Немецкая шлюха

   Прошло несколько лет, как я закончил мединститут в Оренбурге и начал работать  участковым врачом. В облздраве меня считали подающим надежды специалистом. Осенью  шестьдесят второго начальник вызвал  и предложил стать директором дома престарелых вдали от областного центра под Бугурусланом.
   На всю жизнь запомнил я тот промозглый ноябрьский день, когда впервые пришел на новую работу. Глухой трехметровый бетонный забор окружал кусок степи в километре от ближнего села. За ним серел длинный некрашеный барак, а чуть поодаль – небольшой кирпичный дом, в нем -  мой кабинет.  До этого я никогда не видел мест заключения, но ошибиться было невозможно:раньше здесь находился лагерь.
   Через час я вызвал к себе всех сотрудников. От старика – терапевта и отставника – завхоза сильно несло перегаром. Завстоловой с трудом размещалась на стуле. Двоим из трех нянечек – татарок было за семьдесят.
   Не успел я переступить порог барака и начать обход больных, как  в нос ударил едкий запах застаревшей мочи. Я подходил к дверям комнат, где жил «контингент», он усиливался. Под кроватями лежачих стариков стояли полные судна, ходячие жаловались, что им не дают прописанных лекарств.
   Прошло несколько дней. Я велел навести чистоту в комнатах, выбил в облздраве лекарства и шприцы, договорился о ремонте барака. Главное -  познакомился со своими подопечными, некоторые оказались старожилами: оставались в том же бараке, где сидели еще при Сталине.
 
   В числе  них, была  интеллигентная старушка   Эльза Юльевна Чекалина. Говорила она с еле уловимым акцентом, часть «контингента» звала ее «немчура проклятая». Почему – то мы почувствовали искреннее расположение друг к другу.               
               
               
 Прошел месяц, наступила зима.  Это особенно трудное время для стариков. Весь двор засыпан глубоким снегом, чистить его некому. Лишь одна узкая тропинка ведет от калитки к бараку, а от него – к домику администрации. Гулять старикам  негде, и они скучают в своих комнатках – камерах.
   Однажды я пришел навестить Эльзу Юрьевну, и она решила рассказать историю своей жизни.
- Родилась я в Австро – Венгрии и до пяти лет жила с родителями. Папа был преуспевающим адвокатом,  и я ни в чем не нуждалась . Однажды поздней осенью мы втроем возвращались из гостей и попали под сильный дождь. Мама  оделась легко и, как нарочно, оставила дома зонтик. Вся ее одежда промокла насквозь. На следующее утро у нее поднялась температура и, несмотря на усилия врачей, через месяц  мама умерла от пневмонии.
   Отец сначала горевал, но прошел год, и в наш дом пришла мачеха. Папа был постоянно занят на службе и много времени мне уделять не мог.  Вскоре у них появились сын и дочь, все внимание  посвятили им.
   Шли годы. Я закончила гимназию, надо было устраивать свою жизнь. В это время моя подруга вышла замуж за русского и уехала к нему на родину. Она пригласила меня в гости в свой петербургский дом, и я поехала в Россию.
   Муж Бригитты Сергей происходил из известного дворянского рода, по ее просьбе он вывел меня в свет. Впервые в жизни я попала на бал, и, несмотря на то, что была в своем единственном выходном платье, имела успех. Там  познакомилась с господином намного  старше меня. Через несколько дней он неожиданно сделал мне предложение.
   Видя мои сомнения, он обещал, что  моя жизнь станет сказкой.  Деваться  было некуда, и я согласилась.
   Василий Аполлонович был владельцем двух ткацких фабрик. Он старался завоевать мою любовь, и я ни в чем не знала отказа. Жили мы в красивом особняке в центре Петербурга, летом – в имении мужа в Калужской губернии. Занимались благотворительностью, много ездили по свету. У мужа были дела с Пастером и Нансеном, и он познакомил меня с ними.            
               
   Пришел февраль семнадцатого года. Мы обрадовались: ждали свободы и окончания войны. Я хотела навестить в Вене отца, он сильно сдал за последние годы. Война, однако, все продолжалась, и уехать во вражескую Австро – Венгрию я не могла. 
   Наступил октябрь. Через несколько месяцев нас уплотнили: оставили одну комнату. Есть стало нечего. Не хватало дров. Мужу было уже за шестьдесят, он быстро ослабел. Я начала продавать подаренные им драгоценности, но все стремительно дорожало, и этих денег хватило ненадолго. Вскоре Василий тяжело заболел. Полгода я ухаживала за ним, но в апреле девятнадцатого его не стало.
   Я начала искать работу. Пригодился немецкий: меня взяли переводчицей в Наркомат Иностранных дел, но через три месяца уволили, как социально чуждый элемент.
   После долгих мытарств удалось устроиться в школу, там и работала несколько лет учительницей немецкого языка. Любила своих учеников, они отвечали мне тем же.
   О личной жизни старалась не думать, но ведь я была еще молодой и красивой. В  двадцать седьмом году к нам прислали нового директора. В отличие от многих моих коллег, Сергей Александрович был хорошо воспитан и образован. Мы полюбили друг друга и,  казалось, ничто не помешает нашему счастью, но нас разлучила зависть.
   Учительница русского языка тоже добивалась внимания Сергея, но он выбрал меня, и тогда она отправила  донос в ОГПУ. За антисоветскую агитацию я получила свой первый срок.          
   Сергею писать не стала: защитить меня он был не в силах, а жизнь ему  могла бы испортить. Я мыла пол в бараке, чистила ночами мерзлую картошку и мечтала о встрече с ним.
   Сидеть мне оставалось меньше года, и тут к нам в лагерь прислали нового замполита. Мертвые от усталости, мы стояли на лютом морозе во время вечерних поверок и слушали  его рассказы о мудром вожде товарище Сталине.
               
     Как – то днем  увидел, как я мою столовую, и велел идти к нему в кабинет.-  Не будешь дурой, - сказал он, разглядывая меня, - поедешь домой.
    Я думала только о Сереже и пересилить себя не смогла. Меня перевели на тяжелую работу, посадили в карцер,потом я получила второй срок.
    Когда началась война, стало особенно тяжело. Зечки стали звать меня немецкой шлюхой.  Кто – то из лагерниц добился отправки на фронт, меня же отослали подальше от него – в Казахстан.
   В один из знойных дней августа сорок второго мне и другим женщинам приказали  убирать коровник в ближнем колхозе. Работали с раннего утра до темноты, выгребая пропитанную навозом солому. К вечеру сил совсем не оставалось. Иногда, когда никто не видел, удавалось передохнуть пару минут, привалившись к стенке.
   Вот в такой момент и увидел меня Саша. Минуту мы  молча смотрели друг на друга, потом, оглянувшись по сторонам, он убедился, что никого, кроме нас, нет рядом и сказал  по – немецки: « Не бойся. Все будет хорошо». Я испугалась, услышав немецкую речь, хоть она и была мне родной. « Немец? Здесь? Враг? Шпион?» - все эти вопросы мгновенно возникли у меня, но послышался шум шагов, и он быстро вышел.
   Работы в коровнике было невпроворот, на другой день меня послали туда опять. Наш лагерный охранник подвел нас к Саше и, сказав, что он колхозный бригадир,  велел выполнять его команды.
   Я старалась не смотреть на  Сашу, ведь среди лагерниц могла оказаться стукачка и  заметить мой интерес, а это грозило бедой и мне и ему.
   В тот день мне достались вилы, едва державшиеся на ржавом гвозде, вбитом в прогнившее древко. Дождавшись момента, когда никого рядом не было, я подошла к бригадиру их поменять. Он заговорил со мной по – русски, решив, наверное, не рисковать:  « Всех немцев из Поволжья выселили сюда. На фронт не берут. Как тебя зовут?» Мы познакомились.
   На третий день надо было помыть коровник и постелить свежую солому. Нестерпимо ломила поясница, но выпрямиться и отдохнуть не удавалось – за нами следил вертухай.               
               
  « Ты соломы – то не жалей, пошли – дам», - услышала я  вдруг и, еще не понимая, что происходит, побрела за Сашей.               
   Мы оказались в дальнем конце коровника, где не было никого. Он отпер амбарный замок, и вслед за Сашей я вошла в большой чистый хлев, весь заваленный мягким душистым сеном. Он подошел ко мне, стал гладить по щеке и, как в день первой встречи, сказал по – немецки: « Не бойся. Все будет хорошо». А я уже не боялась. Пряный запах сена опьянил меня, а его руки заставили забыть о страхе…
   Вдруг я услышала, что меня зовет вертухай. В беспамятстве застегнула одежду, схватила охапку соломы, лежавшей в углу , и побежала.
   Это был последний день, когда я работала в колхозе. Больше я Сашу не видела.
   Я молчал. Чем можно ободрить старую одинокую женщину, доживавшую последние дни в лагерном бараке?               
   Мне было только двадцать пять. Мама умерла совсем молодой, когда я учился на третьем курсе. Я решил спросить совета  у Эльзы Юльевны и рассказал ей свою историю.
   Приятель познакомил меня в Бугуруслане с Мариной, студенткой третьего курса Куйбышевской консерватории, приехавшей домой на каникулы. Все лето мы встречались, я влюбился и сделал ей предложение.
   Марина не сказала ни да, ни нет, только спросила, как мы будем жить, ведь у меня еще не было ни кола,ни двора. - Все появится со временем, - ответил я. Каникулы закончились, и она уехала учиться.
   Каждую неделю я посылал Марине письма и даже писал ей признанаия в стихах, хотя раньше изъяснялся только прозой. Наконец, не выдержал разлуки и отправился , не предупредив ее, в Куйбышев.
   Марина жила в домике одинокой старушки на улице Безымянка, к ней я и пришел с вокзала. Хозяйка была дома одна.От нее узнал: Марина давно встречалась с другим.Я уехал, так ее и не дождавшись.
   Что мне делать? - спросил я Эльзу Юльевну. - Бороться за свою любовь. Да, в отличие от нее, я мог это сделать, но что - то надломилось в моей душе - не стал...
   
   Я старался поддержать Эльзу Юльевну, но однажды ноябрьским утром она умерла. Тихо, как жила.