Дневник пятилетней девочки

  "Сегодня я решила, что буду писать дневник. Почему именно сегодня, спросите вы? Всё очень просто – сегодня случилось событие, которое никак не укладывается у меня в голове - я узнала одну странную и страшную вещь. Пока я живу и дышу, но когда-нибудь меня не станет. Как не станет мамы, папы и всех, кого я люблю, потому что все мы умрём. Совсем непонятно, как такое может быть, но всё же я попыталась примерить эту самую смерть на себя. Вот я подросла, пошла в школу, потом в институт. Вот я уже совсем взрослая леди и даже вышла замуж. Я стала мамой, бабушкой. Я живу, я дышу, и вдруг… Мысли не укладываются в голове. Они сворачиваются мерзким комком в горле и мешают дышать. Страшно. Страшно, прожив один миг, познать ВЕЧНОСТЬ.
  Мне пять лет – я спорю с вечностью, вырывая кусочки жизни из неизбежности и бросая их на чистый белый лист.
  Я – маленькая девочка.
  Я боюсь темноты, но хожу ночью одна в туалет, шлёпая босыми пятками по паркету. Шлёпы получаются очень весёлые, страх сразу исчезает.
  Я не люблю рисовую кашу, но три-четыре ложки сахара превращают её в очень даже съедобную.
  Я очень мало сплю. Раньше меня ругали за это, но со временем перестали бороться с данным фактом, поняв, что семичасового ночного сна мне вполне достаточно. А днём я не сплю совсем. И теперь я знаю точно, почему я не могу много спать – я не хочу тратить бесценные минуты жизни на кусочки смерти, ведь сон – это уход от жизни. Временный, конечно, но всё же…
  Сегодня я узнала, что когда-нибудь умру, но пока я изливала свою душу листу бумаги, то почти перестала бояться смерти.
  Может быть, я пишу мой дневник неправильно, но ведь я появилась на свет всего пять лет назад и ещё многого не знаю. И, если верить моей маме, то моё незнание с каждым годом будет увеличиваться всё больше и больше. Прямо пропорционально тому, как будут увеличиваться круги знания. Чем больше знаешь – тем больше не знаешь. Логично?  Возможно. Но совсем непонятно. Ну, никак не укладываются в моей маленькой голове эти круги Аристотеля! Хоть тресни! Это как горизонт, который невозможно догнать - ты узнаёшь что-то новое, делаешь шаг вперёд, но граница постоянно ускользает от тебя, открывая объятия непознанного. И можно лишь догадываться о той Вселенной, которая лежит за чертой, называемой ГРАНЬЮ. Как можно лишь догадываться о смерти, лежащей за чертой жизни. Она так же необъятна, как необъятно само знание миропорядка. Я, маленькая девочка, боюсь этого знания, я боюсь смерти. Я буду писать мой дневник, вырывая из лап вечности небольшие кусочки таинства, которое зовется жизнью.
  Я решила, что сегодня поверну призму времени, чтобы очутиться там, где годы набрали обороты и уже можно спокойно думать о неизбежном. Нужно только, сосредоточившись, окунуться в волны времени и поплыть по ним... Поплыть... По волнам... По времени..."

  Ладони мягко коснулись синего кожаного переплёта, тихо прошуршали читаные сотни раз страницы – я осторожно захлопнула тетрадь. Глаза щекотнуло золотое свечение букв – изящным женским почерком в левом верхнем углу «Единственной любимой дочурке в день пятилетия» и крупными печатными буквами по самому центру «МОЙ ПЕРВЫЙ ДНЕВНИК». Через неделю я старательно выводила в нём свои первые умозаключения, связанные не с самыми солнечными сторонами жизни. Ровно через неделю после моего дня рождения умерла моя нянюшка, пожилая одинокая женщина, вложившая в меня душу и, как выяснилось позднее, всё своё скромное состояние: трёхкомнатную квартиру в центре города, небольшой валютный счёт в банке, значительно выросший к моему совершеннолетию, и потрясающую библиотеку. К своему стыду, я плохо помню её. Пожалуй, только глаза-ультрамарины на худеньком смуглом лице, обрамлённом седеющими волосами. Но это всего лишь внешность, зато я хорошо помню её удивительную душу. Иногда мне кажется, что часть её живёт во мне, и поэтому я – удивительное поэтическое создание, склонное к романтике и меланхолизму. Некоторые, наверное, уже составили обо мне своё мнение: этакая плаксивая дурочка, летящая в самолёте на высоте десять тысяч километров и судорожно прижимающая к коленям наивный детский дневник. Смею заверить, что это не правильное представление – мои родители тоже вложили в меня не мало. И не только денег.
  Пока жива была нянюшка (какая же я всё-таки неблагодарная дрянь – не могу вспомнить даже её имени!), я постоянно жила в России. Мы выезжали разве что на море. С двух лет я постигала столько наук, что обычному ребёнку и в первом классе не снилось. Интересней и легче всего были чтение и письмо. В четыре с половиной я сносно читала и усердно оттачивала правописание и каллиграфию. С математикой было труднее – даже теперь, будучи взрослой, я не мыслю себя без калькулятора. И помнится, я всё время пыталась сделать какую-нибудь гадость преподавателю этики, так как предмет этот вызывал у меня неподдельную скуку. 
Менялись учителя, добавлялись науки – неизменной оставалась моя добрая светлая няня. Неизменной ровно до пяти лет и одной недели.
  С этой смерти и этого дневника началась моя взрослая жизнь и скитания по миру.
   

  Чтобы излечить мою нежную детскую психику от стресса, отец купил виллу на берегу Средиземного моря, и какое-то время мы все вместе жили там. Но находиться со мной постоянно родители не могли, и потому ко мне пригласили новую няню. Что творилось в этом прекрасном белом доме! Я с криком и широко раскрытыми глазами носилась по комнатам, по аллеям, забиралась в самые недоступные места и требовала (властно!), чтобы от меня убрали эту дородную испанскую матрону, с трудом владеющую русским языком.
  Примерно тоже самое произошло и со второй няней, красивой, стройной и даже, кажется, русской. Я наотрез отказывалась от кого бы то ни было, ни на миг не желая расставаться с родителями. И они приняли единственно разумное решение: всюду брать меня с собой. Так началось моё знакомство с миром.

  - Уважаемые дамы и господа, пристегните, пожалуйста, ремни безопасности. Через двадцать минут наш самолёт совершит посадку в лондонском аэропорту Хитроу. Температура воздуха + 10 градусов…
  Я нервно подёргала пряжку ремня безопасности, засунула в рот карамельку и вжалась в кресло всем позвоночником, чувствуя, как по серому веществу забегали противные игольчатые мурашки. Вся надежда на экипаж – они тоже хотят жить, и им совсем неинтересно расплющить машину об землю. Ну, давайте, родные, не подведите! Закрываю глаза, сосредоточенно представляю, как самолёт идёт на снижение. Плавно, уверенно. Но вдруг мысли сбиваются – и мы несёмся к земле с дикой скоростью. Нет, так нельзя! Нужно взять себя в руки и думать о чём-то другом. О другом…
  Зачем я лечу в Лондон в это ужасное время года? Дожди, туманы, сырость, слякоть... Огромный камин, треск дров, потрясающий чайный аромат. В кресле напротив – старинный друг моего отца дядюшка Стив. Наши полуночные неторопливые беседы. А днём буду гулять по городу, обедать в дешёвых забегаловках, часами стоять на берегу самой ужасной реки в мире и хандрить. Именно за этим я и езжу сюда каждую осень – похандрить. Выплеснуть в это море непогоды своё накопившееся за год дурное настроение, чтобы возвратится в реальный мир со светлой душой, чтобы ещё раз убедится, что жизнь прекрасна. И, самое главное, чтобы осознать новую цифру моего бытия. Через три дня у меня день рождения. Дядюшка Стив, как всегда, закажет шикарный торт, и, как всегда, на нём будут гореть восемнадцать свечей. Бутылка какого-нибудь коллекционного вина внесёт в наш безмятежный разговор немного эйфории. Мы вспомним моих родителей – они погибли, когда мне было семнадцать лет. Их самолёт при посадке зарылся носом в землю. Захотелось открыть глаза и взглянуть в иллюминатор – это случилось где-то здесь, но я сдержала порыв, вспомнив, что так можно дойти и до истерики. Зачем каждый год я будоражу свою нервную систему? Зачем я сейчас здесь, в этом самолёте? И почему я не погибла тогда вместе с ними? Ах, да, уже два года, как я находилась в закрытом пансионате в часе езды от Лондона. Десять лет скитаний по свету с родителями упёрлись в тихое пасмурное заведение для благородных девиц. И через три дня - мой семнадцатый день рождения…
  По салону самолёта прокатилось русское «Ура!» - мы катились по земле, и машина уверенно сбрасывала обороты. ( Интересно, но почему-то только русские так бурно реагируют на удачное приземление, остальные нации ведут себя намного сдержаннее). Попыталась расслабиться, но спинной мозг словно переклинило, и он никак не желал отрываться от кресла. На ватных ногах я еле-еле добрела до трапа, глотнула влажного воздуха, медленно сошла по ступеням. Дядя Стив уже протягивал мне руку, водитель распахивал дверь лимузина – всё, как в замедленной киносъёмке. В голове поплыли титры: "Здравствуй, Лондон. Привет, мама. Привет, папа. Я прилетела". Уже сидя в машине, проваливаюсь куда-то далеко-далеко...

  "Несколько дней мы живём в Японии. Мой бедный желудок испытывает на себе все прелести японской кухни. Надо мной хлопочет маленький лысый японец-доктор, даёт какие-то отвары. Жутко противные. Смотрю на себя в зеркало и понимаю, что цвет моей кожи мало отличается от цвета кожи моего молчаливого лекаря. Незримое крыло смерти снова ворвалось в моё мироощущение. Зачем она умерла и посеяла в моей душе страшные зёрна? Зачем??? Я боюсь. Мама говорит, что она теперь на небесах, и ей там хорошо и спокойно, и мне тоже надо думать о чём-нибудь хорошем. Что ж, попробую…
  Удивительная это страна – Япония. Даже сквозь закрытые окна и двери чувствуется её дыхание, её сила, её особый ритм. Страна дисциплины и постоянного совершенствования. Страна, которая, по мнению родителей, должна наложить на моё взросление особый отпечаток и внести в мою будущую жизнь особый ритм.
  Когда я поправлюсь, ко мне снова начнут приходить учителя. Этика, эстетика, хореография, математика и прочее-прочее. По папиному плану, к семи годам я должна пройти расширенный курс обучения начальной школы. А через два года мы снова планируем вернуться в Европу, где я продолжу учёбу. У моего отца расписано всё на ближайшие несколько лет, а мама его всюду сопровождает. Теперь, когда я вместе с ними, мы видимся почти каждый день. Мне намного спокойнее знать, что они где-то рядом. Я буду очень стараться, чтобы родители поняли, что маленький ребёнок – это не обуза…
  Кто-то стучит в дверь моей комнаты. Наверное, это доктор. Или горничная. Кухарка никогда не поднимается ко мне – её апартаменты ограничены строго кухней. Всё, я прячу моего единственного друга под подушку.... Да, это был доктор. Пришлось принять очередную пилюлю, после которой я просплю всю ночь, как мёртвая. Смерть думает, что отнимет очередной кусок моей жизни, но.... ЭТО НЕ ТАК! Это я вырву из небытия очередной фрагмент будущего, нужно лишь немного сосредоточиться и повернуть призму времени... Я уже пробовала так делать, и, кажется, в прошлый раз у меня получилось. Нужно сосредоточиться, найти у себя в голове прозрачную призму и пропустить сквозь неё ярко-голубой свет. Этот свет наполнит всё моё существо и понесёт по волнам. Немного страшно, но..."

  Дядя Стив сидит в кресле, полузакрыв глаза. Одна сторона его лица освещена камином, а вторая находится в полумраке. По тонкому с горбинкой носу проходит граница света и тени. Когда-то он был очень красив. Он и сейчас полон шарма и обаяния. К тому же он неприлично богат (неприличнее меня). Но при всём при этом жутко одинок. У него мало друзей, и в его доме я никогда не видела женщины, хоть какой-нибудь! Единственная его привязанность - это лошади. У него их сотни, и о каждой он может говорить часами.
  Сегодня – день памяти его единственного близкого друга, моего отца. В этот день мы всегда вместе. И следующую неделю я тоже пробуду в его гостеприимном доме.
  Я листаю дневник, извлекая на свет свои нестройные детские мысли, с каждым годом всё больше и больше поражаясь, как такое можно было написать в пять лет! Помню, было время, когда я обвиняла родителей в том, что они лишили меня детства. Ох, уж этот переходный возраст! Я была отнюдь не подарком, за что и загремела в закрытый пансионат. Дядя Стив чуть приподнял уголки губ в знак улыбки – ему ли не помнить! Родители были постоянно в разъездах, и именно ему приходилось выслушивать пламенные речи маленького бесёнка, когда он приносился ко мне в школу по вызову директрисы, или когда я приезжала к нему на короткие выходные. Но мудрый дядюшка никогда не ругался со мной – он вёз меня в одну из своих конюшен к лошадям. За два года общения с этими благородными созданиями я сильно изменилась. Стала такой же стройной, грациозной, выносливой и жутко красивой. Два года я безвылазно жила в Англии, но смерть родителей изменила ставший уже привычным уклад. Бросив всё и, казалось, возненавидев эту страну, укравшую самых дорогих мне людей, я уехала в Непал. Второй раз в своей короткой жизни мне пришлось зализывать раны. Никогда не думала, что смогу вернуться в страну туманов и слёз, но через год взяла билеты на самолёт и прилетела в Лондон. Необузданный нрав взял верх над разумной половиной, и свой восемнадцатый день рождения я встречала в обществе дяди Стива. С тех пор каждый год на огромном торте горит восемнадцать свечей. Наперекор времени. И мне не нужно в этот день ничего другого. За окном дождь, в камине трещат дрова, горят свечи, и тихо шелестят страницы. Это ли не счастье? А всё, что за пределами – лишь суета.
  - Ты собираешься когда-нибудь замуж? – вопрос задан настолько неожиданно, что я вздрагиваю и, машинально бросая короткое: "Нет", ухожу в воспоминания…

  …После очередного «свидания» с дядей Стивом я уехала в Египет и с головой окунулась в волны Красного моря. И, как оказалось, не только в волны. В мои здравомыслящие извилины вдруг закралась абсолютно абсурдная мысль о том, что я влюбилась. Пару-тройку дней привыкала к этой мысли, стараясь игнорировать страстные взгляды моего поклонника и всячески избегая "случайных" с ним встреч. Он был хорош собой, высок и строен. И, очевидно, не беден, хотя это меня волновало меньше всего. Через несколько дней безмолвной оккупации я сдалась и позволила ему пригласить себя на свидание. Случилось это, как я сейчас понимаю, до безобразия банально, а впрочем, мне трудно рассуждать на эту тему – со мной это случилось впервые. Он подошёл, сказал что-то о погоде, я что-то ответила, после чего он вдруг решил, что такой голос может принадлежать, несомненно, только ангелу. Я попыталась развеять этот миф, но безуспешно. Потом мы вместе ужинали. Потом.… А потом случилось то, что он и вовсе приписал меня к лику святых, так как я, к стыду своему, до сих пор была девственницей. Я долго краснела, бледнела и плела что-то о том, что вот уже двадцать с гаком, и глупо, и горько, и вообще непонятно, что творится….Он успокаивал меня, целовал, носил на руках, а потом мы решили пожениться. И поженились.
  О том, что я обладаю огромным состоянием, мой новоиспечённый муж не знал – никогда не занималась саморекламой, не пыталась сняться в гламурных журналах, не мелькала на светских раутах, и потому не боялась "разоблачения". Для него же была обычным пресс-секретарём. Медовый месяц оказался коротким. Нужно было приступать к делам – механизм, заведённый и отлаженный отцом, требовал иногда моего присутствия в совершенно разных местах. И если командировку в Женеву мой избранник как-то "проглотил", то с Японией дело обстояло намного сложнее – он требовал предоставить объяснения и любовника, который возит меня по свету. Разумеется, объяснений не последовало – последовал развод. Мой адвокат сделал всё быстро и безболезненно. Ставшего бывшим мужа я пригласила на торжественный ужин в самый дорогой японский ресторан в центре Токио. (Не скрою, чтобы удовлетворить своё эго). Сын директора какого-то провинциального заводика,он был просто шокирован, когда узнал, что ресторан этот приносит мне за месяц столько дохода, сколько завод его отца за год. Да его бы хватил удар, узнай он об ипподромах в Англии, о вложениях в нефтяные разработки, о счетах в банках Женевы – только на проценты от них можно прожить безбедно. Во время бытности моим мужем для него было сказкой, что у меня есть собственная квартира в центре столицы (наследство нянюшки) и скромная дачка на берегу (я не уточняла, что дачка – это вилла в Испании, а берег тот – средиземноморский, лишь обещала, что весной мы непременно туда съездим). В итоге, горе-муж канул то ли в небытие, то ли в свой Тмутараканск. Я снова была свободной. И даже, наверное, счастливой. А впрочем, как всегда, одинокой. Но уже с опытом общения с мужчиной…
 

  Дядя Стив ничего не знал об этой странице моей жизни. Как впрочем и о многих других страницах. Он был нелюбопытен, сдержан и тактичен. Иногда мне кажется, что он таким родился. В отличие от меня... 
   

  "Прошлой ночью мне не спалось, и я сделала то, что на моём месте сделал бы самый обычный ребёнок: я пошла в спальню к родителям. Как обычно, преодолевая страх, шлёпала босыми пятками по полу – ничего в мире нет веселее звонких шлёпов в темноте. Из комнаты родителей доносилась негромкая музыка. Я приоткрыла дверь и просунула голову в образовавшуюся щель – лучше бы я этого не делала. Сквозь бледную ткань торшера струился золотистый свет, и в его потоках на чёрной атласной простыни извивались два тела. Сначала я испугалась, но любопытство взяло верх, и я пронаблюдала всю картину до конца. До сознания не сразу дошло, что это и есть мама и папа, а когда я поняла, что это именно так, то была в полном отчаянии. Почему? Зачем? Как? А после всего они, не замечая меня, погасили свет, прошептали друг другу слова любви и уснули! Мне не оставалось ничего, как тихонько закрыть дверь и прошлёпать обратно к себе. Уснуть я так и не смогла.
  Утром ко мне зашла мама. Она всегда заходит перед началом рабочего дня. Но сегодня она была какой-то особенной – я даже боялась на неё смотреть. Она присела на кровать, взъерошила мои волосы и, улыбаясь, взглянула в глаза.
  - Мы с папой очень любим тебя, - сказала мама. – И любим друг друга.
  Я залезла к ней на колени и зарылась лицом в тонкий шёлк халата.
  - Ты ночью не сильно испугалась?
  Я помотала головой.
  - Это любовь, девочка моя. И иногда мы любим друг друга таким образом. Когда ты подрастёшь, то поймёшь, что физическая близость между мужчиной и женщиной – это естесственно.
  В этот миг появился и папа, что случалось крайне редко. Он встал перед нами на колени, крепко обнял и прошептал, что мы – его самые несметные сокровища. И тут я задала вопрос, над которым родители долго и от души хохотали:
  - Папа, а когда я вырасту, ты и со мной так будешь, как с мамой?
  Интересно, все дети в пять лет такие глупые или только я? Мама сказала, что у меня будет другой мужчина, непременно такой же сильный и умный, как папа. Но разве есть на свете такие мужчины? Думаю, что нет. И теперь я очень опечалена. И почему мне не спалось ночью? И почему так хочется спать сейчас?"

  Ещё одна страница из моих детских воспоминаний, ещё один, сохранённый кусочек жизни. Закрываю глаза – путешествие во времени вызвало страшную усталость. Словно сквозь туман слышу голос дяди Стива:
  - Насколько я понимаю, это развёрнутый ответ на мой вопрос.
  - Возможно, - отвечаю я уклончиво, и уклончивость моя вдоль и поперёк изъедена безысходностью и одиночеством. Слабым жестом руки даю понять дяде Стиву, что больше слов не надо. Этот вечер и так слишком утомителен. А может быть, дело не в вечере и не в нашем разговоре, а в возрасте? Мне уже... Боже, сколько же мне уже? Ещё немного и  ... сорвётся с аллюра на галоп четвёртый десяток... Чувствую, как над моим крепким красивым телом глумится растерзанное раздавленное жизнью дряхлое существо, показывая свой беззубый оскал. Когда оно поселилось во мне? Когда я разочаровалась в любви? Или когда погибли родители? А может быть, намного раньше, когда я круглыми неровными буквами начала заполнять пустые страницы первого и последнего в своей жизни дневника?
  В бокале искрится вино, но пить совсем не хочется. Я шепчу что-то про усталость, прохожу ритуальный поцелуй "папа-дочь-спокойной ночи" и поднимаюсь к себе. Долго стою перед зеркалом, трогаю руками лицо – ищу признаки приближающейся неизбежности. Не нахожу ни одного изъяна – всё безупречно. Пытаюсь ликовать, но на губах виснет лишь вялая усмешка. Как спасение прижимаю к груди дневник, зарываюсь мыслями в прошлое и куда-то уплываю...

  "Интересно, куда ветер гонит облака? Мне нравится думать, что есть красивая кучерявая страна. В этой стране собираются облака со всего света. Большие и маленькие, лёгкие пушистые и тёмные ворчливые. Хорошо бы заблудиться в них, ходить-ходить и не находить выхода. Я бы набрала полные карманы облаков, сделала бы себе облачный парик, а когда бы разговаривала, то вместо слов изо рта выплывали бы крохотные облачка, и все бы читали, что я сказала. Хотя нет, не надо всех – я буду жить в той стране одна-одинёшенька, буду делать, что хочу, буду мечтать, о чём захочу, буду ложиться спать и просыпаться, когда мне вздумается. Нам с облаками будет весело.
  Мне очень нравится думать, что такая страна есть, но мечты о ней никак не вписываются в систему моего образования. Жизнь моя расписана по минутам. Скоро придёт педагог по новому предмету – природоведению, он расскажет всё про облака, и в моей голове сформируется чёткое представление об этом природном явлении. Я очень надеюсь, что облака – это никакое не явление, и что однажды я окажусь в чудесной стране Облаков. Я стану взрослой и отправлюсь на поиски этой страны, а пока мне приходится лишь мечтать о будущем. Правда, мечты эти больше похожи на реальность - стоит мне сосредоточиться и нарисовать в своей голове призму, пропускающую сквозь себя голубой цвет, как вдруг..."

  Переворачиваю страницу, взгляд упирается в облака, нарисованные разноцветными карандашами. По краям они тёмно-синие, почти чёрные, в середине – голубые, розовые и даже светло-зелёные, и неясным размытым контуром простого карандаша сквозь облака проступает неказистая фигурка девочки. Это единственный рисунок во всём дневнике. Иногда кажется, что в нём – вся моя сущность. Была, есть и будет, независимо оттого, сколько мне лет. Детский рисунок из недетского дневника. Господи, сколько же лет тогда было на самом деле той пятилетней девчонке? Аккуратно кладу дневник под подушку, зарываюсь с головой под одеяло. Вместе со мной в замкнутом одеялом пространстве оказывается безграничная, как космос, тоска. Она душит, подминает под себя, заставляет судорожно трепетать каждую клетку тела. Теперь мы существуем вместе, неразделимо друг от друга – я, тоска и космос. Много, слишком много тоски, ещё больше космоса, и так мало меня! Поплакать бы.… Любая женщина прорыдалась бы. Любой ребёнок бы выплакался. Но я не умею. Ни тогда, ни теперь. У меня часто бывает такое чувство, что я родилась уже взрослой. Бывало, лежу я в люле и говорю так серьёзно родителям: "А не пойти ли нам сегодня на концерт симфонической музыки?" Вот, уже немного легче, немного веселее. Видимо, ещё не всё потеряно, и есть надежда на спасение. И есть страна Облаков. Есть! Точно, она есть - меня осенило! - я видела её десятки раз! Как раньше мне это не приходило в голову? Она была тогда - в далёком радужном прошлом, и она существует сейчас - в моём пустом настоящем. И она будет потом. Моя страна Облаков. 

  -Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершает рейс Лондон – Москва. Высота полёта десять тысяч сто метров, скорость – восемьсот километров, температура воздуха за бортом – минус пятьдесят два градуса…
  Самолёт плавно набирает высоту, мельчают дома, дороги, поля... Вот иллюминаторы словно обложило ватой, сегодня её необычайно много. Закрываю глаза и снова утопаю по колено в облаках, примерзая позвоночником к креслу и прислушиваясь к всевозможным звукам. Позади Туманный Альбион, дядюшка Стив и безграничная тоска. А вокруг – страна, которую я нарисовала, когда мне было пять лет, и я была маленькой взрослой девочкой, написавшей на последней странице своего недетского дневника:
  "Круговорот жизни заканчивается не тогда, когда перестаёт биться сердце, а тогда, когда человек перестаёт чувствовать и ощущать этот мир, когда умирает душа. Душа.… Пока не очень понятно – нельзя даже нарисовать, как страну Облаков. Сегодня на небе их особенно много, идёт дождь – природа проливает слёзы. О чём она плачет? Я, к примеру, никогда не плачу. Я не умею плакать. Хотя иногда мне бывает очень грустно. Как сегодня, например. Грустно быть маленькой, но взрослой, и ощущать, что круговорот жизни вот-вот закончится. Хочется стать облаком - проливаться дождём, а затем невидимкой-паром подниматься в небо. А ещё грустнее в пять лет прожить почти всю свою жизнь: потерять родителей, разочароваться в любви, быть всегда одинокой. Наверное, нужно прекратить эти путешествия во времени, пока я не потеряла там самоё себя..." 
  Монотонный шум турбин возвращает меня в реальность. Я с опаской бросаю взгляд в иллюминатор – повсюду облака ослепительной неземной белизны. Они кажутся неподвижными, и складывается ощущение, что самолёт ползёт по ним. Маленький червячок, покусившийся на вечность! В желудке что-то противно запульсировало, пальцы стали влажными и судорожно вцепились в синий кожаный переплёт. Металлический червь продолжал свой полёт, буравя костный мозг моего позвоночника. Скоро посадка. Я прирастаю спиной к креслу и, словно загнанный в угол зверёк, напряжённо впитываю в себя звуки. Ещё немного – и долетела. Ещё чуть-чуть – и дома. 

  Маленькая девочка сидит на подоконнике и с тоской смотрит в небо. Огромные серые глаза медленно наполняются слезами. А где-то там, высоко, за чередой облаков вжимается в кресло самолёта её испуганное взрослое отражение. Идёт дождь, и день клонится к ночи, и устремляется навстречу облакам одинокая душа. Серая туча высасывает до дна серые невзрослые глаза, и уже не понятно, чем плачет дождь: водой или слезами. И в этой серой пелене, надрывно гудя, теряет свой след серебристая точка самолёта.