Петербургское лето

             


  Удивительная штука - жизнь. Она взяла и  подарила мне две страны. Бытиё моё разделилось вдруг на израильские и российские периоды. Из российского периода осталось в памяти лето 1999-го.
  Друзья предложили принять участие в строительстве дома-дачи в пригороде Петербурга.
Оказавшись в месте назначения и вдохнув целебного лесного воздуха, я очутилась у дачного участка, обрамлённого красавицами-соснами. На шести вбитых в землю бетонных столбах высотой в три метра, возвышалась бетонная платформа. На платформе очень симпатично расположился маленький круглый бревенчатый сруб.
  - Ого, когда это вы успели?-произнесла я удивлённо
  - Да вот, всего месяц прошёл, как начали стройку,-ответила мне хозяйка, Вета Михайловна. Лена, дочка её, смиренно помолилась. Изнутри сруба раздался стук молотка.
   - Кто это там орудует?
   - Да это брат мой, Фёдор, - сказала хозяйка, а потом зычным голосом скомандовала:
   - Федя, слезай.
Худенький, симпатичный мужичок лет сорока семи спустился вниз по самодельной лестнице и вежливо поздоровался со мной. Внизу под платформой стояло сооружение, сколоченное из досок и обтянутое полиэтиленовой плёнкой. В нём были сделаны два лежака и столик для плитки, там же в углу в картонном ящике аккуратно разложены кулёчки, мешочки с крупами, сахаром, банки консервов.
  После быстрого перекуса, мы все дружно принялись за работу. Лена взяла лопату и стала копать канаву для стока воды. Фёдор, прихрамывая, подошёл к лестнице и поднялся наверх.
    - Что-то он квёлый,- сказала я хозяйке.
    - Горе с ним. Всю зиму сидит дома в Питере, работать не может, болит нога, лечиться не хочет, короче говоря, и сам мучается и родных мучает. Может, хоть это строительство его подстегнёт. Мужик-то с головой и с руками.
     - Свет Михалыч, папиросы привезла?- подал сверху голос Фёдор.
     - Привезла, привезла.
Я взглянула на него и отметила: лицо тонкое, интеллигентное, а поначалу совсем было приняла его за работягу.
     - Что надо делать?- спросила я Вету.
     - Бери рубероид.
Мы раскатали на земле большой рулон рубероида и  стали отмерять куски, необходимые для покрытия крыши. Потом большими портняжными ножницами отрезали их, подносили к площадке и, затаскивая по лестнице наверх, передавали Фёдору. Он раскатывал рубероид тут же по крыше и забивал молоточком реечки на месте шва. За полдня крыша уже была покрыта.
      - Ну вот, теперь уже дождь не страшен,- сказал он,- можете спокойно ночевать.
После работы, собравшись у костра, обсуждали проблемы дальнейшего строительства.  Громадины-сосны о чём-то переговаривались, наполняя воздух ароматом, а наши сердца покоем и умиротворённостью.  Фёдор, глубоко вдыхавший в себя  табачный дым, напоминал мне лесного хозяина, круглое, доброе лицо Веты - сказочного Оле -Лукойе, Лена - монашку, по ошибке прибившуюся к нашему очагу. Костёр, прозрачный шалашик, домик — чудеса, внезапно  осветившие мою жизнь. Мои поездки в пригород стали частыми.
 С Леной мы были знакомы давно. В то время она была совсем другой: пела, играла на гитаре. Особенно тонко чувствовала бардовскую песню и лирику русского романса. Тогда, помню, все восхищались её голосом. Невидимые душевные нити связали нас друг с другом.  Я узнала, что родители её, сестра и брат живут в Москве, а она, после окончания Лесотехнической Академии, осталась жить с бабушкой в Ленинграде и  никуда из полюбившегося ей города уезжать не собиралась. В ленинградской квартире был настоящий ботанический сад. Любовь к растениям передалась Лене от матери. Весной кухонька заставлялась коробочками с землёй, куда бережно сеялись семена, чуть проклюнувшиеся росточки  аккуратно пересаживались пёрышком от довоенной перьевой ручки в новые коробочки. Когда же приходил черёд расцвести всему этому благолепию, то невозможно было отвести глаз от азалий, лабелий  и всевозможных других цветочных сортов. Частично рассада высаживалась на даче, частично продавалась бабушкой Пелагеей, но чаще просто раздавалась друзьям и соседям, которым мать с дочкой не могли отказать.  Вета, справившись с рассадочными делами, погостив у матери и Лены месяц, снова уезжала в Москву. Там была семья: муж, старшая дочь и сын. Там была и дача, на которой Вета много и плодотворно работала. Так проходили годы.
  Беда пришла неожиданно. Тяжёлая болезнь, как гром с ясного неба, обрушилась на Лену. Лечение в клиниках на какое-то время снимало приступы, но излечить окончательно не могло. А Лена, будучи человеком творческим, не хотела сдаваться, Соседка по квартире   подрабатывала на кухне в церкви. . Увидев тяжёлое состояние Лены, взяла её с собой на  работу. Батюшка оказался понимающим человеком, ещё и потому, что жена его тоже страдала душевным недугом. Он направил Лену  к бабушке Нине. Бабушка Нина знала обо всём на свете. Попав к ней, Лена ощутила ауру любви и сострадания. Сильная бабушкина молитва  произвела чудо: начинающийся было приступ потух, душевные страдания отступили, Лена почувствовала облегчение. Она, по просьбе бабушки Нины,  выучила молитвы. Началось воцерковление. Постоянные молитвы, посты, службы, самоотверженная работа в церкви(батюшка официально оформил её озеленителем) полностью изменили Ленину жизнь. Изменилась она и внешне: вместо брючек, модных платьиц — длинная юбка, симпатичная коротенькая стрижка превратилась в косу, спрятанную под платок.  Новая жизнь, которую Лена приняла во имя спасения, была непонятна окружающим, подвергалась критике, пугала. После смерти бабушки Пелагеи, Лена осталась одна в квартире.
  Страданиям Веты, казалось, не было конца. Она чувствовала, что дочь уходит от неё. Чтобы привлечь Лену к общему мирскому делу, мать затеяла строительство дачи, а  той это было сейчас совсем ни к чему. Получая укусы от такого смиренного на вид существа, Вета не отступала от задуманного, но ей нужны были помощники. А Фёдор, погибавший  в своей собственной семье от непонимания, схватился за сестрину идею, как за соломинку. Уйдя из дома, стал жить на стройке. Новая неясная перспектива этого строительства ему была по душе. Под настроение Фёдор мог сделать всё, что требовала  Вета. О харчах думать не надо, да сестра ещё и денег отвалит(он прекрасно знал её щедрую натуру). Деньги в лесу - это клад. Продмаг рядом, а там всегда есть и выпивка, и закуска.
   - Ну и для кого же мы строим дом?-спрашивала я Вету.
   - Для меня, да для тебя,да для Фёдора,- отвечала она, незаметно смахивая слезинку.
   В редкие минуты, когда Вете или мне удавалось вытащить Лену в пригород, я всегда пыталась вызвать её на разговор, вот и сейчас тихонько сказала:
    - Лен, посмотри какая красота кругом. Приезжала бы сюда почаще, а?
    - Я не могу, ответила она. Мне трудно с лядей Федей. И потом здесь много       бесовского.
    - Это потому, что ты отгородила себя от мира. А вера должна быть живой, действенной, да и маму пожалеть надо.
    - Она не понимает меня, не хочет поверить в Бога.
    - Не не хочет, а не может.
    - Мне лучше в церкви,- твердила своё Лена.
   Каждый новый день в пригороде был для меня особенным. Заготавливая лесной мох для утепления крыши, вскапывая землю, занимаясь покраской дома я радовалась, получая удовольствие и от работы и от общения с Ветой. Она, казалось, была признана облагораживать землю, руководить строительством, разведывать ягодные и грибные места. В ней совсем не было меркантильности. От этой маленькой женщины излучался свет добра, любви, открытости. Редкие часы отдыха мы проводили за шахматной доской. Подходил срок её отъезда в Москву, и я чувствовала, что она хочет меня о чём-то попросить. Мои ощущения оправдались.
      - Галь, подстрахуй Федьку, на Лену надежда плохая. Вернее сказать-никакой.
      - А сколько страховать-то,-спросила я, невольно съёжившись.
      - Июнь.
      - Целый месяц?
      - Нет другого выхода, так с тобой он хоть что-то сделает.

   Фёдор размешивал цемент, готовил площадку для крылечка на лестницу, а я читала стихи Николая Рубцова.  От размеренных Фединых движений, от чистоты и свежести воздуха, от ясных и простых слов русского поэта,  было  спокойно и светло на душе.
       -  Галь, ты знаешь на чём держится могущество английского флота?-спросил он вдруг.
       - Нет,- ответила я, оторвавшись от лирики.
       - На старых, английских бабушках.
       - Почему?
       - Бабушки любят кошек, кошки ловят мышей, мыши уничтожают шмелиные гнёзда, находящиеся в земле. Шмель-единственное насекомое, опыляющее клевер. Без клевера не будет тучных коров, а без хорошего бифштекса английский солдат воевать не сможет.
  Сегодня Фёдор был  вдохновлён. Он взял сантиметр, стал измерять доску, сделал какие-то расчёты на бумаге. Потом, удовлетворённо крякнув, произнёс:
        - Давай попьём кофе.
        - Блины будешь,-спросила я.
        - Можно и блин даже съесть по такому поводу.
  Я отложила в сторону книгу, мы молча попили кофе с блинами.  И работая и отдыхая, я старалась разговорить Фёдора. Неслучайно ведь судьба свела нас вместе на этом строительстве.  Фёдор же, найдя во мне благодарного слушателя, с удовольствием раскрывался. В общении люди лучше узнают друг друга. Я отметила, что Фёдор  хорошо воспитан, не груб, не бабник, даже застенчив и целомудрен, но его жизненная философия цинична. Болезненная гордость и любование собой развили в его слабой душе  уродливое чувство превосходства над всеми. Он, в отличии от сестры, не был добр к людям, не умел или разучился любить и от  этого был глубоко несчастен.
         - Ладно,- хватит лирики, давай работать,-сказала я решительно, оборвав его философствования.
         - Вот,- золотые слова. Знаешь, как мой шеф говорил?
         - Как?
         - Вот сидишь ты и куришь. Вдруг захотелось поработать. Ляг полежи, это пройдёт.
          -Ты, похоже, эту философию впитал с молоком матери.
          - А фигли нам, молодым, горбатиться? - усмехнулся он... Ладно,- не куксись, сейчас будем укосины ставить.
          - Что такое укосины?
          - Поперечные доски, на которых будет держаться сама лестница.
  С укосинами мы провозились долго. Когда же , наконец , они были установлены, Фёдор стал полировать электрическим фуганком доски для ступенек. Ступеньки его измучили. Он возмущался вслух:
           - Как я ошибся, вот зараза,- говорил Фёдор,- измеряя сантиметром доску...Вот  здесь у меня два сантиметра и сожрало. А я понять не могу, откуда у меня одна меньше другой выходит.
 Прибив первые две ступеньки, он сказал:
           - Всё, на сегодня хватит.
           - Федь, ты когда-нибудь строил дома?
           - Нет,- но мне приходилось строить декорации на Ленфильме, а это, в принципе, одно и то же. Здесь смекалка нужна, опыт, сноровка.
 Наша лестница строилась ровно четыре дня. Наконец, работа была закончена. Одним словом, произведение искусства. Широкие, ладно прибитые ступеньки, напоминали чем-то декорацию, но держалась она прочно. Соседи - дачники, проходя мимо, непременно останавливались и , полюбовавшись на работу Фёдора, выражали восхищение. Федя был горд, но чувствовалось, что слава (хотя и местная) была для него явлением привычным. В пятницу он засобирался в Питер. Перед отъездом сказал:
            - Буду звонить другу, он поможет мне вырыть временный колодец.
 Я, вспомнив вдруг о его ненадёжности, строгим голосом спросила:
            - Если приедешь с другом, значит будете пить?
            - Не исключено.
            - А как же дом, строительство?
 Мои слова сотрясли воздух, но, видимо, не проникли в его сердце.
            - Завтра праздник,- сказал он важно, медленно направляясь к станции.
            - Какой?- крикнула я ему вдогонку.
            - День Независимости России.
 Сгущались сумерки. Я поняла, что беспокоиться по поводу Дня Независимости ещё рано, поднялась по лестнице в домик, включила свет и, примостившись на мшистом матрасе, стала читать рубцовскую лирику. Лицо поэта на обложке улыбалось, и он, как будто подтрунивая, говорил:
                За все хоромы я не отдаю
                Свой низкий дом с крапивой под оконцем.
                Как миротворно в горницу мою
                По вечерам закатывалось солнце.

 Внизу внезапно возник скрип велосипедных колёс, раздались мальчишеские голоса:
              - Лёха, смотри, какой скворечник!
              - Точно. Клёвый.
Смешок. Голоса стихли, скрип исчез. Я закрыла книгу, выключила свет и заснула в своём скворечнике.
 Солнечный луч весело прыгнул в домик. Выйдя на крыльцо, потянулась, вздохнула свежий запах сосны. Наслаждаясь красотой утреннего леса, оглядела наши владения: два парничка,  где уже появились помидорчики и тянулись вверх огуречные листья, колосящаяся картошка справа от парников, и везде на участке маленькие кустики можжевельников - Ветина гордость. А из листьев картошки выглядывал большой пушистый куст. Островочек вокруг сосны весело синел и белел лабелиями. Утро и день прошли в хороших хлопотах, а под вечер на дороге показалась прихрамывающая фигура Фёдора. « Слава богу, без друга,» - подумала я.

                - Так,- заявил он сходу,- мне, пожалуйста, огурец и тазик с холодной водой.
                - Ну, огурец-это понятно,- сказала я, покосившись на вынутую Фёдором неполную бутылку водки под названием «Капитал»,- а тазик-то зачем?
                - Да пальцы горят на больной ноге.
                - Федь, а у тебя сколько будет идти этот праздник?
                - Какой праздник?- спросил он, опуская в тазик натруженную больную ногу.
                - День Независимости.
                - А, ну не знаю...Может день, может три, а может и неделю.
                - А как  же строительство?- что я скажу Вете?     Фёдор начинал свирепеть.
                - Ты свои менторские замашки брось, полицейские мне не нужны. Я хочу работаю, а хочу не работаю, а будешь возражать-прогоню.
  Видно было, что Фёдор чувствовал себя и хозяином дома с дачным участком, и хозяином положения. Бутылка, начатой где-то водки, сиротливо стояла на самодельном столике. Чувствуя, что он не успокоится, пока не вкачает в своё нутро жидкость из неё, я достала кастрюльку с заготовленным для шашлыков мясом. Фёдор стал суетиться, раскладывая кучкой отпиленные досочки(отходы производства). Вскоре вспыхнул костёр. Дрова на удивление загорелись сразу, тогда как в предыдущие дни они сначала тлели, потом дымидись и только потом от ветерка появлялся огонь.
                - Да, это место, где надо было рыть колодец,- задумчиво произносил Фёдор,-под землёй сырость, значит есть вода. Но в эту ночь, видно, какая-то невиданная сила помогала ему, пьяному.. Через полчаса на столе появились три шампура. Я стала насаживать на один из них куски мяса под консультацию.
                -Это тоже искусство,- говорил он, чуть покачиваясь,....куски не прислоняй друг к другу, большое кольцо лука заворачивай восьмёркой. Наконец, от костра остались красные угли, которые очень его удовлетворили. Положив шампуры с мясом на кирпичи над углями, он сел, налил себе водки и вдруг произнёс:
                - Не люблю пить один, поддержишь компанию?
 Я, отпив треть от рюмки, всё ещё пыталась вести с ним воспитательную беседу.
                - Федь, скажи, почему ты пьёшь?
                - А чтоб расслабиться.
                - Но ты же ведь так сопьёшься и погибнешь в конце концов
                - А, пей не пей, всё равно один конец.
                - Но должен же быть смысл какой-то в твоей жизни?
                - Нету никакого смысла.
                - Почему?
                - Да потому что человек в нашей стране ничего не значит. Посмотри, как мы живём, мы — победители во Второй Мировой. Всё заграницу ругают, да поучиться надо у заграницы. Там труд ценится, там за труд платят.
 Федя говорил всё правильно, но мне почему-то хотелось ему возражать, хотя этого как раз делать было и не надо. Но будто бес тянул меня за язык.
                - Тебе за труд платит Вета.
 Он посмотрел на меня грозно-пьяными глазами и, решив, наверное, что собеседника надо менять, рванулся было в соседнюю дачу, где жил президент лесного хозяйства Саша, но этот порыв так и остался порывом. В конце концов, связанный верёвками, словно спелёнутый, Федя успокоился и заснул на своей дощатой кровати в палатке. Последующие дни его похмелья и нашего вынужденного общения совсем неинтересны. Скорое возвращение Веты снова погрузило меня в радость бытия.
  Лето выдалось необычное для Петербурга — жаркое и без дождей. Строительство приостановилось. Фёдор на жаре работать не мог, он загорал, а мы по два раза в день ходили на озеро. Это было неблизко. Отмеривали шагами километров десять каждый день. Вета плавала как рыба далеко и много и  очень любила нырять. Мы исследовали с ней грибные и ягодные места, но грибов не было. Как-то, оставив меня на озере, она исчезла на час и возвратилась с лукошком черники. Прямо за озером  оказался черничник с крупными чёрными ягодами. Для такого засушливого лета это было чудом. И начались сборы черники, поочерёдные отъезды в город, а там заготовка варенья на зиму.
  Во второй половине августа к Фёдору приехал его друг, который стал помогать в строительстве, потом из Москвы вырвался на неделю Андрей - Ветин муж. Появившаяся застеклённая веранда наверху, как будто подводила итог завершившемуся лету.
  Простившись с Суриковыми, я готовилась к отъезду в Израиль.