Советник герцога

               
               
                К.Велигина  afalina311071@mail.ru
               
                СОВЕТНИК  ГЕРЦОГА
               
                1

        Когда Ирвинг Ра'ссонт вошёл в тюремный двор, он сразу подумал, что за десять лет здесь ничего не изменилось: ни здание тюрьмы, ни стража, ни чахлый терновник, на котором за лето не успевали вырасти ягоды, ни даже пыль под ногами.
        Внутри здания тоже всё было по-старому: те же коридоры, те же номера на дверях камер. Его провели к начальнику тюрьмы, который также удивительным образом остался прежним.
        - Приветствую вас, - с почтением сказал начальник. - Что угодно господину Рассонту от служителей Фемиды?
        - Герцог Абнерстонский пребывал здесь одиннадцать лет назад, - сказал Рассонт. - Теперь он желает видеть сына, который родился после того, как с мятежниками было покончено, и государь вернул титул его светлости.
        Начальник вежливо уточнил:
        - Вы имеете в виду мальчика, рождённого Брендой, здешней прислугой?..
        "И воровкой", - хотел добавить он, но промолчал.
        - Именно, - ответил Рассонт. - Этот мальчик - единственный наследник его светлости, и, если он жив, то должен находиться здесь. Здоровье герцога не очень хорошо; он хотел бы скорее увидеть своего сына, если это возможно.
        - Разумеется, возможно, - молвил начальник. - Мальчик жив, но... он, видите ли, подметает двор. Мы не думали, что его светлость спохватится об этом ребёнке... Мы просим у герцога прощения.
        - Герцог не забудет вашу доброту, - безразличным голосом отозвался Рассонт. - Прошу представить мне ребёнка и церковные документы, где сказано, что это именно он.
        Начальник тюрьмы поклонился и немедленно передал Ирвингу Рассонту документы, а стража сопроводила последнего на задний двор, где он увидел коротко постриженного, крайне неуклюжего и полного, но очень красивого лицом мальчика с большими тёмными глазами. Мальчик нехотя возил метлой по пыли. Невзирая на жару, одет он был тепло, даже слишком тепло.
        - Вас зовут Герберт? - с почтением обратился к нему Рассонт.
        - Да, его так кличут, - отозвался тюремный дворник, отдыхавший неподалёку от своей однообразной работы. Мальчик молчал, устремив на Ирвинга равнодушный полусонный взгляд.
        - Он что, немой? - спросил Ирвинг у дворника. - Или глух?
        - Да нет, - дворник пожал плечами. - До семи лет вроде как разговаривал, и неплохо, а потом, как мать померла, замолчал. Харчи хорошие, вот и отъелся здесь: ест за шестерых, а работать ленится - видать, оттого и разжирел, как поросёнок. Молчать он молчит, но приказания исполняет; стало быть, и слышит, и понимает, да всё-таки с головой у него, поди, не в порядке.
        - Врач осматривал? - спросил Рассонт, не слишком удовлетворённый пространным диагнозом дворника.
        - Куда врач! Бегает он от врача. А врач говорит: мол, у парня шок после смерти матери.
        - Шок? - повторил Рассонт. - На шок это не похоже. Ладно, это всё мелочи. Я забираю мальчика с собой.
        - Как воля ваша будет, господин, - ответил дворник, а сам подумал: "Забирай себе, по нём тут плакать некому".
        - Положите метлу, сударь, - обратился Ирвинг к мальчику. - И следуйте за мной. Ваш отец, герцог Абнерстонский, хочет вас видеть.
        Мальчик бросил метлу, взял из рук Рассонта приготовленную для него дорожную одежду и вскоре уже стоял перед герцогским посланником переодетый. Тот взял его за руку и увёл из тюрьмы. Мальчик шёл равнодушно, покорно, без всякого желания сопротивляться. Они сели в ожидавшую Рассонта наёмную карету и поехали.
       
                2

        К вечеру они приехали на хороший постоялый двор, который Рассонт выбрал заранее. Он обратился к мальчику:
        - Не угодно ли вам вымыться, сударь? Сейчас вам принесут воду в соседнюю комнату. Полагаю, вы сами сможете себя обслужить. После вашего мытья мы поужинаем и ляжем спать.
        Мальчик ничего не ответил, лицо его оставалось безучастным. Но когда принесли большое деревянное корыто и воду в кувшинах, Герберт с видимым удовольствием прошёл в соседнюю комнату, закрылся на щеколду и принялся мыться.
        Ирвинг задумался. Сколько он себя помнил, ему ещё не приходилось встречать у детей такого равнодушного, безучастного взгляда. Полнота мальчика, конечно, была болезненной: лицо, как у всех красивых детей, не полное и не худое, а плечи и локти толстые, такие, что ребёнок едва влезал в свой новый костюм. Ноги до колен очень толстые, а ниже - даже изящные, ни худые, ни толстые. Пальцы рук - длинные и тонкие, зато живот, как маленький пивной бочонок.
        "Уродливое сложение, - подумал Рассонт. - Ничего не выражающий взгляд. Два минуса. Молчание - три минуса. Красивое лицо, понимание, послушание - три плюса. Но обжорство - опять же минус..."
        Он покачал головой - минусов было гораздо больше, чем плюсов. Наконец он сказал себе: "Это не моё дело," - и стал ждать ужина.
        В скором времени мальчик вышел из соседней комнаты. Он хорошо вымылся, волосы его теперь блестели, на щеках выступил румянец. Он неуклюже уселся за стол рядом с Ирвингом.
        Им принесли ужин. Мальчик с жадностью накинулся на еду, но Рассонт остановил его:
        - Сударь, ешьте медленнее. Быстро поглощать пищу очень вредно для здоровья.
        Мальчик послушно стал есть медленней, и всё же на тарелке очень скоро ничего не осталось. Он залпом выпил вино, разбавленное водой, хотел вытереть рот рукавом, но, поняв, для чего подали салфетки, взял одну из них и использовал её по назначению. Во время ужина комнату, где он мылся, убрали, и он отправился туда спать.
        - Не нужно запираться на ночь, - сказал ему вслед Рассонт, и дверь осталась незапертой, даже чуть приоткрытой.
        Рассонт лёг спать в комнате, где они ужинали. Среди ночи его разбудили лай и рычание собак под окном. Он открыл окно и посветил свечой. Две собаки дрались из-за - Рассонт пришёл в изумление -  ужина Герберта. Ирвинг хорошо видел, что всё, лежащее теперь на земле, ПОЧТИ всё, было сегодня на тарелке у него и у мальчика: картофель, мясо, даже листья салата. Но Рассонт съел свой ужин, а окна других комнат постоялого двора не выходили на эту сторону. Сама собой явилась догадка: "Мальчишка почти ничего не съел, спрятал куда-то. А ночью выкинул за окно. Но зачем ему было притворяться голодным?.."
       Ответ пришёл тут же: "Чтобы его считали толстяком и обжорой".
       Но он ведь и есть толстяк, возразил сам себе Рассонт и тут же нахмурился. Что-то во всём происходящем было не так. Он решил не торопить событий и, закрыв окно, снова улёгся спать.
       На следующее утро он разбудил мальчика. Они, как ни в чём ни бывало, позавтракали, но на этот раз Рассонт внимательно следил за каждым куском, который мальчик клал себе в рот. Тот заметил взгляд своего спутника и съел всё, но явно приложил для этого немало усилий.            
       Рассонт расплатился за ночлег и ужин, и они снова покатили в карете до самой реки, где их ожидала лодка без лодочника - так заранее распорядился Рассонт. Погода стояла пасмурная, слишком холодная для поздней весны; ветер гнал по реке волны, и всё вокруг смотрело очень неприветливо.
       Ирвинг Рассонт учтиво попросил Герберта сесть напротив него, а сам, скинув широкий плащ, взялся за вёсла. На всякий случай он привязал мальчика к своему поясу довольно длинной верёвкой: "чтобы вы, сударь, если что, не утонули".
        Они достигли уже середины реки, как вдруг Рассонт бросил в воду заранее приготовленный якорь, встал, схватил мальчика под мышки и кинул его в воду. Потрясённый таким неожиданным поступком своего спутника, ребёнок вскрикнул и забарахтался, пытаясь подняться на поверхность, но он совершенно не умел плавать. Видя это, Рассонт встал на середине лодки и принялся подтягивать мальчика за верёвку. Когда Герберт очутился на поверхности, задыхаясь и отплёвываясь, Рассонт обратился к нему:
        - Теперь отвечайте, сударь, что у вас за тайны? Если будете молчать, я отпущу верёвку, и вы окажетесь на дне. Мне нужна правда.
        - Я всё скажу, - еле слышно проговорил мальчик. - Только вытащите меня. Мне холодно.
        - Оказывается, вы славно разговариваете, когда это необходимо, - заметил Рассонт. С трудом вытащив мальчика из воды, он удивился его весу и сказал:
        - Здорово вы отяжелели за считанные три минуты. Когда я поднял вас, чтобы бросить в воду, вы были гораздо легче. Не томите меня, объясните, в чём дело: я этого настоятельно требую.
        Он отвязал от пояса ребёнка верёвку. Мальчик стоял в лодке мокрый, с самым несчастным видом. Он принялся медленно снимать с себя одежду, всю, кроме нижней сорочки до колен. Рассонт рассмеялся: к рукам, ногам и животу Герберта были привязаны подушки и подушечки самой разной величины. Они намокли и отяжелели в воде. Мальчик принялся их отвязывать, а Рассонт швырял их в воду одну за другой. Без них наследник герцога оказался весьма стройным.
       - Вам холодно, - сказал Рассонт, накидывая на Герберта свой плащ. - Зачем вам понадобилось делать из себя толстяка?
       - Потому что только три года тому назад мне сказали, что я девочка, - был ответ.
       - Что?! - воскликнул Рассонт. - Вы - ДЕВОЧКА?
       - Да, сударь. По-правде меня зовут Аделина.
       - Аделина?
       - Да. Я росла, как мальчик, меня называли Гербертом все, даже матушка. Но когда она умирала три года назад, то сказала мне, что на самом деле я девочка, и чтобы я никому не говорила об этом, иначе меня убьют.
       Ирвинг не стал с этим спорить, потому что вспомнил приказ герцога: "Если это мальчик, привези мне, если девочка, убей её, ибо мне предсказано, что она меня погубит".
       - Вы не ошибаетесь, что вы девочка? - резко спросил он.
       - Проверьте, - она всхлипнула, дрожа от холода.
       Рассонт поскорее вытащил якорь и быстро погрёб к берегу. Проверять не было смысла: теперь все движения и круглые, не мальчишеские колени ясно свидетельствовали о том, что перед ним девочка. Глаза её смотрели на него со стыдом и печалью. Так могла смотреть только девочка, которую уличили в обмане.
       Прибыв на другой берег, Ирвинг молча привязал лодку к колышку, а девочка Аделина смотрела на него, дрожа от холода. Ей чудилась скрытая угроза в его крепкой худощавой фигуре, в хищно изогнутом птичьем носу, в проницательных серо-зелёных глазах и в плотно сжатых губах.
       - Я понимаю, - наконец нарушил молчание Рассонт. - Вы сделали себя толстой, чтобы всем казалось, что вы - плохо сложенный неуклюжий мальчик, а голос рано или поздно выдал бы вас - и вы решили замолчать. Логично. Сами придумали?
       - Матушка подсказала мне, - Аделина тяжело вздохнула.
       - Идея её, но исполнение, безусловно, ваше, - заметил Рассонт. - Вы начали "толстеть" постепенно, не так ли? Сперва, наверно, привязывали к себе просто плотные тряпки? Вот сухое платье для мальчика, а слева кустарник - переоденьтесь там.
        Он принялся размышлять про себя, как ему быть дальше. Трезвый реалист по отношению ко всему, его окружавшему, он мало верил предсказаниям, особенно цыганским, потому что ещё когда-то в детстве навсегда в них разочаровался. Но герцог верил, а Рассонт был его советником и посланником по особо важным делам. Он, конечно, не мог привести во дворец девочку, хотя бы и под видом мальчика. Её, разумеется, будет осматривать врач, и обман сразу обнаружится. Но и убивать ребёнка из-за какого-то цыганского предсказания он не собирался. Пустая прихоть его хозяина казалась ему безнравственной, нелепой и совершенно дикой. Он даже брезгливо поморщился, вспомнив о ней.
         В нём шевельнулась надежда. Может, ребёнок всё-таки ошибается? Если ему с младенчества внушать, что он мальчик, то он, даже будучи девочкой, будет вести себя скорее, как мальчик, нежели как девочка. Но, узнав, что он девочка, ребёнок безусловно изменит своё поведение и манеру держаться. Это логично и естественно. Стало быть, точно ли он девочка? Может, ребёнок находится в глубоком заблуждении?
       Он в замешательстве потёр лоб. Не очень приятно, но придётся самому проверить, кто же всё-таки перед ним.
       Он решительно вошёл в кустарник, где переодевалась девочка и, сухо извинившись, произвёл  беглый осмотр. Надежды его рухнули. Он махнул рукой, бросив:
       - Одевайтесь дальше! - и, выйдя из кустов, вновь погрузился в раздумье. Его холодный скептический ум привык подвергать всё анализу и сомнениям, но он был человеком глубоко верующим и решил, что ему может помочь советом его друг, священник отец Валентин.
       Поэтому, когда девочка вышла из-за своего укрытия, одетая в тёплый костюм и шляпу, он взял её за руку и повёл куда-то к дороге, держа в другой руке саквояж "со всем необходимым для герцогского наследника".
       - Сударыня, - заговорил наконец Рассонт. - Каким образом вашей матушке удалось скрыть от всей тюрьмы, что вы  - это вы? Ведь вас, вероятно, принимал врач?
       - Нет, - возразила Аделина. - Матушка говорила мне: врач как раз не принимал. Он зашёл к матушке позже. Осмотрел её, спросил, как здоровье и кто родился? Она ответила: мальчик, и он спит. Больше доктор у нас не появлялся, пока я не замолчала.
        - Так, - вслух задумался Рассонт. - Доктор поверил на слово, остальным не было дела... Но, тем не менее, все принимали вас за мальчика. Почему ваша матушка считала, что вас убьют?
        - Потому что мой отец, узнав, что она ожидает ребёнка, всё твердил ей, что если родится девочка, её следует убить, так как она погубит его: ему это было предсказано ещё в молодости. Но потом его выпустили, вернули ему титул и поместья. Но матушка говорила, он спрашивал в письме начальника тюрьмы: кто родился у Бренды Джонс? Ему ответили: мальчик по имени Герберт.
       "Значит, ему писали, но он не поверил им до конца, - подумал Ирвинг. - Ясно. Какая, впрочем, глупость. Вот его единственное дитя, красивая девочка, которая, безусловно, станет прелестной девушкой и затмит известных мне красавиц... а он велит убить её! Несчастную сироту, к тому же большую умницу: сумела же она молчать целых три года. И знала, что ходит по лезвию ножа. Смелое дитя. Надо же было суметь вырасти такой умной за тюремными стенами!"
       Он посмотрел на девочку в костюме мальчика, которая почти бежала рядом с ним: он шёл слишком быстро для неё.
       Он молча подхватил её на одну руку, и она робко ухватилась за его плечо.
       У Рассонта не было собственных детей; только пасынок от жены Лолы, уже вполне взрослый. Он уважал отчима, но настоящей дружеской близости между ними так и не возникло. Поэтому Рассонт не имел большого опыта в общении с детьми. Впрочем, он нашёл, что нести на руках девочку, маленькую и красивую, весьма приятно. К тому же она не была тяжёлой.
       Они добрались до большой дороги и стали ожидать дилижанса.
       - Сударь, вы меня убьёте? - очень тихо спросила Аделина.
       - Нет, - резко ответил Рассонт. - Я не убийца.
       - Значит, убьёт отец?
       - Сударыня, - он сурово посмотрел на неё. - Я не знаю, как сложатся обстоятельства, но знаю, что вы останетесь живы. Возможно, правда, вы не будете богаты, но люди живут и при малых средствах, зато спокойно. Займите свою голову чем-нибудь другим. Я гарантирую вам безопасность. Весна нынче холодновата, но цветы уже растут. Девочки обычно любят цветы. Полагаю, вы никогда их не видели? Вот и займитесь их созерцанием и изучением. Для вашего возраста полезно именно это. Или вам это неинтересно?
        - Очень интересно, - отозвалась Аделина. - Но... я вижу всё, как во сне... я боюсь... Я впервые вижу и лес, и луг, но я их боюсь... потому что у меня нерадостно на душе.
        И она заплакала.
        - Походите среди цветов и успокойтесь, - внушительно сказал ей Рассонт. - Повторяю: вы будете жить, и даже лучше, чем жили до сих пор. Главное для вас быть тихой, как мышка, и не рыдать так, чтобы все пассажиры дилижанса обратили на нас внимание и запомнили нас. Это в ваших интересах, Аделина. Вы меня понимаете?
        - Да, - она начала поспешно вытирать слёзы ладонями и послушно отправилась к ближайшей, пёстрой полянке футах в пятнадцати от дороги - "созерцать цветы".
        "Совершенно не умею говорить с детьми, - огорчился про себя Рассонт. - Ей, конечно, невесело. И она ещё так мала! А я говорю с ней, как начальник секретной службы со своим агентом".
        Впрочем, возразил он сам себе, ситуация провоцирует подобный тон. Ведь девочка вела себя до утреннего приключения с лодкой, как образцовый агент, да и ему тоже невольно пришлось войти в роль некоего разведчика, чьи действия должны быть особенно продуманными и осторожными.
        "И всё же у ребёнка должно быть детство, - строго сказал он сам себе. - Сначала мне следует решить - и поскорее - как вести себя с герцогом и что ему сказать относительно ребёнка. Сразу же после этого девочка, конечно, получит то, чего так долго была лишена".
        Он увидел вдали дилижанс и окликнул Аделину. Она подбежала к нему.
        - Запомните, - беря её за руку, сказал Рассонт. - Пока вы в мужской одежде, вас зовут Генрих; для всех, кроме меня.
        - Запомнила, - ответила Аделина. - А как зовут вас?
        - Называйте меня отцом, - молвил Ирвинг. - Отец и сын меньше всего вызывают подозрение.
        Дилижанс остановился около них, и они забрались в него (там уже сидело несколько пассажиров). Кучер хлестнул коней, и они припустили лёгкой рысью по дороге вдоль леса.
         - Ты можешь подремать, - обратился Рассонт к Аделине.
         - Нельзя ли мне пока посмотреть в окно, отец? - робко спросила в ответ Аделина.
         - Конечно, - Рассонт миролюбиво кивнул ей головой, а сам откинулся на сиденье и надвинул шляпу на глаза, впрочем, так, чтобы видеть весь дилижанс. Он заметил, что на них в самом деле обращают очень мало внимания, и остался этим доволен.
         Аделина, засмотревшись на живописный густой лес, бегущий параллельно дилижансу, незаметно для себя задремала, а потом и заснула у окна.
         
                3

        Её разбудил Рассонт. Солнце зашло, темнеющее небо озарял вишнёвый закат, и леса за окном уже не было.
        Он расплатился с возницей, вытащил Аделину из дилижанса, и оба они направились к небольшому селению с церковью и колокольней. Аделина помалкивала, Рассонт был настолько поглощён своими мыслями, что молчал тоже.
        Они подошли к небольшому домику слева от колокольни, и Рассонт постучал в дверь. Дверной молоток в виде отлитой из бронзы головки тюльпана привлёк внимание Аделины. Она не удержалась и с тайным восхищением потрогала пальцем эту красивую вещь. Тут же, испугавшись собственной смелости, она отдёрнула руку и украдкой взглянула на Рассонта, но человек, чей нос походил на клюв хищной птицы, не сделал ей никакого замечания.
       Дверь открыл господин в простой одежде, с очень мягкими и спокойными глазами. Увидев Рассонта, он просиял:
       - Ирвинг!
       - Отец Валентин!
       Они обнялись.
       - Как я рад тебя видеть, - искренне сказал священник. - Только что закончилась вечерняя служба, так что вы с мальчиком очень вовремя. Сейчас вас вкусно угостят. Заходите скорее.
       - Благодарю, - сердечно ответил Рассонт, заходя в дом и увлекая Аделину за собой. - Как Сусанна? Я так давно не видел вас обоих.
       - Слава Богу, моя супруга в добром здравии, - молвил отец Валентин. - А дети уже совсем взрослые; дочь я выдал замуж, а сын на заработках в Америке.
       - Ишь, куда занесло, - улыбнулся Рассонт. - Пишет?
       - Да. Он компаньоном у какого-то фермера, помогает ему, доволен. И дочь счастлива. Чего нам ещё желать? Господь весьма к нам милостив.
       Они прошли в маленькую, но чистую столовую, где добродушная Сусанна очень скоро накормила их замечательным ужином: тёплыми домашними пирогами с рыбой, без единой косточки, и овощами, запечёнными в сметане.
       Аделина впервые ела с душой приготовленную домашнюю пищу и, судя по тому, как она оценила стряпню Сусанны, Рассонт подумал: питайся она так охотно с самого рождения, ей не пришлось бы делать из себя толстяка и обжору - она стала бы такой непроизвольно. Но он не удерживал её и сам отдал должное простой и прекрасной деревенской еде, которую всегда чрезвычайно любил.
       - У вас отличный аппетит, гости мои, - весело сказал священник. - Люблю, когда наши овощи и пироги приходятся по вкусу надменным горожанам. Правда, Сусанна?
       - Хороший едок - славный работник, - ответила Сусанна известной поговоркой, ставя перед Аделиной вторую кружку молока от только что выдоенной коровы, а Рассонту подливая ещё домашнего вина.
       Затем она оставила мужа и гостей, отправившись хлопотать со служанкой о ночлеге.
       - Знаю, Ирвинг, ты ко мне по делу, - священник с проницательным пониманием посмотрел на своего друга. - Наверняка так. Без дела ты редко меня навещаешь. Рассказывай, что у тебя за трудности.
       - Трудности немалые, - подтвердил Рассонт. - Обещай хранить тайну, друг мой.
       - Видит Господь, обещаю, - становясь очень серьёзным, ответил священник.
       - Так вот, слушай. Это дитя, что ты видишь перед собой, - не мальчик, а девочка. Её зовут Аделина. Мало того, она дочь герцога...
       И Рассонт рассказал всю историю с самого начала, как на суде, "ничего не утаивая и не прибавляя". Священник слушал его очень внимательно. Рассонт заключил свой рассказ словами:
       - Я не могу везти к герцогу девочку, но где я возьму мальчика? С другой стороны, она дочь герцога, и раз уж я взял её из тюрьмы, она должна получить образование - и не знать страха, и расти. Что ты посоветуешь?
        Отец Валентин немного помолчал, потом заговорил:
        - Ты можешь оставить ребёнка у меня, но ты знаешь, большой учёности девочка от меня не получит, хотя ей будет здесь хорошо, с ней будут добры и ласковы. Но это временный приют. У тебя есть свой дом, и ты гораздо больше дал бы этой девочке, если бы мог, но... герцог может об этом узнать, не так ли? У тебя, кажется, есть племянница?
        - Да, она живёт в Испании, и я до сих пор её не видел. Ей десять лет.
        - Герцог об этом знает?
        - Да.
        - Как зовут твою племянницу?
        - Сара Рамирес.
        - Герцогу это известно?
        - Нет. это никому не известно, кроме Лолы; даже моему пасынку Рэю.
        - Так. Я, кажется, придумал. Скажи герцогу этак через неделю после отчёта о своей теперешней поездке, что к тебе приезжает племянница Аделина Рассонт из Испании. Я кое-что знаю об Испании и расскажу девочке, а ты подготовь Лолу и Рэя и посмотри, как герцог будет реагировать на твои слова. Ты хорошо его знаешь. Если он насторожится, то повремени с "приездом" девочки, а если ничего не заподозрит, то ещё через неделю забирай Аделину и воспитывай её на легальном положении.
        - Неплохо придумано, отец Валентин, - молвил Рассонт после длительной паузы, во время которой тщательно взвешивал все "за" и "против". - Но я плохой воспитатель для ребёнка.
        - Потрудись, Ирвинг. Ты первый будешь гордиться такой славной малюткой, когда волосы её отрастут... А первое время пусть поносит парик. Наш цирюльник продаёт несколько штук. Посмотри их, может, какой-нибудь подойдёт для девочки.
        - Я совсем не знаю эту девочку, - слегка нахмурившись, заметил Рассонт. - Выбрать парик легко, гораздо труднее узнать, что у неё за характер, какие задатки?
        - Я успею, дай Бог, узнать её за две недели, - ответил священник. - И тогда ты возьмёшь в дом не совсем уж незнакомку.
        - Ладно, - Рассонт кивнул головой; было видно, что он принял окончательное решение. - Завтра же я поеду к герцогу.
        Большие карие глаза девочки с серьёзным вниманием следили за лицами людей, решавших её судьбу. Аделина молчала, но про себя думала, что священник кажется гораздо добрее своего друга, человека, который привёл её сюда. Может этот последний тоже был добр, но не так, как этого хотелось Аделине. Она подумала, что ей будет гораздо лучше у отца Валентина и его приветливой ласковой жены, а к Рассонту она не поедет ни через две недели, ни через три, ни даже через целый год. Ей страстно хотелось остаться здесь, в этом славном тихом домике. Живя в тюрьме, она видела такие домики только с высоты тюремной крыши, куда ей иногда позволяли подниматься - они стояли очень далеко за оградой, там, где начинались красивые леса и поля. Ей иногда снилось, что она идёт в сторону этих домиков, чтобы поселиться в одном из них: это были её самые счастливые сновидения. И вот теперь она именно в таком домике, и хозяева готовы оставить её у себя! "Ни за что отсюда не уеду, - решительно подумала она. - Если только ОН насильно не увезёт».
         В комнату заглянула Сусанна.
         - Можете ложиться, - ласково обратилась она к гостям. - Вы, наверно, устали с дороги.
         - Умывайтесь и ложитесь, - обратился к Аделине Рассонт. - Я тоже скоро лягу.
         Его холодный и учтивый тон только подтвердил Аделине, что она права, решив никуда не ехать с этим человеком. Она послушно поднялась с места, и Сусанна увела её.
         Через полчаса отец Валентин и его гость расстались, сердечно пожелав друг другу доброй ночи. Рассонт взял свечу и отправился вместе с ней в отведенную ему комнату. Он очень удивился, увидев, что Аделина ещё не спит, и даже не легла, а стоит у дверей его комнаты.
         - В чём дело, почему вы ещё не в постели? - спросил он голосом гувернёра, и тут же сам почувствовал, что спросил не то и не так, как следовало бы.
        - Сударь, - в тон ему с достоинством ответила Аделина. - Я вам очень признательна, что вы пристроили меня и спасли от смерти, но я хотела бы навсегда остаться в этом доме и больше не видеть вас. Никогда, - добавила она с таким чувством, что Рассонт онемел от неожиданности, машинально отметив про себя, что у девочки правильная речь, - неужели несчастная Бренда Джонс обучила её так хорошо говорить?
        - Я чем-то обидел вас? - спросил он наконец, несколько обескураженный её голосом и "правильной речью".   
        - Нет. Но я для вас ничего не значу и никогда не буду значить, а этим людям я уже сейчас в радость. Позвольте мне остаться здесь.
        - Это неправда, - резко возразил Рассонт. - Вы - дочь человека, которому я многим обязан, и вы много значите для меня. Но я не привык показывать свои чувства и говорить о них, что является  скорее бедой, чем виной, и скорее достоинством, нежели пороком. Впрочем, даю вам полную свободу распоряжаться своей судьбой. Вы для этого, как я вижу, достаточно взрослая. Доброй ночи!
        И он ушёл в свою комнату.
        Аделине стало нестерпимо стыдно. Сердце её заныло, и, войдя к себе, в соседнюю с Рассонтом комнату, она горько заплакала. Потом сняла с себя всё, кроме нижней сорочки, вздохнула, погасила свечу и прошептала короткую молитву, которой научила её мать. Но она не смогла заснуть и продолжала тихонько всхлипывать в подушку. Правильно говорить её никто не учил, однако она умела внимательно слушать и запоминать, и часто, будучи одна, разыгрывала из себя судью, вполголоса, весьма торжественно выносящего помилование какому-нибудь воображаемому несчастному, уже потерявшему надежду. От скуки такие игры повторялись часто, и речь улучшалась сама собой, шлифуемая постоянными тренировками. Но теперь ей было не до своего красноречия. Ведь она хотела только утвердить и сохранить за собой право выбора, вовсе не думая обидеть при этом своего сурового спутника, а он обиделся! Ей было почему-то чрезвычайно горько это сознавать; она страстно желала попросить у Рассонта прощения и с благодарностью получить это прощение - только настоящее, данное от всей души.
        Рассонт услышал, что Аделина плачет, и, подумав: "Нет мне покоя ни днём, ни ночью", оделся и вошёл к ней со свечой.
        Она тут же перестала плакать, и лицо её вспыхнуло невольной радостью. Глядя на него сквозь слёзы, она села в постели и жалобно попросила:
        - Сударь, пожалуйста, простите меня! Я совсем-совсем не хотела вас обидеть.
        - Я не в обиде на вас, - ответил Рассонт. - Просто...
        Он замялся, потом решительно подсел к Аделине и погладил её по голове. Она порывисто обняла его в ответ и снова заплакала.
         - Не плачь, Аделина, - сказал Рассонт наконец тем голосом, которым говорил в самые лучшие минуты своей жизни - простым, тёплым и искренним. - Прошу тебя, не надо. Я умею любить, я умею понимать и ценить людей. Но я растерялся... Я ещё не воспитывал детей. Так вышло, что родных детей у меня нет... Ты мне нравишься. Ты очень мне нравишься. В конце концов, я даже полюбил тебя! Но полюбил только ту Аделину, которую успел узнать и почувствовать. Другой Аделины я просто ещё не знаю. Понимаешь ты меня?
        И он поцеловал её в лоб.
        - Понимаю, - прошептала Аделина, а сердце её при этом наполнялось не просто светом - радужным сиянием.
        - Я была очень глупой, - говорила она. - Просто ужасно глупой! Вы замечательный, вы добрый, вы настоящий... а говорили со мной по-другому, потому что привыкли так, у вас такая работа... Да?
        - Да, - к его горлу подкатил комок. - Видишь, ты поняла меня. Теперь ты знаешь, какой я на самом деле. И если я порой буду сухарём...
        - Значит, так надо, - с радостной готовностью подхватила Аделина. - Я пойму! Проверь меня и увидишь: теперь я пойму...
        Она не нарочно назвала его на "ты" - просто он показался ей вдруг очень родным и близким, каким до него казалась только мать. И она заснула  у него на руках, тихонько покачиваемая им из стороны в сторону. Он опустил её на подушку, прикрыл одеялом и, растроганный, надел ей на  большой палец руки (остальные пальцы были слишком тонкими) свой перстень: серебряный, с лунным камнем. Этот перстень носил когда-то его отец. Валентин знает это и объяснит Аделине, что это за вещь, и она поймёт: он, Рассонт, отдал ей самое дорогое, что у него было при себе. Стало быть он вернётся за ней!
        Он встал и, ещё раз взглянув на спящую девочку, вышел из комнаты.

                4

       ... Ирвинг Рассонт стоит перед герцогом Гербертом Абнерстонским. Герцог лежит, обложенный подушками, в своей спальне; голос у него слабый, пухлое лицо бледно.
        - Где мой сын, милорд? - спрашивает он Рассонта.
        - Ваша светлость, - Рассонт приближается к постели больного, глядя на райских птиц, расшитых по всему шёлковому китайскому балдахину. - Я вывел из тюрьмы мальчика, но впоследствии... - он быстро перевёл взгляд на лицо герцога, - мальчик оказался искусно замаскированной девочкой. Она сама себя выдала, я всё проверил и во всём убедился. Мать и дочь водили за нос всю тюрьму и ввели в заблуждение сперва начальство, а потом вас.
        - Проклятье, - тусклые глаза герцога вспыхнули гневом и безысходностью. Он заволновался:
        - Поступил ли ты с этой тварью, как я наказывал тебе?
        - Конечно, - не моргнув глазом, ответил Ирвинг. - У вас была бы красивая дочь. Но... пришлось свернуть ей шею.
        - Красавица или уродка - будь она неладна! - воскликнул герцог. - Надеюсь, свидетелей не было?
        - Нет. Это произошло ночью в глухом лесу. Девчонка даже не успела вскрикнуть. Я закопал её на том месте, где жёг костёр, разровнял землю и снова зажёг костёр. На этом месте теперь только след от костра.
        - Отлично, - молвил герцог, успокаиваясь. - На тебя можно положиться в подобных делах. Слава Богу, что с этим покончено.
        - Но у меня по-прежнему нет наследников, - добавил он горестно. - Придётся завещать почти половину моего состояния монастырю Братства Господня - святая дружба этих мирных затворников до сих пор очень поддерживала меня.
        - Вам ещё рано помышлять об этом, ваша светлость, - равнодушно сказал Рассонт. - Господь ещё, смею надеяться, дарует вам здоровье и полноценного сына.
        - Здоровье - быть может, - с тоской ответил герцог. - Но я уже много лет бесплоден, милорд, тебе это известно.
        - От бесплодия исцеляются, - возразил Рассонт.
        - Врачи в моём случае уже не говорят об исцелении.
        - Можно найти другого знающего человека, помимо врачей.
        - Знахаря?
        - Да, нечто вроде того. Знаю, что они иногда успешно лечат подобные болезни.
        - Сомневаюсь.
        - Вы же не сомневались в предсказании цыганки?
        - О нет, - заговорил герцог. - Да и кто бы усомнился?
        - Кстати, ваша светлость не помнит, как её звали?
        - Разве забудешь! Её звали Дали'да, милорд. И она была уже не юной: лет этак тридцати, красива собой. Их табор ночевал в Лорсмите.
        - В тридцать пятом году?
        - Именно. Я говорил тебе. Но к чему все эти вопросы? Ты хочешь найти её, чтобы она исцелила меня?
        - Сомневаюсь в её врачебных способностях, - сухо признался Ирвинг. - Просто мне хотелось бы видеть столь убедительно предсказывающую женщину. Хотелось бы тоже кое о чём спросить её.
        - Что ж, поищи, - равнодушно ответил герцог, устало прикрывая глаза. - Благодарю тебя за то, что ты не оставляешь меня одного наедине с моими горестями и так отважно помогаешь мне. Возьми, пожалуйста, эти деньги. Жаль только, что я обманулся насчёт наследника. А цыганка, может, давно умерла, Рассонт: ведь тридцать лет прошло с тех пор, как она всё это мне предсказала...
        И он задремал.
        Рассонт поклонился дремлющему герцогу и, взяв сверток с причитавшимися ему деньгами, тихо вышел от него.
        Дома он написал на листке: "1735 год. Лорсмит. Цыганский табор. Имя: Далида. Возраст (теперь): около 60-и лет". Потом велел позвать к нему Торма, верного ему человека. Когда тот пришёл, Рассонт сказал ему:
        - Вот записка, в ней вся необходимая информация. Поезжай в Лорсмит и узнай, где эта женщина теперь, только аккуратно. Она нужна мне. Вот деньги на дорогу. Будешь присылать мне отчёты. Сделай всё возможное, чтобы найти её.
        - Слушаю, господин Рассонт, - ответил Торм, беря листок. - Когда прикажете выезжать?
        - Завтра с утра. Ты свободен.
        После этого Рассонт прошёл в одну из комнат своей жены. Та, сидя в кресле у окна, сосредоточенно и неторопливо вышивала узоры на праздничной скатерти.
        - Лола, - тихо обратился он к ней. - Я знаю, ты поймёшь меня. Выслушай.
        - Да, дорогой, - Лола тут же отложила работу, приготовившись внимательно слушать.
        Рассонт, плотно прикрыв дверь, рассказал ей всё о герцоге и Аделине, а также о том, какую роль теперь он, Рассонт, играет в жизни девочки. Потом спросил:
        - Что ты думаешь об этом?
        Глаза Лолы засветились радостью, но она умела владеть собой. Поэтому, ласково взглянув на мужа, она уточнила:
        - Через две недели?
        - Да.
        - Я согласна и даже буду рада. Очень рада, - прибавила она, не выдержав и от души улыбнувшись ему. - Но... вдруг герцог ПОЧУВСТВУЕТ, что это его дочь?
        - Это невозможно, - удивился Рассонт. - Он никогда её не видел.
        - Но она, вероятно, похожа на свою мать, - значительно произнесла Лола. - А уж лицо Бренды, поверь, он запомнил, насколько это возможно. Они были вместе целых полгода и всего десять лет назад.
        - Это может быть, - согласился Рассонт. - Но может и не быть. Точно мы ничего не узнаем: ведь портретов Бренды никто не писал. Но на герцога девочка совершенно не похожа.
        - Не думаю, что мы рискуем, - продолжал он, подумав. - Похожа на Бренду Джонс, ну и что? Он станет более подозрительным? Допустим, но я в этом сомневаюсь. К тому же ты ведь знаешь: безвыходных ситуаций не бывает.
        - Мы скажем Рэю об её приезде? - спросила Лола.
        - Почему бы не сказать?
        - А если твоя племянница Сара вдруг в самом деле захочет навестить тебя?
        - Боюсь, не захочет, - он улыбнулся. - Ехать сюда из Испании? Долгий путь для тех, кто плохо представляет себе, куда и к кому едет. Впрочем, я не отрицаю неожиданностей. Пускай приезжает тоже; разберёмся.
        Он поцеловал жену и вышел из комнаты.


    
                Х Х Х Х

      Дом Рассонтов стоял на земле герцога и даже непосредственно напротив замка его светлости, что свидетельствовало о несомненном расположении и доверии герцога к своему единственному советнику. Место было чудесное. Особняк, сад и парк занимали весьма обширную площадь; это была богатая усадьба.
      Теперь солнце озаряло пышную майскую зелень, питая воздух теплом и ароматами цветов и трав, играя причудливыми тенями на дорожках сада, словом,  делая весь этот уголок подлинным раем.
      Невдалеке от ажурной ограды, в красивой деревянной беседке, увитой плющом, где иногда обедали господа, сидел за маленьким столиком печальный Рэй Рассонт. Он выбрал это место не случайно. Однажды он увидел в беседке отчима, который о чём-то сосредоточенно размышлял.
       - Почему вы здесь сидите, отец? - осмелился спросить мальчик.
       - Эта беседка, - Рассонт в ответ таинственно взглянул на него, - помогает мне думать и сосредотачиваться.
       Рэй не любил перенимать чужих привычек, но с тех пор Рассонт часто видел его в беседке, где он, глубоко задумавшись, сидел над своими уроками. Ему было уже пятнадцать лет, и он с нетерпением ждал, когда обучение его, наконец, закончится.
       Рассонт увидел Рэя и подошёл к нему.
       - Что на этот раз? - спросил он.
       - Учитель велел мне найти икс, - ответил Рэй, с плохо скрытым отвращением глядя на листок с заданием.
       Рассонт заглянул в листок.
       - И ты не можешь? - спросил он.
       - Пока не могу, - голос Рэя был сумрачен.
       Рассонт отодвинул ящичек в столе.
       "Нет, чтобы просто подсказать, - размышлял Рэй. - Так снова полез за шахматами! Издевательство..."
        Рассонт вынул миниатюрную складную доску для шахмат и высыпал из мешочка фигуры.
        - Ставь белые, - сказал он.
        Рэй молча начал расставлять белые, а Ирвинг чёрные.
        - Твой ход, - молвил Рассонт.
        Рэй угрюмо двинул вперёд коня. Рассонт пошёл пешкой. Рэй поставил на место коня ладью. Через десять минут положение у Рэя было не слишком удачное. Но вдруг ему открылся совершенно гениальный ход. Он радостно схватил пешкой коня Рассонта и с торжеством отставил его в сторону, объявив мат.
         - Увы, это шах, - заметил Рассонт, и его король перебрался на поле, которое Рэй забыл принять во внимание.
         - А тебе вилка, - сказал Рассонт.
         И Рэй с ужасом увидел, что чёрный офицер угрожает его единственной ладье и королеве.
         - Мат будет объявлен тебе через три хода, - сообщил Рассонт, и Рэй съёжился. Худощавая фигура отчима, высокая и стройная, его внимательное лицо с тонким изогнутым носом и пронзительными глазами нависли над доской, словно тень зловещей, хищной птицы.
         - Ну что, сдаёшься?
         - Сдаюсь.
         Рассонт быстро расставил фигуры в первоначальном порядке.
         - Тебе не следовало убивать моего коня, - сказал он. - Ты должен был пойти вот так! Смотри, уже абсолютно другая картина. Почему я сделал именно такой ход, ход ладьёй всего на две клетки вперёд, хотя она могла бы безопасно встать почти на любую клетку вертикали? Ответь мне на этот вопрос, Рэй, и ты найдёшь икс.
         Рэй задумался и вдруг воскликнул:
         - Потому что эта ладья теперь защищает самую выгодную для меня горизонталь! Ах, я теперь понял!
         И он быстро написал что-то на листе. Рассонт посмотрел на его запись.
         - Верное решение, - похвалил он. - Теперь ты видишь, что если рассуждать логически, икс найти довольно просто. Помог я тебе?
         - Вам бы преподавать в университете, - благоговейно произнёс Рэй. - Самую развысшую математику. И все бы у вас всё понимали.
         - Всё гениальное просто, - рассмеялся Рассонт, убирая шахматы. - В данном случае, как я уже сказал, действует логика, цепь ещё не свершившихся событий с учётом всего, что может помешать им свершиться, отдалить или напротив приблизить процесс. Это А, В, С или, если угодно, X, Y, Z. А четвёртое в этих сочетаниях трёх неизвестных никогда не подразумевается, но оно всегда может появиться. Это чудо Божье. И в этом случае логика не поможет нам...

                5

       - Отец Валентин, почему он оставил мне кольцо? - нерешительно и тихо спрашивала Аделина, показывая священнику перстень с лунным камнем.
       - Это перстень его отца, - ответил священник. - Он никогда с ним не расставался. Это значит, девочка, что Ирвингу ты весьма по душе, и он вернётся за тобой.
       Аделина радостно улыбнулась и, попросив шнурок, надела перстень себе на шею, потому что он спадал со всех её пальцев, слишком детских и тонких для такого украшения. Сусанна дала ей шерстяное платье, которое носила когда-то её дочь, и парик, купленный Рассонтом рано утром перед отъездом. Длинные светло-каштановые волосы рассыпались по её плечам, и Сусанна ахнула:
       - Как же ты хороша, детка.
       Она подвела Аделину с зеркалу, и девочка чрезвычайно восхитилась и смутилась тем, что увидела, тем более, что это было первое зеркало в её жизни. Красивые волосы придавали ещё больше прелести тонким чертам её лица, ещё больше выразительности бархатно-карим тёмным глазам, и платье чрезвычайно шло ей.
        - О-о, - шёпотом протянула Аделина. - Значит, я ТАКАЯ?
        - Ты такая, - засмеялась Сусанна. - Нравится?
        Девочка молча и серьёзно кивнула несколько раз.
        - Тогда улыбнись, - попросила Сусанна.
        Аделине так понравилось то, что показало ей зеркало, что ей не стоило большого труда исполнить просьбу Сусанны, после чего лицо её снова приняло серьёзное выражение. Супруга священника осталась очень довольна.
        - Ты чудесно выглядишь, - сказала она девочке. - Господь дал тебе царскую внешность.
        - Волосы ведь не мои, - наивно возразила Аделина. - У меня никогда не было таких волос.
        - Ничего, - сказала Сусанна. - У тебя вырастут точно такие же. Давай пока спрячем этот парик в сундучок, его лучше поберечь, да в косынке девочке и приличней.
        Аделина отдала парик, надела косынку и помогла Сусанне вымыть посуду после завтрака, после чего её вывели в сад. Впервые ноги её облегали чулки из тонкой шерсти, и Аделина то и дело украдкой посматривала на них с восхищением. Сусанна оставила её в саду, заботливо наказав девочке дышать чистым воздухом, играть, сколько ей захочется (жаль только, игрушек нет, добавила она), и даже разрешила немножко поваляться в траве.
        Тут Аделине стало так приятно и хорошо, что она немедленно упала в траву и протянула руки к солнцу, щедро сиявшему в голубом небе, потом принялась разглядывать перстень Рассонта и любоваться им, не снимая с шеи шнурка, на котором он висел. Ей теперь очень хотелось, чтобы человек, не пожалевший для неё своего особенного перстня, непременно за ней вернулся. Он был ей  чрезвычайно дорог, она думала о нём с глубокой благодарностью, любовью и нежностью. "Ирвинг Рассонт, - мечтательно твердила она про себя. - Самый благородный человек на свете. Но почему я пришлась ему по душе? Почему он хочет взять меня к себе? К  СЕБЕ!.."
       Весь день прошёл для неё, как праздник: теперь она стала настоящей девочкой, а главное, скоро "самый благородный человек" приедет за ней - и она останется с ним навсегда.
               

      За ужином Лола говорит Рэю:
      - Знаешь, сынок, к нам приезжает из Испании племянница отца Аделина. Будь с ней добр.
      Рэй пожимает плечами в знак того, что он никогда ни к кому не зол, потом спрашивает:
      - Она младше меня?
      - Да, ей десять лет.
      Рэй разочарован, но только в душе. Он и виду не подаёт, что интересней было бы встретиться с девочкой постарше. Но из вежливости осведомляется:
       - И долго она прогостит?
       - Она поживёт у нас, - отвечает Рассонт. - И немало времени. Она долго болела, её матушка очень утомилась, ухаживая за ней, а так как Аделина меня ещё не видела, было решено, что ребёнок проведёт здесь лето и наберётся сил. К тому же, она выросла без отца; мой брат давно умер. Так что если услышишь, что она называет меня "отец", не удивляйся.
        - А матушку она как будет называть? - нахмурившись, спрашивает ревнивый Рэй.
        - Тётей, разумеется, - говорит Рассонт. - Ты как будто недоволен?
        - Доволен, - отзывается Рэй. - Надеюсь, моя кузина не из тех маленьких девчонок, которые только и делают, что день и ночь изводят взрослых?
        - Я плохо знаю её, - Рассонт с трудом скрывает улыбку. - Но мне кажется, не из тех. Думаю, в любом случае мы не дадим себя извести.
        - Вы - да, - соглашается Рэй. - То есть, вы, мой приёмный отец, и я тоже. Но матушка бывает слишком добра...
        - Рэй, - Ирвинг смотрит на него с лёгким упрёком. - Скажи, позволял ли я хоть раз кому-нибудь оскорбить или огорчить твою матушку?
        - Нет, - твёрдо отвечает Рэй. - За это я вас и уважаю. Ещё за многое, но это - основное.
        Лола любовно прижимает к груди голову сына, такую же светловолосую, как у неё. Рассонт говорит:
        - Значит и впредь твоя матушка будет надёжно защищена.
        Рэй радостно улыбнулся в ответ на это. Рассонт, конечно, был человек немногословный и загадочный, но Лола чувствовала себя с ним счастливой, он безмерно уважал её и берёг; Рэй это видел и был доволен. С таким заботливым человеком они с матерью не знали горя, печалей, страхов - всё это они испытали от пьющего отца Рэя: он бил сына и жену, унижал их, выгонял из дома. Рэй помнил, что, когда восьмилетним малышом он потерял отца, то не испытал по этому поводу ни малейшей печали, да и мать, хотя и плакала немного, невольно вздохнула с облегчением. Когда Рассонт посватался к Лоле, мальчику исполнилось десять лет. Он не желал, чтобы она выходила замуж, но, видя её счастье, решил забыть о себе и терпеть от отчима что угодно. Терпеть, впрочем, ничего не пришлось. Рассонт держался с ним не ласково, но и не сурово. Между ними установились вполне дружелюбные отношения, и мальчик перестал жалеть, что зовёт отцом чужого человека, о чём  беспокоился первое время. Он считал себя счастливым, и если учился без особого удовольствия, то лишь потому, что полагал, будто и так знает уже достаточно.
        ... Спустя неделю Рассонт как бы ненароком сказал герцогу, что к нему приезжает племянница из Испании, Аделина Рассонт. Герцог ничего не заподозрил, поздравил своего советника с будущей гостьей и пообещал, что непременно угостит обедом юную сеньориту. Эта неожиданная милость не слишком обрадовала Рассонта, и он, как бы в шутку, поинтересовался, нельзя ли и ему будет пообедать вместе с "сеньоритой" у его светлости. Герцог рассмеялся и объявил, что всенепременно. Он выздоравливал.

 
        Все две недели Аделина провела в ожидании. Священник окрестил её заново, уже как девочку, и она чувствовала себя так, словно родилась во второй раз. Отец Валентин много рассказывал ей об Испании, выучил читать, и к концу второй недели пребывания в его доме Аделина читала уже довольно бегло. Учёба давалась ей легко. Всё остальное время она ждала, с нетерпением ждала, когда Рассонт вернётся за ней. Она научилась мыть посуду, готовить чай, кофе и даже слегка пользоваться поваренной книгой Сусанны. От постоянного пребывания на свежем воздухе её лицо порозовело, глаза стали яснее и ярче, движения - легче и непринуждённей. Сусанна научила её делать книксен, правильно держать вилку за обедом и разрезать пищу вилкой и ножом, а когда ешь суп, наклонять тарелку не к себе, а в противоположную сторону, чтобы случайно не пролить суп на себя. Всё это было непривычно и нелегко, но Аделина смиренно училась и делала успехи. Многое она умела уже сызмальства: например, не чавкать за столом, не шуметь и не болтать ногами. Но светские манеры, конечно, требовали большего. Она училась закладывать за ворот крахмальную салфетку, не начинать есть, пока все не сядут за стол и не возьмут в руки вилки или ложки, аккуратно наливать чай в чашки... Всё это преподавалось ей ласково, никто не упрекал её за неловкость и неумение, её только хвалили. Священник учил её также быть терпеливой и терпимой, не судить и не осуждать других и ни на кого не держать зла.
        - Умей прощать, дитя, - повторял он. - Помни: каким судом мы судим, таким и нас будет судить Господь. Будь милосердна к бедным, смиренна, великодушна. И выучи, пожалуйста, сегодня, вот эту маленькую, но очень полезную молитву...
        И он отмечал карандашиком молитву в молитвеннике.
        Аделина всей душой полюбила церковные службы. В этом тихом свободном сельском уголке они очень отличались от тюремных, тех, к которым она привыкла. Здешние богослужения были как-то особенно красивы, и она старалась всё время их посещать. Её душу особенно волновало пение хора. Она внимательно слушала и мечтала научиться когда-нибудь петь так же, как эти люди. Простая, незатейливая роспись церкви чрезвычайно её занимала. Она видела изображения ада и Рая, видела Спасителя в яслях и Его Пречистую Матерь, склонившуюся над Ним, видела приветливые лики святых, обращённые на неё.
        "Ирвинг Рассонт ещё не знает, за каким сокровищем он приедет, - растроганно думал священник, наблюдая, как благоговейно Аделина созерцает святые образы. - Он получит добросердечное и несомненно талантливое дитя. Впрочем, он, вероятно, это чувствует. Иначе и быть не может".

                6

        От Абнерстонского поместья до селения, где жил отец Валентин, было миль десять, и эту дорогу Ирвинг Рассонт проделал в собственной карете; ведь на этот раз он не выполнял секретного поручения. Тройка лошадей быстро одолела требуемое расстояние, и вскоре Рассонт уже подъезжал к дому священника.
         День был солнечный и жаркий. Аделина давно высматривала карету Рассонта в окошко, представляя себе, как кинется к нему на шею и скажет ему так много, и подарит цветы, собранные ею в букет на лужайке за церковью.
         Ее сердце затрепетало от радости, когда она увидела торжественно подъезжающую карету, она схватила цветы и выбежала из дома... Но увидев Рассонта, вдруг смутилась, спрятала цветы за спину и тихой поступью приблизилась к нему. Она внезапно поняла, что не посмеет броситься ему на шею, не посмеет сказать того, что хотела. Да и приготовленные слова все куда-то исчезли.
        Рассонт тоже шёл ей навстречу. У него мелькнула мысль: "Она похорошела... косынка и платье ей очень идут... рада она мне или не рада?"
        - Здравствуй, Аделина, - сказал он.
        - Здравствуйте, - ответила Аделина, смущённо глядя на него. Потом сняла с шеи шнурок с перстнем и сказала:
        - Возьмите, пожалуйста. Благодарю, что оставили мне это кольцо.
        - Кольцо называется "перстень", - он улыбнулся и, развязав узел на шнурке, надел перстень на палец. - А что ты прячешь за спиной?
        - Цветы, - ответила Аделина. - Я собирала их...
        Она потупилась и замолчала.
        - И отлично, - отозвался Рассонт. - Ты не покажешь мне их?
        Она несмело показала ему букет.
        - Очень красивый, - заметил он. - У тебя есть вкус. Пойдём в дом?
        - Да, конечно, - Аделина пошла рядом.
        Сусанна и священник, как всегда, радушно приняли гостя. Они готовы были накормить и напоить его, а также кучера, но Рассонт возразил, что им с Аделиной скоро ехать и попросил только вынести кучеру стакан сладкой наливки.
         - Хорошо, что ты приехал сегодня, - простодушно сказал отец Валентин. - А то Аделина ждала тебя ещё вчера; почти целый день простояла у окна. Даже собрала цветы - вон стоят в вазочке. А сегодня собрала новые, чтобы тебе подарить.
        Аделина стояла красная, низко опустив голову.
        - Так эти цветы для меня? - Рассонт засмеялся. - Что же ты мне их не подарила, Аделина? Если они для меня, то дари.
        Аделина робко протянула ему свой маленький букет. Рассонт взял его и, слегка поклонившись ей, сказал:
        - Спасибо.
        - Я знаю, - стала сбивчиво оправдываться Аделина. - Мужчинам цветы не дарят... Особенно таким, как вы, строгим... Надо было, конечно, другой подарок...
        - Зачем же другой? - Рассонт удивился. - Мне очень нравится этот. Правда: очень нравится.
        - Честно? - нерешительно спросила Аделина.
        - Честно, - ответил Рассонт и поцеловал её в щёку. - Да, мужчинам цветы не дарят. Но когда ТЫ будешь дарить МНЕ цветы, я всегда обрадуюсь этому.
        Аделина улыбнулась, но от волнения не знала, что сказать, и молчала. Рассонт протянул ей свёрток и шляпную коробку.
        - В этом свёртке платье и всё прочее, - сказал он. - А в коробке шляпка. Оденься и не забудь парик. Кстати, я ещё не видел его на тебе.
        Приняв от него с поклоном свёрток и коробку, Аделина ушла в свою комнату. Пока она одевалась, священник рассказал Рассонту, чему успела выучиться девочка в его доме. Он не смог сдержаться и признался, что этот ребёнок полон любви и доброты, веры и послушания.
        - Будь с ней поласковей, - попросил отец Валентин. - Ведь ты добрый человек. А она три года не знала ни любви, ни внимания к себе.
        - Не беспокойся, - ответил Ирвинг. - Я очень постараюсь.
        Тут Аделина появилась перед ними в лёгком пышном платьице, тонких шёлковых чулках и серебристого цвета башмачках. На голове её была изящная летняя шляпка с ленточками, а на руках белели тонкие нитяные перчатки. Она присела перед Рассонтом в книксене и быстро выпрямилась.
        Рассонт на секунду онемел от восхищения. Он и подумать не мог, что прекрасно сшитая одежда и длинные красивые локоны могут так волшебно преобразовать обыкновенную, хотя от природы и миловидную девочку. Сусанна только всплеснула руками. Чувствуя, что выглядит очень хорошо, Аделина не сдержала радостной улыбки, и эта улыбка придала ей еще больше очарования.
       - Красавица! - с чувством вымолвил наконец Рассонт, обретя дар речи. - Хоть сейчас на бал. Что же, прощайся с нашими друзьями, и пойдём.
       Аделина со слезами на глазах обняла священника и Сусанну. Они тоже едва не плакали, прощаясь с ней.
       - Ещё увидитесь, - весело сказал Рассонт. - Спасибо, отец Валентин, спасибо Сусанна! Мы вас ещё навестим.
       Он подал Аделине руку, вывел её из дома и усадил в карету. Когда она тронулась с места и они покатили в сторону Абнерстонской усадьбы, Рассонт показал Аделине большой саквояж и пояснил:
       - Здесь твой гардероб. Помни, тебе лучше называть меня отцом, так как твой родной отец, то есть мой брат, которого никогда не было, якобы умер. Матушка твоя жива, и зовут её Кончита. Это если герцог станет расспрашивать тебя. Моей жене известна правда, но моему сыну Рэю или при нём говори то же, что и герцогу. Понятно?
       - Да, - ответила Аделина. - А как мне сейчас называть вас?
       - "Отец", - он даже немного удивился. - Разве я тебе, В САМОМ ДЕЛЕ, теперь не отец?
       - Отец, - отозвалась, повеселев, Аделина.
       Он прибавил, подумав:
       - Да, называй меня на "ты", я позволяю.
       - Спасибо, - отозвалась Аделина. Помолчав, она призналась:
       - Очень жарко сегодня. В такие дни мне в тюрьме разрешали подставлять голову под насос во дворе.
       - Да, жарко, - согласился Рассонт. - В самом деле. Насоса я тебе не обещаю, но дома ты сможешь снять чулки и шляпку. В городе и у герцога нельзя появляться без чулок.
       - А когда герцог захочет видеть меня? - спросила Аделина.
       - Полагаю, на днях, - ответил Рассонт.
       Вскоре они въехали в город, а через час были уже за городом, там, где находился замок герцога и дом Рассонта.

                7

        Когда они появились в доме, Лола сердечно поцеловала Аделину, а Рэй приветливо поздоровался с ней. Потом ей показали её комнату в доме - красивую, залитую солнцем, позволили снять шляпку, перчатки и чулки, и вся семья вышла обедать в сад, в беседку, где маленький стол был заменён большим, а большой уже накрыт. От волнения Аделина не чувствовала, что она ест. Её гораздо больше занимала салфетка - не забыть бы заложить её, вилка - правильно бы держать её, нож - резать бы им, как ее учили. Рассонт непринуждённо говорил о чём-то, Рэй внимательно слушал. Лола видела, как сосредоточенно пытается девочка соблюсти все приличия. Аделина не совершила во время обеда ни одного промаха, но это стоило ей большого душевного напряжения. Она будто не обедала, а выполняла работу, требующую необыкновенного внимания и сосредоточенности.
      - Бедняжка, - шепнула Лола Ирвингу. - Может, ей было бы легче пообедать одной?
      - Непринуждённость придёт к ней, - ответил Рассонт. - Ей просто надо привыкнуть. Сегодня её первый день здесь, и она, конечно, волнуется.
      Пообедав, Рэй остался в беседке учить латинские стихи, Лола устроилась в кресле в теплой тени с книгой в руках, а Рассонт взял Аделину за руку и спросил:
      - Ну что, погуляем немного?
      - Да, - тихо ответила Аделина.
      Он повёл её в глубь парка и привёл на залитую солнцем лужайку, где журчал ручей и бил огромный римский фонтан.
       - Как красиво! - воскликнула Аделина, позабыв о своей скованности. - Сколько воды!
       - Это римский фонтан, - Рассонт подвёл её ближе. - Хочешь искупаться? Здесь ты не утонешь.
       - Можно? - глаза Аделины засияли восторгом.
       - Нужно, - Рассонт погладил её по голове. - Я подожду тебя вон за той ивой.
       И он отошёл подальше, за иву, склонившуюся над ручьём, и улёгся там на траву. Изнывая от жары, Аделина поспешно разделась, сняла парик и прыгнула в чашу фонтана. Звонко рассмеявшись, она принялась резвиться в воде, блестящая, как розовая рыбка. Ей было так весело, что она почти всё время смеялась, прыгала, кувыркалась, открывала под водой глаза и разглядывала мраморное шершавое дно. Когда она вставала на ноги, вода доходила ей до шеи.
       Слыша её смех и весёлые вскрики, Рассонт сам невольно улыбался. Он давно думал, что этой девочке пора перестать быть такой серьёзной.
       Вдоволь накупавшись, Аделина выбралась из чаши фонтана и улеглась под лучами солнца на живот, чуть изогнувшись, как ящерица. Тёплая мягкая трава подействовала на неё не хуже пуховых перин: Аделину тотчас потянуло в сон. Проспав около часа, она встала, свежая и бодрая и, подумав, что Рассонт, наверно, заждался её, поскорее оделась, ополоснула сонное лицо, надела парик и, схватив одной рукой туфельки, побежала босиком туда, где лежал на траве Ирвинг Рассонт. Прибежав к иве, она увидела, что её названный отец спит. Увидев, что девочка легла в траве и, видимо, задремала, он решил тоже подремать и незаметно уснул. Она осторожно опустилась на траву рядом с ним, и он тут же открыл глаза.
       - Ты проснулась, Аделина? - он слегка приподнялся.
       - Да. Можно тебя обнять? - робко спросила Аделина.
       - Почему ты спрашиваешь? - он привлёк её к себе. - Обнимай всегда, когда захочешь.
       Аделина с глубоким вздохом счастья обхватила его шею руками. Он посадил её к себе на колени.
       - Хорошо искупалась?
       - Очень!
       - Тебе было весело?
       - Очень! - она засмеялась.
       - В жаркие дни ты будешь здесь купаться, - сказал Рассонт. - Здесь иногда купается и Лола. А мы с Рэем ходим в герцогскую купальню, на реку и плаваем, кто дальше.
       - Здорово! - с чувством молвила Аделина. - И вы, наверно, ныряете: видите дно, рыбок... да?
       - Бывает, - согласился Рассонт.
       - А никто не увидит, как я здесь купаюсь? - с тревогой спросила вдруг Аделина.
       - Никто.
       - Рэй не будет подсматривать за мной?
       - Рэй умный воспитанный мальчик; конечно, не всегда. Но он не будет подсматривать - ему это неинтересно.
       Аделина успокоилась.
       - А что ему интересно? - помолчав, спросила она.
       - Повесничать, - ответил Рассонт. - Ловить рыбу, читать книги (редко хорошие), ездить верхом, охотиться... Это он любит, а вот уроки терпеть не может. Впрочем, он славный малый, очень любит мать, уважает меня.
       - А я тебя люблю, - призналась Аделина. - Очень сильно. Лола, кажется, добрая. Можно называть её по имени?
       - Спроси у неё. Она, должно быть, охотно разрешит, но Рэю это не понравится.
       - Тогда я лучше не буду, - смутилась Аделина. - Буду говорить "тётя Лола". Я не хочу, чтобы на меня сердились.
       Рассонт поцеловал её в лоб и подумал при этом, что волосы её пахнут чистой водой и солнечными травами.
       - Некому и не за что сердиться на тебя, - сказал он. - Хочешь учиться - всему, чему пожелаешь?
       - Конечно, - глаза Аделины радостно засветились. - Я очень хочу научиться писать, считать, знать карту, где все страны, и учить какой-нибудь другой язык.
       - У тебя будет эта возможность.
       - Ещё я хочу ПОВЕСНИЧАТЬ, - серьёзно сообщила Аделина, влагая в это новое для неё слово свой собственный смысл. - То есть удить рыбу и ездить верхом, а потом играть на пианино и читать, но только хорошие книги.
       Рассонт засмеялся.
       - Ладно, - сказал он. - Будешь повесничать. Только пока что не на большой лошади, а на маленьком пони. Книги я буду давать тебе сам - тогда не прочтёшь лишнего.
       - Лишнее - это про любовь? - угадала Аделина. - Я уже читала одну такую, в тюрьме. Знаешь, там жили граф и графиня. Они любили друг друга, но встречались редко, потому что граф был женат, а графиня замужем. И там всё время говорилось: "Граф припал к тяжёлой груди графини и зарыдал". Я это запомнила, потому что он очень часто припадал и рыдал - и всё на тяжёлой груди графини. А потом его убили на дуэли. Муж графини, конечно.
       - Чудесная вещь! - Рассонт засмеялся. - К счастью, у меня нет ничего подобного. Пойдём-ка домой, нас наверно уже ищут.
       Они возвращаются. Когда наступает пора ужинать, Аделина чувствует себя легко и непринуждённо. Она ест, держа вилку так, будто сызмальства обучена этикету.
       На ночь служанка купает её в ванной и отмывает дочиста, невзирая на все её возражения, что она сама умеет мыться. Впрочем, голову она и моет сама, и служанка даже выходит из ванной. Аделина понимает: она получила такое распоряжение, чтобы ничего не узнать про парик. Аделина моет голову, а после в ночной рубашке и пеньюарчике проходит в свою комнату. На голове у неё чепчик, а парик она вешает в уголок на круглую специальную палочку - и ложится в постель.
       К ней заходит Лола.
       - Как здесь наша девочка? - ласково спрашивает она.
       - Спасибо, тётя Лола, всё очень хорошо, - отзывается Аделина. - А где... отец?
       Она произносит это слово почти шепотом.
       - Он непременно зайдёт к тебе, - уверяет Лола, целуя её в щёку. - Ты очень славная.          
       Аделина целует её в ответ.
       - Вы тоже, - признаётся она. - Я хотела называть вас просто по имени, и отец сказал, что вы, наверно, согласитесь, но Рэю это не понравится.
       - Да, пожалуй, - Лола задумчиво улыбается. - Я понимаю, почему, хотя и не согласна с Рэем.
       - Я тоже понимаю, - говорит Аделина. - Если бы мою матушку вдруг стал называть по имени какой-нибудь чужой мальчик, мне бы тоже не могло это понравиться.
       - Ты очень умная девочка, - Лола гладит её руки. - Знаешь, мне так хотелось иметь дочь, и вот...
       Она улыбается беззащитной и радостной улыбкой. Аделина молча обнимает её и говорит:
       - Считайте, что я ваша дочь.
       - Хорошо, детка, я буду так считать, - Лола гладит её по щеке. - Спи спокойно. Отец сейчас зайдёт к тебе.
       В самом деле, вскоре после того, как уходит Лола, является Рассонт.
       - Отец, - спрашивает Аделина. - Почему меня мыли? Я взрослая. Я сама умею мыться.
       - Один раз тебя следовало оттереть, как полагается, - Рассонт слегка подмигивает ей. - Не горюй. Всё остальное время будешь мыться сама. Договорились?
       - Договорились, - отвечает Аделина с достоинством. И тут же улыбается, прижав к щеке руку Рассонта. В глазах её светится такая глубокая любовь, что Рассонт не выдерживает и крепко целует её в щёку, как и Лола.
       - Спокойной ночи, - желает он ей.
       - Спокойной ночи, - ласково отвечает она.
       
                8

       Для Аделины начинается новая жизнь, прекрасно и волшебно непохожая на то, что было до сих пор. У неё теперь много игрушек, да таких, что любой ребёнок пришёл бы от них в восхищение. Чего стоит, например, один плюшевый слон, превосходящий своими размерами живого пони! На нём очень тепло, удобно и интересно сидеть верхом. А остальные игрушки! Просто мечта и счастье владеть ими.
       Она теперь учится. Её обучают письму, счёту, языкам - всему, что она хотела бы знать, а также рисованию и, конечно, езде на пони. Рассонт по прежнему гуляет с ней в парке, и эти прогулки для неё драгоценнее чистого золота - ведь она обожает своего отца.
        А Ирвинг Рассонт между тем неспокоен. Торм продолжает писать ему, что он,  хотя и напал на след цыганки, но всё-таки не может найти её. Кроме того, герцог дал Рассонту новое поручение: спасти из застенка своего верного человека, которому грозит виселица. Рассонт брезгливо смотрит на предоставленный ему план тюрьмы; ему слишком хорошо известен приговорённый. Это профессиональный убийца, который, повинуясь нелепым прихотям герцога, двадцать лет подряд "убирал" с дороги его светлости не угодных последнему и часто совершенно невинных людей. Рассонту вовсе не хочется спасать его. Но работа есть работа. Он отговаривал герцога от этого шага, доказывая ему, что Сэд - так звали "верного человека" - действительно заслужил смерть. Но герцог бормотал, что дружба и долг превыше всего, и что Сэд убивал не по своей охоте, хотя и за деньги. В конце концов, восклицал герцог, Сэд не произнёс его имени на суде, а это чего-нибудь да стоит - верный человек не бывает заменим.
         Вспоминая беседу с герцогом, Рассонт угрюмо расставлял знаки на чертеже, насвистывая сквозь зубы некий неопределённый мотив. "Долг ему жить не даёт, - негодовал он про себя на герцога. - Не пожалел своей собственной дочери, а тут его потрясла глубокая мысль о верности и незаменимости наёмного убийцы. Сэд! Что я, не видел Сэда? Его заждалось тюремное кладбище. На его совести несколько убитых детей; если быть точным, семеро. Сэд! Я собственноручно вздёрнул бы его ещё лет двадцать назад, после первого же убийства лорда Лэстона с семьёй. Незадолго до этого король пожаловал Лэстона в рыцари, а герцогу весело заявил, что ему ещё рано рыцарствовать. Герцог обиделся на короля... и вызвал Сэда".
        Но тут же Рассонт подумал, что он ничего не знал тогда о Сэде и о его связи с герцогом Абнерстонским. Даже прослужив у герцога тринадцать последних лет советником, он узнал о Сэде всего три года назад и с тех пор искал случая заманить его в ловушку, но Сэд был осторожен, пока всё-таки не попался властям.
       Между тем, теперь приходилось его вызволять. Герцог не просто нуждался в Рассонте, он был его благодетелем. Когда пятнадцать лет назад Рассонт по ложному обвинению в измене попал в тюрьму, ту же самую, где сидел теперь Сэд, герцог, весьма часто прибегавший прежде к его советам, вознегодовал на Фемиду - он был не чужд возвышенным порывам. Он искренне и пламенно ходатайствовал за Рассонта перед королём. Его величество смягчился, оправдал Рассонта, вернул ему доброе имя и дворянство, а герцог сделал его богатым, после чего начался мятеж, герцог попал за решётку, и на сей раз Рассонт проявил чудеса изобретательности, чтобы его светлость не повесили. Спустя полгода несчастного вельможу освободили и вернули ему все богатства и поместья. Мало того, король в порыве щедрости даровал на этот раз именно герцогу рыцарское звание. От мятежа его величество был сам вынужден бежать в другое государство и отлично понимал состояние своих вельмож, которые не успели последовать его примеру.
        "Тюрьма, - вдруг сказал себе Рассонт. - Нет ничего проще. Да ведь камера Сэда как раз рядом с моей бывшей камерой. А у меня там остался тайник... Отлично. Я выведу Сэда и верну его обратно: потом. Он даже не сможет скрыться".
        Эта мысль принесла ему великое облегчение. "Белые начинают и выигрывают, - подумал он. - Типичный мат в три хода. Именно в три".
        Он повеселел. Конечно, неприятно всем этим заниматься, но Сэд просто обязан был вернуться назад и получить недополученное. Рассонт вспомнил его лицо: рыжие жёсткие волосы, безжалостные глаза и вечная ухмылка. Неимоверная сила и проворство. Впрочем, теперь они ему не помогут. Герцог прав - такие люди незаменимы. Второго такого же монстра ему не найти, а хуже - не найти тем более.
        Кто-то несмело постучался в дверь. Так могла стучать только Аделина. Рассонт просветлел лицом и сказал:
        - Войдите!
        Аделина вошла в кабинет и, как всегда, вежливо попросила, боясь, как бы что-нибудь не помешало:
        - Пойдёмте гулять, отец! Пожалуйста.
        - Пойдём, дорогая, - Рассонт с готовностью поднялся ей навстречу.

             
        Рэю не очень нравилось, что его кузина в любую свободную минуту завладевает его приёмным отцом, тогда как матушка, вероятно, страдает от одиночества. Мальчик решил прекратить этот произвол.
        Однажды, встретив девочку после уроков, когда она уже бежала к Рассонту, он преградил ей путь и сказал:
        - Кузина! Отец сегодня очень занят и просил, чтобы Я сопровождал вас в прогулке.
        Это было произнесено учтиво, но холодно. Аделина остановилась, как поражённая громом.
        - Он ничего мне не говорил, - несмело возразила она.
        - Он и не скажет, - Рэй пожал плечами. - Станет он отчитываться перед ребёнком!
        Аделина вспыхнула и отвернулась.
        - Куда вы? - Рэй снова безжалостно загородил ей дорогу.
        - К тёте Лоле, - со слезами на глазах ответила Аделина.
        - Она тоже занята, - сказал Рэй. - Или гуляйте со мной или играйте в саду одна.
        - Я хочу в свою комнату, - отозвалась Аделина.
        - Я провожу вас до вашей комнаты, - тоном стражника молвил Рэй.
        Войдя в свою комнату, Аделина дала волю слезам. Она плакала молча, но так горько, что к обеду у неё заболела голова, и начался жар. Её пришли звать за стол. Она попросила передать, что не голодна, - да так оно и было на самом деле.
        Через несколько минут пришёл Рассонт. Увидев красное, распухшее от слёз лицо Аделины, он пришёл в изумление и испугался за здоровье ребёнка.
        - Что с тобой, дорогая? - спросил он, как мог, мягче.
        - Отец, - Аделина всхлипнула. - Ты сегодня... не велел... мне приходить?
        - Что? - он сел рядом с ней на кровать. - Когда это я не велел?
        - Рэй сказал мне, что ты запретил... чтобы я беспокоила тебя и Лолу... а гуляла с ним самим или одна... если вообще хочу гулять. А я подумала... ты меня не предупредил...
        - У тебя жар, - сказал Рассонт, касаясь её лба ладонью. - Такая умная девочка, а сразу поверила информации из вторых рук...
        - У меня не было первых рук, - сдавленно проговорила Аделина. - Он меня не пускал... Он вёл себя, как стражник...
        - А я ждал тебя и удивлялся, что ты не идёшь, - заметил Рассонт. - Ложись в постель. Ты заболела.
        - Ты ждал? - она встрепенулась и даже рассмеялась. - Значит, Рэй соврал... то есть, солгал... но это неважно, если ты меня не разлюбил... и Лола тоже...
        Она закрыла глаза и тут же уснула. "Сильное потрясение, - догадался Рассонт. - Это оно даёт такой внезапный сон..."
        Он осторожно раздел Аделину, уложил её под одеяло, поцеловал и вызвал няню для ухода за девочкой, а сам спустился в сад обедать.
        За обедом он вёл себя, как ни в чём ни бывало, сказав только, что Аделина приболела. Но когда обед кончился, он отозвал Рэя в сторону, и лицо его стало суровым.
        - Рэй, - начал он. - Я никак не предполагал, что ты возьмёшься решать за меня, как мне распоряжаться своим временем.
        - Я тоже не предполагал, что вы забудете матушку и станете заниматься только своей племянницей, - попытался парировать удар Рэй.
        - Спроси сначала матушку, забываю ли я её, - ещё суровей сказал Рассонт. - Она скажет тебе правду. Я никогда не забывал о своей жене, потому что я люблю её. При чём тут Аделина, за что ты так поступил с ней? Она не сделала тебе никакого зла, а ты едва не разбил ей сердце.
        Рэю стало очень не по себе от такого серьёзного обвинения. Он вдруг почувствовал, что, пожалуй, в самом деле был не прав, и растерялся.
       - Я подумал... она навязывается и не даёт вам с матушкой нормально жить... - пробормотал он, отводя глаза в сторону и медленно заливаясь краской.
       - Разве мы с твоей матерью допустили бы это? - Рассонт нахмурился. - И разве, в любом случае, не разобрались бы сами, без твоей помощи? Не вздумай больше повторять сегодняшнюю выходку. С тобой в этом доме никто не обращался подобным образом и не будет обращаться. Уважай же нас всех, как мы уважаем тебя. Мне крайне неприятно то, что произошло. Ступай.
       Рэй повернулся и, понурившись, побрёл прочь.
       Лола сидела у постели Аделины и плакала. Увидев Рассонта, она встрепенулась:
       - Это Рэй? Рэй обидел её?
       - Не обидел, а был неосторожен, - мягко возразил Рассонт и кратко рассказал о том, что сам узнал о сегодняшнем проступке Рэя.
       - Значит, всё-таки Рэй, - с горечью сказала Лола.
       - Брось. Это бывает с ребятами его возраста, - ответил Ирвинг. - Он же не знает об Аделине ВСЕЙ правды. Если бы он знал, то, конечно, не повёл бы себя так.
       Врач, вызванный на всякий случай, сказал, что Аделина, вероятно, очень скоро поправится, но предупредил, чтобы девочка лежала ещё и на следующий день.
       Ужинали втроём молча. Рэю было нестерпимо стыдно. "Уже ничего и не скажи, - думал он, чувствуя себя несчастным. - И что такого случилось? Почему Аделина так сильно расстроилась?"
       - Матушка, отец, - заговорил он виновато. - Не сердитесь на меня, простите меня.
       - Проси прощения у Аделины, Рэй, - печально отозвалась матушка. - Это ведь ты сказал ей неправду - будто отец не хочет с ней гулять. Она подумала, что мы разлюбили её.
       - Хорошо, - сказал Рэй. - Я виноват и попрошу у неё прощения. Она уже проснулась?
       - Проснулась, - ответил Рассонт. - Но не стоит тревожить её сегодня. Ты что-нибудь не так скажешь, и ей снова станет плохо.
       - Я не скажу не так, - пообещал Рэй. - Но завтра - значит, завтра.
       ... Аделина действительно проснулась. Жар спал, она уже не была расстроена, но чувствовала сильную слабость. О Рэе ей вспоминать не хотелось. Лола и Рассонт навещали её по очереди. На ночь ей дали мясного бульона. Она выпила его и уснула здоровым сном, но с каким-то страхом, против её воли оставшимся в сердце.
       Наутро она почувствовала себя гораздо лучше. Она съела лёгкий завтрак, и тут явился Рэй. У него был весьма виноватый вид.
      - Простите меня, кузина, - сказал он. - Я вчера поступил глупо и даже… даже подло.
      Он опустил голову.
      - Прощаю, - просто ответила Аделина. - Почему ты меня не любишь, Рэй? Тебе кажется, я плохая?
      Рэю вовсе так не казалось, и он принялся сбивчиво объяснять, что дело совсем не в этом, а в его глупых фантазиях, и отец с матушкой ему вчера всё объяснили.
      К счастью Аделина быстро уловила, что' именно вчера не понравилось Рэю, и повеселела.
      - Ты не бойся, - сказала она. - Если хочешь, я буду не каждый день ходить к отцу.
      - Нет, - Рэй даже испугался. - Ходи, пожалуйста, когда захочешь.
      - Но ведь тебя это обижает, - возразила Аделина.
      - Нет, уже нет, - стал горячо уверять её Рэй. - Честное слово!
      - А, я знаю, что тебя обижает, - догадалась Аделина. - То, что ты получаешься как бы чужой...
 А я - как родная. Раньше всё внимание было только тебе, а теперь нас двое. И вы с отцом уже, наверно, не ходите рыбачить и плавать в речке, как это было без меня? Это, конечно, несправедливо. Может, нам ходить вместе? Я совсем не буду мешать, вот увидишь. Я слова не произнесу.
      Рэй был тронут.
      - Конечно, - сказал он смущённо. - Но, Аделина, тебе не стоит об этом думать. Ты произноси всё, что захочешь, и вообще... Хочешь, я научу тебя играть в шахматы?
      - Хочу, - искренне ответила Аделина.
      Рэй сбегал в беседку за шахматами, расставил их на доске и стал объяснять Аделине, что значит каждая фигура, и как она ходит. Аделина внимательно слушала и запоминала. Они сыграли партию, но Аделине был быстро поставлен мат. Во второй раз Рэй поддавался изо всех сил, и вышла ничья. Аделина улыбнулась.
      - Хорошая игра, - одобрительно сказала она. - Только мне надо хорошенько потренироваться.
      Рассонт, неслышно зайдя к Аделине, увидел, что дети доверительно беседуют друг с другом. Незамеченный ими, он вышел, чтобы не помешать. "Может, подружатся, - подумал он. - Дай Бог. Зайду позже".
      Когда Рэй отправился в классную комнату заниматься французским, Рассонт навестил Аделину. Она была очень весела, выглядела здоровой и бодрой. С удовольствием обняв отца, она рассказала, что Рэй попросил у неё прощения и даже научил играть в шахматы.
      - Пусть он гуляет с нами, если захочет, - попросила Аделина. - Ему, наверно, одиноко. И почему он не называет тебя на "ты", как я?
      - Потому что он не столько любит меня, сколько уважает, - ответил Рассонт. - А "ты" нужно говорить, только любя. Или когда притворяешься. Но это уже относится к моей службе. Мне часто приходится притворяться. А когда я искренен с человеком, я не хочу, чтобы мне говорили "ты", но при этом не любили меня.
      Аделина засмеялась.
      - Отец, хочешь "мат в три хода"? Позволь, чтобы он говорил тебе "ты" - и он очень тебя полюбит; прямо, как я, потому что сильнее дети не могут любить. Сильнее, чем я.
      - Я знаю, - тихо сказал Рассонт. - Действительно, это похоже на мат в три хода. Пожалуй, ты права. Я рискну.
      - Это не риск, - уверенно возразила Аделина. - Просто это дважды два и четыре. Вот увидишь. Он уже готов любить тебя. Но это "вы" вас разделяет. Так, наверно, не во всех семьях, но с Рэем это так.
      - Ладно, - решительно сказал Рассонт.
      В этот же день он как бы между прочим спросил Рэя:
      - Рэй! Почему ты не называешь меня на "ты"?
      - Я... я не смел... - пролепетал изумлённый Рэй. - Это правда? Я могу?
      - Конечно, - кратко уронил Рассонт. От него не уклонилось волнение сына и слёзы, выступившие на его глазах.
      - Я буду... называть, - сказал Рэй. - О, я буду!
      Он убежал в глубь сада и, взволнованный, без конца бродил взад и вперёд, а когда Рассонт вновь увидел его, в глазах мальчика светилось что-то особенное, и он так взглянул на Рассонта, что тот сказал себе: "Я проиграл девочке. Только она поставила мне "мат" не в три хода, а в один, и сама ещё об этом не знает".

                9

        В июне Аделину и Рассонта пригласили на обед к герцогу.
        Перед обедом Аделина очень волновалась. Ей было страшно и в то же время немного любопытно увидеть своего настоящего отца, который, к тому же, как она знала, желал ей смерти, и который не знает, что она - его дочь.
        "А вдруг он узнает? - мучилась Аделина. - Вдруг поймёт, кто я, и велит убить?
        С этим вопросом она пришла к Лоле. Лола обняла её и сказала:
        - Не бойся. Отцовское сердце почти никогда не чувствует так же верно, как материнское. Скажи, ты очень похожа на свою покойную матушку?
        Аделина задумалась, мысленно сравнивая себя с матерью, потом сказала:
        - Наверно, глаза. Мне кажется, глаза похожи.
        - Никто не говорил тебе, что ты и твоя матушка - одно лицо?
        - Нет, - с некоторым удивлением ответила Аделина. - До нас никому не было дела, с нами почти вообще никто не говорил.
        - Ну, если бы ты была очень похожа, - заметила Лола, - непременно сказали бы, не удержались. Так что, будь спокойна, родная, ступай смело. 
        Она ласково обняла девочку. Аделина притихла в её объятиях, как мышонок, готовящийся к встрече с котом.
        К герцогу она отправилась, одетая в своё самое лучшее парадное платьице; на ней были очень тонкие шёлковые чулки и чрезвычайно красивая шляпка. Рассонт вёл её за руку. Он также был в своём парадном камзоле, в белоснежном парике и при шпаге.
        - Не забывай, - повторял он Аделине. - Твоя матушка якобы жива и зовут её Кончита Рассонт, отец умер, и ты его не помнишь. И не волнуйся, не то он заметит. Слышала про театр? Так вот, сегодня ты актриса.
        - Скорее лгунья, - тихонько поправила его Аделина.
        - Дорогая, это ложь во спасение, - возразил он. - Я думаю, герцог в своё время узнает правду, но это произойдёт гораздо позже. Пока что не думай об этом. Он чужой тебе человек; просто знатен, богат и пригласил тебя обедать.
        - Да, - сказала Аделина.
        Они вошли в дом, и несколько слуг с почтительными поклонами проводили их в покои герцога. Он радушно вышел им навстречу. Аделина присела в книксене и вежливо промолвила:
        - Здравствуйте, ваша светлость!
        - Очень мила, - сказал герцог Рассонту, и они прошли в столовую, где уже сидела герцогиня. Аделина вновь повторила нехитрую церемонию приветствия, и снова услышала: "Очень мила!"
        Когда принесли кушанья, Аделина заложила салфетку за ворот и, слыша, что отец, герцогиня и герцог о чём-то оживлённо беседуют по-французски, впервые решилась исподтишка взглянуть в лицо герцогу Абнерстонскому.
        Лицо ей не понравилось. Герцог был пухлым, дряблым, хотя ещё не старым человеком. Глаза у него были небольшие, светлые; белый парик совсем не придавал мужественности его чертам - скорее, наоборот да и голос был немужественный - слишком высокий и немного жеманный. Нет, положительно Ирвинг Рассонт в тысячу раз лучше - у него такой красивый тембр голоса, такая стройная подтянутая фигура. И как непринуждённо он держится, как обаятельно улыбается! То-то герцогиня не сводит с него глаз! Она довольно приятная, моложе герцога. Правда, кажется, не слишком умна.
        Аделина сделала для себя все выводы по поводу аристократической пары, и когда герцог поднял бокал: "За нашу встречу и за юную сеньориту!", она улыбнулась и тоже подняла свой бокальчик с разбавленным вином.
        - Итак, ma chere, - обратился герцог к Аделине, изящно принимаясь за стоящее возле него кушанье. - Как вы чувствуете себя здесь, у вашего дяди?
        - Замечательно, милорд, - ответила Аделина, решив про себя так же успешно, как герцог, сочетать еду и беседу. - Мне очень здесь нравится, благодарю вас.
        - Сейчас в Испании, вероятно, ужасно жарко? - любезно поинтересовалась герцогиня.
        - Да, миледи, - согласилась Аделина, забирая на вилку немного салата. - Жара сильная, но к вечеру она обычно спадает, - и она отправила вилку в рот.
        - О! Разве? - удивился герцог. - А мне доводилось слышать выражение "душная испанская ночь".
        - Бывают ужасно душные ночи, - призналась Аделина, успев всё прожевать и снова подхватывая вилкой немного салату. - Но это не так уж часто.
        - Девочка не похожа на испанку, - заметил по-французски внимательный герцог Рассонту.
        - Пошла в отца, - ответил Рассонт также по-французски. - Да и не все испанцы смуглые. Есть даже светловолосые.
        - Я о чертах лица...
        - Да, - согласился Рассонт. - У неё скорее греческий, нежели латинский тип.
        - Удивительно, - заговорил герцог снова на своём родном языке. - Где я только не был, но почему-то в Испанию попасть не удалось. А хотелось! Коррида! Бой быков! Это, право, увлекательно, не так ли, Аделина?
        - Да, - ответила Аделина. - Очень увлекательно. Но мой отец не любил этого зрелища; так сказала мне матушка.
        - А вам самой нравится бой быков?
        - О да, милорд. Всё так празднично, ярко. Тореро в красивом наряде. И потом, бык не всегда погибает.
        - В самом деле? - герцогиня улыбнулась.
        - Да, миледи. Если бык выигрывает, ему возвращают свободу, кажется так. Но это редко бывает. В этом случае должен попасться особенный бык, умнее других. И, конечно, ловчее.
        Обед проходил удачно. Герцог видел в Аделине исключительно маленькую гостью: Рассонт видел это. Аделина, чувствуя себя с каждой минутой всё уверенней, ела с большим аппетитом, но при этом строго соблюдала этикет.
        ... Когда они возвращались домой, Аделина была вполне довольна: герцог подарил ей вышитую золотом ленту для волос и настоящего персидского котёнка.
        Рассонт брезгливо поглядывал на эти дары, которые были, конечно, ни при чём.
        - Ну и как тебе герцог? - спросил он Аделину.
        - Ничего... - рассеянно сказала Аделина. - Сначала он мне совсем не понравился. А теперь я думаю, он неплохой. Просто... легкомысленный.
        - Пожалуй, - согласился Рассонт. - Правда, боюсь, это его не оправдывает. А теперь я спрошу иначе: хотелось бы тебе жить у такого отца?
        - Нет! - стремительно воскликнула Аделина и с тревогой посмотрела в лицо Ирвингу. - Зачем ты так спрашиваешь?
        - Просто спрашиваю, - Рассонт улыбнулся. - Чего ты так встревожилась?
        - Отец, - Аделина прижалась щекой к руке Рассонта. - Ты же не отдашь меня ему, даже если он меня очень полюбит и признает своей дочерью? Не отдашь, правда?
        - Нет, - ответил он и почувствовал себя счастливым. - Никогда. Как ты назовёшь котёнка?
        - Принц, - отозвалась Аделина. - Он ведёт себя, как настоящий принц. Только я думаю, не обидится ли наш король, если узнает?
        - Думаю, не узнает, - засмеялся Ирвинг. - Так что пусть будет Принц.
        ... В кабинете его ожидало донесение от Торма: "Цыганку нашёл. Уговорил. Едем в Абнерстон".
        - Молодец, - вслух сказал Рассонт.
      
                10

        Июньская ночь. Рассонт ползком пробирается по узкому тюремному лабиринту, через который проходит вентиляция. На поясе у него верёвка, а в руках - складной метр. Он постоянно отмеривает пространство, которое преодолевает, пока не достигает определённого места, которое он недавно отметил на плане тюрьмы особым значком. Здесь он высекает огонь, поджигает фитиль небольшого кубика с порохом и выбрасывает кубик через маленькую дыру в стене во двор тюрьмы. Затем быстро, уже ничего не отмеряя, он ползёт дальше.
        Через некоторое время раздаётся взрыв средней силы, слышится топот нескольких бегущих ног, крики и брань. Стража бежит во двор. Кто-то палит из мушкета. Рассонт, не обращая внимания на созданную им суматоху, ползком движется дальше, потом вновь останавливается. На этот раз он вынимает из-за пазухи совсем небольшой бумажный шарик с порохом, поджигает фитиль и отползает в сторону. Раздаётся взрыв, вентиляционную шахту пробивает сверху и снизу. Образовываются две больших дыры - в полу и в потолке. Рассонт наклоняется над дырой в полу и тихо зовёт:
        - Сэд!
        - Я здесь, - хрипло отзывается голос Сэда. - Кто зовёт, и какого лешего столько шуму?      
        - Это Рассонт от герцога. Держи верёвку и лезь сюда.
        Сэд не заставляет себя долго просить. Вскоре он уже рядом с Рассонтом. Они наспех здороваются за руку и быстро ползут в ту сторону, откуда Рассонт добрался до камеры Сэда. Наконец они достигают решётчатого окна, глядящего на северную сторону двора. Рассонт поспешно выставляет решётку и спускается вниз по верёвке. Сэд следует за ним. Затем оба ныряют в узкий стенной пролом, не заделанный вовремя тюремной охраной, и оказываются на свободе.
         - Одежда у большого дома справа под камнем, - шёпотом сообщает Рассонт Сэду. - И сразу иди к герцогу, он ждёт тебя.
         Сэд кивает и быстро исчезает в темноте.
         Когда выясняется наконец, что сбежал Сэд Мэйбр из двадцать четвёртой камеры, и беглец, и Рассонт уже далеко.


      Этой же ночью Сэд с аппетитом ужинает в кабинете герцога. Его жестокие голубые глаза нагло и весело блестят; он перемалывает своими острыми зубами огромный бифштекс с кровью, запивая это блюдо красным вином.
       Герцог умилённо смотрит, как он ест, то и дело вскакивая и восклицая:
       - Ах, друг мой! Я так рад, что ты снова свободен. Не благодари, это был мой долг - избавить тебя. Я счастлив, что тебе удалось сбежать.
       - Если б не Рассонт, я не сбежал бы, - замечает Сэд.
       - Верно, друг мой. И ведь он бескорыстный человек - даже не взял подарка за такую услугу. А подарок был весьма хорош...
       - Просто он хорошо знает, что я значу для вашей светлости, - прерывает герцога Сэд.
       - В том-то и дело, - подхватывает герцог. - Какими людьми я окружён! Какой верностью! Ты ведь ещё будешь нужен мне, Сэд.
       - Знаю, - Сэд ухмыляется, лениво и сыто щурясь на огонь камина. - Иначе стали бы вы меня вытаскивать!
       - Ну что ты, мой милый! - возмутился герцог. - Quelle ide'e! (Что за мысль!) Я бы в любом случае вытащил тебя.


       Спустя два дня Рассонт пригласил Сэда к себе. Сэд про себя чрезвычайно удивился: прежде герцогский советник не был с ним столь любезен. Но он явился и даже был угощён кофе, коньяком и сигарами в кабинете Ирвинга.
       - Не ждал, - насмешливо молвил ему Сэд, - что ты, милорд, будешь столь обходителен.
       - Почему же, - Рассонт посмотрел ему в глаза. - Другим я и не бываю, всему своё время. Скажи, Сэд, нравится ли тебе твоя работа?
       - Очень, - Сэд ухмыльнулся. - Чем, собственно, она плоха? Не хуже других. И деньжата хорошие.
       - Но ведь приходится убивать детей...
       - Они для меня не дети, - Сэд лениво зевнул. Он и не подозревал по дороге сюда, что с ним станут толковать о таких скучных вещах. - Это свидетели, их нельзя оставлять в живых.
       - Свидетели? Да ты же в маске.
       - Ну знаешь, милорд... Ребятня народ хитрый: потом по походке, по фигуре учуют... короче, узнают. Нет, это не по мне - шарахаться от каждого младенца. А мёртвый не выдаст.
       Сэд взглянул в окно и увидел Аделину.
       - Какая малышка! - сказал он. - Твоя племянница, приятель?
       Если бы глаза Рассонта были мушкетными дулами, Сэд немедленно упал бы, застреленный в упор.  Но взгляд - неважное оружие против наёмного убийцы со стажем, поэтому Ирвинг просто плотно задёрнул штору и ответил:
        - Да, племянница.
        Сэд иногда умел читать чужие мысли; прочёл и на этот раз.
        - Милорд, - молвил он примирительно. - Я же убиваю не из удовольствия, а по необходимости.
        - Разве это всё, что ты умеешь делать?
        - Конечно, нет. Но ЭТО я делаю лучше всего остального. Почему ты спрашиваешь?
        - Потому что герцог просил меня побеседовать с тобой.
        - Тебе - со мной?
        - Да. И запретил нам обоим говорить об этом непосредственно с ним, потому что ему не хочется обсуждать с тобой детали предстоящего дела.
        - Я всегда подозревал, что он двуличен, - заметил Сэд. - А притворяется простачком.
        Рассонт прекрасно знал, что герцога можно обвинить почти во всём, кроме двуличия: он никогда не скрывал своих чувств и эмоций, и даже когда пытался, у него это не получалось. Но пусть Сэд думает, что думает.
        - Знаешь ли ты, - понизив голос, продолжал Рассонт, - лорда Гарри Кроссмена?
        - Американца? Конечно, знаю.
        - Так вот, у герцога давно душа ноет по поводу коллекции его алмазов.
        Глаза Сэда сверкнули, но он равнодушно спросил:
        - Как? Из-за этих мелких алмазишек? Да и лежат-то они все в разных комнатах.
        - Если "убрать" кого положено, - с живостью перешёл Рассонт на язык Сэда, - их можно достать совершенно без помех. И отдать герцогу. Но это не главное.
        И он шепнул:
        - Помнишь мятеж? Старик Кроссмен тогда тоже "сел", даром, что иностранец. И в тюрьме спрятал свои самые лучшие камни, пять алмазов размером с грецкий орех: Белая Традисканция, Сюзерен, Королевский Взор, Золотой Блеск и Армада. Мы были с ним в одной тюрьме - той самой, из которой я тебя освободил, и даже в одной камере. Он сделал при мне тайник и тут же положил туда эти камни. Тайник в полу под столом. Об этом кладе герцог ничего не знает, так что камни наши!
        - Номер камеры? - глаза Сэда загорелись.
        - Двадцать пять. Сам понимаешь, Кроссмен вовсе не жаждет, чтобы узнали, будто он владелец этих камней. Ведь тогда все будут приставать к нему, отчего до сих пор он не подарил или хотя бы не продал такое диво королю? А он совершенно не хочет их продавать! Ну, поэтому и не спешит забирать их обратно, хотя это ему решительно ничего не стоило бы.
        - Чёрт возьми! - воскликнул Сэд. - Да ведь я сидел в камере по соседству! И ничего не знал.
        - Зато теперь знаешь, - молвил Рассонт. - Я помогу тебе забрать алмазы, если только ты отдашь мне два камня из трёх: Белую Традисканцию и Армаду. Я даже могу сам взять эти камни для тебя.
        Сэд смотрит на него подозрительно и недоверчиво.
        - Нет, - возражает он. - Я пойду с тобой и сам вскрою тайник. Только как мы пройдём в тюрьму? Опять с помощью пороховых шашек?
        - Не следует злоупотреблять уникальным средством, - заметил Ирвинг. - Тем более, что теперь оно может не сработать. Мы пройдём в тюрьму ночью. Ты будешь одет священником, который явился отпустить грехи несчастным преступникам, и никто тебя не узнает. Я оглушу пару солдат, возьму у них ключи, мы откроем камеру и заберём камни без всяких хлопот. После этого ты пойдёшь брать для герцога коллекцию сэра Гарри.
        Сэд ухмыльнулся.
        - Ну надо же. Никак не думал, что герцог захочет смерти своему лучшему другу, да ещё из-за каких-то дурацких камешков.
        - Что делать, - Рассонт разводит руками. - Его светлость - корыстный жадный человек. Разве ты этого не знал?
        - Подозревал, - отзывается Сэд. - Хотя до сих пор думал, что он просто дурак и завистник, к тому же трус.
        Рассонт невольно улыбается.
        - Ты прав. Завистник, трус, но не совсем дурак. Так вот, герцог ждёт алмазы нынче ночью. Поэтому хорошо бы написать ему письмо, что сперва ты завершишь все свои дела, а уж потом отправишься к сэру Гарри - то есть, следующей ночью.
        - Так-то так, - соглашается Сэд, - да вот только с письмами у меня нелады. Как говорят у сочинителей, пером не владею.
        - Я помогу тебе написать письмо, - Рассонт с готовностью подаёт ему бумагу и открывает чернильницу.
        - Эх, - вздыхает Сэд. - Будь его светлость попроще, мы и словами объяснились бы, а тут пиши-расписывай.
        - Потрудись для благодетеля, - кротким торжественным голосом советует Рассонт. - Пиши, я буду диктовать. "Ваша светлость! Я, Сэд, пишу вам, что собираюсь ограбить сэра Гарри, а также убить его после того, как приведу в порядок свои личные дела в городе - они не требуют отлагательств. Одна ночь ничего не меняет, поверьте моему опыту.
                Ваш покорный слуга".
        Сэд старательно, но почти без всякой пунктуации записывает продиктованное, после чего начинает сомневаться:
        - Милорд! Может не стоит писать имя сэра Гарри? Лучше просто: "Ограбить известное вам лицо".
        - А говоришь, пером не владеешь, - Рассонт приходит в восхищение. - Да ты прямо Сервантес, если не Шекспир. Верно, nomina odiosa sunt, как говорили древние римляне - "не будем называть имён". Но в данном случае уточнение всё-таки нужно, так как у герцога ещё два-три дела подобного
рода, и он должен точно знать, о ком идёт речь именно теперь.
        Сэд не без одобрения качает головой:
       - Вот бестия! Значит, в грабежи решил удариться. Не ждал от него этого. Он же богат! Зачем богачу чужое добро?
       - Человек никогда не бывает доволен тем, что имеет, - философски изрекает Рассонт. - Ну, до вечера, Сэд. Жду тебя в одиннадцать.
       Сэд ушёл. Весь день он удивлял герцога подмигиваньями, ухмылками и загадочными фразами вроде: "нам и жемчуг стал мелок" или "видно, знакомые надоели, возьмёмся за друзей". Герцог не знал, что и думать, тем более не представлял себе, что отвечать на такие фразы. Он робко пытался спрашивать у Сэда, в чём дело, и на что тот намекает, но в ответ получал лишь насмешливо- уклончивые ответы, а Сэд принимал его поведение за ловкое притворство.
        В одиннадцать часов вечера наёмный убийца уже был у Рассонта. Тот дал ему некоторое подобие монашеской одежды с капюшоном, и они вместе отправились прочь из дома.
       До тюрьмы добрались быстро. У дверей Рассонт показал тюремной страже пропуск, объяснив, что привёл священника к заключённому N 23 - последний-де горячо просил его об этом два месяца назад. Герцогского посла в тюрьме хорошо знали, поэтому обоих пропустили без всяческих оговорок, со всеми знаками почтительного внимания. На втором этаже коридор стерегли двое молодых стражников. Одного из них Рассонт знал очень хорошо. Он снова повторил, что привёл священнослужителя, а также принёс страже подарок от герцога: вино и еду.
        - Благодарим его светлость, - сказал стражник по имени Терри.
        - Там для вас есть сюрприз, - таинственно сказал Рассонт, с добродушной улыбкой подмигивая стражникам. - Вы приятно удивитесь. Отвернитесь-ка на секунду.
        Молодые стражники рассмеялись и повернулись к нему спиной. Он мгновенно оглушил их обоих,  и они упали, как подкошенные.
        - Надо прикончить их, - прошипел Сэд.
        - Не стоит, - возразил Рассонт.
        - Они же выдадут тебя!
        - В самом деле, - Рассонт сделал вид, что задумался. - Сэд, я никогда не убивал людей. Ты потом сам прикончишь их, сейчас нам нельзя отвлекаться. Я свяжу их и заткну им рты, а ты бери ключ от камеры, - и он снял ключ с пояса одного из стражников.
       Сэд быстро отпер дверь и зашёл в камеру, предусмотрительно взяв ключ с собой. Про себя он решил, что незачем делиться с Рассонтом алмазами и лучше будет прикончить его вместе со стражниками. Герцог, конечно, поноет немного, но успокоится, а хлопот станет гораздо меньше.
      Рассонт знал, что Сэд действительно обнаружит тайник: в этой камере он, Ирвинг, сам когда-то сделал его, чтобы хранить самодельные перья, чернила и обрывки ткани. К нему тогда допускали только отца Валентина, и с ним он мог передавать заранее приготовленные письма для своей престарелой матери. Валентин заботливо передавал ей все послания её сына. Она дождалась Рассонта и скончалась через два года после того, как он был освобождён.
      Теперь медлить было нельзя.
       - Нашёл тайник? - спросил Рассонт громким шёпотом, следя за Сэдом в полуоткрытую дверь.
       - Да, - хрипло ответил из камеры Сэд. - Я нащупал вставной булыжник. Сейчас зажгу свечу... вот...
       Рассонт осторожно приготовил заранее сделанную отмычку, и как только во тьме камеры вспыхнула свеча, он быстро закрыл дверь и повернул отмычку в замке. С той стороны замочной скважины не было, и ключ Сэда оказался бесполезен. Поняв, что он в ловушке, Сэд забарабанил в дверь руками и ногами, ошалев от неожиданности и бешенства.
        Рассонт принялся торопливо приводить стражников в чувство:
        - Подъём, подъём, ребята! Терри, пора вставать, дружок! И ты, парень, поднимайся.
        Они с трудом открыли глаза, приходя в себя, потом Терри изумлённо спросил:
        - Ваша милость! Что всё это значит?
        - Это значит, - ответил Рассонт, - что я обманом привёл сюда Сэда Мэйбра, сбежавшего три дня назад.
        - Сэда?! - в один голос воскликнули стражники. - Самого Сэда?!
        - Да. Но не советую проверять прямо сейчас, здесь ли он. Я знаю только, что он вот в этой камере, что у него нет с собой ни мушкета, ни пистолета, но, конечно, есть нож и, возможно, порох. Сейчас же вызывайте всю охрану, какая есть. Его следует обыскать и перевести в камеру покрепче. А теперь будьте здоровы, друзья мои: вот вам обещанное угощение: вино и кроличий паштет от герцога. Тревогу вы поднимите через три минуты после того, как я уйду отсюда.
        - С удовольствием, господин Рассонт, - молвил Терри. - Но зачем вы оглушили нас - ведь это были вы?
        - Ты глуп, - заметил его товарищ. - Как иначе этот убийца снова попал бы в неволю? Видимо, у его милости был свой план.
        - Ты прав, мой друг, - подтвердил Рассонт. - Я ухожу. Помните: тревогу бейте через три минуты.
        - Рассонт, ты подлец и предатель! - кричал из-за двери Сэд.
        Но Рассонт уже не мог его слышать: он быстро удалялся прочь от тюрьмы.

                11

      Через неделю Сэд Мэйбр был казнён.
      Герцог не мог придти в себя от искренней скорби и ужаса, особенно когда узнал, что до последней минуты Сэд во всеуслышание обвинял Рассонта в своих несчастьях, и те, что присутствовал на суде, это подтверждали, с благодарностью думая о Рассонте и говоря друг другу, что герцогский советник лично привёл Сэда в тюрьму, обманув его какими-то сказками об алмазах. Говорили, что Сэд был немало потрясён, узнав, что традисканция - вовсе не прекрасный цветок, а растение наподобие плюща, и назвать великолепный алмаз Белой Традисканцией со стороны владельца было бы по меньшей мере странно.      
      Потеряв покой от всех этих слухов, герцог пришёл в отчаяние и вызвал к себе Рассонта.
      - Mon ami, - начал он со слезами на глазах. - Как ты мог так хладнокровно предать в безжалостные руки закона столь близкого и нужного мне человека?!
      - Да узнает ваша светлость о письме, которое попросил меня передать вам Сэд, - молвил Рассонт и почтительно подал герцогу письмо. Герцог прочёл его и побледнел.
      - Как! - воскликнул он с изумлением. - Так Сэд хотел убить и ограбить моего доброго друга сэра Гарри?
      - Как видите, - сказал Рассонт. - Не мог же я это допустить, не правда ли?
      - Разумеется, - герцог погрузился в глубочайшее раздумье. - И для чего ему была нужна алмазная коллекция Гарри? Ведь она не так и дорога, а Гарри, хоть и вращается в свете, по чести скажу, ничем драгоценным больше похвастать не может. Бедняга Сэд! И на что ему понадобился бедняга сэр Гарри? Он же был обеспечен мной... Ну да его семья - я разумею Сэда - в накладе не останется.
       - Как? У него есть семья? - спросил в свою очередь поражённый Рассонт. "Этого я не учёл, - мелькнуло в его голове. - Хорошо, что узнал. Впрочем, вряд ли бы это много изменило. Моё имя - вот, что я в этом случае оставил бы неизвестным... А теперь у меня, вероятно, есть враги».
       - Да, у Сэда осталась семья, правда, незаконная, - заметил герцог. - Сожительница и дочь от этой сожительницы, лет пятнадцати. О, не тревожься, Рассонт, они вовсе не держат на тебя зла. Это милейшие люди, которые, как и я, непременно поймут, что ты был прав насчёт Сэда, не дав ему убить моего друга Гарри. Я собираюсь нынче пригласить их в гости.
       Рассонт глубоко задумался. Он сомневался, что "милейшие люди" поймут его так же быстро, как герцог, - что они ВООБЩЕ поймут его.


       Близилась середина лета. Никогда ещё Аделине не жилось так светло и радостно. Погода стояла жаркая, и она не раз купалась в чаше римского фонтана - иногда вместе с Лолой, и обе очень веселились. Лола научила девочку плавать, и любимым развлечением Аделины было теперь плавать вокруг колонны фонтана "по-собачьи". Иногда ей позволялось принять участие в рыбалке с Рассонтом и Рэем на реке, и она с удовольствием удила рыбу. Часто ей очень везло: попадалась крупная рыба, и Рэй невольно ей завидовал, к счастью, "белой" завистью. Он всё сильнее привязывался к Аделине и всё чаще играл с ней. Он приносил ей цветы, конфеты, дарил поделки, которым научился, и свои самые красивые рисунки. Они вместе забирались на деревья и, выбрав себе ветки поудобней и повыше, часто сидели на них, с замиранием сердца глядя вниз и перекликаясь в листве, как птицы.
       Как раз в это время вернулся доверенный человек Рассонта Торм и привёз с собой Дали'ду, цыганку, которую Рассонт ожидал с нетерпением...
 

      Она оказалась на вид ещё даже не пожилой, со следами несомненной былой красоты на смуглом лице, богато и чисто одетой, только чёрные глаза её смотрели не по-европейски упрямо, своенравно и проницательно.
      Торм проводил её в кабинет Рассонта.
       - Здравствуй, Далида, - обратился к ней Рассонт своим деловым бесцветным голосом. - Прошу тебя сесть.
       Цыганка помедлила, потом спросила:
       - Милорд хочет узнать свою судьбу?
       - Нет, - Рассонт указал ей на стул. - Милорд хочет поговорить с тобой.
       Далида села.
       - Я слушаю милорда, - покорно сказала она.
       - Далида, - он тоже сел. - Кто и сколько заплатил тебе тридцать лет назад за гадание герцогу Абнерстонскому, когда ты объявила ему, что дочь его погубит его?
       Цыганка побледнела и быстро заговорила, опуская глаза:
       - Герцог и заплатил, а что нагадала, так не я гадала, а карты таро. Карты не лгут, карты всегда правду скажут, верь, господин.
       - Карты скажут правду, верю, - молвил Рассонт. - Когда захотят. А вот ты не захотела, чтобы они тогда сказали правду. Ты солгала герцогу. Кто тебя научил? Скажи и получишь денег. А не скажешь, я велю посадить тебя в тюрьму.
       - Скажу! - Далида взглянула на него со страхом. - Скажу, как есть; суди меня после, господин. Герцог жил тогда с одной женщиной, с богатой госпожой в шелках и золоте, и прижил с ней мальчика, а сам был женат. И та женщина, богатая госпожа, призвала меня и послала сказать герцогу, чтобы убил он свою дочь, если родится. Ай, страшная была госпожа, безжалостная, хотела наследства для себя и для сына. А сын возьми да умри через год, и сама она умерла...
      - Её имя? - быстро спросил Рассонт.
      - Лаура Джонс.
      - Лаура Джонс? А сестры Бренды Джонс у неё не было?
      - Была, господин, - закивала цыганка. - Только Лаура Джонс нечестно жила, на содержании у разных богатых людей, а Бренда была честной и оттого бедно жила, худо жила. Раз только потом своровала да и попала в тюрьму на много лет, и там умерла. Это случилось в Лорсмите, а мы тогда надолго там осели, и друг мой бросил меня. Я плакала, я запомнила всё это...
       - Кто первый умер, - спросил Рассонт, - Лаура или Бренда?
       - Лаура, милорд. Бренда умерла уж далеко после. Бренда была добра ко мне, добра к цыганам, помогала нам. Я ей тогда сказала: злая у тебя сестра, не помогает тебе! А Бренда говорит: всякий живёт, как может, не суди Лауру, она много денег тебе дала. И герцог много дал. А я помню, всё Бренде еды давала. Что куплю с этих денег, ей много давала, она благодарила.
       - Знай, Далида, - сказал Рассонт. - Герцог велел убить свою дочь, которая родилась в тюрьме от Бренды Джонс. И знаешь, почему он велел это сделать? Из-за твоего предсказания. Он тогда уже забыл Лауру; никто не сказал ему, что Бренда её сестра.
       И он кратко рассказал цыганке историю Аделины.
       - Слушай меня, - сказал он. - Сейчас ты пойдёшь к герцогу и покаешься, и скажешь, что солгала ему тридцать лет назад. Иначе ни в чём не повинному ребёнку грозит гибель. Вон она!
       И он указал цыганке на игравшую за окном Аделину. Далида ахнула:
       - Господин, как же она похожа на свою мать, на Бренду Джонс! И ты говоришь, герцог не узнал её? Верь мне, он рано или поздно узнает, он вспомнит!
       - Я подозревал это, - Рассонт достал тяжёлый кошель с золотом. - Поэтому я и прошу тебя рассказать герцогу о Лауре и о том, что тебя подкупили. Скажи ему, что в тебе заговорила совесть. Вот деньги, возьми.
       - Дай слово, что я не попаду в тюрьму, - сказала цыганка.
       - Не попадёшь, если сделаешь всё, как я прошу.
      

       В очень скором времени после этого разговора Далида явилась в замок герцога, а час спустя к его светлости вызвали Рассонта.
       Герцог Абнерстонский был убит горем. Далида сидела в одном из кресел, и её окружала герцогская стража. Она умоляюще взглянула на Рассонта и заломила руки. Рассонт чуть заметно ободряюще кивнул ей и прошёл вслед за герцогом в кабинет.
       - Ты видел её?! - крикнул герцог, едва очутившись в кабинете. - Рассонт, друг мой, это невероятно! Это та самая цыганка, которая обещала мне погибель от дочери! Оказывается, ОНА СОЛГАЛА. Её подкупили, и я напрасно погубил мою единственную дочь, мою наследницу! Горе мне, горе! Распорядись, милорд, чтобы эта нечисть, толкнувшая меня на преступление, была арестована и повешена!
       - Незачем, ваша светлость, - решительно возразил Рассонт. - Не вижу состава преступления. Вас обманули, но ведь ваше дело было верить или не верить обману. Господь дал вам свободную волю, и вы ею очень неважно распорядились. Так что следовало бы прежде всего казнить меня как исполнителя преступления и вас как человека, ПРИКАЗАВШЕГО мне совершить преступление, а уж после этого думать, виновна ли вообще эта женщина в чём-либо кроме обмана.
      - Милорд, ты вздумал меня учить? - вскипел герцог.
      - Не дерзаю учить вашу светлость, говорю лишь о справедливости, - вновь спокойно возразил Рассонт. - В женщине заговорила совесть, она пришла сказать вам правду. Это достойно скорее похвалы, а не тюрьмы.
      - Похвалы?! - герцог топнул ногой. - А где была совесть у этой твари раньше?
      - Где была ЕЁ совесть, - внушительно молвил Рассонт, - знает Господь, а вот где была наша с вами, мы должны знать не хуже Господа. Вы, а не она, отдали приказ убить свою дочь. Я, а не она, исполнил ваш приказ. Так при чём здесь эта цыганка? Или она священник, к словам которого следует прислушаться, или святой пустынник-провидец?
      - В самом деле, - подхватил герцог. - Сжечь её, ведьму!
      - Что за испанская инквизиция, ваша светлость? - Рассонт сурово взглянул в глаза герцогу. - Вы когда-нибудь начнёте наконец ДУМАТЬ, что' вы делаете, или ваши приказы до конца вашей жизни останутся пустой мимолётной прихотью, за которую почему-то должны расплачиваться другие? Мой вам очень добрый совет: отпустите цыганку и дайте ей денег.
      Беззвучно заплакав, герцог опустился в кресло.
      - Рассонт, - заговорил он сквозь слёзы, - я знаю, что не прав, я теперь это вижу... Может, ты всё-таки не... - он замялся.
      - Что "не"?
      - Не убил дитя? - с робкой надеждой шепнул герцог.
      - Вы хотите сказать, что я плохой работник? Что я не стал исполнять приказ моего благодетеля? - едко спросил Рассонт, от волнения становясь ещё больше похожим на хищную птицу.
      - Я был бы счастлив, если бы в этот раз... ты ослушался меня, - герцог всхлипнул.
      - Ваша светлость шутит?
      - Какие шутки, - слёзы так и хлынули из глаз герцога. - Когда я отдаю заведомо нелепые приказы, неужели тебе, умному человеку, не приходит в голову не исполнять их?..
      - Чтобы потом попасть в опалу и подвергнуться преследованию ваших людей вроде Сэда?
      - О, mon ami, - герцог схватил его за руку. - Да как бы я посмел? О, я не тронул бы тебя. Нет, никогда! Скажи мне, будь милосерд... ты в самом деле убил девочку?
      Рассонт пристально взглянул на него и сказал после небольшой паузы:
      - Положим, что нет. Положим, я дал ей возможность бежать... Что теперь?
      - Это так?! В самом деле так?! - дрожа, закричал герцог. - Дорогой мой! Дай осыпать тебя золотом! Дай упасть тебе в ноги! Я разошлю гонцов по всей стране, и её найдут! Я озолочу эту цыганку! Я...
      - Ваша светлость, - холодно остановил его Рассонт. - Разве вы сможете узнать вашу дочь? Ведь претенденток найдётся много - поди разберись, где настоящая.
     - ТЫ разберёшься! - воскликнул герцог. - Ты видел её! Ты запомнил её!
     - Уже забыл, - сквозь зубы отозвался Рассонт. - Помню, что ОЧЕНЬ МИЛА и ничего более.
     Он нарочно передразнил манеру герцога делать одни и те же комплименты дамам всех возрастов.
     - Ну, не всё же ты забыл, - недоверчиво заметил герцог.
     - Почти всё, - ответил Рассонт.
     - Нет, мой друг, ты узна'ешь её, - решительно сказал герцог.
     - Пока вы сами не узнаете её, - не менее решительно возразил Рассонт, - я тоже не узнаю.
     - Бог с тобой, - герцог махнул рукой. - Главное, она жива. Отпусти эту добрую женщину, пусть идёт. Знал бы ты, милорд, как я счастлив!


      Когда Рассонт вышел от герцога, он увидел цыганку, ожидавшую его у ворот. В руках у неё были два кошеля с золотом и новая одежда,  но радости на её лице не было.
      - Что, Далида, - обратился к ней Рассонт. - Не рада, что тебя освободили из-под стражи?
      - Рада, господин, - ответила Далида. - Видит Бог отцов твоих, я рада.
      Она взяла его руку и заглянула в глаза.
      - Ты честный человек милорд, душа у тебя чистая, сердце львиное. Дай сказать правду тебе, скажу - не солгу. Скоро приедут к герцогу две гостьи: ой, дрянные обе, как твари последние, и зло захотят сделать тебе и семье твоей, берегись их. А ещё знаю, герцог узнает свою дочку и порадуется, а после перестанет: переменчив он, как ветер, не знает правды, обманут его. Но тебя не обманешь: глаз у тебя орлиный, зоркий, ты всё почувствуешь, всё поймёшь. А ещё, господин, ждёт тебя великая радость неизведанная. Верь мне!
       - Как же ты, - Рассонт улыбнулся, - без таро - и столько сказала?
       - Не смейся, господин; карты бы такой же расклад дали.
       - Как тридцать лет назад?
       - Тогда я деньги брала, за деньги гадала, а теперь то, что есть, сказала, и денег за это не возьму. Вот твои деньги, бери назад. Герцогское возьму, а ты чистый человек, прямой, не возьму с тебя ничего. Всем цыганам буду говорить: великий ты человек, и у любого цыгана проси теперь, что хочешь: всё сделает тебе.
        - Что, по всей стране? - полюбопытствовал Рассонт.
        - По всей стране, так, - закивала головой Далида. - Скажи только, что Далида послала тебя; меня каждый цыган знает. Возьми это, - и она протянула Рассонту красивую старинную монету с изображением римского императора. Рассонт узнал Тиберия.   
        - Такая монета только у меня одной, - продолжала Далида. - Это все цыгане знают, а ты первый из чужих теперь знаешь. Я скажу своим: мол, отдала свою монету здешнему господину, по ней определите его.
       - Спасибо, Далида, - искренне сказал Рассонт. - Смотри: погляжу, какая из тебя предсказательница.
       - Это сбудется, - цыганка махнула рукой. - Всё сбудется, что сказала. Главное, чтобы ты устоял, великий господин. Прощай!
       И она быстро пошла прочь.
       Рассонт посмотрел ей вслед, прикидывая: "В общем-то всё понятно, кроме того, почему герцог перестанет радоваться дочери, и какая у меня неизведанная радость? Ладно, поживём - увидим".

                12


      Вскоре действительно появились "дрянные", по словам Далиды, гостьи: мать и дочь, семья казнённого Сэда. Когда герцог восторженно представил обеих дам Рассонту, последний живо вспомнил слова цыганки: так точно они подходили к облику гостящих у герцога особ.
      Госпожа Лэр, всегда грубо и неумело накрашенная, видимо, любила выпить, держала себя развязно и с крайней неприязнью глядела на Рассонта, как на человека, загубившего её мужа совершенно понапрасну. Вряд ли она любила Сэда, но ей, конечно, льстила его дружба с герцогом. В этой дружбе ей больше всего нравились деньги, которыми живой Сэд щедро наделял свою единственную семью. В последние годы привязанность ослабла, и Сэд редко навещал родных, но средства для лёгкой и даже роскошной жизни доставлял им регулярно.
      Едва Рассонт поймал взгляд дочери госпожи Лэр - рыжей, как отец, пятнадцатилетней девушки, как сразу понял, что её полудетское кокетливое платьице - просто циничный маскарад. Девушка хорошо знала жизнь, глаза её смотрели оценивающе-порочно, на губах играла лисья злобно-насмешливая полуулыбка.
      "Как твари последние", - повторил Рассонт про себя слова Далиды и тут же весь невольно насторожился. Безусловно, с этими людьми следовало держать ухо востро: их вид и манеры вызывали самые недобрые подозрения.
       Когда в беседе с Рассонтом наедине герцог предложил в порыве великодушия, чтобы Симона Мэйбр ( так звали  дочь Сэда) училась вместе с Рэем и Аделиной, Рассонт наотрез отказался. Герцог удивился и, полагая, что его не так поняли, пояснил, что сам будет оплачивать уроки. Рассонт ответил, что согласен отпустить своих учителей для обучения Симоны с тем условием, что она не ступит на территорию его парка и сада, тем более особняка.
        - Она так не понравилась тебе, милорд? - огорчился герцог. - Чем же? Милая, нежная молодая девушка...
        - Не заметил в ней ничего милого, тем более нежного, - молвил Рассонт, а про себя добавил: "Хитра. Порочна. Жестока".
        Симона тем временем бродила по одной из террас герцогского дворца, лакомясь виноградом без косточек и размышляя о Рассонте. Отца ей жаль не было, хотя он по-своему неплохо к ней относился, даже дал ей свою фамилию. Зато Рассонт очень её заинтересовал. "Какой мужчина, - сказала она сама себе. - Не то, что это трепло". Под "треплом" подразумевался герцог. Во взгляде Рассонта она уловила неприязнь по отношению к себе и втайне была этим уязвлена. Она решила непременно добиться его расположения.
        Правда, каким образом добиваться этого расположения, она не знала. Интуиция подсказывала ей, что это человек особенный и к нему соответственно нужен новый подход, не как к другим. Она решила сперва разузнать о нём побольше, а потом уж приступать к каким бы то ни было действиям.
        Через несколько дней необходимая информация была ею собрана. Она хладнокровно слушала ругань матери по поводу того, что "этот подлец погубил Сэда". Ей было известно, что герцог не оставит их своими благодеяниями, а значит, горевать не о чем. Если же ей удастся очаровать Рассонта, а потом внезапно бросить его, что она уже не раз проделывала с другими, это будет отличной местью за отца всей их семье - стало быть, её мать не станет ей мешать. Симона знала, что вовсе не дурна собой, что ей большие глаза красивой формы, голубые, как у многих рыжих, и маленький аккуратный нос придают её чертам особую тонкость. Но главным козырем была её фигура: покатые плечи, длинная шея, тонкая талия, довольно широкие бёдра и ноги, очень стройные, приятно полные, хорошей длины. Своими ногами она гордилась необычайно; они в самом деле были очень хороши. Но Симона еще плохо знала жизнь, и её сразу же начало подводить прирождённое невежество.
        Однажды, когда Рассонт гулял с Аделиной, они оказались близко от ограды парка, и к их ногам неожиданно упал насмерть подбитый дрозд. Аделина ахнула и склонилась над птичкой, а Рассонт быстро огляделся и увидел за оградой Симону с рогаткой в руках.
        - Ах, мне очень жаль, сударь, - быстро сказала Симона, стараясь сделать расстроенное лицо. - Добрый день... Видите ли, я обычно  метко стреляю, но сейчас промахнулась: думала, что попаду вон в то дикое яблоко, а вместо этого убила несчастную птичку. Простите меня.
       - Что поделаешь, - Рассонт развёл руками и подошёл к ограде. - Бывает. Интересно, из чего вы стреляете?
       - Вот, - кокетливо улыбнулась Симона, забыв, что должна сохранять виноватый вид. - Это рогатка с каучуковым шнуром.
       - Во времена моей юности каучук был редким товаром, - заметил Рассонт. - Но я тоже любил пострелять. Не позволите ли?
       - С удовольствием, - ответила Симона, подавая ему рогатку.
       Рассонт подобрал с земли камешек и сказал:
       - Смотрите, я буду целиться вон в ту сороку. Где одна птица, там и две, не правда ли?
       Симона с живостью уставилась на сороку, прикидывая про себя, удастся Рассонту подбить птицу или нет? Дело шло хорошо, ей удалось сразу вызвать его на беседу, значит, и в дальнейшем можно ожидать от него любезного поведения. Может, для начала её пригласят в гости...
       На этом приятные мечты Симоны резко оборвались, потому что едва она обернулась, чтобы узнать, почему Рассонт так долго целится, как ощутила страшный удар: маленький камешек так больно долбанул её под правый глаз, что тот начал тут же опухать и заплывать. Она вскрикнула и чуть было не разревелась от неожиданности и боли, но больше всего от бешеной злобы на саму себя, что так глупо попалась.
      - Бог мой! - воскликнул Рассонт. - Сударыня, зачем вы повернулись - я же как раз выстрелил! Право, мне очень жаль.
      Симона молчала и прикрывала глаз рукой.
      - Аделина, - позвал Рассонт. - Дай-ка мне своё карманное зеркальце.
      Аделина охотно исполнила его просьбу: её очень волновало состояние глаза Симоны.
      - Посмотрите, сударыня, - Рассонт протянул Симоне зеркальце. - С вашим глазом, вероятно, какой-нибудь пустяк: я очень на это надеюсь.
      Симона посмотрела в зеркальце и отшатнулась, а Аделина вскрикнула. Сам глаз запух, а вокруг него образовался  чёрный синяк, на который без ужаса смотреть было трудно.
       - Ну что, - сказал Рассонт, беря её сквозь прутья ограды за ухо так сильно, что она ещё раз вскрикнула. - Мы не будем больше шататься возле чужих оград, не правда ли? Не будем больше убивать тварей Божьих из-за каких-то своих капризов? Не будем стрелять из рогаток и вообще валять дурака? Смотрите, если это повторится, в моей власти ограничить время вашего пребывания в доме его светлости. Подите прочь и научитесь хорошим манерам, прежде чем хотя бы просто здороваться со мной и с моей семьёй, вам понятно? До свидания.
       Он отпустил горящее ухо Симоны. Она метнулась прочь, как нашкодившая кошка, незаметно прокралась домой и только здесь дала волю слезам. Ей казалось, что она ненавидит Рассонта всей душой.
        - Всех птиц у тебя перестреляю, - шептала она, забыв, что рогатка осталась у него. - Всех птиц! Ты у меня ещё взвоешь! Да я... да ты...
        И она со злобой ударила себя кулаком по колену, не в силах сразу придумать кровавой мести, достойной Рассонта.
        В это время Ирвинг и Аделина хоронили убитого дрозда, и Аделина спрашивала:
        - Отец, зачем ты выстрелил в эту девочку? Я видела: ты нарочно. Это из-за птички?
        - Не совсем, - он улыбнулся, кладя рогатку себе в карман. - Видишь ли, Симона очень недобрая, и мысли её нечисты, а ведь я про всех всё знаю. Следовало так поступить, чтобы осадить её.
        - Но ты мог выбить ей глаз, - испугалась Аделина.
        - Нет, - он стал серьёзным. - Если бы я действительно этого хотел, родная, поверь: она в самом деле осталась бы без глаза.


        Рассонту казалось совершенно очевидным, что он заинтересовал Симону. Он предположил, что от неё можно ожидать, а что следует сразу исключить, и сказал сам себе: "Ей, конечно, нужен я. Мстить она мне не хочет. Влюблена? Нет. Просто я её интересую. Она может, думая о мести, добиваться моего внимания, но это с её стороны просто предлог, выдуманный в угоду матери, которой я не нравлюсь и не интересен. Симона хочет моего внимания. Чудесно, но я не дарю своим вниманием подобных людей. Сейчас она, конечно, меня ненавидит, но это, к сожалению, ненадолго".
        В самом деле, к досаде и удивлению самой Симоны, её злость на Рассонта прошла как-то слишком скоро. Она сердилась на себя за это, но ничего не могла поделать. Поступок Рассонта внушил ей уважение; она почувствовала в нём что-то близкое, даже родное для себя. Поэтому, когда мать в испуге спросила, откуда у неё синяк под глазом (отчего заплыл и посинел сам глаз), она коротко ответила, что нечаянно попала камешком сама в себя, стреляя из рогатки. То же самое она сказала герцогу.
       Благодаря припаркам, лекарствам и косметике синяк совершенно исчез в начале августа, а Рассонт продолжал интересовать Симону по-прежнему. Как существо, привыкшее хитрить и строить мелкие интриги для собственных выгод - так поступали все, кого она до сих пор знала - Симона решила снова начать наступление, но действовать на сей раз через Рэя. Она видела, что он украдкой посматривает на неё издали и уже поняла про себя, как это использовать. Как раз в это время у герцогского порога стали появляться многочисленные девочки-"сироты" десяти-одиннадцати лет, все в один голос утверждавшие, что они рождены в тюрьме Старая Башня от некой Бренды Джонс. При этом частенько их отцы, матери или корыстолюбивые опекуны прятались где-нибудь неподалёку. Герцог просил Рассонта взглянуть на этих девочек (не одна ли из них в самом деле наследница?), - и Рассонт занимался этим по три раза в неделю, всякий раз утверждая, что Аделины среди этих девочек нет. Симона злилась на "сирот" за то, что одна из них вдруг может оказаться дочерью герцога - ведь герцог тогда станет уделять ей меньше внимания, а главное Рассонт, САМ РАССОНТ будет любить и уважать эту противную девчонку за одно её высокое происхождение, а её, Симону, дочь наёмного убийцы, позорно казнённого за злодеяния, он будет по-прежнему презирать. Симона была уверена, что виной его неприязни к ней только её низкое происхождение; другие причины не приходили ей в голову.
       Однажды Рэй и Аделина играли в саду. Рэй догонял убегавшую от него Аделину и вот-вот готов был поймать её, как вдруг парик Аделины зацепился за ветку и слетел с головы. Дети замерли, словно громом поражённые. Наконец Рэй изумлённо проговорил:
      - Кузина! Твои настоящие волосы короче моих. Почему?
      - Они не успели отрасти после болезни, - запинаясь, сказала Аделина.
      - Но ведь ты болела просто чахоткой, - напомнил ей Рэй.
      - Ну да, - Аделина с тоской потупилась. - Врач всё равно решил, что лучше остричь мне волосы.
      - Кузина, - странным голосом молвил Рэй. - Поклянись, что ты говоришь правду.
      И он вынул из кармана крохотный красивый молитвенничек - подарок матери. Аделина заплакала: она не могла дать ложной клятвы, но боялась сказать и правду. Рэй принялся ласково утешать её и упрашивать открыть ему правду, клятвенно заверяя девочку, что он в жизни не проговорится. После этих слов Аделина решилась и кратко поведала Рэю всю печальную историю своей жизни. Она ничего не знала о Далиде и закончила свой рассказ словами:
      - Теперь герцог ищет свою дочь, чтобы убить её.
      - Поклянись, что это всё правда, - попросил совершенно очарованный её рассказом Рэй и, когда она торжественно поклялась, взглянул на неё с восторгом и щедро позволил ей называть его матушку просто Лолой, если ей так больше нравится: ведь она пережила столько опасных приключений!
      - Знаешь, - сказал он. - Теперь ты для меня значишь ещё больше, чем до сих пор. Ты такая молодчина!
      Аделину порадовали его слова, но, полная смутной тревоги, она в тот же вечер во всём призналась Рассонту. Он успокоил её, заметив, что раз Рэй поклялся молчать, он, конечно, не проговорится. Рэй в самом деле ни за что не проговорился бы, если бы не увидел через два дня Симону, которая скромно собирала цветы поблизости у дороги...
      

       Увидев Рэя, она приветливо поздоровалась с ним, а он не сводил с неё глаз и с трудом ответил на приветствие. Заметив, что рыбка попалась на крючок, Симона стала собирать цветы ближе к ограде, потом спросила:
        - Вас, кажется, зовут Рэй?
        - Да, - пробормотал он. - А вас - Симона?
        - Верно, - она улыбнулась. - Отнесите, пожалуйста, эти цветы вашей кузине. Она очень славная.
        - Благодарю, - краснея, ответил Рэй. - С большим удовольствием. А вы... вы придёте ещё?
        - Я никуда и не ухожу, - ответила она.
        Рэй отдал цветы Аделине и, запыхавшись, прибежал назад. Симона ждала его по ту сторону ограды. Они разговорились и беседовали очень долго. Симона выбрала идеальное место для беседы. Из особняка Рассонтов их видеть не могли: мешали деревья парка и кусты. Довольные взаимным общением, они назначила Рэю на этом же месте свидание на следующий день. И, конечно, Симона добилась своего. Уже через четыре дня Рэй успел выложить ей всё, что касалось его семьи, а на пятый день не удержался и рассказал историю Аделины, взяв с Симоны слово, что она ни за что не проговорится, иначе герцог убьёт свою дочь. Симона поцеловала через ажурную решётку своего поклонника: тайна, сорвавшаяся с его уст, давала ей прямо-таки волшебную власть над Рассонтом, и она решила немедленно воспользоваться этим.

                13

      Ранним утром, когда все в доме ещё спали, Рассонт с удивлением увидел в окно кабинета, что Симона вошла в его калитку и направляется прямо к особняку.
       - Кажется, ко мне гости, - процедил Рассонт сквозь зубы. - Что ж, примем достойно.
      В дверь кабинета постучали. Он не откликнулся, так как знал, что ЭТА гостья не нуждается в позволении войти. Так оно и было. Симона вошла и сказала:
      - Доброе утро, сударь. У меня к вам дело.
      - Слушаю вас, - сказал Рассонт. - Садитесь, раз пришли.
      - Я лучше лягу, - молвила Симона, прошла к дивану и сняла чулки. Платье её словно само собой взлетело выше колен, и в таком виде она преспокойно улеглась на диван.
      "Ого", - подумал Рассонт, но не позволил себе ни единого движения, чтобы остановить свою незваную гостью. Единственное, что он сделал, это запер дверь на ключ, чтобы никто из его домашних случайно не оказался свидетелем этой дикой сцены.
       Симона расценила его жест несколько иначе и сразу ободрилась.
       - Я хочу поговорить с вами об Аделине, - развязно начала она.
       - Значит, вам оказалось мало синяка под глазом, сударыня? - полюбопытствовал Рассонт.
       - Бросьте, - она усмехнулась. - Разговор серьёзный. Я знаю, что Аделина - дочь герцога. Может, он её ищет, чтобы любить, может, чтобы убить: это, признаться, не моё дело. Она ему нужна, вот всё, что я знаю. Но вам она тоже нужна, и уж конечно вы её любите. Ведь вам не хочется её терять? Не хочется. А придётся. Я непременно расскажу всё герцогу, и он заберёт её у вас, если... 
       - Если? - спокойно уточнил Рассонт.
       - Если вы не выполните моё условие. Утешьте меня своим вниманием! Кстати, ваша рубашка очень вам идёт.
       - Весьма благодарен, - отозвался Рассонт. - Я всегда надеваю то, что мне идёт.
       - Хотите понравиться Лоле? – Симона томно прищурилась. - Кстати в её сорок три года она вряд ли родит вам собственного ребёнка, а вот я бы это сделала с удовольствием.
       - Вы умеете брать на абордаж, - почти одобрительно сказал Рассонт. - Но были ли у вас до сих пор "друзья" моего возраста, которые, как вы изволили выразиться, "утешали вас своим вниманием"? Или я первый удостоен такой чести?
       - У меня было трое "друзей", - беспечно ответила Симона. - Двое были моложе вас, один старше вас.
       - Что ж, моя дорогая, - сказал Рассонт, плотно задёргивая шторы. - Ложись поудобней и отвернись - мне надо приготовиться. Я понимаю, за молчание надо платить.
       - Вы коварный, - заметила Симона. - Я боюсь рогатки.
       - Ну, какая рогатка, - Рассонт засмеялся. - Рогатка в данном случае - это нечто детское, а ведь мы, оказывается, люди серьёзные, правда?
       - Конечно, - сказала Симона, эффектно поворачиваясь на живот.
       - В хорошей позе лежишь, - заметил Рассонт. - Так и лежи.
       Тут же его железные пальцы втиснули её лицо в подушку, а по спине и по ногам со свистом заходил охотничий хлыст с зазубринами - для собак, чтобы втаскивать их в седло и показывать им издали добычу.
        После первого же удара Симона взвыла не своим голосом, но глухо, в подушку,  и попыталась вырваться, но Рассонт не дал ей такой возможности. Он продолжал с силой вытягивать её хлыстом по всему телу, говоря:
        - Значит, хочешь донести герцогу? Доноси! Я всё равно не потеряю Аделину. Ты здесь просчиталась, милая. Что ещё ты хочешь? Чтобы я тебя утешил? Я отлично утешаю тебя, не правда ли? Ещё чего тебе надо? Ребёнка? Какое небольшое желание. Ты очень скромна. Ребёнка надо растить и воспитывать, а не растлевать и пускать плыть по течению, как это сделали с тобой. Да, хорошо тебя воспитали, хуже сорной травы. Вместо девушки ты стала дешёвой тварью, даром, что богато живёшь. Больше ты не подойдёшь даже к ограде моего дома! Больше ты не будешь морочить голову Рэю! Больше ты не произнесёшь имён "Лола" и "Аделина"!
       Симона перестала вырываться и стонать. Её платье было изодрано хлыстом, ноги исполосованы. Рассонт отшвырнул хлыст в угол, раздвинул шторы и, усадив бесчувственную Симону на диване, сунул ей под нос какой-то флакон, что тут же привело её в себя. Она застонала и открыла глаза. Первое, что она увидела, было хищное лицо Рассонта, исполненное гнева и отвращения.
       - Бери, - он брезгливо подал ей чулки. - Натягивай на свои кривые ноги. И убирайся отсюда ко всем чертям.
       Всхлипывая, Симона принялась натягивать дрожащими руками чулки.
       - Отвернись, ты!.. - сказала она, желая добавить "ублюдок", но обидное слово как-то не произносилось.
       Тут же её оглушила пощёчина.
        - "Вы"! Ты будешь говорить мне "вы"! - почти крикнул Рассонт. Чувствуя, что начинает терять самообладание, он несколько раз глубоко вздохнул и повторил уже совсем другим голосом:
        - Прошу называть меня на "вы". Оделась? До свидания, - и отпер для неё дверь.
        Симона ушла, неуверенно ступая дрожащими ногами. Рассонт увидел в окно, как к ней подбежал Рэй, но она оттолкнула его, с трудом открыла калитку в воротах и заковыляла по направлению к герцогскому дворцу. 
        Через минуту Рэй постучал в кабинет отчима и открыл дверь, не дождавшись позволения войти. Лицо его было суровым и в то же время несчастным.
       - Отец, - заговорил он, насупившись. - Зачем ты избил её? Ты страшно её избил...
       - Рэй, - Рассонт ласково посмотрел на него. - Боже мой, как я рад тебя видеть. Видишь ли, она хотела от меня определённых вещей... Сказать тебе или ты догадаешься сам?
       Секунду Рэй соображал, потом вдруг густо покраснел и глухо спросил:
       - Правильно ли я понял?
       - Судя по твоему лицу, правильно. Она пыталась меня шантажировать. Мне пришлось применить силу; можно сказать, я был вынужден это сделать.
       - Она так поступила? - Рэй задрожал. - Но она же ещё маленькая... Она любила меня...
       - С одной стороны она маленькая, а с другой совсем взрослая, Рэй. У неё уже были "друзья", она жила с ними, как живут уличные женщины. Это очень тяжело, но, поверь,  это правда Насчёт любви скажу тебе прямо: она до сих пор никого не любила, поэтому не знает, что это такое.
        Рэй заглянул ему в глаза:
        - Отец, не расстраивайся. Она, наверно, плохая. Она меня обманывала. Но как она смела так оскорбить тебя?.. - "И мою матушку", - подумал он. Кулаки его невольно сжались, а глаза налились слезами молчаливой обиды и злости.
        - Успокойся, дорогой, всё уже прошло, - Рассонт бережно положил ему руку на плечо; он понял, о чём подумал Рэй. - Я считаю, ей не придёт больше в голову что-либо подобное. Ты сам видел: ей очень сильно досталось.
        Лицо Рэя слегка прояснилось и он с благодарностью взглянул на Рассонта. А тот уже через три минуты был по-прежнему абсолютно спокоен и хладнокровен. Про себя он твёрдо решил: если со стороны Симоны будет допущена ещё одна подобная выходка, он добьется от герцога её непременного отъезда из дворца.


         Между тем Симона горько плакала. Госпожа Лэр и герцог умоляли сказать, кто так исполосовал её, но она молчала и только повторяла, что сама во всём виновата. Врач смягчил боль от ран целебными бальзамами и повязками, но теперь у Симоны болела душа - и гораздо сильней, чем тело. Побои точно разбудили её от какого-то дурного тягостного сна, и она с отвращением вспоминала весь свой образ жизни, который вела до сих пор, в особенности свою последнюю грубую и глупую выходку. Рассонт теперь внушал ей безграничное уважение, и она вслух стонала при мысли, что человек, который так смело и честно повёл себя с ней, всегда будет смотреть на неё с пренебрежительным отвращением, будет больше прежнего презирать её.
        Она лежала в постели, не желая больше видеть солнечного света, придавленная стыдом, горем и безответной робкой любовью к тому, кто разбудил её душу. Ею овладело странное безучастие ко всему и ко всем, кроме Рассонта. Но мысли о нём не приносили ей ничего, кроме мучительных страхов и горьких сожалений, и она начала таять на глазах, почти беспрерывно плача молчаливыми слезами, причины которых никто не мог от неё добиться.
      Озабоченный герцог позвал Рассонта и поделился с ним своей тревогой по поводу состояния Симоны. Рассонт внимательно слушал, отмечая про себя: "Не пожаловалась. Ничего не сказала. Ко всему равнодушна. Молчит. Плачет, но не от физической боли. Не встаёт с кровати. О чём-то или о ком-то без конца думает. Наконец-то она начала жить".
       Вслух он сказал:
       - Ваша светлость, я хотел бы навестить девушку и побыть с ней наедине.
       Вскоре он уже входил в спальню Симоны.
       Увидев его, она задрожала, слёзы градом хлынули из её глаз, и он увидел такой детски чистый, исполненный глубочайшего страдания вгляд, что сердце его невольно дрогнуло. В этом взгляде больше не было ни притворства, ни порока. Перед ним полулежала на подушках обыкновенная красивая и несчастная девочка.
       - Добрый день, - молвил Рассонт, ставя стул возле кровати и садясь на него.
       - Добрый день, - она съёжилась под одеялом и поспешным нервным движением руки утёрла слёзы, не сводя с Рассонта глаз и силясь улыбнуться. Но улыбка не вышла, и она вновь заплакала, теперь уже навзрыд, торопливо закрыв лицо руками.
       - Простите, - твердила она сдавленным голосом. - Никак не могу... не плакать...
       Он поднёс ей стакан воды. Она судорожно сделала несколько глотков. Рассонт поставил стакан на табурет возле изголовья постели и мягко взял Симону за руку.
       - Не надо больше плакать, - попросил он. - Прошу вас.
       Но она не могла остановиться. Ему пришлось ещё не раз давать ей воды и терпеливо ждать, когда прекратятся судорожные всхлипы. Наконец она затихла.
       - Скажите мне, о чём вы плачете, - заговорил Рассонт. - Поверьте, я не стал бы вас спрашивать, если бы мог сам догадаться. Пожалуйста, спокойно, не волнуясь скажите два-три слова, и я всё пойму.
       Собравшись с духом, Симона еле слышно ответила:
       - ВЫ БУДЕТЕ МЕНЯ ПРЕЗИРАТЬ.
       - Так, - быстро сказал Рассонт, чтобы предупредить новые слёзы. - Я понял. Вы хотите моего уважения. Не надо ничего говорить: Я ВАС УЖЕ УВАЖАЮ. Глубоко уважаю, это правда. Знаете, почему? Потому что вы очень сильно изменились. Иначе, поверьте, я не сидел бы сейчас здесь и не беседовал бы с вами.
       - Это правда? - встрепенулась Симона.
       - Я всегда говорю правду, если только моя служба не требует от меня притворства. Но я сейчас не на службе. Я здесь по собственной воле.
       - Что мне делать? - прошептала Симона. - Я дурная. Я так глупо вела себя. Господи, как это было глупо! Я чувствую, что очень люблю вас, но вовсе не так, как это мне казалось. Я сама не знаю, как.
       - Я знаю, - монотонно заговорил Рассонт. - Видите ли, ваша душа искала воспитания. Она почувствовала, что я именно тот человек, который способен дать вам то, что вам нужно. Вы решили, что нужно одно, а душа требовала совсем другого. Я услышал вашу душу и выдрал вас буквально по её просьбе.
        - Да, действительно, - Симона чуть улыбнулась. - Это мне помогло. Но душа... почему-то болит. Очень болит.
        - Потому что мы с вами ещё не друзья. Вам действительно нужна моя любовь, - заметил Рассонт. -  Уважение - это прекрасно, но его недостаточно. Ваша душа требует моей любви, потому и болит. Только любовь эта должна быть исключительно вашей, ни у кого не отобранной, верно? Что ж. Симона, считай, что я твой брат.
        - Что?! - воскликнула Симона, заглядывая ему в глаза. - БРАТ? Вы сказали: БРАТ?    
        И она вновь заплакала, но уже светлыми слезами; на этот раз её потрясло до основания счастье, а не горе. Когда Рассонт увидел её осветившееся преображенное лицо и улыбку, сияющую, как солнце, невзирая на целый ливень невольных слёз, он едва не заплакал сам.
       - Брат, - повторил он и поцеловал её в лоб. - Можешь обращаться ко мне на "ты" и по имени.
       Она заглянула ему в глаза: не принуждает ли он себя из жалости к ней? Но нет, глаза его смотрели на неё с искренним вниманием и теплотой, в них не было и тени принуждения.
       - Благодарю тебя, - несмело и очарованно прошептала Симона. - Но мне надо стать достойной... достойной ТАКОГО!
      А слёзы всё катились из её глаз.
      - Ты уже достойна, - молвил Рассонт. - Тебе просто надо укрепиться на высоте, которую ты взяла. Как солдату, понимаешь? Тебе теперь есть, за что удерживаться. Мой тебе совет: поступи в монастырский пансион, который я тебе укажу. Я сам буду оплачивать твою учёбу в течение пяти лет, пока тебе не исполнится двадцать. Ты не должна пока что возвращаться в свой дом. Богатство никуда от тебя не убежит, но сейчас оно может тебе помешать. Тебе нельзя жить сейчас в богатых домах и думать только о своих прихотях. Надо учиться покорности, терпению и дисциплине: для тебя это крайне важно: это укрепит тебя и твою душу. На каникулы ты приезжала бы ко мне в особняк, а я каждую неделю навещал бы тебя. Ты писала бы мне письма. Подумай над тем, что я тебе предлагаю.
      - О, я уже подумала, - быстро сказала Симона. - Я очень хочу в этот пансион - очень хочу! Я не могу жить так, как жила прежде, - мне об этом и вспоминать тошно. Мне, конечно, надо укрепиться, чтобы уже больше не срываться вниз... Знаешь, я немного боюсь.
      - Сорваться?
      - Да.
      - Ничего. Этот пансион чем-то отдалённо напоминает тюрьму, оттуда ты просто так не уйдёшь, значит, и сорваться не сможешь. А до тех пор я буду тебе помогать.
      Симона радостно улыбнулась в ответ. Он ласково пожал ей руку и встал.
      - Мне пора. Я зайду ещё раз сегодня вечером.
      - Я буду ждать, - ответила она. - Как много ты мне дал! Я чувствую себя такой богатой - богаче всех в мире. Скажи, - она понизила голос, - а ноги у меня правда кривые?
      Рассонт засмеялся:
      - У тебя прелестная внешность, ты сама это знаешь. Но не мог же я ТОГДА говорить с тобой иначе. Ты - мечта скульпторов и портретистов, и это не пустые слова, а истина.
      Он весело кивнул ей головой и вышел, едва не столкнувшись  за дверью с герцогским врачом, человеком желчным и нетерпимым; он шёл к своей пациентке.
       - Эта рыжая тварь всё ещё ноет? - спросил он с раздражением. - Как мне надоели её слёзы и рыдания, господин Рассонт! У неё отец убийца, а я должен бегать к ней со снотворным, будто она невесть что за аристократка. Она ещё не была на каторге - вот, где ей самое место и где она наревелась бы в своё удовольствие.
       Рассонт поднял брови:
       - Вы так относитесь к больному ребёнку, сударь? Может, вы не видите разницы между слезами каприза и слезами страдания? Прошу прощения.
       Он снова вошёл в комнату Симоны.
       - Одевайся, дорогая: ты будешь выздоравливать в моём доме.
       Симона довольно быстро оделась, но сама идти не могла. Рассонт подхватил ей на руки и унёс из дворца.
       В тот же вечер её окружили самые заботливые руки преданных слуг и собственного врача Рассонта. Она мирно уснула впервые за много ночей. Её бедное сердце успокоилось и было теперь полно счастья и света.

               


                14.   

     Теперь у выздоравливающей Симоны совсем другая жизнь. По милости герцога и по просьбе Рассонта последний назначен её официальным опекуном, и это лишает озлобленную мать Симоны
возможности забрать её домой. Но госпожа Лэр каждый день навещает её, и Симона с тоской слушает её назойливый шёпот:
       - Так ты предала своего отца, бесстыжая? Может, и я для тебя уже ничего не значу? Живёшь на иждивении этого убийцы и радуешься. Чем он тебя так завлёк? И на что тебе сдался этот глупый пансион? Мы с тобой так отлично веселились дома!
      - Оставьте, матушка, - отвечает на все эти речи Симона. - Сами знаете, как мы веселились. Лучше пусть мне глаз выбьют, чем я ещё раз так повеселюсь.   
      Госпожа Лэр наконец не выдерживает и является к Рассонту.
      - Сударь, - с ненавистью говорит она. - Вы обязаны вернуть мне дочь.
      - Я никому ничего не обязан, сударыня, - резко отвечает Рассонт. - Ваша дочь не желает больше жить так, как жила до сих пор, и она права. Пусть сама решает свою судьбу.
      - Да, решает - с вашего голоса! - возражает мать Симоны. - Я уверена, что это вы так жестоко избили её. Бедняжку до вас никто и пальцем не смел тронуть, а вы...
      - Вы это всерьёз? - лицо Ирвинга становится нетерпеливым. - У неё было трое мужчин. Вы хотите сказать, они её не трогали? Лучше бы её пороли семь раз в неделю, чем так унижать.
      - Вы не светский человек, - госпожа Лэр презрительно усмехается. - Это обычная жизнь.
      - Сударыня, я не намерен вести с вами пустые споры о светскости или о воспитании, - говорит Рассонт. - Прошу вас разговоров со мной больше не заводить, иначе я не пущу вас к дочери. 
      После этих слов мать Симоны удаляется. Вскоре, раздражённая упорством дочери, она уезжает домой одна.
      К Симоне заглядывает Аделина, её навещают Лола и Рассонт, но оскорблённый Рэй держится в стороне. Только после долгой беседы с ним Рассонту удаётся немного растопить лёд в сердце сына, но тот всё равно обходит Симону стороной.
       Симона постепенно набирается сил. Вскоре она уже может ходить. Она не смеет стучаться в кабинет Рассонта; он сам приходит к ней вечерами, и они подолгу беседуют. История этой девочки пронзает Рассонту сердце.
       - Знаешь, - тихо говорит она. - Мне было двенадцать лет, когда отец впервые отдал меня в любовницы своему приятелю. Сначала я плакала, потом привыкла. Этот приятель жил у нас в доме полгода, пока его не арестовали и не казнили за что-то - не помню, и жил он со мной. Потом, через год я решила, что сама буду выбирать себе приятелей. Я соблазнила друга матери, он был гораздо моложе её. Мать завела себе нового, а мы с Дэвидом жили около года вместе. Потом он оставил меня. Мой третий мужчина был совсем старик, какой-то наш дальний родственник; он гостил у нас, я его терпеть не могла. Но он был сильный, и если ловил меня где-нибудь, то я уж никогда не могла от него деться. Это продолжалось долго, он умер совсем недавно.
       - И мать, глядя на всё это, не менялась в лице? - медленно спрашивает Рассонт, думая: "Сэд не жалел детей, и собственную дочь - меньше всего".
       - Менялась! - Симона горько усмехается. - Она твердила мне: "Терпи и угождай им. Они должны дарить тебе бриллианты, золото, драгоценные подарки. Ты должна быть с ними ради этого".
       Она робко берёт руку Рассонта.
        - Знаешь, я так счастлива, что ты мой брат. У вас в семье всё так красиво... - её голос осекается.
        - Тебя всегда будут здесь ждать, Симона, - отзывается он. - Всегда... пока ты такая, как сейчас.
        На лице Симоны вдруг появляются сомнение и страх. Она не может не спросить себя: а вдруг я изменюсь в дурную сторону и стану прежней? Рассонт понимает, что' она думает, но ничего ей не говорит.
         - Пожалуйста, не бросай меня, - с усилием произносит Симона. "Не бросай, даже если я не буду такой, как теперь", - читает он её мысли. И отвечает:
         - Не брошу.
         Аделина охотно водит Симону купаться в фонтане. Симона любит Аделину. Они вместе резвятся в воде, и Симона забывает все свои страхи и прошлые невзгоды, но ненадолго. Надолго ей никогда не удаётся отделаться от них. Тёмные воспоминания - а других у неё почти что нет - окружают её, как рой искусительных теней, и она никак не может от них избавиться. Не только воспоминания стали теперь навязчивыми, мысли тоже; иногда являются такие, что ей хочется плакать от стыда и отчаяния. Эти мысли тёмными голосами зовут её прочь из обретённого ею рая, назад, в бездну, в разврат, обратно ко множеству злодеяний и кошмаров. Среди этих грехов есть когда-то совершённые ею; они зовут повторить их. Есть те, которые просто приходили ей на ум - они требуют от неё, чтобы она их совершила. Под гнётом всех этих искушений Симона часто не выдерживает и плачет в своей комнате. Она часто и подолгу молится, но при этом ощущает своё бессилие и страх - страх вернуться обратно и таким образом потерять Рассонта и всё доброе, что с ним связано. Ирвинг видит её страдания и говорит ей:
       - Дорогая, я понимаю, что с тобой происходит. Держись, не пускай в себя злые силы, сопротивляйся - и они уйдут, понимаешь? Уйдут навсегда.
       - Да, - боязливо улыбаясь, отвечает она. - Я понимаю. Но... это всё очень тяжело, Ирвинг.
       - Но это возможно, - мягко настаивает он, касаясь рукой её щеки. - Держись, не поддавайся.               
       И чуть подмигивает ей с ласковой улыбкой, словно говоря: я здесь, я твой брат, я люблю тебя!
       - Буду держаться хотя бы ради него, - шепчет про себя Симона. - Буду. Буду!
       В конце августа Рассонт увозит Симону в монастырский пансион. Симону он просит подождать его в приёмной, а сам идёт к настоятельнице и директрисе пансиона матери Марии, родной сестре отца Валентина.
       - А, мой добрый Ирвинг, - говорит мать Мария, выходя к нему навстречу. - Очень рада видеть тебя, храни тебя Господь!
       Он целует ей руку и принимает её благословение. Формальности выполнены очень быстро. Симону принимают в пансион. Рассонт говорит матери Марии наедине:
       - Девочке сейчас очень тяжело. Она может попытаться бежать, может неважно себя повести; её душа не совсем здорова. Но я ещё не видел человека, которому так нужно было бы спасение. Мне известна ваша мудрость, мать Мария. Не позволяйте ей никаких поблажек и свиданий, кроме как со мной. Пусть пишет мне письма: ей это необходимо.
       - Она моя названная сестра, - прибавляет он с глубоким и нежным чувством. - Я взял на себя ответственность так к ней относиться и не жалею об этом.
       Он кратко рассказывает настоятельнице всё, что знает о Симоне. Мать Мария слушает очень внимательно. Потом говорит:
       - Мой добрый Ирвинг, ещё ни одна душа, покинувшая стены нашего пансиона, не погибла во грехе. Многие стали монахинями, многие - благочестивыми, а то и просто порядочными женщинами, замужними и незамужними. Если Господь привёл сюда это дитя, да ещё твоими стараниями, смею надеяться, что по её и общим нашим молитвам она спасётся и очистится. Не беспокойся. Я всё услышала и поняла. Молитвы, труды, образование, как правило, исцеляют таких детей. К нам попадали даже одержимые нечистой силой: постепенно и они волей Божьей исцелялись.
        Рассонт тепло простился с матерью-настоятельницей и отправился прощаться с Симоной. Она ждала его в пустом рекреационном зале. Ей было известно, что через полторы недели они вновь увидятся, но она всё-таки не могла сдержать слёз.
       - Ирвинг, я хорошая, - твердила она. - Я исправлюсь, вот увидишь.
       - Верю, - он внимательно посмотрел ей в глаза. - Но дай мне слово: не просить, чтобы я забрал тебя отсюда прежде рождественских каникул. Дай слово даже не заговаривать со мной об этом, как бы тебе ни казалось здесь невыносимо. Не проси меня забрать тебя!
       - Даю слово! - торжественно сказала она. - Даже если будет совсем тоскливо, я буду об этом молчать до самых рождественских каникул.
       - Помни, - он сердечно поцеловал её в щёку. - Ты дала мне слово. Ты обязана его сдержать. До следующего воскресенья, сестрёнка, пиши мне. Я люблю тебя.
       - Ты тоже пиши мне, - она вытерла слёзы и крепко обняла его. - Ты знаешь, как Я люблю тебя.
       - Знаю, - ответил он. - И непременно тебе напишу.
       И он ушёл. "Господи, - подумал он, взглянув на небо. - Избавь её от искушений и страхов, от навязчивых мыслей и от прочей скверны. Люди искалечили её. Дай ей исцеление, излей на неё Свою благодать и милость, как изливаешь на всех нас. Пусть она узнает Твою Любовь!" 

                15

       Время летит быстро. Чудесное лето проходит, но сентябрь такой же тёплый, как август.
       Аделина сидит с Рассонтом у ручья и спрашивает:
       - Отец, ты чем-то озабочен? Скажи, чем?
       - Я думаю о Симоне, Аделина. Выдержит ли она?
       - Выдержит, - решительно говорит Аделина. - Ведь я выдержала в тюрьме?
       - Тюрьма с рождения была твоим домом, - отвечает на это Рассонт. - А она попала в пансион тогда, когда многие уходят оттуда, в пятнадцать лет. Да и нервы у неё не твои, Аделина.
       Он прижимает девочку к себе и задумывается. Всякий раз, навещая Симону, он видит слёзы на её глазах, она умоляюще смотрит на него, но помнит, что обещала ни о чём не просить его до рождественских каникул, - и молчит. Письма от неё он получает огромные: она вспоминает детство, рассказывает обо всех своих искушениях и клянётся, что уже может справиться с ними, но он чувствует: нет, ещё не может. Искушения, о которых она пишет, касаются его самого и всех его родных. Это заставляет его глубоко задуматься. Если хоть один тёмный голос, говорящий в ней, заставит её поддаться хотя бы одному из описанных ею искушений, вся его семья окажется несчастной.
       Ночью он засыпает не сразу. Лола чувствует, что он не спит, хотя он дышит ровно и не ворочается.
       - Что ты, милый? - спрашивает она.
       Он прижимается лицом к её волосам, вдыхая их аромат: они пахнут цветами. И говорит:
       - Спи, родная. Я просто слишком много думаю.
       - О чём? - Лола гладит его волосы.
       - Не много ли я взял на себя? Имел ли я право...
       - ... становиться братом Симоны? - договаривает за него Лола с улыбкой. - Ты ведь сам знаешь, что иначе было нельзя.
       - Да, знаю, - говорит он. - Но ведь у меня есть ты. Есть сын и дочь. Имел ли я право подвергать вас ЕЁ искушениям - а они очень серьёзны. Смею ли я так рисковать?
       - Она любит тебя, - отвечает Лола. - Я убеждена: она переборет ради тебя все свои искушения. Ты спас человека, Ирвинг. И разве она сделала, живя у нас, хоть что-нибудь дурное? Нет, она страдала, но ничего не сделала. Мне жаль её всей душой.
       - Я действительно люблю её, - признался Рассонт. - Именно, как свою сестру в Испании, а ты знаешь: Бэллу я очень люблю. Но я не хочу переживать за вас. Ваша жизнь - не игрушка.
       - Душа Симоны тоже не игрушка, - тихо отозвалась Лола.
       - Да, - засмеялся Рассонт. - Какая там игрушка! Взрывчатка. И почище всякого пороха. Если она не придёт в себя до Рождества, мне придётся снова пустить в ход охотничий хлыст, а если ей станет ненавистен пансион, я сдамся - отправлю её обратно к матери. Ничего, спи, родная, это не твоя головная боль.
       - Отдай мне часть своей головной боли, - попросила Лола, - и я буду счастлива. Я помогу тебе воспитывать Симону... и любить её.
       Он поцеловал свою жену. Она скоро уснула, но он долго ещё не спал.
       

       Миновал сентябрь. В октябре Симона попыталась бежать из пансиона, но сломала руку, упав со стены. Ей оказали немедленную помощь и не назначили никакого наказания.
       - Понимаешь, - смущённо объясняла Симона навестившему её Рассонту, - я не получила от тебя письма: почта задержалась. И я подумала, что с тобой что-то случилось, что тебя надо спасать. Это правда; я не собиралась убегать отсюда.
       - Не сомневаюсь, - сказал Рассонт. - Но если почта задержится ещё раз, прошу тебя просто подождать. Со мной ничего не случится, обещаю тебе.
       Постепенно он перестал тревожиться за неё. Из глаз Симоны вскоре исчезли слёзы, она стала чаще улыбаться и в то же время становиться всё скромней и послушней. У неё наладилась учёба, появились подруги. К ноябрю она уже училась наравне с лучшими воспитанницами, охотно пела в церковном хоре и считалась одной из самых работящих и отзывчивых девушек. Её облик становился всё приятнее. Она совершенно успокоилась, равнодушно вспоминала о доме, в её взгляде появились кротость и свет. Однажды Рассонт получил письмо от матери Марии.
       "Друг мой, - писала настоятельница. - Не говори никому, но знай сам: я получила сегодня откровение от Ангела. Ангел сказал мне, чтобы ты не волновался больше о характере Симоны, с этим всё хорошо. Она благонравна в очах Господа; ей даровано особое умение, особая благодать избавляться от искушений. Душа её исцелена - так сказал Ангел - и молитва её имеет силу. Возрадуйся, добрый Ирвинг, ты спас девочку. И не удивляйся: мне нередко бывают откровения о моих монахинях или ученицах. Эти откровения не всегда бывают благоприятны, поэтому, узнав о Симоне, я восславила Господа и Его непреходящее милосердие".
        - Слава Богу, - осенив себя крестом, молвил Рассонт.
      Собравшись навестить Симону, он привёз ей подарок, свежую розу из герцогского зимнего сада. Симона от души расцеловала его. Он заметил: она уже давно легко и свободно целовала и обнимала его, а взгляд её светился кротким смирением и любовью. Письма её стали втрое короче. Теперь она писала только о том, как интересно и весело жить в пансионе, о том, что она узнала нового на уроках и чему научилась за последнее время. Она искренне просила прощения у Рэя за причинённое ему зло - так бережно, что Рэй растрогался и от души простил её, о чём и написал ей в письме.
      Рассонт был очень доволен. Он понял, что Симона Мэйбр не захочет покидать пансион.


     Приблизительно в это же время герцог жаловался своему советнику:
     - Рассонт, друг мой, мы так и не нашли её! Что же это? Может, её убили или она утонула где-нибудь - словом, погибла?
     Он говорил об Аделине.
     - Нет, ваша светлость, - твёрдо отвечал Рассонт. - она жива.
     - Тогда, может, ты не узнал её? Ведь ты сказал, что плохо запомнил, какова она из себя?
     - Я солгал, - признался Рассонт. - Я очень хорошо запомнил её, ваша светлость. И я узнал бы её, но среди этих девочек, которые приходили к вам, её не было.
     - Не было? - герцог вздохнул и уныло поник головой. - Что же делать?
     - Я полагаю, мы ещё найдём её, ваша светлость, - молвил Рассонт. - Я в этом уверен.
     - Спасибо, милорд, - герцог с чувством пожал ему руку. - Если ты в чём-то уверен, это, конечно, произойдёт, даст Бог... Будем надеяться. А твоя милая племянница всё ещё гостит у тебя?
     - Да. Её мать попросила об этом. Она решает свои личные дела и хочет, чтобы девочка побыла у меня ещё немного. К Рождеству приедет Симона, и детям будет веселее.
      - Как у неё дела? - оживился герцог. - Mon cher, мне кажется, ты несколько жестоко поступил с её бедной матерью, госпожой Лэр. Ты запрещаешь ей видеть дочь. Это, по-моему, несправедливо.
      - Она увидится с дочерью, как только Симона сможет противостоять тем многочисленным порокам, которые госпожа Лэр считает достоинствами. Положитесь на меня, ваша светлость, и не думайте об этом.
     - Хорошо, милорд, - сказал герцог. - Приятно быть успокоенным мудрым человеком. Право, ты очень умён, и поверь: я ценю это весьма высоко. Я счастлив, что мой советник именно ты.


       Двадцать третьего декабря Рассонт забрал Симону из пансиона на праздники.
       Она прибежала в холл, где он ожидал ее, сияя радостью. Он взял её под руку, вывел к карете, и они поехали домой - на целых две недели. Симона была чрезвычайно довольна.
       - Некоторые девочки остаются на праздники в пансионе, - сообщила она Рассонту. - Либо у них нет родных, либо родные не хотят их видеть. А ты забираешь меня - какое счастье! Ведь я могла бы быть одной из них...
       - Ты им напишешь? - спросил Рассонт.
       - Конечно, - она улыбнулась. - Они очень славные, я дружу с ними. Там есть совсем маленькая девочка, - она задумалась. - Её зовут Лия. Бывает, заберётся ко мне на колени, обнимет меня, - и мы так и сидим. Я ей рассказываю, какой у меня брат: то есть про тебя. А она мне: "Расскажи ещё, Сими!" Очень любила про тебя слушать.
       -  Я польщён, - отзывается Рассонт. - Мать писала тебе?
       - Последнее время нет, - равнодушно отвечает Симона. - Да и зачем? Всё равно я не вернусь к ней.
       - Останешься в пансионе?
       - Да, - голос Симоны тотчас повеселел. - Там так хорошо. Знаешь, что' надо повторять, если нападёт искушение?
                Ступай прочь,
                Скоро ночь.
                Ангел прилетит,
                Меня защитит.
        - А если ночь не скоро? - улыбнулся Рассонт.
        - Очень просто, - сказала Симона. Если днём, то
                Ступай прочь,
                Ещё не ночь,
                Но Ангел прилетит,
                Меня защитит.               
       - Это нас научила мать Мария, - добавила она. - Я понимаю, эти стихи кажутся детскими, но они  очень помогают, особенно когда перед этим прочтёшь "Да воскреснет Бог..." или "Отче наш..." Знаешь, у меня были искушения насчёт одной девочки, которая такая чистюля, что сил нет. Мне ужасно хотелось вылить на неё чернильницу. Но я так и не вылила, удержалась. А теперь мы с ней лучшие подруги: она оказалась такой умницей! Ещё мне было страшно по ночам в дортуаре...
       - В дортуаре? - удивился Рассонт. - Там же вас полно, как можно бояться?
       - Да, - согласилась Симона. - Нас пятнадцать человек в дортуаре. Но ведь все спят. А мне было страшно. Мне однажды показалось, что кто-то разглядывает меня в ночное окно. Наверно, померещилось. Просто я почувствовала на себе чей-то взгляд. Повернулась - никого, только вроде как что-то скользнуло мимо окна. Брр, - она передёрнула плечами. - Я стала просить у сестры Анны свечку, а она строгая, не даёт. Я начала очень сильно молиться и следующим вечером опять попросила. Представляешь, на этот раз она дала мне свечку! - лицо Симоны вспыхнуло от радости. - Да, большую свечу, и ни слова не сказала! Я после этого очень поверила в силу молитвы.
       - Молодец, - с чувством сказал Рассонт, а сам подумал: "Вряд ли ей померещилось что-то там, за окном. Она чуткая девочка в тех случаях, когда надо ждать реальной и серьёзной опасности - этому она научилась в отрочестве. Всё это очень странно".
       - Когда у тебя было искушение в дортуаре? - спросил он вслух.
       - Где-то в середине ноября, - ответила Симона. - Но это было всего один раз. После того, как я зажгла свечу, мне ничего не мерещилось.
       - Конечно, не мерещилось, - согласился Рассонт. - При свете свечи ты стала слишком хорошо видна тому, кто смотрел на тебя в окно; ему уже не нужно было подходить близко.
       Симона серьёзно взглянула Рассонту в лицо:
       - Ты думаешь, это был настоящий, живой человек?
       - Не отрицаю тёмных потусторонних сил, - сказал Рассонт, - но что-то мне говорит о присутствии этих сил в человеке - в твоём случае. Ведь, почувствовав взгляд, ты скорее всего почувствовала человека, следившего за тобой. Не думай об этом, - он улыбнулся. - Ты едешь отдыхать. Тем более, ему, вероятно, нечего было особенно рассматривать.
       - Нечего, - подтвердила Симона. - Я просто молилась на коленях, потом задувала свечу и раздевалась уже в темноте.
      Рассонт отметил про себя все эти детали, а вслух оживлённо заговорил об учёбе Симоны: ведь ей нравится учиться. Он давно знал, что эта тема ей приятна. В самом деле, Симона тут же позабыла о своих страхах в дортуаре и с увлечением заговорила о том, чему их учат. Она сообщила, что получила за особые успехи пансионную брошку - маленького серебряного голубя с серебряной же оливковой ветвью в клюве. Такого голубя носили до неё только четыре девочки из всех тридцати учениц; она стала пятой.
      - Но темы трудные, - добавила Симона, - и дальше будет ещё труднее. Правда, у нас все хорошо учатся: то есть, все носят просто оливковую веточку из серебра. Но если дают голубя - значит, успехи отличные и поведение тоже.
      Она счастливо улыбнулась.
      - А ведь я везу вам всем подарки. Все девочки готовили к Рождеству подарки своим родным или монахиням. Я сделала четыре подарка: тебе, Рэю, Лоле и Аделине. Знаешь, не какие-нибудь бумажные снежинки, хотя их тоже иногда приятно получить. О них быстро забываешь. У меня подарки самые настоящие!
      Это оказалось истиной. Когда они приехали, Симона в торжественной обстановке дала каждому его подарок. Аделина получила великолепное нарядное платьице из дорогой материи: как раз встретить Рождество; Симона сама его сшила. Лола получила теплые зимние чулки, связанные Симоной с таким вкусом, так ровно и красиво, с таким гармоничным сочетанием тончайших узоров, что все невольно пришли в восторг. Лола заявила, что это произведение искусства, и что носить эти чулки она будет с особым удовольствием. Симона осталась очень довольна словами Лолы. Рэю досталась от неё чёрная с голубым шкатулка резного дерева с изображёнными на ней сценами из Ветхого Завета, покрытая лаком внутри и снаружи. У шкатулки даже были ключик и замочек.
      - Здесь ты можешь хранить самые свои заветные вещи, - сказала Симона. - Правда я не всё делала сама; я пока что не очень много умею. Мне помогали монахини, сёстры-резчицы по дереву. Они учат нас вырезать всякие штучки. Я только вырезала саму шкатулку, раскрасила её и покрыла лаком, а сцены из Библии вырезали они - какими-то специальными ножиками и лопатками, и замочек вставили они, и ключик тоже сами сделали.
       Рэй искренне обрадовался своей шкатулке и признался, что до сих пор такой красивой вещи для хранения бумаг и писем у него не было.
       Но самый удивительный подарок достался Рассонту. Свиду это был самый обыкновенный толстый деревянный карандаш.
        - Он может пригодиться тебе в твоей работе, - скромно сказала Симона. - Он очень просто работает.
        Она подошла к стене и огромными размашистыми буквами вывела прямо на светлых шёлковых обоях: "Аделина". Через минуту надпись из серебристо-чёрной стала вдруг стремительно делаться светящейся ярким голубым светом, пока имя восхищённой этим зрелищем Аделины не запылало со стены, как огонь. Затем, спустя ещё минуту, надпись стала меркнуть и исчезать со стены, пока не пропала совершенно. Не осталось даже малейшего следа.
       Все бросились к Симоне с вопросами, а Рассонт молча устремил на неё выразительный взгляд, вспыхнувший живым интересом, любовью и благодарностью.
       - Всё очень просто, - весело сказала Симона. - Я узнала, что для росписи монастырей используется особая краска, в которую входит вот этот состав. Он служит для придания особого блеска и крепости краскам. Я попросила немного этого вещества. Меня спросили: зачем? Я ответила: хочу сделать необычный подарок моему брату. И мне позволили. Я сама вырезала из дерева этот карандаш, провертела в нём тоннельчик и влила туда это жидкое вещество. Когда оно затвердело, я отточила карандаш перочинным ножиком. Как ты думаешь, - обратилась она к Рассонту, - это тебе пригодится?
       - Очень, - он крепко обнял и поцеловал Симону. - Благодарю тебя. Я уже даже представляю себе, как можно это использовать.
       Тут же все остальные стали благодарить и хвалить Симону за свои подарки, а она, видя вокруг себя любящие лица и слыша дружеские речи, сияла от счастья и краснела от смущения.
               
                16

       Рождество и Новый год прошли, точно в сказке. Их праздновали в тесном кругу семьи: Рассонт не был ни с кем особенно дружен - так, чтобы звать к себе в гости, а родных у них с Лолой не было.
       Аделина праздновала впервые. Всё казалось ей восхитительным: сверкающая огнями ёлка, подарки, таинственно разложенные под мохнатыми нижними ветвями, игры при тихо потрескивающих свечах, катание на коньках по специально сделанной ледяной площадке в парке, полёт с высокой ледяной горки, тоже сделанной специально. Рэй пренебрегал горкой, считая себя слишком взрослым для подобной забавы  (он катался только на коньках), зато Симона охотно разделяла все развлечения Аделины. Иногда Рэй просто катал на санках одну из девочек, но веселее всего было впрячь в санки пони и с замирающим от восторга сердцем лихо раскатывать по дорожкам и аллейкам парка.
       - Надо непременно слепить снеговика! - заявила однажды Симона, и все трое принялись скатывать из снега огромные комья для большого красивого снеговика. Аделина с благоговением смотрела, как Симона вставила снежному великану вместо носа морковку, сделала ему красивые голубые глаза из двух игрушечных фаянсовых блюдечек, а волосы заменила еловыми лапами разной величины. Улыбающийся рот она просто нарисовала, проведя под морковкой розовый полукруг толстой кистью. В "руках" снеговик держал деревянную кормушку для птиц, наполненную пшеном, - и птицы доверчиво слетались на это угощение.
       Персидский котёнок Принц, подаренный герцогом Аделине, превратился уже в большого кота. Это был спокойный, неторопливый, красивый кот, исполненный достоинства. Ему чрезвычайно нравился Ирвинг Рассонт, поэтому он любил торжественно возлежать в кресле, в кабинете хозяина. Рассонту он совсем не мешал, даже помогал ему думать своим спокойно-рассудительным видом и сдержанным поведением. У кота определённо были хорошие манеры. Он неукоснительно исполнял все законы дома, в котором жил, подчинялся семейному укладу и держал себя учтиво и ненавязчиво. Днём он с удовольствием играл с Аделиной, а ночью спал на своём особом игрушечном диванчике, на платочке из ангорской шерсти или задумчиво и неслышно обходил весь спящий особняк, словно проверяя, всё ли в порядке.
       Однажды вечером, когда дети гуляли, Рассонта поразило непривычное поведение кота. Кот, сидевший на подоконнике (ему нравилось подолгу смотреть в окно), вдруг неожиданно оторвался от созерцания лесных птичек, слетевшихся к фасаду дома, и стал внимательно и пристально смотреть немного левее. Взгляд его сосредоточился. Рассонта это было позабавило, но внезапно Принц прижал уши, выгнул дугой спину и громко зашипел, а потом загудел, как ветер в трубе на того, кто был за стеклом. Мало того, он выпустил когти и нетерпеливо провёл лапой по стеклу. Рассонт пошёл взглянуть, кто и почему так прогневал кота, но решительно никого не увидел. Он заметил, что когда дети вернулись с прогулки, кот очень ласкался ко всем троим, особенно к Аделине, чего никогда прежде не делал. Симоне он облизал пальцы, а Рэю вскочил на плечи, но тут же спрыгнул вниз и удалился прочь со спокойным достоинством, как будто ничего не случилось.
       Следующим вечером сцена повторилась, и по всей видимости, Принц пришёл в ещё большую ярость. Он загудел очень сильно и начал неистово царапать стекло. Рассонт открыл окно, и кот выскочил наружу, в сумеречный сад. Накинув на себя тёплый плащ, Ирвинг тоже вышел из особняка, спрашивая себя, что же всё-таки происходит? Откуда-то доносились тихие всхлипы. Рассонт пошёл на звук - и оцепенел. Чуть правее от снеговика, на снегу неподвижно лежала Аделина, а Симона плакала над ней, звала её и трясла за плечи. Принц стоял рядом и громко шипел куда-то в сторону парка, потом торопливо принялся лизать лоб Аделины.
       Рассонт подбежал к ним.
       - Что случилось? - спросил он, стараясь, чтобы голос его не дрогнул.
       - Я не знаю, что с ней, - в отчаянии сказала Симона. - Но это не я, Ирвинг! Я ни при чём. У меня развязался шнурок на коньке. Я остановилась завязать его, а Аделина пошла вперёд. Потом я вышла из-за деревьев и увидела её здесь - она лежала так же, как лежит сейчас. Это случилось пять минут назад.
       Рассонт быстро подхватил Аделину на руки, и они вошли в дом. Вскоре Аделину уже осматривал врач. Он привёл её в чувство и сказал:
       - Ушибов нет. Это был просто обморок.
       Аделина огляделась вокруг, увидела залитое слезами лицо Симоны и спросила:
       - Сими, ведь ЭТО БЫЛА НЕ ТЫ, правда?
       Рассонт быстро взглянул на Симону. В глазах её появилось такое изумление, а после такая растерянность, что он совершенно успокоился. Симона, напротив, в тревоге и отчаянии спросила:
       - Кто "не я", Лин? Скажи! Что ты видела?
       - Не знаю, - тихо отозвалась Аделина. - Коньки на ногах. Рыжие волосы. И маска на лице. Очень страшная маска...
       Она разрыдалась. Рассонт обнял её.
       - Эта маска что-нибудь сказала тебе, Аделина?
       - Да, таким страшным голосом: "Поиграй со своей сестрой". И протянула ко мне руки. Мне стало очень страшно, и я не помню, что было дальше.
       Он снова заплакала, но уже тише. Симона забилась в угол прямо в коньках и сидела там с застывшим лицом, по которому текли слёзы.
       Рэй принёс из своей комнаты шкатулку, которую она ему подарила, и молча поставил перед ней. Она с ужасом взглянула на него и в отчаянии затрясла головой:
       - Нет, Рэй! Это не я! - и взгляд её стал беспомощным и несчастным.
       - Рэй, - строго сказал Рассонт. - Возьми свой подарок обратно. И запомни, что возвращать подарки - дурной тон, тем более когда от тебя ждут понимания и сочувствия. Ты в чём-то подозреваешь Симону? Сейчас я кое-что прочту вам - всем, кто в этой комнате. Мать Мария просила меня не разглашать этого, но да простит меня Бог: я должен ослушаться матери Марии.
       Он принёс из своего кабинета письмо настоятельницы и начал читать:
       - "... я получила сегодня откровение от Ангела. Ангел сказал мне, чтобы ты не волновался больше о характере Симоны, с эим всё хорошо. Она благонравна в очах Господа. Ей даровано особое умение, особая благодать избавляться от искушений. Душа её исцелена..."
      В комнате было очень тихо, все слушали, затаив дыхание. Когда Рассонт закончил читать, он сказал:
      - Думаю, все теперь ясно понимают: кто-то хочет очернить Симону в наших глазах. Кому-то нужно, чтобы мы перестали её любить. Но вы теперь знаете о Симоне больше, чем этот "кто-то", и я уверен: никто из близких мне людей БОЛЬШЕ не предаст её.
      Рэй покраснел, прижал к себе шкатулку и возразил:
      - Отец! Ты сам сомневался, я видел!
      - Я не сомневался, - отчеканил Рассонт. - Я не имею привычки сомневаться в божественных откровениях, данных людям, которым я доверяю. Кроме того, я сам видел, что Симона меняется к лучшему. Я подумал единственное: может, Симона что-то видела, но побоится сказать. Однако я быстро понял: ей ничего не известно, кроме того, что она честно мне рассказала. Лола, побудь, пожалуйста, с Аделиной.
       Он взял под руку Симону, которая уже сняла коньки, и увёл к себе в кабинет. Там он усадил её на диван и ласково погладил по щеке.
       - А ну, возьми себя в руки. Разве ты забыла?
                Ступай прочь.
                Скоро ночь.
                Ангел прилетит,
                Меня защитит.               
      - Да, - Симона попыталась улыбнуться. - Сейчас я возьму себя в руки. Господи, Ты даровал мне великого брата!
      - Тише, тише, - он налил ей бокал вина и сел рядом с ней. - Выпей, тебе станет лучше.
      Симона сделала несколько глотков и успокоилась.
      - Я виновата, - сказала она сокрушённо. - Я оставила Лин одну.
      - Никто никого не оставлял, - Рассонт нахмурился. - Мы что, на войне? Это мой дом и мой парк. Вы играли в моём парке, мало того, В ВАШЕМ парке. Вы возвращались в родной дом. Мало ли, кто кого опередил и кто от кого отстал. Это не дикий лес, волков здесь не водится. А если появились заботы, то это не по вашей вине, вы обе - пострадавшие. Как ты считаешь, Симона, кому выгодно, чтобы мы тебя разлюбили?
       - Я думала ты знаешь, - робко удивилась Симона. - Конечно, моей матери. Но это была не она.
       - Но это, может быть, тот или та, кого она послала. Скорее всего, именно ТОТ. Вероятно, это его взгляд ты ощутила через окно дортуара. Впрочем, это неизвестно. Не бойся, родная, мы его поймаем.
       - Трудно будет, - заметила Симона.
       - Почему?
       - Если этого человека послала моя мать, то с ним будет трудно справиться. Среди её знакомых бывают очень ловкие люди.
       - Я узна'ю об этих людях, - молвил Рассонт. - Иди к себе, отдохни.
       Он поцеловал её и проводил до комнаты, потом пошёл к Аделине. Около неё сидела только Лола.
Аделина спала. Рассонт сел рядом с Лолой и сказал:
        - Вероятно, тут замешана мать Симоны.
        - Да, похоже, - задумчиво сказала Лола. - Что будет дальше, Ирвинг? Ведь чтобы добиться своей цели насчёт Симоны, этот человек способен на всё.
        - Пожалуй, - согласился Рассонт. - Но ведь сделать Симону виноватой можно только тогда, когда мы её не видим; будем держать её в своём поле зрения. Этого, конечно, мало. Я подумаю, что сделать ещё...
        Он отправился в комнату Симоны, где она молилась, и сел в уголке, ожидая, когда она кончит. Симона скоро встала с колен и печально, но уже без сознания собственной вины посмотрела на Рассонта.
        - Сестра, - мягко заговорил он. - Слушай внимательно. Мне придётся отлучиться на пару дней. Я знаю, через два дня заканчиваются твои каникулы. Но я продлю их ещё на два дня, чтобы ты не потеряла того, что полагается тебе по праву.
        - Ты уедешь? - спросила Симона с некоторым страхом.
        - Да, завтра с утра. Обещай мне, что будешь всё время на глазах у Лолы, иначе ОН захочет свалить на тебя что-нибудь похуже сегодняшней маски. Вам следует держаться всем вместе. ОН хочет, чтобы мы выгнали тебя, чтобы ты вынуждена была вернуться домой. Так что держись; я обеспечу вам охрану.
        - Ты такой добрый, - растроганно сказала Симона. - Господь это знает. Ты сумел понять и спасти меня, так что, за мной не пропадёт. Если будет нужно, я отдам жизнь за твою семью.
        Рассонт улыбнулся и промолчал. Потом спросил:
        - Где живёт твоя матушка, Симона?
        Симона назвала дом на противоположной окраине города и описала местность вокруг него.
        - Отлично, - он весело посмотрел на неё. - Не горюй. И не обращай внимания на Рэя. Он, конечно, уже раскаивается, что так повёл себя. Пойдём ужинать.
        За ужином Рэй действительно попросил у Симоны прощения, и она с облегчением и радостью улыбнулась ему в ответ. Аделина всё ещё чувствовала слабость после пережитого страха и ужинать не хотела. Она дремала в своей комнате. Рассонту без неё пришлось рассказать об умном и таинственном поведении Принца. Принц тут же удостоился всеобщей похвалы.
       - Сразу видно - порода, - с уважением сказал Рэй.
       Лола засмеялась:
       - Вряд ли, Рэй. Даже непородистое животное очень часто ведёт себя умно. Но Аделине, конечно, очень повезло с подарком герцога.
       Несмотря на то, что все старались держаться спокойно и даже весело, Рассонт заметил на лицах своих домашних едва уловимую тревогу: она поселилась в доме с нынешнего вечера.
      

       - Страшная маска, - говорила утром Рассонту Аделина. - Очень страшная маска!
       - Глупая маска, - резко поправил её Рассонт. - Она недостойна твоего страха, Аделина. Будь добра, нарисуй её. Ты сумеешь?
       - Да, отец, - живо отозвалась Аделина. - Только... только обещай мне, что разорвёшь её, когда я нарисую. На мелкие клочки.
       - Через два дня разорву, - пообещал Рассонт. - А до тех пор она будет мне очень нужна.
       - Хорошо, - согласилась Аделина, польщённая тем, что её отцу так необходим её труд.
       Она старательно, с присущими ей способностями к живописи, нарисовала угольком ужасную маску, выразительно положила ретушь и штриховку и написав внизу листа "Глупая маска!", отдала рисунок Рассонту. Тот взглянул, и кровь на мог застыла в его жилах. Более кошмарную дьявольскую рожу трудно было себе представить. Ему невыносимо захотелось тут же разорвать рисунок, но он преодолел себя и, сложив листок пополам, сунул его в карман.
      - Спасибо, родная, ты славно рисуешь, и у тебя хорошая память, - сказал он вслух. - Больше не пугайся этой маски, а увидишь её, прогони прочь.
      - Она послушается? - усомнилась Аделина.
      - Увидим, - Рассонт поцеловал её в щёку. - Я тебе кое-что дам.
      И он вручил Аделине собачий хлыст.
      - Он больно бьёт? - недоверчиво спросила Аделина.
      - Полагаю, очень больно, - ответил Рассонт, вспомнив, как кричала Симона.
      Симоне он вручил рогатку и сказал:
      - Дорогая, у тебя меткий глаз, и мне кажется, в случае опасности ты не промахнёшься. Вот целый мешок с камешками - это слуги собрали вчера вечером по моей просьбе. Я не хочу оставлять тебя безоружной.
      - Грех стрелять в человека, - кротко ответила Симона.
      - Никакого греха, - возразил Рассонт, - если данный человек пытается извести тебя и всю твою семью. На войне, как на войне.
      - Ты говорил, что сейчас не война, - улыбнулась Симона.
      - Уже война, - отозвался Рассонт. - Мне теперь ясно. Если атаки пока что нет, это ведь не значит, что объявлен мир, не так ли?
      Лоле он дал мушкет, коротко заметив, что она стреляет лучше, чем Рэй, а Рэю достался настоящий кинжал, подарок герцога.
      - Смотри, будь умён, - предупредил его Рассонт. - Не то сам пострадаешь от этого кинжала.
      - Я знаю, - серьёзно сказал Рэй, втайне очень довольный тем, что ему доверили такую замечательную вещь. - Будь спокоен, отец.
      - Хотелось бы, - вздохнул Рассонт.
      Он отправился к своему верному Торму, который проживал один, вместе с матерью на границе герцогских владений, рассказал ему всё, что знал о таинственной маске, и попросил временно пожить в его особняке в качестве охранника всей его семьи. Торм охотно согласился, взял свой мушкет и отправился в особняк. После этого Рассонт простился с семьёй и прислугой, а через десять минут карета уже везла его в сторону города.

                17

      В городе Рассонт первым делом разыскал кочующих цыган. Их балаганы были пусты, только рядом на лужайке резвились дети. За ними, то и дело задрёмывая, приглядывала дряхлая старуха. Порой она встряхивала бубен и стучала в него, когда дети, заигравшись, убегали чересчур далеко.
      - Здравствуй, - обратился Рассонт к старухе. - Что, внуки не слушаются?
      - Да чтоб их всех волки задрали, господин, - искренне отозвалась старуха. - Ведь если они далеко забегут, нас прогонят отсюда - и куда поедем? Мы здесь зимуем, и полиция нас не трогает.
      - На' тебе в утешение, - Рассонт подал ей золотой.
      - Спасибо, господин драгоценный, - оживилась она. - Ты, верно, хочешь, чтобы я тебе погадала?
      - Нет, не то. Скажи мне, где ваши мужчины?
      - И мужчины, и женщины наши в городе, по разным делам, - ответила старуха. - Кого тебе из них?
      - А кого присоветуешь? - спросил Рассонт, показывая ей монетку, что дала ему Далида.
      - Кесарев динарий! - вырвалось у старухи. - Так ты от Далиды; ты, значит, и есть великий господин? Возьми обратно свой золотой, я не должна брать у тебя денег.
      - Это подарок, - успокоил её Рассонт. - Подарки можно брать. Так кого присоветуешь искать?
      - Ищи Ко'рто, господин, - торопливо сказала старуха. - Корто всегда поймёт, что' нужно великому господину - ловкий цыган, молодой цыган. Он сейчас на работе в платяной лавке, близ нового рынка. Там всего одна платяная лавка, ты найдёшь, господин.
      Рассонт поблагодарил цыганку и, вернувшись к карете, велел везти себя в сторону нового рынка. Платяную лавку он искал очень недолго, а найдя её, попросил хозяина вызвать Корто.
      Корто тотчас появился. Богато и щегольски разодетый, он мог бы даже сойти за дворянина, если бы не слишком яркая одежда и не явно цыганское, хотя и красивое лицо. На вид ему было лет двадцать. Весёлый и открытый, он как-то сразу пришёлся Рассонту по душе. Отозвав Корто в сторону, он показал ему монетку Далиды.
      - Кесарев динарий! - в свою очередь воскликнул Корто. - Ты - великий господин!
      И он радостно улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
      - А может, я украл его у великого господина? - испытующе глядя на цыгана, заметил Рассонт.
      - Ай нет, нельзя украсть кесарев динарий, - убеждённо и весело возразил Корто. - Нельзя, он не крадётся, в нём сила Божья, великий господин! Ты, может, не знаешь, но только эту монетку сам апостол Пётр подал бедному человеку, и тот хранил его, и все его предки хранили, да последние в роду выросли беспутные и пропили всё, что имели, даже эту монетку. Досталась она одному цыганскому барону в Италии. А он ведь БАРОН, хоть и цыганский, - цыгане баронов не зря ставят. Он дознался, что' это за монета, и тоже стал беречь её. А случилось с ним тут великое горе: любимая ушла, дети умерли. И привели к нему Далиду. Она ему вернула любимую, дети другие народились, и зажил он счастливо. Далида за всё это денег не взяла с него, попросила только кесарев динарий. Говорит барону: ты, мол, не должен был брать его, он несчастье тебе принесёт! Барон ей отдал монетку и после этого зажил совсем хорошо. А Далида взяла на себя его грех (то, что он взял когда-то эту монетку) и говорит: никому не отдам кесарева динария, кроме как великому человеку, который крещён и почитает Бога. Вот и отдала, а грех барона оставила себе. Говорила, на птицу ты похож, на великую птицу, на орла в небе - мол, ОН всё знает, всё видит. Как не узнать тебя? ТЫ великий господин!
      - Ну, Корто, молвил Рассонт, - раз ты такой зрячий, значит, поможешь мне. Скажи, есть ли у тебя люди, чтобы поймать мне одного человека?
      - Поймать? - удивился Корто. - Ты, господин, живёшь при герцоге - и герцогская стража не поможет тебе?
      - Не хочу, чтобы дело дошло до герцога, - ответил Рассонт.
      - Тогда, господин, к твоим услугам наши люди, - с готовностью ответил Корто. - Тридцать человек у меня на примете, только не я ими управляю, а Ро'ндос - это он с ними договаривается о таких делах.
      - Значит, цыгане воевать умеют? - улыбнулся Рассонт.
      - Воевать не воевать, а постоять за великого господина сможем, - Корто тоже улыбнулся. - Ты скажи, что делать, мы сделаем.
      - Пойдём к твоему Рондосу.
      - Пойдём, господин.
      Рассонт заплатил хозяину лавки за временное отсутствие Корто, и они поехали куда-то в кабачок, где плясали и пели цыгане, и где танцевал медведь с кольцом в носу.
      Корто вызвал Рондоса: дюжего цыгана, который своим видом и темпераментом больше напоминал степенного индейского вождя. Рондос провёл гостей в особый балаган и попросил их подождать немного. Они остались вдвоём, и Рассонт кратко рассказал Корто, зачем ему нужна помощь цыган.
       Вскоре возле балагана запылал костёр, цыгане уселись в круг, и Рондос сказал:
       - Пусть уйдут женщины.
       Женщины удалились, а оставшиеся мужчины приготовились слушать.
       - К нам пришёл великий господин от Далиды, - торжественно сказал Корто. - Покажи кесарев динарий, господин! Видели? Господину нужна наша помощь. Он хочет поймать человека - ай, злого человека - прямо у себя в парке. Человек этот носит маску - покажи маску, великий господин! - и одевается, как женщина. Он хочет отнять сестру господина и все свои преступления сваливает на неё.   
       - Постой, Корто, - сказал Рассонт. - Преступлений он ещё не совершил, но совершит их, если ему не помешать. Говорят, он весьма ловок, но ведь вы тоже ловки!
      Цыгане одобрительно засмеялись, говоря, что это верно, ловкачи они хоть куда, и ловкач из господ им в подмётки не годится, а значит, его легко поймать.
      - Люди согласны, великий господин, - сказал сумрачный Рондос. - Мы знаем, как всё сделать. Только напиши своему охраннику, что мы придём. И оставь мне рисунок с маской.
      Рассонт подал ему рисунок и спросил:
      - Вы придёте сегодня?
      - Да, пойдём прямо сейчас.
      - А если он окажется одним из цыган?
      - Кто бы он ни был, мы отдадим его тебе, - спокойно ответил Рондос.
      - Хорошо.
      Рассонт написал несколько строк Торму, веля ему достойно принять цыган как помощников в их общем деле, кормить и поить их по мере надобности, поставил свою подпись и маленькую походную печать. Письмо он передал Рондосу. От денег все решительно отказались. Корто вызвался проводить Рассонта до кареты.
      - Великий господин узнает, - радостно говорил он. - Цыгане умеют не только петь и плясать, но и хитрить, и выслеживать добычу.
      - Я остановлюсь в трактире, - сказал ему Ирвинг. - Угостить тебя вином?
      - Некогда, - Корто подмигнул ему. - Дело прежде всего; пить будем потом, гулять будем потом.
      - Скажи, - Рассонт посмотрел ему в глаза. - Рондосу можно доверять?
      - Можно, великий господин, - становясь серьёзным, ответил Корто. - Рондос внутри воин. Он не похож на цыгана, верно, но всё-таки он цыган, и если что делает, на совесть делает. Он знает, что такое кесарев динарий, знает Далиду. Он умный. Ты ему понравился, господин, очень понравился, только он этого никому не скажет, кроме как если самому тебе.
      - Ах, так, - Рассонт улыбнулся. - Ну, до встречи, Корто. Мне Рондос тоже подходит: видно, что может быть хорош в деле. Спасибо тебе. Ты пойдёшь с ними?
      - Да, господин. До встречи!
      И Корто, поклонившись ему, ушёл.


      Ночь и почти весь следующий день Рассонт провёл в трактире, а часам к шести вечера отправился по адресу, который узнал от Симоны.
      Карета остановилась прямо перед красивым особняком с ажурной и в то же время неприступной оградой. Особняк окружал небольшой парк. Зимой он выглядел печально, и Рассонт подумал: "Здесь Симона пряталась от родственника своей матери... Но он находил её".
      Он умело отпер калитку, запертую изнутри, вошёл в сад  и постучал в дверь дома тяжёлым кольцом с бычьей головой. Ему открыла служанка. Он попросил доложить госпоже Лэр о своём приходе. Служанка впустила его и пошла докладывать хозяйке. Вскоре он уже стоял пред госпожой Лэр, которая сидела на софе в вечернем пеньюаре и весьма недружелюбно смотрела на своего гостя.
     - Добрый вечер! - сказал он, слегка кланяясь.
     - Добрый вечер, - сухо ответила она. - Кажется, нам с вами совершенно не о чем говорить больше, сударь.
     - Не совсем, - отозвался Рассонт. - Позвольте мне сесть. Видите ли, новые обстоятельства вынуждают меня самому искать беседы с вами; так уж получается. Скажите прямо, сударыня: вы хотите, чтобы дочь вернулась к вам?
     - Нет, не хочу, - с вызовом сказала госпожа Лэр. - Она стала такой святошей, что нам здесь вместе делать нечего.
      И она презрительно поморщилась.
      - Откуда вам известно, что она стала святошей? - удивился Рассонт.
      - Конечно, из писем.
      - В письмах можно много чего написать, но всё это спорно.
      - Нет уж, я точно знаю, какой она стала, - вырвалось у госпожи Лэр. - Мой друг видел её. Она никуда не годится.
      - Ваш друг? Каким образом он мог видеть её, сударыня, раз даже вам было отказано в свиданиях с дочерью.
       Госпожа Лэр опустила глаза.
       - Право, не знаю, как ему это удалось. Он не говорил мне.
       - Его имя?
       - Вы думаете, я скажу вам? - она насмешливо улыбнулась. – О, нет. Я не называю врагам имён своих друзей.
       - Удивительно, - заметил Рассонт. - А я вот почему-то уверен, что вам прямо-таки захочется всё мне рассказать. Вас будет просто трудно удержать от этого шага.
       - Это угроза? - госпожа Лэр подняла брови. - Что, будете пороть меня, как мою дочь?
       - Нет, - с сожалением молвил Рассонт. - Вас поздно пороть. Но помните - существуют силы высшего возмездия. Так вот, если вам захочется всё-таки поведать мне, кто охотится за Симоной, запомните, пожалуйста: я попросился на ночлег к сторожу ваших соседей, чтобы не тревожить их самих; так что, обращайтесь туда. Их фамилия Рэдхард. Помните таких?
       - Как же, - пренебрежительно ответила госпожа Лэр. - Только, боюсь, вы очень зря тратите время.
       - До свидания, - сказал Рассонт и покинул особняк. Впрочем, ненадолго. Поздним вечером он вновь проник за калитку в ограде...


      Госпожа Лэр готовилась ко сну. Она уже отпустила служанок и причесывалась у круглого старинного зеркала, то и дело лукаво улыбаясь: советник самого герцога ушёл от неё ни с чем. У него против неё нет оружия, да и не может быть. Сам Сэд говорил, что легче перебить пополам кирпич собственной ладонью, чем добиться от его незаконной супруги правды, если она хочет её скрыть. Что ж, так оно и есть.
     Свеча озаряла лицо госпожи Лэр. Другая свеча стояла под часами, на каминной полке у дверей, чтобы госпожа могла хорошо видеть время. Когда она не веселилась в кругу многочисленных гостей, то довольно рано ложилась спать.
     Часы пробили одиннадцать. Едва они умолкли, свеча на камине вдруг с шипением погасла.
     Госпожа Лэр с удивлением отметила про себя этот факт и, вздохнув, встала с кресла, чтобы вновь зажечь свечу. Но на полпути она вдруг замерла на месте. На стене под часами вдруг стали медленно проявляться и светиться большие отчётливые буквы: "Расскажи всё Рассонту". Буквы пламенели голубым неземным сиянием всё сильнее и сильнее, и несчастная госпожа Лэр почувствовала себя Валтасаром на пиру. Ноги её подогнулись, она упала на колени, выронив свечу, от которой хотела зажечь другую, погасшую, и полными ужаса и смятения глазами продолжала смотреть на таинственную надпись, которая уже просто пылала со стены. Затем надпись начала постепенно исчезать и погасла. Госпожа Лэр невольно перекрестилась и без чувств рухнула на пол. Чья-то осторожная рука дёрнула сонетку, и вскоре в комнату госпожи Лэр уже спешили на звон заспанные служанки.
    Через десять минут, когда госпожу привели в чувство, она со страхом взглянула на таинственную стену и бурно разрыдалась. Ещё через полчаса, тепло одетая, в шубе и богатой шапке она уже летела к дому Рэдхардов. Сторож был весьма удивлён, когда эта богатая, надменная и, как он знал, очень свободных нравов дама, в упор не видевшая перед собой никого, кто не был хотя бы графом, вдруг назвала его голубчиком, дала ему денег и попросила провести её к Ирвингу Рассонту.
    Сторож доложил о ней. Рассонт ответил, что охотно её примет. Вся в слезах, госпожа Лэр вошла в комнату и, упав в кресло,  зашептала:
     - Меня привёл Сам Господь, верьте мне! Я виновата, и я всё скажу: мой друг Дэвид Кассл, бывший сожитель Симоны, хочет похитить её у вас, те есть вернуть сюда, но вовсе не для меня, а для себя самого. Они целый год были вместе. Он сказал, что опорочит Симону в ваших глазах, вы будете вынуждены выгнать её и не оплачивать её обучение в пансионе. Тогда она, конечно, вернётся ко мне, а уж здесь он снова добьется её внимания.
      - Он заходит к вам? - спросил Рассонт.
      - О, нет, я давно не видела его. Он, видимо, где-то в районе вашего поместья.
      - Ему так нужна Симона?
      - Да. Он сказал, что без неё в доме нет жизни, совсем стало невесело.
      - Ах, он хочет веселья, - процедил Рассонт. - Что ж, повеселимся. Благодарю вас за ценные сведения, госпожа Лэр. Идите спать.
      - Как вы думаете, я не умру сегодня, как несчастный Валтасар? - дрожащим шёпотом спросила госпожа Лэр.
      - Нет, - ответил Рассонт. - Вы слишком высокого мнения о себе. Прочтите как следует молитву и ложитесь спать. Вам ничто не угрожает, я уверен.
      - Правда, - лицо госпожи Лэр точно озарилось изнутри. - Ах, я так грешна... Но если я не умру этой ночью, я попытаюсь исправиться. Подумать только, мне, ничтожной, было такое видение!.. Спасибо вам, господин Рассонт.
      И она удалилась, не переставая утирать слёзы.
   
                18
      
       Когда Рассонт вернулся домой, у ворот его уже ожидал Торм, заметивший карету издали. Рассонт поздоровался с ним за руку и спросил, как поживают его домашние. Торм доложил, что все живы и вполне здоровы, вот только Аделина ещё раз видела маску в окне, но уже не так испугалась, а Рэй полетел с лестницы, не заметив протянутой над ступенями тонкой верёвочки, и сломал ключицу: всё это случилось до прихода цыган и с утра, когда Симона не была ни у кого на глазах, так как находилась в своей спальне - а она совершенно точно не покидала своей спальни; он, Торм, это утверждает.
        - А где цыгане? - спросил Рассонт как можно тише.
        - Пятеро в доме, - шёпотом ответил Торм. - Остальные в парке.
        - В парке? - удивился Рассонт и вместе с Тормом пошёл осматривать парк. Ни одного цыгана он не увидел, всё было кругом беззвучно и тихо. Рассонт при этом ясно чувствовал их присутствие, но никак не мог определить, где они.
        - Интересно, - сказал он тихонько, - где же эти черти прячутся?
        - Вглядитесь внимательней в этот каштан, господин, - Торм кивнул в сторону ближайшего дерева. Рассонт долго вглядывался в заснеженные ветви, пока вдруг с большим трудом не различил на них сидящую фигуру, с ног до головы завёрнутую в белое.
       - Ловко, - он рассмеялся. - Что это на них, Торм?
       - Простыни, сударь, - почтительно ответил Торм. - И ещё наволочки.
       - Мои? - почти утвердительно спросил Рассонт.
       - Ваши, - смущённо признался Торм. - Но пополам с моими, чтобы вы не думали... Словом, мне показалось, так будет лучше.
       - Стало быть двадцать пять штук?
       - Нет, двадцать семь. Их пришло тридцать два человека. В наволочках, конечно, пришлось сделать прорези для глаз.
       - Ну-ну, - сказал Рассонт. - В общем, прощай постельное бельё. А это ещё что?
       Он увидел кота Принца, который с мурлыканьем потёрся о его ноги, потом так же потёрся о ноги Торма, затем деловито побежал по одной из аллеек.
       - Видите ли, сударь, - шепнул Торм. - Цыгане о чём-то поговорили с котом, и он с тех пор бегает и подаёт им сигналы, когда видит Маску: так цыгане прозвали того, кого мы ловим. Благодаря коту тринадцать человек здесь и четырнадцать на другой стороне парка уже два раза видели Маску и собираются поймать его нынче ночью.
        Рассонт покачал головой, подумав: "Позови цыган - и они превратят твой дом в цирк". Вслух он спросил:
       - Сапоги уже выдали?
       - Кому? - удивился Торм.
       - Коту, - кратко ответил Рассонт.
       - Ещё нет, - скрывая улыбку, серьёзно ответил Торм. - Вы не приказывали сударь.
       - Тебе не кажется, что мне пора гнать в шею учителей Рэя и Аделины? - спросил Рассонт. - Цыгане с котом, который скоро, как я смотрю, заговорит, по-моему, гораздо больше пригодны для обучения детей. Хорошо ли ты кормишь гостей, Торм?
       - Не жалуются, - ответил Торм. - Говорят, что довольны.
       Рассонт пошёл в дом и ласково поздоровался с каждым членом семьи. Дети стояли возле него с радостными лицами, а Лола сказала:
       - Наконец-то. ОН уже побывал в доме, Ирвинг.
       - Знаю, - ответил Рассонт. - Как ты, Рэй? Не очень больно?
       - Врач сказал, скоро срастётся, - ответил Рэй. - Ерунда, отец. Я должен был лучше смотреть под ноги.
       - Я видела его, - сообщила Аделина. - Но уже не так испугалась.
       Симона только вздохнула. Рассонт пригласил её к себе в кабинет и сказал:
       - Знаешь, кто за тобой охотится? Дэвид Кассл. Ты нужна лично ему, а не госпоже Лэр.
       Симона побледнела.
       - Дэвид? Так это Дэвид? О, Боже!
       И она со стыдом и страхом посмотрела на Рассонта. Он засмеялся:
       - Ничего, родная. Мы его поймаем. Твоё прошлое не вернётся к тебе, как бы этот мерзавец ни хотел его вернуть. Он сказал, что в доме госпожи Лэр без тебя совсем невесело. В моём доме он, пожалуй, повеселится, но только когда его поймают.
       - Он убил трёх человек, Ирвинг, - отозвалась Симона. - Ещё до знакомства со мной. Он признался в этом моему отцу. Значит, он может и здесь кого-нибудь убить - на самом деле.
       - Вздор, Симона, - возразил Ирвинг. - Не убьёт. Просто не успеет, - он потрепал её по волосам. - Кстати, мне очень помог твой карандаш. И, кажется, матушке твоей тоже. А ещё я заехал в пансион и предупредил, что задержу тебя на два дня.
       Симона обняла его.
       - Ты очень ко мне добр. Я люблю тебя.
       - Я тебя тоже, - ответил он мягко. - И никому тебя не отдам.
       Расставшись с Симоной, он навестил цыган, среди которых был Корто. Они разместились на чердаке, чтобы со всех сторон вести наблюдение за теми, кто входит в дом.
       Корто весело сказал:
       - Здравствуй, великий господин! Ну как, ловки наши люди?
       - Куда уж ловчее, - Рассонт улыбнулся. - Где Рондос?
       - Рондос командует людьми, господин, - Корто подмигнул ему. - Он просил передать тебе, чтобы ты был сегодня на крайней западной аллее. Там сегодня ожидают Маску - когда стемнеет.
       - А вдруг Маска видел, как цыгане забирались на деревья?
       - Нет, господин, - сказал Корто. - Цыгана нельзя увидеть, когда цыган этого не хочет. Наши сначала нашли, где спит Маска, а потом влезли на деревья.
       - Нашли, где спит? - Рассонт пришёл в изумление. - То есть, видели его спящим?
       - Да, господин.
       - И не взяли его?
       - Нельзя брать спящего в маске, господин, - убеждённо ответил Корто. - Иначе дух его маски обязательно переселится в кого-нибудь из цыган, и цыган станет слугой тёмных сил. Разве ты не понимаешь? Пока человек спит в маске, его душа переходит в маску, она становится живой и всё может.
       Цыгане, бывшие с Корто, одобрительно закивали головами, подтверждая его слова.
       - Вы суеверны, - сказал Рассонт. - Корто, вы упустили его.
       - Нет, господин, - с ещё большей убеждённостью возразил Корто. - Мы его поймаем, сегодня поймаем: Рондос знает, что делает. Он просил твой Божий карандаш, про который говорила молодая госпожа Аделина. Это нужно, чтобы ты мог прочесть записку Рондоса, которую он тебе передаст в темноте.
       - Почему вы называете этот карандаш Божьим? - удивился Рассонт.
       - Потому что он непростой, - как маленькому ребёнку, стал объяснять ему Корто. - Но ты чистый человек, господин, у тебя кесарев динарий, значит, это Божий карандаш, и у него доброе волшебство, а не злое.
       - Хорошо, Корто, - согласился Рассонт. - Чудны'е вы ребята, но раз я вам доверился, то полагаюсь на вас. Возьми карандаш и сам передай его Рондосу, только пусть он мне потом обязательно его вернёт - это подарок. А теперь скажи, каким образом вы "поговорили" с моим котом? Никто из вас, при всём моём почтении, на Франциска Ассизского не похож.
      Корто широко улыбнулся.
      - Это цыганская тайна, великий господин. Не могу её открыть. У цыган много тайн, их не должны знать другие люди. Прости, господин, но человеку лучше, когда он не знает цыганских тайн.
      - Постельное бельё - это тоже цыганская тайна? - едко осведомился Рассонт.
      - Ай, господин, - оживился Корто. - Это же белая одежда, под цвет снега. Мы вернём бельё, а сейчас оно нам нужно.
      - Ладно, - Рассонт засмеялся. - Белья мне не жаль, всё равно я отдам вам его. Но вы ловки, ничего не скажешь.
      - На то мы и цыгане, - весело отозвался Корто, одёргивая на себе рубаху. - Какой цыган без ловкости? Совсем никудышный цыган. Сейчас вот накину простыню с наволочкой и пойду отдавать Рондосу твой карандаш. Здоровья тебе, господин, счастья тебе, покоя семье твоей!
      Тут на чердак доставили объёмистый мешок с едой, и Корто, отложив немного еды для тех, кто был на чердаке, сказал:
       - Отнесу остальное нашим людям, пусть поедят!
       - Я пойду с тобой, Корто, - предложил Рассонт. - Можно? Что-то мне интересно с вами.
       - Иди, господин, - с удовольствием сказал Корто.
       Он завернулся в простыню, подколов её кое-где булавками, натянул на голову наволочку, и они вышли из дома.
        В парке Корто засвистел по-птичьи, потом кинул куда-то вверх карандаш, и карандаш исчез. Тут же откуда-то отозвалась какая-то птица.
      - Рондос поймал, - сообщил Корто. - Теперь надо закинуть мешок Локу, вот на это дерево. Хочешь попробовать, господин?
      - Давай, - сказал Рассонт. - А Локу его поймает?
      - Поймает, если верно бросишь.
      Рассонт подбросил мешок, как мог, высоко, но через несколько секунд мешок вновь был у Корто.
      - Господин не умеет бросать, - ласково сказал Корто. - Мешок должен сам лететь, как птица лететь - и тогда долетит.
      И он подбросил мешок вверх. Сидящий на дереве Локу подхватил его, и началась безмолвная раздача еды. С дерево на дерево, по всему парку залетали мясо, хлеб, бутылки с коньяком, бросаемые и подхватываемые так ловко и мгновенно, что казалось, сами деревья ожили и решили подкрепиться. При этом в парке, кроме пения птиц, ничего не было слышно.
      - Вот мерзавцы, - с восхищением произнёс Рассонт, наблюдая за стремительным полётом продуктов. - Слушай, Корто, а Маска случайно это не видит?
      - Нет, - беззаботно ответил Корто. - Если бы Маска видел, давно бы уже пела синица.
      - Синица? Но она и так поёт, - сказал, прислушавшись, Рассонт. 
      - Настоящая, конечно, не молчит. С чего ей молчать? - удивился Корто. - Или господин думает, Корто не отличит настоящей синицы от цыганской?
      Мешок, опустошённый наполовину, вернулся к Корто, и он отправился кормить товарищей на другой стороне парка, а Рассонт, ещё раз вслух восхитившись цыганской ловкостью - погромче, чтобы слышали все, кто находился поблизости, пошёл домой, в самом деле очарованный только что увиденным им удивительным зрелищем.

                19

     Вечером в доме послышался злобный лай целой своры псов, и сидевшая за ужином семья невольно вздрогнула от неожиданности. Потом Лола рассмеялась:
     - Я всё забываю о наших гостях. Здорово они подражают собакам!
     - Наверно, они увидели Маску, - догадался Рэй, и глаза его заблестели. - Отец, можно пойти с тобой на западную аллею?
     - Нет, Рэй, - сказал Рассонт. - Запритесь все у меня в кабинете, и сидите тихо. Лола, прошу тебя, присматривай за всеми.
     - Конечно, - ответила Лола.
     Когда кончили ужинать, явился Корто.
     - Господин, - сказал он. - Пора. Рондос прокричал сорокой. Тебе надо идти. Возьми оружие, только не ружьё. Ружья Маска испугается, и мы не схватим его.
     - Дай мне кинжал, Рэй, - попросил Рассонт.  Одевшись, он покинул особняк и направился в сторону западной аллеи парка.
     Там было темно и тихо. Минут десять Рассонт прохаживался взад и вперёд, пока снова не услышал лай, доносящийся из дома. Через несколько минут после этого к его ногам что-то упало. Он нагнулся, пошарил рукой и нащупал бумажный комок. Быстро развернув его, он успел прочесть яркие голубые строки: "Маска направляется прямо к тебе". Затем надпись стёрлась.
      Он приготовил кинжал и притаился, глядя в темноту. Вдруг он заметил мелькавший впереди огонёк и смутные очертания человека в маске и длинном платье, с рыжими волосами: Маска озарял себе путь лучиной. Увидев Рассонта, он сперва резко отшатнулся назад, но тут же вытащил нож и стал двигаться к нему очень осторожно и медленно. Рассонт сделал вид, что отступает. Маска замахнулся ножом и нанёс удар в воздух. Рассонт успел заметить, что промах был намеренным.
      Тут же из темноты с разных сторон вылетели два длинных кнута. Один накрепко обвил ноги Маски, другой всё тело, включая руки. От силы удара из рук вылетели и нож, и лучина. Рассонт быстро поднял их, подошёл к пойманному и скинул с него маску вместе с прикреплённым к ней рыжим париком. Ему открылось лицо человека лет тридцати с небольшим, отмеченное утончёнными пороками, необыкновенно обаятельное, с большими тёмными глазами.
      - Дэвид Кассл? - спросил Рассонт резко. - Приветствую вас. Ваша игра в индейцев окончена.      
      Последние слова Рассонта позабавили цыган, и весь парк огласился смехом.
      - Мои деревья смеются над вами, - сказал Рассонт. - А скоро начнут смеяться люди.
      Кассл молчал и смотрел на Рассонта, не пытаясь освободиться. Тут же отовсюду появились цыгане. Пойманному связали руки и отвели его в подвал по просьбе Рассонта. Там уже был натоплен камин. В нём торжественно сожгли маску и её бумажное изображение, а Кассла оставили в обществе двух цыган покрепче и помолчаливей.
      Остальных Ирвинг пригласил в дом отогреваться. Их сытно накормили и предоставили им две комнаты для ночлега. Принц снова стал обычным котом и с чувством выполненного долга растянулся на своём игрушечном диванчике. Он был тоже сытно накормлен и не обделён ласками. Лола и дети стали было расспрашивать Рассонта о пойманном преступнике, но он ограничился кратким сообщением, что человек этот в подвале под арестом, и он, Ирвинг, будет разговаривать с ним завтра.
      На следующее утро Рассонт прощался с цыганами. Он и Торм безоговорочно отдали им своё постельное бельё, дали с собой вина и съестного; денег же за свою услугу цыгане не приняли.
      - Друзья, - сказал им Рассонт. - Если вам понадобится моё влияние в свете, если с кем-нибудь из вас случится несчастье, обращайтесь ко мне: я постараюсь помочь вам.
      - Слава великому господину! - закричали все, а Рондос сказал:
      - Ты теперь знаешь, господин, где искать нас. Если будем нужны снова, только позови.
      - Всё сделаем для тебя! - от души прибавил Корто, и цыгане ушли, громко обсуждая события прошедшей ночи и хваля собственную ловкость и находчивость.


       В кабинете Рассонта перед суровым хозяином сидит Дэвид Кассл. Ему предложен ряд вопросов, и он должен на них ответить.
       - Мне скрывать нечего, - говорит Кассл. - Я познакомился с Симоной благодаря тому, что мой брат был первым её другом. Он рассказывал мне, что мать её никуда не годится, но её дочь хороша. Брат был преступником и приятелем Сэда Мэйбра. Конечно, попав к ним в дом, я жил сперва с матерью Симоны - уж так полагалось, а потом - с самой Симоной. Мы год провели вместе; я увидел порочность этой девочки и не захотел продолжать нашу связь, хотя многое в ней меня захватывало и подкупало.
       - И вас не смущало, сударь, что ей всего тринадцать лет? - сухо спросил Рассонт. Разоблачённая Маска не внушала ему ни раздражения, ни отвращения. Напротив, этот человек был ему даже понятен и в чём-то неуловимо близок, но он не желал ему этого показывать.
      - Смущало? - Кассл слегка удивился. - О, нет. Ведь тринадцать лет - это, всё-таки, не десять, и я был у неё не первый. Я был влюблён в неё.
      И он посмотрел на Рассонта с глубокой симпатией и доверием, которые невольно обезоруживали.
      - Зачем вы солгали Сэду, что убили кого-то? - поинтересовался Рассонт. - Вы не можете никого убить. Вы не тот человек. Бросаясь на меня с ножом, вы специально промахнулись, чтобы даже не поранить меня.
      - Убивал мой брат, - Дэвид пожал плечами. - А Сэд уважал по-настоящему только убийц. Пришлось сказать неправду, чтобы находиться рядом с Симоной.
      - Значит, вы бросили её, а теперь решили вернуть её?
      - Да, - ответил Кассл. - Я увидел, как поразительно она теперь чиста, и хотел предложить ей руку и сердце. Сударь, это правда. Теперь я глубоко люблю её.
      - Поэтому вы напялили маску, страшнее которой я ничего не видел в жизни, довели до обморока мою дочь и сломали ключицу моему сыну?
      Дэвид вздохнул.
      - Господин Рассонт, я не думал, что девочка так испугается. Я хотел, чтобы ваш сын споткнулся, но не думал, что он сломает себе ключицу. Если бы я хотел переломов, я бы устроил эту верёвку повыше, не так ли? А тут - всего три ступеньки...
      - Три ступеньки - не шутка, - резко оборвал его Рассонт. - Рэю повезло, он дёшево отделался. Он мог бы переломать себе все рёбра. Я уже не говорю о других, кто стал бы спускаться по этой лестнице. Вы повторяете одно и то же: "я не думал". Вам не пять лет. Позвольте узнать, когда вы начнёте думать и поступать именно так, как ВЫ хотите, а не абы как, преследуя какие-то призрачные цели?
      Кассл устремил на него кроткий взгляд своих красивых синих глаз и улыбнулся самой что ни на есть обаятельной улыбкой.
      - Сударь, вы мне очень нравитесь, - признался он. - Вы замечательный человек. Вы, а не я и не кто-то ещё сделали Симону чистой и набожной, вы, а не я воспитываете детей, и воспитываете правильно. У меня нет детей, нет жены, и в душе у меня пустота. Я очень люблю Симону - такую, какой она теперь стала, хотя понимаю, что недостоин её. Я, как и она, развращён с детства, я, как и она, претерпел от света все его нечистые утехи, я, как и она, как и вы, глубоко ненавижу их, эти "светские радости", но я был втянут в них, как в водоворот. Мне кажется, у меня хватило бы сил выплыть оттуда, но я не вижу берегов. Всё заслонил какой-то туман. Я, видите ли, был уверен, что вы как опекун Симоны и прежде всего как нравственный человек не позволите ей выйти за меня замуж, поэтому я собирался "похитить" её и повёл какую-то глупую игру, которая, конечно, не имела смысла. Она только окончательно всё испортила. Мне кажется, я ненормален.
       - Согласен, - задумчиво молвил Рассонт. - Нормальным ваше поведение не назовёшь. Но заниматься ещё и вашим воспитанием для меня, пожалуй, было бы тяжеловато. Не считаю это ни возможным, ни разумным. Сударь, вам тридцать два года. Я всего на тринадцать лет старше вас, но такой слабости не видел даже в маленьких детях. Мне ясно одно: вы должны забыть о Симоне, и забыть навсегда. Быть рядом с вами для неё смерть.
      - А быть без неё - смерть для меня, - улыбнулся Дэвид Кассл.
      - Я выбираю вашу смерть, - ответил Рассонт, - если это единственный выход, который вы видите.
      - Конечно, - сказал Кассл. - Вы отправите меня в тюрьму?
      - Нет, - Рассонт выдержал его взгляд. - Вы оказались гораздо менее опасны, чем я предполагал. Но если вы снова появитесь поблизости от моего дома, я отправлю вас в тюрьму - и очень надолго.
      - Не придётся, - Кассл опустил голову. - Я уйду. Прощайте.
      Он встал и покинул кабинет. Рассонт видел в окно, как он вышел за ворота. Через некоторое время в отдалении раздался выстрел. Рассонт немедленно послал туда слуг, и они вскоре принесли на руках Кассла. Он был весь в крови. Один из слуг нёс обрез, неизвестно откуда взятый Касслом: он ушёл из кабинета безоружным. Увидев Рассонта, раненый с облегчением сказал ему:
      - Я попал... себе в сердце...
      И тотчас потерял сознание.
      Немедленно вызванный врач осмотрел Кассла и сказал:
      - Не сомневаюсь, что он хотел попасть себе в сердце, но, слава Богу, он не умеет стрелять. Однако пуля задела лёгкое. Едва ли он выживет, большая потеря крови; впрочем, не так, чтобы слишком...
      Рассонт задумался. Он смотрел на красивое лицо Кассла, на его светлые волосы и ясные черты лица и говорил себе, что ошибся. Конечно, этому парню нужна была тюрьма или лечебница, но нельзя было гнать его прочь, зная, что он может попытаться умереть.
      "Каков бы он ни был, - подумал Рассонт, - это было безбожно. Что же делать? Оставить здесь этого растлителя малолетних? Нет, не желаю становиться шутом. Шут и "великий господин" – эти понятия плохо сочетаются между собой. Ладно, пусть выздоравливает у меня, но потом..."
      И он кивнул головой сам себе, словно твёрдо решив для себя что-то.
      Следовало скрыть от Симоны пребывание Дэвида Кассла в доме. Это нетрудно было сделать; его поместили в самых отдалённых покоях при мансарде. Симоне Рассонт сказал только, что Дэвид Кассл оказался непричастен к убийствам, которые когда-то взял на себя, чтобы оказаться ближе к ней, но что за все свои выходки он отправлен в тюрьму. Она искренне помолилась за него и два оставшихся дня каникул провела очень весело, после чего Рассонт увёз её обратно в пансион.
      Позже он подробно написал отцу Валентину обо всём, что произошло в доме, и спрашивал совета, как поступить? Отец Валентин ответил полным мудрости и милосердия письмом, подробно написав, к кому и почему лучше всего обратиться, дабы заблудшая овца вернулась в стадо Господне.
     И вот, едва Дэвид Кассл открыл глаза и стал способен понимать, что ему говорят, Рассонт пришёл к нему и предложил два варианта: либо после выздоровления уходить на все четыре стороны, либо ехать с ним, Рассонтом, куда он повезёт.
      - Я поеду, - с трудом выговорил Дэвид. - Я хочу, чтобы туман кончился. Чтобы я увидел берег. А каким образом, мне неизвестно... Но вы так умны, что лучше меня знаете, как со мной поступить.
      И он закрыл глаза - более синие, чем небо в солнечный полдень.
      - Я знаю, как с вами поступить, - согласился Рассонт. - Но если вы передумаете, я не смогу больше ничего сделать для вас.
      Пришло время, когда Кассл совершенно выздоровел. Никто не смел заходить к нему, кроме Торма, двух молчаливых слуг и Рассонта. Одна лишь Лола знала, что Дэвид Кассл не в тюрьме, но она не заходила к нему по убедительной просьбе мужа.
      Дэвид выздоравливал, не выходя из своей комнаты, - ему это было запрещено, да он и не горел желанием покидать своё временное пристанище. Он не читал книг, не молился, не плакал, напротив, улыбался, и его улыбка пронзала сердца тех немногих, кто её видел, в том числе и Рассонта, - в ней заключалась какая-то особая боль, боль, идущая из неведомых глубин, с самого дна души. Больше всего он любил просто сидеть у окна и смотреть на парк. Ему не хотелось разговаривать ни с врачом, ни со слугой, что за ним ухаживал и прислуживал ему. Он знал, что была маска, была сломанная ключица Рэя, была испуганная Аделина - было всё, чтобы теперь с ним никто не разговаривал, что с ним некому и не о чем говорить. Но когда заходил Рассонт, он заметно оживлялся, и его глаза смотрели на Рассонта с какой-то робкой надеждой и послушанием. Рассонт не привык, чтобы мужчины смотрели так, но он знал, что этот человек слишком слаб, чтобы смотреть иначе. "Я понял, - сказал себе однажды Рассонт. - Это ребёнок, который рос, как сорная трава, и вырос, как сорная трава, и вот он уже взрослый, но ему об этом никто не сказал, а сам он этого не чувствует".
      Однажды утром Рассонт велел Дэвиду собираться. Утро стояло раннее, все в доме ещё спали. Был конец марта. Снег стремительно таял, и в воздухе стоял перезвон птичьих от голосов и многочисленных ручьёв. Воздух был сырой и мягкий. Выйдя из дома, Дэвид с упоением вдохнул его полной грудью и закрыл глаза. Им подали карету, и он забрался туда вслед за Рассонтом.
      Ехать пришлось четыре дня. Они ночевали в трактирах и всё это время почти не говорили между собой.
      Наконец, в пустынном месте, у подножия гор, рядом с густым дремучим лесом он покинули карету и пошли в лесную чащу по глухой звериной тропинке. Здесь снег уже стаял, земля была влажная, но не болотистая, в воздухе стоял густой сухой хвойный дух от множества огромных сосен.
Дэвид не спрашивал себя, куда ведёт его Ирвинг; он шёл за ним доверчиво, как ребёнок.
      Вдруг оба увидели, что навстречу им идёт старец в одежде пустынника, с белой, как снег, бородой и такими же волосами. Вид у него был суровый и внушал уважение, несмотря на то, что старец был худощав и невысок ростом.
       - Я ждал вас, - молвил он, поклонившись путникам. - Я знал, что вы едете.
       Оба подошли под благословение. Старец благословил и сказал, внимательно глядя на Дэвида:
       - Пойдёмте. У меня есть угощение. Еда простая, но от лукавых мыслей и безумных дел исцеляет.
       Старца звали отец Иоанн, он прославился в этой местности целительством и чудесами. В маленькой хижине на опушке леса старец усадил их за столик и дал им варёных овощей и рыбы.
       - В пустыни много работы, - сказал он, продолжая пристально смотреть в глаза Дэвиду. - Всем хватит. Смотрю я, никого ты не любишь: ни Господа, ни себя, ни девушку, о которой думаешь. Только с ним, - он указал на Рассонта, - у вас духовное родство. Запомни, это твой духовный брат, настоящий твой друг, надёжнее которого у тебя в миру нет, потому что он помог тебе, а это было мудрено сделать - такая у тебя в душе неразбериха. Ступай, Ирвинг Рассонт, и положись на Бога. Господь знает, скольких людей ты уже привёл или направил к Нему. За это жди радости, потому что самые лучшие христиане не обязаны делать то, что делаешь ты.
       Рассонт поклонился отцу Иоанну и вновь принял от него благословение, а Дэвиду молча пожал руку на прощание и покинул хижину.
      - Ну, а с тобой нам пора работать, - сказал старец Дэвиду. - У меня ещё два послушника, кроме тебя. Скоро ты их увидишь; поздоровайся с ними, но не разговаривай. Если что нужно спросить, спрашивай у меня, а с ними только здоровайся утром и прощайся на ночь, да молись за них. Когда они пришли сюда, то были вроде тебя, а теперь уже совсем другие, и, дай Бог,  ты сам станешь другим...
      
                20

       Жизнь входит в прежнее ровное русло. Рассонт рад передохнуть от напряжённых событий. Они с Аделиной навещают отца Валентина и Сусанну. Им очень рады. Ирвинг рассказывает другу обо всём, о чём не писал ему в письмах. Отец Валентин внимательно слушает.
       - Удивительный выдался год, - говорит Рассонт. - Только и делаю, что кого-нибудь вытаскиваю из ямы.
       - Ты изменился, - замечает отец Валентин. - Да, Ирвинг, ты стал лучше. Не пойми меня неверно: я всегда тебя любил за твою доброту, честность, ум и справедливые поступки. Но теперь ты стал как-то особенно милосерден к людям.
       - Приходится, - отвечает Рассонт. - Общение с детьми учит милосердию. Начинаешь в каждом видеть прежде всего ребёнка: умного, неумного, доброго или не слишком, но ребёнка.
       - Все люди дети Божьи, - говорит священник. - Как и ты сам. Сумей увидеть во взрослом ребёнка - и ты увидишь его душу.
       Аделина тоже изменилась, Рассонт это отчётливо видит. Она словно скинула с себя груз взрослых проблем и стала обычной девочкой. Ей было возвращено детство, и она охотно вернулась в эту золотую пору жизни с её беспечными радостями и чистыми помыслами. В этот вечер она пела в церковном хоре вместе с детьми из деревни и легла спать, полная сил, радости и самых лучших чувств.
        ... На Пасху приехала Симона. Она снова привезла всем небольшие подарки, и снова все остались очень довольны. Рассонту она подарила свою лучшую картину, написанную маслом на холсте и вставленную в резную деревянную рамку. На этой картине Господь исцелял девушку, а внизу было написано: "Не умерла, но спит". Картина оказалась так хороша, что Рассонт спросил, не копия ли это с какого-нибудь неизвестного ему шедевра. Симона ответила, что лица и одежда действительно скопированы с разных картин, но воскресшую девушку она писала с натуры: это была одна из её подруг.
      - Молодец, - похвалил её Рассонт и подумал: "Лицо выбрано очень точно, и выражение именно такое, каким оно, вероятно, и было... ТОГДА".
      Он добавил, глядя на Симону:
      - Этой картине веришь.
      Симона счастливо улыбнулась:
      - Спасибо. Я рада!
      В эти праздники никто не мешал детским забавам в парке Рассонта, всё было тихо и спокойно. Лишь однажды Симона спросила о Дэвиде Кассле: жив ли он? Рассонт рассказал ей всю правду, добавив в конце, что дальнейшая судьба Дэвида ему неизвестна.
      - Как ты всё-таки добр, - вздохнула Симона. - И как ОН несчастен. Но я верю, он может стать другим; ведь Я стала другой! Значит, и Дэвид может, бедняга. Как ты думаешь, Ирвинг, мы узна'ем о нём?
      - Следовало бы узнать, - сказал Рассонт. - Хотя бы для того, чтобы не опасаться больше за здоровье моих детей. Ты любишь его, Симона?
      - Только как человека, - ответила она. - Он мне теперь вроде брата. И мне тяжело думать, что он пропадает или уже пропал, что он ни во что не верит и доставил нам столько неприятных минут. Особенно тебе.
      - Бог со мной, - отозвался Рассонт. - Больше всего вреда он принёс себе самому. Но ты веришь, что у него есть силы изменить свой характер. Без точных ясных понятий о добре и зле, да ещё при таком слабом характере, как у него, трудно ожидать награды свыше. Но ты веришь, а я надеюсь, что он изменит себя. Полагаю, это возможно. Почему бы и нет?
      - Да, - согласилась Симона. - Господу всё возможно, если Он захочет.
      - Знаешь, - она помолчала. - У моей матери есть дневник Дэвида: он вёл его с детства. Она выпросила у него почитать, и всё смеялась, что он несветский человек, но говорила при этом, что читать забавно. Правда мне прочесть она так и не дала. Все забыли об этом дневнике, кроме меня, потому что меня мучило любопытство: что же он там пишет?
      - Ты хочешь, чтобы я взял этот дневник у твоей матери? - спросил Рассонт.
      - Да, я бы хотела этого, - просто ответила Симона. - Мне хотелось бы узнать, что'  там.
      - Хорошо, - сказал после паузы Рассонт. - Что бы он там ни писал, тебе скоро шестнадцать лет, Симона. Ты уже взрослая, ты всё поймёшь верно и лишнего читать не будешь, я знаю.
      - Лишнего там, вроде бы, нет, - смутилась Симона. - Я помню, мать ещё сердилась, что нет никаких пикантных подробностей - так она выражалась. Я думаю, он вёл дневник, чтобы как раз не думать о плохом или хоть как-то отдыхать после этого плохого.
      - Ладно, Симона, - он улыбнулся ей. - После праздников я навещу госпожу Лэр.
      В самом деле, после праздников, как только Симона отправилась обратно в пансион, он как бы между прочим заехал "на полчаса" к госпоже Лэр - и был немало изумлён оказанным ему радушным и тёплым приёмом. Он заметил, что хозяйка дома на этот раз одета весьма скромно, и на её лице совершенно отсутствует косметика. Она угостила его тем, что было повкуснее, велела подать лучшего вина и неожиданно для него вдохновенно заговорила о том, как приятно, хотя и нелегко, оставлять позади свою греховность и обращаться на путь истины. Рассонт не сразу сообразил, что госпожа Лэр так чудесно переменилась после "Валтасаровой ночи", как она назвала ночь своего первого покаяния, когда на стене перед ней явилась пылающая надпись. Теперь эта неприятная прежде женщина была сама добродетель. Она не принимала прежних гостей, стала часто бывать в церкви, щедро одаривала нищих и убогих (этому Рассонт сам оказался свидетелем), одевалась просто и со вкусом, а во имя искупления своих грехов спала теперь в какой-то маленькой комнате, на весьма жёстком ложе - и очень скромно питалась. Она рассказала, что часто помогает монахиням в ближайшем монастыре: работает и молится с ними, а иногда и ночует у них, чтобы приобщиться к благочестивой жизни.
      - На мои средства в городе уже строят церковь, - сказала она радостно. - Епископ благословил.
      И робко осведомилась:
      - Добрый господин Рассонт! Я стала немножко получше... Этого, конечно, ещё не видно, я ещё слаба, я ещё не решаюсь отдать имение нищим... Но всё-таки, можно ли мне увидеть моё дитя? Наверно, она стала большая умница, да и красавица тоже...
      - Стала, - Рассонт невольно улыбнулся. - Я охотно даю вам своё опекунское согласие на свидания с дочерью; я предупрежу Симону и поговорю с матерью-настоятельницей.
      - Знаете ли, что я подумала, господин Рассонт, - заговорила, оживляясь госпожа, Лэр. - Если уж я не решаюсь отдать имение нищим, не создать ли мне в своём доме нечто благотворительное? Скажем, хорошую больницу для бедняков, с настоящими врачами и сёстрами милосердия? Я знаю, господин герцог открыл нечто подобное в городе.
      Рассонт пристально взглянул на неё.
      - Да, - сказал он. - Ваша больница, вероятно, принесла бы даже больше пользы, чем герцогская.
      Он знал, что лечебница, открытая герцогом, была создана капризным вельможей больше для собственного престижа, нежели для больных, а госпожа Лэр - он это ясно видел - действительно сейчас думала больше о других, чем о себе.
      Лицо госпожи Лэр озарилось мечтательным и довольным выражением.
      - У меня будет в больница в целых два этажа и с огромными палатами, - молвила она. - У меня ведь столько места, которое мне уже совершенно ни к чему! Мне теперь немного надо, уверяю вас. Да, именно так я и поступлю. Господин Рассонт, не поможете ли вы мне немножко с выбором персонала?
      Рассонт ответил, что непременно поможет, а затем как бы между прочим спросил госпожу Лэр о дневнике Дэвида Кассла. Госпожа Лэр тут же вручила ему толстую тетрадь в тёмном переплёте, слегка прослезившись при этом и повторяя, что теперь, узнав Господа, она не может без слёз читать эту "исповедь бедного Дэвида", равно как и равнодушно думать о своей дочери, чьё детство и отрочество беспрестанно омрачались бездушными, преступными, никуда не годными родителями и их испорченными, порочными гостями.
     Рассонт утешил её словами о том, что ведь она раскаялась, а это никогда не бывает поздно, что дочь её стала скромной и благочестивой, да и Дэвид, возможно, станет другим, чем он теперь есть. После этого хозяйка и гость, тепло распрощавшись, расстались.
     "Твой карандаш спас твою матушку, Симона, - подумал Рассонт. - Бывают чудеса. Надо будет помочь госпоже Лэр с больницей, если у неё это всё так всерьёз. Двадцать комнат и парк стали бы неплохим подспорьем для бедных".


      Дневник Дэвида оказался действительно печальной исповедью. Рассонт читал сперва детский, потом всё более взрослеющий почерк и не мог не испытывать грусти. Дэвид рос почти так же, как Симона, и претерпел от "светской" жизни едва ли не больше, чем она.
      Его дни были полны унижений, которым подвергала его вся семья - ханжа-отец, недобрая мать и их гости. Его брат, ныне казнённый как убийца, был двумя годами старше его и тоже терпел, но только побои и всевозможные наказания; он был слишком смел и дерзок, чтобы позволить другим издеваться над собой. Однажды брат напугал Дэвида неизвестно откуда взявшейся маской, и Дэвид это запомнил. "Не знаю, откуда Алекс взял эту маску, - писал он. - Наверно, купил. Сначала она меня пугала, но потом я привык к ней. Действительность гораздо хуже этой маски..."
      В самом деле, суровый отец избивал детей за вину и без вины, их лишали то обеда, то ужина или запирали в подвал на целые сутки.
      Одна страница особенно взволновала Рассонта. "Сегодня отец порвал мою любимую картинку, - писал двенадцатилетний Дэвид. - Когда мне было восемь лет, у нас гостила одна леди со своей дочерью, очень красивой девушкой, тоненькой, как цветок, с золотистыми пышными волосами. Её душа была светлой и чистой. Я точно помню: девушку звали Лола. Однажды я увидел, что Лола (а ей было уже девятнадцать) сидит в саду, в беседке, за столиком и что-то рисует на листке бумаги. Я устроился возле неё на скамье и увидел картинку: на красивом цветке (такие росли и у нас) сидел маленький колибри, а возле цветка стоял на коленках малыш и с улыбкой разглядывал птичку; всё это озаряло солнце. Лола рисовала восковыми мелками. Мне очень понравилось, что мальчик вовсе не пытается поймать птичку, а просто смотрит на неё и, наверно, слушает её щебет, а у колибри его иссиня-зеленоватые пёрышки ярко блестят, как это бывает - я читал - на самом деле. "Тебе нравится? - спросила меня Лола. - Тогда возьми, я дарю тебе это".
      Я взял, поблагодарил её и очень берёг этот рисунок. Когда я смотрел на него, то забывал и обиду, и боль, и печаль. Мне казалось, я вижу рай - таким миром, светом и покоем дышал этот рисунок. Конечно, я думал стать инженером или покорять когда-нибудь вершины ледяных гор, но эта картинка наполняла мою душу, успокаивала её. Я не знал, каким образом Лола сделала так, что пёрышки блестели, но они и вправду сверкали, особенно когда на них падали лучи солнца.
     Помню, что тогда же отец очень рассердился на Лолу и её матушку, потому что он предложил Лоле жить на его содержании, а она, конечно, отказалась. Сегодня, четыре года спустя, он нашёл у меня мой рисунок и, узнав, что это рисунок Лолы, разорвал его. Я плакал, да и теперь плачу. У меня не было в жизни большей утраты, чем этот рисунок; тем более, я уже понял, что не смогу стать никаким инженером и не поднимусь ни на какие горы: математика у меня идёт плохо, а спортивные занятия - ещё хуже".
      Рассонт задумался над этой страницей, заложил её полоской бумаги и стал читать дневник дальше, пока не прочёл до конца. Утром он прямо спросил Лолу:
      - Дорогая, ты умеешь рисовать?
      Лола засмеялась.
      - Конечно, нет, Ирвинг. Ты же знаешь.
      - Ни одного рисунка?
      - Только один, - Лола пожала плечами. - Последний раз я нарисовала его для Аделины - кажется, он в ящике её стола.
      - Что на нём? - спросил Рассонт.
      - Мальчик смотрит на колибри, - улыбнулась Лола. - У меня этот рисунок почему-то получался с детства.
      - А почему пёрышки у колибри блестят? - поинтересовался Рассонт.
      - Цыганская тайна, - рассмеялась Лола. - Откуда ты узнал, что они блестят?
      - Сначала скажи, почему? - с любопытством настаивал Рассонт.
      - Всё очень просто. Когда я раскрашиваю птичку, я обычно крашу её сверху синим гримёрным мелком. Такие мелки где только не продаются, и все они с блёстками. Конечно, рисунок, сделанный ими, тоже начинает блестеть.
      - Вот оно что, - сказал Рассонт. - А теперь прочти это, - и он подал Лоле дневник, открыв его в том месте, где была закладка.
      Лола прочла и всплеснула руками.
       - Это дневник Дэвида Кассла? - почти утвердительно спросила она. - Ну конечно. Я помню отца несчастного мальчика. Это был исключительный негодяй. Он в самом деле предлагал мне жить у него на содержании. Я даже не ответила ему, а рассказала всё своей матушке. Та очень оскорбилась за меня, и мы уехали. Я забыла, что мальчика зовут Дэвид, помнила только фамилию "Кассл". Но Касслов достаточно, и я никак не подумала зимой, что ты "взял в плен" того самого мальчика...
      Лола и Рассонт прошли в комнату Аделины и нашли в ящике стола рисунок. На этом рисунке сидел и щебетал на цветке очаровательный блестящий колибри, и малыш лет двух восхищённо созерцал его, стоя на коленях, как-то особенно, по-детски сложив ручонки на груди, а вокруг зеленела трава, и сияло солнце.
      - Чудесно, - похвалил Рассонт. - А ты говоришь, что не умеешь рисовать. Ты солгала!
      И он погрозил Лоле пальцем.
      Лола засмеялась:
      - Да разве это значит - уметь?
      - Да, это значит уметь, - ответил Рассонт. - И ещё как уметь. Ты сможешь нарисовать такую же картинку? И подписать: "Дэвиду от Лолы". Я знаю, ему это необходимо.
      - Конечно, - сказала Лола. - Я буду очень стараться.


      Через несколько дней Рассонт приехал в пустынь и явился в лесное жилище отца Иоанна. Тот очень ласково встретил его, угостил и сказал, что теперь можно навестить Дэвида.
       - Он здесь? - обрадовался Рассонт. - Не сбежал?
       - Зачем же бежать, - кротко сказал старец. - Здесь не тюрьма, ты видишь сам. Он мог бы уйти, но он не ушёл. Он стал совсем иным, чем ты знал его... Он сейчас собирает хворост и скоро вернётся.
       Когда Дэвид вернулся, Рассонт увидел, что он и правда "стал иным". Его глаза пламенели теперь, как два синих солнца, он смотрел в лицо собеседнику, но и тени улыбки не было на его лице. Он казался спокойным и суровым, поздоровевшим от свежего воздуха и посильного физического труда. Тепло приветствовав Рассонта, он не улыбнулся даже краешком губ.
      - Мы призваны Господом быть его служителями, - сказал он спокойно. - Благодарю тебя, брат, что привёз меня сюда. Надеюсь, Господь даровал вашей семье, как и мне, духовный покой и знание врага человеческого?
      - Враг всем нам известен, брат, - ответил Рассонт. - А вот о друге ты забыл.
      И он протянул Дэвиду листок бумаги. Тотчас тот заслонил ладонью глаза, точно его пламенный взгляд сам обжёгся обо что-то. Потом неожиданно улыбнулся детской и чистой улыбкой и, взяв рисунок, долго, с нежностью рассматривал его. Затем спросил Рассонта:
      - Откуда это у тебя?
      - От той девушки, которая когда-то подарила тебе это, - ответил Рассонт. - Видишь подпись на обороте листа?
      Дэвид взглянул на подпись, потом спросил, глядя на Рассонта какими-то новыми, тихими и ясными глазами:
      - Где она теперь? Всё ли у неё в порядке?
      - Она живёт в том же доме, где и я; это моя жена.
      - О, тогда я очень рад за неё, - улыбаясь от души, сказал Дэвид. - Я не узнал её ТОГДА... зимой. Да и видел мельком, всего два раза, где тут было узнать.
      Он обнял Рассонта со слезами на глазах.
      - Простите меня. Все простите. И ты, и твой сын, и дочь, и Симона. И ЛОЛА. Боже мой, Лола! И колибри весь блестит... Точно как в детстве. Если бы я знал, что в этом доме Лола, то даже в своём чёрном безумии я не приблизился бы к вам, не надел бы на своё лицо обличье сатаны, поверь мне.
      - Не столько обличье сатаны, - сказал Рассонт, - сколько сто, что осталось от детства, - маска, которая больше тебя не пугала, и которой ты как бы защищался от безумия мира. Так?
      - Истинно! - воскликнул Дэвид. - Но я забыл, брат, что безумие прежде всего внутри меня самого. И никакая маска не поможет. Ты принёс мне радость - слава Тебе, Господи! - и словно последние остатки болезни покинули меня. Передай Симоне, что я молюсь за неё, молюсь за всех вас. И передай Лоле мой привет и глубокую благодарность. Если было у меня что-то светлое в детстве - так это была она, и я этого никогда не забуду.
      ... Провожая Рассонта, отец Иоанн сообщил ему:
      - Дэвид усердно трудится. Ты вернул ему улыбку, его собственную улыбку. Он соединился через неё с Божьей Любовью. Спаси тебя Господь! Ты снова сделал добро - и кроме тебя его никто не сделал бы.
      ... Через несколько дней Рассонт привёз Симоне дневник Дэвида Кассла и рассказал ей о том, как встретился с ним.

                21

       Аделина играет в мяч в саду у герцога. Конец апреля. Снега уже нет, на деревьях появляются почки. К началу мая всё уже будет зелено, и Аделине радостно, что лето приближается. Симону отпустят из пансиона на весь июль: вот будет весело! Снова можно будет купаться в фонтане, который скоро включат, лежать в траве, а воздух станет тёплым и ароматным от солнца, от листвы, трав и цветов.
       Аделина ждёт отца, но того что-то долго нет; герцог беседует с ним о чём-то. Он всё ещё ищет свою дочь. Аделина уже знает: ищет не чтобы убить, а чтобы сделать её своей наследницей. Но она надеется, что дочь он никогда не найдёт.
      Над ней солнце и голубое небо с красивыми облаками, на которых сочетание света и тени дают порой удивительные картины, не подвластные кисти самого талантливого художника. Какие красивые, строго очерченные лица можно порой увидеть в облаках! Такого никто не напишет. Эти лица и фигуры перемещаются, смотрят на тебя с солнечных высот, улыбаются тебе. 
      - Обожаю облака, - вслух говорит Аделина и с улыбкой подкидывает вверх мяч, протягивая руки, чтобы поймать его. Но мяч падает чуть в стороне и подкатывается прямо к ногам... герцога! Аделина немеет. Его светлость тоже немеет. Он вдруг узнаёт этот жест: руки, поднятые кверху и улыбку ожидания.
      - Мама, - шепчет он. - Моя матушка!
      И вдруг вскрикивает:
      - Я узнал тебя, Аделина! Ты - моя дочь!
      Аделина с ужасом смотрит на герцога, но тут появляется Рассонт, и она кидается к нему, как к своей единственной защите.
      - Это моя дочь, милорд, - робко и в то же время радостно объясняет герцог Абнерстонский своему советнику. - У неё улыбка точь-в-точь, как была у моей покойной матери. И этот жест - он тоже матушкин... И, Боже мой, глаза у неё совершенно как у Бренды! Я только теперь это заметил. Или я ошибаюсь?
      - Нет, ваша светлость, - отвечает Рассонт, крепко прижимая к себе Аделину. - Это действительно ваша дочь. Поздравляю вас.
      Счастливая улыбка расцветает на лице герцога.
      - Аделина, - нежно произносит он нараспев. - Это её настоящее имя?
      - Да, ваша светлость.
      - Чудо, какое красивое. Бренда всегда была романтична и умна. Конечно, она дала моей дочери самое красивое, самое подходящее для неё имя.
      Он созерцает Аделину с восхищением, действительно как некое чудо, затем со слезами на глазах жмёт руки Рассонту:
      - Благодарю, милорд, что ты хранил и берёг мою дочь. Я щедро награжу тебя; о, ты даже не знаешь, как щедро! И на этот раз у тебя не будет возможности отказаться от моих даров, вот увидишь. Ты против воли будешь осыпан золотом и почестями. Так-то, mon cher ami!
      - Ваша светлость, - останавливает его Рассонт. - Небольшая неувязка. Ребёнку очень не хочется расставаться со мной, а мне - с ним. Я в душе стал отцом этой девочки, а она - моей дочерью.
      - Это я понимаю, - блаженно улыбаясь, говорит герцог. - Иначе и быть не может. Я сам виноват в этом. Конечно, мы теперь оба отцы этой девочки; мне понятна твоя благородная привязанность, милорд. Господи! - вдруг весело кричит он во весь голос. - Я нашёл свою дочь!!! Дочь!!! Все, все, кто слышит, ко мне! Позовите госпожу герцогиню!
      Сбегаются слуги, несколько человек стражи, появляется герцогиня. Герцог, захлёбываясь от счастья, начинает рассказывать им, что нашёл, узнал свою дочь! Все изумлены и с почтительным восхищением глядят на Аделину и поздравляют герцога. Некоторые слуги умилённо плачут: особенно старые, которые, приглядевшись, тоже вдруг узнают в лице Аделины черты покойной старой герцогини.
      Вдруг кто-то простодушно спрашивает:
      - Ваша светлость! Отчего дитя так печально?
      Герцог спускается с облаков на землю и начинает сбивчиво объяснять:
      - Это же ребёнок, господа... Разумеется, он потрясён. К тому же девочка совсем мала... конечно, такая неожиданность. Mon Dieu! Я сам потрясён, друзья мои, в моих глазах тоже слёзы. Что же говорить о такой чистой неискушённой душе! Дитя скоро успокоится, уверяю вас. Просто дочь ещё не знает меня, а когда узнает поближе, конечно, полюбит и станет весела. Не так ли мой бесценный Ирвинг? Герой! Человек, которому я обязан счастьем! Все, кто слышит меня, - кланяйтесь ему, чтите его! Не меньше, чем меня, слышите? Не меньше, чем меня! Аделина, дочь моя, подойди же к своему доброму отцу!
       - Ваша светлость спешит, - роняет Рассонт. - Позвольте мне побеседовать с девочкой наедине и дома.
       - Но она придёт ко мне сегодня? - волнуется герцог. - Придёт?
       - Придёт и уйдёт, - отвечает Рассонт. - Ведь ваша светлость понимает: ребёнок должен привыкнуть к новому положению вещей.
       - Конечно, - отвечает герцог с готовностью. - Мой бесценный Ирвинг, это и твоя дочь, моей душе это внятно. Но пусть она полюбит хоть немного и меня.
       - Ваша светлость всё играет в игрушки? - не выдерживает Рассонт. Он перестаёт обращать внимание на окружающих их людей. - В отцы-дочери? Мне это напоминает беседу двух малышей, у которых одна кукла. И один из малышей ноет на всю детскую так, что хочется дать ему ремня: "Я знаю, что это твоя дочка. Но это и моя дочка. Посади её в моё креслице! Дай ей мой мячик. Хватит тебе с ней играть, дай и мне!" Что за поведение! "Пусть она то, пусть она это"... Какой вздор.
      И он стиснул зубы, но герцог обнял его с силой, которой от него трудно было ожидать, и залепетал:
      - Ах, Боже мой, только не сердись, милорд! Я буду слушаться тебя, во всём слушаться. Поверь мне, друг мой, не надо злиться. Я люблю тебя.
      - Взаимно, - сквозь зубы ответил Рассонт. - А теперь мы вынуждены удалиться, ваша светлость. Положитесь на меня.
      И он уходит, подхватив Аделину на руки.


      Аделина горько рыдает у него в кабинете. Рассонт покачивает её на коленях и уговаривает:
      - Тише, моя родная. Ты ведь у меня сильная девочка. Не плачь, будь мужественна.
      - Отец, - всхлипывает Аделина, порывисто целуя его. - Милый отец, не отдавай меня ему! Сжалься!
      И она заламывает руки. Рассонт целует её в щёку, мокрую от слёз, и говорит:
      - Моя золотая девочка... Я никому тебя не отдам. Но будь мужественна. Успокойся, проверь свои чувства и скажи мне: что, собственно, случилось?
      Аделина на секунду перестаёт рыдать и отвечает:
      - Он узнал меня!
      Слёзы вновь градом катятся по её щекам.
      - Так, - продолжает Рассонт. - Герцог узнал, что ты его дочь, верно. Он обрадовался этому? Да. Что же в этом плохого? Давай разберёмся.
      - Он отнимет меня у тебя, - говорит Аделина.
      - Нет, - возражает Рассонт. - Что значит отнять? Отнять: значит забрать себе. Но этого не будет.
      - А что будет? - Аделина вновь перестаёт плакать.
      - Будет так же, как было до сих пор. Но ты должна будешь ходить во дворец к герцогу часа на два-три и называть его отцом, вот и всё.
      - Отцом, как тебя?! - Аделина вновь залилась слезами. - Этого противного герцога?!
      - Во-первых не как меня, а просто отцом, - сказал Рассонт. - Во-вторых, почему он противный? Суди о нём беспристрастно. Он не умён, он не добр, но он действительно любит тебя. Не я должен сжалиться над тобой, ты должна сжалиться над ним. Я даю тебе тайное задание. Сделай этого человека добрее и умнее; кроме тебя, его некому воспитывать. Веди себя без дерзости, но как хозяйка положения. Научи его играть в шахматы - не только на доске, но и в жизни. Понимаешь меня?
      - Да, - Аделина притихла.
      - Это же не какой-нибудь дикий людоед, правда? - ласково продолжал Рассонт. - Да, неумён, но не так уж глуп. Да, не добр, но и не злодей, хотя из-за его нелепых приказов было совершено много зла. Ты - его единственная настоящая радость в жизни. Неужели ты хочешь лишить его этой радости?
      - Вообще-то не хочу, - грустно сказала Аделина. - Но зачем, зачем он узнал меня!
      - Не думай только о себе, - мягко сказал Рассонт. - Мы не для этого живём на свете. Удели немного внимания этому человеку, доставь ему такую радость, будь добра!
      - А ты не разлюбишь меня? - встревожилась Аделина.
      - Я ещё никогда никого не предавал, - ответил Рассонт. - Ты знаешь меня. Будь уверена в моей любви к тебе, твёрдо уверена. Потому что иначе я могу задать тебе тот же самый вопрос.
      Аделина засмеялась.
      - Уж в моей любви, - сказала она, - можешь не сомневаться. Потому что ТЫ мой настоящий отец.
      - Когда ты сегодня вернёшься от герцога, - заговорил Рассонт, - мы с тобой, только вдвоём, поедем в главный городской собор на службу, ладно? Я ещё никого не брал с собой в собор, кроме Лолы - и то всего два-три раза, не считая нашего венчания. А мы с тобой поедем на вечернюю службу. Знаешь, как красиво в городе вечером? Сколько огней? Ты увидишь это сегодня.
      Аделина вытерла последние слёзы и крепко обняла Рассонта. Потом сказала:
      - Ведь ЕГО надо называть на "вы", правда?
      - Точно, - улыбнулся Рассонт. - А меня на "ты". Видишь, у нас с ним два больших различия.
      Аделина улыбнулась в ответ:
      - Что ж, я готова к нему идти.

                22

      Весь день девочка провела вместе со своим счастливым новоявленным отцом, который никого больше не желал видеть. Только обедали они раздельно, потому что Аделина довольно строго сказала его светлости:
      - Я считаю, отец, мне следует обедать там, где я привыкла.
      - Какая умница, - восхитился её решительностью герцог. - Конечно, дочь моя, разумеется. Правда, мой повар приготовил тебе чудесные пирожные...
      - Пирожные я съем после обеда, - объявила Аделина.
      - Да, конечно, - поспешил согласиться герцог и робко спросил:
      - Ты не поцелуешь своего отца, дитя моё?
      Аделина обняла и поцеловала его без всякого чувства, но герцог был и этим совершенно счастлив.
      После обеда и пирожных он играл с девочкой в мяч и волан, и весь так и светился радостью. Аделина этой радости не разделяла. Она не могла даже улыбнуться его светлости, хотя очень пыталась это сделать.
      Зато её любовь к "родной" семье возросла до такой степени, что Рассонт и Лола встревожились, не перенапряжёт ли девочку "новый расклад вещей" и не заболеет ли она, в конце концов? Она так неистово ласкалась к Лоле, Рассонту и даже Рэю, как будто видела их в последний раз, а на следующий день ей угрожала бессрочная разлука с ними, нечто вроде заточения в замке Иф. Вечером всю дорогу до городского собора она сидела в карете, крепко прижавшись к Рассонту, и держась за его руку. Вечерний город, полный огней, вроде бы слегка развеселил её, а собор успокоил. Но мысли её были далеко.
     ... Утром она исчезла. Рассонт нашёл на своём столе записку и прочёл её. "Отец, - писала Аделина, - Я плохая дочь и для тебя, и для герцога. Я не могу выполнить твоё задание, потому что не знаю, как сделать герцога добрее и умнее. Это под силу только тебе одному, а я не могу. Очень люблю тебя и буду любить до самой смерти. Поцелуй за меня Лолу и Рэя - я их тоже очень люблю. Но я не могу больше навещать герцога, мне это очень тяжело. Знаю, такое малодушие глупо и недостойно твоей дочери. Поэтому я ухожу. Я вернусь, когда его не будет на свете. Большой привет Симоне. Я люблю всех вас!"
      Эта записка прозвучала в душе Рассонта, как гром небесный. Он впервые за много лет на несколько минут почувствовал себя совершенно несчастным и абсолютным дураком. "Надо было всё делать не так! - прогремело в его голове. - Боже, где она теперь?!"
      Через несколько минут он взял себя в руки и, пока Лола плакала, а Рэй утешал её, показал записку герцогу. Герцог потерял голову от горя и немедленно разослал гонцов на новые поиски дочери, а Рассонт последовательно навещал пансион, госпожу Лэр, отца Валентина, даже проехал часть пути до тюрьмы, из которой почти год назад забрал Аделину, - всё безрезультатно. Нигде не было никаких следов Аделины.
      В совершенной печали Рассонт принялся разыскивать цыган, уверенный, что их давно нет и что все они перебрались на юг, как обычно делали весной. К его удивлению, он довольно быстро наткнулся на городском рынке на Корто, который держал в руках аккуратно сложенные, выглаженные и накрахмаленные простыни, и не хуже прочих продавцов зазывал покупателей:
      - Кому постельное бельё бывшей королевской династии?
      Рассонт узнал своё собственное бельё и не смог удержаться от невольной улыбки. Подойдя ближе, он спросил:
      - Почём наволочка?
      - Ай, великий господин! - восторженно воскликнул Корто. - Это ты! От тебя секретов никаких: пятьдесят золотых наволочка, сто простыня. Видишь вышитые эмблемы?
      И, ничуть не смутившись, он со смехом прошептал:
      - Ещё как берут, господин! Ты бы видел!
      - Не сомневаюсь, - отозвался Рассонт. - Как поживаешь, Корто? Я думал, вы все на юге.
      - На юг с деньгами надо ехать, - ответил Корто. - Скоро уедем, уже почти собрали, сколько нужно.
      - У меня дело к Рондосу, - сказал Рассонт. - Где он?
      - Там же, где и прежде был, господин, - ответил Корто. - Подожди, я тебя провожу.
      Он проводил Рассонта к Рондосу. Молчаливый, как индейский вождь, цыган снова выслушал "великого господина", прочёл записку Аделины и задумался. Потом спросил:
      - Хорошо ли ты искал девочку, великий господин?
      - Искал, где мог, - ответил Рассонт.
      - Господин да подождёт немного, - сказал Рондос, достал из-за пазухи карты и несколько раз раскинул их. Потом произнёс:
      - Господин, она очень близко от твоего дома, твоя дочь. Я дам тебе свисток, и кот найдёт девочку. А за свистком я вернусь.
      - КОТ найдёт? - переспросил Рассонт.
      - Да, - подтвердил Рондос. - Скажи коту, кого надо искать и где, и он найдёт. Смотри, чтобы как следует поговорить с котом надо сперва закрыть пальцем вторую дырочку сверху на свистке - вот она, а сразу вслед за этим - четвёртую снизу. Разумеется, в обоих случаях надо дуть в свисток. Это сделаешь сразу, как только дашь коту понюхать какую-нибудь вещь девочки.
      - Забавно, - молвил Рассонт. - Спасибо, Рондос.
      Он вернулся домой и протянул Принцу платье Аделины, затем поднёс к губам глиняный свисток, зажал на нём пальцем второе сверху отверстие и слегка дунул. Послышалось болезненное кошачье мяуканье. Принц насторожился и во все глаза посмотрел на Рассонта. Тот едва не рассмеялся, представив себе всю эту сцену со стороны. "Кот, вероятно, подумал, что его хозяин, мягко говоря, переутомился, - сказал он себе. - И остальные подумают то же, если увидят и услышат мою "беседу" с Принцем". Тем не менее он зажал четвёртое отверстие снизу и снова подул в свисток. Опять послышалось мяуканье, но уже в другой тональности. Кот выскочил в открытое окно, и Рассонту пришлось выпрыгнуть вслед за ним (он возблагодарил небо за то, что кабинет его на первом этаже), чтобы не потерять кота из виду. Кот бежал очень целеустремлённо. Он пересёк парк наискось, потом минут пять неторопливо бежал по дороге; наконец свернул в небольшую рощу, где остановился около какого-то шалаша, тщательно спрятанного в кустах, и громко зашипел на него.
      "Здесь ночевал Дэвид Кассл", - тут же сообразил Рассонт и заглянул в шалаш. Там на голой земле, лишь слегка покрытой молодой травой, крепко спала Аделина, бледная от холода и печали. Кот принялся лизать ей щёки, а Рассонт вынул девочку из шалаша. Аделина проснулась и, увидев Рассонта, заплакала и прошептала:
       - Отец! Я уже сама хотела вернуться, но мне было стыдно.    
       - Тише, родная, - сказал Рассонт. - Всё в порядке. Я люблю тебя, всё хорошо.
       Аделина с облегчением улыбнулась и снова закрыла глаза: у неё был сильный жар.
       "Вот черти, - думал Рассонт о цыганах. - Чего только не изобретут. Талант!" Он с восхищением покачал головой, потом взгляд его стал серьёзным и бережным: он опять смотрел на Аделину.
      
                23

       Сутки, проведённые в холодном шалаше, почти без воды и еды, не прошли для Аделины бесследно. Она схватила сильную простуду и врач говорил, что это ещё хорошо: обошлось без воспаления лёгких.
       Аделину окружили самой нежной заботой. О герцоге при ней не смели даже заговаривать, а герцог тем временем очень волновался и печалился.
       - Я думал, милорд, она полюбила меня, - горестно говорил он Рассонту. - А она хотела уйти, чтобы дождаться моей смерти... Как это грустно. Почему?
       Рассонт, заметив на ломберном столике неубранную колоду карт, начал нехотя раскладывать пасьянс - уж слишком ему насучило нытьё герцога. Его так и тянуло коротко ответить на вопрос: "Почему?" - "Да потому!" - и уйти, но он не мог себе этого позволить и говорил совсем другое:
      - Ваша светлость понимает... ах, опять валет на целый ряд выше, чем нужно... ваша светлость, конечно, понимает, что ребёнку нужно время привыкнуть... ну что ты будешь делать, и дама туда же... понимаете, девочка не хотела вашей смерти. Ей пока немного тяжело вас видеть... даму треф сюда... но со временем она, конечно, привыкнет.
     - Разве ко мне нужно привыкать? - с тоской спросил герцог.
     - Туз червей - куда бы его?.. Разумеется, нужно, ваша светлость. Ко всякому человеку нелегко привыкнуть, а учитывая... туз пусть пока подождёт... учитывая сложившиеся на сегодняшний день обстоятельства, это неизбежно... А сюда уже можно и валета.
     - Как же мне строить с ней теперь отношения? - голос герцога стал совсем унылым.
     - Уберём десятку. Так. Отношения? Отношений строить не надо ваша светлость... а, чёрт! И зачем я убрал десятку - не вовремя... отношения пусть пока остаются, какими были, дама червей...
     - Какими были?! - воскликнул герцог. - Да ведь они никакими ещё не были.
     - Король бубновый, хорошо... Да, ваша светлость, отношений почти не было. Пиковая дама, отлично... И пусть так же будет впредь. Валет - сюда...
     Услышав такой ответ, его светлость побагровел, глаза его засверкали и он с яростью смахнул все карты на пол.
      - Ты смеёшься надо мной, Рассонт?! - крикнул он в гневе. - Я нашёл свою дочь, и что же - должен по-прежнему держаться с ней, как чужой? А тебе, моему советнику, до этого и дела нет?
      Рассонт поднялся из-за ломберного стола, и взгляд его стал беспощадным.
      - Ваша светлость, - резко заговорил он. - Вы нашли вашу дочь только потому, что я не исполнил вашего приказа и не убил её. И стоит мне немного постараться, вы вообще её больше не увидите. Когда Сэд Мэйбр убивал по вашему приказу ваших добрых знакомых, он убивал также и их детей. Вам это, разумеется, известно. Вы остановили Сэда? Нет, вы прыгали вокруг него с тарелкой недожаренного мяса и причитали, как французская прачка, утопившая господское бельё: "Аh, mon ami! Как жесток этот мир! Как сурово приходится обходиться с людьми! Но они того заслуживают..." Что вам угодно теперь? Чтобы я с верой в сомнительную истину твердил вашему ребёнку: "Иди к отцу, дитя. Он у тебя золото, а не человек. Никого не убивал, убийц в доме не держал, а его богатство нажито столь честно, что хочется плакать от умиления - и это вовсе не те деньги, что дал ему король (ибо более достойные претенденты на государственную награду оказывались убитыми одним незаменимым другом герцога)"...
      - Довольно! - взревел герцог. - Я не позволю тебе так разговаривать со мной! Я вызываю тебя на дуэль! А Аделина сегодня же будет перенесена в мой дворец.
      - Ах, дуэль, - сказал Рассонт. - Сейчас я устрою вам дуэль, если у вас стало так плохо с головой, ваша светлость.
      - ТЫ устроишь мне дуэль? - желчно усмехнувшись, спросил герцог и потянулся к колокольчику для вызова стражи.
      - Я, я устрою, - повторил Рассонт. - У вас что-то со слухом?
      Спустя секунду герцог уже лежал на полу, а Рассонт держал его за жидкие волосы и окунал головой в серебряный таз для омовения рук. При этом он приговаривал вполголоса:
      - Вот тебе дуэль, старый идиот! Стражу хотел позвать? Да ты мной живёшь! Ты знаешь меня сорок лет, мы с тобой играли в детстве. Вернее, я с тобой играл, хотя ты и был шестью годами старше меня, но с тобой рядом сидело множество нянек, и все они вопили: "Ах, ваша светлость, не пораньте ручку", "ах, не разбейте ножку". Так может, ваша светлость, вы уже пришли в себя? Пришли, наконец?
      - Пришёл, - пролепетал герцог, отплёвываясь.
      - Стражу раздумали звать?
      - Что ты, друг мой...
      - Давайте попрощаемся; я не стану больше служить вам, я уеду отсюда.
      Герцог встал на ноги и, вытирая голову полотенцем, умоляюще забормотал:
      - Non, non, mon cher милорд, не покидай меня. Как же я буду без тебя? Mon Dieu, да только ты один и приводишь меня в чувство. Ты сам это знаешь. Ну, сделал бы я сейчас глупость. И кто бы пострадал? Да я сам в первую очередь! Не сердись, Ирвинг, не знаю, что на меня нашло: право, точно бес вселился. Ты ведь будешь так добр и милостив, ты не бросишь меня?
      - Кто обещал меня слушаться? - спросил Рассонт.
      - Я, - поспешно ответил герцог.
      - Кто нарушил обещание?
      - Я, - герцог поник головой. - Но я больше не буду, mon ami, ни за что не буду, я ведь знаю, что если бы не ты, меня, пожалуй, давно бы уже похоронили. И потом, тебя так любит моя бедная дочь...
      - Дочь останется вашей, даже если я уйду от вас. Но поймите, что ей нужно время - слышите? - время, чтобы привыкнуть к вам.
      - Да, да, конечно, милорд, - герцог всхлипнул. - Я буду ждать, я подожду, сколько надо. Только не покидай меня, прошу тебя.
      - Хорошо, - согласился Рассонт после паузы. - Я останусь. Но я не намерен терпеть с вашей стороны безрассудного поведения. Ещё одна такая выходка...
      - Нет-нет, oh, non, - залепетал герцог, простирая к нему руки. - Никаких выходок. Не будет никаких выходок, ты увидишь, милорд!..


       Спустя несколько дней Рондос явился за своим глиняным свистком. Рассонт поблагодарил его и даже угостил завтраком в своём кабинете. Рондос едва притронулся к еде; он выглядел сегодня особенно печальным и сумрачным.
      - Ваши, должно быть, уже на юге? - спросил Рассонт.
      - Да, - ответил Рондос. - Все уехали, кроме меня. Корто просил передать тебе на память вот это.
      И он подал Рассонту наволочку с эмблемой бывшей королевской династии.
      - Это моя или Торма? - улыбнулся Рассонт.
      - Это настоящая наволочка бывшей королевской династии, - пояснил Рондос торжественно. - Одна-единственная, которая у нас была. Мы скопировали с неё вышитую эмблему на прочее бельё, а эта наволочка висела на витрине при распродаже.
      - Благодарю, - сказал Рассонт. - Ценный подарок. Но почему все уехали, а ты остался?
      - Мою подругу арестовали, - ответил Рондос, поднимая на Рассонта угрюмые глаза. - Медею. Её сегодня будут судить за воровство, хотя она ничего не украла. Граф Лоэс влюбился в неё и хотел даже купить её у нас, но я сказал, что не продаю ту, которую люблю, а она добавила, что не хочет с ним жить. Он очень разозлился и подослал к моей подруге женщину, которая после заявила, что Медея, пока гадала ей, украла у неё тысячу золотых. И я, и все наши знают, что это ложь, но нам запрещено даже приближаться к зданию суда. Можешь ты что-нибудь сделать, великий господин?
       - Надо подумать, - ответил Рассонт. - Ты убеждён, что она невиновна?
       - Убеждён, - ответил Рондос. - Этого просто не могло быть. Одно дело - схитрить, другое - украсть, это все цыгане понимают.
       - Я должен сам лично увидеться с ней, - произнёс Рассонт, а сам подумал: "Её глаза скажут мне правду". - На какое время назначен суд?
       - На семь часов вечера, господин.
       - Я понял, Рондос. У тебя дела в городе или ты можешь подождать в моём доме?
       - Могу подождать в доме, - ответил Рондос. - У меня нет дел в городе, господин.
       - Тогда посиди в гостиной, а я, с твоего позволения, оставлю тебя.
       Рассонт распорядился подать к воротам карету, и вскоре уже ехал в ней в город. У ворот тюрьмы карета остановилась. Рассонт назвал себя и попросил пропустить его к арестованной цыганке по имени Медея. Его с поклоном пропустили как герцогского советника, к тому же, известного вельможу. Он вошёл в камеру к цыганке и какое-то время беседовал с ней наедине, потом отправился на постоялый двор, где увиделся с неким таинственным человеком, дал ему денег и о чём-то тихо договорился с ним. После он велел подать себе обед. Пока Рассонт обедал, в номер, что он оставил за собой, доставили большую картонную коробку, перевязанную верёвкой. Рассонт заперся с коробкой наедине, а когда его дверь открылась вновь, советника герцога за ней уже не было. Вместо него, оставив возле постели пустую открытую коробку, из номера вышел католический священник в полном облачении, русоволосый, с небольшой русой бородкой и аккуратными усами. Священник сел в карету Рассонта и велел везти себя к тюремному зданию суда - и поскорее; было уже без четверти семь часов вечера.
      Стражникам, охраняющим здание суда, он кратко сказал с сильным французским акцентом, что является духовным отцом цыганки, которую сейчас будут судить, ибо она крещена в католическую веру ещё в детстве, его ближайшим другом.
     Благочестивый вид священника и его смиренная речь произвели впечатление на стражу.
     - Да поможет ваше преосвященство несчастной девушке, - искренне сказал один из стражников, пропуская священника в зал суда.
     Его преосвященство поблагодарил стражника и благословил его. Войдя в зал он занял место на одной из последних скамеек прямо у задней стены зала. Постепенно собрался народ - посмотреть, как будут судить цыганку, явились присяжные и свидетели, пришли прокурор и адвокат, наконец, явился сам судья. Привели подсудимую, молодую и чрезвычайно красивую цыганку.
     - Встать, суд идёт! - торжественно провозгласил судья, ударив молоточком по настольному колокольчику, чтобы восстановить тишину.
     Все притихли и поднялись с мест. По обычаю страны четыре мужских голоса торжественно исполнили первый куплет государственного гимна.
     - Прошу всех сесть, - сказал судья, опускаясь в кресло с высокой спинкой. Все, присутствующие в зале опустились на свои места. Судья поднял голову, чтобы ещё раз взглянуть на зал, а после торжественно вызвать прокурора, дабы все услышали, в чём обвиняется подсудимая... и тут судья застыл на месте, вытаращив глаза.
     На противоположной стене он вдруг увидел слабо светящуюся надпись: " ОБВИНИТЕЛЬНИЦА И СВИДЕТЕЛИ ЛГУТ. ЦЫГАНКА МЕДЕЯ НЕВИНОВНА".
      - Что это?! - в изумлении и невольном страхе воскликнул судья, не сводя глаз с надписи. Все головы повернулись в ту сторону, куда он смотрел, и по залу пронёсся всеобщий вздох ужаса и потрясения. Судья очнулся первым, перекрестил и себя, и надпись, но она стала только ярче. Вскоре она уже просто пылала со стены.
       - Я понял, Господи! - воскликнул судья, воздевая руки к небу.
       Тут же надпись начала медленно исчезать, пока вовсе не пропала.
        - Все ли видели то, что видел я? - спросил судья торжественно.
        По залу пронёсся ропот подтверждения и согласия - конечно, пылающие голубым светом слова видели все.
        - Так вот! - воскликнул судья. - Это особый суд: вмешался Сам Господь. Я не могу более продолжать, я вынужден повторить вслед за нашим Отцом Небесным, явившим нам, недостойным, такое чудо: цыганка невиновна! Я объявляю её оправданной и свободной!
      Он снова ударил молоточком по колокольчику, и зал заревел от восторга. Молодая цыганка плакала и протягивала руки к небу, благодаря Всевышнего за своё спасение. Глядя на неё, многие тоже плакали - от умиления, а обвинительница и свидетели-лжецы содрогались от ужаса, спеша покинуть зал суда.
       Почтенный аббат, духовный отец цыганки, вывел её из зала суда и сел вместе с ней в карету. В карете со священником снова произошло чудесное превращение, такое, что он вылез из неё у крыльца загородного имения лордом Ирвингом Рассонтом, никогда не носившим сутаны. Рассонт помог Медее выйти из кареты и проводил её в гостиную, где их ждал Рондос. Медея бросилась на шею своему возлюбленному. Рассонт увидел, каким восторгом и нежностью вспыхнуло лицо Рондоса, впервые увидел его улыбку. Он кратко рассказал Рондосу о том, что произошло в зале суда.
      - Слава Божьему карандашу! - воскликнул Рондос. - Слава великому господину! Теперь мы можем ехать на юг вслед за нашими.
      Медея, узнав, в чём секрет таинственной надписи, ещё горячее возблагодарила Бога и поклялась Рассонту, что никогда не забудет оказанной им великодушной услуги.
      - Позови меня в трудный час, великий господин! - сказала она. - Я буду до гроба служить тебе.
      На этом гости простились с хозяином и покинули особняк.

                24

      К середине мая Аделина выздоровела. Всё радовало её: и любовь родных, и деревья, которые давно зазеленели, и цветы, и трава. Рана, нанесённая ей, затянулась. О герцоге ей никто не напоминал.
      Как-то раз она сама осторожно спросила Рассонта о своём настоящем отце, но Рассонт ограничился кратким ответом, что его светлость здоров, и переменил разговор. Через некоторое время Аделина прямо спросила, не позволят ли ей пойти к герцогу?
      - Нет, - ответил ей на это Рассонт. - Я для этого слишком тебя люблю. Я не могу допустить, чтобы ты снова убежала.
      Аделина клялась, что больше никогда не убежит, но Рассонт был непреклонен.
      Спустя неделю Аделина вновь стала настойчиво просить, чтобы её отпустили к герцогу, уверяя, что она совершенно успокоилась и что ей будет даже интересно пойти к нему. Но Рассонт заставил её ещё дважды просить себя об этом, прежде чем дал согласие. Он взял с Аделины слово, что если ей почему-либо расхочется видеть герцога, она немедленно скажет об этом ему, Рассонту, и прекратит визиты к его светлости. Аделина обрадовалась. Она дала слово с таким жаром, что нельзя было ей не поверить, и тут же, красиво одевшись, поспешила к герцогу.
       Герцог увидел её - и тут же очутился на седьмом небе от счастья. Он не знал, чем развлечь и как принять дочь, но это всё оказалось не таким уж трудным: ведь теперь Аделина сама захотела видеть его. Она весело ему улыбалась, вовлекая его в беседу. Герцог почувствовал себя легко и непринуждённо, и встречи отца с дочерью стали удовольствием для одной и наслаждением для другого. Вскоре герцог устроил пышный праздник, приуроченный ко дню рождения Аделины, который, правда, к тому времени уже прошёл, но это не имело большого значения. Съехалось множество гостей, и Аделина впервые встретилась со своими ровесниками - такими же детьми, как она сама, сыновьями и дочерьми вельмож. На праздник пригласили всю семью Рассонтов, и они приняли приглашение. Аделине исполнилось одиннадцать лет, и она веселилась во всю, а герцог, с обожанием глядя на неё, принимал поздравления и млел от восторга.
      - Я теперь совершенно счастлив, - твердил он. - Слава Богу.
      ... По ходатайству герцога король даровал Рассонту титул графа и пожаловал ему два обширных поместья. Рассонт был не столько благодарен его величеству и герцогу, сколько рад тому, что Аделина больше не страдает. Он поблагодарил короля и его светлость, после чего к немалому удивлению всех и одобрению многих открыл в одном из своих новых имений больницу и бесплатный ночлежный дом для нищих и бедных, предварительно наняв хорошего управляющего. Госпожа Лэр, которой он помогал с устройством её больницы, давно говорила ему, что места в её доме всё же слишком мало, чтобы разместить всех страждущих.
      Графский дворец Рассонта был значительно больше особняка госпожи Лэр, и туда потянулись заболевшие бедняки. Рассонт распорядился насчёт поваров, кухарок, уборщиц и десятка прачек. Он велел Торму нанять в городе бдительных людей, которые могли бы поддерживать порядок в его новом учреждении. Было сделано множество прочных деревянных кроватей, стульев, деревянных ложек и прочих предметов мебели и кухонной утвари, закупили постельное бельё, явились врачи, сёстры милосердия - и нищих стали лечить, кормить, отмывать и следить, чтобы они не пьянствовали. Их одежду стирали, насекомых выводили; совершенно обнищавших людей одевали заново в пожертвованную одежду.
     Бесплатно, с раннего утра до позднего вечера работала общая столовая для всех обитателей дворца; мало того, туда беспрепятственно могли входить просто проголодавшиеся бедняки и странники. Простая, но сытная и полезная бесплатная пища выдавалась желающим до трёх больших мисок на человека; что же касается компота, его можно было пить даже ночью. Огромная бочка с компотом стоял в саду больницы круглые сутки; чтобы напиться, стоило только открыть кран бочки и подставить кружку. К тому же графские стада коров и коз давали достаточно молока, чтобы больные и ночлежники могли пить его и утром, и вечером. Нечего и говорить, что все эти люди были чрезвычайно довольны заведением Рассонта и окрестили дом, дающий им лечение, пищу и приют "Райскими Вратами". Многие, вылечившиеся в "Райских Вратах" получали работу при больнице, и работали, живя в ночлежке.
       Рассонт знал, что государственной системы ему не изменить, но сознание, что он уменьшает зло, отчасти порождённое этой системой, доставляло ему определённое удовольствие. Он видел, как многие люди, пришедшие к нему нищими, постепенно перебираются в средний класс, заводят фермы, открывают собственные мелкие лавки. Конечно, в то же время в ночлежном отделении жило несколько неисправимых слабохарактерных людей, которые безнадёжно пили и, к тому же, были нечисты на руку. Но охрана под руководством старого военного, весьма честного и проницательного человека, строго следила за тем, чтобы эти люди не могли ничего стянуть, никого не обижали и никому не мешали. После того, как нескольких человек, предварительно вылечив и накормив их, по законным обвинениям отправили в тюрьму, воры зауважали "Райские Врата" и не воровали - по крайней мере, всё то время, пока жили в имении.
      Госпожа Лэр долго не соглашалась заводить у себя охрану, но Рассонт объяснил ей, что без охраны нищие и убогие разберут её дом по кирпичу, а может, решатся и на нечто худшее. Госпожа Лэр согласилась с представленными ей убедительными доводами, и в её "Месте Под Солнцем" (так она назвала свою больницу) тоже восстановился строгий, даже суровый порядок, приносивший большую пользу как людям честным, так захворавшим ворам и разбойникам.
      В июле, когда "Райские Врата" впервые распахнулись перед тем, кто в них нуждался, Рассонт забрал Симону из пансиона домой на каникулы.
      Симона была счастлива. По дороге домой она без умолку говорила о том, как замечательно, что её матушка изменилась, и что, окончив пансион, она непременно вернётся домой, чтобы помогать ей. К тому же она радовалась, что Дэвид Кассл исправился. Рассонт рассказал ей о последних событиях, обо всём. что касалось герцога и Аделины. Симона внимательно слушала, потом вздохнула с облегчением:
      - Слава Богу, что Лин выздоровела.
      Снова начались летние забавы: купание в римском фонтане, игры (часто совместно с герцогом, который полюбил играть в волан и мяч), катание на лошадях, обеды в беседке.
      Аделина весело рассказывала Лоле и Рассонту:
      - Его светлость всё умеет, если его научить. Он стал очень ловко отбивать волан, а если играем в мяч, и герцог падает, когда ловит его, мы с ним оба сидим на траве и смеёмся.
      Герцог давно уже знал, что Аделина ходит в парике, и заявлял, что её настоящие волосы вырастут гораздо красивей и мягче.
      - Через полгода можно будет и не носить парика, - сказал его светлость.
      Аделина, у которой за год волосы достигли плеч, и так его уже не носила: надевала только в праздники. Её собственные волосы в самом деле были и тоньше, и гораздо мягче, чем у парика, к тому же слегка вились. Чёлку она зачёсывала набок, закрепляя красивой заколкой, чтобы волосы не падали на глаза.
      Герцог не мог на неё налюбоваться. Он приказал сделать для детей качели в собственном саду, велел повесить в тени гамаки и завёл бассейн с большими золотыми рыбками размером с ладонь. Аделина очень полюбила смотреть на рыбок и качаться на качелях, а герцог мог часами созерцать свою дочь, лёжа в гамаке, слушать её детскую болтовню и смех.
      Рассонт тоже поставил у себя в парке качели, увидев, что дети полюбили их, но кроме этого его парк не украсился больше никакими новшествами.
      Эта идиллия продолжалась до начала августа, пока вдруг однажды герцог не вызвал к себе своего советника и не сообщил ему, сияя от глубочайшего чувства радости:
      - Милорд, врачи ошибались. У герцогини через семь месяцев родится дитя. МОЁ ЗАКОННОЕ ДИТЯ! Ты представляешь?
      И чуть виновато добавил, не глядя в глаза Рассонту:
      - Попридержи пока что мою девочку, Ирвинг. Я не забуду её в завещании.
      - Придерживать некого - не лошадь, - резко ответил Рассонт. - Поздравляю, ваша светлость. Значит, наигрались своей куклой?
      - Ну что ты, друг мой, - сказал, краснея, герцог. - Quelle ide'e! Я очень люблю малышку и скоро опять позову её. Просто... пусть пока недельку-две она играет только у тебя. Я сейчас весь в мыслях о законном наследнике.
      - Слушаю, - ответил Рассонт и вышел. Лицо его потемнело. Внезапно, уже у парадных дверей, его остановила некая мысль, и он постучался в двери покоев личного врача герцога (не того, который год назад ругал Симону, а другого, который пользовал исключительно герцога с герцогиней). Рассонт и Эрнст Лангберг - так звали врача - давно симпатизировали друг другу. Поэтому эскулап принял Ирвинга радушно.
      - Садитесь, господин граф, - сказал он в своей обычной манере, ласково и чуть насмешливо. - Давно не виделись. Бренди или кофе, а может, хорошего вина?
      - Выбираю вино, - улыбнувшись, ответил Рассонт. - Кофе я уже пил, а бренди слишком крепок.
      - Разумно, - ответил Лангберг, наливая вина гостю и себе. - Зная вас, с нетерпением ожидаю вопросов.
      - Эрнст, - Рассонт сделал глоток вина. - Верно ли, что герцогиня ожидает ребёнка?
      - Разумеется, - ответил врач. - Уже, как выяснилось, два месяца.
      - От герцога?
      Врач с присущим всем врачам некоторым жизнерадостным цинизмом, от души расхохотался.
      - Вот уж это вряд ли, - отозвался он искренне. - Очень вряд ли, сударь мой. Могу даже с уверенностью утверждать, что нет, но...- он понизил голос до шёпота, - ЕМУ же не скажешь этого. Во всяком случае, я не могу; Бог знает, как тяжело он это воспримет. Он бесплоден, как библейская смоковница. Я лечил бесплодие, мне известны все его симптомы. Я расспрашивал герцога и герцогиню, делал анализы, проверял и сверял со своими знаниями, даже советовался со своим учителем-профессором, гением в данной области, и ответ получился один: трудноизлечимое бесплодие, и уж вовсе не для теперешней медицины - у его светлости особый вид гормонального нарушения, а ведь это только начинают изучать.
       - Так, - молвил задумчиво Рассонт. - Но тогда, получается, герцог обманут герцогиней?
       И он внимательно посмотрел на Эрнста.
       - Кто хочет быть обманутым, обманывается, - ответил врач, став серьёзным. - Он совершенно не принимает во внимание мои доводы. Я, конечно, не отрицаю чуда Божьего, я верующий человек, но постоянные отлучки герцогини по вечерам (якобы в городской храм, на службы) как-то не очень заставляют меня верить в чудо, тем более, что она не отличается набожностью.
       - По каким дням уходит в церковь герцогиня? - спросил Рассонт, делая глоток вина.
       - По всем, исключая четверг и субботу, - подумав, ответил Лангберг. - К вечерней службе, так она говорит. Дружище, вы вроде как взяли след?
       Он снова рассмеялся.
       - Вы знаете меня, Эрнст, - сказал Рассонт. - Я из тех проклятых шпионов, что сразу берут след. Ох, мне бы такого врача, как вы. Я бы, в отличие от герцога, очень внимательно слушал ваши доводы.
       - Я и сам уже подумываю перебраться к вам в "Райские Врата", - заметил врач. - Там бы толку от меня было больше. Надеюсь, вы как добрый друг герцога, вернее, как его спасательный круг, не разгласите посторонним мою врачебную тайну?
       - Что вы, Эрнст, - Рассонт пожал ему руку. - Именно потому, что я "спасательный круг" и джентльмен, я буду мёртво молчать. Благодарю за чудесное вино. "Лозанна"?
       - "Лозанна", - подтвердил Лангберг, восхищаясь проницательностью своего гостя. - Откуда вы узнали? Я наливал из графина...
       - Узнал по цвету, запаху и вкусу, - ответил Рассонт. - А всё потому, что из десертных вин сам давно предпочитаю "Лозанну" - как же мне её не узнать? До свидания, старина. Был рад видеть вас.
       - А я вас, - улыбаясь, ответил доктор. - Заходите ещё, граф!
       По дороге домой Рассонт остановил направлявшуюся к герцогу Аделину, сказал ей, что его светлости нездоровится, и увёл её с собой.

                25

        В самом деле, Рассонт никому не сказал о том, что узнал от Лангберга, кроме Лолы, которая - он в этом не раз убеждался - умела хранить тайны. У неё были две-три подруги в городе, но она никогда не говорила с ними о делах мужа. Услышав, что герцог временно не хочет видеть свою дочь, Лола взволновалась:
      - Господи! Что теперь подумает Аделина? Что отец разлюбил её?
      - Для неё герцог пока "болеет", - сказал Рассонт. - И будет "болеть" как можно дольше.
      Следующим вечером он приказал груму подать ему в определённое время Майлса - красивого трёхлетнего жеребца, спокойного и быстроногого. Майлс был подан к заднему крыльцу, и Рассонт выехал на нём через чёрную калитку. Он сделал небольшой крюк и незаметно подъехал к герцогскому дворцу, где, не слезая с коня, занял удобную выжидательную позицию. Вскоре он увидел, что герцогиня в своей карете, запряжённой парой белых лошадей, выехала за ворота усадьбы. Карета покатила по булыжной мостовой по направлению к городу; Рассонт последовал за ней по лесной тропинке, тянущейся вдоль дороги, всё время держась на некотором расстоянии от экипажа.
      Карета так и не въехала в город, как и ожидал Рассонт. Она свернула за полмили до города на простую не мощеную дорогу, где кончались владения герцога Абнерстонского и поехала на запад, туда, где склонялось к горизонту сияющее летнее солнце. Рассонт, держась в тени деревьев, сам, как тень, неотступно следовал за каретой герцогини. Через час они добрались до имения, которое Рассонт сразу узнал: это было имение бедного молодого дворянина Мартина Райда. Одноэтажный дом с небольшим мезонином совсем обветшал, ограда покосилась и местами была сломана, сад запущен так, что подъездная аллея заросла кустарником: видимо, в ней никто не нуждался. Всё указывало на малый доход владельца имения и на скромную, если не скудную жизнь. Карета остановилась недалеко от ворот. Рассонт видел, как герцогиня вышла, сказав что-то кучеру и направилась к дому. Тогда Ирвинг, привязав своего жеребца за деревьями, тоже осторожно прокрался к дому. К нему кинулись было две тощих собаки, но он бросил им что-то съестное, чем запасся заранее, и они, приняв подачку, оставили его в покое.
       В дом ему заходить не пришлось. Герцогиня и Райд сидели в саду, в полуразрушенной беседке. Рассонт незаметно подкрался к беседке и затаился, чтобы услышать их разговор.
       - Я рискую, приезжая сюда, Мартин, - говорила герцогиня. - Но ты знаешь: я люблю тебя и не могу не приезжать.
       - Знаю, Розмари, - отвечал ей Мартин. - Бог видит, как Я тебя люблю. Но что же нам теперь делать? Неужели ты допустишь, чтобы ОН мог назвать МОЕГО ребёнка своим?! О, как только я начинаю думать об этом... - и он скрипнул зубами.
      - Ему не так уж долго осталось, - вполголоса с жаром, торопясь успокоить своего друга, зашептала Розмари. - Вот увидишь, ему осталось совсем чуть-чуть. Мы получим его деньги, и я смогу выйти за тебя замуж.
      - Боже мой! - воскликнул Райд. - Да я вовсе не желаю ему смерти! Неужели нельзя просто добиться развода?
      - И потерять деньги?! - герцогиня топнула ногой. - Нет, Мартин, я вовсе не желаю жить в этой твоей дряхлой лачужке и стать посмешищем всего света. Не бойся, я вытяну тебя из бедности.
      - За его счёт?! - рассердился Мартин. - Я не желаю выходить из бедности таким образом! Нет, мы с тобой должны жить вместе. Я обязательно перестрою дом, обещаю тебе. Здесь станет гораздо лучше, ты увидишь сама.
      - Ах, что тут видеть, - герцогиня заплакала. - Я вижу только, что ты меня не любишь. Я же знаю твой доход. Ты горд и упрям не по средствам. Мы будем жить хуже нищих, а я отвыкла жить в бедности. Наш ребёнок с трудом получит образование в каком-нибудь третьеразрядном пансионе, а уж весёлых развлечений ему и вовсе не видать. Не желаю, чтобы мы жили пустодомами! Я так прожила всю юность. Лучше просто бедность, чем бедное дворянство.
      - Я бы взял от герцога деньги только в том случае, - настаивал Мартин, - если бы он узнал о нашем с тобой положении и помог добровольно. А обманывать его я не хочу.
      - Будто я хочу! - воскликнула герцогиня. - Но я хорошо знаю его. Едва он поймёт, как обманут, я окажусь на улице, а тебя либо убьют, либо посадят в тюрьму.
      Мартин Райд поник головой в тяжёлом размышлении, потом сказал:
      - Видит Господь, я не хотел этого несчастья. Не плачь, Роз, я очень люблю тебя. И если бы ты просто сбежала ко мне от герцога...
      - Как, не венчаясь?! - вскричала герцогиня. - Я не могу так. Это же беззаконный брак, обыкновенное сожительство. Мы тогда будем не просто бедными, а ещё и непорядочными.
      - Я не об этом, - он вздохнул. - Я сам желаю только венчания и семейного уюта. Но если бы ты сбежала от него, может, он постепенно бы смирился с этим, и дал тебе развод?
      - Ах, ты не понимаешь, что ты говоришь, - с тоской молвила герцогиня. - А деньги?..
      Спор влюблённых продолжался ещё около часа и ничем не кончился, кроме пламенных взаимных уверений в любви, которая, как известно, имеет силу останавливать самый горячий спор.
      Наконец, госпожа Розмари вернулась к карете. Кучер помог ей забраться внутрь, а сам уселся на козлы, тронул вожжи, и экипаж стрелой полетел обратно. Герцогиня проводила взглядом печальное поместье, потом со вздохом отвернулась... и тут же глухо вскрикнула. На противоположной стенке кареты она с ужасом увидела синюю пылающую надпись: "Надо во всём признаться герцогу". Надпись постепенно исчезла, а герцогиня сидела, похолодевшая и застывшая. Единственная из всех, кто столкнулся с "силой" "Божьего карандаша", она знала, откуда происходит эта волшебная сила, и кто побывал в карете до её прихода. Будь это в самом деле воля Божья, герцогиня не усомнилась бы исполнить её, но для неё то, что она видела, было куда страшнее Божьего слова. Она знала, что' за человек скрыт за этой надписью; конечно, ОН всё узнал, всё понял и теперь не пощадит её. До самого дома госпожа не могла придти в себя и потихоньку заливалась слезами.
    

       На следующее утро в кабинет Рассонта постучали, и слуга поспешно объявил:
       - Ваше сиятельство! К вам госпожа герцогиня.
       Рассонт нисколько не удивился и, когда герцогиня вошла, он низко поклонился ей. Она села в кресло и жестом пригласила сесть и его. Ей недавно исполнилось тридцать лет; она была очень хороша собой, и Рассонт ещё раз подумал, что не хотел бы для неё никаких неприятностей.
       - Сударь, - были первые слова Розмари. - Я знаю, что вы используете краску для монастырских картин. Ваша подопечная Симона Мэйбр, вероятно, доставляет вам её. Вы могли напугать госпожу Лэр и одурачить суд присяжных - я догадалась, что без вас тут не обошлось - но я сама бывшая воспитанница пансиона, правда, другого. Мы, девочки, также играли этой чудесной краской, и у меня нет никаких сомнений, что вы пользуетесь именно ею.
       - Я знал, ваша светлость, что это вам может быть известно, - ответил Рассонт. - Поэтому отчасти рассчитывал на то, что увижу вас сегодня.
      - И что вам от меня угодно? - вызывающе спросила герцогиня. - Вы решили разрушить семью?
      - Семью, которой нет? - удивился Рассонт. - Она уже и так разрушена, если было, что разрушать. Мартин Райд - вот ваша семья.
      Госпожа Розмари задрожала.
      - Я ещё раз спрашиваю, что вам угодно, сударь? - с тоской спросила она.
      - Мне угодно, чтобы вы во всём признались герцогу, а уж даст он вам развод или нет - это его дело.
      - Я не могу пойти на это, - герцогиня нервно затеребила носовой платок.
      - Из-за денег?
      - Да, если вам так хочется знать.
      - А если деньги всё же будут вашими?
      - Каким образом?
      - Достойным.
      Герцогиня задумалась, потом сказала:
      - Это кажется мне невозможным. Откуда?
      Рассонт вздохнул:
      - Жаль, что я беседую с вами, а не с отцом вашего будущего ребёнка. Мне было бы легче всё ему разъяснить.
      - Поймите, - ожесточённо начала герцогиня. - Мои детство и юность были обречены бедным дворянством. Богатые смеялись над нами, простолюдины - тоже. Я сама убирала свою комнату, сама шила себе одежду - вот этими руками. А питались мы так худо, что в юности я была слабой и анемичной, и если бы не герцог, за которого я вышла замуж десять лет назад, не знаю, что было бы теперь со мной. Я до сих пор ему благодарна, но я не могу его любить, потому что никогда не любила и потому что люблю другого.
      - Точно ли вы любите другого? - усомнился Рассонт. - Он, как я понял, без денег вам ни к чему.
      - Ох, неправда, - она заплакала. - Я люблю Мартина. Но я знаю, что такое бедное дворянство.
      - Бедное, но честное дворянство, - резко заговорил Рассонт, - гораздо лучше вашего теперешнего богатства. В любом случае, честнее. Вы знаете герцога. Его ничего не стоит обмануть. Один я всегда говорил ему, говорю и буду говорить правду - исключая, разумеется, случаи, когда может быть сломана человеческая жизнь. Кто ещё с ним честен? Те, кто любит его? Но его никто не любит, кроме старых слуг и Аделины. Им, к сожалению, долго не суждено говорить ему правды: слуги привыкли молчать, а девочка - ещё совсем ребёнок, ей многое неизвестно или непонятно. Кого любит герцог? Вас, немного меньше - меня и ещё меньше Аделину. Но ВАС он действительно любит. За что же вы обманываете его и даже с нетерпением ждёте его смерти?
      Лицо герцогини стало замкнутым и упрямым.
      - Господь не велит разрушать семью, - сказала она отстранённым голосом. - А вы пытаетесь это сделать.
      - Значит, по-вашему, нельзя разрушать семью, но можно изменять? - Рассонт поднял брови. - Можно выходить замуж за деньги и желать скорейшего конца своему мужу? Нет, госпожа Розмари, поверьте мне, Господу это не угодно. Знаете почему? Потому что вы хотите сделать несчастными по меньшей мере четверых людей: себя, вашего друга господина Райда, герцога и ребёнка, которого ожидаете.
      - Откуда вы знаете, что угодно Богу? - глаза герцогини засверкали. - Вы об этом понятия не имеете. Почему вы вмешиваетесь в чужие дела, кто вас уполномочил? Вы спасли от суда цыганку, но, может, ей суждено было сесть в тюрьму, а вы вмешались? Вы отправили учиться Симону, но, может, ей суждено было остаться невежественной и развратной?..
      - О, сударыня, - протянул Рассонт. - Если бы я был таким абсолютным фаталистом, я убил бы Аделину - ведь это её судьба, я не заманил бы в тюрьму Сэда - вдруг ему надо ещё немного пожить и отправить на тот свет ещё несколько человек? А ваш драгоценный муж, вытащивший вас из нищеты, лежал бы сейчас в могиле, повешенный мятежниками, - может, он это заслужил? И вы остались бы бесприданницей ещё лет на двадцать или выскочили бы замуж за какого-нибудь богатого негодяя, которому герцог, при всех его отрицательных чертах, и в подмётки не годится. Ну, может, ТАКАЯ судьба готовилась вам, госпожа? Быть постоянно избиваемой на груде золота каким-нибудь ревнивым скотом? Может,  ЭТО сделало бы вас умнее?
      - Я застрелюсь, - держа платок у глаз, забормотала герцогиня. - Или избавлюсь от ребёнка...
      - Ни один врач вам не поможет, - сказал Рассонт. - А к какому-нибудь потрошителю вы, конечно, не пойдёте, потому что это страшно. Тем более, ребёнок вам нужен, это для вас желанное дитя. Вы женщина опытная и не допустили бы случайности.
     - Да, я хочу этого ребёнка! - вскричала герцогиня. - Но что же мне делать?
     - Рассказать герцогу правду. Если вы этого не сделаете, это сделаю я.
     Герцогиня ушла в слезах, а через некоторое время Рассонта вызвали к герцогу.


     Герцог сидел в кресле, точно ушибленный горем. Он с трудом говорил.
     - Мой добрый друг, - еле слышно сказал он. - Герцогиня призналась мне только что в том, что... Боже мой, Рассонт! что ребёнок НЕ ОТ МЕНЯ!
     Он зарыдал, всхлипывая:
      - Mon Dieu! Она обманывала меня! Она любит другого! О Господи! Рассонт, что мне делать?
      - Советую вашей светлости дать развод герцогине, - спокойно сказал Рассонт.
      - Но я люблю её!
      - Ваша светлость, - мягко промолвил Рассонт. - ОНА вас не любит. Вы хотите, чтобы она бегала на тайные свидания и позорила ваш дом, или хотите запереть её здесь и сделать несчастной женщиной, постоянно желающей вашей гибели? Отпустите её к тому, кого она любит, к отцу её ребёнка. И пусть будут счастливы.
      - Я вычеркну её из завещания, - успокаиваясь, сказал герцог. - А его в скором времени отправлю в тюрьму, и она вернётся ко мне.
     - Поступайте, как вам угодно, сударь, только она не вернётся, а будет лишь напрасно страдать, как и Мартин Райд, который не заслужил такой участи. На вашем месте я оставил бы герцогине хотя бы пятую часть того, что ей причиталось с появлением Аделины.
      - Зачем? - брезгливо спросил герцог.
      - Затем, что вы любили и любите её, затем, что десять лет она была с вами и служила вам утешением...
      - О да, - герцог снова заплакал. - Я её люблю, я, конечно, оставлю ей то, что ей причитается. А всё остальное - моей дочери и тебе, Ирвинг!
      - Благодарю, ваша светлость, - поклонился Рассонт. - Не печальтесь. Может, позвать к вам Аделину?
      - Да, - глаза герцога вспыхнули радостью. - Позови, mon cher ami. Я буду жить ею, дышать ею - и больше никем. В третий раз жениться мне незачем.
      - Это ещё неизвестно, - заметил Рассонт. - Сейчас Аделина придёт.
      ... Спустя неделю герцогиня получила развод и повеселела, потому что в этот же день обвенчалась с Мартином Райдом. Они зашли к Рассонту попрощаться.
      - Благодарю вас, - сказала бывшая герцогиня Ирвингу. - Мне стало легче на душе, когда я поступила так, как вы сказали. Вы были правы. Мы с Мартом никак не могли найти выход, а он был прост. Спасибо, друг мой!
      И она сердечно пожала Рассонту руку, а Райд, глядя на того, кто помог ему, открыто и радостно улыбался улыбкой любящего и богатого своей любовью человека.
      - Постойте, господа, - сказал Рассонт. - Я обращаюсь к вам, господин Райд, как к главе новой семьи. Вот дарственная, которую я подготовил, на имение Хассн-холл. Это вам.
      - Но... это же ваше имение, господин граф, - обомлел Райд. - Это вам подарил его величество...
      - Как всякий вельможа в нашем государстве, я имею право дарить свои поместья, кому пожелаю, - заявил Рассонт.
      - Оно же очень богатое... и красивое... - слабея, прошептала госпожа Райд. - А у вас дети...
      - Пусть и у вас будут дети, и принесут вам радость, - сказал Рассонт. - На деньги с этого имения вы можете отстроить и новое - исконно ваше, господин Райд. Я не желаю вам бедного дворянства. Пожалуйста, примите это в дар от меня и не отказывайте мне.
      - Есть на свете Бог! - воскликнула госпожа Райд, падая к ногам Рассонта. - Великий друг, великий человек!
      Рассонт поднял её.
      - Не такой уж великий.
      Мартин крепко обнял его и стиснул его руку. В глазах молодого дворянина стояли слёзы.
      - Я ваш друг до гроба, господин Рассонт, - сказал он прерывающимся голосом. - Будьте всегда уверены в моей поддержке. Я и прежде уважал вас, но теперь... теперь у меня нет слов - так я вам благодарен за всё, что вы сделали для нас. Располагайте отныне всецело моей дружбой и верностью - они ваши.
      - Почту за честь дружить с вами, - просто ответил Рассонт, отвечая на рукопожатие.
      Потрясённая и счастливая чета Райдов удалилась. Мартин Райд нёс дарственную в руках так бережно, точно этот листок бумаги был из богемского хрусталя.

                26

     "Вот и сбылось всё, что предсказала мне Далида, - думал Рассонт. - Но ничто не принесло зла - только добро. Что ж, подождём последнего предсказания - "неизведанной радости"..."
     Радость не заставила себя долго ждать. Она явилась Рассонту в образе смущённой, но исполненной светлых надежд Лолы, которая однажды вечером, в конце сентября торжественно призналась мужу:
     - Знаешь, Ирвинг? У нас будет ребёнок.
     Рассонт онемел от неожиданности, но в следующее мгновение уже крепко обнял Лолу и, горячо целуя её, твердил:
     - Повтори! Повтори, что ты сказала!
     - Видишь ли, я давно подозревала, но сомневалась, - призналась Лола, раскрасневшаяся от смущения и счастья. - Я долго не могла поверить: всё-таки мне сорок три года и тому подобное...
Кроме того, у меня так долго не было детей... Но теперь врач подтвердил: я уже несколько недель жду ребёнка!
      Рассонт поднял её на руки и закружил, а она засмеялась, глядя на него с любовью и нежностью.
      Аделина и Рэй только через три месяца узнали, откуда происходила безудержная радость их родителей. Но всё это время к ним были ласковы и внимательны, поэтому, услышав новость, они и сами развеселились.   
      - Я буду с ним гулять, - мечтала Аделина. - Катать в колясочке по всему парку, а когда он подрастёт, играть с ним.
      - Если это будет мальчик, я научу его ездить верхом и плавать, - мечтал Рэй.
      Симона, узнавшая об этой новости, столь радостной для её семьи, написала Лоле нежное письмо, а Рассонта, когда он навестил её, поздравила так искренне и так хорошо, что он обнял её, и они долго сидели рядом, вполголоса беседуя о чём-то.
       Тем временем герцог Абнерстонский чувствовал себя всё хуже и хуже. Настал день, когда он попросил Рассонта привести к нему нотариуса и священника. Рассонт привёз отца Валентина и своего знакомого нотариуса.
       - Ваша светлость, - обратился он к герцогу. - Прежде, чем вы сделаете заявление по поводу завещания, я хотел бы напомнить вам о людях, загубленных Сэдом по вашему приказу. Их богатство досталось вам. Пусть эти деньги не войдут в завещание.
      - Что же делать с ними? - спросил герцог.
      - Исповедуйтесь отцу Валентину, и он подскажет.
      Отец Валентин выслушал герцога и печально сказал:
      - Да смилуется Господь над вашей душой. Убитых не вернуть, но необходимо вернуть деньги и столь тяжкой ценой полученные имения всем двадцати пяти пострадавшим семьям - тому, кто в них выжил.
      Герцог попросил Рассонта составить список всех семей, к которым являлся Сэд, и отдать обратно всё, что этим семьям причиталось. Рассонт около месяца объезжал несчастных вдов и чудом уцелевших сирот, сестёр или братьев убитых, возвращая им деньги и поместья и избегая при этом каких бы то ни было объяснений.
     Остальные деньги и поместья вошли в завещание. Более половины огромного богатства герцога получили Аделина и Рассонт; очень приличная часть досталась бывшей герцогине Розмари, остальные мелкие суммы были распределены между слугами и благотворительной больницей герцога в городе. Свой дворец он завещал Аделине и Рассонту как её единственному опекуну без права наследия дворца потомками Ирвинга. Кроме того, и Рассонт, и Аделина получили ещё несколько поместий, разбросанных по всей стране.
     После составления завещания его светлость прожил ещё два месяца и скончался, покаявшись во всех своих грехах и причастившись святых тайн. Аделина до самого конца ходила к нему и сидела у его постели. Она искренне плакала о герцоге вместе со старыми слугами, потому что успела полюбить его.
     Вскоре у Рассонтов родился сын - крепкий здоровый мальчик. Сам Эрнст Лангберг принимал его и от души потом говорил, что давно не испытывал такой радости. Ребёнок был удивительно красив. Когда его увидела Далида, зашедшая в гости и принятая очень радушно, она улыбнулась и торжественно сказала:
     - Он будет со временем королём, твой сын, великий господин, и станет править страной мудрее самого Соломона. Верь, я сказала правду. Он положит начало новой династии.
     Она надела на палец ребёнка крохотное бриллиантовое кольцо, добавив загадочно:
     - Оно убережёт его от бед.
     Лола и Рассонт были настолько потрясены таким предсказанием, что долго не знали, верить ему или нет. Наконец Рассонт решил:
     - Будем воспитывать его так же, как Аделину и Рэя: всё равно лучше не воспитаем.
     Лола засмеялась:
     - А лучше и не надо. Чем Рэй и Аделина не по-королевски воспитаны?
     Мальчика назвали Ирвинг.


     Через три с половиной года Симона с отличием закончила пансион и вернулась домой - помогать матери - госпоже Лэр. Вскоре она получила письмо от Дэвида Кассла, который к тому времени стал священником: он просил её руки. Она от души дала своё согласие. Рассонт помог им деньгами и закрепил за Симоной одно из своих имений. Иногда священник с молодой женой заезжали в гости к Рассонту. Симона не могла наглядеться на маленького Ирвинга; у неё самой тоже вскоре должен был родиться ребёнок.
      

      ... Пятнадцатилетняя Аделина, радость и гордость своих приёмных родителей, первая красавица в городе, сидела однажды июньским днём в парке у ручья вместе с четырёхлетним Ирвингом и рассказывала ему о том, как Ирвинг Рассонт старший спас её от заточения в тюрьме и когда-то впервые привёл в этот парк.
      - Этого не забудешь, - говорила она, улыбаясь. - Негромкий щебет птиц, благодатные лучи солнца - и шумит фонтан... И ты - свободна!
      - Я люблю тебя, Лин, - признался мальчик, с улыбкой глядя на неё. - Но почему папа не позовёт свою настоящую сестру с племянницей? Пусть он их тоже освободит.
      - От чего? – удивилась Аделина.
      - От Испании, - пояснил малыш вполне серьёзно.
      - Всех освобожу! - сказал Рассонт, выходя из-за деревьев и обнимая обоих детей. - Не бойтесь, я не подслушивал - услышал только самые последние фразы. Я пришёл сказать вам, что собирается дождь. Пойдёмте-ка в дом!..
      И, уводя с собой весело прижавшихся к нему детей, он подумал: "В самом деле, пора уговорить Бэлу, чтобы она с мужем и дочкой действительно приехала к нам в гости".

                К О Н Е Ц

      Начало: сентябрь 2003 г.,
      Конец: 20 ноября 2003 г.