, этому действительно надо учиться долго. Ведь навыка не приобрести за один день.
- Отчим научил меня  мастерству, - сказал однажды Винкельрид. – Я учился с десяти лет до четырнадцати, и почти каждый день он бил меня.
- За что? – спросил Никколо.
- За то, что я был не его сыном, - усмехнулся Винкельрид. – А своих детей у него быть не могло. Он бил за это и мою мать. Но однажды, когда он начал ее бить, я сшиб его с ног, сел ему на грудь и прижал нож к его горлу. Мне было четырнадцать. Он лежал, не шевелясь, глаза у него стали похожими на два крика. Он просто кричал глазами от страха, потому что голос у него пропал. Я слез с него и сказал: «Если ты еще раз ударишь мою мать или меня, я убью тебя». Он заплакал. И с того дня начал пить. Мне было его жаль, но я не мог взять назад своего слова, потому что его власть надо мной кончилась. А через полгода он просто исчез – ушел от нас. Мать вышла замуж за дворянина. Его звали Энс, и он любил меня. Он служил при дворе и рекомендовал меня королю как пажа для его сына. Так я попал к Хальдеру.
     Он взглянул на Никколо. Тот смотрел на него, позабыв обо всём на свете, и в его глазах Олби прочел сострадание и уважение.
- Веселей, - Винкельрид слегка хлопнул его по плечу. – Меня теперь никто не побьет, я сам побью, кого хочешь. А если кто и одолеет меня, это будет уже другая игра.
- Тебя не убьют раньше, чем убьют меня, - сказал Никколо.
- Не думай об этом, - глаза Винкельрида стали мягкими. – Нас бьют, мы бьем… это всё суета. Главное вовремя взойти к Богу и остаться при Нем. А это трудно. Всегда трудно отвечать за собственное зло, даже если ты его не хотел.
- Проще не делать зла, - сказал Никколо.
- Нет, люди этого не могут, - возразил Винкельрид. – Чтобы не делать зла, надо любить. А любить в этом мире труднее, чем ненавидеть… - он задумался.
- Молись за меня, Ник, - добавил он, помолчав. – Молись, пока ты еще чист. Боюсь, ты уже не будешь больше таким чистым к тому времени, как мы возьмем столицу.
     Никколо покраснел, словно его уличили в позорной слабости.
- Я всё время молюсь за тебя, - сказал он. – И буду молиться, пока жив. Но я вовсе не чист; я уже взрослый.
- Дурачок, - губы Винкельрида дрогнули в улыбке. – Разве быть чистым – стыдно?
- Я не чист, - упрямо повторил Никколо, глядя в грудь Винкельриду.
     Тот взял его руки, повернул их ладонями вверх и засмеялся:
- В самом деле, ты не чист: все руки в саже и краске. Мне бы твою грязь.
     Никколо опустил голову. В эту минуту он готов был умереть за Винкельрида и в то же время немного сердился на него.
     Ладонь Олби едва ощутимо коснулась его щеки.
- Вымой руки, - сказал он. – И разогревай ужин.


                Х Х Х Х

     Вечер. Никколо играет на скрипке в мастерской. Винкельрид Олби слушает его. Никколо прекрасно знает: в эти минуты он властвует над Олби так же, как всё остальное время Обли властвует над ним. Смычок, точно сам собой движется в руке, пальцы прижимают струны с точной небрежной уверенностью – и музыка льется соловьиными раскатами… Николо научил играть отец, а когда отец умер, Никколо продолжал учиться в Италии у его друга, пока не превзошел этого последнего в мастерстве. Скрипка кормила его все три года скитаний по родной стране. Звук у нее чистый, ровный. Это отцовская скрипка. А в руках Никколо она поет почти человеческим голосом – и всегда призывает к чему-то: то к светлой грусти, то к безудержному веселью. Играя, Никколо чувствует себя ее продолжением, сливается с нею в единое целое, образуя круговорот, сверкающую стремнину музыки и человеческого духа.
     Олби не работает. Полузакрыв глаза и сложив руки на груди, он сидит на своем топчане, прислонившись к стене, и слушает. Скрипка уводит его за собой: одновременно в прошлое и будущее. Он не хочет следовать за ней, но следует против своей воли. Никколо мастер своего дела так же, как он, Олби, мастер музыкальных шкатулок. Винкельрид любит музыку, но осторожно, немного недоверчиво, как любил бы слишком порывистого чувствительного друга, склонного к фантазиям и откровениям, к тому же, слишком властолюбивого. Не всегда есть настроение слушать эти глубоко проникающие в душу звуки. Но сегодня он их слушает; его душа и скрипка звучат в унисон, вторят друг другу. И когда скрипка умолкает на минуту, душа продолжает петь.
     Никколо играет, пока не начинает слегка неметь правая рука. Тогда он останавливается. Винкельрид открывает глаза.
- На сегодня довольно, - говорит он, - спасибо. Ты большой мастер.
     Никколо улыбается, вытирая рукавом пот с лица. Похвала Винкельрида для него превыше всех прочих похвал.
     Олби встает.
- Жарко, - говорит он. – Пойдем на реку?
- Пойдем, - отвечает Никколо. Он прячет скрипку в деревянный футляр и уносит ее в свою комнату.
    … И вот, они идут к реке через вечерний знойный луг, на котором трудятся косари. Аромат цветов, вянущих на солнце, похож на детство. Солнце, медленно склоняясь к горизонту, кладет мягкие теплые отблески на зеленую траву, на дорожку в траве.
     Они проходят через рощу, подальше от купающейся детворы, вверх по реке, в густой кустарник, туда, где монотонный голос кукушки доносится с противоположного берега, из маленького леса. Здесь небольшой песчаный пляж, пахнет водой, листьями, тополями; пушистый тополиный пух плывет по воде, уносимый течением вместе с семенами одуванчиков.
     Винкельрид и Никколо снимают свои льняные рубашки и штаны и сходят в воду: оба загорелые, ладные, крепкие. Они плавают не много, больше играют: носят друг друга на спине, прыгают с плеч друг друга в воду. В воде они оба легкие и носят один другого без всякого труда. Винкельриду нравится, что Никколо, увлекаясь игрой, смеется, как ребенок. В мастерской он никогда не смеется. Олби же хочет слышать его смех, хочет пробудить в нем веселье. Ему кажется, что Никколо слишком уж серьезен. А в воде и во время стрельбы из лука его лицо оживляется, теплеет; из глаз брызжет радость жизни, упоение ею. Он словно возвращается в детство, из которого был изгнан в свое время, как из рая, из которого все люди изгоняются, как из рая, в жестокий мир: и лишь временами вспышки этого рая озаряют после их жизнь, а то и вовсе не озаряют… Олби хочется, чтобы Никколо чаще смеялся и радовался.
     Устав, они выбираются на берег, ложатся в траву и слушают гулкую лесную тишь, в которую вплетаются, не нарушая ее, голоса птиц – и еще тысячи мелких звуков, волшебных, как сказка. Они молчат, глядя в небо, наполовину скрытое от них кронами деревьев, и каждый думает о своем. Никколо – о том, что его государь очень изменился с того дня, как узнал о завещании покойного короля: он стал чаще улыбаться и смеяться, всё время был теперь спокойно весел, перестал хмуриться, а главное, забыл про водку и больше ее не пьет. Винкельрид думает о своих будущих сподвижниках, о том, как он поведет свою армию на столицу; перед его мысленным взором проносятся битвы, победы, поражения… Он дышит ровно, чуть учащенно, глядя сквозь ресницы на большого зеленого кузнечика, примостившегося на его груди, и не видя его.
     Потом он словно пробуждается. От его движения кузнечик прыгает в траву, прячется в ней. Винкельрид смеется. Он оборачивается к Никколо; в его серых глазах с желтыми крапинками пляшут золотые искры.
- Ник, принеси молока от старой Энн; потом отнесешь ей деньги.
     Никколо тотчас надевает свои штаны из серого льна и идет к Энн, вдове рыбака. Она живет в тридцати ярдах отсюда, в избушке на краю луга; ей лет семьдесят. Морщинистая, загорелая, в чепце и простом платье, она приносит из погреба кувшин молока от своей коровы и говорит:
- Если хочешь, приди позже за парным.
- Я спрошу мастера Эберта, - говорит Никколо.
     Он прижимает к себе прохладный кувшин (когда зной, в погребах не так уж холодно) и несет его на берег реки. Они с мастером пьют молоко по очереди.
- Энн спрашивает, не надо ли позже парного? – говорит Никколо.
- Что ж, возьми, - говорит Винкельрид; он давно не пил парного молока.
     Они сидят на берегу еще немного, потом одеваются и возвращаются домой.

                6.

     Гонцы появились в конце июня.
     Целый день шел дождь, к вечеру он усилился. Тучи заволокли небо сырой, серой, лиловатой мякотью, похожей на черничный кисель с молоком. Винкельриду в тот день не работалось, Никколо Дианезе тоже. Оба знали, что гонцы явятся нынче ночью, - и волновались. Они скрывали волнение друг от друга стыдливо и тщательно, как дети. Впрочем, Винкельрид вскоре действительно перестал волноваться. В течение часа он кидал нож в полено. Это был один из верных способов успокоиться. Нож летел через мастерскую и вонзался в сосновое полено, как дротик, раз за разом, пока вся мастерская не наполнилась запахом смолы, здоровым и терпким. Никколо в это время стоял у верстака и наблюдал за полетами ножа и за лицом Винкельрида. Он понял, что тот волнуется и поэтому кидает нож. Сам Никколо уже переживал меньше: быстрые движения Олби умерили в нем тягость ожидания. Наконец Олби вытер нож и улыбнулся Никколо. Никколо улыбнулся ему в ответ, подумав: «Он в очередной раз победил себя».
     А вечером, когда к дождю прибавился северный ветер, и на дворе стало совсем темно, Никколо накинул на голову плащ и отправился к воротам дома, встречать гонца. В скором времени он вернулся и прошел в комнату, где за письменным столом сидел при свече Винкельрид. Они посмотрели друг на друга. Никколо протянул Винкельриду письмо. Тот взял его и кивнул Никколо на стул рядом со столом. Никколо сел.
     Винкельрид раскрыл кожаный конверт; затрещали просмоленные швы. На свече затрещал нагар, Никколо снял его щипцами.
     «Ваше Величество, государь наш! – прочел про себя Винкельрид. – Вам пишет глава Вашего воинства Элтон Лорер. Это письмо вам передадут надежные люди. Их имена Льот Ласкер и Эдм Сколли. Мы счастливы, что вы готовы к подвигам, и боевой дух в Вас крепок. С нетерпением ожидаем Вас в маркизате Унард, дабы идти за Вами, куда пойдете Вы`, и положить за Вас жизнь как за возлюбленного нашего государя, коему мы выражаем доверие и покорность во всём, а также нашу любовь и преданность. Ты наш, Винкельрид Олби, а мы твои. Мы возведем тебя на трон Атолла или умрем вместе с тобой; другого пути у нас нет и не будет. Наши гонцы проведут тебя к нам. К сему письму прилагаю все сведения о нас, дабы ты знал, к кому идешь.
                Твой верный слуга Элтон Лорер».
     Винкельрид протянул письмо Никколо; тот увидел, что слезы поблескивают на ресницах Олби, как роса. Пока Никколо читал письмо, Винкельрид изучал приложение Элтона Лорера: сведения о том, сколько человек собрано им в Унарде, кто они, под чьим началом и так далее.
- Когда гонцы придут за нами? – спросил Винкельрид, помолчав.
- Завтра вечером, - ответил Никколо. – Они сказали, что достанут лошадей и еды в дорогу, чтобы ты ни о чем не беспокоился.
- Хорошо, - голос Винкельрида звучал отрывисто. Он встал, Никколо встал тоже. Винкельрид крепко пожал его руку; Никколо вскрикнул, Винкельрид засмеялся, обнял его, прижал к себе, оттолкнул. Никколо засмеялся тоже. Он был рад за Винкельрида, рад его смеху, его слезам, блестевшим на ресницах. Винкельрид вытер их ладонью.
- Иди спать, Ник, - сказал он. – Скоро мы уйдем из этого дома. Уйдем в Унард, - его лицо стало торжественным и торжествующим, глаза засветились золотисто-стальным блеском, точно он стоял в церкви.
- Я помолюсь за тебя, Винк, - вырвалось у Никколо.
     Винкельрид улыбнулся ему.
- Не только за меня, - сказал он. – За всё наше воинство. Я тоже буду молиться.
     Его низкий голос звучал мягко, точно бархатистое рычанье льва, уснувшего на солнце. Никколо подумал, что до сих пор еще не слышал такой мягкости в голосе Олби.
- Доброй ночи, - сказал ему Винкельрид.
- Доброй ночи, - Никколо поцеловал его руку и ушел. Он иногда целовал его руку, и в эти мгновения глаза Винкельрида становились такими же бархатистыми, каким был сейчас его голос. Но чаще всего он отбирал руку или клал ее Никколо на плечо, что означало: нет. Он не любил поцелуев руки, как и Хальдер, но понимал, что Никколо они порой необходимы. Ведь короля не поцелуешь в щеку или в лоб, даже если очень сильно любишь его. А Никколо любил Винкельрида, и Винкельрид это знал.
     Никколо молился около часа, потом вылез в окно и дозором обошел дом. Он осторожно заглянул в окошко мастерской. Олби молился на коленях при свече; его лицо светилось силой, радостью, верой. Улыбнувшись, Никколо тихонько вернулся к себе, весь мокрый от дождя, теплого, как парное молоко старой Энн, и, развесив одежду на стульях, лег в постель. Сон тут же обхватил его мягкими лапами, и он провалился в его пушистую бездну, словно в тополиный пух…


     На следующий день они собираются в дорогу: складывают вещи в переметные сумы. Работает над шкатулкой один только Винкельрид: чтобы чем-нибудь занять себя. Никколо идет в город, чтобы мысленно проститься с ним. Завтра поутру петух из соседнего дома уже не разбудит его своим громким криком; собака сапожника, серая и приветливая, не лизнет его руки`, и вообще, кто знает, увидит ли он когда-нибудь снова Траст?
     Он прощается с рекой, рощами, лугами. Но ему грустно только совсем чуть-чуть: ведь скоро он уедет вместе со своим государем, чтобы вести его к трону, чтобы сражаться за него… От этой мысли кровь бежит по его жилам быстрее, а легкая грусть сменяется нетерпением. Скорей бы в дорогу!
     Но он умеет ждать и обуздывать свое нетерпение не хуже, чем Винкельрид.
     И вот, оба внешне спокойные, но внутри само ожидание, они доживают до вечера. К вечеру снова начинается дождь. А в одиннадцать часов, набросив плащ на голову и плечи, Никколо идет к воротам, сжимая в руке массивный ключ от калитки. Он холодный, у него острая бородка и толстый стержень. Очень темно, поэтому у Никколо в руке небольшой фонарь; он держит его за медное кольцо.
     Ему приходится ждать здесь, у калитки, довольно долго, так, что он весь вымокает до нитки. В тишине слышно, как шелестит дождь в тускло поблескивающих мокрых листьях. И вот, наконец, чьи-то шаги. Да, это они, их двое. Вскоре Никколо видит их. Один из этих людей вчера передал ему письмо от Элтона Лорера; они узна`ют друг друга.
- Атолл, - произносит пароль гонец.
- Мидда, - отвечает Никколо, отпирая калитку.
     Гонцы заходят во двор. Никколо запирает калитку и ведет их в дом, в свою комнату. Винкельрид Олби ожидает их там. Он встает им навстречу. Они снимают шапки, склоняются перед ним и говорят:
- Привет тебе, государь.
- Привет вам, - отвечает Олби.
     Он смотрит на них. Они очень разные. Один невысокий, худощавый, с немного раскосыми темными глазами и большим ртом; лицо у него смышленое, живое, волосы слегка вьются. Другой – коренастый гигант, мощный, как бык, с рыжей бородой и жёсткими рыжими волосами. Его светлые глаза, отливающие зеленью в блеске пламени в камине, похожи на стеклянные пуговицы. Им обоим лет за тридцать, но, по всей видимости, сорока еще нет.
     Олби пожимает им руки и спрашивает:
- Кто из вас Льот Ласкер, а кто Эдм Сколли?
- Я Льот Ласкер, государь, - отвечает невысокий с раскосыми глазами чуть хрипловатым тенором. – А он – Эдм.
- Обсушитесь у огня, - предлагает им Винкельрид. Оба садятся у огня на табуреты, а Винкельрид в кресло, подальше от жаркого пламени.
- Ник, сделай грог на всех, - приказывает он. – И переоденься в сухое. Для Льота у меня нашлась бы одежда, а вот ты, Эдм, будешь поздоровее нас.
     Эдм самодовольно ухмыляется и почтительно отвечает:
- Не беспокойся, государь, я обсохну; мне не нужно другой одежды.
- Мне тоже, - подхватывает Льот. – Мы с Эдмом старые солдаты, привыкли и к дождю, и к солнцу. Дождь вымочит, солнце высушит.
- Когда двинемся в путь? – спрашивает Винкельрид.
- Лучше на рассвете, - отвечает Льот. – Будем пробираться лесами. Лошади уже готовы. Мы привязали их в заброшенной кузнице и оставили при них собаку. Она будет стеречь их.
     Винкельрид кивает. Ник приносит грог; он уже в сухой одежде. Гонцы и он сам пьют за здоровье своего короля и за погибель Детлефа Ганга. Олби пьет вместе с ними. Он спрашивает, не голодны ли они. Они отвечают, что сыты.
- В страну завезли чуму, государь, - говорит Льот. – Нам передал гонец с восточного побережья: чума идет на Мидду.
- С нами Бог, - говорит Олби. – Если Ему угодно, он сохранит нас.
- Пусть черная смерть поразит Ганга, - ворчит Эдм Сколли.
- Мы поразим его сами, - глаза Винкельрида блестят сухо и остро. – Мы станем для него черной смертью.
     Сколли доволен его словами; с одобрительной ухмылкой он поднимает глиняную кружку с грогом и говорит:
- За тебя, государь!
- За тебя! – эхом повторяют Никколо и Льот.
- За меня! – Винкельрид смеется. Он пьет и обращается к Никколо:
- Принеси моего лучшего вина, грудинки и хлеба.
     Никколо приносит, и они снова пьют – пьют и едят. Никколо задремывает в душной комнате: ему жарко от огня и вина.
- Иди спать, - говорит ему Винкельрид.
     Он послушно ложится на кровать и засыпает. Сон его так крепок, что ему кажется, будто в ту же минуту Винкельрид будит его:
- Вставай. Пора. Или здесь хочешь остаться – пригрелся?
     Он улыбается. Никколо быстро встает, на ходу потягиваясь и зевая в кулак. За окном серые предрассветные сумерки. Дождя нет. Все трое уже готовы в путь. Глаза у них ясные, лица свежие. Спали ли они хоть минуту – или так и проговорили всю ночь?..
     Никколо наскоро ополаскивает лицо и взваливает переметные сумы себе на плечо. Они выходят из дома. Винкельрид не запирает ни одной двери: ему ничего не жаль в этом доме. Но, уходя, он всё-таки слегка похлопывает дом по одному из бревен - в благодарность за временный приют и на прощание. Никколо тихонько вздыхает: он успел полюбить этот дом, двор, палисадник; здесь он встретился с Винкельридом, ему было тут хорошо.
     Они идут к лесу через мокрый луг, друг за другом, по узкой тропинке, доходят до старой кузницы. Огромный косматый черный пес подбегает к ним беззвучно, как тень, и виляет хвостом. Льот и Сколли треплют его по загривку. Он обнюхивает ноги незнакомцев.
- Свои, Март,- говорит ему Льот.
     Они седлают четырех лошадей и вскакивают на них. Льот едет впереди, указывая дорогу, Сколли сзади. Он зорко смотрит по сторонам, его дело – охранять короля.
    

                7.

     Они едут целый день, лишь изредка останавливаясь, чтобы дать отдых лошадям и немного – самим себе. День солнечный, жаркий. Жадные золотые лучи выпивают всю влагу с травы и листьев. Воздух чистый, свежий, лесной. Они почти всё время едут лесом. Никколо не знает этой дороги, он  для него вновинку. Он поглядывает вокруг себя с любопытством, и всё в нем радуется траве, деревьям, небу. В листве заливаются птицы, лошади резво скачут то рысью, то галопом. Никколо давно не ездил верхом, поэтому испытывает теперь особенное удовольствие. Он видит, что и Винкельриду хорошо. Его лицо ясно, на нем покоится мирный свет, а в глазах – улыбка. Никколо знает: это душа Винкельрида улыбается миру, который снова прогнулся под его поступью. Вот он, путь к трону, начался. И либо Винкельрид победит мир, либо сам падет, побежденный; третьего не дано.
     Пусть он победит, думает Никколо. Господи, дай ему…
     Все четверо одеты легко, в льняные штаны и рубашки. Но всё равно жара донимает их и лошадей, от которых пахнет крепким потом и седельной кожей.
     Когда останавливаются на отдых, Никколо наблюдает за Льотом Ласкером. Тот весел; его чуть раскосые глаза похожи цветом на черный виноград, а белки глаз молочно-белые, как фарфор. В теле Льота какая-то необычайная ловкость, проворство. Весь он жуликоватый, подвижный. Его лицо всё время неуловимо меняется, в нем много лицедейского, артистического. Такое чувство, что он никогда не устает. Его шутки остроумны, но не злы, не язвительны. Он напоминает Никколо то ли сверчка, то ли кузнечника, поэтому Никколо ничуть не удивляется, узнав, что прозвище Льота – Сверчок.
     Так его называет Эдм Сколли. Эдм, в противоположность Льоту, тяжелый, неторопливый, как медведь, и на первый взгляд такой же неуклюжий. Но так же, как и медведь, он умеет ступать совершенно бесшумно. У него острое зрение и слух. Он молчалив, говорит мало. Льот называет его Эдмом Лопоухим. И правда, у Эдма уши, как у мартышки. Но Эдм на Льота не обижается; по всему видно, что они дружат так, как умеют дружить только люди, которые много пережили вместе.
     Винкельрид Олби присматривается к ним обоим так же внимательно, как Никколо. Ни одна мелочь не ускользает от его взгляда и слуха. Никколо чувствует: оба проводника нравятся королю. А они – он это тоже чувствует – побаиваются Олби и уважают его. Никколо для них пока еще мало что значит, но они обходятся с ним дружески уже потому, что он – особа, близкая к Винкельриду.
     На ночь они устраиваются в лесу, на маленькой поляне, покрытой вереском, вокруг которой столпились толстые высокие деревья в несколько обхватов. Вереск мягкий, чуть влажный от прошедшего накануне дождя, ароматный, теплый. Лошадей пускают пастись на траву за деревьями, а сами разводят костер. Сколли подстреливает двух куропаток из лука. Никколо и Льот их ощипывают, а потом Сколли жарит их на можжевеловом пруте. Капельки золотистого жира падают в костер, заставляя его шипеть. Вокруг сгущается темнота. Пес Март, лохматый, огромный, как молодой медведь, лежит у костра, положив голову на лапы и лениво щурясь на огонь. Ему дают кость от окорока, съеденного днем. Он с благодарностью грызет ее.
     Никколо смотрит в небо. Оно синеет над ним в обрамлении черных высоких крон, сверкает крупными разноцветными звездами, а сквозь листья серебряным оком поглядывает на людей луна.
     Они ужинают, запивая душистое от можжевельника жаркое красным вином. Мясо куропаток жирное, мягкое; оно исходит соком. Косточки бросают псу. Он подбирает их и жует осторожно, точно боясь попасть зубом на наконечник стрелы. Никколо вспоминает: в детстве, когда у него выпали справа два молочных зуба, а коренные вместо них еще не выросли, он так же осторожно жевал лакричный корень. Но у Марта все зубы целы; просто он не любит, когда мелкие кости застревают в них.
- Хорошая собака, - задумчиво говорит Олби, кладя руку на голову псу.
- Это Сверчка, - откликается Сколли.
- Да, я усыновил его слепым щенком, - кивает Льот. – Его хотели утопить крестьяне, у которых я работал. Но я его спрятал и потихоньку выкормил. Я знал, что он самый умный: Барра, его мать, всегда хватала его первым, когда боялась, что ее щенят утопят. Это было три года назад. Умный пес; всё понимает, только что не говорит. Это ничего, - он смеется, - зато я говорю за двоих.
- Ты говоришь за троих, - ворчит, как медведь, Сколли. – Потому что я тоже молчу.
- Кому-то же надо говорить, - живо возражает Льот; его глаза озорно поблескивают. – Так ведь, ваше величество? Если все будут молчать, на земле наступит тишина, а это скучно.
- Она всё равно наступит, когда ты уснешь, Льот, - говорит Олби.
- Вот и нет; ручей будет петь всю ночь, - отзывается Льот. – Слышите – журчит? И еще будут фыркать лошади. А Эдм Лопоухий будет храпеть, и Март тоже. Вот увидите, тишины не будет.
     Все смеются.
- А сам ты не храпишь? – спрашивает Винкельрид.
- Он-то не храпит, - Эдм неодобрительно посматривает на Льота. – Он едва дышит во сне, государь; так что порой не поймешь, жив он или помер. Я тогда ему на живот смотрю: шевелится или нет…
- Это у тебя уши шевелятся, - говорит Льот.
     Снова смех.
- С вами не заскучаешь, - улыбается Винкельрид, и Никколо видит, как от его улыбки расцветают лица обоих проводников.
     Они ложатся у догорающего костра, завернувшись в просмоленные парусиновые плащи. Лежать на вереске жёстко, не то, что в пуховой кровати, но Никколо привык спать на земле. Он лежит справа от Винкельрида и видит его выразительный профиль, красновато очерченный огнем. Глаза государя закрыты. Никколо тоже закрывает глаза и высчитывает про себя: «Если мы сократим путь, так говорит Льот, то окажемся в Унарде уже дней через пять. Большой дорогой я шел из Унарда в Траст полторы недели. Неплохо было бы управиться всего за пять дней».
     И он засыпает. А тишины и в самом деле нет, потому что журчит ручей, фыркают время от времени лошади, храпят Эдм и Март… Но эти звуки сродни природе: они так же легко вплетаются в ночь, как крик совы или козодоя, или мяуканье дикой кошки за деревьями, чьи корни и нижние ветви оплел дикий виноград… Даже тлеющие угольки костра сродни природе: они мерцают, как звезды. Из этого и состоит тишина. Она не беззвучна и не бесцветна, может быть, именно по этой причине в ней столько покоя. Люди чувствуют этот покой – и спят здоровым сном. Они знают: ничто враждебное не найдет их в лесу и не потревожит; оно просто потеряет их след…

                8.

     Забудешь ли ты когда-нибудь эту дорогу к северо-западному морскому побережью Атолла?
     … Вы едете лесами, таким дремучими, что, кажется, можно утонуть в густой зелени их чащ. Там вьется едва заметная тропинка, одна из тех, что зовутся «звериными». И этой звериной тропой король, ты и двое ваших проводников движетесь к заветной цели, друг за другом – то галопом, то рысью, а то и шагом, если где-то вдруг хрустнет ветка…
     У всех вас наготове луки со стрелами и кинжалы, заткнутые за широкие кожаные пояса. Ваши лошади переходят вброд реки, медленно ступают по болотным кочкам и гатям; тогда из-под их копыт выступает вода.
     Вы проезжаете мимо усадеб, сожженных людьми Детлефа Ганга, его «вороньими сотнями», как их прозвали, ибо они разбойничают, точно вороньи стаи. Разумеется, они клюют только тех, кого велит им Ганг или его наместники в городах. У многих наместников личные счеты с дворянами, верных памяти короля Хальдера.
     Иногда удается увидеть и самих «ворон». Вот они покидают отрядами сожженную деревню, угоняя скот и птицу; их лошади скачут по телам убитых. Они перекидывают через седла кричащих женщин, ведут на веревках их отцов, мужей, сыновей… и ничем нельзя помочь их жертвам. Вы, все четверо, наблюдаете за ними сквозь густую листву. Лицо Винкельрида бесстрастно, только потемневшие глаза пристально провожают уходящих. Ты понимаешь: Винкельрид хочет запомнить всё это.
     День назад вы встретили в лесу мародера: он обирал убитую женщину и не услышал ваших тихих шагов. Винкельрид кивнул на него тебе и Эдму Сколли. Вы схватили мародера, отобрали у него то, что он взял себе, а потом Сколли и Льот Ласкер вздернули его на дереве. Он долго умирал, а вы в это время хоронили женщину и ее драгоценности. Женщина была красива. Перед тем, как завернуть ее в плащ, Винкельрид долго смотрел на нее. Потом поцеловал в лоб – и накрыл плащом.
     В этот вечер ты долго не мог уснуть, а когда все заснули, ты заплакал; тебе хотелось стать слепым. Винкельрид проснулся и взял тебя за руку.
- Это война, - шепнул он. – Рай кончился. Но он будет снова. Я дам его людям так, как это возможно на земле. Запомни мои слова: я дам людям рай на земле, но сначала мы пройдем через ад.
     И ты затихаешь, удивляясь сам себе: ведь не впервые ты видел мародеров, повешенных, убитых. Но заплакал только сегодня – может быть, потому, что еще совсем недавно был Траст, шиповник, река, парное молоко… И вот они исчезли, точно приснились, а мир снова оскалился на тебя своими ужасами и печалями…
     Но вот наступает завтра, и всё меняется вместе с новым днем. Мир спрятал свой оскал, вы вчетвером снова едете чистым лесом, и ты понимаешь: главное, сохранить рай в себе самом. Тогда ад вокруг тебя не будет так страшен. Потому что есть чистый лес, чистые луга, несожженные деревни, целые усадьбы, и есть вы четверо – милосердные ко всему доброму, беспощадные к злому, как это и подобает рыцарям.
     Льот Ласкер и Эдм Сколли смотрят на тебя спокойными глазами, которые видели вдесятеро больше, чем твои; ты видишь их лица, их улыбки и понимаешь: они с Богом, а Бог с ними. Через какую грязь довелось им пройти, не замочив ног, из какого пепла восстали эти люди, умеющие карать, как палачи, и скорбеть, как дети? Ты начинаешь любить их. А Винкельрида ты любишь еще больше, чем прежде, потому что он ничего не боится. Его улыбка и смех согревают душу, точно молитва. Он смотрит на тебя так просто, ясно и открыто, что ты, как никогда, понимаешь: жизнь и смерть у вас одна на двоих, и по-другому не будет никогда. И еще тебе ясно: народ Атолла будет любить своего короля не меньше, чем любил Хальдера, может, даже больше.
     Вечером Сверчок приносит горьковатого дикого меду, желтого, как топленое масло, и вы все четверо едите его руками, а потом ополаскиваете сладкие руки в лесном пруду, подернутом ряской. Там цветут лилии с белыми лепестками. На их зеленых, больших, как тарелки, листьях сидят крохотные лягушата, зеленые и блестящие, точно карамель.
     На ужин Эдм Лопоухий подстреливает двух кроликов; вы с Льотом свежуете и жарите их. Льот хорошо готовит, даже лучше Эдма. И всегда рассказывает что-нибудь интересное.
     Винкельрид и Сверчок бреются по утрам, в отличие от тебя и Сколли. Их могут узнать по усам и бороде, они раньше носили их. Сколли, напротив, гордится своей бородой, а у тебя еще не растут ни борода, ни усы.
     Иногда вы купаетесь, но недолго: только, чтобы освежиться. И снова продолжаете путь.
     Когда вы с Льотом собираете хворост для костра, ты спрашиваешь:
- Льот, долго еще до Унарда?
- Завтра вечером будем на месте, - отвечает Льот.
- Винк, завтра вечером мы приедем, - говоришь ты Винкельриду, когда вы лежите, завернувшись в плащи у догорающего костра.
- Знаю, - отвечает Винкельрид. – Потом мы пойдем на кораблях в Санкру.
     Голос у него спокойный; он смотрит на звезды и на луну, как-то сиротливо выглядывающую из-за облака.
- Винк, почему на луне пятна? – спрашиваешь ты.
- Говорят, они есть и на солнце, но мы их не видим, - отвечает он. – Потому что у солнца больше света, чем пятен.
- Оно похоже на тебя, а ты на него, - говоришь ты.
     Он усмехается.
- Куда мне до солнца… спи.
- Я слышал, пятна на луне – это Авель и Каин, - говоришь ты.
- Это тоже похоже на меня, - вздыхает он.
- Это похоже на всех людей, - говоришь ты.
- Спи, - повторяет он. – Мы пока еще на земле, Ник; не будем думать о небе. Мы подумаем о нем, когда придем в Мидду.
     Ты умолкаешь. Винкельрид прав: до захвата Мидды следует жить настоящим днем, как бы жесток и некрасив он ни был… Но всё-таки звезды, луна и солнце – это то, о чем нельзя не думать. И, конечно, Винкельрид это понимает.
     … Вечером следующего дня вы приезжаете в Унард.


                9.

     В Унарде короля встретили со всей пышностью, которая была возможна в полевых условиях.
     Военачальник Элтон Лорер, выстроив армию на лугу, приблизился к Винкельриду Олби. Статный, высокий, блестя доспехами, он склонил перед ним колено и голову и поцеловал его руку. Тут же мощно затрубили охотничьи рога; все солдаты опустились на колени перед своим государем и, сняв шлемы, склонили головы.
     Никколо, Льот и Сколли, стоявшие в стороне, тоже опустились на колени. Потом встали вместе с солдатами. Норд-ост, дующий с моря, трепал плащи Олби и Лорера. Олби вышел вперед, заговорил с солдатами. Его голос звучал властно, выразительно, тепло. Он говорил простыми ясными словами – о завещании короля, о миссии, которую Бог возложил на него, Винкельрида и его воинство, о великом значении грядущих сражений и побед над людьми Детлефа Ганга… Его голос гулко разносился над притихшим побережьем, заглушая рокот волн.
     Никколо слушал его, глядя на чернеющую вдали полосу скал и пасмурное синевато-стальное море. Его сердце откликалось на каждое слово Винкельрида, он не чувствовал прохлады, он был в эти минуты пламенем, горящим на ветру. И таким же пламенем были Сколли и Ласкер – и все, кто слушал короля. Казалось, даже волны притихли, отступив перед его голосом.
     К Винкельриду приблизился архиепископ Миддский с распятием, серебряным крестом на черном дереве. Винкельрид приложился к распятию, принял благословение архиепископа, поцеловал его руку. В эту минуту многие заплакали, Никколо увидел это.
     Когда Лорер и Гэмфри Лунд провожали короля к палатке обедать, он велел им позвать всех тысяченачальников, а сам обернулся к Никколо, Льоту и Сколли – и махнул рукой, призывая их. Робея перед ним и вельможными рыцарями, они подошли, ведя в поводу лошадей; пес Март бежал рядом с Льотом.
- Эти трое будут в моей свите, - сказал Винкельрид Лореру и Лунду. Те почтительно склонили головы, а Никколо, Сверчок и Эдм подошли к руке государя.
- Ну, что робеете? – он засмеялся. – Или не хотите быть со мной?
     И обнял сначала их, потом Лорера и Лунда. Слезы навернулись на глаза и вельможам, и простолюдинам, они не могли говорить. Олби обвел их ясным проницательным взглядом, тряхнул головой, пошел к большой палатке, поставленной для него на поляне. Они шли за ним, как овцы за пастухом. Друг на друга они не смотрели, потому что видели в эту минуту только его, своего государя, его плащ, которым играл ветер, его легкий и невесомый шаг.
     … За обедом их восседало двадцать два человека. Никколо сидел по правую руку от Винкельрида, ел и внимательно слушал, о чем говорят король и тысяченачальники. Небо то хмурилось, то улыбалось лучами солнца, а они ели и говорили об Умберто Орсини, правой руке Детлефа Ганга, о каком-то Ричарде Угрюмом, о «вороньих сотнях», о казнях и разбоях «ворон», как все единодушно величали врага… Некоторые имена Никколо слышал впервые. Вино было необыкновенно вкусным; вдали у скал кричали чайки.
- Завтра Тэд Маркхэм приведет корабли из бухты, - сказал Антонио Ферранте, смуглый, огромный, тяжелый, еще более огромный, чем Эдм Лопоухий.
- Когда прикажешь выходить в море, государь? – спросил Элтон Лорер.
- Через пять дней, - ответил Винкельрид. – Я хочу получше узнать своих людей, посмотреть, как они обучены. Я заметил среди них тех, кто был со мной пять лет назад. Кстати, Элтон, как вы узнали, что я в Трасте?
- Альбин Крозье принес нам эту весть, - молвил граф Лорер. И тут же нахмурился и поник головой: Крозье должны были казнить через несколько дней в Мидде.
- Выпьем за него! – король поднял кубок Все торжественно выпили за Крозье, одного из близких друзей Винкельрида.


     Весь день Олби занят. Он смотрит, как учатся солдаты, беседует с ними, постепенно входит в их жизнь. Никколо встречается со старыми приятелями. Его поздравляют с «королевской милостью», с тем, что он отныне в свите Олби. Он весело отвечает на поздравления. Льот и Эдм прощаются со своими друзьями из второй тысячи и тоже принимают поздравления.
     Король возвращается в палатку к ночи.
- Еще не спите? – спрашивает он свою свиту.
- Без тебя не спится, государь, - отвечает Сверчок-Льот.
- Со мной тоже спаться не будет, - обещает ему Винкельрид. – С сегодняшнего дня я ввожу ночное дежурство. Будете по очереди охранять палатку. Ну, кто первый?
- Я, государь, - вызывается Никколо.
- До двух часов ночи, - кивает Винкельрид. – Потом тебя сменит Эдм, а Эдма Льот. Вы, все трое, будете моими оруженосцами. Никколо, тебе нужны доспехи и оружие: завтра ты пойдешь к кузнецу, потом поедешь со мной на смотр. Льот, Эдм, есть у вас оружие?
- У меня есть меч, - задумчиво говорит Сколли.
- А у меня щит, - добавляет Льот.
     Винкельрид смеется.
- Вот что, воины: завтра все трое – к кузнецу. И без доспехов и оружия ко мне не возвращайтесь. Ник, налей мне вина. Посмотрю я, какие из вас бойцы.
     Он садится на свое ложе – кожаный тюфяк, набитый шерстью. Никколо подает ему кубок с вином. Винкельрид одним глотком осушает его, скидывает башмаки и забирается под одеяло.
- Всем спать, кроме Дианезе, - говорит он.
     В скором времени все трое спят. Никколо стережет их сон. Ему немного грустно оттого, что Винкельрид точно отдалился от него. Вроде бы, он стал ближе, и в то же время до него теперь не дотянуться, точно между Никколо и королем вдруг выросла прозрачная стена. Впрочем, так и должно быть. Ведь теперь Винкельрид принадлежит своей стране, своей армии. Он один, а таких, как Никколо, много.
     Так они сидит до двух часов, потом будит Эдма и ложится на такой же тюфяк, как у Винкельрида, только тоньше. Винкельрид вздыхает рядом в темноте и вдруг спрашивает:
- Ник! Спишь?
- Еще нет, - отвечает Никколо.
- Пойдем с тобой утром к морю, я давно не видел его.
     Никколо захватывает волна радости, теплая, как морская вода в зной.
- Да, Винк, - откликается он, чувствуя, как рушится прозрачная стена, отгородившая его было от Винкельрида. – А как же кузнец?
- Кузнец после моря.
- А смотр?
- Смотр после кузнеца. Найдешь меня в лагере.
- А деньги? – сдруг спрашивает Никколо. – Те, что ты заработал за пять лет… ты оставил их в Трасте?
- Нет, - отвечает Олби. – Я взял их с собой и уже отдал моим казначеям на содержание армии.
- Сколько?
- Пятьсот тысяч золотых и серебро. Спи, - Олби посмеивается. – С тобой лучше не заговаривать посреди ночи, ты начинаешь задавать слишком много вопросов.
- Сплю, - говорит Никколо и в самом деле тут же засыпает, завернувшись в одеяло: ночью на побережье прохладно, особенно, когда дует северо-восточный ветер.


     Проходит пять дней. И вот, корабль несет их по волнам в Санкру, ближайшую к Мидде бухту.
    На палубе лошади, люди – всё смешалось. Жарко. Судно качает во все стороны, паруса выгибаются под ветром. Соленые брызги летят отовсюду. Небо синее, с редкими облачками – и тоже качается туда-сюда. Нет ничего, что не качалось бы.
     Никколо, бледный, измученный, лежит на палубе с закрытыми глазами. Когда он приоткрывает их, то видит перед собой какую-то зеленую муть, видит, что всё качается, - и вновь поспешно смежает веки. Он ничего не хочет видеть; ему трудно пошевелиться. Всё, что было у него в желудке, он уже отдал морю и теперь лежит, не двигаясь. Ему нет ни до чего дела: даже до своей кольчуги с поясом, до шлема и железных набедренных щитков, даже до легкого деревянного щита и острейшего меча в ножнах – первого собственного меча в его жизни. Будь он здоров, как бы он гордился им! Смотрел бы и не мог насмотреться. Но у него состояние умирающего, которого даже близость перехода в вечность не может привести на время в чувство.
     Льот Ласкер склоняется над ним. Никколо видит его глаза, похожие на черный виноград, с молочно-фарфоровыми белками. В этих глазах – бережная забота. Никколо благодарен Сверчку за то, что тот на него так смотрит, ему приятно его внимание, но он не может пошевелиться, не может сказать доброго слова. Он в состоянии только измученно и бессмысленно смотреть на него некоторое время, потом снова закрывает глаза. Его доспехи и оружие лежат рядом с ним, блестя на солнце. Многие солдаты и рыцари мучаются так же, как он. И многие совершенно здоровы.
     Здоров и Винкельрид: он за всю жизнь ни разу не страдал морской болезнью. Он подходит к Никколо и склоняется над ним.
- Спит? – спрашивает он Льота.
- Дремлет, - отвечает Льот.
     Лицо у Никколо бледное, даже зеленоватое, черты осунувшиеся. Но он слышит голос Винкельрида и открывает глаза. Слабая улыбка появляется на его губах. Витнкельрид улыбается ему в ответ. Потом его лицо становится озабоченным. Взгляд серых с желтыми крапинками глаз внимателен и задумчив.
- Где Эдм? – сапрашивает он Льота.
- Тоже болен, - отвечает Льот.
- Здесь беспокойно, - говорит Винкельрид. – Скажи Нэду: пусть перенесет обоих в каюту капитана.
- Это же твоя каюта, государь, - с мягким упреком говорит Льот.
- Я здоров, а не болен, - Винкельрид смотрит на него ясно и повелительно. – Пусть Нэд перенесет их; а ты будешь сидеть с ними. Ну, давай.
     Он слегка касается рукой щеки Сверчка и уходит куда-то. Сверчок тут же отправляется на поиски Нэда – огромного воина, который не очень смышлен, но зато обладает нечеловеческой силой. Нэд без всякого труда относит в каюту капитана (единственную каюту на судне) Никколо и Сколли. Обоих он кладет на пол, рядышком (каюта очень тесна). Сверчок распахивает иллюминатор и садится возле больных, предварительно положив им на головы свернутые плащи.
     Как только под головой Никколо оказывается плащ, он засыпает.
     Его будит ощущение, будто кто-то очень сильный, вроде Нэда, поднимает его на руки и кладет на подвесную койку, он открывает глаза и при свете лампы, подвешенной к потолку, видит Винкельрида. Лицо короля спокойно, резкие тени от лампы делают его черты выразительно красивыми, точно отлитыми из бронзы. В каюте всего одна подвесная койка; она принадлежит Олби. Никколо с усилием приподнимается:
- Нет, государь! Это твоя постель, здесь должен спать только ты и никто другой.
     Но тут же зеленая муть заливает ему глаза, и он снова падает на койку, головой прямо на свернутый плащ. Винкельрид тихонько посмеивается:
- Что, съел? Лежи, где положили, и не спорь с королем.
     Никколо рад был бы поспорить или хотя бы поблагодарить Олби, но у него нет сил, он даже не может снова открыть глаз. Он чувствует, как Винкельрид снимает с него башмаки и накрывает одеялом. Сделав над собой великое усилие, он ощупью находит руку Олби, прижимает к своим губам… и засыпает.
     Олби оглядывает его и остальных своих оруженосцев. Все трое спят. Эдм Лопоухий так же зеленоват лицом, как и Никколо, Льот Ласкер по-детски свернулся возле него калачиком, подложив руку под голову. Олби закрывает иллюминатор, за которым ночь и ветер. Он наливает в свой кубок вина, пьет, потом ложится рядом с Льотом. Льот просыпается. Его чуть раскосые глаза ясны, будто он вовсе не спал. Он видит, что Олби положил Никколо в свою постель, а сам лег на полу. Но он ничего не говорит об этом, только спрашивает:
- Что-нибудь подать, государь?
     Винкельрид улыбается:
- Ничего не надо, погаси лампу и спи. Как Эдм?
- Так же, как и Ник, - отвечает Льот, гася лампу и снова укладываясь на полу. – Ничего, через два дня встанут.
- А ты как?
- Хорошо, государь. А ты?
- Еще лучше, - отвечает Винкельрид. – Если что понадобится ночью Эдму и Нику, Льот, подашь им.
- Конечно, ваше величество, - отзывается Льот. – Спите, не беспокойтесь, я всё сделаю.
- Не величай меня, - просит Олби. – Для тебя и Эдма я просто Винк, как и для Никколо; мне хочется, чтобы вы так называли меня.
- Будь по-твоему, государь.
     Олби засыпает, а Льот некоторое время лежит без сна. Он чувствует: последние слова короля навсегда останутся в его сердце и памяти, потому что Винкельрид произнес их, чтобы стать другом ему и Сколли. Никто не заставлял его говорить эти слова, но он сказал их.
     Ты воистину велик, государь наш, думает Льот.

                10.

     Проходит два дня. Никколо и Эдм, а вместе с ними и остальные «болящие» поправляются.
     Никколо все дни проводит на палубе, любуясь морем и вереницей кораблей, которые следуют за ними, неся на палубах сотни воинов, армию нового короля. Всего кораблей десять; часть их захвачена людьми Лорера на торговых путях самым пиратским образом; остальные капитаны и матросы – добровольцы.
     На палубах очень тесно от множества людей и лошадей. Но Винкельрид не смущается этой теснотой. Каждый день он беседует с солдатами и командирами; так он поступал и в Унарде. Теперь он одет по-королевски: в синий бархатный кафтан и багряный плащ, подбитый темной шерстяной тканью. Его ноги плотно облегают синие бархатные штаны, на сапогах блестят золотые пряжки. В этой одежде он величествен и грозен, в его глазах – веселая и опасная удаль; от всей его невысокой ладной фигуры исходит сила, такая же легкая, как его шаг. Он царственно прост с людьми и внимателен к ним. Он умеет повелевать. Никколо видит: его любят. И слушаются беспрекословно.
     Когда жарко, Винкельрид ходит без кафтана, в одной рубашке, которую теплый ветер надувает на нем, точно парус. Но сапог он не снимает и в жару. Он король и должен по возможности сохранять королевский вид – это теперь одна из его обязанностей.
     Король Хальдер произвел его в дворяне, но в нем мало дворянского, аристократического, нет светской утонченности, как в прирожденных дворянах, - и вместе с тем много народного, тех черт, что вскармливают в человеке соки родной земли. Но Винкельрид от рождения глубок и тонок, гораздо глубже и тоньше многих дворян. И, несомненно, ярче их всех.
     В каюте стоит византийский образ, взятый им с собой из Траста. Когда король молится, никому нет доступа в его каюту.
     Ночью он спит на своей койке, а его оруженосцы на полу. Никколо в эти дни особенно сходится с Льотом и Эдмом. И, конечно, любуется вволю своими доспехами. Винкельрида они видят не очень часто; он постоянно беседует с кем-нибудь. Никколо скучает по нему. В такие минуты он вспоминает Траст и Унард, то утро, когда они с Винкельридом пошли к морю и купались, а потом швыряли в воду гальку – теплую, круглую, нагретую солнцем: кто дальше кинет. Иногда камни, брошенные ими, сталкивались на лету; они смеялись. Это было единственное утро, которое они провели вдвоем, начиная с того дня, как Траст был оставлен ими.
     … Вскоре суда прибывают в бухту Санкра.


     Санкра – уединенный берег, окруженный лесами. Когда-то в древности на месте лесов был город. Его разрушили, а название осталось. Сюда не залетают «вороньи сотни» Детлефа Ганга; они начинаются за лесом, с графства Мэрб.
     На берегу их встречает десяток верных солдат-разведчиков, заранее посланных вперед.
- В Мидду пришла чума, государь, - докладывают они Винкельриду.
- Мы переждем мор, - говорит Винкельрид. – Будем медленно подходить к Мидде. Если Богу угодно, Он сохранит мой народ и мое воинство от чумы.
     Корабли под охраной двухсот воинов будут стоять на якоре близ берега в ожидании дальнейших приказов от короля.
     Шлюпки перевозят воинов на берег, где в стороне от скал начинается лес. На полянах разогревают котлы с водой, солдаты моются. Везде крики, хохот, загорелые и розовые тела. Гулкое эхо стоит над морем, вторя людскому гвалту и крикам чаек. Птицы в зелени испуганно умолкают, вся дикая живность прячется от шума. Винкельрид тоже моется. Он трет себя мочалкой, пока его кожа не становится красной. Сверчок, такой же красный, как государь, окатывает его прохладной водой.
     После обеда они отдыхают – все, кроме плотников, которые делают телеги для обоза с провиантом. Стучат топоры, визжат пилы. Теперь стало тихо, и слышно, как плещется под солнцем море, набегая волнами на берег. Птицы понемногу снова обретают голоса, лесная тишина наполняется ими.
     Никколо лежит на траве возле палатки рядом с Винкельридом. Слышен храп Эдма Сколли; пес Март свернулся возле палатки и дремлет, охраняя ее. Его чуткие уши едва заметно вздрагивают при каждом новом звуке. Сверчка нет, он пошел навестить приятелей-солдат. Лошади щиплют траву и пофыркивают.
     Винкельрид не спит. Они с Никколо глядят в небо, на легкие облачка, медленно текущие по летней синеве, точно капли жидкого жемчуга по голубому стеклу. Сейчас на Винкельриде нет ни сапог, ни плаща. На Никколо тоже нет башмаков. Между ними лежит несколько гроздей спелого винограда, они то и дело отрывают от него по ягоде, зеленой и прозрачной, так, что видны косточки.
- Ты умеешь обращаться с щитом и мечом, Ник? – вдруг спрашивает король.
- Немного, - отвечает Никколо, глядя, как пчела раскачивает цветок красного клевера.
- Поучимся вечером?
     Никколо приподнимается на локте и радостно смотрит на Винкельрида.
- Да, - говорит он, разом пробуждаясь от вялой внутренней дремоты. – Спасибо, Винк!
     Он очень признателен Винкельриду за то, что тот готов уделить ему хотя бы немного своего времени и внимания. Ему становится легко, весело. Винкельрид озорно косится на него краем глаза и подпирает щеку языком, чтобы не улыбнуться. Он в очередной раз чувствует, как горячо Никколо привязан к нему. Никколо в эти минуты излучает удовольствие; он счастлив тем, что король обратился к нему, как друг, - это нечасто бывает. Он будет учить его драться. Как же он добр!
     Незаметно оба они засыпают.
     … А вечером тот и другой уже на ногах и сражаются. Сталь звенит о сталь.
- Двигайся быстрее, не забывай оглядываться, - учит Винкельрид. – Ударил, прикрылся щитом, отскочил, огляделся… ну, снова!
     Они опять вступают в бой, отскакивают друг от друга, зорко смотрят по сторонам (нет ли сзади или сбоку противника), снова налетают друг на друга. Винкельрид шутя отбивает яростные удары Никколо, а тот старается изо всех сил: пусть Винк видит, какой он неутомимый и ловкий в бою. Но вдруг меч вылетает из его руки и, блеснув на солнце, падает в траву, а сам Никколо оказывается лежащим на спине. Сапог Винкельрида стоит на его груди, прижимая его к земле.
- Ты слишком горяч, - говорит ему Олби. – Ты не следишь за мной. Сражаться нужно хладнокровно.
     Никколо старается сдвинуть с себя его ногу, но она точно каменная.
- Не выйдет, - посмеивается Винкельрид. – Ты сейчас, как жучок на иголке.
     Он убирает ногу. Никколо вскакивает и поднимает меч. Ему тоже хочется уложить Олби и поставить ему ногу на грудь. Пусть он тоже на минуту станет жучком на иголке, безоружным и беспомощным! Но Олби не сражается. Он опирается на меч, и Никколо слышит его голос, властный и мягкий:
- Остынь. Не думай о том, как меня победить, думай о том, что надо учитывать все мои движения.
     Никколо тотчас «остывает».
- Откуда ты узнал, о чем я думаю? – спрашивает он.
     Винкельрид усмехается.
- Если ты не хочешь, чтобы я угадывал твои мысли, следи за своим лицом.
- Нет, ты можешь угадывать мои мысли, - говорит Никколо. – Ты мой король, тебе можно всё.
     Глаза Винкельрида становятся бархатистыми, как дымчатая замша.
- Ты умеешь усмирять королей и приручать их, - говорит он. – Тебе известны волшебные слова. Но помни: меня не всегда можно взять ими. Пока ты прав передо мной, я буду слышать тебя, но едва станешь неправым, я ослепну и оглохну, даже если тебе будет грозить смерть; помни об этом.
   Никколо улыбается.
- Я знаю. Поэтому дай тебе Бог, государь, всегда отличать правду от неправды, дабы твои зрение и слух не обманулись.
     Винкельрид одобрительно смеется, крепко пожимает Никколо руку и хлопает по плечу:
- Молодец, ты хорошо ответил! Давай сражаться дальше.
     Они сражаются. Винкельрид учит Никколо, как не дать противнику выбить меч из своей руки, как избежать подножки и еще многому. Никколо весь внимание и слух. Олби позволяет ему одержать над собой верх – дать подножку. Он падает на траву и ждет, когда Никколо поставит ему ногу на грудь в знак своей победы: ведь он видел, Никколо хотел этого. Но Никколо не ставит ему ногу на грудь. Он не может этого сделать; ведь перед ним его король, его друг, которого он любит и почитает.
- Ну, что же ты? – глаза Винкельрида смеются.
- Не могу, государь, - говорит Никколо.
- Ничего, ставь ногу, - великодушно позволяет Олби. – Забудь, что я король; мы с тобой учимся драться и побеждать.
     Никколо нерешительно ставит ногу ему на грудь.
- Дави смелее, - приказывает Олби. – Ну! Вот так. Видишь, мне не выскользнуть из-под твоей ноги. Но у меня свободна рука, и твоя другая нога близко. Что я делаю? Гляди!
     Он протягивает руку, крепко ухватывает Никколо за щиколотку ноги, которой тот упирается в землю, и… резкий рывок! Никколо не удерживается и летит навзничь, на землю, уверенный, что сейчас сломает себе спину. Но Винкельрид подставляет руку, и Никколо приземляется довольно мягко. Они лежат на траве и смеются. Потом Винкельрид учит Никколо, как ставить ногу на грудь противнику, чтобы тот не сумел дотянуться до другой его ноги.
     Во время их учений появляются Сверчок и Сколли. Они с великим любопытством наблюдают за битвой короля и Никколо, постепенно увлекаясь этим зрелищем. Кончается тем, что оба вступают в учебный бой друг с другом, а Винкельрид и Никколо садятся на пригорок, позлащенный солнцем, и в свою очередь наблюдают за ними, обмениваясь короткими замечаниями. Сверчок не дается Эдму, который едва ли не вдвое больше его. Он ускользает, делает обманные движения, затем вдруг кидается Сколли под ноги. Тот летит кубарем, а Льот, живо оглядевшись по сторонам, подскакивает к нему, словно кузнечик и приставляет меч к его горлу.
- Смотри, как он держит упор, - говорит король Никколо, указывая на Льота. – Эдм не сможет зацепить его ни ногой, ни рукой. Впрочем, когда меч у горла, это вообще трудно сделать. Но можно, если твой противник неопытен.
     Сколли сдается, и Льот убирает меч.
- Ау ну, Сверчок, давай со мной, - Олби поднимается с пригорка. – Или трусишь?
     Он весело смотрит на Льота.
- Я к твоим услугам, государь, - чуть раскосые глаза Льота отвечают ему таким же веселым и удалым взглядом. Эдм Лопоухий садится возле Никколо и ворчит, ероша свои жёсткие рыжие волосы:
- А Сверчок-то ловок! Даром, что худенький и мне по грудь. Он славный боец, я редко его побеждаю. И всегда в честь этого события выставляю бутылку вина; если, конечно, она у меня есть…
     Бой начинается. Никколо сидит, как на иголках. Он не может отвести взгляда от двух людей, кружащихся на поляне. Удар, отскок в сторону, оглядка, быстрая, сторожкая, и снова звон клинков… Сердце Никколо трепетно замирает при виде желтых искр, которые, соприкоснувшись, высекают в ударе два стальных лезвия. Сверчок, невысокий, худощавый, тонкий, подвижный, в зеленом кафтане и зеленых штанах, прыгает и атакует легко, пружинисто. И так же легко отскакивает в сторону. Винкельрид, крепкий, стройный, сильный, тоже движется очень легко, но плавнее, чем Льот; это прыжки дикой кошки, которую трудно сбить с ног. Наконец, изловчившись, Льот выбивает из руки Олби меч. Но король, ловко отражая удары Льотова меча щитом, снова поднимает свой меч и почти тут же одним ударом клинка снизу обезоруживает Льота. После этого он сам бросает щит и меч, а Льот щит, и они схватываются врукопашную. Победа Винкельрида следует незамедлительно. Он вскидывает своего противника на плечи, как охотник убитого оленя, и с торжеством несет его к пригорку, где сидят Никколо и Эдм Сколли. Одной рукой он придерживает руки Сверчка, а другой его ноги. Льот не пытается вырваться. Сам король несет его на плечах; для него это великая честь.
     Винкельрид кладет его на траву, а когда Сверчок встает, хлопает его по плечу и говорит:
- Отлично, Льот; ты хороший боец!
     Сверчок улыбается во весь свой большой рот; его взгляд излучает тепло навстречу такому же теплому взгляду Олби. Винкельрид обещает Эдму сразиться с ним завтра, а потом они долго сидят на траве, все четверо, и задумчиво молчат, глядя сквозь листву на заходящее солнце. Винкельрид обнимает за плечи Никколо и Льота, а Эдм пристроился у ног государя.
     Позже Винкельрид принимает возле палатки тысяченачальников. Он пьет с ними и говорит о предстоящих битвах. Они слушают его, говорят сами. Их беспокоит чума; как бы солдаты не разбежались, прослышав о поветрии.
- Я буду наказывать за побег одного всю сотню, - спокойно говорит Олби. – Передайте это людям, и тогда увидим, много ли моих верноподданных покинет меня.
     Когда все ложатся спать, Никколо спрашивает Винкельрида:
- Винк, неужели ты казнишь сто человек, если сбежит один?
- Казню.
- Но тогда все разбегутся!
- Нет, - отвечает Олби. – Лорер в этот раз набрал храбрых людей. Они не разбегутся.
     Помолчав, Никколо говорит:
- Но это несправедливо, Винк. Что, разве, если Эдм сбежит, ты казнишь меня и Льота?
     Винкельрид тихонько смеется.
- Ник, - шепчет он. – Политика – это великая хитрость; без нее не обойтись. Слушай мои слова, но не всегда верь им, потому что существует ложь во благо, и я намерен применять эту ложь, если моя правда начнет терять силу в глазах моих людей. Я должен удержать их при себе любой ценой, и даю тебе слово: я удержу их. Но я также должен беречь тех, кто мне доверился, и любить их; я уже теперь исполняю это и буду исполнять впредь. Всё ли ты понял?
- Всё, - отвечает Никколо. – Ты хочешь быть хитрым, чтобы тебя слушались. Это правильно, так и должно быть, потому что мир несовершенен. Но если они разгадают, тебя, что тогда?
- Тогда будет видно, - откликается Винкельрид. – Но, как я тебе уже говорил, во мне уживаются и Авель и Каин. Каин тоже, Ник. Я сумею круто поворотить, если это будет необходимо для спасения моей армии и всей страны. Если такой час наступит, прошу тебя об одном: молись за меня… и не осуждай.
- Да, Винк, - говорит Никколо. – Я всегда буду молиться за тебя. И никогда не буду тебя осуждать.
- Дай Бог, - роянет Винкельрид.
    
                11.

     Ты убежден в том, что никогда не осудишь твоего короля. Твое сердце твердит тебе, что ты снесешь от него всё, что бы он себе ни позволил. Но так ли это? Ведь есть предел даже человеческой любви – так же, как есть предел Божьему долготерпению. И ты не властен изменить этого закона. Как часто бывает, что ты осуждаешь даже того, кого любишь! Тебе ли в твои восемнадцать лет снести бремя неосуждения? Это тяжкая ноша. Разве ты никогда втайне не осуждал мать, отца, сестру, брата? А ведь никто на земле не любил их больше тебя. Собака не осудит любимого хозяина, но ты человек, и человек грешный. Как же тебе не судить того, что черно в твоих глазах, что, может, обелится позже, оправдается опытом и пониманием – потом, не теперь?.. И еще неизвестно, оправдается ли. Но ты веришь своему сердцу. И жаждешь верить в справедливость своего короля. Ты забываешь о том, что любовь к Божьим законам в чистом человеке сильнее жажды, даже потребности не осуждать. Легче осудить, потом простить. Но всё ли простит твоя душа? Ведь ты еще очень юн, знание жизни приходит к тебе постепенно – не то, что к твоему королю, которому уже пятьдесят лет. Пусть ты немного выше его ростом, и его кожа молода, как твоя, а движения еще проворней и ловчее твоих движений, и ты любишь его не меньше, чем любил отца и брата, и почитаешь его как государя. Но между вами стоит опыт, и этот опыт – его, а у тебя – только твоя юность, беззащитная перед бременем осуждения. И он это видит. Он видит тебя насквозь. А ты видишь лишь ту часть его души, которая открыта твоему знанию. И тебе даже в голову не приходит, что в час суровых испытаний он осудит тебя меньше, чем ты его, потому что поймет лучше – и простит тебя, едва поймет, даже если ты сильно провинишься перед ним.
     Чтобы не осуждать, надо любить великой силой сердца, как любят дети, животные, святые – любовью не рассуждающей, следовательно, редкой. Сладит ли юное, но уже не детское сердце с такой любовью, примет ли в себя всю ее мощь и величие? Бог весть!
     Но сам ты уверен в силе своей любви.
     Да пока что и трудно быть в ней неуверенным. Вы едете лесами, вволю отдохнув во время трехдневной постройки обозов – нескольких телег с провиантом. Санкра улыбается солнцем, пестреет цветами. Дни и ночи стоят жаркие, дожди удивительно теплы. Они лишь освежают тело, одежда после них быстро высыхает. Когда вы едете бором, густой смолистый аромат, исходящий от сосен и елей, охватывает тебя, радуя душу, наполняя ее живой крепкой бодростью. Чума, Детлеф Ганг с его «вороньими сотнями» – всё это кажется чем-то далеким, ненастоящим. Разве это может быть на свете, когда рядом верные друзья и приятели, а самое главное, твой король, самый близкий друг, которого ты почитаешь, которым восхищаешься. На вас с ним, как и на прочих рыцарях и солдатах, тяжелые шлемы, кольчуги, набедренные щитки; к поясам подвешены мечи в ножнах, а за плечом каждого из вас лук и колчаны со стрелами.
     По вечерам Винкельрид, Льот, Сколли обучают тебя сражаться мечом и прикрываться щитом. Нет ничего лучше этих вечеров.
     Вы едете, не торопясь, согласно поговорке «тише едешь, дальше будешь». Олби хочет переждать мор, к тому же, намерен захватывать территорию медленно, постепенно. Он то и дело шлет гонцов узнать о чуме: не ушла ли она из столицы, и если ушла, то в какую сторону? Вести гонцов неутешительны; брови Винкельрида невольно сходятся у переносицы, когда он выслушивает их. Ты не решаешься спросить его, что именно заставляет его хмуриться.
     Льот и Сколли знают о чуме больше, чем ты, но их ты тоже ни о чем не спрашиваешь, потому что понимаешь: их ответ будет уклончивым. Они не захотят пугать тебя. Эти двое искушены в политике не меньше Винкельрида. Они отлично знают, что и когда можно говорить, и не скажут лишнего даже под страхом смерти.
     На третий день пути вы приезжаете в какое-то небольшое селение. Приказ Винкельрида строг и известен каждому воину: не грабить! не затевать ссор! не обижать ни единую душу! Поэтому все ведут себя образцово.
     Едва король объявляет отдых, как все расходятся кто куда: одни в селение, другие на охоту, третьи – на рыбалку.
     Что касается тебя, то ты идешь просто прогуляться по лесу. Тебе хочется побыть одному: отдохнуть от других и дать им отдохнуть от тебя.
     На душе у тебя весело и спокойно. Перейдя вброд небольшой ручей, ты оказываешься в густом кустарнике, куда едва проникают лучи солнца. Там стоит мощный развесистый дуб, вцепившийся в землю исполинскими корнями. Его ветви расположены так маняще удобно, что ты не выдерживаешь, забираешься на него. И сверху, с довольно-таки большой высоты, обозреваешь окрестность.
     И вдруг видишь Винкельрида. Он идет в твою сторону вместе с какой-то женщиной. Она молода и хороша собой. Но о чем они говорят, ты не слышишь, и выражения из лиц разглядеть не можешь. Видно одно: обоим хорошо, оба довольны.
     Они останавливаются. Винкельрид обнимает женщину и целует ее. Она отвечает на поцелуй и обхватывает его шею руками. Он легко поднимает ее на руки… ты поспешно отворачиваешься. Нельзя видеть то, что будет дальше. Надо незаметно спуститься с дерева и охранять их, пока они заняты.
     Прямо перед твоими глазами – шершавая кора дерева и ветки с зелеными листьями и красивыми желудями, твердыми, блестящими. Почему-то ты волнуешься. Твое сердце стучит так быстро, что перехватывает дыхание. Ты спускаешься вниз, не глядя по сторонам, видя перед собой только шершавую дубовую кору, прорезанную множеством узких бороздок, и толстые ветви, на которых так удобно сидеть…
     И вот, ты уже внизу. Кругом тишина, но ты знаешь, где они, эти двое. Тебя отделяют от них кусты. Ты становишься за этими кустами, на некотором расстоянии от них, и на этот раз зорко озираешься по сторонам. Твоя рука лежит на рукоятке кинжала: на всякий случай. И тебе кажется, что время тянется мучительно медленно. Больше всего ты не хотел бы услышать какие-нибудь звуки из-за зелени кустарника. В тебе бродит ревность, и ты сам не знаешь, кого к кому ревнуешь – женщину к Винкельриду или Винкельида к женщине. Но ты подавляешь в себе этот детский эгоизм. Некой, уже взрослой частью своей души ты понимаешь Винкельрида и рад, что тому сейчас хорошо, и рад за женщину: ей, наверно, тоже очень неплохо. И ты немного завидуешь Олби. Словом, ты полон противоречий, но это нисколько не колеблет твоей любви к королю: она превыше подобных мелочей.
     Наконец, в кустах слышится шорох, и оттуда выходит женщина. Ее лицо мягко светится, губы улыбаются, она на ходу поправляет растрепавшиеся светлые косы и оправляет платье. Потом, оглядевшись вокруг, тихонько смеется и почти бежит прочь, в сторону деревни, легко, точно лань. Маленькие аккуратные сабо ловко держатся на ее ногах; кругом трава, они не стучат. Женщине около тридцати лет. Тебя вдруг охватывает желание догнать ее и поцеловать. Просто поцеловать, больше ничего. Но ты, разумеется, не делаешь этого, только смотришь ей вслед.
- Что, понравилась? - раздается рядом с тобой низкий голос Винкельрида.
     Ты оборачиваешься. Он уже стоит рядом и с улыбкой смотрит на тебя. Его лицо кажется тебе светлым, мягким, помолодевшим, глаза блестят как-то особенно ясно. Ты краснеешь и, глядя в сторону, говоришь:
- Прости, Винк. Я нечаянно увидел вас с дерева, поэтому слез и решил охранять… чтобы никто не помешал тебе.
     Винкельрид смеется:
- Я видел, как ты слезал, но не знал, что ты здесь остался.
- Она красивая, - тихо говоришь ты.
- Я дал ей денег, - он обнимает тебя за плечо. – Может, хочешь догнать ее? Я не против. И она не была бы против.
- Нет, государь, - говоришь ты. – Я не хочу.
     И краснеешь еще гуще.
- Ты прав, - говорит он. – Я знаю: ты пошел бы за молодой девушкой, скромной, чистой, никем еще не тронутой. В твои годы я тоже искал бы именно такую, а о других бы даже не думал. Разве что совсем чуть-чуть.
     Его желто-серые глаза оказываются прямо перед твоими глазами, ты отчетливо видишь их улыбающийся взгляд. Винкельрид целует тебя в лоб точно так же, как целовал когда-то отец. Ты в ответ с жаром целуешь его руку несколько раз, и все женщины и девушки мгновенно уходят из твоей души. Остается только он, король Винкельрид Олби, который любит тебя, как родного: сейчас ты ясно это чувствуешь. Он больше никого не любит так же, хотя по-своему ему дороги многие. И за одно это ты готов умереть ради него.
     Вы вдвоем возвращаетесь в лагерь. В этот вечер впервые со дня вашего ухода из Траста он просит тебя поиграть на скрипке. И ты играешь для него столько, сколько он хочет, а рыцари и солдаты, столпившись за деревьями, слушают тебя вместе с ним.

                12.

- Ваше величество! В двух милях отсюда, за Косым Логом, «вор`оны», - докладывает седой гонец. Лицо у него суровое, обветренное, голос хриплый, точно он сам старый ворон, предвестник битвы: мудрая вещая птица.
- Вот как, - глаза Винкельрида вспыхивают отвагой, красиво оживляясь. – Сколько их, Кристьерн?
- Сотни две, не больше.
- Будем драться, - решительно, даже весело говорит Винкельрид. – Ник, Льот, Эдм! Скажите тысяченачальникам: за Косым Логом нас ожидает битва. Пленных не убивать.
     Никколо, Сверчок и Сколли летят выполнять поручение государя. Весть мгновенно облетает еще сонный с утра лагерь. Бой! Первый долгожданный бой с неприятелем!
     Винкельрид молится: коротко, с жаром. Потом обращается к архиепископу Миддскому:
- Благословите нас на победу, ваше высокопреосвященство!
     Архиепископ благословляет воинство. Солдаты и их командиры в нетерпении. Они воодушевлены. Наконец-то сражение!
- Дождались, - весело говорят они друг другу. – Постоим за Атолл! Постоим за государя!
- Постоим за государя! – раздаются отовсюду голоса.
- Постоим!
- Побьем «ворон»!
- Жаль, что их мало!
- Не жадничай, на тебя хватит…
     Смех, шутки, звон оружия. И вот, все девять тысяч уже на лошадях – и едут к Косому Логу: так называется деревушка в десяти милях от города Сонка.
     Никколо Дианезе тоже едет по правую руку от короля, Льот и Эдм Лопоухий – по левую. Впереди них скачет по дороге сотня Элтона Лорера. Сердце Никколо полно тревоги и ликования перед предстоящей битвой. Он почему-то переживает за свою скрипку, оставленную им в одной из телег провиантского обоза, под охраной фуражира Микки Одноножки. Правую ногу ему два года назад отсекли люди Детлефа Ганга. Микки ненавидит их черной ненавистью, он глубоко предан Винкельриду, но это не значит, что он сбережет скрипку.
     Не думать об этом, строго велит себе Никколо. Не думать о скрипке, когда впереди бой! Но в голову, как нарочно, лезут самые неподходящие мысли. Вспоминается дом в Трасте, река, музыкальные шкатулки, трактирщик, гуси, идущие по дороге… и снова: сбережет ли Одноножка его скрипку?
     Никколо с силой дает себе пощечину. Винкельрид смотрит на него удивленно.
- Комары, - объясняет Никколо.
     Винкельрид едва заметно усмехается. В здешних окрестностях нет комаров. Но вслух он ничего не говорит. Понятно, что Ник волнуется. Он, Олби, и сам взволнован. Первый бой за пять лет – шутка ли! А для Никколо это будет первая в его жизни битва. Винкельрид не знает ни одного человека, который не волновался бы накануне своего первого сражения. То, что происходит впервые, всегда тревожит душу.
     И вот, они пролетают две мили, как тени, - и с наслаждением набрасываются на «вороньи стаи» Ганга. «Вороны» в своих серых кафтанах с черными плащами мечутся в разные стороны, застигнутые врасплох. Их убивают одного за другим. Они пытаются бежать, но их окружают. Тогда, сбившись в одну поредевшую толпу, они становятся спинами друг к другу и принимаются отбиваться. Их лица искажены яростью и злобным отчаянием. Перед Никколо оказывается дюжий воин на взмыленной лошади. На его щеке белый сабельный шрам, глаза злые, беспощадные. Он взмахивает мечом. Никколо отражает удар. Они дерутся несколько минут; потом Никколо, улучив момент, выбивает меч из руки противника так, как его учили этому Винкельрид и Льот Ласкер. В глазах воина мелькает страх, он хватается за саблю, но не успевает вынуть ее из ножен. Никколо одним ударом сносит ему голову. Остро отточенный меч срезает ее с поразительной легкостью, будто проносится по воздуху. Обезглавленное тело падает под ноги лошадей, а Никколо летит дальше – чтобы отвести удары от Винкельрида Олби. Он рубит, отбивается, ранит, убивает – и всё это почти без единой мысли в голове, на одном дыхании, упиваясь мельчайшими деталями своих побед. У него нет ненависти к врагам, но ему и не жаль их. Он знает лишь одно: надо победить.
     Битва вскоре заканчивается. Оставшиеся в живых десять человек бросают оружие и на коленях просят пощады. Граф Лорер оглядывается на короля: тот кивает головой. Лорер грозно трубит в рог, и королевские воины немедленно замирают на месте. У многих разочарованные лица: они не успели натешиться битвой. Лорер еще раз предостерегающе трубит в рог. Рыцари и солдаты окончательно приходят в себя, отрезвляются от «пира мечей». Тотчас оставшихся в живых «ворон» осыпают насмешками и солеными шутками, а те стоят, понурившись, опустив головы.
- Разбить лагерь! – громко приказывает Олби. – Пленных туда, я допрошу их. Эдм, сосчитай убитых с нашей стороны; пусть тебе кто-нибудь поможет. Ник, - он обращает к Никколо лицо, забрызганное кровью неприятеля. – Они сожгли замок Вестгоф. Поезжайте со Сверчком, гляньте: может, там остался кто-нибудь живой.
     Никколо утирается рукавом; на его лице тоже кровь и пот. Они с Льотом едут к развалинам Вестгофа – грязно-серым, точно вымазанным сажей.
     Никколо постепенно отрезвляется от упоения битвы. Он замечает кровь на своей кольчуге и на руках. Льот тоже в крови.
- Надо бы умыться, Льот, - говорит Никколо.
- Умоемся у колодца, - отвечает Льот. Он улыбается, его глаза блестят.
- Жаль, что всё быстро кончилось. Ну, что такое двести человек? Нам это, как медведю заноза: вытащил зубами, и нет ее.
     Никколо молчит. Сражаться было весело, но теперь он думает, что с него пока довольно. Чужая кровь точно безмолвно укоряет его. Ему неприятно видеть ее на себе и на Льоте. Но о своих победах он не может вспоминать без удовольствия. Побеждать – это красиво. Да, это красиво, а он любит всё красивое.
     Они подъезжают к колодцу и спешиваются. Ник достает ведро воды. Гладкий, отполированный цепью ворот поскрипывает от его движений, повизгивает железная ручка.
     Они умываются; один поливает другому. И вот, снова всё чисто: лицо, руки, кольчуга. Правда, остались пятна на штанах.
- Их можно вывести солью, - говорит Льот. – Я научу тебя.
     Они выходят во двор сгоревшего замка и видят: перед входом стоят виселицы, срубленные наспех, и на них покачивается человек десять. Это прислуга замка. Никколо тотчас весь внутренне ощетинивается и вдруг понимает: Сверчок прав, их было мало, этих убийц. И ему становится жаль, что он смыл с себя их кровь.
     Сверчок снимает шапку, крестится. Ник делает то же самое.
- Царство Небесное, Господи, убиенным рабам Твоим, - говорит Льот; его лицо строго и спокойно.
     Они входят в замок, черный, обгорелый, проходят по гулким пустым коридорам, закопченным, разграбленным. Ветер посвистывает в разбитых окнах со сломанными ставнями. У портретов на стене выколоты глаза; их обрамленных полотен торчат стрелы.
- Я поднимусь на чердак, Ник, - говорит Сверчок. – А ты осмотри подвалы. 
     Никколо спускается в подвалы, хотя считает это совершенно излишним делом. Ну, кто тут может быть живой, в этом склепе?
     В подвалах пусто, на полу – светлые круги от винных бочек. «Воронье», конечно, забрало бочки себе. Со сводчатых потолков свисают обрезанные веревки, на которых недавно висели колбасы и окорока. «Зачем было трудиться, виселицы сколачивать, - со злой иронией думает Никколо. – Здесь бы на веревках и вешали; вон их сколько. Радуйся, Детлеф Ганг: твой народ никогда не забудет тебя!»
     Он уже хочет идти из подвала, но вдруг какое-то движение за маленькой дубовой дверью заставляет его насторожиться. Он быстро подходит к двери и дергает ее за толстое медное кольцо. Дверь не поддается, она заперта изнутри.
- Выходи, кто там есть, - громко говорит Никколо; эхо подхватывает его голос. – Я всё равно открою, у меня топор. И тогда не жди пощады: зарублю. А если сам выйдешь, ничего тебе не будет, клянусь Богом.
     За дверью начинается возня, потом она открывается со скрипом. При тусклом свете, струящемся из высоких подвальных окон Никколо видит… мальчика. Да, перед ним стоит маленький мальчик. Он чисто и богато одет, его светловолосая голова обреченно опущена на грудь.
     От удивления Никколо сперва не может произнести ни слова. Но тут же волна теплой радости затопляет его душу. Он опускается перед ребенком на корточки и, взяв его за руки, ласково говорит:
- Не бойся. Ты кто?
- Я барон Артур фон Либерт, - отвечает мальчик, глядя на Никколо большими светлыми глазами. Они сухи и в то же время полны напряженного страха; ребенок безуспешно старается скрыть его.
- Где твои родители? – спрашивает Никколо.
- У меня их нет, - голос мальчика очень тих. – У меня есть Эйб, это мой дядя. Это его замок. Я не знаю, где он. Он велел мне сидеть здесь и никому не открывать.
- И давно ты здесь сидишь?
- Не знаю. Я много спал. И ничего не ел. Я боялся, что меня убьют.
- Не бойся, - повторяет Никколо и подхватывает мальчика на руки. Он очень легкий, тонкий, от его крахмального воротничка пахнет лавандой.
- Сколько тебе лет? Шесть? – весело спрашивает Никколо.
- Восемь, - мальчик строго смотрит на него, задетый за живое такой непростительной ошибкой незнакомого воина относительно его возраста.
- А через месяц мне будет девять, - добавляет он еще строже.
- Прости, я не хотел тебя обидеть, - Никколо смеется. Он очень рад тому, что маленький мальчик спасся от «ворон». Но тут за приоткрытой дверью вновь раздается шорох. Никколо быстро ставит мальчика на пол и выдергивает меч из ножен.
- Это крысы, - говорит маленький барон.
     Никколо склонен ему доверять, но всё же на всякий случай заглядывает в комнатушку, где сидел Артур фон Либерт. там почти совсем темно, только из крохотного окошка льется осторожный свет. Никколо обходит комнату. Она пуста, лишь за кирпичной кладкой слышится крысиный писк.
     Никколо возвращается к мальчику и вкладывает меч в ножны.
- Пойдем со мной, - он берет мальчика за руку.
- А ты кто? – немного расхрабрившись, спрашивает Артур.
- Меня зовут Ник, - отвечает Никколо. – Я не из тех, кто хотел тебя убить.
- А где мой дядя?
- Не знаю, - честно признается Ник.
     Он выводит Артура из подвала и в нижнем этаже встречается с Льотом.
- На чердаке никого, - говорит Льот. – А это что за малыш?
- Барон фон Либерт, - отвечает Никколо и рассказывает, где он нашел мальчика
- Вот как, - роняет Льот. Он отводит Никколо в сторону и тихо говорит ему:
- Ник, ты должен знать. Абрахам фон Либерт убит, он лежит в одной из верхних комнат. А вообще-то он перебежчик и человек Ганга. Не знаю, стоит ли везти мальчика к королю. Может, лучше отдать его здешнему священнику? Пусть позаботится о нем.
- Это должен решать Винкельрид, - возражает Никколо. – Всё-таки этот мальчик барон.
- Лучше бы он был пастухом, - вздыхает Сверчок. – Сейчас это всего безопаснее.
- Неужели ты думаешь, государь будет взыскивать с ребенка? – не верит Никколо.
- Смотря чей он, этот ребенок. Когда Винкельрид в прошлый раз шел на Мидду, он не всегда был ласков с детьми перебежчиков, и это еще мягко сказано.
- Я попрошу его быть ласковым, - решительно говорит Никколо. – Постой, - он задумывается. – Если Артур – племянник перебежчика, то почему «вороны» сожгли Вестгоф и разграбили его?
- Наверно, фон Либерт провинился перед Гангом, - высказывает предположение Льот.
- Что ж, тогда мы можем надеяться на милость государя к Артуру, - говорит Никколо.
- Мы можем надеяться на Бога, - отвечает Льот. – А что касается детей перебежчиков, говорю тебе, Винкельрид не склонен щадить их только потому, что их родственники нечаянно за обедом подали Гангу ложку не тем концом – и поэтому впали в немилость.
- Не хочешь же ты сказать, - голос Никколо становится недоверчивым. – Что наш государь казнил детей?
- Казнил, - спокойно отвечает Сверчок. – Правда, те дети были постарше.
- Откуда ты знаешь?
- Мне сказали солдаты, воевавшие с ним. Разумеется, это было всего один раз, да и дети вели себя не лучшим образом… А ведь Винкельрид тогда не был королем, он просто истреблял врагов Хальдера.
     Никколо задумывается на минуту, потом решительно встряхивает головой.
- Всё равно, надо быть честными. Мы  д о л ж н ы  привезти этого мальчика в лагерь.
- Пусть будет так, - соглашается Сверчок.
     Никколо возвращается к Артуру и снова берет его на руки. Они выходят из замка. Чтобы ребенок не видел повешенных, Никколо велит ему закрыть глаза. Они с Льотом вскакивают на лошадей и уезжают; мальчика Никколо везет перед собой в седле.
     Не доезжая до лагеря, они спешиваются. Никколо дает Артуру хлеба и вина, разбавленного водой. Он приказывает ему есть медленно: ведь неизвестно, сколько дней голодал мальчик. Артур всё съедает.
- Где мой дядя Эйб? – снова спрашивает он.
- Он уехал, - отвечает Никколо. Теперь, при свете дня, он видит, что глаза у ребенка зеленые, как виноград.
- Куда он уехал? – мальчик внимательно смотрит на него.
- В Мидду.
     Артур пристально глядит на лица Никколо и Льота. Они доброжелательно-непроницаемы. У Артура становится тяжело на сердце; он начинает подозревать, что от него скрывают правду. Но он молчит, потому что понимает: если уж взрослые сговорились лгать, их не остановишь. «Наверно, дядю убили, - думает он. – А скоро убьют и меня».
     Ему хочется заплакать, но слез нет. Он чувствует себя усталым, очень усталым. И очень старым. И еще ему почему-то кажется, что Ник и его друг, худенький рыцарь, не желают ему зла. У них обоих добрые глаза, хотя они и лгут ему. Ему очень хочется верить, что они не сделают ему ничего худого.
     В скором времени все трое приезжают в лагерь.
     Там царит веселье: ведь убиты двое королевских людей. Десять человек легко ранены, остальные целы и невредимы; и б`ольшая часть воинов даже не успела поновить своих мечей.
     Никколо подводит Артура к Винкельриду Олби, который беседует с архиепископом Миддским. Олби светел лицом; Никколо всей душой надеется на его милость к беззащитному ребенку, чудом избежавшему смерти.
     Увидев их, король устремляет на них приветливый ясный взгляд. Льот выходит вперед и докладывает государю, что`  они с Никколо обнаружили в Вестгофе. Никколо представляет ему мальчика. Глаза Винкельрида становятся пристальными и внимательными. Он рассматривает Артура, а Артур смотрит на него и чувствует, как по его спине ползут мурашки. Откуда они взялись, он не знает, но крепче прижимается к Никколо – на всякий случай.
- Ваше величество, - вдруг тихо говорит королю архиепископ. – Этот мальчик вовсе не племянник Абрахама фон Либерта. Он незаконный сын Детлефа Ганга. Либерт был всего лишь его опекуном.
     Никколо весь внутренне холодеет от этих слов его высокопреосвященства. Сердце у него падает, и он всей душой жалеет, что не послушался Сверчка. Вот сейчас Винкельрид прикажет убить Артура. И тогда он, Никколо, бросится ему в ноги и будет умолять: пусть ребенку сохранят жизнь! Он теснее прижимает к себе мальчика. А Винкельрид, ясно вспыхнув глазами, говорит:
- Ах, вот оно что. Ник, пусть он подойдет ко мне.
- Подойди к его величеству, не бойся, - говорит Никколо Артуру. Тот подходит к Винкельриду несмелыми шагами, слишком маленький для своих восьми лет. Но он по-прежнему не может заплакать; ему почему-то сильно хочется спать, и он ничего не может с этим поделать, хотя и очень боится человека, которого все называют государем.
     Винкельрид поднимает его на руки и, глядя ему в глаза, спрашивает:
- Кто твой отец, Артур?
- Он умер, - отвечает маленький барон.
- А кто такой Детлеф Ганг?
- Правитель Атолла, - заученно отвечает Артур. – Он живет в Мидде.
- Ты когда-нибудь видел его?
- Нет, - мальчик мотает головой, потом добавляет, вспомнив:
- Я видел его на портрете. Мне показывал Эйб, дядя Абрахам.
- И что, портрет тебе понравился?
- Да, я люблю картины, особенно с людьми, - признается Артур.
     Винкельрид улыбается:
- А я тебе нравлюсь, Артур?
- Да, - отвечает мальчик.
- Почему?
- Вы держите меня на руках, - просто говорит Артур. – Я люблю, когда меня берут на руки.
     Винкельрид смеется.
- Вот как! Тогда давай знакомиться. Я король Атолла Винк Олби, а ты мой вассал. Хочешь служить мне?
- Разве я могу служить? – серьезно спрашивает мальчик.
- А почему нет? Ты будешь помогать мне в том, что тебе по силам.
- Хорошо, я буду помогать вам, - обещает Артур.
     Винкельрид обводит веселым взглядом Никколо, Льота и архиепископа.
- Он хорошо мне отвечает, - говорит он. – Я рад отобрать у Ганга любую мелочь; даже  э т о, - он слегка встряхивает мальчика. – Ну, Артур, целуй мне руку; я буду считать, что ты присягнул мне.
     Он ставит ребенка на землю и подает ему руку. Артур целует ее. Рука Винкельрида властно опускается ему на голову.
     Я буду жить,думает Артур, король не убьет меня. И, повеселев, он спрашивает Винкельрида, надеясь, что уж этот-то человек ему не солжет:
- А где мой дядя Эйб?
- Его убили люди Детлефа Ганга, - спокойно отвечает Винкельрид.
     У Артура начинает щипать в носу, но он мужественно продолжает:
- А наши слуги?
- Их тоже убили. Ну, не плачь, - рука короля ласково гладит его по голове. – Ник о тебе позаботится. И я позабочусь.
- Я не плачу, - отвечает Артур, смаргивая слезы. – У меня просто шея болит.
- Хорошо отвечаешь, - Винкельрид пожимает его маленькую руку. Его взгляд мягок и полон понимания. – Ну, ступай к Нику, он добрый.
     Артур подходит к Никколо и берет его за руку.
- Ник, - глаза Винкельрида ясны и спокойны. – Позаботься о нашем бароне. Пусть ему поставят палатку рядом с моей. И пусть с него снимут мерку. А потом он должен отдохнуть.
- Ты велик, государь, - говорит Никколо, кланяясь. И так смотрит на Олби, что у короля поневоле замирает сердце: столько благодарности и любви во взгляде Ника.
     Ник обо всём заботится, всё делает быстро, не переставая славить Бога и восхищаться про себя Винкельридом. Вскоре Артур уже крепко спит в палатке, поставленной для него на поляне. Ник положил в эту палатку свой тюфяк. Олби наблюдает за ним с улыбкой.
- Ну, что, всё отдал? – спрашивает он. – Ты, я вижу, последнюю рубашку готов снять для друга.
     Никколо розовеет.
- Он маленький, - оправдывается он.
- Да ладно, - говорит Олби. – Я рад, что ты привез его.
- Винк, - решается спросить Никколо. – А если бы он ответил тебе иначе… что с ним было бы?
- С этим – ничего бы не было, - усмехается Винкельрид. – Я бы понял, что он еще мал, что из него можно вылепить то, что мне нужно. А вот если бы я заметил, что он уже взрослый… тогда, пожалуй, всё могло быть иначе.
     Он смотрит в глаза Никколо.
- Ты сам понимаешь, мне будущие мятежники не нужны. Неважно, сколько им лет, важно то, как они воспитаны.
     Помолчав, он говорит:
- Завтра мы снимемся с места и возьмем к югу, чтобы чума не добралась до нас. Солдатам будет названа другая причина, но ты должен знать правду.
     И спрашивает:
- А где твоя скрипка?
- У Микки Одноножки, - Никколо смеется. – А я и забыл про нее.
     Он идет к фуражиру, удивляясь про себя: как он мог сначала так волноваться о скрипке, а потом совершенно забыть о ней из-за маленького мальчика?..
     Микки с достоинством отдает ему скрипку: она в целости и сохранности. Никколо благодарит его и возвращается к королю.

                13.

     Раннее утро в конце июля.
     Винкельрид Олби просыпается возле своей палатки, поставленной на случай дождя. Ночи и дни стоят жаркие, все спят на воздухе.
     Уже светло, скоро взойдет солнце. Винкельрид приподнимается на локтях, садится на тюфяке, набитом шерстью и оглядывает спящих. Вчера был бой, «ворон» побили в очередной раз; сегодня – день отдыха. Никколо спит в светлой льняной рубашке и темных штанах до колен, тоже льняных. Он лежит на боку, подложив руку под голову. Во сне его лицо очень мирно; даже не верится, что вчера вместе со всеми он рубился насмерть с большим отрядом «воронья», и многие из «ворон» полегли от его руки. Каштановые волосы падают на загорелый лоб, он дышит ровно, спокойно, неслышно. Рядом, лежа на спине, храпит Эдм Сколли; на лбу у него свежий сабельный шрам. Спит и Льот, по обыкновению свернувшись клубком, подтянув к груди острые колени. А возле Никколо, справа, - Артур фон Либерт, одетый в льняную рубашку и штаны, так же, как оруженосцы короля. Взгляд Винкельрида теплеет, когда останавливается на спящем мальчике. Он успел привязаться к нему. Маленького барона теперь называют просто Арт. Он тоже зовет всех по именам.
     Сначала Арт дичился. Он потихоньку плакал о «дяде Эйбе» и о добрых слугах Вестгофа, был замкнут и подавлен. Ник вез его впереди себя на лошади. Утомленный долгими переходами, ребенок часто засыпал прямо в седле. Во время сражений его отправляли на телегу к какому-нибудь из фуражиров вместе со скрипкой Ника.
     Но постепенно мальчик ожил, потому что с ним все были ласковы. Его сиротство, миловидность и умение держаться с достоинством расположили к нему рыцарей и солдат. Его баловали: часто носили на руках или на плечах, что ему очень нравилось, возились с ним, угощали сластями, учили сражаться. Дядя Эйб никогда не был так ласков. Он относился к Арту ровно, однако решительно уклонялся от его объятий и поцелуев, утверждая, что мужчине не пристали «телячьи нежности». Арт верил ему на слово, но про себя скучал по «нежностям», как только может скучать добрый, ласковый и очень одинокий ребенок. Теперь оказалось, что «телячьи нежности» – это просто проявление сердечности, дружеской привязанности, а вовсе не что-то позорное, чего следует стесняться. И Артур расцвел, как цветок на солнце. Он обожал Ника и Льота, которые чаще других играли с ним и больше других о нем заботились. И он глубоко, всей своей маленькой душой полюбил короля. Один доброжелательный взгляд Винкельрида всегда ласкал его сердце; а если Олби сидел задумчивый возле своей палатки, к нему можно было тихонько подползти по траве и сунуть голову ему подмышку. Тогда Олби смеялся и крепко прижимал его к себе – и Артур бывал счастлив. Его любили, он это чувстовал, любили по-настоящему, впервые в жизни.
     Теперь Винкельрид смотрит на спящего Арта и думает, как изменился этот мальчик с того дня, как попал к ним. Он стал жизнерадостным, веселым, услужливым; он купался в любви и сам дарил любовь. И он ничем не походил на Детлефа Ганга. Вероятно, он походил на мать, имени которой не знал даже архиепископ Миддский.
     Король встает. На нем легкий кафтан и штаны из тонкого шелка, до щиколоток. Босой, он идет к реке, чтобы встретить восход солнца на ее берегу. Он легко ступает по траве, осыпанной редкой росой; здоровая бодрящая дрожь пробегает по его телу. Не хочется думать ни о чем, кроме как о роще, в которой они разбили лагерь, о реке, о солнце и траве под ногами. Но поневоле в голову забираются другие, тревожные мысли, неприятные, назойливые, как припев некрасивой песни.
     Чума… она всё больше охватывает страну, и как они ни стремятся ускользнуть от нее, она догоняет их, преследует по пятам, оставляя за собой вымершие поселки и города.
     Альбин Крозье. Его казнили в начале июля: четвертовали на площаи в Мидде; эту весть принесли разведчики.
     Умберто Орсини и Ричард Угрюмый посланы Гангом на поиски свалившейся точно с небес королевской армии, весть о которой дошла до Мидды и, как утверждают, заставила Ганга побледнеть и не окончить своего обеда, а после – не притронуться к ужину. Угрюмый и Орсини ищут армию Винкельрида, имея под началом по восемь тысяч воинов каждый. Хорошо, что пока их передвижения известны Винкельриду, и он ведет армию, изящно «протискиваясь» вместе с ней между чумой, Орсини и Угрюмым: этими тремя всадниками на бледных конях. Орсини очень неглуп, Угрюмый тоже, но у них, благодарение Богу, плохая разведка, да и пленные не молчат – всё рассказывают Винкельриду. Он выслушивает их, но редко оставляет в живых. Отпускать их опасно, таскать за собой накладно. Он не щадит их возраста, ему нет дела до их слез и клятв, которые, конечно, произносит страх, а не они сами. Но некоторых из них он всё же щадит. Пощадил и двух семнадцатилетних мальчишек – и теперь они тащатся на цепях следом за одной из провиантских телег. Их не обижают, но они несчастны сами по себе, у них жалкий вид. Король хочет оставить их и еще нескольких пленных в одном из верных ему монастырей, в заточении. Всякий раз, когда он думает, что следовало бы отдать приказ об их скорой и не мучительной казни, что-то останавливает его. Нет, не хочет он их смерти, пусть живут. Хотя, может, милосерднее всего было бы покончить с ними и отпеть как христиан. Винкельрид на этот счет строг: всех, кого он казнит, отпевают священники.
     Он встряхивает головой, отгоняя от себя мысли о двух мальчишках, с которыми нет смысла и толку возиться, но от которых он почему-то не может позволить себе избавиться. Нечего о них думать. Лучше подумать о солнце, которое вот-вот встанет.
     Он выходит на берег реки и устремляет жадный взгляд на восток, где горизонт уже озарен – ярко, празднично. Река течет медленно, неторопливо, спокойно, крупная сонная рыба плещется в ней. В кустах по обоим берегам уже начали просыпаться птицы. Где же ты, солнце? Озари меня, надели своей силой, согрей мне душу чистыми лучами, дай сил для новых побед, для справедливости и милосердия! Ведь я люблю людей, люблю свой народ, завещанный мне Хальдером. Но я не имею права быть размазней. Я словно иду по канату, протянутому между адом и раем; и до тех пор, пока я не взойду на трон Атолла, я не имею права на шаг в сторону. Дай мне, Господи, разума, дабы я не уклонялся от путей Твоих и всегда знал, как мне поступать с врагами и друзьями.
     И вот он показывается, этот знак Господень. Его малиновый краешек поднимается над горизонтом, и тут же тысячи, миллионы лучей озаряют реку, рощу, берег, короля на берегу. Он широко крестится, и улыбка вспыхивает на его лице, порожденная золотыми лучами. Солнце с ним, здесь! Теперь он будет знать, что делать; он не оставлен Богом. Река загорается, блещет пурпурным золотом, вскипает им, дрожит в торжествующих лучах. Вот он, Атолл, родная земля, текущая млеком и медом; и вот он, атоллский Иордан, широкий. рыбный, благодатный. А солнце поднимается всё выше, заливая мир потоками света и радости. Душа переполняется умилением, весельем, тишиной. Пахнет вянущими и свежими травами, цветами, водой. Птицы, приветствуя солнце, заливаются вовсю, их щебет сливается в ликующий многоголосый хор. Мир разом расцветает, оживает в звуках, запахах, красках.
     И Винкельрид знает: он выстоит, выдержит до конца, сбережет то, что д`олжно сберечь, покончит с тем, с чем должно покончить. Да, так оно и будет. Отчетливые утренние тени, длинные, широкие ложатся от кустов и деревьев на траву и песок; всё блещет, всё поет. Олби чувствует, что опьянен восходом, заново пробужден им к жизни. Его ноздри трепещут, легкие дышат в полную силу. Ему несказанно хорошо; давно он так себя не чувствовал.
     Он уходит с берега, насвистывая, ступая по влажной траве, уже начавшей нагреваться от солнечных лучей.
     Его путь лежит мимо обоза с провиантом. Он здоровается кивком головы с часовыми; с некоторыми из них перебрасывается двумя-тремя словами. А вот и телега, к которой прикованы мальчишки-пленные. Оба спят: босые, грязные. Их ноги изранены, волосы спутались, на руках цепи. Оба темноволосые, невысокие. У обоих по-детски приоткрыты рты. В кудрявых волосах  у одного из них запеклась кровь. Фуражир Йорма уже на ногах и считает мешки с картофелем.
- Йорма! – негромко окликает его Винкельрид. Фуражир вытягивается в струнку. Его рябое лицо приветливо и почтительно обращено на государя.
- Вот что, - Винкельрид подходит к нему. – Вели расковать этих воронят; пусть катятся себе на все четыре стороны.
     Фуражир не выражает удивления таким неожиданным решением Олби. Он почтительно кланяется:
- Будет сделано, государь.
     Винкельрид возвращается на поляну, где всё еще спит сладким сном его свита, освобожденная от ночного дежурства.
     Она продолжает спать и через полчаса, когда прибегает Йорма. Он толстый, поэтому пыхтит, отдуваясь.
- Ваше величество! – его маленькие глазки возмущенно блестят. – Эти стервеныши уходить не желают.
     Король удивлен:
- Как так не желают? Их расковали?
- Да. А они – стоят на коленях, мордами в землю, ревут оба и твердят: мол, хотим служить его величеству.
- Что за вздор, - король начинает смеяться.
- Истинно, вздор, государь, - очень охотно подтверждает Йорма.
- Ну, вели им придти ко мне. Да и сам приди вместе с ними, чтобы их по дороге случайно не пристрелили. А то подумают: беглые…
     Йорма кланяется, уходит, пыхтя. И возвращается со «стервенышами». Время от времени он с досадой награждает тумаком то одного, то другого. У мальчишек глаза пьяные, радостные, залитые слезами, ошалелые; тумаков они не чувствуют. Увидев короля, они подходят к нему, останавливаются в пяти шагах и валятся на колени.
- Помилуй, государь, - всхлипывает один из них, кудрявый. – Не гони… хоть высеки, только позволь остаться, служить тебе хотим!
- Хотим! – на вздохе повторяет второй.
- Встаньте, черти, - говорит Винкельрид. Оба тотчас встают.
- Штаны подтяни, - говорит Олби кудрявому «вороненку». Тот подтягивает, но штаны снова сваливаются до паха.
- Тесьма ослабла, - смущенно признается парень.
- А ты к брюху приклей, - ворчит фуражир. – Слюнями.
     Винкельриду хочется рассмеяться, но он сурово сдвигает брови.
- Значит, служить мне хотите? Забыли, как я с отцами вашими поступил? Или вам отцы не дороги?
- Т ы  наш отец государь! – хором отвечают бывшие пленные.
- Слыхал, Йорма, как врут? – спрашивает Олби, от души забавляясь про себя.
     Йорма презрительно плюет в сторону, что должно означать: и еще как врут-то, государь!
- Что ж вам, подлецы, отцов своих не жалко? – сурово спрашивает Винкельрид.
     Кудрявый паренек снова падает на колени и, протягивая к нему руки, говорит горячо и очень убедительно:
- Так ведь война, государь! Отцов жалко, как не жалеть. Да ведь за тобой правда, ты истинный король.
- Ты почем знаешь?
- Верю в это, государь! Ты врагов не мучаешь, казнишь быстро, отпеваешь, как христиан; так только король может поступать. Ты отпел наших отцов, а теперь нас на волю отпускаешь, расковать велел! Позволь служить тебе; мы теперь сироты, а с тобой сиротами не будем. Сначала нас отцы наши вели, на неправду, а теперь ты поведешь, на правду! Высеки, только не оставь: умрем за тебя! А не умрем, струсим где, то пусть нас, как свиней, зарежут и собакам бросят.
- Отцы нас родили, - неожиданно подает голос второй мальчишка, - дали нам жизнь. А ты нас пощадил, не казнил, значит, второй раз жизнь нам дал: как же ты не отец нам!
     Винкельрид тронут, но не показывает этого.
- Хорошо языки у вас подвешены, - усмехается он. – Как соловьи поете. Ну, что ж, будь по-вашему: оставлю вас при себе, посмотрю, что из вас выйдет. Имена мне свои скажите.
- Я Фил`ит Бэнк, - говорит кудрявый.
- А я Лем `Арнер, - говорит его товарищ.
- Целуйте руку, - Винкельрид протягивает им руку, они подходят и по очереди склоняются к ней. Потом снова падают на колени и с мольбой глядят на короля:
- Вели высечь, государь, если не веришь нам!
- Сами друг друга высечете, коли есть охота, - отвечает Винкельрид. – Мне недосуг. Йорма, - он смотрит на фуражира. – Теперь это наши солдаты. Проследи, чтобы они вымылись, переоделись, обулись и поели. И в пехоту их, к господину Ферранте. Ноги у них сбиты, пусть завтра едут на обозной телеге.
- Слушаю, государь, - очень почтительно отвечает фуражир.
     Все трое уходят. Йорма уже не награждает мальчишек тумаками: королевские солдаты неприкосновенны. А потом, их горячие слова, обращенные к Винкельриду, тоже поневоле тронули его. «Вот ведь, все люди, - думает он. – Всех Господь терпит, и нам велел терпеть».
     А королю весело на душе. Он доволен тем, что помиловал этих двух парнишек, дал им возможность постоять за Атолл. Он вспоминает их большие карие глаза, чистые, честные, омытые слезами. Великое дело – милосердие, думается ему. Жаль, что королям не всегда позволительно откликаться на его зов.
     И всё-таки… всё-таки будет чудо, если мальчишки, опомнившись от радости и благодарности, не вспомнят о своих отцах, как это подобает добрым сыновьям. Правое дело правым делом, но разве кровные узы не сильнее? Он, Винкельрид, не может доверять тем, кого сделал сиротами. Не только благодарность вызывает красноречие; это делает и месть. Положим, сейчас Филит и Лем искренни, а завтра? Кто может поручиться? «Велю Ферранте присмотреть за ними, - думает Винкельрид. – И если им взбредет на ум предать меня из мести… что ж, значит, такова будет их доля – последовать за своими отцами».

                14.

     Они идут, оставляя позади графство за графством. Когда неприятель у них на пути и численность его не слишком велика, они атакуют – и неизменно побеждают. Их потери возмещаются: к ним приходят горожане, крестьяне, дворяне; армия потихоньку пополняется.
     А за ними, как верный пес, бежит чума; никуда от нее не деться.
     И вот, они делают передышку в долине, близ монастыря Т`аум. Винкельрид берет с собой Ника, Льота и Эдма Лопоухого и едет повидаться с настоятелем, которого знал в миру вельможей при дворе короля Хальдера. Теперь его зовут отец Варфоломей. Высокий, бледный, худой, весь в черном, с темными, немного навыкате глазами, он встречает гостей во дворе монастыря, у серых булыжных стен.
- Благослови тебя Господь, Винк Олби, - говорит он глухо, без улыбки, и обнимает короля, а тот обнимает настоятеля.
- Ты похудел, Орм, - Винкельрид улыбается. – Ну, вот тебе я, а вот моя свита.
- Это хорошо, - отец Варфоломей улыбается в ответ. Он отвык от улыбок, но эта минута из тех, когда вспоминаются старые привычки. Он благословляет оруженосцев; те целуют его руку – сухую, бледную, пахнущую ладаном и деревянным маслом.
     Потом они входят в монастырь, идут в трапезную и там, за длинным столом едят вареную рыбу и овощи, хлеб и мед.
- Чума близко, Винкельрид, - говорит настоятель. – Я слышал, она уже дошла до Траумберга; может, заглянет и в нашу обитель. Из моей кельи видна большая дорога. По ней ходят кающиеся и ездят пирующие: и те, и другие убеждены, что настали последние времена.
- Они настали для Детлефа Ганга,  - говорит Винкельрид.
- Береги себя, - отец Варфоломей смотрит на него большими глазами, худой, пергаментный, похожий на мумию. – Тебе завещан престол; ты должен остаться в живых. Я буду молиться о тебе.
     Они поднимаются в келью настоятеля и смотрят оттуда на белую от пыли большую дорогу, за которой луг и лес, а за лесом тревожное, черно-лиловое грозовое небо. Гроза приближается к обители. Монах-пастух пасет у леса пестрых монастырских коров. Издали и коровы, и монах, и пес, который оберегает стадо, кажутся фарфоровыми фигурками.
- Брат Иоанн вымокнет под ливнем, - говорит отец Варфоломей. – Надо, чтобы кто-нибудь отнес ему плащ.
     Тут же внизу за окном появляется монах с плащом; он спешит через дорогу к брату Иоанну.
- Ты творишь чудеса, отец Варфоломей, - улыбается Винкельрид. – Стоит тебе чего-нибудь пожелать, как это тотчас исполняется.
     Отец Варфоломей смотрит на него ясным спокойным взглядом.
- Господь иногда удивляет на нас Свою милость, - говорит он. – Хотя мы совсем не достойны этого.
     Они садятся на широкую деревянную лавку возле стола. Настоятель достет оловянные кубки и наливает гостям вина из оплетенной бутыли. Вино в грозовых сумерках отсвечивает рубином. Никколо кажется, что у него вкус холодного расплавленного золота и роз.
- Что слышно о Ганге, Орм? – спрашивает Винкельрид.
- Говорят, он кается с усердием, - отвечает настоятель. – Заперся в своих покоях, молится среди курений, очищающих воздух, и отдает приказы из-за двери. Он боится тебя, боится чумы. И хочет короноваться поскорее. В сентябре он ожидает невесту, итальянскую баронессу Антонию. Я слышал, она троюродная племянница делла Скала. Вместе с ней придут отряды итальянцев; он обещал им золото, они нужны ему.
- Они не нужны  м н е, - говорит Винкельрид. – Я отправлю их обратно в Италию вместе с донной Антонией. Полагаю, они будут довольны, что с ними обошлись столь великодушно. И я отправлю с ними письмо к делла Скала. Я слышал, он умен и держит сторону сильного. Мы с ним должны понять друг друга.
- А Ватикан? – быстро спрашивает отец Варфоломей.
- Ватикан тоже поймет меня. В какую гавань они должны прибыть: в Мариэтту?
- Да.
- Это близ Санкры. Что ж, мои люди наведуются туда еще раз; дело того стоит.
     Никколо слушает беседу Винкельрида и настоятеля вместе с Льотом и Сколли. Он представляет себе Детлефа Ганга, каким видел его на портретах: высокого, с окладистой каштановой бородой и пристальным неприятным взглядом, цепким, холодным, как щупальце кальмара. Тонкие губы поджаты надменно, чопорно. И правая рука обязательно на эфесе сабли. Ганг – дальний родственник короля Хальдера. Олби говорит, они никогда не любили друг друга.
     Рокот грома нарушает ход его размышлений. Яркие молнии торопливыми зловещими вспышками озаряют небо раз за разом, гром грохочет снова. Ливень мощными потоками обрушивается на обитель, на луг, лес и пыльную дорогу; она немного темнеет от воды, превращается из белой в бежевую. В келье становится совсем сумеречно; настоятель зажигает свечу и прикрывает ставни.
- Не нужно, Орм, - говорит Винкельрид. – Мне хочется видеть грозу.
     Отец Варфоломей не спорит. Он снова растворяет ставни, ставит свечу за старинный образ, чтобы ветер не погасил ее, и говорит:
- Ты всегда любил грозы, Винк.
     Ветер, теплый и свежий, врывается в келью вместе с дождем. Винкельрид подходит к окну и жадно смотрит в грозовое небо, на свинцово-синие тучи, которые время от времени раскалывают на несколько частей белые ветвистые сполохи.
- Ты заночуешь здесь, - говорит он и оборачивается к Нику:
- После грозы привезешь сюда Артура. Напрасно мы сразу не взяли его с собой.
     И, не отходя от окна, он рассказывает отцу Варфоломею про Арта, сына Детлефа. Отец Варфоломей задумывается.
- Наверно, его матерью была Вирджиния Т`орро, танцовщица. Она умерла восемь лет назад.
- Откуда ты это знаешь, Орм?
- Я многое знаю. Наша обитель страннолюбива; к нам стекаются отовсюду. Знаешь, Олби, я хотел бы увидеть его высокопреосвященство.
- Ты увидишь его. Ник, когда поедешь за Артуром, попроси его высокопреосвященство посетить обитель.
     Спустя час гроза уходит. Небо очищается, ливень затихает. Выезжая со двора, Никколо слышит торжественное пение, доносящееся из часовни при монастыре.
     На дороге он встречает две небольшие толпы, которые движутся навстречу друг другу. Одна из них: нищие богомольцы с цепями, обернутыми вокруг полунагих тел, оборванные, с иссеченными спинами; они идут с пением псалмов, громко читая молитвы. Навстречу им едет ряд карет с разряженными пьяными горожанами и горожанками; эти поют что-то отчаянно веселое и непристойное, а встретив богомольцев, осыпают их насмешками. Те отвечают им проклятиями, сторонясь горячих лошадей. Уличная женщина в красном платье, высунувшись из окошка кареты, дразнит их грубо и глумливо. В нее швыряют камнями, она прячется в глубь кареты, хрипло ругаясь; ее спутники хохочут. Кареты уезжают, богомольцы идут дальше. Чума; вот оно, ее лицо.
     Никколо приезжает в долину и передает архиепископу Миддскому просьбу Винкельрида. Затем сажает впереди себя Арта и едет обратно вместе с архиепископом. Втроем они приезжают в монастырь Таум.
     Отец Варфоломей приветствует его высокопреосвященство и провожает его к братии. Никколо ведет Арта в комнату, отведенную Винкельриду Олби и его оруженосцам. Это большая келья для гостей с огромной широкой кроватью и одной доиной подушкой – на всех. Пахнет чистым бельем. Никколо не слышал этого запаха с самого Траста.
- Здесь баня есть, - говорит Винкельрид. – Нас проводят туда.
     Он сдержанно весел, его глаза блестят.
     За ними приходит монах, брат Петер, чтобы отвести их в баню. Это огромный, жарко натопленный сруб на заднем дворе монастыря. Они раздеваются и входят в царство толстых бревен, огромных очагов, котлов и пара, клубящегося белыми облаками. Арт, оробев, вцепляется в руку Никколо. Он никогда не был в бане, его до сих пор мыли иначе. Никколо уверяет его, что в бане мыться лучше всего. Арт верит ему на слово.
     Они моются долго, с наслаждением, пока не начинают чувствовать себя чистыми каждой клеткой тела. От кипарисовых ковшей кожа приобретает запах кипариса. Окончив мытье, они выходят в предбанник и пьют там холодную брагу из бочонка, наливая ее в большие глиняные кружки. Им не хочется разговаривать, они молчат, расслабившиеся в смолистом тепле, сидя и полулежа на деревянных лавках. Брат Петер приносит им чистое нижнее белье – кажому по росту. Их верхняя одежда тщательно вычищена монахами по приказу настоятеля. Они надевают ее, точно новую. Эдм и Сверчок дивятся искусству монахов чистить одежду. Льот решает расспросить святых братьев на сей предмет как следует, чтобы всецело овладеть этим важнейшим для войны искусством; по его мнению, грязная одежда не благоприятствует победам. А уж государь – тот всегда должен быть в чистом.
- Черт! Розами пахнет, - бормочет Эдм, нюхая свой рукав, но тут же спохватывается: ведь он во монастыре, здесь нельзя чертыхаться. Оглядевшись по сторонам, он виновато крестится:
- Прости, Господи! Грешу языком по глупости своей…
     Они возвращаются в отведенную им келью.
- Что, понравилось в бане? – Винкельрид поднимает Арта на руки.
- Да, государь, - Арт улыбается ему во весь рот, его глаза полны детской ласки и мягкого веселья.
- Ну, иди во двор, играй. Да смотри, чтобы чистым остался к вечеру.
- Буду чистым, - охотно обещает Арт.
     Олби спускает его на пол и треплет по влажным волосам, светлым, как спелые колосья. Арт целует его руку и убегает.
- Славный парень, - говорит Олби.
     Оруженосцы улыбаются: они согласны с королем.


     Вечером, когда Сверчок, Арт и Эдм уже спят, Винкельрид и Никколо переговариваются в сонной тьме. Они лежат на расстоянии вытянутой руки друг от друга: Никколо на боку, Винкельрид на спине, закинув руки за голову.
- Винк, как ты познакомился с Гангом? – спрашивает Никколо.
- Не помню, - отвечает Винкельрид. – Я мало что помню про него; мы с ним и десяти слов не сказали друг с другом. Но он холодный. Холодный, как рыба. И еще: он никогда не смеется. У него завистливая душа, трусливое сердце; он не знает милосердия. И никому не известно, что у него на уме, ибо он всегда лгал. При дворе его прозвали «Каиафа». Когда он слышал это прозвище, он щурился, точно пыль летела ему в лицо.
     Он умолкает и вдруг негромко смеется.
- Помню, однажды на обеде ему вместо золотого кубка для вина поставили серебряный -  нечаянно. Он побагровел до корней волос, увидев это. Но ничего не сказал. Он не сказал бы ничего, даже если бы вместо кубка ему поставили солонку. Хальдер заметил ошибку и велел принести золотой кубок, хотя и не любил Ганга. Но Ганг ответил ему: «Не стоит, государь: серебро здоровее». И пил из серебра весь вечер – из гордости.
     Никколо посмеивается.
- Гордыня в нем фарисейская, - продолжает Олби. – Ни в ком и никогда я не встречал такой гордыни. И слуги у него подстать ему. Орсини похож на сороку, а Ричард Угрюмый – на бешеного быка. Они неплохие воины, но одного губит мелочность, другого вспыльчивость. Чума – вот что худо, не прижала бы она нас. Вертимся вокруг столицы, что лисы на сворке, а внутрь нейдем.
- Мы много «ворон» побили, - напоминает ему Никколо. – И еще побьем.
- Как Бог даст, - откликается Винкельрид. – Только не царское это дело – за «вороньем» гоняться; столицу пора брать. Отец Варфоломей сказал мне: Ганг велел распустить слух, будто чума от «самозванца», то есть, от меня. Гусопасы, пожалуй, поверят, струхнут. Ладно, всего за одну ночь не передумаешь. Давай спать.
     И они засыпают. Никколо снится Детлеф Ганг – холодный, чопорный, богомольцы в веригах, пьяная женщина в красном платье… и еще донна Антония из Италии. Он никогда не видел ее и, может быть, не увидит – но она снится ему, и во сне нет никого прекрасней, чем она…

                15.

     Чума настигает вас в лесу, близ замка Сун, после победы над большим отрядом «ворон».
     Во время отдыха двое солдат умирают; они уже несколько дней кашляли кровью. Ужас охватывает армию – ужас и паника. Этим же вечером несколько солдат сбегает. Они из разных сотен. Ты задумываешься: если Винкельрид исполнит свое предупреждение, казнит за сбежавших четыреста человек, это будет страшно и неправильно. Так неправильно, что, конечно, Винкельрид никогда этого не сделает. Он говорил, что намерен хитрить, чтобы удержать при себе людей. Но какая хитрость тут может помочь? Когда люди паникуют, меры нужны решительные. Интересно, как поступит Олби?
     Ты с боязнью и любопытством смотришь на нахмуренное чело короля, и в то же время тебе страшно за него, за себя, за друзей: а вдруг все вы заболеете чумой? Смерти ты не боишься, но опасаешься, что ее ожидание сделает тебя малодушным. Как можно спокойно смотреть на гибель тех, кто тебе близок? Легче умереть самому. Ты начинаешь находить особую прелесть в каждой живой душе; с наслаждением смотришь на Льота Ласкера, на его быстрые, чуть раскосые, смышленые глаза, на его ловкие движения. Эдм Лопоухий с его рыжей бородой и зеленоватыми глазами вызывает в тебе нежность, а на Винкельрида и Артура лучше не смотреть: один их вид бесконечно родной тебе, отзывается в тебе болью. Широкое лицо короля с крупным носом и толстыми губами, его улыбка, его вьющиеся короткие волосы и проницательные глаза – всё это кажется тебе таким прекрасным, что даже первая красавица на свете не могла бы сравниться с этим образом. Неужели тебе доведется увидеть его, пораженного чумой?..
     Ты с жаром молишься, чтобы с ним ничего не случилось. «Лучше порази меня, Господи, - твердишь ты. – Но не его. Нет».
     Он подзывает тебя и говорит:
- Ник, если со мной что-нибудь случится, обещай, что будешь верно служить тому, кому я завещал корону Атолла.
- Обещаю, государь, - отвечаешь ты, а про себя договариваешь: «Но я не хочу жить, если с тобой что-нибудь случится». Вслух ты этого не говоришь. Но Винкельрид словно читает твои мысли.
- Выше нос, - его голос необычайно ласков, глаза лучатся теплом. – Я еще не умер, Ник Дианезе.
     Утром король выстраивает перед собой сотни, из которых бежали солдаты. Вид у людей боязливый и понурый. Глаза Олби мечут молнии; серовато-желтые, они отливают грозовым блеском. Он произносит резкую суровую речь.
- Вы не захотели смотреть друг за другом и удерживать друг друга, - гремит в тишине его низкий, подавляюще властный голос. – Шестеро человек сбежали. Помните, что я обещал вам за побег одного из вас? Казнь всей сотни! И эта казнь совершится немедленно. Вы убедитесь, что со мной нельзя шутить. Я докажу вам, что чума – это детская забава по сравнению с моим правосудием. В гневе я страшнее чумы; никакой мор со мной не сравнится. Я король и держу свое слово. Вы должны быть казнены. Пусть ваша гибель послужит примером для остальных моих людей.
     Он умолкает; люди тоже молчат, опустив головы.
- Начнем с третьей сотни, - говорит король. – Из нее сбежали два человека. Нэд, ты готов?
     Великан Нэд, на которого возложены обязанности палача, отвечает:
- Готов, государь.
     Он стоит возле дерева, через высокий сук которого перекинута веревка с петлей на конце, и держит веревку за другой конец.
- Ну, кто первый примет казнь? – спрашивает король.
- Позволь мне, государь, - вперед выходит, прихрамывая, фуражир Микки Одноножка. Его лицо спокойно. Невысокий, коренастый, он стоит, крепко упираясь ногами в землю, и преданно смотрит на Олби. Взгляд короля из грозного делается уважительным.
- Ты отважный человек, Микел, - говорит он с чувством. – Твое имя войдет в летопись Атолла как имя героя, не пожалевшего жизни для чести своего государя и во имя народного блага. Умри с миром.
     Ты смотришь на Микки Одноножку, потом на короля. Не может быть, чтобы он это сделал! Но Олби не собирается отступать. Он крепко обнимает Микки. Тот целует королю руку и, прихрамывая, идет к дереву, возле которого стоит Нэд, забирается на поставленный заранее деревянный чурбан и сам накидывает петлю себе на шею.
- Отец Леон, - Винкельрид устремляет взгляд на одного из священников. – Приготовьте Микела к смерти.
     Священник подходит к Микки и начинает молиться. Ты смотришь на солдат. Они удручены; у некоторых слезы на глазах, другие в животном страхе озираются по сторонам: нельзя ли убежать от королевского гнева? Нельзя – вооруженные отряды окружают из со всех сторон. Но ты всё еще не веришь, что ни в чем не повинный Одноножка умрет. И в то же время уже начинаешь верить…
     Вдруг Сверчок срывается с места и бросается к ногам Винкельрида.
- Смилуйся, государь! – кричит он. – Пощади своих людей, они больше не провинятся!
     Его лицо залито слезами. Он обхватывает руками ноги Винкельрида. Тебе хочется сделать то же самое, но ты не в силах сдвинуться с места.
- Льот, поди на свое место, - сурово приказывает Винкельрид.
- Нет, государь, пощади! – умоляет Льот.
- Прочь! – Олби резко высвобождается и отталкивает его ногой так, что Сверчок опрокидывается на спину. Глаза Олби смотрят остро, колюче. Льот, всхлипывая, утыкается лицом в траву.
- Ну! – нетерпеливо кричит Винкельрид священнику. – Отец Леон, долго ли еще?
- Сейчас, государь! – отвечает отец Леон. - Микел исповедуется мне.
     Ты весь дрожишь и закрываешь глаза. Хорошо, что Артур под присмотром Эдма Сколли, на поляне за деревьями, - и не видит всего этого.
     Вдруг позади строя раздаются какие-то крики, брань, мольбы; все оборачиваются, ты тоже открываешь глаза. Удивленный, облегченный, радостный ропот проносится по рядам обреченных.
     Все шестеро сбежавших солдат предстают перед королем. Двое из них связаны.
- Пощади Микки, государь! – едва ли не хором кричат четверо вернувшихся и валятся на колени. Двое связанных стоят, опустив головы.
- А, вернулись, - губы Винкельрида трогает усмешка. – Микки! Я дарую тебе жизнь. Вернись в строй.
     Микки вынимает голову из петли и спокойно возвращается на свое прежнее место.
- Почему эти двое связаны? – спрашивает Винкельрид.
- Они не хотели возвращаться, государь, - хмуро поясняет один из вернувшихся беглецов.
- А вы хотели?
- Нет, государь. Но мы не могли допустить, чтобы другие погибли из-за нас…
     Винкельрид обводит их ясным взглядом.
- Хорошо, я прощаю вас. И всех прощаю, кроме этих двух связанных. А их  – повесить.
     Священник готовит двух беглецов к смерти, и Нэд вздергивает их по очереди под ликующие крики солдат: «Да здравствует король Винкельрид!» На лицах людей – величайшая радость. Олби поднимает руку, и немедленно наступает тишина. Все преданно смотрят на государя.
- Братья! – обращается к ним Винкельрид. – Я люблю порядок, но я милостив, и я – отец вам. Что делает отец со своими детьми в час опасности? Он спасает их. Я знаю, как всем нам избавиться от чумы. Неподалеку отсюда протекает источник святого Витольда. Тот, кто искупается в этом источнике, никогда не заболеет чумой! Я проведу вас к священной воде – и мы все останемся живы!
     Громовое «ура» сотрясает воздух в ответ на слова короля. Теперь лица солдат светятся, как хрусталь на солнце, а их взгляды, по-детски доверчиво обращенные на Винкельрида, выражают обожание и преклонение. «Слава! Слава!» – гремят неумолчные крики. Осенив себя крестом, король торжественно уходит с поляны. Ты бросаешься к всё еще лежащему ничком Льоту.
- Сверчок… - в твоем голосе ласковое сочувствие.
- Что? – он поворачивает к тебе лицо, которое в эту минуту – воплощение изощренного плутовства. Тебя пронзает внезапная догадка.
- Льот! – шепчешь ты. – Так это было не по правде? Да?
     Он подмигивает тебе. Ну, конечно, они с Олби обсудили всё заранее: и может даже, тайком прорепетировали.
- И Одноножка всё знал? – спрашиваешь ты.
- Нет, - Льот становится серьезным. – Одноножка вправду готов был умереть первым; он не знал, что это игра.
     Величайшее уважение к Микки охватывает тебя. И ты в очередной раз восхищаешься Винкельридом. Как точно он всё рассчитал! Нет, такой человек дойдет до Мидды, возьмет трон и никому его не отдаст. Никто не вырвет из его рук то, что ему принадлежит. Даже чума не властна над ним.
     Но чума властна над тобой. Вечером этого же дня ты обнаруживаешь чумной прыщ на икре своей правой ноги.
     Холодный пот тут же прошибает тебя. Но ты не ропщешь; вероятно, Бог услышал твою молитву, и тебе суждено умереть за своего короля. Вот только надо предупредить его. Сохраняя хладнокровие, ты отзываешь Винкельрида в сторону и сообщаешь ему о своей находке. Он темнеет лицом и уводит тебя за деревья.
- Ложись, - приказывает он.
     Ты ложишься. Он вынимает кинжал, ты закрываешь глаза в ожидании легкой смерти. Он крепко держит тебя за ногу. Мгновенная острая боль! Ты вскрикиваешь и смотришь на Винкельрида. Он держит в руке что-то красное, а на твоей ноге уже нет прыща, зато есть страшная рана, из которой льется кровь. Винкельрид туго стягивает рану повязкой. Ты теряешь сознание и уже не видишь, как Олби закапывает в землю то, что он отрубил.
     Ты приходишь в себя только на следующее утро, в носилках, которые везут лошади. Тебе лучше, хотя рана на ноге очень болит. Кровь больше не идет, но рану жжет, словно огнем. Льот заглядывает к тебе и шепотом предупреждает: молчи о чумном прыще! Тебя нечаянно ранили мечом на учениях, запомни, ранили мечом…
     Теперь только бы дожить до источника святого Витольда! Конечно, он исцелит тебя, ты в этом не сомневаешься.
     Вы добираетесь до источника и по очереди окунаетесь в него. Первым в воду, бегущую из-под корней дерева, входит, разумеется, король, благословленный его высокопреосвященством «на исцеление». Вслед за королем поспешно окунается в воду вся армия, и ты тоже (с помощью Эдма). Источник действительно чудесен. После него у тебя перестает болеть нога, а у многих в несколько минут вылечиваются раны, полученные в последних сражениях. Все веселы и, горячо благодаря Бога, презрительно шутят над чумой. Весел и король. Никто, даже ты, не подозревает, о чем он думает. А думает он вот что: «Если с верой войти в самую обыкновенную воду, она станет священной на самом деле».
     И он прав. Никто в армии больше не заболевает чумой, потому что каждый всей душой верит, что защищен от нее. А спустя неделю чумное поветрие полностью покидает Атолл.

                16.

     В тот памятный день они остановились на ночлег близ усадьбы Суммельт, в лесу у Воловьего озера.
     Проснувшись по обыкновению раньше своей свиты, Винкельрид отправился к озеру. Утро было серым, душным, как перед грозой, солнечные лучи не пробивались сквозь плотные облака. Солдаты спали на траве беспокойным сном, изнывая от духоты. Многие сняли с себя почти всё, что на них было, и всё равно их лица лоснились от пота. Часовые без рубашек, в одних штанах сидели и стояли на посту, без конца вытирая влажные лбы кто рукой, кто тряпицей. Тысяченачальники, позабыв о своем аристократическом воспитании лежали так же, как солдаты, почти без одежды. Винкельрид подумал, что в эту минуту их не отличишь от солдат и фуражиров. Когда на человеке нет одежды, и он спит в лесу, как угадаешь, дворянин он или простолюдин? Даже лицо ничего не скажет; у многих солдат-крестьян черты правильней и тоньше, чем у их титулованных командиров.
     Что ж, солдаты – это зачастую будущие дворяне, сказал себе Винкельрид. Например, те же Никколо, Льот, Эдм Лопоухий. И Микки Одноножка. Да, Микки непременно будет дворянином за то, что не пожалел себя неделю назад ради государевой чести – и чтобы подать пример товарищам. Винкельрид никогда не забудет его царственной готовности принять смерть. В Микки появилось с тех пор нечто величественное; он говорил, будто в какой-то степени чувствует себя воскресшим Лазарем. Ему и в голову не приходило, что его государь не собирался его казнить, не собирался казнить никого, кроме самих беглецов, и то, если они вернутся не по доброй воле. Об этом знали только Льот, Никколо и Сколли; всем остальным следовало пребывать в уверенности, что их король более грозен, нежели это было на самом деле.
     Никколо тогда спросил его: как бы он, Олби повел себя, если бы беглецы не вернулись? Винкельрид его успокоил. У них с Льотом было продумано и обговорено множество вариантов. Как бы ни повернулось дело, невиновные не пострадали бы: но им, виновным, совершенно незачем об этом знать. Зато теперь все солдаты зорко наблюдают друг за другом. На их наблюдение, конечно, нельзя положиться; они должны быть верны своему королю из любви, иначе следи не следи – все разбегутся. А король, чтобы его любили, должен быть строг, справедлив и щедр на милость и милосердие.
     Олби хмурится. Скоро сентябрь. Не хотелось бы возвращаться в Мариэтту из-за баронессы Антонии и ее итальянцев. Впрочем, может, они и не приедут. Наверняка чума отпугнула их, отпугнули вести о гражданской войне, вспыхнувшей в Атолле. До Италии вести из Атолла доходят быстрее, чем из многих стран Европы. В крайнем случае… но он позже подумает об этом.
     Воловье озеро лежит перед ним, блестящее, синее, знойное. Лениво потрескивают крыльями стрекозы в камышах. Ивы склонились к воде и полощут в ней листья. Даже рыба не плещет; ошалев от зноя, вся она ушла на глубину. Птицы вяло, точно нехотя, перекликаются в листве: им тоже жарко, а может, они чувствуют грозу. Разведка донесла: Орсини с Угрюмым идут по ложному следу армии на восток. Что ж, скатертью дорога. Завтра он, Винкельрид двинется на Мидду. Еще два дня, и столица будет взята. А уж там, на месте, они отобьются и от Ричарда, и от Умберто-сороки.
     Обли раздевается и с шумом входит в воду. Она тепла, точно парное молоко. Он пил его в Трасте, пьет и теперь, если они останавливаются возле деревни. Крестьяне на его стороне и охотно угощают королевских воинов, которые, в отличие от жадного Ганговского «воронья» не обижают население. К тому же, имя Винкельрида Олби, оруженосца короля Хальдера, всем известно в народе – и популярно. Детлефа Ганга же атоллцы успели сильно невзлюбить.
     Винкельрид плывет – ровно, быстро, точно выдра, рассекая воду. Его движения сильны, стремительны; мускулы радуются бодрой работе, всегда приятной здоровому телу и ясному духу.
     Он несколько раз ныряет и возвращается к берегу. Выбирается на траву, надевает на себя штаны, рубашку из немаркого небеленого льна, башмаки из черного шелка и кожи: удобные, прочные, ноги не потеют в них, как в сапогах. Подпоясав рубашку, длинную , до бедер, он поднимает голову… и видит: в десяти шагах от него стоит один из пощаженных им мальчишек-«воронят» и целится в него из лука.
     «Так! – точно молотком ударяет в голове Винкельрида. – Этого следовало ожидать. Зачем я взял их на службу? Ведь знал, не простят они мне своих отцов. Я бы на их месте не простил, чем же они лучше меня? Если уж пощадил их, то, хотя бы, прогнал подальше; нет, взял… Ну, готовься теперь к проигрышу, мастер Эберт: отзвенела твоя музыкальная шкатулка. Винить тебе некого, кроме как самого себя. Прими, Господи, душу мою!»
     Он вспоминает имя парня: Лем Арнер. Тот, который сказал, что он, Винкельрид, второй раз даровал ему жизнь. Так вот для чего нужна ему была эта жизнь: чтобы нарушить данную им присягу и поднять руку на своего законного государя. Потому что узы крови сильнее всех остальных уз… А ведь Ферранте хвалил и его, и кудрявого Филита Бэнка, который в день своего освобождения от цепей был куда как красноречив. А сейчас сидит, наверно, где-нибудь поблизости и на всякий случай тоже целится в Винкельрида. Ферранте говорил: эти не подведут. Ты ошибся, тысяченачальник. Но тебе простительно; я, король Винк Олби, ошибся хуже тебя – и сейчас расплачусь за это. Хорошо, что завещание составлено, престол передан графу Лореру, полководцу. Он будет достойным королем.
     Точно откуда-то издалека Олби слышит свой собственный голос, удивительно невозмутимый:
- Стреляй, Лем. Только смотри, не промахнись; ты не успеешь взять новую стрелу.
- Молчи, - говорит Лем холодно. В его глазах черная ненависть. Он целится в правый глаз Винкельрида. Ферранте говорил, он хорошо стреляет. Олби усмехается ему в лицо потому что видит: Лем медлит не оттого, что робеет; просто он действительно не хочет промахнуться. Он знает не хуже Олби, что если даст осечку второго шанса убить короля ему не представится.
- Так ты мстишь мне за отца? – спрашивает Винкельрид.
- Да, - отвечает Лем. – И за всех остальных  н а ш и х. Ты убийца, и ты умрешь. А король ты или самозванец, мне наплевать.
- Я король, назначенный Хальдером; ты берешь на душу грех, Лем.
- На тебе больше грехов, - отвечает Лем. Конечно, в эту минуту он не помнит, как вместе с отцом грабил и вешал мирных людей, с горечью думает Олби. И напоминать ему об этом бессмысленно.
     Вдруг из-за кустов, тонко запев, вылетает стрела – и вонзается в висок Лему. Его глаза изумленно раскрываются лук выпадает из рук; он мягко опускается на песок и лежит неподвижно.
     Винкельрид зорко смотрит в ту сторону, откуда прилетела спасительная стрела. Заросли шуршат, оттуда выходит кудрявый Филит Бэнк. У него в руках лук, и лицо очень несчастное. Он подходит к Лему, склоняется над ним. Потом бросает лук и, резко выпрямившись, смотрит на Винкельрида. Его глаза полны слез и гневного отчаяния.
- Ты злой! – кричит он, сжав кулаки и подступая к Олби. – Это из-за тебя я убил его! А он был мне, как брат! Как брат!
     Слезы градом текут по его щекам. Олби обнимает его. Филит пытается вырваться, ругаясь так, что, кажется, берег озера дрожит. Но Винкельрид не слышит его. Он видит и понимает одно: этот мальчик спас ему жизнь, и он несчастен. Он крепче прижимает его к себе, чтобы Филит не смог высвободится; мало ли, на что он с горя решится. Устав от тщетной борьбы, Филит затихает. Он больше не ругается, только плачет – горько, как ребенок. И так же безутешно.
- Ты злой, - твердит он, - ты злой…
     Потом умолкает.
- Нет, Филит, я не злой, - мягко возражает Винкельрид. – А ты мог не убивать его. Мог выстрелить ему в руку.
- Филит отрицательно трясет головой.
- Ты бы потом казнил его, - отвечает он. – Это лучше: то, что я сам его убил. Ты всех казнишь, государь, ты и своих не жалеешь…
- Жалею, - Винкелрид осторожно выпускает его. - Те, что верны мне, не погибнут.
     Филит недоверчиво смотрит на него:
- А Одноножка? Ты его чуть не повесил.
- «Чуть» не считается, Филит Бэнк. Одноножка не умер бы.
     Филит внимательно смотрит ему в глаза и шмыгает носом.
- Даешь слово? – спрашивает он.
- Даю слово.
     Филит ему верит. А Винкельрид пристально всматривается в его круглое лицо, влажное от слез и пота, в его темно-карие глаза. Нос у Филита курносый и усыпан веснушками, волосы темно-русые. Он совсем еще ребенок по сравнению с Ником, хотя тот старше его всего на год. Но этот ребенок совершил подвиг: он спас своего короля.
- Благодарю тебя, - говорит Винкельрид. – Ты знал, что`  затевает Лем?
- Я догадывался, – отвечает Филит, глядя в сторону. – А сегодня я увидел: он пошел к озеру с луком и стрелами. Я подумал, что ты, наверно, пошел купаться, и он хочет убить тебя. Я тоже взял на всякий случай лук и стрелы. И потихоньку пошел за ним. Но он намного опередил меня; я не сразу вас отыскал.
- Ты мог бы поступить иначе, чем поступил, - голос Винкельрида звучит одновременно и вкрадчиво, и испытующе. – Ты бы мог убить меня, а потом бежать вдвоем с Лемом. Никто бы вас не догнал.
     Филит, несмотря на всю свою печаль, искреннюю и глубокую, с удивлением смотрит на Олби.
- Нет, государь, - говорит он. – Я же присягал тебе: целовал руку и крест…
- Лем тоже присягал мне.
- Ты убил его отца, - отвечает Филит и добавляет:
- А у меня только отчима. Я его не любил, он пил и дрался.
     Король смеется:
- А если бы отца убил?
- Всё равно, - Филит хмурится. – Нельзя нарушать клятву. Это всё равно, что предать Бога. Лучше уж тогда не клясться.
     Помолчав, он говорит:
- Лем сначала не хотел ничего худого, государь; он был тебе благодарен, так же, как я. Но потом его бес попутал: во время чумы.
     Он тяжело вздыхает.
- Пойдем отсюда, - Олби кладет ему руку на плечо. – Простись с Лемом, и пойдем.
     Филит склоняется над Лемом, целует его в щеку и крестит, но уже не плачет: теперь он понимает, что не смог бы поступить иначе.
- Ваше величество, - сдержанно просит он, вставая, - пусть Лема отпоют.
- Его отпоют, ты сам увидишь это, - обещает Винкельрид. – Где твой колчан со стрелами?
- Там, за кустами.
- Забери.
     Филит бежит за колчаном. Винкельрид медленно идет в сторону лагеря, то и дело зорко поглядывая на своего спасителя. Он стройный, по-юношески тонкий, но крепкий. Олби вспоминает: когда он миловал Филита и Лема, у Филита сползали штаны. Сейчас на нем всё новое, льняное, и ничего не сползает, всё сидит ладно.
     Филит догоняет его, они молча идут вдвоем по тропинке. Лицо Филита постепенно проясняется, но вдруг он снова хмурится и с некоторым подозрением поглядывает на короля.
- Государь, - говорит он. – А ты не казнишь меня за то, что я тебя ругал и назвал злым? Я больше не буду.
     Винкельрид тихонько смеется.
- Нет, - он обнимает Филита за плечо. – Я не казню тебя.
- Даешь слово?
- Даю слово.
- Значит, только выдрать прикажешь?
     Винкельрид удивлено поднимает брови и косится на Филита: уж не шутит ли он? Но Филит совершенно серьезен.
- Если очень хочешь, я, конечно, могу тебя выдрать, - говорит Олби тоже очень серьезно. - Но у меня к тебе другое предложение, более интересное. Иди ко мне в оруженосцы.
     Филит от неожиданности широко раскрывает глаза. У него перехватывает дыхание. Справившись с собой, он переспрашивает:
- В оруженосцы? Это правда, государь?
- Мне сейчас не до шуток, - отвечает Винкельрид. – Разве ты не понимаешь, что ты герой, ты спас жизнь государю Атолла? Да еще дорогой для тебя ценой. Ты вдвойне герой, Филит. Ну, пойдешь ко мне?
- Да, - только и может произнести Филит. Он растерян и потрясен предложенной ему высокой честью; такого ему и во сне не снилось – как и проникновенная благодарность короля.
- Очень хорошо. Тогда возьмешь сейчас свои вещи – и ко мне. Я велю достать тебе коня.
     Филит молча целует руку Олби; у него нет слов, чтобы говорить.
     В лагере Винкельрид распоряжается принести с берега тело Лема Арнера, отпеть его и предать земле. Он кратко рассказывает своим приближенным и Ферранте о том, что случилось. Оруженосцы поражены, Ферранте бледнеет. Винкельрид улыбается ему:
- Ничего. Я ошибся больше вашего, граф. Это мне урок: никуда не ходить одному. А Филита Бэнка я награжу из армейской казны на общем построении. Пусть все видят и знают: я высоко ценю спасение моей жизни. И не только моей, но и любого из тех, кто мне служит. Я скажу об этом солдатам.
    И он, в самом деле, награждает Филита. А после построения с жаром молится в своей палатке, счастливый, глубоко благодарный Богу за то, что Тот ниспослал ему сегодня спасение, уберег от «стрелы, летящей днем». Его молитвы никто не видит и не слышит, но все знают о ней.

                17.

     Вечер накануне захвата столицы.
     Никколо сидит под толстым деревом, название которого ему неизвестно, и слушает, как Винкельрид Олби обсуждает с тысяченачальниками завтрашнее наступление. Голоса их звучат спокойно, сдержанно, далеко разносясь во влажном посвежевшем воздухе (недавно прошел дождь).
     Никколо грустно оттого, что он не может принять участия в захвате Мидды: его нога еще не до конца зажила. Ему придется сидеть на обозной телеге вместе с Артуром. На `икре Ника, на том месте, где был чумной прыщ, теперь небольшая вмятина. Рана быстро заживает, но всё-таки Винкельрид не позволяет ему сражаться. Он уверяет Никколо, что захват плохо защищенной столицы – пустяк, что двух тысяч для этой цели – более, чем довольно. Никколо верит Олби, и всё-таки ему очень хочется участвовать в великом событии. Он понимает: главные сражения впереди, он еще не раз будет рубиться бок о бок с королем. Но захват столицы… он тяжело вздыхает.
     Хорошо сидеть под деревом, прижавшись спиной к теплому стволу, и вдыхать влажный тончайший аромат леса, какой-то особенно, нежно острый после дождя. Сейчас, в конце августа, грибами и орехами пахнет сильнее, чем в июле. Близ деревень собирают спелый виноград, а в садах плоды и овощи. Армейские обозы полны овощами, фруктами, сухарями, копченым мясом, винами – всё это очень дешево продано крестьянами фуражирам. Чума и Ганговское «воронье» не смогли уничтожить изобилия щедрой земли Атолла. Здесь можно голодать только зимой и в городе, поэтому Атолл почти не знает нищих.
     Льот и Эдм Сколли приносят от фуражира третьей сотни берестяные кузова, наполненные спелыми, синевато-сиреневыми сливами и почти черной вишней.
- Это тебе, Арту и Филиту, - говорит Льот Никколо.
- А государь?
- Он сказал, что уже видеть не может слив и вишен. Мы принесли ему персиков.
     Никколо оглядывается по сторонам: где же Филит? И вспоминает: он пошел гулять с Артом и, наверно, сейчас вернется.
     Ник задумывается о Филите. Он всего два дня в свите Винкельрида, но его уже все успели полюбить, и Ник не исключение. Он привязался к Филиту. Тот очень приятный – и внешне, и по характеру: спокойный, решительный, добрый. Но стыдится своей доброты, стараясь казаться суровым и солидным. Это у него плохо получается. Льот очень похоже передразнивает, как Филит хмурится; даже сам Филит в эти минуты не может удержаться от смеха.
     Вот они возвращаются: Арт и новый оруженосец короля Фил, как все его называют. Никколо угощает их сливами и вишнями; они едят, сплевывая косточки в траву. Никколо тоже ест и не может остановиться.
- Не ешь много слив, живот заболит, - предупреждает его Филит.
     Никколо кивает, он и сам знает, что со сливами надо быть поосторожней. Но куда их девать? Их очень много. Фуражиры варят из них и вишен варенье, компоты, ароматные наливки: из слив – золотистые, из вишен - темно-красные. И всё равно плоды остаются, так их много. Льот и Эдм уже видеть не могут никаких фруктов, Винкельрид тоже. Один лишь Арт продолжает с удовольствием лакомиться спелыми плодами. Кроме них он почти ничего не ест, но только здоровеет и крепнет от этого.
     … А на следующий день армия короля захватывает Мидду.
     Никколо и Артур сидят рядом на телеге Микки Одноножки, за стенами города, и едва не плачут от волнения, жадно прислушиваясь к крикам, шуму, лязганью оружия и доспехов. Ах, хоть бы одним глазком увидеть, как их друзья и приятели сражаются с полуторатысячным отрядом Детлефа Ганга, оставленным охранять город! Но уговорить Микки подъехать поближе невозможно, он верен приказу короля не трогаться с места. При этом он тоже переживает и не спускает глаз с темно-серых булыжных стен города, окруженного глубоким рвом с водой. Никколо никогда не бывал в Мидде. Сейчас он видит, что это очень большой город. Его стены тянутся в необозримую даль, а из-за стен выглядывают шпили дворцов с флюгерами и островерхие купола храмов, рыжие с белым.
- Наверно, наши уже на Площади Главного Собора, - с сознанием дела говорит Нику Артур: он целых три раза бывал в Мидде с дядей Эйбом.
- Куда там Площадь Собора, - машет рукой Микки, который знает Мидду лучше Арта. – Они уже, наверно, во дворце. Во всяком случае, государь.
     Город гремит запоздалым набатным звоном всех своих многочисленных колоколен. Постепенно звон умолкает: точно перестает играть огромная музыкальная шкатулка. Воины, стерегущие обоз с провиантом, громко и возбужденно переговариваются между собой, время от времени бросая на государя жадные взгляды. А за стенами города шум многих тысяч голосов – словно гудит вдали потревоженный исполинский пчелиный улей. Солнце играет золотом на шпилях, флюгерах, церковных крестах. Множество людей пытается выбраться из города через закрытые ворота и стены с помощью канатов и лестниц; воины задерживают их.
     В это время Винкельрид Олби, окруженный оруженосцами и рыцарями, обходит дворец решительным хозяйским шагом. Дворец пуст. Воины ищут Детлефа Ганга, но нигде не находят его. Придворные, не успевшие сбежать, сидят под временным арестом в Рыцарском Зале.
     Винкельрид весел. Его глаза блестят удовольствием, он перебрасывается с рыцарями и оруженосцами задорными шутками и крепкими словечками. Мидда взята! Вот он, царственный дом Хальдера.
     Как давно он не был в этих коридорах, в комнатах, таких родных его сердцу! Вот кабинет покойного короля, вот его спальня. А вот и покои самого Винкельрида. Тут он жил двадцать с лишним лет, здесь его истинный дом. Он не раз бывал тут счастлив. Ничего, что «вороны» сожгли его усадьбу близ Мидды, у него осталось еще два замка. Разведка донесла: они не тронуты, в них жили вельможи Ганга. Теперь их дом – тюрьма Мидды, откуда выпущены все заключенные Детлефа, кроме нескольких опасных безумцев, что существуют при любой власти. Они повинны в колдовстве, убийствах и извращениях; Винкельрид не выпустит их, они будут казнены.
     Он возвращается в королевские покои. Портрет Ганга в полный рост уже сорван рыцарями со стены – и изрублен мечами. Королевские портреты, сохраненные Гангом из дипломатии, украшены цветами и свежей зеленью.
- Фил! – зовет Олби. Филит тут же вырастает возле него, радостный, довольный.
- Что, понравилось завоевывать столицу? – смеется Олби. – Это тебе не людей вешать.
- Я не вешал, государь, - Филит становится серьезным. – Даю слово, не вешал! Я только брал провиант. Но теперь я знаю: это было плохо.
     «Брать провиант» на «вороньем» языке означает отбирать у людей съестные припасы, угонять скот и птицу.
     Олби слегка хлопает Филита по плечу.
- Ладно, с победой тебя! Отправляйся за город, скажи, чтобы обозы въезжали. Возьми Ника с Артуром и возвращайся.
     Филит целует королю руку и исчезает. Вскоре он возвращается вместе с Никколо и Артом. Они поздравляют Винкельрида, а он – их.
- Размещаться по комнатам! – гремит голос Олби. – Приготовить комнаты для тысяченачальников! Солдатам – на постой. Столица большая, места хватит всем.
     Приказ короля быстро разносится по всему дворцу, передаваемый из уст в уста.
- Ура королю Винкельриду! – гремят восторженные клики. – Да здравствует король!
     Сам Винкельрид поселяется в королевских покоях. Здесь, конечно, жил Детлеф Ганг, ничего с этим не поделаешь. Но здесь жил также король Хальдер – и горзадо дольше Детлефа. Всё, что относится к Гангу, Винкельрид велит убрать с глаз долой. Очень быстро, благодаря ему, покои обретают самый уютный вид. Теперь здесь та атмосфера, которая царила при Хальдере, при отце, деде и прадеде Хальдера. Олби твердо знает: только оберегая всё лучшее, что было в пресекшейся королевской династии, можно создать новую династию, которая любила бы свой народ, заботилась о нем и руководила бы им с мудростью, угодной Богу.

                ЧАСТЬ  П.

                1.

     За три дня в Мидде наводят порядок. Убитые погребены, раненые (свои и неприятельские) отправлены поправляться: свои – в столичные дома, неприятельские – в тюрьму. Пленных тоже препровождают в тюрьму, благо она достаточно велика. Придворных вельмож частью отпускают, частью сажают в подвал дворца по приказу его величества. Некоторых казнят на скорую руку в тюремном дворе, дабы не омрачать веселья горожан. А те празднуют воцарение «милосердного короля» Винкельрида, оруженосца и сподвижника Хальдера Второго. Народ ликует уже потому, что власть Ганга «провалилась». Разумеется, рады далеко не все. Но большинство довольно. И весь город спешит присягнуть новому государю, на стороне которого сам архиепископ Миддский, глубоко почитаемый людьми.
     Вино льется рекой, народ и воины пируют. На дворцовой площади угощают всех, даже последних нищих. Винкельрид говорит с людьми о льготах и смягчении суровых законов, награждает деньгами рыцарей и солдат. Сейчас, когда с Гангом еще не покончено, он должен быть особенно милостивым и щедрым. Следует прочно заручиться любовью и доверием народа, и тогда этот народ станет ему вернейшим подспорьем. Ганг сбежал, но это не самое страшное. Главное, Мидда, сердце Атолла, теперь под властью его, законного государя. А Ганг… он справится с Детлефом Гангом.
     На следующий день после захвата Мидды к Винкельриду в королевский кабинет приводят высокого стройного господина лет тридцати пяти, разодетого в шелк и бархат, смуглого, черноволосого, молодую даму, также богато и со вкусом одетую, и слуг господина и дамы, пожилых мужчину и женщину. У всех четверых настороженный, даже испуганный вид, хотя разодетый господин тщательно скрывает свой страх. Он демонстративно спокоен и держится с достоинством.
- Государь, - обращается к Олби герцог Венцель Криг. – Это итальянский посол и его двоюродная сестра; они приехали в Атолл в ожидании баронессы донны Антонии.
     Черноволосый господин выступает вперед, учтиво кланяется Олби и говорит с легким итальянским акцентом:
- Ваше величество, меня зовут Паоло Джотто, а это моя кузина, графиня Исланда Сфорца. Я прошу вас позволить нас и нашим слугам покинуть Атолл.
- Прошу вас сесть, синьор, - вежливо говорит ему Олби и обращается к Венцелю Кригу:
- Благодарю вас, вы свободны. Пусть останутся только эти четыре человека.
     Все, кроме задержанных покидают кабинет. Тогда Винкельрид устремляет проницательный взгляд на своих пленников. Паоло Джотто хорош собой, у него умные глаза и, кажется, неплохой характер. Исланда Сфорца ослепительно красива, но на нее пока что лучше не заглядываться, слуги имеют вид почтенных людей. Он с удовольствием отпустил бы их всех, но…
     Он смотрит на Джотто, сидящего напротив него у стола, и любезно спрашивает по-итальянски:
- Дон, известно ли вам, где скрывается Детлеф Ганг?
- Я не знаю этого, ваше величество, - почтительно отвечает Джотто и быстро добавляет:
- Мы всего только гости в Атолле, государь, и никак не ожидали, что станем пленниками. Мы пребывали в уверенности, что Детлеф Ганг – законный наследник престола. Теперь мы в полнейшем недоумении – и хотели бы лишь одного – поскорее вернуться на родину. Мы собирались сделать это с тех пор, как до нас дошли вести о чуме и о гражданской войне, но господин Ганг не отпустил нас. Если и вы позволите нам уехать, наше огорчение будет более, чем велико, но что еще хуже, это может вызвать неудовольствие среди могущественной итальянской знати и в Ватикане.
- Вы хотите сказать, у меня могут быть неприятности? – улыбается Винкельрид.
- Вы умный человек, ваше величество.
- Кажется, я могу ответить вам тем же комплиментом.
- О, с моей стороны это не комплимент, а отмеченный вслух бесспорный факт.
- Спасибо, с моей стороны тоже. Скажите, верите ли вы в то, что я законный король Атолла?
     Паоло Джотто внимательно смотрит на Олби:
- Государь, не мое дело верить или не верить. Но, полагаю, вы хотите добра своему народу.
- Это так, - кивает Олби. – Синьор Джотто, скажите, имеете ли вы доступ к могущественному делла Скала?
- Разумеется, я в дальнем родстве с ним.
- Отлично. В таком случае, могу ли просить вас об услуге?
- Что угодно вашему величеству? – осторожно спрашивает Джотто.
- Я напишу письмо к делла Скала, а вы его передадите. Донна Антония и наемные отряды не должны появляться в Атолле, иначе я не ручаюсь за их безопасность.
- Они вряд ли здесь появятся. Я уже отправил письмо господину делла Скала, и знаю, что оно получено.
- И всё-таки я напишу еще одно письмо, дон Джотто.
- Как будет угодно вашему величеству. Но я ничего не могу обещать, кроме того, что доставлю ваше письмо в собственные руки делла Скала.
- Само собой, вы не можете ручаться за другого человека, тем более, имеющего большую власть. Поэтому я отпущу вас с вашим слугой, а донну Исланду Сфорца с ее служанкой задержу до окончания войны в Атолле. Она будет моей заложницей.
     Паоло Джотто слегка нахмурился, но удержал себя в руках. Подумав немного, он сказал:
- Хорошо, ваше величество. Но каковы гарантии того, что моя кузина будет жива, здорова и безопасна?
- Я даю слово короля. Она будет окружена заботой и самым почтительным вниманием, пока Италия будет воздерживаться от вмешательства во внутренние дела Атолла. Свидетельством тому будут ее письма к вам. Или, вы думаете, я заставлю ее лгать?
     Улыбка слегка тронула губы Джотто.
- Моя кузина не напишет лжи даже под страхом смерти, - сказал он уверенно. – Я могу полагаться на ее письма. Но каковы гарантии того, что после войны в Атолле она вернется в Милан, где проживает постоянно?
- Я не могу вам доказать, что она будет свободна, могу только дать слово короля. Но я отправлю с вами десять моих людей во главе с тысяченачальником графом Гэмфри Лундом. Они останутся в Италии до возвращения домой донны Исланды Сфорца.
- Это хорошая гарантия, кивнул головой дон Джотто; его напряженный взгляд смягчился и прояснился. – Господин Лунд знаком с делла Скала. Пусть не сомневается, его примут, как доброго гостя.
- Прекрасно, - сказал Винкельрид; он тоже почувствовал некоторое облегчение. – Итак, я напишу письмо, и завтра вы можете уехать в Санкру в сопровождении моих людей. В гавань Мариэтта ехать опасно, люди Детлефа Ганга могут задержать вас там.
     Итальянец снова учтиво наклонил голову в знак своего согласия.
- А теперь, - молвил Винкельрид, я приглашаю вас, синьор, и донну Исланду на обед. Кстати, почему ее зовут Исланда? Это не итальянское имя.
- Мать Исланды, госпожа Йонсен, - уроженка Атолла, - ответил Джотто. – Девичья фамилия Исланды – Джотто. Сфорца она по мужу, который скончался два года назад.
- Франческо Сфорца? – Винкельрид проницательно взглянул на итальянца. У него было много заслуг перед покойным королем Хальдером. Что ж, вдова преданного королю человека, найдет во мне самого верного друга и покровителя. Жаль, что не совсем бескорыстного… но зато честного и порядочного.
- Дай Бог, ваше величество, - сказал Джотто.


     Они обедают в малой столовой дворца. Она гораздо уютней, чем большая столовая – огромный величественный зал. Кроме того, в отличие от большой столовой, малая оклеена шелковыми тиснеными обоями спокойного светло-коричневого с золотом цвета.
     Винкельрид зовет Никколо Дианезе, представляет его послу и графине и приказывает играть на скрипке. Его тон, отдающий приказ, очень повелителен, но глаза смотрят на Никколо ясно, дружески. Этот взгляд словно говорит: «Пусть итальянец пока что думает, будто ты всего лишь мой слуга; ему еще рано знать, что ты мой друг». Никколо отвечает ему благодарным взглядом и просит Артура, который теперь паж его величества, принести ему скрипку. Артур быстро выполняет его просьбу. Он приносит скрипку и смычок и подает их Никколо с самой приветливой улыбкой. Король и его гости в эту минуту невольно любуются ребенком, одетым в легчайший серебристый шелк с кружевной отделкой. Мальчик приятен для глаза, отмечает про себя Паоло Джотто. И держится очень непринужденно. Он любим государем и сам любит его, в этом нет сомнений. Вообще, народ любит Винкельрида гораздо больше, чем Ганга; Джотто не преминет сообщить об этом делла Скала. Как и о том, что церковь в лице архиепископа поддерживает Олби.
     Никколо начинает играть: как всегда, легко, вдохновенно. Джотто, великий любитель музыки, немедленно забывает обо всём на свете, кроме его игры. Олби пользуется этим и из-под полуопущенных век погружается в созерцание донны Исланды Сфорца.
     Она в самом деле поразительно красива, от нее невозможно отвести глаз. Ей около двадцати пяти лет. Черные прямые волосы пышно убраны на голове, большие ярко-синие глаза на нежном, правильном овале лица оттенены длинными ресницами, черными, бархатистыми. Брови четкими линиями изогнулись над тонкими веками. Розовые губы смелы, красивы, ярки, но в меру. Румянец на щеках здоровый и мягкий, нос небольшой, изящный, лоб – белый, высокий, чистый. В малейшей черточке ее лица – благородство, тайна, захватывающая сердце. Взгляд – спокойный, ясный, движения очаровательно женственны. И в то же время во всём облике Исланды – хрупкая ланья дикость в сочетании с грацией, достоинством, строгостью. Линии плеч, шеи, груди, стана – всё пропорционально до изысканности. Но в ней чувствуется недотрога; правда, недотрога добрая и отзывчивая. И умеющая владеть собой в совершенстве.
     Она никогда не покажет королю Винкельриду, что он не нравится ей, что она боится его что ей тяжело оттого, что он оставляет ее в заложницах, и неизвестно, чего от него ожидать. Даже двоюродному брату она никогда этого не откроет: она горда. А потом, женщина должна проявлять смирение и кротость. И чем выше ее положение, тем более она должна быть кроткой и смиренной, даже если душа ее разрывается на части от горя. Мужчинам нельзя показывать, что ты слаба, что тебя легко ранить; нельзя давать им оружие против себя. Пусть думают, что ты просто спокойна и неприступна. Может, хотя бы это заставит их забыть, что ты хороша собой…
     Донне Исланде не приходит в голову, что Винкельрид видит ее насквозь: всю, кроме, разумеется, той внутренней тайны, которая еще больше разжигает его любопытство. Он подмечает в спокойных глазах Исланды затаенную тоску и безнадежность. Ему очень жаль ее. Если бы Детлеф Ганг был пойман, он отпустил бы ее домой без малейшего промедления. Но, слава Богу, с Гангом не покончено, и она останется здесь, эта жемчужина Италии. Ее красота приводит его в тайный трепет, как и музыка Никколо, - и пересиливает в нем жалость к ней. Ему хочется, чтобы Исланда Сфорца пробыла здесь хотя бы неделю, чтобы он мог вполне насладиться зрелищем ее красоты – пусть всего лишь издали. Может быть, он возобновит знакомство с ней позже, в мирное время. Сейчас ему лучше лишний раз не смотреть на нее, до того она хороша. Царственно хороша! Никогда до сих пор он не встречал подобной женщины. Ее яркая красота, ее движения, всё в ней обжигает его, как огонь. Он отводит глаза: нельзя ему сейчас обжигаться. Рано. Но он и сам горяч, он сам пламя; он знает, что не забудет свою невольную гостью, пока жив. Но не бывать ему королем, если он хоть на мгновение покажет ей это.
     Скрипка умолкает.
- Браво, маэстро! – говорит Никколо Джотто; его глаза горят от восторга. – Вы – выдающийся музыкант. Ваше величество, - он смотрит на Винкельрида. – Никколо Дианезе следует учиться в Италии, на родине музыки; право, наши виртуозы гордились бы таким учеником.
- Он поедет туда учиться в мирные времена, - откликается Винкельрид. – Так что пусть пока потерпит общество посредственностей.
- У посредственностей большое преимущество перед талантами, - тонко улыбается итальянец.
- Какое же?
- Посредственность, в отличие от таланта, не завидует гению, а смиренно внимает ему.
     Глаза Винкельрида одобрительно вспыхивают:
- Хорошо сказано, синьор! Я не могу не согласиться с вами. Правда, я слышал утверждение, что каждый человек талантлив по-своему.
     Никколо играет еще и еще по просьбе итальянца, потом Винкельрид жестом дает ему понять: довольно. Никколо кланяется высоким гостям и уходит; обед продолжается.

                2.

     На следующий день Паоло Джотто, богато одаренный королем покидает Мидду вместе со своим слугой, в сопровождении Гэмфри Лунда и десяти рыцарей из его свиты. Лунду очень не хочется оставлять своего государя, пока Детлеф Ганг не пойман, и в стране не восстановлен мир, но он не смеет противоречить. Тем более, ему дано важное задание: уведомлять короля обо всём, что он увидит и услышит в Италии.
     Исланда Сфорца остается во дворце вместе со своей служанкой Джулией. Им отводят несколько комнат на первом этаже дворца, дабы молодая донна не затруднялась подниматься по лестнице. Ей позволено гулять в саду и даже выезжать в город в сопровождении стражи, но пределов Мидды она покидать не может. Винкельрид бесстрастно и почтительно сообщает ей об этом.
     Исланда говорит:
- Воля вашего величества для меня закон.
     И с достоинством приседает в реверансе. Ее лицо холодно и непроницаемо.
- Все ваши просьбы будут выполняться мной по мере возможности, - продолжает Винкельрид. – Обещаю, что едва Детлеф Ганг окажется у меня в руках, я немедленно дам вам разрешение на выезд из Атолла.
- Давать обещания нетрудно, государь, - отвечает Исланда. – Гораздо труднее их выполнять.
     На лице Винкельрида появляется улыбка – одна из тех улыбок, когда глаза не смеются.
- Да будет известно донне Исланде, что я всегда исполняю свои обещания, - говорит он.
- Мне приятно это слышать, государь, - отзывается она. – Жаль, что я не знаю, как скоро вы поймаете Ганга.
- Молитесь за нас, донна, и мы постараемся поймать его поскорее.
     Донна Исланда учтиво наклоняет голову в знак того, что всё поняла. Винкельрид тоже наклоняет голову и выходит из ее покоев.
     Он проводит в Мидде неделю, и все эти дни Никколо, Льот Ласкер, Эдм Сколли и Филит не говорят с ним и нескольких слов, хотя повсюду его сопровождают: так сильно занят государь. А он выслушивает донесения гонцов и разведчиков, беседует с народом, набирает людей. Его армия быстро растет. Она уже почти не уступает армии Ганга. Разведчики, заранее посланные королем в Мариэтту, успешно выполнили задание: сожгли все корабли Ганга. Винкельрид щедро награждает их.
     В начале второй недели пребывания короля в Мидде ему доносят: Ричард Угрюмый и Умберто Орсини соединились в графстве Шеклтон; они собираются продвигаться на восток, чтобы оттуда начать пути к столице.
     В случае осады в Мидде довольно запасов, размышляет Винкельрид. Но лучше, конечно, не доводить дела до осады.
     - Мы отправимся в Рансомскую долину, к моему восточному поместью, - объявляет он своему полководцу Элтону Лореру, - и подождем там  н а ш и х 
д р у з е й. Тамошние леса хороши для засад.
- Хорошая мысль, государь, - граф Лорер смотрит на него одобрительно. «Вот что значит король-рыцарь, - говорит он себе. – Мы с ним мыслим одинаково. Лучшего места для битвы не придумаешь».
- Нам не следует ожидать врага в Мидде, - добавляет Олби. – У нас должен быть тыл, на который мы всегда сможем опереться. Столица будет сердцем нашего тыла.
     Он идет к себе и подзывает Артура фон Либерта.
- Арт, - говорит он ласково, - я должен уехать ненадолго и взять тебя с собой не могу. Ты останешься здесь. Обещай мне, что будешь мужественным.
     Глаза маленького барона и пажа его величества становятся очень печальными, губы начинают предательски дрожать.
- Обещаю, государь, - говорит он упавшим голосом. – Но с кем же я останусь?
- С донной Исландой. Ты должен обещать мне, что будешь охранять ее. Я знаю: только ты сможешь это сделать.
     Зеленые глаза Арта немного веселеют: он горд, что государь доверил ему оберегать красивую взрослую даму.
- Я это сделаю, - доверчиво говорит он.
     Винкельрид идет к Исланде Сфорца. Он осторожно входит в ее комнаты неслышными шагами и видит: Исланда сидит за столом, уронила голову на руки и плачет. Ее плечи вздрагивают.
     Глубокая жалость и жгучая любовь к этой женщине охватывают Винкельрида. Он подходит к ней, садится рядом и обнимает ее. Она вскрикивает от неожиданности и хочет вырваться, но он удерживает ее и говорит:
- Тише, донна. Я пришел к вам, как брат, который приходит к сестре, чтобы утешить ее. Вы свободны. Завтра вас проводят в Санкру, и вы покинете Атолл. Прав я или не прав, но я не могу допустить, чтобы вы так страдали.
     Про себя он добавляет: «Это всё равно что посадить птицу в золотую клетку и смотреть, как она мечется там, ударяясь о прутья».
- Это правда, государь? – она смотрит на него влажными от слез глазами. Она уже не вырывается.
- Правда, - отвечает он. – Вы очень нужны мне здесь, но против вашего горя я устоять не могу. Да и не тот это случай; если было бы иначе, я устоял бы. Готовьтесь к отъезду, вы свободны.
     Его серые с желтыми крапинками глаза смотрят на нее мягко, с пониманием и едва заметной грустью. Еще ни один мужчина не смотрел на нее так по-человечески. И Исланда вдруг понимает: это взгляд не самозванца, а истинного короля. Только настоящий король может быть так великодушен. Простое мужественное лицо Винкельрида вдруг кажется ей необыкновенно прекрасным. Она задумывается на минуту, потом твердо говорит:
- Нет, ваше величество, никуда я не поеду. Вы поступили со мной, как истинный друг, и я могу ответить вам тем же. Вы сказали, что я очень нужна вам здесь. Если это так, то я останусь. Я немного потеряла над собой контроль, но больше этого не повторится. Вы можете быть уверены во мне.
- Я не хочу никаких жертв, - возражает Винкельрид.
- Это не жертва, - Исланда берет его за руки и смотрит ему в глаза. – Если я могу остаться  п о  с в о е й  в о л е, в качестве не заложницы, а вашей гостьи, то я останусь: ваша душа достойна этого.
- Нет, не достойна, - протестует Олби. – Но я рад, что вы приняли такое решение. Я ухожу со своей армией навстречу неприятелю и хотел бы, чтобы вы позаботились о моем паже, Артуре фон Либерте. Он еще слишком мал для военных переходов.
- Артур? Конечно, государь, я позабочусь о нем, - глаза Исланды тотчас становятся совсем мягкими и спокойными, в них появляется что-то материнское. – Я буду рада это сделать.
- Благодарю вас, - он целует ее руку. Она немного смущена таким святотатством: королю не следует целовать руку графине, всё должно быть наоборот. Но он не дает ей своей руки.
- Не нужно, - говорит он и встает. Ему хочется спросить ее, нравилась ли она Детлефу Гангу, и, если это так, говорил ли он ей о своих чувствах? Но он знает ответ на этот вопрос. Конечно, Исланда не могла нравиться Детлефу. И, конечно, он молчал о своих чувствах, ибо не было случая, чтобы он играл в открытую: даже в любви. А потом, он всегда ставил любовь ниже холодного расчета; это порой сильно подводило его.
     Исланда тоже встает.
- Я буду молиться о вашей победе, государь, - произносит она очень тепло. – И, конечно, о том, чтобы вы были живы и здоровы. Возвращайтесь скорее; нам с Артуром будет не хватать вас.
     Эти любезные слова, сказанные самым дружеским тоном, отдаются одновременно радостью и болью в его сердце. Он счастлив, что она так говорит с ним. Но может ли ее дружеское расположение к нему перейти со временем в другое чувство, более желанное для него в связи с этой женщиной? Лучше не думать об этом.
- Я благодарю вас, донна, - еще раз говорит он ей. – Помните, я ваш друг.
     И уходит.


     На следующий день Винкельрид и его армия покидают Мидду под торжественный звон колоколов. Народ со слезами и благословениями провожает своего короля; под ноги его лошади бросают цветы.
- Да здравствует король Винкельрид! Слава королю! – гремят клики.
     Тысяча Франка Виланда остается охранять город.
     Никколо весело; снова он в походе, снова с государем. И теперь он может участвовать в сражениях: нога окончательно зажила. Олби тоже весел, его лицо мягко оживлено, оно точно светится, в глазах блеск, тревожный и радостный. Он любит бранную славу не меньше, чем Исланду Сфорца; во всяком случае, ему сейчас так кажется. Но когда он вспоминает ее лицо, ему вдруг хочется повернуть коня и снова увидеть ее, хотя бы на мгновение. Ведь если она захочет, то станет королевой Атолла. Решение за ней, потому что он согласен. И от этой мысли кровь быстрей бежит по его жилам. Да здравствует  о н а, его королева! Впервые он думает о женщине с таким бережным и в то же время восторженным уважением, едва ли не преклонением. Не обмануться бы ему, как глупому мальчишке. Он никогда не простит себе своего теперешнего восторга, если судьба посмеется над ним. Но если он и будет отвергнут, он не падет духом. Не достойно мужчины хотя бы час страдать из-за женщины. Но даже король не властен над своей душой. Он беспомощен, как младенец, перед зовом любви и страсти. И всё-таки, если понадобится, он победит этот суетный зов так же, как Господь победил мир.
     Оруженосцы Олби очень довольны. Бранная слава, ее ожидание и предвкушение пьянит их не меньше, чем короля. Их доспехи сверкают на солнце празднично, ярко, сверкают ножны мечей и сабель. Поздний август играет золотыми лучами на каждом листочке деревьев и кустов, эти листья блестят, точно крохотные фонарики: миллиарды фонариков в пышной темной зелени. Ни один желтый лист еще не напоминает о приближающейся осени. Приветливо глядят солнечные пригорки, нежно и густо опушенные травой, летают в воздухе семена одуванчиков, заливаются птицы, пахнет сеном, медом, крапивой. И всё дальше и дальше Мидда, столица Атолла. В скором времени серые городские стены окончательно скрываются из глаз; столица остается для воинов  короля только в их памяти.
     До Рансомской долины два дня пути. Воины едут лесами, полями, рощами, перебираются через реки, истребляя на своем пути растерянных зазевавшихся «ворон», из которых никуда не годные разведчики. Перед тем, как казнить пленных, их допрашивают о Детлефе Ганге. Но тем ничего не известно; они знают больше, чем разведчики Винкельрида.
     Вечером второго дня пути воины приезжают в долину, где на опушке леса стоит небольшой охотничий замок Стоггарт, поместье Олби. Его новый хозяин Арман Рамо` , произведенный Гангом в герцоги, застигнут врасплох и не успевает сбежать. Его и новых слуг, которых он взял с собой из Мидды, сажают в подвал Стоггарта; потом будет видно, как с ними поступить. Старые слуги падают в ноги Винкельриду. У них такие неподдельно радостные лица, что Олби велит им встать и обнимает каждого. Они плачут и клянутся ему в верности, он тоже едва не плачет: так его трогает встреча с ними. Он вдруг понимает: все эти годы ему не хватало их.
     По приказу Винкельрида солдаты размещаются в лесу, с тыльной стороны замка; оруженосцы и тысяченачальники занимают комнаты в самом доме. Разведка докладывает: Орсини и Угрюмого следует ожидать через неделю.
- Что ж, не грех подождать добрых людей, - говорит король.


     Солнечные лучи будят Никколо, он просыпается, открывает глаза.
     На стенах и потолке трепещут солнечные тени от листвы, в распахнутое настежь окно веет теплый ветерок, ароматный, нежный. Никколо улыбается, потягиваясь: постель под ним мягкая, как пух, - такая же, как в Трасте. Ему не хочется покидать ее, всё тело охвачено блаженной сладкой ленью. Но веселое утро, такое же юное, как он сам, зовет его, манит к себе. И он не выдерживает: встает с постели и подходит к окну. Бойко, оживленно перекликаются птицы, воздух наполнен жужжанием мух, пчел, шмелей, напоен ароматами леса, прекрасными, как сказка. Долина распростерлась под солнцем, зеленая, просторная; через нее, пересекая ее к северу, бежит сверкающая на солнце река. По берегам он обросла негустой растительностью – ивами и кустарником, а вдали лес, дорога… Солнце недавно встало и теперь щедро льет лучи на поляны и лужайки. Повсюду зелень, золото, невесомый бархатный покой под синим небом.
     Никколо не может спокойно видеть эту царственную красоту Божьего мира. Он быстро надевает штаны и рубашку и, босой, выпрыгивает в окно, на упругую прохладную траву, еще влажную от постепенно испаряющейся росы.      
     Садик при замке очень мал; он разбит как бы нехотя, потому что так положено – не то, что в огромном королевском саду в Мидде. И это понятно: охотничьи замки тяготятся садами, их назначение быть добрым прибежищем для знатных охотников, и только. Да и на что большой сад, когда кругом леса, настоящая, не насажденная человеком природа? И всё-таки садик придает особую прелесть и уют дому: для этого он и существует.
     Никколо идет к реке. Ему хочется разглядеть ее вблизи, вчера он не успел этого сделать. Всё вокруг полно звенящих голосов, мир кажется безгрешным, первозданным, только что нарожденным, как это всегда бывает солнечным утром. Война словно отступает куда-то. И в то же время Никколо как никогда понимает: скоро она придет сюда. Она явится в образе «вороньих сотен» Орсини и Угрюмого – и именно здесь, в этоц мирной долине закипит бой. Ему и грустно, и весело от этой мысли. Пока нет мира, а есть только его видимость, расслабиться нельзя, невозможно. А вот когда Орсини и Угрюмый будут побеждены, другое дело: мир станет настоящим, каким он был при короле Хальдере.
     Он раздвигает кусты и спускается к воде. Она чистая, ивы смотрятся в нее, она уносит листья, которые они окунули в воду, - и не может унести. Никколо видит дно, оно отливает темным золотом. Он раздевается и бросается в воду. Брызги летят во все стороны, прозрачно-радужные, точно осколки хрусталя. Ник смеется от радости. Ему жаль, что рядом нет Арта: вот бы ему было здесь весело. Но, конечно, Винкельрид прав, маленькому мальчику нечего делать на войне.
     Вчера за ужином Олби был задумчив. Никколо знает: он думает об Исланде Сфорца. О ней нельзя не думать, так она хороша. Все, кто видел ее, временами задумываются, и Никколо тоже. Уж наверно Винк сделает ее королевой, если она согласится: это был бы политически выгодный брак, не говоря уж о том, что Исланда молода и прекрасна. Но согласится ли она? Вроде бы, она под конец их пребывания в Мидде прониклась к королю доверием… а впрочем, об этом еще рано думать, сначала нужно победить людей Ганга. И, разумеется, найти его самого.
     Он переворачивается на спину и смотрит в небо с редкими облаками. Течение осторожно несет его прочь. Он переводит взгляд на берег и видит Марта, Льотова пса. Март сидит на траве, высунув розовый блестящий язык, и очень доброжелательно смотрит на Никколо. Никколо подплывает и выбирается на берег. Март встает, приветливо помахивая черным косматым хвостом. Никколо треплет его по загивку:
- Здор`ово! Ты с Льотом пришел?
     Он не ждет ответа от бессловесной твари, но всё-таки получает его.
- Со мной он пришел, - произносит голос Филита. Он выходит из-за кустов, стаскивая на ходу рубашку. Они с Никколо здороваются за руку.
- Неужели Март ушел от Льота? – не верит Ник. Март еще ни разу добровольно не оставлял своего хозяина.
- Льот позволил мне взять его с собой, - отвечает Филит. – Ему некогда: государь отправляет их с Эдмом в разведку, они собираются в путь.
- Когда? – Никколо тут же настораживается.
- Да сейчас и уйдут, - Филит сбрасывает штаны и с шумом бросается в воду; Март следует его примеру.
- Я тоже хочу с ними, - загорается Никколо.
     Филит трясет головой.
- Нет. Я просился, но государь сказал: мы с тобой нужны ему здесь. Мы будем его охранять.
- Где он сейчас?
- Допрашивает пленных. Он отпустил меня ненадолго.
     Филит цепляется за Марта, и они вместе плывут к другому берегу, потому что Фил не умеет плавать. Никколо нетерпеливо катается по траве, чтобы скорее обсохнуть, одевается и окликает:
- Эй, Веснушка! Я пошел.
     «Веснушка» – новое прозвище Филита.
     Филит машет ему рукой в знак того, что услышал и понял его.
     Никколо спешит в замок, уже не замечая ни неба, ни долины. Ему страстно хочется пойти в разведку. И всё-таки он успевает заметить, что светло-серый Стоггарт с его островерхими башенками очень миловиден на фоне темной пышной зелени.
     В нижнем этаже замка он почти сталкивается с Олби. Винкельрид здоровается с ним за руку, его лицо серьезно, в глазах опасные огоньки настороженной готовности.
- Винк, - начинает Ник, – а в разведку…
- Нет, - прерывает его Винкельрид. – Ты нужен мне здесь; пойдут только Сверчок и Эдм.
     Никколо очень хочется поспорить, но с Винкельридом сейчас лучше не пререкаться даже в шутку; он явно не расположен выслушивать докучливые просьбы.
- Успеешь еще, – говорит он Никколо. – Мне принесли весть, что Угрюмый может свернуть в сторону и снова отделиться от Орсини; как бы они не обошли нас. Им известно, где мы, они хотят ударить с разных сторон. Где Филит?
- Купается, - в голосе Никколо поневоле звучит разочарование: ну, почему Винкельрид не хочет отпустить его?
- Купается? – переспрашивает Олби. – Он же плавать не умеет.
- Он плавает с Мартом, государь: держится за него и плывет.
     Как ни озабочен Винкельрид, он не может сдержать улыбки.
- Пусть плавают, - говорит он. – У тебя вон тоже волосы влажные. Без Марта купался?
     Никколо устремляет на Олби укоризненный взгляд: не пустил в разведку и еще шутит! Олби смеется, и досада Никколо тотчас проходит. Он любит смех своего короля. В этом смехе всегда звучит что-то примирительно доброе. Ладно, так и быть, он переживет свою неудавшуюся разведку. Наверно, Винкельрид отпустит его в следующий раз.
- Позавтракай, - говорит ему Олби, - и сразу поезжай в деревню, что поблизости; вот она обозначена на карте. Там, на краю деревни, живет человек по имени Йон Эйт; он нужен мне. Скажи ему, что его зовет мастер Эберт, и отдай ему вот эту монету. Он сразу же пойдет с тобой, потому что поймет: это знак от меня. 
- Кто он? – спрашивает Никколо.
- Священник, - отвечает Винкельрид. – А еще он храбрый воин и знаток здешних лесов. Давай, действуй.
     Никколо немедленно бросается выполнять задание. В какой-то степени это тоже разведка, правда, не такая опасная, как у Льота с Эдмом. Он наскоро прощается с ними, желает им удачи и уезжает. Перекусывает прямо в седле лепешками с курицей и запивает завтрак легчайшим вином. Деревня называется Дикий Гусь; она лежит на юго-востоке, в пяти милях от Стоггарта. Правда, ехать лесом нелегко, дорога здесь очень заросла, приходится часто останавливаться. Много болот и папоротниковых зарослей, сухостоя и бурелома.
     Но всё-таки пять миль – это не расстояние. Никколо выезжает из леса и видит деревню. И сразу же понимает: можно повернуть коня, не утруждая себя поисками Йона Эйта. Деревни нет, она сожжена «вороньем». Сожжена почти до тла – и не так уж давно. В воздухе стоит запах гари, слышно зловещее карканье ворон.
     Никколо вынимает из кармана монетку, которую дал ему Винкельрид. Это серебряный мид старой чеканки, с профилем короля Хальдера. Даже по этому профилю видно, что король был добрым и общительным человеком. Недаром для Винкельрида так драгоценна память о нем. Вероятно, они дружили очень сильно, были, как братья. Ведь только любимому брату можно передать престол, не колеблясь; Хальдер так и поступил.
     Никколо рассматривает монету. Добрый старый серебряный мид. Отец говорил, в давние времена атоллцы расплачивались друг с другом раковинами мидий – железо тогда было очень дорого. Отсюда и пошло`  название денег и столицы королевства Атолл.
     Он прячет монету. Всё-таки нужно собраться с духом и въехать в эту деревню. Ему очень не хочется. Он знает, что не увидит там ничего хорошего. От одной мысли о том, какое зрелище может представиться его глазам, его начинает мутить. Но тут он вспоминает, как спас Артура фон Либерта, и решительно трогает поводья. Вдруг в Диком Гусе осталась хотя бы одна живая душа? Если это окажется так, значит, его поездка не была напрасной.
     Он решительно въезжает за околицу. Дома стоят без крыш, их окна со сломанными ставнями обращены на одинокого всадника. И тишина, полная тишина, только карканье ворон нарушает ее. Эти резкие хриплые звуки в соединении с черными обугленными бревнами и безмолвием похожи на смерть. Никколо очень хочется уехать отсюда, но он должен убедиться в том, что деревня действительно пуста.
     Он доезжает до околицы, стараясь не особенно смотреть по сторонам. Мертвых и так довольно, они лежат на дороге, зарубленные мечами: мужчины, женщины, дети. На почерневших обгорелых воротах углем выведено: «Смерть Олби-самозванцу!» Черные жирные буквы скалятся с ворот: некрасивые, злые, трусливые. Слово «самозванцу» написано с тремя ошибками; Никколо с мрачным злорадством отмечает это про себя. Не назовешь «ворон» Ганга грамотеями. А вот его король говорит и пишет на трех языках без ошибок: по-немецки, по-итальянски и по-английски. Родной язык не в счет, Олби, разумеется, знает его лучше иностранных. Правда, почерк у него оставляет желать лучшего. Никколо переписывал его письмо для делла Скала. Письмо было написано по-итальянски. Ник ничего не понял, он только копировал буквы, делал их красивыми, четкими, почти каллиграфическими. Винкельрид очень хвалил его работу и выражал сожаление, что не умеет писать так же. «Тебе не надо уметь писать красиво, - подумал тогда Никколо, - ты же король; твое дело править народом так, чтобы этот народ был счастлив…» Но вслух он ничего не сказал, потому что Винку и без него было всё известно – и еще лучше, чем ему, Нику.
     Он доезжает до последних ворот, тоже черных и закопченных, на которых едва видна надпись: «Йон Эйт». На воротах висит человек. На нем нет одежды и, кажется, он весь изранен кинжалами… Никколо не видит. Он старательно не смотрит на повешенного. Наверно, это и есть Йон Эйт. Надо бы снять его, если это так.
     Он спешивается, снимает тело, глядя на него сквозь ресницы, стараясь не дышать, стиснув зубы. Относит в сожженный дом и оставляет в уцелевших сенях. Когда он возвращается обратно, то вдруг слышит негромкий стон и замирает на месте. Стон повторяется. Никколо немедленно идет на звук и видит: возле колодца лежит молоденькая девушка. Ее платье порвано, темные волосы и брови слегка опалены, лицо в саже, а рука выше локтя перетянута какой-то тряпкой. Но даже такая, девушка очень миловидна. На вид ей не больше семнадцати лет. А самое главное: она живая. Никколо бросается к колодцу, чтобы достать для нее воды, но от колодца исходит такой запах, что он понимает: туда лучше даже не заглядывать. Тогда он бежит к лошади, достает из переметной сумы плоскую фляжку с вином и возвращается к девушке. Он дает ей вина. Она жадно пьет, но глаз не открывает. Он о чем-то спрашивает ее, она молчит: то ли не слышит его, то ли не может ответить. Тогда он решительно поднимает ее на руки, принимает на грудь и несет к лошади. Сначала он кладет ее поперек седла, потом вскакивает в седло сам и сажает ее впереди себя верхом. И поспешно уезжает из деревни.
     Они едут назад уже проторенной Никколо лесной дорогой. Одной рукой Ник придерживает девушку, другой управляет конем. Он странно и глубоко тронут и взволнован. Его сердце ноет: только бы она выжила! Для него это очень важно. Его мучает мысль, что он не может ей помочь больше, чем уже помог.
     Наконец они достигают лагеря.
- Кого везешь, Ник? – спрашивают солдаты.
- Она из сожженной деревни, - отвечает Никколо, чтобы предупредить насмешки и плоские шутки. И в самом деле, слова «сожженная деревня» заставляют солдат и рыцарей хмуриться и сочувственно смотреть на девушку.
     Никколо вносит ее в дом и спешит наверх: на втором этаже живет врач Олби, дворянин Андреа Саммартини. Никколо стучится к нему. Сухощавый, невысокий, уже немолодой, Саммартини открывает дверь.
- Ваша милость, - говорит Никколо. – Я не знаю, кто эта девушка. Я нашел ее в сожженной деревне. Она выживет?
     Господин Саммартини внимательно смотрит на девушку, потом говорит:
- Неси ее сюда, Ник, и клади на диван.
     Никколо бережно опускает девшуку на кожаный диван. Саммартини достает из шкафа золотой флакон и подносит к ее лицу. Он слегка вздрагивает и открывает глаза. Никколо видит: они серые, как у Винкельрида, только без желтых крапинок.
- Ну, - Саммартини ласково склоняется над ней и берет ее за руку. – Как нас зовут?
- Лелла, - еле слышно отвечает она. – Я дочь Йона Эйта. Мой отец… он жив?
     Саммартини  вопросительно смотрит на Никколо. Тот едва заметно качает головой в знак отрицания.
- Мы не знаем, - отвечает Саммартини девушке. Она закрывает глаза и вновь впадает в беспамятство.
- Она будет жить, Ник, - говорит врач уверенно. – Сейчас я осмотрю ее и перевяжу, а ты пока что ступай; позже зайдешь.
- Спасибо, ваша милость, - Никколо счастлив. Он выходит от врача и спешит в комнаты Винкельрида. Олби сидит за столом в кабинете. Увидев Ника, он устремляет на него свой ясный проницательный взгляд. Никколо коротко рассказывает ему обо всём. Олби крестится и склоняет голову; его лицо сурово. Помолчав, он встает.
- Ты сделал всё, как нужно; благодарю тебя. Я и не знал, что у него есть дочь. Он не говорил мне об этом. Впрочем, он вообще мало говорил. Ступай, отдохни, а я загляну к Саммартини.
- Можно, я с тобой? – спрашивает Никколо. – Я не устал.
- Ты позже зайдешь к нему, - отзывается Винкельрид. - Я только посмотрю на нее.
     И улыбается:
- Посмотрю и сразу уйду, обещаю тебе.
     Никколо розовеет.
- А твоя монета? – спрашивает он, доставая серебряный мид.
- Оставь ее себе на память, - отвечает король. – Кто знает, может, она пригодится тебе.
     Он идет взглянуть на Леллу Эйт. Саммартини успел вымыть ей лицо, уложить в постель и перевязать больную руку. Он дал ей лекарство, и теперь Лелла спит. У нее совсем юное, почти детское лицо. «Она еще ребенок, - думает Олби. – Слава Богу, что Ник спас ее; я сделаю для нее всё, что смогу. Лелла… красивое имя. Да и сама она хороша».
     Перед его мысленным взором мгновенно встает образ Исланды Сфорца, и он перестает видеть Леллу. Он видит только Исланду, слышит шорох ее голубого платья, отделанного серебряным шнуром, ощущает аромат духов. Дыхание у него перехватывает. Усилием воли он отгоняет от себя ее образ и, склонившись над Леллой, целует ее в лоб. «Умер Йон или жив, - думает он, - его дочь не будет сиротой, пока я правлю Атоллом. И пока Ник относится к ней так же, как сейчас».
     Едва заметная мягкая улыбка трогает его губы. Он говорит врачу, что пришлет для Леллы сиделку – одну из своих служанок.
- Может, перенести ее в другие покои? – спрашивает он Саммартини. – Уход за девушкой не должен утомлять вас, вы нужны мне и моим воинам не меньше, чем ей.
     Врач добродушно улыбается.
- Не беспокойтесь, ваше величество, - гворит он. – Я люблю выхавживать детей и молодых девушек. Они имеют обыкновение быстро выздоравливать, а для врача это всегда величайшая награда. Уход за этой девушкой нисколько не утомит меня; я очень скоро поставлю ее на ноги.

                4.

- Донна Исланда, а в Италии много садов?
- Много, Артур, и все они красивы.
- Красивее, чем в Атолле?
- Некоторые – да.
- А Рим больше Мидды?
- Гораздо больше.
     Артур задумывается. Исланда Сфорца смотрит на него. Если бы ее маленький сын остался жив, он был бы сейчас тремя годами моложе этого мальчика, ему было бы пять. И, наверно, он тоже задавал бы вопросы. Детское любопытство всегда очаровывает Исланду, она любит малышей, любит рассказывать им о том, чего не знают они, и что давно уже известно ей. Артур очень спокойный, смышленый мальчик, послушный, ласковый и в то же время самостоятельный. Он далеко не трус, в нем нет раздражающей навязчивости, он
 аккуратен и очень любит слушать сказки, которые она ему рассказывает. Он делится с ней своими мыслями о войне, порой неожиданно зрелыми для восьмилетнего ребенка. И готов без устали рассказывать о своем государе и об оруженосцах Олби – Никколо Дианезе, Льоте-Сверчке и Эдме Лопоухом.
- Они мои лучшие друзья, - с нежностью говорит Артур. – А государь Винкельрид мне прямо, как отец! Знаете, как он меня любит? Очень сильно! И я его люблю. Я могу называть его просто Винк, он мне разрешил.
- Вас он тоже любит, - добавляет он великодушно. – Он велел мне оберегать вас и сказал, что только я смогу это сделать.
     В его глазах и голосе – гордость. Донна Исланда улыбается, прижимает Арта к себе и ласково целует в мягкие светлые волосы.
- Это правда, только ты можешь уберечь меня, - говорит она. – Поэтому мне с тобой очень спокойно и надежно. Ты мой рыцарь, Арт. А теперь скажи Джулии, чтобы она понарядней одела тебя: мы поедем в город. Там выступают бродячие актеры.
- Неужели их пустили? – Артур слегка хмурит брови. – Ведь это могут быть вражеские разведчики.
- Вряд ли, - говорит донна Исланда Сфорца. – Скорее всего, это действительно настоящие актеры. И, наверно, они умеют что-нибудь интересное. Ну, одевайся.
- А Джулия поедет с нами?
- Нет, пока что она останется во дворце.
- Если актеры не разведчики, мы дадим им денег, - говорит Артур. – Да?
- Конечно, милый.
     Он убегает одеваться. Донна Исланда уже одета и задумчиво смотрит в окно, на приветливую листву, которая заглядывает в комнату. Перед ее глазами встает ее сад и дворец в окрестностях Милана. Ей очень хочется увидеть дом, где она родилась и выросла, она скучает по нему. И в то же время твердо знает, что не уедет из Атолла, пока Винкельрид не одержит победу над Детлефом Гангом.
     Ганг. Она с содроганием вспоминает о нем. Как он смотрел на нее! Ей был неприятен его взгляд: холодный, цепкий, настойчивый и в то же время осторожный. О, он был весьма осторожен. Никогда не позволял себе ничего, что выходило бы за рамки светской любезности. Ему даже удалось провести Паоло, ее брата, а ведь это было нелегко. Паоло одаренный дипломат. И всё-таки он не заметил, что Ганг смотрит на нее, Исланду. Ей хотелось стряхнуть с себя его взгляд, точно щупальце спрута. Он был неприятен ей, она глубоко сожалела о своей родственнице Антонии, которая должна была стать его супругой. Слава Богу, этот брак не состоялся, Мышка (таково было детское прозвище Антонии) не попала в лапы кота. Винкельрид был бы для нее несравнимо более достойным мужем. Но Исланде почему-то очень грустно думать о том, что государь Атолла может жениться на Антонии. Какая молодая у него улыбка, взгляд, все движения! Глаза Исланды затуманиваются. Он похож на ее предка по матери, германского рыцаря, чей портрет висит во дворце Сфорца в Милане. И он теплый, светлый, живой. Даже от ее любимого мужа Франческо никогда не исходило такого солнечного тепла и ощущения душевной щедрости, ясности, простоты. «Скорей бы он вернулся, - думает Исланда. – Как сердечно он обнял меня, когда я плакала! Как настоящий друг, брат. Это было красиво. Ну, почему женщина не может бескорыстно любить мужчину? Чуть он проявит к ней дружескую нежность, как она уже смотрит на него, как на спутник жизни а потом горько сокрушается, убедившись в своем заблуждении. И, конечно же, обвиняет в своем горе его, а не себя. Как это глупо, неправильно! Но женское сердце так легко обманывается. Может, и мужское тоже, я не знаю».
     Ей очень хочется снова встретиться с Винкельридом; она боится, что его убьют. Пусть он со временем женится на Антонии, это его дело, но она, Исланда, хочет увидеть его живым, нежным, излучающим тепло и силу. Он первым узнал и оценил в ней не просто женщину, но и человека, она это почувствовала. Даже Франческо не был столь великодушен. А ведь они знали друг друга, эти двое. Ей становится радостно от этой мысли. Ее любимый муж и добрый друг были знакомы, и знакомы по-хорошему. Она улыбается и вдруг чувствует слезы на своих глазах. Ах, как глупо! Ей, Исланде Сфорца, не полагается быть сентиментальной. Но кто решил, что ей чего-то не полагается? Он протестующе сдвигает тонкие брови. Она человек; хватит быть куклой! Она человек и имеет право на все человеческие чувства. Отныне она будет смеяться и грустить так же, как все люди, женщины и мужчины, по воле Провидения не ставшие рабами этикета. Главное, не быть безрассудной, а искренней она просто обязана быть. Быть искренней – значит, следовать по стопам Божьим. Детлеф Ганг никогда не был искренним. Если он не изменится, Господь отвернется от него. Если уже не отвернулся…
     Исланда вспоминает Никколо и его скрипку. До чего же он чудесно играл, этот юноша! Для Детлефа Ганга он не играл бы так. Только у Винкельрида мог быть такой славный оруженосец, как Никколо, и такой милый паж, как Артур.
     Арт вбегает к ней, богато одетый и красиво причесанный. Исланда любуется им. Потом встает, накидывает на голову мантилью и весело окликает:
- Джулия! Узнай, готова ли карета.
     Джулия поспешно выполняет ее просьбу. Карета готова, можно ехать.
     Исланда берет Артура за руку:
- Пойдем, маленький дон.
     Ему хочется возразить ей, что он уже не ребенок, а вассал короля… но ее рука так приятна, ему так спокойно, когда она держит его за руку, что он не пытается высвободиться. Но всё-таки говорит ей:
- Я ваш рыцарь, я должен держать вас под руку.
- Так и будет, дорогой, - обещает она. – Мы с тобой будем ходить под руку, когда ты подрастешь, а сейчас тебе это будет неудобно.
     Он соглашается с таким доводом. Они садятся в карету и едут на другой конец города, к городским воротам. Их везет сам Рауль Дегрэ, капитан дворцовой стражи.
     Странное дело, думает Исланда, почему-то мне хочется спать. Так и клонит в сон, а ведь я сегодня прекрасно выспалась. И Артур дремлет, откинувшись на пунцовые подушки. Исланда украдкой зевает в ладонь. А через несколько минут она и Артур уже крепко спят. Они не чувствуют, как их обоих осторожно переносят из одной кареты в другую, без окон, с одним только круглым отверстием в крыше. И увозят прочь из Мидды по мосту, перекинутому через ров…


     Исланде снится, что Винкельрид Олби несет ее на руках по чудесному лугу, озаренному солнцем. Она держится за его плечи, они оба смеются; ей бесконечно хорошо, а вокруг – цветы, и пахнет так, как может пахнуть только на лугу.
     Она сладко вздыхает и открывает глаза. Где это она? Может, сон всё еще продолжается? Нет, не похоже. Она лежит на лесной поляне, на атласном покрывале, рядом с Артуром, который еще спит, а в нескольких шагах от них какой-то мужчина разводит огонь под небольшим котелком. Она вглядывается в его лицо. Это Рауль Дегрэ, которому Олби доверил охранять ее и Артура.
     Она приподнимается и садится на покрывале протирая глаза.
- Рауль, - говорит она. - Где мы?
     Он поднимает голову и отвечает:
- Мы едем к Детлефу Гангу, донна. Король Винкельрид отдал приказ убить вас и этого мальчика. Вас не знаю за что, а Артура – за то, что он сын Детлефа Ганга. Король недавно узнал об этом. Но не бойтесь, мы скоро будем в безопасности.
     Его голос звучит бесстрастно, темные глаза спокойны. Исланда внимательно смотрит на него, а ее сердце начинает стучать так быстро и неровно, как еще никогда не стучало. Она ничего не понимает. Но ясно одно: к Детлефу Гангу она не поедет. И не даст увезти Артура. Если король в самом деле отдал приказ убить ее и Артура, пусть он сам скажет им об этом. Но в глубине души она твердо знает, отчетливо чувствует: он не мог отдать такого приказа. Нет, не мог. Однако Дегрэ не должен даже подозревать, что она ему не поверила. Не зря она, Исланда, - сестра Паоло Джотто, искусного политика и дипломата.
- Как странно, - говорит она вслух. – А мне показалось, его величество весьма расположен ко мне и мальчику.
- Олби двуличен, - сочувственно глядя на нее, отвечает Рауль. – Вы дама, донна, вы не можете знать, на какие чудовищные хитрости способен ум мужчины, дорвавшегося до власти.
- Да, - кротко соглашается Исланда Сфорца. – Я всего лишь женщина, и любой политический шаг власть имущего человека для меня загадка. Я никогда не задумываюсь, почему мужчины поступают так, а не иначе; мне всё равно этого не понять. Я хочу одного: спастись от опасности, которая мне угрожает, и спасти ребенка, к которому я привязалась. Но неужели вы один, Рауль? Нас могут догнать; тогда вы не сумеете защитить нас.
- Не бойтесь, донна, - на этот раз он сдержанно улыбается ей. – Со мной еще два верных человека. Они ушли на разведку и скоро вернутся. Простите, что пришлось усыпить вас. Я опасался, вы не поверите мне и воспротивитесь своему спасению.
- О, вы поступили очень правильно и благоразумно, - ее голос течет, как мед. – Я вам бесконечно благодарна. Просто у меня всё еще немного кружится голова после снотворного.
- Сейчас это пройдет, - он наливает ей вина. Она пьет, с трудом сохраняя спокойствие. Только бы он не догадался о том, что творится в ее душе…
     Но ему нет дела до ее души. Он занят приготовлением похлебки.
- Долго ли нам еще ехать? – спрашивает она.
- Около суток, - отвечает он.
- Вот как, - она поворачивается к Артуру и ласково касается его плеча. – Просыпайся, Арт.
     Артур просыпается, трет глаза и садится на покрывале. Какой он маленький, думает она, маленький и беззащитный.
- Где это мы? – спрашивает он удивленно.
- Мы гуляем в лесу, - она улыбается ему. – На, выпей вина.
     Он пьет, потом спрашивает:
- А почему мы в лесу? Нам ведь нельзя покидать Мидду.
- Государь прислал нам разрешение, - не моргнув глазом, отвечает она. – Пойдем, посмотрим на деревья; ты мне покажешь, как умеешь лазать… правда?
- Да, - кивает он.
- Прошу вас не уходить дальше этой поляны, донна, - почтительно предупреждает Дегрэ. – Мало ли, что может случиться.
- Конечно, Рауль. Мы просто погуляем.
     Она встает. Они с Артуром идут на край поляны, Дегрэ наблюдает за ними.
- Мой мальчик, - очень тихо говорит донна Исланда, наклоняясь к уху Арта и делая вид, что указывает ему на одно из деревьев. – Не оборачивайся. Нас похитили. Но мы сбежим и попытаемся разыскать короля. Ты должен быть очень спокоен; от этого зависит наша с тобой жизнь. Обещаешь мне?
- Обещаю, - тихо отвечает Артур, не поворачивая головы. – А когда мы сбежим?
- Как можно скорее.
- Я могу что-нибудь сделать.
- Ты должен быть спокойным и веселым, и делать вид, что доверяешь Дегрэ. На самом же деле не верь ни одному его слову. Вот и всё, в остальном положись на меня.
     Они идут вдоль поляны, медленно приближаясь к Дегрэ и громко разговаривая о деревьях и кустах. Он занят похлебкой и уже не смотрит на них, так как слышит их голоса. А они идут – прямо к толстой суковатой ветке, которая лежит за спиной Дегрэ.
     Исланда просит Артура спеть ей что-нибудь. Он бойко заводит какую-то народную песню, хотя у него нет слуха, и он это знает. Ему стыдно перед донной за свое дисгармоничное исполнение, но он добросовестно поет. А она, зорко оглядевшись по сторонам, вдруг порывисто поднимает с травы толстую ветку и с силой обрушивает ее на голову Дегрэ. Он падает, не успев издать ни звука. Артур невольно вскрикивает и начинает дрожать. Исланда бросает ветку и хватает его за руку:
- Бежим, иначе нас убьют!
     В ее голосе спокойная решимость. Они ныряют в кустарник и долго бегут, не разбирая дороги. Наконец останавливаются передохнуть. Артур бледен и взволнован.
- Мама… - он вдруг всхлипывает и заливается слезами.
- Мама с тобой, - она крепко обнимает его и целует в щеки так горячо, что он тотчас успокаивается и перестает бояться.
- Держись, мой хороший, - она вытирает ему слезы платком. – Держись ради меня, ради Винкельрида. Будь мужчиной!
     Ему становится стыдно.
- Мне нужно оружие, - говорит он сурово. – Я бы мог тогда защитить и вас, и себя. Я нечаянно заплакал, я уже не маленький.
- Я это знаю, - она нежно прижимает его к себе. – А мне нужны ножницы и мужской костюм, иначе мы пропали.
     Артур смотрит на нее с уважением и пониманием.
- У вас ведь есть деньги, - напоминает он. – Мы могли бы купить для вас одежду у крестьян. Я слышал, Винк говорил: крестьяне за меня, они не выдадут.
- Золотой ты мой мальчик, - она ласково гладит его по голове. – Всё-то ты знаешь. Что бы я без тебя делала! Давай искать ближайшую деревню.
     И они осторожно продолжают путь. Исланда, умелая наездница и охотница, прекрасно ориентируется в лесу по солнцу, коре деревьев и прочим приметам; она не боится, что они заблудятся.

                5.

    Вечером накануне сражения всё в лагере неспокойно. Рыцари и солдаты волнуются. Ночь лунная, безветренная, немного душная. В армии полный порядок: засада расставлена так, что Орсини с Угрюмым никогда не догадаются о ее расположении. И всё же люди не свободны от некоторой тревоги – и Винкельрид тоже. Он лично объезжает всю армию, все посты. Льот и Эдм, вернувшись из разведки, донесли ему, что неприятель ударит на королевских воинов с двух сторон, это уже решено точно. Два дня Винкельрид думал, изучал карту местности, составлял планы, обсуждал их с Элтоном Лорером, с тысяченачальниками и сотниками. И вот наконец схема защиты и засады выстроена идеально, выверена до мелочей. Но волнение перед битвой – это волнение перед битвой. Возбуждение и немного лихорадочное беспокойство, веселое, чуть боязливое, смешанное с какой-то особенной внутренней торжественностью – вот, что испытывают люди. Король чувствует то же самое и, объезжая лагерь, подбадривает своих воинов.
     В это время Филит Бэнк обходит замок. Его притягивают к себе красивые комнаты, убранные то аристократически изящно, то рыцарски грозно. Но даже в самой грозности присутствует особый уют. Полы, выложенные деревянной мозаикой, приводят Филита в восхищение, огромные зеркала завораживают его. Конечно, королевский дворец в Мидде был обставлен не в пример роскошней, но у Филита не было времени осмотреть его как следует, да и мысли его были заняты не тем. Теперь же он повержен, покорен Стоггартом. Всё вызывает в нем благоговейное любопытство: и обшитые резным дубом комнаты с развешенным по стенам оружием, и деревянные скульптуры, изображающие нимф и сатиров, и ковры, и мебель, и тяжелые ветвистые люстр. Их зажигают только в праздники; в обычные дни вместо них горят восковые факелы или одна-единственная свеча, а то и вовсе ничего, если в комнатах никто не живет. Лисьи, кабаньи, медвежьи, оленьи, волчьи головы глядят на Филита со стен стеклянными глазами. Филит держит в руках свечу в медном подсвечнике. Он так захвачен осмотром комнат, что завтрашний бой совершенно вылетает из его головы.
     А вот музыкальная комната. В ней на столиках красного дерева стоят самые разные музыкальные шкатулки, удивительно красивые и, вероятно, полные чудесной музыки… Филит не решается дотронуться до них. Его пальцы кажутся ему неуклюжими для таких хрупких вещиц, он боится нечаянно сломать что-нибудь. А на ковре развешены флейты, мандолины, охотничьи рога, оправленные в серебро, золото, слоновую кость. Лютня, округлая, смуглая, поблескивает лаковыми боками и медными струнами. Филит вцепляется в нее глазами и, поставив свечу на пол, осторожно, едва дыша, снимает ее со стены. Какая красота. Только раз в жизни ему довелось слышать лютню, и ее звуки навсегда вошли в его сердце. А вот теперь он держит ее в руках, заманчиво пахнущую деревом и лаком, ее струны словно говорят ему: дотронься до нас!
     В полном самозабвении он садится на твердое, покрытое ковром ложе, берет лютню так, как брал ее музыкант, которого он слышал, и пытается перебирать струны. Тихие, задумчивые, мелодичные звуки наполняют комнату. Сердце Филита начинает сильно биться, кровь шумит в ушах. Он вдруг понимает, что ему хочестся больше всего на свете: научиться играть на лютне. Две вещи кажутся ему драгоценней всего: уметь сражаться и играть на лютне. Ради одного этого стоит жить. И еще, разумеется, ради Винкельрида. Никколо играет королю на скрипке, а ему, Филу, хотелось бы играть для Олби на лютне.
     Он не знает, сколько времени сидит так, неумело, робко нажимая и перебирая струны, наслаждаясь каждым звуком, точно дикарь или ребенок, впервые взявший в руки музыкальный инструмент. Его возвращает к действительности появление Витнкельрида. При звуках его голоса Филит быстро поднимает голову и, поспешно положив лютню, вытягивается перед королем. Он уверен: сейчас ему дадут затрещину, с презрением велят повесить инструмент на место и больше не касаться его.
     Но Винкельрид ничего этого не делает. Он подходит к ложу, застеленному ковром, садится и знаком велит Филиту тоже сесть. Потом берет в руки лютню и спрашивает:
- Что, хочешь научиться играть на ней?
     Филит смотрит на Олби так, словно у того изо рта вдруг посыпались золотые монеты.
- Да, государь, очень хочу, - отвечает он, обретая дар речи.
     Винкельрид улыбается, его глаза поблескивают в мерцании свечи. Он говорит:
- Я был старше тебя, когда начал учиться играть на ней, а учил меня  Хальдер. Он тогда еще был принцем; и отлично играл на лютне. Хочешь, я сам буду учить тебя?
     Столь великой милости Филит не мог себе даже представить. Ему на мгновение кажется, что Винкельрид – ангел, принесший ему весть о том, что он, Филит, будет взят на небо живым. Он находит в себе силы только кивнуть головой. Но на его круглом веснушчатом лице разлита такая радость, даже блаженство, что Олби едва удерживается от смеха. Нельзя в эту минуту смеяться, нельзя смущать Фила. Поэтому он начинает играть. Филит в глубоком волнении, приоткрыв рот, следит за движениями его пальцев, такими волшебно точными. Музыка льется, словно сама собой, проникновенная, похожая на ясный летний вечер, когда солнце еще не скатилось за горизонт. Олби то и дело останавливается, подкручивает колки, прислушивается. Потом играет уже без остановок. Филит едва дышит, не спуская глаз с его пальцев, перебирающих струны.
     Он не замечает, как в комнату входит Никколо – входит и тут же почтительно замирает у дверей. Но Винкельрид уже видит его и прерывает игру. Никколо просит:
- Еще, государь.
     Винкельрид исполняет его просьбу. Он играет, а перед Никколо, словно живые, встают образы тех, кого он когда-то знал и кого уже нет на свете. Он думает про Леллу. Она уже почти здорова и живет в отдельной комнате. Никколо почти не видит ее. После того, как она поблагодарила его за то, что он ее спас, он едва обмолвился с ней двумя словами. Ее лицо очень печально. Мертвый человек, которого он снял с ворот в сгоревшей деревне, действительно оказался Йоном Эйтом, ее отцом, и она теперь горюет по нему. Сомнений в его смерти нет: сам Винкельрид опознал его и велел перезахоронить и отпеть. Это было исполнено. Лелла была на отпевании, она стояла рядом с государем. Теперь она живет очень уединенно и замкнуто. Винкельрид  велел не беспокоить ее. «Пусть опомнится от своего горя, - сказал он Никколо. – К тому же, ее ожег на руке еще не зажил». Про себя Олби удивляется, что Леллу не тронули «вороны». Они не имели обыкновения щадить честь девушек и женщин, особенно красивых. Вероятно, они сочли Леллу мертвой, а может, и вовсе не заметили ее. Сама она ничего не помнила с той минуты, как их дом был подожжен: должно быть, ее разум временно помутился. Но врач сказал Олби, что Лелла невинна, и король как бы между прочим дал понять это Никколо. Он знал: для Никколо, знавшему повадки «ворон» не хуже других, это важно.
     Внезапно в музыкальную комнату почти вбегает рыцарь.
- Государь, знамение! – торжественным трубным голосом восклицает он и широко крестится, на его бородатом лице ужас, смешанный с жадным восторгом, плохо скрытым.
     Винкельрид быстро откладывает лютню  в сторону. Никколо замечает, как резко бледнеет его лицо.
     Все вчетвером они спешат вниз, в маленький сад, и запрокидывают головы.
     В ясном звездном небе, словно прозрачные, вырезанные из кисеи, два огромных видения: рыцарские шлемы со страусовыми перьями в форме крестов. Сами шлемы красные, точно налитые кровью, а пернатые кресты разные: тот, что справа, - золотой, как луна, и от него во все стороны расходится свет; тот, что слева – черный и больше похож не на крест, а на две меча без рукояток, острых с обоих концов.
     С долины, куда высыпали из лесных прикрытий воины, доносятся изумленные крики и молитвы. Винкельрид осеняет себя крестом и падает на колени. Никколо, Филит и бородатый рыцарь повторяют его движения. Филит, пораженный грандиозным зрелищем, утыкается лицом в траву, а Никколо и Винкельрид, молясь, не сводят глаз со знамения. Никколо немного страшно, однако он еще не видел в жизни ничего более прекрасного, величественного, грозного. Он с жаром молится, но вместе с тем замечает, что сквозь знамение блещут звезды, немного тускло, как сквозь туман.
     К Винкельриду подходит епископ, отец Иероним, посланный архиепископом Миддским вместо него сопровождать королевское воинство. Лицо епископа сурово и спокойно.
- С нами Бог, государь, - тихо говорит он, тоже опускаясь на колени. – Твой шлем с крестом Господа, шлем Ганга с крестом земным. Победит крест Божий, но с обеих сторон будут потери, ибо шлемы налиты кровью. Много людей погибнет…
     Винкельрид берет его руку, сжимает ее, выпускает. И всё смотрит на небо широко раскрытыми глазами.
     Сколько времени вы стоите так на траве, влажной от вечерней росы? Ты не знаешь. Но ты чувствуешь ее, эту прохладную траву, своими коленями и голенями, не закрытыми одеждой. Луна, золотая, как крест знамения, но не такая яркая, спокойно висит среди звезд, и от ее спокойствия перед божественным видением тебе становится еще страшнее. И вместе с тем в душе у тебя растет чувство, противоположное страху. Оно, это чувство, скорее, похоже на радость и покой. И на благодать.
     Ящерица торопливо пробегает в траве, исчезает, шурша, в ее влажных зарослях. Дано ли ей почувствовать, что происходит нечто необыкновенное, потрясающе великое? Ты не знаешь об этом, это еще одна тайна, скрытая от тебя Богом. Никто не может знать, что происходит в мозгу маленькой ящерицы, когда на небесах начертаны великие знаки. Никто не может знать больше, чем это дано ему свыше. Видят ли сейчас их враги это знамение, понимают ли его смысл так, как понял отец Иероним?
     Ты стоишь рядом с королем Винкельридом справа, а Филит слева, епископ немного впереди вас, бородатый рыцарь позади. Вы все четверо - на коленях и молитесь, а огромные прозрачные шлемы в небесах вдруг начинают наливаться пламенем, становясь всё светлей, ярче, всё ужасней и величественней. Ты прижимаешься к королю с одной стороны, Филит с другой, и вы оба уже не смотрите вверх, а епископ и рыцарь вскрикивают от страха. Они почти кричат молитвы срывающимися голосами. Винкельрид молчит. Он смотрит в небо и прижимает к себе тебя и Филита, точно испуганных детей. А через минуту его низкий голос спокойно говорит вам:
- Поднимите головы, не бойтесь.
     Вы поднимаете головы. Небо чисто, мерцают звезды, светит луна. Знамение исчезло, словно растаяло в далеких высотах. Филит слегка дрожит, его лицо залито слезами. Твои глаза сухи, и дрожи в тебе нет. Вы креститесь и встаете на ноги, все пятеро. Олби заглядывает в ваши лица. Тебе он одобрительно кивает, а Филита треплет по кудрявым волосам и говорит:
- Всё хорошо, Фил. Найди-ка мне Льота и Эдма, - и обращается к отцу Иерониму:
- Ваше преосвященство, пойдемте со мной, успокоим людей. Скажите им, что с нами Бог, а про потери не нужно, им завтра сражаться.
     Священник кивает. Филит возвращается в Эдмом Лопоухим и Сверчком. Винкельрид уходит вместе с ними, бледными, необыкновенно большеглазыми, а вы с Филитом остаетесь в саду.
     Филит смотрит на тебя своими карими глазами, в которых еще прыгает страх и серебрятся лунные лучи. Ты улыбаешься ему и встряхиваешь его за плечи.
- Всё прошло, Веснушка.
     Он тоже улыбается в ответ, и тебе почему-то больно от его улыбки.
- Государя не убьют, Ник? – спрашивает он.
- Нет, - уверенно отвечаешь ты. Не убьют ни государя, ни тебя.
- Откуда ты знаешь? – спрашивает он, доверчиво глядя на тебя.
- Я чувствую, - загадочным голосом отвечаешь ты, хотя решительно ничего не чувствуешь, кроме облегчения оттого, что доброе старое небо вновь приняло свой обычный вид.
- А ты, Льот, Эдм? – с тревогой спрашивает он. – Вы будете жить?
- Пойдем, - выпьем вина, говоришь ты. – Завтра бой, надо взбодриться.
     Он идет вместе с тобой в дом и тихонько повторяет:
- Не хочу, не хочу больше знамений, Господи…
     Ты смеешься.
- Да ведь это красиво, Фил.
- Это страшно.
- Да ведь это Божьи знаки…
- Всё равно не хочу.
- Не хочешь, значит, больше ничего не увидишь, - твой голос очень серьезен. – Бог ведь любит тебя, он не захочет еще одного твоего страха.
     Филит смотрит на тебя с благодарностью. Вы уходите в твою комнату и пьете там легкое красное вино атоллских виноградников – терпкое, пряное, одновременно бодрящее и успокаивающее. Вы оба молчите, потому что ваши души еще полны знамением. И только когда к вам заходит Винкельрид, вы оба окончательно успокаиваетесь. С ним рядом не бывает страшно и тревожно. Когда он пьет вместе с вами, вас уже не пугает ни жизнь с ее чудесами, ни смерть с ее тайнами: и то, и другое становится радостью.

                6.

     А наутро в мирной до сего дня Рансомской долине закипает битва столь жаркая, что, кажется, воздух накаляется от бранного грохота доспехов и конских копыт, от свиста стрел, лязга мечей и сабель, от криков, восклицаний, вдохновенной ругани, лошадиного ржанья. Земля дрожит, дрожат окрестные леса, река, замок. Тысячи воинов рубятся друг с другом. Их глаза горят, лица искажены. Шлемы, латы, кольчуги, оружие, ножны – всё сверкает на солнце. Лучникам, засевшим на деревьях и на крыше Стоггарта, кажется, будто долину залили расплавленным серебром.
     Король бьется в ближайших к Стоггарту рядах, со стороны фасада. Никколо, Льот, Филит, Сколли отводят от него и друг от друга смертельные удары, нападают сами. Когда врагу всё же удается пробить брешь в кольце воинов, защищающих Стоггарт, его осыпают стрелами с крыши замка и из сада. Воинам, охраняющим дом и сад, велено строго смотреть за тем, чтобы ни один вражеский воин не пробрался в замок.
     Никколо чувствует прилив здоровых сил и вдохновение. Он поражает врагов, защищая Винкельрида и Эдма Сколли, которые к нему ближе всего. Удары Олби очень точны: они сокрушают «ворон» Орсини и Угрюмого, а те нападают с большим ожесточением в надежде поживиться стоггартскими богатствами.
     Умберто Орсини и Ричард Угрюмый не сражаются. Они благоразумно спрятались в лесу и оттуда зорко наблюдают за ходом битвы: один с востока, другой с запада. Им кажется, что дело постепенно идет на лад, что их воины теснят людей Олби. Мысль о засаде не входит им в голову по той простой причине, что леса, окружающие долину были накануне проверены их разведчиками и оказались пустыми - все,–кроме того леса, возле которого и в котором расположился лагерь королевских воинов. Разведчики Орсини и Угрюмого не знали, что на рассвете продовольственный обоз и несколько тысяч человек покинули лагерь в полнейшей тишине, чтобы занять точки, указанные им Винкельридом. Этим тысячам предстояло выступить на сцену позже, по определенному сигналу охотничьих рогов. Сигнал должны были подать лучники, сидевшие на деревьях.
     Никколо сшибает с седла крепкого воина в стальных доспехах, но вдруг налетевший откуда-то сбоку всадник всаживает ему копье в левое предплечье с такой силой, что мнется кольчуга. Всадник, конечно, метил в сердце, но промахнулся. У Никколо темнеет в глазах от страшной боли; на мгновение ему кажется, что он уже умер. Всадник замахивается мечом, чтобы окончательно с ним разделаться, но тут Эдм Сколли, рыча, как медведь, саблей сносит ему голову. Винкельрид оборачивается к Никколо. Вид короля страшен: глаза горят, зубы оскалены, как у волка, он весь в крови своих врагов.
- Ник, держись за гриву! – свирепо кричит он. Никколо здоровой рукой вцепляется в гриву своего коня. Винкельрид берет его коня под уздцы. Другой рукой он хватает за шиворот Филита, которого тоже ранили, и втаскивает его к себе в седло.
- Льот, Эдм, за мной! – гремит он.
- За короля! - кричат воины, нападая на «ворон».
- За Детлефа Ганга! – восклицают их враги, защищаясь и атакуя.
     Король и четверо его оруженосцев покидают поле боя и въезжают в сад Стоггарта. Раненых вносят в дом, в королевские комнаты. Оба оруженосца без сознания. Саммартини склоняется над Никколо.
- Перелом левой руки выше локтя, чистый, открытый, - сообщает он Винкельриду, после чего осматривает Филита.
- Сломаны правая нога, два ребра и ключица, - говорит он. – Внутренних повреждений нет.
- Займитесь ими, Андреа, - приказывает Олби и уходит в сопровождении Эдма и Льота продолжать битву.
     … Она длится еще около часа. Затем громогласно трубят рога лучников – и со всех сторон из леса вылетают засадные отряды. Они ударяют в спину «воронам»; долина оглашается ревом:
- За короля! За Атолл! С нами Бог!
     Голоса «за Ганга!» тонут в этом реве. Растерявшихся Ганговских воинов сминают с двух сторон и рубят без всякой пощады. Ошалевшие от неожиданности и ужаса «вороны» в нескольких местах прорывают оцепление и не отступают с достоинством, а просто бегут сломя голову, спасают свою жизнь. За ними с торжествующим победным гвалтом устремляются королевские воины…
     Спустя еще два часа тысяченачальник Кассий Стан докладывает его величеству:
- Государь, мы насчитали восемьсот убитых и двести пятьдесят раненых с нашей стороны и две тысячи убитых со стороны «ворон». Раненых среди них с тысячу, остальные вместе с Угрюмым бежали за реку Синг, к городу Крамку. Наш полководец Элтон Лорер убит. Убиты тысяченачальники Ансельм Бьё и Патрик Норт. Убито три сотника. Антонио Ферранте тяжело ранен. Мы взяли в плен Умберто Орсини и пятерых вражеских тысяченачальников. Все они ранены легко.
- Лечить и беречь, - коротко и отрывисто приказывает король. – Это наши важнейшие заложники. Раненым оказать помощь. Всех убитых похоронить и отпеть. Общую могилу наших воинов отметить особым знаком. Вражеских раненых, тех, что полегче, - в плен. Позже мы отправим их в тыл, в тюремную крепость близ Мидды.
- Лекарей не хватает, ваше величество…
- Все наши монахи отличные лекари. Освободить их временно от воинского послушания; пусть исполняют долг милосердия.


     Никколо открывает глаза. Он лежит в одной из комнат Винкельрида на кровати; его левая рука в лубке. На соседней кровати, весь перемотанный бинтами, так, что едва можно узнать его,  лежит Филит. На столе горят свечи, за распахнутыми ставнями темнота. Никколо хочется пить, его рука болит, но у него нет голоса, чтобы позвать кого-нибудь. Он даже не может окликнуть Филита, то ли спящего, то ли бесчувственного.
      «Бой кончился, - размышляет Никколо. – Кого убили, сколько? Мы победили, это бесспорно. Но как дорого нам обошлась победа? И Винк… где он? Жив, вероятно. Но, может быть, ранен… Почему мы одни? Хоть бы кто-нибудь пришел…»
      У него на сердце становится тревожно и сиротливо. Но тут дверь отворяется, входит Олби. Он одет, как обычно, очень легко, но его лицо сумрачно, между бровями обозначились глубокие складки.
- Винк! – кричит Никколо, но вместо крика получается еле слышный шепот. Однако Винкельрид слышит его. Его лицо тотчас проясняется. Оно становится мягким, морщины над переносицей разглаживаются, как по волшебству. Он улбыается и склоняется над Никколо; его глаза полны тепла и глубокого участия.
- Живой? – тихо спрашивает он.
     Никколо смотрит на него с радостным облегчением.
     - Пить… - просит он еле слышно.      
     Винкельрид наливает ему какого-то сладковатого настоя и помогает напиться. Ник пьет жадно, до дна. Винкельрид вытирает ему рот и подбородок своим чистым платком. Потом вполголоса рассказывает о результатах сражения – кратко, бесстрастно. Ник внимательно слушает, хотя и чувствует себя очень слабым.
- Я буду сам ухаживать за тобой и Филом, - говорит Олби. – А когда не смогу, Льот и Эдм заменят меня. Они сейчас спят после сражения. Спи и ты.
     Никколо хочется спросить про Леллу, но он уже не может пошевелить губами. Его глаза сами собой закрываются, он погружается в сон.
- Государь, - очень тихо зовет вдруг Филит. Олби тотчас подходит к нему, удивляясь: Фил ранен тяжелее, чем Никколо, но голос у него громче, живее.
- Здор`ово, - Винкельрид осторожно касается пальцев его правой руки. Филит улыбается ему так же, как Никколо.
- Мы победили? – спрашивает он.
- Победили. Пить хочешь?
- Да.
     Винкельрид помогает ему напиться и коротко повторяет свой рассказ о минувшей битве. Филит, бледный, осунувшийся, слушает Олби с огромным интересом. Потом спрашивает о своих ранах. Винкельрид перечисляет ему их и говорит: это пустяки, всё быстро заживет.
- А как же лютня, государь? – в глазах Филита вдруг вспыхивает невыразимая грусть.
     Олби смеется не без горечи.
- Сейчас принесу, - шутит он. – Я буду играть, а ты петь. Самое время и место.
     Но Филит так огорчен тем, что долго не сможет учиться играть на лютне, что Винкельрид принимается утешать его:
- Я тебя выучу играть, даю тебе честное слово. Только, когда буду учить, не кричи мне «ты злой», не поможет.
     Филит смеется, не обращая внимания на боль во всём теле.
- Ты не злой. государь, - говорит он.
- Что, добрым стал?
- Ты самый лучший, - говорит Фил. – Но ты не должен за мной ходить, пусть Льот меня выхаживает. Или Эдм.
- Я тебя не спросил, что я должен, - Олби посмеивается. – Спи. Живого места на тебе нет, зато язык, точно мельница.
     Филит снова расплывается в улыбке и, счастливо вздохнув, засыпает. Ну, не ребенок ли он, говорит себе Олби. Весь переломанный, а думает о лютне, и еще указывает королю, что делать. Вот поэтому и его оно, Царство Небесное, ибо сказано: не будете, как дети, не войдете туда.
     Винкельрид растроган. Никому, кроме Льота, Сколли и самого себя он не доверит ходить за своими оруженосцами, и не только потому, что они еще дети и всем своим существом преданы ему. Он их любит, ему необходимо заботиться о них, его душа хочет, требует этого. Они питают его чистотой и силой, которой в нем уже не так много, как в них. А сила ему нужна. Ведь следует пережить то, что им еще не до конца пережито: смерть его людей, гибель тысяченачальников и полководца, и другое, о чем ему не хочется, страшно сейчас думать: исчезновение четыре дня назад Исланды Сфорца и Артура фон Либерта из столицы. Об этом ему сообщил сегодня гонец из Мидды. Вероятно, их похитил Дегрэ, капитан дворцовой стражи, и двое его людей, добавил гонец, потому что эти трое тоже пропали. Винкельрид хмурится, гасит свечу и ложится на диван, жесткий, как дубовая лавка; конский волос, которым он набит, почти не дает мягкости. Но королю сейчас не до удобств, он мог бы спать и на полу. Ему не хочется думать об Исланде и Артуре. Если он будет строить предположения о том, что` сейчас с ними, он может заплакать. Ио нет таких бед, которые не угрожают им, пока они не под его защитой. «Господи, - молится он про себя. – Сбереги их, а я за это обещаю в мирное время выстроит церковь, равной которой не будет во всей Европе. Да, Господи, обещаю – и сдержу свое обещание».

                7.

     На следующий день Олби идет к Умберто Орсини, полководцу Детлефа Ганга. Орсини заперт в одном из покоев Стоггарта. Он невысокий, подвижный, черноволосый и действительно чем-то очень похож на сороку. Его лицо с острым птичьим носом осунулось за ночь: сон не идет к нему, его одолевает страх перед собственной участью. Он знает: Винкельрид Олби умеет быть свирепым.
     Когда Олби входит в комнату к пленнику, Орсини смотрит на него одновременно с вызовом и страхом. Ставни распахнуты, свет льется в окна комнату, превращенной в застенок.
- Здравствуй, Умберто, - говорит король, проницательно глядя на своего пленника.
     Орсини кланяется ему, не спуская с него бойких сорочьих глаз, подернутых тревогой. Король садится и приглашает Орсини сесть напротив. Орсини садится, быстро облизывая губы. Он разодет в шелк и бархат, это придает солидность его невысокой щупловатой фигурке, но Винкельрид замечает: у него слегка дрожат руки. Он умелый воин, но храбрости ему не мешало бы подзанять у Ричарда Угрюмого, думает Олби.
- Где Детлеф Ганг? – спрашивает он.
- Не знаю, где он  с е й ч а с, - отвечает Орсини высоким, немного сиплым голосом. – А был в замке Рауд, в своем имении. Но сейчас его там, конечно, уже нет.
- Может ли он быть с Угрюмым?
- Да, конечно, - Орсини произносит слова очень быстро. – Он даже должен быть с Угрюмым, не останется же он один.
     И он позволяет себе слегка улыбнуться.
- Кто может точно сказать, где Ганг? – Винкельрид не сводит с пленного своих спокойных сумрачных глаз.
- Не знаю, - Орсини снова облизывает губы, – ты же знаешь, Винкельрид, Ганг никому не сообщает о том, что намерен предпринять. Даже его ближайшей свите ничего не известно до самой последней минуты.
- Кто в его свите?
     Орсини называет несколько имен. Винкельрид кивает, он знает этих людей.
- А знаешь, - говорит он вдруг задушевно. – Я ведь пришлю к тебе палача, Умберто. Его зовут Нэд, он шести с лишним футов ростом и очень силен, а что касается жалости, то он ее не знает: не так воспитан, бедняга.
     Глаза Орсини становятся совершенно круглыми, рот слегка приоткрывается, а кончик носа белеет. Он хочет заверить Олби, что нет нужды затруднять Нэда, но у него пропадает голос, только губы шевелятся. Винкельрид от души наслаждается его видом. Потом говорит:
- Но я отменю свое решение, Умберто, если ты скажешь мне, где сейчас донна Исланда Сфорца и мальчик по имени Артур, сын Детлефа. Он дал ему фамилию фон Либерт и сделал бароном, племянником Абрахама, которого вы убили в замке Вестгоф.
     Весь вид Орсини, растерянный, смертельно напуганный, говорит о том, что он не знает, где Исланда и Артур, мало того, не знает даже, кто они такие. Это вполне может быть. Детлеф Ганг вряд ли познакомил одного из своих полководцев с послом Джотто и его сестрой, тем паче, со своим незаконным сыном. В отличие от Ричарда Угрюмого, Орсини никогда не был особенно близок ни королю Хальдеру, ни Гангу. Но теперь он слишком струсил, чтобы сказать правду. Обретя голос, он начинает бормотать, что эти господа, вероятно, с Гангом, где же им еще быть, а дела Детлефа Ганга никому не известны, даже его ближайшим вассалам. Его голос поневоле прерывается и дрожит, дрожат руки.
- Успокойся, - сухо и презрительно говорит ему Винкельрид. – Лучше признайся сразу, что тебе эти люди не известны.
- Нет, известны, - лжет пленник; губы его прыгают. – Я хорошо их знаю.
- Вот как? И каковы они свиду?
- Они? Я не помню, - глаза Орсини бегают по стенам и потолку. – Меня ведь ударили по голове в бою, у меня болит голова, я ничего не помню.
- Ну и трус же ты, - не выдерживает Олби.
- Да, трус, - лицо Орсини внезапно искажается злобным вызовом. – Я боюсь палачей, и ты их боишься, все боятся!
- А вешать мирных людей ты не боялся? – вкрадчиво спрашивает Олби, и его глаза вспыхивают опасными желтыми искрами. – Сжигать их, позорить, грабить, не щадить ни детей, ни женщин, ни стариков?
- Ты бы сам не щадил их, если бы они держали твою сторону! – кричит Орсини, дергаясь на своем стуле, как марионетка.
- Дурак, - выплевывает Олби. – Бессчетный дурак. И не объяснишь тебе ничего; до тебя не дойдет, ты слишком глуп, хотя в бою бываешь неплох, если только рука и глаз не изменили тебе за те пять лет, что мы не виделись. Впрочем, ты сказал правду: все боятся палачей, боль и смерть не могут не страшить человека. Но настоящий воин должен уметь скрывать свой страх и держаться достойно. Я это умею, ты – нет, поэтому мой палач Нэд всё-таки навестит тебя.
     Он встает со стула, и тут в дверь заглядывает Льот Ласкер.
- Государь, - говорит он, волнуясь. – Мне нужно кое-что сообщить тебе.
     Винкельрид идет к двери. Орсини бежит за ним, загораживает ему дорогу, падает перед ни на колени и хватает его за полы кафтана.
- Олби! – кричит он. – Не присылай палача! Ты же видишь людей насквозь, ты знаешь, что я от тебя ничего не утаил!
- Отпусти меня, - приказывает Винкельрид.
- Не присылай палача!
     Винкельрид молча хватает Орсини за волосы и, высвободившись, дает ему пинка. Тот, вскрикнув, падает на пол. Король выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.
- Что случилось, Льот? – спрашивает он.
- Донна Исланда Сфорца и Артур здесь, - светясь от радости, торжественным голосом сообщает Сверчок. – Они вас ждут в ваших покоях.
     Винкельрид на мгновение слабеет от неожиданности. Но в следующую минуту восторг и ликование наполняют его душу.
- Это правда? – спрашивает он, еще немного не веря тому, что услышал.
- Святая правда, государь.
     Винкельрид поднимает Сверчка под мышки, целует в висок, ставит на пол и, приоткрыв дверь, весело говорит Орсини, который всё еще лежит на полу:
- Ты, скотина! Не будет тебе палача, живи, радуйся.
     Закрывает дверь и велит страже:
- Принесите господину Орсини горячую воду, мыло, чистую одежду и накормите его.
     Затем, обняв довольного Сверчка за плечо, идет вместе с ним к своим покоям. У дверей он отпускает его и говорит:
- Иди, погуляй, счастливый вестник.
     Сверчок уходит, улыбаясь во весь свой большой рот. Олби заходит в комнату.
     Там, на диване, сидит Артур в деревенском платье и какой-то юноша с черными, до плеч, волосами, в сером кафтане и штанах до щиколоток. В первое мгновение Винкельрид не сразу узнает в нем Исланду Сфорца. Но через минуту понимает: это, конечно, она. Загорелая, похудевшая, но это она!
- Винк! – Артур кидается к нему и крепко его обнимает. Винкельрид подхватывает его на руки и несколько раз целует в обе щеки. Потом, держа его за руку, подходит вместе с ним к Исланде, которая поднялась со своего места и смотрит на него пытливо и тревожно, словно сдерживая свою радость.
- Я счастлив, донна, что вы нашлись, - с трудом произносит он.
- Я тоже счастлива, что нашла вас, ваше величество, отвечает она и тут же поправляется:
- М ы  нашли. Арт очень помог мне. Но у меня к вам очень важный вопрос, государь.
     Король понимает: она не хочет говорит в присутствии Артура.
- Арт, - говорит он. – Посиди в соседней комнате. Всего несколько минут, ладно?
     Арт кивает и уходит в соседнюю комнату.
- Мне сказали, что вы отдали приказ убить нас обоих, - тихо говорит Исланда, волнуясь и пристально глядя ему в лицо.
     Изумление и гнев появляются во взгляде короля, но тут же сменяются выражением покоя и безграничной радости.
- Кто вам сказал это? – спрашивает он почти весело.
- Рауль Дегрэ, который похитил нас, - она облегченно вздыхает: конечно, Дегрэ солгал.
- Неужели вы поверили такому вздору? – в голосе и глазах Винкельрида мягкий укор.
- Нет, не поверила, но у меня осталась тень сомнения. Теперь ее нет, - она весело и доверчиво улыбается ему. Потом, оправдываясь, добавляет:
- Я ничего не понимаю в политике. Кто знает, для чего вам мог понадобиться такой шаг. Простите, ваше величество, что я хотя бы на минуту позволила себе усомниться в вас.
- Я всё вам прощаю за то, что вы здесь, - он смотрит на нее с наслаждением. – Я места себе не находил, когда узнал, что вы и Артур исчезли из Мидды. А мой политический шаг относительно вас может быть только один: я прошу вашей руки, донна Исланда. Потому что я люблю вас, как еще никого и никогда не любил.
     Она розовеет и опускает глаза. Потом очень тихо говорит:
- Ваше величество, позвольте мне три дня подумать, прежде чем сказать вам «да». Ваше предложение для меня неожиданность и величайшая честь… и… словом, я прошу три дня. Только не сердитесь на меня, пожалуйста! Я скажу вам «да», но лишь через три дня.
     В ее голосе смиренная, но настойчивая просьба.
- И что случиться за эти три дня? – с любопытством спрашивает Винкельрид. Вы заставите себя полюбить меня?
- Нет, - она робко поднимает на него глаза. – Я просто хочу привыкнуть…
     Он смеется.
- Три дня – долгий срок для влюбленного, но пусть будет по-вашему.
- Нет, - вдруг решительно говорит она. – Не надо мне трех дней. Я сама люблю вас. И я говорю вам «да» уже сейчас. Но… но я вас еще совсем не знаю.
- Вы успеете меня узнать, - он целует ее руку. – Если за месяц я провинюсь перед вами, вы будете вправе расторгнуть помолвку.
     Она тоже целует его руку.
- Да, государь.
- Винкельрид, - поправляет он, глядя на нее с затаенной нежностью.
- Винкельрид, - поправляет она.
- Из вас получился неплохой юноша, - он с улыбкой оглядывает ее. – Вы умеете менять внешность. А еще говорите, что не разбираетесь в политике. По-моему, вы это делаете лучше меня.
     Она краснеет, но не может сдержать довольной улыбки. Потом просит:
- Государь… то есть, Винкельрид… пожалуйста, не отсылайте нас в Мидду. Мы с Артуром хотим остаться с вами.
- Я очень рад этому, - отвечает он. – Так рад, что даже рискую избаловать вас обоих. Оставайтесь, донна Исланда, ваше присутствие будет вдохновлять меня на победу.
- Если вы для меня Винкельрид, то я для вас просто Исланда, - говорит она.
     Он наклоняет голову.
- Да будет так. А теперь отдыхайте. У меня есть для вас фрейлина, дочь человека, который погиб от руки «ворон», как мы называем людей Ганга. Ее зовут Лелла, ей семнадцать лет. Пусть она будет при вас. Вы, конечно, голодны. Через час я приглашаю вас отобедать со мной; вы расскажете мне о своих злоключениях. Ну, как, идет?
- Идет, - с улыбкой отвечает Исланда. – Бог мой, как я рада вас видеть!
- Ваша радость ничто по сравнению с моей, - говорит он. – Кстати, как вас называли в детстве родители?
- Энди, - смущаясь, признается Исланда.
- Могу я называть вас так же?
- Мне это было бы очень приятно. А я могу называть вас «Винк», как Артур и Никколо Дианезе?
- Вы этого хотите? – лицо Винкельрида точно озаряется светом. – Извольте, я буду счастлив. Пойдемте, я провожу вас в ваши комнаты. Арт! – зовет он, и мальчик тотчас выбегает на зов. – Пойдем с нами.
     Они покидают королевские покои. А через час Исланда Сфорца в скромном бархатном платье и мантилье и Артур, одетый в чистые штаны и рубашку Сверчка (рукава и штанины подвернуты), обедают вместе с королем Атолла. Они рассказывают ему о том, как сбежали от своего похитителя и несколько дней добирались до Стоггарта, ночуя в стогах с сеном или в крестьянских домишках, а он внимательно слушает их рассказ. Мужество и находчивость Исланды вызывают в нем всё большее уважение и восхищение. Он гордится Артуром, который показал себя таким молодцом. Он безгранично благодарен Богу за то, что королева и паж остались в живых, мало того, оставили с носом предателей и добрались до Стоггарта.
     «Слава Тебе, Господи! – думает он. – Я обязательно воздвигну после войны церковь близ Мидды – именно такую, как обещал Тебе».
     В тот же день донна Исланда пишет два письма: Паоло Джотто в Италию и своей служанке Джулии в Мидду. Паоло она извещает о том, что помолвлена с королем Атолла и счастлива своей участью, а Джулию зовет к себе в Стоггарт. Исланда настаивает, чтобы Винкельрид прочел оба ее письма. Он находит, что это разумно и исполняет ее просьбу. Письмо к Паоло Джотто покоряет его своим изящным слогом: сам он не сумел бы изложить дело столь тонко и задушевно. Он приписывает от себя для Джотто несколько строк и отправляет оба послания с гонцами. Джулия успеет получить письмо и приехать в Рансомскую долину, ибо пока его оруженосцы не поправятся, а пленные и тяжелораненые солдаты не будут отправлены в тыл, он не покинет Стоггарт.

                8.

     Через три дня после своего ранения Никколо встает с постели с позволения Андреа Саммартини. Он чувствует себя отлично – еще и потому, что Лелла Эйт все три дня посылала ему со Сверчком букеты полевых цветов, но сама зайти не решалась, хотя Льот и предлагал ей.
     Винкельрид не позволяет Никколо уходить с больной рукой дальше коридора, в котором находятся королевские апартаменты, поэтому Ник немного скучает. Ему хочется увидеться в Леллой. Он никому об этом не говорит, но его снедает желание хотя бы просто поблагодарить ее за цветы. Никто не знает, что он высушил несколько цветков и хранит их под периной в маленькой деревянной коробочке.
     Филит очень завидует Никколо, который может свободно перемещаться с места на место. Сам он лежит пластом, туго перетянутый повязками. Винкельрид и Льот с Эдмом ухаживают за ним, как за родным братом, но он стыдится своей беспомощности. Забота друзей очень его стесняет. Когда Льот обмывает его теплой водой, он всегда закрывает глаза и притворяется спящим. Сверчка это немало забавляет. Иногда он не удерживается от искушения «разбудить спящего». Он начинает подшучивать над ним – и так остроумно, что Филит, как ни крепится, не выдерживает и начинает кусать губы, чтобы не засмеяться, но глаз всё-таки не открывает, пока Сверчок не заканчивает омовение и не накрывает его простыней. Ему требуется взять больного на руки (очень осторожно, чтобы не причинить ему боли), Льот зовет Эдма Лопоухого, который рад лишний раз показать всем, какой он сильный и осторожный.
     Ночью Винкельрид приходит спать в их комнату, где устроил себе временную постель на диване. Никколо очень радуется его приходу, а Филит первое время невыносимо страдает. Он не решается просить государя о мелких услугах, не решается будить его ночью. Это не помогает. Король сам просыпается и спрашивает, не нужна ли ему помощь. Филит не имеет мужества притвориться спящим, если помощь ему действительно нужна, и, помолчав, очень неохотно, точно его толкают в спину, просит о том, чего хочет. При этом ему нестерпимо стыдно, он не открывает глаз до тех пор, пока Винкельрид, оказав ему необходимую услугу, не ложится снова. Олби сначала посмеивается над ним, как и Сверчок, потом мягко и серьезно принимается убеждать его в том, что стесняться некого и нечего. Его слова, очень разумные и справедливые, доходят до сознания Фила, и он перестает страдать. «Пока ты болен, я, Льот и Эдм – твои руки и ноги, - объясняет ему король. – И раз мы ходим за тобой, значит, нам это нравится. Подумай: ведь нас никто не заставляет это делать». Эти доводы убеждают Фила. Вместе с убежденностью в том, что никому не противно с ним возиться, в нем рождаются благодарность, доверие и глубокая любовь к друзьям – такая, какой он до сих пор ни к кому не испытывал. Ему хочется умереть за них: но, разумеется, он не признается в этом. Он молчит, только перестает закрывать глаза. И становится очень задумчив. «Если их ранят, - думает он, я их всех выхожу и не дам на них ветру повеять». Ему даже хочется, чтобы их как-нибудь ранили, несильно, чтобы им не страдать, но так, чтобы они могли почувствовать его заботу.
     Никколо тоже посильно помогает ему. Им обоим скучно и они часами болтают о пустяках и о вещах серьезных. Льот и Эдм Сколли со своей стороны неустанно развлекают их рассказами о походах и сражениях, в которых участвовали еще при короле Хальдере. Оба они старше своих подопечных почти вдвое, им есть, что вспомнить и рассказать. К тому же, они приносят им интересные новости из лагеря, от пленных. Оказывается, те тоже видели знамение той незабываемой ночью накануне битвы, и очень перепугались, потому что сочли его для себя дурным знаком.
     Иногда Льот приводит своего пса Марта и приказывает ему то танцевать на задних лапах, то притворяться умирающим, то прыгать через диван. Из любви к хозяину Март выполняет эти приказы с готовностью и величайшим удовольствием. Льот хвалит его. Филит и Никколо очень довольны этими цирковыми номерами. Даже Винкельрид порой заходит взглянуть на бесплатное представление, ласкает Марта и угощает его чем-нибудь, а Март виляет хвостом и смотрит на короля смеющимися глазами. Когда этот огромный косматый пес танцует на задних лапах, старательно и неуклюже, как медвежонок, зрителям трудно удержаться от смеха. Филит, забыв о боли, хохочет так, как умеет хохотать только он: по-детски громко и заразительно. В эти минуты Сверчок чувствует, что делает великое дело: поддерживает в недужных дух бодрости. Он усугубляет всеобщее веселье живыми остроумными выходками, так, что даже Эдм, которого не так-то легко рассмешить, едва не падает со стула.
     Вечерами Винкельрид угощает всех своих оруженосцев лучшим вином, какое только есть в подвале Стоггарта, приносит им мед в сотах и сладкие пироги с маком и вишнями. Он рад видеть их веселые беспечные лица, рад тому, что Ник и Фил поправляются. Саммартини заверил его, что их кости срастутся ровно и очень скоро, благодаря прекрасному климату Атолла и солнечным дням ранней осени. Саммартини осматривает и пользует всех раненых в лагере, даже вражеских и дает указания монахам, кого и как лечить. Тяжело раненый в бою Антонио Ферранте и остальные быстро поправляются, благодаря целебным отварам, мазям и умелым перевязкам лекарей.
     Артур фон Либерт каждый день навещает Никколо и Филита. После опасных приключений, пережитых им вместе с донной Исландой, Арт становится взрослее, все это замечают. Он учит Фила читать, и тот охотно учится от нечего делать. За один день Филит выучивает весь алфавит, а на третий день уже читает вслух Священное Писание: неуверенно, по складам, но всё же довольно бойко. Чтение доставляет ему невыразимое удовольствие, до сих пор ему не ведомое, новое. Никколо внимательно слушает его чтение, поправляя друга, когда тот неправильно произносит какое-нибудь слово. Льот и Эдм тоже слушают, потом на время отбирают у Фила книгу, чтобы он не переутомлялся. Фил не может не признаться самому себе, что, болея, живет гораздо более полной и насыщенной жизнью, чем до болезни. Ему хочется овладеть письмом, он страстно мечтает об этом, а пока усердно пишет палочки угольком на дощечках, как его учит Никколо. Печатные буквы он выучивается писать за один день.
     Исланда Сфорца несколько раз навещает больных оруженосцев Олби. Она очень ласково беседует с ними. Оба смущены и оба взирают на нее с почтительным восхищением. Она кажется им прекрасной, как летнее утро, и недосягаемой, как солнце. Исланда очень проста в общении с ними, но это простота образованной аристократки, которая не утратит своих изящных манер и лучезарной женственности, вероятно, даже на смертном одре. На прощание она целует Никколо и Филита в лоб, от нее пахнет жасмином и розами; им кажется, их коснулось нечто неземное. Им уже известно, что Исланда – их будущая королева, и они соответственно относятся к ней, но даже не будь она королевой, они всё равно трепетали бы перед ней и почитали ее. Словно сговорившись, они никогда ни словом не упоминают о ней, когда остаются вдвоем. Про себя Филит считает, что государь Винкельрид очень мужественный и храбрый, раз решил жениться на такой изысканной даме. Он, Филит, не осмелился бы дотронуться до нее, даже если бы она его очень об этом попросила. Вообще, Филит еще слишком молод душой, чтобы думать о женщинах иначе, нежели как о чем-то прекрасном и далеком, почти не имеющем к нему отношения. Ему гораздо понятней и ближе дружба, походы, битвы, чтение, письмо, лютня, рыбалка, охота. О женщинах тут думать совершенно некогда. А вот Никколо, который старше Филита всего на год, задумывается о них… вернее, о  н е й. Но ту, о ком он думает, зовут не Исланда Сфорца… 
    Однажды, когда после полудня, когда Филит спит, сморенный плотным обедом, и Льот с Эдмом тоже спят, прикорнув в уголке, Никколо решается нарушить запрет Винкельрида. Он тихо выскальзывает из комнаты и, осторожно затаив дыхание, волнуясь, идет по коридору. Как ни в чем не бывало здоровается с часовыми и поднимается на третий этаж, где, как ему известно, остановилась донна Исланда. Он знает: Лелла сейчас там же, при донне, и помогает Джулии. Его сердце бьется сильно, учащенно, дощечка, привязанная к пострадавшей руке, мешает ему. Но он сейчас об этом не думает. Он хочет одного: просто увидеть Леллу. И, если удастся, поблагодарить ее за цветы.
     И вот судьба решает побаловать его. Едва он входит в заветный коридор, как из покоев донны Исланды выскальзывает она, его мечта и счастье, - и идет в его сторону, шурша длинным платьем… Он замирает на месте, не в силах двинуться ей навстречу.
     Увидев его, она очень приветливо улыбается и приближается к нему без всякой робости. До чего она мила! Он чувствует тихую сладость во всем своем существе: до того эта девушка близка и желанна ему – как будто он знает ее не две с лишним недели, а всю свою жизнь. Его лицо озаряется улыбкой, он с трудом верит своему счастью. Лелла рада видеть его! Он сейчас будет говорит с ней. Неужели это не сон, а действительность?
     Ее темные волосы аккуратно убраны под кружевную мантилью, подарок донны Исланды, лицо нежно светится под лучами, льющимися в окна лестницы.
- Здравствуйте, Ник, - она протягивает ему руку. Он почтительно кланяется и подносит ее руку к своим губам. Никто не учил его светской галантности, но она вдруг сама собой пробуждается в нем, подсказанная бережной любовью.
- Я хотел сказать вам спасибо за то, что вы присылали мне цветы, - произносит он, зачарованно глядя на нее.
     Теперь она немного смущена и отводит взгляд, но тут же снова смотрит на него и отвечает немного застенчиво:
- Пожалуйста. Я вижу, вам лучше, это очень хорошо.
     Ее серые глаза смотрят на него с ясной добротой и вниманием, но руку, которую он поцеловал, она мягко отбирает и прячет за спину. Этот детский жест забавляет и трогает его, наполняя душу еще большей любовью и уверенностью в себе. Он вдруг понимает: она еще маленькая девочка, он должен руководить беседой.
- Лелла, - его голос прост и в то же время ласков, - говори мне, пожалуйста, «ты», хорошо?
- Хорошо, - отвечает она с улыбкой, полной доверия. – Если тебе так больше нравится.
- Мне это очень нужно, - искренне признается он. – Просто необходимо. И еще… давай вместе гулять по саду?
- Прямо сейчас? – она озорно смеется. – Тебе же нельзя выходить из дома: государь запретил.
- Я попрошу, и он разрешит, - говорит Никколо вдохновенно. – А ты отпросись у донны Исланды. И мы пойдем завтра в сад. Хочешь?
- И что мы будем там делать: слушать соловьев? – с мягким коварством спрашивает она.
- Не знаю, - отвечает Никколо. – Просто я очень люблю тебя. Но если ты не хочешь гулять со мной в саду, так и скажи мне об этом: я тебя пойму и не буду больше набиваться тебе в друзья; ты мне ничего не должна.
     Она становится серьезной и какой-то очень взрослой, так что он невольно робеет перед ней и вдруг начинает себя чувствовать глупым мальчиком, которому еще рано любить женщин, любить ее, Леллу. Он в смущении опускает глаза, жалея, что заговорил о прогулках и о любви. Женщины коварны, даже самые молодые и добрые из них, им нельзя доверять. Лучше не признаваться им в своих сокровенных чувствах.
     И тут он вдруг ощущает ладони Леллы на своих плечах. Ее лицо оказывается рядом с его лицом. Она приподнимается на цыпочки и целует его в щеку, быстро, точно клюет, потом говорит:
- Мы пойдем гулять, Ник. Жди меня завтра в саду после обеда.
     Он едва дышит, боясь спугнуть ее бурным проявлением своей радости, безбрежной, как море; только спрашивает:
- Ты не из вежливости соглашаешься? Не из жалости?
- Нет, - отвечает она. – Я хочу с тобой дружить. Ты очень красиво играешь на скрипке. И ты спас мне жизнь.
     Он еще раз целует ее руку. Его лицо излучает такую любовь и нежность, такую бесконечную радость, что она в ответ тоже улыбается, но вместе с тем краснеет до ушей.
- Мне пора идти, - говорит она и исчезает так стремительно, что он не успевает даже сказать ей слово на прощание.
     Счастливый, точно хмельной, он возвращается обратно в «больничную» комнату, чувствуя себя необыкновенно, по-царски богатым. Как прекрасно любить, даже если Лелла никогда не полюбит его, а захочет, чтобы они просто дружили, как маленькие дети. Всё равно, любовь – это чудо. Он будет рыцарем Леллы, а она – его прекрасной дамой! Они будут завтра гулять по саду, и он никогда не забудет этой прогулки, даже если проживет еще тысячу лет.
     Ему вспоминается, как он увозил ее из сожженной деревни. Он придерживал ее рукой, у нее была хрупкая теплая спина и теплая грудь, небольшая, упругая, ее голова лежала на его груди… Он ложится на кровать и прячет в подушке пылающее лицо. В нем, обычно очень спокойном, бушуют теперь чувства, каких он до сих пор не знал. Любовь, любовь… как жалок перед твоей силой человек! Особенно когда ему всего восемнадцать лет. И всё-таки он поет ей гимны и славит ее всей своей душой.
     … Вечером, когда Филит засыпает, а Винкельрид еще не спит, Никколо просит у него позволения спуститься в сад завтра после обеда.
- У меня свидание, - сдержанно поясняет он.
- С Леллой? – уточняет король.
- Мгм, - невнятно подтверждает Никколо, чувствуя, как от ее имени, произнесенного королем вслух, снова загораются щеки.
- Хорошо, - соглашается Винкельрид. – Но дальше сада ни ногой. И помни вот еще что: мне младенцы на войне не нужны.
- Ты имеешь в виду меня? – с некоторым недоумением уточняет Никколо.
     Винкельрид негромко фыркает в темноте.
- Я имею в виду сад, дурачок, - говорит он. – И ваши с Леллой прогулки по нему.
- Винк, - Никколо очень смущен, но мужественно продолжает:
- Я не высокого происхождения, но имею понятие о чести. Я порядочный человек…
- Любовь зато не порядочная, - посмеивается Олби. – Она часто бывает сильнее самых порядочных людей, особенно молодых и неопытных. Но если честность вдруг подведет тебя и Леллу, помни: главное, вовремя остановиться и не разбить женщине сердце; остальное она переживет.
     Никколо усмехается.
- Винк, - говорит он. – Я сильнее, чем ты думаешь. В любом случае, обещаю тебе: младенца не будет.
- Вот за это спасибо, - отвечает Винкельрид. – А разбитое сердце?
- Тоже не будет; разве что оно окажется моим.
- Твое сердце должно быть алмазным, - замечает Олби.
- Как у тебя и донны Исланды? – с тонким коварством уточняет Никколо.
- Мы с донной взрослые, а вы с Леллой еще нет, - невозмутимо откликается Олби. – Вы нежные, как одуванчики. Но у тебя хорошая выдержка и память; ты не забудешь того, что я сказал тебе.
     Помолчав, он задумчиво добавляет:
- Мы с донной умеем ждать и терпеть. Она редкая женщина. До конца войны мы с ней вряд ли обручимся; разве что она даст мне понять, что ей это необходимо. Лично я могу ждать очень долго, когда знаю, чего жду. Но она может не выдержать: женщинам это труднее. Впрочем, даже если это случится, мы с ней разберемся, что к чему. А вот вы с Леллой… ну, да посмотрим. В любом случае, прогулки по саду тебе полезны.


     На следующий день после обеда Никколо с сильно бьющимся сердцем спускается в сад. Там пусто; никто не смеет гулять в саду, кроме его величества и Исланды Сфорца с ее служанками. Еще там может играть Артур, но его больше тянет к реке и в лагерь. Правда, туда он ходит только с Льотом или Эдмом, когда они свободны. Сейчас Арта в саду нет, нет и донны Исланды с Джулией.
     Лелла ждет Никколо возле пышных кустов жасмина, на которых уже нет цветов, но листья всё еще по-летнему зеленые. Она улыбается ему. Он тоже улыбается ей, потом предлагает ей руку. Она берет его под руку, и они медленно идут туда, где деревья погуще.
- Тебя надолго отпустили? – спрашивает он ее.
- Не знаю, - отвечает она. – Донна Исланда ушла на свидание с его величеством.
- На свидание? – Никколо удивлен. – Где же они встречаются?
- На крыше Стоггарта, - доверительно сообщает ему Лелла. – Там есть такая площадка, вся в плюще, и дерновая скамеечка… разве ты там не был?
- Нет, - Никколо задумывается на секунду, но тут же из его головы улетучивается всё, кроме сладкого сознания того, что он гуляет с Леллой, и что она не торопится.
- Они там часто встречаются, - говорит Лелла. – Знаешь, донна Исланда очень добра ко мне. Вроде бы, я ей прислуживаю, но я чувствую, что она заботится обо мне и о Джулии. И она очень смелая. С ней я не боюсь даже его величества.
- Винкельрида? – Никколо смотрит на нее с веселым недоумением. – Разве без донны Исланды ты его боишься?
- Да, - признается она. – Только ты не говори ему. Я люблю его, но всё-таки побаиваюсь.
- Почему?
     Она серьезно смотрит на него.
- Мне кажется, в нем сидит дикий зверь. Если не дразнить этого зверя, всё в порядке, но чуть оступишься… - она качает головой.
     Никколо хочет мягко возразить ей, но тут он вспоминает лицо Винкельрида во время сражения: окровавленное, с оскаленными зубами и с глазами, горящими свирепым огнем. Да, Лелла права, в Винке сидит дикий зверь. Но…
- Государь беспощаден к врагам и очень добр к друзьям, - говорит Никколо. – Тебе незачем бояться его; ты дочь его друга.
- Я знаю, - отвечает она. – Поэтому я его и люблю. Но не могу не побаиваться.
- А меня ты боишься?
- Тебя нет, - она смеется. – В тебе нет зверя. Ты другой.
- Значит, ты меня просто любишь?
- Я всех люблю, - она розовеет и отводит глаза. Он говорит:
- Я тоже люблю почти всех, но никого так же, как тебя. Пойдем, сядем вон на ту толстую ветку каштана, хочешь?
     Они идут и садятся на толстую ветку, растущую очень низко от земли. Никколо срезает розу белого шиповника и дарит ее Лелле. Она благодарно и ласково улыбается ему. Оба покачиваются на ветке, как на качелях и разговаривают о всякой всячине. Смущение Леллы быстро проходит. Она что-то оживленно рассказывает Нику, а он держит ее за руку, очень бережно, и слушает ее голос, и любуется ею, наслаждаясь каждым мгновением их встречи.
     В это время Винкельрид сидит на крыше Стоггарта, на скамейке из дерева и дерна, под плющевым пологом, рядом с Исландой Сфорца. Они не держатся за руки, но им обоим очень хорошо.
- Правда ли, государь, что Артур – сын Детлефа Ганга? – спрашивает Исланда.
- Да, незаконный, - отвечает Олби. – Ганг больше его не увидит, он теперь мой. Впрочем, он и не стремился видеть его.
- А мать Артура жива?
- Нет, она давно умерла. Она была танцовщицей.
- Тогда позвольте мне, Винк, после войны заняться образованием мальчика. Он очень умен и должен продолжать учиться.
- Я согласен с вами, Энди. После войны Артур будет в вашем распоряжении.
- Благодарю вас.
     Исланда смотрит вниз; мягкая улыбка трогает ее губы.
- Смотрите, государь, - говорит она. – Кажется, моя Лелла и ваш Никколо подружились.
- Да, - Винкельрид тоже смотрит вниз. – Полагаю, вы не против, донна?
- Конечно, нет, - отвечает она.
     Он бросает на нее внимательный взгляд.
- Если вам угодно обручиться со мной поскорее, - осторожно говорит он, - прошу вас, скажите мне об этом.
     Исланда отвечает ему таким же внимательным взглядом.
- Чего только мне ни угодно, - отвечает она. – Но я не хочу, чтобы вы отвлекались на меня во время войны, государь.
- Если вы будете чувствовать себя одинокой, Энди, - говорит он, - никакая война не послужит мне оправданием. Я старый воин и умею ждать, а вы женщина и еще очень молоды. Обещайте мне, что если вам станет трудно без меня, вы скажете мне об этом. Тогда мы обручимся немедленно.
- Обещаю, - твердо говорит Исланда. Она очень тронута его заботливым вниманием к ней, его любовью – и той железной выдержкой, которую он проявляет при их свиданиях. Она видит, каких сил стоит ему эта выдержка. Он позволяет себе только целовать ее руку при встречах с ней. Ей грустно оттого, что человек, которого она уже начинает очень сильно любить, так мучается из-за нее, но у нее не хватает духу уехать от него в Мидду. А ведь он такой страстный; чего ему стоят их галантные свидания, на которых нельзя позволить себе ни поцелуев, ни объятий, иначе они оба не совладают с собой.
- Винк, - она ласково берет его за руку. – Теперь вы обещайте мне: если вы сможете без меня, скажите мне об этом, и мы обвенчаемся в любую минуту.
     Он смотрит на нее с величайшей признательностью и глубоким уважением.
- Вы сильнее меня, - говорит он. – Боюсь, что я и в самом деле первый приду к вам со своим одиночеством, приду за поддержкой. А пока что благодарю вас от всей души за ваше понимание.
- И за любовь, - подсказывает она, не удержавшись.
     Он тихонько сжимает ее руку.
- Об этом я не говорю. Ваше чувство гораздо глубже моего; просто чудо, что вы есть на этом свете.
            
                9.

     Проходит еще два дня.
     Из Мидды являются гонцы. Они привозят с собой человека, закованного в цепи, и приводят его в сад, где отдыхает Винкельрид.
     Король смотрит на человека, которого к нему привели. Это какой-то проходимец довольно высокого роста, с бритой головой и круглыми смышлеными глазами. В его левом ухе круглая цыганская серебряная серьга размером с браслет, щеки тоже круглы и гладко выбриты, хотя само лицо худощаво, как и вся его фигура. Нос, задорный, островатый, длинноватый, чем-то напоминает носик лейки для поливки цветов, губы довольно полные, и на всём лице самоуверенное, чуть нагловатое выражение, плутовское и в то же время покладистое. На вид ему около тридцати восьми- сорока лет. Перед грозным королем он явно не трепещет. Одет он в лохмотья, но от него почему-то пахнет французскими духами.
     «Бог знает что», - думает Винкельрид, со всё возрастающим любопытством поглядывая на того, кого к нему привели.
- Ваше величество, - докладывает один из рыцарей. – Это колдун из городской тюрьмы; его должны были сжечь на костре… но он объявил, что отрекается от колдовства и хочет служить вашему величеству. Сказал, что знает, где может быть Детлеф Ганг.
     Олби, чуть сдвинув брови, снова смотрит на «колдуна», но ничего колдовского на его физиономии не обнаруживает: обыкновенная мошенническая рожа, к тому же, даже чем-то симпатичная.
- Как твое имя? – сурово спрашивает Винкельрид.
- Сабин де Красс, государь, - отвечает «колдун» приятным голосом.
- Де Красс? – переспрашивает король; он несколько озадачен. – Ты что же, дворянин?
- Нет, государь, это псевдоним, - поясняет приговоренный. – Я просто Красс, у меня корни древнеримские. Но я уже привык, чтобы меня называли «де Красс».
- И ты знаешь, где может быть Детлеф Ганг? – глаза короля пристально смотрят в черные глаза Сабина.
- Да, государь, - отвечает Сабин. – Но вот беда: его может там и не быть.
     Винкельрид усмехается.
- Как ты колдовал? – спрашивает он.
- Это словами не объяснить, государь, надо показывать.
- Нет, думаю, что не надо. Ты отрекся от колдовства?
- Да. Я и без него многое умею.
- Что, например?
- Умею гадать на картах, находить золото ореховым прутом, заговаривать кровь, лечить зубы… да много еще чего.
- А духами почему от тебя пахнет?
- Люблю духи, государь, с малолетства.
- Оружием владеешь?
- Мое оружие – это я сам, - отвечает Сабин де Красс. Последняя фраза очень нравится королю.
- Отойдите пока что вон к тем деревьям, - говорит он воинам. – Я хочу поговорить с ним наедине.
     Воины повинуются.
- Садись, - Винкельрид указывает де Крассу на траву, напротив себя. Де Красс садится, гремя цепями.
- Вот что, древнеримский дворянин, - Олби смотрит ему в лицо. – По мне, так ты заслуживаешь не костра, а хороших плетей. И будь уверен: если ты меня обманешь, ты их получишь. Я имею в виду предательство, даже самое мелкое. А пока… что я могу тебе сказать? Ты человек хитрый и не трусливый; мне это нравится. Сражаться я тебя не заставлю, раз ты не воин. Но я возьму тебя в свою свиту разведчиком и посмотрю, на что ты годен… если, конечно, ты, в самом деле, желаешь мне служить. А если не желаешь, просто отпущу на волю. Скажи честно, ты ведь решил напроситься ко мне на службу, чтобы избежать казни? Так?
- Да, государь, - честно отвечает Сабин. – Но теперь, когда ты меня помиловал, я и вправду хочу быть тебе полезен. Вдруг да пригожусь? Я в разведке мастер, всю жизнь ею занимаюсь. И еще лечением. Меня даже в тюрьме прозвали Знахарь.
     Он смотрит на короля очень доброжелательно и в то же время хитро. «Вот бестия, - думает Винкельрид. – Как бы он не оказался вторым Лемом Арнером. Ну-ка, проверю его».
- Значит, ты умеешь заговаривать кровь? – спрашивает он.
- Умею, - решительно кивает Сабин.
     Винкельрид вынимает из-за пояса кинжал и слегка проводит лезвием по своей руке. Из небольшой раны сейчас же начинает течь кровь.
- Заговаривай,  приказывает Олби.
     Де Красс берет его за руку и устремляет на рану пристальный сосредоточенный взгляд. Под этим взглядом кровь потихоньку перестает течь и сворачивается, темнеет. Олби понимает: сама она не остановилась бы так быстро. Его глаза одобрительно вспыхивают.
- Силен, - говорит он. – А насчет орехового прута и золота соврал?
- Нет, государь. Назови мне место, где бы мог быть зарыт золотой клад, и я тебе скажу, есть он там или нет.
- Хорошо, я проверю, - обещает Олби.
     Он подзывает к себе воинов и говорит им, указывая на Сабина:
- Расковать его, дать ему чистую одежду, пусть вымоется, переоденется – и ко мне его: присягу будет приносить.
     Сабина де Красса уводят. Винкельрид встает и смотрит на свою рану. Кровь не течет, рана выглядит трехдневной.
     Король поднимается к себе и зовет Льота Ласкера.
- Вот что, Сверчок, - говорит он. – Через час или немного больше к вам с Эдмом в комнату приведут одного малого. Он весьма хитер, я пока что не могу ему полностью доверять. Побеседуй с ним поосторожней. Мне нужно знать, что он за человек: опасен для нас или полезен.
     В глазах Сверчка появляется ясное понимание своей задачи и готовность исполнить ее.
- Будет сделано, государь, - отвечает он.
     Олби смотрит на худенького невысокого Льота с его глазами цвета черного винограда. Пять лет назад «вороны» Ганга убили жену Льота и его маленького сына. У Сверчка после этого отнялись ноги, он не мог ходить. О нем заботился Эдм Сколли, его старый боевой товарищ. Теперь их не разлить водой, они всё время вместе.
- Знаешь, Льот, - говорит Олби. – Я верю: с вами я одолею Ганга. Такие люди, как вы, мои оруженосцы и солдаты, - на вес золота.
     Льот молча целует его руку. Винкельрид видит как никогда ясно, насколько предан ему этот человек. Он, Эдм и Филит, в отличие от Никколо Дианезе, еще не разу не назвали его Винком, но от этого они ему не менее близки и дороги, чем Ник.
     Льот уходит. «Он у меня будет дворянином, - в который раз говорит себе Олби. – И остальные тоже».


     Конец сентября.
     Густые леса вокруг замка Стоггарт покрываются золотистыми пятнами осенней листвы, становятся пестрыми, веселыми. Фуражиры кормят армию, не входя в пререкания с населением: денег в казне довольно, чтобы содержать солдат и вести войну, но… Винкельрид сказал в беседе с тысяченачальниками: если мы до конца ноября не разобьем Ганга наголову, народу в Атолле угрожает нужда. Этого нельзя допустить, мы должны победить Угрюмого. И поймать Детлефа. Обязательно поймать Детлефа, ибо он – корень всех зол.
     Ты сидишь в кабинете короля вместе с Винкельридом, Сверчком, Эдмом Сколли и Филитом, вас пятеро. Филит счастлив. Он на ногах, ребра и ключица срослись, он уже три дня как покинул постель и теперь с наслаждением ходит по земле. Для него пока что нет ничего приятней ощущения земли под ногами. Одно грустно: государь пока что запретил тебе и Филиту сражаться. В утешение он подарил Филиту свою лютню и еще раз пообещал научить его играть на ней. Тебе он подарил несколько золотых, чтобы ты мог что-нибудь дарить Лелле. Твоя рука уже в полном порядке, и вы с Леллой каждый вечер гуляете в саду.
     Сегодня вы встретитесь позже обычного из-за множества дел: ведь завтра вся армия покинет Стоггарт и двинется к городу Крамку, за реку Синг, где обосновался со своим потрепанным «вороньем» Ричард Угрюмый. Вероятно, где-то там же и Детлеф Ганг. В твоих снах он маячит холодной сероватой тенью, от него веет загадочной угрозой.
     Полководцем вместо убитого Элтона Лорера назначен Антонио Ферранте. Пленные отправлены в тыл, их доспехи и оружие поделены между воинами. Оружие, кони, доспехи убитых тоже поделены, как и богатая одежда многих из них. Винкельрид позволил обобрать мертвых врагов, но когда трое королевских солдат попытались обобрать своих же убитых, Олби приказал их высечь и пригрозил, что если что-либо подобное повторится, виновные будут казнены.
     Король составил новое завещание, где назначил своим преемником на престоле в случае своей смерти Гэмфри Лунда, который сейчас в Италии. Но об этом знает только три человека: отец Иероним, ты и Льот.
     Завтра, на рассвете, вы уйдете из Стоггарта, простившись с могилой друзей, павших в бою, - одной на всех. На ней лежит большой серый камень в знак ее отличия от вражеской общей могилы.
     А сегодня вы в последний раз пируете в королевском кабинете. На столе пироги с олениной и с крыжовником, в кубках вино, на душе – покой, такой же ясный, как закат за окном. И тихая радость оттого, что вы все вместе, и с вами Винкельрид.
     Даже Исланда Сфорца едет с вами. Для нее построен длинный, точно две кареты, экипаж на рессорах, с мягким диваном, столиком и стульями, прибитыми к полу. Там же поедут Лелла, Джулия и Артур фон Либерт; восемь лошадей повезет их. Экипаж получился очень красивый и удобный; королевские мастера постарались на славу. Но выкрашен он неприметно, зелено-желтой краской, чтобы не привлекать издали внимания врага.
     Льот, оживленно поблескивая глазами, рассказывает про Сабина де Красса или Сабина Знахаря, как его называют солдаты, ибо он многим успел дать полезные лечебные советы.
- Лежу я ночью, - говорит Сверчок, - и не сплю, а Лопоухий уже храпит, и Сабин себе тихонько дышит. Луна в окно светит, всё видно. Гляжу, Сабин в самом деле спит: глазами под веками водит и рот приоткрыл – сон видит! И вдруг он во сне внятно так говорит: «Государь, говорю тебе, Ганг рыбой скинулся и теперь в реке живет… надо, чтобы солнце высушило реку…» И умолк. Я тоже потом заснул. А утром его спрашиваю: «Ну, что тебе снилось, Знахарь?» Он за серьгу себя подергал, отвечает: «Да какая-то чертовщина, Сверчок. Снилось, будто Детлеф Ганг превратился в бородатую рыбу и живет в реке. И будто я королю говорю: солнце должно высушить реку, тогда Детлеф Ганг выползет на берег и снова станет человеком. А король будто мне отвечает: кто, мол, человеком не был, тому им никогда не стать».
     Все смеются.
- Хорошо ответил, государь, - говорит Эдм Сколли Винкельриду.
- Стараюсь, - с улыбкой отзывается Олби. – Так что ты думаешь, Льот, можем мы доверять Знахарю?   
- Можем, государь, - твердо говорит Льот. – Он парень хитрый, но это оттого, что он по дорогам набродился в молодости, а так он верный. Не трус и не дурак, и всегда, по-моему, вызнает у всех то, что ему нужно. В разведке бы хорошо его попробовать. У него и впрямь колдовские способности. С ореховым-то прутом он как, помните?
- Правда, здорово он тогда с ореховым прутом! – подхватываете ты, Эдм и Филит.
- Чисто сделал!
- И ведь подсмотреть не мог, и никто не подсказывал ему…
     Ты ярко вспоминаешь историю с ореховым прутом. Винкельрид закопал в саду золотые монеты, так что Сабин никак не мог знать, где они, и велел позвать Знахаря и дать ему ореховый прут. Знахарь явился, взял прут и стал обходить сад, глядя на кончик прута и точно прислушиваясь к чему-то. Он держал прут над землей в вытянутой руке. На том месте, где Винкельрид закопал клад, прут вдруг зашевелился, как живой, и Знахарь сказал, указывая на выступивший корень тополя:
- Здесь.
     И все вы ощутили легкую дрожь. Клад, в самом деле, был закопан в том самом месте, и это место ничем не отличалось от других. Винкельрид, конечно, тоже был поражен, ты это чувствовал, но на его лице, как обычно, ничего не отразилось; он только хлопнул Сабина по плечу и улыбнулся ему.
     Сабин в ответ не улыбнулся. У него насмешливый рот, он любит шутить, но улыбается редко. Он очень быстро нашел себе приятелей среди солдат, его полюбили за карточные фокусы и за то, что, выигрывая деньги в карты (ему всё время везло), он возвращал проигравшему б`ольшую часть этих денег. «Я на своей удачливости с вас наживаться не хочу», - говорил он солдатам. Задумчивый, всегда немного бесцеремонный, никогда не злой и не добрый, а средний, всё время загадочный, он ходит по лагерю, засунув за пояс большие пальцы рук, и дает полезные советы всем, кто в них нуждается.
     Он очень чистоплотен: каждый день моется и обязательно душится из фарфорового флакончика, с которым никогда не расстается. Если он спит на простынях, то всегда на чистых, чулок не носит, но посыпает башмаки изнутри тальком, дыры на своей одежде, если они появляются, штопает аккуратно, как женщина. Но что у него в душе, никто не знает. Тебе кажется, что этот человек умен и чем-то навеки опечален, так что ему немного всё равно, будет он жить или умрет. Ты сказал об этом Винкельриду, он согласился с тобой. Сейчас он, вероятно, вспоминает твои слова.
- Он ловкий, – говорит король. - Но заледенел, что ли, немного. Надо бы его «растопить». До сих пор он никому не был нужен. Покажем ему, что он нужен нам. Может, душа отогреется; человек всё-таки.
     Филит зачарованно слушает государя. Он сидит в кресле и впитывает в себя слова, которых ни от кого до сих пор не слышал.
- Может, позвать его сейчас к нам? – спрашивает он. – Пусть тоже выпьет вина.
- Нет, сейчас не надо, - говорит Олби. – А вот с завтрашнего дня он всё время будет с нами.
- А вдруг у него духи кончатся? – с притворным страхом говорит Льот. Кабинет взрывается хохотом.
- Или тальк, - подсказывает Филит.
- Пусть песком посыпается, - торжественно говорит Эдм Лопоухий. – И обкуривает себя смолой.
- Лучше ладаном; он бывший колдун, ему полезно…
     Снова хохот.
     Винкельрид, смеясь, поднимает руку.
- Ну, всё, - приказывает он полушутя. – Не смейтесь над ближним. Духов у меня в замке довольно, я захвачу с собой. И тальк найдется. Если Сабину это важно, пусть получает то, что его радует. Пусть поймет разницу между тюрьмой, бродяжничеством – и пребыванием у меня в армии.
- Я тоже хочу, государь, получить то, что порадует меня, - говорит Эдм Сколли, теребя рыжие усы.
- Ну? Чего ты хочешь?
- Ту лошадь, что мы взяли у вороньего тысяченачальника.
- Забаву?
- Вот-вот…
- Так давно бы взял.
- Я думал, государь, ты для себя оставил.
- Я для достойного человека оставил, - улыбается Винкельрид. – Для рыжего, с рыжей бородой. Ты подходишь, так что, забирай.
     Эдм расплывается в довольной улыбке и целует руку Олби. Золотистый масти красавица Забава с льняной гривой кажется ему верхом совершенства среди лошадей; его собственный жеребец слишком упрям и неказист по сравнению с ней.
     Тысяченачальника, бывшего хозяина Забавы, и четырех его сподвижников, а также Умберто Орсини Винкельрид берет с собой. Это важнейшие заложники, их нельзя отправлять в Мидду.
- Ну, а ты чего хочешь, Льот? – спрашивает Винкельрид. – Я одарил всех, кроме тебя.
- Я хочу служить тебе, государь, - отвечает Сверчок. – Больше мне ничего не нужно.
- Все вы служите мне бескорыстно и преданно, - возражает король. – А здоровое честолюбие – это не корысть. Говори, чего ты хочешь?
- Ничего, - улыбается Сверчок. – Честное слово, ничего. У меня всё есть.
     Винкельрид усмехается.
- Всё, да не всё, - говорит он, вынимая что-то из ящика стола, рядом с которым сидит. – Уверен, что вот такой вещицы у тебя нет.
     И он подает Льоту крохотную музыкальную шкатулку из палисандра; она может уместиться в кулаке. На крышке шкатулки изумрудная роза, а в боку золотой ключик.
     Льот, восхищенный до глубины души, поворачивает ключик.
     Шкатулка играет, негромко и нежно, любимую песню Льота про улетающих птиц. Льот от удивления широко раскрывает глаза.
- Как же это, государь?
- А вот так, - с лукавыми искорками в глазах говорит Олби. – Это я сам сделал, для тебя.
     Льот потрясен до глубины души. Он целует руку государя, ты впервые видишь настоящие слезы в глазах Льота. Он тут же смаргивает их.
- За государя! – ты в восторге поднимаешь свой кубок.
- Да здравствует король Винкельрид! – с воодушевлением вторят тебе друзья-оруженосцы. Друзья? Нет, они отныне твои братья, ты сейчас понимаешь это очень отчетливо.

                10.

     И вот, королевская армия движется на юго-восток, к реке Синг, за которой засел Ричард Угрюмый, «бешеный бык», как называет его Винкельрид.
     Погода очень теплая, даже дожди теплы, как летом. Леса пахнут по-осеннему. Грибы еще не отошли, фуражиры собирают их и сушат; низки сухих грибов складывают в мешки. Они очень экономны, эти воины-инвалиды, отвечающие за продовольствие, и берегут королевские деньги, точно свои собственные. Хорошо, что леса Атолла изобильны. Но «воронье» Ганга сильно потрепало деревни в отместку за любовь крестьян к Винкельриду Олби. Сожженные деревни попадаются часто; во многих местах некому снимать богатый урожай. Винкельрид с тоской оглядывает огромные золотые поля пшеницы, ржи, кукурузы. Некому собирать жатву на этих полях, некому облегчать землю, вновь вспахивать, засеивать ее. А ведь какой чернозем! Бережливое сердце короля не может равнодушно видеть гибнущее изобилие. Он не выдерживает: в одном из монастырей велит настоятелю и братии убрать ближайшие поля и даже дает им денег за будущий труд. Но обещает, что пришлет человека посмотреть, как они выполнили его приказ.
- Вам же это выгодно, - добавляет он. – Пятая часть собранного вами урожая пойдет монастырю.
- Это так, государь, да рук у нас маловато…
- Ничего, вас сто человек; я избавляю вас от воинской повинности, но приказываю собрать урожай. Как-нибудь справитесь.
- Тогда, государь, западное поле нам отдай, - осмеливается попросить настоятель.
- И поле, и западный лес отдаю, - кивает Винкельрид. – Разживайтесь, только урожай соберите.
- Соберем, государь, слава тебе!
     Монахи веселеют. Винкельрид успокаивается; хлеб здесь будет собран, и четверть его пойдет в королевские житницы, которые он откроет для своего народа, если голод посетит Атолл.
     До Крамка идти три дня. Угрюмый, конечно, знает о королевской армии, и если не отступит, значит решил не сдавать города. Тысяченачальникам заранее объявлен приказ Олби: осадить Крамк и выбить оттуда Угрюмого, который успел возвести вокруг города земляные валы вдобавок к городским стенам. Разведчикам дан другой приказ: найти Детлефа Ганга и взять его живым. В разведку, как всегда, идут Льот и Эдм. В этот раз они берут с собой Сабина Знахаря. Еще десять человек верных людей уходит отдельно. Им дан тот же приказ, но они будут искать Ганга в других местах.
     Никколо и Филита Винкельрид оставляет при себе. На этот раз оба остаются охотно, не желая покидать своего короля в час тревоги и сомнений, может даже, накануне битвы.
     … Вечер ослепительно хорош. Запад горит пожаром, плавится червонным золотом, медленно угасая в мелких розоватых облаках, пахнет легчайшей прелью, дымом, снедью. Слабый ветерок едва шевелит листву, она шуршит мягко, уютно. Везде горят костры, а в темное небо выплыла ущербная белая луна и боком поглядывает на землю, окруженная хороводом звезд, веселых, приветливых, разноцветных, точно рождественские фонарики.
     Никколо, Филит и Олби сидят у костра возле королевской палатки. Винкельрид, чтобы отвлечься от тревожных мыслей, учит Филита играть на лютне. Филит счастлив, он учится очень старательно. Никколо лениво полулежит на траве, слушая звуки лютни и голоса солдат, посматривая на звезды. Он только что пришел со свидания с Леллой, ему хорошо. Он впервые поцеловал ее сегодня, и она ответила на его поцелуй. А потом они взялись за руки и молча сидели рядом, возле невидимого в темноте ручья, журчавшего где-то под корнями дерева…
     Винкельрид волнуется. Он учит Филита машинально; душой он сейчас вместе с Льотом, Эдмом, Сабином. Как они там? И те, выбранные тысяченачальниками, десять человек… он ждет их с нетерпением. К полуночи часть их должна вернуться в лагерь; остальные придут на рассвете.
     Наконец он не выдерживает.
- Убери ты ее пока к черту, - с тоской говорит он Филиту, кивая на лютню. – Еще наиграемся, не до того теперь.
     Филит с готовностью убирает лютню в свою переметную суму и снова садится рядом с Олби. Тот достает из ножен кинжал и начинает бросать его: втыкать в землю то с ладони, то с двух пальцев, то с одного. Его лицо сурово и напряжено, брови сошлись у переносицы. Он кидает и кидает кинжал, силясь унять волнение, а Филит с любопытством следит за тем, как кинжал втыкается в траву, неизменно в одно и то же место. Никколо тоже следит за кинжалом. Ему вспоминается мастерская в Трасте, ожидание гонцов из маркизата Унард, полет столярного ножа, со звоном впивающегося раз за разом в сосновое полено, густой запах смолы, постепенно наполняющий мастерскую. Винкельрид тогда волновался так же, как теперь.
     Наконец король успокаивается. Он вытирает платком лезвие кинжала, влажное от травяного сока, запачканное землей, и вкладывает кинжал обратно в ножны. Его лицо проясняется, он перестает хмуриться.
     И тут к костру подходит Сабин де Красс. Увидев его, король окончательно оживает. Его глаза вспыхивают, как две приветливых молнии, навстречу его новому разведчику. Сабин тоже оживлен. Он кланяется своему государю.
- Садись, - говорит Винкельрид. – Где Льот с Эдмом?
- За Сингом, - Сабин садится. Филит и Никколо накладывают ему еды в деревянную миску, наливают в кубок подогретого вина с медом. Сабин кивает им в знак благодарности и жадно ест. Его круглые глаза, непроницаемые в своем выражении, устремлены на Винкельрида.
- Они сказали, чтобы я возвращался, - продолжает Знахарь, - а сами они вернутся на рассвете. Ганга нет в Крамке, но он поблизости, где-то рядом с Сингом: так говорят солдаты. Мы подошли совсем близко к валу, смешались с другими «воронами» и сделали вид, что чистим оружие (они там все оружие чистят, скоро дыру протрут, - к бою готовятся). А потом я положил оружие и пошел прогуляться по лагерю. Серьгу снял, чтобы меня потом не узнали. Поговорил с «воронами», в карты с ними сыграл, обыграл их на серебро – и назад им отдал. Ну, они меня за это вином  угостили – и всё рассказали. И сами не заметили, как у них это получилось, - на лице Сабина появилось хитрое и довольное выражение. – Они сказали, что никто не знает, где Ганг, но что ходят слухи, будто он где-то поблизости на берегу реки и стал таким, что его не узнать, а каким именно, неизвестно. Тут я свой сон вспомнил, что будто бы он стал рыбой. Говорю им: «Молодец наш Ганг. В городе нет, а команды отдает Угрюмому». Они кивают, а один так мне сказал: нет-то нет, но к нему гонец ездит от Ричарда, он через гонца командует. Я стал их было дальше «раскручивать», чтобы про гонца узнать, да вижу, им самим ничего не известно. Ну, я притворился, что уснул, а когда они задремали, ушел от них. Нашел Льота, шепнул ему про гонца. Он мне говорит: «Мы с Эдмом попробуем выследить его. Вернемся на рассвете, а ты возвращайся к государю, он волнуется». Ну, я и вернулся. Одежду в узел сложил и с узлом на голове переплыл Синг.
- Хорошо, - говорит Винкельрид. – Передал ли что-нибудь с тобой Льот?
- Да, вот это, - Сабин протягивает ему лист подорожника. Никколо и Филит смотрят на подорожник с недоумением и любопытством, потом вопросительно – на Винкельрида.
- Это знак, что с ними всё хорошо, - поясняет Винкельрид. На самом деле подорожник – знак того, что де Красс свой, не предатель, Сверчок еще раз подтверждает это. Но Олби никому об этом не скажет: это их с Льотом тайные знаки, незачем остальным знать о них.
     Винкельрид смотрит на Сабина, в его темные глаза, на его задорный нос и круглые щеки на худощавом лице. И вот ведь щеголь: не забыл опять вдеть свою огромную серьгу в ухо.
     Улыбка трогает губы Олби.
- Когда серьгу успел надеть? – спрашивает он.
- Когда переплыл Синг.
- Смотри, тебя когда-нибудь узнают по ней.
- Нет, государь, вряд ли, - возражает Сабин.
- Да зачем она тебе?
- Злых духов отводить. А потом, даже если  кто меня узнает, ничего мне не будет.
- Это еще почему?
     Глаза Сабина улыбаются, улыбаются и губы.
- Я особенный, государь, заговоренный. Мне нельзя причинить вред, пока я сам не умру.
     Винкельрид заинтересовывается его словами. В его глазах вспыхивают коварные колючие искорки.
- Хвастаешь, - говорит он, вставая.
- Нет, - откликается Сабин, и в его голосе вдруг слышатся властные ноты. – Ты встал, чтобы доказать мне, что я хвастаю. Но ты не сможешь коснуться меня, и никто не сможет, пока я сам не захочу этого. Попробуй, толкни меня: ты не сможешь этого сделать.
     В его голосе спокойная уверенность, тон самый повелительный. Винкельрид подходит к нему, чтобы доказать ему его заблуждение, но вдруг останавливается. Он с изумлением чувствует, что действительно не может дотронуться до Знахаря. Что-то мешает ему. Огромным усилием воли он всё-таки преодолевает незримую стену и кладет руку на плечо Сабина. Но толкнуть его он не может: просто очень сильно не хочет. Филит и Никколо стоят рядом и тоже ничего не могут; лица у них растерянные и любопытные.
- Силен, - очень одобрительно говорит Олби. – Но для таких, как ты, существуют лучники стрелы, выпущенные издалека.
- Я заговорен против стрел, государь, - Сабин почтительно целует руку, лежащую на его плече.
- А против чего не заговорен? – Олби садится рядом.
- Против воды и огня, - отвечает Сабин. – Но если Бог не захочет, я не утону и не сгорю.
- Как же ты позволил отвести себя в тюрьму?
- Я понял, что если попаду в тюрьму, меня не сожгут на костре.
     Никколо и Филит тоже садятся рядом. Они не могут отвести глаз от Знахаря.
- Ты родителей своих помнишь? – спрашивает Винкельрид.
- Помню мать.
- Она была горожанкой?
- Да, горничной в гостинице, - неохотно отвечает де Красс. Олби ничего больше не спрашивает, и так всё ясно. У гостиничных служанок не бывает мужей, их случайные дети, как правило, не знают своих отцов.
- Значит, ты бродяга, - задумчиво роняет он.
- Да.
- Если будешь мне верен, - Олби смотрит на огонь, - то станешь дворянином.
- Я хотел бы стать монахом, государь, - вдруг мечтательно говорит Знахарь. – Раз от колдовства отрекся, значит, надо теперь становиться монахом, грехи замаливать. Моя душа этого просит.
- Просит, значит, получит, - говорит Олби. – Я тебя устрою к отцу Варфоломею, в Таумский монастырь. Он добрый человек, тебе будет хорошо там. А колдовать ты у кого учился?
     Сабин поворачивает лицо к Винкельриду и внимательно глядит на него.
- Есть один человек, - медленно говорит он. - Я пять лет ходил за ним, как собака. Он умеет приручать. Но его самого не приручишь. Он не знает, что такое привязанность. Его зовут Фридолин Эльке, он родом из Берра. И мне кажется… - он темнеет лицом. – Мне кажется, он сейчас где-то близко. Очень может быть, он сейчас помогает Детлефу Гангу.
- Почему ты так думаешь? – Винкельрид снова смотрит ему в глаза.
- Я это чувствую. И карты раскинул на него; он близко…
     При этих словах Никколо с Филитом переглядываются; их пробирает зябкая неуютная дрожь. Глаза короля становятся вызывающими.
- Ну, много он еще не наколдовал, - говорит он. – Мы его поймаем, Сабин.
- Он очень опасный человек, государь, - предупреждает Сабин.
- Бог сильнее любого человека, - отвечает Олби. – Сильнее тебя и меня. И сильнее Фридолина Эльке. Ты веришь мне?
     Сабину хочется верить. Но ему не хочется думать о Фридолине Эльке и говорить о нем. Так он и отвечает королю. Олби смеется:
- Тебе и не нужно о нем думать. Ложись спать. Хорошо, что ты сказал мне о нем.
     Знахарь послушно ложится спать. Олби и Филит тоже ложатся у палатки, завернувшись в плащи, подбитые шерстяной тканью: по ночам теперь довольно свежо. Никколо остается караулить их. Когда появятся Льот и Эдм, он должен разбудить Винкельрида.
     Но король просыпается раньше, чем они приходят.
- Ник, - тихо окликает он часа в два ночи. – Ложись, я подожду их.
     И садится у входа в палатку. Никколо растягивается на траве и говорит сквозь быстро набегающий сон:
- Винк, я всё хотел спросить тебя: чем кончилось знамение? Я ведь тогда опустил голову и не видел…
- Ничем не кончилось, - отвечает Винкельрид. – Оно стало очень ярким, а потом вдруг исчезло.
- И тебе не было страшно?
- Было. Но я должен был увидеть всё до конца.
     Помолчав, он добавляет:
- Завтра мы вряд ли начнем осаду, так что готовь удочки, пойдем на рыбалку.
- Вдвоем?
- Вдвоем.
     Никколо очень доволен, но в голове у него всё же вертится сонная удивленная мысль: как может Винк думать о рыбалке, когда впереди осада города, и неизвестно, с какими вестями прибудут разведчики? Он засыпает, так и не разрешив для себя этой загадки.
     А Олби глядит в черное небо, за мраком которого угадывается приближающийся рассвет, и думает: «Ближе к Сингу мне будет лучше думаться о Детлефе Ганге. Ведь он там, на берегу, поблизости… может, нам с Ником повезет, и мы нападем на его след».


     Вернувшиеся на рассвете разведчики докладывают: Детлеф Ганг ими не найден. Но Эдм Сколли и Льот видели гонца, посланного к Гангу Ричардом Угрюмым. Им не удалось проследить за ним. Возможно, удастся сделать это позже, во время осады Крамка.

                11.

     Начало октября, утро.
     Донна Исланда Сфорца просыпается в своей постели, задернутой пологом. В окна кареты сквозь темные шторки пробивается слабый пасмурный свет. Она садится на разложенном диване и выглядывает в застекленное окошко. Туман, не очень густой, облепил кусты и деревья, возле которых стоит карета, Лошади, рыжеватые, темные, медленно ходят в кисейной пелене, пощипывая траву. Завтра наступление, осада города за Сингом.
     Исланда вздыхает. Как непонятны и странны эти войны. Зачем мужчинам так уж необходимо сражаться? Неужели Детлеф Ганг не понимает, что Винкельрид не самозванец, а настоящий король Атолла? А если понимает, для чего он сражается с ним?.. Как всё непонятно, запутанно, тревожно. И невнятная тоска на сердце. Это, конечно, оттого, что нет солнца, что лето кончилось. Но всё это было бы сущим пустяком, если бы она, Исланда, не боялась за Винкельрида, не переживала за него. Она задумывается. Вот уже месяц, как она помолвлена с королем. С каждым днем он ей всё ближе и ближе. Но иногда он кажется ей странно чужим, далеким, даже страшным. Отчего это? Должно быть, оттого, что в глубинах его души прячется что-то дикое, необузданное, страшное. В ее покойном муже Франческо не прятался этот тайный всепожирающий огонь, который пугает ее в мужчинах, но без которого (она это инстинктивно чувствует) мужчины не обладали бы всей полнотой власти, данной им свыше. Многое в Винкельриде Олби еще скрыто от нее и, может, будет скрыто всегда. Какой он, ее будущий муж? Она не могла бы достойно ответить на этот вопрос. Она и знает его, и не знает. А между тем, ей очень хочется знать до конца, кому она вручает свою судьбу. Пусть бы он не был с ней так почтительно вежлив, зато она могла бы с облегчением сказать себе: я знаю его. Пока что она так сказать не может. Но любит его, любит всей душой. Что-то в нем очень близко ей и дорого до стеснения сердца. И ей грустно, что его нет рядом. За три дня, что прошли со дня их отъезда из Стоггарта, они виделись только мельком и ни разу наедине. Порой ей казалось, что он просто забыл про нее. Вот и сейчас ей так кажется. Она смотрит на свой диван и представляет Винкельрида: он мог бы сейчас лежать здесь, рядом…
     От этой мысли ей становится и хорошо, и жутковато, но всё-таки больше хорошо. А с другой стороны, как он придет к ней, даже если они обвенчаются уже теперь? Ведь в этой же карете живут еще три человека. Впрочем, всё вздор, пока что рано об этом думать.
     Она расчесывает свои короткие, до плеч, волосы и убирает их под модную мелкую золотую сетку. Она очень любит эту сетку, но теперь приходится носить ее, пока волосы снова не отрастут. Потом она одевается. Слава Богу, ей не нужно прибегать к помощи Джулии, да и платья ее сшиты так, чтобы она могла одеваться сама. Вчера вечером она велела согреть себе воды и вымылась с несказанным наслаждением. Если бы не воины короля, она могла бы даже купаться в реке, ведь вода еще очень теплая, а она так любит воду! Но ничего не поделаешь, купаться пока нельзя.
     Исланда накидывает на плечи мантилью и выходит из-за полога. Улыбка невольно трогает ее губы. Сонное царство! Джулия, Лелла и маленький Артур спят на тюфяках под одеялом. Они дышат ровно. Джулия немножко похрапывает. Лелла спит, свернувшись, точно котенок, и улыбается во сне. Счастливая девочка! Она каждый вечер видится со своим возлюбленным, не то, что ее будущая королева.
     У Арта одеяло немного сбилось, и видна его загорелая коленка с ссадинами. Исланда наклоняется и с материнской заботливостью прикрывает коленку одеялом. Спи, мой маленький рыцарь, думает она. Вчера он тоже мылся, но не здесь, а с Никколо Дианезе. Арт считает себя взрослым и дамам себя мыть не позволяет. В чем-то он уже действительно очень взрослый, но во многом совсем еще ребенок.
     Исланда снова оглядывает спящих, крестит их и шепчет короткую утреннюю молитву. Потом тихонько выскальзывает из кареты.
     Часовые, стоящие на страже, мощные бородатые воины, низко кланяются ей. Она приветливо отвечает на их поклон и говорит вполголоса:
- Я спущусь к реке и скоро вернусь. Не беспокойтесь обо мне, я хочу пойти одна.
     Они снова почтительно ей кланяются. Она уходит.
     Она идет по туманной тропинке, влажной от росы, полной грудью вдыхая теплый воздух, напоенный осенними тончайшими запахами. Всё: и трава, и кусты, и цветы, и самая тропинка, словно замерло в тумане. Небо заволокло серыми облаками с грустным лиловатым оттенком. Но Исланде уже не тоскливо и не печально. Она разглядела в белесой пелене палатку Олби, украдкой перекрестила ее, а значит, и его, и теперь ей хорошо: ей кажется, что она посильно защитила своего государя и будущего мужа от бед.
     Она спускается к реке по пологому берегу, заросшему густым кустарником. Везде очень тихо, даже птицы пересвистываются неохотно. Как и люди, как всё живое, они ждут солнца. Но оно спряталось от них за облаками, хмурыми и неприветливыми, и неизвестно, когда теперь выйдет.
     Исланда подходит к воде и умывается. До чего теплая! Вернее, прохладная, но ее прохлада как-то очень приятна. Она вспоминает свою купальню во дворце Сфорца, ее красивые стены, увитые виноградными лозами и листьями. Там, в Милане, сейчас тоже осень и желтеющая листва, которая скоро опадет. А дальше - зима, декабрь, Рождество. Паоло написал ей, что добрый падре Лачча благословил ее брак с королем Атолла. Свои собственные чувства относительно ее помолвки Паоло скрыл под благожелательными отеческими наставлениями и сдержанными поздравлениями. За ними угадывались некоторое недоверие к ее счастью и легкая ревность. Исланда тихонько рассмеялась. Ну и собственник же ты, мой возлюбленный брат! Ты женат, у тебя очаровательная супруга и такие же дети, а твоя двоюродная сестра должна оставаться вдовой до конца своих дней? Нет, Паоло, ты не должен желать мне этого. Слава Богу, мы с тобой не из семьи Борджиа, о которых ходят столь странные слухи. Странные, но, пожалуй, обоснованные…
     Тонкий тихий свист прерывает ее мысленную беседу с Паоло Джотто, и рядом с подолом ее голубого шелкового платья вдруг вонзается в землю оперенная стрела. Исланда вздрагивает от неожиданности. Хвост стрелы еще дрожит, а острие хищно впилось в землю. Страх накатывает на нее мгновенной волной. Что это, откуда? Она зорко и тревожно озирается по сторонам. Кто-то выстрелил сзади. Кто бы это мог быть? Ей становится очень не по себе. Она подбирает подол платья и торопливо идет обратно, по тропинке между кустами. Ее сердце бьется сильно и неприятно.
     Тиу! Новая стрела с тихим свистом проносится мимо ее лица, едва не задев ее щеки своим опереньем. Исланда вскрикивает. Ее страх начинает перерастать в ужас, она покрывается холодным потом и почти бежит прочь. Новая стрела пробивает широкий рукав ее платья и застревает в нем. Она выдергивает ее и бежит так быстро, как только может. А перед ней на тропинку падает стрела за стрелой в зловещей тишине. Вот сейчас, сейчас смертоносное жало вонзится ей в спину. Она не смеет оглянуться, потому что знает: за ней по пятам идет смерть, и лик ее так страшен, что она, храбрая Исланда, не имеет ни сил, ни мужества увидеть его. Храбрая? О, нет, она жалкая трусиха. К тому же, безмерно глупа: пошла одна к реке в такое время, когда даже король Атолла не покидает лагеря в одиночку.
     Винк, мой верный друг, где же ты? Я люблю тебя!
- Винкельрид! – в отчаянии, громко зовет она.
     Словно в ответ еще одна стрела поет за ее спиной. Этот зловещий звук в туманной тишине разрывает ей сердце. Она летит к ней, ее неизбежная гибель, и вот-вот настигнет ее.
     Исланда снова вскрикивает и лишается чувств. Она падает на тропинке совсем недалеко от лагеря. Стрелы больше не жужжат вокруг нее. Никто не подходит к ней, будущей королеве Атолла; она лежит одна, в тумане, под серыми облаками…


     Она приходит в себя на каком-то ложе, очень мягком. Чуть приоткрыв глаза, она тотчас вспоминает, что с ней произошло, и порывисто садится на постели… рядом сидит Винкельрид.
     Огромное облегчение, восторг, благодарность Богу затопляют душу донны Исланды. Она всхлипывает и крепко обнимает Винкельрида, а он – ее. Он гладит ее волосы, освобожденные от сетки, влажные от одеколона, и говорит:
- Всё в порядке, Энди, всё прошло.
- Винк, - она прижимается лицом к его груди. – Там кто-то был… он осып`ал меня стрелами. И было тихо, страшно тихо… 
     Он тихонько покачивает ее в руках.
- Я всё знаю, Энди, я видел эти стрелы.
- А его… не поймали? – она шмыгает носом.
- Пока что нет, - он вытирает ей щеки и нос платком и целует ее в лоб. Она видит совсем близко его глаза: желто-серые, внимательные, удивительно мягкие. И вдруг замечает, что золотая шнуровка на ее груди распущена, и чувствует: несколько пуговиц сзади расстегнуто. Она дрожащими пальцами берется за шнуровку, чтобы затянуть ее, но Олби накидывает ей на плечи и грудь шаль.
- Не затягивай, - говорит он, - тебе сейчас надо как следует дышать. Не стесняйся меня.
- Я не стесняюсь, - она снова обнимает его. Это правда, она его совсем не стесняется и даже не замечает, что он обратился к ней на «ты». Она сейчас в таком состоянии, что сама обращается к нему так же.
- Винк, - говорит она. – Меня хотели убить? Скажи мне правду.
- Нет, Энди, - отвечает он. – Тебя просто пугали. Никуда не ходи больше одна, обещаешь?
- Обещаю, - она потихоньку успокаивается. – Где это мы с тобой? В какой-то карете…
- Тебе здесь нравится?
- Да, здесь хорошо.
- Это наша с тобой карета, я захватил ее с собой на всякий случай. Я иногда сплю здесь в дождь. Ну, тебе лучше?
- Да, я почти совсем успокоилась, - отвечает она. Просто еще немножко слаба… я ведь звала тебя… там, под стрелами.
- Знаю. Я услышал и пришел. Ты лежала на траве. Я перенес тебя сюда.
- Хорошо, что ты оказался близко.
- Не то слово, Энд. Это просто чудо – то, что я оказался близко. Мы с Никколо ловили рыбу ярдах в тридцати от того места, где ты спустилась к воде.
- Откуда ты знаешь, что я к ней спускалась?
- Если ты пошла на реку, то уж наверно спустилась к воде, - его голос очень спокоен, он обнимает ее без всякой страсти, точно ребенка. Его руки и голос действуют на нее успокоительно. Ей так уютно с ним! И очень не хочется, чтобы он уходил.
- Винк, - она целует его руку. – Давай обвенчаемся поскорей. После осады… ладно?
     Он счастлив, но не показывает этого, чтобы лишний раз ее не волновать.
- Твоя воля, донна, - говорит он, - я безмерно рад и благодарю тебя за такое решение; оно совершенно совпадает с моими собственными стремлениями. Выпьешь со мной вина? Оно очень легкое и только подкрепит тебя.
- С удовольствием, государь, - отвечает она.
     Он наливает вина в кубок, отпивает глоток и дает ей. Она пьет и чувствует, как бодрая сила пробегает по ее жилам.
- Чудесное вино, - говорит она. – Твое здоровье, государь!
- Благодарю, твое тоже, Энди.
- Винк, можно ли спросить тебя? – она розовеет.
- Спрашивай.
- Мои вопросы могут не понравиться тебе. Но… я очень хочу получить на них ответы.
- Первый твой вопрос мне уже известен, - он улыбается ей. – Со сколькими дамами я водил близкую дружбу? Ты об этом хотела спросить?
- Да, - кивает она, пораженная его проницательностью. Как он угадал?
- У меня их было ровно одиннадцать, - отвечает он честно. И с пятью из них я познакомился до того, как ты родилась. После того, как я узнал вас, донна, у меня никого не было и обещаю вам – не будет впредь никого, кроме вас.
     Она улыбается ему, потому что видит: он сказал ей правду, а для нее правда важнее всего.
- Благодарю, государь, - говорит она с чувством. – Что касается моей любви и верности, то в них вы можете не сомневаться.
- Знаю, - он целует ее в щеку. – А второй вопрос?
     Она вся сжимается. Ей очень не хочется задавать его, этот второй вопрос, он это видит. Он говорит ей:
- Спрашивай, Энд, между нами не должно быть недомолвок; я этого не хочу. Что бы ты ни спросила, я отвечу тебе честно – и тут же забуду, что ты меня о чем-то спрашивала.
- Хорошо, Винк, - она смотрит ему в глаза. – Мне очень стыдно, но неделю назад в Стоггарте я случайно услышала, как двое часовых говорили между собой о каких-то детях... которые, якобы, были казнены тобой. И... мне захотелось узнать, что это были за дети... и как ты их казнил...
     Она опускает голову.
- Я отвечу тебе, - звучит его спокойный голос. – Их было трое, этих детей. Старшему из них было четырнадцать, младшему одиннадцать. Я тогда еще не был королем, а просто хотел отобрать престол у Ганга. Я даже не представлял себе, что король Хальдер завещал мне королевство.
     Дети, а точнее, вполне взрослые люди были разведчиками Детлефа. Они ненавидели меня и всю мою армию ненавистью взрослых людей и прямо сказали мне об этом. И я понял: они не изменят своего мнения, когда вырастут, напротив, это мнение будет в них с годами зреть и крепнуть. А государству не нужны будущие бунтовщики и изменники; тем более, что в них и так никогда не бывает недостатка, так что лишние уж совершенно ни к чему. Руководствуясь этими соображениями, я решил не оставлять их в живых. Я велел им медленно идти к лесу и не оборачиваться. Они пошли. В это время мои лучники натянули тетиву и выстрелили им в спины. Они умерли мгновенно, никто из них не мучился.
     Исланда смотрит на него с серьезным пониманием.
- Ты король, государь. И ты великий полководец. Ты знаешь, что делаешь, и никто, кроме Бога, не смеет тебя судить, тем более, что ты действительно великодушен. Хотя… сегодня я узнала, как страшно поют стрелы за спиной, - шепчет она виновато.
     Винкельрид слегка бледнеет. Он вдруг явственно ощущает связь между тем, что произошло сегодня с Исландой и казненными им три года назад мальчишками. «Вот оно! – вдруг ударяет в нем, точно молотком. – И настигло только сейчас…»
- Донна, - он тщательно скрывает волнение. – Как звали часовых, которые говорили о детях.
     Встрепенувшись, она поднимает голову.
- Ты казнишь их?
- Нет. Но они могут быть виновны в сегодняшнем происшествии прямо или косвенно. Мне необходимо выяснить, так ли это.
- Я не знаю, как их зовут, - признается Исланда. – Но я помню, как они выглядели.
- Опиши их.
     Она описывает внешность часовых. Ее описание очень точно. Олби сразу вспоминает их имена.
- Спасибо, Энди, - говорит он. – Я тебя очень люблю.
     Она отвечает ему красноречивым взглядом, полным доверия и глубокой нежности. Он ждет, когда она наденет свою золотую сетку, и провожает ее до кареты. Тумана уже нет, из-за облаков показалось солнце.
- А теперь у меня  к  в а м  вопрос, донна, - его глаза улыбаются. – Как нам быть с вероисповеданием? Я не смогу стать католиком, даже из любви к вам.
     Она светло глядит на него.
- И не нужно. Ведь в Мидде прекрасный католический храм, мне будет его достаточно. А потом, Бог един для всех верующих.
- Твой ответ так хорош, - признается он, что я просто не могу не пригласить тебя сегодня на свидание, после ужина, в нашей с тобой карете.
     Ее лицо озаряется радостью.
- Я приду, ваше величество, - отвечает она.

                12.

     Винкельрид вызывает к себе двух злополучных часовых и беседует с ними. Их помертвевшие от страха, крайне смущенные и виноватые физиономии красноречивей всяких слов говорят о том, что они не имеют отношения к тому, что сегодня случилось с донной Исландой. Но, с другой стороны, их болтовню могла слышать не только она.
- Смотрите, - зловеще говорит им Винкельрид. – Еще раз распустите языки, вам несдобровать. И скажите об этом всем, кто был со мной в прошлом походе против Ганга.
     Солдаты клятвенно заверяют его в том, что будут молчать и другим не позволят сплетничать. Олби отпускает их.
     Незнакомого стрелка так и не находят. Винкельрида не оставляет смутное подозрение в том, что это кто-то из своих же, и в то же время подозревать ему некого.
     Вечернее свидание с Исландой несколько рассеивает его тревожное состояние духа. Они сидят в карете, при открытых дверцах, чтобы не было душно. Их беседа задушевна и сокровенна. Они говорят о самых простых вещах, но для них обоих важна не тема разговора, а то, что они рядом – и любят друг друга. Их голоса вплетаются в тихий вечер, как звон овечьих колокольчиков, когда стадо возвращается домой с пастбища.
     А утром всё приходит в движение. Олби обращается с пламенной речью к солдатам и рыцарям. Его лицо горит воодушевлением, от всего его существа исходит сила и уверенность, голос звучит властно, призывно, настойчиво; его слушают с благоговением и радостью.
     Король заканчивает свою речь словами:
- Братья! Возьмем город, выбьем оттуда Угрюмого и будем гнать его до самого моря. Смерть Детлефу Гангу!
- Смерть Детлефу Гангу, да здравствует король! – гремят в ответ восторженные голоса. – Постоим за тебя, государь!
     Лицо короля светлеет, глаза начинают излучать вдохновение и свет.
- Прежде всего не за меня, а за державу нашу, за народ, за веру предков! – говорит он. – Короли приходят и уходят, земля остается. За Атолл!
- За Атолл!!! – грохочут в ответ голоса; их подхватывает гулкое лесное эхо.
     После этого начинается переправка через Синг на сколоченных за вчерашний день паромах, огромных, как небольшие городские площади. Паромы перевозят воинов на другой берег Синга за несколько часов. Винкельрид с гордостью поглядывает на сверкающие доспехами ряды своих людей. Тринадцать тысяч человек – большая крепкая армия.
     Последними на берег сходят фуражиры и солдаты, оберегающие обоз с провиантом.
     И вот, армия Винкельрида, миновав лес, выезжает к Крамку и летит к нему с громким криком. Из-за вала начинается стрельба; стреляют и с городских стен. Тучи стрел летят к городу и со стороны города. Стрелы сталкиваются на лету, сбивают друг друга – так их много. Воинов короля это не останавливает. Они в одну минуту налетают на вал со всех сторон и, спустя малое время, «вороны» уже бегут прочь, к городским стенам. Ворота города закрыты, побежденным скидывают со стен веревки. Очень немногие из «ворон» спасаются таким образом. А самое главное, они не успевают убрать бревенчатые мосты, перекинутые через ров.
     Воины Винкельрида облепляют стены Крамка, как пчелы матку. Вражеские часовые исчезают со стен в одну минуту, причем, половина их убита. Оставшиеся в живых садятся у бойниц и начинают стрелять оттуда. Антонио Ферранте приказывает отступить за вал и охранять мосты. Воины неохотно отступают, унося на себе мертвых и раненых. Теперь они облепляют вал снаружи, под колокольный набат, доносящийся из-за стен города. Под прикрытием вала они принимаются стрелять по бойницам, но лениво, как бы в ответ на те стрелы, которые летят в них из каменной стены. Их главная задача – не дать врагу снова занять им же воздвигнутый вал.
     Но тут же со всех сторон на воинов налетает вражеская засада. Разведчики короля предупредили о ней заранее, поэтому солдаты не застигнуты врасплох. Напротив, для них побить половину сил Угрюмого – давно лелеемая мечта, которая теперь наконец-то воплощается в жизнь. Олби, сразившись для примера в первых рядах, отъезжает назад вместе с Льотом и Эдмом, занимает место в цепи воинов, охраняющих тех, что удерживают вал, рядом с Никколо и Филитом.
     Олби внимательно следит за тем, как сражаются две несметных силы. Угрюмый очень рискует, и риск его не оправдан. Если его засада будет сейчас разбита (что более чем вероятно), он останется в Крамке без всякой защиты, запертый со всех сторон. Нет, вряд ли он столь безрассуден. Вероятно, он оставил в Крамке своим заместителем одноглазого Ипполита Гаймора, а сам возглавляет засадную атаку. Но это не поможет его людям, они всё равно будут побеждены.
     Кругом царит страшный гвалт. Свист стрел, лязг мечей и доспехов, громкая брань, крики, грозные кличи, трубные голоса охотничьих рогов и еще тысячи боевых звуков – всё смешалось, слилось в какой-то адский грохот, который, кажется, никогда не смолкнет.
     Никколо с Филитом дрожат от возбуждения; их глаза горят, они не сводят глаз с дерущихся. А над полем битвы сияет солнце, и на синем небе ни единого облака.
     К королю подъезжает тысяченачальник Венцель Криг. Он окроплен вражеской кровью, точно языческий жрец после жертвоприношения. Его глаза блестят едва уловимым торжеством.
- Побеждаем, государь! – объявляет он. – Со всех сторон отжимаем их назад, к лесу.
     Винкельрид кивает ему, с трудом сдерживая ликование, бесконечное, как в детстве. Нельзя радоваться, пока «вороны» не показали спину, не обратились в бегство.
     И вот, наконец, они сокрушены и бегут без оглядки, а королевские воины гонят их с такими победными воплями, что, кажется, воздух сотрясается и дрожит земля.
- Смерть Гангу! За Атолл! – прокатывается по долине эхо.


     Вечером над полем брани тишина, слышен только мирный гул голосов одержавших победу королевских воинов. Угрюмый разбит на голову, его воины разбежались кто куда, множество их взято в плен. В Крамке знают о поражении соперников. Город притих; никто больше не стреляет из бойниц. Крамк точно вымер. Вероятно, одноглазый Ипполит Гаймор сидит сейчас, глубоко задумавшись, и не может не признать, что вместе со своими «воронами» он, по вине Угрюмого, оказался в крайне дурацком и неприятном положении. Выбор у него небольшой: или умереть от голода вместе с «воронами», или принять бой, дабы прорваться сквозь кольцо осаждающих и бежать вслед за Угрюмым и его уцелевшими сотнями, или же сдаться без боя на милость Винкельрида Олби. Винкельрид хочет, чтобы Гаймор выбрал последнее: лишние жертвы никому не нужны. Завтра парламентеры так и скажут Гаймору.
     А сегодня – отдых. Олби уже объехал весь лагерь и поздравил своих воинов с победой; многих он обнял и поцеловал, особенно тех, кому до сих пор уделял мало внимания. Все должны были чувствовать благодарность и любовь своего государя. По его приказу фуражиры выставили на каждую сотню по три бочонка с вином южных атоллских виноградников. Теперь воины пьют за победу короля и за державу, обсуждают подробности сегодняшней битвы, вспоминают сражения, в которых участвовали раньше. Все очень довольны: потери королевской армии незначительны, потери Угрюмого чудовищны. Сегодня и завтра пленные будут хоронить своих мертвецов, тогда как убитые воины Винкельрида уже похоронены.
     Сегодня был день редкой удачи, думает Олби. Даже не верится, что одна из важнейших побед далась его армии так легко.
     Он лежит у костра на спине и глядит в звездное небо, на улыбающуюся золотистую луну. Мягкие травинки ласково покалывают его шею. Давно ему не было так спокойно и хорошо. Вино бродит в его жилах, приятно согревая кровь, а рядом Никколо, Льот, Эдм и Филит говорят о сегодняшнем сражении. Голоса у них веселые, они смеются, горячатся, перебивают друг друга.
     Сабин де Красс сидит возле государя и внимательно слушает беседу оруженосцев. Вид у него, как всегда, загадочный; не поймешь, грустен он или весел. Его огромная серьга размером с браслет поблескивает в беспрестанно меняющемся свете костра, насмешливые губы неподвижны, как у статуи. Он похож на древнего идола, которого забыли увенчать цветами и украсить бусами, думает Винкельрид.
- Пей вино, Сабин, - говорит он.
     Сабин поворачивает к нему лицо, одновременно смешное и загадочное.
- Благодарю, государь, - отвечает он. – Я уже довольно выпил.
     У него удивительно приятный голос. Во время битвы Сабин сидел на телеге фуражира Йормы и с любопытством наблюдал за сражением. Винкельрид это заметил. Теперь он спрашивает:
- Как тебе сражение, де Красс?
- Хорошо, - отвечает Сабин. – Только крови слишком много.
     Олби удивлен его ответом; сам он никогда не смотрел на битву с такой точки зрения.
- Так ведь это же война, - он садится на траве и с интересом смотрит на Знахаря. – На войне всегда много крови.
- Поэтому я больше люблю мир, ваше величество, - признается Знахарь.
- Я тоже, - говорит Винкельрид. – Но вот беда: мир часто покупается ценой войны.
     Сабин склоняет голову в знак своего согласия с этой истиной. Он смотрит на крепкие руки Олби, обнявшие колени, и чувствует силу, физическую и внутреннюю, исходящую от этого человека.
- Ты настоящий король, государь, - говорит он.
- Откуда ты знаешь? – чуть заметно улыбается Винкельрид.
- Чувствую, - отвечает Сабин.
- А если я самозванец?
- Тогда тебе следовало бы родиться королем.
     На это Винкельриду нечего сказать. Помолчав, он спрашивает:
- Как думаешь, твой Фридолин Эльке всё еще с Гангом?
- Он не мой, - Знахарь отводит глаза, словно его взгляд обжегся обо что-то.
- Прости, - Олби кладет ему руку на плечо. – Там с Гангом он еще?
- Да, похоже, что так, - отвечает Сабин.
- Ты это тоже чувствуешь?
- Я хорошо чувствую этого человека, - говорит Знахарь, - я был его учеником.
- И ты любил его, - очень тихо произносит Олби.
     Сабин нехотя кивает головой. Да, он любил Фридолина как самого близкого друга, но он никогда никому не скажет об этом. Есть другое, о чем он должен сказать…
- Тебе надо поймать его и Ганга, государь, - говорит он. – Тогда ты сможешь считать, что победил.
- Я это знаю, - откликается Винкельрид, убирая руку с его плеча. – И они будут пойманы.
- Тебе будет трудно узнать их, продолжает Сабин. – Поэтому я нарисую их портреты. Наверно, Ганг сбрил усы и бороду. Я хорошо представляю себе, каким он стал.
- Ты и рисовать умеешь?
- Да, я неплохо рисую; во всяком случае, этих двоих смогу изобразить.
- Ты окажешь мне большую услугу, - Олби пожимает ему руку и обращается к Никколо:
- Ник! Где твоя скрипка? У Одноножки?
- Она была там, - Никколо улыбается. – Теперь она здесь.
- Давай ее сюда. Поиграешь нам?
     В глазах у Никколо мягкий укор: как Винк еще может спрашивать? Конечно, он готов играть для него, для всех, кто хочет его слушать. А хотят очень многие. Когда Никколо играет, вокруг него обязательно собираются слушатели. Развлечений в походе немного, и музыка – одно из них. Никколо же признан солдатами и рыцарями лучшим музыкантом королевской армии.
     Он приносит скрипку и играет, и на много ярдов вокруг люди затихают, слушая его музыку.

                13.

     Утром Сабин старательно рисует чернилами на доске лица, которые так хорошо себе представляет.
     Он сидит на берегу Синга, лениво катящего свои солнечные воды вдаль. Лагерь еще спит. Все, кроме часовых сморены вчерашним королевским угощением. Сабин выпил мало: он во всём любит меру.
     Первым он рисует Фридолина Эльке.
     Постепенно, на гладкой тонкой дощечке появляется лицо человека лет шестидесяти, черноглазое, с прямым греческим носом, идущим, как у Никколо, почти отвесно от линии лба, с красивым выразительным ртом – лицо, напоминающее императора с древних монет. Рука Сабина не дрожит, но сердце бьется немного учащенно и неприятно. Впервые он рисует лицо Эльке ради того, чтобы предать его самого и память о нем. В этой памяти было много доброго, но потом недоброе всё перечеркнуло.
     Он старается сейчас не вспоминать о добром. О том, что Фридолин подобрал его на дороге семь лет назад, избитого крестьянами за воровство, - и на своих плечах принес в дом, где тогда жил. Знахарю было в том время двадцать восемь лет, Фридолину пятьдесят с лишним. Он жил в богатом доме, у него были слуги. Но он сам выходил Сабина, сам омыл и перевязал его раны, накормил из своих рук, ему нужен был ученик, который любил бы его, и он сделал всё, чтобы Сабин его полюбил. Но сам он не был даже слегка привязана к человеку, которого спас, хотя не показывал этого. Слово «дружба» не сходило у него с языка, но он не знал, что это такое. Хорошо, что Сабин в конце концов понял это и ушел от Эльке, Фрида, как он его когда-то называл. Но он продолжал любить его и любит до сих пор. Однажды Фрид показал ему два янтаря на одной цепочке и сказал: «Пока эта цепь не порвется, Сэб, ты не забудешь меня, а я не забуду тебя». И вот, два года прошло с тех пор, как он ушел от Эльке, но он не может заставить себя забыть его. Винкельрида он любит больше, но забыть Фридолина не может; у него сжимается сердце, когда он его вспоминает.
     Вот он, на дощечке, колдун Фридолин Эльке. Чуть-чуть постаревший, но почти такой же, как был. Что-то пронзительное есть в его лице. Сабин сам видел, как он вызывал духов умерших, и эти духи являлись к нему из дымного тумана горящего папоротника, прозрачные, очень похожие на людей. Он заставлял их говорить с ним, выведывал у них великие тайны. Он страшный человек, Фридолин Эльке. Но в его лице и голосе всегда было нечто манящее и заманивающее, чему Сабин не мог не поддаваться. Все пять лет он жил не собственной волей, он жил волей Фрида, пока вдруг не очнулся, не понял, что от Фрида нужно бежать, как от чумы. Он тогда лежал больной, и Фридолин был уверен, что он умрет. Колдун вызвал духов и сказал им: мой ученик умирает, отец может получить его душу. А я найду себе другого ученика. Сабин тогда не сразу понял, о каком отце говорит колдун, в голове у него был туман. Но едва он начал поправляться, как ему открылось, кого имел в виду Эльке. Его объял ужас, и он убежал от человека, успевшего войти в его жизнь и в его сердце так, как позволено входить только родным людям.
     Теперь он жалеет об одном: что, убегая от Эльке, не порвал цепочку с двумя янтарями. Если бы он вспомнил о ней и сделал это, он был бы сейчас свободен.
     Слегка хмурясь, Сабин откладывает портрет Фридолина в сторону и принимается за портрет Ганга. Он рисует его без усов и бороды, по памяти, по виденным им портретам этого человека. Без растительности на лице Детлеф Ганг выглядит моложе и слабее. Знахарь видит: он полон амбиций, злопамятен, коварен, обидчив. Скорее всего, Фридолин уже успел приручить его к себе. Такие люди, как Детлеф, легко приручаются, если за них взяться с надлежащим мастерством. Но Эльке придется быть очень осторожным и поменьше вызывать духов из горящего папоротника: Ганг очень пуглив и недоверчив, когда дело касается мистики. Сабин внимательно всматривается в изображенное им лицо: ему постепенно открывается характер Ганга. Жестокий человек, тайный сластолюбец, порочный, суеверный, не ведающий любви, боящийся Бога, как лошадь боится хлыста, но вместе с тем не уверенный в себе, даже робкий. Бедный Ганг: Фридолин сожрет его вместе с доспехами. Властолюбие и тщеславие Ганга – детские игрушки по сравнению с теми же качествами Фрида. Но Бог сильнее Эльке, в этом Винкельрид прав.
     Сабин заканчивает портрет Ганга и уходит обратно в уже проснувшийся лагерь, держа в руках медную походную чернильницу с плотно завинчивающейся крышкой и прикрепленным к ней пером на кожаном шнуре.
     Он ждет возвращения Олби, уехавшего вместе с оруженосцами за Крамк, на другой конце лагеря.
     Когда Винкельрид возвращается, Сабин с поклоном протягивает ему портреты. Олби берет их, и тут вдруг между ним и Знахарем падает на землю оперенная стрела. К ней привязан кусочек пергамента. Винкельрид быстро оглядывается по сторонам, Льот и Никколо тоже. Воины, бывшие свидетелями того, как прилетела и упала на землю стрела, с любопытством глядят на нее. Винкельрид, нахмурившись и поджав губы, поднимает стрелу. Он разворачивает пергамент и читает: «Государь! Не верь Сабину де Крассу; он предал тебя сегодня на рассвете».
     Винкельрид протягивает пергамент Сабину. Тот читает. Король пристально наблюдает за его лицом. Оно непроницаемо. Сабин возвращает ему пергамент и говорит:
- Это неправда, государь.
     Винкельрид замечает, как белеют косточки его сжавшихся пальцев.
- Я знаю, Сабин, - говорит король.
     Подъезжает на лошади запыхавшийся Филит и еще какой-то воин.
     Фил докладывает:
- Государь! Стреляли из канавы, что около леса. Но там сейчас никого нет, мы всё осмотрели.
- Наши враги очень недовольны своим поражением, - громко говорит Олби, берет из рук Сабина пергамент и рвет его на мелкие части. – Спасибо за портреты, Сабин.
     И легонько хлопает Сабина по плечу. В круглых черных глазах Знахаря вспыхивает благодарность, он целует руку короля. «Ты настоящий король», - говорит его взгляд. «Согласен», - отвечает ему взгляд Олби. Король смотрит на своих оруженосцев.
- Пойдемте к моей палатке и посмотрим портреты, они очень хорошо сделаны. Заодно Сабин расскажет нам, что он знает об этих людях.
     Они отходят к королевской палатке и садятся в кружок.
- Сейчас воины обыщут лес, - очень тихо говорит Олби. – Я уверен: стрелял тот же человек, который вчера утром ос`ыпал стрелами донну Исланду. Никуда не уходите в одиночку. Этот стрелок – один из наших, вернее, притворяется таковым. Он не хочет ничьей смерти, у него более серьезная цель: смутить и разделить нас. Ему это не удастся. Сабин, помни: я не сомневаюсь в тебе. Не только ты чувствуешь людей, я тоже обладаю этим даром. Портреты отличные; право, ты должен нарисовать и меня.
- С удовольствием, государь, - говорит Сабин.
- А теперь рассказывай, - король рассматривает портреты. – Что ты можешь сообщить нам о людях, которых нарисовал?
- Кое-что могу. Слушайте.
     И Сабин рассказывает государю и друзьям о том, какие заключения он сделал о характерах Эльке и Ганга, пока трудился над их портретами. Винкельрид и оруженосцы внимательно слушают его и всматриваются в чернильные лица на дощечках. Олби и всех прочих поражает необыкновенное сходство и живость портретов. Они не видели Ганга без усов и бороды, но понимают: он именно такой, каким его изобразил Сабин. Филит в глубине души приходит в восхищение от таких чудесных портретов, но ему не хочется показывать свои чувства. Он решает как-нибудь наедине сказать Сабину о том, что тот  - великий художник.
     Винкельрид Олби задумывается на минуту, потом говорит:
- Если всё так, как ты говоришь, Сабин (а я верю, что ты прав), наш главный враг теперь – Фридолин Эльке. Никколо, у тебя хороший почерк. Опиши эти портреты на словах как можешь подробней. Потом я покажу их тысяченачальникам и сотникам; они зачитают воинам твои описания этих людей. А тебе, Сабин, спасибо.
     Никколо принимается за описание портретов. Он забирается в палатку Винкельрида и там, в обществе чернильницы и пергамента, покусывая кончик пера, старательно подбирает слова, особенно ярко характеризующие внешность Эльке и Ганга.
     Сабин возле палатки раскидывает карты таро, Эдм Лопоухий полирует свои доспехи и оружие, а Олби и Льот с Филитом едут к лесу, узнать, нет ли следов таинственного стрелка из лука. Но солдаты и рыцари, бросившиеся на поиски стрелка, только разводят руками.
- Возвращайтесь обратно, - приказывает им Винкельрид. И пусть никто не покидает лагерь в одиночку; это мой приказ, передайте его всем нашим людям.
     Он поворачивает коня. Льот, Фил и воины следуют за ним.

                14.

     Ты никогда не забудешь осаду Крамка, города, раскинувшегося под голубым небом Атолла.
     Парламентеры, отправленные к одноглазому Ипполиту Гаймору, возвращаются ни с чем. Гаймор отказывается сдать город без боя. Он упрям, как пень, и твердит, что в городе достаточно съестных припасов и оружия, чтобы выдержать самую длительную осаду. Олби усмехается, когда ему передают ответ крамкского воеводы.
- Сам он не додумался бы до такой глупости, - говорит Винкельрид. – Он повторяет слова Угрюмого и Ганга. Что ж, если господин Гаймор никуда не торопится, нам и подавно грех торопиться. Посидим, подождем, отдохнем. Из всех добродетелей терпение для меня превыше всего. Кто никуда не спешит, тот везде успевает.
     И вот вы сидите возле Крамка, вполне довольные жизнью. Разведка доносит: Ричард Угрюмый отходит к морю, но медленно: ведь его корабли в гавани Мариэтта сожжены. Он просто хочет сплотить, укрепить ряды своих потрепанных «ворон». При нем осталось около шести тысяч человек. Очень многие разбежались по лесам, устрашенные видом армии Винкельрида, в ужасе от многочисленных побед Олби, мелких и крупных. Два больших поражения поселили в «воронах» страх перед королевской армией. Ваши воины отлавливают беглецов и приводят к Олби. Он милует почти всех и партиями отправляет пленных к Мидде, в специально выстроенный по его приказу лагерь для «ворон»; там они будут содержаться до конца войны.
     Лицо Олби светло и ясно; ты давно не видел на нем такого спокойного выражения. Тебе даже немного тревожно: не рано ли успокоился государь? Ты решаешься осторожно спросить его об этом. Вы на берегу Синга, Льот, Эдм и Артур купаются, а вы уже вылезли из воды и сидите на траве, глядя, как опадают с кустов желтые листья.
- Я не успокоился, Ник, - отвечает Винкельрид. – Я отдыхаю. Отдыхай и ты, нам еще понадобятся силы.
     Ты сбоку посматриваешь на Винкельрида. Его мокрые вьющиеся волосы прилипли к загорелому лбу, желто-серые глаза слегка улыбаются, улыбаются губы; от лица короля исходит бархатных свет. Мощная шея, плечи, всё тело, стройное и крепкое, кажется тоже светится; от него, как всегда веет уверенной, спокойной силой. Он ходит на свидания к донне Исланде Сфорца, в их с ней карету, и они беседуют там при открытых дверях. Обычно в это же время ты встречаешься с Леллой в длинном экипаже Исланды. Джулия, конечно, оставляет вас одних. Вы с удовольствием пошли бы к лесу, но нельзя уходить из лагеря. И вы сидите в карете. Вам обоим очень нелегко сидеть в уютном уединении просто так, но вы крепитесь, довольствуясь лишь осторожными поцелуями и объятиями. Вам этого уже немного мало, но ты не решаешься заговорит с Винкельридом о вашем венчании, пока он сам не обвенчался с донной Исландой.
     Филит плавает, держась за Марта. Он стесняется учиться плавать у Льота или Эдма, но сам потихоньку пытается подражать им, ты это замечаешь.
     Потом они выбираются на берег, Март шумно отряхивается, так, что брызги летят во все стороны. Артур, мокрый и веселый, подходит к вам и ложится возле тебя на траву. Он хорошо плавает.
     Льот и Эдм садятся по правую руку от короля. Без одежды Сверчок кажется совсем худеньким, но его движения полны энергии, и лицо очень довольное.
- Вода уже холодновата, - говорит он. – Смотрите, Знахарь.
     Вы смотрите и видите Знахаря, красиво и ровно плывущего в вашу сторону против течения.
- Сейчас увидит нас и повернет, - посмеивается Эдм Сколли. Ты тоже убежден, что Сабин так поступит: он любит купаться в одиночестве. Но Сабин на этот раз улыбается вам и вылезает из воды: стройный, высокий, подтянутый, загорелый, как и вы все. Он кланяется королю.
- Где твоя одежда, Сэб? – спрашивает Винкельрид.
- Там, шагах в пятнадцати отсюда, - отвечает Сабин.
- Сейчас она будет здесь, - смеется Льот. – Март! Узнаешь Знахаря? Принеси его одежду.
     Март обнюхивает ноги Сабина, виляет хвостом и вопросительно глядит на хозяина, приподняв свои чуткие уши.
- Принеси его одежду, - четко и медленно повторяет собаке Льот.
     Март понимает. Он убегает в ту сторону, откуда приплыл Сабин, и вскоре возвращается с его платьем в зубах. Потом по приказу Сверчка бежит и приносит башмаки Знахаря. Льот ласкает и хвалит его. Сабин тоже, все одобрительно посмеиваются, а пес виляет хвостом и лижет Сверчку лицо и руки.
     Вы сидите еще немного, потом одеваетесь и идете вдоль берега по направлению к лагерю. Много солдат купается сегодня. Среди них – пленные тысяченачальники Орсини и Угрюмого, и сам Орсини. Их лица сумрачны.
- Эй, Умберто, - негромко окликает его Винкельрид, - смотри не утони.
     Орсини-Сорока сердито смотрит на короля и молчит. Сейчас он похож не на сороку, а на мокрого взъерошенного воробья. Говорить он боится, потому что рядом купается огромный Нэд-палач. Орсини смертельно боится Нэда, хотя тот до сих пор не сделал ему ничего худого. Нэд не трогает людей без королевского приказа, и всё-таки его все побаиваются – и уважают за его чудовищную силу.
     Вы покидаете берег и возвращаетесь в лагерь.
     … Олби почти каждый день учит Филита играть на лютне, а ты обучаешь его грамматике. Фил учится с наслаждением и тому, и другому. Он очень спокойно и удивительно легко перестраивается «с войны на мир» – и наоборот. У него много приятелей, его все любят и балуют, как маленького Артура. Круглое лицо Филита постоянно излучает доброжелательность. Он совсем не умеет злиться и редко сердится, но даже в эти минуты видно, что он добрый и еще не взрослый. В рукопашной борьбе Филит Веснушка два раза победил тебя, но он неизменно проигрывает остальным оруженосцам. Винкельрид часто беседует с ним, и в эти минуты ты немного ревнуешь его к Филу. Это мимолетное чувство; ведь ты знаешь, что Олби тебя никто не заменит.
     Сабин Знахарь очень приветлив со всеми вами, но держится немного особняком. Он любит одиночество и своего короля, больше ничего и никого; во всяком случае, тебе так кажется. Однако порой ты ловишь на себе его внимательный взгляд, который задерживается на тебе с приветливым любопытством чаще, чем на других. Может, это потому, что ты так замечательно играешь на скрипке, а может, потому, что Сабин, в свою очередь, интересует тебя самого. Ты любишь сидеть рядом с ним у костра поздним вечером и расспрашивать о том, как он бродил по стране. Сабин рассказывает охотно – обо всём, кроме своей жизни у Фридолина из Берра. Имени Эльке при нем нельзя упоминать; только Винкельрид может это делать.   
     Олби знает о де Крассе больше, чем кто-либо другой. Он нередко подолгу разговаривает с ним о чем-то вполголоса, и ты замечаешь, что после этих бесед Сабин всегда веселеет, точно сбрасывает с себя какую-то ношу. Винкельрид, напротив, имеет задумчивый вид, словно ноша Сабиновых тайн ощутимой тяжестью ложится на его плечи. Конечно, они говорят о Фридолине Эльке, ты догадываешься об этом; и рассказы Сабина нелегки для Винкельрида, хотя он сильный человек. Ты не осмеливаешься спросить его, что именно рассказывает ему Сабин. Винк, конечно, не ответит, не поделится с тобой своей новой ношей, чтобы не смутить твою душу, он привык носить подобные тяжести сам. Но, глядя на его лицо и ничего еще не зная, ты начинаешь невольно бояться Фриолина Эльке. Да, никого на земле ты, пожалуй, не боишься так, как этого загадочного человека, о котором так много и так тихо говорят король Атолла и его новый разведчик. И всё-таки твое любопытство сильнее страха.
     Однажды, лежа без сна возле палатки короля, ты нечаянно подслушиваешь беседу Винкельрида и де Красса. Они сидят возле догорающего костра и говорят – очень тихо, но ты, сам того не желая, слышишь каждое их слово.
- … он не раз спасал мне жизнь, - говорит Сабин, - но лишь затем, чтобы я оставался его учеником. У него был еще один ученик, до меня, он оставил его за год до того, как я появился у Эльке. Ученика звали Лайонелл Ру; кажется, он был моложе меня. Эльке всегда утверждал, что Лайонелл вернется к нему, потому что он держит в руках его душу. «Но ты будешь моим приближенным учеником, - любил повторять он. – У тебя больше способностей. И ты мне друг, настоящий друг». Я очень радовался его словам, потому что воображал, будто и в самом деле нашел друга. Тогда я еще верил в бескорыстную дружбу.
- Что ж, она есть, - говорит Винкельрид. – Правда, взрослому человеку труднее дружить бескорыстно, чем ребенку, но… у меня было много друзей, и все настоящие, особенно король Хальдер. Все они умерли.
- А теперь? – спрашивает Сабин.
- А про теперь я скажу потом, - уклончиво отвечает Олби. – Друзья проверяются на войне, а война еще не кончилась, Сэб. Но я люблю своих людей и не изменю им до конца – не брошу, не предам. Пока что они отвечают мне тем же. Значит, ты не встречал Фридолина с тех пор, как ушел от него?
- Нет, - Знахарь смотрит на короля. – Но знаешь, Винк, я часто ощущал его близкое присутствие. И думаю, он тоже знал, что я где-то рядом. Конечно, ему сейчас известно, что я с тобой, как и мне известно, что он с Гангом. Мне кажется, эти стрелы, которые выпустил кто-то, кого мы не поймали… они связаны с Эльке. Хотя, понятно, он сам не стрелял. Я раскинул на него карты: он увел Ганга от воды, они сейчас вдвоем пробираются к Угрюмому…
     Ты внимательно слушаешь, но смысл слов Знахаря постепенно ускользает от тебя, на тебя незаметно нисходит сон. Ровный спокойный голос Сабина действует убаюкивающе, ты засыпаешь…
     Тебе снится, что ты в Унарде, в сотне Гэмфри Лунда. Здесь же Винкельрид, но он почему-то еще не король. И вдруг, во время построения на морском берегу, из воды выбираются Детлеф Ганг без усов и бороды и Фридолин Эльке. На них стальные доспехи, сверкающие, точно рыбья чешуя. «Они скинулись рыбами!» – кричит Знахарь, но его почему-то никто, кроме тебя, не слышит. Рыбами, рыбами, повторяет эхо в скалах. Тебе вдруг становится очень страшно, но ты не можешь пошевелиться, у тебя пропал голос. Ты не в силах отвести глаз от этих двоих, вылезших из воды. А они вдруг начинают стремительно расти, пока не делаются огромными, высотой с миддский собор святого Иоанна Крестителя. Теперь это огромные чудовища-великаны, но их по-прежнему никто не видит, кроме вас с Сабином. Они обнажают мечи и заносят их, огромные и сверкающие, над вашей армией. Ты не выдерживаешь и кричишь, кричишь от ужаса как можешь громко…
     И просыпаешься. Кругом ночь, все спят, а лежащий рядом Олби, зажимает тебе рот ладонью и тихо повторяет:
- Успокойся, Ник, всё хорошо.
     Ты шумно вздыхаешь. Король убирает руку и склоняется над тобой. В лучах луны его лицо кажется серебряным, а глаза золотыми. От этих глаз исходит покой, в них искрится смех.
- Здоров же ты кричать, - шепчет он. – Чуть весь лагерь не разбудил. Что тебе приснилось?
     Ты поворачиваешься к нему лицом и отрывисто отвечаешь:
- Колдун.
     Тебе не хочется произносить его имени, не хочется говорит о сне, потому что тебе всё еще очень страшно. Лучше бы Винк не спрашивал.
     Но он больше не задает вопросов. Он берет твою руку и начинает вполголоса читать молитву, лежа на спине и прикрыв глаза. Твой страх проходит. Ты облегченно вздыхаешь и снова погружаешься в сон, уткнувшись лбом в свернутый плащ, служащий Винкельриду подушкой. Теперь тебе снится Лелла, ты улыбаешься ей и уже не чувствуешь, как Винкельрид осторожно опускает твою руку на траву, рядом с твоим носом.
     Утром ты просыпаешься, как ни в чем не бывало, и уже почти не помнишь сна, который тебя так напугал.

                15.

     Это случилось спустя две недели после поражения Угрюмого близ Крамка.
     Однажды ночью Никколо проснулся от трубных роговых звуков. В лагере царило смятение, все куда-то бежали или проносились мимо на лошадях, полуодетые, что-то кричали друг другу…
     Никколо мгновенно облачился в доспехи, оседлал коня, вскочил на него и погнал его вслед за бегущими и скачущими. Он ничего не понимал, и спросить о причине ночной сумятицы было не у кого. Не похоже было, чтобы неожиданное ночное бдение королевских воинов произошло от внезапной атаки врага, но не вызывало сомнений: случилось нечто необыкновенное.
     Лагерь вокруг Крамка расцветился факелами, которые в руках почти невидимы людей, казалось, летают по воздуху сами собой, точно блуждающие огоньки. «Это похоже на праздник», - успел подумать Никколо, уносясь вслед за ревущей лавиной конных и пеших воинов в сторону городских ворот.
     И вдруг он увидел – огромные ворота распахнуты. Мгновенно ему всё стало ясно: Ипполит Гаймор с «вороньем» решил покинуть Крамк ночью, прорваться сквозь ряды спящих воинов. Вероятно, отчасти ему это удалось, так как на большой дороге, ведущей в Крамк, кипела отчаянная битва. Лил дождь, но Никколо едва чувствовал его, так как он был захвачен сражением.
- Не упускать «ворон»! – загремел над полем боя голос короля, и Никколо подивился про себя сказочной мощи этого голоса.
- За Атолл! За государя! – откликнулись тысячи голосов. Никколо пришпорил коня и полетел туда, где разглядел блеснувший в факелах золотой узор на плаще Винкельрида. Этот плащ трепетал под ветром и дождем, словно знамя или какой-то особенный колдовской язык пламени, он плясал, точно древний шаман, под грозные, тревожные звуки рогов. Потом пляска прекратилась: спохватившись, Олби сбросил плащ на землю, чтобы узор не выдал его в битве.
     Но Никколо уже не упускал его из виду и вскоре пробился к нему. Король вместе с оруженосцами сражался в задних рядах за валом, возле рва с водой. Слышно было, как тугие струи ливня хлещут по этой воде, а та, заключенная в каменных берегах, точно узник, мертво и тускло поблескивала в свете факелов. Бой шел и на мосту, который не успели поднять.
     Увидев Ника, Винкельрид свирепо заорал на него:
- Куда лезешь?! Тебе нельзя сражаться, осади назад, удерживай тыл!
- Успею, государь, - хладнокровно ответил Никколо, отводя от короля удар меча и поражая насмерть какого-то воина в слишком тонких доспехах.
     В глазах Олби заплясали яростные молнии.
- Оглох?! – крикнул он, оскаливаясь. – Отъезжай назад, к Филиту!
- Успею, государь, - спокойно повторил Ник, твердо зная, что он не оставит Олби в такую минуту. Филит тоже нипочем бы не оставил его, но он привык слушаться своего короля беспрекословно. Наверно, стоит сейчас в тыльных рядах и мучается из-за того, что не может сражаться рядом с Винком… но ослушаться не смеет.
- Вон пошел! – цедит сквозь зубы Олби, отбиваясь. – Из оруженосцев вылетишь к чертовой матери, последним солдатом пойдешь! Кнутом высеку, слышишь?!
- На всё твоя воля, государь, - отвечает Ник, отбиваясь и помогая Льоту, который сражается рядом. Он испытывает глубокую нежность к Олби за то, что тот так боится за него. И совершенно напрасно боится; на нем, Никколо теперь толстая кольчуга, пробить ее нелегко.
     Поняв, что спорит бесполезно, Винкельрид разражается напоследок такой страшной бранью в адрес своего непокорного оруженосца, что любой другой на месте последнего теперь убоялся бы и отъехал назад. Но Никколо про себя лишь восхищается силой выражений своего государя и продолжает рубиться бок о бок с ним, Льотом и Эдмом. Они сбрасывают «ворон» в ров, рубят, колют их.
     Наконец битва в задних рядах на время прекращается. Олби поворачивает к Нику залитое дождем лицо и говорит с досадой:
- Гаймор дурак; вон скольких своих людей погубил сегодня. А ведь сдайся он, как человек, ничего бы ему не было, кроме плена, и им тоже.
     Никколо видит: Винк больше не сердится на него и, может даже, забыл, что сердился. Приподнявшись в стременах, Олби смотрит на дерущихся… но вдруг неожиданно резко бледнеет и подается вперед. Перед глазами у Ника словно проносится черно-красная молния, он резко оборачивается и с силой ударяет мечом в ножнах человека, успевшего ткнуть Винкельрида в спину копьем. Тот падает, из раны на его голове течет кровь. Льот с Эдмом хотят зарубить его, но Никколо кричит им:
- В лагерь его! Это наш солдат, он из шестой сотни; мы потом его допросим.
     Эдм перекидывает раненого через седло, а Никколо перескакивает со своего коня на коня Олби, который крепко вцепился в гриву, чтобы не упасть. Никколо берет поводья и поворачивает коня. Он сидит позади Винкельрида, и ему несказанно страшно от мысли, что Винк может умереть. Льот берет под уздцы его лошадь, они уезжают обратно в лагерь.
     Там, возле королевской палатки, они останавливаются. Никколо спрыгивает на землю, готовый принять Винкельрида на руки, но тот сам сползает с седла. Он тяжело дышит и стоит на ногах, пошатываясь.
- Льот… - произносит он с трудом. – Саммартини сюда… и Знахаря.
     Потом ложится возле своей палатки и закрывает глаза. Льот немедленно уезжает за Саммартини и Сабином, а Никколо снимает с Винкельрида тяжелые доспехи кафтан и рубашку. Олби уже без сознания, он тяжелый, глаза Никколо заливают пот и ливень, факел, воткнутый в землю, чадит, наполняя влажный воздух едким дымом, а вдали, у ворот Крамка и на дороге пляшут малиновые огни. Король весь залит дождем, его кожа блестит, точно он выкупался в реке, а из раны в спине, смешиваясь с водой, точится кровь. Никколо вспоминается знамение, пылающие огнем и кровью исполинские шлемы в небесах…
     Подъезжает Филит. Он спрыгивает с лошади и бросается на колени возле короля. Никколо видит, как он кусает губы, чтобы не заплакать, потом всё-таки плачет. Охваченный тоской и тревогой, Никколо не находит в себе слов для утешения. Он молча и неподвижно стоит на коленях рядом с Веснушкой и смотрит на своего поверженного государя.
     Наконец в сопровождении Сверчка подъезжают Саммартини и Знахарь. Оба бледны, на их лицах ясно написан страх за жизнь Винкельрида. Они спешиваются. Саммартини осматривает Олби. Тот дышит с трудом, его загар побледнел. Лицо итальянца темнеет.
- Два ребра сломаны, - не своим голосом произносит он. – Это бы пустяк, но – осколок ребра в легком…
     Он не договаривает, и Никколо вдруг понимает, что Винкельрид обречен. Весь мир переворачивается перед его глазами и рушится в бездну. Он молча склоняется к королю и прижимается губами к его руке, мокрой от дождя. Теперь он тоже плачет, как и Фил, но не замечает этого.
     Сабин еще раз осматривает Олби, вслушивается в его дыхание и вдруг говорит очень властно:
- А ну, поставьте его на ноги!
     Саммартини поднимает брови и открывает рот, изумленный таким неожиданным предложением. Но Никколо, Филит и Сверчок ничуть не удивлены. Они с великой готовностью исполняют приказ де Красса: поднимают Винкельрида и держат его, бесчувственного, вертикально. Тогда Сабин, подойдя сзади и примерившись, с силой бьет Олби ладонью по спине. Оруженосцы едва не падают вместе с королем, а изо рта Винкельрида вылетает осколок ребра размером с серебряный мид. Лицо Винкельрида розовеет, он начинает дышать глубоко и ровно. Саммартини в восторге. Он крепко обнимает Сабина, пожимает ему руку и принимается перевязывать короля. Никколо и Филит помогают ему, а Сабин, заговорив раненому кровь, варит на огне лекарство из каких-то трав.
     Подъезжает Эдм Сколли. Ему сообщают, что теперь король будет жить, благодаря Сабину Знахарю. Эдм так стискивает Сабина в объятиях, что тот вскрикивает. Затем все по очереди крепко обнимают де Красса, благодарят его и трясут за плечи в знак своей любви к нему, а он смущенно улыбается им и молчит. Потом они переносят Олби в палатку. Сабин приводит раненого в чувство и дает ему выпить своего снадобья, заживляющего раны и укрепляющего кости. Олби пьет.
- За кем победа? – еле слышно спрашивает он.
- За нами, государь, - отвечает Эдм Лопоухий. – Мы победили Гаймора, он в плену, и с ним около трех тысяч человек – тоже… Господин Ферранте занял Крамк.
- Отлично, - Винкельрид закрывает глаза. – Передайте графу Ферранте, что мы останемся в Крамке до моего выздоровления.
     И он погружается в сон. Никколо едет за каретой Олби. Нужно поскорее перевезти короля в город, в здание ратуши. Он больше не плачет, его сердце ликует: Винк жив и скоро поправится. Да здравствует Знахарь, самый великий целитель из всех целителей мира!


     Весть о том, что король ранен, очень быстро облетает победоносную армию его величества. Все приходят в скорбь и ужас, но тут же веселеют, узнав, что гибель Винкельриду не грозит. Рассказ Саммартини, Филита и Льота Ласкера о том, как Сабин де Красс спас жизнь королю, облетает в эту же ночь всех солдат, и они проникаются необыкновенным уважением и благодарностью к Знахарю. Его и раньше любили, теперь же готовы носить на руках, но он укрывается от признательности нескольких тысяч людей в ратуше Крамка, в комнате при покоях раненого короля.
     Солдата, едва не погубившего Олби, готовы растерзать, разорвать на куски, но никто не знает, где он. А он лежит в одной из комнат ратуши под надзором Саммартини. Но это великая тайна. Любовь солдат и рыцарей к Винкельриду Олби безмерна – и так же безмерен их гнев по отношению к предателю. Но как бы он ни был виноват, нельзя допустить его смерти прежде, чем он признается, что едва не убил своего короля.
     Его имя Дэн Дарс, он из сотни Кассия Стана. Пока что он очень слаб и беспомощен. Рана, нанесенная ему Никколо Дианезе довольно серьезна.
     Оруженосцы поселяются в комнате, где лежит Винкельрид. Он в постели с откинутым пологом. Никколо и Филит устраиваются рядом с его кроватью, чтобы по мере своих сил помогать ему. Льот и Эдм Сколли готовы придти к ним на помощь в любую минуту. В следующую ночь они будут дежурить возле постели Олби. Сабин в соседней комнате. Саммартини, удостоверившись в его таланте врачевателя, позволил ему лечить государя.
     Исланда Сфорца остановилась тут же, в ратуше. Она навестила Винкельрида, который спал после лекарственных отваров, и теперь тихонько плачет в своей комнате, уткнувшись в подушку, а Лелла, сидя рядом с ней, бережно гладит ее по голове и повторяет: государь будет жить, он скоро поправится. Исланда слышит ее слова и согласна с ними, но не плакать не может. Ей представляется бледное лицо Винка, там, на подушках, в комнате напротив ее небольших покоев. Ей страстно хочется ухаживать за ним самой, но оруженосцы решительно заявили ей, что не могут этого позволить. Они бы рады, но Винкельрид прогневается на них, когда придет в себя.
- Вы сможете по нескольку раз в день навещать государя, донна, - сказал ей Льот очень почтительно, а Никколо ласково добавил:
- Не волнуйтесь, ребра – это пустяк, они скоро срастутся.
     Конечно, они правы, она знает это, но ее беспокоит легкое раненого, пробитое осколком ребра. Сабин извлек осколок, и она за это поцеловала его несколько раз в обе щеки, с трудом удерживаясь от более бурных проявлений величайшей признательности. Но всё-таки легкое пробито; это нешуточная рана. Сабин уверяет, что с легким всё в порядке, он заговорил кровь. Исланде хочется ему верить, и всё же она очень переживает.
     Наконец она засыпает. Тогда Лелла и Джулия тоже ложатся. Артур фон Либерт спит. На его лице следы слез; он тоже очень переживает, что Винк ранен. И только ласковые и убедительные слова Исланды о том, что государю не грозить смерть (сама она не была, правда, в этом уверена), успокоили его.
     А за стенами ратуши, на улицах и площадях Крамка, - гуденье множества голосов. Никто не спит, все заняты ранеными и пленными, а также расквартировкой в домах горожан. Жители Крамка в тоскливом оцепенении: еще один постой! Но, слава Богу, осада кончилась, и приток денег и пищи в город теперь возобновится. А потом, огромная армия покинет Крамк, когда поправятся раненые.


     Винкельрид открывает глаза.
     За распахнутыми окнами комнаты – рассвет, душный, серый, мутноватый. Свеча озаряет стену с очагом, наполовину каменную, наполовину выложенную темным кафелем. Оруженосцы спят на лавках, крытых коврами. Льот примостился у кровати, на полу. На нем льняная серая рубашка и такие же штаны, он босой, его рука подложена под голову, острые колени немного согнуты, как всегда, когда он спит.
     Винкельрид чувствует тупую боль в ребрах с левой стороны. Он проводит здоровой рукой по телу: кроме тугих бинтов на нем ничего нет. Ему очень не хочется будить Сверчка, но это необходимо.
- Льот! – негромко окликает он.
     Сверчок тут же вскакивает на ноги. Глаза у него ясные, точно он вообще не спал. Он спрашивает тихонько:
- Пить хочешь, государь?
- Нет, пока не хочу, - Винкельрид берет Льота за руку и заставляет сесть на постель. – Расскажи мне, как сильно я ранен, и что было после того, как меня ранили.
     Льот рассказывает: и про ранение, и про то, как Никколо, ранив нападавшего, привез короля с собой в лагерь, и про Саммартини, и о том, как Филит с Никколо плакали, стоя на коленях возле Олби, и про то, как Сабин исцелил умирающего одним умело рассчитанным ударом ладони…
     Винкельрид слушает, глядя на живые глаза Сверчка, на его большой рот, какого ни у кого больше нет. Этот рот как-то очень идет Льоту, тем более, что он часто улыбается, и улыбка его хороша. Но он заметно бледен, потому что после отчаянной битвы и занятия Крамка спал не больше двух часов. Поэтому, едва он завершает рассказ об исцелении короля, как тот прерывает его:
- Всё, пока довольно. Донна Исланда заходила ко мне?
- Да, государь, - Сверчок становится очень серьезным. – Донна хотела ухаживать за тобой, но мы не позволили.
- Правильно сделали. Она плакала?
- При нас нет. Но я уверен, она плакала потом. И Артур тоже…
- Допускайте их ко мне почаще, - Олби мягко смотрит на Сверчка. – Я так хочу. Где Знахарь? Спит?
- Нет, государь, он в эту ночь дежурит возле тебя. Сейчас он доварит свое снадобье и придет.
- Ах, вот как. Ну, спи, Льот.
     Льот послушно ложится, но засыпает только тогда, когда появляется Знахарь с кастрюлькой, от которой тяжело и душно пахнет цветами и травами. Он ставит кастрюльку на стол и выливает ее содержимое в глиняную кружку.
- Здравствуй, целитель, - Олби протягивает ему руку. Сабин пожимает ее и спрашивает:
- Как ты себя чувствуешь, государь?
- Прекрасно, благодаря тебе.
- Тогда пей отвар. Ты должен пить его каждые три часа в течение трех суток, тогда к началу следующей недели твои ребра срастутся.
     Он подает Олби кружку с отваром и сует туда камышинку.
- Тяни отвар через камышинку, - говорит он, - так тебе не нужно будет голову поднимать.
- А ты сядь рядом, чтобы мне не было скучно.
     Сабин садится возле кровати на табурет. Лицо у него, как всегда доброжелательное, но при этом утомленное, как и у Сверчка.
     Олби делает несколько глотков горьковатого густого питья и говорит:
- Спасибо, что жизнь мне спас. Ты у меня будешь дворянином, Сэб; а там пожалуйста, иди себе хоть в монастырь, хоть куда. Но сначала прими от меня дворянство.
     Сабин склоняет голову в знак благодарности и повиновения. От него пахнет чистой одеждой, чистой кожей и духами. «Уже помыться успел», - с веселым удивлением думает Винкельрид, потягивая отвар.
- Расскажи мне про сражение, - просит он.
     Сабин широко раскрывает глаза.
- Что же я расскажу, Винк? – он в некотором замешательстве смотрит на Олби. – Я ведь не воин.
- У тебя есть глаза, - говорит ему король. – Расскажи то, что видел.
     Сабин добросовестно рассказывает всё, что помнит. Олби слушает его с напряженным вниманием. Сабин как художник и разведчик задумал множество деталей, которые могли бы ускользнуть от обыкновенного солдата. Благодаря Знахарю Олби ясно представляет себе всю батальную картину минувшей ночи, словно видит ее откуда-то с высоты птичьего полета.
- Отлично рассказываешь, - хвалит он. – Даже Ферранте не сумел бы так. Кстати, где он остановился? В ратуше?
- Да, в нижнем этаже. Позвать его?
- Нет, пусть отдыхает. Сабин, - Олби пристально смотрит на него. – Здесь ли моя переметная сума?
- Здесь.
- Достань оттуда черный кожаный кошель и принеси сюда.
     Сабин выполняет его просьбу.
- Раскрой, - говорит Винкельрид.
     Сабин раскрывает кошель и… вынимает оттуда серебряную цепочку с двумя янтарями. Дыхание у него разом занимается, он вперяет долгий взгляд в цепочку, потом переводит глаза на Винкельрида.
- Это она? – спрашивает Олби.
- Похожа, - осторожно отвечает де Красс, пристально глядя на короля.
- Похожа - или она самая? – король тоже смотрит на него очень пристально.
- Не знаю, - помолчав, говорит Сабин. – С виду та же самая.
     Король прикрывает глаза.
- Она попала ко мне два дня назад, - произносит он. – Мы с Льотом поехали к реке, и вдруг передо мной на землю упала стрела. Эта цепочка была привязана к ней. Я взял цепочку с собой, а Льоту велел молчать об этом случае. Я хотел отдать ее тебе после того, как Крамк будет наш.
- Благодарю тебя, государь, - говорит Сабин. Он волнуется, но старается, чтобы Винкельрид этого не заметил. Вероятно, Эльке решил расстаться с воспоминаниями о нем, Знахаре. Это не похоже на Фридолина, но разве он, Сабин, так уж хорошо знает его? Мало ли что заставило Эльке прислать эту цепочку королю? А цепочка та самая, Сабин почти не сомневается в этом. Вероятно, стрелу пустил солдат, который ранил Винкельрида.
- Винк, - говорит Сабин, - ты уже знаешь, кто ранил тебя?
- Нет, отвечает Обли, удивляясь про себя вопросу де Красса. Разве можно точно знать, кто кого ранил, когда идет бой?
- А ты знаешь? – спрашивает он.
- Да. Я думаю, это был тот же человек, который напугал донну Исланду и потом прислал стрелу с пергаментом, а позже, тебе, - стрелу с цепочкой.
     В глазах Винкельрида появляется острый интерес.
- И ты знаешь, кто это? – быстро спрашивает он.
- Всем уже известно, кто ранил тебя, - откликается Сабин. – Это некий Дэн Дарс из сотни Кассия Стана. Никколо тяжело ранил его, он теперь под наблюдением господина Саммартини, под стражей.
- Вот как, - Винкельрид задумывается. – Что ж, когда он поправится, я допрошу его, а до этого берегите его и не трогайте. Куда Никколо его ранил?
- В голову. Он ударил мечом в ножнах и немного повредил ему череп. Господи Саммартини сказал, что рана серьезна, но не опасна. Я тоже осмотрел этого солдата. Он скоро будет здоров.
- Молодой?
- Моего возраста, лет за тридцать.
     Винкельрид слегка кивает головой, потом смотрит на Сабина.
- Ну, рви цепочку, - говорит он. – Я хочу знать, что ты порвал ее.
     Сабин читает короткую молитву и, перекрестившись, торжественно рвет цепочку. На его лице появляется улыбка, и само лицо светлеет.
- Теперь я свободен от Эльке, - говорит он с облегчением. – Я это чувствую.
- Тогда иди спать, - Олби улыбается ему в ответ. – Мне долго не понадобится ничья помощь.
- Нет, - решительно возражает Сабин. – Я буду оберегать твой покой до тех пор, пока кто-нибудь из оруженосцев не выспится. Я могу подолгу не спать, Винк, поверь мне. Я посижу с тобой.
- Тогда скажи мне, - Винкельрид переводит взгляд на его порванную цепочку, - хорошо ли устроили донну Исланду?
- Ее покои напротив твоих, - отвечает Сабин. – И при ней часовые, которых ты назначил.
- Если она придет ко мне, пусть меня разбудят, - просит Олби, ставя пустую кружку с камышинкой на столик возле кровати.
- Не беспокойся, - отвечает Сабин. – Я прослежу за этим.
     Винкельрид закрывает глаза. Сабин никогда не узнает ни от него, ни от Льота, что Эльке не присылал им цепочки. Ее потихоньку изготовил сам Олби. Знахарь так часто описывал королю эту цепочку с янтарями, что Олби представил ее себе очень ясно. Мастер по шкатулкам, он сочетал в себе музыканта, ювелира и плотника. И он положил на создание этой цепочки всё свое мастерство. Она была готова за два дня. Льот помогал ему в строгой тайне от всех, они вместе ходили в кузницу, якобы для того, чтобы наточить оружие. Винкельриду очень хотелось, чтобы Сабин порвал эту цепочку. Вместе с ней порвалась бы и его привязанность к Эльке, а историю со стрелой он, Олби, придумал заранее. Хорошо, что Сабин поверил ему.
     Он засыпает, а Сабин де Красс сидит возле его постели на табурете и с удовольствием посматривает на разорванную цепочку. Он ясно чувствует, что отныне Фридолин больше не властен над ним. И неважно, та это цепочка или другая. Главное то, что она похожа на ту, и что он разорвал ее. Эта мысль очень ему приятна.

                16.

     Проходит несколько дней.
     Винкельрид быстро выздоравливает. Он чувствует, как с каждым днем сил у него прибавляется, поэтому настроение у него всё время приподнятое. Две сотни пленных «ворон» заявили, что желают сражаться на стороне Олби. Их искренность не вызывала сомнений у Ферранте, и он сообщил Винкельриду о просьбе пленных. Немного подумав, король дал свое согласие.
- Позже я посмотрю на них и поговорю с ними, - сказал он. – Мы сейчас можем позволить себе принимать перебежчиков.
     Исланда Сфорца каждый день по нескольку раз навещает Олби, но уже не плачет, а, напротив, радуется, видя оживленное лицо короля, слыша его твердый голос – такой же, каким он был до ранения. Когда она приходит к Олби, все оруженосцы, как по команде, немедленно покидают комнату. Винкельрид неизменно рад видеть ее. Счастлив ли он? Он не знает. Ему ясно одно: он любит эту женщину и не может без нее. Когда она рядом, ему бесконечно хорошо и хочется продлить эти минуты. Но как их продлишь? Он король, предводитель большой армии, к нему постоянно являются люди: тысяченачальники, рыцари, священники, монахи, старейшины города, купцы… всем что-то да нужно от него Поэтому Олби не может уделять «своей королеве», как он ее про себя называет, более двух часов в день. Он говорит ей, что это временно: ведь Ганг еще не разбит до конца, хотя и очень сильно потрепан. Она просит его не тревожиться: ей более, чем довольно того времени, что она сейчас с ним проводит. Она говорит это искренне, ей хочется в это верить, но Винкельрид чувствует, как сильно ей не хватает его.
- Мы обвенчаемся, едва я встану с постели, Энди, - обещает он ей. Она улыбается ему в ответ. Мысль о венчании с ним зажигает живительный огонь в ее душе, зябнущей от войны, точно от холода. Она живет в чуждом ей мире сражений только этой мыслью – и еще очень теплым письмом делла Скала, присланным ей и королю. Умное тонкое письмо одного из самых могущественных властителей Италии порадовало Олби и согрело сердце донны Исланды. Она и не ожидала такого понимания от человека, всегда казавшегося ей суровым и загадочным. Но делла Скала, мудрый и проницательный политик, составил об Олби очень благоприятное мнение по рассказам Паоло Джотто, Гэмфри Лунда и по письмам своей молодой дальней родственницы, а главным образом, по письму самого короля Атолла. Винкельрид продиктовал Никколо свой ответ для делла Скала. Ник потом тщательно переписал его, и послание было отправлено в Италию с надежным гонцом.
     Раненых и пленных король распоряжается отправить в тыл, к Мидде. Он решает оставить в Крамке своим наместником одного из рыцарей, давнего сподвижника короля Хальдера, и при нем сто человек для охраны, а сам решает покинуть Крамк вместе с армией сразу же после своего венчания с донной Исландой. Он заявляет старейшинам города, что оставит наместника. Они приносят ему богатые дары в знак того, что призна`ют его своим законным государем. Он благодарит их и обещает наградить их после войны особыми льготами за их верность. Старейшины довольны: при короле Хальдере льгот у них не было, а Детлеф Ганг прижал их окончательно. Они пламенно клянутся в своей верности государю. Винкельрид тоже доволен. Эти старики не выдадут, думает он. И молодежь свою воспитают как следует.
     В эти дни он особенно тесно сближается со своими оруженосцами и с Артуром, своим пажом. Арт всегда под рукой у короля и счастлив подать Винкельриду то, до чего тот не может дотянуться с кровати. Сабина де Красса Винкельрид назначает своим временным советником. Сабин рад служить королю. После того, как он порвал цепочку, на душе у него значительно полегчало, он стал чаще улыбаться и даже смеяться, все заметили это.
     Филит Бэнк часами упражняется на лютне и учится грамотно писать. Олби очень успокаивает, даже усыпляет перебор лютневых струн и голос Сверчка или Никколо, которые поочередно обучают Фила письму. А когда Фил читает псалмы вслух, уже очень бегло, не заснуть просто невозможно, потому что он еще не научился читать с выражением. Его круглое лицо с веснушками на щеках и на курносом носу теперь всё время светится радостью: ведь государь выздоравливает! А потом, Филиту очень нравится учиться и жить в ратуше, где всё так красиво и чисто. Да и город ему очень по душе. Особенно рынок. Чего здесь только нет! Когда Филит свободен, он всегда ходит в торговые ряды: просто посмотреть на красивые вещи, на ткани и оружие… и купить себе медовый пряник с глазурью. Этот пряник всегда приятно большой и очень вкусный. Фил Веснушка никогда никому не скажет, что пряник для него – главная цель прогулки на рынок. Пусть все думают, что он идет взглянуть на более солидный товар. Когда он берет с собой Артура, то великодушно делится с ним своим пряником, то б`ольшую часть всегда оставляет для себя.
- Ты паж, а я оруженосец, мне больше полагается, - объясняет он Арту очень серьезно. Арту не приходит в голову засмеяться. Он жует свой кусок пряника и с уважением смотрит на Филита.
     Так сочатся октябрьские дни, медленно и в то же время быстро, точно тяжелые капли дикого меда, падающие на траву…


     Второго ноября Винкельрид просыпается рано. Саммартини вчера впервые позволил ему встать с постели. Сегодня король уже ни у кого не спрашивает позволения. Он встает, одевается и выходит из комнаты, очень тихо, чтобы не разбудить «спящих отроков», как он про себя в шутку называет своих оруженосцев. Впрочем, чуткий Сверчок всё же просыпается. Винкельрид делает ему знак молчать и очень тихо говорит:
- Я в сад пойду. Скоро вернусь.
     Льот кивает и засыпает снова.
     Олби бесшумно выходит в коридор, минует стражу, которая склоняется перед ним, и спускается вниз, в маленький сад при ратуше. Он еще меньше, чем в его поместье Стоггарт, но всё же и здесь есть шиповник и крепкие мощные деревья: клены, липы, тополя, буки. Олби любуется ими, вдыхая терпкий, свежий, уже совсем осенний воздух. Больше не пахнет ни травой, ни цветами, только прелью и влажной от частых дождей землей. Деревья и кусты успели сильно облететь, трава пожелтела и теперь кажется потрепанной и старой, точно вылинявшей. В золоте листьев прибавилось красного и коричневого. Полуоблетевшие деревья стали пестрыми, а на земле лежат сбитые на землю ветром суставчатые сучки и ветки тополей, так не похожие на ветки других деревьев. Боярышник уже облетел и теперь голый, черный и колючий, кажется удивительно красивым, а на одном из кустов садовых роз сверкает в солнечных лучах один-единственный, поздно расцветший розовый цветок.
     Винкельрид улыбается цветку, который словно приветствует его. Лучи солнца уже далеко не так теплы, как были еще две недели назад, от них веет приближающимися зимними холодами. Конечно, не стужей, стужи в Атолле не бывает, здесь даже снег редкий гость. В основном, зимой идут дожди, и порой можно увидеть по утрам иней. Но зимний ветер колюч и резок, Винкельрид уже сейчас ощущает на себе это наполовину зимнее дыхание холодеющего воздуха. Он зябко передергивает плечами и усмехается: жизнь больного совсем изнежила его. Несколько дней назад он едва заметил бы, что посвежело. И всё-таки ему следовало бы ради отвычки от воздуха захватить с собой плащ.
- Вам холодно, государь? – вдруг слышит он голосок за своей спиной. Он оборачивается. Позади, шагах в четырех от него, стоит Лелла: юная, тоненькая, в теплом шерстяном платье, с пуховой шалью на плечах. Ее волосы аккуратно убраны под строгий чепец, который на ее головке выглядит не так уж строго, даже немного кокетливо. Она смело смотрит на Винкельрида, но он подмечает следы волнения на ее лице. Еще бы ей не волноваться: ведь она впервые сама обратилась к нему…
- Здравствуй, Лелла, - он подходит к ней. Она хочет поцеловать его руку, но он не позволяет, а вместо этого сам целует ее в лоб. Она розовеет.
- Ты Никколо ждешь? – спрашивает он.
- Нет, - отвечает она. – Мы должны встретиться вечером, а сейчас я так… просто вышла погулять, пока донна Исланда спит. Возьмите мою шаль, хотите? Она очень теплая.
     Винкельрид не может сдержать улыбки. Он очень тронут ее неожиданной заботой.
- Не надо, - говорит он. – Ты очень добра, и я тебе благодарен, но лучше поднимись в мои покои, возьми один из плащей, что лежат в кресле у самой двери в коридор, и принеси мне.
- Сейчас, государь, - она улыбается ему и убегает обратно в ратушу, а через две минуты возвращается с плащом. Олби накидывает его на себя. Теперь ему гораздо теплее.
- Благодарю, - он внимательно смотрит на нее. – Знаешь, по-моему, ты не просто так гуляешь; ты хочешь о чем-то поговорить со мной… да?
     Лелла приходит в легкое смятение оттого, что ее «корыстные намеренья» обнаружились.
- Да, я хотела, - она посматривает на него виновато и робко. – Но это неважно. Я лучше потом.
- Ах ты, трусишка, - он ласково касается пальцем ее щеки. – Нет уж, выкладывай сейчас, пока я свободен; потом ты меня можешь просто не увидеть. Пойдем, пройдемся.
     Он предлагает ей руку. Она застенчиво берет его под руку, и они идут вдвоем по саду.
     Рука у короля крепкая, точно железная. Лелла поглядывает на него с благоговением и надеждой, и в то же время ей немного не по себе.
- Ну, я слушаю тебя, - говорит Олби.
- Видите ли, ваше величество, - она очень волнуется, но мужественно продолжает. – Никколо и я, мы очень хотим обвенчаться. Нельзя ли ему обвенчаться со мной после того, как вы с донной Исландой сочетаетесь браком?
- Можно, - отвечает Винкельрид. – Я чувствовал, что ты будешь просить именно об этом. Но почему Ник сам не заговорил со мной о вашем венчании?
- Он собирался, государь, - вступается Лелла за Ника. – Но он не хотел тревожить вас во время болезни, и вообще он решил, что лучше поговорить с вами о нас с ним после того, как донна Исланда станет королевой Атолла. Я тоже решила, что так будет лучше, но… я вдруг увидела в окошко, что вы в саду… и решила поговорить с вами сейчас. Спасибо за позволение, ваше величество.
     Она смотрит на него со счастливой, благодарной и смущенной улыбкой. Олби улыбается ей в ответ:
- На здоровье, девочка. Но тебе придется набраться терпения: ты будешь редко видеть Никколо до конца войны.
- Я знаю, - она с готовностью кивает. – Мне и не надо видеть его часто. Главное, что нас обвенчают, мы станем мужем и женой перед Богом.
     Лучи солнца озаряют ее лицо, оно светится нежно и мягко. «А хороша она, - думает Винкельрид. – Но не рано ли им жениться? Ник еще совсем молод». Да, Никколо недавно исполнилось девятнадцать лет, но он выглядит двадцатилетним. Крепкий, широкоплечий, он смотрится гораздо более взрослым, чем Филит, который во многом еще ребенок даже внешне.
     «Пусть венчаются, - говорит себе Олби. – Они будут друг другу поддержкой в трудный час».
     Вслух он произносит:
- Я думаю, вы с Ником будете счастливы, Лелла.
     … Днем, оставшись наедине с Никколо, он рассказывает ему об утренней беседе с Леллой. Никколо слушает с замиранием сердца. Какая же Лелла всё-таки храбрая: сама заговорила с Винком о венчании! И даже гуляла с ним под руку по саду… Ему очень приятно, что Лелла гуляла и разговаривала с Олби; он, Никколо, всегда хотел, чтобы Лелла больше ценила короля и доверяла ему.
- Я дал ей согласие на ваш брак, - заканчивает свой рассказ Винкельрид. – Вы поженитесь через четыре дня, так как мы с донной Исландой венчаемся через три. Но самое интересное, что на следующее утро после вашей свадьбы мы покинем Крамк. Нам никак нельзя здесь задерживаться. Не очень-то у вас будет веселое свадебное путешествие. Я дам вам отдельную карету, вы сможете проводить там ночи, когда я позволю тебе. И всё же на вашем месте я мечтал бы о другой свадьбе.
- А мы не мечтаем, - Никколо целует его руку. – Спасибо тебе, государь, ты не мог принять лучшего решения.
     И тихо добавляет:
- Я мог бы ждать до конца войны, но Лелле это будет трудно, я вижу. Она… как бы точнее сказать… томится без меня. Пойми же нас, Винк. Меня или ее могут ранить или убить. И тогда мы уже не узнаем друг друга. А так, венчанным, нам будет легче ждать мирного времени.
- Я понимаю, - Олби кладет ему руку на плечо. – Понимаю, поэтому и даю вам свое согласие. Но смотри, - он улыбается. – Ты обещал, что младенца у вас до конца войны не будет. Постарайся выполнить свое обещание, иначе мне придется отправить Леллу в тыл. У меня нет права до такой степени рисковать ее жизнью и здоровьем. Не забудь, что я заменяю ей отца.
- Я помню об этом, - отвечает Никколо. – И помню то, что обещал тебе. Ты не пожалеешь, что соединил нас с ней, Винк.
     Олби молча треплет его по волосам и выходит из комнаты.

                ЧАСТЬ  Ш.

                1.

     Спустя несколько дней вы покидаете Крамк.
     Ноябрь совершенно изменил летний лик земли. Осень наступила внезапно: полное жизни, сияющее увядание природы. Воздух прохладен, пахнет дождем, наполовину облетевшие леса точно безмолвно возносят хвалу Небу за жаркое лето, которое они провели под покровом густой зеленой листвы. Теперь листья состарились, одряхлели, опали, но деревья живы и могучи, как прежде. Они живут дольше людей – и рады освободиться от листьев, потерявших свою красоту. Вы уезжаете из Крамка, листья падают под копыта ваших лошадей, из серых туч сыплется дождь. Это похоже на Исход, как в Библии, думаешь ты. Исход избранного народа из земли Египетской к земле обетованной…
     Солдаты бодры и веселы. Их государь жив и здоров, он говорил с ними вчера и позавчера, поздравлял их с взятием города. В крамкской церкви отслужили молебен за здравие короля Винкельрида и его армии. Винкельрид преклонил колени и голову перед алтарем, вы, оруженосцы, тоже преклонили их, стоя немного позади Олби. Его темный плащ, расшитый серебром, ниспадал пышными складками, скрывая всю фигуру короля. Церковь была полна, хор звенел голосами ангелов, трепетали свечи у святых ликов, народ простодушно и почтительно глазел на своего великого государя, склонившегося перед Богом, и голос священника гремел торжественно, густо и низко, как голос власть имеющего…
     Ты стоял на коленях рядом с королем и молил Бога о его победе и о своем счастье. И с отеческим чувством поглядывал на Винкельрида: выдержат ли его плечи, широкие и крепкие, но всё-таки человеческие и грешные, ношу, которую возложил на них покойный король Хальдер, завещав трон своему ближайшему другу? Конечно, выдержат, тут же отвечал ты сам себе. Нет ничего, что могло бы сломить Винкельрида Олби на его пути к престолу. И ты поможешь ему. Вы все поможете ему, потому что вы – его, а он – ваш…
     Ты вспоминаешь баню при ратуше, когда теплый пар окутывал вас, а сухие от жары камни очага шипели от водяных брызг, тут же испарявшихся. И все ваши печали испарялись в жару и в воде, и в студеных ковшах, когда вы окатывали из них тело, изнемогающее от жара. Винкельрид был весел, его глаза блестели, он смеялся. Ты видел, как его ребра слегка проступают под кожей, - и те места, где эти ребра срослись. Они срослись ровно, но было видно, где именно они сломались две недели назад. Там же розовел яркий шрам от копья, на спине, слева от позвоночника.
     Винкельрид еще не допрашивал солдата, который нанес ему рану, хотя тот уже вполне здоров. Наверно Олби допросит его сегодня, когда вы остановитесь на отдых. Пока ему было не до солдата: он обвенчался с донной Исландой Сфорца. Свадьба была скромной; предполагалось, что после войны она будет отпразднована по-королевски, а пока было только венчание, раздача жалованья солдатам и угощение вином, очень хорошим.
     А на следующий день ты обвенчался с Леллой Эйт, и государь держал над тобой венец. Снова и снова ты вспоминаешь об этом с восторгом, с замиранием сердца. Королева тоже была на вашем венчании, он поцеловала тебя и Леллу, от ее лица исходил свет. Ты в эту минуту видел, что Исланда и Винкельрид – единое целое, как и вы с Леллой. Вы с Леллой плакали, стоя перед ними на коленях, а они благословляли вас и улыбались вам. Ты видел, что они счастливы, и знал: вы с Леллой тоже будете счастливы, обязательно...
     Ваша свадьба была очень скромна, но все друзья присутствовали на ней. Вас поздравили, за вас выпили и каждый подарил вам то, что мог пока подарить. Это был самый лучший день в твоей жизни с тех пор, как ты перестал быть ребенком. И ночь тоже была самой лучшей ночью. Вы провели ее в отдельных покоях. Горы золота и серебра, и самый свет луны и звезд небесных не смогли бы сравниться с этой ночью по богатству и красоте. В эту ночь ты узнал, как щедра любовь для тех, кто неустанно призывает ее к себе. И через любовь земную вы с Леллой ощутили величие любви небесной – и склонились перед ее славой и властью…
     И теперь, когда вы едете лесом, ты думаешь о Лелле, а она о тебе, и вы оба знаете, что вечером сойдетесь в карете, купленной для тебя королем в Крамке. Тебе немного стыдно перед друзьями за то, что ты счастлив, а они одиноки. Но их веселый вид прогоняет чувство вины, смущающее тебя. Да, у Льота когда-то убили жену и ребенка, но он пережил эту великую печаль и теперь весел, а Эдм Сколли никогда не был женат, и не жалеет об этом. Сабин де Красс думает о женщинах не больше, чем Филит, который еще ни разу не был влюблен. Что же касается Винкельрида, то вы с ним теперь в равном положении и посматриваете друг на друга с пониманием.
     А вокруг вас – осенний лес и дождь, и тысячи солдат следуют за вами по пятам.


     Вечером лагерь озарен множеством костров.
     Дождь кончился, но небо всё еще пасмурно. Выбранный королем для ночлега луг называется Ланцелотовым лугом. Древнее предание гласит, что когда-то здесь водились драконы, похищавшие прекрасных девушек, а после безымянный рыцарь победил драконов и был наречен за этот подвиг Ланцелотом, по имени одного из прославленных вассалов британского короля Артура.
     Перед Олби стоит молодой солдат с перевязанной головой. На нем цепи, вид у него удрученный. Олби велит ему сесть рядом с ним у костра, а страже приказывает отойти подальше.
- Дэн Дарс, - обращается он к солдату. – За что ты хотел убить меня?
- Это не я хотел, ваше величество, - голос солдата угрюм, в нем звучит безнадежность. – Это всё Лайонелл Ру. Он меня заставил.
     Лайонелл Ру… Винкельрид хмурится, пытаясь вспомнить, где он слышал это имя.
- Кто это?  спрашивает он Дарса.
- Человек Детлефа Ганга. Он мне угрожал.
     Винкельрид вспоминает. Лайонелл Ру! Ну, конечно, его упоминал Сабин Знахарь. Это ученик Фридолина Эльке, который сбежал от колдуна раньше, чем тот нашел на дороге Сабина де Красса. Эльке утверждал, что Ру вернутся к нему.
- Эдм! – окликает Винкельрид Лопоухого. – Знахаря ко мне сюда.
     Эдм немедленно ныряет куда-то в темноту. Король смотрит на Дэна Дарса. У этого последнего сумрачное, ничем не примечательное лицо с грубоватыми чертами. Довольно бесцветный ограниченный человек. Все воины хотят его смерти, они ждут ее с нетерпением, и Олби чувствует, что неправильно было бы помиловать его. Но убивать этого человека ему почему-то не хочется. Придется схитрить, решает он про себя. Хитрить неохота, особенно со своими собственными людьми. Но что поделаешь… Он, король, - глава своей армии, и никто не должен в нем разочароваться больше, чем следует: ни один солдат.
     Возвращается Эдм. С ним Сабин. Сколли отходит в сторону, а Сабин садится рядом с Винкельридом.
- Дэн Дарс говорит, что ему велел убить меня Лайонелл Ру, - говорит Олби.
     Глаза Сабина становятся очень внимательными.
- Он угрожал мне, - повторяет солдат. – Говорил, что если я не убью тебя, государь, он убьет мою мать. Он назвал мне место, где она живет; она, правда, живет там.
- Он тебя подкупал? – Сабин пристально смотрит в глаза солдату.
- Что это такое? – солдат моргает. Он никогда не слышал слова «подкупал».
- Обещал он тебе денег за то, что ты убьешь короля?
- Нет. Он обещал пощадить мою мать.
     Винкельрид смотрит на Сабина де Красса. Сабин едва заметно кивает головой, давая этим понять, что солдат не лжет.
- Каковы его планы? – спрашивает Олби Дарса.
- Он хотел встретиться со мной, - отвечает Дарс. – Когда я убью ваше величество. Но я его больше не видел.
- Ты и не мог его видеть, - усмехается Сабин. - Ты лежал раненый.
- Да, я не мог его видеть, - Дарс очень радуется подсказке, до которой сам бы не додумался. – Я, правда, раненый был. Господин Дианезе меня ударил.
- И где теперь Лайонелл Ру, ты знаешь?
     Солдат задумчиво качает головой. Он был бы очень рад сообщить королю, где теперь Лайонелл, но ему это неизвестно.
     Король с Сабином переглядываются между собой. Потом встают, отходят в сторону и тихо совещаются о чем-то несколько минут. Затем возвращаются к костру. Винкельрид велит страже увести арестованного, а сам подзывает е себе Эдма и Льота. Они долго говорят о чем-то вполголоса.
     Часом позже Олби идет в их с Исландой карету. Сегодня он будет ночевать здесь.
     Королева уже ждет его. Им подают ужин, они едят и пьют, а после ложатся на разложенные сиденья, - и весь мир на время умирает для Исланды Сфорца. Для Винкельрида мир никогда не умирает совсем, и не умрет, пока в стране война. Каждая минута, проведенная с королевой, для него бесценна, но даже в эти незабываемые мгновения он помнит о мире, потому что, к сожалению, мир помнит о нем.
     А на следующее утро выясняется, что солдат, едва не погубивший Винкельрида Олби, исчез. Вместе с ним исчезли и его цепи. Вероятно, он сбежал. Воины негодуют. Небольшой отряд уходит на поиски сбежавшего. Винкельрид бросает яростные взгляды на несчастных стражников, упустивших пленного, чего с ними прежде никогда не случалось. Он велит высечь их, но тут Сабин де Красс бросается ему в ноги и просит не наказывать верных ему, королю, людей кнутом. Король дает ему пинка, но Сабин продолжает просить. К нему присоединяются все оруженосцы. Винкельрид смягчается и прощает стражников. Сбежавшего Дэна Дарса так и не находят.
     А он, тайно отпущенный на волю по приказу короля, славит Бога и, свободный, без цепей, пробирается лесами к деревушке близ Мидды, где оставил свою мать, старую крестьянку.

                2.

     В карете темно.
     Голоса Исланды покоится на груди Винкельрида, они лежат неподвижно и чувствуют себя невесомыми, точно опавшие листья на неподвижной воде. Исланде хочется, чтобы эта ночь никогда не кончалась, и они всегда были бы вместе, как сейчас. Но она знает: скоро сон одолеет ее, а когда наступит утро, короля рядом с ней уже не будет, и к ней снова тихой поступью подойдет одиночество, и останется с ней до следующей ночи…
     А Винкельрид, обнимая ее, размышляет о том, что пристало королю таскать за собой по военным дорогам королеву. Ночи их встреч прекрасны, и каждая из этих ночей неповторима, но пока идет война, лучше бы Энди находиться в безопасном месте. Да, лучше бы так сделать… но безопасное место следует сначала найти.
     Конечно, Энди будет очень горевать в разлуке с ним. Она сильная женщина и никому не откроет своей печали, но ее сердце будет скорбеть без него. Он – воин, человек, давно привыкший к разлукам, он справится со своей тоской. Но Исланда хрупка и слаба. Если и найдется безопасное место, где он мог бы с легкой душой оставить ее, там не должно быть мужчин. Мужчина, даже самый верный королю, всегда будет соблазном для королевы. Олби не посмел бы осудить ее, если бы она изменила ему в минуту беспросветного одиночества и отчаяния, лишь бы ей от этого стало легче, но он знал: ее преданная душа сама себя осудит. Она никогда не простит себе «позорной слабости»… Нет, лучше уж не оставлять ее нигде. Пусть это неудобно, и так никто не поступает, но он не должен расставаться с ней, если только в этом не возникнет острой необходимости.
- Винк, - тихо говорит она, словно прочитав его мысли. Обещай, что ты не отошлешь меня в Мидду!
     Он целует ее в закрытые глаза и отвечает:
- Я очень люблю тебя, Энд, но обещать ничего не могу. Ты сама понимаешь, война есть война. Скоро мы разобьем Ганга, и тогда я уже не расстанусь с тобой. Но я тебе обещаю: мы и сейчас будем вместе, пока судьба позволяет нам это.
- Да, конечно, - покорно говорит она, но в ее голосе легкая встревоженность и грусть. Он успокаивает ее словами и ласками, которые действуют гораздо лучше слов. Она смеется, он слышит в ее смехе счастье и упоение, а главное, успокоенность, - и успокаивается сам.
     Она засыпает. Тогда и его тоже одолевает сон.
     На рассвете кто-то тихонько стучит в дверцу кареты. Очень осторожно, чтобы не разбудить Исланду, Олби отдергивает штору и выглядывает в окно. В предрассветных сумерках он видит Льота Ласкера. Винкельрид вопросительно кивает ему.
- Государь, - тихо говорит Сверчок, - приехал гонец из Санкры. Угрюмый там. Он сжег половину наших кораблей, остальные ушли в Унард. Санкра теперь снова за Угрюмым.
     Даже в сумерках Сверчку видно, как глаза короля темнеют и озаряются грозовой вспышкой.
- Подожди меня, я сейчас оденусь и выйду, - говорит он.
     Через несколько минут Винкельрид и Льот уже идут к палатке Олби. Там, усталый, грязный и голодный, сидит у догорающего костра гонец и жадно ест из котелка бобы с мясом. У него угрюмое лицо, и он давно не брился. Это верный человек, Олби хорошо знает его.
     Увидев короля, гонец вскакивает на ноги и кланяется, одновременно с этим утирая губы рукавом.
- Здравствуй, Аксель, - говорит ему Олби. – Садись, ешь и рассказывай. Сколько наших погибло?
- Точно не скажу, государь, - отвечает Аксель, садясь и снова принимаясь за еду. – Но не больше пятнадцати человек. Угрюмый внезапно налетел, мы его не ждали. Разведка донесла, что он далеко от нас, и мы поверили. А оказывается, он нам просто глаза отвел, обманул нас. Семь кораблей уцелело, они пошли в Унард. Мы убили у Угрюмого двести человек, но он взял Санкру.
- Ничего, мы его оттуда выбьем, - уверенно говорит Винкельрид. – Расскажи всё по порядку.
     Аксель рассказывает. Винкельрид угрюмо слушает, Льот готовит грог и слушает тоже. Теперь королю окончательно становится ясно, что Орсини, Ипполит, Гаймор и тысяченачальники не нужны Гангу. Что упало с возу, то пропало для него. Угрюмый остался в Санкре с тремя тысячами воинов, другие три тысячи исчезли. На столицу пошли, догадывается Винкельрид.
- Отдыхай, - коротко бросает он Акселю, а сам уезжает с Льотом будить тысяченачальников.
     После недельных переговоров решено: пять тысяч должны отправиться оборонять Мидду; остальные пойдут с Олби и Ферранте в Санкру. Воеводой пяти тысяч, которые должны уйти в Мидду, Винкельрид назначает Кассия Стана.
     Пять тысяч уходят к столице на рассвете. Винкельрид с оставшейся под началом Ферранте армией уезжает в сторону Санкры.


      … Они едут небольшим лесом, когда вдруг все начинают чувствовать запах гари. Этот запах обступает их плотной стеной, всё более густеющей.
- Лесной пожар, - уверенно говорит Эдм Сколли, потянув носом воздух.
     Тут же прилетает на лошади взволнованный, черный от копоти разведчик.
- Государь, - очень тихо, чтобы слышал только Олби, говорит он, - кто-то поджег лес. Горит со всех сторон света.
- И впереди? – Винкельрид хмурится.
- Да, и впереди. Огонь со всех сторон идет на нас.
     Олби стискивает зубы. Потом отрывисто приказывает Никколо:
- Ферранте мне сюда. А потом поезжайте с Эдмом к женщинам, охраняйте их и успокаивайте. Льот! Позови Знахаря, пусть едет с нами.
     Никколо и Эдм выполняют приказ. Армия продолжает путь. Теперь все воины понимают, что в лесу пожар, но они не знают, что он со всех сторон. Они  догадываются об этом, только когда вокруг за деревьями начинают гудеть и потрескивать сухие жаркие языки пламени.
     Винкельрид отдает приказ двигаться как можно быстрее. Деревья пылают, как свечи, пожар надвигается, дымовая завеса заволокла небо, закрыла солнце. Люди громко молятся, глядя на солнечный шар, потускневший в дыме, и всё-таки яркий.
- Государь, надо водой облиться, - советует Филит. Он очень спокоен, хотя дышать с каждой минутой становится всё труднее.
     Винкельрид смотрит на него с одобрением и тут же отдает приказ всем солдатам облить себя водой. Через несколько минут и люди, и лошади, и телеги с провиантом совершенно мокры, но дышать дымом уже невозможно, воины дышат сквозь тряпки, которыми обматывают себе лица, и всё равно кашляют. Они кашляют с надрывом, из их глаз текут слезы. А пожар подступает к ним, дорогу начинают то и дело преграждать горящие деревья, их убирают так быстр, как только могут…
     И тут приходит неожиданное спасение: на лес обрушивается ливень. Он так мощен, что ему удается ощутимо пригасить пожар.
- Вперед! – гремит Винкельрид, и даже последние ряды слышат его мощный голос. Трубят рога, все прибавляют шагу, бегут, скачут и… вырываются из горящего леса на луг, под освежающий ливень!
     Король оглядывает своих людей. Все они мокрые, грязные, черные от копоти, с опаленными волосами и ресницами, с полопавшимися губами. Много раненых. Саммартини, монахи и Сабин де Красс оказывают им первую помощь. Сорок с лишним человек осталось в лесу – их задавило горящими деревьями. Повсюду брань, стоны, кашель и жаркие благодарственные молитвы. Льот ласкает Марта, своего пса: он был уверен, что собака погибла.
     Винкельрид спешит к карете королевы. Эдм уже вынес ее оттуда на руках. Исланда без сознания, Лелла тоже, Джулия и Артур еле живы.
- Дымом надышались, - говорит Знахарь, склонившись над королевой и Леллой.
     Лелла вскоре приходит в себя, но Исланда в бреду и никого не узнает.
- Нервная горячка, - определяет Саммартини и тихо говорит Олби:
- Государь, ее величеству нужен покой. В походе ее недуг может затянуться.
     Олби кивает; он и сам понимает это. И тут его осеняет счастливая мысль: монастырь. Да, женский монастырь на озере Балла, где настоятельница – добрая мать Александра, бывшая подруга короля Хальдера. После того, как король женился, эта женщина тоже вышла замуж, овдовела, приняла постриг, и вот теперь она главная в монастыре святой Марии Магдалины. И какое счастье, этот монастырь всего в пяти милях отсюда!
     Винкельрид приказывает ехать туда. И вот, они направляются к монастырю, кое-как устроив раненых на провиантском обозе, в котором теперь не хватает двух телег: они погибли в пожаре вместе с лошадьми.
     Вскоре все подъезжают к женскому монастырю: каменной твердыне, окруженной широким рвом с водой. Винкельрид велит поднять стяг короля Хальдера, выезжает вперед и трубит в рог. Некоторое время никто не откликается на этот зов, но потом мост опускается. К Олби направляются несколько пожилых монахинь, и впереди она – мать Александра. Он узнаёт ее она его – нет. Ей кажется, что перед ней Люцифер на коне. Лицо короля черно от копоти, только белки глаз и зубы сверкают.
     Мать Александра на всякий случай крестит черного человека и творит молитву: Бог знает, кто он такой, кто все они, эти люди.
- Не узнаёшь, Ольма? – спрашивает он.
     Она внимательно приглядывается к нему, потом всплескивает руками.
- Винк Олби!
     Он спешивается, целует протянутый ему крест и руку настоятельницы, а она обнимает его и улыбается:
- Здравствуй, Винкельрид. Что это с тобой за люди, и почему вы все черные?
     Винкельрид произносит несколько слов, и матери Александре всё становится ясно.
- Так ты теперь король, - она задумывается. – Хорошо, Винк, мы примем королеву и раненых. Примем и тебя, но всю армию впустить не сможем. Ты сам понимаешь, какой это будет соблазн для сестер.
- Ты добра и прекрасна, мать Александра, - отвечает Олби. – Мои люди очень неприхотливы, они разместятся завтра на берегу Баллы и будут вполне довольны.
    Он отдает приказ, чтобы раненых перенесли во двор монастыря. Исланду он несет сам. С ним идут Лелла, Никколо, Артур, Джулия и Сабин де Красс.
     Олби входит в монастырь и кладет Исланду на кровать в маленькой келье. Сестры-монахини начинают хлопотать над ней. Раненых тоже распределяют по кельям, по четыре человека в каждой комнате. Крепкие здоровые монахини с непроницаемыми лицами принимаются перевязывать их, а гостям мать Александра предлагает вымыться в небольшой мыльне на первом этаже.
     После мытья она приглашает их разделить с ней трапезу. Ее лицо такое же пергаментно-бледное, как у отца Варфоломея, настоятеля Таумского монастыря, а в глазах покой и понимание. Король показывает ей письмо Хальдера, дабы мать Александра не сомневалась в том, что он истинный король. Она действительно сразу же перестает в этом сомневаться.
- Его величество всегда любил тебя, - говорит она ему с дружеской улыбкой. – И он не ошибся в тебе: нет человека, более, чем ты, достойного носить корону атоллского монарха.
    Потом добавляет:
- Люди Ганга четыре раза пытались взять наш монастырь приступом, но у них ничего не вышло. Они подозревают, что мы скрываем невесть какие сокровища. Это направда, Олби, у нас нет золота. Но тебе я хочу помочь и помогу. У нас есть немного серебра, ты можешь взять его, и вино тоже. Я дарю тебе и твоим воинам телегу с винными бочонками, и четырех лошадей в придачу.
- Благодарю за подарок, - говорит Олби. – Твоя щедрость, мать Александра не останется без награды. Я освобождаю монастырь Святой Мгадалины от налогов и готов письменным указом подтвердить свое решение.
     Мать Александра благодарит Винкельрида, ее лицо выражает величайшее удовольствие.
     После трапезы Винкельрид отводит Никколо в сторону и говорит:
- Ник, вот что я думаю. Если ее величество не поправится до завтра, мы вынуждены будем оставить ее в монастыре. Вместе с ней должны будут остаться Лелла, Джулия и Артур.
     Никколо встречает удар стойко.
- Хорошо, государь, - отвечает он, глядя в глаза Винкельриду. – Правда, Джулии и Артура при ее величестве было бы довольно.
- Ник, Лелле нечего делать на войне, - мягко и в то же время очень решительно говорит Олби. – Боюсь, я принял бы то же самое решение, даже если бы с донной Исландой было всё в порядке. Когда идет война, женщины должны пребывать в безопасности, я лишний раз убедился в этом сегодня. Вы сможете писать друг другу. Но таскать за собой наших жен – это очень глупо. Подумай как следует, и ты поймешь, что я прав, тем более, что надежней убежища, чем этот монастырь, для них просто не найти.
     Никколо задумывается.
- Ты прав, Винк, - соглашается он, помолчав. – Нам очень повезло, что эта обитель оказалась от горящего леса так близко, что даже здесь уже начинает слегка мутиться воздух, и тянет гарью. Я готов оставить здесь Леллу. Но… я должен сначала поговорить с ней, объяснить, почему это необходимо.
- Разумеется. – Олби вздыхает. – И ты поговоришь, и я поговорю. Не беспокойся, за Леллой здесь присмотрят.
     Никколо внимательно смотрит на Винкельрида, и ему вдруг становится очень жаль его и стыдно перед ним. Ведь королева больна, Винк вынужден будет покинуть ее и потом долгое время не сможет узнать, как она и что с ней. А он, король, стоит сейчас и объясняет своему оруженосцу прописные истины, которые тот давно должен был усвоить сам.
- Винк, - он с улыбкой берет Олби за руки. – Поверь мне, с донной Исландой всё будет хорошо. Не думай больше о нас с Леллой, ведь мы живы и здоровы, думай о ее величестве, будь с ней, пока это возможно, это нужно сейчас и тебе, и ей.
     Глубокая признательность в глазах Олби служит ответом Никколо. Король быстро касается губами его лба и уходит к донне Исланде. А Никколо идет к Лелле и осторожно объявляет ей, что им необходимо расстаться. Конечно, она не выдерживает и плачет, он едва не плачет тоже. Но его разумные слова, исполненные самого нежного утешения, оказывают на нее свое действие. В конце концов она решительно вытирает слезы и обещает быть стойкой и ждать его, своего мужа, сколько понадобиться, и молиться за него, а также быть поддержкой королеве в той же степени, как и он, Никколо, будет поддержкой королю.


     Исланда приходит в себя только вечером, благодаря усиленному лечению Знахаря, Андреа Саммартини и монахинь. Она открывает глаза и видит Винкельрида, который сидит возле ее кровати. Он делает знак, чтобы все вышли из кельи и склоняется к королеве. Она улыбается ему слабой улыбкой.
- Винк… - шепчут ее губы.
     Он целует ее. В его глаза нежная забота, внимание и любовь, очень много любви. Он бесконечно рад, что она очнулась.
- Что со мной, Винк? – еле слышно спрашивает она.
- Небольшая горячка, Энд, - отвечает он. – Ты испугалась пожара.
- Пожар… - она вспоминает. – Да, я испугалась.
- Ты скоро поправишься, - он прижимает к своим губам ее руку.
- Мы в безопасности? – она обводит взглядом келью.
- Да, в женском монастыре.
- Кто-нибудь погиб в пожаре?
- Несколько солдат, - ему не хочется волновать ее ужасными словами «сорок два человека».
- А Джулия, Артур, Лелла?
- Все здесь, - он улыбается ей. – Никто из тех, кого мы с тобой близко знаем, не пострадал.
- Слава Богу, - вздыхает она. – И Царство Небесное погибшим.
     Она светло и нежно смотрит на него.
- Государь! Я чувствую, что еще очень слаба… и я знаю все твои мысли, которые, конечно, справедливы. Ты поступишь мудро и правильно, если оставишь нас с Джулией в этой обители, а сам двинешься в Санкру со спокойным сердцем.
     Винкельрид чувствует, как в нем занимается дыхание. Его серые с желтыми крапинками глаза становятся влажными неожиданно для него самого. Помолчав с минуту, он нетвердым голосом произносит:
- У тебя сильная душа, донна, я преклоняюсь перед ней. Таких женщин, как ты, больше нет на свете. Ты первая заговорила со мной о том, о чем я сам неизменно заговорил бы с тобой, - и мне это было бы нелегко. Спасибо, Энди, что сама отпускаешь меня. Знай: в сутках не будет такого часа, когда я мысленно не буду пребывать с тобой.
     Она улыбается ему всё еще слабой, но безгранично счастливой и гордой улыбкой. Его сокровенная похвала, произнесенная от всего сердца, входит в ее душу волшебным огнем, заживляющим раны, подобно тому, как лучи солнца заживляют их. Разлука не пугает ее. Она тверда в своем решении и чувствует, что поступила правильно. О, так стоило поступить только ради того, чтобы увидеть в его глазах восхищение ею. Как это согревает ей сердце!
     Она закрывает глаза и снова впадает в беспамятство. Олби целует ее лицо – лоб, глаза, губы – и зовет Саммартини и Знахаря. Они осторожно приводят донну Исланду в чувство, и ее беспамятство сменяется глубоким и крепким сном.
     … На следующее утро, простившись с королевой, ранеными и матерью Александрой, Олби приказывает Ферранте сниматься с места. Они покидают монастырь. Король и Никколо молчаливы; они погружены в мысли о тех, кого оставили в обители.
     Зато Артур очень доволен. Он так долго умолял государя не оставлять его в монастыре, а взять с собой, что Винкельрид, наконец, согласился. теперь Арт едет на фуражной телеге Микки Одноножки и улыбается ноябрьскому солнцу. Ничего, что государь немного рассердился на него за его сопротивление королевской воле, за слезы и мольбы. Зато он взял его, своего пажа с собой. С ним и с Никколо Артур не чувствует себя одиноким. Ему немного грустно, что с ними нет королевы, но радость оттого, что его всё-таки не оставили в монастыре, пересиливает грусть.

                3.

     Теперь они едут по открытым местам, избегая лесов, чтобы снова не попасться в какую-нибудь ловушку, вроде лесного пожара. Что бы ни ждало воинов на открытом пространстве, это будет лучше, чем задыхаться в дыму и пламени, с трудом уворачиваясь от падающих деревьев, объятых огнем.
     Никколо грустит по Лелле, ему очень не хватает ее, особенно вечерами, хотя по сравнению с Винкельридом он счастлив: Лелла здорова, и последнюю ночь перед разлукой они провели вместе, что значительно смягчило горечь расставания. Олби также ночевал вместе с Исландой, но спал рядом с ее постелью. Она была еще слишком слаба, чтобы он мог проститься с ней так, как ему того хотелось. Зато королева была довольна, что он рядом, всю ночь проспала спокойно и утром была гораздо бодрее.
     Они расстались спокойно, но Олби чувствовал при этом щемящую печаль, и Исланда знала, что тоже скоро почувствует ее.
     Армия движется через города, деревни, поселки. Никколо вспоминает: они уже проезжали некоторые из этих мест, когда шли во время чумы к столице. Везде короля встречают радостные лица. Атоллцы уже не сомневаются, что он победит Ганга. Вообще Винкельрид популярен в народе, о нем ходят самые неправдоподобные, но красивые героические легенды, слагаются песни и сказания, как они слагались в свое время о короле Хальдере и его предшественниках. Люди нового короля не обижают народ, напротив, посильно помогают ему. И народ не остается равнодушным к своим освободителям, он глубоко чтит их и восторженно приветствует. Армия без конча пополняется всё новыми и новыми людьми.
     Разведка доносит Винкелриду, что люди Угрюмого строят себе новые корабли в Санкре. Угрюмый и Ганг, конечно, хотят обеспечить себе возможность отступления. На здоровье, думает Винкельрид, всё равно их дело теперь пропащее.
     … На четвертый вечер пути разражается гроза с довольно-таки холодным ливнем. Олби велит ставить палатки. Ветер и ливень долго гасят костры, не давая им разгореться, но потом воины льют на хворост смолу. Костры загораются, и людям удается поесть горячей мясной похлебки и выпить подогретого вина.
     Олби со своими оруженосцами устраивается в заброшенной хибарке на краю равнины. Вероятно, здесь когда-то жили крестьяне. За хибаркой еще видны следы небольшого птичьего двора, и сохранились остатки сарая со стойлами.
     В самой хибарке темно. Бревенчатые стены плохо заткнуты мхом, поэтому из всех щелей дует, пол здесь земляной, нет ни стола, ни лавок, но зато есть  дверь, добротный очаг и крыша, которая почти не течет. Эдм, Никколо и Филит Веснушка занавешивают стены и окно запасными плащами, и в полутемной хибарке становится тепло и очень уютно.
     Льот и Знахарь готовят на очаге оленину, греют вино, распаривают над котелком с кипящей водой ржаные сухари. Обычно Винкельрид не пользуется удобным ночлегом, когда его люди мокнут под дождем, но сегодня Антонио Ферранте настоятельно уговорил его переночевать в убогой избушке.
- Ты должен беречь себя, государь, - твердил огромный смуглый граф, больше похожий на дородного итальянского крестьянина, чем на двухсотлетнего вельможу, коим он являлся. – Если есть возможность поберечь здоровье, то побереги его. Ты у нас один; не переживем, если с тобой что случиться.
     Винкельрид пребывает в том убеждении, что если чему-то суждено произойти, то оно произойдет, как бы он себя ни берег. Но у Ферранте был такой просительный вид, что он согласился.
     И вот теперь он сидит рядом с Артуром фон Либертом и Никколо, ест оленину и пьет подогретое вино. Его оруженосцы веселы. Даже задумчивый Сабин де Красс веселей обычного: вчера Олби вручил ему новые духи и банку с тальком. Это было сделано втайне от всех, дабы Знахарь избежал насмешек. Аромат духов всегда удивительно успокаивает Сабина, внушает ему уверенность в себе и поддерживает в нем приятные мысли. Олби хорошо его понимает, хотя и не следует его примеру.
     Сабин размышляет об ученике Фридолина Эльке Лайонелле Ру. Нет никаких сомнений, что этот последний вернулся к Фридолину и теперь помогает ему в его кознях против короля. Правда, кажется, колдовство Фрида стало терять силу: он не может причинить вред Винкельриду Олби. Слава Богу, это так! А Лайонелл Ру… Солдат, которого Олби тайно отпустил на свободу, кое-как с помощью Знахаря описал его внешность: невысокий, с черными волосами, с усами и бородкой, окладистой, идущей от скул. У него страшные глаза, сказал солдат, но объяснить, что значит «страшные глаза» не смог. По крайней мере, он назвал их цвет: карий. Сабин уже сообщил Винкельриду: наверняка, Лайонелл участвовал в поджоге леса, просто не мог не участвовать. Он где-то поблизости, в то время, как Фридолин Эльке точно отдалился. Вероятно, он вместе с Гангом в Санкре. Но здесь его уже нет, Знахарь это ясно чувствует. Он продолжает чувствовать Эльке, хотя уже не связан с ним ничем, кроме вражды, и то не личной. Сабин не испытывает к нему ни любви, ни злобы, он теперь равнодушен к этому человеку, и всё-таки знает, далеко тот или близко. И всегда говорит об этом Винкельриду.
     За стенами убогой хижины грохочет гром, хлещет ливень, и молнии холодными вспышками озаряют бревна, заткнутые мхом, и лица людей, сидящих вокруг старого плаща, постланного на пол вместо скатерти. Вино, подаренное королю матерью Александрой, очень вкусно. Даже лица Никколо и Винкельрида, которые тайно тоскуют по своим женам, проясняются и веселеют. Сегодня король распорядился оделить этим вином каждого солдата – для бодрости.
     Насытившись и посидев еще немного, они убирают «скатерть» вместе с мисками, кубками, ложками и вилками и, завернувшись в плащи, ложатся рядом. В очаге тлеют угольки, ветер парусами вздувает плащи на окне и стенах, но семерым, лежащим в доме уютно и хорошо. Ничего, что тесно, так даже теплее.
     Артур фон Либерт лежит у стены рядом с Винкельридом. Он давно научился спать на голой земле, и теперь, когда он сыт, когда ему тепло, сухо и рядом его государь, которого он горячо любит, ему спокойно, хорошо, даже весело. Винк больше не сердится на него, это самое главное. Под головой у Арта свернутый плащ; другой плащ служит ему одеялом. И он засыпает с улыбкой на губах.
     В скором времени уже спят все, а ветер и дождь всё стучатся в бревенчатые стены, но не могут войти внутрь хижины, где всё дышит сонным покоем. Стражу Винкельрид сегодня не выставил: ведь в полуразрушенном сарае рядом с домом ночует Март, самый бескорыстный друг и слуга Льота Ласкера и всех, кто дорог Льоту.


     И Март оправдывает доверие своего хозяина и всех остальных. Среди ночи вдруг раздается громкий лай. Этот лай глухой и монотонный, Март всегда так лает, когда задерживает кого-нибудь. Сверчок тотчас просыпается и, схватив меч, вылетает из хижины. За ним, почти так же быстро, следуют Никколо и Филит Бэнк.
     Они забегают за сарай и видят: в предрассветных сумерках Март прижимает к земле какого-то человека. Он встал ему лапами на грудь и не дает ни подняться, ни даже просто пошевелиться.
     Льот высекает огня и вместе с Никколо и Филом склоняется над тем, кого поймал Март.
     Пламя озаряет лицо человека лет тридцати семи: моложавое, не худое и не полное. У человека темные волосы, темные глаза, немного толстый нос и полные губы. Он похож на цыгана, но одет, как крестьянин. Его взгляд не выражает страха, а также других чувств. Но он делает вид, что ему страшно.
- Уберите собаку, - просит он. – Я крестьянин из Корневищ, пробираюсь к вам, хочу служить королю Винкельриду.
     Корневищи – небольшое селение к северо-западу от графства Мэрб, граничащего с Санкрой.
     Сверчок отзывает Марта, треплет его по загривку, велит лечь и говорит пойманному:
- Вставай.
     Тот встает, весь мокрый от дождевой воды, которой насыщены земля и трава. Он среднего роста, коренастый, крепкий.
- Как тебя зовут? – спрашивает Льот.
- Нейл Беккер, - отвечает крестьянин.
     Подходит Сабин де Красс.
- Он говорит, что он крестьянин и хочет служить государю, - объясняет Сабину Филит.
     Де Красс пристально смотрит в глаза крестьянину. Они темные, но Знахарю не видно, карие они или нет.
- Это подозрительный человек, - говорит он, не колеблясь. – У меня есть сомнения, что он тот, за кого себя выдает.
- Какие у тебя сомнения, Сэб? – спрашивает за его спиной голос Винкельрида. Знахарь оборачивается.
- Мне нужен свет дня, чтобы ответить тебе, государь, - откликается он. Кроме света дня ему нужно еще время – кое над чем поразмыслить. Но он не говорит об этом Олби.
- Будь по-твоему, - соглашается Винкельрид. – Эдм и Ник, отведите этого человека в лагерь и отдайте под стражу. Позже будет видно, как с ним поступить.
     Никколо и Эдм Лопоухий уводят Нейла Беккера в лагерь. Винкельрид ит остальные возвращаются в дом. Льот на ходу ласкает Марта и целует его в морду, а Март машет хвостом с такой силой, что, кажется, этот хвост вот-вот отвалится, и лижет руки своего хозяина. Олби тоже треплет Марта по шее в знак своего благоволения к нему.
     В хижине они уже не ложатся спать, им не до сна. Один Арт так и не проснулся от лая собаки и движения вокруг; он крепко спит.
     Льот разводит в очаге огонь и начинает готовить завтрак и греть вино. Король задумчиво садится на земляной пол и знаком приглашает Сабина и Филита тоже сесть.
- Кому-то надо вымыть посуду, государь, - говорит Льот.
- Пусть Фил вымоет, - Олби смотрит на загрустившего от этих слов Филита. Больше всего на свете Фил не любит мыть посуду.
- Ступай, ступай, - Винкельрид улыбается ему. – Ручей совсем рядом. А вернешься, можешь еще вздремнуть.
- Я хочу не спать а послушать, - несмело возражает Филит, вставая.
- Послушать, - король усмехается. – Сказки мы, что ли, здесь, рассказываем? Не бойся, от тебя ничего не скроем, всё в свое время узнаешь.
     Филит вздыхает и покорно уходит к ручью с узлом немытой посуды.
- Так что ты думаешь, Сабин, об этом малом из Корневищ? – спрашивает Олби де Красса.
- У меня нет уверенности, что он говорит правду, - отвечает Знахарь.
- Тебе кажется, это Лайонелл Ру? – напрямик спрашивает Винкельрид.
- Может быть, - Знахарь смотрит ему в глаза. – Но я еще не уверен в этом. Винк. Мне нужно увидеть цвет его глаз, да и вообще, я хотел бы поразмыслить, кто он есть. Вид у него не крестьянский.
     Возвращаются Никколо с Эдмом. Эдм принимается готовить за Льота, а тот садится возле короля. Никколо докладывает, что Нейл Беккер под стражей. Какое-то время они говорят о нем, потом умолкают. И тут появляется Филит Веснушка с узлом вымытой посуды. Его лицо светится восторгом первооткрывателя, обнаружившего дотоле неизвестную землю.
- Вот, что я нашел у ручья, - торжественно говорит он, протягивая Олби странный предмет, отдаленно похожий на ежонка, свернувшегося клубком. Филит подносит его королю на плотной ткани плаща.
    Олби принимает предмет в свой плащ и говорит, всматриваясь в него:
- Это вареная свекла с медными иглами. И ведь иголок кто-то не пожалел: их тут штук сто.
     Сабин бледнеет. Он надевает железные рукавицы Эдма и берет свеклу из рук Винкельрида.
- Это символ сердца, государь, - поясняет он неохотно. – А иглы символизируют дротики. Фридолин Эльке делал так, когда хотел чьей-нибудь погибели. А он вечно желал кому-нибудь смерти… правда, я не помню, чтобы свекла с иглами причинила вред хотя бы одному человеку. Он сам повторял, что это вздор, но вместе с тем хороший способ отвести душу и помечтать, пока не имеешь возможности отомстить по-настоящему.
- Вот как, - Винкельрид смотрит на утыканную иглами свеклу. – Не сомневаюсь, что это символ именно моего сердца, и что Лайонелл Ру где-то поблизости. Я огорчусь, если Нейл Беккер окажется тем, за кого себя выдает. Ведь это будет означать, что Ру продолжает гулять на свободе.
- Мне надо увидеть его глаза, государь, - повторяет Сабин.
     Они завтракают олениной и вином, после чего Знахарь вынимает из свеклы иголки и сжигает ее в очаге. Он утверждает, что чистый огонь губителен для предметов колдовства. Иголки он закапывает в землю возле дома на случай, если они отравлены.
     Олби хвалит Филита. Потом все, кроме Винкельрида и Сабина ложатся вздремнуть, а король и его советник продолжают говорить о подозрительном крестьянине из Корневищ, о том, как тот безучастно держится и как сильно не похож на крестьянина. Сабин утверждает, что этот человек вполне мог носить усы и бороду во время осады Крамка. Если это так, то он подходит под описание Лайонелла Ру.
     Когда встает солнце, Олби не спешит будить своих оруженосцев.
- Пусть спят, - говорит он и вместе со Знахарем идет в лагерь. Ему необходимо выяснить, кто такой на самом деле Нейл Беккер.
     Сабин отыскивает пленного. Тот сидит между двумя бессонными часовыми, руки у него связаны, голова опущена на грудь.
- Лайонелл, - очень тихо произносит Сабин. Пленный резко поднимает голову, и Знахарь видит его глаза: темно-карие, очень мрачные, словно два омута. Так мог бы смотреть демон, принявший облик человека и застигнутый врасплох. «Страшные глаза», - вспоминает де Красс слова солдата.
- Ты Лайонелл Ру, - твердо говорит ему Сабин.
     Пленный молчит. Он сам себя выдал и теперь, конечно, очень жалеет об этом, но уже ничего нельзя поправить, поэтому он напускает на себя равнодушный вид.
     Сабин идет к Винкельриду и уверенно сообщает ему о том, что их пленник – ученик Фридолина Эльке Лайонелл Ру – и никто другой.

                4.

- Лайонелл Ру – твое настоящее имя?
- Да.
- Ты ученик Фридолина Эльке?
- Да.
- И ты поджег лес несколько дней назад?
- Да.
     Лайонелл роняет свое «да», не глядя на Винкельрида. Несколько часов он упорствовал и не хотел говорить. Но Олби призвал на помощь Нэда и тот, хоть и не сразу, всё-таки сломил Ру. Теперь у пленного очень потрепанный вид. Его лицо в крови, во рту не хватает трех передних зубов, и ему только что вправили руку, выбитую из плечевого сустава. На Олби и сидящего рядом с королем Сабина де Красса он не смотрит, лишь время от времени облизывает разбитые губы.
- Кто помогал тебе поджигать лес? – спрашивает Винкельрид.
- Крестьяне, - неохотно говорит ру. – Я заплатил им и сказал, будто твоя армия, государь, это переодетые «вороны». Они не стали проверять, не ошибся ли я.
     Он усмехается и краем глаза посматривает на оловянную кружку с водой. В его темном взгляде – затаившийся жадный блеск.
- Пей, - король протягивает ему кружку. Лайонелл залпом осушает ее, утирается рукавом и с вызовом смотрит  в глаза Олби. Тот делает знак Сабину. Знахарь снова наполняет кружку водой. Лайонелл протягивает к кружке левую здоровую руку, но Олби отставляет кружку в сторону.
- Не торопись, - говорит он. – Мы с тобой только начали разговаривать. Это ты ос`ыпал стрелами королеву?
- Я, - отвечает Ру.
- Зачем?
- Фридолин велел мне напугать ее.
- Почему не убить? – вкрадчиво спрашивает Винкельрид.
- Потому что это не она, а ты убил три года назад моего сына, - отвечает Лайонелл, не опуская глаз. – Ему было тринадцать лет, он был один из трех детей, которых ты казнил в Эльмесе.
     Винкельрид кивает.
- Его звали Дон, - говорит он.
- Да, - Ру смотрит на него взглядом, в котором медленно, точно огонь на сыроватом хворосте, разгорается ненависть. – Ты заставил его и еще двух пареньков идти к лесу и велел своим лучникам выстрелить им в спины.
- Так было нужно, - Олби смотрит на него пристально и спокойно. – Я сожалею, что твой сын сражался против людей короля Хальдера вместе в «вороньем» Ганга.
- Он сражался вместе со мной, - глаза Лайонелла всё больше разгораются ненавистью.
- Тем более. Ты должен понимать, что я не мог поступить иначе.
     Лицо Олби спокойно, спокоен и голос.
- У тебя еще будет время раскаяться в содеянном, - зловеще обещает ему Лайонелл, чьи глаза теперь просто излучают ненависть. – Я рад, что ты выжил в лесном пожаре, государь. Было бы неправильно, если бы ты умер так легко.
- Я ценю твою смелость и отдаю должное твоей безрассудной скорби, - говорит король. – Но за жизнь твою я отныне не дам и ломаного гроша. Пей.
     Он протягивает ру кружку с водой. Тот снова залпом выпивает ее.
- Расскажи, где прятался Ганг на берегах Синга, и что за гонец ездил к нему из Крамка, - приказывает Винкельрид.
- Ганг и Эльке жили в бобровой хатке под берегом, - отвечает Ру. – Там было довольно места на двоих. Разумеется, они там только спали – в той части пещеры, которая поднимается над водой.
     Ганг скинулся рыбой, вспоминает Винкельрид сон Сабина де Красса. Ты ошибся, Знахарь, мысленно возражает он теперь ему. Не рыбой, а бобром.
- Их прогнали оттуда бобры? – спрашивает он не без желчи.
- Бобры не могут прогнать людей, - в тон ему отвечает Лайонелл. – Они ушли сами после того, как твои люди осадили Крамк. Мой учитель велел мне остаться. Я был гонцом, связывавшим их с Ипполитом Гаймором и Угрюмым, и я остался, чтобы помешать тебе дойти до Санкры, государь. Я подговорил солдата убить тебя, но он оказался редким растяпой. Если бы собака сегодня не учуяла меня, я метнул бы в тебя нож через окно хижины.
- При тебе не было ножа.
- Я бросил его перед тем, как собака повалила меня на землю.
     Ру переводит взгляд на Знахаря.
- Ты пожалеешь, что предал Фридолина, - говорит он.
- Не отвечай ему, - быстро обращается к де Крассу Винкельрид. Ему не хочется, чтобы Сабин ненароком узнал о том, что Лайонелл не присылал ему цепочки с двумя янтарями.
- Лайонелл, - он смотрит на Ру. – Где ты теперь должен встретиться с Эльке?
- В графстве Мэрб, - отвечает Ру.
- Где именно?
- В саду замка Сайдстоун.
- Когда?
- Не знаю. Он обещал зажечь сигнальный костер близ Сайдстоуна.
- С какой стороны света будет гореть костер?
- С северо-запада.
- Отлично. Где сейчас Ганг?
- Там же, где и Фридолин.
- Что: подружились, не расстаются? – Винкельрид улыбается одними зубами. Сабин говорит себе, что никогда еще не видел такой зловещей улыбки.
- Да, они дружат, - сухо отвечает Лайонелл, отводя глаза в сторону.
- И давно они дружат?
- С тех пор, как Ганг бежал из столицы. Эльке помог ему. Я тоже был с ними; я уже год, как вернулся к Эльке.
- А почему ты вообще уходил от него?
     Лайонелл нетерпеливо поводит плечом.
- Я был молод, у меня был семья. Теперь семьи у меня нет, благодаря тебе, великий король Атолла. Но зато у меня есть друг.
- Ты заблуждаешься, - вдруг говорит Сабин де Красс. – Эльке не привязывается к людям, он не умеет быть другом.
- Зато Я привязываюсь к людям, - отчеканивает Лайонелл, с презрением глядя на Сабина. – И умею быть им верным в отличие от…
     Он не договаривает и смеривает Сабина еще более презрительным взглядом. Сабин не опускает глаз. Он спокойно и грустно глядит на Ру, который так сильно ошибается. Ему жаль его.
- Ганга всё еще интересуют Орсини, Гаймор, Артур фон Либерт? – спрашивает Винкельрид. – Или уже нет?
- Нет, - равнодушно пожимает плечами пленный. – Он считает их твоими и желает им той же участи, что и тебе.
     Олби кивает: он подозревал это. Он делает знак стражникам увести Лайонелла. Его уводят.
     Некоторое время король и Сабин де Красс молчат. Потом Винкельрид нарушает тишину:
- Ну, что скажешь, Сэб?
- Позволь мне в Мэрбе пойти на встречу с Эльке, государь, - просит Сабин. – Мы устроим засаду и возьмем его.
- Позволяю, - кивает Винкельрид. – Но это будет очень опасное дело. Нам придется как следует обсудить все мелочи. Вполне ли ты в себе уверен?
- Да, - твердо говорит Знахарь. Он действительно уверен в себе и готов без страха и без гнева увидеться с Фридолином Эльке, чтобы заманить его в ловушку.


     Проходит еще четыре дня, и вот вы в графстве Мэрб. Теперь, в ноябре, здесь совсем не так весело, как было летом: деревья почти облетели, в облике лесов появилась какая-то грусть и строгость. Холодные озера и реки уже не манят купаться; желтые и красные листья, покачиваясь, плывут по воде, маленькие лесные пауки ткут в голых ветвях свои прозрачные сети: ловушки для поздних мух. Когда солнечно, эти паутинки видны издалека: они светятся в лучах осевшими на них бисерными дождевыми каплями.
     До замка Сайдстоун вы еще не дошли. Вы знаете о предстоящей встрече Сабина де Красса и Фридолина Эльке. Все четыре дня, с тех пор, как был пойман Лайонелл Ру, вы забавляетесь, рассказывая друг другу веселые истории о том, как бобры выгнали Ганга с колдуном из незаконно занятой этими двумя хатки. Ганг с Эльке позорно бежали, а бобры дружно хохотали им вслед, опираясь на своим толстые крепкие хвосты. Льот-Сверчок превзошел всех вас в сочинении этих историй. Он разыгрывает целый спектакль, изображая в лицах то бобров, то Эльке и Ганга, которые, забравшись в хатку, беспрестанно ворочаются, толкаются и мешают друг другу спать, то сразу всех вместе: и бобров, и Эльке с Гангом. Животные и люди спорят о праве частной собственности, но бобры побеждают. Эльке и Ганг в горе и отчаянье оставляют уютную хатку, где каждый из них уже успел завести себе по ручному пескарю-наушнику (эти пескари прямо из воды сообщали им последние новости о продвижении армии Винкельрида) и уходят. Бобры вновь воцаряются в своей хатке и, когда приплывают пескари-шпионы, стегают их по глупым рылам ивовыми веточками.
     Льот так мастерски разыгрывает эту комедию, что вы все валитесь со смеху, даже ты, грустящий в разлуке с Леллой, даже Винкельрид и Сабин, которого рассмешить почти невозможно. Все вы смеетесь до слез, особенно когда в спектакле участвует Март, изображающий, к восторгу зрителей, одного из бобров.
     Сегодня, когда вы сидите у вечернего костра, вам с королем хорошо, как никогда. Утром из столицы и из женского монастыря святой Марии Магдалины прибыли два гонца. Гонец из Мидды сообщил, что Кассий Стан разбил «ворон», а гонец из монастыря передал вам письма от Исланды, Леллы и Саммартини, оставленном лекарем при ее величестве. Видимо, Саммартини написал Винкельриду что-то очень утешительное о здоровье королевы, да и письмо Исланды послужило тому подтверждением. Поэтому лицо Олби излучает теперь тихий свет, его глаза и голос – бархатистые, как всегда, когда он чем-нибудь особенно доволен.
     Вечер ясен. Хрустальное осеннее небо распахнулось над вами и медленно угасает, заря пламенеет на горизонте за лесом. Вы сидите все вместе, притихшие в царственном ноябрьском вечере. Ты вспоминаешь письмо Леллы, двадцать раз перечитанное тобой сегодня, и видишь внутренним оком, как она, твоя возлюбленная жена, гуляет в монастырском саду вместе с королевой, и обе пребывают в мире, безопасности и ожидании встречи с вами, своими мужьями.
     «Дорогой мой Ник, - слышишь ты внутренним слухом ее голос, звенящий любовью и радостью обращения к тебе через время и расстояние. – Не переживай и не волнуйся за меня, мне очень хорошо и спокойно в монастыре. Конечно, я всё время о тебе думаю, но уже без слез и без внутренней печали, как это бывало на первых порах. Я люблю тебя всем сердцем и верю, мы скоро встретимся. Я чувствую, что и ты любишь меня, а это значит, мы будем вместе, и ждать осталось совсем недолго.
     Мы с донной Исландой, ее величеством, гуляем в большом монастырском саду, между обителью и каменной стеной, защищающей монастырь, и смотрим, как сестры-монахини сгребают в кучи опавшие листья, отвозят их на тележках в конец сада и там жгут. Ее величество очень спокойна, даже весела. Мы с ней каждый день навещаем наших раненых солдат. Благодаря уходу сестер, они быстро поправляются и вскоре отправятся вслед за вами в Санкру…»
     Ты погружен в себя, твой внутренний голос звучит, переплетаясь с голосом Леллы, и ты не слышишь тихого перебора лютневых струн (это Филит играет) и голосов друзей, говорящих о чем-то.
- А ты что скажешь, Ник? – голос Олби выводит тебя из задумчивости. Из светлых далей монастырского сада ты немедленно возвращаешься в действительность с ее вечерней темнотой, кострами на широком лугу и звездным небом, на котором уже нет и следов зари: осенью темнеет рано.
     Ты моргаешь и смотришь на друзей, потом на Олби. Винкельрид смеется:
- Всё понятно, ты ничего не скажешь.
     И тут ты догадываешься, чего хочет король: чтобы ты высказал свое мнение относительно засады в саду замка Сайдстоун.
- Я скажу, государь, - говоришь ты поспешно. – Мне кажется, план, который ты создал вместе с нашими военачальниками, очень хорош, и благодаря ему с Сабином ничего не случиться.
- Да, - подхватывает Эдм. – Если всё пойдет так, как ты рассчитал, государь, Сабину опасаться нечего, он и сам это подтверждает.
- Подтверждаю, - соглашается де Красс. Его лицо загадочно светится красноватым сияние с блеске костра, и переливается золотисто-белым круглая серебряная серьга в ухе. Сейчас он кажется очень спокойным, но ты уже знаешь: Знахарь волнуется. Еще бы ему не волноваться! Очень скоро, может, уже завтра или послезавтра он встретится с другом, который предал его – и был в ответ предан сам… Это будет тяжелая встреча, даже если Эльке не причинит Сабину ни малейшего вреда. Ты нипочем не захотел бы оказаться на месте Знахаря, да и никто не захотел бы.
- Смотри, Сэб, - Винкельрид внимательно смотрит на своего советника. – Если почувствуешь что-нибудь не то, скажи мне, и вместо тебя на встречу пойдет другой. Я не хочу рисковать спасением твоей души, это слишком дорогая для меня цена успеха.
     Сабин заверяет Винкельрида, что обязательно предупредит его, если почувствует, что ему лучше не встречаться с Эльке. А ты вспоминаешь о Лайонелле Ру. Вот уже четыре дня, как он в цепях, едет в одной из телег с продовольствием, накрытый рогожей. Это тайный пленник. Ганг не должен знать, что ученик Фридолина Эльке пойман и развенчан. Ты видишь Ру только по вечерам. Сабин де Красс лечит его. Он вставил ему на место выбитых зубов новые, принадлежавшие, вероятно, кому-то из убитых «ворон», и каждый раз заново перевязывает его раны, нанесенные пленному Нэдом. Лайонелл не испытывает признательности к своему целителю, он даже не смотрит на него, а лечение принимает как должное, терпеливо и равнодушно. У него очень мрачное лицо и весьма неприятный взгляд. Они ни с кем не разговаривает. Винкельрид по нескольку раз в день лично проверяет, как чувствует себя пленный. Это на сегодняшний день единственный заложник, который может заинтересовать Ганга. Если всё пойдет удачно, вторым заложником станет Фридолин Эльке. От него-то уж Ганг точно не откажется; разумеется, если не будет разбит и пойман в самое ближайшее время.
     Ночью вы с королем еще не спите, когда все вокруг уже спят. Вечер довольно теплый, во всяком случае, вам довольно плащей, чтобы не мерзнуть. Король дышит ровно, но ты знаешь: он не спит. Конечно, он думает об Исланде. А ты думаешь о Лелле. Нежный ветерок дует с юга, осенняя ночь раскрывает вам, спящим и бодрствующим, свои объятия. Воздух точно покачивает вас в колыбели. И вдруг ты слышишь, как Винкельрид очень тихо произносит: Хальдер. И ты понимаешь: он сейчас мысленно беседует с тем, кто завещал ему престол. Наверно, Винк рассказывает Хальдеру о своей королеве, о вас, своих оруженосцах, и о Сабине де Крассе.
- Винк… - очень тихо произносишь ты, так, чтобы он не услышал. Пока твой государь беседует с покойным королем Хальдером, своим другом, ты так же мысленно беседуешь с ним самим, твоим королем и другом Винкельридом Олби. И его душа так же ясно отвечает тебе, как если бы вы беседовали вслух…

                5.

     А через три дня наступает другая ночь: самая тревожная ночь в жизни Сабина де Красса.
     Он стоит в саду замка Сайдстоун. Сюда, под окна замка, оставленного его хозяином-бароном, человеком Ганга, должен сегодня придти и Фридолин Эльке. Вчера он зажег сигнальный костер на северо-западе. Этот костер был очень мал, но Сабин сразу понял, что зажег его Фридолин и никто иной. Так он, Знахарь, и сказал Винкельриду. Олби тотчас принял решение.
- Завтра мы устроим засаду в саду Сайдстоуна, - сказал он.
     И вот теперь Сабин стоит в тени римского фонтана, озаренного луной. Фонтан без воды, старый, замшелый, с небольшими чашами. Лунные лучи серебрят мох, которым обросли его многочисленные трещины.
     Ветерок шуршит в траве и еще не опавшей листве деревьев; их голые вершины устремлены к небу. В высокой, еще зеленой траве, скрытой сейчас темнотой, сидят воины Винкельрида, неподвижные, невидимые. Их пятнадцать человек. Они пробрались в сад очень осторожно. Даже если Эльке где-то поблизости, то вряд ли видел их. Если он их всё-таки видел, то, разумеется, не придет.
     Но Знахарю хочется, чтобы он пришел. Хочется не сердцем, а умом. Он понимает: Эльке очень опасен для Винкельрида, его необходимо пленить. Кроме того, он важные заложник. Конечно, встречаться и говорить с этим человеком Сабину будет очень нелегко. Он волнуется: и всё-таки ждет, что Фридолин вот-вот появится.
     И он появляется: выходит из тени в свет луны, озираясь по сторонам. Он именно такой, каким де Красс представлял его себе, каким нарисовал его на дощечках для Винкельрида, только немного худее. На нем темный бархатный камзол и плащ, серебряные пуговицы и такой же пояс; всё это поблескивает в лунном свете.
     Сабин чувствует, как его сердце падает, проваливается куда-то в ночную тьму, но вместе с тем он, как никогда, внутренне мобилизован. Он тоже выходит из тени на свет и говорит:
- Здравствуй, Фридолин.
     Эльке резко отшатывается и снова ныряет в тень. «Уйдет», - тревожно говорит себе Знахарь. Но Фридолин не уходит. Он остается в тени, но покинуть сад не торопится, ибо пока что не чувствует опасности.
- Здравствуй, Сэб, - говорит он так спокойно, будто они расстались вчера. – Что ты здесь делаешь?
- Меня прислал твой ученик Лайонелл Ру, - отвечает де Красс. – Он хотел придти сам, но его ранили мечом на учениях через неделю после того, как он вступил в армию Винкельрида.
     В течение нескольких секунд Эльке молчит, потом медленно спрашивает:
- Так он всё-таки вступил в нее?
- Да, это ему удалось, - говорит Сабин. – Никто не усомнился в том, что он крестьянин из Корневищ, как он назвался, и я тоже. Но три дня назад он открылся мне. Я перевязывал его рану. Тогда он мне всё рассказал: кто он такой и откуда. И попросил встретиться с тобой вместо него.
- Он передал тебе для меня письмо? – помолчав, спрашивает Эльке.
- Нет, это могло быть опасно. Он велел мне только, чтобы я передал тебе: он свяжется с тобой в Санкре.
     Сабин произносит слова, которые за несколько дней успел хорошо обдумать и выучить наизусть, но при этом чувствует себя неуютно, озаренный лунным светом со всех сторон, в  то время как Эльке скрыт тьмой. Как знать, может, он сейчас целится в своего бывшего ученика из лука?
- Что заставило его послушаться и придти сюда? – спрашивает Фридолин.
- Сам не знаю, - отвечает Знахарь. – Вероятно, цепочка, присланная тобой, которую я так и не порвал.
- Цепочка? – Эльке так удивлен, что, позабыв об осторожности, выходит из тени на свет луны. – Я не присылал тебе никакой цепочки.
     Теперь удивлен Сабин; правда, он не показывает Фридолину своего удивления.
- Я говорю о цепочке с двумя янтарями, - напоминает он.
- Она у меня, я не присылал ее тебе, - повторяет Эльке.
- Тогда что же это? – Сабин показывает ему разорванную цепочку, искусно скрепленную на месте разрыва ниткой. Фридолин протягивает руку, но Знахарь прячет цепочку в карман.
- Сэб, - голос Эльке становится мягким. – Я не присылал тебе цепочки, я не так глуп, чтобы поступать подобным образом. Должно быть, Лайонелл сделал ее сам (он ее не раз видел и запомнил, как она выглядит) и прислал тебе, якобы от меня. Ума не приложу, для чего ему это понадобилось.
- Наверно, для того, чтобы я разорвал ее, - предполагает Сабин. – Ведь тогда он оставался бы твоим единственным учеником.
- А ты ее не разорвал, - Эльке задумывается. – Почему?
- Я подумал, что еще успею это сделать. Куда торопиться?
- Значит, ты всё-таки жалеешь, что сбежал от меня, - усмехается Фридолин, подходя к Сабину. Его темные глаза мерцают загадочно и властно, на губах улыбка. Это единственный человек в мире, от которого Сабин де Красс не защищен ничем, кроме собственной воли и молитвы, что твердит сейчас его сердце.
- Я не жалею, что сбежал от тебя, ты хотел отдать мою душу тому, кто выучил тебя колдовству, - говорит де Красс.
- Сэб, - Фридолин снова усмехается. – Разве возможно человеку распоряжаться чужой душой? Я не так силен, чтобы это делать. А потом, сам князь тьмы служит Богу так или иначе, что уж говорить о нас, простых смертных. Все мы люди Божьи, даже если Рай не ждет нас. Но раз уж ты был столь любезен, что явился на встречу со мной, ты должен сказать мне правду.
- Какую правду? – Знахарь делает вид, что удивлен, но его душой овладевает тревога.
- Правду о Лайонелле Ру, - спокойно говорит Эльке.
- Я сказал тебе правду, - отвечает Сабин.
- Так ли это? – Эльке кладет ему руки на плечи; Сабину кажется, что взгляд колдуна прожигает его насквозь. Ему становится страшно. Он мало кого боится, но Фридолина нельзя не бояться; разве что Винкельриду это под силу. А он, Сабин, не может…
- Убери руки, Фрид, - говорит он спокойно. – Я сказал тебе правду. Зажигай сигнальные огни каждый вечер, и Лайонелл найдет тебя в Санкре. А мне пора, Олби может хватиться меня.
- Постой, - Эльке убирает руки. – Подожди. Я не могу так рисковать: жечь сигнальные огни каждый вечер близ вашего лагеря, передай это Ру. А Олби подождет: мы с тобой уйдем из этого сада вместе. Я когда-то спас тебе жизнь, я не раз лечил тебя, не говоря уж о том, что ты пять лет жил на мои деньги, ел и пил в моем доме, спал в комнате, которую я тебе отвел, и перенимал у меня знания о целительстве. Во имя этого ты сейчас окажешь мне услугу: проводишь меня немного.
- Хорошо, - неохотно соглашается Сабин. – Я пойду впереди, а ты за мной.
- Нет, Сэб, я уже стар, и здесь темно, ты должен взять меня под руку, - возражает колдун. – У меня нет ни малейшего желания быть пойманным людьми Олби, этого самозванца.
- Самозванец Ганг, - отвечает на это Знахарь. – А Олби законный король Атолла. Но если ты не доверяешь мне…
- Не доверяю, - подтверждает колдун. – Ты чего-то не договариваешь, мой друг и ученик; как бы для нас с тобой не повторилась Гефсиманская история, тем более, что здесь тоже – сад…
     Он выразительно указывает на залитые луной деревья.
- Не кощунствуй, - говорит Сабин, - это во-первых. Во-вторых, я больше не твой ученик, не заблуждайся. А в-третьих, я ничего не имею против, если ты возьмешь меня под руку; мне это всё равно.
- Правда, в случае опасности это тебе не поможет, - добавляет он.
- Ничего, - Эльке берет его под руку. – Так мне будет спокойней.
     Сабин чувствует тяжесть его руки. Конечно, Фридолин до сих пор очень силен и рассчитывает на свою силу; в случае опасности он будет прикрываться им, Знахарем, как щитом. В отличие от своего бывшего ученика Фридолин умеет драться. Сабину же известен только один способ защиты, очень детский, но в то же время весьма действенный: вцепиться в руку врага зубами и не отпускать. У Сабина очень крепкие зубы, и он не раз останавливал своих недругов таким способом. При этом ему часто разбивали нос, но зато победа оставалась на его стороне.
     Они направляются к выходу из сада. И тут на них со всех сторон, точно ураганный вихрь, налетают воины Винкельрида. Сразу несколько рук схватывают и его, и Фридолина. Эльке шипит, как змея, пытаясь вывернуться, но его отрывают от Сабина. Сабин тут же ныряет в гущу воинов и выбирается на свободу; Эльке же скручивают веревками.
     Как только Фридолин убеждается в том, что сопротивляться бесполезно, он перестает вырываться. Он так смотрит на Сабина, словно хочет убить его взглядом на месте, но де Красс не смотрит на него. Он вообще не смотрит по сторонам, ныряет в тень и быстрым шагом направляется в лагерь. В голове у него нет мыслей, а в душе нет чувств, кроме великого облегчения от того, что опасный Фридолин Эльке, наконец, пойман. Он снова рвет цепочку с янтарями. Этот жест приносит ему еще большее облегчение. Каким бы образом ни попала к нему эта цепочка, она символизирует его связь с колдуном, и он рад лишний раз порвать ее.
     Он пробирается к палатке Винкельрида. Олби не спит. Он сидит вместе с Никколо у догорающего костра и ждет, чем кончится ночная операция. Увидев Сабина, король и Ник обращают на него взгляды, полные напряженного ожидания и надежды.
- Взяли, - коротко говорит им Сабин, крестясь и садясь рядом с ними.
- Слава Богу, - Олби тоже крестится, встает и уходит в темноту, встречать пленного. Ник протягивает Сабину кубок с подогретым вином.
- Есть хочешь? – спрашивает он.
- Нет, спасибо, - отвечает Знахарь, жадно глотая вино. Оно обжигает его, как огонь, ему сразу становится жарко.
- Спи, Ник, - говорит он. – Я подежурю у тебя.
- Нет, я хочу послушать, как всё прошло, - улыбается Никколо.
- Тогда подождем государя.
     Через некоторое время Олби возвращается. Он доволен, его глаза блестят. Он крепко пожимает Сабину руку, садится и говорит:
- Сейчас его закуют в цепи, нашего пленника. Ты нарисовал его очень похожим, Сэб. Расскажи, что там было, в этом саду.
     Сабин рассказывает, стараясь не упустить ни малейшей подробности из своего разговора с Эльке. Только про цепочку с янтарями он ничего не говорит: не для чего королю лишний раз огорчаться, что цепочка оказалась не та: ведь для него, Знахаря, это не имеет значения.


     На следующее утро они уходят.
     Фридолин Эльке в цепях, угрюмый и сумрачный, едет на лошади в окружении стражи. Цепи довольно длинны для того, чтобы он с удобством сидел в седле. На другой лошади, также окруженный воинами, едет Лайонелл Ру. Колдун и его ученик не смотрят друг на друга. Лайонеллу стыдно перед Эльке за то, что он не выдержал побоев и подвел своего друга и наставника. Для Эльке же Лайонелла больше не существует. У него не может быть ничего общего с человеком, который предал его. Неважно, почему он его предал, важно то, что теперь Фридолин по его милости в цепях и следует в Санкру как пленник.
     «Можно попытаться сбежать, - размышляет Эльке. – Тогда Ру еще понадобится мне. Но пока у меня нет плана побега, мне лучше с ним не заговаривать: пусть острее почувствует свою вину».

                6.

     Они входят в Санкру, осеннюю, пеструю, омытую дождями. Даже в ноябре Санкра смотрит веселей и приветливей других графств. Природа живет здесь близостью моря, изменчивого, грозного, игривого, щедрого. Здесь на озерах и реках весной и летом можно встретить чаек, а леса изобилуют дичью круглый год. Когда-то, двести лет назад, один из атоллских королей заповедал все леса Санкры. Позже часть этих лесов была раздарена в разное время государями Атолла их вельможам, а также монастырям, но часть леса осталась за королем и, хотя охранялась не слишком бдительно, дичи в ней не убывало.
     Вот и теперь, проходя живописными санкрскими дорогами, вокруг которых луга и полуоблетевшие леса, где зеленый ельник перемежается с высокими лиственными деревьями, почти облетевшими, солдаты со знанием дела поглядывают по сторонам и на ходу пощипывают тетивы своих луков, предвкушая охоту и ловлю рыбы во время отдыха. Некоторые подстреливают перелетных птиц и начальники не выговаривают им за это. На отдыхе все, кто умеет рыбачить и охотиться, разбредаются по лесу в поисках дичи. Лес никого не обманывает, все возвращаются с богатой добычей. Тащат оленей, куропаток, фазанов, кабанов и даже медведей. Из медвежьего жира Сабин и монахи-лекари приготовляют различные лекарства. В ручьях воины ловят форель. Ее мясо очень нежно. Никколо думает, что еще ни разу, с тех пор, как он поступил учеником к мастеру Эберту Карнеру в Трасте, стол короля не был таким лакомым и обильным. Винкельрид великодушно позволяет своим людям опустошать королевские заповедники: чем сытей будут его воины, тем скорее они победят Угрюмого. «Вороны», конечно, тоже успели поживиться здешней дичью, отъелись, отгулялись на просторе. Никак нельзя будет уступить им в силе. Ведь бой в Санкре станет решающим: это понимают и Угрюмый, и Ганг.
     Король ничего не знает о Детлефе Ганге. Фридолин Эльке на допросах не говорит ни слова, и даже громила Нэд ничего не может добиться от него. Калечить такого важного заложника нельзя, и Винкельрид велит оставить его в покое.
     Почти неделю армия короля наслаждается походом через Санкру. До решающей встречи с Угрюмым остается два дня.
     Ясным солнечным днем, на отдыхе, Винкельрид с Льотом Ласкером едут к озеру после поверки. Олби весел, Сверчок тоже. Марта они с собой не взяли: накануне пес занозил себе лапу во время безрассудной попытки атаковать дикобраза, который ос`ыпал его иглами. Иглу-занозу Льот вытащил, но Март продолжает немного хромать. Сверчок решил оставить его в лагере под надзором Артура и Филита, которые обожают Марта и всегда ужасно балуют его.
     Никколо Дианезе, пользуясь объявленным долгим отдыхом, отправился с рогатиной на поиски медведя (за неделю в Санкре он добыл уже двух медведей и теперь намерен добыть третьего). Эдм Сколли пошел с ним. А Знахарь уснул возле королевской палатки, и Олби не захотел его тревожить.
     Король и Сверчок едут к озеру по красивой дорожке, вьющейся между деревьями. Ветерок, играя ветвями, роняет листья под ноги их лошадей. По кустам словно пробегает мягкая волна воздуха, теплого, как дыхание уст Божьих. Сверчок зорко смотрит по сторонам, но вид природы так мирен, что он поневоле расслабляется в седле. Вдали, за деревьями, синеет и поблескивает на солнце осеннее озеро. Сверчок видит, как улыбается Винкельрид, глядя на эту сверкающую синь.
     Они подъезжают к озеру, оставляют лошадей и спускаются вниз, по песчаному склону, усыпанному хвойными иглами. Здесь растут пучки травы и маленькие пушистые ели и сосенки.
     Олби склоняется над водой и умывается ею. Сверчок умывается тоже. Вода холодная, но не так, чтобы слишком. Сверчок никакую воду не считает холодной, как и король. Они оба старые солдаты, привыкшие к воде во всех ее видах, даже к декабрьской и январской. Да, вода очень даже хороша… но они не успевают сказать друг другу об этом.
     Их оглушают сзади двумя одновременными ударами по голове, и они теряют сознание.


     Винкельрид Олби приходит в себя в незнакомой маленькой комнате, чьи окна занавешены белыми шелковыми шторами, похожими на крупную чешую какого-нибудь лучезарного дракона.
     Они сидит в кресле, связанный веревками по рукам и ногам. Эти веревки безжалостно впились в его тело и мешают дышать. Он весь мокрый, потому что, потеряв сознание, упал в воду. Сверчок тоже связан и сидит на стуле рядом с королем. Он сухой – и также уже очнулся.
     Комната красиво меблирована. Мебель старая, массивная, богатая, украшенная резьбой и шелковой вышивкой на пунцовом сукне обивки.
     За столом красного дерева сидит человек, бледный, рыжеватый, сутуловатый. Его лицо очень знакомо Винкельриду и в то же время он убежден, что никогда не видел его прежде, разве что… разве что на портрете, сделанном Сабином чернилами на деревянной дощечке. Ну, конечно, это он, Детлеф Ганг!
     «Нас похитили, - тотчас мелькает в голове Олби догадка. – Что ж, чисто сделано. И мы сами виноваты: в очередной раз забыли о бдительности. Сверчку простительно, но мне… мне просто нет оправдания». Он переводит взгляд на Льота и встречает его заботливый взгляд. Олби улыбается и слегка кивает ему головой. Эта улыбка, этот жест означают: мы выдержим, не сдавайся и не бойся за меня. Льот еле заметно кивает ему в ответ: будь спокоен, государь.
     В это время Ганг, который до сих пор что-то писал, поднимает голову и видит: его пленники очнулись. Тогда он кладет перо и подходит к ним. Они спокойно смотрят на него. Он останавливается в трех шагах от них и вперяет в Олби свой холодный взгляд светло-карих больших глаз. В самой глубине этих глаз притаился страх. Да, страх, - и жестокое любопытство.
- Здравствуй, Винкельрид, - говорит он, немного нервно поправляя на себе золотую цепь. Голос у него такой же холодный, как глаза. Такому и рыбой скидываться не надо, говорит себе Олби. Он и так рыба. Даже не рыба, а моллюск с цепкими щупальцами. Он едва заметно кивает Гангу в ответ на его приветствие.
- Прости, что пришлось так поступить с тобой, - вкрадчиво начинает Ганг, не спуская своих подозрительных глаз-щупалец с Олби. – Но ты меня вынудил. Да, вынудил. У тебя в плену мой сподвижник Фридолин Эльке. Я готов обменять тебя на него и сообщу об этом графу Ферранте через парламентеров… и с помощью письма, которое ты лично напишешь его сиятельству.
- Мне жаль, Детлеф, - отвечает Олби, но я не напишу письма. Видишь ли, ты нечестный игрок. Я не верю тебе, и мой воевода тебе не поверит. Вот тебе мое предложение: верни нас с Льотом обратно, и уноси ноги из Атолла. За пределами страны я не буду тебя преследовать, даю слово короля.
     При этих словах Винкельрида глаза Ганга вспыхивают холодным недобрым огнем; на его надменных губах появляется усмешка.
- Без тебя никто не будет преследовать меня, - говорит он. – Ты станешь моим почётнейшим узником на всё то время, пока я снова не захвачу Атолл и Мидду.
- Что-то ты размечтался, - отвечает Винкельрид. – Без Фридолина Эльке ты можешь одно: захватить какой-нибудь из своих вновь отстроенных кораблей и уйти на нем от явного и скорого поражения.
     Ганг плотно сжимает губы, потом настойчиво произносит, помолчав:
- Напиши письмо, Олби, и обмен состоится.
- Ганг, - Винкельрид смотрит на самозванца с откровенным презрением. – Знаешь такое выражение: мочиться против ветра?
- Обычно говорят: плевать против ветра, - снисходительно поправляет его Детлеф, щурясь.
- Неважно. Что бы ты ни делал против ветра, всё полетит на тебя и на тех, кто следует за тобой.
- И что же, ты у нас ветер? – скептически цедит Ганг сквозь зубы.
- Нет, - отвечает Винкельрид. – Ветер – воля Божья, и ты сейчас идешь против нее. Ведь король Хальдер завещал мне престол.
- Сказки! – резко говорит Ганг.
- Нет, это правда.
- Ты можешь это доказать?
- Могу, и кому следовало, я уже это доказал. Доказывать что-либо тебе не имеет смысла. Но я хочу напомнить тебе о том, что ты уж точно никогда не назовешь сказкой: о знамении в Рансомской долине. Хорошо ли ты его помнишь?
- Я не видел никаких знамений, - торопливо отвечает Ганг, и Винкельрид понимает, что он лжет.
- А я видел, - говорит Олби. – Помню, смотрел тогда в небо, стоя на коленях и ни разу глаз не опустил. Я видел свою победу и твое поражение. Скоро тебе конец, Детлеф.
- Вздор, - губы Ганга начинают едва заметно подергиваться. Олби видит ярость в глазах своего врага и испытывает величайшее удовольствие от этого зрелища. Гангу сейчас, конечно, очень хочется ударить Олби, но он не смеет этого сделать. Потому что он помнит знамение и никогда не забудет его.
     Спустя добрую минуту Ганг берет себя в руки и холодно повторяет:
- Ты напишешь письмо, Винкельрид, ты это сделаешь. Иначе я велю пытать тебя.
- Ты не велишь меня пытать, - качает головой король. Его взгляд, обращенный на Ганга, исполнен пренебрежения. – Я нужен тебе живым и здоровым: нужен, как никогда.
     Бледное лицо Ганга вспыхивает румянцем досады. Он нетерпеливо звонит в колокольчик, и, когда, гремя доспехами, вбегают «вороны»-стражники, приказывает им, кивая на Льота:
- Развяжите этого – и заберите с собой. Можете делать с ним что хотите, он ваш.
     На лицах «ворон» появляется хищное выражение. Сердце Олби сжимается, но тут же в ушах начинает шуметь от гнева. Ему хочется удить Ганга, вытрясти из него душу или то, что заменяет ее… но он король, он должен оставаться спокойным и рассудительным, на что бы ни решился Детлеф, этот окрашенный гроб, фарисей с гладко выбритым лицом.
- Детлеф, - говорит Олби очень спокойно. – Если хоть один волос упадет с головы моего оруженосца, я не ручаюсь за доброе здоровье твоего друга Фридолина Эльке. Нас с Льотом. конечно, уже ищут, и можешь мне поверить: неприкосновенность Льота для тебя должна быть сейчас так же важна, как моя собственная неприкосновенность.
     Ганг стискивает зубы. Они понимает, что Винкельрид не шутит, что он прав, и это вызывает в нем новый приступ бессильного бешенства.
- Отпустите, - отрывисто приказывает он стражникам, схватившим Льота. Те неохотно отпускают Сверчка; на их лицах разочарование.
- Свяжите его снова, - приказывает Ганг. – Я немного побеседую с ним. А господина Олби отведите в подвал, где я велел приготовить ему место.
     Он смотрит в глаза Винкельриду:
- Там вам будет хорошо, ваше величество, очень хорошо.
- Я предпочел бы бобровую хатку, - замечает Винкельрид.
     Лицо Ганга становится презрительным и желчным.
- При первой же возможности я отправлю тебя туда, Олби! Но ты теряешь свое достоинство. Тебе ли, претенденту на власть в Атолле, так по-детски шутить? Это не пристало королю, мнимому или настоящему. Ступай с моими людьми и помни: завтра я побеседую с тобой более основательно, чем сегодня.
     Винкельрид не отвечает ему. Он кидает быстрый взгляд на Льота Ласкера. Сверчок отвечает ему таким же быстрым взглядом. И короля уводят, а Сверчок остается наедине с Детлефом Гангом.


     … В подвале сыро и холодно. Склизкие стены покрыты зеленоватыми цепочками мха и лишайника. В узких бороздках между булыжниками, которыми выложены эти стены, поблескивает влага.
     Винкельрид сидит на грубой скамье возле такого же грубого стола и смотрит на тусклое маленькое окно высоко под потолком застенка. Где-то монотонно падают капли воды, с глухим унылым стуком ударяясь о каменный пол. Ноги Олби свободны, но руки связаны. На столе стоит глиняный кувшин с водой, возле него пустая кружка и кусок черствого хлеба.
     Винкельрид старается не думать о том рае, который он потерял, о Льоте, который сейчас во власти Детлефа. И в то же время он думает о нем, не может не думать. Где он, что с ним будет, увидятся ли они когда-нибудь снова? Он чувствует, что никогда не простит себе, если с его Сверчком что-нибудь случится – сейчас, в этих стенах. Кстати, что это за стены, что за замок? Он не знает, его привели в подвал с завязанными глазами. Льот, Льот… король молмитя за него: шепотом, еле слышно. Теперь, в подвале, со связанными руками, он может только молиться. Ему необходимо сохранять самообладание, ибо он – властелин Атолла. Об Исланде он старается не вспоминать. Только не здесь, нет…
     Молитва успокаивает его, но всё же он в напряжении, не пьет и не ест. Он думает о своем оруженосце, похожем на кузнечика. Эдм Сколли будет безутешен, если Ганг всё-таки запытает Льота. Да, Эдм будет плакать, Винкельрид это знает. Потому что даже сам он, король, едва не плачет, когда размышляет об участи Льота. Шепотом, очень тихо, едва шевеля губами, он обращается к Сверчку, к его верной веселой душе, которой сейчас, вероятно, совсем невесело. Он произносит такие слова, каких никогда еще не говорил ни одному из своих оруженосцев, и все эти слова сейчас только для Льота, для него одного…
     Так он сидит очень долго, пока не затекает всё тело и не начинает ныть спина. Тогда он встает и принимается мерить шагами тесную камеру, точно зверь в клетке.
     И тут дверь отворяется. В полумрак камеры вталкивают кого-то, Винкельрид не может разглядеть, кого именно. Потом дверь запирается снаружи. И тогда кто-то, кого Винкельрид не может разглядеть, окликает его голосом Льота:
- Винк!
- Льот! – тихо, но очень радостно откликается Винкельрид.
     В следующую минуту Сверчок оказывается рядом с ним и крепко его обнимает. Олби не может обнять его в ответ, руки у него связаны, зато целует куда придется: в волосы, в глаза, в щеки.
- Подожди-ка, государь, - говорит Льот.
     Он надрывает снизу свою штанину, что-то достает оттуда и мигом перерезает веревки на Винкельриде. Винкельрид пожимает ему руку и смеется:
- Чем это ты меня освободил?
- Обломком бритвы, - отвечает Льот. – У меня всегда при себе обломок бритвы, на всякий случай.
- Ну, садись, - Олби усаживает его на скамейку. Он почти не видит Льота, но чувство того, что Сверчок с ним рядом, делает его почти счастливым. – Ты не ранен?
- Нет, - он чувствует, что Сверчок улыбается. – Ганг меня даже не бил. Он просто расспрашивал об армии, о тебе. Ну, а я отвечал ему: вежливо, но уклончиво. Поверь, он меня и пальцем не тронул.
- Что ж, это ему зачтется, - говорит Олби. – Есть хочешь? На, держи хлеб.
- А ты ел?
- Нет.
     Льот ломает хлеб пополам, и б`ольшую часть отдает Винкельриду. Тот усмехается. Сверчку его не перехитрить, он, Олби, сохранит для него этот хлеб.
- Ну, рассказывай, - он наливает Льоту воды в кружку.
     Льот ест и рассказывает о своей беседе с Гангом. Он заканчивает свой рассказ словами:
- Ганг велел мне уговаривать тебя написать письмо. Я обещал, что постараюсь уговорить.
- Зачем ты обещал? – хмурится Олби.
- Я знал, что ты волнуешься за меня, и хотел, чтобы ты увидел меня живым и здоровым, - просто отвечает Сверчок. – Это даст тебе силы не писать никакого письма.
     Винкельрид вздыхает и молча прижимает его к себе. Слава Богу, что Льот жив и поступил так мудро! Ведь он, Олби, действительно просто извелся бы от переживаний за него, как извелся бы из-за любого друга, разделившего с ним неволю, потому что он любит тех, кто его окружает… так любит, что за всех и за каждого из них готов положить жизнь.
- Ганг сказал мне, что завтра нас закуют в цепи, государь, - сообщает Льот.
- Как закуют, так и раскуют, - отвечает Винкельрид. Он задумывается о том, что теперь предпримет Ферранте. Ганг, конечно, начнет шантажировать его. Это было предусмотрено королем заранее, графу Ферранте дан был приказ в случае пленения Олби действовать так же, как если бы Олби пленен не был. Только бы Ферранте не проявил слабости и не стал тянуть с атакой. Ганг ничего не сделает Олби, потому что ему нужен Фридолин Эльке. Он разучился обходиться без колдуна, Эльке избаловал его, привязал к себе, доказал Гангу, что без него, Эльке, «ворон» ждет поражение. Наверняка это так, иначе и быть не может. Несколько дней назад Винкельрид объяснил это своему воеводе, и тот с ним согласился.
     «Не дай Бог ему пойти на попятную, - молится про себя Винкельрид. – Если Антонио разобьет Ганга, он выручит меня гораздо скорее, чем если начнет допускать уступки, которые выгодны Детлефу. Интересно, где мы, далеко ли от моей армии? Как бы узнать это…» 
- Льот, не знаешь ли ты, где мы? – спрашивает он.
- Нет, Ганг не сказал мне, - отвечает Сверчок. А сюда меня вели с завязанными глазами.
- Попробуем узнать, - Винкельрид переставляет стол под окно, взбирается на него и говорит:
- Сейчас ты заберешься ко мне на плечи, выглянешь в окно и скажешь, что ты там видишь.
     Льот влезает на стол. Винкельрид легко поднимает его и сажает себе на плечи. Держась за стену и за руки Олби, Льот встает у него на плечах, выпрямляется во весь рост и, ухватившись руками за прутья окна, выглядывает наружу.
- Ну, что видишь? – спрашивает Олби.
- Высокую густую траву, - отвечает Льот. Он протягивает руку сквозь прутья и раздвигает траву.
- Вижу большой сад, - говорит он. – Там много «ворон». Они чистят и точат оружие и проводят учебный бой. Но такое можно увидеть в любом саду на побережье Санкры, Винк.
- Где солнце? – спрашивает Олби.
- На юго-западе, - говорит Сверчок. – Судя по теням от деревьев и людей, сейчас часов семь вечера.
- До моря около сорока миль, - размышляет Олби. – Здесь не так уж много замков. Мы можем быть в трех из них: либо в Зольмахе, либо в Стэмбоке, либо в Холке. Слезай.
     Сверчок тут же оказывается на столе, и они с Винкельридом спрыгивают на пол.
     Весь оставшийся вечер они сидят и разговаривают вполголоса о том, что предпримет Ганг относительно королевской армии, а также их самих. Выводы, которые они делают, не так уж плохи. Пока Ганг не получит Фридолина Эльке, им, пленникам, ничего не угрожает. Разумеется, они попытаются бежать при первой же возможности, даже в цепях, если эти цепи окажутся достаточно длинными и не слишком тяжелыми.
     У них обоих нет аппетита, но они всё-таки делят между собой оставшийся хлеб и съедают его, чтобы немного подкрепиться.
     Скоро в застенке становится совсем темно. Тогда они ощупью добираются до кучи соломы в углу и ложатся спиной к спине, чтобы не замерзнуть. Одежда на Олби всё еще сырая, и нет никакого смысла снимать ее и сушить: она всё равно не высохнет в этом влажном подземелье.
     Они засыпают довольно быстро.
     Их будит скрежет ключа в замочной скважине. Они мгновенно просыпаются и видят, что маленькое окошко под потолком посветлело: значит, уже забрезжило утро.
     Узники смотрят на дубовую дверь подвала. Она открывается. Входят два высоких воина в кольчужных доспехах и в шлемах с забралами. Они подходят к пленным. Третий воин стоит у двери, держа наготове обнаженный меч.
     Один из воинов наклоняется к Олби и вдруг говорит шепотом:
- Винк, это я, Сабин; со мной Никколо и Эдм. Сейчас мы вас выведем. Давай руки.
     Олби с трудом удерживается от изумленного и недоверчивого восклицания, а Льот подбегает к дюжему воину с мечом и приподнимает на нем забрало. Лицо Эдма улыбается ему в полутьме. Льот опускает забрало, наскоро пожимает ему руку и возвращается к Олби.
- Это они, - шепчет он. – Действительно они!
     Узники охотно позволяют связать себе руки и покидают застенок с сопровождении стражи. Их сердца ликуют и в то же время сжимаются от тревоги: только бы им и их товарищам удалось уйти отсюда невредимыми.
- Завяжите нам глаза, - вдруг шепчет Олби «стражникам». Те мгновенно исполняют его приказ и ведут своих пленников за локти, чтобы они не споткнулись. Их выводят из замка. Олби чувствует запах земли, дождя, увядающих трав и листьев. Их ведут через широкий двор; они смутно различают его очертания сквозь ткань повязок.
     И вот, наконец, повязки с них снимают. Они озираются по сторонам и видят пять оседланных лошадей, привязанных у черной калитки замка с наружной стороны ограды. «Стражники» освобождают им руки и шепчут, чтобы они переоделись. За еще не опавшими зелеными кустами лежит одежда «вороньего» цвета: серая с черным. Они не заставляют себя просить. В скором времени все пятеро мчатся на лошадях через луг к лесу и скрываются в нем.

                7.

     Они не останавливаются до тех пор, пока не въезжают в следующий лес. Там они придерживают коней и крепко пожимают друг другу руки, потом едут дальше.
     И вот, часа через два они оказываются в лагере.
     Короля и Льота встречают с такой бурной радостью, что описать ее нет возможности. Им едва дают сойти с лошадей, подхватывают на руки и с торжеством несут до самой королевской палатки, а рядом бежит Март и громко, звонко лает, перекрывая восторженный гул голосов: он счастлив, что его хозяин вернулся к нему.
- Винк! – в порыве величайшей радости Филит бросается на шею королю, едва тот оказывается на земле. Олби обнимает и целует его. Таким же образом он приветствует всех, кто подходит к нему. Он видит, как бесконечно довольны люди тем, что он вернулся к ним.
     Огромный Ферранте обнимает своего государя и целует его руку, а Олби отвечает ему рукопожатием. Он и Льот благодарят своих друзей и спасителей так тепло, как только могут, а те рассказывают им обо всём, что происходило в лагере после их пленения.
     Когда выяснилось, что король и Сверчок похищены, Ферранте, а с ним и остальные едва не потеряли голову от горя. Воины рвались тут же разбить Угрюмого, но Ферранте властной рукой удержал их и заявил, что сперва следует попытаться освободить Винкельрида.
     Сабин де Красс привел Марта на место похищения, а потом, благодаря деятельной помощи Знахаря, довел его до самого замка Зольмах…
- Я как чувствовал, что мы в Зольмахе! – восклицает Олби, услышав эти слова. – Помнишь, Сверчок, я назвал его первым, когда мы с тобой гадали, где мы?
     Сверчок подтверждает его слова. Винкельрид просит Сабина продолжать. Сабин продолжает.
- Я оставил Марта в лесу, - говорит он, - а сам вынул из уха серьгу, переоделся «вороной» и вошел во двор замка. Из разговоров «ворон» я узнал, где вас с Льотом держат, Винк. Тогда я вернулся обратно. Мы с Никколо и Эдмом обсудили между собой, как будем освобождать вас. Ночью мы покинули лагерь, а утром добрались до Зольмаха и, переодетые «воронами» прошли к Гангу. Перед тем, как войти к нему, мы оглушили часовых – очень быстро и тихо – а потом вошли в спальню Ганга и связали его. После этого мы сняли с часовых их вооружение, связали и их и прошли в подвал, якобы, для того, чтобы отвести вас, пленных, к кузнецу и заковать в цепи. Нам были известны все пароли, нас пропускали без затруднений. Мы оглушили ваших охранников, взяли у них ключ от двери и вошли к вам. Ну, а дальше вы знаете…
- Надо взять Зольмах, - тут же решает Винкельрид. – Очень может быть, что оттуда все уже разбежались, но попробовать всё же стоит.
     Ферранте тотчас отряжает две тысячи для взятия Зольмаха. Они уходят, однако вскоре возвращаются ни с чем: «вороны» и Ганг успели скрыться.
- Ничего, всё равно они почти побеждены нами, - говорит Олби. – Никуда они от нас не денутся.
     Вечером весь лагерь празднует благополучное возвращение короля Винкельрида. Все угощаются мясом с вертела и вином, а Никколо играет на скрипке, и она звучит с таким ликованием и радостью, как уже давно не звучала.
     … А еще через два дня армия Винкельрида Олби как неотвратимый и грозный вихрь обрушивается на «бешеного быка» Ричарда Угрюмого, сминает и топчет его. Только один корабль из вновь выстроенных Угрюмым, успевает выйти в море, но на нем нет ни Угрюмого, ни Детлефа Ганга. Остальные корабли сжигаются воинами Ферранте.
     Угрюмого и Ганга ловят двумя днями позже, когда победа над ними давно одержана.
     Армия короля держит путь назад, в Мидду. В городах и деревнях народ восторженно приветствует своего законного государя, как это снилось когда-то в Трасте Никколо Дианезе, тогда еще безвестному ученику Эберта Карнера, мастера по изготовлению деревянных шкатулок…


     И вот, законный король Атолла воцаряется в Мидде. Народ ликует. Детлеф Ганг осужден на пожизненное заключение. Фридолин Эльке приговаривается королем Винкельридом к смертной казни. Этот приговор принародно приводится в исполнение. Остальным, даже ученику Фридолина Эльке, Лайонеллу Ру, Винкельрид дарует жизнь, но ссылает своих бывших врагов на север королевства.
     Все ближайшие сподвижники короля на его нелегком пути к престолу становятся дворянами и просто почтенными людьми, получают земли и деньги. Сабин де Красс за особые заслуги перед его величеством и Атоллом становится графом. Ему это очень приятно, но он верен своей давнишней мечте: он собирается в монастырь.
     Льот и Эдм в скором времени женятся, но остаются при дворе. А к Никколо и Винкельриду из женского монастыря возвращаются их жены.
     Исланда Олби, королева Атолла, заботится об Атруре фон Либерте. Благодаря королеве и королю, он получает блестящее образование. Никколо и Лелла уезжают в Италию, чтобы Ник мог там отточить свое музыкальное мастерство. При короле остается Филит Бэнк, отныне знатный вельможа. В свободное время он учится вместе с Артуром и делает блестящие успехи. Они с Никколо пишут друг другу длинные письма; правда, Фил всё же иногда делает ошибки.
     Из Италии возвращается с богатыми дарами королю Атолла от делла Скала граф Гэмфри Лунд в сопровождении своей свиты.
     Когда же по прошествии двух лет Никколо, Лелла и их маленький сын возвращаются из Италии, Винкельрид и Ник посещают дом мастера Эберта в городе Трасте. С ними едет двухлетний сын Винкельрида, наследник престола Готхард. Это красивый ребенок, чрезвычайно похожий на свою мать, атоллскую королеву; он не по годам разумен и пользуется всеобщей любовью.
     Там, в маленьком доме, в городе «гусопасов», столь любимых теперь государем, Винкельрид и Никколо живут несколько дней в окружении музыкальных шкатулок и дорогих сердцу воспоминаний – таких же прекрасных, как самая лучшая музыка.

                КОНЕЦ

Начало: 27.06.2009.
Конец: 09.08.2009.