Колеса

«Холодное лето восемьдесят пятого ознаменовалось захватом самолета палестинскими террористами, запуском первого мусульманина в космос, четырнадцатым Московским кинофестивалем, мораторием на ядерные взрывы, несколькими авиакатастрофами, обнаружением «Титаника» и моим рождением.
Это был светлый момент в моей жизни. Я родился, чему несказанно были рады родители, бабушка (которую через два месяца свалил инсульт) и старший брат (сгинувший в Грозном в девяносто четвертом).
Двадцать седьмое лето моей жизни было не менее холодным. И если о первом я знал лишь по рассказам родных, то прохладу этого августа ощущал на собственной шкуре. Возможно, стоило родиться в какой-нибудь африканской республике, где температура не опускается ниже десяти градусов. Но тогда мне пришлось бы быть черным, как смоль, негром (я не расист, но перспектива весьма малопривлекательная), примкнуть к повстанцам, заболеть СПИДом и быть съеденным львом, где-то на просторах саванны. Но я слишком привык к своей уютной квартире, удобному «Форду» с мягкими, кожаными сидениями, праздному образу жизни. Никогда не задумывались над вопросом: сколько современный абориген каменных джунглей протянет в условиях дикой природы, если его вырвать из привычной среды обитания. С вершины пищевой пирамиды он сверзится чуть ли не к самому её основанию, приравнявшись к овощам, кореньям и червякам. И всегда есть реальная возможность по незнанию отравиться первым попавшимся плодом, либо быть насмерть загрызенным комарами».
Затушив в пепельнице сигарету, молодой человек нажал на кнопку «сохранить», закрыл документ и откинулся на спинку кресла. Устало потирая веки, он поднялся со своего места, разминая затекшую спину.
Лето в этом году приносило сплошные огорчения. Всю весну он ждал, что вот вот распогодится, будет тепло, сухо, как бывало в прошлые годы. Каждое утро, открывая глаза, он с надеждой раздвигал жалюзи, предвкушая, как сегодня пройдется по улице без надоевшей куртки, сможет посидеть в парке на лавочке, пообедать на открытой веранде в любимом летнем кафе, прибежать домой, распахнув окна ощущать на лице теплый ветерок, который будет играть с занавесями. Он верил, что за три месяца наконец настучит десяток авторских листов, отнесет их наконец заждавшемуся издателю, они вместе опрокинут по стаканчику виски, ему дадут пузатый конверт с авансом и он сможет встретить осень в праздности, лени и счастье.
Майские затяжные дожди плавно перетекли в июньские затяжные дожди. Короткий период потепления пролетел незаметно. В июле небо вновь налилось свинцовыми красками а асфальт потемнел от капель. Так продолжалось до самого августа. Он целыми днями сидел в своей тесной квартирке, на отшибе города, глядя в пыльное окно, пил пиво, делал самолетики из старых распечаток и запускал их в прихожую, просиживал ночами в интернете, беззлобно ругаясь с людьми на форумах и тешил себя надеждами, что однажды утром он проснется и… Что тогда? В своих мечтах он вскакивал с постели в одних трусах  и майке, одним взмахом руки сбрасывал весь мусор со стола, расчищая себе пространство для работы, заносил над клавиатурой руки… И вот уже роман перед ним. Без сомнения гениальный текст. Критики в восторге, в магазинах не всегда хватает экземпляров…
Но дни сменялись днями, в углу скопилось приличное количество пивных бутылок, которые он так и не удосужился выбросить, почту заполнял сплошной спам, а живой журнал не обновлялся уже много недель. Последняя запись гласила: «Пррррррролил на клаааааавиатурррррррру пппппппиво…… Тепеееерььь ооооонаааа пррррррррррриколььькноооо ттааааак залллллипппает! Гыыыыы!!!»
Клавиатуру он протер спиртом и она исправно функционировала по сей день, а вот он нет. Хотя и промывал спиртом себе внутренности. Задаваясь вопросом о том, в чем же причина его нынешнего застоя, он пытался все свалить на музу, на недостаток свежих впечатлений, не понимая, что главной его проблемой была банальная лень. Она рассматривал и подобный вариант. Полный решимости побороть её, он сел за компьютер, клятвенно пообещав себе не вставать до тех пор, пока не напишет что-то вразумительное. За два часа он написал пять строк. Из которых четыре были абсолютно бессмысленным диалогом.
Глядя в окно, он подумал, что погода сведет его с ума. Мысль о том, что после такого лета его ждет дождливая осень и снежная зима приводила его в отчаяние. Хотелось урвать кусочек лета. Хотелось выйти на улицу, поглазеть на мини-юбки, много чего хотелось.
Сняв последние деньги со счета, он принялся оформлять себе визу, не заботясь о том, что по возвращении ему нечем будет платить за квартиру. Его вообще мало что заботило. Билет до Барселоны, номер в гостинице, список клубов и ресторанов – вот что крутилось в его голове. Он уже представлял себя в Фигерасе, бродящим по театру-музею Дали, наслаждаясь шедеврами безумного каталонца. Затем Малага и Валенсия с её «Городом искусств и наук». Мадрид в его планы не входил, потому что даже издали он производил отталкивающее впечатление. Глядя на фотографии города ему казалось, что среди его старых улочек всё еще витает затхлый запах мракобесия средневековья.
Он повертел в руках билет. Рейс «Аэрофлота» на 10:30. Все формальности улажены. Загранпаспорт, кредитка, немного наличности. Всё это аккуратной кучкой лежало перед ним на столе. Он задумчиво смотрел на те вещи, без которых нынче не проживешь. «Неужели в наше век все решают куски разноцветной бумаги» - размышлял он. Оттолкнувшись ногой от батареи, он прокатился на своем кресле через половину комнаты, обозрев весь грандиозный бардак, который накопился за несколько недель. Пнув ногой маленькую подушечку, валявшуюся на полу, он проследил её полет. Та шлепнулась куда-то за диван. Усмехнувшись своим мыслям он распахнул шкаф, и начал небрежно выгребать из него всё содержимое. Пара маек, рубашки, несколько пар нижнего белья, шорты, легкие летние брюки, джинсы, олимпийки. Из всего этого разнообразия в чемодане окажутся не более десяти-пятнадцати вещей. Порой, наблюдая на вокзалах за отцами больших семейств, увешанных тюками и баулами, отправляющимися со своими чадами и женами на отдых, ему становилось их жаль. Потные, кряхтящие и пыхтящие, с сумкой на каждом плече, они бежали по перрону, в поисках вагона. Следом жены тащили за руки вопящих детей. Не так в его представлении настоящий самец должен был проводить свой отпуск. В такие моменты он очень радовался, что его первый и пока единственный брак не был обременен радостью деторождения и омрачен совместным посещением курортов. Он думал, что завел себе бесплатную домохозяйку. Она – что заполучила безлимитный банкомат. Оба заблуждались.
Внезапно под руку ему подвернулся простой белый пакет из какого-то супермаркета. Он развернул его и изнутри на него посмотрело прошлое. На дне пакета лежало два небрежно свернутых белоснежных халата и зеленые штаны от хирургического костюма.
- А майку от костюма спер тот бомж, - задумчиво пробормотал он, разглядывая содержимое пакета. – Славное было время.
Много лет назад ему казалось, что лишь альтруизм и самопожертвование есть то настоящее и вечное, на чем держатся основы мироздания. Милосердие и самопожертвование. А может он просто начитался «Дневника мотоциклиста» доктора Гевары. Он грезил о поступлении в медицинский институт, видел себя в белом халате, со скальпелем в руке, пересаживающим сердце безнадежно больному ребенку. Видел себя за батареей колб, ретор и пробирок, изобретающего лекарство от рака. Стоило только захотеть. Но таким, как он не было места в медицине. Ильф и Петров в свое время придумали термин «кипучий лентяй». Человек, который загорался энтузиазмом, энергично брался за благое дело, а потом бросал его на половине пути. Сколько начинаний бросил на своем пути он? Не пересчитать.
Он оправдывался тем, что все его достижения рано или поздно сменялись скукой. Стоило ему чего-то достичь, как он понимал, что успех не за горами. Вот он. Осязаем. И, следовательно, не интересен. Так никогда он не признался сам себе, что на самом деле ему просто было лень.
Почему тогда он повесил халат на вешалку? Когда его жизнь стала относительно благополучной и стабильной, он не раз задавал себе этот вопрос. Вспоминая голодные дни интернатуры и бессонные ночи ординатуры, она часто спрашивал себя: «Что двигало мной в тот момент?» Каждый раз, возвращаясь в клинику, он самозабвенно писал кипы историй болезней, бродил из палаты в палату, пальпировал, перкутировал, аускультировал, бегал по семинарам, конференциям и презентациям фармацевтических компаний. Для чего всё это? Для того, что бы в один прекрасный день он сказал медицине: «Прощай!»
У каждого человека свой путь. Такой мыслью он успокаивал себя каждый раз, когда проезжал мимо родного стационара, в котором работал больше пяти лет. Сначала медбратом, затем интерном и ординатором. У каждого свой путь. Купив у соседа по общежитию допотопный ноутбук, он думал, что будет читать на дежурствах медицинскую литературу. Но вместо этого однажды ночью он создал текстовый файл.
«Яркое, режущее глаза, пятно телевизора на фоне абсолютно темно комнаты раздражало нервы не меньше той белиберды, которая из него изливалась. Лицо дикторши, вещавшей об очередных реформах, после которых в нашей стране чудес наступит всеобщее благоденствие, серийных маньяках в деревеньке Большие Бадуны, Переписюевского района и прочей "мировой обстановке", было похоже на погребальную маску. Она казалась какой-то ненастоящей. Кукольная ведущая. Кукольные события. Кукольная страна. И где то сидят кукловоды».
И меня понесло. Я писал везде, где мог. В метро, на дежурствах, запершись в ординаторской, не обращая внимания на крики медсестер, искавших меня, в общежитии, в библиотеке. Везде, где только можно. Так родился мой первый роман о человеке, у которого была мечта – жить по совести, так как хочется ему, а не как решат за него родители, и куда выведет кривая жизни.
Трудно было придумать сюжет, более банальный, чем этот. Начиная от древних греков, кончая Фицджеральдом эксплуатация этой темы не прекращалась. И, пожалуй, читателя уже трудно было уже чем-то удивить. Но на носу была суровая зима, а ему жутко хотелось новое пальто, на которое у него нахватало приличной суммы. Он разослал текст в несколько издательств, надеясь, что хоть в одном его заметят. Заметили во всех сразу.
В этой стране успех любого современного писателя зависел на пятьдесят процентов от таланта самого писателя (да и то не всегда) и на пятьдесят процентов от таланта его пиарщиков, которые его раскручивали. Как-то, после очередного фуршета, он размышлял, кто талантливее – он, или его пиарщики, и как так получилось, что народ начал читать всю ту ахинею, которую он написал однажды ночью. Но он стал талантливым писателе, не глядя подмахнул контракт на следующий роман и женился на смазливой мармозетке, которая училась на журналистку, мечтала об олигархе с нефтедолларами и совершенно не умела готовить.
Второй роман выглядел откровенной халтурой, больше похожей на сборник врачебных баек, но агенты оказались талантливее его и выкидыш писательской мысли выставили в выгодном свете, так что даже самые привередливые критики, скорчив траурные мины признали, что он не лишен новизны и чувства стиля. Потом были работа в модном журнале, богемные тусовки, книжные ярмарки. А потом от «гения» осталась лишь первая буква, эта квартирка на окраине города, многомесячный запой в одиночестве и полное безразличие к жизни.
Он раздраженно швырнул пакет в глубь шкафа и с грохотом захлопнул дверцу.
«Это было давно» - повторял он себе, бродя из угла в угол. Посмотрев в зеркало он увидел человека, с черными кругами вокруг глаз, недельной щетиной, немытыми волосами, топорщившимися во все стороны, худого и изможденного. Холодные серые глаза глубоко запали, и больше не блестели. Все это осталось в прошлом. Вместе с белым халатом, приветливой улыбкой и легкой походкой.
Он отвернулся и начал складывать вещи в аккуратную стопку, что бы хоть как-то отвлечься от мыслей.
Рубашки, брюки, шорты. Одежда превращалась в аккуратную кучу. Чемодан. Вместительный чемодан, который он приобрел несколько лет назад, на смену привычному рюкзаку, что бы добавить себе солидности. Однажды съездив с ним на какую-то конференцию, он забросил его на антресоль и больше не доставал.
Тихо зашуршала молния, открывая бездонные, темные недра, с десятками кармашков и отделений. Он провел рукой по дну чемодана, смахивая пыль, и в самом дальнем углу под резинкой для фиксации вещей натолкнулся на маленький полиэтиленовый пакетик. В нем оказались три желтых кругляшка. Три таблетки, с маркировкой «Х» на каждой. Подняв его над головой, он посмотрел на содержимое сквозь свет, пробивавшийся из окна, усмехнулся и швырнул пакетик через всю комнату на стол. Тот с глухим стуком упал на клавиатуру.
Когда то в своем блоге он писал, о том, что все молодые люди проходят эту школу. Не было тех, кто не пробовал. А кто клянется и божится, что к наркотикам даже не прикасался, нагло врут. Праведников нет. В современном мире трудно оградить себя от соблазна, подобного этому, потому что он доступен. Потому что он манит. Потому что он заставляет рисковать. Потому что с раннего детства все говорят: «Нельзя! Плохо! Смертельно!» И хочется знать, почему плохо, почему вредно.
Его дружба с наркотиками была обрывочной. Были недели задолбов и годы, когда о наркотиках не было даже мыслей. Учеба забирала все свободное время. Так что хотелось прийти домой, упасть на кровать и спать, спать, спать. Беззаботная праздность писательского бытия принесла в его жизнь и наркотики. Он перепробовал всё, по дому были спрятаны заначки. На кухне, в ванной, в прихожей. Трава, порох, колеса. Бесконечные растраты гонораров, несколько дилеров на все случаи жизни. Он завязал, понимая, что это ненадолго. Потом что не бывает бывших наркоманов, алкоголиков и извращенцев.
Сквозь темные шторы он бросил взгляд в окно, выходившее  на восток. Над серым городским массивом кружили вороны. Черная стая, в поисках корма. Под окнами, тихо шурша, проехала черная «Audi», тоже в поисках корма – местные дилеры или менты. А может и то и другое в одном лице.  Подойдя к столу, он задумчиво покрутил в пальцах пакетик, сел, откинувшись на спинку кресла и прикрыл глаза. Возможно даже задремал. Ему ничего не снилось. Ладонь вспотела. Пакетик выпал на пол. Где-то в глубине его души зрело решение, которое ему очень не нравилось, но было неотвратимо, как понос при дизентерии.
Отменить броню на рейс до Барселоны и купить билет до Симферополя заняло пятнадцать минут.
«Когда ж я повзрослею?» - усмехнулся он, глядя в экран монитора.
На Казантипе он не был никогда, да и не стремился туда прежде. Но глотать таблетки в местных клубах  совершенно не хотелось. Он не застал эпоху рейвов, в эру кислоты и техно был слишком молод, в годы драма и хауса слишком занят учебой. Зато каждый школьник мог плясать в полулегальном клубе, наглотавшись колес, если у него завалялась в кармане определенная сумма денег.
«На Ибицу я еще не заработал. А Казантип… Стоит попробовать», - оставил он последнюю запись в своем журнале.


- Мужик, а где здесь бар «Солярис»?
- Хм… - мужчина, лет сорока, в засаленной, серой панаме, коричневых бриджах и сланцах, потер щетину на щеках и протянул уставшим голосом - Помню 10 лет назад я с друзьями сидели на утесе на Казантипе и курили то, что обычно курят на Казантипе. Да вот, курили. Мда... Так вот, курили это мы на утесе, курили, в море носились виндсерферы, а в небе чайки. И счастливы мы были... Да, были... Что то прибило меня доплыть то скалы, которая метрах в десяти от берега, и уж не знаю что там случилось, но когда я плыл обратно, за мною увязалась чайка. Вот плыву я, плыву, все замечательно, виндсерферы носятся неподалеку, но почему то надо мною парит чайка. Здоровая такая, как средних размеров собака - до сих помню. Или не помню? Ну да бог с ней, с собакой, мы тут все-таки про чаек. Тут я пугаюсь, и начинаю плыть эти самые десять метров несколько быстрее, потому как парящая над тобой чайка размером со среднюю собаку, это вам не носящийся в где то в море виндсерфингист...  В общем в конце концов, вылез я на берег, а чайка все еще надо мною парит. Подхожу я к друзьям, смотрю - чайка все еще парит, мне дают еще покурить, я курю, чайка... ну вы понимаете. Так это я к чему? Я это к тому, что до сих пор мучает меня этот вопрос - а была ли чайка? А вот где «Солярис» я не знаю. Да, не знаю... Но здоровая такая была чайка!

Дослушав ахинею старого растамана до конца, он развернулся и пошел куда глаза глядят, загребая сланцами горсти песка. Несколько часов в эпицентре крупнейшего сборища наркоманов всех мастей и расцветок не произвели на него впечатления. За гордым названием Казантип ныне скрывался унылый поселок Поповка, и если бы молодые люди взглянули бы фактам в лицо, то разговор бы их выглядел так:
- Где тусовался этим летом?
- В Поповку опять ездил.
- О да, в Поповке лучшие телки и трава.
Казантип двадцать первого века это уже не постаппокалиптическая атомная электростанция. Это такой же курорт, как Сочи и Анапа. И там точно так же продают шаурму и плов потные армяне в засаленных фартуках. С него содрали почти тысячу гривен за «визу» и около двух потребовал таксист, который вез его из аэропорта Симферополя до этой самой Поповки. Дорого это или дешево он не знал, в ценах практически не ориентировался и в какой-то момент пришла в голову мысль, о том, что к концу своего отдыха он мог либо начать попрошайничать, либо жить в президентском люксе.
Таксист привез его в какую-то лачугу, где якобы работал его племянник, и заверил что там лучшие цены и сервис. Хозяин (который, скорее всего, являлся простым рабочим хомячком, ибо у таких оборванцев не хватило бы денег, что бы открыть тут даже туалет) – молодой парень, с жирными дредами на голове, дал ключи от комнаты, и на вопрос о том, куда лучше всего сходить, посоветовал бар «Солярис». Пожав плечами, он поднялся к себе в номер, располагавшийся на втором этаже трехэтажной фанерной халупы, он переоделся в легкие льняные брюки и зеленую рубашку. Выйдя на улицу, он почувствовал себя пижоном, потому что большинство аборигенов щеголяло в плавках. На берегу в абсолютном неглиже загорали девушки от семнадцати до тридцати семи лет, разной степени отвратности – на некоторых можно было смотреть. На некоторых только сквозь слезы. Шел шестой час вечера, и по бескрайней территории пляжа, усеянной различными строениями, которые на фоне друг друга вызывали чудовищный диссонанс, бродили уже не слишком адекватные личности, пошатываясь, глупо хихикая, сверкая расширенными до предела зрачками. Ему надоело бродить в этих психоделических джунглях, и он завернул в первую попавшуюся дверь, решив больше не искать «Солярис». Направившись прямиком к бару, он взял себе стакан виски, поморщившись от обилия приторных коктейлей, которые имелись в ассортименте. Играл приятный хаус. Столики, расставленные вдоль стен, пустовали. Для посетителей еще было слишком рано. На танцполе загорелыми телами, одетыми лишь в купальники, извивались две субтильные пигалицы.
«Стоило ли ехать в такую даль, ради того, что бы увидеть ту же самую картину, что   и дома», - пришла в голову противная мысль.
- Ну, раз уже приехал, гори оно всё огнем, - пробормотал он, закрыл глаза, нашарил в кармане  таблетку, закинул её в рот и запил виски. Горячий ком ухнул по пищеводу вниз, обжигая желудок. Сев за столик он начал глазеть по сторонам. Стены бара, расписанные причудливыми узорами, сочетали в себе такую цветовую гамму, что Кандинского хватил бы удар. За стойкой стоял бармен в безрукавке, и что-то тряс в шейкере, перебрасываясь фразами с тюленеподобным парнем, с блестящими поросячьими глазками. Бриджи на его необъятный зад налазили с трудом, открывая мерзко висящие жировые складки. «И почему во всём я должен видеть мерзость!» - разозлился он на самого себя.
Тем временем народ начинал собираться возле бара, на танцполе появилось больше извивающихся тел, за диджейский пульт встал какой-то небритый мальчик в безрукавке, который курил одну сигарету за другой и переключал треки на ноутбуке.
Он бросил меланхоличный взгляд на море. Штиль превратил его в ровную, как стол, поверхность, на самом краю которого багровое солнце исчезало за линией горизонта, окрашивая гладь во все оттенки красного. На берегу скучали серфенгисты, которые приехали за ветром и волнами. А в небе парила она…  Чайка. Здоровая такая. Размером с собаку. Она мерно взмахивала крыльями, отдавшись на попечение ветру. Чайка задорно кричала, перекрывая звуки музыки. И я понял, как был прав тот мужик, который боялся, что чайка его схватит.
«Отпусти меня, чайка», - прошептал он.
Но чайка схватила его и понесла…

«Кем я стал? К чему я пришел? Потерянный ребенок.
Мне привили честолюбие и эгоцентризм, но не дали ни капли совести. И ни грамма трудолюбия. Я хочу всего, сразу, с наименьшими затратами. Что бы пальцы пробежали по клавиатуре и уже роман. Что бы один раз ударил по мячу и уже в финале Лиги Чемпионов.
Я выстроил Империю Снов. Я сваял Рай для Самого Себя. Безумца. Куда я приду. И зачем? Кто будет ждать меня там?
Я так и не научился ценить жизнь.  Не научился принимать людей такими, какие они есть. Жизнь для меня - бурлящий поток лицемерия, в котором, барахтаясь, как котенок, плавает моя душа. Дохлый котенок.
Время убивает меня изнутри. 33 это не аллюзия. Он ушел не потому что Пилат был злой. Это был кризис среднего возраста. Он просто исчерпал себя. Что можно дать миру после тридцати трех? Ничего.  А стоит ли жить? Еще один замок, который я брал приступом, не сложил у моих ног штандарты. Почему? Неужели я так и останусь на всю жизнь унылой посредственностью. А стоит ли тогда жить?»

На самом краю сознания пульсировала точка, которая совпадала своим ритмом с битом из колоном. За нее он и цеплялся. Глядя в одну точку уже около часа, он все еще сжимал в руке стакан, с недопитым виски.

«Я не верю в рай. Хотя очень хочу туда попасть.
По пальцам пробегают электротоки. И я свободен в своем ничто.
Так стоит ли загоняться? Ведь были люди в своё время. Крутые мужики типа фараонов. Их по сей день помнят. И Цезаря помнят. А меня кто помнить будет? Да никому я такой не сдался. А кому сдался, тех тоже помнить не будут. Так зачем тогда рыпаться. Будь простым обывателем. Ибо, если все люди внезапно исчезнут, то через десять тысяч лет о них не вспомнит никто. Никто.
НИКТО!!!
СОВСЕМ!»

За его столик подсаживались люди, пили пиво, разговаривали, не обращая на него внимания. Он был для них чем-то вроде восковой фигуры. Здесь все давно привыкли к таким вот персонажам, созерцающим пустоту.

«Тогда зачем мы делаем всё это здесь и сейчас. Для кого, спрашивается, творим историю? Для себя? Лицемерно прикрываясь громкими фразами о ненависти к самому себе. Вот так то.
Все уже сказано до нас. И подумано до нас. И космос это фикция. И сами мы микроны, в атоме молекулы, химического соединения, белковой структуры клетки, которая входит в состав существа исполинского. Которое на самом деле не существо а бактерия, населяющая просвет толстого кишечника вселенского хомячка. А хомячок и есть вселенная. Вот как-то так.
И я тут не причем.
Да?
ДА!
Странная какая-то жизнь. И не угонишься уже за ней. Да я и не собирался вроде. Скорость - удел гордых, мощных животных. А я... Так... Улитка на склоне.»

Он встал, посмотрел по сторонам, и пошел в сторону танцпола, на котором по меньшей мере три десятка человек выплясывали, подняв вверх руки, что то кричали девушки, все друг друга лапали, пара геев целовались прямо в центре зала.

«Где-то за тысячи километров люди что-то интересное делают. А где-то день. А где-то в футбол играют. А кто-то рожает. А шарик земной - песчинка на огромном пляже реальности. И сейчас на этот пляж выбегут дети и начнут играть в волейбол, весело прыгая из стороны в сторону, наслаждаясь легким бризом.
Как высечь свое имя на скрижалях вечности. Как стать её любовником. Как синхронизироваться с ней. Да так, что бы время текло сквозь пальцы как песок. А тебе было наплевать. Как жить так, что бы оставаться незаметным и при этом влиять на события. Техника, однако. Раньше умел. Сейчас подводит слишком длинный язык. Он вообще враг мой. Проклятый. Или заклятый. Как и юношеский максимализм. Который на самом то деле и не максимализм а скорее минимализм. Вроде бы. Но это как посмотреть».

Он подошел к бару, заказал то, что первое попало ему на глаза, забрал высокий стакан с зонтиком и сел на свободное место, не глядя по сторонам, сделал глоток, но абсолютно не почувствовал вкуса.

«А я слишком мало делаю и слишком много говорю. Я могу построить воздушный замок для любого человека. А потом взять и сдуть его. И что потом. Чувствовать себя скотиной? Я слаб! Я безумно слаб! Во всем. Может и не стоило мне биться за счастье.
Вот я и подошел к повестке дня.
ЧТО Я ИЩУ???
Поиск. Путь. Две вещи, ради которых я и живу. К черту результат. Его можно заламинировать и повесить на стене. Но это будет не интересно. А вот сам процесс поиска чего-то. Ведь он важнее. Ведь это и создает движение. Это позволяет нам прорываться сквозь стены, рвать цепи, плавить реальность. Все хорошо. Все просто замечательно. Нужно искать. Но что? Смысл жизни? Банально. Цель? Тождественно смыслу жизни... Тогда что? Гармонию? Свет? Красоту? Бессмертие? Правду (сила то в ней). Ну, найдешь ты её, и что тогда? Что ты будешь делать? Это маленькая смерть. Конец приключения. Мне всегда казалось, что приятно выходить из дому. И печально в него возвращаться. Поэтому я не любил книги с хорошим концом. Ромео должен умереть. Джульетта не обзаведется семьей. Так будет правдивее. Ведь мы любим правдивые сказки. Ведь мы не любим, когда нам врут. Нельзя останавливаться. Лишь движение создает иллюзию жизни».

В горле стоял противный, сладкий комок, язык распух и был похож на наждачную бумагу. В голове плавала суспензия мыслей, образов, воспоминаний и галлюцинаций. Он тряхнул головой.
- Ты кто? – спросил он, ощущая чье-то присутствие рядом.
- Я твое настоящее – ответило «настоящее» мелодичным женским голосом, который перекрыл звуки транса, доносившиеся ото всюду. Приятный голос, словно в покрывало обернул его в мягкие интонации, - Тебя отпустило. Значит и меня скоро отпустит.
- От чего? – удивился он, силясь разлепить веки.
- Ты со мной колесом поделился, - флегматично ответил голос.
«Какой я, однако, добрый!» - пришла в голову мысль. Он рассчитывал провести в поселке три дня, по количеству таблеток. Но один день можно было вычеркнуть. Наконец он открыл глаза. Яркий свет стробоскопа ослепил на секунду, так что он часто заморгал, пытаясь сориентироваться в пространстве. Бар был полон. На танцполе не было свободного места. Столик, за которым он сидел, был уставлен пустыми бутылками, бокалами, завален окурками и пеплом. Напротив, спиной к нему, лицом к морю, сидела девушка. Он не мог её разглядеть, потому что глаза нещадно слезились.
«Сколько времени я провел в таком состоянии? Кто эти люди? И что за таблетки мне попались под руку?» - вопросы размножались с угрожающей скоростью.
- Я похож на человека, вышедшего из комы? – спросил он, силясь перекричать музыку.
Она тихо рассмеялась, не поворачиваясь к нему лицом.
- Пойдем отсюда, - сказала она, заключая его руку в свою мягкую, теплую ладонь, и настойчиво потянула его к выходу.
На секунду вспышка стробоскопа осветила её, позволив ему наконец на долю секунду увидеть, с кем он уходит. Высокая, (практически вровень с ним) статная девушка, с приятными, мягкими чертами лица, обрамленными густыми, черными волосами, аккуратной, прямой челкой, закрывавшей лоб и большими, карими глазами. Она была красива. Она было очень красива. Он следовал за ней, как жертвенная корова за жрецом.
Выйдя из бара, они побежали в сторону моря. Они бежали, смеясь и спотыкаясь на кочках, падали, катились по песку, падали вновь. У самой кромки прибоя они остановились, и медленно побрели вдоль берега, стараясь ни на кого не наступить. Люди занимались делом. Люди занимались сексом. То тут, то там виднелись тела, совершающие поступательные движения в соответствующих позах, при тусклом свете луны.
Он держал её за ладонь, ступая по следам, вдыхал теплый летний воздух, и смотрел думал о том, чего на данный момент хочет он. Хотелось присесть где-нибудь на песке, подождать, когда муть в голове уляжется, спокойно посидеть, обняв её за плечи. Она остановилась на пустынном отрезке пляжа. На сто метров вокруг никого не было. Вдалеке гремела музыка. Она повернулась к нему и, чуть склонив голову набок, пристально оглядела его с ног до головы, улыбаясь села на песок, словно прочитав его мысли. Он попытался улыбнуться в ответ. Она лишь покачала головой, и потянула его за руку, усаживая рядом. Легкий бриз обдувал лица, она положила голову ему на плечо, а он обнял её за талию. Так они и сидели, молча глядя на то, как волны лижут берег, как луна медленно катится по небу. Не требовалось слов и действий, что бы что-то поменять. Не требовалось ничего, что бы сделать этот момент еще лучше, чем было на самом деле. На дне её расширенных зрачков морской простор исчезал, теряясь в черной дали. В его глазах плясали огоньки, свет далеких звезд, которым еще предстояло зажечься на небосклоне. Они были одним целым. Они попали в одну кроличью нору, из которой не было выхода, и они проваливались всё глубже и глубже, обнявшись, как первоклассники. Он ощущал, её дыхание на своей шее, она наслаждалась его мягкими ладонями, гладившими её лицо.
По темному небу не спеша ползло облачко, напоминающее пьющего чай крокодила.
Босой ногой девушка рисовала на песке какие-то узоры. В них был смысл. Тайный смысл бытия, который стирал упрямый ветер. «Хорошо что стирает, потому что, обретя смысл, мы теряем тайну. Потеряв тайну, мы утрачиваем интерес», - подумал он.
- Проводишь меня домой? – спросила она, поднимаясь и отряхивая юбку от песка. Он молча кивнул.
Они вновь брели по побережью, взявшись за руки, как семейная пара, много лет прожившая бок о бок. Как люди, которым не нужны были слова, что бы понимать друг друга. Утренний ветер развевал её волосы.
- Прощай, - сказала она, скрываясь в дверях своей гостиницы.
- До встречи, - ответил он.

Он проснулся лишь в обед, когда солнце уже нещадно пекло. Обливаясь потом, он бродил по побережью, силясь вспомнить, где же была её гостиница. Лишь к вечеру он смог отыскать это место. Но хозяин только руками развел.
- Они уехали утренним автобусом.
- Куда? – раздраженно спросил он.
- Да кто их знает, - лениво ответил мужчина, почесывая волосатый живот, выпиравший из под рубашки.
Он вышел на берег моря, покрутил в руках последнюю таблетку и зашвырнул её в ближайшую волну.

Форд летел по кольцевой. На спидометре стрелка уже зашкаливала за сотню. Спешка была совсем не обязательной, но ему не терпелось попасть в издательство. Редактор позвонил сразу, как только он сошел с трапа, успев ознакомиться с рукописями, которые он выслал, находясь в Крыму.
Запершись в своем номере, обложившись коробками с вермишелью быстрого приготовления он как заведенный стучал по клавишам ноутбука трое суток. Ровно столько ему понадобилось, что бы написать роман, длинною в пятьсот тысяч знаков. Потом еще пол дня, что бы найти интернет кафе и выслать роман редактору.
А потом он напился. Промотав все деньги, что были в кармане, остальные три дня он пролежал на пляже, уныло глядя в голубое преголубое небо, по которому плыли облака. И ни одного в виде крокодила.
Он несся по трассе. В колонках играло техно. А в небе… В небе плыло то самое облако. В виде крокодила, пьющего чай. А рядом парил чайник…
Выскочивший на встречную полосу геленваген он объехать не успел. Потому что мир наполнился скрежетом и темнотой.

- Просыпайся….
Мягкий голос обволакивал сознание. Тихий писк, на грани восприятия. Яркий, режущий глаза свет. Кто-то стучит по лбу. С трудом он разлепил веки.
Лицо. Кто-то склонился над его лицом.
- Кто  ты? – с трудом выговаривают губы. Так, что и сам он не понял, что сказал.
- Я – твой анестезиолог, - голос глухой, словно доносится из туннеля.
Она стягивает с лица маску. И он понял, что скорее всего умер, потому что это та девушка из бара. Она улыбалась ему нежно и чуть печально. А потом провела по лбу мягкой, теплой ладонью.
«У меня все будет хорошо», - подумал он и улыбнулся в ответ.