Ариадна

Я всегда гордилась тем, что я гречанка. В нашем маленьком городке это не было диковинкой, здесь исстари жили многие народы. Морские волны приносили их с дальних берегов и выплескивали на берег вместе с утлыми рыбачьими лодками…
Так, когда-то, появились здесь и мои предки. От них мне достался гордый профиль и любовь к самому синему в мире морю. Оно шумело и пело под моими окнами. Каждое утро я выбегала к нему, протягивая руки плещущейся бирюзе… Море приветственно ложилось в мои ладони, пенные барашки кошачьей тягучей лаской щекотали пальцы. Так начинался мой день.
Костик безумно ревновал меня к морю. Я лишь смеялась в ответ – мол, сердце мое уже занято, и ничего тут не поделаешь. Мы садились в моторку и плыли за Дельфинью скалу, в давно облюбованное нами укромное местечко. Там можно было целоваться до зеленых чертей в глазах, а можно было нырнуть в теплую воду и наблюдать за рыбами. Толстые, ленивые, они совсем не боялись нас и даже иногда позволяли дергать себя за хвост. Потом мы грелись на прожаренных солнцем камнях.
- Как называется этот остров? – однажды спросила я его. Место это и островом-то трудно было назвать – так, несколько гранитных «бараньих лбов», затерянных в синей глади.
- Не знаю, - он перевернулся, равномерно распределяя загар по телу. Впрочем, он и так уже был весь коричневый от солнечных поцелуев. Тоненький, как ящерица, и глаза – зеленого ящеричного цвета.
- Я сегодня добрый, и на правах морского короля предоставляю этот остров со всеми его ракушками и крабами в полное твое владение. И ты, как нынешняя его владелица, должна – нет, просто обязана дать ему имя!
Так у меня появился свой личный остров. Костя тоже допускался на него… в качестве моего пажа и носильщика корзинки с продуктами. Я так и не дала острову названия, я узнала его позже, когда уже ничего нельзя было изменить…
А лето текло стремительной песочной струйкой, уходя в вечность. И была уже середина августа. Листья на деревьях скручивались от немыслимой жары, трава приобрела соломенный цвет.
Однажды я сидела на берегу и болтала со знакомыми рыбаками. Они частенько приносили мне разные диковинки, попавшие в сети – морских звезд, крохотных черепашат (большие обычно отправлялись в суп), старинные бутылки. Иногда со мной делились настоящим уловом – рыбой и крабами. Но я не могла их есть – это все равно, что кушать собственную родню.
Я выпускала рыбину в большой таз и наблюдала, как она тихонько шевелит плавниками. Потом приходила мама и устраивала выволочку. Она-то не страдала от угрызений совести, варя уху… И мне приходилось быстренько убегать со спасенной на берег, чтобы там выпустить ее в родную стихию.
Но на этот раз подарком мне была вовсе не рыба, нет… Митька, здоровенный веснушчатый рыбак, что вечно строил мне глазки, спрятал руки за спину.
- В правой или в левой? Если не угадаешь, с тебя поцелуй!
Естественно, я промахнулась. Ну и ладно, назавтра Митька растрезвонит об этом по всему городку, и Костя будет ходить, надувши губы. Мне нравилось, когда он злился – это так смешно выглядело…
Мимолетное прикосновение к заросшей Митькиной щеке – и вот я уже уцепилась за его кулак, бульдожьей хваткой облапив мозолистую ладонь.
- Это разве поцелуй? Так нечестно… Больше подарков не получишь!
- Не очень то и хотелось! – Меня меньше всего интересовали Митькины душевные терзания, я уже неслась по пляжу в сторону волнолома. Там, в тишине и гордом одиночестве, можно было рассмотреть честно заработанный приз.
Это был камешек… так мне сначала показалось. Обкатанный волнами, потемневший за годы пребывания в воде кусочек гранита.
Нет, не камень! Ощупью, подушечками пальцев я почувствовала узор, выбитый безвестным мастером. В руках моих была камея! Тонкий женский лик, окруженный волнами-волосами. Чем-то похожий на меня…
Дома я никому не сказала про подарок. Отнимут еще, с них станется…
Я спала, положив камею под подушку. Ничего не снилось, помню только шепот морских глубин, как в большой раковине.
Утром стукнули в окошко. Из зарослей крыжовника на меня смотрело сердитое Костино лицо.
- Ну что, королева прибоя? Каковы на вкус рыбачьи поцелуи?
Я лишь хохотала в ответ.
- Смотри, что у меня есть! – Косте можно было безбоязненно показать мое сокровище.
- А я где-то уже такое видел.
И мы пошли к нему домой – листать старые, дедовские еще альбомы по искусству. Пухлые пыльные фолианты лежали на самом верху книжного шкафа, и я встала на стул, чтобы дотянуться до них.
Стульчик тоже был допотопным, и, конечно же, не выдержал веса стопки книг в моих руках. Полет мой длился недолго – Костины руки подхватили, удержали.
- Ты чего?.. Я так испугался! – и задержал объятие, боясь выпустить меня, будто нет уже под ногами моими твердого пола.
И позабылся и приставучий Митька, и вечные мои к Косте придирки… И блаженство охватило всю мою сущность, хотелось навечно задержаться в этом одурманивающем мгновенье счастья.
Камею мы все-таки опознали. Безымянный греческий мастер, третий век нашей эры. Такая же была выставлена в краевом музее. Меня, конечно, огорчило то, что «моя» морская девушка не была единственной и неповторимой, но зато теперь я знала ее имя.
Ариадна, дочь критского царя. Та самая, из легенды про Тесея.
Даже Костя признал наше с ней сходство:
- Только она каменная, а ты живая, хоть и противная. Попробуй еще раз к рыбакам подойти! Убью и тебя, и его!
Я представила рядом худенького, хрупкого Костика и похожего на шифоньер Митьку. Приступ смеха скрючил меня, опрокинул на разбросанные по комнате книги.
- Ты совсем дурочка, да? – он непонимающе смотрел на меня.
- Ага, а ты до сих пор не догадывался о таких свойствах моей личности?
- Скоро отец придет, личность. Давай убирать, ибо попадет нам с тобой за наши грешные деяния.

Ночью я видела ее во сне. Стройное девичье тело колыхалось на волнах. Она смотрела в небо широко распахнутыми глазами. Ни звука из плотно сомкнутых губ, лишь все тот же нескончаемый шелест волн…

Мой остров встретил меня привычно-ласковым запахом водорослей. Моторка, угнанная у рыбаков, мягко ткнулась носом в песчаную отмель. Мы были здесь вдвоем – я и камея. Не хотелось никого сегодня видеть, даже прилипчивый Костик не смог увязаться за мной.
Одинокая чайка ходила по мокрому песку, оставляя паутинку следов.
- Ты ешь рыбу, ты плохая птица. Уходи отсюда, - сказала я ей.
Чайка обиженно хлопнула крыльями и растворилась в небесной сини.
Я легла на волны, как та девушка из сна. Что она чувствовала тогда – преданная любимым человеком, брошенная фанатиками в морскую пучину? Царевна-молчальница…
Вода обнимала меня. Так хорошо, наверное, бывает только в материнской утробе. Когда ты еще очень маленький и не знаешь горестей этого большого и злого мира.
Войдя в роль эмбриона, я свернулась калачиком на прихваченном из дому полотенце. И не заметила, как заснула.
На этот раз она не молчала, она звала кого-то, и эхо от крика разбивалось о мертвые, бездушные скалы.
Я проснулась, но голос ее продолжал звучать внутри меня. Камея, ну где же ты… кусочек мрамора затерялся в недрах сумки. Вот, наконец, она в моих руках…
Лицо ее смотрело на меня – мраморное, холодное, неживое. У моего видения были другие черты – не такие правильные. Более вздернутый нос, пухлые, еще детские губы…
Я решительно сунула царевну обратно в сумку и двинулась к берегу.

А на берегу меня ждала изумительная сцена. Покинутые мною Костик и Митька объединились в общем горе. Утешением им стала бутылка из запасов Костиного отца. Продукт был произведен местными бабушками и отличался убойной силой. Вот и мальчиков моих разобрало так, что ни в сказке сказать…
Они сидели на бревнышке под навесом и пели песню. Слов я так и не поняла, но произведение явно было печальным. Особенно старался Костя. Рулады его распугали всех окрестных котов, что обычно бродили по берегу в поисках поживы.
На Митьку мне было наплевать, а за Костика влетит от его матушки… Пришлось тащить его к себе домой, ставить под холодный душ. В процессе всего этого мой словарный запас существенно обогатился, впору было писать монографию о народной речи.
Занимаясь приведением непутевого дружка в чувство, я позабыла о случившемся на острове. Только вечером, уже лежа в кровати, я закрыла глаза и… На этот раз она стояла на песке. Глаза – карие, огромные. Солнце запуталось в растрепанных волосах.
- Мне холодно ТАМ…
- Зачем ты зовешь меня? Я могу тебе помочь?
- Ты нашла меня, ты слышишь мою душу… Ты моя сестра!
- Ты умерла на моем острове, да?
- Он звался тогда Наксосом. На нем росла кипарисовая роща, там стоял оракул. Они убили меня…
- Разве убили? Тебя отдали в супруги морскому царю Посейдону.
- Нет никакого царя… Есть только морское дно. Там темно и одиноко. Там нет его… Боги покарали его за предательство. Он погиб в морской пучине, как и я! – улыбка скользнула по ее лицу. Бесовская, жестокая.
Она стояла, не шевелясь, похожая на статуи, что украшали ее покои на Крите.

Я потом долго смотрелась в зеркало. У меня ведь тоже были карие глаза…

Похмельный Костик требовал сочувствия и поддержки. Выхлебав прямо из банки пол-литра рассола, он окинул кухню мутным взором:
- А че-нибудь посерьезнее у тебя есть? Мамка в деревню укатила, мы с отцом теперь живем на подножном корму…
И принялся уничтожать содержимое холодильника. При его габаритах сушеной селедки совершенно непонятно было, куда все это вмещается.
Я глядела на него и удивлялась собственному спокойствию. Где же мое вечное желание съязвить, повоспитывать этого недотепу? Внутри была необъяснимая пустота, будто из меня вытащили все эмоции и набили вместо них ватой, как плюшевого кролика...
 Насытившись, мой ненаглядный возжелал ласки. Придвинувшись ко мне вместе с табуреткой, он задышал в мое ухо:
- Хорошая моя девочка, ты ведь не обижаешься из-за вчерашнего? А Митька знает место, где водятся белые дельфины. Он нашел проход в заповедник – ни один патруль не заметит! Обещал показать остров, который в сто раз лучше твоего – не голые скалы и песок, а самшитовый лес!
Скалы и песок… Мне вдруг захотелось крикнуть – громко, так, чтобы слышал весь город: «Там росла кипарисовая роща, а в ней был оракул!!!»
Костино прикосновение нестерпимо больно жгло мне плечо.
- Не трогай меня! – не сказала – прошипела я сквозь сведенное судорогой горло. Голос застрял где-то в легких, вместе со вдохом. А выдохнуть уже не было сил…

…Скалы, песок. Легкое платье ее колышется на ветру. Мужчина стоит рядом, держа узкую тонкую ладонь в своей руке. Он смотрит на восходящее солнце, что-то возбужденно говорит ей. Корабль в крохотной бухте поднимает паруса, рдеющие в малиновых рассветных лучах.
Кипарисы – стройные, высокие – обнимают белокаменное круглое здание. Портики, колонны… Люди в длинных светлых одеждах. Они обступают мою царевну, заслоняя ее от взгляда мужчины…
Она – пойманная в сети рыбка – бьется в этом кольце, кричит ему вслед…
Треугольники парусов на фоне алого неба становятся все меньше, корабль продолжает свой путь к далекой родине. Солнце движется по небосклону, и розовый утренний туман сменяется ярко-синим полуднем…

Костино лицо было белее простыни. Перепуганный, ошарашенный, стоял он надо мной.
- Ты чего?
А рядом с ним – моя царевна. Полупрозрачная тень. Я знаю, что он ее не видит.
- Я уже скорую хотел вызывать!
Царевна молчит, лишь та же злая улыбка на устах.
- Костя, ты лучше уходи сейчас…
- Как это – уйти? Ты, может быть, больна опасной болезнью. Я не имею права покидать тебя в беде! – На Костю накатило ораторское вдохновение, он начал рассказывать о гонконгском гриппе, африканской чуме, желтой лихорадке… - Кто знает, какие пакости может принести контрабандный товар? Ты ела вчера что-нибудь такое… экзотическое?
- Заткнись и иди домой. Или к рыбакам – продолжать вчерашние посиделки. Куда хочешь – мне все равно! – Я еле сдерживалась, чтоб не наорать на него.
- У тебя, видимо, окончательно съехала крыша! – Он задом, не отрывая от меня глаз, пошел к двери. – Ты, это… прости меня, если чем обидел… Я щас пришлю кого-нибудь, а то загнешься тут от своей гордости!
Хлопнула калитка. Я села на корточки, обняла себя руками за колени… Калитка вновь стукнула, послышались шаги. Соседка, баба Зина…
Она, как заботливая квочка, принялась кружить надо мной. Чай с противной горькой травой, ледяной компресс на лоб, воняющая нашатырем ватка, чей запах должен был прочистить мне мозги…
Царевну я больше не видела, она исчезла вместе с Костей. Ушла в свою могилу на дне моря – тосковать и звать Его.
Потом пришла мама, и я, наконец, смогла выплакаться. У меня ведь не было подруг, я с детства была окружена толпой мальчишек. Девочки завидовали мне, не пускали в свой круг. А мне было плевать на их птичью трескотню. Гораздо интереснее – нырять к затопленной близ Желтой отмели барже, или пускать змея, или, что совсем уже не по-девчоночьи – на спор прыгать с отвесной скалы вниз, в клокочущую пену...

Сестра моя, каково это - спать  тысячелетним сном? Какие сны снятся тебе? Как мне унять твою печаль, успокоить бесприютную, блуждающую душу?

Ночь она рассказывала мне о своей жизни – о пронизанном солнцем Крите, о рано умершей матери, о ревниво опекавшем ее отце. Был пастух-мальчишка, что короновал ее венками из полевых цветов, были подруги – затворницы дворцовых садов.
И был Он… Вовсе не смертельные объятия чудовища ждали его в каменном переплетении коридоров и переходов… Она-то знала страшную тайну лабиринта царя Миноса. Жрецы с отравленными кинжалами уже поджидали безрассудного чужеземца в одной из комнат…
Новая жертва во славу священного критского быка не знала своей участи, и мирно похрапывала на расписанном лотосами ложе. И только ей, юной златокудрой царевне, под силу было спасти безумца…

Утром меня отправили в больницу. Врач, добрый седой дядька, не нашел никаких отклонений, и сказал, что у меня случился обычный солнечный удар. У девчонки, выросшей близ моря. Бред, конечно, но я обрадовалась этому – теперь можно было не выходить из дома, ссылаясь на опасный ультрафиолет. Мне сейчас никто не был нужен, хотелось побыть наедине с собой, разобраться в спутанном клубке мыслей. Расправить их в длинную прямую путеводную нить…

…Старый, почти позабытый обычай – сплетать две судьбы единой веревочкой. Суровая овечья шерсть – для простолюдинов, нежный шелк – для царей. Запястье к запястью, сердце к сердцу! Надежно, накрепко связать две души, чтобы ни люди, ни боги не могли вмешаться в скрепленный прочным узлом союз.
Золоченый шнур, что сдерживал уложенные в затейливую прическу локоны – это все, что нашлось у нее. Он, крепко спящий после обильного пира, не слышал ее шагов. И обнял во сне, не чуя – царевна это или служанка, возмечтавшая родить от героя сына… А когда понял – было уже поздно, темная ночь навеки соединила их…

Костя появился через несколько дней – помятый, всклокоченный, с опухшим лицом. Видимо, он последовал моему совету и отправился к рыбакам - заливать горе. Впрочем, я не спрашивала, а он не спешил со мной откровенничать. Сказал только, что ему надо готовиться к экзаменам, и времени на болтовню у него нет.
- Если что – приходи в гости. – Он держался от меня на расстоянии двух метров, опасаясь нового взбрыка. – Я же терпеливый. Пойми, что никто другой твоего дурного характера просто не вынесет.

…Трирема, украшенная цветами и лавром, напрасно ждала своего хозяина-героя в Критском порту. Двое беглецов покинули остров на рассвете на купеческом судне, везущем товар в Горгиппию. Она отдала хозяину корабля все свои драгоценности – эмалевые браслеты, египетские перлы, золотые гребни. Все это было такой малой ценой за возможность спать на его груди… Три ночи она лежала в его объятиях, три дня дышала воздухом из его уст…

Теперь моя царевна была со мной всегда. Мне уже не приходилось закрывать глаза, чтобы ее увидеть. Мы говорили с ней подолгу – о море, о его холодной силе, об одиночестве. О любви… И пелена обманного мира постепенно спадала с моих глаз. Никому нельзя верить, даже тем, кто казался близким и родным – предать может каждый. Нужно захлопнуть душу, как кошелек, и закрыть ее на ключ. А ключ выбросить далеко… в морской отлив!

…Горгиппия встретила их неласково – мор свирепствовал на ее улицах. Команде запрещено было даже ступать на землю, пассажиры же сами были вольны выбирать – сойти на берег, в задыхающийся от болезни город или плыть обратно на Крит, где их ждала верная погибель.
А потом ее вел за руку замшелый седоволосый жрец. Куда – она не понимала, не хотела знать… Ей твердили про жертву, должную унять божий гнев, про искупление чьего-то греха…

Моросящий дождик размывал далекий горизонт в кисельную бахрому. Вымытая до иссиня-черного блеска галька поскрипывала под ногами, приятно щекоча мне босые ноги. Где твои боги-небожители, царевна? Они ушли, растворились в пространстве, стали серой капельной взвесью, застилающей небосклон. Они превратились в дождь…
- Эй, ты что здесь делаешь? - Митька, надежно укрытый от влаги клетчатым женским зонтом, шел ко мне из глубины лабиринта рыбачьих сараев.
- Сидит себе, мокнет… Совсем с ума сошла! 
- Тебе-то что? – огрызнулась я. – Иди себе дальше, не приставай к девушке. Нет настроения с тобою ссориться!
- А я, между прочим, тебя искал. По делу. Важному очень.
- И какая такая надобность возникла? Рак на горе свистнул, петух яйцо снес? – не хотелось отвлекаться на мелочи, гармония и спокойствие царили сегодня в моей душе. Небо и море сливались в единое целое, обволакивали меня защитным коконом. Меня и мою царевну…
- Не надо беситься, выслушай меня! Костя уезжает, он хочет тебе кое-что сказать…
- А самому слабо было прийти? – я действительно начинала злиться. Глупые, трусливые мальчишки – как же они любят прятаться за чужую спину!
Но Митька не слушал моих причитаний, а попросту взял за руку и потащил на вокзал.
Нас встретила обычная сутолока – тетки с пирожками, подвыпившие командировочные мужички, разыскивающая потерянного пассажира кассирша. И Костя… Он стоял под козырьком перрона, опираясь на выщербленную кирпичную стену. Лицо его – серое, безжизненное – не выражало никаких эмоций.
- Привет, – я изо всех сил изображала веселье. – Скучаем?
Митька сразу же двинулся в сторону пивного ларька, предоставив нам самим выяснять отношения.
- У меня разговор к тебе. Помолчи, просто послушай.
- Ну, давай, рассказывай свой разговор! – я присела рядом на бетонную опояску клумбы, зная, что дотронуться до меня он не посмеет.
Костя смотрел на меня взглядом собаки, потерявшей хозяина.
- Приедешь ко мне через год, после выпускных экзаменов? Я переведусь на вечернее, пойду работать. Снимем квартиру, все хорошо будет! Мама тебя отпустит, я с ней уже разговаривал!
Я резким движением рванулась с бордюра. Внутри как будто завели пружину, что-то неведомое во мне требовало немедленных и решительных действий…
- Мама очень беспокоиться за тебя, - Костя продолжал обрабатывать мой несчастный мозг.
- Настолько, что решила все за меня? Не слишком ли нагло с вашей стороны – строить мою жизнь так, как удобно вам?
Тело мое уже спешило дальше, прочь от этих несчастных, что никогда не поймут всей боли смертного существования.
- Не поеду я никуда… - услышал он меня сквозь таборную вокзальную шумиху или нет - не имело значения. Решение было принято, и кто посмеет его оспорить?
Царевна была рядом, она вновь улыбалась. Она знала все тайны мира, все запахи ветра, все то, что было и будет… Она одна оставалась у меня, больше никого…
Теперь мы всегда будем вместе, осталось подождать совсем чуть-чуть. Наша жизнь – это тоже лабиринт, все мы бродим по нему в поисках истины, и каждый однажды покинет его. Рано ли, поздно ли – это случится со всеми…
Улица, люди вокруг – все казалось картинками, слайдами, выхваченными из длинного поучительного фильма. Как будто сидишь в кинотеатре и смотришь на чужую жизнь, придуманную кем-то. А в голове крутиться – ведь со мной такого точно бы не произошло, никогда-никогда…
Вот желтый грузовик на перекрестке. За рулем его – толстый, улыбчивый дядька. На кузове нарисована смеющаяся обезьянка. Интересно, что там – внутри? Может, рыба – холодная, уснувшая, обреченная стать чьим-то ужином? Снятся ли рыбам сны, как людям?
Двор – бетонная коробка. Белоголовый мальчишка, перевесившийся через балконные перила. А внизу – девочка с бантом в толстой косе. Оба смеются чему-то своему, недоступному для других. Чем станет их нынешнее счастье через несколько лет, когда придет пора настоящей любви? К кому будет обращен девичий смех, кому улыбнется паренек?
Это все вопросы, ответов на которые для меня не существует. У меня сейчас вообще нет ничего, кроме острова, когда-то бывшего святилищем. Он для меня сейчас – единственное пристанище, больше мне некуда идти.
Между домами проглянуло море. Берег, пустынный, с длинными телами лодок – выброшенными на сушу большими рыбами. Взбитый дождем песок, размешанный в прибое. Время, тягучее, как горячая карамель, каплями оплывающее в пространство. И я – маленький кусочек хаоса, уже не принадлежащий этому миру, уходящий из него.
А на острове – камешки – меленькие, теплые. Так хочется лечь на них спиной, выжечь собранными в гальке частицами солнца мерзкий озноб, пронизывающий тело. Хочется забыть этот фальшивый мирок, уйти в сон, где живет счастье…
Но надо торопиться… Царевна вела меня к гранитному утесу, языком уходящему в море.
- Здесь, да? – спросила я ее. Мысленно, потому что нам не нужно было слов.
Она лишь кивнула головой. Это было то самое место… Здесь она последний раз смотрела в ЕГО глаза. А потом, опьяненная дурманным настоем, лежала на руках жрецов, чтобы через секунды полета стать морской царицей…
- Не бойся, у нас впереди вечность, - шепнула она мне, и мы шагнули вперед. Вместе, сплетя пальцы.
Солнце вдруг исчезло, на его месте оказались звезды. Они складывались в незнакомые мне созвездия, сестра перечисляла их названия. Она по-прежнему не отпускала мою руку. Теперь я чувствовала ее прикосновение, она больше не была бесплотным духом, и тепло ее постепенно согревало меня. Мы опускались все ниже, в глубину…
- Я хочу спать, здесь это можно? – спросила я ее.
- В этом мире мы вольны делать все. Ты проделала долгий путь к свободе, теперь можно и отдохнуть. А потом мы продолжим путешествие!
Куда она вела меня? Я не стала спрашивать, потому что серебряные огоньки перед глазами расплывались, меня клонило в сон. И я снова летела, на этот раз в кромешную тьму…

- Открывай глазки, ну же!
Кто-то трогал меня, не царевна – нет! Прикосновение было другим. Вдруг стало больно дышать, я закашлялась и открыла глаза.
Сначала я увидела песок. Серый, с перламутровыми вкраплениями битых ракушек. Потом мир перевернулся и возникло синее небо с палящим солнцем. А чуть погодя солнечный свет заслонило Митькино лицо. Он держал меня, как котенка, за шкирку, и тряс. То ли морскую воду выливал, то ли выбивал дурь…
Костя стоял в стороне. Я еще не успела посмотреть в его сторону, просто ЗНАЛА, что он здесь.
- Все, жить будет. Отходи подальше, парень, сейчас она начнет плеваться ядом, как змея кобра, - Митька все еще держал меня на руках. Наверное, боялся, что уплыву обратно в синее море.
Только не Митька это был вовсе! Нечто лучистое окутывало его, он как будто стал выше ростом. И лицо его постоянно менялось… нет, тысячи ликов одновременно смотрели на меня. Лишь глаза не менялись – старые, мудрые, как у столетней бабушки, что в детстве выливала мне испуг.
И зонт, который он хитрым рыбацким узлом привязал себе на пояс, вдруг стал веретеном. Среди множества нитей, тянувшихся от него, я видела свою и Костину, они сплетались в одну. Были еще две, я уже знала, кому они принадлежат.
Тем, кто на маленькой призрачной лодке плыл сейчас от берега. Две заблудшие души, наконец нашедшие друг друга… Тесей и Ариадна.
- Они вернуться, - сказал Не-Митька. – Скоро произойдет чудо. Даже два – на свет появятся мальчик и девочка. И, если на этот раз они не ошибутся – в мире станет капелькой больше света. А из капелек, как ты знаешь, рождается океан.
Он посмотрел на меня хитро и добавил:
- Тесей все время был рядом с ней, только маленькие глупые девчонки иногда не замечают очевидного! Нам понадобились тысячелетия, чтобы зарастить брешь, пробитую в ткани Мироздания этой парочкой… Да, еще – самое главное! На самом деле меня не существует! Я и те двое безумцев, что задали нам жару – мы тебе привиделись. Галлюцинация, посттравматический бред, последствия нервного срыва… Все, моя работа окончена, дальше разбирайтесь сами!
И снова стал прежним Митькой – дышал на меня вечным своим перегаром, материл незнакомыми мне словами. Потом ушел куда-то, как и не было его.
Морская вода, плескавшаяся внутри меня, вдруг стала выливаться слезами. Костино плечо быстро стало мокрым.
- Ничего, не раскисну – не сахарный, - он будто повзрослел за это время, что-то в нем изменилось. Так из разрозненных частиц вдруг является миру единое целое, и уже не помнишь, что изначально был лишь ворох осколков, казавшихся несоединимыми, совершенно чуждыми друг другу.
- Я сам виноват, хотел сбежать, бросить тебя одну!
- А я тебя буду ждать. Год, два – сколько понадобиться, время не имеет значения!
Руки он сплел кольцом, я была внутри – как птенчик в гнезде.
- Хитренькая, думаешь, я уеду теперь? Тебя ведь без присмотра оставлять нельзя – наворотила уже дел, хватит! Не мозги в твоей голове находятся, а некая субстанция, которой даже названия нет, потому что ученые ее еще открыли!
Он все говорил, и говорил, и слова его постепенно обретали зримый образ. Они сгустками носились вокруг меня, оседали на волосах, просачивались сквозь одежду внутрь… Цвет их не имел названия, его не существовало в спектральном круге.
Знание о сути вещей вдруг наполнило меня, мир стал открыт и прозрачен. След от улыбки того, кого в мире тонком звали Хранителем, парил в воздухе, а сам он – бред, галлюцинация – тонким контуром плавал рядом. И море – самое синее в мире – шумело и пело, неся в себе неразгаданную тайну…