Русская серенада

                К. Велигина afalina311071@mail.ru

                РУССКАЯ СЕРЕНАДА
                повесть

                Глава 1. НОКАУТ

     Больница. Кто-то набирает телефонные номера в пустой ординаторской.
     - Алло! Зоопарк? Вам не нужны скунс и два хомяка? Нет? А жаба из Барбадоса? Извините.
     - Здрасьте. Это баня? У вас работает в люксе такой массажист - Степан Королёв? Он иногда называет себя Стивеном Кингом и утверждает, что известен как американский писатель. Не работает? Странно. А мне сказали, что работает. И что он мануалист по шейным позвонкам. Извините. Нет, так нет.
     - Это магазин? Привет. Вам ещё не завезли нестандартную плотву? Жаль. Я могу предложить вам оптовый товар: тонну битых черепах. Чем битых? Да чем попало. Ну, как хотите. Есть ещё мясо степной саранчи в ассортименте. Цена договорная. От кого я? От фирмы "Нокаут". Не слышали? Удивительно, вся страна знает.
     Отбой. Пауза. И снова набирается номер.
     - Алё! Здравствуйте. Это квартира Дубининых-Стаеросовых? Нет? А чья? Девушка, у вас такой красивый голос. Давайте познакомимся. У меня римский нос и греческий профиль. А вообще-то я негр. Ковбой в третьем поколении. Выращиваю коров, свиней и сумчатых крыс. Может, встретимся у ворот тюрьмы? Я сегодня как раз выхожу. Представляете, всего пять лет дали за соучастие. Да нет, не кража... Просто руки плохо спрятали... и ноги тоже... и уши... Чьи? Да это уж неважно, девушка. Я начал новую жизнь. Не будем о печальном. Ну так что, встретимся?
     Короткие гудки.
     "Ковбой в третьем поколении" веселится. Глянув на часы, он воровато косится на дверь. И снова набирает номер, изнемогая от смеха.
     - Добрый день, - голос его звучит респектабельно и торжественно, как на официальном приёме. - Это квартира? У меня к вам предложение. Можно посетить вас сегодня с официальным визитом? Мы попили бы кофе, побеседовали о жизни и подружились. Мне девятнадцать лет, и я крайне нуждаюсь в друге.
     - Пожалуйста, - вдруг отвечает голос в трубке. - Моя фамилия Кондоро'вский. Мне сорок три, и ничего против дружбы я не имею. Запишите мой адрес: улица Трамвайная, дом семь, квартира девять. Буду ждать вас сегодня в шесть часов вечера. До свидания!
     Короткие гудки.
     Нокаут. Этого "ковбой" никак не ожидал...
    

     Задумчивый, ты бредёшь с ведром и тряпкой по коридору. Знакомый врач хлопает тебя по плечу:
     - Что приуныл, Миша? Кончил дело, хиляй смело. Ты хоть ешь что-нибудь? Бледный, худой... Гулять больше надо.
     Ты смотришь на него, как на марсианина. Потом к тебе возвращается дар речи.
      - Станислав Палыч! Вы случайно не знаете Кондоровского?
      Станислав Палыч удивлённо поднимает брови, потом задумывается. Наконец, говорит неуверенно:
      - Об одном, вроде бы, слышал.
      - Кто это?
      - Главный режиссёр нашего театра, - его голос становится всё уверенней. - Ну да. Я точно помню, что он Кондоровский.
      И уже с оттенком шутливой снисходительности:
      - Не знаешь, что ли? Совсем ты тёмный! Я вот никуда не хожу - и то знаю. Топай домой. Хватит с тряпкой бегать.
      Иду, иду, Станислав Павлович. Вам-то хорошо. Здоровы, высшее образование. Уже два года как врач. А я вот влип. Конкретно. Как последний идиот. Сдуру, кажется, нарвался на этого вашего режиссёра. Но ведь мыть полы в больнице - это такая тоска, Станислав Павлович, знал бы ты! Нет, ты не знаешь. Ты с восьми утра с тряпкой не бегаешь, ты делом занимаешься - настоящим. А я... Надо сходить к нему, пусть даже он не режиссёр, извиниться. Всё объяснить. Что я без отклонений. Что я просто дурак. Что тоскливо под конец дня. Надо сходить, раз он позвал. Стыдно. А всё скука эта. Начинаешь звонить, разыгрывать... С больными трепаться. Самых умных, как назло, повыписывали всех... Эх!
      Ведро с грохотом опускается на рыжий кафельный пол.
      
                Глава 2. ВСТРЕЧА

      Его квартира. С самого утра звонок.
      - Ко'ндор слушает.
      - Саша! Власов беспокоит. Ты кого хотел на главную роль - Мерцалова?
      - Да.
      - А Шестов?
      - Шестова в массовку. И вообще, я в отпуске...
      - Шестов обидится.
      - Я видел его обиды знаешь где? Бывай.
      - Стой, Саша. Я хотел к гастролям убрать из "Цахеса" часть массовки...
      - Студентов оставь обязательно, остальных - как договорились.
      - Ну хорошо.
      - И вообще я сам подготовлю гастроли в среду. Займись лучше детскими спектаклями и не парься. До встречи.
      Он кладёт трубку.
      Кругом тишина. Он принимает ванну с пеной, которая пахнет сосновой смолой, а после выкуривает раз за разом две тонких сигарки, ароматных, как духи. Дверь на балкон открыта. Майский ветерок играет золотистым тюлем. Он отдыхает в кресле, сцепив на затылке руки. Влажные тёмные волосы аккуратно зачёсаны назад, глаза закрыты. Король спектаклей полон безмолвия.
      На ковре под его ногами трепещут кружевные пятна теней. Гостиная полна цветами, застывшими в керамических вазах. Они стоят на карельских шкафчиках, а в шкафчиках за стеклом - книги. На полу и полках тоже цветы: всё это со вчерашнего театрального юбилея... А на стенах картины.
     Он знает, что если откроет глаза, то увидит прямо перед собой на столике фотографии двух своих подруг. Одна из них уже замужем, и они теперь вряд ли снова встретятся. Вторая всё ещё изредка навещает его - зеленоглазая, стройная и загадочная, как египетская кошка. Он находит её умнее первой, но понимает, что скоро и она его покинет: они оба больше не нуждаются друг в друге. Ему, лучезарному, властному, одинокому, всё равно, когда Грета уйдёт от него. Он по-прежнему неотразим и полон светского шарма, но ему никто не нужен. Ничто больше не трогает его, всё кажется ему постылым и пустым. Даже театр, дело всей его жизни, как-то немного отдалился от него в этой бездонной пустоте. И это немного грустно...
     Долго сидит он, почти ни о чём не думая, впитывая в себя воздух и солнце. Потом постепенно в нём просыпается привычная энергия, механическая и бездушная, как часы. Несколько деловых телефонных звонков, несколько пьес, наскоро пролистанных, просмотренных по долгу службы - "окинутых профессиональным оком", с профессиональным же безразличием; точно такая же история с видеофильмом, который просмотреть необходимо, но не интересно и не хочется, а потом... потом вдруг этот нелепый звонок по телефону. "Посетить с официальным визитом"... Девятнадцатилетний мальчишка с улицы - это после гастролей в Берлине, после "Вишнёвого сада", после Мольера. Знал бы он, на кого нарвался. Впрочем, ладно, пусть приходит. В создавшейся ситуации есть что-то забавное. Увидеть бы его. Ведь это его зритель, даже если он ни разу не побывал в театре. Вдруг он окажется весёлым - не так будет скучно... При королях всегда были шуты; пусть себе дурака валяет.


       В шесть часов вечера "королевский шут", помявшись у красивой железной двери, с отчаянной силой нажимает на звонок. Гори всё синим пламенем. Что я  ему скажу? Скорей бы уж открыл, что ли.  И зачем только я вообще пошёл? Не стал бы ведь он дознаваться, откуда звонили...
      Но Кондор уже открывает двойную дверь. И видит: бледный худощавый паренёк в грязной куртке смотрит на него из тьмы лестницы большими глазами. Кожа у него такая бледная, что кажется прозрачной. Черты лица тонки, даже как-то изысканны, хотя и некрасивы, и сам он изящен, но без тени женственности: как принц. На шута он не похож.
     Кондор подаёт Мишке руку:
     - Кондор.
     - Михаил, - в голосе у Мишки вызов и трепет. Он видит, кто перед ним. Таким людям он мыл два года назад машины возле ресторана. А теперь - за руку. От Кондора пахнет дорогими духами и сигаретами; да и вообще он выглядит "на все сто".
     - Рад видеть вас. Проходите, - Кондор любезно пропускает Мишку в квартиру. Мишка тоньше его и ниже на целую голову. Сражённый сознанием собственного ничтожества, он начинает бормотать слова извинения, едва переступив порог и не глядя в лицо хозяину. Хозяин какое-то время слушает, забавляясь, потом мягко останавливает своего гостя:
     - Хватит. Ты совершенно ни в чём не виноват. Мне было скучно, и я действительно обрадовался твоему звонку. Раздевайся и проходи.
     Сгорая от стыда, Мишка стаскивает с себя свою нищенскую куртку, из которой давно вырос. Но Кондор делает так, что куртка тут же исчезает где-то в недрах красивого шкафчика, среди резных деревянных вешалок, а сам Мишка оказывается сидящим в уютном кресле гостиной. Перед ним - столик с чашечкой ароматного кофе, печенье в вазочке, сахарница и золочёная ложечка. Играет музыка. "Квин". Кондор сидит в кресле напротив и рассеянно помешивает ложечкой кофе.
     - Вы главный режиссёр? - спрашивает Мишка.
     - Да, - Кондор пристально смотрит на него. - А ты? Не актёр? У тебя бы получилось.
     Мишка краснеет.
     - Я санитаром в больнице работаю, - честно отвечает он. - В хирургическом отделении. С восьми до двух или с двух до десяти.
     Еле заметная улыбка трогает губы Кондора.
     - Кто же тебе сказал, что я режиссёр?
     - Врач один. Станислав Палыч. Говорит: совсем ты тёмный, не знаешь, что ли, Кондоровского?
     Кондор от души смеётся.
     - Что ж, привет от меня Станиславу Палычу. Куришь?
     - Нет, - Мишка доверительно глядит на Кондора. - У меня с лёгкими не очень хорошо. Поэтому и в армию не взяли.
     - Вот как, - Кондор внимательно и задумчиво глядит на своего странного гостя. У гостя очень светлые волосы, глубоко сидящие серые глаза окружены лёгкой тенью, сам он весь тонкий, бескровный. Всё его существо напряжено необычайностью ситуации. Смелый парень - всё-таки пришёл. Другой бы не решился или не захотел. Видимо, слишком ему одиноко. Сейчас полно таких, как он. Нищих, больных. Неунывающих. Унывающих тоже. Всяких. Этот не из печальных. Но слишком напряжён - даже для такой ситуации. Бывает ведь ещё нелепей и удивительней. Просто он не привык ни к извинениям, ни к объяснениям, ни к режиссёрам, ни к красивым квартирам, ни к столикам с чашечками... Разумеется. Врач Станислав Павлович много не понарасскажет.
      - Ты никогда не был в ресторане? - вдруг спрашивает Мишку Кондор. И уточняет:
      - Со Станиславом Павловичем? Или главврачом?
      Мишка несколько секунд изумлённо моргает, потом вдруг начинает безудержно смеяться. Кондор смеётся вместе с ним.
      - Поехали, - он встаёт из-за столика. - Я угощаю.
      - Зачем? - всё ещё улыбаясь, спрашивает Мишка.
      - Никогда не задавай вопросов, - повелительно говорит Кондор. - Особенно таких. Ты у меня в гостях. Я хочу угостить тебя. Понятно?
      - Да.
      - Ну, и отлично.
      Кондор открывает платяной шкаф, и оттуда на тахту летят одна за другой вещи: рубашка, брюки, пиджак, носки, кожаные туфли - всё совершенно новое и, по-видимому, очень дорогое.
      - Переодевайся, - говорит Кондор и выходит из комнаты.
      Мишка осторожно берёт в руки новую одежду. Ого! Вот влип. Если это его, то мне не по росту... Нет, по росту. Значит, не его. Зачем он меня одевает? А, ясно: чтобы я не таким уродом выглядел в ресторане. Это правильно. С таким "мажором" нужно выглядеть "по-мажорному". Факт. Он знает, что делает. А я должен слушаться и не быть дураком. Когджа я перестану им быть? А он... Ну и повезло же мне! По крайней мере, на сегодняшний вечер. Если он не потомственный князь, то пусть я провалюсь на этом самом месте, хотя завтра он про меня забудет, это точно. Но это будет завтра. А сегодня я поеду с ним. В ресторан... Впервые в жизни. По-настоящему...

                Глава 3. В  РЕСТОРАНЕ

      Они идут к ряду гаражей во дворе заветными жасминными тропами. Сетчатые тени от кустов жасмина ложаться им под ноги. Ветра нет. Оба ощущают лишь мягкое движение весеннего воздуха.
      Кондор идёт впереди, шурша блестящим чёрным плащом, и шаг его уверен и твёрд, как шаг генерала, - и в то же время необычайно лёгок, точно Кондор идёт по облакам. Он наслаждается весной.
      Потом он открывает гараж, и Мишка видит блестящий вишнёвый капот джипа и его круглые фары. В затемнённых стёклах джипа отражается незнакомый, элегантно одетый юноша: всё сидит на нём великолепно, всё ему впору. Он не знает, что это одежда племянника Кондора. Богатый мальчик, погостив у дяди, часто "забывал", то есть попросту оставлял совсем новые вещи в карельских шкафах.
      - Садись, - Кондор распахивает дверцу.
      ... И вот они едут по вечерним улицам. Всё проиходящее кажется Мишке сном. Он смотрит на Кондора. Тот сидит за рулём - всемогущий, красивый, уверенный в себе светский лев. Ему за сорок. А тебе девятнадцать, и ты совсем не похож на него.
      Глаза Кондора замечают в зеркальце твой благоговйный взгляд, обращённый на него. Взгляд глаз, окружённых бескровными тенями.
      - Ты хоть раз выезжал из города? - спрашивает Кондор.
      - Выезжал пару раз, - ты пожимаешь плечами. - В санаторий. Скучища смертная. В жизни бы теперь не поехал.
      - Давно ездил?
      - Последний раз три года назад.
      - По тебе видно, - Кондор задумывается.
      Ты украдкой рассматриваешь сбоку его лицо. Бесстрастное. Тёмные волосы забраны в короткий хвостик, точно у Стивена Сигала. Глаза тёмно-синие: то вспыхнут под влиянием внезапной мысли, то погаснут, и тогда на лице совсем ничего не прочтёшь. Оно становится маской.
      Кондор останавливает машину возле незнакомого Мишке ресторана на окраине города. Двухэтажное старое здание окружено высокими, начавшими зеленеть молодыми липами. Солнце тихо расплывается в ветвях деревьев. Ветви лип тянутся сквозь ажурную чугунную ограду.
      

      Полутёмный, мерцающий огнями зал почти пуст. Кондор и Мишка усаживаются за столик в углу. На столике белоснежная скатерть и горит три свечи в красивом подсвечнике. По заказу Кондора им приносят несколько блюд, от вида и запаха которых в Мишке тут же просыпается волчий аппетит, и шампанское в ведёрке со льдом - холодное, только что открытое. Официант разливает шампанское по бокалам и удаляется.
      - Ну что, за знакомство? - спрашивает Кондор и, не дожидаясь ответа, касается Мишкиного бокала своим. Оба подносят бокалы к губам. "Как всё быстро, - мелькает у Мишки в голове. - Вот так и начинается..."
      Но что' начинается, он не успевает догадаться. Ледяной глоток обжигает ему горло. По телу медленно разливается приятное тепло.
      - Будем теперь на "ты", - говорит ему Кондор.
      - Хорошо, на "ты", - соглашается Мишка. - Только ты ведь завтра меня забудешь.
      - Я? - Кондор смеётся. - Ну нет!
      - Спорим, - Мишка, осмелев, дерзко улыбается.
      - Ешь, - напоминает ему Кондор. - Ешь, пей и ни о чём не думай. Я не забываю никого, с кем знакомлюсь. Тебя тем более не забуду.
      - Почему?
      - Потому что мне так хочется.
      - Вот как? - Мишкина улыбка против его воли становится циничной. - Бескорыстная дружба мужская? Как у древних римлян?
      - Зачем же не к месту вспоминать павшую империю? - Кондор невозмутимо щурится на свечи. - Просто я рад нашему знакомству. И буду рад, если мы станем друзьями. Ты, кажется, этого хотел?
      - Друзьями? Настоящими? - наивно спрашивает изумлённый Мишка, не замечая, как маска цинизма слетает с него сама собой.
      - Разумеется.
      Мишка трепещет.
      - Знаешь... я готов всю ночь стеречь у гаража твою машину... Только бы так и было, как ты говоришь. Ты не найдёшь друга вернее меня! Это я не за одежду, не за ресторан говорю, не думай. Прикажи - и я сделаю...
      - Успокойся, - Кондор смеётся. - Ешь, наконец. А главное, расслабься. Ты никому ничего не должен.
      - Но ты правда мой друг, правда? - жадно спрашивает Мишка. - Ты не пошутил?
      - За дружбу! - вспыхивает глазами Кондор, поднимая бокал.
      И они выпивают: за дружбу. Мишка не сводит сияющих глаз с Кондора. Он не в силах погасить это сияние. Потом он ест  - жадно, так же, как просил дружбы. Потом пьёт. Потом снова ест. Наконец его одолевает дремота - он откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Вокруг него свечи и музыка. Ему бесконечно хорошо.
      Кондор курит, рассеянно стряхивая пепел в хрустальную пепельницу. Иногда взгляд его задерживается на Мишке - и тогда этот рассеянный взгляд сосредотачивается и теплеет. С глубоким вниманием и интересом смотрит Кондор, и внутри него зреет, укрепляясь, важное решение.
      Это будет через две недели. Парень успеет собраться. Ему необходимо поправить здоровье, и больше тут думать нечего. Пусть как следует отдохнёт. Подготовить бы его в университет. Парень, кажется, способный, экзамены бы сдал. Учился бы в Москве или в Питере. А можно его и в Норвегию. Можно в Англию. Он усмехнулся. Три часа назад он ещё и в глаза не видел Мишку. А теперь только о нём и думает. Бывают же чудеса на свете.

                Глава 4. ГРЕТА
   
      Около десяти вечера Кондор отвозит Мишку домой и говорит ему на прощание:
      - Не забывай. Буду рад, если придёшь завтра вечером. А не сможешь, так в другой раз. Будь здоров!
      И машина укатывает.
      Мишка бредёт домой, сытый, как кот, с тихо шумящей головой, пахнущий мужскими духами и одетый "по-мажорному".
      Мать, увидев его, ахает:
      - Это ты откуда?
      - С другом... В баре был, - Мишка неопределённо машет рукой. - Спать хочу, не мешайте. У меня теперь друг - во! Корефан из крутых.
      И сразу же ложится спать. Пьяный отец, ворчливая бабка, мать - всё это как-то далеко и не тревожит его. Он на верху блаженства. Завтра он опять поедет к Кондору, непременно поедет. И Кондор ни за что не забудет его и не предаст. Они теперь всегда будут вместе, всегда...
      Утром Мишка просыпается с ясной головой. У него выходной сегодня. Он сладко потягивается на своей раскладушке... и мигом вспоминает всё вчерашнее. Гостинную с цветами. Кофе. Золочёные ложечки. Ресторан. И Кондора, Кондора, Кондора...
       Не выдержав, он быстро одевается и сбегает вниз, на крыльцо своей пятиэтажки, прихватив с собой старенький мобильник, на который когда-то скопил ценой лишений и строгой экономии. В мобильнике у него со вчерашнего дня "забит" мобильный телефон Кондора. Он с трепетом находит его. Нажимает кнопку. И через несколько секунд до него доносится знакомый бесстрастный голос:
      - Слушаю.
      - Кондор, - голос у Мишки срывается от волнения. - Это я... Здравствуй.
      - А, Мишка, - тепло говорит Кондор, и от этого тепла вся Мишкина душа словно расцветает. - Салют. Как дела?
      - Хорошо, - счастливым голосом отвечает Мишка. - А у тебя?
      - Неплохо, - Кондор улыбается, и Мишка чувствует эту улыбку. - Сейчас поеду по делам. Придёшь ко мне часов в шесть-семь?
      - Да.
      - Ну, я буду ждать. Давай!
      - Давай, - отвечает Мишка и нажимает отбой. Затем садится на ступень крыльца и блаженно смеётся, запрокинув голову. Так он и сидит под солнцем, а кругом нарождается весенний сияющий день.

               
       Вечером они встретились снова.
       - Да ты поздоровел, - рассмеялся Кондор, увидев счастливого Мишку. - Проходи. Знаешь, я хотел поговорить с тобой. Через две недели я уезжаю в Растаево. Это дачный посёлок. Пять часов от города на моём джипе. Место хорошее, чистое, красивое. Словом, что надо. Мне бы хотелось, чтобы ты поехал со мной.
       - С тобой? - Мишка весь преобразился от мгновенного восторга, но тут же погас. - Меня не отпустят.
       - На работе? Уволься.
       - Как?..
       - Так. Если понадобится, я устрою тебя потом получше.
       - Ладно, - Мишка преданно посмотрел в глаза Кондору.
       - Отлично, - Кондор хлопнул его по плечу. - Там ты отдохнёшь и придёшь в себя. Не будешь вскакивать по утрам, торчать в больнице по шесть часов с лентяйкой в руках и мучить людей по телефону.
       Мишка покраснел и опустил голову.
       - Да я не о себе говорю, - Кондор засмеялся. - Ты голодный?
       - Сегодня нет.
       - Тогда посмотрим фильм. Мне дали хорошую кассету. Согласен?
       Он кивает. Он со всем согласен заранее. Быть возле Кондора - вот его единственное нескончаемое желание. Всё остальное не имеет никакого значения. Пусть Кондор всё решает за него.


       Теперь они встречались почти каждый день. Если Кондора не было дома, Мишка открывал двери доверенными ему запасными кллючами и делал, что хотел: в основном, ел, читал книги и смотрел телевизор, пока не появлялся хозяин. Тогда они разговаривали - долго, упоённо, самозабвенно. В основном, Мишка слушал Кондора, который был неподражаемым рассказчиком и знал тысячи историй. Мишка слушал его, разинув рот и не сводил с него глаз. Он в эти часы любовался своим другом; им нельзя было не любоваться. Подтянутый Кондор с его по-львиному неторопливыми движениями, с ярко-синими глазами на загорелом лице невольно привлекал к себе внимание. Он одевался аккуратно, с подчёркнуто-непринуждённым вкусом, пользовался дорогими духами, курил дорогие сигары или сигареты, любил хорошие вина, держался всегда уверенно, всегда умел ответить на самые каверзные вопросы - словом, он способен был внушить восхищение кому угодно, и бедная Мишкина голова была полна им совершенно.
      Кондор, в свою очередь, был тоже "полон" Мишкой, но гораздо хладнокровней и спокойней, чем Мишка им. Ему нравилась то, что он постепенно открывал для себя в Мишке: незаурядный ум, доброта, весёлая, преданная и чуткая душа, а главное, необыкновенная лёгкость в общении. С Мишкой было удивительно просто; Кондор никогда не уставал от него. К тому же, ему доставляло удовольствие смотреть на своего друга: на его хрупкое изящество и замечательную улыбку. Это было созерцание художника, который наслаждается неожиданно приобретённым им драгоценным шедевром, и в то же время наблюдение спокойного взрослого человека за любимым ребёнком.
      Оба были совершенно полны свей дружбой; каждый чувствовал, что стал неизмеримо богаче, нежели был до сих пор.


      Два дня до отъезда в Растаево. Дождь.
      Ты идёшь, как будто весь сделанный из стекла. На тебе новая куртка и штаны, и ботинки больше не промокают, но ты нездоров. Ты зябнешь.
       Над головой бегут тучи, дождь хлещет вовсю. Небо похоже на большую лужу: свинцово-серое, унылое. Застывая на ходу и стуча зубами, ты влетаешь в знакомый подъезд, звонишь в дверь. Никого нет. Достаёшь ключ и заходишь в квартиру. Пусто, пасмурно.
      Ты снимаешь ботинки, вешаешь сушиться длиннополую куртку и долго греешь в ванной руки под горячей водой, чувствуя, как постепенно по всему телу разливается тепло. Кожа на руках становится красной, как у варёного рака. Ванная красивая. Большая, как в фильмах. С полочками, зеркалом, кафелем, с занавесками и ковриком. В ней пахнет лавандой.
      Насухо вытираешь руки и собираешься уже идти на кухню - выпить чего-нибудь горячего... но тут в дверь звонят.
      Лучше бы, конечно, не открывать дверей, но ты всё-таки открываешь.
      На пороге в мокром плаще - зеленоглазая девушка с зонтиком. Она весело улыбается:
      - Здравствуйте! А где Саша?
      - Кто это... Саша? - тупо спрашиваешь ты.
      - Саша Кондоровский, он тут живёт.
      Саша. Значит, он Александр. И девушке это известно. А тебе - нет.
      - Проходите, - сумрачно говоришь ты. - Он сейчас придёт.
      Девушка снимает плащ и туфли.
      - Вы ему кто? - приветливо спрашивает она.
      - Друг, - отвечаешь ты.
      - А, - она смеётся. - Вот и я... ДРУГ. Меня зовут Грета.
      И протягивает тебе узкую холодную ладонь. И ты вдруг понимаешь, кто она.
      - А я Михаил, - говоришь ты машинально каким-то не своим, чужим голосом. И уходишь в комнату, чтобы больше не видеть её и не разговаривать с ней.
      Ты стоишь, прижавшись носом к стеклу и пытаешься понять, что с тобой. Ну да, это его девчонка. Никто не виноват, что у тебя нет своей. И пусть даже он её любит. Но всё равно не как тебя. Да. Не как тебя. И всё-таки...
      Тебе вдруг начинает очень хотеться, чтобы Грета ушла - ушла навсегда и не возвращалась.
       Но тут в замке поворачивается ключ, и ты догадываешься, что вернулся Кондор. Ты выходишь к нему навстречу - в коридор - мрачный, как катафалк. Одновременно с тобой из кухни появляется Грета. Она весела.
       - Саша, - звенит она ласково. - Наконец-то!
       - О, кто к нам пришёл, - он целует Грете руку и глядит на тебя, насупившегося, стоящего с опущенной головой. Ты поднимаешь глаза и встречаешь полный тепла взгляд Кондора, обращённый к тебе.
       - Миша, - говорит Кондор. - Ты уже предложил Грете кофе?
       Ты смущён. Ничего ты ей не предлагал. Даже не думал. Кофе ей ещё... Пришла тут.
        Но Грета смеётся.
        - Я сама приготовила. Садитесь, я вас напою.
        Вы пьёте кофе втроём в гостиной. Кондор и Грета говорят, в основном, о театре, о каких-то известных им, но не известных тебе людях. Ты исподтишка враждебно следишь за ними. Пусть только попробуют отделаться от тебя и остаться вдвоём. Предатели!
       Но вдвоём они не остаются. Грета скоро собирается уходить. Кондор провожает её до дверей и помогает ей одеться. И тут происходит нечто ужасное - то, чего ты боялся и ждал: они целуются. Губы в губы, легко, как во французских фильмах. И Грета уходит. А ты...
       - Что ты? - спрашивает Кондор, беря тебя за плечи. Ты не в силах ничего ответить. Он заглядывает тебе в лицо. Протяжно свистит с глубоким изумлением. Вздыхает и ведёт тебя в комнату. Вы садитесь рядом на диван. Он обнимает тебя за плечо, и вы долго сидите так, и тебе хочется, чтобы вы так сидели вечно.
      Наконец Кондор спрашивает:
      - Что ж мы теперь, Мишка, монахами с тобой будем? А?
      И тихонько смеётся.
      - Ты любишь её больше меня? - спрашиваешь ты совсем по-детски.
      - Глупости. При чём тут она и ты?
      - Ты её поцеловал!
      Кондор целует тебя в щёку.
      - Вот и тебя поцеловал. Что ещё скажешь?
      Сказать действительно нечего. Но ты всё-таки говоришь:
      - Ты кого из нас больше любишь? Если по-настоящему?
      - По-настоящему... - Кондор пожимает плечами. - С кем я еду в Растаево? С Гретой? Или мои запасные ключи от квартиры у Греты, а не у тебя? Или я провожу с Гретой все вечера? То, что происходит между мной и Гретой, не должно тебя касаться, старик. Женщин у меня было много и, может, ещё будут. Но ты-то у меня один! Ты мне сразу и друг, и брат, и даже немного сын... Этого мало тебе?
      У тебя перехватывает дыхание.
       - Это правда, Кондор?
       - Ну конечно, правда. Пусть у меня будет сколько угодно женщин, и не будет тебя - я буду думать только о тебе. Что, доволен? Уже улыбаешься. Собственник! Мы с тобой едем через два дня, чтоб был готов. И смотри не простудись за оставшееся время.
       - Кондор, - голос тебе изменяет. - Знаешь, я за тебя жизнь отдам...
       - Я сам за себя жизнь отдам, - отвечает он со смехом. - Незачем тебе трудиться.
       - Почему ты не говорил, что ты Александр?
       - Ты не спрашивал, - просто отзывается Кондор и треплет тебя по волосам. - Давай что-нибудь поедим.

                Глава 5. РАСТАЕВО

       Перед отъездом Кондор и Мишка едут к Мишке домой.
       Мать, отец и бабка в изумлении смотрят на Кондора, столпившись в коридоре. Окинув убогое жилище беглым взглядом, Кондор говорит со светской улыбкой:
       - Здравствуйте. Я режиссёр. Ваш сын очень помогает мне в работе. Не позволите ли вы мне взять его с собой на дачу? Это недалеко. Он будет писать вам письма. Вы согласны?
       - Согласны, - хрипло отвечает мать. У неё после вчерашней пьянки болит голова, и она плохо понимает, что происходит. одно ей ясно: сын куда-то собирается. Пускай. Она не против.
       - Не обижайтесь, - Кондор любезно протягивает ей несколько новеньких зелёных бумажек. - Это вам подарок.
       Помятые с похмелья лица медленно застывают в неподвижных улыбках. Мать кланяется Кондору, принимая деньги.
       - Спасибо, - бормочет она нерешительно. Ей всё ещё не верится, что это не сон.
       Прощание закончено.
       Кондор с Мишкой уходят. У Мишки в руках небольшой кожаный чемодан с золочёными гвоздиками: там его новые вещи и ещё две-три мелочи.
       На улице Кондор вздыхает полной грудью. "Как хорошо, что я увожу его из этой дыры, - думает он с облегчением. - Это же помойка, а не дом..." Мишка на седьмом небе от счастья. Ему стыдно за свои позавчерашние слёзы, и он мысленно клянётся себе: "Больше Кондор не увидит, что я могу зареветь. Ни за что. Пусть хоть двадцать пять Грет заведёт себе в Растаеве. Мне на всех наплевать. Я для него на первом месте. И он для меня тоже".
 
      Они отправляются в путь. Мишка сидит возле Кондора, наслаждаясь быстрой ездой. Боковое стекло опущено, и ветер лохматит Мишкины волосы. Прощайте дом, больница, тряпки, Станислав Павлович! Прощай, старая жизнь! Да здравствует Растаево, земля обетованная...
      Мишка ест мороженое, откинувшись на спинку сиденья. Они едут под музыку, самую разную, самую лучшую на свете. Солнце у них то за спиной, то сбоку. Они едут через леса, посёлки, другие города. Погода отличная. Не обходится без мелкой неприятности: на одной из остановок Мишка, открывая банку ананасов, ранит себе палец острой крышкой и, как умеет, перематывает бинтом. Ничего, заживёт. Он ест ананасы и слушает музыку. Кондор ушёл за пивом и сигаретами. Мишка ждёт его.
      К нему в открытое окошко заглядывают кришнаиты - мужчина и женщина.
      - Вы не знакомы с такими книгами? - спрашивает кришнаит с пленительной улыбкой, потрясая объёмом красочных переплётов.
      - А, - Мишка жуёт ананас. - Опиум для народа. И почём?
      - Десять долларов за книгу.
      - Можно рублями, - присовокупляет женщина с кружочком на лбу.
      - Кришна любит вас! - мужчина улыбается такой широкой улыбкой, на которую только способен человек.
      - А Брама любит? - любопытствует Мишка.
      - И Брама...
      - А Шива? Неужели тоже любит?
      - И Шива...
      - А этот, как его... Будда?
      - И Будда...
      - А Джавахарлал Неру?
      Пауза. Оба в голос:
      - Но это же не бог!
      - Да ну? - Мишка изумлён. - А я думал, бог.
      - Неру был любим богами, - с осторожной улыбкой говорит кришнаит. - Может, ку'пите чётки?
      - От чего они? - Мишка берёт в руки чётки.
      - От всех болезней.
      - От всех?
      - От всех. Надо только перебирать их и читать мантру.
      - И дорого?
      - Двадцать долларов.
      - Ох, эти деньги, - Мишка делает скорбное лицо. - Мне очень нужны эти чётки. Как вы думаете, от СПИДа они меня вылечат?
      Кришнаиты немеют.
      - Да, я верю, вылечат, - Мишка показывает обмотанный бинтом в крови палец. - Открытые язвы, понимаете ли... Год назад заболел. Правда, денег у меня нет. Я на ваши чётки нечаянно тут кровью попал. Извините. Если их протереть серной кислотой, заразы не будет. Гарантирую. Заберите их, пожалуйста, назад.
      - Нет, нет, - натянуто улыбаясь, отходит в сторону женщина. - Оставьте их себе! Кришна не берёт денег с недугующих...
      И, смертельно бледные, кришнаиты исчезают, как будто их вовсе не было. Мишка хохочет. Потом с любопытством разглядывает чётки.
      Возвращается Кондор. Мишка рассказывает ему о случившемся. Оба смеются. Мишка кидает чётки на заднее сиденье. Как хорошо просто порезать палец - и ничем, ничем больше не болеть!
      Потом Мишка пьёт пиво из банки, и жизнь кажется ему раем. Он и не думал никогда, что человеку может быть так хорошо. А будет ещё лучше. Он убеждён в этом.


      Они приезжают в Растаево около семи часов вечера. Место действительно великолепное. Оно расположено довольно далеко от шоссе и ещё дальше - от железной дороги. Хорошенькие домики утопают в нежной свежей зелени. Неподалёку озеро. Кругом чисто: чистая трава, земля, чистый воздух.
      Дача Кондора - одна из самых больших. Она двухэтажная. За домом сад, а за садом великолепный сосновый бор. Всё это видно от ворот. Ворота решётчатые. Их, суетсясь, отпирает седой коренастый человек лет семидесяти.
      - Приехали, - говорит он радостно. - А мы с Алёной уж неделю как ждём.
      - Здравствуй, Иваныч, - Кондор, въезжая по асфальтовой дорожке, пожимает мужчине руку через окно. - Телефон есть; взял да позвонил бы.
      - Что ж вас беспокоить, - Иваныч кланяется. - Вы человек занятой. Сейчас Алёна стол накроет, пообедаете.
      - Спасибо, Иваныч. Загони-ка в гараж машину. Не было тут без меня проблем?
      - Нет, Александр Юрьевич, ничего. Я при ружье, две собаки. Что ж!
      - Второй обзовёлся?
      - Умная, Александр Юрьевич, лишний раз голоса не подаст. Две теперь: Ласка и Одар. Да сын ещё жил с нами, приезжал.
      - Ну спасибо, Иваныч. Вот сразу за службу тебе, рассчитаемся.
      - Спасибо, Александр Юрьевич. Это не служба, а радость одна.
      - Ну и хорошо. Со мной тут Миша приехал, родственник дальний. Поживёт. Вылезай, Мишка.
      - И на здоровье, - Иваныч почтительно здоровается с Мишкой за руку. - Место у нас тут благословенное. Здоровое.
      Мишка невольно робеет. Он впервые видит настоящего живого слугу. Его благоговение перед Кондором растёт с каждой минутой. Что же это за человек?.. Бывает и круче, конечно, но это... Мишка чешет в затылке. Да! Ничего не скажешь, только руками остаётся развести.
      Они с Кондором поднимаются по красивым ступеням в дом. Пахнет свежим деревом и множеством цветов. Воздух настолько чист, что прозрачен, и все предметы яркие, как на картинке.
      Навстречу им спешит пожилая женщина с очень милым добрым лицом и тоже кланяется: не низко,  по-старинному, а слегка, по-современному, но с большим почтением.
      - Здравствуйте, Александр Юрьевич, - говорит она торопливо, сумущённо и радостно улыбаясь. - Обед у меня уже давно готов, сейчас мигом стол накрою.
      - Здравствуй, Алёна Петровна, - Кондор здоровается с ней за руку. - Спасибо за заботу. Это вот Миша, родственник мой.
      - Приятно очень, - Алёна Петровна робко улыбается. - Мы тут с Петром Иванычем всё к вашему приезду приготовили, живите, пожалуйста.
      И она поспешно исчезает.
      - Пойдём, дом посмотрим, - предлагает Кондор. - Вот это веранда: она служит столовой, когда тепло. Смотри, вид какой в сад.
      Вид из застеклённой прозрачной веранды действительно великолепен: сад, полный розовых кустов, клумб с цветами и деревьев, но зелёные кроны не заслоняют солнца; оно бьёт прямо в глаза. Кондор легко опускает жалюзи с солнечной стороны и говорит, потянувшись:
      - Хорошо здесь. Пошли дальше.
      Они оказываются в великолепном зале с высокой голландской печью и с самым настоящим камином. В центре зала рояль - чёрный, лакированный, с витыми ножками, у камина мягкие кресла, украшенные уютными вязаными покрывальцами, возле стен - несколько диванов с небольшими столиками и телевизор "домашний кинотеатр".
      - Телевизор и на веранде был, - вспоминает Мишка. - Только не такой здоровый.
      - Их ещё два, - смеётся Кондор. - В твоей и моей комнате. Эка невидаль.
      - Неужели это ты всё накупил, Кондор? - спрашивает Мишка шёпотом; от волнения у него пропал голос.
      - Телевизоры - я, - отвечает Кондор. - А остальное от отца. Гостиную обставляла бабушка. А дачу дед построил.
      - Дед? Он у тебя не Ворошилов был, случайно?
      - Зачем же. Он просто хорошо поработал в своё время, мой дед. На кого, уточнаять не будем.
      - На НКВД, - подсказывает Мишка.
      - Есть вещи потоньше, - Кондор хлопает его по плечу. - Ты об этом не думай. Мы с тобой никому ничего не должны. А всё остальное нас не касается. Мой дед, видишь ли, очень Россию любил. На фронте воевал. А остальное - какая разница! Здесь кухня... Здесь Иваныч с Петровной живут, не будем заглядывать. У них большая комната и маленькая веранда. Здесь просто комната для гостей, мало ли, кто нагрянет.
      - Здоровая!
      - Метров тридцать будет. Здесь кладовая. Ванная. Уборная.
      - Ванная?
      - Ну да. Вода в баках нагревается. Остальное, как в городе. Ну, тут комнат больше нет. Пошли на второй этаж.
      Мишка с благоговением ступает по паркетному полу и поднимается вслед за кондором по красивой деревянной лестнице с резными перилами.
      - Это моя комната. Это твоя. А там - мой кабинет. Там у меня книги. Потом посмотришь. Вот эта лестница - чёрный ход. По ней запросто можно уйти из дому тайком, если я не услышу.
      - А это что за лесенка? - удивился Мишка. - Ещё один этаж?
      - Там мансарда с балконом, - объяснил Кондор. - Её тоже посмотришь потом. Иди пока что в свою комнату, обживайся. А я скоро вернусь.
      Он быстро сбегает по лестнице на первый этаж. Мишка заходит в свою комнату, как в музей. Она небольшая и очень чистая. Паркетный пол блестит. На полу очень красивый коврик. Телевизор, стол, настольная лампа. Из окна видно асфальтовую дорожку, ворота, гараж и часть сада.
      Мишка садится в кресло и разглядывает обстановку своего нового жилища. Сиреневые обои. Сиреневые шторы. Ореховый шкаф. Резная тумбочка возле кровати. Торшер. Бра. Маленькая изразцовая аккуратная печь.
      "И это моё, - думает он. - Всё моё! И я хозяин этой комнатки. И буду здесь жить долго-долго... Нет, я, наверно, сплю и вижу сон уже две недели".
      Тут появляется Иваныч с Мишкиным чемоданчиком. Мишка встаёт, встрепенувшись.
       - Сидите, сидите, - машет руками Иваныч. - Отдыхайте. Как по батюшке вас? Михаил...
       - Алексеевич, - машинально отвечает Мишка и тут же смущённо поправляется:
       - Да просто Мишка я...
       - Михаил Алексеевич мне проще, - извиняется старик. - Вы с Александром Юрьевичем приехали. Как же! Нельзя мне вас иначе называть. Непорядок.
       Ласково и почтительно улыбаясь, он уходит. Мишка закрывает глаза. Перед ним встают образы пьяной матери, отца, бабки - опустившихся нищих людей. Больница. Идиотские звонки в конце дня по телефону из ординаторской. Лентяйка с тряпкой. Ведро. Сортиры.
       Михаил Алексеевич...
       Он закрывает лицо руками. Михаил Алексеевич.


       Обед, он же ужин, - первая трапеза Мишки в Растаево - великолепен. После ста граммов яблочной наливки перед едой Мишка совершенно приходит в себя и ест с большим аппетитом. Все окна на веранде распахнуты.
       - Комаров нет тут у нас совсем, - говорит Алёна Петровна. - Гадюк и комаров нет на три километра. Говорят, вывел монах один здешний - запретил им. Во время войны малярия тут была, и гадюк столько, что в дома заползали, а отец Павел помолился - и исчезли они. Старенький уж он был. Святой, верно...
       Она вздыхает и украдкой крестится, после чего приносит второе: жареную курицу с картошкой, помидорами, огурцами и двумя соусами: коричневым и белым. Коричневый - горячий, белый - холодный, и оба в старинных фаянсовых соусницах. Мишка ест до отвала, думая про комаров и гадюк, и про старенького монаха. Голова у него слегка приятно кружится от наливки.
       - Ешь не торопясь, - говорит ему Кондор. - И вилку держи вот так.
       Мишка берёт вилку правильно. Это неудобно, и есть так он не привык, но это всё неважно. Непонятная печаль вдруг начинает наполнять его душу. После обеда он спрашивает Кондора:
       - Можно я погуляю в саду?
       - Конечно, - отвечает Кондор. - Я пока что рояль проверю.
       Мишка выходит в сад. На свежем воздухе, напоённом запахами трав и цветов, ему становится легче, но тоска не уходит до конца. Она лишь забирается в него глубже, чтобы через минуту вспыхнуть с новой силой. "Что со мной? - гадает он в смятении, не находя себе места. - Я, наверно, с ума схожу... От чего? Чётки кришнаитские, что ли, действуют? Зря я их взял..."
      Ипохондрия усиливается. Он ложится в траву среди роз и закрывает глаза, чтобы спастись от необъяснимой грусти, терзающей его душу.
      В это время в зале, сидя за роялем, Кондор спрашивет Иваныча:
      - Настройщика вызывал, братец?
      - Как же! С Филипповской дачи.
      - Давно?
      - Неделю назад.
      - Молодец, Иваныч, спасибо. Ну иди, я проверю.
      Иваныч уходит. Кондор берёт несколько аккордов. Они звучат чисто и точно. Он радостно улыбается и играет несколько мелодий на пробу. Звучит замечательно, не хуже, чем у него в театре.
       Тогда он играет уже всерьёз - с наслаждением и упоением, как давно уже не играл, сильно и трепетно...
                Песнь моя летит с мольбою
                Тихо в час ночной...
       Волны романса, безусловно похорошевшего, благодаря произвольным вариациям, которые музыкант себе позволил,  вылетают в сад и там, среди роз, охватывают и пронзают Мишку насквозь. Он ворочается в траве, полный невыносимых и необъяснимых чувств. Ему нестерпимо хочется плакать, но он помнит, что запретил своим слезам, как отец Павел запретил комарам и гадюкам, - и не плачет, только стискивает зубы.
       - Что со мной, Господи? - шепчет он. - Что со мной? Может, мне нельзя быть слишком счастливым - мне это вредно? А ещё эта музыка...
       Солнце закатывается. Воздух становится прохладнее. Сумерки опускаются на сад, и сосновый бор темнеет позади дома. Мишка идёт в дом, медленно переступая, как журавль, худыми ногами. Нигде никого нет. Он поднимается по красивой, страшно чужой его сердцу лестнице, и, терзаемый отголосками музыки, которые ещё звучат в нём, осторожно заглядывает в кабинет к Кондору. Кондор читает какую-то книгу. Мишка неслышно заходит в кабинет.
       - Кондор...
       - Да? - Кондор поднимает голову.
       - Ты что играл?
       - Серенаду Шуберта. А что?
       - Ничего. Она в меня врезалась, - Мишка сжимает голову руками. - Врезалась, как нож. Понимаешь?
       Он садится на диван возле Кондора.
       - Что с тобой, Мишка? - участливо спрашивает тот.
       - Не знаю. Сам не знаю. Мне почему-то не по себе. И тут ещё эта музыка...
       Кондор вздыхает. Достаёт из шкафчика какой-то успокоительный бальзам из сорока целебных трав и с крепостью с сорок пять градусов и наливает Мишке маленькую рюмочку. Мишка жадно, одним глотком выпивает.
       - О' кэй, - Кондор смеётся. - А теперь иди и ложись. Я зайду к тебе на несколько слов.
       Мишка послушно идёт к себе, раздевается и ложится на чистейшие хрустящие простыни. Кондор приходит и садится возле него. Мишка уже засыпает.
       - Спи, - говорит Кондор. - Ты просто устал. Слишком много эмоций в один день; ты к этому не привык. Завтра проснёшься здоровым. Ни о чём не думай. Всё будет хорошо. А если покажется плохо, буди меня, разберёмся, что к чему. Не стесняйся. Ладно?
       Мишка удовлетворённо кивает ему и погружается в сон. Кондор ещё некоторое время сидит возле него. Потом гасит свет и тихонько выходит из комнаты.

                Глава 6. УТРО

      Когда он проснулся, было уже светло. В саду перекликались птицы. На душе было тихо и спокойно, в голове ясно. Мишка встал с постели и босой, по чистому полу, озарённому и согретому солнцем,
 подошёл к окну. В саду никого не было, на дороге и у ворот тоже. Над садом распахнулась густая без облаков, светлая синева.
      "Жара будет", - подумал Мишка, глядя в небо.
      Он надел светлую чистую рубашку и шорты  и сошёл вниз. На веранде уже сидел Кондор, и окна опять были распахнуты настежь. Играл что-то лёгкое и безмятежное магнитофон. На столе стояли бутерброды, кофейник и молочник.
      - Доброе утро, Кондор, - несмело сказал Мишка.
      - Доброе утро, - улыбнулся Кондор. - Ну что, всё в порядке?
      - Да.
      - Иди, умывайся. Будем завтракать.
      Мишка умылся. За завтраком ему велели выпить парного молока с бутербюродами и совершнно запретили кофе.
      - Кофе тебе будет раз в неделю, - сообщил ему Кондор. - И не больше чашки. Ты сюда выздоравливать приехал.
      Мишка не спорил. Он съел и выпил всё, что ему предложили, а после они с Кондором отправились смотреть сосновый бор.
      Там было очень тихо. Мишка шёл по усыпанной хвоей тропинке и дышал ароматом сухой смолы. Рыжая белка уставилась на него блестящими любопытными глазками. Он, засмеявшись, протянул ей сахар, но белка взять не решилась и спряталась среди веток.
      Кондор смотрел на тоненького светловолосого Мишку, всё ещё бледного и прозрачного, но уже слегка окрепшего от здоровой пищи, сна и свежего воздуха. И ему казалось, что Мишку он знает давным-давно, и что они каждое лето отдыхали вместе в Растаеве. Каждое лето светлый, как мотылёк, Мишка шёл по солнечному сосновому бору в рубашке и шортах, лежал на траве в саду, пил молоко.
      "Ты призрак, - подумал Кондор, - вечно юный призрак меня самого. Как солнечная тень, ты идёшь впереди меня, и движению твоему нет ни конца, ни начала. Когда я гулял здесь с отцом, всё было точно так же. "Живи ещё хоть четверть века..." Нет, хоть тысячелетие. Ничему не суждено измениться. Даже если бор вырубят, как чеховский сад, столь же бессмысленно... Даже когда мы все умрём. Где-нибудь в неведомом измерении, невидимый земному человеческому глазу, будет расти прекрасный сосновый лес, и по этому лесу будет идти кто-то в светлой рубашке. Может, ему будет пять, а может, двадцать, или, как мне, - гораздо больше... И всё же это будет один и тот же образ вечной жизни - образ без возраста..."
      Мишка подошёл к нему, смеясь:
      - Кондор! Ну и бе'лок здесь... И ежа только что видел. Тут, наверно охотиться здорово. И на лыжах зимой, да?
      - Точно, - согласился Кондор. - Но в этом бору не охотятся. Это вроде заповедника. Чуть подальше лес, так там неплохая охота, мы ходили с Иванычем. Можешь и ты сходить; я теперь не охочусь.
      - Почему?
      - Да так. И на рыбалку с Иванычем сходи.
      - А ты?
      - Да я... отвык как-то, - Кондор неохотно повёл плечами. - Нет мне ни до чего дела. Устал, что ли...
      - Ты? - недоверчиво протянул Мишка. - Такой здоровый? И устал?
      Кондор засмеялся.
      - Похоже на то.
      - У тебя шаг очень лёгкий, - заметил после паузы Мишка. И вдруг спросил:
      - Зачем я тебе нужен, Кондор?
      - Ты - мне?
      - Ну да. Почему - я?
      Кондор помолчал, потом произнёс задумчиво:
      - Видишь ли... с тобой легко. Как с ребёнком, что ли.
      - А у тебя нет детей?
      - Один есть точно, - Кондор улыбнулся. - Мальчишка. Во Францию уехал с матерью три года назад. Совсем маленький. Я его не видел ни разу и не увижу.
      - Мать против?
      - Да. И вообще - зачем? У него всё другое. И отец уже новый... Неинтересно это всё. И неважно.
      - Что же ты... так один и останешься? - загрустил Мишка. - Я не про баб говорю. Семью бы завёл. А я бы никуда не делся. А то какая-то Грета. Глупо.
      Кондор затянулся сигаретой.
      - Дело не в Грете и не в семье, - он тепло посмотрел на Мишку. - Нет у меня ни сил, ни любви - ничего больше и ни для кого. Кроме тебя. Почему, не спрашивай. Сам не знаю. Судьба, наверно, такая... А вон и соседи идут.
      Мишка посмотрел и увидел, что им навстречу идёт красивая солидная дама с молоденькой девушкой, такой же, как он, тоненькой, беленькой, в соломенной шляпке и ситцевом сарафанчике. Ей было на вид лет шестнадцать.
       - Здравствуйте, Александр Юрьевич, - радушно сказала дама. - Вот и вы приехали!
       - Здравствуйте, Елена Павловна, - Кондор галантно поцеловал даме руку. Потом обратился к девушке:
       - Здравствуй, Анечка. Как ты повзрослела! А это Миша, мой троюродный брат.
       - Очень приятно, - ласково заулыбалась Елена Павловна. - Вы тут впервые, Мишенька? Вам очень понравится. А вы, Александр Юрьевич, не пустите ли Анечку поиграть на рояле? У нас фортепьяно сломалось, а ей нужно тренироваться. Иначе она потеряет навык за лето - это так трудно наверстать. Мы тут без вас просились, но ваш сторож не пустил.
       - Я позволяю, - Кондор учтиво улыбнулся. - Лучше заниматься до обеда, мне кажется.
       - Мы вам так благодарны, - просияла дама. - Приходите к нам обедать сегодня.
       - Спасибо, - Кондор поклонился, и они расстались.
       - Ну что, сходим в гости? - спросил Кондор у Мишки.
       - Я не привык, - Мишка пожал плечами. - Ну да всё равно. Пошли. А эта Аня...
       Он замялся.
       - Что? - спросил с любопытством Кондор.
       - Ты давно её знаешь?
       - Давно. С трёхлетнего возраста.
       - Вот странно, - простодушно сказал Мишка. - А она так покраснела, когда ты с ней поздоровался. Будто в первый раз тебя видит. И глаза опустила. Я заметил.
       - Ну, это вряд ли я виноват, - Кондор рассмеялся. - Ты ведь стоял рядом со мной.
       - Из-за меня ещё ни одна девчонка не краснела, - с достоинством возразил Мишка.
       - Конечно, когда ты в грязной куртке и со шваброй или ещё с чем-нибудь - чем ты там полы мыл? Сосновый бор и чистая рубашка - это совсем другое дело.
       - А точно, - подумав, согласился Мишка. - И всё-таки, будь я девчонкой, я покраснел бы конкретно из-за тебя.
       - Ты умеешь делать комплименты, - сказал Кондор. - Ежей лучше лови.
       - Ты что, уже домой? - Мишка опечалился, видя, что Кондор поворачивает обратно.
       - Мне нужно немного поработать. Погуляй здесь один. А обедать пойдём к Серовым вместе.
       - Хорошо. Но ты же в отпуске!
       - На мне театр держится, дорогой ты мой. Скоро ведь гастроли. Жди меня в саду, я спущусь через час.
       И Кондор удалился. Мишка остался один на пустой, усыпанной хвоей тропинке. Он подумал про Аню - худенькую, с зелёными большими глазами - и улыбнулся. "Нужны они, девчонки, когда есть Кондор, - подумал он. - Пока он со мной, нечего на них и время терять. Вот он - это да. Ничего для него не жалко: ни сил, ни здоровья. А личная жизнь подождёт. Вот этот бор, и воздух, и солнце - что может быть личней? Мне от этого так хорошо! Лучше не бывает. И ни на какую Аню я бы Кондора не променял. Даже на тысячу Ань... И этот сосновый бор. И своё одиночество. Ничего не может быть лучше этого".
      
                Глава 7. РУССКАЯ СЕРЕНАДА

       В два часа дня они уже сидят у Серовых. Большой стол накрыт в саду под тенистой берёзой.
       - Я вас так давно не видела, Александр Юрьевич, - щебечет Елена Павловна, сидя за белой скатертью. За её стулом - акация. - У вас, конечно, очень много дел. Жалко, нету Володи, он так хотел с  вами увидеться. Но... работа, работа, - она с милой непринуждённостью разводит руками. - У кого сейчас есть время? Я вот вывезла Анечку. Она отличница, её отпустили. С её здоровьем просто необходимо побольше отдыхать. А потом, у неё ведь такой талант... Консерватория... Я говорила с Олегом Семёновичем... А ваш Васенька не приедет нынче?
      Василий - это племянник Кондора, в чьей одежде, рубашке и шортах сидит сейчас Мишка. Но, в отличие от Мишки, Вася - существо замкнутое, необщительное, тяжёлое, до самозабвения увлечённое информатикой. Из шестого класса он сразу попал в девятый с диагнозом "компьютерный гений" и теперь, уже пятнадцатилетний, учится в институте. Это не человек, а машина.
      - Нет, Василий не приедет, - равнодушно говорит Кондор.
      - Жаль, - вздыхает Елена Павловна. - Очень умный мальчик. К сожалению, совсем ещё не знаю Мишеньку.
      Она улыбается. Мишка краснеет. Сидящая напротив него Аня - тоже.
      - Вы, Миша, чем увлекаетесь? - спрашивает Елена Павловна.
      - Историей, - поспешно выручает Мишку Кондор. - Древним Римом. Специализируется по этой теме.
      Мишка давится холодным борщом.
      - Как интересно, - расцветает неугомонная хозяйка. - Я очень слаба в истории, но так уважаю историков! Правда, мне ближе Древняя Греция. Как-то там всё изящнее, мягче. Но вы мужчина. Вас, конечно, привлекает Рим. И что же именно?
      - Нерон, - решительно отвечает Мишка.
      - Он так не любил христиан, - дама укоризненно качает головой.
      - Это он зря, - соглашается Мишка. - Христиане кайфовые бывают. Отец Павел вот гадюк вывел. И комаров. Нерон фиг бы вывел, слабо' ему...
      Тут уже не выдерживают все трое. Обеденный стол буквально дрожит от взрыва хохота. Мишка багровеет до корней волос. Ему хочется немедленно провалиться сквозь землю.
       - Вы шутник, - одобрительно говорит Мишке Елена Павловна. - Сейчас так редко встретишь весёлых людей. Все какие-то хмурые.
      Мишка ловит на себе взгляд Ани: застенчивый и в то же время полный глубокого интереса. Её глаза похожи на Гретины, только не такие кошачьи. У неё тонкая кожа, бледное хорошенькое личико и шапка вьющихся, коротких, очень светлых волос - почти таких же, как у него.
      - Ты здесь не скучаешь, Аня? - спрашивает Кондор.
      Она глядит на него с благоговением, как гимназистка на строгого, но доброго учителя.
      - Нет, Александр Юрьевич.
      - И гулять её никак не выгнать, - жалуется мать. - Хоть бы ваш Мишенька поводил её гулять - и сам бы погулял. Она застенчивая, никуда одна не ходит. Всё со мной. А мне некогда.
      - Я сам не люблю гулять, - решительно отрезает Мишка в страхе, что его незаметно разлучат с Кондором.
      И после обеда его опасения сбываются. Елена Павловна настойчиво просит дочь:
      - Анечка! Покажи Мише наш сад.
      И Мишке ничего не остаётся, как подчиниться и пойти вместе с Аней. Он полон досады на неё. Ему так хочется быть возле Кондора! Но Аня и сама не рада. Она идёт, низко опустив голову. Он видит её тоненькую шейку под светлыми завитками волос. Вся её фигурка в ситцевом сарафанчике полна робости и смирения. Мишке становится жаль её.
      - У вас большой сад? - спрашивает он снисходительно.
      - Не очень, - тихо говорит Аня. - Вот это цветы. Вон там пихты. Это вишни. А в этом пруде мы иногда купаемся и тут же загораем. Мама не любит озера. Боится, что я утону.
      - Ты что, всё время маму слушаешься? - Мишка искренне удивлён.
      - Конечно, - Аня смотрит на него в недоумении. - А как же? Разве вы... ты... иначе поступаешь?
      - Не только я, - Мишка пожимает плечами. - Да все девки, с которыми... то есть, девушки, которых я знаю, не слушаются своих родителей. Только так. А таких, как ты, я вообще до сих пор не видел. Честное слово. Ты когда придёшь к нам играть на рояле?
      - Наверно, завтра, - Аня колеблется. - Очень хочется поиграть. Руки соскучились. Но я боюсь Александра Юрьевича.
      - Кондора? А чего его бояться?
      - Он такой властный, красивый. Все ему повинуются. Я боюсь тех, кого все слушаются.
      - Почему?
      - Не знаю, - она смеётся сама над собой. - Глупо. Но я его боюсь. Я часто кого-нибудь боюсь. Ты не обращай внимания.
      - Со мной никого не бойся, - самоуверенно заявляет Мишка. - Я сильный. И потом... Кондор мне действительно брат, самый лучший. Он очень добрый.
      - Я знаю, - Аня доверчиво глядит на Мишку. - Я боюсь именно добрых и сильных.
      - А, понял, - Мишка смеётся. - Ты боишься в них влюбиться, вот что. Значит, ты себя боишься, а не их.
      Аня краснеет и молчит. Возразить ей нечего. Она опускает голову.
      - Ты приходи, - одобряет её Мишка. - Я ему не разрешу тебя смущать, вот увидишь. Хочешь?
      - Спасибо, - она благодарно смотрит на него. - Я приду завтра, ладно?
      - Конечно, - Мишка покровительственно берёт её за руку и ведёт обратно к столу. Рука у Ани влажная и холодная, несмотря на жару. Как у лягушки. Но ему совсем не противно, скорее, приятно.
      Нервная девчонка эта Аня Серова.


       - Кондор, ты, пожалуйста, не мешай Ане, когда она завтра к нам придёт, - просит вечером Мишка Кондора.
       - Ане? - Кондор удивлён. - В каком смысле "не мешай"? "Не играй с ней в четыре руки", что ли?
       - Да нет, - Мишка фыркает. - Не маячь просто по гостиной. Она тебя стесняется.
       - Нонсенс, - Кондор пренебрежительно отодвигает ногой венский стул и садится на него. - Если стесняется, пусть сидит дома. Я здесь хозяин, где хочу, там и хожу. Собственно, до Ани мне нет никакого дела. Мне есть, чем заняться. Но, разумеется, если мне будет нужно, я зайду в гостиную, есть там Аня или нет.
       Мишка некоторое время молчит, потом говорит заискивающе:
       - Понимаешь... Она тебя боится, потому что ты ей нравишься...
       - Вот как? - Кондор не удивлён. - Советую ей переключиться на тебя с её симпатиями и страхами - ты помоложе будешь. Пошли, Мишка, в теннис поиграем.
       - У тебя корт?
       - Да, небольшой. Между бором и садом.
       - Идём. Только... слушай, Кондор. Может, ты мне сыграешь эту вчерашнюю музыку ещё раз... со словами... У неё ведь слова есть, кажется...
       - Есть, - Кондор смотрит на Мишку. - Но... во-первых, я не певец. Во вторых, не "вонзится" ли она в тебя, "как нож", по-вчерашнему?
       - Нет, что ты. Вчера было вчера.
       Они проходят в гостиную. Кондор садится за рояль. Торжественно гремит аккорд (в исполнении Кондора даже несколько мятежно) и звучит, на этот раз с голосом и словами Маленькая Ночная Серенада Шуберта - и Мишкино сердце сжимается в комок сразу от всего: от голоса, исполнения, слов и самой мелодии, трепетной и жизнеутверждающей.
                Песнь моя летит с мольбою
                Тихо в час ночной.
                В рощу лёгкою стопою
                Ты приди, друг мой.

                Слышишь, в роще зазвучали
                Песни соловья?
                Звуки их полны печали,
                Молят за меня...
       Мишка стоит, слегка опираясь на рояль, вдохновлённый и очарованный. Ему хочется, чтобы это никогда не кончалось - и чтобы голос Кондора, такой простой, звучал вечно, с тихой улыбкой, как он звучит теперь. Русская серенада Шуберта.
       Мишка закрывает глаза. Как хорошо!

                Глава 8. СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ

       Течёт, как полноводная, глубокая и ленивая река, жизнь в Растаеве.
        Кондор первую половину дня неизменно проводит в своём кабинете и в жару, и в дождь: читает книги и пьесы, просматривает видеозаписи спектаклей, сам что-то пишет. Иногда звонит по телефону, который тут же, на столе, в город, в театр.
       - Алло! Вахта? Здравствуйте. Кондоровский. С Аттом соедините, пожалуйста. Атт? Непорядок, Валерий Семёнович. Три дня уже тебя ловлю. Да это всё ясно. А это ахинея. Посылай его на... Кто открыл кафе? Гусев? С него станется. Сортир платный ещё не открыл? И то хорошо. Валера, малую ремонтируют? Скажи, чтобы пол до июля не перекладывали, и там, где ширма... ну да!.. не трогайте ничего. Уговори Свиридова. И к августу, когда начнём Вампилова, чтобы железно были фонари. Понятно? Дай-ка сюда Ерёмина. Витя? Я прочитал твоего Банцова. Он букву "е" впереди не потерял? То самое. Очень плохо пишет, очень. В обкоме работал? Я за него рад. Но о постановке и речи идти не может. Витька, я не знаю. Не ссорься с ним, просто попроси, чтобы занялся статьями, а пьес пусть не пишет. Или пусть его ставит Корф в "Адаме", там всё ставят, что ни попадя; может, Банцову повезёт. Да отдыхаю, ничего. Играю в теннис. С кем? Сам с собой. Очень даже получается. Сцендвижение в квадрате. А этого идиота говорю, гони в шею. Да не Банцова, а Мокрухина... Давно пора. Атту передай, чтобы Гейдман мне позвонил на мобильный. Да, который Боря. Лёню не трогайте. С Борисом у меня дела. Ну бывай, звони, если что. Ага.
      Трубка кладётся. И опять сигареты, коньяк, кофе, пьесы...
      Вторую половину дня, после обеда Кондор либо играл с Мишкой в теннис, либо отдыхал в саду в гамаке, то слушая, то не слушая плейер, потягивая холодный сок через соломинку и закрыв глаза.
      За июнь, проведённый в Растаеве, Мишка заметно поздоровел, окреп и загорел. Он был счастлив и безмятежен. Зелень, ставшая совершенно пышной к июлю, сделала великолепный сад ещё прекрасней, и он без устали любовался им. Он каждый раз купался в озере, даже в дождь, благо озеро было в пятистах метрах от дома, гулял в бору, рыбачил в лодке с Иванычем и даже раз сходил с ним на охоту. Кондор видел, что Мишка наслаждается жизнью, и был этим очень доволен. Этого он и хотел. Сюжет, выдуманный им, был с честью воплощён в жизнь, и Кондор радовался этому, как режиссёр радуется гениальной постановке.
      После обеда, когда Кондор заканчивал работу, Мишка обычно проводил время только с ним, как-то механически забывая про всё остальное. Присутствие Мишки никогда не утомляло Кондора. Они уже начали заниматься историей и английским. Мишка учился охотно, к тому же, без особенного труда, как всякий смышлёный и способный ученик. В школе у него, правда, по всем предметам были чуть ли не двойки, но ведь там не было Кондора, а с Кондором не то что Растаево - подвал показался бы Оксфордом. Поэтому Мишка делал блестящие успехи.
      Когда Кондор работал, Мишка гулял с Аней в бору или в саду, слушал, как она играет на рояле и давал ей слушать свои кассеты. Но рок - ни русский, ни западный - Аню нисколько не привлекал. Она находила современную музыку бедной, слова - бессмысленными.
     Иногда Мишка валялся в траве один с кришнаитскими чётками, из любопытства надевая их на сторожевых собак, с которыми дружил, и напевал:
                - Не плачь, Маша, я здесь,
                Не плачь, солнце взойдёт.
                Не прячь от Бога глаза,
                А то как он найдёт нас?
                Небесный град Иерусалим
                Горит сквозь холод и лёд,
                И вот он стоит среди нас      
                И ждёт нас. Ждёт нас...
        Тогда Кондор видел его в окно, и душа в нём мягко застывала от зрелища этого счастливого безмятежия. Он начинал мучительно завидовать Мишке, который так легко и светло жил. Он, король спектаклей, уже не мог жить так же, даже если бы очень захотел...
        Аня, очень привязавшаяся к Мишке, охотно не расставалась бы с ним с утра до вечера, но он был слишком непоседлив для такой степенной дружбы. Её не отпускали с ним к озеру, в теннис играть она не любила, в музыке (по мнению Мишки) ничего не понимала. Вечно у неё Чайковский с Бахом, нет бы "Deep Purple" или  "Army of lovers". Аня смиренно признавала свою ущербность, и за это он ей всё прощал. Даже милостиво уделял ей часа три в день, но мыслями и чувствами его владел только Кондор, и он с важным видом давал ей это понять. Она не спорила, только грустно смотрела на него своими большими глазами и огорчённо моргала: ей так хотелось занять больше места в его жизни!
      Мишка не был настолько тонок, чтобы проникнуться чувствами одинокой девочки и пойти ей навстречу. Кондор, порой наблюдая за ними в окно, думал: "Фарфоровые статуэтки. Классическая композиция! Странно, что Мишка до сих пор не влюбился в Аню - но нет, верен мне... " И, улыбаясь про себя, продолжал прерванную работу.
      И утром, и вечером Мишка пил парное молоко, ел так, как ещё никогда в жизни: салаты, супы, рыбу и мясо, приготовленные наславу. Иногда Кондор давал ему перед сном в качестве лекарства своего таинственного сорокапятиградусного бальзама, а перед обедом всегда подавали лёгкое красное вино - и тогда Мишка просто блаженствовал.
      Он любил читать книги и смотреть альбомы с семейными фотографиями Кондора, сидя у камина в гостиной. Там было очень много любопытных, на его взгляд, людей.
      Алёна Петровна часто рассказывала ему об этих людях.
      - Это вот, - показывала она на красивого молодого человека в тёмном старомодном костюме, - дедушка Александра Юрьевича. Мои родители ещё им служили. Вот дедушка тут постарше. А вот и бабушка Елизавета Карловна. Это они тут гимназистки ещё. А это отец Александра Юрьевича. Тут им десять, а вот здесь уже взрослые. А вот сами Александр Юрьевич маленькие.
     Кондору на фотографии было пять лет. В костюмчике, чистенький, он надменно глядел на фотографа, как будто фотограф был его нерадивым рабом, а сам он - сыном плантатора.
     - Это вот Юрий Сергеевич с Александром Юрьевичем, то есть, отец с сыном... А это Роман Юрьевич Кондоровский, старший брат Александра Юрьевича.
     - А этот толстый кто? - Мишка ткнул пальцем в крупного пухлого мальчика с неподвижным взглядом.
     - Это Васенька, Василий Романович, племянник Александра Юрьевича, тоже Кондоровский. На вас, Михаил Алексеевич, рубашечка их...
     Тут же Алёна Петровна испуганно осеклась, поняв, что сказала лишнее. Но Мишка и не заметил.
     - Рубашка неношеная, - простодушно сказал он. - Сносить не успел. Мажорный тоже, по всему видать. Он, вроде бы, компьютерами увлекается?
     - Да, компьютерами. В институте теперь учатся...
     - Кондор его любит?
     Алёна Петровна замялась.
     - Не моё это дело. Да, вроде, никого не любят они... Александр-то Юрьевич. Кроме вас, Михаил Алексеевич. Не поню я, чтобы они кого-нибудь так же любили, как вас.
     Мишка вспыхнул от удовольствия. Вечером он пришёл в сад, где лежал в гамаке и пил сок Кондор в чёрных очках, и сказал весело:
     - Кондор! Алёна Петровна сказала, что ты меня больше всех любишь.
     Кондор засмеялся:
     - А кого мне ещё любить? Садись, Мишка.
     Мишка сел возле него на траву.
     - Почему?
     - А почему бы и нет? Люди так и становятся друзьями - в этом нет ничего плохого.
     - Плохого нет, конечно. Просто интересно: ведь по крови я тебе никто, а по духу мы, как  братья.
     - Давай помолчим, - Кондор улыбнулся. - Скоро соловьи запоют...
     - Да, целый хор, - сказал Мишка. - Спать мешают.
     - Иваныч гоняет их... И всё равно поют. Послушаем их, как в Гефсимании. Небесный град Иерусалим горит сквозь холод и лёд. И ждёт нас... Хорошо им не спать ночами, соловьям.

                Глава 9. ДОЖДЬ

     Утро.
     В Растаеве дождь. Он шумит над притихшим садом, стучит по ветвям, ударяет по листьям. Они шелестят, вздрагивают. Шуршат зелёные травы. Тучи низко и медленно проплывают над деревьями.
     Мишка пришет письмо домой.
     "Привет, мать и все остальные.
     Вы мало про меня думали, потому что никто не думал про вас. Поэтому я вас прощаю и пишу вам письмо. Может, вы ещё не совсем там спились, так прочтёте, а не прочтёте, хрен с вами.
     Мне здесь классно. Живу, как сыр в масле. Бельё постельное меняют каждую неделю; не то, что ты, мать, раз в полгода. Правда, у тебя такой стиральной машины нет, как у Алёны Петровны: мажорная машина. А у тебя вообще никакой нет, и сушить негде, и белья-то, собственно, нет. Так что не о чем и базарить. Живите, как живёте. Если я выйду в люди, я вам помогу.
     Мой друг режиссёр готовит меня в институт. Я уже знаю немного английский, немного историю, и машину понемногу учусь водить, только не джип, а старые "Жигули", на них наш сторож Иваныч до почты ездит. Типа, нечего зря джип трепать. А водить у меня ловко получается. В теннис играю, жру до отвала, но по режиму, минута в минуту, гуляю, купаюсь. Работаю, естественно. Снимаем новый фильм про "Фантомаса". Только иначе называется: "Карабас". Это не про Барабаса, а про маркиза, ну, из "Кота в сапогах". Я в главной роли. Маркиз де Карабас. Принцессу девчонка одна играет, Аня, ничего так себе. Худая, правда, слишком, вроде меня, но не дура. Внучка профессорская. Кота играет Иваныч, наш сторож, а людоеда ещё не нашли. Типажа нет. Мой режиссёр, правда, хочет на роль людоеда своего племянника Ваську; толстый и с дисплеев не слазит. Ничего не понимает по-русски, кроме двух-трёх слов. Серьёзно говорю. Не знаю, как он будет играть. Наверно, молча. Ему только превращаться надо: ну, это чушь, это монтажом сделают, а сам они ничего не может, потому что он идиот. Пятнадцать лет, а учится в институте - ну не идиот ли? Детства себя лишил. Ну, превратить его легко. Монтаж - и всё. То он лев, то мышь. Пустяки, словом. У меня зато работы, хоть задавись. Но зато тут везде очень чисто, и ванная в сортиром прямо в доме, а в доме 6 комнат и 2 этажа + мансарда, красивая такая, с балкончиками. Вы бы сдохли, если б увидели. И сад метров пятьсот квадратных, и сосновый бор. И на веранде, где жрём, венская мебель. И жалюзи. И две собаки сторожевых. И сигнализация по всему дому.
      Бывает минута свободная, так рыбачим с Иванычем. Тут рыба сама в лодку прыгает - столько её, хоть завались. И охотились раз на дичь. Ну, я стреляю ещё неважно; что-то другое убил вместо дичи. Куда-то попал, но не понял, куда. А Иваныч, в натуре, знатно стреляет. А я слышу: попал. Но куда? Искал, искал. Может, в дерево? Или ранил, а она уползла, зараза, - ворона какая-нибудь, спряталась. Фиг поймёшь. Ладно, пока, мать и все! Бабке скажи, чтобы мои носки, что главврач подарил, загнала вместе с семечками, и пусть меньше тридцатника не берёт. Они шведские, без перекупа. Он прямо оттуда привёз. Ну всё".
      Мишка запечатывает письмо и старательно пишет адрес. Снизу доносятся звуки рояля - это упражняется Аня. Мишка заворачивается в старую простыню, берёт чётки от всех болезней и в таком виде спускается вниз, в гостиный зал.
       - Харё, харё, Кришна, ё моё, - нудит он, потрясая чётками, как прокажённый колокольчиком. - Кришна любит вас! - он оскаливает зубы. - И Будда, и Шива, и даже - это будет вам стоить ещё двадцать долларов - Джавахарлал Неру! и, к тому же (прибавьте ещё сто долларов) вас любит махатма Ганди.
      Аня хохочет и хлопает в ладоши.
      - Как? - изумляется Мишка. - Я вас ещё не убедил? А если убедил, то где мои сто сорок долларов? Не вижу! Скорее давайте их сюда, не то махатма и Неру разлюбят. Это у них быстро. То есть, у нас. Ибо они - это мы. Переселение душ. Н-да. Недугующих, правда, мы не трогаем, мы не идиоты. Но остальные, вашу мамашу! Это что же?!
      Аня изнемогает от смеха.
      - Ладно, - Мишка наматывает чётки на руку. - Не хотите, не берите, да и нет не говорите. Пошли на веранду!
      - Пойдём, - Аня протягивает руку к чёткам. - Дай посмотреть. Настоящие, индийские?
      - Настоящие. Правда, где-нибудь у нас в подвале сделаны... ну, не беда. Всё равно от всех болезней.
      - Можно, я маме покажу? Она очень любит такие вещи.
      - Ох, да забери ты их насовсем, нужны они мне!
      - Правда? Спасибо!
      - Не за что.
      - Ты зря над чужой верой смеёшься, - назидательно говорит Аня. - Это нехорошо.
      - Я не над верой смеюсь, - Мишка скидывает простыню. - А над неверием. Вера по улицам не бегает и доллары не клянчит, а змей и комаров выводит. Как отец Павел.
      Алёна Петровна заглядывает в гостиную:
      - Доброе утро, Анечка! Михаил Алексеевич, дайте мне сразу простынку, я постираю.
      - Спасибо, - говорит Мишка, отдавая простыню.
      Они с Аней идут на веранду. Там очень уютно в дождь. Ещё лучше, чем когда солнце. Венская мебель как-то особенно по-дворянски одинока. В вазочке на столе букет полевых цветов. Окно в сад приоткрыто. Мишка наполовину высовывается туда и с наслаждением дышит ароматом мокрых трав и листвы.
      Иваныч в дождевике открывает гараж.
      - Пётр Иваныч! - кричит Мишка. - Вы письмо моё не отправите?
      - Давайте, Михаил Алексеевич.
      - Сейчас!
      Мишка быстро говорит Ане: "Подожди здесь!" и стремительно бежит к себе наверх за письмом. Когда письмо уже в его руках, он вдруг задумывается и нерешительно идёт к кабинету Кондора. Стучит в дверь.
      Кондор сидит, закинув ноги на стол, слушает плейер и ставит пометки на полях какой-то большой книги.
      - Кондор, - тихо окликает его Мишка. - Слушай, Иваныч на почту едет... Может, денег послать моим родичам? Я бы тебе отдал потом. Отработал.
      Кондор вынимает из ящика и протягивает ему деньги:
      - Возьми. Ты ничего мне не должен.
      - Спасибо, - говорит Мишка и покидает кабинет. Накинув дождевик, он бежит к стареньким "Жигулям" возле ворот:
      - Вот, Пётр Иваныч. И ещё деньги пошлите по тому же адресу, ладно?
      - Ладно, Михаил Алексеевич. Идите; мокро в саду, простудитесь ещё с вашим здоровьем.
      Машина уезжает. Мишка возвращается на веранду. Аня сидит на подоконнике, глядя на дождливый сад.
      - Вот пускала бы тебя Елена Павловна, - вздыхает Мишка, - так купаться бы сейчас на озеро смотались. Я бы тебя на лодке покатал - у Иваныча кайфовая, лёгонькая, вёсла, как игрушки. И груза много может взять. А ты бы грести научилась: знаешь, как это весело? А ты всё: мама, мама.
     - Тебе с твоими лёгкими нельзя в дождь купаться, - говорит Аня.
     - Чушь! Мне всё можно. Это тебе ничего нельзя. Ну совсем ничего. Сидишь за роялем, как кукла. В пруд тебя окунут раз в месяц, потом удивляются, что ты не гуляешь. Не сердись, Ань, но живёшь ты, как в тюрьме. Мы с Иванычем мотоцикл тут отремонтировали. Я ещё не катался, завтра хочу. Поехали с тобой!
      - Ты что. Мама сразу скажет, что я убьюсь, ещё ходить к вам запретит, чтобы ты меня не уговорил.
      - Ну и мама у тебя! Жалко: неглупая ты девчонка, а сама себе жизнь портишь.
      - Родителей надо слушаться, - твёрдо говорит Аня.
      - Слушайся, - Мишка пожимает плечами. - Погубят они тебя. Запихнут в консерваторию. И будешь там... как консерва.
      - Сам ты консерва, - сердится Аня. - Там конкурс: во! А меня и так возьмут. За талант. Это счастье! Понимать надо.
      - Не за талант, а по блату, - отзывается Мишка. - Это тоже... понимать надо. Хотя какая разница. Тебя пусть берут. Вот если б Ваську этого взяли, а тебя нет, я бы не пережил.
      - Какого Ваську?
      - Кондоровского. Ты видела его?
      - Да. Много раз.
      - Ну и как?
      - Никак. Сидит в саду и всё что-то пишет. И книг у него тьма. Даже ел в саду. Читает и ест.
      - Мимо не проливал?
      - Не приглядывалась, - Аня смеётся.
      - А так, вообще, хороший он?
      - Скучный, - искренне говорит Аня. - С ним, как с машиной. Холодный, умный, надменный и очень скучный. Все Кондоровские, мама говорит, такие были. Кроме Александра Юрьевича.
      - Да, - Мишка светлеет лицом. - Кондор добрый. Щедрый. И меня любит.
      Аня долго и пристально смотрит на Мишку. Потом тихо говорит:
      - Знаешь... мне кажется, он оставит тебе дом.
      - Как оставит?
      - Завещает.
      - ЗАВЕЩАЕТ? Так ему же ещё жить да жить.
      - Ну и что. Если есть, что завещать, так хоть зазавещайся, сколько бы ещё не жить. Мало ли что может случиться.
      - Ну нет, - Мишкины глаза вспыхивают. - Мне на фиг этот дом не нужен, если что с Кондором случится.
      - Не говори глупостей. Дом всегда нужен, - практично возражает Аня. - Да ещё такой.
      Дождь заканчивается. Солнце выглядывает из-за последних уползающих туч. Воздух теплеет, и Аня с Мишкой выходят в сад.

                Глава 10. ИГРЫ В САДУ

      Вечер. Ты сидишь возле Кондора в его кабинете, на кожаном диванчике, поджав под себя ноги. В саду уже темно и сыро. А в кабинете затоплена маленькая печь, и уютно горит настольная лампа на красивом, обитом вишнёвой замшей столе.
      Вы смотрите клипы по телевизору.
      Ты отражаешься в зеркале: загорелый, худощавый, небольшого роста, в джинсах и чёрной футболке с короткими рукавами. Кондор тоже там отражается. Лицо его неподвижно, синие глаза устремлены на экран телевизора, а руки он скрестил на груди, как супергерой боевика. По сравнению с его загаром твой гораздо светлей.
      Вы безмолвствуете. Наконец, твоё случайное движение отвлекает Кондора. Ты пользуешься этим и нарушаешь молчание:
      - Кондор... Мы долго проживём в Растаеве?
      - В Растаеве? - Кондор удивлён. - Тебе тут не нравится?
      - Так нравится, что и уезжать не хочу! Здесь, как в Раю.
      - Ну и отлично. Ещё полтора месяца райского наслаждения - и домой.
      Ты вздыхаешь.
       - Ничего, - смеётся Кондор. - Будешь жить у меня в квартире.
       - Правда?
       - Конечно. Там ведь тоже неплохо.
       - С тобой везде хорошо.
       Ты с минуту молчишь, потом признаёшься:
        - А я твои альбомы смотрел. Где ты маленький.
        Ты ждёшь от Кондора после этих слов некоторого живого движения души, лёгкого порыва сентиментальности, но вопреки всем ожиданиям на лице его появляется гримаса горького отвращения - и тут же исчезает. Кондор умеет владеть собой. Но ты уже изумлён и заинтригован.
       - Ты что, не любишь своё детство вспоминать?
       - Не люблю. Ты видел, какой я там, на фото? Как будто весь мир мне должен. А мне пять лет.
       - Дети разные бывают, - ты пожимаешь плечами.
       - Я был не разный. Я был один-единственный. И Ромка, мой брат, один-единственный. Нам с детства внушали, что мы особые, неповторимые, а все остальные и всё остальное - для нас. И мы росли, уверенные в своём непоколебимом превосходстве над миром, хотя были мы никто: просто зажиточные мещане с некоторыми связями, благодаря деду и бабушке, и с кое-какими способностями. Одно было хорошо: когда в бору гуляли. Мы тогда забывали, что мы надежда советской империи. Играли в индейцев и разбойников. Но потом возвращались домой, а дом ты видишь, какой: и прислуга, и венская мебель, и всё прочее... И мы переставали играть в разбойников и индейцев.
        Так мы до сих пор и живём: бездушные продолжатели надменного рода, сумевшего пройти с честью через революцию, репрессии и войну. Но что это была за честь! Ты видел моего племянника и брата на снимках. Это машины. И я стал бы машиной; ещё года два - и стал бы. Ты не дал мне ею стать. Спасибо тебе.
        Ты опускаешь глаза под взглядом Кондора, потому что терпеть не можешь подобных откровений и благодарностей.
        Но Кондор уже смеётся:
        - Не думай об этом. Чем больше мы думаем, тем больше совершаем ошибок. Не тебя следует благодарить, что ты помог мне, а Провидение - оно-то нас и свело.
        Он достаёт из шкафчика бальзам.
        - Выпьем? И посмотрим клипы: Жан-Мишель Жарр. Этого мне сейчас хочется...

       
        Ночью ты крепко спишь, но Кондору не до сна. Он сидит в одиночестве перед угасающей печкой. Прохладная ночь. Да, прохладная ночь. Слишком сыро и... ветер.
                Ветер, туман и снег.
                Мы одни в этом доме.
                Не бойся стука в окно -
                Это ко мне. Это северный ветер...
       Нет, юго-восточный, не северный. Потому что эти окна на юго-восток. Здесь бывший кабинет отца. А там, где спит сейчас Мишка, спали они с Ромкой.
       Кондор закрывает глаза. И видит этот же самый сад - такой же, только много лет назад. Середина шестидесятых. По радио звучат весёлые песни. Только весёлые и радостные. Ни тени болезненной печали, которая мучает и губит душу. Порядок в стране, порядок в семье, порядок в доме. В здоровом теле здоровый дух. Это хорошо. Но вот два мальчика.
       Два мальчика.
       Играют.
       Кондор вспоминает лицо Романа. Темноволосый. Глаза умные и холодные, как у дрессированной змеи. Ромке двенадцать лет.
       Ему, Сашке, десять.
       Они строят железную дорогу из красивых деталей, которые им подарил дед. Паровоз и вагоны работают на батарейках. Рельсы ложатся на рыжий песок и траву. Ромка собирает вокзальный домик. Сашка - садик возле домика.
       - Сегодня повезём арестантов, - говорит Ромка. - И на этом вокзале выведем.
       Он сажает в вагоны маленьких солдатиков (арестантов) и к ним конвой из другого набора.
       - Куда их, в тюрьму? - удивляется Сашка.
       - Зачем? В расход, - спокойно отвечает Ромка.
       - За что? - Сашка не меняется в лице.
       - Измена Родине. Шпионы, - объясняет Ромка. - Так делали, дедушка рассказывал.
       К играющим братьям осторожно приближается семилетний Дима, сын Алёны Петровны и Петра Ивановича. С тихой завистью мальчик смотрит на паровозик и на маленькие настоящие рельсы. Совсем вплотную подойти он не решается; стоит в стороне. Но Ромка всё равно его уже заметил.
      - Ты, сопливый, - презрительно обращается он к Диме. - Канай отсюда. Иди в беседку, там гуляй, я тебе разрешаю. А здесь наше место.
      Дима медленно отступает, поворачивается и уходит, понурив голову.
      - Пусть бы тоже поиграл, - несмело заступается за Диму Сашка.
      - Ты что, забыл? - Ромкины глаза обжигают его холодом. - Нам с ним нельзя играть. Он вор.
      - Вор?
      - Да. Вчера украл у меня шоколад.
      - Он у тебя прощения попросил. И его выдрали.
      - Мало. За это в морду бы и ногами. А ремешком по спине только кошек учить. С людьми иначе надо. Они не кошки, с них спрос больше. А то вырастет вором - вред обществу. Учить так учить. Или в расход. Понял?
      - Понял, - отвечает Сашка. Ему вспоминается школа. Ромкино фото на почётной доске. Один из лучших учеников школы. Примерная дисциплина. Принципиальный пионер, председатель совета дружины. Потом комсомолец и секретарь комсомольской организации. Затем должность в обкоме. Теперь - бизнес и процветание. И взгляд - холодный, как у змеи.
      Кондор открывает глаза. Когда он успел не стать таким, как Ромка? Когда он изменился? Сейчас это не вспомнить. Но, слава Богу, он другой.
      Сколько тайн скрывает этот старый дом! А Мишка спит и видит сны. Он не знает, что в этой же комнате спали когда-то два мальчика, Саша и Рома, и один из них очень любил играть "в расход", и никому никогда ничего не прощал. Он всё запоминал и мстил. Мстил методично и утончённо - так, чтобы человека обожгло ядом, и этот яд дейстовал в нём долгие годы, отравляя воспоминания лучших лет жизни.
      Впрочем, к родным он всегда был снисходителен и со старшими почтителен - даже мстил им всегда почтительно, с уважением. Это не могло пройти для него безнаказанно. Даже в надменной, исповедующей строгую кастовость семье любили больше не жестокого старшего сына, а младшего - более мягкого и доброго. По завещанию отца лучший дом - растаевский - отошёл сыну Александру, два других, похуже, в Тверской области - Роману, и один, ещё хуже, в Луге под Питером - любимой племяннице. Это были прекрасные дачи, но все они меркли перед роскошным растаевским домом.
     Городская квартира в три комнаты, восьмидесятиметровая, также была самая лучшая и досталась Александру. Роман с женой и сыном жил в Москве, в четырёхкомнатной, но меньше. Впрочем, Роман процветал и купил ещё одну квартиру в бывшем купеческом особняке. Это не мешало ему тайно завидовать брату. Зависть свою он тщательно скрывал и иногда гостил у брата в городе и в Растаеве вместе со своей семьёй. Несколько раз приезжал один Василий, но Кондор сразу узнал в нём ту же душу, полную холода, и тот же ум, что и у Романа, - и навсегда проникся к племяннику глубоким равнодушием.
     Ох, забыть бы про них! Он ласково улыбнулся, подумав о Мишке с его милой, живой и чистой душой. Какое счастье, что он спит сейчас там, за стеной, безмятежный, как ребёнок.
     Спи, Мишка, этот дом будет твой. Вот увидишь, он достанется тебе. Ты будешь счастлив. Ты единственный наполняешь меня жизнью, и я отблагодарю тебя. Я умею быть благодарным. У меня была мать, но я не помню, чтобы мы были очень привязаны друг к другу. Отец понимал меня лучше, но опять же не до конца, и мы не были близки. Бабушка и дед любили нас, но мы не испытывали к ним никаких чувств, кроме страха и почтения. Друг к другу у нас с братом было ещё меньше любви. Женщины, с которыми я был, любили во мне деньги и общественное положение. Грета любила меня, но теперь точно так же любит кого-нибудь другого. Ты единственный, кто любит меня и кто не оставит меня, - и что самое главное, ты единственный, кого люблю я сам.
     Я отдам тебе всё, что у меня есть.
     Кондор с улыбкой гасит свет в кабинете и идёт к себе в спальню. Крепко спящий Мишка не знает, что их утренний разговор с Аней на веранде был случайно услышан Кондором: про завещание и про дом... И Кондор понял, как ему действовать дальше.

                Глава 11. ТИПАЖ ДЛЯ ЛЮДОЕДА

      Ясный полдень. Небо полно солнца и лёгких жемчужных туч. Не исключён дождь во второй половине дня. Но пока до него далеко.
      Мотоцикл с рёвом проносится через бор и вылетает на шоссе. Мимо - дачи, дачи, дачи... Всё это Растаево. Оно невелико. Дачи скоро заканчиваются, остаётся пыльное шоссе и густой лес по обе его стороны. Мотоциклист любопытен - его так и тянет в лес. Наконец возможность свернуть появляется - неширокая дорожка справа. Подпрыгнув слегка на корягах, мотоцикл исчезает за деревьями. Пыльное шоссе теперь позади. Впереди дорога. Высокие деревья почти закрывают солнечный свет. Развилка. Свернём влево. Мишка долго не думает в отличие от витязя на распутье. Поэтому ещё две-три развилки, и он оказывается в таком лабиринте, что невольно задумывается. Он едет по лесу уже почти полчаса. Вокруг него густой лес. Местность незнакомая. Лучше вернуться. Мишка поворачивает обратно. Но развилок слишком много. Шум от шоссе слышен очень смутно. Куда ехать, неизвестно.
     - Ё, - говорит Мишка, останавливая, наконец, мотоцикл. Он снимает шлем. Тишина, царящая вокруг, действует на него не совсем ободряюще. Некоторое время Мишка прислушивается, потом надевает шлем, собираясь искать дорогу по-новой. И тут виджит некое живое лицо: рыжего вихрастого паренька лет шестнадцати с ведром и удочкой в руках и с рюкзаком за спиной. Штаны у парня засучены до колен, он босой. Увидев Мишку, он с интересом глядит на него.
     - Привет, ты из Растаева? - спрашивает Мишка.
     - Да, - отвечает парень. - И тебе привет.
     - Ты с которой дачи?
     - А ты?
     - С Кондоровской.
     - Ох ты, - парень смотрит почтительно. - А я Артельцев. Жак зовут.
     - Кликуха, что ли? - дивится Мишка.
     - Ну да. Я вообще Женька.
     - А я Мишка. Заблудился вот. Подскажешь, как выбраться?
     - Подвезёшь? - Жак заинтересованно посматривает на мотоцикл.
     - Садись сзади. И дорогу указывай.
     Жак снимает рюкзак, устраивает в нём ведро и удочку, снова надевает и влезает на мотоцикл за спиной у Мишки.
      - Гони прямо, - говорит он. - А потом сразу налево. Дальше я скажу.
      Мишка включает мотор, и они едут, перепрыгивая через корни дубов и сосен, обратно в Растаево.
Очень скоро мотоцикл опять оказывается на шоссе, и мелькают растаевские дачи.
      - Тебе куда? - кричит Мишка.
      - Сворачивай! Тут! - кричит в ответ Жак. Это оказывается дача в самом конце Мишкиной улицы. Довольно невзрачная.
      Мотоцикл останавливается. Жак слезает.
      - Спасибо, что дорогу указал, - говорит Мишка. - Зходи к нам. Как говорится, будете у нас на Колыме...
      - Знатная у вас Колыма, - отзывается Жак. - А заходить я боюсь. Так что, " лучше вы к нам".
      Оба смеются. Мишка удивляется:
      - Почему ты боишься?
      - Ну как! - Жак пожимает плечами. - Все Кондоровских боятся; крутые больно.
      - Заходи, я проведу. А потом, Александр Юрьевич добрый. Это мой брат.
      - К тебе он, может, и добрый, - Жак смотрит на Мишку. - А я ему кто? Выгонит в шею и тебя не послушает.
      - Уже выгонял, что ли?
      - Да нет. Я ведь не заходил.
      - А ты чей? Мажорный или из сторожевых? - спрашивает умный Мишка.
      - Академический, - не без гордости отвечает Жак. - У меня дед - академик Артельцев.
      - Вот бы не подумал, - Мишка недоверчиво глядит на чахлую академическую дачку. - У вас и сторожей-то, небось, нет.
      - У нас один на двоих с Филипповыми.
      - Ишь. Ну ладно, ты всё равно заглядывай, Жак.
      - Если одеться как следует, то можно и заглянуть, - размышляет Женя.
      - Ну да. Оденься и загляни.
      - Ладно. Спасибо. Ты тоже заходи. А то тут одни старики да старухи, поболтать не с кем.
      Они расстаются. Мишка медленно проезжает мимо знакомых дач. Вот высокая, каменная - Филипповская. Вот деревянная с мезонином и открытой верандой: сценариста Лазаренко. Вот два маленьких домика - оба Нечаевские, музыкантов. Младший из них, сын или брат старшему, вроде бы, композитор. Справа прячется за яблонями симпатичный особнячок. Его хозяйка - старушка, вдова генерала Откроева. Она постоянно сдаёт дом на лето, а сама живёт во флигеле. У неё есть огород, отделённый от сада сетчатой оградой.
       Наконец, Мишка подкатывает к своим воротам.
       - Ну как? - спрашивает его Иваныч.
       - Кайф, - Мишка въезжает на асфальтовую дорожку. И видит около Иваныча невысокого человека лет сорока, неприметного, с мелкими чертами лица.
       - Дмитрий, - представляется человек, слегка наклоняя голову. Мишка подаёт ему руку:
       - Михаил...
       - Это мой сын, - показывает на Дмитрия Иваныч. - На денёк приехал. А это Михаил Алексеевич, Александру Юрьевичу родственник.
       - Очень приятно, - сдержанно говорит Дмитрий. - Хорош ли мотоцикл, Михаил Алексеевич?
       - Классный. Нигде не заел, слушается, - Мишка хлопает по рулю и вдруг простодушно предлагает:
       - Может покататься хотите?
       Отец с сыном переглядываются.
       - Нет, спасибо, - Дмитрий улыбается, как-то весело глядя на Мишку. - Я уже вырос. Не к лицу мне.
       - Ну, как хотите, - Мишка заводит мотоцикл в гараж, потом уходит в дом.
       - Батя, да точно ли это Кондоровских родственник? - спрашивает Дмитрий, внимательно глядя ему вслед.
       - Александр Юрьевич так сказали. А потом, может не по крови.
       - Не по крови, - уверенно говорит Дмитрий. - Не та порода. Про Сашку не знаю, а Ромка бы мне мотоцикл не одолжил.
       - Оставь, - пугается Иваныч. - Порядку нет в тебе. Надо их полным именем называть.
       - Ладно, батя, чего там. Хватит с них и того, что вы с матерью с ними носитесь. А Михаил-то Алексеич не ихней породы, вот что скажу. Всё в нём другое. То-то Сашке, видать, и понравилось, привёз его сюда. Умный всегда был Сашка. Александр Юрьевич, то бишь. Не то, что старший. Гадюка!
      Губы Дмитрия кривятся на секунду, но Иваныч машет испуганно на него руками, и Дмитрий становится прежним - безучастным, неприметным, не юным уже человеком. На его лице равнодушие. Но внутри он полон давно минувших незабвенных обид... Он многое бы отдал, чтобы стереть их из памяти.


     На корте, неудачно прыгнув, чтобы отбить теннисный мяч, Мишка растянул ногу. Врач, живший через шоссе был вызван Иванычем, и в тот же час Мишка получил необходимую помощь и строгое предписание не ходить три дня. Три дня! Мишка был полон горя ровно двадцать минут. Потом его свели в сад и усадили в гамаке. Он перестал чувствовать себя несчастным. Когда ему дали большую миску яблок и вручили письмо от матери, Мишка решил, что жизнь хороша даже с растянутой ногой и стал читать письмо. Оно окончательно развеселило его. Первой причиной для веселья послужила сама неожиданность свершившегося факта - что мать отозвалась-таки, несмотря на регулярные пьянки. Даже почерк был, хоть и корявый, но вполне старательный и трезвый.
     Второй причиной явилось само содержание письма. Когда Кондор подошёл к гамаку, Мишка громко неудержимо хохотал, то и дело откидываясь на подушки.
     - Ты что? - смеясь, спросил Кондор.
     - На... прочти...
     Мишка, всё ещё трясясь от смеха, протянул ему письмо. Мать писала сыну: "Дорогой Мишенька. Не думала, что ты в люди выбьешься, а видно Бог привёл. Стреляй осторожней, а то ведь можно и кого убить вместо дерева и тогда посадят, не то что из людей выкинут. Деньги-то дадут тебе? За присланные спасибо. И что носки велел продать, тоже спасибо.
      Насчёт того, что не забываешь нас, ты молодец, а бельё подкупим, если будет на что, я уже и пью меньше.
      За людоеда скажи режиссёру, что Тимоха, брат твой двоюродный, из лагеря вышел и спрашивает, подойдёт ли его типаж. Вот его снимок, пришли потом назад: тут он как раз освобождается. Он сказать если что скажет, за словом в карман не лезет, помнишь его. Сказал, что и сценарии в лагере научился сочинять. Если надо, пришлёт".
      Кондор взглянул на фотографию: Тимоха освобождался. Сидел напротив охранника в новой рубашке, а на заднем плане застыли двое бритых зэков, улыбаясь щербатыми ртами. Лицо у Тимохи было "типажное".
      - При чём тут людоед? - спросил Кондор.
      - Да я... - Мишка изнемогал от смеха. - Написал всякую чушь... что ставим фильм... про Кота в сапогах. И будто всех уже нашли, а людоеда ещё нет. Ну, а мать прислала Тимоху... Осот - кличка... Ох, я сейчас умру. Сценарии! Ты на рожу, на рожу его глянь - ею бы гвозди забивать. Вылитый людоед! А?
     И Мишка опять захохотал. Кондор стал читать дальше.
     "С отцом всё в порядке, бабка носки продала, словом, всё путём. Режиссёру бы я за тебя и за себя спасибо написала, да ты сам передай - стесняюсь. Ну всё, пока, Миша, пиши ещё. Тимохе-то адрес ваш я не дам, чтобы у вас шухеру не навёл".
     - Я ему наведу шухер, - сказал Кондор, складывая письмо.
     Мишка снова с наслаждением захохотал.
     - Да ты не парься, Кондор, - сказал он весело. - Это всё чушь. Она имеет в виду шухер - сценарии...
     Кондор лениво сощурился, как лев, и Мишка сразу притих.
     - Ты сердишься? - спросил он осторожно.
     - На что?
     - На мои розыгрыши...
     - Пока они не касаются меня, - нет.
     - И не коснуться, - начал заверять Мишка. - Ты даже в голову не бери насчёт Тимохи.
     - Не возьму. Но если этот деятель здесь появится...
     - То что? - Мишка испуганно, как провинившийся школьник, взглянул исподтишка на Кондора.
     - То он у меня отправится ещё лет на пять - в творческий отпуск, сценарии писать.
     - А я? - Мишка съёжился.
     - А тебя под замок на хлеб и воду, пока не поумнеешь.
     Мишка застыл с недоеденным яблоком в руке. Конечно, его друг шутил, но было в его голосе нечто, заставившее Мишку внутренне насторожиться. Холодок пробежал по его спине. Кондор смотрел на него. Под этим суровым взглядом Мишка, окончательно подавленный, опустил голову. Пробормотал:
      - Он не приедет. Ты его не увидишь, обещаю тебе. Это же просто шутка, Кондор...
      - Верю, - коротко заметил Кондор. - Я тоже пошутил. Отдыхай.
      И пошёл прочь к дому.
      - Кондор! - крикнул Мишка изо всех сил.
      - Ну? - Кондор обернулся; в голосе его был металл.
      - Пожалуйста, вернись, - пролепетал Мишка с усилием. - Пожалуйста. Я больше никогда не буду так шутить. Честное слово...
      Он хотел добавить: "Только не уходи так", но слова не шли у него с языка. Кондор всё понял без слов - и вернулся, и сел рядом с Мишкой.
       - Я не сержусь. Просто: когда шутишь, почаще думай о последствиях; вот и всё.
       Он откинулся назад и прикрыл глаза рукой. Мишка робко заглянул ему в лицо:
       - Кондор! Прости меня.
       Кондор засмеялся.
       - Я уже сказал, что не сержусь.
       - А ты правда не всерьёз сказал, что меня - под замок? - помолчав, с надеждой спросил Мишка.
       - Ешь яблоки, - сказал Кондор. - И вопросов не задавай.
       - Я ем, - ответил Мишка.
       Он был счастлив, что помирился с Кондором, и что теперь они сидят рядом, как будто и не было ничего. Шевелиться ему не хотелось, хотелось, чтобы это мгновение длилось без конца, чего - он знал - не будет. Кондор редко и недолго радовал своим близким присутствием даже того, кого любил больше всех.

                Глава 12. РОМАН ЮРЬЕВИЧ

       Жаркий июльский полдень.
       В саду удивительно красиво. Мишкина нога уже почти не болит, но он никуда не идёт: лежит на траве среди роз, безучастный ко всему окружающему. Кондор уехал в город по делам на целых два дня. Мишка полон уныния.
       На все его вопросы Кондор отвечал уклончиво. Смеялся:
       - Успокойся, не к Грете на свидание еду. В своё время всё узнаешь. Бывай. Два дня - не срок.
       И уехал. Два дня, конечно, не срок, но...
       ... но ведь он не может без Кондора. Время тянется мучительно медленно для того, кто само ожидание.
       Мишка вздыхает и переворачивается на живот, подставляя солнцу спину. Он загорает в одних плавках на старом красивом покрывале. Хоть загореть, что ли, с горя. Надо бы подзубрить английский, но нет никакого настроения. Мишка надвигает на глаза козырёк кепки и засыпает. Ему снится Оксфорд, где почему-то много-много режиссёров, а на полу холла - пачка из-под "Беломора". Откуда она тут взялась? "Наверно, я выздоровел, стал курить почему-то именно "Беломор", хотя хуже редко что бывает, и нечаянно выронил пачку, - думает во сне Мишка. - Как бы убрать её незаметно? И почему, чёрт его дери, я выбрал всё-таки "Беломор" вместо хотя бы "Примы" с фильтром?.."
      Просыпается он ближе к вечеру. Над ним стоит Аня с мокрыми волосами, в коротеньком лёгком сарафанчике.
      - А, - говорит Мишка, зевая. - Из пруда вылезла? А это что?
      Он берёт из её рук книжечку с нотами и текстами.
      - Я ждала, пока ты проснёшься, и не шла заниматься, - объясняет Аня.
      - Ноты... песни... - листает Мишка. - "Ласточка с весною в сени к нам летит...", "Старый дедушка Коль был весёлый король...", "Четыре Анюточки, не устав не чуточки, пляшут третьи суточки всё под прибауточки..." А, ясно: белая горячка. Так и запишем...
      - Это детские композиции, - сердится Аня.
      - Да ты сама подумай, как можно трое суток плясать, не уставая, да ещё "под прибауточки"? Ну смотри: "чок-чок, каблучок..." Я же сразу сказал, что это чок-чок.
      - Какой ты пошлый, - смеётся Аня. - И глупый.
      Она садится рядом с ним на траву.
      - На, - Мишка отдаёт ей детские композиции. - Классно я загорел?
      - Ты так совсем сгоришь, - наставительно отзывается Аня. - Это вредно.
      - Жить вообще вредно, - Мишка приподнимает чёрные очки и глядит из-под них на Аню. - Эх, Аня! Не вызываешь ты во мне запретныхъ желаний.
      - А какие вызываю? - любопытствует Аня, нимало не смущаясь.
      - Никаких. Даже желания учить английский.
      - А кто вызывает?
      - Никто. Может, я больной? - Мишка с сомнением оглядывает себя. - Уже скоро двадцать, а до сих пор нежной страсти не испытал. Онегин в моём возрасте уже от этого устал, а я как-то даже... не интересуюсь. Хотя, - он доверительно смотрит на Аню, - все реакции у меня нормальные, я проверял...
      - Может, тему переменим? - снова сердится Аня. - Ты дурной, а не больной. Трепло какое-то. Просто ещё не влюбился ни в кого, вот и всё. Куда Александр Юрьевич уехал?
      - В город, - Мишка вздыхает. - Как нарочно. И что ему там надо? Только послезавтра вернётся.
      - Ну, послезавтра уже скоро, - замечает Аня.
      - Да, скоро! Хорошо тебе, ты можешь жить без него.
      - Без Александра Юрьевича? - удивляется Аня. - Конечно, могу. Я всю жизнь без него прожила, только летом видимся.
      - Вот так. А я не могу. Мне нужно, чтобы мы были вместе: всегда, всю жизнь.
      - Ты на солнце перегрелся, - с сожалением роняет Аня. - Не пойми что говоришь.
      - Что тут непонятного? Я не могу без Кондора, вот и всё.
      - Это-то и странно, - Аня пожимает плечами. - Ты за ним, как собачка бегаешь. И, по-моему, только о нём и думаешь.
      - Я очень многим ему обязан, - Мишка закрывает глаза. - Он спас меня.
      - От чего?
      - Секрет.
      

     Ночью он ворочается в постели, и тоска душит его. Сад озарён растущей луной.
     - При деньгах, - машинально шепчет Мишка. Он с детства знает: если видишь растущую луну, надо непременно сказать "при деньгах" - и будут деньги. Сейчас ему совсем не до денег, но губы сами собой произносят эти слова, а мысли... мысли далеко.
     - Действительно, только о нём и думаю, - шепчет Мишка. - Усыпил бы он меня на эти два дня, что ли? Как глупо. Это уже не братская любовь, а какой-то угар, хотя... это дружба, а не угар... или... ф-фу, как всё достало. Надо спать, спать...
     Но ему не спится. Луна смотрит ему в лицо вместе со звёздами. Он распахивает окно в сад. Тишина. Покой. Бесконечное одиночество.
     Он наконец засыпает неуютным тяжёлым сном.
    

     Второй день более деятелен. Мишка помогает Иванычу по хозяйству, чтобы отвлечься, и время проходит быстрее. Потом заставляет себя погрузиться с головой в историю и английский. Это удаётся довольно легко.
      После английского появляется Жак с академической дачи. Он входит в кабинет, где занимается Мишка, робко и нерешительно.
      - Здоро'во, - Мишка протягивает ему руку. - Как живёшь?
      - Потихоньку, - Жак смущён. - А ты?
      - Да вот, учу английский. И книги по истории читаю.
      - Ого! - Жак восторженно оглядывает полки с книгами в кабинете Кондора. - Счастливый ты.
      - Что, почитать хочешь?
      - А можно?
      - Надо у Кондора спросить, - говорит Мишка. - Не могу я брать без разрешения. Завтра вернётся - я его и спрошу. Лады?
      - Лады, - Женя листает книги. - Вот это да. Смотри, тираж-то, тираж всего ничего.
      - Тут сплошные редкости, - гордо подтверждает Мишка. - Ты, Жак, музыку любишь?
      - Ну.
      - Какие группы.
      - Больше всего "Наутилус", - решительно отвечает Жак.
      - Сейчас, - Мишка роется в кассетах. - Вот он.
      - Последний альбом?
      - Да. А есть и ранние. Я ещё "Армию любовников" возьму. Пошли в сад, послушаем - чего тут сидеть. Ты в карты играешь?
      - В дурака?
      - Ну да. Не в преферанс же.
      - Играю, когда совсем уж делать нечего.
      - Пойдём сыграем.
      И вот они уже в саду - самозабвенно играют в карты, сидя на покрывале для загорания.
      - Бито! - говорит Мишка весело. - Ну ты козырей понабрал.
      - Мишка!
      - Что?
      - Мотоцикл дашь мне - покататься?
      - Хоть закатайся, - щедро говорит Мишка.
      - Спасибо!
      - Бери, бери. Только и мне иногда давай.
      - Ну что ты... Не такой же я наглый.
      Алёна Петровна приносит им холодный компот из погреба.
      - Угощайтесь, - предлагает она.
      - Благодарю, - Мишка ставит кружки на траву.
      - Не сыро вам, Михаил Алексеевич? Вечер уже...
      - Какое там сыро!
      - А то принесла бы вам курточку - накинули бы...
      - Не надо, спасибо, Алёна Петровна, - смущается Мишка.
      Она уходит. И вдруг на полпути останавливается.
      - Батюшки! Никак Александр Юрьевич едут?
      Мишка стремительно вскакивает на ноги, едва не проливая компот. И видит - великолепный джип подкатывает к воротам. Иваныч бежит открывать.
      Но джип, хотя и похож на хозяйский, немного другого цвета и получше. Это видит теперь и Алёна Петровна.
      - Ох, - шепчет она. - Так и есть.
      - Кто это? - спрашивает Мишка в невнятной тревоге.
      - Братец, видать, приехали, Роман Юрьевич, - отзывается Алёна Петровна, бледнея. На её лице ни тени радости. Только страх - благоговейный. Он тут же передаётся Мишке.
      - Что теперь? - вполголоса спрашивает он.
      - Погостят, видно...
      Алёна Петровна бросает на Мишку взгляд, полный глубокой жалости, и спешит к воротам.
      - Кто это? - испуганно спрашивает Женя.
      - Второй брат, - упавшим голосом отвечает Мишка, вспоминая фотографии: холодные глаза умной змеи и весь надменный фас, анфас и профиль Романа Кондоровского, старшего из двух братьев.
      Автомобиль проезжает по асфальтовой дорожке и останавливается у гаража. Мишка не может отвести взгляд от тёмного лобового стекла, за которым ничего не видно. Там что-то прячется. И Мишка хорошо знает, что именно. Но об этом слишком страшно думать. Ему хочется, чтобы всё было иначе, чем есть на самом деле.
      Дверца открывается. Из машины выходит элегантно одетый не просто человек, а господин - и важно протягивает Иванычу руку:
      - Вечер добрый. Где хозяин?
      - Нету, Роман Юрьевич. Завтра утром будут, обещали.
      - Ну, добро. Поставь в гараж, - господин важно кивает на джип. - А, это ты, Алёна.
      - Здравствуйте, Роман Юрьевич.
      - Ну, перекусить подай. И комнату на первом этаже мне открой - брата дождаться.
      Иваныч и Алёна Петровна бросаются выполнять приказания, а господин важно шествует к дому. И очень скоро достигает того места, где стоят, оцепенев, Женя и Мишка.
      Вот он. Мишка судорожно сглатывает слюну. Именно такой, как в альбоме, но слегка уже обрюзгший немолодой мужчина. Он надменно протягивает Мишке холёную руку с перстнем:
      - Роман Кондоровский.
      Мишка пожимает эту руку. Она тёплая - и всё-таки от неё становится холодно. Чтобы подбодрить самого себя, Мишка дерзко улыбается и представляется:
      - Михаил Алексеевич. Аспирант из ВГИКа. А это Жак, мой парижский ассистент. Изучаем азартные карточные игры.
      Еле заметная презрительная усмешка трогает губы Романа Юрьевича. Он цедит:
      - Изучайте. Занятие достохвальное. А что за одежда на вас, Михаил Алексеевич! У моего сына была точно такая же. Какое приятное совпадение.
      Мишка сражён, но глаз не опускает. Кондоровский смеривает его с ног до головы долгим пристальным взглядом, потом поворачивается и идёт в дом.
      - Я лучше в другой раз зайду, Мишка, - шепчет Женя.
      - Да, Жак, - соглашается Мишка. - Ты извини. Я сам к тебе приду. И книги принесу...
      Жак исчезает. Мишка остаётся один.
      Он скрывается в глубь сада, где его никто не смог бы увидеть из окон дома и долго сидит там на траве без мыслей и без чувств, как истукан, пока не темнеет. Мишка начинает мёрзнуть, и сознание постепенно возвращается к нему. Он осторожно расправляет застывшие руки и ноги. И вдруг слышит голос Иваныча:
       - Михаил Алексеевич! Да куда ж вы пропали?
       И горький голос Алёны Петровны:
       - Совсем дитя ещё. Неладно выходит. Исчез - и нету. Весь сад обыскала. А ведь без курточки: заболеет с короткими-то рукавами...
       Тогда он выходит к ним на свет двух карманных фонариков, весь застывший.
        - Я тут...
        Алёна Петровна радостно вскрикивает; на него накидывают куртку и ведут домой.
        - Да разве ж можно так исчезать, - качает головой женщина.
        - Оставь, оставь их, - бормочет Иваныч. - Ужин подай... И вина дай подогретого, как Димке делала. А я в гараж пойду.
        И он исчезает во тьме.
        - Роман-то Юрьевич, - шепчет Алёна Петровна, - в гости ушли, придут поздно. Так что вы кушайте, не печальтесь, Михаил Алексеевич. Завтра ведь Александр Юрьевич вернутся.
        Мишка ужинает на веранде, с великим трудом проглатывая каждый кусок. Алёна Петровна сочувственно глядит на него. Подогретое вино он пьёт жадно; его тотчас прошибает пот.
        - Спасибо, - говорит он. - Есть не хочу больше, не надо. Алёна Петровна! Можно, я позавтракаю с утра у себя?
        - Конечно, - охотно соглашается она. - И вы не огорчайтесь, Михаил Алексеевич...
        - Да что там, - Мишка машет рукой. Медленно поднимается к себе в спальню и запирается там. Несколько часов назад он был принцем в этом доме, и вот явился человек, за считанные секунды превративший его снова в изгоя и отщепенца, давший ему понять, что он никто в этих стенах, что его место - за их пределами...
       Мишка уткнулся в подушку, и великий сон навалился на него, как медведь, - тяжёлый, несуразный. Засыпая, он чувствовал в груди ужас и холод от ощущения где-то рядом своего врага, бывшего здесь властелином, и от собственной полной бесправности.


     Роман Юрьевич Кондоровский сидел в кабинете своего брата. Горела настольная лампа. Была глубокая ночь. Чёрные небеса смотрели в окно на Романа Юрьевича, но он не смотрел на них. Он размышлял.
     Стало быть, братец решил отколоть номер. Ну что ж. Вольному воля. Никак не подумал бы, что он на это способен. Всё молчком да тишком. Это, конечно, на него похоже, но... Что Ваське он ничего не оставит, я подозревал. Думал, никому не оставит. На худой конец девкам своим, той же Грете... так тут я бы его уломал; в крайнем случае перекупил бы дом. У него ведь и свои дети могут быть ещё. Да и есть... Но с этим мы бы раобрались. Но откуда взялся этот "аспирант"? Почему он, этот немытый недоносок попал в наследники? Почему, в таком случае, не негр? Не бомж с помойки? Не ещё какое-нибудь отребье всенечеловеческое? Личико у него, конечно, миленькое. Сашка мог сдуру проникнуться: мол, мальчик-одуванчик пропадает, надо спасать. Ну, этот недокормыш ему ещё задаст - как наведёт сюда всякого швалья, так тот же Сашка волком взвоет. И что между ними? Дружба? Век такого не видал, чтобы другу дом за так отдать. Домов не напасёшься на всех. А ведь дом-то у тебя, Саша, один. Дворянское гнездо-с. Родовое-с. Знал я: загубит брат растаевское имение.
     Если предположить, что между ними не дружба, а нечто большее, то это уж совсем бред. Или брат решил его усыновить? А ну-ка...
     Роман Юрьевич лихорадочно принялся дёргать вытяжки стола, но все они оказались запертыми на ключ, кроме одной. Сценарии, пьесы... фотографии... ещё фотографии... Вот!
     Он торжествующе извлёк на свет Божий целую пачку. Именно это ему и нужно.
     Мишка в саду. Мишка на крыше. Мишка на мотоцикле. Мишка в ванне - по шею скрыт пенной водой и смеётся. Мишка в гамаке... и так далее.
     Но нигде ничего компрометирующего. Всё более, чем пристойно - не придерёшься. Одно бесспорно: эти снимки - доказательство большой привязанности Кондора к "аспиранту". Какого рода и сорта эта привязанность, остаётся только гадать.
     Роман Юрьевич ещё некоторое время рассматривает снимки, роется в ящике с любопытством и азартом, но больше ничего интересного не находит, и скоро идёт спать в свою комнату. Он возлагает большие надежды на завтрашний день. Кондор часто соглашался с ним, может, согласится и в этот раз. Ибо что такое случайная привязанность по сравнению с узами кровного родства?..
 
                Глава 13. БРАТЬЯ

    Ты просыпаешься поздно. Сразу же тебе вспоминается всё, что случилось вчера. И ты чувствуешь, к своему стыду, что у тебя не хватает духу покинуть эту комнату.
    Ты одеваешься. Алёна Петровна стучит в дверь. У неё на подносе твой завтрак: молоко и бутерброды. Ты машинально всё съедаешь, потом валишься на кровать и закидываешь руки за голову.
     Итак, Кондор скоро приедет. Приедет, не зная, что здесь его брат, который ненавидит тебя. За что? Неизвестно. Но эта ненависть очевидна.
     Кондор заступится за тебя. А может, нет?
     Ты закрываешь глаза, стараясь ни о чём не думать. Не думать, что всё может волей судьбы вернуться на круги своя, и ты снова станешь тем, чем был ещё два месяца назад. И рухнут в бездну небытия Растаево, сад, сосновый бор, все мечты и перспективы новой, радостной, прекрасной жизни.
     Если так, то скорей бы уж. Чтобы не мучиться.
     Главное: не потерять Кондора. Если ты его потеряешь, тебе не жить ни по-старому, ни по-новому. Это будет хуже, чем потерять самого себя. Все эти без малого два месяца он был для тебя неотделим от солнца, зелени, мечтаний об Оксфорде, от английского языка и истории. Но без него тебе всё это не нужно. Ты можешь радоваться жизни, только твёрдо зная, что у тебя есть его дружба, и без этого главного всё остальное, даже твоя собственная жизнь (она-то в первую очередь) ничто.
     - Господи, - шепчет Мишка, вспоминая праведного монаха Павла, - сделай, пожалуйста, так, чтобы Кондор меня не выгнал. Иначе я погибну.
     Он сжимает руками голову. И вдруг слышит шум мотора. В окне мелькает у ворот знакомый джип.
     Как молния, с бешенно стучащим сердцем Мишка распахивает дверь и летит по лестнице вниз - стрелой. Быстрей, быстрей! Какое счастье... Он вихрем выносится в сад, но вдруг замедляет бег и степенно приближается к машине, как будто вовсе никуда не бежал.
     Кондор выходит из джипа, как всегда великолепно выглядящий, непринуждённый, подтянутый. Мишка в немом восторге и восхищении созерцает его , не смея сказать слова, сделать движения.Кондор, улыбаясь, протягивает ему руку:
     - Здоро'во! Как жизнь?
     Мишка тоже протягивает ему руку и, тоже улыбаясь, вдруг говорит совсем не те слова, которые хотел сказать:
     - Кондор... твой брат приехал.
     - Когда? - быстро спрашивает Кондор, почти не меняясь в лице.
     - Вчера вечером.
     - Понятно. Вон он, идёт сюда... Слушай: загони машину в гараж, а сам жди меня в своей комнате.
     - Кондор... я так хотел, чтобы ты скорей вернулся... - говорит Мишка в каком-то блаженном полузабытье, чувствуя себя по-прежнему любимым и от этого сильным и бесстрашным.
     - Всё в порядке, - отвечает ему Кондор. - Давай, действуй. Всё будет хорошо.
     Мишка садится в машину. Подоспевший Иваныч открывает гараж. В боковое зеркальце Мишке видно, как два брата подходят друг к другу.
     Идут они медленно и надменно, точно два льва. Шаг Кондора, как всегда, лёгок, твёрд, лишён всякого напряжения. Роман ступает тяжело, лениво. Оба пожимают друг другу руки.
     - Здравствуй, Рома.
     - Здравствуй, Саша. Вот, жду тебя.
     - Я рад. Какими судьбами?
     - Проездом.
     - В Тверь?
     - Мгм.
     - Добро. Как Василий, Татьяна?
     - Хорошо, спасибо. Кондор! До обеда далеко. Может, побеседуем с тобой? 
     - Конечно. Только в саду; утомила эта жара. Иваныч нам поставит шезлонги.
     И вот оба сидят в шезлонгах, в тени вишен. Перед ними на плетёном столике холодное пиво и пепельницы. Кондор курит сигару, Роман Юрьевич трубку. Глаза Кондора скрыты тёмными очками.
     - А я вчера до ночи в гостях был, - благодушно начинает Роман Юрьевич. - У Елены... как, бишь, её? Серовой. У Откроевой, у Нечаевых, даже, ты представляешь, к Филипповым заглянул.
     - Скорый ты, Рома, человек.
     - Всё надо делать быстро, - Роман зевает. - Тем более, тебя не было. Так вот, Кондор: только и слышу и от тех, и от других, и от третьих о твоём двоюродном брате Михаиле Алексеевиче Нестерове. Долго, друг мой Саша, я вспоминал такого своего брата - и не вспомнил. Как же так: у тебя есть брат, а у меня, твоего брата, - нет?
     - Рома, - Кондор мягко улыбается. - Прости меня, но какое тебе дело до всего этого?
     - Саша, - Роман не сводит с него пристального взгляда. - Дело мне такое, во-первых, что на вышеупомянутом Михаиле Алексеевиче одежда моего сына. Как это объяснить?
     - Василий оставил, сказал, носить не будет, - равнодушно пожимает плечами Кондор.
     - Допустим. Но я смотрел фотографии, и меня несколько удивило: ты сфотографировал Михаила... как его?.. в ванной.
     - Ну, не в уборной же, - улыбается Кондор, и улыбка его начинает постепенно походить на оскал. - Тем более, что эта фотография получилась случайно. Я зашёл в ванную с аппаратом, не зная, что Мишка там. Ну и щёлкнул его в шутку. Кстати, помнится, ты своего сына тоже фотографировал в ванной и где попало.
      - Когда он был маленький. И потом, сын это сын...               
      - Какая разница.
      Некоторое время братья молча курят, после чего Роман Юрьевич роняет:
      - Кондор, я всё-таки брат тебе, и мой долг тебя предостеречь. Я не знаю и не хочу знать, что у тебя с этим мальчиком. Но я навёл о нём по телефону справки через одних знакомых в твоём городе...
      - И не лень тебе было, - удивляется Кондор.
      - Навёл справки, - повторяет невозмутимо Роман. - И что же? Какой-то нищий поломойщик, сын пьяниц, больной, чуть не чахоточный - вот он кто! Где и при каких обстоятельствах вы познакомились, не знаю, но ты вдруг проникся к нему малопонятными мне чувствами и... Я хочу знать, Кондор, это дружба или больше, чем дружба?
      - Больше, чем дружба, - спокойно отвечает Кондор. - Но ничего нечистого в этом нет.
      - То-то и оно, что нет. Значит, это серьёзно. Хотел бы я знать, насколько...
      - Рома, - Кондор поднимается с шезлонга. - Я не люблю допросов с пристрастием. Прости меня, я человек деловой, как и ты. К чему все эти выяснения? Мы теряем время. Извини.
      И он уходит в дом.
      Роман Кондоровский некоторое время сидит неподвижно, потом медленными глотками начинает пить пиво.
      А Кондор поднимается наверх и заглядывает в комнату к Мишке. Мишка стоит спиной к нему у окна. Кондор заходит в комнату. Мишка быстро оборачивается. Действительно, одежда на нём вся Васькина - и чёрная футболка с Джимми Моррисоном, и новые тёмно-серые джинсы. Васька надевал их всего два раза, и походил при этом на колбасу в кожуре, а на Мишке всё сидит просторно и легко; он изящен и мил, как никогда.
      Кондор подходит к нему и треплет его по волосам.
      - Ну что? - спрашивает сердечно.
      Мишка смотрит на него и молчит. Глубокая застенчивая любовь светится в его взгляде, но он не произносит ни слова. Кондор здесь, Кондор любит его - он счастлив. Больше ему ничего не надо.
      Кондор тронут, но не показывает этого. Спрашивает строго:
      - Учил что-нибудь без меня?
      - Учил, - с готовностью отвечает Мишка.
      - И загорел неплохо. Завтракал?
      - Да.
      - Здесь?
      - Да...
      - Обедать будешь на веранде вместе со мной и с Романом.
      - Хорошо, - храбро соглашается Мишка.
      - И ничего не бойся, - добавляет Кондор. - Пойдём ко мне в кабинет? Отдохнём немного.
      Мишка, счастливый, идёт за Кондором. Ему ещё не верится, что он дождался своего друга и покровителя - нет, брата - дождался наконец! И очень долго теперь с ним не расстанется.
       И никогда никого не будет больше бояться.


       На веранде жужжат мухи. Их немного, и они придают венской мебели и прочему изысканному колориту веранды какой-то особый уют. Музыка не заглушает их монотонного гудения. Песни самые разные. Вот и "Вояж". Мишка улыбается вспоминая клип: красивая девушка, окружённая фантастическими образами. Вояж, вояж...
      Но тут он видит устремлённые на него гипнотизирующие глаза Романа Юрьевича - и сразу забывает про вояж. Он ест окрошку, низко опустив голову. За столом молчание.
      В молчании проходит весь обед. Когда подают фрукты, Роман Юрьевич, наконец, изрекает:
      - Жара сегодня. Хорошо, что ты окна распахнул, Кондор. Хоть ветерок залетает. И пахнет розами. Благодать в Растаеве. Не то, что, например, в больнице - полы мыть.
      Мишка тотчас напрягается всем телом. Но Кондор неторопливо, спокойно отвечает:
      - Да, Растаево ни с чем не сравнить. Даже под Тверью, мне кажется, не так хорошо.
      Роман Юрьевич вспыхивает.
      - Конечно. Растаево и тверская дача - две вещи несовместные. Так что беречь нам нужно, брат, Растаево.
      - А я и берегу, брат, - невозмутимо отвечает Кондор. - Сейчас вот пойдём с Мишей на озеро.
      Мишка невольно вытаращивает глаза: Кондор с ним ни разу ещё не купался.
      - Может, и ты с нами? - Кондор смотрит на брата.
      - Благодарю, - кланяется Роман и едко добавляет:
      - Фотоаппаратик взять не забудьте. Мало ли... сюжет интересный. Ракурс.
      - А как же, - подхватывает Кондор. - Возьмём. Обязательно.
      После обеда они в самом деле идут на озеро. Мишка доволен.
      - Кондор, - спрашивает он простодушно. - Зачем ты его злишь? Нарочно?
      - Я не злю никого, - Кондор вызывающе смеётся. - Брат мой, Роман Юрьевич, все фотографии в моём кабинете перерыл. Правда, не нашёл ничего. Не повезло ему.
      Они садятся в лодку Иваныча и плывут по золотистой от солнца воде огромного озера, мимо камышей и склонившихся к воде знойных ив.


      Вечером Мишка, усталый, лежит на кровати и читает книгу по истории. Кондор после ужина сел в кабинете работать, и Мишка не смеет его тревожить.
      В саду за окнами постепенно темнеет.
      "Сегодня ясно. Скоро соловьи запоют", - думает Мишка. И вдруг слышит, как кто-то проходит быстрыми шагами мимо его двери к кабинету Кондора. Шаги тяжёлые. Это он. Щёлкает дверь кабинета, и становится тихо. Мишка тихонько выскальзывает из комнаты и неслышно подходит к кабинету Кондора. До него доносятся голоса. Сгорая от любопытства и мысленно прося прощения у Кондора за это любопытство, Мишка прижимает ухо к замочной скважине и слышит голос Романа Юрьевича:
      - Да ты соображаешь, в конце концов, что ты делаешь?! Безродному нищему сопляку ты дом хочешь под ноги бросить!
      И ровный голос Кондора:
      - Откуда такие сведения?
      - Я уверен, что ты так поступишь. Что я, не знаю тебя? Ты всегда таким был - романтическим добряком, меценатом, филантропом! И всегда не к месту. Бросай это дело, Саша. Этот "Петька на даче" наведёт сюда алкашей и уголовников, сам плакать будешь.
      - Не наведёт.
      - Уже навёл. Я приехал, а он тут с каким-то рыжим в дурака играет. Это, говорит, Жак, мой парижский ассистент, а? Как тебе это?
      Кондор смеётся:
      - Брось, Рома, это Женя Артельцев, внук академика.
      - Сначала Женя, потом не Женя... Да ты этого парня знаешь без году неделю, а уж на всё для него готов. Знаю я эту породу. Думаешь, ты' ему нужен? Да твой дом и твои деньги - вот, чего он хочет. Плюс за границу удрать с твоей помощью. Саша, приди в себя, не продавай кровь родную, не срами нас! Не хочешь отписывать дом Ваське, не отписывай. Но и этому проходимцу не вздумай.
      - Я сам буду решать этот вопрос, Рома.
      - Хорошо. Может, договоримся так: ты мне продаёшь растаевский дом, а я тебе за него - двойную цену. Это деньги, Кондор! Прибавь квартиру в Москве: хорошая двухкомнатная в центре. Ну что?
      - Да тебе же не нужен этот дом! - крикнул вдруг Кондор, и Мишка представил себе, как гневно загорелись его глаза. - Тебе просто завидно, что он не твой, как акуле, которая жить не может, чтобы не жрать без разбору всё, что видит вокруг себя! Тебе завидно, что ни ты, ни Васька не похожи на этого парня, что вы не умеете любить и что вас самих никто не любит! Ты как многотонный удав с железной пастью. Внутри тебя пусто, и ты вечно голоден - всегда чего-то не хватает. И я бы мог стать таким же, если бы не встретил Мишку. Он спас меня, а я спасу его, чего бы мне это ни стоило.
     - Кроме того, Рома, - спокойно добавил Кондор, - отец завещал мне дом с условием, что я сам завещаю его, кому захочу. Продавать его я не имею права. Так что, извини.
     Наступила длительная пауза.
     - Ну хорошо, - процедил Роман. - Раз ты неразумен, ума тебе прибавить не в моих силах. Ты идиот, Саша, запомни это на всю жизнь. Как и твой подзаборный пасынок. Если бы ты изменил свою сексуальную ориентацию, я бы тебя ещё, возможно, понял, но это не так, а как - я понять не в состоянии. Почему не айзер с рынка? Почему не хотя бы этот "парижский ассистент" с академической дачи - всё на что-то похоже? Чем он лучше их? Найдутся тысячи людей умней и достойней его в десятки раз. Нет, непременно самое распоследнее дерьмо подберёшь неизвестно где - и вручишь ему дом своих предков, как будто этот такое же дерьмо! Тоже мне, фаворит из больничного сортира. Но хозяин барин. Желаю удачи, Саша!
     - Спокойной ночи, Рома, - невозмутимо отозвался Кондор.
     Мишка отскочил от двери и нырнул в свою спальню. Мимо спальни тяжело прогремели шаги, и вскоре где-то внизу хлопнула дверь: Роман Кондоровский отправился спать.
     Мишка стоял, дрожа, изнемогая от стыда и ненависти. Он сжимал кулаки и глотал слюну, но под конец не выдержал и, бросившись на кровать, разразился слезами бессилия и горькой обиды. Самыми последними страшными беспомощными словами ругал Мишка надменного Романа Юрьевича; ему хотелось убить его, но он не мог заставить себя встретиться с ним в страхе, что по неумению драться действительно нечаянно убьёт своего врага - и ни один суд не оправдает его. А тогда придётся надолго расстаться с Кондором. Только эта мысль и останавливала его.
      Сколько он так лежал во власти холодного отчаяния, никто не знал. Но всему приходит конец. Высохли слёзы на глазах, смягчился твёрдый комок в горле, мысли и чувства пришли в порядок, уступив место усталости и глубокой неизгладимой печали, очень спокойной и ровной, но бесконечной, как море.
      Мишка слышал, как заливаются за окном соловьи. Он медленно поднялся со смятой постели, накинул куртку и вышел из спальни. Спускаться по главной лестнице ему не хотелось. На цыпочках пробрался он мимо кабинета Кондора и нащупал в темноте дверь запасного выхода. Он толкнул её и очутился в полном мраке.
      Медленно, ступень за ступенью Мишка начал спускаться вниз, держась за перила и стену, по узенькой чёрной лесенке, и вдруг...
      ... вдруг он наткнулся на кого-то невидимого. Мишка вздрогнул, молча отшатнулся, на мгновение потеряв голос, но тут же услышал знакомый тихий смех:
      - Ты, что ли, Мишка?
      - Кондор! - Мишка обрадовался. Он совершенно не видел Кондора во мраке, а Кондор не видел его, но оба слышали дыхание друг друга.
      - Ты что здесь? - спрсил Кондор.
      - Воздухом хотел подышать...
      Мишка помолчал, потом признался:
      - Знаешь, я всё слышал, что было в кабинете...
      И осёкся. Щёки его загорелись, он отстранился в тоске, словно сам себя отрывая от Кондора, но Кондор положил ему руку на плечо и сказал:
      - Давай-как вместе подышим воздухом. Зря ты подслушивал, Мишка. Это всё не твоя печаль, а моя. Ты спал бы лучше.
      - Не мог я спать, Кондор, не мог...
      - Ладно, пойдём. Придём немного в себя, добро?
      Они вышли в сад. Лунная дорожка серебрилась на траве. Покой наполнял притихшие кусты и деревья. Гремели соловьи, и неумолчно стрекотали в траве маленькие кузнечики - "кобылки". Мишка ступал по холодной траве и чувствовал её босыми ногами в пляжных шлёпанцах. Аромат цветов и цветущих лип кружил ему голову. На его шее лежала рука Кондора - горячая и твёрдая, как из железа. Они шли вдвоём по лунной дорожке.
      Дорожка привела их к беседке в глубине сада. Кондор надел Мишке наушники плейера:
      - Слушай...
      И в Мишкиных ушах зазвучало знакомое: "Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной..." Он закрыл глаза, слушая. Потом Кондор сунул ему в руки бокальчик с чем-то крепким и вкусным, и Мишка это крепкое выпил. Всё в нём точно улыбнулось, преобразившись. Он почувствовал радость и прилив сил, и сидел, наслаждаясь музыкой и лунной дорожкой, бегущей через сад от ступеней беседки.
      Когда плейер умолк, Мишка вынул из ушей наушники и спросил:
      - Кондор, он уедет, Роман Юрьевич?
      - Да, - ответил Кондор. - Завтра. Не вспоминай о нём.
      Он закурил сигару.
      - Это всё глупости. Это чушь, Мишка. Он просто чует всё на расстоянии, Рома. Он шестым чувством угадал, что я завещал тебе дом.
      - Ты завещал? - изумился Мишка. - Так ты за этим в город ездил?
      - Да. Как сказала Аня, дом всегда нужен, особенно такой. На это Ромка и злится. Он завидует тебе, ох, как завидует. Он понял, что ты мой наследник.
      Кондор засмеялся.
      - Я не хочу, чтобы мне завидовали, - сказал Мишка. - Отдай ты ему всё, пусть подавится.
      - Он и так подавится, - возразил Кондор. - А отдавать мне ему нечего: он богаче меня в десять раз. Нет, Мишка, как я поступил, так поступил, и менять не буду.
      - Спасибо, Кондор, - Мишка пожал ему руку.
      - Пожалуйста. А слова его не бери себе в голову. От этих слов пострадало много людей. Но не только он в этом повинен. Я расскажу тебе одну сказку. Когда-то в начале века, году в двенадцатом, на одну мелкую политическую сходку социалистов в Москве явился молодой человек. Он был красив, элегантен, одет аккуратно и по моде. Лиза, двадцатилетняя дочь профессора Карла Шварца сразу его заметила и для себя выделила среди других.
     Его приятель отрекомендовал его присутствующим как замечательного человека. "Замечательный человек" сидел , слушая выступления своих новых товарищей. Сидел тихо, но так самодостаточно и надменно, словно римский император, тайно присутствующий в кругу плебеев. От всего его существа исходило нечто разрушительное, но настолько сильное и полновластное, что Лиза невольно заинтересовалась им, потому что любила необыкновенных людей. Он внимательно слушал выступавших, после чего вышел вперёд сам и заговорил. Он говорил, как никто до него! Он в ярких красках разрисовал пленительную схему будущего идеального общества, и на каждом его слове, на каждом жесте была печать блестящей образованности, культуры и глубокое знание предмета, о котором шла речь. Из довольно туманных и утопических очертаний картина новой жизни предстала перед слушателями безусловной реальностью, ожившим полотном Рембрандта, стал очевиден и ясен каждый штрих, разумно освещённый и подчёркнутый оратором. Ему внимали, как Моисею, сошедшему с горы Синайской. Девушка Лиза плакала от восторга и умиления. К выступающему тянулись руки, лица озарились сиянием веры и надежды. И когда он покинул помост, с которого говорил, его подхватили на руки. Толпа преклонилась перед ним! Его несли на руках и качали. Лиза шла вместе с другими, совершенно очарованная, глаза её светились. Но подойти к нему ей не удалось, толпа сомкнулась вокруг него и разделила их. Больше часа ждала она его на улице. Он появился и тут же увидел её. Первые его слова были:
     - Я сразу заметил вас. Вы божественны. Как ваше имя?
     Он проводил её до дому, но глаза его уже совершенно не сверкали, а сочились сдержанным холодом. Что-то чёрствое и жёсткое наполняло их до краёв, но Лиза приняла это "что-то" за выражение твёрдой воли, которой так мало видела в русских людях - и не преминула восхититься своей неожиданной находкой.
     - Вы так красиво говорили! - в восторге шептала она.
     - Они должны знать, что люди, руководящие ими, должны быть во всём умнее и лучше, чем они сами, - отвечал равнодушно Сергей (так он представился). - Иначе и быть не может. Они ничего не построят без нас, только развалят всё. Мы, образованные люди, и только мы - вот кто обязан встать у власти и взять на себя ответственность за будущее страны.
      Так Лиза Шварц познакомилась с Сергеем Кондоровским, своим будущим мужем. Только после свадьбы - и то не сразу - она узнала, что настоящая его фамилия Овчинин, и что родом он из зажиточных русских мещан. Он вынужден был сменить фамилию после того, как бежал с каторги. У четы Кондоровских в двадцать пятом году родился сын Юрий, а у Юрия, много лет спустя, - два мальчика: Рома и Саша.
      У власти никто из них не встал, но видное общественное положение они заняли и материальное благополучие своё преумножили. Это была не семья, а династия, клан. Это было нечто железное, несокрушимое. Сергей Кондоровский подчинил своим взглядам и укладу своей жизни весь свой род - жену, сына, внуков. Все они с готовностью понесли в мир холодное мёртвое сердце и холодный мёртвый разум. Но меня что-то свыше уберегло от этой разрушительной эстафеты, и я пресёк её. Не сердись на Ромку, лучше пожалей его. Он каждый день пожирает сам себя, он в тупике. Если бы ему было хорошо, он не вёл бы себя так. А ты - радуйся, что ты не такой, как мы...
      Мишка сонно закивал:
      - Я радуюсь.
      - Тогда пошли спать, - улыбнулся Кондор.
      Они встали и побрели к дому рядом со сместившейся в сторону лунной дорожкой.
      - Спокойной ночи! - сказал Кондор. - Не бойся. Всё будет хорошо.
      - Да, - умиротврённо согласился Мишка.
      Всю ночь ему снились Кондоровские: Сергей Витальевич и Елизавета Карловна, чопорные, неприступные; Роман Юрьевич, источающий яд, ненависть и алчность, неподвижный Васька, любящий только машины, с неподвижным взглядом неживого механического существа. Всю ночь играли в призрачном саду два мальчика, и скользили мимо Мишки ушедшие в небытие тени, и Мишка смотрел на них всю ночь со страхом и состраданием.

                Глава 14. ДВЕ ГРОЗЫ

      Грозовая туча стремительно наползает на Растаево. Где-то вдали гулко раскатывается первый гром.
      Кондор сидит в одиночестве на веранде, жадно глядя на свинцовую низкую тучу и блещущие молнии. В зале Аня играет "Лунную сонату". Туча всё ближе. И вот раскат грома, до сих пор далёкий и неясный неожиджанно близко и мощно сотрясает сад, розы, вишни. Потоки воды обрушиваются на деревья и дачные домики. Молния ослепительно вспыхивает прямо в глаза Кондору, и гром грохочет с неслыханной силой. Ветер клонит к земле кусты. В развевающемся дождевике мчится куда-то Иваныч. С восторгом слушает Кондор, как шумит и трепещет вода, как грохочет клубящееся чёрными облаками небо, с упоением глядит, как ветер терзает сад, - этот мятеж ему по душе. Он распахивает окна, и ветер охватывает его с ног до головы влажной ароматной волной. Закинув руки за голову, Кондор смеётся торжествующим смехом. Гром ревёт и неистовствует, словно угрожая раздавить, уничтожить "дворянское гнездо", стереть его с лица земли. Ветер роняет на стол вазочку с цветами. Кондор счастлив. Он высовывается в окно, его с головы до ног окатывает ливнем. Мокрый и довольный, он оборачивается в пасмурную мглу веранды и видит бледное личико Ани, глядящее на него от дверей.
     - Ты что, Анечка? - весело спрашивает Кондор.
     - Я... Александр Юрьевич... - Аня смущается, - Мишу искала. Он не дома?
     - Миша у Артельцевых.
     - А, - Аня поникает головой и поворачивается, чтобы уйти.
     - Стой, - смеётся Кондор. - Куда же ты? Иди сюда. Вместе подождём его.
     Аня со страхом и благоговением глядит на царственного хозяина, потом лепечет:
     - Мне домой надо, Александр Юрьевич.
     - Пережди грозу и пойдёшь домой.
     Он легко соскальзывает с подоконника и подходит к ней. В грозовой полутьме видно, что Анины глаза полны слёз разочарования.
      - Он говорил, зайдёт ко мне, - шепчет Аня. - А сам к Артельцевым пошёл... я бы тоже пошла... но зачем мне навязываться?
      И она шмыгает носом.
      Кондор улыбается:
      - Вот ещё, будешь расстраиваться... Не горюй, у него в голове ничего не держится.
      - Вы-то держитесь, - возражает Аня.
      - Ну, он и от меня сбежал.
      - Првильно, знает, что вы работаете, вот и сбежал, - волнуется Аня. - А после обеда его и не видно: всё он с вами. Он без вас не может. А без меня может...
      - Ну, мы это дело поправим, - Кондор берёт её за руку. - Мы с тобой и без него повеселимся. Идёт? Выпьем за грозу.
      Глаза Ани изумлённо расширяются.
      - Мама не разрешает, - шепчет она в испуге.
      - Маму я беру на себя, - властно говорит Кондор. - Ну? Пошли?
      - Я боюсь, - Аня мотает головой.
      Гром грохочет так, что звенит в ушах. Кондор уводит Аню за руку наверх, в свой кабинет. Ладонь Ани стремительно становится мокрой от волнения, как у лягушки. Ей нестерпимо стыдно перед Кондором за свои потные руки, за какие-то жалобные глупые слова, за слёзы на глазах. Ко всему этому добавляется необычайность ситуации и страх перед Кондором. Аня окончательно замыкается в себе.
      Кондор усаживает её в кабинете на диванчик и наливает ей и себе немного бальзама в золотистые бокальчики.
      - Gaudeamus igitur*, - говорит он со смехом. - Ну? За грозу!
          (СНОСКА: * БУДЕМ ЖЕ  РАДОВАТЬСЯ (лат.); (для издательства, К.В.)).
      И, зазвенев бокалами, они пьют. За окном - шум ливня.
      - Легче? - спрашивает Кондор Аню. Аня неуверенно кивает. Кондор наливает ей ещё, и они снова пьют за грозу. Перед Аниными глазами всё начинает тихонько плыть. Ей вдруг становится весело. Кондор включает музыку. Музыка хорошая. Аня слушает, улыбаясь. Кондор садится рядом с ней. Ане и страшно, и хорошо оттого, что он рядом. Он откидывается на спинку дивана.
      - Тебе не скучно? Ну, тогда закроем глаза и будем слушать.
      Аня закрывает глаза и погружается в какой-то блаженный мир покоя и тихой радости.


      Некоторое время спустя Кондор покидает кабинет, вспомнив, что не закрыл окна на веранде.
      Внизу стоит уже совершенно мокрый Мишка - он только что вернулся от Жени.
      - Пока ты гулял, - говорит Кондор, - я отбил у тебя девушку. Ты её обманул, не пришёл. Ну... была твоя, стала моя.
      - Аня? - Мишка смеётся. - Где она?
      - Между прочим, не смешно. Нехорошо девочек обманывать. Пришлось её немного напоить, чтобы она развеселилась. Мы сидели в кабинете. Так что иди туда.
      - Я её не обманывал, - Мишка смущён. - Просто немного задержался у Женьки...
      - Задерживаться тоже нехорошо, когда тебя ждут. Но какая же гроза была! Давно я такого не видел. Всё небо грохотало. Ради этого стоит жить - чтобы видеть иногда грозы...

      
      За окном дождь. Мишка пишет письмо домой:
      "Здравствуйте, мать, отец и все!
      Тимохино фото отсылаю назад, а за людоеда скажите Тимохе, что уже нашли. Это брат нашего режиссёра Роман Юрьевич, он уже согласился. Настоящий людоед, лучше Тимохи.
       Ещё пишу, что катаюсь на лодке и на мотоцикле, а ещё к нам из Парижа приехал Жак, внук мэра. Он знает десять языков, но все не очень хорошо, а так, слегка. В основном объясняется жестами - даже с французами, земляками, то есть.
       Всё время пью парное молоко, скоро буду сам, как корова. Машину уже совсем умею водить; могу сдавать на права.
       Играем с режиссёром в теннис. Я загорел по-чёрному, накупался и вообще кило на шесть поправился. Мы иногда в шутку боремся, но режиссёр меня побеждает, а Жака побеждаю я, так что мне не обидно".
       Мишка вздыхает. Когда они борются, Кондор действительно всегда побеждает его и довольно-таки быстро, а Жак ни разу не победил, хотя крупней и крепче Мишки.
       Мишка пишет дальше: "Режиссёр хочет закинуть меня в Оксфорд, если выучу за год английский и историю; думаю, выучу. Может, поеду не в Оксфорд, а в Берген, разберёмся. Вам, правда, всё равно: вы впервые такие названия слышите. А я вот доволен. Это всё как раз по мне: люблю путешествия. А будет диплом, всё будет, не пропаду. И вас не брошу. Вы, бедняги, жизни-то не видели. А я увидел. Лучше этой моей жизни нет ничего! Повезло мне, вот что я вам скажу - повезло..."


      В это время Кондор, закинув ноги на стол и скрестив руки на груди, читает пьесу под Фредди Меркури. Ему вспоминается, как уехал, не попрощавшись, Роман. Что ж, пускай обижается. Он, Кондор, ни о чём не жалеет.
      У Мишки будет всё, что только возможно. И не меньше, а больше, чем у Василия. Пусть он, Кондор, не богат - вывести Мишку в люди у него хватит и средств, и связей.
      Звонит телефон. Он берёт трубку:
      - Слушаю. Да, Кондор. Это Ваня? Здорово. Помаленьку. Нет, на гастроли не поехал. Отмазался. Власов за меня. Что ещё за чушь? В Минаевске? Ф-фу... Да так; достало всё, не отдохнуть спокойно. Минаевск, Чертяевск... Кого ждут? Немцев? Итальянцев? И англичан... Ну а я при чём? Что "главреж"? Отдыхать-то когда? В августе уже премьеру готовить... Пошли ты их на... посылал? И что? Понятно. Разумеется. Ладно, буду. Если кого привезу с собой, так не обессудь. Что Джонсон? Трепло. И Бауэр тоже. И эти шаманы тунгусские городят ахинею - фильм снимать... Пусть лучше на вокзале снимают знаешь кого? Ладно, давай. Буду.
     Он кладёт трубку и идёт к Мишке в комнату.
     - Мишка! Поедешь со мной в Минаевск на один день?
     - Поеду! - с готовностью отвечает Мишка. - А что там?
     - Да там городок режиссёрский - гостей будут принимать. Ваня Лозин звонил. Я нужен.
     - Может, Аню взять? - несмело предлагает Мишка.
     - Бери. И Жению можешь взять, если он поедет.
     - Ура! Жак поедет, я знаю...
     - Но только всё это поздно кончится; возможно, нам придётся ночевать там.
     - Ничего. Они выдержат. Спасибо, Кондор. Пойдём, Аню позовём?
     И вот они стоят перед Еленой Павловной.
     - Отпустите, пожалуйста, с нами вашу дочь, - просит Кондор со светской улыбкой. - Мы вернём её в целости и сохранности...
     - Хорошо, - Елена Павловна растеряна. - Но... Анечка, слушайся Александра Юрьевича!
     - И не поите её больше, - с некоторым страхом просит она Кондора. Тот разводит руками:
     - Ну, за кого вы меня принимаете...
     Мишка бежит на дачу к Артельцевым. Женя сидит на нижней ступеньке крыльца и чинит старый велосипед.
      - Жак! - кричит Мишка, путаясь в дождевике. - Поедешь со мной завтра в Минаевск?
      - На чём? На мотоцикле?
      - На джипе! Мой брат всех нас с собой берёт: и Аню, и тебя, и меня. Ну, едешь?
      - Еду! - кричит Жак. - Во сколько?
      - В восемь утра выезжаем. Три часа до Минаевска. А там встречаем англичан, немцев и ещё всяких... И режиссёров там будет тьма. Да ты не шугайся. Мы там оторвёмся только так. Ну, давай!
      И Мишка мчится домой. Он доволен: это приключение будет ему платой за всё, вытерпленное им от Романа Кондоровского. Он увидит новые лица: иностранных режиссёров, актёров. Он будет среди них! Пусть дожди льют, не переставая, - он будет счастлив назло непогоде и Роману Юрьевичу. Gaudeamus igitur!


      Минаевск - небольшой городок с режиссёрскими дачами и Домом режиссёра, очень красивым, с рестораном и комнатами для гостей. Сюда режиссёры съезжаются на мелкие встречи, фестивали и конференции.
      Здесь редко бывают люди всемирно известные, но все, кто здесь бывает, люди значительные, талантливые и имеют вес в столичных творческих кругах. К числу таких личностей принадлежит Кондор.
      ... Они едут. Мишка за рулём, прекрасно одетый, Кондор рядом с ним. На Жене Артельцеве бордовый костюм с галстуком, а Аня совершенно неузнаваема. Она чуть подкрасилась, но в меру. Шапка её льняных волос красиво уложена на голове с помощью фена и лака. На ней платье, которое сверкает, плащ, перчатки и туфельки. Глядя на её платье в зеркальце, Мишка машинально прикидывает: лимона два стоит, не меньше. На тонком запястье браслет, на шее золотой кулончик. Аня сидит неподвижно, боясь растрепать причёску и смять одежду. За окном ясно, но душновато: в воздухе словно нарастает предчувствие ещё одной грозы.
      Наконец они приезжают. Минаевск выплывает из-за зелёных холмов крышами дач и куполами далёкого храма.
      Возле Дома режиссёра толпы народа. Всюду машины и автобусы, речь звучит на разных языках. Кондора тотчас окружает множество людей. Иван Лозин, счастливый, что "Шура Кондоровский" не подвёл, представляет его тем, кто впервые в Минаевске. Мишка удивлённо и восхищённо слушает, как Кондор запросто объясняется  с англичанами по-английски, с французами по-французски и с немцами по-немецки. Испанцам он с сожалением объясняет через переводчика:
      - Испанского пока не знаю. Очень жалею. Мой любимый язык.
      Примерно то же самое он говорит итальянцам.
      Мишку, Женю и Аню он коротко представляет:
      - Это мои молодые друзья.
      К Мишке тут же подскакивает бойкий английский журналист и на ломаном русском просит его выразить свой взгляд на современную шотландскую драматургию.
      Мишка не теряется:
      - Вы знаете, нам есть, чему поучиться у шотландцев, - говорит он, не моргнув глазом. - Я хотел бы особо отметить бережное отношение к национальным традициям, что ярко отражается в шотландской драме. Кто я? Аспирант из Оксфорда. А это Жак, французский имигрант. Нет, нет, французского он не помнит. Только китайский. А это Анна Серова. Сыграла несколько ролей у Питера Брука. Правда, он её уже забыл.
      Репортёр с готовностью держит диктофон и преданно смотрит на Мишку. Мишка вдохновляется:
      - Мой прадед был князь Юсупов. Не тот, который Распутина убил, а его внучатый племянник. А сам я буду возглявлять кафедру истории в Бергенском университете. Мне это место обещано, потому что мои потомки норвежские магнаты. Очень образованные люди...
      К счастью, завраться до предела он не успевает; всех приглашают в ресторан.
      В великолепном зале на первом этаже множество накрытых столиков, играет музыка. Кондор окружён людьми, до него не добраться - он то за одним столиком, то за другим. Мишка ревниво ловит обращённые на его друга жадные взгляды красивых, богато одетых женщин, почтительные - мужчин.
Все ищут внимания лучезарного Кондора, все зовут его, всем он нужен. И он ходит по залу, словно хозяин. Наконец, достигает столика, где сидят Мишка, Аня и Женя. Официант разливает шампанское по бокалам. Аня забывает, что ей нельзя. Взгляд Кондора задерживается на Мишке. Он со смехом говорит:
     - Ну что, князь Юсупов, за прадедушку?
     Мишка смеётся, Женя тоже.
     - Что ж, - говорит Кондор. - Будем здоровы!
     Они пьют.
     - Сидите тихо. Я скоро приду к вам...
     И Кондор опять исчезает.
     - Здорово, - шепчет Жак на ухо Мишке. - Я такого в жизни не видел. Повезло тебе, Миха, с братом...
     Аня ищет глазами Кондора. "Какой красивый Александр Юрьевич", - думает она.
    

     Обед и ужин также проходят в Минаевске. Кондор вместе с Лозиным целый день нарасхват, и ребята почти его не видят. Но они и сами окружены то итальянцами, то немцами, то режиссёрами-тунгусами, теми самыми, которые жаждут съёмок на городской сцене...
     Вечером в зале бал. Мишка, затаив дыхание и не слушая Женю, который что-то рассказывает, смотрит, как кружится с дамами Кондор - легко, точно не касаясь ногами пола. Почему я не умею танцевать, - сокрушается Мишка. - Я бы тоже танцевал сейчас с какой-нибудь... Возле него".
     Вот, наконец, объявляют вальс. Тогда, бледная от волнения, Аня вдруг поднимается со своего места и идёт прямо к Кондору. Вальс - единственный танец, который она умеет танцевать, и она торопиться опередить всех женщин, которые несомненно выберут его одним из первых. Худенькая, с горящими глазами, в сверкающем платье, с золотой цепочкой на тоненькой шейке Аня встаёт перед Кондором и протягивает ему руку в белой перчатке - ей больше не помеха  её потные ладони.
      С улыбкой, властной и мягкой, Конгдор поднимается навстречу Ане, и вот они уже летят куда-то сквозь мерцающие огни пространств и сфер - летят, как единое живое существо, чувствуя каждое движение друг друга. Аня упоена восторгом и счастьем. Она танцует с Александром Юрьевичем! Это самая блестящая пара; все уступают им место, и они легко скользят по залу - лучше всех.
     Когда вальс заканчивается, Кондор усаживает Аню возле себя.
     - Молодец, - говорит он, внимательно гладя на неё. - Ты очень хорошо танцуешь, лучше не бывает.
     Лицо Ани озаряется улыбкой радости и торжества. Так когда-то улыбалась, наверно, Наташа Ростова князю Андрею.
     Перед ними вырастают Мишка с Женей.
     - Как вы танцевали! - в один голос восклицают они.
     - Это прямо сказка, - твердит возбуждённо Мишка. - Ну, Аня, ты даёшь! А ты, Кондор... Как ты её вёл! Как король королеву!
     - Она и есть королева вальса, - Кондор улыбается. - Аня, между прочим, танцует лучше, чем все присутствующие здесь дамы. Так что - ей мой первый приз! А я... когда я был моложе, я всегда был первым.
     - Ты и теперь первый, - не задумываясь, говорит Мишка. 
     А Жак уже танцует с какой-то хорошенькой француженкой и сам себе удивляется: он точно впитал в себя за это вечер всю плавность и лёгкость движений, всю непринуждённость поворотов - и наполнился балом, которого ему никогда не забыть.


     Наступает ночь. Домой ехать уже поздно. Аня и Женя звонят в Растаево - одна матери, другой деду, чтобы сообщить, что с ними всё в порядке, что они остаются ночевать в Минаевске, а завтра утром приедут.
     Народу очень много, но Кондору и его спутникам всё-таки отводят одну большую отдельную комнату с четырьмя кроватями. В изголовье каждой кровати ночник, есть ванная и уборная.
     Самое главное, здесь тишина. Все четверо вздыхают с облегчением и начинают осматриваться. Аня смущена тем, что комната одна на всех, и, чтобы обдумать, как себя вести и чувствовать, она запирается в ванной - принять душ.
     - Ну что, довольны? - спрашивает ребят Кондор.
     - Кайф, - говорит Мишка с чувством глубокого удовлетворения.
     Женя менее лаконичен.
     - Словами не передать, - произносит он вежливо. - Очень здорово всё. Хотя я, кажется, перепил...
     - О, вот это плохо, - замечает Кондор. - Ложись сразу и спи, и всё пройдёт.
     - А ты? - спрашивает Мишка.
     - Мне надо поговорить кое с кем. Я скоро приду. Не ждите меня, ложитесь.
     - Вы надолго? - беспокоится Жак; без Кондора он чувствует себя неуверенно.
     - Нет, - отвечает Кондор. - И ничего не бойтесь. Одни ключи я беру с собой, другие оставляю вам.
     И он уходит.
     Мишка открывает балкон и выходит на воздух.
     - Гроза будет, - говорит он глядя в небо. - Точно: гроза.
     - Может, мимо пройдёт, - Жак быстро раздевается и ныряет в постель.
     - Нет, - уверенно возражает Мишка. - Не пройдёт. Слушай, Жак, ну и народищу внизу. Что за люди в Голливуде. Уезжать собираются. В Москву.
     - А твой что не едет? - сонно спрашивает Жак.
     - Ему сейчас не хочется. Его звали, но ему никак, - объясняет Мишка. - Слышь, Жак, ты с француженкой танцевал?
     - И с англичанкой, - засыпая, улыбается Жак. - Молоденькая, вроде Ани... Я сплю, Миха...
     - А я с двумя итальянками, - говорит Мишка. - Мы с ними по-английски трепались. Они полторы сотни слов знают, и я столько же... Ну ничего. Поняли друг друга.
     Но Жак уже крепко спит. Мишка вздыхает, закрывает балкон и садится на свою кровать. Из ванной выходит Аня в длинном шёлковом халате, с платьем переброшенном через руку.
     - Где Александр Юрьевич? - спрашивает она испуганно.
     - Сейчас придёт. Чего боишься? Ложись. А я отвернусь и свет выключу.
     - Не лягу без Александра Юрьевича, - твёрдо говорит Аня.
     - Стесняешься?
     - Ничего я не стесняюсь, - она краснеет. - Не лягу и всё.
     - Как хочешь, - Мишка раздевается и тоже ныряет в постель. Спустя несколько минут он спит уже так же крепко, как Женя.
     Тогда осторожно и нерешительно Аня вытаскивает из-под платья колготки и нижнее бельё и суёт их под свою подушку. На ней теперь только халат, и Аня забирается в нём под одеяло. Но она вся в напряжении. Ни разу ещё не ночевавшая с чужими людьми, в чужом месте Аня напугана сразу всем: голосами в коридоре, одной комнатой на всех, близостью двух молодых людей, которых, впрочем, не сразу разбудишь и при большом желании - всё равно ей не по себе. "Глупо, - думает Аня. - Я ужасно несовременная. А всё мама... консерватория... Олег Семёнович".
      Её начинает одолевать дремота, но тут в замве щёлкает ключ, и Аня, встрепенувшись, открывает глаза. Входит Кондор. Он оглядывает спящих и видит испуганную Аню.
      -Ты что? - спрашивает он ласково. - Спокойной ночи!
      И запирает дверь на ключ, после чего гасит свет.
      "Хорошо, что он будет близко", - думает Аня, чувствуя себя защищённой: их с Кондором кровати у окна разделяет небольшая тумбочка.
      Она засыпает.


      Глубокой ночью Аню будит оглушительный удар грома. Она вскакивает и выглядывает в окно. Потом, опомнившись, боязливо смотрит в сторону спящих и торопливо заворачивается в одеяло. Молния сверкает , озаряя весь Минаевск и всю комнату. Гром грохочет великим грохотом, Аня дрожит от ужаса. Грозы всегда пугали её. Она нажимает кнопку ночника, но он не зажигается. Не горят и фонари под окнами; видимо, молния повредила что-то в проводах. Ане становится страшно, как маленькой девочке. Дома она всегда спит с ночником, а тут совершенно ниоткуда нет света, полная тьма, хоть глаз выколи. Аня тихонько всхлипывает, жалобно думая: "Хоть бы свечечку..." - и тут же вздрагивает от мощного громового раската за окном. Эта гроза неистовей первой, бывшей несколько дней назад. Она рокочет над миром с какой-то безжалостной яростью, заставляя содрагаться всё живое и бодрствующее в этот неурочный час.
      Одно из таких живых существ - Аня Серова. Слёзы катятся по её щекам, она вытирает краешком пододеяльника и с горечью думает: ну хоть бы кто-нибудь проснулся! Тогда было бы не так жутко. Но все спят. "Им хорошо, - думает Аня, - а я... Почему я так всего боюсь?"
      Ба-ба-бабах!
      "Ой, мамочка, ой-ой! Да когда ж она кончится, эта гроза?"
      Аня плачет. Потом вдруг тихонько зовёт:
      - Александр Юрьевич! - и сама ужасается тому, что делает.
      "Какая я дура, - думает она. - Сейчас ещё разбужу его в самом деле, вот будет позор. Лучше Мишку..."
       Но и Мишку будить она не решается. Вдруг ей отчётливо слышится негромкое:
       - Аня!
       - Что? - так же негромко спрашивает она в темноту.
       - Не спишь?
       - Нет, Александр Юрьевич, - в темноте она чувствует, как краснеет. Такой гром... и света нет.
       Он тихо смеётся:
       - То-то ты меня разбудила.
       Аня теряется:
       - Так вы услышали?
       - Я всё слышу, когда сплю. Кроме грома. Он бы меня не разбудил.
       - Простите меня, - шепчет Аня. - Мне так страшно. Вы спите, пожалуйста. Я вас нечаянно позвала. Пожалуйста, спите. 
       - Ну нет, - он встаёт и садится на край её постели.
       - Нет, - Аня чуть не плачет, - не надо...
       - Что не надо?
       - Садиться.
       - Почему?
       - Я боюсь.
       - Меня?
       - Да.
       - А грозы?
       - И грозы.
       - А темноты?
       - И темноты, - уже смётся сквозь слёзы Аня.
       - Всё это глупости, - говорит Кондор. - Слышишь? Нельзя ничего бояться. Я посижу с тобой, а ты спи.
       - Нет, не сидите, - Аня тяжело вздыхает. - Мне будет ужасно стыдно, что вы из-за меня сидите. Мне уже и сейчас стыдно.
       - А я не из-за тебя сижу, а из-за грозы, - говорит Кондор. - Я грозу люблю. Слушай! Пойдём на балкон, посмотрим!
       - Нас молнией убьёт, - уверенно отзывается Аня.
       - Не убьёт. Ну, вставай!
       - Сейчас. Но... я тапочки забыла...
       - Иди босой. У меня тоже ничего нет на ногах. Здесь ведь чисто. Да и вообще, дело не в этом, а в грозе.
       Они встают и выходят на балкон. Их тут же окатывает ливнем. В темноте видно, хотя и плохо, как ветер гнёт деревья.
       - Не холодно? - заботливо спрашивает Аню Кондор.
       - Нет. Только мокро.
       - Ничего. Высохнешь потом.
       Аня смотрит во мрак, стоя на резиновом коврике балкона. Воздух свежий, но тёплый. И ливень тоже какой-то тёплый и ласковый. Уже через минуту Аня совершенно мокрая. Кондор тоже. Оба смеются. Рокочет громовой раскат, и молния ярко и сильно озаряет мужчину и худенькую девочку с острыми плечами, в мокром шёлковом халатике. На Кондоре только спортивные брюки. Аню поражает и восхищает его сложение, открывшееся ей при вспышке молнии. Он похож на какого-то мифического героя, титана - каждый мускул виден на его торсе. "Как статуя, - думает Аня. - Вот она, красота. Такое только в музеях бывает".
      С балкона открывается вид на широкую равнину. Когда молния вспыхивает снова, Кондор привлекает к себе Аню и говорит ей:
      - Представь: вот бы сейчас закружиться в вальсе по этой равнине, под грозовой грохот, в свете молний. Вот была бы сцена!
      - Да, - взволнованно говорит Аня, представляя себе, как они кружатся во тьме - мокрые, счастливые и бесстрашные в великолепном вальсе по огромной равнине.
      Её уже ничто не пугает - ни ливень, ни мрак, ни грохот. А рука Кондора так спокойно и властно обнимает её, что ей становится уютно и хорошо. Она забывает, что оба они почти раздеты, забывает, что так не принято.
      - А, уединились! - восклицает вдруг за их спинами Мишка. - Кондор! Ты у меня девушку отбиваешь второй раз.
      - Нечего спать в грозу, - отвечает Кондор. - Иди сюда.
      Он обнимает Мишку другой рукой. Вскоре появляется и Женя, разбуженный наконец громом и ветром. Аня уже никого не стесняется; она чувствует себя свободной и радостной.
      Гроза уходит. Шумит ливень.
      - Ну, теперь на боковую, - говорит Кондор.
      В темноте все снимают с себя мокрую одежду и раскладывают её на тумбочках. Мрак кромешный, и никто никого не видит. Кроме того, после грозы всё становится простым, понятным и приличным - даже не совсем принятые в обществе вещи.
      Ребята тут же снова засыпают. Аня вытирает во тьме мокрые волосы полотенцем и говори Кондору, который ещё не спит:
      - Как с вами здорово, Александр Юрьевич! Как за каменной стеной. Надёжно. И... красиво.
      Он смеётся.
      - На всё надо смотреть проще. Не боишься теперь?
      - Нет!
      - Ничего не боишься?
      - Нет!
      - Ну, спокойной ночи!
      Он протягивает ей руку со своей кровати, она ему со своей.
      После этого Аня засыпает: счастливая, свободная и сильная. Ей снится вальс на равнине под дождём в блеске буйных молний. Она полна блаженства. Она торжествует!
      

   ... Назавтра они покидают уже наполовину опустевший Дом режиссёра в Минаевске, и вот спустя три часа перед ними опять Растаево.
    Растаево прежнее. Но сами они уже немного другие... 

                Глава 16. ЛИЧНЫЕ  СЧЁТЫ

     Конец июля. Очень жарко. Мишка и Жак лежат на песке на берегу озера. Они переплыли всё озеро и очень горды этим. Озеро широкое, одолеет его не всякий. Чтобы решиться на такое, нужно мужество. И вот они доказали себе, что способны быть мужественными, что не трусливы - и теперь блаженно отдыхают на песке.
      - Классно мы, Мишка, вчера рыбачили, да? - спрашивает Женя.
      - Ну. Клёв был, что надо. Настоящий жор, прямо скажем.
      - Особенно лещ...
      - Да, здоровущий. Ещё плеснул, помнишь? Перед тем, как мы его потянули. Я думал, человек под воду нырнул, плещется. А это он был - лещ...
      Мальчики лежат неподвижно, солнце жжёт им спины. Мишка смотрит на бестрепетные бархатистые головки камыша. Зной...
      - Когда я уеду, Жак, будешь мне письма писать? - спрашивает Мишка.
      - Буду.
      - Смотри, если что, и за бугор пиши.
      - Ты-то сам не забудь про меня. Англичанин...
      - Ты и в город мне пиши: про Москву. Ты про Москву, Аня про Питер. А классно она с Кондором танцевала...
      - Да, - мечтательно соглашается Женя.
      Слышен гул подъезжающего мотоцикла. Они поднимают головы.
      К ним на берег с дороги съезжают двое. Им лет по восемнадцать-двадцать. Один жуёт жвачку, зубы у него золотые. Они блестят на солнце. Второй бритый, в клетчатой рубашке и весь в веснушках.
      Мотоцикл загребает песок возле самых ребят.
      - Э, - золотозубый плюёт в песок. - Вы чьи? У нас здесь зона запретная.
      - Они, наверно, с того берега, - говорит бритый с веснушками. - Вы кто?
      - А вам какое дело? - спрашивает Мишка, уловив в тоне бритого некоторый вызов.
      - Нам-то? - веснушчатый слезает с мотоцикла. - Нам дело большое. Мы здесь хозяева: понял, ты, гладкий?
      Мишка встаёт.
      - Ну, Кондоровский я. Что дальше?
      - Ах, Кондоровский. Из стукачей, значит. Повезло тебе, пацан.
      - Почему повезло?
      - Потому что твой дед моего посадил. Что скажешь? Ныщ я. Не слыхал? Мы-то неизвестные, это вас всякая собака знает. Ваша порода тьму людей перетравила. А последних в вашем роду я сам лично, как вшей, выведу...
      Мишка улыбнулся вызывающе.
      - Что, тоже богатый, как твой приятель? Золота много? На зубы не пожалей.
      Ныщ прищурился.
      - Зубы? Давай-ка твои сперва посчитаем.
      И Мишка полетел на песок. Из носа хлынула кровь, но Женя, как тигр, налетел на Ныща и сбил его с ног. На помощь Ныщу кинулся золотозубый, а Мишка, вскочив на ноги, ударил золотозубого по голове.
      Тут все четверо сплелись в комок, и между ними завязалась смертельная отчаянная битва. Наконец, Ныщ всё-таки одолел. Он ударил Женю так, что тот потерял сознание. Тогда золотозубый и Ныщ взялись за Мишку.
       - Жри песок! - орал Ныщ. - Я тебе покажу зубы золотые. Ты мне, сука, за деда ответишь...
       И они били его ногами, тыча лицом в твёрдый песок. Мишка рвался с бешеной яростью из их рук, но удар по затылку заставил его затихнуть; он обмяк и повалился на землю.
      - Подох, - испугался золотозубый.
      - Живой, - хладнокровно сказал Ныщ. - Поехали! Так им и надо, стукачам...
      И мотоцикл умчался прочь, оставив побеждённых неподвижно лежащими на песке.
      Первым пришёл в себя Жак. Он застонал, пошевелился и открыл глаза. Мишка лежал возле него, весь залитый кровью. Женя громко закричал и изо всех сил принялся трясти Мишку за плечи. Мишка висел у него на руках безжизненно, и загар его побледнел. Кровь текла с него ручьями. Жак застонал и, шатаясь, побрёл к воде. Зачерпнув горсть, он плеснул Мишке в лицо. Мишка вздохнул,и пальцы его сгребли песок.
      - Миха! - позвал Женя. - Миха, очнись!
      Мишка медленно открыл глаза.
      - Жак, - прошептал он. - Вези... домой на лодке...
      - На лодке! - Жак чуть не заплакал. - Откуда я тебе лодку возьму?
      Он безнадёжно поплёлся вдоль берега, но минут через десять, к своему удивлению, действительно обнаружил лодку на приколе. Он собрал все свои силы, сбил камнем ржавый замок и вскоре уже укладывал в лодку Мишку.
      - Держись, - шептал Жак.
      - Держусь, Мишка улыбнулся разбитыми губами и пытался сесть, хотя всё кружилось и плыло у него перед глазами.


      Ясный июльский вечер.
      По лесной дороге неторопливо, спокойно, но целеустремлённо едет джип тёмно-вишнёвого цвета.
      Джип объезжает озеро.
      Лазурное небо почти безоблачно; сквозь листву деревьев золотятся чистые воды. Боковым зрением Кондор видит эти воды. Он знает их с детства. Сюда водил его купаться дед. Здесь они рыбачили с Иванычем. Тут, на берегу он играл с Ромкой - в индейцев и разбойников...
      Видно, платить и платить мне по жизни за тебя, Рома. За деда. За всё племя наше. А ты говоришь - Растаево. Нет, Рома, Растаево - это не имение и не дом. Это совесть. Твоя и моя.
      Кондор вспоминает, как Женя привёл домой избитого Мишку. Мишка едва переступал тонкими ногами. Он был в одних плавках, Женя нёс его одежду. Алёна Петровна всплеснула руками. Женя был тоже избит, но заметно меньше Мишки.
      Кондор повёл Мишку в ванную, а Алёна Петровна принялась хлопотать возле Жени. Пока Кондор смывал с Мишки кровь, тот стонал, глаза его были закрыты. Когда крови на лице не осталось, Кондор увидел, как Мишка бледен. Он достал нашатырь и привёл его в чувство. Мишкины прозрачные щёки порозовели. Он улыбнулся:
      - Кондор... круто меня... да?
      - Ничего, - Кондор осмотрел его. - Ходишь, значит, ничего не сломано. За что тебя?
      - Я сказал... что я Кондоровский... - Мишка тихо засмеялся. - А он говорит... твой дед стукач, моего посадил... ну, и сцепились...
      - Кто - он?
      - Ныщ. С того берега... С ним ещё золотозубый был... ну, тот сам бы не полез...
      Кондор перевязал Мишку, накинул на него халат и повёл наверх. Там Мишка лёг на свою кровать, и Кондор накрыл его простынёй. Он смотрел на тонкие, разом потускневшие черты лица, которое было ему так дорого, - смотрел, уже прекрасно зная, что' следует сделать сегодня же.
      Он встал. Мишка открыл глаза.
      - Куда ты, Кондор? Не уходи...
      - Я скоро приду. Лежи спокойно.
      - Когда ты придёшь?
      - Посмотри на часы. В девять - ровно в девять - я буду здесь. Ладно.
      И быстро вышел из комнаты, чтобы не выдать себя. Глаза его горели, как раскалённые угли. Вид его был страшен, но, как всегда, он быстро овладел собой, и огонь, вырвавшийся случайно наружу, был надёжно им скрыт от посторонних взоров.
      Он сошёл вниз внешне спокойный и подозвал к себе Иваныча.
      - Слушай, братец. Ты всех знаешь. Что ещё за Ныщ живёт за озером?
      - Ныщ? - Иваныч долго не вспоминал. - Да это Ныщихи пьяной сын, в колонии отсидел, потом в армии был... Родька Ныщев, дом у него в Егорове, на отшибе, самый худой, от всех отличается.
      - Ясно, Иваныч. А с золотыми зубами, Ныщу ровесник, приятель его?
      - А это, Александр Юрьевич, наверно, Базаев Валька. Сирота он, детдомовский. У него в Егорове тоже домишко, от деда достался.
      - Понятно. Посиди-ка с Мишкой, Иваныч, или Петровна пусть посидит. Врача обязательно вызовите. А я съезжу кое-куда ненадолго, братец, дела у меня.
      Почуявший неладное Иваныч схватил Кондора за руку.
      - Батюшка! - взмолился он. - Александр Юрьевич! Греха на душу не берите, ну их совсем...
      Кондор рассмеялся с волчьим оскалом и вырвал руку.
      - Какой там грех, Иваныч! Без греха разберёмся. И без греха - клянусь тебе - я всё Егорово дыбом поставлю. Запомнят они меня на веки вечные...
      Он прошёл на веранду, где пил чай с молоком весь в синяках Жак, и сказал ему:
      - Спасибо тебе, Женя, за Мишку. Прими от меня подарок.
      И он подал Жене красивые наручные часы.
      - Золотые. Не отказывайся. А теперь, - он сел рядом с ошеломлённым Жаком, - расскажи мне, Женя, что случилось на том берегу - как можешь подробно...
      И Жак добросовестно выложил Кондору всё, что помнил о драке, а Кондор запоминал - каждый звук, каждое слово, и чему-то улыбался, еле заметно кивая головой. Эта улыбка не понравилась Жене.
      - Александр Юрьевич, - сказал он. - Что вы хотите сделать?
      - Ничего, - Кондор потрепал его по щеке. - Ничего, Жак. Ты молодец. До скорого!
      И он ушёл из дома, сел в джип и поехал в Егорово.


     Он подъезжает к Егорову около шести часов вечера. Самый плохонький дом на отшибе виден издали, и Кондор останавливается возле него. Во дворе за покосившимся забором никого, кроме женщины, колющей дрова. Кондор выглядывает из джипа и негромко окликает её. Женщина поднимает голову.
     - Родион дома? - спрашивает Кондор.
     - Нету, - хрипло отвечает женщина.
     - А где есть? - голос у Кондора железный.
     - Не знаю, - женщина пугается. - Да вы у Базаевых, в семнадцатом доме спросите.
     Кондор едет к семнадцатому дому. На веранде этого домишки действительно сидит группа ребят. На забор забирается маленький, десятилетний, и таращится на джип.
      - Вы к кому? - спрашивает он Кондора.
      - Ныщ здесь? - осведомляется Кондор.
      - Ныщ! - пронзительно кричит мальчишка. - Тебя!
      Он бежит к веранде. От группы сидящих отделяется невысокий паренёк, бритый, веснушчатый, в клетчатой рубашке. Он подходит к машине вразвалку, но Кондор улавливает в его походке страх. "Иди, иди, поборник правды, - мысленно обращается к нему Кондор, - обиженный внук посаженного деда. Иди сюда. Нам есть, о чём поговорить".
      - В чём дело? - спрашивает Ныщ, вертя в руках кастет.
      - Разговор есть.
      - У меня с мажорами нет базаров.
      - Со мной будут.
      - Посмотрим.
      - Брось кастет и садись в машину. А то в изолятор отправлю с табуреткой разговаривать.
      - Какие мы крутые... Эй, Базай! - кричит Ныщ, оборачиваясь к веранде.
      - А ну тихо! - Кондор показывает из-под куртки блестящий на солнце "Макаров" и целится в Ныща.               
      - Вот это видишь? Брось кастет и в машину, иначе одним подонком в Егорове меньше станет.
      Веснушки ярко выступают на лице Ныща. Он кидает кастет на траву и машет рукой Базаеву: отбой, мол. Потом бесприкословно садится в машину рядом с Кондором. Джип срывается с места.
      - Куда едем? - спрашивает угрюмо Ныщ.
      - Недалеко, - отвечает Кондор.
      Они действительно едут недалеко, но место глухое, лес. Он всё гуще: тропинки, повороты, лабиринты. Ныщ озирается по сторонам. Машина, переваливаясь, петляет по корням деревьев с боку на бок. Наконец останавливается неподалёку от какого-то болота.
      - Выходи, - говорит Кондор и выходит сам. Ныщ выползает из машины и, не мигая, глядит на Кондора.
      - Ты, братец, ошибся, - медленно говорит Кондор. - Тот мальчик, которого ты сегодня отделал, Нестеров, а не Кондоровский. Кондоровский - это я. Так что давай восстановим справедливость. Ну?
      - Я не один был, а с Базаем, - возражает Ныщ.
      - А я один. Так что Базай пусть живёт. Не он начал всё это, а ты. Давай, выводи меня, как вошь, ты же обещал. Я жду.
      - Я не буду драться, - отвечает Ныщ, медленно отодвигаясь к деревьям в надежде сбежать.
      - Напрасно, - говорит Кондор, следуя за ним.
      Ныщ опрометью пускается прочь, но Кондор догоняет его и сбивает с ног. Один полновесный удар - и Ныщ лежит на земле, озираясь вокруг, как затравленный зверь. Затем в глазах его вдруг вспыхивает ярость. Он вскакивает и бросается на Кондора. В руке у него зажат нож. Кондор выбивает нож из его руки и наносит ему ещё один сокрушительный удар.
      ... Ныщ неподвижно лежит на мягком мху, и мох впитывает его кровь. В крови лицо и рубашка. Кондор неторопливо достаёт из кармана пузырёк с нашатырём и подносит к лицу Ныща. Ныщ открывает глаза. Бессмысленный взгляд его, блуждая, останавливается на Кондоре и наполняется животным ужасом. Он делает движение, чтобы отползти прочь, и шепчет:
      - Не надо... не бейте больше... пожалуйста...
      - Я хочу понять, - Кондор склоняется над ним. - Ты за деда мстил или это был просто повод для драки? Честно скажи! И ничего тебе не будет.
      - Просто... повод... - Ныщ сплёвывает кровь. - Да и дед ни при чём... Его за растрату посадили... А про вас я просто слышал: Кондоровские, мол, из стукачей... ну и прицепился к пацану вашему. Людей ненавижу всех, вот и всё... Всех, всех...
      - Ты не трус, - говорит Кондор. - Но не дерись с теми, кто ни в чём перед тобой не виноват: мой тебе совет. А то проиграешь.
      - Вы круто дерётесь, - Ныщ качает головой. - Круто...
      - Ты на меня в обиде?
      - Нет. Лучше так, чем... - он не договаривает. - Я бы на вашем месте так же поступил. Вы тоже... не сердитесь... такой уж я. Судьба моя такая...
      - Поехали мыться. К озеру, - предлагает Кондор.
      Он помогает Ныщу сесть в машину, и они едут к озеру.
      Там, на берегу, Ныщ смывает с себя кровь. Кондор смотрит на него.
       - С такими, как я, - замечает он, - лучше дружить, а не ссориться. Выгодней.
       - Это ясно, - соглашается Ныщ. - А ещё лучше стороной обходить.
       Оба смеются.
       - Сторона - великое дело, - говорит Кондор. - Ну, руку давай. Ты не в обиде, я не в обиде. Если что надо, заходи в гости.
       - Спасибо, - искренне отзывается Ныщ. - Ваших я тоже... не трону больше.
       Кондор довозит его на джипе до самого дома на отшибе.
       Когда джип уезжает, Ныщ рассказывает о случившемся изумлённому Вальке Базаеву.
       Валька выходит из себя.
       - Давай ему дом подорвём. Динамитом!
       - Нет, - сурово говорит Ныщ. - Его - не трогать. И никому. Скажи всем. Он крутой мажор. Мало ли, с кем связан. Может у него "крыша" - знаешь какая? Нас всех тогда... на червонец в крытку, а то и вообще замочат... Ствол у него. Нет, Базай, это дело дохлое. Нельзя его трогать. И этих его пацанов тоже - не трогать!
       Он не признаётся Базаю, что Кондор понравился ему. "Вот бы стать таким же - крутым и кайфовым, - думает про себя Родька. - А как дерётся... Бог ты мой! Мне бы так же... Выучиться у него, что ли?"


       В девять часов вечера Кондор уже сидит возле спящего Мишки. Рядом Аня вытирает слёзы и старается не всхлипывать. Потом шепчет:
      - У вас кровь на рубашке, Александр Юрьевич...
      Он светло улыбается:
      - В самом деле? Сейчас переоденусь.
      Мишка дышит во сне спокойно и ровно. Отсчитывают время часы...

                Глава 17. ПРОЩАНИЕ

      Через три дня он полностью приходит в себя. Врач установил лёгкое сотрясение мозга и несколько сильных ушибов. Но это пустяк. Разве что в теннис не поиграешь и вообще нельзя переутомляться.
      Мишка сидит в гамаке, полузакрыв глаза. Возле него Кондор.
      - А неглупый он парень, - задумчиво говорит Кондор. - Ныщ... Да, брат, назвался Кондоровским - терпи. Видишь, какая про нас слава ползает в округе - хуже гадюк и комаров на все три километра. Ну ничего. Ты с ней покончишь, с этой славой.
      - Кондор, не говори об этом, - просит Мишка. - Вдруг я тебя подведу нечаянно...
      - Все ошибаются, - замечает Кондор. - И ты будешь ошибаться. Но... пусть в этом доме ошибаешься ты, а не кто-то другой.
      Некоторое время они сидят молча. Мишка ест вишни из решета, которое держит на коленях. Кондор глядит на него. И ясно видит перед собой двух мальчиков, которые тоже качались здесь когда-то в гамаке. Гамак был очень похож на этот; он и теперь есть, лежит на чердаке среди прочего хлама, весь пыльный, потёртый, в дырах. А сад тот же самый. Ничуть он не изменился, сад, только больше в нём стало роз и яблонь.
      Два мальчика сидят в гамаке и едят вишни из эмалерованной миски.
      - Мне всё кажется, этот дом живой и смотрит на нас, - говорит Ромка.
      - Как смотрит? - спрашивает Сашка.
      - Пристально. Как будто целится. Или ужалить хочет.
      - А на меня он так не смотрит, - Сашка пожимает плечами. - Он хочет, чтобы я играл. Пил лимонад. В гамаке качался.
      - Ничего, - Ромка щурится. - Я вырасту, он узнает, как на меня надо смотреть. Я буду здесь самым главным. Так дедушка сказал. Этот дом ещё будет у меня каждый день прощения просить: за всё хорошее...
      - А ты простишь его? - спрашивает Сашка.
      - Может быть, - отвечает Ромка.
      Кондор улыбается. Нет больше тех двух мальчиков, нет! а есть Мишка с решетом спелых ягод на коленях; совсем другой.
      Он простит этот дом.
      Мы с тобой и десятой части не знаем о наших предках, Рома. Какими печалями чёрствого сердца был полон дед, что томило суровую неприступную бабушку, когда она, властная, как помещица, вдруг порой замирала посреди комнаты, и на лице её была тень кроткой грусти. Что заставляло её садиться за рояль и играть временами про песнь, которая летит с мольбой в ночной час, не видимая глазу, но видимая сердцу? Почему надменный молчаливый отец иногда улыбался, глядя на играющих в сосновом бору детей так, будто сам становился в эти минуты ребёнком?
      Почему я всё время вижу, как по усыпанной хвоей дорожке идёт тоненький мальчик в светлых шортах и светлой рубашке, так похожий на меня...
      ... и на тебя, Рома, когда ты кричал:
      - Сашка, смотри, бабочка, бабочка! Тихо, не лови её, она может умереть. У неё пыльца на крыльях, понимаешь, Сашка, её нельзя ловить...
      на тебя, Рома, когда ты купался в озере... качался на качелях... сам дарил Димке шоколад: это было, пусть всего один раз, но было, помнишь?..
      на тебя, Рома, когда мы с тобой в четыре руки играли музыку из "Шербургских зонтиков"...
      Я знаю, Рома, ты сейчас думаешь обо мне, и мысли твои на краткие мгновения и впервые за много лет чисты.
      Рома, этот дом помнит, что ты любил "Шербургские зонтики" и боялся убить бабочку... Спасая этот дом, мальчик в светлой рубашке спасёт и нас с тобой, Роман Юрьевич. И когда-нибудь, в час горький и поздний, как осень, тебе в твоём офисе, тебе, выхолощенному и полному яда, вдруг привидятся, как на экране компьютера и даже ярче двое мальчишек, которые качаются в саду в гамаке. И тогда глаза твои наполнятся слезами, а душа станет на мгновение строгой и лёгкой. Это не страшно, если так оно случится. Это будет, напротив, очень хорошо, Роман Юрьевич Кондоровский.


      Ты едешь на мотоцикле через бор: последний раз этим летом. Завтра вы с Кондором уезжаете из Растаева. И ты едешь, чтобы проститься со всем, что успел глубоко полюбить.
      Слышен ещё один звук мотора. Кто-то едет тебе навстречу. Тропинка в бору узкая, и двое могут не разминуться. Ты останавливаешься, чтобы пропустить встречного.
      Из-за поворота вылетает мопед, а на нём - паренёк в клетчатой рубашке. Да, конечно, это он, Родька Ныщев - ты сразу узнаёшь его. Он тоже узнаёт тебя, сбавляет скорость и, подъехав совсем близко, останавливается.
      - Здоро'во, - решительно говорит он, протягивая тебе руку.
      - Здорово, - ты отвечаешь на рукопожатие, и тебе невдомёк, что встреча эта не так уж случайна, что Родька приезжал сюда уже два раза, чтобы встретиться с тобой, но так и уезжал ни с чем, не решаясь приблизиться к даче Кондоровских.
      Родька смотрит в сторону, понурив бритую голову, и глухо говорит:
      - Ты меня прости, что я тебя тогда так... И кореш твой пусть простит.
      - Ладно, - охотно говоришь ты, глядя на синяк под его левым глазом. - Тебе, вроде, тоже досталось.
      - Да, - Родька улыбается. - Здорово он дерётся. Кто он тебе?
      - Брат.
      - Классно дерётся, - повторяет Родька. - Ты куда едешь?
      - С Растаевым прощаюсь, - отвечаешь ты. - Уезжаю завтра. И брат уезжает.
      - До следующего лета? - голос Родьки звучит уныло.
      - Да.
      - А ты знаешь что... ты зимой приезжай! - вдруг с жаром предлагает Родька. - Мы на охоту с тобой сходим. Тут знаешь, какая зимой охота знатная! В лесу на лыжах...
      - Может, и приеду, - ты внимательно смотришь на Родьку, и тебе вдруг кажется, что ты давно с ним знаком, и вы всегда были друзьями, и не было между вами никаких недоразумений.
      - Слушай, Родька, - ты вдруг снимаешь с шеи свой крестик и даёшь ему. - На, это тебе. В подарок. Серебряный. Если ты заболеешь, цепочка примет твою болезнь на себя, почернеет. А ты будешь здоров. Это правда, верно тебе говорю.
      Родька Ныщев бросает на тебя пристальный взгляд, потом торжественно надевает крестик на шею. И с улыбкой протягивает тебе свой подарок - стилет.
      - Спасибо. Ты тоже возьми. Мало ли кто нападёт на тебя. Защитишься. А как кореша твоего зовут?
      - Жак, - говоришь ты. - Женька Артельцев из восьмого дома. Ты сходи к нему. Он кайфовый парень. Он не будет на тебя злиться.
       Родька кивает.
       - Ну, прощай, - говорит он смущённо, не глядя на тебя. Поворачивает мотоцикл и уезжает. Ты тихо едешь дальше. Тебе хорошо оттого, что вы с Родькой больше не враги. И у него на шее будет теперь твой серебряный крестик, а у тебя его стилет... И вы, конечно же, ещё встретитесь - обязательно!


       День отъезда.
       Иваныч и Петровна печальны. Мишка бежит прощаться с Женей. Женя недоволен.
       - Ты бы ещё целых полмесяца мог купаться, Миха, - говорит он. - Останься! Потом уедешь в свой город...
       Мишка рад бы остаться, но он не может без Кондора.
       - Ты пиши мне, Жак! - говорит он. - И звони тоже...
       Они пожимают друг другу руки, и Мишка идёт прощаться с Аней и Еленой Павловной.
       - Жаль, что вы уже уезжаете, - искренне говорит Елене Павловна. - Правда, Аня?
       Аня грустно молчит. Потом обещает написать Мишке из Питера - непременно...
       Мишка летит домой.
       - Ну, со всеми попрощался? - спрашивает Кондор.
       - Да, - отвечает Мишка и тихонько признаётся:
       - Знаешь, Кондор, я вчера Родьку Ныщева видел... В нашем бору встретились. Ну, и вроде как теперь друзья.
       Помолчав, он добавляет:
       - Я ему свой крестик подарил. А он мне - стилет...
       Кондор смеётся:
       - Хорошая вещь - стилет. И крестик тоже. Я знал, что вы перестанете быть врагами. Неплохой он парень, Родька...  А нам через двадцать минут ехать: вон Иваныч джип уже поставил за ворота. Давай, послушаем, что ли, на прощанье.
       И он включает магнитофон. И звучит - громко звучит музыка, "летит с мольбою" в последний раз этим летом над Растаевым.
       ... В сосновом бору Родька Ныщев останавливает свой мопед и прислушивается. Он приехал попрощаться с Мишкой, но не может себя заставить подъехать к даче Кондоровских. Пожалуй, он останется здесь. Какая странная музыка... Ничего вроде нет в ней особенного: ни в словах, ни в мелодии - и всё-таки Родька слушает внимательно, сам не зная, почему.
        Надо зайти как-нибудь к Женьке Артельцеву, думает он, спросить адрес Мишки в городе. Мало ли что. Вообще с Женькой надо замириться. Тогда можно будет иногда заезжать к нему - просто так...
А попрощаться с Мишкой у Родьки не хватает духу. Дослушав музыку до конца, он поворачивает мопед и уезжает обратно в Егорово. Музыка звучит в его ушах, и душу надрывает удивительная, нежная, необыкновенная грусть...
        Впервые за всю жизнь ему вдруг кажется, что он - счастлив.


                Песнь моя летит с мольбою
                Тихо в час ночной.
                В рощу лёгкою стопою
                Ты приди, друг мой.

                Слышишь, в рощи зазвучали
                Песни соловья?
                Звуки их полны печали,
                Молят за меня.

                При луне шумят уныло
                Листья в поздний час.
                И никто, о друг мой милый,
                Не услышит нас.

                В них понятно всё томленье,
                Вся тоска любви.
                И наводят умиленье
                На меня они.

                Дай же доступ их призванью
                Ты к душе своей.
                И на тайное свиданье
                Ты приди скорей.*

_________________________

* Л. Рельштаб, перевод Н. Огарёва

                К О Н Е Ц

апрель-май 1997 г.