Деревня Орехова Грива

                мне 27 лет

                Деревня Орехова Грива

Толя Салымов предложил мне и Саше Михановскому отдохнуть в его доме под Лугой,  в деревне Орехова Грива.  Мы ехали туда в грузовой машине, был дождь, сильно качало машину, разговоры по дороге с Сашей и Толей. Леса, поля, лошадь жуёт траву.

У Толи изба с одной большой комнатой.  Мы пришли сначала в избу Василия Васильевича. Появились бабы, мы познакомились с ними,  сели на лавку. Никто не лезет за словом в карман. Ужинали втроём с Сашей и Толей картошкой, салом, зелёным луком, молоком.

В избе у Салымова есть только кровать, мебели и утвари нет. За нами ходят четверо парнишек: Петя (красавец с тонким лицом), Ваня, Витя, Саня. Самый шустрый и озорной Петя, всех задирает, во всё сует нос.

Саша копает яму для электрического столба. Толя играет с ребятами,  потом мы с ним принесли дров,  налили в бак воды, Толя затопил баню. Он говорил о своих планах на 5 лет вперед – юг, олжность врача психолога, зимой Ленинград. В нём есть целеустремленность, сила характера, деловитость, лёгкость общения с незнакомыми людьми. Он хорош в деревне, предельно естественен, у него гибкая фигура, он говорит, что кроме деревни ему нужны театры, филармония, общение с людьми.
 
Я думаю о том, что люди вокруг меня больше знают, больше умеют, больше приносят пользы.

Саша великолепен, спокоен, сосредоточен, внимателен к людям, он не хуже Салымова взбирался на столб, укрепляя провода. Всеобщими усилиями в нашей избе возник свет. Саша с Василием Васильевичем привезли столб (бывшая ель) обтёсанный с обточенным концом,  вбили в него железные крючья, навинтили на них стеклянные пробки, укрепили провода. Новый столб зарыли в яму и засыпали кирпичами с землей.
 
Саша и Вась Вась собрали в лесу букетик земляники, Саша вручил его мне. Я чувствую себя здесь беспомощной и ничем,  кроме улыбки отблагодарить не могу. Люди рядом со мной заняты делом, исполнены значительности и достоинства. Саша умеет разговаривать с людьми, а главное – слушать.  Он рассказывал мне байроновского “Манфреда”. Он много читал. Его мысли не доходят со всей ясностью, он не умеет их чётко выражать. Он пластичен,  у него красивые движения.

Тихо веет дождь. Здесь говорят: “Дожди пролетели”. Говор интересный, слова яркие. Звенит цепь, на которой ходит лошадь. Нас кормили супом, рыбой, простоквашей, молоком, кашей. Хозяева столь яростно зовут к столу, что отказаться трудно, даже ежели сыт по горло.

Ежедневно отбивают склянки – время пасти коров и овец. Здесь всего семь дворов. Кругом лес. Я ещё не выходила из деревни.

Вчера было ощущение счастья, когда я сидела на скамье, Вась Вась беседовал с Сашей, Толя кормил меня творогом, поил молоком. После ужина Толя нёс меня на руках в нашу избу в тех местах, где была мокрая трава. Я сказала ему, что никогда этого не забуду.   

Заботливы ко мне оба, но Сашу я не интересую, он занят своими мыслями.

Милая тишина. В ней живут: лай собак, пенье птиц, крики петухов, шелестенье пера и страниц, дыхание людей.

Ни к кому не навязываться, не подходить первой, не откровенничать.

Гуляли с Сашей. Шли молча, набрали по горсти земляники. Разошлись в разные стороны и больше не встретились.

Хоть нет солнца, на небо смотреть больно. Разглядывала траву, сидя у камней на обломке берёзы. Всегда одна, ни с кем не буду рядом.

Здесь чище, цельней, чем в городе, где грязь и соблазны. Почему я родилась не в деревне, я была бы счастливей.

Саша вечером читал Шекспира “Ромео и Джульетту”.

Сижу на крыльце. Мужики ушли в лес валить деревья для сруба. Гром гремит, кукушка кукует, петух поёт. Здесь хорошо, когда рядом приятные люди. Небо очищается,  на горизонте клубы белых облаков. “Была ли ты здесь счастлива?”, - спросил меня Саша. “Неоднократно”, – ответила я.

Гуляли с Толей. Гармония цветов - ромашки, горошек, зверобой, фиалки. Мы  нашли душистую землянику – огромные ягоды. Мы гадали по ромашке, он мне, а я ему.  Вышло – любит. Детский вздор.

После ужина Саша долго вслух читал Шекспира. Толя просил Сашу не читать в издевательском тоне. Перевод местами смешон. Я грела ноги,  чуть ли не засунув их в печку. Толя подтягивался на кольце, приделанном к потолку, висел вниз головой, упираясь пятками в потолок.

Ночью Саша заявил, что пойдёт гулять. Я обиделась на эти штучки, так как мне хотелось спать, ребята спали днём часа три, я сплю только ночью. Я стала читать стихи Эренбурга. Саша пригласил меня гулять. Я согласилась, боясь остаться наедине с Толей.

Саша дал мне свои сапоги, сам надел сапоги Толи. Саша тотчас от меня удрал, я стояла в поле и смотрела в небо. Вернулся Саша, и мы пошли в лес. На душе у меня был холод. В лесу сладко пахло медудицами, которые нам по пояс. Страшно не было, но и радости не было, любопытства тоже не было, хотелось домой, в избу.

Саша рассказывал по дороге, как однажды летом заблудился в полях, как бегал по дороге в дикой радости, как принял за волчьи глаза светлячков, лежал в стогу,  слушал, как пересыпается сено.

На днях, стоя рядом с Сашей, я погладила лошадь, у которой золотые ресницы, нежная кожа. 

Ездили на лошади в местечко - Горки на телеге. Мне эта езда понравилась, хотя трясло изрядно. Мне было хорошо и спокойно на душе. Поездка длилась 6 часов. В Горках живут родители Анастасии, жены Вась Вася. Автолавки в Горках не оказалось, мы поехали в деревню Захонье.

Всё, что нужно, купили в магазине. Я была удивительно терпелива все
эти часы, молчала, когда ко мне не обращались, отвечала, когда со мной заговаривали, смотрела на небо и ни о чём не думала.

На обратном пути я восседала на мешках с отрубями странным и пыльным чучелом,  мешки валились и убегали из–под меня, я тащила их в телегу. Лошадь шла медленно, громко фыркала.

Здесь часто звучит мат, но это почему-то не режет слух, не мучает, он как-то очень мягко звучит, в нём нет злобы и агрессии.

На обратном пути встретили стадо коров. На шеях у коров глухо звенели колокольчики.

12 июля. День святых Петра и Павла. Я читала вслух Шекспира горячим голосом, потом Брюсова, Блока, Георгия Иванова, Глеба Горбовского, Мамонова Витю, Пастернака. Пили горный дубняк за завтраком в общей избе, пришли бабы, мне было легко, и пустое сидение за столом не казалось временем, потраченным даром.

В Саше много рассудочности, доброе сердце, он говорит, что слово “люблю” ему ничего не говорит.

Толя говорит, что знает меня давно, поэтому ни о чём меня не спрашивает.

Здешние ребята выносливые, хорошо обращаются с лошадями. Бабы называют меня Галенькой. Мне бы хотелось пожить здесь подольше.

Рубили в лесу деревья. Одно дерево и я пилила. Меня научили рубить сучья топором на поваленных деревьях.

В Толе есть и детское, и задумчивое, и глубокое, это меня трогает. Я не могу не быть ему благодарной.

О, Господи, продли очарование Ореховой Гривы и сделай конец счастливым и светлым.

Гуляла 2 часа, на полях лежат большие и маленькие камни, некоторые заросли мхом. Красота трав. Кора березы нежна и покрыта седым покровом, очень мягким. Такая седина была на ивах в Тарусе в Долине грёз. Эта природа мне милей Валаамской.

Приехал на велосипеде мальчик Петя, поболтали, за завтраком я рассказывала ему книгу "Винни-Пух" и о семье Поленовых.

Каталась на велосипеде, катала Петю и Ваню. Петя почти невесом. Рисовала ребят Саню, Ваню, Петю. Играли в бадминтон со всеми по очереди. В Пете есть что-то есенинское.

Саша здесь иной, чем в городе. У него появляется крепкая осанка, сила, ловкость. Я бы, пожалуй, смогла прожить одна в таких условиях, по крайней мере, месяц. Были бы только книги и эти маленькие дети, и щенок, и лошади, и игры, и велосипед.

Я пошла в лес с бабами за вениками. Срубили 3 берёзы, руками наломали ветвей,  взвалили на спину и потащили в деревню. Ходили ещё раз в лес, собрали чернику.

У Толи широта душевная, любовь к дружбе, щедрость, непосредственность, обаяние. Его ум мне неясен. Он редко его показывает. Вечером он читал вслух “Гамлета” – низким, глухим, несвойственным ему голосом. Он никогда не разговаривает со мной, я первая задаю ему вопросы.

Я шла мимо лошади, она потянулась ко мне, я погладила ей морду возле глаз, в сердце была нежность к ней.

Качались с детьми на качелях, я читала ребятам Есенина и Стивенсона “Балладу о вересковом меде”. Я играла на гармошке, подбирала знакомые мелодии.

Весь день мы с Толей и бабами работали на сенокосе. С непривычки я устала и выбрала себе более лёгкую работу.

Сначала работала граблями, а потом взяла вожжи, встала на лист железа и понукая лошадь, отвозила сено к копне. Там лист разгружали, кидали сено на копну, я с пустым листом ехала к новому сену. Очень приятно было править лошадью, дёргая то за один, то за другой повод и тпрукать. Интересно, как бы здесь выглядела Лина, проснулась ли бы в ней деревенская баба, или это ей совсем чуждо.

В 6 часов утра я вышла на улицу. Было холодно, солнечно, сверкали лошадиные хвосты, горела роса на траве.

Поставили два стога. Толя во время работы несколько раз опрокинул железный лист и меня вместе с ним, не предупредив, что лошадь сейчас пойдёт и радостно,  оглушительно гоготал.

Небо заволокло. Ходили в Черенское смотреть часовню, мальчишки, не оглядываясь на меня, быстро шли  впереди. С нами увязался Петя, когда выяснилось, что часовня закрыта, Петя стал звать нас домой: “Посли, посли, ребята”.

Я прислонилась к чьей-то изгороди и смотрела в серое кипящее небо. Саша бродил рядом, Толя пошёл узнавать насчет кино.

Я говорю Саше: “Можно я тебя причешу? Саша: “Нет”. Я: “Почему? Ты ведь лохматый и противный. Мне это не нравится”. Саша: “Вот и хорошо. Ты привыкнешь к лохматости и тебе будет нравится”.

Толя напоил меня молоком. Саша читал “Ромео”, потом передал книгу мне, я дочитала до конца и принялась за “Антония и Клеопатру”, под которую Саша беспечно уснул. Когда на II акте я обнаружила, что Саша спит, я перестала читать, обрадовавшись, что можно, наконец, лечь спать. Не тут-то было! Саша проснулся и продолжил чтение. Мы с Толей ужаснулись, рассмеялись, но Саша, наконец, улёгся спать. Опять металось пламя в печи и отражалось на потолке.

Толя звал меня переселяться в эту деревню. “Вот устроим здесь музыкальную школу, и будешь ты преподавать”. “А ты что будешь делать?” Толя: “А я всё больше по сенокосу”.

Во мне покой и мир. Саша взял меня под руку и повёл кормить крыжовником.

Толя говорит так: “Это всё детали... на предмет... да брось ты... да застрелись ты...”.

За ужином пили вино, я захмелела. Ушла гулять одна, бродила туда и обратно по дороге, думала о родителях, о Толе, о Саше, о Лине, о работе. Одиночества не было. Небо сумрачное, вокруг лес и в нём отражающийся дождь, шелест травы под стопой. Домой идти не хотелось. Хотелось стать землёй, дорогой – сразу, в один миг. Я опять отказывалась от всего земного.

Появился Толя, мы стояли друг против друга, лицо его в поздних сумерках было красивым и юным. Он взял обе мои руки и прижал к губам. Стал рассказывать о своих знакомых. Мне всё казалось странным. Я спросила его, когда мне всё перестанет казаться странным. Толя спросил: “Что тебя удивляет?” Я: “Всё. Ты земное существо?” Он “Да”. Я: “Зачем ты живёшь?” Толя: “Чтобы есть. Чтобы целовать. Мы живём на земле, нас создала природа”.

Я взяла его за руку и повела домой. В избе горел свет, и волна его разливалась через все улицу. Саша в раздумье ходил по комнате. Все принялись читать. Саша облокотился на стол. На столе стоит принесённая им из леса коричневая береста.

Что скрывается под маской Толи, какой он истинный? Как я хотела извлечь на свет божий всё, что в нём таится и спит. С ним трудно говорить о вере, о прощении, о церкви. Его неверие от неверующей среды, его внешнее поведение от дурного воспитания. О ком-то он сказал мне как-то: “Он – не предаст”. У меня с собой икона святого Николая.

Здесь говорят друг другу: родный, жаланный, дорогуша моя, любимая моя. В печи стоят горшки с кашей и супом, их извлекают оттуда ухватом.

Меня обольщает тишина этих мест, удалённость от людской беготни. Читаю Томаса Манна о Гёте – очень интересно.

У Толи стало другое лицо, новое проступило в нём.

Мы с Сашей бродили по красивым мхам и хвощам. Нашли поляну с земляникой и грибами. Не оторваться от ягод. Полетел дождь, и мы под одним плащом пошли домой. Вымокли.

Там – наверху – мы все встретимся снова.

Поставили 10-й стог. Меня бабы попросили отогнать коров с покоса одной бабы. Я взяла грабли, стала ими махать, глядя на коров и крича им: “Кыш отсюда!  Уходите!” Коровы посмотрели на меня и ушли. Смешно.

Все бабы сильные, весёлые, полные жизни, несмотря на все горести, выпавшие на их долю.

Приехали Света Воронина и Белла. Света и Саша кажутся созданными друг для друга, они очень красивые вместе. У Светы всегда спокойное, светлое, женственное лицо.

Света читает Томаса Манна, Саша спит, Толя снял с него обувь, укрыл его одеялом. Толя лежит на полу и смотрит на меня снизу, а я на него. Он первый отводит глаза. Может быть, сегодня мы расстанемся навсегда.  Не шелохнусь.

Он уезжал, и его последние слова были: “Ну, что ж, прощай, не грусти”. И походка слабая, неуверенная, расслабленная. Он обернулся два раза. Я перед ним всегда была искренна.

Успокой его, Господи, принеси мир в его сердце, Господи. Однажды я спросила его: “Откуда ты знаешь меня”. “Я много думаю”, - ответил он.

Добрались со Светой и Сашей до Ленинграда. Встретили Лину – высокую, красивую, нервную.

Написать рецензию
Прочитала несколько Ваших миниатюр, сначала не могла уловить связи, а потом вчиталась, и меня просто заворожил Ваш стиль. Стало понятно и легко читается. понравилось! Спасибо! С уважением.
Лариса Клевцова   28.09.2010 20:08   

Добавить замечания
Дорогая Лариса, благодарю Вас. Я обозначила цифрами последовательность прочтения фрагментов моих дневников. Но их можно в принципе читать с любого места.
Галина Ларская   29.09.2010 15:03   

Я рисовала пейзаж.