Перламутровая птица Атлантиды

Перламутровая птица Атлантиды
Научно - фантастический роман (в отрывках)



9736 г. до н. э. До великого Потопа на голубой планете жёлтого солнца – три четверти тысячелетия.
 
Тысячелетия минули с той поры. Песок и пыль поглотили следы могущества древних. Новые народы, полностью забыв своё прошлое, выдумали историю заново...

Часть Первая.  Вторжение артаков

Пролог

Столетия Харид, прекрасный и свободный город-государство, стоял незыблемо, купаясь в роскоши и освещаемый лучами славы, повсюду разлетевшейся о нём и за пределами Культуры. Свирепые и многочисленные орды варваров, что год от года набегали с севера, не раз ломали о могучую твердыню острые мечи и копья. И сколь бы ни были они умелы в битве и организованны в походе, защитники великолепием сияющего форпоста Культуры неизменно отражали их каждый первый натиск, выходили из ворот и в поле перед городом громили, обращая в бегство, вражеские армии, тем самым снова укрепляя у сограждан веру в незыблемость основ Цивилизации. Казалось, процветавший множество веков, Харид стяжает славу Вечности. Ну а пока живёт могучий город-государство, Цивилизацию не взять на меч…

Веками это было так, но… в этом граждане Цивилизации (Культуры) могли не сомневаться лишь до поры, в которую у берегов Цивилизации, как призраки морских просторов, возникли корабли искусно убивающих…








Глава первая. Смертоносцы из-за моря

    Поплачь, малыш, когда отец убит
   Когда гнезда родимого не стало
Пришел артак – тебя уже знобит
От ужаса. Твоя звезда упала
С небес на землю. Раскалились камни
Над вечностью  застывшие во прахе
 Твоих Отцов, взлелеявших руками,
Воспевших во сиянии щедроты
Чела земли – загадочной, священной
Вскормившей для людей святые зерна,
Плоды дающие и чье произрастанье
Явило для богов и их потомков
Красоты мира, что когда-то был наказан
Его народом дерзким, неуемным,
Не чувствовавшим боль родной планеты,
Спалившим мир в огне жестокости и злобы
И беспощадно залитым Водою.
Потоп как наказанье от Всевышних
Свалившись с неба страшною бедою,
Поднял Волну, которая Змеею
Планету обошла, беспечных погубивши..
***
Сгори, ведун-трава, взлети на небо
И озари богов посланьем нашим
И передай, что мы не чаем страха
Мы знаем, что наш путь опасен, труден
Но мы не тщим себя
напрасною надеждой
И почитая всех богов, мы их не молим,
Не просим ниспослать нам сверху, ибо
Одно лишь вдохновенье обладает силой,
Что в нас самих родится
без вмешательств,
Само нас над планетой возвышая,
Одной лишь силой духа
человека
В чудесный мир дорогу открывая,
Указывая путь потомкам нашим
    К воротам в Вечность канувшего Рая…

 
…Чайка во влажном просоленном воздухе радостно закричала. Покачавшись в прозрачных потоках, белая птица красиво «скатилась» в воду, нырнула в игривый и пенистый гребень.

Мгновение, и схваченная крепким клювом рыба,
Искрящаяся чешуей на щедром солнце,
Отчаянно забилась и затрепетала.
Но юношу, в тот миг смотревшего на море,
Событие, случившееся с рыбой,
Увы, не взволновало ни на миг.

Он поглядел на солнце, сделав над бровями козырёк ладонью. И всё равно прищурился, по-детски улыбнувшись доброму светилу.
Грудь парня, мускулистая и от загара бронзовая, вздымалась точно после бега. Но он не задыхался, а наоборот – дышал по юному легко и вольно.  А кудри юноши, как кольца золотистые, изящно перехватывались белым обручем. И это выдавало принадлежность юного красавца к двум народам Побережья сразу – к одному из варварских племён, богатых сильными высокими мужами, из тех, что прижились на территории «культурных», и к Хариду, который через пару лет спустя после того как варваров по разрешению Совета мудрецов пустили жить на Побережье, не только распахнул для них ворота настежь, но и предоставил им возможность осесть за городскими стенами…

***
И здесь необходимо сделать небольшое отступление от сюжета начинающейся истории времён столь глубокой древности. Хотя, древность – понятие относительное. Для кого-то и сто лет – целая вечность. А если мерить масштабами жизни на целой планете, то что для неё каких-то 12 тысяч оборотов вокруг своего светила?
Но не будем вдаваться в философские рассуждения по поводу обоснованности самого понятия «древность». Тем более что для нынешних землян история рода человеческого, имевшая место до описанного в «Библии» и многих других легендарных источниках Потопа (я предлагаю назвать его Ноевым Потопом) – это на самом деле период самых что ни на есть настоящих Незапамятных времён.
Итак, возвращаемся к сути истории, в рамках которой развиваются все острые и не очень события сего повествования.
Юноша, о котором говорится несколькими строчками выше, принадлежит, как уже отмечалось, одновременно к двум разным по уровню развития народам. Точнее, мать его – харидянка, то есть представительница осёдлого этноса, издавна всерьёз считавшего себя культурным, а отец – кочевник, то есть, с точки зрения коренных граждан Цивилизации Тёплого моря, самый что ни на есть варвар.
Но ведь с варварами цивилизации обычно воют? Да и в прологе утверждается о том, что они год от года пытались осаждать Харид, фактически оплот всей страны, или своего рода древней конфедерации, называвшей себя Культурой. Или Цивилизацией.
Так что же произошло? Почему вдруг женщины Цивилизации начали рожать от варваров?
Ну, видимо, не только варвары-мужчины брали в жёны, причём на законном, добровольном основании, юных дочерей Культуры. Женщины варварского племени окиянов (эти златокудрые и высокие коноводы всерьёз считали, что ведут свой род от детей Океана) тоже не дремали, кидая полные интереса взгляды на мужчин Харида. Более того, они, как гласят легенды, «умели сами напроситься на любовь и игрища телесные», нередко отдавая предпочтение мужам другого (пусть и ставшего дружественным) племени. И самое интересное, что красавицы окиянов часто брали в мужья (кстати, окиянки их действительно брали; а и попробовали бы они им отказать) далеко не самых видных и физически сильных представителей мужского населения славного города-государства. Их осёдлые мужья порой оказывались старше чуть ли не на целое поколение. И это вызывало удивление у любящих разговоры «матёрых» горожан. У харидян, но не у окиянов.
Златокудрые мужчины в основной своей массе выгодно отличались практически от всех «культурных» не только физической силой и ловкостью воина, но и внешней красотой (я бы добавил – нагой красотой, потому что, даже переняв от харидян множество бытовых привычек, окияны так и остались, по сравнению с коренными гражданами Цивилизации, почти что голыми, из харидской одежды предпочитая разве что тонко выделанные из козьей кожи обручи для головы и очень короткие туники). Но это было не единственное их преимущество перед склонными к бахвальству и зависти осёдлыми жителями Побережья. Окияны отличались ещё и немногословностью, а также полным отсутствием интереса к спору о чём-либо. Не имели они в себе и наклонности чему-либо удивляться. Если женщина, по их разумению, выбрала для любви даже совсем немощного старика, стало быть такова воля богов, и соплеменникам этой женщины не должно быть до её выбора – ну совершенно никакого – дела (!)
Но мы ушли в сторону от вопроса «каким же образом воинственные варвары оказались на территории Цивилизации да ещё на законных основаниях?»
Оказывается, окияны выделялись из всей массы практически не похожих друг на друга, но ведущих один и тот же кочевой образ жизни варварских народов, занимавших в то время огромные степные и полустепные территории от горных границ Побережья до расположившихся далеко на севере Самых Северных (волшебных, по разумению варваров) гор.
Эти территории тогда назывались весьма романтично и просто – Запределье. А населяющих его жителей граждане Цивилизации обозначали единым для всех названием «запредельные варвары».
Так вот окияны вначале, как они сами считали, много веков жили на Побережье и промышляли рыбной ловлей. Но однажды злобный Демон океана, временно захвативший власть в необъятном водном мире, обрушил на Побережье Тёплого моря невероятно мощное цунами. А уже после того, как большая часть окиянов-рыбаков погибла, будучи смытой в открытое море, этот Демон наслал на полузатопленные долины Побережья страшный мор и голод.
Не выдержав такого напора, оставшиеся в живых окияны отступили за Большой горный кряж, окаймлявший Побережье на севере, и, найдя в степях Запределья нетронутые пастбища, с новой жизненной энергией занялись разведением животных, отдавая предпочтение лошадям, кои в те времена буквально тучами носились по степным просторам.
Возможно, окияны так и остались бы в Запределье. Тем более что выросшие уже в степях потомки бывших рыбаков со временем узнали и о новых жителях Побережья, занявших его со спокойной совестью, поскольку к моменту их появления территория фактически была свободной.
Спустя примерно 20 лет после того, как Демон атаковал Побережье, к берегам старой родины окиянов подошли корабли, полные других, не похожих на златокудрых всадников людей. Это были преимущественно черноволосые мужчины, женщины и дети, ростом несколько ниже окиянов, но намного более, чем окияны, развитые по уровню изготовления различных полезных в быту вещей и приспособлений.
Как выяснили посланные в разведку следопыты кочевников, пришельцы владели письмом на бересте и специально выделанной коже, умели плести отличные крепкие канаты из любых волос и даже корней растений, лепили из глины красивые сосуды для питья и еды, отливали из бронзы множество украшений и статуэток, достойных богов, а также отлично и разнообразно танцевали и пели, играя на божественно звучащих музыкальных инструментах, похожих на луки с несколькими тетивами. Кроме того, они все были, как показалось вначале следопытам окиянов, чересчур укутаны в разные одеяния, плотно закрывающие не только торс, но и ноги, что у окиянов вызывало в ту пору не просто недоумение, но и презрение (ведь они считали, что здоровому, сильному и, главное, честному человеку совершенно незачем укрывать от взора людей свои конечности, тем более если они от природы мускулисты и стройны и способствуют появлению желания интимной близости).
Впрочем, окияны изначально отличались не только высоким ростом и физическим совершенством, но и миролюбивым характером. О презрении к чужакам, носящим слишком много одежды, они довольно быстро забыли, а вот обменять своих лошадей и другой многочисленный скот на понравившиеся им вещи пришельцев, например на красивые сосуды, отличного качества бронзовые наконечники для стрел и клинки, всякие побрякушки для женщин, музыкальные инструменты (и, разумеется, уроки игры на них), а также соль, которую черноволосые люди умели добывать из моря с недоступной понимаю окиянов легкостью, – это завладело вниманием златокудрых всадников практически мгновенно и, как говорилось и в то время (по смыслу, разумеется), на всю оставшуюся жизнь.
Будучи от природы общительными и лёгкими на подъём, златокудрые всадники быстро нашли отклик на их предложения со стороны пришельцев. Ставших кочевниками рыбаков не смутило даже высокомерно настороженное отношение многих новых жителей Побережья к каким-то там коноводам, без спросу явившимся из-за Северного Кряжа. Окияны не стали даже предъявлять свои потомственные права на территорию их предков: дескать, раз сами ушли отсюда и не захотели вовремя вернуться, то сами и виноваты. Да и что им были какие-то отдельные проявления заносчивости чужаков, если те со свойственной им деловитостью принялись активно скупать у окиянов буквально всё, что те им предлагали.
Это и понятно: свой скот сразу в нужной массе голов не разведёшь (да и уметь его надо разводить), питаться же одной рыбой – перспектива не очень интересная. А тут тебе всё готовое, в изобилии и дёшево: окияны совершенно не умели торговаться, а поскольку естественное желание обновить кровь у них сразу же проявилось в виде очень активного интереса к представителям противоположного пола из чужаков, то и выгоду свою эти добрые по натуре красавцы и красавицы в контактах с пришельцами видели больше в потенциальном родстве с ними, нежели в удачном обмене товарами.
Со временем окияны стали целыми родами подолгу гостить на своих дедовских местах, не причиняя бойко осваивавшим новые территории пришельцам никаких неудобств. То есть, к окиянам новые хозяева Побережья, успевшие всего за полстолетия построить на его огромной территории почти два десятка городов, окружаемых сотнями деревень и поселений, постепенно привыкли и начали даже считать их своими скотоводами, которых они заимели вместе с новыми землями в придачу.
Вопрос, откуда, из каких заморских земель прибыли эти новые хозяева, называвшие себя детьми Культуры, а свою новую родину Цивилизацией, у окиянов так и не возник. Возможно, им было безразлично происхождение племён и народов, с которыми они соседствовали, потому что какая в принципе разница, где и когда жили предки ваших  соседей, если вы с ними либо воюете, либо торгуете и тем более роднитесь.
Кстати, дети Культуры моментально оценили физическую красоту и добрый нрав «местных варваров» (да, не прошло и двух лет активного контакта с ними с момента их возвращение на Побережье с многочисленными табунами, стадами и отарами, как жители Цивилизации уже воспринимали их местными, «тутошными»). И не успели старики, как и в то время говорилось, глазами поморгать, а «под ногами» коноводов и детей Культуры уже вовсю вертелись, радостно играя друг с дружкой в борьбу, салки и прочие забавы, детишки, внешне похожие одновременно и на тех, и на других.
Понятное дело, что образ жизни горожан Цивилизации кочевники полностью перенять не могли и, в общем-то, не собирались перевоспитываться. Многих из детей Культуры это, конечно же, раздражало. А поскольку дети Культуры привезли с собой кроме семян злаковых и виноградную лозу, отлично прижившуюся в комфортном климате Побережья, то довольно скоро варвары начали вместе с горожанами пить вино. Оно действовало на них гораздо сильнее, чем перебродившее кобылье молоко. Однако это не мешало год от года крепчавшей дружбе между окиянами и пришельцами, а наоборот стимулировало её.
Впрочем, откровенной приязнью к варварам, перераставшей нередко в любовь, «заразились» далеко не все новые жители Побережья. Более того, сами окияне быстро поняли, кто в этом новом народе с ними искренен, а кто только делает вид, что терпит «грязных и дурно пахнущих» скотоводов (что на самом-то деле было, конечно же, далеко от истины, поскольку окияны очень любили мыться, чиститься и ухаживать как за собой, так и за своими лошадьми). Так вот, златовласые дети Океана из всех городов Цивилизации по-настоящему достойным уважения и дружбы признали, по сути, только один город. И это был Харид – могучий город-государство, нерушимый (как тогда считалось) форпост Цивилизации с прекрасными белыми стенами, сложенными, наверное, лучшими мастерами мира той эпохи.

О, Харид! В Цивилизации он самый славный, сильный и богатый метрополис. Почти сто тысяч жителей, причем свободных. В отличие от всех других селений Побережья Харид не признавал рабовладельчества – на его территории оно было объявлено вне закона.
Харидяне издавна слыли волевыми и отважными людьми, ибо физические упражнения наряду с военною наукой предпочитали возлежанию вокруг пиршественной скатерти. Отправляясь в путешествие группами в десять-пятнадцать человек – на утлых суденышках по морю, на лошадях по кишащим разбойничьими племенами местам – харидские купцы редко терпели неудачи и теряли головы.
Они не страшились вести свои караваны хоть на край света, нанимая стражу из отважных воинов числом не более сотни. Никто не мог понять, почему им удаётся пройти спокойно там, где другие непременно пропадали без вести, даже если с ними шло не меньше двух-двух с половиной тысяч латников. То ли харидяне умели по-особому договариваться с варварами, то ли знали и держали в тайне какие-то секретные дороги, по которым варварские разъезды можно было незаметно миновать. То ли (что из перечисленного казалось наименее вероятным) великий бог Цивилизации Каледос особо благоволил к харидянам.
***

И вот тут необходимо кое-что пояснить, ведь мы уже знаем, что предки окиянов, сбежавшие от мести Демона моря в земли Запеределья, спокойно целыми десятилетиями осваивали занятые ими просторы, граничащие на юге с Великим Горным Кряжем Побережья, и никто им в этом не мешал. Стало быть, Запределье было в ту пору свободно от других народов?
Конечно же, нет. Запредельных варваров было много и тогда. Только долгое время, во всяком случае и когда предки окиянов жили на берегу Тёплого моря, и когда они оттуда ушли за Великий Кряж, другие народы Запределья кочевали или жили осёдло на десятки конных переходов севернее территорий, на которые переселились бывшие рыбаки. Почему северных варваров не тянуло в те века на Побережья – никто не знал. Да и вряд ли кто вообще этим вопросом задавался. Скорее всего, это было связано с климатом. Когда Запределье обильно орошалось ливневыми дождями и пересекавшие его реки были многоводны и многочисленны, жившие на северных территориях кочевые и осёдлые народы имели всё необходимое для нормальной жизни, и перемещаться куда-то целыми племенами в поисках лучшей доли привычки не имели.
И получалось, вроде, что потомки сбежавших от гнева Демона рыбаков жили на самом юге Запределья сами по себе, а все другие запредельные варвары ими особенно не интересовались: ну, сбежали жители Побережья подальше в открытые степи – что с того? К тому же, дурная слава о крутом нраве Самого главного Демона моря, видимо, разлетелась в своё время по всему Запределью, и желание искупаться когда-нибудь в море у варваров надолго пропало.
Но наверное так устроен человек: если кто-то однажды начинает потихоньку обживать когда-то «проклятое» место, стало быть «не так страшен демон, как его малюют». Ну и, видимо, в пору, когда дети Культуры успешно освоились на Побережье, а Демон их почему-то не «пощекотал», прознавшие об этом запредельные варвары начали испытывать проблемы. Скорее всего, климат стал суше, сделав пастбища не столь обильными на траву, как раньше, зато народу на благодатных когда-то землях к тому моменту расплодилось много. Что всегда в таких случаях приводит вначале к крупным межплеменным ссорам, а затем и войнам.
Понятно, что запредельные варвары вначале нещадно лупили друг друга, стараясь вытеснить своих соседей с обжитой ими территории куда-нибудь подальше, а потом, когда им стало ясно, что таким путём до хорошей жизни не дойдёшь (растут только горы трупов, а не трава на пастбищах, проливаются реки слёз, а не пресной дождевой воды), они решили объединиться. Против кого? Естественно, против тех, кто живёт лучше. А кто жил в ту пору лучше запредельных варваров? Да, вы правильно догадались: осевшие на Побережье Тёплого моря пришельцы. Ну и, разумеется, спевшиеся с ними златокудрые потомки бывших рыбаков, которых народы, считавшие себя для Запределья коренными, в течение сотен лет их жизни на самом юге Запределья никак не хотели принимать всерьёз, то есть за кочевников подстать себе.
И вот настало время, когда Хариду на самом деле пришлось проявить себя форпостом Цивилизации. Спустя уже не одну сотню лет со дня, когда глашатаи Культуры по всему Побережью объявили о том, что возведённый почти у самой южной границы Великого Кряжа город-крепость завершил своё строительство, наступила эпоха постоянных варварских набегов на южные земли Запределья и, далее, на территории Цивилизации.
Жители Харида ещё многие века шутили, будто варвары специально ждали, когда прикрывающий проход через горы форпост достроится, чтобы порезвиться при его штурме.
***

...
Удивительно, что отдельным горожанам выпадало счастье на себе испытать вожделенные прелести варварской страсти, порой прямо в поле, среди буйно растущих трав, под неустанный стрёкот сверчков и палящими лучами солнца. Ещё более удивительным казалось то, что многие из счастливчиков этих вовсе не были молодыми и красивыми.
Но вкусы женщин понять невозможно. Варварки рожали детей с более тёмными и менее вьющимися, чем свойственные их соплеменникам, волосами. И уже не хотели видеть этих полукровок дикарями, дикими голосами орущими грубые песни и носящимися по лугам в неказистой одежде, кое-как сработанной из плохо выделанных шкур. Цивилизация постепенно растворяла в себе варварские обычаи и желания, впитывая  в себя одновременно и то, что раньше ей казалось абсолютно чуждым. И это что-то было очень и очень близко к природе…

***

Единственный из городов на Побережье не признавший рабства, Харид наполненный романтикой свободы дух степей впитал в себя от варваров быстрей и легче остальных сограждан. На явную приязнь и варвары ответили приязнью, единодушно пригоняя в город отары тучных овец и стада могучих быков.
Торговля в такие дни делала харидских купцов богатыми: варвары продавали товар за бесценок, больше занимаясь состязаниями, любовью, пьяными потасовками, борьбой и обильными возлияниями с городскими друзьями и родственниками. А уж если через горные кордоны к Хариду прорывалась чужая орда с намерением взять город приступом, то окияны не ждали, когда их позовут на помощь, а сами с весёлой яростью набрасывались на вторженцев и наносили им поражение раньше, чем харидяне успевали подняться на крепостные стены.
Во многих других городах Побережья столь бесцеремонное сближение с варварами восприняли едва ли не как покушение на святость всенародных традиций. Однако прямого протеста не осмелился заявить никто. Все посчитали, что лучше не ссориться, ведь варвары всё-таки снабжают житилей Цивилизации дешёвым мясом, молоком, шкурами и шерстью. Зачем их отпугивать? К тому же, видя издалека шатры этих мужественных и сильных детей природы, которые все без исключения умелые воины, чувствуешь себя увереннее.
И действительно: принявшие законы Побережья варвары не только не изжили в себе страсть к разбойным нападениям, но и ревностно поднялись на защиту справедливости.  Присутствие в Цивилизации окиянов заметно повлияло на безопасность путешествий мирных граждан между городами Побережья.
За городскими стенами грабителям не стало
в ту пору  никого страшнее и опасней,
чем златокудрый голоногий воин,
который мог по зову жертвы нападенья
явиться быстро, словно ниоткуда.
Привстав на стременах, стремительнее ветра
скакал на помощь он любому человеку,
 натягивая мускулистою рукою
крутую тетиву тугого лука, -
Так один из поэтов Харида выразил однажды своё восхищение окиянами.

Лишь один из городов оказался перед лицом врага без варварской защиты. Этот город первым выразил своё презрение к «вонючим голодранцам, ничего не стоящим без лошади и стрел». На неприязнь они ответили такой же неприязнью, откочевав от города как можно дальше.
Заносчивые горожане тут же и возликовали. Однако радоваться им пришлось недолго. Ибо город этот назывался Ланнорасс. Но мы уже зашли вперёд. О постигшей этот купеческий город трагедии за много лет до нападения артаков на Харид мы узнаем с вами чуть позже. Теперь же вернёмся к тому самому юноше-полукровке, которого мы на время оставили стоящим на большом белом валуне, вросшем глубоко в песок на самой полосе морского прибоя.

***

… Он был почти полностью обнажён. Лишь больше похожая на широкий пояс короткая белая юбочка прикрывала ту часть его тела, которую выставлять на обозрение не имели привычки даже самые бесстыжие из варваров. Стоя на побелевшем от лучей и соли валуне, юноша, расправив плечи, любовался морскими просторами…
- Диомидий! – за спиной парня, над высоким обрывом, появился другой представитель харидской молодёжи, одетый в белую тунику, длиною достигавшую едва до половины мускулистых бёдер.
- Ди-о-ми-дий! – делая упор на каждый слог, позвал он звонким голосом, в котором уже заметно пробивались мужские нотки.
Стоящий на высоком камне отмахнулся, демонстративно устремив свой взгляд за горизонт. Ещё бы! Там как будто что-то начинало вырисовываться.
Юноша в тунике ловко спрыгнул с края берега на полосу прибоя и, подойдя к стоявшему на камне, мягко приобнял его за плечи. Свободные от какого-либо одеяния, руки этого юноши являли собой образец совершенства, гармонично сочетая в себе детское изящество с мужественной мускулистостью.
- Диом, – сказал юноша мягко почти в ухо своему другу-полукровке.
И тот недовольно отстранился:
-  Поостерёгся бы, Лукреций! Вот заимел привычку лапать парня, будто женщину!
В недоумении пожав плечами, юноша убрал с плеча Диомидия руку, но не удержался возразить, хотя и мягким дружественным тоном:
- Если тебе неприятно, я не буду. Не думаю, однако, что мужчины не должны таким вот образом с большою искренностью выражать друг другу свою приязнь и преданность.
Речь Лукреция, как и было свойственно харидянам, каким-то непостижимым для простого кочевника образом сама собой выстраивалась в поэтическом ритме. И Диомидия, видимо, это раздражало.
- Чего ты хочешь от меня?! – продолжая демонстративно смотреть на море, он едва ли не рявкнул, будто и на самом деле успел уже рассердиться.
- Я? Ничего особенного, – Лукреций сделал вид, будто прозвучавшая в голосе друга грубость его совершенно не задевает. –  Ну, просто захотелось мне узнать причину, по которой ты уже почти пять дней подряд как будто избегаешь встреч со мной. А началось это после того, как я догнал победу в состязаниях по бегу и метанию копья на Посвящении в мужчины. Я уже начал было думать: не заревновал ли ты меня к моим успехам?
Диом демонстративно поморщился и, ловко, с изящным приседом подхватив один из лежавших на валуне мелких камушков, легко запустил его прямо по верхушкам набегавших на прибрежную полосу волн.
- Ну-ну! Не стану больше твои уши заливать подобным ядом, – спокойно продолжал Лукреций в свойственной ему манере циника. – Конечно, я всегда имею склонность задевать тебя своими необдуманными наперёд словами и никогда в ответ не получаю от тебя худого слова.  Да, среди юношей Харида только ты всё время терпишь от других различные насмешки и подколки.
- Перестань, – устало протянул Диом. И сразу стало ясно, что всё его мальчишеское недовольство идёт на убыль:
 - Если я огорчил тебя, прости. Однако зачем же обижать приятеля, которого ты, между прочим, ценишь, пустыми мыслями о зависти. Я всегда гордился твоими победами, будто это были мои победы. Как бы то ни было, а ты всё-таки лучший из моих друзей, хотя и зануда. Но, Демон задери нас всех, иногда ты бываешь невыносим...
- Так же как и ты, – без какого-либо намёка на обиду подхватил харидянин. – Ведь ты, наверное, уже забыл, что отношения мои с Нианой сразу же пошли насмарку в аккурат после того, как ты, откуда ни возьмись явившись, без разрешения ворвался в нашу сладкую беседу.
Диом нахмурился:
- Прости. Я не хотел дурного. Но думал, что ты поймёшь меня.
- Что ты влюблён, мне сразу стало ясно, как только я познакомил вас. Однако я считал, что ради друга, ради меня, ты сможешь отступиться от своих внезапно вспыхнувших желаний, – фразы в стихотворном ритме буквально сыпались с языка Лукреция, начавшего, по всему было видно, волноваться от не очень для него приятного воспоминания. – Ты ведь прекрасно знал, что мы с Нианой собирались ровно через год стать мужем и женой.
- А я, по-твоему, не отступился?
- Выходит, нет, – развёл руками юноша.
Диомидий тут же изменился в лице, явно насторожившись:
- Что это значит?
- Это значит, – вздохнул его друг, – надо понимать, она…
- Чего она?! – Диом вдруг резко повернулся к Лукрецию лицом и крепко обхватил своей ладонью его запястье. – Чего же ты остановился!
Лукреций напряжённо всматривался в горизонт и молчал. Раздражённый страстью Лукреция к загадкам в самый неподходящий, по мнению Диомидия, момент, он крайне грубо дёрнул друга за обе руки сразу, прошипев при этом, подобно недовольному коту:
- Отвечай же ты наконец!
Но Лукреций, широко раскрыв глаза, молчал. Лицо его внезапно побледнело. И вдруг с неописуемым восторгом в голосе он, как блаженный, прошептал:
- О, перламутровая птица древней Атлантиды! Неужели я наконец-то вижу это чудо!
Во взгляде юноши смешались воедино и удивление, и страх, внезапно на него нахлынувший волной, и лишь ему, Лукрецию, наверное единственному юноше на Побережье свойственное чувство восхищения невероятным и прекрасным зрелищем.
Диомидий посмотрел на море, потом в глаза товарищу  и – ничего не понял.
А птица высоко парила, в небе, с широко распахнутыми крыльями, и перья столь могучего создания в лучах к зениту поднимавшегося солнца переливались ярким перламутром. Минута – и она исчезла, слившись с облаком, как будто вдруг укуталась огромным белым покрывалом.
- Послушай, друг! – схватив Лукреция за плечи, Диомидий недовольно возразил: – Ты что это бормочешь, выдумщик! Какая ещё перламутровая птица?! Я вижу лишь обыкновенных, из пуха, перьев, клюва и когтей. А ну-ка перестань выдумывать и расскажи мне, что намеревался!
Ошеломленный столь внезапным появлением своей мечты, Лукреций молча вглядывался в небо, надеясь вновь её увидеть. Диом, прищурившись, внимательно всмотрелся в горизонт и... ахнул. И тут же с ветром донеслись до слуха юношей удары гонга – неприятный, вызывающий мороз по коже медный звон.
Диомидий закричал:
- Это они, корабли демонов моря, необоримых убийц! Боже, как их много!
Лукреций ничего не понял. Хлопая глазами, он точно малое дитя взирал на небо.
А выстроившиеся фронтом паруса росли
и становились всё отчетливее,
возвещая о приближении армады кораблей,
несущей гибель жителям Цивилизации.
(Из эпопеи Даливара Харидского «Артаки»,
9376 г. до н.э.)

Над обрывом вдруг возникла стройная фигура парня, который с виду был намного старше, чем Диомидий и Лукреций. Одетый в серую свободную тунику и опоясанный мечом, торчащим из потёртых ножен, стражник вывел юношей из охватившего их оцепенения. Слегка охрипший голос парня прозвучал взволнованно, но строго: по-видимому, стражник не успел ещё прочувствовать серьёзность ситуации.
- Эй, вы там! Парусов не видно? – с ходу гаркнул харидянин и вдруг осёкся, словно взгляд его споткнулся о линию зловещих кораблей.
Те были различимы уже отчётливо, хотя и вдалеке.
- Сколько их! Великий Каледос! – в восторженном удивлении присвистнул стражник, словно это были не враги, а союзники Харида, спешащие на помощь горожанам до подхода армии искусно убивающих.
Диом, в растерянности обернувшись, беспомощно смотрел на молодого ополченца. Лукреций снова что-то зашептал о чудо-птице, летящей от светила. И, хотя стоявший над обрывом стражник шёпота Лукреция, по-видимому, не расслышал, медлительность двоих юнцов его заметно рассердила. Сгорая от желания не упустить свой шанс продемонстрировать «молокососам» власть (в другое время ведь они её не больно-то воспримут), стражник рявкнул:
- Чего застыли, как столбы! Не слышите гонга, болваны? А ну-ка живо поднимайтесь и в Харид, пока я не спустился вниз с обрыва и не нашлёпал ножнами по вашим ляжкам!
В другой момент сын варвара наверняка бы нахамил в ответ: попробуй-ка поймай сначала. Но вид чудовищной армады отрезвлял. Без колебаний юноши вскарабкались по спущенной ещё Диомом верёвочной лестнице наверх. «Старик» буквально прожигал их взглядом, думая, наверное,  что из-за таких-то вот безбашенных и погибают города.
Юноши помчались, как на состязании по бегу на короткую дистанцию, и вскоре разглядели, что отовсюду с четырёх сторон в распахнутые створы головных ворот рекой втекают массы людей, ведущих за собой скотину. В могучий город толпами валили все подряд: из пригородов – земледельцы и ремесленники, от расположеных неподалёку от Харида пастбищ – скотоводы, и отовсюду – жители окрестных деревень и просто путники, спешившие куда-то по своим делам, но вынужденные по сигналу боевой тревоги свернуть к Хариду. Многие из них тащили на головах и спинах громадные корзины с провиантом. На запряжённых крупными волами скрипучих арбах под защиту высоких стен ввозился весь домашний скарб, все ценности и нужные для жизни вещи, которые хозяева сумели утащить с собой за раз.
Не посвящённым в тонкости оповестительной системы Харида всегда казалось чудом, что люди, находящиеся столь далеко от города, так быстро узнают о приближении опасного врага. Но стоило невеждам показать высокий холм, к которому Харид почти вплотную примыкал своею северной стеной, как тайна сразу прояснялась.
Всё было просто: на вершине этого холма, по центру возвышавшейся на нём монументальной башни, была когда-то установлена большая каменная чаша, в которой стражники, едва заметив вдалеке чужие корабли, немедленно разжигали "огонь тревоги". Не обратить внимания на валивший с этой башни густой и чёрный дым мог разве что спящий, ибо видеть дым от этого огня могли даже те, кто находился от Харида на расстоянии по меньшей мере четырёх конных переходов.
Но стражники имели в своём распоряжении ещё и специальную трубу для наблюдения за горизонтом. Харидянам давно было известно, что сквозь отверстие далёкие предметы видны гораздо лучше, чем если смотреть на них невооружённым глазом.
На подступах к Хариду юноши, замедлив бег, залюбовались открывшейся их взглядам панорамой – настолько у ворот всё делалось красиво, будто в заранее отрепетированном действе. Никто здесь никого не торопил и ни одна гружёная телега не натыкалась на другую, не образовывалось ни малейших пробок – во всём движении людей, волов и арб ни на миг не ощущалось ни капли хаоса, испуга и растерянности.
«Все успеют, – подумалось Лукрецию. И вдруг его как будто обожгло изнутри: – Поморники! Они ведь, как всегда, рыбачат далеко от берега!»
Юноша остановился, и Диомидий тут же наткнулся на него:
- Чего ты? Что-нибудь забыл на берегу?
Лукреций не ответил, лишь стоял с закрытыми глазами, замерев на месте.
- Послушай, – миролюбиво предложил Диом, – если ты что-то забыл на берегу,  вернёмся вместе. Они ещё отсюда далеко – успеем. А мимо обормота стражника как-нибудь проскочим .
Но Лукреций вдруг, развернувшись вполоборота, стремглав помчался к бухте, дорога до которой от Харида пешком не торопясь обычно занимала больше часа: всё-таки добрых три десятка диций.
- Постой, куда ты! Можешь, наконец, объяснить, в чём дело! – недовольно закричал ему вдогонку Диомидий.
На окрик юноша не среагировал, и сыну варвара ничего не оставалось, как рвануться следом.
В беге на короткие дистанции «чистокровным» юношам он обычно уступал. Однако по выносливости полукровкам на Побережье равных не было. Уже на пятой диции  Диомидий начал догонять Лукреция. Но внезапно в голову полукровки пришла мысль, заставившая его немедленно сменить тактику преследования друга. «Высадку на берег демоны морских глубин, наверняка, начнут в той самой бухте, где живут поморники, - подумал сын варвара, - то есть куда бежит сейчас философ (так он часто называл Лукреция). От них, конечно, можно попытаться улизнуть. Но ведь никто не знает толком, что они на самом деле за создания. Что, если они умеют останавливать одним лишь взглядом, делая человека беспомощным?! И потом, достигнув бухты рыбаков, устанешь. Кто знает, может, эти страшные пришельцы бегают быстрее человека? Или возят с собой на кораблях коней. А может быть, и тварей попроворней да ещё прожорливых! Мне надо непременно нагнать философа у самой бухты и силой увести домой!».
Диом ускорил бег. Дорога стала ровной – спину убежавшего вперёд Лукреция сын варвара видел перед собою отчётливо. Однако он решил перехитрить его, свернув с дороги к обрыву, чтобы, пока Лукреций покрывает дицию за дицией по петляющей дороге, заметно сократить свой путь, пройдя до бухты поморников по самой кромке воды.
 Ему пришлось убавить скорость, пробираясь через кустарник и высокую траву. Не сомневаясь в том, что харидянин уже порядочно устал, сын варвара не особо торопился. Где прыгая по валунам, где медленно спускаясь по обрывистому склону, он добрался до воды и, немного передохнув, помчался как на состязании.
Бежать по мокрому песку и мелкой гальке в плотных, но лёгких кожаных сандалиях особого труда не составляло, но время от времени парню приходилось плыть, причём в местах, которые разведать он ещё толком не успел. Забредая в воду очередного грязного заливчика, юноша испытывал тревожное сосание под ложечкой: вдруг под водой здесь кто-то притаился, чтобы неожиданно схватить плывущего? Каких только чудовищ не рождает Гайя в своей утробе-преисподней!
Диом, конечно же, знал о том, что ни одного из этих жутких порождений Мрака никто ещё за всю историю Цивилизации не встретил. И всё же чувство страха всегда всплывало у него откуда-то из подсознания в момент, когда он в полном одиночестве переживал необходимость форсировать непривлекательное с виду место.
Особенно страшили старые лиманы с болотистыми и воняющими берегами и торчащими из-под воды скалами, увешанными тиной. Но отказаться от уже начатого дела Диомидий ни за что не смог бы: это же потом всю жизнь себя не уважать за трусость. Плюс ко всему ему хотелось во что бы то ни стало доказать Лукрецию, что все публичные забеги, на которых друг сумел его победить, по жизни ещё ни о чем не говорят.
 Размышляя в таком ключе, Диомидий не заметил, как достиг до места, где высота обрыва берега был теперь заметно меньше, чем там, где юноша спустился к полосе прибоя. Полукровка сумел вкарабкаться наверх, без особого труда подтянувшись на корнях торчавших из земли растений, и примерно через полминуты залёг в густой траве у дороги, накатанной колёсами рыбацких арб. Приближение Лукреция сын варвара скорее почувствовал, чем заметил: скрывая бегуна по самую макушку, буйная растительность ещё и приглушала топот ног, который в дополнение к этому смягчался и кожаными сандалиями.
       До весёлой встречи друга оставалось еще около минуты, и Диом решил взглянуть на расположенный внизу посёлок рыбаков-поморников...
     ...
Уже как минимум полсотни вражьих кораблей, не убавляя скорости, влетели в бухту, и лодки-плоскодонки, падая с бортов, активно шлёпали о воду. Юноши отлично понимали: ещё немного, и несокрушимый вал закованных в броню чудовищ с победным кличем выкатит на берег. Жёнам, детям и родителям поморников следовало бы не теряя ни секунды отправиться в горы, оставив своих мужчин одних. Спастись вместе, как диктовали им чувства, шансов не оставалось. Но этого они, по всему было видно, как раз и не желали понять.
- Великий Каледос! Что они делают! – широко раскрыв глаза, с горечью в голосе воскликнул харидянин. – Ну почему они не убегают!
Он уже готов был ринуться вниз по склону, но Диомидий вовремя схватил его за руку:
- Не горячись! И сам погибнешь, и помочь им ничем не сможешь. Зато за стенами Харида мы окажемся куда как полезнее, чем здесь.
Посмотрев на темнеющие вдалеке горы сын варвара вдруг с надеждой в радостном голосе воскликнул:
- Глянь-ка! Мне кажется, это наши скачут рыбакам на помощь! Как они так быстро догадались? Молодцы!
Не отличавшийся особой зоркостью Лукреций поначалу ничего не разглядел. Однако  пристальнее вглядевшись в тучу пыли, поднявшуюся между бухтой и горами, всё-таки заметил силуэты всадников, во весь опор скакавших на могучих рысаках к селению поморников.
Крыланы сумели убить и ранить иглами десятка два рыбаков, но, растративши метательные средства, были вынуждены вернуться на корабли. Это помогло поморникам благополучно высадиться на песчанную отмель. Ступив на берег, они бегом направлялись к хижинам – забрать хранившееся в них оружие.
На фоне только что произошедшего отлива десантироваться артакам оказалось не просто – к великой радости Лукреция и Диомидия, поморники успели отправить свои семьи в горы и вооружились ещё до того, как первые эшелоны врагов смогли начать наступление.
Всё время, пока поморники готовились к встрече врага, а демоны атаковать, Диомидий и Лукреций простояли на склоне крутого спуска к бухте, будто окаменевшие, молча наблюдая за происходившим. Лукреций, несомненно, переживал куда сильнее, чем его друг-полукровка: аккумулируя хладнокровие, по венам и артериям светловолосого сына степей струилась кровь окиянов – лучших воинов Побережья, не ведавших страха.
И он взирал на поле предстоящего сражения
Почти как ко всему привычный воин.
Зато Лукреций в ожидании резни
едва ли не до крови
искусал
свои мальчишеские губы, -
- описал эту сцену много дней спустя один из харидских поэтов. 
Вспенивая воду сапогами, артаки с воем повалили на берег.
Усадив на плечи малышей и ухвативши за руки детей постарше, женщины и старики поморников бежали в сторону видневшихся далеко на севере скалистых гор.
Их мужья, братья и сыновья, выстроившись в жидкую цепочку, лицом к лицу встречали закованных в броню агрессоров, сами будучи в одних лишь набедренных повязках, без щитов и нормального оружия. Поразить артака рыбацкими трезубцами и прочим охотничьи хламом можно было исключительно в лицо и шею, хорошо постаравшись – и в ноги, но это-то как раз и представлялось самым трудным: артаки уверенно прикрывались большими треугольными щитами, в то время как поморники от ударов копий и мечей могли лишь уворачиваться.
И всё-таки они не дрогнули, хотя и понимали, что обречены. Стремясь как можно дольше задержать врагов у кромки берега, чтобы семьи получили дополнительное время для бегства, они напали на артаков с такою яростью и так организованно, что Диомидий с Лукрецием немало удивились их выучке. Сын варвара, к примеру, и не предполагал, что  беспечные и, как ему казалось раньше, ленивые, забывшие о том, что значит добывать еду вдали от моря рыболовы сумеют не только выдержать накат  многочисленных врагов, но и ловко, будто по команде, набросить сеть на добрые полсотни из них.  Увидев, как, едва столкнувшись с рыбаками, лавина демонов затормозила, оба парня вдруг опомнились.
- Нам пора уходить. Мы здесь явно лишние, а просто смотреть на то, как погибают несчастные рыбаки и их семьи, преступно, - мрачно изрёк Диомидий, успокаивающе положив на плечо Лукрецию руку.
 - Дети поморников! – крикнув другу прямо в уши, Лукреций ухватил Диома за руку. -  Хотя бы самых маленьких, пускай всего лишь четверых, но унесём в Харид!
Такое предложени сын варвара не принять не мог (это же потом всю жизнь корить себя за трусость, из-за которой погибли дети, которых он даже не попытался спасти).
Лукреций первым добежал до покидавших бухту семей поморников. Подхватив двоих мальчишек сразу, юноша рванулся вверх по склону, к дороге на Харид. 
Диом намеревался было остановить Лукреция – не отдать ли малышей окиянам, которые, как уже было видно отчётливо, быстрее ветра приближались к бухте – но понял, что друг его не расслышит. Переключившись на других детей, сын варвара  ловко снял двух девчушек с плеч задыхавшегося от бега старца и, крикнув ему в уши «не бойся, тата, я свой!», побежал с детьми навстречу всадникам. Доставить малышей в Харид он почему-то не захотел. Наверное, решил, что высоко в горах они окажутся в большей безопасности, чем если отнести их за городские стены.
Диом догнал убегающих в горы детей, подростков, стариков и женщин. Его так и подмывало посмотреть, что творится сзади, но времени на это не оставалось. И вдруг сквозь стоны раненых, крики дерущихся и вопли бегущих прорвался жуткий шум. Вызывая оцепенение членов, хлопали о воздух крылья летающих артаков. Бежавшие позади Диома женщины и дети завопили ещё громче. На сына варвара упала тень, затем вокруг него с глухим и жутким стуком воткнулись в землю дьявольские иглы – точно колышки, которыми крыланы огораживали жертву перед тем, как нанести решающий удар.
Ему по-настоящему сделалось страшно. Донесшееся сверху кошмарное хриплое «Хах-ха! Хах-ха!» напоминало воронье карканье. Парень почувствовал, как ледяными спазмами скрутило живот...
...
Закутанные в чёрное старухи кинулись к женщине, в мгновение ока её скрутили и сквозь образовавшийся в толпе проход потащили с холма в город.
Гонг ударил ещё раз, в руках старца сверкнул меч…
- Я не могу, не желаю видеть это! – Лукреций отвернулся, по щекам его катились слёзы.
Диомидий напрягся, ещё более побагровел, ладони его сами собой сжались в кулаки.
Хищной жестокостью зажглись глубокие очи старца. Но ещё большим фанатизмом и безумием светились в этот миг глаза старух, когда-то также потерявших своих младенцев у алтаря Каледоса.
То был бесчеловечный, совершенно неприемлемый для жителей Цивилизации обряд, явный атавизм, презираемый искусными воинами и ненавидимый молодыми матерями. Никто не помнил, почему он сохранился именно в Хариде в то время, когда даже варвары Запределья давно отказались раз и навсегда от жертвоприношений в виде живого человека.
- О, великий Каледос! – старый жрец упал на колени перед чёрным рогом.
- О, великий Каледос! – старухи-фанатки рассыпались перед алтарём полукругом, пали на колени и затянули визгливыми голосами молитву единому богу, повторяя слова священника. 
Не выдержав, Лукреций развернулся и начал пробиваться сквозь толпу. Но кто-то ухватил его за тунику, а чья-то очень сильная рука, приклеившись к затылку парня, под недовольное шипение фанатов заставила его пригнуться, а затем и вовсе опуститься на колени.
- Прими эту великую жертву от несчастных детей своих! – голос жреца сорвался в надрыв.
- Прими эту великую жертву! – далеко разносились звенящие безумием голоса.
Их было слышно даже артакам, заканчивавшим бойню в бухте. Поморники лежали в лужах крови на мокром песке у порогов своих незатейливых хижин. Пришедшие  им на помощь окияны, навалив мёртвыми и ранеными массу врагов, отступили к местам племенных кочевий.
Их также погибло немало. Но укрыться всей ордой в Хариде сородичи Диома не захотели. В степи, они считали, многократно безопасней, чем за городскими стенами. К тому же, зная об обряде жертвоприношения, свободные и гордые наездники боялись не удержаться от желания отнять у стражников невинное дитя и унести его подальше от алтаря и всех его фанатиков. Допустить этого вожди окиянов позволить себе, конечно же, не могли. Тем более в момент вторжения врага, могучего настолько, что выдержать его удар разрозненными силами, по мнению окиянов, на Побережье и за его пределами не смог бы никто. И они ускакали на северо-запад, диций за двести, к расположившимся почти у самых гор кочевьям своего народа. До них не долетали истеричные вопли обезумевших горожан.
Зато эти вопли слышали другие люди, свободные от предрассудков, гордые, как и окияны, но жившие жизнью, совсем не похожей на жизнь кочевников. Как и на жизнь людей Цивилизации, впрочем, тоже.
На высоком гребне горного хребта, почти вплотную подступавшего к Хариду с севера, доносившиеся из Харида вместе с ветром крики с суровым видом слушали десятка три бородатых парней, вооружённых короткими толстыми копьями и большими луками. Одеты горцы были в широкие матерчатые юбки до колен и куртки из грубо обработанных шкур животных.
Звон гонга, дотянув до кряжа, растворился в воздухе. Приглушённые расстоянием, визги фанатиков превратились в звериный вой. Один из парней – по переброшенной через плечо красивой шкуре снежного барса даже чужак определил бы в нём главного – презрительно сплюнул под ноги:
- Безмозглые твари! Растерзали ребёнка и думают, что это действительно поможет им в борьбе с артаками.
- Ракш, – обратился к нему стоявший рядом, – поморники не успели – их семьи отступили слишком поздно. Артаки уже в бухте…
Помолчав с полминуты, он добавил:
- Воины Миэля попытались спасти поморников, но их для этого оказалось слишком мало.
- Что ты предлагаешь? – резко обернулся Ракш. – Спуститься в долину и ударить по артакам?
- Нападать на артаков днём – всё равно, что прыгнуть вниз башкою со скалы на камни. Ночью можно попробовать взять языка и рассмотреть получше, что они есть на самом деле. А сейчас… Сейчас, я боюсь, не настигают ли убегающих в горы женщин и детей поморников эти звери в человеческом обличье, – озабоченно ответил воин.
Долетавший вместе с ветром вой фанатов оборвался будто по приказу. Что там происходило, люди Ракша видеть не могли.  Но они знали, что сейчас там руки жреца обагрены кровью, голова его неестественно запрокинута (никто не мог понять, каким образом ему удаётся принимать такую позу), а сам он стоит на коленях перед священным алтарем, окропленным кровью так и не успевшего хоть немного подрасти человечка.
Вновь до их ушей донёсся бередящий сердце гул гонга. Следом далеко внизу на священном холме Харида зажёгся огонёк. И люди Ракша могли представить себе, как  бьётся на ветру изрыгаемое чёрным рогом алчное пламя, без остатка пожирая брошенное в него тельце.
Они знали, что жрец в этот момент, как всегда, обернулся к толпе и кричит сложенные стихами хлёсткие отрывистые фразы древнего приглашения Каледоса к пиру перед великой битвой. И память горцев невольно высвобождала из подсознания каждого из них ужасные картины, в которых пламя догорает, а все фанатики, все до единого и вместе со жрецом, ничком лежат вокруг «святого» алтаря.  Горцы знали: ни за что эти люди не сдвинутся с места в момент «поглощения жертвы Каледосом».  Даже если враг пойдёт на приступ…
Внутренним взором Ракш вдруг отчетливо увидел, как в слабо освещённой хижине – огнём из очага – мать убитого ребёночка вдруг дико закричала, бросилась к выходу, но три старухи сразу же костлявыми руками уцепились за её одежду.
Ракш видел и как женщина вырвалась из старушечьих пальцев. Он также и услышал – не ушами, а мыслью – как старухи загалдели, а женщина в ярости крикнула: «Исчезните, проклятья человеческого рода, ненавижу вас всех!». Старухи метнулись за ней наружу из хижины, прокаркали в отчаянии: «Держите ее! Не дайте ей испортить церемонию, иначе Каледос не примет великой жертвы!». И молодая мать бежала в слепом порыве, ничего не разбирая под ногами. Ещё одна зловещая старуха в чёрном вынырнула из кустов, страшная и костлявая, как сама смерть. Она свалилась женщине под ноги, и обе покатились по заросшему цветами склону…
Из горного народа, да и других народов обозримого пространства Побережья и за его пределами, только Ракш обладал этим даром.
Всё произошедшее в той хижине этот горец видел так явственно, так отчетливо, что лицо его невольно исказилось в отвращении ко всему творившемуся на вершине «проклятого»  в глазах народа гор Священного холма Харида. Ракш сосредоточился, закрыл глаза. И вдруг лицо его просветлело. Наблюдавшие за Ракшем воины тот час же поняли: что-то из происходившего в Хариде улучшило их командиру настроение – значит там не всё так мерзко, как им кажется отсюда.
- А жрец всё-таки не сумасшедший,  – усмехнулся Ракш,  – жаль, что я был о нём худшего мнения.
Воины переглянулись.
- Но все остальные,  – начал было тот, что боялся за женщин и детей поморников, однако Ракш прервал его на половине фразы:
- Глупцов и кровожадных идиотов в Хариде не так уж много. Но, братья, что зрят очи мои? – удивление зазвучало вдруг в его голосе.
Все устремили взоры в сторону, куда смотрел их предводитель, и оцепенели.
В голубом небе среди облаков парила сказочная птица – гигантская, как целый храм, величественная в размахе своих перламутровых крыльев. Эта была именно та божественная птица, о которой среди народа Ракша и его друзей ходили яркие волшебные легенды из далёкого прошлого. Мифы, слушая которые, человек непременно испытывал во всём своём теле благоговейную дрожь.
Птица покружила над Харидом, и людям Ракша показалось, будто она наблюдает за всем, что происходит там внизу.

Но, заслонённая огромным пышным облаком,
Пришелица из мира волшебства
Ушла из виду так же тихо, как и появилась.
С минуту все молчали.
(Д-р Х-ский, «Чудо над Харидом в момент пришествия врага», 9380 г. до н.э.)
Потом Ракш объявил:
- Вот и увидели вы сказочную птицу. Теперь вы знаете, что она реально существует.
Полное неподдельной романтики безмолвие царило среди воинов ещё минуту. Наконец Ракш указал копьём в долину, на юго-запад:
- У нас нет выбора, братья мои. Поморники всегда были друзьями народа гор. И мы должны быть счастливы помочь их семьям, даже если для многих из нас откроется дорога в невидимый мир предков.
- Загира! Загира! Загира! – трижды прокричали воины, воздев над головами копья…










Глава восьмая. Ссора перед штурмом


...Ночью Лукреций вдруг вспомнил о легендарной птице: видел он утром её на самом деле, или ему это только почудилось? Диомидий стоял тогда рядом, смотрел на небо, но ничего похожего на сияющие перламутром крылья гигантской птицы не заметил.
Лукреций попытался вспомнить: где, когда и от кого он слышал историю о волшебной птице, способной перенести на себе сквозь тьму любого человека, а то и сразу несколько человек. Что могла означать эта жутко интересная легенда?
Увы, как он ни напрягался, ничего более-менее определённого на ум не приходило. К тому же мысли о могучей птице постоянно перебивались другими. Например, о потайном ходе, упомянутом Дионорой. Почему раньше он никогда о нём не слышал? Или мысль о женщинах и детях поморников: успели они убежать в горы, или же артаки всё-таки настигли их? А воины на лошадях? Много ли их пало в бою с артаками? И как себя чувствуют спасённые им самим мальчишки?
Тут же он вспомнил и о детях, которых снял со спины старца Диомидий: «Уж они-то точно выживут: в кочевье гораздо безопаснее, чем за стенами Харида. Родичи Диома всегда успеют ускакать от искусно убивающих».
«А Диомидий всё-таки вернулся в город, – неожиданно он переключился на друга. – Мог бы ведь ускакать вместе с родичами. Ах да, я и забыл. Разве он способен оставить мать. Отец у него какой-то странный. То в городе живёт, с ними вместе, то в кочевье уедет, к другой семье. Может, он и сейчас в Хариде?».
И тут же Лукреций вспомнил о намечавшейся свадьбе – теперь ей, знать не суждено было состояться.  «Впрочем, – размышлял он, лежа на дощатой кровати в своей маленькой комнате, – до свадьбы оставался год как минимум – могли бы ещё и передумать… И всё-таки Диом в этом деле меня предал. Он же знал, как тепло мы оба, я и Ниана, относимся друг к другу. Как и о том, что мы уже приняли решение через год пожениться. Знал, и всё-таки меж нами влез. И, я уверен, он не просто влез – наверняка встретился с ней где-нибудь наедине и наболтал про меня всякой чепухи. Откуда мне знать, может, он продемонстрировал Ниане свои способности в плавании, в стрельбе из лука на полном скаку. Впрочем, это она и так видела на разных городских состязаниях. Он, скорее всего, разжёг при ней костёр с одного удара кремния. А про меня сказал, что я бы весь камень искрошил…. Может, он задался целью просто отбить у меня невесту? А что, если он уже успел с ней поцеловаться?»
От этой мысли юноша буквально обожгло. Он тут же забыл и о совсем недавнем жертвоприношении, и о гибели поморников, среди которых у него было много друзей, и о полчищах искусно убивающих, страшной силой подступивших к Хариду.
«Наверняка целовался! Он же варвар, а варвары с этим долго не тянут. Что для них поцелуй, когда они укладываются вместе в первую же после знакомства ночь. Ночью?! Да они и днём едва ли не прилюдно занимаются любовью. Не удивлюсь, если узнаю, что Ниана уже носит под сердцем его ребёнка». – Чувство соперничества, вырвавшееся из глубин его памяти, тут же слилось с нарастающей ревностью: «Я давно подозревал, что Диомидий мне завидует. На Ниану он уже давно посматривал, да только подойти к ней всё не решался. Куда ему – язык ведь у него развязывается, лишь когда я нахожусь рядом с ним. Не представь я Диома Ниане на свою голову, она, глядишь, его и не заметила бы. Хотя, не буду умалять его достоинств, он ведь красив. Варвары-то они варвары, но  в силе и красоте им не откажешь. Стоило ему пару раз проскакать у Нианы перед глазами на лихом коне, и она влюбилась в него без памяти.  Тоже мне, подруга верная!»
Внезапно он остановился: «Что это я! Завтра артаки пойдут на штурм, а я о какой-то измене в любви. Да и, может, измена мне только чудится? Ведь как он затрясся, когда я сказал, что Ниана восхищена его мускулами. Значит, он и сам ничего не знал об этом. Не напрасно ли я ревную?».
Он тихо встал со своего жёсткого ложа, подошёл к затянутому тонким пологом окну. Светила яркая луна и россыпь звёзд. Лукреций любил смотреть на чистое ночное небо. В тревожную минуту мягкое сияние млечного пути успокаивало, а в моменты скуки, грусти и тяжких раздумий наполняло сердце романтикой. Он слушал ласкающий ухо звон цикад, любовался небесной иллюминацией. «Интересно, насколько далеки звёзды от нас? – возник в его голове вдруг спонтанный вопрос. – А луна? Она ближе к земле, чем звёзды, или наоборот? Наверное, всё-таки ближе…». Внезапно парня что-то на миг ослепило. А когда зрение вернулось…
Да, это вновь была она, легендарная птица-исполин, прекрасная в своём волшебном облике, завораживающая сиянием сказочных перьев. Оно усиливалось лунным светом, приковывая к себе полный восхищения взгляд и учащая биение сердца. Юноша боялся шевельнуться. Ему казалось: стоит только сделать лишь одно неосторожное движение, и птица исчезнет, растворится во мраке ночи. Он будто бы даже слышал летящую от птицы тихую, чарующую музыку.
Застыв у окна с широко раскрытыми глазами, Лукреций разглядывал чудесное видение в мельчайших деталях. Пока, наконец, птица бесшумно не тронулась с места и не улетела, не сделав ни единого движения своими исполинскими крыльями…
***

…
Девушка немедленно отвела свой взгляд куда-то в сторону и  цинично проворковала:
- Ах, дорогой наш Лукреций! Как же можно тебе не верить!
Интонация, с которой девушка ответила бывшему жениху, окончательно омрачила юношу.

-    Я всё понял, – сухо бросил он обоим. – Я здесь третий. А третий всегда лишний.
- Ты очень правильно понял, друг любезный. Как всегда, – с варварской прямолинейностью поддакнул Диомидий.
Ниана попыталась предотвратить назревавшую ссору. С лёгким укором влюбленной посмотрев на Диома, она тихо сказала:
- Ну зачем ты так! Он ведь может обидеться.
- Послушай, Диомидий! – Лукреций вдруг сорвался в крик. – Ещё вчера утром ты был уверен, что Ниана  не обращает на тебя внимания! Ещё вчера ты страшно переживал по этому поводу!
- Ну и что! –  мгновенно побагровел сын варвара. – Что из этого!
- А то!…А то!.. – Лукреций буквально захлебнулся собственной речью, из-за сильного волнения нужные слова никак ему не приходили ему в голову.
Ниана смотрела на друзей с испугом, не зная, что предпринять.
- Ну что, что! – сжимая кулаки, Диом уже почти наскакивал на друга, как на злейшего врага.
И вдруг Лукреция прорвало:
- Я вообще не могу понять, не представляю, как себя можно так вести! На нас напали враги! На твоих глазах жрец убил невинного младенца – несчастная мать сошла с ума! Весь город взбудоражен! Артаки, наверное, уже поля жгут! Скот наш ловят! Чтоб на кострах изжарить и сожрать! Скоро на стены Харида полезут, как саранча! А ты смеешь ещё развлекаться! Болтаешь глумливые глупые шутки, когда тебе говорят о потрясающих событиях! Что ты за личность такая вредная! Хуже артака!
- Лукреций! – ворвался в его уши негодующий голос Нианы. – Не смей! Думай, что говоришь!
Сын варвара в момент посуровел, прищурил глаза, волчьим взглядом просверлил приятеля. Сравнение с артаком породило в его сердце настоящую обиду.
- Вот ты как! Кто ты есть после этого!
- Мальчики, прекратите! – поспешила встать между ними Ниана. – Прошу вас! Время ли сейчас ссориться!
Повернувшись к Лукрецию, укоряя и умоляя одновременно, она  попросила его извиниться:
- Вы же такими друзьями были – что тебе стоит попросить прощения?!
Но Лукреций лишь грубо одёрнул её:
- А! Теперь ты его любишь! Верная же ты подруга! Так знай же: между нами пропасть, но если бы не ты, мы бы не поссорились!
На мгновение все замерли. И уже под надрывные удары боевого гонга, призывавшего к оружию, Лукреций ядовито подытожил:
- Всё-таки не зря говорят мудрецы: невежественнее женщины может быть только ослица!
Ему ничего не оставалось, как исчезнуть в цветущих зарослях.  Ошеломлённый хлёсткими фразами, сын варвара смотрел ему вслед, беспомощно опустив могучие руки.  Ниана со страхом в глазах переводила взгляд то на Диома, то на кусты, через которые удалился Лукреций. Влюблённая парочка была обескуражена настолько, что даже вопли наступающих артаков не вывели её из оцепенения.
- Наглец, - пробормотал Диом. – Каледос видит,  я в зануде ошибался.
- Послушай, Диомидий, милый – нельзя было вам ссориться: дурная ведь примета! Ведь вы ж так долго были неразлучными друзьями – вам в тайне многие завидовали. Вы…
Сын варвара не дал ей досказать – схватил в горячие объятия и, не реагируя на слабые протесты девушки, ещё раз наградил её затяжным поцелуем. Над городом вовсю летели звон и вопли битвы, а для этой пары не существовало ничего – ни убежавшего Лукреция, ни орды артаков. Кроме одной безумной страсти…




Глава девятая. Металлический прилив

Артаки двинулись на приступ, как прилив, стремительно вздымающий к вершинам неприступных скал с водой и пеной массу грязи. Орды разъярённых пеших воинов, прикрываясь чёрными щитами треугольной формы, орали боевые кличи так, что лишь от этого защитникам Харида становилось дурно.
Щиты удивительным образом блистали в солнечных лучах, вызывая резь в глазах обороняющихся. А кроме того клокочущий артакский вал, стремительно взлетающий на стены по приставным лестницам, принёс с собой какое-то зловоние – смесь тошнотворных запахов, определить причину которых оказалось невозможно. Они даже близко не походили на запахи немытых тел, фекалий или продуктов гниения чего бы то ни было.
Зловоние пришло вместе с артаками само по себе, явившись своего рода оружием, заранее подготовленным для харидян, дабы сковать их эмоционально и физически. В жуткой атаке незваных пришельцев всё было неожиданным, сбивающим с толку, смертельно пугающим, утверждающим образ демонов морских глубин в человеческом обличье. Невыносимая, неузнаваемая вонь сводила скулы, от неё першило в горле. Душераздирающие, мало похожие на человеческие, вопли нападающих у менее сильных духом горожан вызывали одервенение членов. Сверкание неведомого жителям Цивилизации металла парализовывало волю. И главное – число наступавших, необъятная взглядом толща гигантской орды на фоне всего остального. Только одно это вселяло во многих защитников города животный страх.
Первые волны агрессоров захлестнули стены, раньше казавшиеся неприступными. Мечи и копья демонов обагрились кровью харидян сразу по всему периметру. Лишь почти вплотную примыкавшая к горе стена на севере была пока ещё свободна от наступающих врагов.
Все, кто не справился с тошнотой и нахлынувшим внезапно оцепенением, пали в первые минуты штурма. Как и предсказывал Ракш, сияющие чернотой артакские клинки сперва вонзились в груди, животы и шеи самых молодых – не самых юных (парней моложе девятнадцати на стены просто не пускали), но тех, кто находился в расцвете сил и жил прекрасными мечтами о рождении ребенка, то есть перешагнувших порог двадцати лет, но тридцати ещё не достигших.

Лукрецию повезло: его брата в тот момент на стенах не оказалось. Перед началом вражеской атаки начальник боевого подразделения отослал его с поручением куда-то в центр Харида. Случилось так, что  нужного человека – начальника отряда прикрытия восточных ворот – пришлось искать по всем кварталам. Когда же  задание выполнено, сражение затихло: первый приступ горожанам удалось отбить.
Лаора это расстроило. Многие его сверстники мужественно прикрывали город своими телами как раз в момент его отсутствия на стенах. Выходило, что вместо Лаора погиб кто-то другой. Некоторое время эта мысль не давала юноше покоя, однако загоняемое в глубины подсознания стремление любой ценой выжить как бы подсказывало ему, что всё совершилось по воле Всевышнего. Погоревав над телами погибших друзей, Лаор успокоился. А про себя отметил, что умереть успеется всегда. Лукреций об этом случае ничего не узнал.
Диому же и вовсе подфартило. В то время, когда копья артаков начали активно пронизывать тела неопытных и неувертливых юнцов, сын варвара благополучно наслаждался страстным поцелуем. Осведомись об этом Лукреций, дружбе наверняка пришёл бы настоящий конец. К счастью для обоих, Лукреций о таком поступке Диомидия даже не подозревал. Ему на самом деле в то время было некогда и думать о друге, с которым перед началом битвы они успели поссориться.
Едва заслышав кличи наступающих артаков, Лукреций тут же бросился искать оружие. Дело осложнялось тем, что в Хариде было не принято хранить мечи и копья дома. А попытка юного героя заполучить оружие накануне закончилась провалом – его прогнали сразу же, как только он предстал перед глазами начальника охраны арсенала. Юношам моложе восемнадцати, несмотря на то, что многие из них  ростом и статью могли поспорить с видавшими виды бойцами, доспехи и оружие вообще не выдавали. И, пока Лукреций, как ошпаренный, носился по кварталам, надеясь урвать из какой-нибудь телеги заезжего купца хотя бы ржавый меч, сражение кипело без него, разгораясь всё сильнее и сильнее.
Артаки уже прорвали оборону стен Харида и устремились вниз, поглубже в город, как стоявшие в запасе стражники и ополченцы, увидев валившие со стен грязно-серые толпы,  вдруг с небывалой яростью контратаковали, заорав в едином порыве:
- А ну-ка вышвырнем эту мерзость вон из города!
Осыпав врага ураганным ливнем стрел, камней и дротиков, горожане сошлись с артаками вплотную, орудуя тяжёлыми и прочными, как стены города, каменными молотами. Многие держали в руках и дубины из «железного» дерева. В Цивилизации давно забыли о железе, но характеристику «железный» в лексиконе сохранили. Дубины с молотами оказались эффективней бронзовых мечей, нередко рассыпавшихся при столкновении с артакскими клинками.
Стрелы и дротики, если их летела целая туча в одного, также наносили врагу заметный урон. Сталкиваясь с молотами, хваленые мечи искусно убивающих лишь высекали искры. Остроконечные шлемы не спасали артаков от харидских молотов и дубин. Чёрные  щиты от их ударов гудели на всю округу, подобно гонгам. Каждый артак, которого с молотом или дубиной в руках атаковали одновременно двое, трое или четверо харидян, из нападающего превращался в жертву, быстро уставал отмахиваться от наседавших ополченцев и, получив удар по черепу, падал на окроплённую кровью мостовую...
ого хищника. Козы то и дело блеяли, прижимаясь к ногам хозяев, а овцы сбивались в гурты и от внезапно нахлынувшего страха перед таинственным нечто начинали усиленно топать, будто надеялись тем самым напугать затаившегося где-то впереди врага.
Дети, даже самые маленькие, почему-то молчали. А те, что были постарше, шикали на животных, требуя от них успокоения.
- Смелее, не бойтесь! – под неровными и грязными сводами коридора неожиданно гулко прозвучал хрипловатый голос начальника стражи. – Страшно нынче там, наверху, при свете солнца: там артаки. Здесь же, кроме крыс, никого не может быть. Эта древняя дорога жизни. Её давным-давно проложили во спасение нашего рода праотцы харидян. Так что смелее, свободные жители великого города. С нами Каледос и нетленные души пращуров.
Звучавший в коридоре кашель приобрёл уверенность: слова начальника охраны и впрямь приободрили людей. Осмелели и животные, перестав шарахаться по сторонам и замирать в предчувствии опасности. Идти стало легче: скользкая тропа сменилась вымощенной плитами дорогой. Легче стало и дышать, поскольку в стенах стали попадаться ниши и дыры, из которых тянуло свежим воздухом.
Внезапно спёртый воздух подземелья пронзили душераздирающие вопли: закричала девочка лет тринадцати. Факелоносцы авангарда мгновенно напряглись в готовности немедленно отразить возможную атаку невидимого пока что врага, но оказавшиеся рядом с юной харидянкой старики и отроки уже бросились ей на помощь, замахав кинжалами и палками. Секунд через десять один из стариков поднёс к факелу оскаленную морду крысы.
- Мразь! – брезгливо выдохнула толпа.
Жуткая башка отлетела во тьму, с обеих сторон от колонны заметались мерзкие тени, вынудив людей и животных прижаться друг к другу.
- Здесь много этих тварей! – гулко отзывались от стен слова начальника охраны. –  Их укусы могут оказаться смертельными, особенно для детей. Берегитесь! 
Свет от новых факелов заставил хищниц отступить в вентиляционные дыры. Женщины и дети облегченно вздохнули. Старики заворчали:
- Давно надо было зажечь побольше огней. Чего шли в потёмках? Сами не знаем...
Мало-помалу осмелев, беглецы начали переговариваться и даже выяснять отношения. Шедшие вначале порознь, Лукреций и Диомидий в момент опасности снова оказались локоть к локтю. Сын варвара при этом усиленно делал вид, будто не замечает идущего рядом. Однако Лукреций не удержался от того, чтобы не спросить его зловещим шёпотом:
- Где ты её бросил?
Неожиданно для самого Лукреция вопрос прозвучал резко и неприятно.
- А тебе и знать бы не надо! – ответил и Диом в том же духе:
Резко остановившись, Лукреций таким взглядом одарил приятеля, что даже привыкшему к грубости сыну варвара сделалось не по себе. К тому же сзади на них готовы были наткнуться подходившие соплеменники, а Диому явно не хотелось посвящать людей в их личные с Лукрецием проблемы.
Лукреций словно «вслушивался» в состояние человека, с которым общался. Обычно он делал это нецеленаправленно – всё получалось как-то само собой. Он понял, что Диомидий откровенно жалеет о произошедшей утром ссоре, однако свойственное варвару природное упрямство не позволяет ему первым пойти на мировую. И в ответ на уничтожающий взгляд харидянина сын варвара проворчал:
- Тебя это не касается, понял?
- Опасность! – тревожный голос начальника охраны прорезал темноту тоннеля.
Мгновенно среагировав, парни резко выставили факелы – со всех сторон полетел по коридору злобный писк, а с потолка, будто мерзкие комья грязи, густо посыпались крупные крысы. Отчаянные визги детей смешались с мычанием коров. Отчаянно заблеял мелкий скот. Животные инстинктивно сбились в тесные гурты по всей длине растянувшейся колонны. Мечи и копья вновь пришли в неистовое движение. Крысиные тени метались повсюду. Пролетело несколько томительных минут, прежде чем люди смогли понять: нападать на путников и их животных серые хищницы не собирались. Почему они со всех ног с душераздирающим писком кинулись на свет факелов да ещё под удары копий и мечей, стало ясно в тот же момент.
Едва не угробив шедших в авангарде парней, впереди по ходу колонны внезапно обвалился потолок. Сквозь подлетевшую наверх тучу смрада снаружи буквально прорвался свет. И тут же подземелье заполнилось демоническим рёвом неизвестного чудовища, огромные когтистые лапы которого спустя мгновение протиснулись сквозь образовавшуюся в потолке дыру и опустились почти до самой дороги. 

***
... Рёв чудовища проник и в пещерный зал, где у костра теснились осиротевшие в одночасье дети и жёны поморников, десятка два женщин и подростков из числа обитателей пещеры, принадлежавшей горному народу, и немногочисленная стража из отряда Ракша. Здесь же сидел и седобородый колдун, хранитель укрываемых в пещере свитков – священного писания древней расы. Только один он воспринял рёв плотоядного исполина без единого движения – все остальные вздрогнули, засуетились, напряглись в ожидании наружного удара в стену.
 Малышей сильно знобило, матери отчаянно прижимали ребятню к себе, будто этим на самом деле можно было уберечь их от жутких зубьев плотоядной пасти. Стражники рефлекторно вскочили на ноги, повернулись лицом к стене, из-за которой доносился рёв. В мускулистых руках они крепко сжимали увесистые топоры, словно веря, что в борьбе с гигантским хищником от этого оружия и впрямь зависит их судьба.
Старец, даже не оглянувшись, ворчливо заметил:
- Этого ещё нам не хватало. Демон гор восстал из праха.
Стены снова содрогнулись, точно живые, и люди в панике повскакивали с мест.
- Не бойтесь, – нарочито спокойно подбросил в костёр поленьев хранитель свитков. – Он не сможет сюда ворваться.
Со вторым толчком с неровных сводов пещеры посыпалась порода.
- А если и ворвётся, – и более мощный толчок не произвел на старца впечатления,–  то не сможет здесь развернуться.
- Думаешь, он убоится гнева богов? – мрачно спросил один из стражей.
- Нет, – не выдал беспокойства старец, – просто он слишком велик – ему здесь будет  тесно. Мы отойдём от стены подальше в пещеру, и громадные зубы его никого не достанут.
Третьего удара не последовало.
... Ракш из маленькой пещерки для медитаций, в отличие от юного героя, лицо почти каждого воина видел отчётливо. Внутреннее зрение ясновидца иногда оказывалось более острым, панорамным, нежели обычное физическое зрение простого человека.
Ракш не вступил в этот бой и не послал в Харид ни одного своего бойца. Он знал, что Харид всё равно падет: его время кончилось. Так задумано высшими силами, и ничто изменить в их решении нельзя.
Но он также знал и о том, что час его воинов ещё не настал. С минуту на минуту у его людей должно было появиться другое, очень серьёзное дело, и в нём они имели все шансы преуспеть. А Харид... Позже Ракш восстановит в памяти всё, что там произошло с момента появления под его стенами орды окиянов. Ему необходимо будет обязательно понять, почему эти смелые и сильные всадники, так хорошо начавшие атаку, вдруг спешно отошли к своим дальним кочевьям. А сейчас... Сейчас он наблюдал за битвой, в течение которой вдруг вмешался совершенно новый, даже для него внезапный, элемент…

... Под ногами у воинов чавкает кровь. Звон металла, душераздирающие вопли, падающие под ноги дерущихся раненые и убитые... Среди мечущихся в горячке боя людей забрызганный кровью артак, сидя верхом на красивом юноше, пытается достать его шею кинжалом. Лежа на спине в луже чужой крови, харидянин крепко держит артака за обе руки, не давая лезвию вонзиться в горло...
... Внезапно их накрыла кошмарная тень гиганта. Неумолимо надвигался двухголовый монстр. Однако, занятые поединком не на жизнь, а на смерть, артак и  его противник внимания на это не обратили. Хлестнувшие из горла монстра душераздирающие звуки снова заглушили шум сражения.  И, обернувшиеся разом на  этот рёв, бойцы оцепенели сотнями.
Картинки перед внутренним взором Ракша буквально замелькали. Не успел он понять, что же произошло с харидянином, которого удачно оседлал искусно убивающий, как вдруг увидел почему-то верховного жреца. Старик по-прежнему нёс вахту на священной вершине Холма, у рога жертвы, всё ещё чадящего, а иногда и сыплющего искрами.
Задыхаясь и кашляя от дыма пожаров, Верховный жрец протягивал трясущиеся руки в сторону ползущего к холму тиранозавра (Ракш не помнил, как его именовали предки, но почему-то знал, какое имя этот зверь получит много тысяч лет спустя).
- Вот оно, идёт-грядёт – ужас всех народов! – несмотря на дым, старик декламировал, явно ликуя, устремив на монстра-разрушителя восторженный взгляд (правда, Ракшу это ликование показалось удивительно похожим на эйфорию сумасшедшего). – Как гора он упадёт – зашибёт уродов! Вот оно – кошмарный взор в огненном сиянье! Злобный, страшный демон гор – людям в наказанье! А направили его к нам святые горы! Месть артакам, смерть врагам за спалённый город! То Каледос, наш отец, ниспослал его нам! Всё – врагам пришёл конец! Слава каледонам!!!
На фоне багрового заката среди горящих и дымящихся развалин совсем ещё недавно прекрасного города двуглавый исполин смотрелся потрясающим основы бытия титаном. Люди разбегались от него во все стороны, словно тараканы, которые спасаются при появлении человека, пришедшего от вида такого их множества в ярость, но не успевшего при этом прихлопнуть их разом. Брошенные в ящера копья долетели только до его плеч. Наверное, они показались ему маленькими острыми щепками, причиняющими вреда не больше, чем пыль, поднятая его громадным чешуйчатым хвостом. Он ревел на всю округу, клацая челюстями и поворачивая голову то влево, то вправо, словно решая, за кем ему гнаться в первую очередь. Площадь в считанные секунды освободилась от артаков и харидян – без движения остались лишь мёртвые.
И только поглощённые смертельной схваткой красивый воин и громоздившийся на нём артак ничто вокруг себя не замечали. У них ещё было время спохватиться, но оба его явно прозевали. Чудовище вдруг наклонилось над “козявками”, бесцеремонно копошившимися под демоническими лапами, и одна из его голов уцепила зубами верхнюю тварь. Искусно убивающий отчаянно и дико закричал, пытаясь безуспешно вырваться на волю. Чудовище подбросило несчастного артака в воздух. Клацнули страшные челюсти, и душераздирающий крик артака резко оборвался.
Харидянин словно приклеился к Центральной площади спиной. Тиранозавр собрался было нагнуться вторично, как сзади него возникла ещё одна нахальная «козявка». Словно лишившись рассудка, человечек с размаху вонзил в конец ужасного хвоста копьё и тут же побежал в обход чудовища.
Звероящер взревел и тряхнул хвостом с такой силой, что в пропитанный дымом воздух Харида, точно пыль, поднялись обломки недавно упавшего здания городского суда. Пошатываясь, Демон гор оглянулся: кто это посмел причинить ему боль? Обломок копьеца продолжал торчать в хвосте, будто заноза, и никакие яростные попытки тираннозавра вытряхнуть его наружу успехом не увенчивались.
С жутким топотом и воем он кружился на месте, пытаясь передними лапами-ручками дотянуться до терзающей душу палки, и на площади оставались огромные вмятины от его многотонных ног. Идиотская пляска гиганта продолжалась почти минуту. Лукрецию её вполне хватило, чтобы оттащить ослабевшего от страха и борьбы красавца-воина подальше от чудовища. Вместе они надёжно укрылись в недоступной монстру узкой и глубокой канаве…




...Стражи пещеры и воины Таршина принялись нанизывать крыс на копья и дротики. Рукотворные жала не хотели быстро и легко выскакивать из пронзённых туш – чтобы вытянуть копье из убитой твари, приходилось наступать ногой на крысиное туловище, в то время как издыхавшие хищницы норовили больно укусить за стопу или чуть ниже икры. Если бы не плотные куски шкуры горного козла, которыми воины имели обыкновение перематывать свои ноги от щиколоток до колен, многим из них пришлось бы испытать на себе парализующее действие трупного яда, застывшего на крысиных зубах.

Бойцам поначалу казалось, что из пещеры уходить совсем не обязательно и даже неразумно, поскольку серым тварям было тяжело протискиваться в зал сквозь щели – воины вполне успевали, поразив насмерть одну появившуюся крысу, подготовиться к встрече со следующей. Однако, Талнах видел гораздо дальше, чем неопытные, хотя и сильные физически, парни.
В лабиринте уже всюду истерично голосили от страха животные, женщины и дети. За пределами зала разгорелась настоящая битва – Таршину требовалось подкрепление. Те, кто ещё не успел выйти из зала, машинально попятились, едва заслышав надрывные вопли.
Создалась ещё большая сутолока, чего Талнах пуще всего и остерегался. Пожалуй, он единственный из всех представлял, насколько опасно оставаться в пещере и как усугубляет положение медлительность паникующих людей.
Старый жрец понимал, что ни лабиринт, ни ворота не смогут задержать крыс надолго. Будь ворота железными, хищницы всё равно прорвались бы в зал, ибо они умели с завидным упорством продалбливать норы даже в самых твёрдых породах. Через час-другой после начала их атаки гонимые голодом серые твари расширили бы проходы до такой степени, что хлынули бы в зал со всех сторон. И тогда никакая отвага и ловкость не помогли бы противостоять им. Любое промедление неминуемо вело к увеличению числа жертв, поскольку крысы наверняка умели сообщать друг другу о перемещении добычи. Ещё полчаса – и скопища крыс заполнят выход из лабиринта.
Грозными окриками Талнах пытался прекратить панику среди женщин и ускорить выведение колонны из пещеры. Он быстро понял, что время всё равно безвозвратно теряется. Отойдя в сторону от толпы, Талнах попытался связаться с Ракшем ещё раз. К счастью, это ему удалось. Все ещё остававшийся в своей пещерке Ракш уразумел, насколько плохи дела у мудрого Талнаха, и отважился на применение запрещённого богами…
Девять воинов, продолжая яростно рубить серых тварей мечами в лабиринте, уже мысленно готовились отправиться к пращурам, когда со стороны выхода на горную тропу раздался кошмарный писк. Людям и животным сделалось невыносимо больно. Этот неживой, неестественный писк словно острыми иглами прошивал ушные мембраны и нестерпимо колол мозг. Хватаясь ладонями за уши, будто надеясь прикрыть их от этого страшного звука, не только дети и женщины, но и воины падали на холодный пол и катались в беспамятстве.
Животных парализовало – они буквально рухнули на грунт. Не выдержал удара и старый Талнах, свалившись без сознания у выхода из зала. Однако крысы…
Для них этот звук оказался смертоносным. Поначалу заметавшись, они вдруг как одна все завибрировали в какой-то странной лихорадке и тут же начали буквально окаменевать. И когда звук, так же как и появившись, внезапно оборвался, со стороны выхода на горную тропу послышались шаги. Ещё через минуту, выбирая путь меж трупами окаменевших крыс, из-за поворота лабиринта появились Ракш и его бойцы…





Глава пятая. Дидран

Дидран злился. А что ему ещё оставалось делать?..
Победа была близка. Ещё немного напора, ещё чуть-чуть, и дух защитников сумасбродного города был бы сломлен окончательно. Их можно было бы тогда задушить практически голыми руками, почти без потерь. Самые искусные его воины, до последней минуты ожидавшие в резерве, уже готовились идти на штурм. Как вдруг появились треклятые всадники...
Что он скажет заморским владыкам? Всю ответственность за неудачу свалит на чудовище? Оно, конечно, разнесло в щепки всё, что уцелело от пожаров и ударов мощных катапульт. От одного его вида даже самых тупых артаков сковал ужас. А ещё говорили, будто у них нет души, что потому, мол, они не могут бояться, идя по приказу на верную гибель!
Дидран сплюнул себе под ноги. Во рту застыло устойчивое чувство горечи. Палуба на сей раз не была неподвижной: в открытом море неожиданно разыгрался шторм...
... "Оно, конечно, внушительное, это чудо-юдо, – размышлениями Дидран пытался привести в себя в состояние полного равнодушия ко всему происходящему вокруг него. – Да только их этим не проймёшь. Они сами чудовища, хотя от людей на вид почти не отличимы. Что им какой-то двухголовый звероящер, даже и с гору величиной!».


К утру поутихло. Весь в нечистотах, помятый и опухший, шатаясь после вчерашнего, Дидран вывалился на залитую солнцем палубу. Как будто и не было бури – ни единой тучки на чистейшем небе.               
- Воды, демон вас утопи, пресной воды быстрее! – хрипло прокаркал военачальник, харкая прямо на палубу.               
Находившийся неподалеку артак с бесстрастным лицом вознамерился было сходить за водой, но вдруг странно махнул рукой – совсем как обычный матрос.               
Ганнет сразу заметил этот несвойственный артакам жест, и лоб его покрылся холодной испариной. «Великий змей меня проглоти, они перестали быть марионетками!» – в ужасе подумал он, сразу же прикидывая, чем все это может закончится для них обоих.               
- Я кому сказал воды! – на последнем слове «хозяин» громко икнул.             
В поведении воинов ничего не изменилось. Дидран поначалу не понял, почему подчинённые не торопятся услужить своему повелителю. Окинув хмурым взглядом изрядно попорченную бурей палубу, он ткнул рукой в сторону сидевшего у борта воина:               
- Эй, ты! Живо принеси мне пресной воды! – и, немало удивившись отсутствию у артака какой бы то ни было реакции на его, командора (!), голос, неожиданно спокойно спросил: - У тебя что, уши забились морской тиной?               
Ганнет молча наблюдал за происходящим. На его удивление артак вдруг обернулся и ответил так, что Ганнета всего перекосило:
- На себя посмотри, хозяин. Ты весь в блевотинах. Хорошо хоть не в дерьме.               
Дидран поморщился. Ему было не по себе от рвущихся наружу винных паров, и услышанное не сразу дошло до его сознания. Какое-то время он стоял в дверном проёме надстройки, шатаясь, икая и хлопая покрасневшими глазами. Но вдруг смысл сказанного воином дошёл до него.               
- Что-о-о?! Что ты сказал! – Шея Дидрана неестественно вытянулась. – Ганнет! Это кто мне сейчас сказал?! Кто эта тварь?! Откуда, ик, взялась, ик?!          
Ганнет медлил с ответом. И воин откликнулся раньше.            
- Сам ты тварь, хозяин. – Воин лениво растягивал слова, будто разговаривал не с полководцем, а с перепившим приятелем. – По справедливости, это нам следовало бы спросить, откуда ты – да, ты (!) – взялся. Даже как-то смешно получается: мы, вот я к примеру, были свободными нормальными парнями и вдруг почему-то стали слушать команды какого-то кретина. Ума не приложу, почему так случилось.               
Ганнет от этих слов похолодел ещё больше, а Дидран пришёл в ярость.   
- Тварь, кто тебе разрешал открывать свой поганый рот! – заорал командор, захлебываясь собственным голосом. – Или вчерашняя битва привела твои куриные мозги в полную негодность?! А ну-ка ныряй-ка за борт, коли испортился! Акулам тоже жрать надо!               
- Вот ты сам и прыгай. Из тебя хороший завтрак получится – как раз для акул, - артак говорил так, будто совсем ничего не опасался.             
- Ганнет! – истерически завопил Дидран. – Где ты прячешься, скотина! Если ты сию секунду не появишься передо мной, я разыщу тебя и выколю твои мерзкие зенки!               
Трясясь от страха перед полной непредсказуемостью развития событий, Ганнет шагнул на открытое пространство перед командором и картинно поклонился:
- Я здесь, мой господин.               
- Кто эта тварь?! – снова рявкнул Дидран. – Почему на корабле посторонние?! Отвечай немедленно, а не то я вышвырну тебя за борт вместо этой уродины!         
Воин, не поворачивая головы, вдруг раскатисто захохотал, и это переполнило у Дидрана чашу терпения. Выхватив кинжал, он с остервенением метнул его в спину воину. И… промахнулся – только шлепок о воду и чвокнул. Лицо Ганнета побелело: другие воины повернули головы в сторону «хозяина» и глаза их ничего хорошего не выражали.               
- Убейте его! – заскорузлым пальцем командор ткнул в сторону ненавистного «чужака».      
Но артаки шагнули не к воину. Они мрачно сдвинули брови к переносицам и холодными взорами показали Дидрану, что более не намерены терпеть его выходки.       
- Что? – глаза командора округлились. – Вы…, – он судорожно сглотнул, – вы… вы изменяете мне?! Как!               
Ганнет понял, что теперь Дидран испугался. Наконец-то до него дошло! И как будто кто-то сидящий в душе Ганнета подтолкнул его взять инициативу в свои руки. Волевым усилием придав голосу твердость, Ганнет поднял руку, требуя тишины и, насупив брови, заявил:       
- Господин Дидран, пришло время вести себя повежливее. На корабле нет ни одного свободного постороннего, как вы изволили выразиться. Здесь все свои. Однако ситуация в корне изменилась, и вам надлежит это учитывать при общении с членами боевого экипажа. Если вы, разумеется, сами не хотите отправиться в гости к акулам. Вы меня поняли, господин Дидран?               
Дидран внезапно побелел как полотно, руки и губы его мелко затряслись, а в глазах впервые за время общения с артаками появился животный страх. Уже плохо контролируя свои мысли, бывший глава могучей армии продолжал говорить явную несуразицу:            
- Но неужели мне никто не подаст воды. На… (он снова судорожно сглотнул) напиться. Мне так напиться хочется.               
С минуту на палубе царило суровое молчание. Наконец Ганнет нашёл, что сказать:       
- Господин Дидран, воды нет. Во время ночного шторма бочки опрокинулись – пресная вода постепенно вытекла через щели. Как видите, мы сами-то еле остались живы.
На несколько минут воцарилось молчание. Дидран лихорадочно соображал, что могло произойти с его воинами, почему они внезапно перестали ему подчиняться. Он стоял перед насупившимися парнями, перед обнажившим наконец-то свое истинное лицо помощником, перед «затылком» страшной головы дракона, устрашающе смотревшей на море, и нервно облизывал пересохшие губы.
Ему ужасно хотелось пить. А откуда-то из глубины подсознания к сердцу начинала приливать ввергающая в панику тревога. В добавок ко всему его просто мутило после вчерашней попойки. За какие-то жалкие секунды он так изменился в лице, так скукожился перед воинами, что Ганнету стало жалко этого несчастного человека, которого он, несмотря на вспыхнувшую было ненависть к бывшему командору, всё-таки считал единственным из всех на судне, на кого можно было в трудную минуту чисто по-человечески положиться.
Ганнет понимал, что «прозревшие вдруг» артаки для них обоих непредсказуемы и опасны. Глядя на жалкого, затравленного товарища по несчастью, который ещё минуту назад пытался повелевать, но вдруг превратился в напуганного слабачка, Ганнет спонтанно возжелал хотя бы немного помочь ему. Он нашарил у себя на поясе металлическую фляжку с плескавшейся в ней драгоценной влагой и дружески протянул ее Дидрану:      
- Вот, возьмите, здесь на пару глотков ещё осталось… А умываться, видимо, придётся солёной водой. Всем нам, разумеется.      
Дидран жадно уцепился за эту фляжку, судорожно выхватил зубами пробку, выплюнул её под ноги и мгновенно выпил всё, что там было. И часто-часто задышал, вытягивая губы трубочкой.               
- Спешу вас утешить, – стараясь выглядеть как можно спокойнее, Ганнет продолжал свои капитанские наставления, – немного воды в бочках всё-таки осталось. Воины собрали всю в один бочонок и решили выдавать каждому по маленькой порции трижды в сутки. Чтобы не умереть от жажды. Ваше вино тоже осталось. Правда, оно теперь общее. А с учётом того, что вы вчера выпили гораздо больше, чем вина осталось, вашей доли в нём уже нет. Ничего не поделаешь – таков закон справедливости, – на последнем слове Ганнет незаметно для артаков подмигнул Дидрану: положись, мол, на меня – я только делаю вид, что на их стороне.         
Осмелев, Дидран хотел было спросить, сколько кораблей и воинов уцелело в ночную бурю, но раздумал, понимая, что этим вопросом можно спровоцировать бойцов на очередные грубости.  Кто знает, куда их заведёт. И он предпочёл, не говоря больше ни слова, отправиться на корму. Сидевший на корме артак машинально отодвинулся, едва завидев бывшего командора. Через несколько секунд он бросил руль и жестом показал бывшему господину: принимай, мол, вахту – твоя очередь. Укорив себя за столь необдуманный шаг, Дидран всё-таки ухватился за весло и уставился на поднимаемую кормой пену. Судно быстро шло по течению, подгоняемое ещё и вёслами – прикованные к местам рабы по-прежнему продолжали свой тяжкий труд.      
Место артака, только что сидевшего за рулем, занял Ганнет. Оставшись на корме вдвоём, они могли переговорить между собой откровенно. Первым начал Ганнет. Бросая косые взгляды по сторонам, он сначала громко воскликнул:
- Хорошо весло держите! Всё как положено. Так и держите дальше.   
И тут же понизил голос:
- Господин Дидран, то есть, прошу прощенья, владыка. Надеюсь, вы на меня не в обиде? Прошу вас, ничего пока не отвечайте. А когда начнёте говорить, не проявляйте никакой нервозности, ни малейшего гнева. И не бойтесь. Мне кажется, они реагируют на гнев и страх. Что-то сломалось. Не знаю, вчерашний ящер тому виной или шторм, но их словно подменили. Вы должны теперь смириться с мыслью, что армии под вашим началом больше нет. Не спорьте и не пытайтесь спрашивать о доказательствах. Я и сам не знаю, почему так произошло, но моя интуиция упрямо говорит мне об одном: искусно убивающие таковыми и остались, но нам с вами больше не подчиняются. Поймите наконец: они перестали быть марионетками в чьей-то игре. Воля заморских владык больше не довлеет над этими парнями. И мне кажется, что наши островные хозяева потеряли к нам интерес. Собственно поэтому и прервалась та нить, по которой их могущественная воля передавалась нашим солдатам. Судите сами: армия почти разгромлена, больше половины кораблей потопила буря, многих попросту смыло волной – нас презрели и вычеркнули из списка средств, нужных им для достижения каких-то неведомых нам с вами целей. Мы больше не сила, во всяком случае не та сила, на которую хозяева делали ставку. Хорошо, если собранных воедино артаков осталось тысячи три-четыре с половиной. Даже четырех тысяч, скорее всего, не наберётся. К тому же армия, вернее ее жалкие остатки, не имеют в распоряжении катапульт и огненного зелья. И самое главное – если хозяева всё это время следили за битвой на берегу, то они увидели, что их марионетки в конце концов испытали настоящее чувство животного страха. Вспомните, как они с жуткими воплями, даже визгами, разбегались от этого монстра. Если только хозяева на самом деле способны вести наблюдения из-за моря – (а в этом лично я не сомневаюсь: взять хотя бы их летающую лодку, что пряталась в облаках, когда мы не совсем удачно штурмовали последний город с белокаменными стенами) – то на вряд ли они захотели бы продолжить эту кампанию. Они же убедились, что она не так эффективна, как им казалось вначале.    
- Но мы же все города Побережья превратили в развалины! – не выдержал бывший командор.               
- Потише, умоляю вас! – прошипел Ганнет, укоряя Дидрана взглядом. – Ну что вы не слушаете меня, я же ведь не только о своей шкуре беспокоюсь. Ну, обещайте впредь не вскрикивать, –  протараторил помощник бывшего командора. – Да , мы развалили всю эту несчастную страну  Тем самым мы показали, что больше им не нужны. Зачем? Мы же выполнили свою задачу. Большего они, очевидно, от нашей армии и не ждали.          
- Тогда причём тут монстр? – уже много тише спросил Дидран.               
- Ну-у-у-у, не знаю… точно…, но, наверное, он просто подтвердил, что больше армия ни на что не способна. Разве в этом теперь дело? Понимаете, нам надо как-то выкручиваться из этой ситуации. Кто ведает, что им взбредёт в голову? 
- Кому? Хозяевам?
- Нет же, причём тут хозяева? – Ганнету страшно не нравилось, когда его перебивали. – Хотя, и они, т-т-тоже п-п-причём, – от волнения он начал слегка заикаться. – Но вы не даёте мне г-говорить. Конечно, я имел в  виду ар-арт-аков,–   боязливо оглянувшись, Ганнет забормотал быстрее и тише, почти невнятно:
- Хозяева, конечно, тоже могут выкинуть незнамо что. Например, пошлют сюда боевую лодку, и она утопит наш корабль к демону. Это обязательно надо иметь в виду. Но хозяева далеко, а арт-…    
- Что им расстояние! – сморщился Дидран.       
- Ну вот, вы опять меня перебиваете, –  Ганнет начал было кипятиться, но сам же себя и одёрнул. Однако чтобы не давать больше Дидрану возможности встревать, заговорил невероятно быстро: – Хозяева далеко, а наши доблестные воины рядом. Что может ударить им в голову, ни вы, ни я не знаем и, скорее всего, заранее никогда не узнаем.  А они, к примеру, могут захотеть взять да и выкинуть нас с вами за борт. Вспомнят, как вы сидели в шатре с чашей вина в руке, в то время как их товарищи гибли в сражениях. И нам ни в коем случае нельзя подавать даже малейший повод к этому. Словом, надо вести себя как можно спокойнее, проще и увереннее. Надо напрочь забыть, что они когда-то нам с вами подчинялись. У нас есть хороший козырь: ни один из них, похоже, не умеет – никогда не умел управлять кораблем. Думаю, и принимать решения тоже ни один из них не умеет. Сейчас мы плывём сами не зная куда. И эти воины, наверняка, понятия не имеют о маленькой стрелке, указывающей точно на север, которая раньше находилась в карманах ваших пантланов и, надеюсь, никуда не делась. У вас ведь была ещё и хозяйская карта с изображением моря, очертаний берегов разорённой нами страны и островов, расположенных, как мне кажется, неподалёку отсюда. Артаки отдали в наши руки руль. Этого вместе с волшебной стрелкой и картой вполне достаточно, чтобы попытаться с успехом выпутаться из трудного положения. Похоже, мне удалось найти с ними общий язык. Это даёт мне шанс при необходимости провести их как глупых детей. Поэтому, если они вдруг захотят посадить вас под стражу (при этих словах Дидран сжался в комок), пожалуйста, не подавайте виду, что вы чем-то встревожены. Так вот, если даже они захотят заковать вас в цепи – не упорствуйте, покоритесь. Я всё устрою. В крайнем случае для вида побью Вас плёткой (на этой фразе глаза Дидрана буквально вспыхнули жгучей ненавистью). Прошу вас, не выходите из себя. Это я на крайний случай. А им скажу, что знаю, как доплыть до земли, где много вкусных фруктов, дичи и пресной воды. Главное – отвлечь их внимание от вас и добраться до ближайшего острова. Иначе мы пропадём!      
Минуты две после окончания тирады Ганнета оба молчали. Потом Дидран тихо спросил, глядя на своего бывшего помощника с недоверием:
- Ну а дальше что?               
- Вы меня спрашиваете? – нахохлился Ганнет. – Вести себя следовало бы скромнее. И не после того, как с вас сбили спесь, а много раньше. Ну да ладно, что-нибудь придумаем. Если вы вконец не обострите с ними отношения, – обиженно буркнул Ганнет напоследок и, поднявшись во весь рост, зычно заявил: - Эге, да вы отлично научились владеть рулевым веслом! Вы, оказывается, прирождённый рулевой!         
Дидран понял, кому предназначены эти словесы, и попытался уйти в себя – демон с ними, пусть делают что хотят, всё равно теперь уже ничего не изменишь.   
К Ганнету подошёл артак с широким шрамом на лице. Тот понял, что этот парень взял на себя роль старшего в команде.               
- Капитан Ганнет! – окликнул его артак.      
Ганнет обернулся, и сердце его забилось быстрее. Но во взгляде артака не было ничего угрожающего.      
- Капитан Ганнет! Мы решили, что вы останетесь у нас, м-м-м, как это называется? Тьфу ты, забыл! – парень потряс головой. – Ах, да! Вождем корабля.      
- Что? – глаза Ганнета округлились. – Вождём корабля? Как это понимать? Ах, да! Вы, наверное, имеете в виду лоцмана и штурмана!      
- Да-да! – парень обрадовано закивал. – Штурманом! Тем, кто управляет судном и говорит остальным, что надо делать.       
Ганнет облегченно вздохнул: всё шло, как он и рассчитывал.
- Конечно-конечно! Я буду говорить вам, что надо делать! Не волнуйтесь – мы всё сделаем, как надо.          
- Мы это, –  замялся артак, с трудом вспоминая обычные человеческие слова, –  мы, как его, это… Ну, мы хотим… хотим…, ну, где можно пить пресную воду и не шататься как на корабле. Мы думаем, вам знать, куда плыть и что делать.               
- Понятно! – Ганнет заметно повеселел. – Вы хотите попасть на твёрдую землю, где много пресной воды и вкусных плодов.            
- Да, да! Да! Вы понял, понимать, тьфу ты, как это, понимает, ну, понял, что мы хотим. Все хотим пить и кушать. И мы готовы делать, что ты скажете.       
- Отлично, парень! – Ганнет возликовал. – Скоро я дам вам команду, и мы…               
- Нет-нет! – лицо артака вдруг исказила гримаса ненависти. – Никакая команда! Не команда! Вы есть вождь только корабля! Но не командовать нами! Ты поняли?               
В отличие от первого заговорившего артака этот воин ужасно коверкал язык. Однако Ганнет сделал вид, будто вовсе не замечает этого. Более того, в глубине души он даже обрадовался такому факту, решив, что среди команды, возможно, есть воины, которые говорят и вовсе на незнакомом другим наречии – сговориться им будет не так-то просто.               
- Командовать нами больше никто! – продолжал раззадорившийся артак. – Мы не позволяет! Теперь только предлагать и убеждать, что надо делать лучше, объяснять всем, зачем так делать надо.         
Решив подыграть воину, Ганнет подхватил его мысли:
- Да-да, я вас понимаю. Начальников над вами отныне нет. Будете ли вы избирать совет корабля? Ведь кто-то же должен принимать решения.   
Артак вдруг скукожился, наморщил лоб, пытаясь понять, что сказал бывший помощник бывшего командора:
- Совет? Избирать? Принимать решения? Что есть принимать решения? Опять команда? Приказ?            
Чертыхнувшись в душе, Ганнет быстро нашел, что ответить:    
- Вы не так поняли. Приказывать никто вам больше не будет. Но на судне может оказаться много работы. Например, неплохо бы восстановить мачты.         
- Мачты? – очевидно мозги старшего артака работали, как заржавевшие уключины. – Зачем мачта? Для парус? Но парус очень опасно!               
- Бог ты мой! – не сдержался Ганнет. – Парус опасно ставить только в шторм! Неужели вам это не ясно? В такую погоду, как сейчас, под парусами идти в самый раз. Это гораздо быстрее, чем на вёслах. Неужели не понятно? Или вы не хотите поскорее сойти на берег и досыта напиться свежей ключевой воды?               
- Вода? Пресная вода? Для вода парус? – лицо воина просветлело. – Тогда мы делай мачта обязательно! Но вы должны говорить нам, что делать.      
Ганнет тут же сообразил, что создавать совет корабля – совершенно глупое занятие: зачем, когда они и так у него на крючке. И он с воодушевлением дал ценное указание:
- В трюме под ногами у рабов лежат запасные мачты. Их надо вытащить на палубу и укрепить в гнездах старых мачт. Там же в трюме – на корме – лежат и запасные паруса. Так что если вы хотите быстрее доплыть до острова, идите в трюм за мачтами.    
Артак по инерции вытянулся во фрунт и радостно гаркнул:
- Есть, капитан Ганнет! Мы всё исполним как надо! – и уже развернувшись, построже добавил: – Мы думает, ты не будет врать. Мы не прощает бесполезной работа.            
«Демон тебя задери! – Ганнет зло подумал вслед уходившему артаку. – Не такой уж он и простофиля. Однако куда тебе до  Ганнета, дубина косноязычная! – и, увидев, как слаженно артаки побежали в трюм за мачтами, облегчённо вздохнул: – Слава Крону или кому там ещё! Всё оказалось куда проще – никаких приказов не потребно – и так все сделают, дурачьё».
Обернувшись к Дидрану, продолжавшему держаться за кормовое весло и злиться, Ганнет ещё раз подмигнул ему и громко крикнул:   
- Так держать, господин рулевой! Идём нужным курсом!            
… Часа через два мачты были восстановлены, и новые паруса, такие же как и предыдущие – с мордой минотавра – весело затрепетали на ветру. Ганнет предложил артакам предоставить отдых гребцам – команда согласилась без колебаний. Отношения с неузнаваемо изменившимися воинами стали понемногу налаживаться. Похоже их вполне устраивало расположение бывшего начальника у руля – никто даже не заикнулся о суде над Дидраном. Пускай, мол, сам правит курс по распоряжению Ганнета – меньше забот будет для остальных.
Обрадованный таким оборотом дел, Ганнет почувствовал себя вольготно. Ему даже удалось украдкой отпить изрядно вина из ставшего общественным меха Дидрана и упросить артаков как следует прибраться на корабле, вычистив заодно и карту бывшего командора. Воины, правда, тут же заявили на неё претензии. Но главное было достигнуто – оставаясь, по сути, начальником, Ганнет избежал участия в тяжёлых и грязных работах. Дидран же, по мнению Ганнета, сумел легко отделаться. Сидеть за кормовым веслом всё-таки куда хуже, чем шлепнуться в воду. Да и на месте какого-нибудь надорвавшегося гребца оказаться было бы не лучше.      
«И опять он выходит сухим из воды благодаря мне, – мелькнуло в голове Ганнета. – Так что пусть теперь только попробует мне хоть слово поперёк сказать. При всех его с потрохами сожру!».      
Однако, хорошенько подумав, Ганнет решил, что конфликтовать с Дидраном – самое худшее из того, что можно придумать. В конце концов лучшего союзника на корабле не сыскать. Ведь, как мыслил Ганнет, на острове у них появятся шансы отвязаться от впавшей в анархию банды искусно убивающих. Конечно же, по разумению Ганнета, для этого пришлось бы проявить чудеса изобретательности. Но главное, на что он надеялся – эта винная ягода, которая может расти на одном из ближайших островов. Сделать крепкого вина, споить эту ораву, затем захватить лучший корабль из оставшихся на плаву, освободить гребцов и удрать в море, пока артаки валяются с перепою. А там будь что будет. К треклятому Побережью хода им, конечно, нет. Там-то их точно узнают и не пощадят. Надо будет высадится восточнее этого побережья – где-нибудь у тихого селения рыбаков тёмной ночью. И пёхом подальше от моря. Только бы, Дидран, мерзавец этакий, не выкинул финт…».
… Ночью, когда артаки за исключением вахтенных жутким хором храпели, бывший командор и его бывший слуга спустились в трюм. Там они при тусклом свете корабельной лампы внимательно изучили хозяйскую карту моря с указанными в прилагающихся к ней листках расположениями звёзд и вычислили путь до ближайшего острова. Надо сказать, голова Дидрана оказалась буквально нашпигована знаниями по мореходному делу. Он сам не знал, где и когда эти знания усвоил, но при виде карты тут же начал извлекать их из своей памяти сплошной массой, удивляясь своей непонятно откуда взявшейся учёности. Он не в первый раз применял на практике эти знания. И всегда искренне удивлялся, каким образом они отложились в его, как он сам считал ленивой, башке. «Какой же я молодец, что не сдал этого прохиндея артакам на расправу, –  не преминул мысленно похвалить себя Ганнет, когда они вдвоём рассчитывали курс и дело Ганнета ограничивалось лишь тем, что он держал лампу и разглаживал очередной листок с изображением звезд и каких-то непонятных ему значков. – Что бы мы делали без этого простофили, башка которого, оказывается, соображает гораздо лучше, чем это кажется на первый взгляд. Как чуял, что он окажется мне предельно нужен…».
По расчётам Дидрана выходило, что уже к утру они увидят землю. Если, разумеется, вовремя изменят курс корабля. Хорошо было бы вместе с картой подняться на палубу, но Дидран и Ганнет боялись там её потерять: попутный ветер усилился. К тому же чтобы изменить угол парусов, нужно было обращаться за помощью к вахтенным артакам. Кто знает, что бы они выкинули, увидев карту и волшебную стрелку в руках низложенного командора. Поэтому карту они решили понадёжнее запрятать в трюме, а нужное расположение звезд Дидран постарался запомнить. Чтобы не сидеть самому на кормовом весле и не просить замены у артаков, они освободили одного из гребцов помоложе, из тех, что сидели поближе к выходу на палубу. Остальных же рабов попросили взяться за вёсла и грести по команде. Можно было просто приказать им проснуться и приступить к делу. Однако Ганнет чувствовал, что именно этих гребцов следует расположить к себе, дабы в нужный час они были посговорчивее и проворнее.    
- Потерпите ещё несколько часов. Скоро подойдём к берегу, и вы сможете напиться пресной воды, поесть свежих фруктов и как следует выспаться.          
Ганнету показалось, что гребцы вроде бы приободрились.         
А через полчаса корабль развернулся по новому курсу. Идти стало труднее: прямые паруса, хотя и были с изменённым углом к палубе, не полностью компенсировали давление ветра, дующего в несколько ином направлении. К тому же течение сильно мешало держать курс. Юному кормовому пришлось поднапрячься, чтобы удержать весло в нужном положении. И всё-таки на корме ему было несказанно лучше, чем в трюме. Свежий ветер приятно ласкал кожу и наполнял лёгкие вожделенным запахом солёного моря вместо смрада, исходящего от потных немытых тел гребцов. Да и держать рулевое весло, даже борясь с течением, было всё-таки намного легче, чем надрываться внизу, вместе с другими братьями по несчастью задавая кораблю требуемую скорость движения по курсу. Тем более для этого парня, попавшего на гребную цепь впервые и совсем недавно по нелепой случайности.   
   Да, это был он – Лукреций, тот самый юноша из поверженного в прах, но так и не побеждённого артаками города с гордым именем Харид. Нелепое стечение обстоятельств: парню удалось избежать зубов гигантского звероящера и спасти от неминуемой гибели лучшего друга своего брата, но этого ему показалось мало –  осознав, что врагам приходит конец, юноша впал в эйфорию, до такой степени, что полностью потерял всякую осторожность и во всю боевую прыть помчался за артаками вслед за чудовищем.  Гигантский монстр с умопомрачительным топотом и рёвом перешагнул через спрятавшую двух человечков, Лукреция и Аркта, канаву и тараном, сметающим на своём пути горы, двинулся к южным воротам. Зачем Лукрецию понадобилось бежать до самой бухты поморников и плыть к одному из вражеских кораблей, вставшему на якорь дальше других, ведомо было одному лишь Каледосу. Юноша впоследствии так и не смог понять, что толкнуло его на столь опрометчивый поступок. Но он взобрался на борт флагмана армады по свисавшему с него канату и тут же оказался схваченным и посаженным на цепь в провонявшем затхлостью и рыбой трюме. Сидя на скамье гребца среди давно не мытых тел живых мертвецов, коим было всё, пожалуй, безразлично, Лукреций сумел вытянуть из своей памяти только то, что искусно убивающие разгромлены наголову и во всю прыть удирают от Побережья Цивилизации. И ещё одно он усвоил твёрдо: артаки не являются демонами – они обычные люди, хотя и сражаются фантастически умело. А раз так, то и вести себя с ними следует как с людьми.
Работая веслом, Лукреций с удовлетворением вспоминал, как не ударили в грязь лицом его сородичи, которые радостно кричали:  «Смотрите, харидяне! Это демон гор, посланник Каледоса, восстал против демонов моря! Бейте артаков, истребите всех, кого не растоптало чудовище!». Монстр и жителей Побережья не щадил. Однако харидяне остались на высоте, толпами побежав за удирающими артаками к бухте, чтобы там добить их. «А эти хваленые варвары! – уже на корме вспоминал Лукреций, растягивая губы в презрительной улыбке. – Тоже мне, защитники! Как наткнулись на пики артаков, так и назад повалили. Все разом притом». Разумеется, юноша тут же вспомнил Диомидия: «Ишь ты, спрятался в горной пещере у девчонки за спиной! Только следы чудовища заметил и сразу сдрейфил. Скорее назад в пещерку, под защиту женщин и коз». От этих мыслей Лукреций даже развеселился. Юность и в плену брала своё. К тому же каторга внезапно прервалась. Значит, Каледос к нему благосклонен.          
- Эй, раб! Чему это ты так радуешься?! – над парнем выросли сразу две массивные фигуры артаков. –  От свежего воздуху одурел?            
Лукреций почему-то не обратил внимания на спокойный тон этих врагов, а потому внутренне и сжался в комок.      
- Слушай сюда, придурок, – тихо, но строго начал один из них, нагнувшись почти к самому уху юноши. – Сейчас мы с тобой тихо поменяем курс. Но чтобы ты потом весло держал крепко, очень крепко. Понял? И очень ровно!             
Юноша кивнул.         
- Будешь держать ровно и не заснёшь – утром сойдёшь на берег и до отвала нажрёшься вкусных плодов. А потом, возможно, больше не сядешь на цепь. Разумеется, если будешь себя хорошо вести и в точности исполнять всё, что мы тебе прикажем. Но смотри! – голос незнакомца стал холодным, а перед носом парня в лунном свете возник мощный кулак. – Упаси тебя твой бог – не знаю, кто он у твоего паршивого племени – заснуть на корабле и сбить заданный курс. Ты не только не сойдёшь на берег – ты его больше не увидишь, во веки веков. Зато познакомишься с акулами. Уразумел? И сиди тихо, когда мы уйдём отсюда. С артаками упаси тебя господи разговаривать, хотя бы пытали тебя! Если что, притворись немым. Или болтай какую-нибудь тарабарщину, чтоб ни слова понять было нельзя. Иначе твоя жизнь кончилась – так и знай!            
Лукреций молча кивнул, а спустя секунду шёпотом испуганно добавил:
- Я сделаю всё, как ты велишь, господин! Разрази меня Крон! – Он умышленно упомянул варварского бога, дабы не грешить, обращаясь в недобром деле к Великому Каледосу. 
Оба мужлана однако навалились на весло, и корабль, кряхтя и охая, начал медленно, словно с неохотой, разворачиваться. Поставив судно под определённым углом к бывшему курсу, артаки, навалившись на весло сверху, приподняли его над водой, после чего тут же с обеих бортов опустились в море и начали работу маршевые весла – заскрипели уключины, зашумела вода по бортам, вспениваясь и взрываясь каскадами солёных брызг.   
Паруса уже были развёрнуты. И когда кормовое весло, выпрямившись в галс, снова вошло в воду, корабль резко дёрнуло. Лукреций и повисшие на весле мужчины едва не свалились за борт.               
- Проклятье! – чертыхнулся второй незнакомец, которому весло, очевидно, попало под дых, чуть не подбросив неудачника в воздух. – Надо было паруса вообще свернуть.         
- А это как? – заволновался первый. – Эй, лягушка вертихвостая! Ты здесь?         
- Всё в порядке, господин! – громко шепнул юноша.            
Ветер дул теперь в бок, что было не очень приятно, к тому же с подветренной стороны тучами летели прохладные брызги, а корабль всё время кренился на левую сторону и покачивался.            
- Ничего с ним не случилось, – пробурчал артак, стараясь выказать полное  равнодушние к судьбе молодого раба.
Однако Лукреций уловил в его тоне хорошо скрываемую радость от того, что юный рулевой не слетел в море. «Разумеется, я им сейчас нужен», – мысленно объяснил он сам себе.   
- Чёртово течение! – прошипел второй, с натужным кряхтением выпрямляя поехавшее было в сторону весло. – Хватит ли сил у этого лягушонка удерживать руль до тех пор, пока мы не выйдем на более спокойную воду? – засквозило в его голосе сомнение.               
А первый неуверенно спросил:
 - Может, лучше пока поднять весло на палубу?               
Лукреций возликовал:  было бы здорово улечься на корме и немного вздремнуть на свежем воздухе. Однако радоваться ему не пришлось.               
-  Демон меня утопи, если эти бестолковые гребцы не нарушают ритма гребли, – заворчал вдруг тот, что сомневался в силе рулевого. – Сдаётся мне, одна сторона гребёт слабее другой. Если мои уши не ошибаются, без кормового весла не позднее, чем через четверть часа, мы собьёмся с курса и снова потащимся по течению. Чего доброго нарвёмся на рифы.         
 Про рифы Лукреций знал понаслышке: в школе проходили. Поэтому он убеждённо поклялся ни за что не допустить поворота весла. Однако оба «старпёра», скрупулезно ощупав парня со всех сторон, решили, что полностью довериться «лягушонку» в таком деле слишком рискованно. Некоторое время они яростно спорили, следует ли приставить к веслу кого-либо из вахтенных артаков. Потом  просигналить ли на другие корабли и что может произойти, если к острову подойдёт только один их корабль.
- Как ты не понимаешь, олух бестолковый! Штука, через которую я могу связаться с капитанами других кораблей, спрятана в моей каюте! – кипятился тот, кого Лукреций посчитал за старшего из этой пары.   
-  Ну и? – недоумевал второй.               
- Что ну и! – первому с трудом удавалось сдерживать свой голос, чтобы не разбудить спящих воинов, и всё в поведении этих двоих говорило о том, что они явно не хотят объясняться с остальными артаками. – Как я подойду к этой штуковине, не растолкав нечаянно кого-нибудь из этих придурков? Сразу начнутся вопросы. Повскакивают все, и кто знает, какая моча им ударит в головы. А ведь эту штуковину ещё нужно завести, нужно потом громко сказать в неё, что, мол, да как!               
- Но, господин Дидран, с одним кораблём шансов у нас почти не останется, – с тревогой в голосе тараторил второй. – А вдруг они решат, что мы умышленно не передали другим кораблям команду?!               
Они горячо и еле сдерживаясь, чтобы не раскричаться в полный голос, спорили ещё минут двадцать, пока наконец не сошлись на варианте сигнала с помощью факелов.  Внезапно течение, мешавшее кораблю держать курс, резко замедлилось.    
- Держи весло, трепанг синерылый! – едва не воскликнул тот, которого второй назвал господином Дидраном. – Теперь тебе ничего не стоит справиться с этой задачей. Так что пеняй на себя, если вздумаешь всё испортить.            
После этих слов они канули во тьме, отправившись за факелами. На душе у парня сразу полегчало. По крайне мере над ней теперь никто не стоял, а держать весло стало действительно не трудно. Ему даже удалось поглядеть на звезды, ярко сиявшие в чистом высоком небе. «Вот бы возникла средь них легендарная птица, опустилась бы на волны рядом с этой посудиной и забрала бы меня с собой высоко в небо», – с грустью подумал юный харидянин. Ему снова вспомнился дом, брат и родители, которые уже, как он думал, смыли с себя грязь и кровь победы и проводят время на великом обряде всесожжения, устроенного на священном холме в честь победы и проводов павших в светлые чертоги Каледоса. Перед внутренним взором парня возникло почему-то лицо отца – изможденное, со свежими шрамами, заросшее жёсткой щетиной, но при этом радостное. В голове как будто прозвучали его слова: «Лукреций, не падай духом! Будь мужественным до конца и надейся на лучшее, что бы с тобой ни случилось». Юноша вздохнул: «Как они там, на пепелище?».          
Ему взгрустнулось. На самом деле он отлично понимал, что образ подбадривающего отца сотворил в своей душе сам. В действительности же тот, скорее всего, печалится вместе с матерью и братом, думая «эх, сынок, сынок, что ты с нами сделал, зачем поступил так опрометчиво».         
А в это время Дидран и Ганнет, взобравшись на мачту, принялись размахивать ярко горящими факелами, бесшумно, но убедительно при этом подавая сигналы другим кораблям. На языке мореходов эти пляшущие из стороны в сторону огоньки означали одно – держитесь за нами. И вскоре ночная мгла озарилась добрым десятком, а то и дюжиной таких же огоньков – с кораблей отвечали: «Мы идём за вами». Лукреций понял, что удравших с Побережья врагов ещё очень много. И всё-таки от этих весёлых огоньков на душе у него заметно потеплело. К тому же ветер переменился, сделавшись снова попутным и тёплым, а далеко на горизонте заалела заря.
Наступал новый день. Ещё раз Лукреций увидит солнце, которое всегда вселяет в сердце новые надежды. В конце концов артаки его не убили и было похоже, что такую цель перед собой не ставили. Слышал же Лукреций раньше о пленниках артаков, которым удалось вернуться домой. Стало быть, не такие уж они и звери и положение их пленника не так уж и безнадёжно…
Что-то вселяло в сердце Лукреция уверенность в счастливой для него развязке разыгравшихся приключений. Он не догадывался, сбежит ли один или некие неизвестные пока что силы помогут ему в этом, но где-то глубоко в подсознании юноши теплилось знание о том, что рано или поздно он вернётся в Харид победителем и… героем…      
Вновь заскрипели мачты – вахтенные разворачивали паруса по ветру. И вдруг держать рулевое весло стало совсем легко, а корабль выпрямился, точно человек расправляет плечи, когда ветер перестает бить ему в лицо, и легко побежал по волнам. Через час над Лукрецием закачалась на воздушных потоках чайка, затем другая. Повисев немного в двух копьях от лица юноши, птицы о чём-то перекликнулись друг с другом и спикировали в поднимаемую кормой судна пену. Лукреций не увидел, как чайки выхватили из воды по рыбине. Ибо вахтенный артак  взбудоражено закричал:
- Земля, земля!.
Обернувшись на этот вопль, Лукреций застыл на месте от открывшегося перед ним зрелища – великолепной панорамы скалистого острова, пышущего зеленью и купающегося в багровых лучах рассвета…               




Книга вторая. Птицелёты расков

Часть первая. Остров

Глава первая. Заброшенный сад

Лишь пять кораблей вошли в красивую бухту – шестой застрял на мели, когда ошмётки грозной некогда эскадры плутали среди скал и рифов. Подойти к острову оказалось не просто –  пришлось замедлить ход и мерить дно шестами.
Другие корабли пытались идти строго в кильватер флагмана, но получилось это не у всех, и артаки с застрявшей посудины были вынуждены грузиться в плоскодонные шлюпки. Освободить гребцов они, естественно, забыли – измученные греблей люди остались умирать от жажды, голода и сырости. 
      
Узнав об этом, Лукреций твёрдо вознамерился  ночьюпробраться на обречённый корабль: «Собью заржавевшие цепи с несчастных!». Заговорщикам же было наплевать на всё, поскольку не терпелось сойти на твёрдый грунт и поскорее где-нибудь найти источник пресной воды. Оба тайно ликовали: и кораблей пришло за ними мало, и обвинить обоих капитанов в попытке убежать никак нельзя. Поди догадайся, сколько кораблей вообще осталось после шторма…
Увидев на берегу вместо армии не более трёхсот артаков, Дидран по привычке удивился: «И это всё, что сохранилось от ещё вчера непобедимой инфантерии?». Но уже через минуту он утешился: «На что они теперь, если не хотят меня сделать своим главарём?!». Ганнет, видимо, думал в таком же ключе, однако и не без надежды оказаться главарём вполне боеспособной шайки обученных бойцов. «А что? – размышлял он, углубляясь в чащу, начинавшуюся в какой-то сотне шагов от песчаной отмели. – Пиратом тоже, наверное, побывать не мешало бы.  Начальником меня не изберут, так теневым капитаном остаться можно. А Дидран был бы у нас навигатором и боцманом. Они уже его вроде и не замечают. Да и лягушонка с треклятого побережья неплохо бы при себе оставить. Прислужник из него получился бы не плохой. А поскольку женщин с нами нет и неизвестно, когда они появятся, то и мальчишка вполне сойдёт вместо живой подстилки, ха-ха». – От вызванного пошлой мыслью удовольствия этот развратный сибарит был готов уже и руки потереть при всех, но развитая в нём до абсурда осторожность сработала раньше, чем одна ладонь потянулась к другой. 
 Но Ганнет даже не подозревал о том, что в планах на «лягушнока» у него имеется очень сложный в создавшейся ситуации конкурент. А между тем Дидран с самого начала их совместной работы на загадочных создателей артакской армии питал слабость в отношении хорошеньких юнцов. За время, пока войско нападало на разные народы (не только на Побережье Тёплого моря), его полководцу доставили не меньше трёх сотен парней и девчат для одних лишь телесных утех. Ганнет, разумеется, лично проверял каждого из такого рода живых подарков своему начальнику. Однако и он не понял, что к мальчикам Дидран проявлял интерес в гораздо большей степени, чем к девушкам и женщинам. В то время как сам Ганнета предпочитал дородных женщин и только иногда, чтобы хоть немного разнообразить свой вкус, обращал внимание на хрупких девочек.
Нет, конечно – о вкусах своего тогдашнего начальника Ганнет не имел привычки судить по себе. Просто Дидран весьма умело маскировал свои истинные интересы в этом плане, всегда показывая, будто парни ему нужны лишь для того, чтобы над ними всласть поиздеваться. Нередко он демонстрировал столь мерзкую склонность к насилию в присутствии Ганнета. Например, когда Ганнет по зову начальника входил в шатёр, тот угощался вином и закусками, использовав вместо тахты раздетого до гола пленника. Причём на несчастном располагались не только сосуды с напитками и едой, но и сам Дидран. Но не обнажённый, как должно было быть в случае интимного контакта с жертвой педофилии, а наоборот – полностью «задрапированный». И не только в халат, накинутый на голое тело, но и в боевые кожаные пантланы с кожаной курткой.
В другой раз Дидран, окружённый раздетыми до набедренных повязок или коротеньких пантланов юношей, выслушивая донесения Ганнета, с улыбкой зверя на физиономии внезапно наносил кому-либо из этих пленников хлёсткие, жестокие удары – кнутом, ремнём, на котором держались его личные пантланы, тонкой сырой веткой, вымоченной к тому же в солёной воде, а то и просто обмотанной кожаными полосками рукой наотмашь. И даже такой кровопийца и палач, как Ганнет, ужасался, наблюдая за струйками стекающей крови из сотворённой таким образом раны на груди или лице у того или другого мальца, а Дидран, не отвлекаясь от общения со своим помощником, мог запросто подойти к истерзанному юноше и размазать его же кровь по всему его нагому телу, а потом выгнать беднягу из шатра в самую гущу кровососущих летунов.   
 Впрочем, Лукреций не достался ни одному из них. Он чувствовал, какие мысли в отношении него роятся в головах артаков, посадивших именно его за рулевое весло. Подозрения на этот счёт у юноши усилились, когда мужланы принялись его ощупывать, определяя крепость мышц у столь неопытного рулевого. Слишком уж придирчиво те двое выполняли эту проверку, с явной неохотой отрывая шершавые лапищи от мускулов Лукреция. При этом оба подозрительно дышали – уж слишком часто, будто после бега на короткую дистанцию. Его тогда с невероятной силой подмывало, отбросив эти грязные лапищи, продемонстрировать поганцам истинную силу настоящего бойца. Лукреций и не сомневался в том, что каждому из них в отдельности сумеет не поддаться, но он всё-таки заставил себя терпеть. Во-первых, эти двое освободили парня от цепей. А во-вторых, на свежем воздухе в Лукреции проснулось огромное желание во что бы то ни стало выжить. И не просто выжить, а непременно остаться годным к походам и битвам, к продолжению рода, содержанию семьи. Чтобы уверенным в себе мужчиной вернуться домой. Не калекой приползти к родным, не хилым уродом, а физически сильным, надёжным воином. Ради этой идеи он тогда и сдержался. А потом постарался забыть про этот грязный эпизод, чтобы можно было по-настоящему насладиться обретённой наконец надеждой на победу.         
Ступив на вожделенную землю, Лукреций словно ощутил себя птицей, которая сумела в суматохе вылететь из клетки. Несмотря на две бессонные ночи накануне спать ему расхотелось, и он сразу припустился вдоль отмели, как будто стартовал в забеге не меньше, чем на десять диций. Несколько артаков, скорее машинально, чем осознанно, погнались было за сбежавшим гребцом, но вдруг остановились, махнули вслед Лукрецию руками и дурашливо заржали. Их примеру последовали и все остальные из числа сошедших на берег в первом эшелоне. Лишь Дидран посматривал в спину удалявшемуся беглецу с тревогой, ибо видел в нём теперь не щуплого невольника, а красивого парня, отлично подходившего на роль наложника.  Ганнет же, заметив, как резво улепётывает освобождённый им недавно от цепей    мальчишка, равнодушно отмахнулся:
- Пускай удирает. Всё равно никуда не денется: остров невелик, а в чащу, видать, он трусит идти – не пропадёт. Ночью, а то и раньше, сам с перепугу вернётся. Ужо я ему тогда отвешу по голой заднице.
Дидрана эта реплика слегка насторожила, однако виду он не подал. Да и некогда было об этом думать: желание поскорее напиться холодной воды отбрасывало в сторону всё прочее как несвоевременное.
Артаки за ними всё-таки увязались. Впрочем, посчитали оба, это было и к лучшему: в лесной чаще могли водиться опасные хищники или воинственные аборигены. Из-за этого бывший военачальник со своим бывшим помощником несколько человек даже пропустили вперёд.
Местная сельва по сути была дикими джунглями, наполненная непроходимыми зарослями и воплями животных. Шагов через пятьдесят один из артаков отчаянно завопил, столкнувшись с огромной змеёй, свесившейся с лианы прямо на пути у людей. Вряд ли она готовилась напасть, однако артак, с безумными глазами отпрянув к товарищам, выхватил меч. И, видимо, почуяв в двуногих существах опасность, осторожная хозяйка этих мест нехотя поползла вверх по лиане, освобождая проход. «Жаль, что она не слопала этого охламона», – мысленно позлорадствовал Ганнет, решив для себя, однако, что в джунглях следует поостеречься. Дидран же удовлетворённо крякнул, подумав, наверное о том, что какая-то часть его бывших марионеток спишется со счёта сама собой.
Идти стало труднее: трава начинала опутывать ноги, из неё то и дело выскакивали всякие твари типа мелких змей, ящериц, птиц и крупных пауков, питающихся, судя по их размерам, не только крупными насекомыми, но и мелкими животными. появлясь то и дело на тропе, восьмилапые монстры своим видом вызывали у артаков одервенение членов, а Дидрана с Ганнетом заставляли шарахаться по сторонам.
Под ногами вскоре захлюпало, что немало обеспокоило обоих. Они даже переглягулсись, озабоченные вопросом не вернуться ли к берегу, однако жажда усиливалась, и ноги против воли потащили их в глубину прибрежной сельвы. Через несколько минут со всех сторон послышались пронзительные вопли. Артаки сгрудились, приготовившись к схватке с неведомым врагом. И действительно о щиты тут же забарабанили камни. Один из них весьма чувствительно ударил Ганнета по лбу, и... глаза его немедленно заляпало какой-то слизью. «Проклятье!» – вскрикнул Ганнет про себя, но Дидран неожиданно для всех засунул пальцы в рот и лихо засвистел. Обстрел вдруг прекратился, а воинственные вопли нападавших стали удаляться. Оттерев наконец со лба довольно клейкую массу непонятно чего, Ганнет с удивлением уставился на Дидрана.   
- Чего сдрейфили! – весело воскликнул бывший командор. – Какие-то макаки вам сбросили с деревьев вкуснейшие плоды, а вы вместо того, чтобы попробовать их, приготовились драться. Ну-ка, задерите головы повыше! Гляньте-ка, сколько фруктов вокруг вас! 
Нагнувшись, он извлёк из травы (здесь она была почему-то невысокой и мягкой) нечто фиолетово-красное и продолговатое, двумя руками надорвал кожицу и на глазах у изумлённых артаков всосал в себя оранжевую мякоть. По выражению лица низложенного командора стало ясно, что плод божественно вкусен. «И откуда он всё это знает? – не без чёрной зависти чертыхнулся про себя Ганнет. – Демон меня задери, если я не подомну эту набитую полезными сведениями башку под свою задницу. Непростительной ошибкой будет отпустить его на волю одного».
Последовав примеру бывшего командора, воины принялись шарить по траве, с вожделением пожирая вкуснейшую пищу. Ганнет же, положив лишь пару плодов в прихваченную с собою сумку, пробовать не мытые проточною водою фрукты отказался. «Пускай их потом скрутит в бараний рог какая-нибудь лихоманка, – затрепетало в мыслях Ганнета откровенное злорадство. – Собакам предписана и смерть собачья. Легче захватить корабль будет. Если только и этот мудрец за брюхо не схватится».
Подойдя к Дидрану вплотную, он горячо зашептал ему в ухо:
- Господин, что же вы сами-то не поостережётесь?! Разве вам не известно, что в эдаких местах может водиться невидимая зараза, пожирающая изнутри кишки?!».               
- Да брось ты! – лицо Дидрана даже скривилось в презрительной гримасе.         
Однако воинам он крикнул:       
- Поумерьте аппетиты, обжоры! Эти плоды нельзя жрать сразу помногу. С непривычки, глядишь, и животы полопаются. Весь лагерь ночью провоняете!         
Артаки нехотя повиновались. Стремясь показать, что оторвались от еды они вовсе не по воле бывшего командора, старший из них, тот, что коверкал язык Цивилизации до неузнаваемости (а именно на этом языке общалось меж собою большинство артаков) заявил, что плоды сверх меры сладкие, и пить от них хочется ещё сильнее. Что, впрочем, так и было.       
  Фруктовые деревья кругом росли в изобилии, будто высаженные кем-то специально. Почва в диком саду была не столь сырой, как позади. К тому же отряд артаков вышел на пологий склон, и через четверть часа до их ушей донёсся шум воды.
Артаки засуетились. Дидран с Ганнетом в радостном возбуждении ускорили шаги, как вдруг, выворачивая пятками комья глины и чернозёма вперемежку с травой, все разом поехали вниз по крутому склону, внезапно возникшему на пути.
Шум воды вдруг резко усилился, а склон внезапно оборвался. Никто не успел даже удивиться – все очутились по пояс в прозрачной и холодной воде, стремительно несущейся среди крутых отвесов какого-то каньона. Окунувшись в воду с головой, артаки и их бывшие начальники, конечно, поспешили избавиться от жажды. Отяжелев от выпитой воды, они и не заметили, как оказались в бурном водопаде, шумевшем так, что забивало уши.   
 - Осторожнее! Впереди могут быть камни! – что есть мочи заорал Дидран. 
   Он попытался ухватиться за торчавшую из-под воды корягу, но она тот час же обломилась. Артаки отчаянно барахтались, надеясь выбраться на каменистую полоску отмели, видневшуюся под крутым обрывом, но у них не получалось.
«Вот так и завершаются великие дела – всего лишь за глоток воды приходится расстаться с жизнью»,–  успел подуматьпогрустневший  в одно мгновенье Ганнет.   
Но местный бог воды не собирался топить незванных гостей. Игривый водопад с размаху бросил их в красивый, по сравнению с рекой, довольно тёплый пруд, на середине котором покачивались на воде гигантские кувшинки.
Шумные пришельцы растревожили больших лягушек, до этого момента дремавших прямо на цветах. Грязно-зелёные амфибии величиной с телячью голову, ворчливо квакая, скакнули в воду.
Вытащив людей на полполёта стрелы от водопада, течение как будто успокоилось. Никто из них ни на какие камни не напоролся, и всё было бы в принципе нормально, если бы не валявшиеся кое-где по берегу на солнцепёке зелёно-бурые стволы деревьев. Они вдруг ожили, сползли к воде и друг за другом неторопливо поплюхались в пруд.
«Вот это действительно конец!» – словно раскалённой иглой прошило сознание Ганнета. Охваченный животным страхом, он успел заметить краем глаза, как Дидран, уткнувши физиономию поглубже в воду, со страшной быстротой замолотил о гладь пруда руками и ногами. И, не успев осознанно принять решение, Ганнет  молча рванулся следом. Реакции «всезнайки» оказались верными – он даже не обратил внимания на тот факт, что крокодилы приближались к нему сразу с двух сторон. Возможно, это и спасло его, точнее, это спасло их обоих, поскольку Ганнет не замедлил последовать его примеру.
Они оба услышали дикие вопли артаков, заглушившие клацанье жутких пастей. Над прудом раздавались звуки от быстрых всплесков и сильных ударов о воду огромных тел, и всё это сопровождалось отчаянной отборной бранью. Захлёбываясь, бывшие начальники артаков успели-таки проскочить опасную черту, на которой догонявшие людей рептилии столкнулись широко распахнутыми пастями. Драться меж собой они не стали, но, чтобы расцепиться и развернуться вдогонку ускользающей добыче, им понадобились лишние секунды. Именно их-то крокодилам и не хватило. Когда людей они  уже почти настигли, те успели выскочить на твердь и что есть духу припуститься подальше от воды. Рептилии разочарованно клацнули пастями, нехотя развернулись и, обнаружив, что на середине пруда ещё осталась добыча, направились к отчаянно сопротивлявшимся артакам.       
   Двух воинов рептилии уволокли на дно. Но четверо оставшихся артаков оказались ребятами не робкого десятка. Выхватив мечи, они вспороли брюхо одному из крокодилов от головы до самого хвоста. Дымящиеся, дурно пахнувшие потроха рептилии вываливались в воду, и другие крокодилы пожирали их с невероятной скоростью и мерзким чавканьем, фактически подарив артакам несколько секунд, за которые они сумели оторваться от рептилий локтей на двадцать, но уйти от преследования так и не смогли: что для крокодила двадцать локтей человека!   
Отбежав от кромки берега шагов на пятьдесят, Дидран и Ганнет обернулись и… оцепенели. Оба их преследователя, свирепо извиваясь, бились в чьих-то крепких сетях, а вокруг артаков вода окрасилась в кровавый цвет. Им удалось убить ещё одну рептилию, но не это заставило застыть статуями обоих бывших командиров артаков, тем более что жизнь последних их совсем не волновала. На толстых ветках дерева, спускавшихся почти к воде, позировали во весь рост островитяне – совершенно голые и с тёмной, коричневатой кожей. И в жилистых руках этих аборигенов  были зажаты внушительного вида копья и странные, как будто переломленные пополам, блестящие на солнце палки…
          


Глава вторая. Поединок монстров

Пресный источник Лукреций нашёл довольно далеко от места высадки артаков. Сначала он помчался от них, будто был участником забега на первенство Цивилизации, потому что от погнавшихся за ним врагов ничего хорошего ждать не приходилось. Но воины тут же и отстали. Обнаружив наконец, что никто его более не преследует, харидянин перешёл на шаг, а ещё через минуту, почувствовав  усталость, прямо у кромки воды растянулся на влажном песке.
Солнце ещё не вызывало опасений получить ожог или тепловой удар. Отдышавшись лёжа на спине, юноша задремал, стараясь при этом не позволить себе заснуть. Набегавшая с моря вода приятно лизала кожу, а солнце щекотала ноздри. Время от времени, лаская лицо и взъерошивая волосы парня, налетал прохладный бриз.
Лукреций был бы на верху блаженства, если бы не жажда, припекавшая изнутри сильнее и сильнее. В конце концов она заставила его превозмочь усталость, и с явной неохотой поднявшись, юноша направился вдоль берега на поиски источника или другого пресного водоёма. Не заметив на песчаной отмели ничьих следов, харидянин подумал, что аборигены, если они здесь есть, скорее всего не имеют привычки спускаться к морю в этом месте. В таком случае вряд ли можно было здесь найти что-либо для него интересное.
Он собрался оправиться в лес, сплошной стеной темневший вдали от берега, но что-то из глубины души его остановило, как бы подсказывая: вожделенный источник можно отыскать, не забираясь в сельву, таящую в себе опасные сюрпризы. Тем более что, как он это отлично понимал, любая спешка в незнакомом месте да ещё на удивление богатом растительностью, могла оказаться роковой.
Однако жажда становилась невыносимой. Лукреций перешёл на бег. Только теперь он по-настоящему понял, что такое не держать во рту ни маковой росинки больше двух суток кряду: ослабленное тело шатало, на детских ещё губах выступала соль, а дыхание сделалось вдруг частым и тяжёлым.  «Мерзавцы! – выскользнуло у  парня из глубин сознания. – Сами лакали вино, а гребцам давали протухшую воду, всего по три глотка в день да ещё пополам с забортной водой! И целый корабль гребцов оставили помирать от жажды и голода, безжалостные твари!».
Несколько раз он падал ничком, замирал на несколько минут, потом, как в бреду, тянулся губами к набегавшей на песок солёной воде, вскакивал, плевался и снова бежал.  Оглянувшись, он увидел уменьшившиеся до размеров игрушек корабли. Нек «Странно! – подумал юноша. –  Я не могу уйти настолько далеко. Может, я начинаю терять рассудок?!».   
   Он бежал уже скорее машинально, чем осознанно. Но картина моря перед его заметно потускневшим взором вдруг резко изменилась: повсюду из воды торчали скалы и рифы, горизонт был дальше и темнее, а белые барашки на волнах казались более высокими, густыми и гневными. Мощно накатился на лицо прохладный ветер,  приятно обдав его брызгами. Лукреций машинально обратил внимание на вкус мельчайших капель, прилетевших с ветром. Они казались менее солёными, чем раньше.
Обернувшись к бухте ещё раз, он вдруг не увидел ни золотистой песчаной отмели, ни кораблей, ни копошащихся на берегу фигурок воинов. И тут же, потерявши равновесие, отшатнулся шагов на десять от берега и… упёрся плечом в скалу.
Найдя в себе силы посмотреть вправо вверх, юноша понял, что стоит под высоким скалистым массивом, с вершины которого тянет какой-то странно приятной прохладой. Шестое чувство заставило его преодолеть валившую с ног усталость. Сделав несколько шагов и снова повернув за угол, парень обомлел: как на ладони перед ним тянулся заполненный водой каньон, а с верхней гряды его, со стороны напротив берега, на котором застыл, как статуя, Лукреций, переливаясь в солнечных лучах весёлой радуги, прекрасным и широким веером в каньон сливалась кристально чистая вода. "Так вот почему ветер тащил с собою менее солёные, чем с моря, брызги", – радостно подумал юноша. В том, что низвергавшаяся сверху вода была чистейшей пресной, он не засомневался ни на мгновенье. 
Каньон и смотрелся потрясающе красивым. Не задумываясь ни на миг о возможной опасности, Лукреций бросился в каньон, в три взмаха переплыл его и очутился под хлёсткими, но удивительно приятными при этом струями истинно божественной воды. Дна под ногами даже близко не ощущалось – было ясно, что каньон этот глубокий. Вода же сверху падала в него, по-видимому, из глубокого подземного источника, с невероятной силой вырываясь где-то на поверхность и кристально чистым водопадом затем низвергалась в каньон, создавая таким образом на острове неисчерпаемый запас драгоценной влаги.
Резво плавая под водопадом, Лукреций ожившими наконец губами жадно ловил струи, ни мгновения не думая о том, что может простудиться и заболеть. Но жажда вскоре была утолена, нужно было выбираться на берег. Плыть назад, от пресного источника к солёным волнам моря, явно не хотелось, однако на этой стороне каньона он не заметил ни малейшего намёка на самый узкий выступ грунта. Наоборот, вода в каньоне как будто уходила под стену берега. А за плотной пеленою водопада Лукрецию вдруг померещилась пещера, зияющая жуткой пустотой.

Сердце юноши что-то кольнуло – откуда-то из глубин подсознания выскользнула тревога. Вырвавшийся на свободу страх со всей силы подтолкнул его плыть к выходу каньона в море. И когда до расширяющейся горловины выхода осталось не более пятнадцати локтей, Лукреций услышал мощный всплеск, раздавшийся не очень далеко позади. Шум водопада резко изменился: теперь как будто водяные струи врезались в спину какого-то огромного животного.
Через пару секунд уши парня заложило от страшного рёва. Юноша мгновенно превратился в живую торпеду. Двадцать локтей перед его глазами пронеслись как пара шагов. Усилившееся течение тот час же его подхватило, и спустя всего секунду  харидянин оказался в море. Каким-то чудом уцепившись за торчавшее из-под воды бревно, парень подтянулся к нему и перебрался на другую его сторону, а затем, оттолкнувшись от него, что было сил, ногами, проскользнул на берег за углом каньона.
Кошмарный рёв раздался почти у самой горловины. Парнишку отделяли от издавшего этот крик чудовища локтей пятнадцать. К счастью, кромка каменистой отмели была здесь в три-четыре шага шириной. Выскочив на неё, Лукреций вжался в стену, распахнув от ужаса и удивления глаза.
В жизни он не видел такое чудо с ластами! Оно, конечно, ни в какое сравнение не шло с двуглавым демоном Загиры, до основания разрушившим Харид, однако только один вид его с такого расстояния у человека мог бы вызвать сердечный приступ. В первые мгновения Лукреция как будто парализовало. Он стоял, спиной вжимаясь в стену, и, затаив дыхание, смотрел на монстра.
Монстр был великолепен, намного крупнее самого крупного кита из тех, что заплывали иногда в бухты Побережья. Невиданных размеров хвост и ласты, вспенивающие воду чешуйчатые лапы, длинная шея, на конце которой щёлкала кинжальными зубами рогатая, почти как нарисованная на артакском парусе, башка, только чешуйчатая и в бородавках. Невообразимой формы кораблём вымахнуло чудовище из каньона и, чуя справа от себя добычу, попыталось развернуться, но течение упорно относило монстра от берега. Он отдалился от добычи по крайней мере локтей на двести. А в море – у Лукреция при виде вдруг возникшей перед ним картины аж в глазах померкло – другое умопомрачительных размеров и форм страшилище вымахнуло из пучины.
Выстрелив из-под воды сверкающим на солнце точно вертикальным фонтаном брызг,  обрушив на скалистый берег мощные каскады грозных волн, второе чудище набросилось на ластоногого, и взору обомлевшего Лукреция представилась невиданная панорама волшебной битвы. Потом он так и не сумел нарисовать словами картину умопомрачительного поединка двух гигантов. Монстры бились в тот момент по-настоящему великолепно, обрушиваясь друг на друга, словно скалы, ожившие по воле злого мага. Течение их медленно сносило дальше в море. Чудовища накатывались на торчавшие из-под воды обломки скал, ломая их под основание, и вокруг массивных тел играли яростные белые буруны.
У одного из монстров (у какого именно – Лукреций не успел заметить), в прозрачный воздух вырвался стремительный фонтан горячей крови. Рёв чудовища поднялся на немыслимую высоту. Буруны вокруг монстров вмиг окрасились в необычайно алый цвет. И юноша опомнился.
С невероятной для человека скоростью он припустился по узенькой полоске отмели вдоль почти отвесной, будто созданной руками небожителей стены. Острая морская галька буквально впивалась в стопы, но на это юноша не обращал  ни малейшего внимания. Он даже не зафиксировал вниманием, как, снова повернув за угол мыса, с размаху провалился в мутную и затхлую, воняющую тухлой рыбой воду. Отчаянно работая руками и ногами, парень обо что-то под водою ободрался и, снова выскочив на берег, стрелой пронёсся по довольно широкой и весьма неровной тропе, каким-то чудом оказавшейся среди бурлящей пенистой воды, после чего с разлёту упёрся в стену едва ли не носом. То была бугристая стена обрыва.
Рёв и вой гигантских монстров звучали приглушённо, сквозь шум прибоя и крики чаек. Лихорадочно дыша, Лукреций в страхе оглянулся и понял, что попал в тупик: за спиною оставался грязный, заросший зеленью залив с пересекающей его полоской суши, впереди – крутой обрыв, тянущийся от выводящего на море края залива вглубь острова, а вдоль обрыва – узкая полоска песчаной отмели, ведущая по кругу. Что можно было делать в данной ситуации, юноша не представлял.
Усиленно пытаясь восстановить нормальное дыхание, он постепенно приходил в себя. Грудь его не желала успокоиться, ноги же его подкашивались так, будто сила в них иссякла полностью. Ему не хотелось ни оглядываться, ни смотреть по сторонам и всё время казалось, будто жуткий рёв морского демона вот-вот раздастся за поворотом, и придётся мужественно встретить смерть.
Из воды внезапно вымахнула рыба – огромная, как толстое бревно. С тяжёлым плеском бухнувшись о воду, она обдала парня тучей грязных брызг. Он дико заорал  и, даже не успев сообразить, что с ним произошло, всей своей не очень крупной массой вжался в стену обрыва. … Он так и не сумел понять, что же всё-таки случилось. Всё тело его неожиданно наполнилось какой-то тяжестью, голову окутал невесть откуда выплывший туман, отчего дыхание перехватило спазмами, а зрение вдруг отказало. На миг вокруг него сгустилась тьма. Он потерял сознание…




Глава третья. Сладкий контакт

…Очнулся на какой-то зелёной лужайке. И, тут же вспомнив, где он только что находился, испуганно обернулся — ни моря, ни залива, ни отвесного берега на противоположной стороне. Не было и каменной стены, в которую он в панике всем телом вжался, когда рыбина-гигант всего-то вымахнула рядом с ним.   
Вокруг повсюду изумрудом на солнце переливалась мягкая трава, ласкающая кожу. Где-то рядом ласково журчал ручей. Почти у носа юноши порхали бабочки, и желтобрюхие трудяги медоносы скользили в воздухе среди цветов. А впереди, шагах в двухстах, темнел какой-то необычный лес, казавшийся для такого острова  чересчур мирным и уютным: ни малейшего намёка на присутствие чудовищ или хотя бы просто хищников.   
  Полюбовавшись на чудесный мир, в который неожиданно и непонятно, каким образом, попал, он ощутил в себе прилив спокойствия и безмятежности. Откуда-то пришла уверенность, что это место — совершенно безопасное. И юный организм немедленно среагировал на это – каких-то две минуты ему хватило, чтобы, свалившись на спину и подложив под голову ладони, сладко засопеть на мягкой бархатной траве.  А проснувшись, без какого-либо удивления обнаружил, что вдалеке у темнеющего леса видит женщину, которая махала ему рукой. Приглядевшись, он заметил, что женщина была почти обнажена. Но даже на таком серьёзном расстоянии глаза воспринимали эту женщину прекрасной – юной, грациозной и загадочной.
Не раздумывая, Лукреций направился к ней. Однако, подождав, пока он преодолеет больше половины пути, загадочная нимфа неожиданно пропала. В душе Лукреция возникло было чувство, похожее на лёгкую досаду, однако ноги почему-то упорно продолжали шагать к темнеющим вдали деревьям. И не зря: едва он добрался до первых деревьев (листва на них оказалась мягкой, будто кем-то специально сформированной), манящий образ появился перед ним опять, но уже в глубине лесного массива, больше похожего на густой ухоженный парк неподалеку от города с любящими природу заботливыми жителями.
Почувствовав, как чаще забилось его сердце, он перешёл на лёгкий бег. Это удавалось ему без труда: деревья возвышались ровными рядами, их не требовалось обегать и ветки не хлестали по лицу.
Нимфа пропадала, возникая снова, до тех пор, пока деревья перед ним не расступились, открывая выход на прекрасную поляну, за которой возвышался переливавшийся на солнце храм с невероятно ровными колоннами и портиками.  Незнакомка в грациозной позе позировала между храмом и Лукрецием, и теперь он почему-то понял, что на этот раз она не упорхнёт.
Мысли парня отключились полностью. Познать интимной близости за столь короткий жизненный отрезок Лукреций ещё не успел, хотя и собирался в будущем году жениться, однако внутренне к ней был готов уже давно — неожиданная встреча  разбудила в юноше желание. И опять-таки не впустую: не прошло и полминуты, как парень оказался в объятиях таинственной нимфы. Точнее, она с жаром на нём повисла, крепко обхватив горячими руками и ногами, вожделенно стиснула, не по-женски сильно со всех сторон его сдавила и горячо прильнула губами к его губам, после чего мягко, но уверенно увлекла парнишку в шелковистую, до пояса, траву.
Она казалась именно такой, какой и представлял себе Лукреций идеальную партнёршу: чуть ниже его, значительно более хрупкая с виду, но крепкая на объятия и необыкновенно нежная в ласках, с совершенными формами и линиями тела, с роскошными золотистыми волосами, красивыми волнами ниспадающими к поясу.
Бедра её были широки, но при этом изящны, груди крупные, высокие и тугие, кожа не бледная и не загорелая, а такая, как надо – бархатистая и свежая, дышащая жизнью и юностью. И лицо – чем-то оно напоминала ему одну понравившуюся окиянку, с которой он познакомился у них в гостях. Правда, глаза нимфы были заметно выразительнее и умнее. Так ему, во всяком случае, потом казалось. Но главное – что она с ним вытворяла!
То они бурно, как в яростной схватке, катались в траве, и каждый всеми силами стремился «одолеть» партнёра. То, будто змеи из морской пучины взлетая из травы, на миг друг перед другом замирали, точно угрожая. Потом туда-сюда раскачивались,  словно были одним целым. И снова падали в траву, подобно змеям, исчезающим в пучине волн.
И она «побеждала» его, с победными видом и кличем «седлая» его «скакуна» и танцуя на нём, необычно горячем и твёрдом. То она отклонялась всем телом назад, налегая спиной на согнутые «домиком» ноги партнёра, то вдруг медленно, словно боясь потерять наслаждение, приподнималась над парнем, то резко обрушивалась на вздымавшуюся, как у борца, грудь его, усеивая лицо и плечи юноши каскадами горячих поцелуев.  И когда юноша доходил, готовый превратиться в могучий фонтан мужества, наездница тут же увлекала его за собой, переворачиваясь на спину и отдаваясь на «растерзание».
И тогда уже он, не помня себя, словно взмыв из тела своего куда-то в небо, обрушивался на неё всей мощью крепких эластичных мышц, целуя и пощипывая груди нимфы языком. Он целовал её и в губы, и в прекрасное лицо, и в шею, белую и нежную, погружая мягкие свои ладони в шелка приятно пахнувших волос. Всё это с ним происходило, как в бурном сладком сне, подробности которого из памяти почти всегда стираются, однако чувство, сладко напрягающее душу и тело, при этом сохраняется  почти до старости…
Перед глазами юноши куда-то всё поплыло. Незнакомка снова им овладела сверху, впившись губами в плоть его. И будто тысячи иголок пронзили, прошили юного любовника насквозь. То было сказочное, восхитительное чувство…
… И снова он видел сон – короткий, бурный, красочный, отчётливый
***
Он сам, Ниана  и… Диом, устроившись в какой-то выдолбленной из бревна лодчонке, неслись по быстрой горной речке среди переливающихся перламутром (так же, как и сказочная птица в небе) порогов. И речка эта непостижимым, нереальным образом длиннющей лентой изгибалась, устилая дно долины поверх разбросанных повсюду огромных валунов и перевалов. Он и во сне осознавал, что так – вверх-вниз – река не может выгибаться. Такими могут быть лишь волны, поднимаемые сильным ветром. Но, удивляясь диву дивному, он радовался, словно маленький ребёнок, путём волшебным залетевший в сказку. И восхищался красотой Нианы и… её любовника Диома, радуясь, что всё у них теперь отлично. Словно ссоры с другом из-за неожиданной измены его невесты никогда не возникало.
***
Он очнулся. Прекрасная головка богини (да, он уже не сомневался в том, что незнакомка была по-своему божественна) лежала у юноши на животе. Сладчайшие же бёдра находились прямо у его лица. Ему вдруг захотелось поймать зубами и укусить столь соблазнительные ягодицы за бархатную кожицу. Но, дотянувшись, он только сладко чмокнул в одну из них. И девушка перевернулась на живот и сладко, точно кошка, потянулась. 
Затем, крутнувшись головой к его лицу, она свободно положила голову ему на грудь. Он ласково коснулся лба любовницы и нежно провёл рукою по шелковистым волосам. Он всей душой любил её, еще не зная, как её зовут. Такое у него возникло ощущение, что она как будто уже давно была его женой – красивой, юной, жизнерадостной – и долго-долго ждала его, ушедшего в морской поход...
... Так они могли валяться бесконечно. Возможно, даже чувство голода, обыкновенного и утоляемого пищей, не испортило бы им идиллии блаженства.  Но вот незнакомка вновь забралась на парня сверху, ягодицами прижавшись к его животу. Длани её стали нежно гладить лицо Лукреция, ероша волосы на юной голове. И, глядя сей наезднице в глаза, он почему-то вдруг смутился, покраснел. Лицо мальчишки полыхнуло жаром, но не таким, который он испытывал в начале этой восхитительной игры.
Может оттого, что та знакомая окиянка, которая когда-то при зрителях его, не сильно напрягаясь, одолела в обычной варварской борьбе (он очень не хотел тогда поддаться девушке), вдруг снова почему-то вспомнилась ему. Смутившись, он исхитрился поцеловать ладони незнакомки. Она же засмеялась, словно колокольчик, и прильнула снова губами к его губам. В тот миг Лукреций стал мужчиной.
Был девственным юнцом – и вот уже мужчина – красивый, мускулистый, страстный. И – обожаемый, желанный… богине. О которой юноша, пожалуй,  и мечтать не смел.
Он в глубине души поверил бы гораздо больше в возможность
полететь однажды на легендарной птице в небе,
чем в подобные мгновения
 простого человеческого счастья.

 «Конёк» его опять воспрял. И вновь начался акт любви. Теперь он проходил уже не так, как прежде, а значительно спокойнее. Но был при этом так же восхитителен. Приятного дурмана в голове у парня более не возникало. Мир вокруг себя он ощущал таким, каким он был на самом деле, ни грамма не преувеличивая впечатления от восприятия. Он даже мог осмысливать свои движения и наблюдать за незнакомкой глазами постороннего. Она же равномерно и осторожно, словно опасаясь причинить лежащему под ней юнцу страдания, приподнималась над животом его, с волнением вдыхая, и опускалась с томным выдохом.
Горячими ладонями богиня крепко (но при этом мягко) сжимала рёбра отдыхавшего под ней Лукреция, а он умеренно ласкал набрякшие соски на грудях девушки. Её, похоже было, это очень забавляло. Он тоже двигался ей в такт, и вместе они будто танцевали в этой позе, быстрее и быстрее, но без рывков, не торопясь. Он даже начал уставать – согнул в коленях ноги, упёрся стопами о землю, чтобы легче было приподнимать партнёршу, покачивая на мускулистом торсе вверх-вниз, как на живых трепещущих качелях. И увидел, наконец, как девушка в восторге закрыла свои прекрасные глаза, откинув голову назад, рассыпав локоны волос мальчишке на колени, вновь наклонилась над ним и чуть приподнялась, застыв в последнем положении. Тихий восторженный стон издали сахарные губы незнакомки… Так длилось неведомо сколько. Потом она убыстрила темп движений, упёрлась руками в бицепсы Лукреция, усилила напор страсти. И пришла его очередь испытать безумный восторг… Наверное, он выдал в неё всё, что наработал к этому моменту его юный организм.


Глава четвёртая. Храм

***
В то время юноши Цивилизации отцами становились обыкновенно в восемнадцать лет. До семнадцати вступать в интимные сношения считалось преждевременным: плод мог оказаться «неправильным». Но, чтобы после перенесённых лишений, бессонных ночей, еле волоча от голода ноги и пережив моменты истинного ужаса, едва не став едой чудовища – чтобы, возжелав в таком вот состоянии, с первой встречной красавицей вдруг оказаться на высоте! Такого никто на Побережье посчитать за правду не смог бы. Попытайся Лукреций рассказать кому-нибудь об этом, его наверняка даже сверстники почли бы за лгуна, обеспокоенного неудачами в общении с девчонками. Впрочем, ни в тот сладостный момент, ни позже, ни десять лет спустя, Лукреций никому об этом случае не рассказал, в глубокой тайне сохранив и убеждение своё о том, что однажды в совершенно незнакомой, истинно волшебной обстановке бесповоротно изменил свою натуру.

Неся на дланях на своих обвившую руками его шею деву,
Он больше не любил харидскую Ниану
И не испытывал к предателю Диому ни малейшей неприязни.
В тот миг они как будто не существовали – для Лукреция. Как, впрочем,
мир весь также остальной, лежавший за пределами его сиюминутных ощущений…
***

 …По дороге к «хрустальному» храму они, уже просто балуясь, падали на траву. Ей, видимо, понравилось ощущать себя торжественно на нём сидящей победительницей (совсем как той окиянке, подумал юноша); ему – валяться на спине под мягкой тяжестью прекрасной нимфы. И только разгоравшееся понемногу чувство пустоты в желудке назойливо мешало им заниматься столь приятной борьбой любовников.   
- Забавную же вы придумали игру! – в их беззаботный мир бесцеремонно вторгся чей-то басовитый голос. – Ведь это интересно.  Не так ли, Гера?
Голос незнакомца звучал приятно и никакой враждебности в себе не содержал.
- Смотри-ка, как вы оба увлеклись! Даже меня готовы не замечать… Ну, будет, Гера! Прекрати мне изменять столь откровенно дерзко! А то ведь я и рассердиться могу.
Нимфа, словно бабочка, вспорхнула с живота Лукреция, и тотчас же на юношу воззрились добродушные глаза солидного мужчины с красивой тёмно-русой головой, украшенной венком из ярко-жёлтых листьев. Незнакомца прикрывала тога из белой шелковистой ткани, весьма свободная и ниспадающая складками до самых пят. Лукреций сразу понял, что этот человек, наверное, и есть хозяин удивительного храма на краю поляны. Лицо мужчины обрамляла довольно аккуратная бородка, и смотрелся он весьма почтенным, сильным господином. При этом юноша его нисколько не испугался.
 -  А ты, прекрасный фавн, вставай давай-ка, – повелительно, но добродушно пробасил мужчина. – По-хорошему, дружище, тебя бы следовало круто высечь веником из жгучей травки. Но, во-первых, я добрый. Во-вторых, ты поступил, как должен поступать в подобной ситуации любой нормальный человек мужского пола. А в-третьих, ты мне просто нравишься. И, по большому счёту, я отлично понимаю эту озорницу, мою жену. К тому же, Гера превратила тебя в мужчину – что в этом может быть плохого? Даже если учесть, что превращение произошло открыто за мой счёт, – на последнем слове он, по-отечески расхохотавшись, протянул парнишке свою широкую ладонь.
Довольно смело ухватившись за неё, харидянин поднялся и, потупив смущённо взгляд, открыто извинился:      
-  Простите, я не знал, что она ваша жена. Каледос видит: я не обманываю вас, великий жрец! Даже не знаю, почему это со мной случилось.    
         
- Что, юноша? Какой ещё Каледос? Ах, да, я понимаю тебя! – муж Геры улыбнулся снова, мягко положив Лукрецию на голову свою ладонь. – Ты ведь из города на Тёплом Взморье, не так ли? Очень жаль, что это жуткое создание его разрушило.
  Лукрецию показалось, что хозяин храма не только не ждёт от гостя оправданий за столь дерзкий акт любви с его женою, но и почему-то сам оправдывается перед ним – за гибель города.   
  - Видишь ли, приятель, в чём тут дело. Мир, в котором ты живёшь, довольно молод, но пережить успел уже не мало. В нём ещё остались результаты довольно не приятных для вас деяний могущественных, но при этом не совсем нормальных существ. Да, вижу: гостю не понятно, о чём я говорю. Но, юноша, поверь: прекрасный город ваш нам очень жаль. Не только мне и Гере – всем нам, живущим в этом мире. То есть, в нашем мире, не в том, который представляешь ты. Увы, но возродиться городу не суждено. Во всяком случае, в первоначальном облике. Но не горюй: жизнь продолжается. И тебе, юноша, ещё придётся пережить немало испытаний, причём весьма нелёгких для тебя. Однако все они закончатся твоей победой. Но, дорогой наш гость, я вижу, ты  проголодался.               
Обняв Лукреция за плечи, муж Геры вместе с гостем повернулся к храму:
- Пойдём, приятель. Ты увидишь настоящие чертоги олимпийцев. О нас пока ещё никто из человеческого рода не ведает. Вы верите пока в других богов. И ты, пожалуй, станешь первым из людей, принявшим от их будущих богов телесную усладу.
Внутри божественное здание казалось ещё прекраснее. Лукреция же больше занимала мысль о том, что муж, который по всем житейским правилам был должен в отношении любовника своей супруги проявить хотя бы самую обычную душевную холодность, вёл себя с ним так, будто он был его любимым учеником. Да и говорил он о более чем странных вещах, которые от этого, конечно же, не становились неинтересными. 
 - Озорница Гера всегда так поступает: вместо того, чтоб накормить голодного пришельца, с порога предлагает совокупление. Не будь она столь  искусной жрицей страсти, давно бы вышвырнул её отсюда. Возможно, когда-нибудь я очень сильно разозлюсь и пришибу нечаянно мою супругу тем, что подвернётся под руку. Правда, потом буду искренне жалеть об этом, даже стану волосы рвать (он пошло усмехнулся), как говорят обычно люди, на собственном заду. И слава Абсолюту, что на месте гостя не оказался тот мерзавец Аполлон.
 - Кстати,  –  на мгновение остановившись, хозяин храма повернулся к юноше, откинул чуть назад свою величественную голову и оглядел пришельца с пяток до макушки. – По-моему, ты чем-то на него похож. Ведь этот не признающий никаких законов чести соблазнитель очень любит, шастая по миру, из которого ты прибыл к нам, вступать в контакты с женщинами, чтобы те рожали от него мальчишек – именно мальчишек! При этом женщин снисходительно зовёт дикарками. И, может быть, ты тоже есть продукт контакта, инициированного Аполлоном? – Пошлая улыбка не сходила с лица хозяина.
    Они прошли по облицованному белым мрамором залу, просторному настолько, что при виде этого великолепия у Лукреция захватило дух. И вдруг он встрепенулся, увидев Геру, вспорхнувшую куда-то по мраморным ступенькам.
Заметив, какими томными глазами поглядел ей вслед мальчишка, хозяин храма усмехнулся:          
- Берегись привязанности к одному, малыш. Это может привести к серьёзной драме. К тому же, скажу тебе я откровенно, ты очень соблазнителен на внешний вид. Девица, променявшая тебя на неотесанного друга, просто дура. Ну-ну, не напрягайся! Я знаю многое про твой народ и лично про тебя, дружище. То нам, как любят говорить твои сородичи, даровано светлым небом.            
Они поднялись по тем же  мраморным ступенькам, что и Гера.         
- Не волнуйся, ты её еще увидишь. В наказание, юноша, я заставлю её прислуживать тебе во время трапезы. Впрочем, она, похоже, хочет этого сама. Так пускай лучше эта хулиганка сама страдает по тебе, когда ты, юноша, покинешь наш уютный дом, нежели ты будешь сам страдать по ней. Тебя, мой друг, конечно удивляет, что я спокойно обсуждаю факт её измены с нечаянным любовником?  На самом деле другого и не дано. Ведь вы же – наши дети. И не просто дети, а наше озарение и… надежда. Мы обожаем вас, хотя нередко вы нас просто злите. Но кроме прочего ты просто юн, мой маленький соперник. По правде говоря, порой мне хочется попасть на место кого-нибудь из ваших. Но, увы – судьбой мне уготовано иное, быть главною пантеона олимпийцев.               
Они вошли в другой зал, менее просторный, но более уютный и привычный для Лукреция. В центре зала находился довольно длинный стол, на котором своего часа ожидали божественные фрукты, лежавшие в красивых вазах. Но хозяин пригласил мальчишку не за стол, а на подушки вокруг невероятно тонкой работы ковра, которым был застелен тёплый пол из мрамора. Огромное окно в том зале было завешано портьерами волшебной красоты.
По мановению руки хозяина одна из ваз с плодами каким-то чудом поднялась над скатертью, и, плавно пролетев по залу, мягко опустилась перед Лукрецием. 
  - Прошу, – лукаво улыбнулся муж Геры. – Чудес у нас тут много. Гера, где ты там?  Скорее принеси вина и прислужи нам! А то ведь скоро юноша покинет нас. Когда ещё получится увидеть его снова?    
    - Сейчас приду, – откуда-то послышался чарующий, как сказка, голос, и Лукреций замер.               
- Так вот, дражайший сын великой Геи и богов священного Олимпа, – продолжал беседу жрец. – В том, что двуглавый монстр разнёс по камешкам твой город, есть немалая вина мерзавца Аполлона. Он и никто иной сумел вывести древнейшего тирана ящеров из глубокой летаргии. Он же распахнул ему и двери на свободу. Ну любит наш красавец до безумия дурацкие эксперименты – что с ним поделаешь? Не убивать же его, верно?!    
  Он говорил что-то ещё про выходки «мерзавца» Аполлона, до которого Лукрецию в момент беседы дела не было. Особо не вникая в слова хозяина, парнишка ощущал  одно – как снова учащённо бьётся сердце в его груди. Он ещё не видел Геру, исчезнувшую так внезапно из поля зрения и потому, наверное, весьма желанную для взора. Образ Геры ещё не появился среди божественных колонн, но юноша уже каким-то чудом знал: в ином, не менее прекрасном, одеянии она покажется ему невероятно соблазнительной. И даже кровь прихлынула к его вискам. С чего бы это?
- Э, я вижу, ты влюбился не на шутку, – голос рассудительного мужа буквально вторгся в сознание Лукреция. – Ну, вот она! Идёт вся из себя, хе-хе! Богиня! Да! Будет нынче, кому людишкам поклоняться на теле Геи добронравной.               
В ниспадающем до пола тёмно-красном платье и золотой короне она была другой. Там, на траве, перед хрустальным храмом, богиня Гера выглядела девочкой-очаровашкой – игриво-грациозной, словно лань, и соблазнительною, как упругий персик. Под сводами же храма она смотрелась повелительницей чувств – прекрасной женщиной, которую можно было лишь безумно обожать, боготворя в душе. Как юноша-слуга боготворит свою очаровательную госпожу, прекраснее которой во Вселенной существовать никого не может.  Она и двигалась иначе, словно плыла по глади озера, держа в божественных руках простой кувшин.             
- Пожалуй, мне следует назваться гостю полным именем, не так ли, Гера? – хозяин обращался к ней настолько просто, словно новый облик этой женщины его совсем не удивлял. – Землянин притомился и чувствует себя у нас в гостях не очень хорошо. Он раньше никогда ведь не был в подобной обстановке. А тут ещё и ты морочишь бедному мальчишке голову.               
- Я не морочу!       
Что это? Лукрецию не хотелось верить свои ушам: голос нимфы звучал уже не как прекрасный тонкий колокольчик – он стал вдруг строгим, артистичным, низким и… холодным.               
- Я не морочу,  – Гера опахнула парня несказанно сладким ароматом благовоний. – Этот юноша мне очень симпатичен. Даже люб.  – Красивейшие руки Геры наполнили бокал вином, имевшим сильный пряный аромат, и вложили его в потную ладонь Лукреция.  –Он и тебе пришёлся по душе, не так ли, милый? – на последней фразе в голосе её возникли нотки, выражающие преданность с лукавством вкупе.
  - Перестань паясничать, – продолжая по-хозяйски улыбаться, мягко попросил её супруг. – Лучше сядь-ка рядом с нами и налей-ка нам с тобой.               
Это «нам с тобой» прозвучало мягко подчёркнуто. Лукреций сразу понял: два этих слова предназначались именно ему. От искреннего восхищения повелительницей чувств в душе у парня не осталось и следа. Хотя и резануло. Он даже судорожно сглотнул, пытаясь как можно глубже в себя запрятать внезапно вспыхнувшее в сердце чувство собственной неполноценности. Конечно же! Он ведь не ровня этим сибаритам, владеющим таким прекрасным храмом и всякими волшебными предметами!
И тут же вспомнил, что в Гондвалессе напыщенные жёны больших вельмож обычно покупали для себя хорошеньких подростков – заниматься с ними презренными утехами. Харидяне считали, что главным для развратных богатеек было убедить несчастного юнца в безумной страсти, которой воспылала, якобы, к нему купившая его красивая и знатная особа. Влюбить, заставить искренне поверить в свою мужскую привлекательность, зажечь его ответной страстью и – отодвинуть равнодушно в сторону. Как будто человек – приевшееся блюдо…   
  Три хрустальных бокала соприкоснулись с мелодичным звоном. Лукреций неожиданно резко выпил, опрокинувши в себя всё вино до дна. Оно оказалось приятно волнующим. Но до этого юноше уже не было дела – от хмеля просто закружилась голова. И Гера с мужем засмеялись, увидев, как очаровательный юнец поплыл. В точности как они бы рассмеялись над неуклюжестью щенка, нечаянно лакнувшего  хмельного.      
Он нарочито небрежно ел фрукты, вкуснейших хлеб, какого печь на Побережье не умел никто, вальяжно грыз орехи и что-то очень лёгкое и аппетитное, при этом улыбаясь дурашливой улыбкой, старательно в себе  подчёркивая дурашливость. Юноша прощался с грёзой, видя Геру на коленях у законного супруга. Они беседовали – что-то говорили для него, а что-то друг для друга. Она обвила шею своего мужчины руками, над чем-то хохотала, откидываясь корпусом, затем демонстративно целовала руки и шею мужа. И ни малейшего намёка на желание хотя бы невзначай притронуться к Лукрецию. Как будто юноша являлся для неё обычным, заурядным гостем. Второй бокал вкуснейшего вина – и тот был ею подан Зевсу – так он в конце концов представился Лукрецию.   
Волшебным образом вдруг заиграла под сводами божественного храма чарующая музыка. Чьи-то голоса запели гимн всевидящему, всемогущему и благороднейшему из правителей. Юноша не стал гадать, хозяину божественного храма посвящался этот гимн или ещё кому-то. Выпив залпом второй бокал, который для Лукреция наполнил Зевс, юноша внезапно ощутил прилив истомы, увидал перед глазами сказочную пелену и провалился в медвяный сон…      
***




Глава пятая. Сопряжение и Хронос

Он вновь попал в одну компании с Нианой и Диомом.
На этот раз они летели высоко в приятном синем небе на спине непостижимой, исполинской птицы, из отверстий в клюве у которой вырывался белый пар. Она величественно взмахивала крыльями, и перья в солнечных лучах переливались перламутром.
«Вот видишь, Диомидий, мой жених Лукреций говорил нам правду – мы летим на медной птице!» – девушка как можно крепче спиною прижималась к его (не Диомидия!) груди. А сидевший сзади Диомидий с восторгом в голосе ответил: «Да, Лукреций не имеет привычки говорить неправду.  Настоящий воин!».
И птица-исполин несла их меж высоких гор с вершинами, покрытыми блестящим снегом. Лукрецию казалось: в полёте – главная идея жизни.
Вдруг они снизились, помчались вдоль какого-то ущелья. Прямо по курсу перед ними вырос неожиданно уступ, на  нём стоял – и  парню это показалось очень странным – старый жрец Харида.
Он протягивал худые руки к ним, пытаясь что-то прокричать. И вдруг Лукреций увидал в руках жреца ту самую грудную девочку. Голенький ребёнок во всю силу работал ручками и ножками. У самого уступа птица была уже готова повернуть, но вдруг Лукреций звонко крикнул ей: «Не надо!». И она остановилась, замерла перед жрецом и девочкой в его руках. «Возьми её! – воскликнул жрец. – Каледос отдаёт её тебе, о мудрый юноша! – и, неожиданно сменив тон голоса на мягкий и слегка лукавый,  заявил: - Смотри, Лукреций: твоя жена! Но поклянись, что никогда с ней не расстанешься! Вставай, Лукреций…».      
- Ну, вставай же, юноша!          
Лукреций нехотя открыл глаза. Какой он видел странный и прекрасный сон! Зачем его бесцеремонно разбудили? Так сладко ведь спалось ему на бархатном ковре.   
      
- Давай, давай, дружище! – голос мужа Геры зазвучал грубее.
Ухватив Лукреция под локоть, хозяин резко потянул его к себе.
– Пошли! Скорее! Становись-ка вот сюда! Ну! Живо! – он подтолкнул его к какой-то непонятной с виду тележке, ожидавшей дела у огромного окна, распахнутого настежь.             
Солнце близилось к закату, в окошко то и дело врывался приятный ветерок. Всё на улице казалось по-прежнему спокойным, но хозяин храма почему-то волновался.   
   Волшебная тележка показалась Лукрецию маловатой для небесной колесницы, на которых, как учили в харидских школах, летают в небе воины Каледоса. Двоим там было тесновато, а бортики смотрелись недостаточно высокими, чтобы в полёте ненароком не вывалиться.
  - Понимаю, что ты не выспался, но времени у нас в обрез, – буркнул хозяин нажимая на что-то ногой.               
Тележка, как живая, откатилась от окна вглубь зала, затем стремительно помчалась снова в сторону окна, приподнялась над полом и…вылетев из храма, взмыла в небо.
У парня захватило дух. Тележка поднимала их всё выше, набирая скорость. Он успел лишь мельком пожалеть о том, что с Герой больше не увидится.
Поднявшись высоко над пурпурными в лучах заката облаками, колесница опустилась вдруг так резко, что парню показалось, будто его внутренности вылезли наружу. Прокатившись немного по траве, волшебная тележка остановилась и замерла. Ни слова не говоря, муж Геры, ухвативши парня за руку, потащил его к какому-то блестящему столбу. Лукреций на бегу заметил, что вокруг этого, наверное волшебного, столба пульсирует цветная, будто радуга, пелена.
  - Хвала Всевышнему, успели! – возликовал хозяин храма и с силой, преодолевая рефлекторное сопротивление парня, толкнул его на этот столб. – Прощай, Лукреций! Не обижайся на нас! И удачи тебе! – это было последнее, что юноша услышал позади себя, на скорости врезаясь прямо в середину странного столба. Он приготовился к сильнейшей боли от удара, но не почувствовал её.
   Влетевши в столб, Лукреций ощутил лишь множество пронзительных уколов от невидимых иголок. От яркого сияния глаза его на миг ослепли. Он куда-то падал. И снова внутренности будто выворачивало наизнанку. А вместо ожидаемого им удара о дно глубокой пропасти произошёл внезапный провал сознания. Но это не было похоже на обморок или забытьё. Скорее то был сон без сновидений – неожиданный, глубокий, прекратившийся спонтанно и вызвавший на несколько минут потерю памяти… 
***
Лукреций, наконец, сообразил, что ничего с ним не случилось. Он понял, что беспомощно сидит у моря на песке и опирается ладонями о ровную поверхность берега, такого тёплого, родного. Парень тупо слушал равномерный шёпот волн. Вокруг было темно и тихо, никакой угрозы не ощущалось. Он даже не пытался понять, куда попал. Но веки неожиданно отяжелели. Он снова провалился в сон…
Теперь он видел сновидения. Иногда в душе звучала чья-то речь, а перед взором появлялись другие сцены из жизни. Он слышал голоса людей. И чепуха в их болтовне сменялась разговорами по делу, в которое Лукрецию хотелось вникнуть. Но к утру в сознании не осталось ничего. Когда же солнечные зайчики защекотали ноздри парня, он проснулся…
Вхождение в реальность протекало медленно. Он то начинал моргать глазами, тупо замечая над собою кучевые облака, то снова погружался в дрёму, а пробудившись, сразу начинал прокручивать перед собой моменты таинственного посещения божественного мира…
Он ясно осознавал, что побывал не где-то в непонятном месте, а определённо в мире (хотя и вряд ли смог бы кому-нибудь растолковать, что означает слово «мир» в подобном случае). И побывал не просто в мире, а в мире именно богов. При этом юноша, конечно, отдавал себе отчёт в том, что Каледос – это высший бог. Боги того мира для Лукреция находились на другой ступени. Между Каледосом и этими богами не могло быть общего. Кощунственно их было сравнивать. Хотя бы потому, что бог Цивилизации не приглашал к себе на пир кого-нибудь живого – только после смерти. И уж тем более Каледос никогда не возвращал на землю. Или, как назвал её муж Геры, Гею добронравную.   
Наслаждаясь безмятежностью, юноша лежал, раскинув руки, на песке и представлял себе то сказочно красивый лес, то Геру, склонившуюся над его лицом, то философствующего о чём-то мужа Геры. И вспоминал его слова о Гере…
Как они сказали, юноша попал в их маленький мирок (именно маленький) случайно. Правда, Зевс утверждал при этом, будто Гера нарочно ослабила какое-то там «поле Хроноса и Сопряжения». А кто они – могущественные чародеи Хронос и Сопряжение – понять Лукреций оказался не способен. Но сама богиня заявила, будто ожидала вовсе «не этого мальчишку, хотя о том, что он попал в их мир, нисколько не жалеет, потому что мальчишка оказался ей весьма приятен».
Смакуя эту фразу, Лукреций прямо-таки загорался самодовольством…
Боги даже вроде бы устроили между собою перебранку – милую, конечно. Зевс обвинил супругу в постоянной игре с огнём. «Тебе, – сказал он, – лишь бы с кем-нибудь из смертных поупражняться. Но однажды это плохо кончится для нашего континуума. Мы все тогда состаримся. Однако из богини, Гера, ты превратишься в дряхлую сварливую старуху».
«Когда ты мило спал, мы захотели тебя оставить с нами, – Лукреций вспомнил вдруг последние слова супруга Геры (их он сказал ему уже в полёте). – Но всё-таки решили, что это для тебя не лучший вариант. Ведь Гере рано или поздно ты надоешь. Ей все надоедают, даже я порой. А среди нашего народа пары себе больше не найдёшь – с тоски засохнешь».       
      Лукреций понял: если не успеет вовремя попасть к «порталу перехода», ему и в самом деле придётся жить с богами неизвестно сколько. «Когда ещё «пространственные вихри создадут в континууме аберрацию, тем самым предоставив юноше возможность выйти без ущерба для их мира в мир основного плана Геи?» – Хозяин Храма выдал эту фразу, когда Лукреций, ни о чём не думая, млел от вина, а Зевс и Гера весело болтали между собой. И ещё они ругали Аполлона за то, что «держит, гад, в секрете формулу обратного движения во времени с прорывами энергетических барьеров виртуальных планов Геи».
 «Когда-нибудь пройдоха что-нибудь напортит в сферах основного мира, и Гея уничтожит его как вирус, мешающий естественным процессам виртуальностей» –  последние мудрёные слова Лукрецию запомнились один в один, однако смысла он не понял совершенно. Но из всего, что юноша услышал от богов, одно усвоил очень чётко: в том мире река времени течёт не так, как в мире смертных. И если задержаться в храме Зевса подольше, то рискуешь выйти в свой мир спустя века. При этом ты останешься таким, каким вошёл к богам, но у себя на родине  встретишь лишь потомков соплеменников. Такая перспектива юношу, конечно, не устраивала. И в глубине души он радовался ревности супруга Геры. Его никто не смог бы убедить, что разбудил и вывел парня через волшебный столб хозяин храма по своей душевной доброте. Всю жизнь Лукреций был уверен: Зевс просто сильно приревновал столь юного соперника к своей жене и потому решил скорее от него избавиться.               


Глава шестая. Нечаянный король
Дидран с Ганнетом вляпались не на шутку. Обнажённые люди с кожей цвета спелых оливок смотрели на них с явной угрозой в глазах. Они собрались было уже набросить сеть и на убежавших от крокодилов белокожих, однако оба «бледных» вовремя упали на колени, отшвырнув подальше от себя свои кинжалы. Блестящие, изогнутые под прямым углом дубинки со свистом полетели в крокодилов, атакующих артаков. Две твари мигом оказались ранеными и, теряя массу крови, в судорогах поплыли к берегу. Другие же успели скрыться под водой. Наверное, они отлично знали, кто на них напал.
Увидев в действии оружие аборигенов, бывшие начальники артаков приуныли. «Что они сделают с нами!» – в отчаянии шепнул на ухо Ганнету Дидран. Но Ганнет грубо оборвал его: «Молчите! Похоже, они не любят болтливых!». И в подтверждение его догадки в них метнули копья. К счастью, метнули нарочно мимо. Пленники смиренно опустили головы, со страхом ожидая развития событий. Всего через минуту они услышали отчаянные хрипы умирающих артаков – последних из отряда. Сразу стало ясно: с непокорными аборигены не церемонятся.    
Потом их, как скотину, погнали через сельву – раздетыми до полной наготы. Уподобившись аборигенам, пленники позорно затрусили по тропе, протоптанной сквозь заросли травы. Дикари не только бесцеремонно посрывали с них одежду, но и каждому связали руки, заведя их за спину. И подталкивали в спины остриями копий, похлёстывали ягодицы обжигающей травой. При этом издевательски покрикивали на гонимых пленников и хрипло хохотали.
Непривычная к местной траве и насекомым кожа обоих белых быстро распухла и жутко чесалась. Дидран еле сдерживал себя, чтобы не остановиться, не зареветь быком и не приняться что есть мочи драть себя ногтями пальцев. Жить всё-таки ему хотелось больше, чем всего лишь облегчить страдания. Приятель же был от природы менее чувствительным к укусам мошек и раздражающему соку экзотических растений… 
Но страшно долгие минуты, наконец, прошли, и пленников пригнали в лагерь – на просторную поляну, заставленную, как попало, шалашами. И обоим стало ещё страшнее: на длинных палках, воткнутых вертикально возле шалашей, торчали человеческие черепа.
«О, боги! Неужели это людоеды! Самые ужасные отродья из людей!» – едва ли не воскликнул Дидран.
Они оба тут же упали в обморок, успев подумать, видимо, о том, как бесславно и мучительно закончится их славный путь. Их быстро откачали, как следует обдав холодной водой, и принялись таскать по всей поляне. Стар и млад: женщины и мужчины, мальчишки и девчонки – ощупывали их со всех сторон. При этом каждый норовил схватить за волосы и посильнее дёрнуть, похлопать по воспалённой и покрытой волдырями коже. Отдельные аборигены осмелели до того, что грубо, с хохотом, хватали пленников за их достоинства. Другие дикари плескали в пленников водой, вонючей кровью и помётом – не то людей, не то животных. Над ними дико хохотали, подхватывая животы руками. Они скакали вокруг пленников в дурацких плясках под барабанный бой и ужасающие песни. Измученным  же белым было всё равно. 
Но рано или поздно торжество кончается. Аборигены натешились досыта и швырнули пленников в пустой шалаш. Оба тут же и уснули, провалившись в полное беспамятство.   
Проснулись они оттого, что чьи-то руки нежно прикладывали к их зудящим телам компрессы из листьев местной флоры. Однако открывать глаза боялись оба. Довольно скоро они почувствовали улучшение – зуд кожи будто прекращался. И просыпался зверский аппетит.
Их руки, инстинктивно пошарив по земле, на радость каждому наткнулись на выдолбленные из стеблей или плодов сосуды с чистою водою и какой-то кашей. Забота о здоровье пленников со стороны аборигенов вселяла в каждого надежду. Питающиеся овощами и злаками не так свирепы и тупы, как представляется из поведения.               
Удивлению обоих не было предела, когда они обнаружил в каше, в неё воткнутыми, примитивные черпачки, оригинально скрученные из листьев. Да и блюдо оказалась довольно вкусным, рассыпчатым, сдобренным приправами и солью.               
- Выше голову, Ганнет! – подмигнул Дидран бывшему помощнику. – Может, всё и обойдётся. Во всяком случае, о нас здесь проявляют заботу. Всё лучше, чем попасть на ужин крокодилу!             
Однако Ганнет ободряющую фразу Дидрана воспринял сдержанно:
- Я так не думаю. Рептилия тебя прикончит разом – даже испугаться не успеешь. А эти, глядишь, сначала будут живьём варить тебя в котле – премного настрадаешься, пока умрёшь.               
- Да ладно! – скепсиса приятеля Дидран явно не разделял: – С чего бы они принялись лечить нас, нормальную еду для нас готовить! Не похоже, чтоб они задумали прикончить нас.          
- Ещё как похоже, – проворчал приятель по несчастью. – Сначала нас откормят, в норму приведут. А потом на празднике и подадут к столу – деликатесом вместе с этой кашей и овощами. Небось, ребята с белой кожей для варева не часто попадаются им в лапы – блюдо редкое. Такое нельзя готовить в паршивом виде, –   говоря эти слова, он смачно чавкал, с животной жадностью глотая кашу.         
- Ну-ну, –  усмехнулся Дидран в ответ.      
Откармливали их дня четыре. Из шалаша не выпускали. По нужде ходить обоим приходилось в специальные сосуды, которые аборигены дважды в сутки аккуратно приносили как следует отмытыми и уносили полными. Рано утром кто-то с пленников довольно мягко снимал компрессы и накладывал на кожу новые. Каша каждый раз по вкусу отличалась, но кроме каши им приносили удивительные овощи: поверхность плода состояла сплошь из ярко-жёлтых зёрен, а то, что пряталось под ними, оказалось несъедобным. Но, сваренные в хорошо подсоленной воде, загадочные зёрна становились мягкими и каждому пришлись по вкусу.
К их рациону добавляли и что-то кисловатое, похожее на сыр, и печёную на углях морскую рыбу, даже молоко  и  фрукты. 
А однажды оба получили то, чего от людоедов не пришло бы в голову и ожидать. Перед рассветом, когда сон становится поверхностным, а «признак самости» активно начинает о себе напоминать, каждый из пленников вдруг ощутил, что крепко вставшего «дружка» активно приняла в себя какая-то девица.
Балдея от такого действия аборигенок, они оба не посмели открыть глаза –  хотя бы мельком взглянуть на оседлавших их «коньков» красоток. Но и вряд ли в шалаше они смогли бы ли что-нибудь увидеть. Да это важным в тот момент для них и не казалось. Оба получили истинное наслаждение, ничего особенно не делая.
Они так и не поняли, что было нужно местным женщинам – принять в себя «чужое» семя (семя белых), чтобы зачать оригинальное дитя, или же они подобным образом хотели улучшить внешний вид и укрепить здоровье пленников. Второе показалось более реальным, но о мрачных перспективах они старались думать как можно реже, удовлетворяясь неплохой кормёжкой и заботой со стороны пленителей.
Через пару дней их наконец-то вывели на солнце, к тому моменту стоявшему в зените. Завидев бледнокожих чужаков, аборигены от мала до велика пришли в движение. Пока раскрашенные воины вели куда-то пленников, вокруг них всё время прыгала и танцевала целая толпа. К счастью для обоих, на этот раз аборигены их не дёргали, не хлопали. Было похоже, что племя празднует: над поляной витали частые лихие удары в барабаны и дикие мотивы песен, а люди ходили разрисованными и разряженными перьями, зубами человека и животных, крокодильей кожей, разноцветными камнями и побрякушками.
Здоровые стражники зорко следили, чтобы толпа нечаянно не затолкала бледнолицых. И скоро обоих привели к высокому и очень прочному сараю, над которым торчала дюжина до блеска выскобленных черепов. Дидрана и Ганнета бесцеремонно впихнули внутрь, задравши висящую на входе циновку из бересты. В дикарской хижине горел огонь. Оба не поверили своим глазам: крохотное пламя радостно плясало внутри стеклянной лампы с фитилём! Искусство выдувать стекло уже давно почти во всех народах мира воспринималось волшебством, и такая лампа почиталась редкой ценностью, доступной исключительно правителям.   
     Но ещё больше их глаза округлились, когда перед собой они увидели сидящего на явно не дикарском бархатном ковре и пышных расписных подушка человека с белой кожей – заросшего почти седыми волосами, с пышной белой бородою до колен.
Он был голым до пояса. В то время как на чужаках уже сидела их личная одежда, отлично выстиранная местными красотками, у незнакомца лишь ноги прикрывались широкой белой юбкой. Упираясь волосатыми руками в колени, незнакомец властным взглядом смотрел на пленников.    
 Несколько минут в дикарском доме висело грозное молчание. Пока, наконец, бородач не заговорил на диалекте, который пленники хорошо знали: 
- Ну что? Удивлены?



Глава седьмая. Недружеский спарринг

… «Влип!» – с отчаянием в душе подумал юноша, когда заметил вышедшего из-за скалы артака. Он сразу понял, что это именно артак, а не кто-нибудь из сошедших на берег гребцов: одни искусно убивающие носили эту странную одежду, которую Лукреций для себя назвал чехлами для ног и задницы. Торс воина был обнажён. Мускулистый и загорелый, он лоснился от капель морской воды. Сапоги артак, по-видимому, тоже снял – из-за жары. Оголить же ноги выше колен искусно убивающие почему-то не решались. «Не в этой ли одежде заключается их сила и свирепость? –  невольно подумал юноша. И тут же устыдился столь глупой мысли: – С какой стати? Наоборот, подобная одежда может только мешать. Ну, разве что, прея, они становятся намного злее всех нормальных людей, предпочитающих свободную одежду без дурацких чехлов для ног».
Артак вышел из-за белой скалы, потопал по песчаной косе, где Лукреций обосновался на отдых, и вдруг заметил беглого раба. Харидянин догадался об уродливой и хищной улыбке, возникшей на лице артака. Спасаться бегством юноша упрямо не хотел. Впрочем, бежать было некуда: пляж, где Лукреций загорал, купался и пытался острой палкой выловить рыбу, располагался в полукруге, загороженном со всех сторон откосами – можно было лишь идти врагу навстречу. 
   Подтянув к себе поближе палку, Лукреций попытался сделать вид, что появление артака его ничуть не потревожило. Он и на самом деле успокоился, увидев, что при артаке нет оружия.
Артак остановился от Лукреция шагах в пятнадцати и несколько минут с пренебрежительной ухмылкой на гладко выбритом лице разглядывал удачную находку, на которую он, видимо, наткнулся совершенно случайно. Они вообще забыли о каком-то сбежавшем пленнике, в котором вряд ли видели какую-либо пользу для себя. Однако, страдая столь не долгой памятью, эти существа никогда не пропускали мимо взора человека, попавшего навстречу. Юноша не стал гадать о том, что именно зреет в артакской голове. Он просто понял: враг готовится напасть, и решил принять его как подобало воину Цивилизации.
Стремясь во что бы то ни стало не выказать артаку волнения, юноша поднялся во весь рост, нарочито заторможено окинул взглядом потенциального противника и демонстративно отбросил палку в сторону.            
- А вот это ты зря сделал, – осклабившись, артак произнёс на хорошо Лукрецию знакомом диалекте Побережья. – Убивать тебя мне не с руки. Но вот помучить столь холёного щенка очень даже хочется. Эта палка, юноша, тебе, конечно, не поможет. Но хотя бы просто храбрости тебе прибавила бы!
   Юноша ответил нагло, монотонно и нарочито растягивая фразу:
- Пошёл ты к морскому демону в задницу.             
Артак побагровел от вспыхнувшей в нём ярости и с криком «удавлю, щенок!» рванулся к харидянину. Сцепившись, они схватились, как заправские борцы. Враг был явно старше, опытнее и физически сильнее Лукреция, хотя по весу превосходил его немного, а ростом до него немного не дотягивал. И потом, он явно не рассчитывал на столь умелое сопротивление. Мальчишка-раб, подобно воину, давал врагу отпор, а это в представления артака о рабах не вписывалось. Невероятно удивившись, он поначалу даже ослабил натиск и пропустил обманные движения противника. Увернувшись от железного захвата врага, Лукреций сумел отлично провести распространённый в Цивилизации приём, довольно ловко опрокинув артака на спину. Оказавшись сверху, юноша возликовал. Правда, очень не надолго. Сидя на поверженном противнике, Лукреций так и не сумел понять, что ему следует делать дальше.
В какой-то момент, пока артак приходил в себя и соображал, что же с ним произошло, юноша сделал ему очень больно, свернув набок его ладонь. Артак тут же взвыл, и Лукреций по старой привычке моментально отпустил его руку. Увы, чувства благодарности артак не проявил. Рассвирепев, он сбросил мальчишку со своего торса и набросился наконец на него со всей жестокостью и силой. Лукреций отчаянно сопротивлялся. Они долго катались по песку, при этом артак нахраписто стремился поднять парня под себя или захватить его руку на излом, а Лукреций всеми силами старался не дать ему этого сделать. 
Внезапно где-то рядом захлопали в ладоши.   
- Давай его, крути его! – раздался хриплый насмешливый голос другого артака.
Юноша мельком увидел, что ещё трое парней с голыми торсами, но в синих чехлах для ног уселись на лежавшее поблизости бревно и с наслаждением наблюдают борьбу их товарища с каким-то сосунком. 
 «Это конец», – уныло прозвучало в голове Лукреция, и все мышцы его вдруг сделались ватными.
Воля к сопротивлению куда-то исчезла, мышцы не слушались, руки опускались, а ноги подкашивались. Артаку же удалось, просунув руки под подмышками Лукреция, взять его в довольно крепкий захват. Хищно улыбаясь ослабевшему противнику в лицо (в тот момент физиономия артака как бы нависала над лицом Лукреция), враг подмял его под себя и, не торопясь, с достоинством дожал до самого песка. Под ликующее улюлюканье невольных зрителей взмокший и весьма довольный собой артак (а это был парень лет двадцати четырёх, не старше) припечатал юношу к песку обеими лопатками, прижал к его груди обессилившие руки парня, точно клещами перехваченные за запястья, и торжественно уселся ему на живот, сдавив бока побеждённого мощными коленками.
Лукреций воспринял это полным поражением, но продолжал бороться. Опершись стопами о слежавшийся песок, он попытался было встать на мост, чтобы опрокинуть артака на бок, но на это у парня не хватило ни дыхания, ни сил. «Конец. Он одолел меня, как подобает воину, и сделает теперь со мной всё, что захочет», – возникла в голове у парня горестная мысль. В этот момент он с ужасом понял, что не хочет уже ничего – лишь бы лежать неподвижно.
Самое лучшее для Лукреция в этот момент было обмануть победителя, усыпить его бдительность, убедив в том, что противник полностью измотан, а потом, когда надменный победитель ослабит хватку, одним лишь грамотным движением извернуться и поменяться с ним местами. Будь Лукреций поопытнее, отдавай он в школе борьбе усердия столько же, сколько и философии, обязательно воспользовался бы этим приёмом. Но выдержки и хладнокровия ему всё время не хватало. Он и в плен-то к артакам попал из-за этого. Плюс ко всему дело происходило при враждебных Лукрецию зрителях – юноша никак не мог отделаться от мысли, что борьба без применения оружия сию секунду может превратиться в обычное убийство.
Разволновавшись не на шутку, Лукреций начал бестолково подпрыгивать спиной, пытаясь извернуться то через левый, то через правый бок и норовя при этом обхватить сидящего на нём артака ногами или вырвать руки из его больших ладоней. Куда там! Артак сидел на нём достаточно уверенно. Прекрасно балансируя на юноше всем корпусом, он вовремя переносил давление на место, которым побеждённый собирался извернуться, и злорадно скалился в наполненные страхом глаза поверженного.
Наконец седоку надоела дурацкая пляска. Отпустив запястья юноши, он его два раза резко ударил кулаками в челюсть, положив конец сопротивлению. От боли харидянин тут же оказался в сильном шоке. Его руки плашмя откинулись по сторонам, ноги резко вытянулись, снова согнулись в коленях и рухнули в бессилии во всю длину. Будто находясь в глубоком торможении, Лукреций понял: ещё несколько таких ударов, и он отключится надолго, если не погибнет сразу. Что они с ним сделают – об этом не хотелось даже думать. 
    Артак затормозился. Тупо ухмыляясь, он продолжал сидеть на побеждённом «сосунке», не обращая внимания на грязные шутки товарищей.
- Ты еще не возбудился? – с идиотскими ухмылками кричали они ему, тыча пальцами в сторону поверженного Лукреция.    
   Артак лишь слабо отмахивался, точно на подушке сидя на животе у побеждённого, и спокойно глазел по сторонам. Но через несколько минут Лукреций начал приходить в себя. Намереваясь всё-таки продолжить борьбу, он опять согнул в коленях ноги, пододвинув стопы к ягодицам, и пошевелил руками. Заметив это, победитель вскинул руки, как будто держал перед собою конский повод, и принялся изображать лихого всадника, подпрыгивая на парне задом. Дружки артака вдруг с руганью вскочили с бревна, подбежали к боровшейся паре и грубо спихнули своего приятеля с «сосунка», после чего схватили Лукреция за ноги и резко их крутанули, заставив парня перевернуться вниз лицом. Он даже не успел понять, что именно артаки собираются с ним делать. Враги же мёртвой хваткой вцепились в единственное одеяние Лукреция – короткий пояс целомудрия.
В Хариде такие пояса до самого вступления в законный брак носили под туникой и девушки, и юноши. И у Лукреция он оказался очень крепким: мастера Цивилизации умели делать полотно. Сразу этот пояс сорвать с Лукреция врагам не удалось, а тут ещё обидевшийся на своих товарищей артак набросился на них. Четыре взрослых парня в суматохе грохнулись на юношу. Ругаясь и сопя, они барахтались, хватаясь друг за друга, в то время как Лукреций отчаянно пытался выкарабкаться на свободу.    
- Это мой раб! Я первый нашёл его! Отвалите, демон вас проглоти! – надрывно вопил победитель.         
- Ты всё равно не сможешь – ни себе, ни людям! – возмущался третий.       
- Уходит! – заорал четвёртый, заметив, что юноша успешно выползает из-под них.          
На Лукреция накинулись двое – вторая пара боролась меж собой. Юноше заломили руки, наступили ему коленками на позвоночник. Парню оставалось только надеяться на чудо. И оно пришло.               
- Четверо на одного! – раздался над обрывом чей-то громоподобный голос. – Четыре бугая, четыре здоровенных обученных бойца на одного лишь малолетку! Позор вам, списанные воины заморских повелителей! Большой позор!            
Все пятеро, включая и Лукреция, на миг остолбенели, а потом, как по команде, задрали головы. Над откосом возвышался полуобнажённый гигант. Фигуру незнакомца можно было запросто принять за образец мужского совершенства: бронзовая от загара мускулистая грудь, смотревшийся точёным, к основанию зауженный красивый торс, могучие и в то же время удивительно изящные руки, широкие плечи, прекрасная голова, «посаженная» гордо  на сильную коническую шею. Ноги же красавца-исполина были не длинными и не короткими, а в меру – стройность сочетали с мускулистостью, а гладкость кожи – с мягким бархатом волос, на солнце ставших незаметными. Он был обут в сандалии из выбеленной кожи. Из одежды на мужчине была лишь юбка шириной до верхней трети бедра, золотистый пояс поверх неё и кремовая перевязь, которую он перекинул через правое плечо наискосок.
Исполин спокойно соскочил с обрыва высотой по меньшей мере локтей в пятнадцать так, как будто спрыгнул со ступеньки на ступеньку.


Глава восьмая. Аполлон

- А ну-ка отпустите парня! –  тон голоса его звучал настолько уверенно, что артаки и на самом деле выпустили юношу из цепких рук, даже не помешав ему подняться.         
Лукреций тут же забежал за спину своего нежданного спасителя. Артаки,  сообразив наконец, что произошло, дружно бросились вдогонку за ускользающей добычей. И, раскинув по-орлиному руки, незнакомец преградил им путь.
Враги остановились, осмотрели незнакомца с головы до ног и, коротко посовещавшись, точно волчья стая, стали обходить гиганта с двух сторон. Интерес к сбежавшему рабу они на время потеряли.
  - Подержи-ка, парень, – мужчина ловко бросил харидянину какую-то блестящую, величиной с ладонь,  коробочку из чёрного материала
Лукреций тут же спрятал её, схваченную на лету, в складки своей набедренной повязки. Вещица оказалась тёплой и тяжёлой. Ему хотелось рассмотреть её получше, но времени на это не оставалось: его спаситель принял вызов четверых артаков, и парень приготовился, если потребуется, прийти ему на помощь.      
Опасаясь пробовать столь мощного противника на силу, артаки попытались его закружить, быстро перемещаясь приставными шагами по кругу на безопасном для себя, по их разумению, расстоянии от противника. Однако тот вдруг, откинув голову к спине, а руки театрально соединив на груди, раскатисто захохотал. Приятный басовитый тембр его голоса говорил о том, что исполин давно уже не юноша, но это вовсе не мешает ему оставаться молодым и обаятельным. По всему было видно, что нападающих он совершенно не опасается.
Не выдержав насмешки, артаки с четырёх сторон без шума ринулись в тупую и прямолинейную атаку. Лукреция немало удивило, что незнакомец почему-то вдруг, спокойно позволив опрокинуть себя на спину, растянулся на песке, словно укладывался на массаж. Двое артаков навалились на богатыря со стороны его красивой головы и прихватили руки незнакомца на излом. Вторая пара с явным удовольствием уселась на него верхом, один на грудь, другой – на живот, причём усевшийся повыше с жаром принялся давить обеими руками противнику на шею.
И ещё больше Лукреций удивился, когда попавший под такую экзекуцию гигант продолжил хохотать, как будто просто играл с детишками. Потратив попусту минуту, артаки выдохлись. Незнакомец прекратил смеяться, расслабленно вздохнул и, как волна, взметнувшаяся в небо во время сильного порыва ветра, поднялся на ноги, расшвыряв по стронам артаков, словно приставшие к телу комья грязи.
  - Пошли вон, пакость! – сердито прогремело над природным пляжем с нескрываемым пренебрежением в интонациях.            
Повскакивав с песка, артаки бросились бежать, но один из них под тяжёлым взглядом незнакомца остановился. Повернувшись к богатырю лицом и продолжая трястись от страха, воин подошёл к нему поближе.
- Островной демон! Человек-дерево! – вопили соплеменники этого парня, скрывшись за выступом скалы и улепетывая в лагерь со всех ног.
               
- Подойди к нему, – богатырь спокойным жестом указывал на Лукреция,  который с волнением в груди узнал в артаке своего недавнего победителя.
Харидянин чувствовал, что тот, подмяв "сосунка" под себя, пожалел его, поэтому  и ударил по лицу несильно. И с удивлением обнаружил, что на самом деле не испытывает к этому парню ни малейшей неприязни.
 Подойдя к Лукрецию почти вплотную, загипнотизированный незнакомцем артак покорно опустил глаза, ища прощения.          
- Этот юноша отныне твой господин! Ты понял меня, воин разгромленной армии?! –  тоном главного наставника заявил богатырь.       
Искусно убивающий кивнул в точности, как ребёнок, осознавший свою вину за поступок, не понравившийся учителю.   
- Так знай же! С этого момента ты будешь слушаться его во всем, неотступно следуя за ним повсюду, защищая его в любых условиях и выполняя его приказы. Запомнил?    
Артак опять кивнул, и уши его, как показалось харидянину, сильно покраснели от стыда.   
- Запомни и ещё одно. Если вдруг твоя дурная голова захочет направить в тело нового хозяина острие меча, то есть юноши, которого ты видишь перед собой, то твоя рука вонзит клинок в твоё же сердце. Усвоил? Если ты своими глупыми поступками прогневаешь хозяина и парень сам тебя захочет наказать, то всего лишь слова его окажется достаточно, чтобы твоя рука исполнила его желание. Где бы ты ни оказался, помни это, воин бывшей армии разгромленных артаков. Ибо говорю с тобою я – великий Аполлон! И да крепче самого крепчайшего металла будет моё слово и моя воля. Отправляйся в лагерь, забери одежду и оружие – себе и своему хозяину, захвати побольше пищи и до темноты вернись. Где бы этот юноша ни находился, ты всегда его разыщешь, чтоб сопровождать, куда бы он ни захотел направиться.   
     Артак упал перед Лукрецием на колени, поцеловал песок перед его ногами и, запрокинув голову, бесстрастно отчеканил:      
- Ты мой господин во веки веков. Клянусь исполнять все твои желания и грудью защищать тебя, мой господин, от самой маленькой опасности. Клянусь немедленно разыскивать тебя, где бы ты, мой господин, ни находился.             
- Ну вот, – могучий незнакомец повернулся наконец к Лукрецию. – Теперь твоя дорога станет легче. Ты ведь из Харида? Из города, который, отразив удар их (он снова указал глазами на артака) бывшей армии, пал под ударами гигантского чудовища? Не так ли? 
    Юноша растерянно кивнул, восторженно разглядывая незнакомца во все глаза. Вот он какой, оказывается, этот Аполлон! И о таком красавце так негоже отозвался ревнивый Зевс? Какой же он пройдоха?! Он самый настоящий бог! Хотя и не ровня Каледосу.
Он понял, почему хозяин божественного храма столь нелестно выражался в адрес Аполлона: какая женщина способна устоять перед таким мужчиной?!
Совершенная фигура молодого бога Лукрецию казалась ещё более прекрасной, когда он видел одновременно и его лицо – точёное и мужественное, и в то же время пышущее свежестью двадцатилетнего симпатяги. В глазах Лукреция великий Аполлон был самым настоящим идеалом любого юноши Цивилизации. Тут же  он  подумал о том, что Зевс, наверняка, немало очарован Аполлоном сам и, в глубине души стыдясь такого чувства, пытается себя настроить на вражду с ним. И при этом  смеет называть себя главою пантеона, ревнивец!          
- А теперь, мой юный друг, отдай мою вещицу.   
  Не отрывая завороженного взгляда от нового кумира, Лукреций протянул ему коробочку. Медленно её забрал, Аполлон мягко усмехнулся, заметив, как млеет юноша, рассматривая невесть откуда взявшегося покровителя:
- Всевышний нас предупреждает: не сотвори себе кумира – как бы не пришлось потом раскаиваться в этом. Но, положа на сердце руку, знать, что для кого-то ты – кумир, весьма приятно. Особенно приятно быть звездой для молодёжи. Мне ведь от роду уже больше трёх тысяч лет, даже не верится. Понятно, почему меня обожествили. Если хочешь, юноша, я стану богом и для тебя. Кроме всевышнего, конечно. Абсолют один и неделим. Подобных мне – не мало. Но ты про них не знаешь, а со мной – знаком отныне лично. Тебя, если не ошибаюсь, зовут Лукрециан? Я угадал, да, юноша? Что ж, помни меня. Но, дам тебе совет: не поклоняйся мне. И Гере, если ты её уже познал, не поклоняйся. Возьми-ка лучше от меня подарок, – он протянул на ладони какую-то блестящую вещицу. – Береги этот кристалл не меньше глаз своих. Ведь если вставить его в ухо, то можно услыхать, о чем идёт беседа на огромном расстоянии от этого кристалла. Всего-то нужно будет хорошо сосредоточиться, закрыть глаза, представить это место. А теперь прощай.
Вторично наградив очаровавшегося юношу улыбкой бога, Аполлон, не торопясь, пошёл вдоль берега. Широкая спина его переливалась отблесками солнца. Он ни разу больше не обернулся, а Лукреций и артак заворожённо смотрели ему вслед. Они даже не вскрикнули от удивления, когда кумир (артак, похоже было, влюбился в Аполлона не меньше Лукреция), дойдя до поворота, продолжал шагать по глади моря – в сторону горизонта, где голубое небо сливается с водой.
Как посуху богоподобный сын Вселенной шёл по играющим барашками волнам, и оба человечка – новоявленный хозяин и раб его – во все глаза смотрели ему вслед, пока кумир, уменьшившись в размерах, не скрылся в синеве на небосклоне. Лишь  после этого Лукреций глянул на свою раскрытую ладонь: подаренный богом  кристалл переливался всеми цветами радуги, от него тянуло радостным  теплом…
- Как тебя звать, приятель? – решился наконец Лукреций на беседу со своим недавним противником.      
В глубине души он не хотел считаться чьим-то господином. Тем более что этот воин, как юноша отлично понимал, взял верх над ним в нормальном, честном, поединке, не проявив при этом свойственной искусно убивающим жестокости. Юноша внезапно испытал симпатию к недавнему врагу. И тот откликнулся, взирая на Лукреция со страхом, застывшим в широко распахнутых глазах.               
«А он совсем не страшный. Лицо обычное. И очень даже ничего. Да и глаза – наивные и добрые», – удовлетворённо подумал юноша. И повторил вопрос.
Артак с минуту помолчал, пытаясь что-то вспомнить, потом тихо и печальноответил :   
- Я не помню.  –   Тяжёло вздохнув, он снова помолчал, потом добавил: – Нам присваивали только номера. Я – шесть тысяч двести двадцать восьмой. Из четвёртой экскуларии двадцать седьмого ряда. Больше я ничего не… не знаю о себе. Ни где я родился, ни кто… – споткнувшись на словах, артак, покусывая губы, залился краской.   
 
Лукрецию вдруг стало жалко этого несчастного артака, который, видимо, и сам не ведал, когда и как вдруг оказался в армии искусно убивающих.             
- Знаешь что! – вдруг с жаром выпалил харидянин. – Не хочу я быть твоим хозяином! Аполлон Прекрасный сказал: на всё, знать, воля моя. Так вот, я тебя отпускаю. Ничего ты мне не должен. Понял?   
   Реакция в ответ на это заявление последовала совершенно для Лукреция неожиданная.   
- Нет-нет! Не прогоняй меня, мой господин! Не убивай столь гневными словами душу мою! – артак свалился на колени и принялся самозабвенно целовать песок у ног харидянина. – Не гневи моего бога могучего! Не презирай меня! Чем я тебе не подхожу, мой добрый господин?! Лучше избей меня за то, что я тебя ударил и по неведению своему с тобой боролся, но только не прогоняй!
   Юноша опешил: быть хозяином любого человека харидянам всегда претило, но и не послушать артака тоже было нельзя. Что, если Аполлона парень знал и раньше? И вдруг он является для этого артака верховным божеством? 
- Ну, хватит унижаться! – по-дружески потребовал харидянин. – Поднимись немедленно, подай-ка мне свою раскрытую ладонь.               
Артак исполнил. Постаравшись как можно крепче сжать в своей ладони кисть руки недавнего врага, Лукреций улыбнулся ему в глаза:
- А давай ты будешь Акарой! Ну, имя такое у тебя будет – Акара. Ты будешь моим помощником и… другом. Друг Акара! Идёт? А я – Лукреций. Или, просто Лукр.               
- Я – Акара, – артак задумчиво ткнул себя пальцем в грудь и ещё несколько раз повторил, словно запоминая и проверяя на слух, красиво ли звучит: - Акара. Я – Акара. – И лицо его вдруг расплылось в ответной улыбке: 
- Акара! Я – Акара! Мой господин назвал меня Акарой! Теперь я твой раб Акара.      
- Не раб, а помощник. И друг Акара, – хлопнул его Лукреций по плечу. – Друг, понимаешь? Друг! 
   - Друг! Раб – друг! Помощник Акара, – буквально сияя, Акара повторял и повторял свои новые «титулы».      
   И вдруг вспомнил, что ему велел сегодня сделать Аполлон.      
- Я сейчас! Я прокрадусь в лагерь, возьму, что нам надо, и найду тебя, мой господин и друг Лукреций. Акара никогда не врёт.      
Через минуту его уже не было. Лукрецию ничего не оставалось, как подняться по торчавшим из обрыва корням растений на высокий берег и залечь в укромном месте среди буйных зарослей кустарника. Поздно вечером Акара разыскал его.


Глава девятая. Шершень

С собой он притащил  два кожаных мешка, набитых доверху различными вещами. Акара оказался хозяйственным бойцом: еду тщательно упаковал отдельно, при этом разные продукты завернул заботливо в холсты и кожу, чтобы они как можно дольше не промокли в случае дождя и сырости, в другой мешок аккуратно сложил одежду на двоих. Разумеется, она была артакской: серые широкие «чехлы для ног и задницы» (как обозвал их харидянин), довольно странные туники с карманами на уровне груди и по бокам, кожаные безрукавки с нагрудными бляшками для защиты от прямого удара меча, тонкие и мягкие, длиной выше колен «чехлы для задницы» – надевать на голое тело, как объяснил Акара.
В мешках лежали также какие-то куски для обертывания стоп и щиколоток и, что больше всего изумило харидянина, высокие, почти до уровня колен, непромокаемые сапоги артаков, которые на радость Лукреция оказались невероятно лёгкими, удобными для дальнего похода. Ну а куда в них можно было отправиться на этом острове, Лукрецию пока что не хотелось ломать над этим голову.
Вместе с одеждой находились длинные и узкие, необычайно лёгкие кинжалы. Их рукоятки показались юноше весьма удобными. Ещё там были тяжёлые чёрные иглы крыланов, непонятно для чего понадобившиеся Акаре, тренога для подвешиванья котелка над пламенем костра, сам котелок, немного каких-то удивительных кружочков (Акара уверял, что с  ними можно развести костёр в любую непогодь), прекрасное кресало, ещё какая-то блестящая волшебная штуковина размером всего-то с пол-ладони, с помощью которой бывшему артаку удалось, непостижимым образом раскрыв её, добыть малюсенькое пламя.
В другом мешке оказались баночки с разными снадобьями и пряностями, соль, приборы для трапезы и миски. Из еды теперь в распоряжении друзей имелось ячменное, овсяное и пшеничное зерно, сладкий белый порошок, вино, засушенные мясо и рыба, сухофрукты и сухарики, а также нечто непонятное в виде брусков, кружочков и крупинок. 
- Вода кипит, а ты это бросай в котёл – получится суп, – объяснил Акара, мечтательно причмокивая.         
Немало удивленный, Лукреций, глядя на все принесённые Акарой диковинки, с улыбкой покачивал головой и наивно спрашивал,  откуда, мол, всё это взялось. В ответ Акара пожимал плечами и лукаво улыбался.               
- Послушай, – спохватился вдруг харидянин. – А как ты умудрился на виду у всех собрать всё это и к тому же аккуратно уложить в мешки? Ведь те, которые удрали с воплями «человек-дерево», по логике, должны были поднять тревогу в лагере!          
- Они и подняли, – не смутился Акара. – Я подкрался к лагерю и слышу, что все они видели Аполлона, когда он шёл по морю. Они пришли в ужас. Искать тебя до завтра никто не будет. Меня они похоронили. Да и вообще артаки друг друга плохо помнят. Никто не знает, как он очутился в этом великом (на этом слове Акара гордо выпятил грудь) войске. Многие по-человечески и говорить-то не умеют – всё какая-то муть у них на языке. Потому и молчат больше. Но я не рискнул забрать всё нужное в одном лишь лагере. Я вспомнил, что наш корабль сел на мель. Поэтому по-тихому забрался в шлюпку, угнал её и разыскал этот корабль за скалами. Там порылся в носовой секретной части трюма. Я на корабле был по хозяйству. Вот всё, что нужно, и нашел – там, где ещё до битвы всякого напрятал. С детства такую привычку имею.
  - А гребцы? Что с ними?! – нервно перебил его Лукреций .   
 - Я их выпустил, – спокойно похрустывал сухарём Акара. – В голове у меня зазвучал вдруг голос Аполлона: отпусти этих людей, а не то, говорит, уничтожу тебя, как водяную крысу. Ну я и отомкнул замок, который сковывает цепи. Нашёл запасный ключ. Там у меня, на корабле, имелось.   
   

    Лукреций резко сжал его в объятиях:      
- Ты не артак, Акара! Ты молодец! Ты добрый, хороший парень! Прости меня за то, что я тогда в тебе ошибся и даже сделал больно.         
- Раб не может прощать хозяина, – склонил голову на бок Акара. – Раб должен всегда любить господина. Я знал, что ты будешь жалеть гребцов. Но они обессилели и многие умерли от радости, когда я их отпустил, – прямо на скамьях. Я даже дал им попить. А потом шестерых посадил в шлюпку и отвёз на берег подальше от лагеря. Остальные поплыли к берегу сами. Я не знаю, все ли доплыли.   
- Послушай, Акара, – с жаром заговорил юноша, сделав лицо решительным. – Оставшимся в живых гребцам мы обязательно должны помочь! Тем более, что нас сейчас никто не видит. Соорудим с тобою факел и пойдём по берегу. Их надо покормить, иначе  все они погибнут от бессилия и голода.         
- Я дал им сушёной рыбы и сухарей – немного. Если бы я отдал им всё, что у меня было, моему хозяину Лукрецию нечего было бы кушать. А нам с тобою надо ещё плыть по морю к твоему народу.               
Лукреций собрался было возразить, но его внимание отвлёк какой-то непонятный шум. Никогда подобного звука, низкого по тональности, монотонного и угрожающего, Лукреций не слышал. У обоих возникло ощущение опасности. Оба одинаково сравнили этот шум с жужжанием гигантского крылана с ядовитым жалом. И, судя по насыщенности этого жужжания, стремительно несущегося над вершинами деревьев и вызывающего перед собою неприятный ветерок, насекомое летело величиной, по меньшей мере, с крупного быка.
Не сговариваясь, парни прижались как можно ближе к почве, надеясь, что сквозь листву кустарника чудовище их не разглядит. Как истинный боец, Акара ухватился за рукоять меча. Лукреций рефлекторно вставил в ухо подаренный Аполлоном хрусталик и задумался.   
Шум разросся до оглушительного стрёкота. Внезапно из-за деревьев ярчайшими снопами брызнул свет, заставив парней мгновенно зажмуриться. Их буквально окатило стремительной волною воздуха – волосы у обоих встали дыбом. Свет застыл на одном месте прямо над парнями. Жуткий стрёкот назойливо врывался в уши, едва ли не сводя с ума. Ещё немного, и Акара, наверное, метнул бы в воздух свой клинок, чтобы с достоинством погибнуть, но на радость обоих тварь улетела прочь. Чуток помедлив, вскочивший на колени харидянин воскликнул:         
- Я чётко слышал голоса людей! Там, в брюхе насекомого! Какой-то ужас!             
- О! Этот шершень съел людей живьём?! – Акара растерялся, как подросток, попавший в непредвиденную ситуацию вдали от дома.               
Но, подумав несколько секунд, Лукреций вдруг сказал совсем иное:   
- Эти люди будто бы увидели нас и разглядывали. Один спросил, живы ли эти… дальше было непонятно. А другой ответил, что, скорее всего, они уже сдохли. Прямо так и сказал. Очень зло сказал. И добавил: полетели, мол, на берег бухты, а то оставшиеся идиоты попрячутся. Эту… тварь, дескать, слишком далеко слышно. Эту, сказал, треклятую… опять непонятное слово!         
- Как?! Как ты сказал? – от слов Лукреция Акара почему-то побелел, как снег. – Живые люди в брюхе шершня боялись, что артаки попрячутся? О, гнев хозяев на наши головы! – буквально простонав последние слова, Акара обхватил лицо руками.
               
- В чём дело?! – Лукреций принялся трясти его за плечи. – Можешь ты сказать наконец, что тебе известно об этой гадости?!               
Но вместо ответа Акара взмолился:      
- Господин! Нам надо срочно уходить! Быстро-быстро уходить куда-нибудь в пещеру! Или в чащу. Я понимаю, что ночью это опасно: нас могут слопать хищники, укусить ядовитые змеи или пауки. Но если люди в брюхе шершня заметят нас, они… Лучше не говорить об этом! Хозяин, пошли отсюда! У меня в мешке есть холодный огонь – он поможет нам!    
    - Ты с ума сошел! – возмутился Лукреций. – Какой ещё холодный огонь?! Мы не можем никуда идти, пока не узнаем, что это за шершень. Они его называли как-то странно. Вспомнил! Машина!          
- О, проклятье демона на мою шею! – снова застонал Акара. – Я не знаю, что именно есть машина, но что для нас это также страшно, как и смерть, я это чувствую. И знаю, что шершень этот не живой.      
- Неживой?! Какой же он тогда! – Лукреций о чём-то догадывался, но ему было необходимо из Акары вытрясти как можно больше информации. – Пожалуйста, говори – всё, что тебе о нём известно! Это очень важно для нас обоих!               
Тратиться на разговоры Акара явно настроен не был, да и, скорее всего, сам плохо знал о предмете их интереса. Но Лукреций настоял, и через минуту, услышав о гигантском крылане всё, что было ведомо о нём Акаре, решил вернуться к лагерю артаков. Напрасно Акара пытался вразумить хозяина: подобный шаг, мол, приведёт обоих к гибели. Лукреций оставался непреклонен – если ты боишься, я пойду один. Пришлось извлечь из мешка холодный огонь.
Освещая дорогу шагов на пять впереди себя, парни с трудом пробирались к лагерю по кромке сельвы. Неожиданно обоих остановили звуки ещё более пугающие, чем стрекотание крыльев гигантского крылана. Заслышав их, Акара моментально отпрянул к сельве, уцепив Лукреция за руку.   
  - Это смерть, господин! Маленькие жгучие шершни выпивают у них жизненные силы! – прошептал он в ужасе. 
 Лукреций прислушался. Со стороны песчаного откоса, где на ровном берегу располагался артакский лагерь, доносились сильные и частые удары. Будто кто-то с силой невероятно быстро колотил по пню. И тарахтение сопровождалось вспышками света, увереннопробивавшимися сквозь плотную листву деревьев.   
- Вжик, вжик! – что-то страшное просвистело в двух шагах от ребят. 
Акара мгновенно повалил харидянина в траву и накрыл его собой.          
- Что ты делаешь! – просипел юноша, прерывисто дыша.               
Вжиканье раздалось снова. Выпивающие жизнь комочки пролетали как раз над ребятами. До Лукреция наконец дошло, что всё это значит. И, словно подтверждая его догадку, с берега донеслись отчаянные крики пытавшихся спастись артаков и гребцов. И стоны умирающих.   
Быстрое бабаханье и вспышки света то резко обрывались, то начинались снова. В кустах неподалёку вдруг сверкнуло, зашипело и страшно грохнуло, разбрызгивая тучи искр. Полыхнуло синеватым пламенем, во все стороны побежали ярко-алые струи огня. Секундой позже такой же джинн с кошмарным воем хлопнулся о землю шагах в пятнадцати от юношей. Затем шипение и масса злобных огоньков возникли спереди, а через несколько мгновений Акара и Лукреций оказались в кольце свирепого огня, отрезавшего им дорогу к отступлению. Оставалось только, лёжа без движения, молиться.
Лукрецию вдруг страшно захотелось выйти на контакт с Аполлоном, но руки будто парализовало. Акара замер на спине Лукреция, как неживой, хотя такая мера вряд ли помогла бы уберечься от огненной атаки.         
К счастью, огненные джинны не справились с травой прибрежной сельвы. Минуты через две кольцо огня ослабло и погасло – потянуло едким дымом. Юноши закашляли, но продолжали лежать не двигаясь, поскольку джинны всё еще резвились в сельве, хотя уже и далеко от них.
С берега вдруг потянуло прохладным воздухом, и вновь застрекотали крылья механического шершня. Акара с силой вжался в Лукреция, тот, в свою очередь, всем телом вжался в землю и закрыл глаза. Проклятый монстр опять повис над ними и… снова ярко осветил их. «Конец!» – мелькнуло в голове харидянина.      
  Оба чётко слышали, как бьются их сердца. Шершень, всё сильнее обдавая юношей волнами воздуха, опускался. И вдруг невидимая сила подняла обоих с земли – одного под другим. Они оба не успели ничего понять. Ибо втянутые прямо в брюхо шершню погрузились в полное беспамятство.


Глава десятая. Корабль-призрак

Очнулись в маленькой каморке, залитой тусклым светом. Стены были какими-то странными: низкими и покатыми, будто тыквенные корки. Повсюду лежали какие-то тюки, а откуда-то из глубины помещения доносилась приглушённая человеческая речь. Стены мелко вибрировали, отчего уши заполняло назойливым шелестом, переходящим в низкий гул. До парней долетали только обрывки фраз, произносимых, как им показалось, на незнакомом для каждого языке, однако по тембрам голосов было можно определить, что беседу где-то рядом за тюками вели как минимум трое.               
Повернувшись к Акаре, Лукреций мимикой дал ему понять, что нужно постараться не привлечь к себе внимание как можно дольше. Тот кивнул, со вздохом показывая глазами на связанные за спиною руки. Все надежды на помощь кристалла окончательно померкли. На обоих накатила волна сонливости и полного безразличия к происходящему…
… Проснулись оба неожиданно, словно кто-то невидимый разбудил их, проникнув прямо в мозг. Руки оказались развязанными у обоих. Стрекот исполинских крыльев теперь не пугал, а скорее успокаивал. Стены и пол по-прежнему вибрировали, но уже слабее.       
Лукреций вдруг услышал слова кого-то невидимого, сказавшего прямо в уши, но не снаружи, а будто из головы. Этот голос был явно взволнован: «Вставайте же, прошу вас, не медлите. Быстрее!»..      
- Ты слышал что-нибудь? Голос какой-нибудь слышал? – напряжённым шёпотом спросил харидянин артака.      
Акара помотал головой: нет. Значит, понял юноша, кто-то передаёт сообщение в мозг именно ему. Он совершенно не  понимал, каким образом такое возможно, но при этом был полностью уверен, что с ним такой фокус кто-то проделывает. И верил этому «внутреннему» голосу.
Юноша не стал гадать, Аполлон ли таким путём помогает им или кто другой. Он просто поднялся во весь рост и внимательно осмотрелся. Впереди, за тюками, в полу зияло отверстие, сквозь которое проблескивало море. Видимо уже наступило утро, но солнце над горизонтом поднялось ещё не высоко. «Прыгай в море! – внутри головы харидянина снова  зазвучал незнакомый голос . – Не тяни время, они ведь в любой момент могут проснуться! Прыгай! Это твой единственный шанс! Останешься на борту – скоро умрёшь!».
В такой ситуации Лукреций очутился впервые. Прыгать в море ему было откровенно страшно, но и также страшно было и оставаться в брюхе «шершня». ОНИ МОГУТ ПРОСНУТЬСЯ. Лукреций отлично понял, о ком шла речь. Так же как и то, что «шершень» – это творение чьих-то умелых рук, а сидевшие в голове этого «шершня» люди (или демоны?) таили в себе смертоносную опасность. Теперь он точно знал, что это они истребили последних артаков и гребцов на берегу бухты —подло, беспощадно, применив демоническое оружие, против которого не могла защитить никакая защита, созданная людьми.
Он догадался и о том, что Акара знал об этом оружии. Потому-то и пытался прикрыть собой того Лукреция, ставшего для него по воле Аполлона господином.
«Скорее! Я не могу их так долго удерживать. Да и крылоплан потихоньку отдаляется от подходящего места. Ещё немного, и вы навсегда опоздаете!» - снова потребовал таинственный голос, и Лукреций более не раздумывал — схватив Акару за запястье, он глазами заставил его подняться, указал ему на проём в полу и, перешагнув через груду тюков, ступил в зияющее пустотой отверстие.
Прохладная вода неприятно охватила с пяток до макушки. Вынырнув, он увидел плюхнувшие рядом кожаные мешки, а затем и Акару, который тут же скрылся под водой, но через несколько секунд появился снова. От солёной воды и резкой смены температуры лицо его сморщилось.
С минуту парни плавали, стараясь держаться как можно ближе друг к другу и не теряя сил напрасно. Набитые лёгкими вещами, мешки хорошо держались на поверхности, но использовать их как плавсредства было невозможно: дополнительного груза они не выдерживали.
Немного привыкнув к сменившейся обстановке, друзья осмотрелись. Крылоплан ещё продолжал с тихим жужжанием висеть над их головами, однако течение потихоньку относило их в сторону. «Не бойтесь: у вас имеются большие шансы спастись. Смотрите внимательнее на восток», — в последний раз  прозвучал в голове Лукреция таинственный голос. И, всмотревшись по его совету в сторону  поднимавшегося над горизонтом красного диска солнца, юноша присвистнул от удивления.
- Ого! – воскликнул и Акара, глядя за Лукрецием на восток.
Локтях в пятидесяти от них сквозь туман просматривался тёмный силуэт корабля. Не сговариваясь, ребята быстро к нему поплыли, толкая впереди себя мешки с вещами и провиантом. «Шершень» ещё не успел активизироваться, а сбежавшие  из его нутра парни уже поднялись по свисавшей с борта просмоленной веревке на палубу таинственного судна. Ни у кого не возникло даже беглой мысли об опасности, возможно поджидавшей их здесь.
Её и на самом деле здесь не оказалось. Но, прежде чем как следует изучить почему-то брошенный командой корабль, беглецы нашли в полу палубы люк и отважно спустились в надтрюмный уровень, чтобы спрятаться от дремлющих в крылоплане демонов. В коридоре было темно, сыро и пахло гнилью. Несколько здоровенных крыс шарахнулись вдоль стены, едва парни ступили на заплесневевший и наполовину прогнивший пол. Порывшись в одном из мешков, Акара отыскал и привёл в действие «холодный огонь». Лукреций точно малое дитя с открытым ртом воззрился на пляшущий на полу в пяти шагах от друга жёлтый кружок света, с трепетом перемещавшийся с пола на стены, со стен на потолок и обратно, пугая прятавшихся в темноте крыс.
- Подержи, господин, — уверенный голос Акары гулко отозвался в сырой тишине коридора. Он протянул харидянину небольшую металлическую трубку с раструбом на конце, из которого веселым потоком лился свет.
– Надо достать мечи. Кто знает, какая нечисть водится здесь кроме крыс. Да и эти длиннохвостки могут быть очень опасны.
Лукреций с благоговейной дрожью принял в руку волшебную вещицу с «холодным огнём»: столь удивительное и полезное чудо он зажимал в своей ладони впервые в жизни.
Акара развязал один из мешков, извлёк из него оружие — «холодный огонь» выхватил из сумрака зловещего коридора два клинка цвета вороньего крыла, и вида которых Лукреция бросило в жар. 
      - Разящие жала гигантских ос,  — удовлетворение прозвучало в отразившихся от стен словах Акары.  Однако Лукреций протянутый ему меч принял нехотя: оружие искусно убивающих вызывало в нём глубокое отвращение. Однако сей меч оказался необыкновенно лёгким и удобным для ещё не окрепшей мальчишеской руки. Ощутив себя с этим клинком намного увереннее, чем без него, Лукреций устыдился собственных чувств в отношении клинка, возникавших у него до того, как меч перекочевал ему в руку.
Внезапно до парней донёсся приглушённый стрекот гигантских крыльев: рукотворный шершень двинулся с места. Парни рефлекторно замерли, словно их могли увидеть сквозь обшивку корабля. Минуту или две они тревожно прислушивались. Им казалось, что вот-вот полыхнут с борта крылоплана смертоносные молнии. Что им стоит спалить никому не нужную посудину даже просто ради удовольствия?!
Но, к радости парней, стрёкот начал удаляться, пока наконец вообще не растворился в тишине. Какое-то время, опасаясь внезапного возвращения вражеской машины, оба продолжали слушать доносящиеся снаружи звуки моря. Наконец Акара нарушил тишину коридора:
- Удивительно, почему они не стали искать нас?            
Лукреций промолчал. Говорить о голосе, звучащем прямо в голове, который, как думал харидянин, внушил посланцам владык не тратить молнии на брошенную посудину, юноше не хотелось: мало ли что подумает Акара.
   Бывший артак шагнул по коридору вперёд. Предпочитая не связываться с опасными двуногими великанами, крысы убежали под пол в глубины трюма. Других тварей Лукреций и Акара нигде на судне не встретили, однако несколько раз едва не провалились через прогнившие доски. Тем не менее без особых помех излазав вдоль и поперёк помещения корабля, и тот, и другой пришли к выводу, что судно в целом пригодно к путешествию. Хотя на полу последнего яруса трюма, локтей на пять ниже ватерлинии, и плескалась мутная гнилая вода, было видно, что уровень её, скорее всего, не менялся. Да и доходила она едва ли до щиколотки. В других же местах вода сквозь обшивку нигде не просачивалась. Возникал вопрос, каким образом судно оказалось посреди моря без единого члена экипажа на борту.
Внутренние устройства и размеры корабля говорили о его принадлежности к типу транспортов, изначально предназначенных для перевозки не менее трёхсот человек. Но, как быстро определил Акара, пассажиры не являлись воинами: слишком много здесь имелось кают, устланных коврами, заметно полинявшими от сырости и запустения, обставленных разной богатой мебелью и дорого отделанных.
Кое-где обнаружились брошенные впопыхах женские и мужские украшения, погрызенные крысами одежды, изумительной работы золочёные кубки под вино и другая посуда, кинжалы с инкрустированными ручками и клинками из сверхпрочного и предельно острого материала, неведомого жителям Цивилизации.
Опробовав  несколько из них о полуразвалившуюся мебель и стены, Акара с видом знатока сказал, что найденные здесь кинжалы превосходят артакские клинки, и было бы грешно не взять себе хотя бы по одному из них. При этом юного артака совершенно не заинтересовали найденные драгоценности. Лукреций же предположил, что всё имущество на брошенных посреди моря кораблях принадлежит лишь главному демону бездонных глубин, поэтому брать с собой эти вещи опасно: либо неизлечимо заболеешь, либо разгневанный демон направит корабль на рифы. Акара, скорее всего, не воспринял эти опасения Лукреция всерьёз, но перечить не стал, продолжая относиться к харидянину как своему полноправному хозяину.               
- Воспользоваться можно только едой, если мы найдём её здесь, —   всё-таки смягчил свои требования Лукреций. Они попытались отыскать хоть какие-нибудь запасы провианта и пресной воды, но всё, что ни находили, оказывалось либо безнадёжно испорченным, либо объеденным крысами. Пресной воды тоже нигде не обнаружилось, зато в одном помещений на корме в самом нижнем ярусе трюма друзья наткнулись на целый ряд бочонков с каким-то слабохмельным кисловатым напитком.
Исходивший от этого пойла аромат резко шибал в нос, но вызываемые им ощущения вовсе не были неприятными, скорее наоборот – вдохнув игристого духа, парни сразу же испытали сильное желание попробовать незнакомый напиток. А попробовав, едва смогли от него оторваться. Оба признали, что ничего даже отдалённо похожего на это питьё раньше нигде не встречали и даже не подозревали, что где-то такой напиток изготавливается.
Чуть позже выяснилось, что найденное пойло прекрасно утоляет жажду, бодрит и придаёт смелости. А поскольку мысль о куда-то пропавших пассажирах и матросах этого корабля обоим не давала покоя, время от времени парни прикладывались к найденным бочонкам.
Прежде всего их беспокоило явное отсутствие каких-либо, даже самых незаметных с первого взгляда, следов насилия в помещениях судна. Однако по оставленным в некоторых каютах ценным вещам можно было предположить, что пассажиров и команду в какой-то момент путешествия охватила паника. При этом о вторжении на корабль каких-либо врагов или монстров, способных без остатка истребить поголовно всех на судне, ничего не говорило.          
- Люди непременно оставили бы после боя разгромленную мебель, клочки одежды, высохшие пятна крови и обронённое оружие. А морские твари, проглатывающие целиком, обязательно затащили бы на корабль водоросли, тину, чешую и, конечно, поопрокидывали бы мебель и поломали бы двери, – выдвинул свои доводы Акара, заметно повеселевший от чудо-напитка.

- Но тогда остаётся одно, – посчитав эти доводы убедительными, продолжил харидянин. – Люди покинули судно все вместе и добровольно. Что их к этому вынудило?             
Акара вдруг сообразил, что рассуждения на эту тему непременно вызовут у обоих состояние животного страха перед неизвестной опасностью:
- Хозяин, разгадывать загадки можно днями и ночами напролёт. И вовсе не обязательно, что разгадаешь хотя бы одну. Меня больше волнует, куда нас сносит течение. Мы совсем не в курсе, где находимся. В капитанской каюте на стене висит судоходная карта, но боюсь, что в ней ничего не пойму. Как плохо, что на корабле я был только по хозяйству и толком не знаю даже, как парус поставить по ветру. Что делать на этом плавающем пустыннике – ума не приложу. 
 Оба какое-то время молча глазели на залитое щедрым солнцем море, словно пытаясь разглядеть в его просторах что-нибудь подающее надежду. Наконец Лукреций, с досадой плюнув в пенящуюся под бортом воду, пробурчал: 
- Даже если бы ты и знал, как ставить парус, вдвоём мы бы ничего не сумели сделать: не хватило бы силёнок.
  Руль оказался закреплённым прямо по ходу судна. Причём это было не пресловутое кормовое весло, а настоящий обитый металлом руль, для поворота которого в капитанской рубке на корме было укреплено довольно большое, в обхват человеческих рук, колесо с выступающими над ободом ручками, очень удобными для ладоней.
Лукреций плохо представлял себе строение и оборудование морских судов. Унёсший парня далеко от дома корабль артаков стал первым в его жизни судном, на борт которого он поднялся. Возможно, поэтому его и не удивило колесо вместо весла. Акара же отдал необычному рулю должное, уверенно заявив, что видел почти такой же руль на одном из кораблей заморских владык. А когда Лукреций поинтересовался, о каком корабле конкретно Акара завёл речь и что из себя представляют эти «заморские владыки», тот насупился и попросил «хозяина» не заставлять «раба» тревожиться  дурными воспоминаниями. Настаивать Лукреций не стал.
Однако через несколько минут Акара мрачно пояснил:
- Это страшнее демонов. Я их сам не видел – был только на их корабле и как раз на корме. Тот корабль буквально сиял чернотой. Мне показалось, будто он сотворён из того же металла, что и наши клинки. И рулевое весло там было чёрное и сияющее. Здесь-то оно деревянное, только обито металлом. А там было совсем другое колесо. Но я сразу догадался, что это руль вместо кормового весла.   
    Лукреций хотел было спросить, что Акара делал на корабле заморских владык, но из жалости к другу передумал.
Ночью друзьям ничего не оставалось, как улечься спать, для чего они приспособили маленькую каютку, запрятанную в лабиринтах корабля на самой корме. На ужин они съели рыбину, выловленную Акарой с борта – с помощью верёвки и крюка, на который он умело насадил убитую метким броском ножа крысу. Огромную, с полчеловека длиной, рыбину, клюнувшую на эту наживку, друзья сварили в котле, разведя самодельный очаг прямо на палубе под открытым небом. А отправив вкусные куски в рот, запили их изрядным количеством веселящего напитка. Уставшие за день, после ужина оба моментально уснули.

 Глубоко за полночь Акара тихо растолкал харидянина.         
- Хозяин, посмотри на след от руля, – взволнованно указал он на ярко освещаемые Луной вырывающиеся из-под киля буруны.   
   Лукреций понял, что судно движется против течения, причём на большой скорости и чётко заданным курсом. Что толкало или тащило его вперёд в столь быстром темпе, от глаз двух нечаянных пассажиров корабля оставалось скрыто. Чтобы хоть что-то прояснить для себя, им требовалось перейти в носовой отсек. Но при мысли о том, что пока они спали, на корабль взошли таинственные существа, по воле которых он мчится куда-то на всех парусах, Лукреция сковал самый настоящий животный страх. Оба они отлично понимали: люди ни за что не отважились бы ночью подойти к одинокому безмолвному кораблю, дрейфующему посреди безбрежной водной пустыни. Да и кто из людей мог наткнуться на него так далеко от материка, когда даже самые смелые мореходы предпочитали вести корабль так, чтобы на горизонте хотя бы периодически возникала полоска берега. И кто вздумал бы играть с таким наваждением моря, как судно со спущенными парусами, без весел, без единого огонька и звука, похожего на человеческий голос? Способны на такое могли быть только демоны.
Будучи старше и опытнее Лукреция в части путешествия по морю, Акара воспринял эту уверенность спокойнее. Дело состояло не только в том, что он привык смотреть опасности в лицо. Он ещё и твердо знал, что уцелеть при встрече с какими бы то ни было монстрами вполне реально. Обняв харидянина твёрдой рукой за плечи, бывший артак прижался грудью к его спине и тихо сказал ему в ухо:   
- Не бойся, друг, нас не заметят. Я тебе это обещаю. Мы останемся живы – вот увидишь…       
 



Часть вторая. Заморские владыки

Глава первая. Исповедь короля

... - Вам это трудно понять, особенно вот этому, – повелитель дикарей небрежно кивнул в сторону Ганнета, отчего последний в душе чертыхнулся (ну-ну!). – Откровенно говоря, я сам не сразу понял, что к чему. И когда пару десятков лет назад (а может и больше – точно не считал!) я оказался на вашем месте – так судьба сложилась – долго не мог поверить, что эти пожиратели крокодилов принимают меня за какого-то там учителя…               
Дидран, Ганнет и «беловолосый в тоге» мирно сидели при свете старой лампы. Хозяин приказал дикарям принести мягкие травяные подстилки для гостей, фруктов и... довольно вкусного вина, к приготовлению которого из местной винной ягоды он, очевидно, приложил руку сам.
Над лагерем сгущались сумерки. Привлеченные огнями костров, тучи кровососов слетались к поляне отовсюду. Однако аборигены беспрестанно жгли какие-то высушенные травы. Исходивший от них аромат отпугивал насекомых, поэтому и в хижину «учителя» они не залетали. Сомлевшие от хмельного, гости-пленники испытывали блаженство и внимали беловолосому в пол-уха.   
  - Впрочем, я их действительно многому научил. И они, по крайней мере, давно уже не боятся прислужников ваших бывших хозяев. – Услышав эти слова беловолосого, гости как один вздрогнули, в их состояние приятной истомы резко вклинилось напряжение.
- Расслабьтесь, – не моргнув, продолжал повелитель дикарей, – я всё про вас знаю.  Правда, хотя эти способности проявляются во мне уже издавна, с тех пор, как нас с тобой (едва уловимым движением он указал на Дидрана) смыло в океан и выбросило в пещеру повелителей разума, я до сих пор продолжаю в них сомневаться... Я увидел ваши корабли во сне, когда вы приближались  к острову. В то же утро вас обоих воины моего племени притащили сюда. Да, я уже давно считаю этот народ своим. Когда они выловили меня из воды с той стороны острова, – он неопределенно махнул рукой, – думал, зажарят на костре и съедят. Так же, как и вы об этом подумали, увидев человеческие черепа. Но они меня не только не съели. Они принялись на меня молиться! И, демон меня разрази, я сразу же овладел их речью, занял среди них подобающее себе место. Кстати, они не едят людей. Черепа, которые вы лицезрели, принадлежат их умершим сородичам. Эти дикари почему-то думают, что черепа умерших достойной смертью охраняют лагерь от злых духов. Так вот, и последний раз вещий сон сбылся спустя несколько часов. Однако я всё-таки продолжаю думать, что это простое совпадение. Хотя, повторяю, давно знаю, что к чему. И сейчас я расскажу о вас, а вы подтвердите, что так оно и есть на самом деле.    
  Бывший командор и его бывший помощник перестали есть и пить. Чуть ли не по-жабьи выпучив глаза, они не дыша пялились на странного человека.   
  - Один из вас ещё совсем недавно командовал сильным войском. Другой, –  он чуть скосил глаза в сторону Ганнета, – передавал его команды начальникам помельче и мечтал о посте главнокомандующего. –  Последняя фраза заставила Ганнета густо покраснеть. – Вы забыли своё прошлое. Так же, как и я. Но Дардан – так, кажется, тебя зовут? (Дидран вздрогнул, но промолчал) – сам не понимая как, овладел искусством мореходства. Армию же вашу набрали из временно потерявших рассудок парней, принадлежащих разным народам этого мира. Они слепо выполняли команды заморских владык, которые прежде обучили их всех искусству боя, снарядили в поход и раздали всем лучшее, чем имеется у жителей расположенного севернее материка, оружие. Ты, Дардан, командовал, а войско твоё всё на своём пути уничтожало. И ты сам не мог понять, для чего это было нужно хозяевам. Ты знал только, что за тобой следят заморские владыки, которые находятся от тебя далеко, но из-за этого не являются для тебя менее опасными. Ты их и сейчас боишься. И правильно – я их тоже боюсь. Но они про меня не знают, а людей моих не замечают, считая для себя их совершенно безвредными. Тебя же с твоим помощником, не захвати вас мои люди, они вчерашней ночью непременно поджарили бы. Как и всех оставшихся в живых твоих бывших воинов.               
Дидран с  Ганнетом вытянули лица и переглянулись.
- Успокойтесь. Вам теперь некуда торопиться: на берегу моря не осталось ни одного корабля – одни только обуглившиеся обломки. Кто-то, возможно, и уцелел – мои воины обшаривают остров. Но большей частью все, кто приплыли сюда на пяти кораблях, изуверски лишены жизни. Несколько человек мои дикари нашли смертельно раненными и, чтобы прекратить их мучения, перерезали им горла.          

Хозяин хижины выждал паузу, отхлебнул вина из скорлупы огромного ореха, затем, лукаво щурясь, вопросил:
- Ну что? Правильно я рассказал о вас или ошибся?       
Пленники сидели, как пришибленные, втянувши головы в плечи. Им нечего было возразить.
- Значит, я по-прежнему прав, – продолжил хозяин. – Стало быть, знания мои относительно нас с тобой, Дардан, верные. Я и вызвал вас сюда, чтобы сказать об этом. Но, боюсь, вы оба не поймёте и не поверите. Тем не менее, я всё-таки скажу. Дело в том, Дардан, что мы с тобой, как бы поточнее выразиться, умственно одно целое.         
Дидран поперхнулся вином.      
- Это кажется полной чушью, но суть от этого не меняется. Ты, Дардан, и я – части одного целого. Нас разделили, понимаешь? – хозяин хижины пристально посмотрел в глаза бывшему командору. – Точнее, в твоём теле когда-то был свой ум. То была другая личность, там сидело иное «Я». Понимаешь или нет? – беловолосый мало-помалу наращивал экспрессию, рассказывая о совершенно с точки зрения Дидрана и Ганнета (последнего в гораздо большей степени) несуразных вещах. – В твоём нынешнем теле жил совсем другой человек – не ты! Ты и я были в моём теле. Но тебя со мной и того другого, чьё тело ты сейчас носишь, обоих смыло в океан гигантской волной. Или большой водой – точно не помню, как это явление природы мы тогда называли. Но и тот, и мы попали в подводную пещеру повелителей разума. О, они настолько могучи, что умеют управлять не только умами, но и стихиями мира! – огнём фанатизма загорелись глаза беловолосого. – Они способны повелевать морскими течениями и насылают иногда на сушу ураганы и всё сметающие волны. И называют себя странным словом – Ниптанус! Я не осмеливаюсь даже вспомнить, как они выглядят, но знаю, что их могуществу нет предела! И что когда-то они победили в битве могучих морских титанов, вытеснили их на сушу. Титаны чем-то засеивали глубины океана и мешали Ниптанус. Потом они приблизились к берегам и уже не досаждали повелителям разумов. Но это было так давно, что не укладывается в памяти. Титаны давно погибли от кары неба и морских глубин, а Ниптанус до сих пор живут. И они спасли меня с тобой, буквально оживив утопленников. Но, как оказалось, одно из тел напрочь лишилось разума. Ниптанус же не терпят бессознательного. К тому же, и разум во втором, то есть, в когда-то нашем общем с тобой, Дардан, теле изрядно попортился. Надо было многое стереть из его памяти, чтобы спасенный человек вернулся к нормальной жизни. И тогда они один разум разделили на два и вторую часть вселили в лишившееся разума тело. Я думаю, это как раз твоё нынешнее тело и есть, Дардан. Но это ещё не всё! По каким-то причинам, которых нам знать не дано,  Ниптанус выбросили каждого из нас на сушу в разных местах, далеко друг от друга. И мы начисто забыли своё прошлое: кто мы, откуда родом, где обитают наши сородичи и живы ли они вообще. Мы забыли всё про то, кем мы были и как жили тогда, до плена морской пучины. Сознайся ведь, Дардан,  – белобородый горящим взглядом впился в глаза бывшему командору артаков, – ты ведь из своего прошлого, того, что было до начала службы у заморских владык, ничего не помнишь! Так или нет?! Ответь же мне, слышишь!
Громкий зловещий шёпот повелителя коричневокожих вывел Дидрана из оцепенения. Он был ошеломлён услышанным: всё в точности совпадало с реальностью, которую бывший командор артаков очень хорошо осознавал. И он заговорил с хозяином хижины – наконец-то!

- Такое было ощущение, будто боги вылепили меня из морской пены и тины таким, какой я есть и сейчас. Детей других человеческих существ я словно впервые увидел –  когда уже взрослым. А сначала я увидел солнечный свет. Была вокруг тьма, глухой туман – и вдруг брызнуло солнце в глаза, зашумели в ушах морские волны! Я увидел чайку и понял, что лежу на прибрежных камнях. Помню, тогда я не знал, что это море и берег, и галька, и птица. Меня нашли и начали учить человеческой речи. Словно в этот мир меня извергло море!               
Ганнет с глупой ухмылкой хлопал глазами. Было похоже, что он ничего не понимает. Единственное, что доходило до него отчётливо, – повелитель (или почётный пленник?) коричневокожих дикарей не был в отношении их обоих враждебно настроен. Большего Ганнету, наверное, и не было нужно.      
- Но ты попробуй сосредоточиться! – глаза беловолосого запылали странным огнём, граничащим с бездной безумия (так во всяком случае показалось Ганнету). – Напряги глубинную память. И возможно увидишь хотя бы последний миг твоей жизни перед пленом пучины. Ну-ка, смотри мне в глаза! Смотри и не сопротивляйся! Расслабься и напрягись одновременно! Подумай о прошлом, засни не засыпая!      
Беловолосый обладал по истине волшебной силой. Даже Ганнет сладко зевнул и закачался на подстилке, заклевал носом. Дидран же, сидя на коленях и глядя на чужака, точно кролик на удава, сам того не желая, вошёл в глубокий транс. Через несколько минут он вдруг проснулся, часто задышал и в испуге выдавил из себя:
- Кровь! Помню кровь! Мёртвое тело, все переломанное! И кругом вода! Наводнение! Круговорот! Чёрнота вокруг. И волны, чёрные и холодные! Жуть! Ужас! Грудь сдавило – дышать было нечем! Жуть! Мрак!.. Уф... – он в бессилии опустил голову и никак не мог отдышаться.             
Какое-то время они молчали, только хлопанье чьих-то крыльев или пронзительный обезьяний крик изредка доносился снаружи. Племя уже отпраздновало и улеглось отдыхать до утра, выставив бесшумными тенями часовых. Глухая ночь. Костры догорали, продолжая слабо потрескивать и отпугивать насекомых ароматом горящих трав.   
 Беловолосый растолкал задремавшего Дидрана:         
- Так я и предполагал: ты увидел то же, что помню и я. А больше я ничего и не помню. Но тебя нашпиговали знаниями по мореходному делу те, кто создали армию  разрушителей. Они же дали тебе новое имя. А я попал к дикарям. Правда, не сразу…

Рассказ беловолосого
… Море выкинуло меня на маленький пустынный атолл, полоску  восставшей из-под воды песчаной суши, почти до конца закруглённую в кольцо. Я бы непременно подох под палящими лучами солнца от голода и жажды, если бы повелители разумов поставили перед собой цель устроить мне экзамен на выживание. О, они предусмотрительны! Они наверняка знали, что к атоллу скоро подойдёт корабль. Чего этим отважным мореходам спонадобилось на совершенно пустом островке, я выяснять не стал. Какая разница,  если они, заметив меня голого и распластанного на песке, тут же подобрали и отнесли в неплохую каюту.
В отличие от тебя, Дардан, я помнил несколько десятков человеческих слов. Так совпало, что эти подобравшие меня люди перевели на свой язык произносимые мною беспорядочно слова. Скорее всего, они решили, что я потерпел кораблекрушение, потерял своих друзей и от горя, голода и жажды утратил рассудок, лишился способности говорить. Они усиленно меня откармливали, отпаивали целебными  отварами, потом учили говорить – заново.
Через несколько дней я  начал быстро-быстро вспоминать значения слов, которыми они обменивались между собой. Ещё через пару дней начал общаться с ними. А когда неподалёку от материкового берега корабль встретили две пиратские галеры, я неожиданно для всех моих новых друзей проявил чудеса храбрости и изобретательности.
Атаковавшие нас пираты не догадались убрать вёсла на своих галерах.  Приближаясь к добыче с двух сторон, они явно намеревались взять большой корабль на абордаж. И я убедил капитана разыграть среди нашей команды состояние шока. Пираты от души хохотали, лицезрея застывшую вдоль бортов вражескую команду, которая высыпала на палубу не с оружием в руках, а с виновато опущенными головами. Возможно, они и не поверили бы сразу в столь быструю сдачу всей команды на милость победителя. Но наш капитан очень убедительно болтался на рее и ему мастерски удалось притвориться мертвым.
Кроме того, на мачте бился на ветру розовый платок – указка на нашу полную и безоговорочную готовность отдаться им в прямом смысле. И окончательно усыпило бдительность пиратов то, что все наши матросы ожидали своей участи совершенно голыми, причём хорошенькие юноши и девушки (мореходы выставили на показ даже своих дочерей и жён, тоже, разумеется, обнажёнными) стояли впереди.
Признаться честно, до того момента я не знал, что пираты обожают порезвиться в телесных оргиях с побеждёнными, не разбирая, мужчины перед ними, или женщины.  Об этом я услышал от одного бывалого морехода. И когда случай свёл меня с пиратами,  у меня в голове тут же возник сумасшедший план. Его поначалу с отвращением  отвергли. Но за несколько минут я всё-таки сумел их убедить, что разыграть спектакль просто необходимо. Пираты клюнули. Нам оставалось только не напороть горячку. Сделай хоть один из мореходов резкое движение секундой раньше, и нам наверняка пришёл бы конец. Но мы среагировали вовремя. Пираты не успели моргнуть глазами, как резко упавшие из своих оконцев вёсла нашего корабля вспенили воду за бортами, придав судну мощный импульс. И тут же их убрали в трюм. Корабль же прямо бортом наехал на вёсла одной галеры и своей массой сильно её накренил, продолжая движение по курсу.
Едва появилась возможность работать вёслами, наши свободные гребцы с яростью принялись за дело. Но это было ещё не все, что мы им приготовили. Наш капитан вдруг дьявольски засвистел, продолжая играть роль покойника, но ожившего. У него это очень здорово получилось. Пираты пришли в смятение и, пока они соображали, что предпринять, мы развернулись, прошли борт о борт вражеской галеры по другому ряду её весел, и она зачерпнула воды ещё. Представьте себе – все вёсла поломаны, а в трюме воды по пояс. На вторую же галеру мы выкинули с десяток стеклянных ламп, таких вот, как эта,  – беловолосый указал на стоявшую рядом с ним на столике лампу. – Горючая жидкость растеклась по их просмоленной палубе, и горе-матросы так и не сумели справиться с возникшим по нашей милости пожаром. Мы даже не стали их обстреливать из катапульт и луков, которых на нашем судне имелось немало. Просто бросили их на волю волн. И долго нам вслед раздавались проклятия и жалобные крики. Никто из них не ожидал от бесстрашных мореходов столь откровенной подлости. Однако меня подняли на щит. Капитан сразу же предложил мне пост своего помощника. И я согласился, хотя и чувствовал в глубине души, что рождён вовсе не для моря.
Меня  тянуло на сушу. Часто во сне я видел некий остров с красивым холмом в его центре.  И на самой вершине его мне снилась почему-то выжженная солнцем поляна, окружённая плотной стеной деревьев, а в центре этой поляны – сверкающий на солнце могучий и высокий столп. Я так и не запомнил его точную форму, но понял, что сотворён он не природой, а некими могущественными существами, пришедшими в наш мир откуда-то с неба. Как они выглядят, каким волшебством владеют – всё это до сих пор скрыто от моего понимания. Но уже тогда, плавая на корабле отважных мореходов, я глубоко в душе мечтал отыскать сей чудный остров и… вернуться на ту вовсе не чудесную поляну.
Почему вернуться? Сам не знаю. Будто я когда-то жил, а то и вовсе, страшно сказать, родился на той поляне, когда сияющего страшно столпа там ещё не было. И во что бы то ни стало хочется разгадать эту загадку – почему мне такое время от времени снится,  – беловолосый вздохнул, ещё раз отхлебнул вина из скорлупы, помолчал и закончил свой рассказ:
– Мы ходили  по морю от одного народа к другому, возвращались и на родину мореходов. Я повидал разные человеческие поселения и разных людей. Многие годы мы благополучно миновали штормы, проходя прямо по их краю. Однажды вдалеке от нас вымахнул из воды и взвился к небу гигантский змей. Все напряглись, мысленно уже прощаясь с жизнью. А я тогда сказал: не бойтесь, когда-то моё племя сражалось сразу с двумя такими монстрами и победило их с помощью обыкновенного огня. Я до сих пор не возьму в толк, почему я это ляпнул и откуда пришла ко мне в голову такая мысль, но красивая сказка всем понравилась и позже меня стали называть победителем великих змей. Ты, говорили, наверное, родом из легендарных антиатли, что родились от древнейших морских титанов и успешно сражались с гигантскими змеями и спрутами. Думаю, так меня окрестили скорее от радости, что уцелели при встрече с чудовищем, нежели от веры в мою принадлежность к мифическому племени исполинов. Какой из меня антиатли? Те, говорят легенды, ростом были раза в два повыше нас. К тому же у них на голове не росли волосы – совершенно не росли. А на ногах вместо пальцев у них были ласты наподобие лягушачьих. Они ведь любили надолго оставаться в море, под водой. Потому и столкнулись со змеями породы атли – могучими, клыкастыми, свирепыми.
Хотя, тот атли за нашим кораблем так и не поплыл. Может, это Ниптанус удержали его, не желая погубить того, которого спасли. Не в этом дело. Меня всё время тянуло к тому острову из сна. Я не имел ни малейшего представления, где он находится, как определить к нему по звёздам дорогу. И в глубине души надеялся рано или поздно наткнуться на него. Для чего – до сих пор не пойму. Нужно –  и всё тут. Увы, вместо того острова я попал на этот. Однажды всё-таки буря шваркнула наше судно о рифы. Утонули все кроме меня, чудом зацепившегося за мачту. Полумёртвого, течение отнесло меня к берегу. А потом аборигены, как я уже рассказывал, меня заметили – выловили, откормили-отпоили и сделали своим вождём. И знаешь, Дардан,  – беловолосый прищурился,  –  у меня постоянно такое ощущение, будто когда-то в той жизни, до пещеры Ниптанус, я уже был вождём. Но ведь так тогда получается, что и ты тоже бывший вожак. Не начальник армии разрушителей, а просто вожак самой обычной богом забытой человеческой стаи на затерявшемся в морских просторах островке.
Король коричневокожих замолчал.  Продолжать не имело смысла: Ганнет лежал на подстилке, раскинув руки, и громко храпел, «вторая половинка единого когда-то сознания» тяжёло клевала носом.
Беловолосый так и не понял, произвёл ли его рассказ впечатление на Дидрана. Махнув на всё рукой, повелитель дикарей завалился спать. И уже под утро к нему откуда-то пришла уверенность, что вдвоем с «Дарданом» они скоро непременно попадут на заветную землю предков – тех самых, все знания о которых королём темнокожих островитян давно забыты напрочь…
Никакого плана поиска таинственного острова во сне он не увидел. Уверенность в успехе была продиктована исключительно интуицией – силой просыпающегося время от времени третьего глаза, надёжно упрятанного Природой в глубине черепа этого странного человека…




Глава вторая. Мраморная пристань

…Крадучись, страстно не желая заставить прогнившие половицы заскрипеть, боясь даже стука собственного сердца и в то же время будучи полными решимости драться с неведомым врагом до последнего, Лукреций и Акара узкими коридорами трюма, переходя с одного яруса на другой, чтобы в случае чего сбить чудовищ со следу, пробрались-таки в носовую часть – к якорным камерам. Отсюда можно было, прячась за лебедками, наблюдать в довольно широкие якорные щели. И они увидели под светом Луны лишь то, как закруглённый нос корабля мощно вспенивает воду, с сильным шипением разрезая её под острыми углами. От обоих бортов в море бежали волны.
Присмотревшись, Акара шепнул другу, что ему кажется, будто в ста - ста пятидесяти локтях по курсу из-под воды выглядывает нечто тёмное и массивное. Лукреций оказался не таким зорким, как бывший артак, который будто бы даже увидел натянутый с носа корабля трос. Сколько ни пытался харидянин разглядеть впереди по курсу хоть что-нибудь напоминающее силуэт крупного чудовища или косяка гигантских рыб, способных потянуть за собой корабль – у него ничего не вышло. Впрочем, и Акара тоже не был уверен в том, что действительно видит впереди чьё-то массивное тело. Обоим было ясно лишь одно: судно со спущенными парусами и без помощи весел несётся в чётко заданном направлении, словно одержимая бесами исполинская рыбина. Какая сила толкала корабль носом вперёд с такой скоростью – это было выше понимания двух малообразованных парней, оказавшихся на брошенном корабле по чистой случайности.            
Если бы они отважились вылезти из якорной камеры на самый нос, то, скорее всего, и заметили бы поднимающуюся над водой локтя на три-четыре на расстоянии в полперелёта стрелы спину тащившего их чудовища. Выдержали бы их нервы это освещаемое яркой Луной зрелище или нет, было уже не важно: глядя в якорное оконце, парни понемногу начали зевать и очень скоро Акара предложил вернуться в уютную каюту к бочонкам с веселящим зельем и мешку с провиантом:
- Всё равно до утра ничего не узнаем, так хотя бы как следует перекусим, выпьем для храбрости, подопрём чем-нибудь дверь и пару часов поспим. Похоже, нет тут никаких демонов, а нести на себе корабль вполне могут стаи рыб или змей. Подумаешь!
Дабы не показаться трусом, Лукреций спорить не стал, и через полчаса сытые и хмельные они сладко заснули в трюме под убаюкивающее шипение воды, стремительно вырывающейся из-под киля.   

Проснулись от резкого толчка: судно наехало бортом на какое-то препятствие. Следом раздался скрежет и … чьи-то бодрые голоса снаружи.
Открыли глаза парни почти одновременно. Глянув в иллюминатор, оба рефлекторно зажмурились от яркого солнечного света. С полминуты они приходили в себя, вспоминая, где и почему находятся. А когда, привыкнув к дневному свету, снова глянули в оконце, то оцепенели: левее от кормы тянулась самая настоящая стена, вставшая прямо из воды. И не просто каменная стена, а с цветистыми разводами на ослепительно белом фоне. Лукреций сразу признал в этом чудесном камне редчайшего вида белый мрамор, шлифовать который на Побережье Тёплого моря давно уже разучились.
Монолитная стена подобно крепостной возвышалась над морем копья в  три-четыре и была локтя на два выше главной палубы корабля. А на стене о чём-то громко перекликались на неизвестном Лукрецию языке какие-то люди. Или демоны – теперь он не видел в этом существенной разницы. 
Оба сообразили, что приютивший их на ночь чужеземный корабль пришвартовался к какому-то причалу, возведённому прямо из воды некими сказочно искусными мастерами. Стало и понятно, каким образом судно вдруг сорвалось с места и помчалось по-волшебному быстро кем-то заданным курсом. Предположив, что они попали в страну неизвестных его народу магов и чародеев, Лукреций всерьез разволновался.
Ему было не столько страшно, сколько дух захватывало от мысли, что возможно скоро он воочию увидит неведомых существ, владеющих искусством шлифования редкого белого мрамора и передвижения морских судов против ветра без помощи гребцов.            
- Скажи кому в Хариде – не поверят!       
Акара же хмуро изрёк:
- Не стоит радоваться, хозяин. Теперь мне понятно, кто нас и куда тащил этой ночью. Мы в плену у заморских владык – странных и страшных существ… 

***
…РАСКИ…РАСЕЯНЕ…ОРИСЫ…СУРЫ…
Ракш никак не мог отделаться от этих навязчивых слов, то и дело вспыхивавших в сознании. Он уже неделю не выходил из пещеры. Командование отрядом взял на себя Ларк. Ракш спал спокойно, ему незачем было волноваться: Ларк не подведёт. Ракш даже не вспоминал о своих воинах и народе, которому принадлежал.
В ущелье шла дикая резня – Шахтин Кал (теперь уже Ракш знал о нём), словно окончательно свихнувшись, бросал в сражение всё новые силы. Окияне стояли насмерть. К ним на помощь подошли вдохновленные победой над артаками харидяне, из тех, кто уцелел в битве, и другие жители Побережья, в основном кочевники и рыбаки. Армия же горного народа, насчитывавшая в своих рядах свыше пятнадцати тысяч бойцов Кияра (так звали древнего Учителя боя справедливости), пока серьёзно не вмешивалась, лишь хлёсткими ударами истребляя группы врагов, рискнувших обойти окиянов через горы…
Шахтин Кал ещё не осмелился прибегнуть к силе древнего оружия. И потому Ракш пока не беспокоился. Сейчас для него было гораздо важнее знать о движении несметных полчищ демонических тварей, с коими в полной готовности сгинуть бесследно отважно сражались рыжеволосые лесные великаны и гордые рыцари вольных степей.
КОО и его сподвижники помогали Ракшу быть в курсе происходившего на далёком севере. Они же вывели его сознание на расков – скитальцев из Рая. Не того призрачного, о котором спустя тысячелетия люди будут думать как о благоухающем саде, открывающемся праведникам после их смерти – для того, чтобы они обрели там вечное блаженство. А Рая истинно потерянного, оставшегося лишь воспоминанием о прекрасном прошлом человечества, начавшего свою историю далеко от Земли-Геи…
Ракш точно знал, что Рая больше нет – он безжалостно испепелён, дезинтегрирован и стёрт с лона Вселенной. Может, где-то в недоступных человеческому подсознанию глубинах Космоса до сих пор существуют миры, подобные канувшему в реку вечности Раю – какое до них нынешним детям Геи дело?
Древняя прародина человечества больше нигде не существует. Кроме воображения и неотчётливой памяти. И те, кто получился уже здесь, на Гайе, никому более из разбежавшихся по Космосу раитов не нужны. Во всяком случае пока. Слабые, плохо организованные, почти ничего о мире не знающие и разъединённые дети отныне предоставлены сами себе. Перед лицом смертельной опасности – опасности полного, тотального истребления они остались без какой-либо даже самой слабой надежды на помощь.
Ракш спрашивал, способны ли предки оказать её. И получил двусмысленный ответ: ограниченную помощь – да, всеобъемлющую – увы. Поразмыслив, Ракш пришёл к выводу, что люди Гайи могут надеяться только на чудо. Или на чей-то непредсказуемый поступок, который неожиданно сломает всю эту адскую машину бесконечной штамповки воинов для инфернальных армий. Но и тогда Запределью грозит затяжная и беспощадная война на истощение сил. Изменить ситуацию могли только РАСКИ… Они же расеяне, орисы, суры, унаследовалвшие не только физические и организационные черты древних ОРИЕВ, могучих людей, что жили в этом мире до последнего проявления Великого Гнева Гайи и её стихий. Кроме высокого роста, крутых плеч, необоримых дланей и бойцовского бесстрашия раски сохранили кое-что из волшебных вещиц ориев: летающие плоты, ковры и… халаты, сапоги, бег в которых становился непостижимо стремительным, шапки и плащи, делающие человека невидимым в лучах солнца и луны, воздушные парусники, гигантские металлические птицы, в чревах которых размещается несколько десятков воинов.
Наконец, у них сохранилось громоподобное оружие, смешивающее противника с землёй да ещё с расстояния в добрый десяток, а то и больше перелётов стрелы и даже конных переходов.
Ракш хорошо понимал, что сами раски – не волшебники. С чувством лёгкой досады и горечи он сознавал, что спустя каких-нибудь триста-четыреста лет эти широкоплечие и благородные в сущности люди напрочь утратят секреты предков, а пришедшие в негодность волшебные предметы выкинут на помойку как старый хлам. И окончательно станут жить как все: передвигаться только пешком или на лошадях, либо на утлых судёнышках по морям и рекам, сражаться только мечами, копьями и деревянными стрелами, одеваться только в обычную одежду из простой кожи, шерсти, выделанных растений, не обладающую никакими магическими свойствами.
Они и во времена Ракша наследием предков пользовались редко, в исключительных случаях, стремясь  везде и всюду демонстрировать свое физическое и бойцовское превосходство над другими потомками раитов. Но если сейчас, думал Ракш, они ещё умеют ковать мечи из сверхпрочного булата, а для строительства крепостей изготавливать сверхпрочный красный камень, ровный со всех сторон, то уже в недалёком будущем их новые поколения разучатся и это.
Впрочем, тысячекратно ускоренная логика подсказывала Ракшу, что через добрый десяток тысячелетий народы Гайи, пережив очередные вспышки её гнева и собственной истерии, вновь научатся создавать некогда утраченное. Правда, чтобы так произошло, им необходимо выжить. И прежде всего в великой войне с пришельцами из иной вселенной… 
…Ракш получил сведения и о заморских владыках, наславших на Цивилизацию орду искусно убивающих. Перед внутренним взором Ракша проскользнули жалкие остатки армады кораблей, разметанных и большей частью потопленных бурей. Угроза артаков миновала вместе с возможностью помощи от них. Но Ракш понял, что и от носолобых хозяев артаков ждать помощи тоже наивно. Слишком уж они трусливы для того, чтобы, поставив на карту собственную безопасность, двинуться кому-то помогать в борьбе с всеобщим врагом. В сущности, вся их кампания на Побережье, как догадывался Ракш, была затеяна из страха, что когда-нибудь люди с материка наткнутся в море на занятый носолобыми остров и навалятся на них неодолимой силой. Дабы предотвратить неизбежное, заморские владыки судорожно использовали любую возможность затормозить развитие событий. Ибо они отдавали себе отчёт в том, что являются на Гайе непрошеными гостями…

…РАСКИ…СУРЫ…РАСЕЯНЕ…  – ярко  вспыхивало в сознании Ракша, продолжавшего сидеть в своей маленькой горной пещерке для медитаций. Он искал только одно – путь к подсознанию Самого Мудрого Раска…      
***


Глава третья. Первый допрос
Всё произошло до обидного просто.  Друзья решили дождаться ночи. Чтобы не привлечь к своему пристанищу внимания, они сидели тихо, разговаривая шёпотом. Прихлёбывая для храбрости пенного напитка, парни не заметили, как чужеземная группа захвата спустилась на главную палубу.
Они поняли, что влипли, лишь когда из-за двери донёсся приближающийся стук башмаков. Акара ухватился за меч, но вдруг, побледнев, прошептал:
- Бесполезно. Мы погибнем, если начнём сопротивляться.
Мечи пришлось спешно засунуть в мешок: один их вид мог привести ищеек владык в неописуемую ярость. Едва они успели это сделать, как под ударами задрожала дверь. Подпиравшие её бочонки и разный хлам потихоньку отодвигались, но нападавших это, по-видимому, не удовлетворило – они прибегли к магии (во всяком случае так посчитали Лукреций и Акара).  Дверь вдруг заверещала и заскрежетала с такой силой, что юноши невольно заслонили уши руками. Не прошло и полминуты, как, разом лишившись петель, дверь отлетела в глубину коридора, и в каюту ворвались закутанные в тёмные плащи существа среднего человеческого роста.

Парней тут же скрутили, напялив на головы тёмные мешки, затем, вывернув за спину руки, крепко сцепили их запястьями с помощью каких-то металлических приспособлений и, не говоря ни слова, пинками погнали по коридору – сначала на главную палубу, потом по приставленному к стене ступенчатому трапу.
Идти, а точнее трусить в потёмках при дневном свете пришлось недолго. Лукреций, позабыв об опасности, с интересом ощущал ногами мостовую, выложенную из идеально ровных и гладких каменных плит. Неожиданно их затащили в узкое помещение с очень низким потолком – чтобы войти в него, потребовалось согнуться. Внутри же их силой усадили на какие-то скамеечки, после чего дверь закрылась, из-под пола донеслось странное жужжание и… обоим показалось, будто будка тронулась с места. «Будка-арба!» – с восхищением отметил про себя Лукреций.
Когда-то на рынке в Хариде он услышал от некоего старца о домах-самоходах, на которых, якобы, в далёкой древности люди передвигались по воде, по суше и даже, страшно подумать, по небу. Харидянин захотел поделиться своей догадкой с Акарой, но раздумал, опасаясь разгневать захвативших их существ.
Стены движущейся будки мелко дрожали, жужжание чуть усилилось и держалось на одном уровне звука примерно минуту, пока, наконец, не стало стихать и не прекратилось вовсе. От неожиданного торможения Лукреций и Акара едва не хлопнулись носами об пол. Один из пленителей ухватил падающих пленников за одежду и что-то злобно проворчал им обычным человеческим голосом, правда на совершенно непонятном юношам языке.
Дверь распахнулась, друзей вытолкали наружу, но, как почувствовали оба, не на улицу, а в более просторное помещение. И снова вели, по-видимому, по коридору, пол которого был не каменным, не земляным и не деревянным. Ступая по нему, Лукреций понял только одно: материал, из которого пол был настелен, ему не известен. Наконец  с обоих, втолкнув их в довольно просторный зал, сорвали  мешки. Оба тут же зажмурились от брызнувшего в глаза яркого света.
Зал был круглым, почти пустым, с огромными окнами, через которые хорошо  просматривались цветущие деревья и лианы ухоженного сада. Не имевшим представления о стекле, пленникам показалось, будто окна зала совершенно открыты и при желании через них можно легко убежать из зала в сад.
Царила тишина. Их никто больше не тыкал в спину, не дёргал за полы одежды. Привыкнув к свету, парни наконец осмотрелись. Шагах в пяти перед ними за совершенно пустым длинным столом восседали странного вида люди – их неестественно белые лица казались выточенными из мрамора, а носы харидянину логичнее было принять за приставные искусственные, ибо у каждого сидевшего за столом нос был подозрительно ровным, точёным и большим. А главное – начинался примерно от середины высокого крутого лба.
Лукреций сразу понял: это и есть хозяева артаков и они не принадлежат ни к какому из известных в Хариде племён и народов, ибо ростом явно превосходили любого из жителей Побережья, считавшегося у себя на родине высоким, а одеты  были в  странной формы хламиды с капюшонами. Во многих местах эти одеяния были расшиты серебряными блёстками. У одного из чужаков хламида была распахнута, и на внутренней одежде, той, что плотно облегала грудь владыки, красовалась большая ярко-жёлтая звезда.
Больше всего отталкивали в этих людях глаза – холодные и… какие-то чужие, не свойственные никому из людей, о которых знали на Побережье.   
       
«Вот они, заморские владыки!» – Лукреций поймал себя на мысли о том, что встреча лицом к лицу со странными и загадочными хозяевами острова, обладавшими по истине волшебным могуществом, почему-то вызвала у него чувство вовсе не романтического любопытства, но глубокой враждебности, внезапно всплывшей откуда-то из глубин подсознания.  Он ещё не знал почему, но уже всерьёз ненавидел этих существ, назвать которых людьми у него не повернулся бы язык.
«Демоны! Как есть демоны! Значит, мои сородичи были всё-таки правы, считая, что артаков наслал главный демон морских  глубин!» – с горечью в душе подумал харидянин, не испытывая ни испуга, ни благоговейной дрожи перед теми, кто был способен сотворить большое чудо прямо на глазах у смертных.
Он спокойно стоял перед хозяевами, бесстрашно разглядывая их лица, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Хотя пленников внимательно разглядывали сразу несколько суровых существ, каждое из которых, Лукреций сразу понял, было гораздо старше их с Акарой вместе взятых во столько раз, во сколько сам он был старше только что появившегося на свет младенца.   
  Несколько томительных минут хозяева разглядывали двух юнцов, сидя истуканами в полном молчании, от которого пленникам сделалось не по себе. Наконец ледяной голос раздался под сводами зала. Не по-человечески холодный тембр его сразу же утвердил предположение Лукреция о нелюдях, принявших обличье человека лишь потому, что так удобнее для них было общаться с настоящими людьми.
- Кто вы, откуда прийти здесь и как попадает на пойманный наша лодка корабль? – на ломаном языке Цивилизации заговорил одни из владык. – За самый маленькое ложь мы вас подвергнуть лоботомия. Это очен болен. Это лишайт вас памят. Сказал правда – и нам нет смысл делает лоботомия. 
 Незнакомое Лукрецию слово «лоботомия» Акару заставило побледнеть. Внутренний голос словно подсказывал бывшему артаку, что лоботомию однажды ему уже делали – именно благодаря ей он начисто забыл о своём происхождении и соплеменниках. В то же время он давал себе отчёт в том, что его может ожидать, назовись он бывшим воином туземной армии торможения, как нарекли её хозяева.
На Лукреция угроза лишить памяти особого впечатления не произвела: он не представлял, каким образом можно лишить человека памяти навсегда, а временная потеря памяти его не пугала, как, впрочем, и угроза сделать больно. Покосившись на Акару, явно вошедшего от угроз хозяев в ступор, харидянин взял инициативу в свои руки. Сделав твёрдый шаг вперёд, он громко ответил:
-  Мы – купцы из Ланнорасса, города на Побережье Тёплого моря, там, за морем, – на последнем слове юноша неопределенно махнул рукой. – Наш торговый флот шёл к землям Иранистана, страны торговцев и покупателей, варваров, которые по всему миру собирают в те земли разный товар. Мы везли им оружие, отличное вино, парчу и вяленую рыбу, чтобы выгодно обменять это на драгоценные камни и красивую посуду. Но в одну из ночей буря разметала наш флот. Наш корабль уцелел, но весь экипаж, кроме нас и закованных в цепи гребцов, смыло в море. Корабль сильно повредило – вода постепенно затапливала трюм. Несколько суток нас носило течение, пока налетевший шквал не швырнул корабль на рифы. Чудесным образом мы оказались на верхушке скалы. Она торчала прямо из-под воды, и на её верхушке мы продержались, постоянно ожидая смерти, ещё несколько суток. Но наш бог Каледос смилостивился и послал мимо этой скалы большое судно без экипажа и пассажиров. Завидев его в какой-то сотне локтей от нашего пристанища, мы рискнули попытать счастья и не прогадали. Нам удалось доплыть до этого судна, а с его борта прямо в воду свисал прочный канат, по которому мы и взобрались на корабль. Потом этот корабль вдруг рванул вперёд и принёс нас в вашу страну. Вот и вся наша история.
Половинчатая выдумка Лукреция воспринималась логично, и Акара от этого заметно повеселел. Но в зале повисла напряжённая тишина, не предвещавшая ничего хорошего. Через пару минут хозяин тем же ледяным тоном спросил:
- Как вам удалось сохраняет сила среди моря без пресная вода и пища?         
Лукреция вопрос ничуть не смутил. Он парировал, не задумавшись ни на секунду:
- Когда волны понесли нас на рифы, при нас оказались кожаные мешки с провиантом и пресной водой. Купцы знают, что может ожидать их в море, поэтому всегда держат запасы при себе. Они и помогли нам сохранить силы.             
Хозяева молчали ещё минуту, потом другой из них ткнул рукой в сторону Акары и зловеще прокаркал: 
- Почему он в одежда туземных воинов? Почему твои ноги голый, а его закрыта?      
От этого вопроса Акара густо покраснел, однако Лукреций и тут не смутился:
- На большом корабле оказалось много подобной одежды. Мой товарищ захотел её примерить: он торговец по части всяких одежд – к любой новой одежде проявляет интерес. Мы с ним поспорили. Я сказал, что эти сшитые трубочками тряпки к одежде не имеют отношения: в них, мол, ходить невозможно. А он был уверен, что это очень полезная одежда специально для ног – прикрыть их от холода, дождя и кровососов. Мы заключили пари. Я был уверен, что он не сможет эти трубочки надеть на себя, а если и сможет, то не останется в них дольше пяти минут. И я проиграл. Эта одежда ему так понравилась, что он даже спать в ней наладился.               
Хозяева молчали и переглядывались ещё дольше, чем до этого. Потом вдруг тот, у которого на груди была звезда, проворчал. Язык этого хозяина звучал уже ближе к человеческому:
- Всё это похоже на врать. Ты есть выдумал всё прямо в зале. Так и будет – лоботомия. Если не сказать, кто вы на самом дело.               
Справившись с волнением, Лукреций звонко выкрикнул:
- Я есть Лукреций, сын купца Эриса, издавна торгующего оружием! Великой и всемогущий Каледос видит, что я не обманываю вас!
То ли мальчишеская смелость сбила хозяев с толку, то ли они просто устали допрашивать каких-то юнцов, явно не опасных ни для кого из обитателей острова, но тот, что был со звездой на груди, издал вдруг хрюкающие звуки, напоминающие хохот. Остальные его поддержали. Все владыки смеялись около минуты, потом тот, что начал допрос первым, еле заметным жестом приказал стражникам увести обоих. Вместо закутанных в плащи существ к юношам подошли самые обыкновенные воины в белых коротких туниках, с голыми ногами, обутыми в нечто подобное сандалиям. На поясах у них красовались короткие мечи, а белые шлемы на головах имели вид покатых касок.
Ростом стражники были даже чуть ниже Акары. В этих воинах юноши с облегчением в душе узнали обычных людей, по чертам лица и цвету кожи ничем не отличавшихся от жителей Побережья или известного Лукрецию из рассказов отца Иранистана.      
Их снова повели по длинному петляющему коридору, предварительно надев на головы мешки. Отмерив шагов с тысячу и спустившись локтей на двести куда-то вниз, пленники пришли к месту своего ожидания дальнейших событий. Увы, это оказалась тесная камера – без окон, с тяжёлой металлической дверью и холодными каменными стенами. Правда, пол, к счастью, оказался деревянным. Вдоль стен стояли два не очень уютных топчана – тоже деревянных. Дверь с лязгом захлопнулась, и парни очутились в кромешной тьме – полностью отрешенными от мира и солнца…




Глава четвёртая. Антиатли

Беловолосый растолкал обоих. Ганнет первые мгновения чертыхался и капризно отмахивался, Дидран мычал что-то нечленораздельное. Но хозяин хижины с силой нахлестал им по щекам, и бывшие военачальники очухались.
На дворе было ещё темно. Со всех сторон в слабо прикрытую дверь залетал звон цикад.            
- Не удивляйтесь, – голос беловолосого звучал по-военному строго. – Это уже следующая ночь. Вы провалялись здесь уже сутки. Никогда бы не подумал, что моё вино способно так долго продержать в беспамятстве. Но демон с ним – пора выходить на дело.       
   Оба ошарашено глазели на беловолосого и усиленно моргали.       
- Да, на дело. И очень серьёзное. Может быть даже дело целой жизни. А ну-ка, живенько подымайтесь! – шёпотом «прикрикнул» король темнокожих и распахнул дверь.         
Свежая прохлада вместе с ароматом обгоревших трав ворвалась в спёртый воздух хижины, и это слегка взбодрило почётных пленников.             
Беловолосый махнул кому-то бородой – через секунду на пороге вырос невысокий, но грозного вида воин, разрисованная грудь которого была увешана крокодильими зубами. Две перегнутые пополам палки, висевшие на поясе аборигена, невольно заставили гостей содрогнуться.       
- Орикимбайя толса путкай! – горячим и взволнованным шёпотом сообщил этот воин беловолосому, развернувшись вполоборота к выходу.    
- Он говорит, что гигантская муха-убийца опускается на берег, – перевел хозяин хижины. – Вы, надеюсь, поняли, что речь о рукотворной мухе? Той самой, в брюхе которой ищейки заморских владык летают от острова к острову.               
Дидран с Ганнетом переглянулись.      
- Мы знаем только воздушные лодки наших бывших повелителей, – удивились оба в один голос.    
- Лодки, мухи – какая разница! – отрезал беловолосый и, ухватив гостей за плечи, подтолкнул их к выходу.       
При свете слегка пригашенного костра им вручили «родные» кинжалы и… эти самые страшные палки, кидать которые они совершенно не умели. Дидран рефлекторно отшатнулся, но беловолосый урезонил:

- Это оружие не хуже твоей пукалки, которую ты тайно носил в кармане! – перед носом Дидрана возникла чёрная штуковина, напоминающая демоническую трубку, посаженную сверху на почти плоскую рукоять – тайное оружие хозяев, врученное Дидрану на случай чрезвычайных обстоятельств; еще ни разу Дидрану не пришлось им воспользоваться. – В нашем деле твой пугач может только всё испортить. Кинжал же хорош, когда ищейка сама подставляет шею. Но бумеранг бьёт с расстояния до ста и больше шагов, причём, как правило, наверняка. Даже если выдержит их защитная одежда, удар всё равно парализует врага на несколько секунд. А именно несколько секунд, порой, и решают дело.   
  От последних слов беловолосого бывший начальник непобедимой армии побледнел, а руки его мелко задрожали:            
- Ты-ы-ы… Ты задумал напасть на слуг самих владык! – еле выдавили сведённые от страха губы Дидрана.         
Ганнет же стоял, как истукан, хлопая ничего не понимающими глазами.         
- Что с того! – скривился беловолосый. – Ты вон тоже их бывший слуга, однако моим голожопым дикарям не составило труда взять вас на абордаж. И не сомневайся – они знали, что один из вас держит при себе огненную пукалку! – чёрные глаза беловолосого зажглись огнём презрения. – Не будь ты моей второй половиной, Дардан, я бы сейчас же свернул тебе шею за трусость. Ты позоришь меня перед этими дикарями! Которые даже близко от берега боятся отплывать на своих пирогах! И, не смотря на это, они готовы сражаться с врагом, владеющим, по их убеждению, силой могучей магии мира. Тебе не стыдно осознавать свою ущербность перед голожопиками?!            
Гневные слова беловолосого возымели действие – подавив страх, Дидран принял протянутый ему бумеранг и угрюмо спросил, как его применять.
- Просто отсылаешь его в сторону намеченной жертвы – лёгким движением руки, – сымитировал в свете костра требуемое движение беловолосый, ухватив оружие дикарей за конец. – Но всегда помни: бумеранг, если проходит мимо цели, возвращается в исходную точку. Такое бывает не всегда, но часто. И здесь нет никакого волшебства – всё построено на законах природы. Для того, чтобы самому не стать жертвой собственного бумеранга, следует сделать шаг в сторону, развернуться вполоборота левой рукой вперёд – если кидаешь правой – и держать летящую смерть в поле зрения. Даже малые дети дикарей умеют ловить возвращающийся бумеранг за конец, но вам этого делать не надо: чего доброго останетесь без рук. Лучше просто пропустите его мимо.               
Наставления беловолосого прервались протяжным криком с верхушек деревьев. Только знающий смог бы отличить подражания человека от криков настоящих обезьян. Туземные наблюдатели давали знак.   
 - Отлично! – прокомментировал беловолосый. – Какой-то демон вытащил этих тварей из летающей мухи-убийцы.         
До застывших у костра белых и темнокожих людей снова донеслись крики псевдообезьян, на этот раз напоминающие дикий отрывистый хохот.               
Прислушиваясь, беловолосый загибал пальцы и возбужденно бормотал:
- Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Восемь! Их вышло восьмеро! Обычно в гигантской мухе находятся три-четыре вооружённые ищейки. Значит, они задумали что-то серьёзное.   

Повернувшись к Дидрану с Ганнетом, он решительно скомандовал:    
- Кинжалы к поясам, бумеранги в руки! Вперёд, друзья мои, зададим им перцу! 
Преодолевая страх, бывшие воители потрусили за королём темнокожих, который бодро, быстро и совершенно бесшумно при этом устремился к темневшей впереди сельве. Коричневокожие веером рассыпались по поляне, шныряя от шалаша к шалашу, словно юркие ящерицы. Ганнет и Дидран не оборачивались, спинами чуя подпирающих сзади туземцев. «Вот уж кто совсем не боится змей и пауков!» – с восхищением и завистью подумал бывший глава армии разрушителей про дикарей. И тут же с отвращением содрогнулся,  уловив краем глаза шарахнувшееся в сторону мохнатое тело омерзительного восьминога.
Ганнет проклинал всё на свете, включая и собственную мать, родившую его терпеть такие муки. Оскалившие ядовитые зубы змеи и притаившиеся на подло сплетённой паутине восьмиглазые монстрики мерещились ему повсюду. Когда же «треклятый старикан» увлёк их в чащу, кишевшую, по представлениям Ганнета, всякими зловредами, только и ждущими момента, чтобы наброситься на него со всех сторон, сердце бывшего помощника главы артакской армии едва не выскочило из грудной клетки. Он и не догадывался, что бегущие вокруг него туземцы запахом своих тел, натёртых специальной мазью, распугивали всех кровососов, змей, пауков и прочих опасных для человека ядовитых обитателей сельвы в радиусе полёта стрелы от их группы. Ганнет не знал и о том, что исходивший от коричневых тел аромат не столько сам по себе влиял на всю эту живность, сколько сигналил им о приближении истинных хозяев острова, яд против которых оружие практически бесполезное, зато их отменная ловкость, способность видеть в темноте и поразительная меткость ударов дротиками не оставляла другим обитателям сельвы ни единого шанса на спасение.
За долгие сотни лет жизни на острове этого племени пауки, змеи, вараны, даже крокодилы и удавы отлично усвоили: двуногих нельзя победить, а самое верное средство защититься от них – это вовремя убежать и затаиться, ни в коем случае не делая никаких попыток атаковать из засады. И только самые нерасторопные из местных тварей в ужасе шарахались под ногами Дидрана и Ганнета, по наивности ожидавших смертоносных укусов каждую секунду. Дидрана подбадривало лишь бесстрашное движение беловолосого, ровно, стремительно и тихо бегущего во главе отряда по еле заметной тропинке среди густых лиан, деревьев и кустов.
Сельва наконец расступилась. В полной тишине аборигены рассредоточились в две линии, образующие фронт длиной локтей в двести-триста. Каждый дикарь моментально залёг в траве над небольшим, в человеческий рост, обрывом, тянувшимся вдоль всей береговой линии. Услышав вожделенный шум прибоя, Дидран с Ганнетом облегчённо вздохнули.
И вдруг они явственно увидели в ярком свете Луны гигантскую муху-убийцу.
Небо над берегом оказалось поразительно чистым – ни облачка. Эффект лунного сияния усиливался ярчайшими звёздами, коих далеко вверху высыпало видимо - не видимо. Но главное – страшный корабль заморских владык сиял сам – бледно-зелёным зловещим переливом. А по контуру массивный корпус чудовища, вселяющего в невежду ужас, обрамлялся хищными красноватыми огоньками, которые будто бы бегали друг за другом. Понять, на самом деле это рукотворное тело представляет собой близкое подобие насекомого, или так его только воспринимают дикари, Дидран с Ганнетом не смогли: полностью освещено оно не было.

Однако во все стороны от него исходило тихое, но хорошо слышное жужжание. Именно поэтому Ганнет подумал: «Муха и есть! О, боги! Пожалейте раба своего, не дайте этой твари высосать у него кровушку!». Дидран же сразу догадался, что в ста-ста пятидесяти шагах от воды только что приземлился странный воздушный корабль, не похожий на те, что он не очень давно видел на острове заморских владык. Но этот факт его даже немного успокоил: больше всего на свете Дидран, сколько себя помнил, боялся именно их кораблей, а не принадлежащих кому-то неизвестному.   
Незаметно к бывшим военачальникам подошёл беловолосый. Встав между ними, он грубо притянул уши обоих к свои губам и горячо зашептал:
- Их волшебные глазки способны заметить нас даже за толщей деревьев. Но они не придают значения моим дикарям, потому и не смотрят в эти глазки. Наши намерения и наше присутствие может выдать только источаемый вами обоими страх перед мухой и слугами ваших бывших хозяев. Будьте уверены, они непременно почувствуют его, если вы сейчас же не возьмёте себя в руки. И знайте: они в двух перелётах бумеранга от вас, а я – рядом. Попробуйте мне сию секунду не стать безразличными ко всему, и я перережу вам глотки. Пикнуть не успеете, проклятые трусы!               
Говоря последние слова, беловолосый сильно надавил своими необычайно крепкими пальцами каждому на шею. Предупреждение подействовало. Тут же решив, что лучше умереть в бою, чем пасть жертвою дикарского короля, каждый собрался с храбростью и приготовился по команде метнуть во врага переломленные палки-убийцы.      
- А теперь ползите за мной, живо! – приказал беловолосый.      
Сам он также опустился на брюхо, после чего, извиваясь змеей, потащился вдоль редкой цепочки аборигенов, недвижно лежащих в траве с бумерангами и дротиками наготове. Жужжание мухи понижало тональность, одновременно с этим затихая – до тех пор, пока над берегом не воцарилась естественная тишина и среди звуков не стали преобладать только лёгкие шумы ночного бриза и лениво набегающих на песчаную отель волн.      
Король дикарей и его пленники продолжали ползти в сторону правее от корабля ищеек. Беловолосый никому не раскрывал своего плана, но стратегический ум Дидрана вычислил: главарь намерен отделить белую троицу от коричневокожих, чтобы в случае чего сбить пришельцев с толку. «Мы отвлечём внимание сидящих в брюхе этой твари, выманим их наружу. Тут-то голые бестии и набросятся на них с тыла!» – удовлетворённо предположил бывший командор.
Он оказался прав лишь отчасти. Да и беловолосый, очевидно, не ожидал, что кому-то из оставшихся на корабле (ведь восемь из них недавно вышли на остров) понадобится покинуть судно. Появившийся внезапно под брюхом «мухи» ищейка – голый с ног до головы (!) – едва не спутал все планы короля аборигенов. Беловолосый застыл на месте, с изумлением глядя на хорошо освещённого человека, на котором не оказалось ни клочка одежды.
Зная хитрости заморских владык, Дидран готов был предположить, что чужак одет, но платье его настолько плотно прилегает к телу, что взоры несведущих обманываются. Однако бегающие по контуру «мушиного брюха» огоньки вдруг остановились и резко усилили сияние – новоявленный ищейка стал различим во всех деталях.
Он повернулся лицом к сельве, и все из команды беловолосого, кто смотрел в тот момент на чужака, от удивления раскрыли рты. Между ног высокого и тонкого в кости ищейки висел отчётливо выделяющийся детородный орган, размеры которого повергли в священный трепет даже дикарей. Они не воскликнули хором исключительно благодаря сдержанности, к которой их приучили с раннего детства.
Человек меж тем, задрав лицо повыше, что-то сказал товарищу, находившемуся, по-видимому, у люка внутри корабля. Затем этот половой гигант резко, на пятках, развернулся и стремглав понёсся к морю, что само по себе вызвало у беловолосого второй приступ крайнего удивления. Вытаращив глаза, он в полном оцепенении ждал, что произойдёт следом. Голый ищейка же между тем быстро пересёк полоску берега, отделявшую его от моря, с размаху сиганул в воду, звонко вскрикнул от удовольствия, немного побарахтался, погрузился в воду с головой и… больше не вынырнул. Неизвестно, о чём подумали в тот момент темнокожие, но беловолосый, обернувшись к Дидрану, с нескрываемым восхищением в голосе прошипел:             
- Или его утянула какая-то из тварей, о которых мне почему-то ничего не известно, или слуги заморских владык кроме лёгких имеют и жабры!       
Неожиданно для себя Дидран выдавил:
- Что они могут искать там на дне? Жемчужные раковины или вход в какую-нибудь подводную пещеру?               
Тирада Дидрана вызвала у беловолосого лёгкое недоумение. Он неуверенно спросил:    
- Ты думаешь, первые восемь ищеек тоже ушли в море?            
И вдруг, словно спохватившись, король дикарей закричал дикой обезьяной. Тут же обе цепи коричневокожих вскочили. Пригнувшись, без единого звука они ринулись к «орикимбайе», левым крылом забирая ближе к морю, дабы охватить «муху» с двух сторон.         
- За мной! Без страха и сомненья! – шёпотом призвал беловолосый Дидрана с Ганнетом, и белокожая троица побежала, огибая корабль ищеек справа.      
Расчет был прост: если восьмёрка врагов ушла в сельву, то очень скоро нападут прирученные аборигенами гиены, а если все они копаются на дне залива, можно будет попробовать ворваться на их судно, пользуясь неожиданностью своей атаки.
Ищейки явно дали маху. Волшебные ока мухи-перевозчицы обычно всегда упреждали сидевших внутри о приближении неизвестных. На этот же раз атакующим дали спокойно окружить корабль, подобравшись к нему почти вплотную. Туземцы заняли боевую позицию, отсекающую  «муху» от ушедших в море ищеек, в то время как Дидран, Ганнет и беловолосый встали в льющийся из распахнутого люка световой конус и… Дальше они не поняли, что произошло, потому что какая-то неведомая сила оторвала их от земли и мгновенно втащила в отверстие под «брюхом» чудовищного насекомого.
По глазам резанул яркий свет, а когда они отважились их открыть, свет уже был совсем другой – тускло-красный, размытый, будто пробивающийся через воду или особую ткань.
В первые мгновенья всем троим показалось, будто зрение потеряло остроту. Дидран и Ганнет поначалу хлопали ресницами и усиленно терли глаза тыльной стороной ладони. Беловолосый же от такой неожиданности пришёл в боевую ярость. Зажмурившись, он вслепую швырнул куда-то вглубь корабля оба своих бумеранга, следом тут же выхватил из-за пояса реквизированный у Дидрана «пугач» и привёл его в действие.

Ослепительная вспышка прорезала красноватый полумрак неизвестного помещения. Взвизгнув в один голос, бывший командор с помощником шарахнулись к люку, споткнулись обо что-то, рефлекторно всплеснули руками и… по тому же столбу света уехали вниз, на прибрежный песок. Сверху же над ними раздался сильнейший треск и следом за ним торжествующий вопль беловолосого. Ганнет почему-то резко опустил руки, слегка подпрыгнул и… снова очутился в «брюхе» чудовища в одном локте от края отверстия. Дидран пригнул голову, зажал уши ладонями и выскочил из светового круга во мрак ночи. И тут же услышал торжествующие крики коричневокожих.  Бестии беловолосого с воодушевлением метали дротики и топоры на береговую полосу. Дидран догадался: бумеранги, брошенные первыми, достигли цели, и теперь дикари довершают дело более примитивным оружием.
Неожиданно прямо из моря полыхнула молния. Сразу два аборигена упали, как подкошенные. Другие остановились, словно идолы, закачались и начали медленно валиться на песок. Дидран резко ощутил прилив смертного холода во всех своих членах. Ужас перед волшебной силой владык буквально сковал его. И, как и другие из их отряда, он без чувств рухнул прямо под нависающим над ним краем металлического монстра.
Он не видел вышедших из моря существ. Их оказалось четверо. Остальные пятеро со слабыми стонами умирали у кромки воды. В каждом застряло по три-четыре бумеранга, по полдесятка дротиков и топоров – аборигены даже в темноте метали без промаха. Что им было попасть в существ, которые никак не ожидали нападения со столь варварским оружием!
Вышедшие из волн существа молча осмотрели своих раненых товарищей, затем каждый из них взвалил на плечи по одному, а последний из поражённых, ухватившись за ногу одного из невредимых, медленно поднялся и, шатаясь и беспрестанно припадая на колено, поплёлся вслед за теми, кто потащил раненых на корабль. Никто не видел, как они беспечно влетели в люк. Беспечно потому, что беловолосый на глазах у насмерть перепуганного Ганнета, притаившись в глубине «брюха» напротив входа, срезал из пугача ещё двоих.
Больше выстрелить он не успел: неведомая сила выхватила оружие заморских владык из внезапно ослабевших рук, а самого стрелка пригвоздила к полу. Последнее, что он запомнил, это было склонившиеся над его физиономией плохо различимые в тусклом красном свете лица с совершенно незнакомыми ему чертами. Главарю аборигенов показалось, будто они покрыты еле заметной чешуей. Но больше всех его поразили их глаза – необычайно огромные, слегка выпуклые, с необычной формой век, без ресниц и… беловолосый до конца жизни не смог забыть стоящий в этих глазах укор.
Долго ещё по ночам его преследовали эти печальные бездонные глаза, без единого звука говорящие поразительно мягко: «Эх ты, местный! Что ты сделал с нашими сородичами! Зачем?!».
Они не стали его ни убивать, ни каким-либо образом наказывать. И это само по себе шокировало, вызывало в душе беспокойное, ноющее чувство. Возможно, то было чувство глубокого, почти не осознаваемого стыда вкупе с отчаянной жалостью. Нет, не к тем напрасно погубленным существам – к содеянному. Невероятное чувство. Но оно появлялось, и деться от этого «половинке единого когда-то целого» было некуда. Да он и не хотел никуда от ЭТОГО деваться. Просто до конца своего пути не мог простить себе допущенную тогда ошибку…

С ним тогда никто ни о чём не разговаривал. Их обоих с Ганнетом просто мягко выпихнули из корабля на свежий морской ветерок – прохладиться и прийти в себя. Когда же муха, напоминавшая по форме больше птицу с развёрнутыми вширь крылами, с лёгким жужжанием взлетела и, побаражировав над местом печального происшествия, унеслась в темноту ночного неба, один за другим стали подниматься с песка невредимые аборигены. Даже первые двое из них, под ноги которым ахнула молния, и те остались в живых, хотя и долго потом болели, отказываясь от пищи и отчаянно крича в тяжёлом сне. Пришельцы пощадили всех.
Что в ту ночь прилетали вовсе не ищейки заморских владык, беловолосый понял сразу. Он не знал, откуда в его голову пришла такая убеждённость, но сразу твёрдо усвоил: им и его воинами в ту ночь были подло убиты не люди. Точнее, не те люди или нелюди, от которых действительно можно было ожидать унижения, плена и даже смерти… Кто это были? Где их родина? Зачем они приходили на остров, мало чем примечательный, и что делали в воде у берега моря?
Ответы на эти вопросы беловолосый получил лишь спустя много дней и ночей. Но и тогда, в ту злосчастную ночь, он интуитивно почувствовал: пощадившие их существа к заморским владыкам не имеют отношения, но так же как и те пришли в этот мир из тёмной глубины бездонной ночи. 
А когда рассвело, аборигены хором воскликнули от того, что увидели на влажном песке. Чётко отпечатавшиеся следы заметно отличались от человеческих. Дело было даже не в том, что их размеры оказались раза в два больше отпечатков стоп коричневокожих – эти существа и ростом заметно превосходили аборигенов. Но, будучи более длинными, следы таинственных гостей показывали: между пальцами у них имелись чётко выраженные перепонки… 
«Антиатли!» – это стало последним словом, вспыхнувшем в сознании беловолосого в момент, когда он думал об ошибочно убитых им пришельцах…
 
 


Глава пятая. Экзекуция

***
 … Ракшу повезло. После нескольких мучительных ночей он снова пробился к духу КОО, чтобы попросить о помощи. КОО откликнулся. И ещё спустя ночь Ракш во сне соединился наконец с душой Самого Мудрого Раска. То был огромный белобородый старец, дни и ночи напролёт над чем-то колдующий в пещере. Ракш не помнил, как он преодолел отделяющее его пещерку от обиталища Раска расстояние, но отчётливо увидел его сквозь окутавший пещеру густой туман. Колдун долго не хотел принимать гостя, вышедшего к нему прямо из астральных стен, даже кричал на него и метал в его сторону молнии прямо из пальцев.
Наконец смилостивился и выслушал, долго думал, продолжая ранее начатую работу. Потом вдруг сказал, что он уже давно знает от Мерлина про духов6 из иной вселенной и что сильный отряд расков скоро направится на запад: «Ждите и держитесь!». Напоследок же Самый Мудрый Раск как бы между прочим заметил: «Недалеко от вас, на юге, засели те, кто пришли незваные. Погубили свою родину и хотели погубить народ Побережья. У них в плену ваш отрок. Жаль, что он потерял волшебный кристалл. Но наши воины хотят туда лететь. Может и вызволят отрока».
Вернувшись из сна-полета, Ракш вспомнил об этом отроке. Он не знал, кто это такой, но стремление во что бы то ни стало его увидеть побудило Ракша вновь обратиться за помощью к КОО. И оказалось, что КОО уже успел помочь парнишке.  «Увы, – сказал КОО, –  волновод, по которому осуществлялась моя связь с первым носителем волновода, переместился к другому объекту – прорваться к первому носителю сквозь энергетический барьер я не в состоянии: его потенциал слишком слаб, чтобы распознать мои импульсы. Но если ты на несколько часов полностью отвлечёшься от событий твоих земель, то сможешь получить информацию о происходящем на острове Заморских владык. Да поможет тебе Создатель».
После этих слов КОО надолго прервал контакт с Ракшем. Впрочем, Ракш также долго и не искал связи с КОО. Последний раз взглянув сквозь пространство на великую битву гоблинов в их лесах с полчищами Врага, в которой пока ещё совершенно не ясно было, кто одерживает верх, Ракш переключился на сверхактивные попытки выйти на владения носолобых чужестранцев…

***
… Поначалу в камере стояла кромешная тьма. Замеченные при входе топчаны (свет лился из коридора) пришлось искать на ощупь. Однако уже через минуту из углов сверху начал пробиваться, постепенно усиливаясь, какой-то неестественный тусклый свет. Друзья уже завалились на топчаны, намереваясь задремать. Разгорающийся свет взбодрил их. Глянув друг на друга, парни с удивлением обнаружили, что в этом странном свете их лица кажутся зеленоватыми. 
- Я знаю, – сказал Акара, и голос его как бы утонул в стенах камеры, – это грибы такие особенные. При другом свете, даже самом слабом, они не сияют. В полной темноте же начинают зажигаться. Но надолго их не хватает. Как только отдадут весь впитанный из коридора свет, померкнут.    
 - Ты уверен, что сидеть здесь мы будем долго? – довольно бодро отозвался Лукреций.    Казалось, он вовсе не был удручён своим положением, а наоборот, ему стало даже интересно. Возможно, чахнуть с тоски по дому парню не давала страсть к перемене мест в поисках приключений.
Акара промолчал. Ему было не занимать выдержки, но в отличие от Лукреция он слишком хорошо понимал, что их может ожидать в ближайшем будущем.    
- Странно, – продолжил харидянин. – Мы столько времени просидели на Каледосом забытом  острове и не имеем представления, в какой стороне осталось Побережье, а мне кажется, будто мы только что выехали из Харида и находимся сейчас где-то поблизости. Словно всё это игра.    
- Ага, – зловеще пробурчал в ответ Акара, – игра. Такая игра, что играючи тебя прикончат или уморят с голоду – у них это в порядке вещей. Возьмут и забудут, что в этом чулане заперты два человечка.
С минуту оба молчали. Потом Лукреций завозился, и вдруг простонал:
- О, боже, мой кристалл, подаренный Аполлоном!      
- Что, потерял? – забеспокоился Акара. И в сердцах добавил: – Так я и думал, что  потеряешь. Лучше бы мне отдал! Эх ты, а ещё хозяин.               

Задетый за живое, Лукреций обозлился:
 - Какой я тебе к демону хозяин! Можешь попытаться придушить меня, если тебя тяготит моя дружба! Я же сказал: мы с тобой на равных.
 - Ну и отдал бы мне тогда кристалл. Уж я бы не потерял его! – огрызнулся Акара.            
 - Я бы! Я бы! – оскорбился Лукреций . – Ты бы лучше свои чехлы для ног скинул! Никак не расстанешься с ними, будто вечно дрожишь от холода. Предстал бы пред ними в одной рубашке, как я, пожалуй, они мне и поверили бы!               
Акара раззадорился, но дальше пререканий не пошел: всё-таки харидянин пришёлся ему по сердцу.
- Причём тут пантланы! Они всё равно бы не поверили. Они вообще никому не верят на слово. А в пантланах у меня, между прочим, есть глубокий карман – кристалл в нем непременно сохранился бы. Ты же взял и такую ценную вещь потерял.         
- Ну хватит! – оборвал его Лукреций. – Опасность угрожает нам обоим. Что толку, если мы поссоримся да ещё станем врагами.   
- Я тебя придушу и съем,  – мрачно пошутил бывший артак. – Как раб съедает  своего господина, попадая в безвыходное положение.      
- А дальше что? – Лукреция вдруг разобрал дурацкий смех.
- Размозжу себе голову о стены, – тоже смеясь, ответил Акара. – Потому что, когда снова проголодаюсь, есть мне больше будет нечего.         
- А вообще, – изменил он вдруг свой тон на серьёзный, – давай-ка узнаем, действует ли здесь наказ Аполлона.          
Лукреций не успел и моргнуть, как бывший артак пантерой перелетел на соседний топчан и, снова как тогда на острове усевшись на Лукреция верхом, вцепился ему руками в горло. Ошалев от неожиданности, юноша забился, запрыгал на спине, ухватившись руками за кисти Акары, но тот сдавил его шею, точно клещами. И вдруг резко ослабил хватку, давая понять, что это всего лишь игра.    
- С ума сошёл! – гневно выдохнул харидянин в лицо нависшему над ним приятелю. И, отдышавшись, расхохотался: – А я уж и вправду подумал, что ты меня предал. А ну-ка слезай с меня, нахал! Я ведь тебе не подушка, чтобы сидеть было мягко.
Кошкой вернувшись на свой топчан, Акара извинился и подытожил:         
- Угроза Аполлона не сработала: я ничего не почувствовал. Но это ничего не значит, потому что напал я на тебя без злого умысла. Захотелось мне тебя проверить.       
- Ну и как?            
- Что как? – Акара развёл руками. – Ты ведь перепугался, не так ли? А это значит, что относишься ты ко мне не совсем как к другу. Да и, честно признаться, я до сих пор не могу вспомнить чувство, которое возникает в отношении к другу, – последнее Акара произнёс с неподдельной грустью в голосе.   
- У тебя была девушка? – мягко поинтересовался Лукреций.          
 Акара вздрогнул, будто внезапно что-то вспомнил. Потом вздохнул:
 - Я не знаю. Иногда что-то вижу во сне, но не пойму что. Я чувствую отличие мужчины от женщины, но не понимаю, для чего оно.    
 - Да? – по-доброму удивился Лукреций.               

Мало-помалу Акара открывался для него с новых сторон. И продолжал оставаться ещё большей загадкой. Он принялся расспрашивать Акару о том, что ему нравится и не нравится в людях и вообще в жизни, попросил рассказать его о себе, о его восприятии харидян, девушек. И даже осмелился поведать об измене своего бывшего друга Диома с Нианой, имена которых Акаре ни о чём не говорили.
Акара с интересом слушал своего удивительного на его взгляд и очень доброго друга и скупо отвечал на вопросы. В беседе они не заметили, как пролетело время . Об этом им напомнили желудки, просигналив о разгорающемся чувстве голода. На счастье обоих, за дверью камеры раздался шорох и звон ключей. Дверь неожиданно распахнулась, и с ворвавшимся в камеру светом на тележке въехала вожделенная еда: две глубокие миски, накрытые завёрнутыми в какие-то листья лепёшками, а рядом с мисками лежали аккуратно оструганные деревянные черпачки.
- Суп, – уверенно сказал Акара, с радостью втягивая носом тянущийся из-под лепёшки аромат, когда, вручив пищу узникам, стражник угнал тележку назад и закрыл дверь.      
Лукреций толком не представлял, что такое суп: в Хариде его не готовили, обходясь кашами, отварными овощами, жареным мясом и рыбой, соками и разбавленным вином. Но то, что находилось в мисках, не вызвало в нём отвращение. Правда, и особенно вкусным не показалось. Зато Акара хлебал с восторгом, причмокивая и нахваливая:
 - Ай-ай! Не думал я, что пленников они так вкусно кормят. Превосходный суп, намного лучше армейского.            
Листья, в которые были завернуты лепёшки, оказались тоже съедобными и даже пикантными на вкус. Но не успели парни вылизать миски остатками лепёшек, как дверь снова открылась и стражник приказал им выходить. Он ждал их в коридоре с мешками в руке. Через несколько томительных минут пленники предстали перед троицей носолобых. Но не в большом зале с огромными окнами, а в гораздо меньшем помещении без окон. На столе перед этими людьми (если их так можно было бы назвать) лежали какие-то странные и с виду страшные инструменты, а рядом с ними – кожаные мешки узников и извлечённые из них чёрные мечи артаков, кругляши для разведения огня и «холодный огонь» Акары.
- Вы соврать нам всё, – равнодушно заявил один из носолобых сразу, как только узники разглядели, что лежало на столе. – Такой мечи, сухой топливо и электросветильник в вашем народ нет. Есть в другом народ, там, на восток-север, –  «хозяин» неопределённо махнул рукой. – Но вы явно его не знаешь. Значит, один из вы – воин туземная армия, а другой, – глазами он указал на Лукреция, – или правда купец из Ланнорас, или сын горожанин другой город на берегу большой полуостров этот же материка. Это всё равно.  Потому что домой юнош из та страна больше не увидит. Он будет работает здесь, и мы проверим: если его семя хорош, он будет женится по нашему приказ и тот женщин будет рожает от него нам работников. Что касается воина, то его судьба будет решайт позже. А сейчас вы должен рассказайт, как вы на самом деле попал сюда. Толко правда, – голос владыки звучал по-прежнему равнодушно и холодно, но в нём возникли едва заметные нотки угрозы. – Иначе мы прямо здесь начинает лоботомия.
Все три хозяина выразительно посмотрели на страшные инструменты. Эти штуковины для Лукреция являлись предметами совершенно незнакомыми, он не мог их даже с натяжкой сравнить с чем-либо известным на Побережье. Однако их замысловатые и в то же время откровенные формы без всяких разъяснений убедительно говорили об их жестоком и коварном применении. Шестым чувством харидянин догадывался, что их впихивают в лобную кость или теменную долю. Холодный пот в мгновенье ока промочил его насквозь. Акара же стоял, безвольно опустивши руки и взглядом уткнувшись в пол.
 - Думайт, – повторил владыка. – У вас мало время. Думайт и решайт. Память ил лоботомия. Вам выбирает.
Акару будто парализовало. И тогда Лукреций решился. В конце концов лучше пусть эти злобные чужестранцы-колдуны знают всё, как было на самом деле – как натравленные на Побережье этими господами артаки (а в том, что искусно убивающих заколдовали здесь, Лукреций более не сомневался) разрушили почти всё на Побережье, в том числе и Харид, но в итоге потерпели поражение. Он рассказал и про то, как великий и грозный Каледос руками Аполлона направил на помощь Хариду гигантского ящера о двух головах, и как артаки позорно бежали от него в разные стороны; не умолчал и о своём проникновении в мир богов, в чертоги Зевса и его супруги Геры. И о своём личном знакомстве с могучим Аполлоном, который обещал в тяжёлой ситуации помочь ему, Лукрецию. Наконец, он рассказал даже о бойне на острове, учинённой ищейками заморских владык, о том, как их подняли на борт воздушного корабля и некая неведомая сила помогла им сбежать и попасть на старое заброшенное судно, призраком гуляющее по безграничным просторам моря.      
- А теперь, – выпалил он напоследок, – делайте с нами, что хотите. Но знайте: Каледос и Аполлон отомстят за нас. Кто ведает, может уже завтра, если вы нас убьёте, накатится на остров исполинская волна или выйдет из бездны чудовище ужаснее того, что разрушило Харид.  И крышка вам всем тогда. Никакое, даже самое изощрённое, колдовство не поможет вам против высших сил.      
С минуту холодные глаза владык в полной тишине зловеще изучали юного нахала и храбреца в одном лице. Наконец говоривший с юношами хозяин скосил глаза в сторону стражника, стоявшего поодаль. Но прежде чем их увели, тот же владыка вскинул руку,  и яркая вспышка на миг ослепила обоих. «Конец!» – со скоростью молнии полыхнуло в сознании Лукреция и, наверняка, о том же подумал и Акара. Но вырвавшаяся из пальцев колдуна неведомая сила просто резко и жёстко шваркнула  парней о пол, заставив их несколько секунд подёргаться в конвульсиях – экзекуция на этом прекратилась. Последовало новое путешествие с тёмными мешками на головах. Через несколько минут юноши облегчённо вздохнули. Оказавшись в той же камере, что и в самом начале, оба рухнули на топчаны и забылись тяжёлым, наполненным кошмарами сном…

***
… Ракшу стало больно за юношей. Он страдал, пользуясь своим бесценным даром дальновидения. Знать, видеть, ощущать, словно на себе, и быть не в состоянии хоть как-то помочь. А ведь он знал и о том, что родственники Лукреция его уже похоронили… Входя в очередной раз в глубокую медитацию, Ракш настроился на самое сердце таинственного острова – крепость обитающих в нём чужеземцев. Образы сначала являлись размытыми, неустойчивыми, то и дело срывались на какую-то абракадабру, внося в поступающий поток информации путаницу и грязь. Но постепенно, продолжая думать во «сне» об одном и том же, Ракш пробился сквозь волны информационного шума к тому заветному месту…
***



Глава шестая. Заговорщики


… Разгулявшийся ветер бросает охапки морских волн на гранитную стену набережной. Ударяясь с силой об отшлифованную стену, перламутровая под ярким солнцем вода распадается на биллионы мельчайших капель. По усыпанной зелёным гравием дорожке вдоль берега ходит стражник в белой тунике с мечом у пояса.  Густые белые волосы этого воина перехвачены серебряной лентой.
Вдалеке виднеется покатый холм, к которому ведёт широкая мощёная дорога и множество узких тропинок сквозь густые заросли тропических растений. Вершина холма опоясана цепью разнокалиберных зданий, пирамидок, террас, балюстрад и беседок с верандами. А в самом центре вершины – огромная, явно цельнометаллическая конусовидная башня, отливающая ярким серебром…               
…По богато украшенному дворцу снуют люди: кто в тоге или тунике, кто в набедренной повязке, а кто просто в лохмотьях. Среди белокожих мелькают и негры, эфиопы, китайцы, индусы, даже жители дальних земель, что на самом краю океана – с орлиными перьями в густых иссиня-чёрных волосах...
... Ракш знал, что в далёком будущем последних спутают с жителями Индостана, начнут именовать индеанами. Нынешние же индусы-индеане – это непрямые потомки расков, когда-то колонизировавших полуостров Индостан (в ту пору он был островом необычайно огромного размера). В далёком будущем этим поклонникам богов Шивы и Рамы предстояло смешаться с чернокожими и почти до неузнаваемости изменить свой облик и образ жизни. Откуда к Ракшу пришло это знание, он не стал доискиваться – не было времени: слишком важным для него являлся удачный сеанс дальновидения, демонстрирующий маленький фрагмент жизни носолобых и их пленников…
… В одном из залов множество мужчин и женщин были заняты приготовлением пищи: потрошили дичь, резали овощи, что-то беспрестанно помешивали в огромных котлах большими струганными черпаками, и по всему пространству кухни стелились дым и пар.
К толстому неповоротливому негру, резавшему на кусочки уложенную на длинный стол анаконду, озираясь по сторонам, боком подошёл европеец в замасленной тоге, бородатый, с широким шрамом на лице. Свалив на стол охапку сахарного тростника, он шепнул негру в ухо:
- Дрянь дело: кто-то на нас с тобою донёс. Стража шныряет по городу. Зиявля уже схватили.               
Тотчас же прекратив работу, негр повернул к бородачу изумлённое лицо,:
- Неужели Ктарк нас предал, позорное животное?!          
Моментально зажав губы негра своей ладонью, бородач громко крикнул:
- Ты всё ещё возишься с этой змеюкой, Мамед! Что-то ленив ты стал последнее время! Она давно уже должна быть на вертеле! – и тут же сквозь зубы процедил: - У северного причала всего один стражник (далее последовала скороговорка), у него только меч – я сам видел. Бежать надо немедленно.       

Европеец принялся напряжённо осматриваться, усиленно пытаясь изобразить, будто ищет что-то очень ему нужное. Негр в этот момент во всю прыть нарезал остаток анаконды, отдельные куски украдкой сбрасывая в притаившуюся под столом корзинку.
Внезапно бородач остолбенел, и лицо его налилось бледностью испуга. Два стражника в синих туниках и покатых белых шлемах решительно ворвались в кухонный зал. Прищуренные глаза ищеек забегали по сторонам, выхватывая лица из толпы снующих туда-сюда рабов. Повара у котлов сразу насторожились, продолжая сосредоточенно помешивать варево.
Стражники вдруг сделали по шагу в сторону европейца и негра. Бородач тут же обернулся к столу и незаметно наступил негру на ногу. Напрягшись, тот не подал виду, продолжая быстро кромсать змеищу. На их счастье, стражники прошагали мимо, даже не взглянув на них.               
- Что это у тебя? – хриплым голосом злобно спросил один из стражников молодого индианина, собиравшегося что-то высыпать в котёл из берестяной торбочки. 
- Тебе говорят! – второй стражник ткнул индианина в ухо.         
Раб сделал вид, что стерпел, и, не обращая внимание на окрики ищеек, спокойно высыпал содержимое торбочки в котел.   
- Самми! – рявкнул первый.      
Из толпы рабов и слуг вынырнул упитанный европеец в холщовых восточных пантланах и распахнутом белом халате, в прорезь которого выглядывал упитанный животик. Бледнея от страха, он пролепетал:
- Слушаю!       
- У тебя что за бардак?! Глухие на кухне?!             
Не зная, что ответить, Самми услужливо поклонился.      
- Кто этот раб? – стражник снова сунул индианину кулаком в шею. – Что он делает?               
- Это новый виновар. Он готовит божественные напитки, – жалобно лепечет Самми.    
Стражник снова гневно вопрошает, тыча пальцем в торбочку, что в руках виновара:
- Это что за отрава?!
Трусливо пожимая плечами, глава пищеблока неуверенно поясняет:         
- Должно быть, приправа какая-то. Он не раскрывает нам своих секретов…          

…Внимание Ракша переключилось на негра и бородача, которые под шумок потихоньку продвигались к выходу. Негр умудрился незаметно захватить стоявшую под ногами корзинку, почти доверху наполненную украденными продуктами. Выскользнув из зала, заговорщики торопливо пошли по широкому светлому коридору, сторонясь полуголых юношей, бегом таскающих в сторону кухни охапки зелени, корзинки с фруктами, толкающих впереди себя тележки с тушами громадных рыбин.            
На пути негра неожиданно возникли ещё два стражника, головы которых покрывали те же белые шлемы, только в руках эти парни держали кнуты, выдававшие в них простых надсмотрщиков. Бородач и негр заметались по коридору. Стражники приближались с явным намерением повнимательнее присмотреться к подозрительно себя ведущим рабам. Бородач и негр уже отчаялись, как вдруг оба одновременно заметили тёмную нишу в стене прямо напротив того места, где в растерянности остановились.
Тяжёло дыша, негр через пару секунд широко раскрытыми ладонями невольно упёрся в стену в глубине этой ниши. Бородач решительно развернулся лицом к границе между темнотой ниши и светом коридора, выхватив из корзинки негра разделочный топорик. И в это момент произошло чудо: стена, о которую опёрся негр, с тихим шелестом разъехалась, образовав овальный проход в освещённую непонятно откуда исходящим бледным светом глубину. Негр вскрикнул, однако бородач тут же с силой толкнул его в образовавшееся волшебным образом отверстие. 
Стражники уже развернулись к беглецам, и лица их озарились тупыми хищными ухмылками.    
- Не уйдёте, скоты! – с наслаждением в голосе прошипел смуглолицый азиат с раскосыми глазами.         
- Тьфу ты, пропасть! – бородач уже было разочаровался в волшебстве, как вдруг…       
Этого даже всезнающий Ракш не ожидал. Стражники ринулись на пытавшихся скрыться рабов, но прямо перед их физиономиями стена задвинулась, и ниша снова стала глухой и тёмной.               
- Ничего не понимаю! Ущипни меня! – из темноты раздался удивлённый голос одного из стражников.               
- Колдовство владык! – с ужасом в голосе просипел его напарник…   
 Несколько мгновений Ракш настраивался на новую волну связи. Наконец его внутренний взор с большим трудом снова разорвал завесу пространства-времени…
    Бородач облегчённо вздохнул, выпустил топор в корзинку и уставшей спиной опёрся о дальнюю стену комнатушки.
Негр испуганно озирался:   
-  Где мы? Это ловушка! Замуровали!            
- Дурак, – прикрыв глаза, протянул бородач. – Невежда. Ничего не знаешь, а ещё восстание собирался поднимать.         
- Ком! Где мы?! – в голосе негра послышалась мольба.       
- Тайник это, детинушка! – Всё-таки радости в голосе Кома звучало больше, чем недовольства. – И не просто тайник, а их тайник,  – он особо подчеркнул слово «их».            
- И что же! Мы так и будем здесь сидеть?! – страх в голосе Мамеда понемногу уменьшался. – Как мы отсюда выберемся?   
- Заткнись и не пукай! Дай собратья с мыслями…
Неожиданно стена отодвинулась снова, и свет в каморке погас. К ужасу Мамеда вместо темноты коридора перед ними шумела листва, сквозь которую пробивалось яркое солнце. Мамед присвистнул, и Ком пришел в ярость.      
- Давай выползай, жирный удав! – зашипел и грубо вытолкнул товарища из «каморки» белый. – И не смей здесь орать, иначе мне придётся вырвать твой поганый язык!               

Выйдя из маленькой куполообразной беседки, выкрашенной под цвет травы, заговорщики увидели всюду вокруг них сплетавшиеся буйным пологом вечнозелёные растения.               
Ком заметил в зарослях умело замаскированный проход, осторожно отвёл лианы в сторону…               
Мысль о несчастном виноваре, внезапно вырвавшись из подсознания, увела внутренний взгляд Ракша во дворец, помогла прорваться через массы снующих по своим делам пленников, и в фокусе Ракша оказался индианин. Его вели по длинному коридору два стражника, а проходившие мимо рабы провожали бедолагу сочувственными взглядами. «Что с ним будет?» – успел подумать Ракш, прежде чем бежавшие из дворца заговорщики вновь оказались в центре его внимания…
... Оба сидели в зарослях, подслушивая двух медленно бредущих по аллее мужчин. Ракш увидел их глазами Мамеда и Кома – со спины. Оба были ростом почти на локоть ниже харидян, а одеты в пышные красные халаты. Только головы обоих были совершенно лысы. Ракш понял: один из них – старец, другой – совсем юный.
Молодой (с недоумением): Орло?
Старик: Просто Орло. На нашем языке это означало невзрачный.
Молодой (насмешливо): Племя вас не жаловало.
Старик: Наши всем давали имена по заслугам. Я действительно был невзрачным. Мужчина во мне долго не хотел просыпаться. Но увы – я остался единственным в своём роде. Хотя, кто знает…       
Молодой (насмешливо): Как это горько – племя дикарей вымерло.
Старик: Эти дикари, Алатан, занимали остров по праву. Здесь обитало три племени, но выжило в борьбе со стихиями только одно – наше. Нас не смогли уничтожить ни пожары от молний, ни наводнения, ни даже…демоны морских глубин.            
Глаза юного заблестели:
- Морские чудовища?      
Старец помедлили с ответом, огляделся, взглядом отыскал под пальмами два рядом стоявших кресла и сел в одно из них. Юноша опустился рядом.         
- Да, это были гигантские змеи, – старец задумчиво посмотрел куда-то за плотные кроны деревьев. – Редкая удача выпадает увидевшему их. Удача, за которой непременно следует гибель. Но мы отбили их атаку. Как это ни хвастливо звучит. Может, отчаяние разбудило в нас неведомые ранее силы стихий. К океану нас гнал страшный пожар. Убежать от внезапно явившихся чудовищ оказалось просто невозможно. Обжигаясь, мы хватали горящие головешки, летевшие от сельвы нам в след, и кидались в бой. Мы выжили. Мы выжили даже тогда, когда с небес свалился новый демон – самый страшный из всех.         
- Вы видели небесного демона? – романтический восторг зазвенел в голосе юноши.    
Лицо старика было смуглым, и это скрывало глубокие морщины. А глаза, глубоко посаженные, хранили в себе некую таинственную думу, загадку, во век неразгаданную.
Лицо молодого, наверное, можно было бы назвать красивым, если б не абсолютно голый череп, обтянутый загорелой и гладкой кожей. Но в глазах парня светилась явная, не осознаваемая им самим, глубокая ностальгия.      

Старик не ответил на этот вопрос.         
- Про что он говорит? – полюбопытствовал было Мамед, однако Ком тут же зажал его рот своей ладонью.         
- Они погубили свой мир, а потом явились сюда, чтобы погубить наш род, –  продолжал старик.   
- Вы о ком говорите? – романтические нотки вновь зазвучали в голосе Алатана.               
- Но погубило нас даже не то, что выгнало с обетованных мест и продолжало косить, как траву, спустя уже много дней и ночей. Настоящего демона, того, что пожрал нас без остатка, вначале мы приняли за спасителя.      
- Что за чушь несёт! – буркнул негр и снова получил тычок в затылок.       
- Молчи, головешка! – прошипел ему в ухо Ком.               
- Я не пойму, о чём вы? – Алатан всё более удивлялся. – Прошу вас, отец, говорите проще.       
- Я знаю! – старик повернул лицо к юноше и строго посмотрел ему в глаза. – Ты приставлен ко мне не учиться, а доносить на меня – выслушивать, что я тебе говорю, и мои подозрительные мысли пересказывать хозяевам!            
Парень вздрогнул. Смутившись, он отвёл глаза в сторону.            
- Не смотрите на меня так! – голос его вмиг освободился от романтической окраски.         
- Хорошо, – кивнул Орлиан,  – я не буду на тебя так смотреть. Но ответь мне на один вопрос: откуда ты родом?      
Парень криво усмехнулся:
- Это всем известно. Меня привезли из-за моря, а нашли среди камней на берегу. Буря разметала город, в котором я родился.               
- Это ложь, – грубо возразил старик. – Это – ложь.               
Алатан снова вздрогнул, по лицу его пробежало смятение.         
- Скажи мне,  – продолжал старик. – Отчего боги не наградили тебя волосами? Ведь ты с раннего детства их не имеешь.               
- Причем тут мои волосы! – Сомнение уже начинало овладевать Алатаном.               
- Ты лишён волос, потому что родился от женщины, озарённой в детстве небесным демоном. Видишь? Я тоже лысый. Но волосы у меня были. Они повылезали из головы окончательно только после того, как небесный демон навечно затих. А многие из нас вообще поумирали.             
Слова старца ввели Алатана в оцепенение. Орлиан дал ему немного подумать, потом, кашлянув, продолжил:               
- А впрочем, всё вокруг ложь. Иллюзия. Народы рождаются и умирают. Одни растворяют в себе другие, а потом растворяются сами – либо в океане, либо в другом, более жизнестойком и мудром народе. И я отчётливо вижу: Атлантида умрет. Им не место здесь. Природа не любит инородного.               
- Ты хочешь сказать мне! – покраснел от внезапной догадки Алатан. – Что я… что я… из твоего племени! – юноша вдруг резко выдохнул, участив дыхание и округлив глаза.               
Старик опустил ресницы и молчал.               
- Да или нет?! – отчаянно звонко выкрикнул юноша.               
Не дожидаясь ответа, он в тревоге вскочил, завертел головой и, сорвавшись с места, со стоном умчался в глубину сада.               
- Пошли, – буркнул Ком, первым поднявшись из-за укрытия. – Надо поговорить.               
- С ним? – Мамед насторожился.
Ком присел рядом с Орлианом и шепнул ему в ухо:
 - Орлиан, мы пришли. Ты готов?… Плыть за океан…               
Старец открыл глаза.
- Как вы сюда попали?! – неузнаваемо строго пророкотал его голос. – Я давно слежу за вами. Или вы хотите попробовать их лекарства?!               
- Не гневайся, мудрейший. – Ком отвечал спокойно, словно наперёд знал всё, о чём скажет ему старик. – Лучше помоги нам. Эта образина (Ком кивнул на негра) своими грязными лапищами случайно открыла потайную дверь. Стражники готовы были уже схватить нас, но остались с носом.             
- Они видели вас в кабине? – тревога в голосе старца резко усилилась.
- Ты угадал, – усмехнулся Ком.               
- Проклятье богов на мою голову! Бежим! – И старик обрел неожиданную для его лет резвость.            
… Внутренним взором Ракш наблюдал, как эта троица побежала по солнечным аллеям сада, при этом негр пытался на ходу нарвать бананов. В одном месте старик свернул в заросли и, ловко раздвигая кусты, продрался сквозь стену колючей растительности. Хвала богам, вот она! – тяжёло дыша, Орлиан остановился около возникшего внезапно на пути невысокого земляного вала. – Пришли! – передохнув, он отодвинул в сторону охапку лежавшей на валу сухой травы, и взорам заговорщиков представился тёмный лаз в землянку…   



Глава седьмая. Тайное собрание

… В безумном волнении Алатан бежал по саду, петляя по тропинках среди густых зарослей гигантских цветов, лиан, кустарников и плодовых деревьев. Тяжёлое дыхание, похожее на стон, отчаянно вырывалось из его груди.
Выскочив к озеру, на зеркальной поверхности которого грациозно колыхались большие белые кувшинки, парень быстро отыскал в прибрежной траве небольшую пирогу. Всего за полминуты стащив её в воду, он с размаху плюхнулся в неё и решительно оттолкнулся веслом от глинистого края берега.
Ловко лавируя между кувшинками, Алатан постепенно пришёл в себя и полностью отдался методичной гребле, стремясь быстроту движения пироги сочетать с бесшумностью и незаметностью для наблюдателей, возможно гулявших по берегу.
Ровными гребками он повёл пирогу к расположенному примерно в середине озера островку, со всех сторон заросшему цветами и тростником. Сосредоточенно о чём-то размышляя, он не обратил внимания даже на крокодилов, с лёгким всплеском скатившихся в воду с уютных берегов. Неожиданно что-то заставило Алатана резко бросить послушное тело пироги под защиту лилии, пышно распустившейся почти на равно расстоянии от берегов. Упав на дно пироги, парень осторожно выглянул из-за бортика, слегка раздвинув лепестки удивительно крупного озёрного цветка.
С двух сторон к острову подплывали высокобортные лодки с драконьими головами на носах. Ряды вёсел на каждой равномерно вздымались, с тихим скрипом уключин снова погружаясь в воду. Прикрывавшие борта лодок круглые щиты, начищенные до блеска, ярко отражали солнце – разглядеть за ними что-либо было невозможно.
Лодка Алатана вдруг сильно закачалась: оба крокодила незаметно подобрались к потенциальной жертве и теперь пытались до неё добраться. Алатан решительно достал из-за пояса длинный стилет и уверенным взмахом послал крокодилу прямо в пасть. Полыхнув на солнце белым огнём, лезвие проскользнуло в пищевод рептилии. С испугу захлопнув пасть, чудовище заметалось. Через несколько секунд вода под ним окрасилась. Второй крокодил обезумел от едкого зловония, повалившего из вспоротой плоти, поднырнул под пирогой и перехватил смертельно раненного собрата зубами пополам. Больше Алатана они не беспокоили.    
  Юноша внимательно осмотрел водяную гладь вокруг островка. По всему выходило, что подобраться к нему заметно не удастся. Алатан огорчился, сгорбился, обнял свои коленки и… вдруг встрепенулся, торопливо зашарил в карманах своего халата, а через несколько секунд радостно извлёк на свет какой-то кристаллик. Наблюдавший за Алатаном с расстояния в несколько десятков тысяч диций, Ракш сразу понял, что в руках у соплеменника Орлиана ТОТ САМЫЙ кристалл.
Алатан медленно вставил его в ушную раковину и … Ракш отчётливо ощутил, как началась реальная связь. Он мысленно слышал то же, что и Алатан…
…Говорили сразу несколько человек – понять, о чём шла речь, сначала оказалось невозможно. Но вот чей-то густой и сильный голос заставил остальных замолчать. Когда шум прекратился, голос отчётливо вывел: «Наш спор будет беспредметным до тех пор, пока Коринаф не скажет (пауза). Говори, Коринаф».
После краткого молчания и Ракш, и Алатан услышал другой голос, скрипучий и мрачный: «Мы разгадали замыслы этой шайки, но ликвидировать заговор до конца не успели».         
Молчание воцарилось снова, только слабый шум информационных помех проникал в сознание Алатана откуда-то из кристалла. Наконец вновь зазвучал первый голос: «Говори точнее, Коринаф, ничего не скрывай. Что они узнали о нас?».
Помявшись, тот, кого назвали Коринафом, ответил: «Они обнаружили наши тайные системы связи».
Тягостное молчание снова вернулось в атмосферу тайного собрания. И подслушивающие его – один почти рядом, другой из фантастического далека – почувствовали, как среди собравшихся на островке нарастает напряжение.         
Через минуту первый угрожающе приглушенно спросил: «О какой конкретно связи ты говоришь, Коринаф?».
В эфире вновь повисла тягостная пауза. Наконец Коринаф заговорил опять: «Пока что я имею в виду средства внутреннего перемещения (пауза). Но думаю, что и волновая связь им стала доступна».      
С Алатаном вдруг что-то произошло. Ракш не понял, знает ли что-нибудь этот парень о волновой связи, но то, что упоминание о ней выхватило из подсознания Алатана отчётливый испуг перед хозяевами – это Ракш определил сразу. Упав на дно лодки, побелевший лицом Алатан судорожно выхватил кристалл Аполлона из уха. К огорчению Ракша, связь прервалась. Ему пришлось поднапрячься, чтобы разыскать в инфосфере тонких двойников Мамеда, Кома и Орлиана, укрывшихся в хорошо замаскированной землянке.          
… - Ты просто предполагаешь, или у тебя есть данные? – голос доносился теперь из маленькой чёрной коробочки, которую Орлиан подвесил к низкому заплесневелому потолку.
Пламя свечи, установленной на маленьком деревянном столике под чёрной коробочкой, слабо освещало сосредоточенные лица заговорщиков. Затаив дыхание, каждый из них старательно прислушивался к звукам, источаемым «волшебной шкатулкой».             
- Из хранилища святынь исчез прибор приближения голоса. Мои люди обыскали весь остров. Мне кажется, прибор где-то рядом. Не исключено, что нас подслушивают, – тем же мрачным тоном доложил Коринаф.            
- Но только один прибор не способен приближать голос! – интонации внезапно вмешавшегося в разговор нового персонажа звучали противно, высоко и мерзко.            
Коринаф ответил так, словно обсуждаемое ЧП его нисколько не обеспокоило:
- Второй прибор потеряли дети Лаора пятьсот шестьдесят оборотов назад.
- За пятьсот шестьдесят оборотов не потерять силу! – с ужасом воскликнул нервный голос.   
Коринаф остался невозмутим:
- Прибор был надёжно защищен от внешних воздействий.               
- Никто не поймет язык наших предков, – глухо заметил начавший совещание.         
- В приборе был заложен универсальный переводчик, – спокойно парировал Коринаф.
И снова в воздухе повисло мрачное, давящее на психику, молчание.
Мамед в землянке покачивал головой и присвистывал.               
- Что, головешка, обомлел?! – захихикал Ком.          
Орлиан резко осадил обоих:
- Тише! Возможна обратная связь.             
Чёрный коробок слегка потрескивал. Наконец приглушённый голос Коринафа донёсся из коробочки снова:
- Кроме того, стража упустила двух заговорщиков. Один из них – чернокожий с кухни.         
Мамед охнул и сам себе зажал рот кулаком, испуганно вытаращившись на Кома. Тот собирался уже опустить кулак на макушку негра.
Звучание голоса Коринафа возобновилось:
- Уверен: они где-то в запретной зоне. Мои люди уже ищут их. Проблема в том, что наводчики, по которым их можно было засечь, не действуют. Либо они сами разобрались что к чему и выковырнули их, либо наводчики просто испортились. Вот всё, что я хотел сообщить многоуважаемому собранию Повелителей (пауза). Мне кажется, нас предал кто-то из приближённых (вновь зловещая тишина, будто перед бурей). Или… из элиты.
Последнее вызвало сердитый гул среди собравшихся на островке.            
- Это ещё не всё! – первый голос прорвался сквозь шум, и реплики прекратились, гомон стих. – Дидран, глава туземного истребительного войска, сообщил нам неприятно загадочную новость (выжидательная пауза). Над непокорным городом за морем в момент штурма появилась… лодка!         
Разом ахнул целый хор взбудораженных голосов. Наращивая силу, первый голос на высокой ноте завершил:
- Наши лодки все на месте. Значит: либо Дидран сошёл с ума, либо это лодка – чужих!               
И вновь зловеще напряжённая пауза застыла над островком и в землянке Орлиана. Мамед хлопал глазами, ничего не понимая. Ком взволнованно переводил взгляд с волшебного коробка на корзинку и обратно…
…Переведя внутренний взор на Алатана, Ракш увидел, как пирога с парнем тихо скользит среди кувшинок и лилий. Алатан управлял, лёжа на спине – только лысина виднелась над кормой. Грести ему было нелегко, однако лодка шла вовсе не вслепую.
Через полминуты Алатан бросил весло на дно пироги, настороженно осмотрелся, поднёс к лицу кулак и разжал его – божественным блеском вспыхнул на солнце кристалл Аполлона …    
… Алатан борется с искушением ещё раз воспользоваться волшебной бусинкой, которую он случайно подобрал в каюте старого корабля, пригнанного ещё вчера к северному причалу острова. Рука его медленно тянется к уху… И вновь его глаза закрыты, а в голосе нарастает шум и, как сквозь плотный туман, доносятся до Алатана и Ракша звуки напряжённой речи:
Голос первого:
- Возможно, это и не чужие. Ведь пятьсот шестьдесят оборотов с момента, когда разошлись пути капитанов, это великий срок. Если кто-то возвратился… Впрочем, время покажет. Коринаф! Что ты там нашёл?!      
Пауза и непонятный Ракшу шум. Затем снова мрачный голос Коринафа:
- Мне кажется, нас подслушивают.
Алатан судорожно выхватил кристалл из уха, зажал его в кулаке и тяжёло задышал, словно только что пробежал предельно длинную дистанцию. И вдруг случилось непредвиденное. С обеих сторон от лодки вспенили воду два человека в странных одеждах – на головах покатые шлемы, на лицах – маски, а торсы перепутаны какими-то ремнями вперемежку с кожаными пластинками. Один из них держал в руках свёрнутую сеть, другой – длинную тонкую трубку.   
Алатан вздрогнул, ухватился за весло. Однако сетка молниеносно взлетела над ним, и, спустя миг, лежа на дне пироги, стянутый сетью Алатан крепко сжимал свою левую ладонь, укрывая от чужого взгляда божественную драгоценность. Контакт прервался в тот момент, когда стражники потащили пирогу к берегу, вспенивая воду мощными торсами…

***
… Ракш устал и потерял контакт. По каким-то неведомым причинам КОО не смог помочь ему. Он даже и не стал пытаться вызвать КОО из дальних сфер. Просто погрузился в глубокий сон и проспал целых двое суток подряд.   

Двое суток – срок немалый. Особенно, если брать во внимание птицелёты расков…
Раски, расеяне, орисы, суры… Ракш спал и не видел, как с непомерного далека, с расстояния в добрых полтысячи конных переходов (а то и больше) от того места, где томились в плену у заморских владык Лукреций и Акара, стартовала могучая птица-перевозчица, в надёжно защищенном чреве которой задремали в креслах путешественников четыре десятка отважных парней. Они отправились к таинственному острову, давно привлекавшему взгляд Самого Мудрого Раска.
Старый колдун не был повелителем Индостана. Там вообще не было повелителей. Назвать порядок жизни орисов-суров народной властью в полном смысле слова было бы тоже неверно. Среди этого, по истине сказочного, народа правил был его величество Авторитет – отношение, которое силой и подлостью насадить в стране расков никто бы не смог. Его можно было только заслужить – трудом, упорством, отвагой, божьим даром, опытом и… умением ладить с людьми. Старый колдун обладал всеми этими качествами. Власть, которую он сосредоточил в своих руках, была реальнее самой реальной власти.
Ему никто не поклонялся открыто. Он никому не отдавал приказы,  ни от кого ничего не требовал именем самодержца. Самодержавия раски не терпели с глубочайшей древности. Но даже откровенно враждующие меж собою люди из разных кланов Индостана слушали Самого Мудрого Раска, всегда поражаясь его прозорливости и уму. Он никогда не бывал не прав! Но к такому выводу приходил не он сам, а каждый – каждый (!), кто услышал его мысли.
Его никто никогда не называл по имени, данному главой его клана при рождении. Потому что с самого раннего детства он был Мудрым – сначала мудрым малом, потом самым мудрым отроком, самым мудрым юнарием, самым мудрым семянином, наконец самым Мудрым Раском.
И он сказал однажды своим сынам и ученикам: «Ваш черёд пришёл. На западе за океаном, на острове непрошеных пришельцев, томится отрок, место которого среди нас. Он избран богами». И всё. Больше он ничего не сказал. Парни сами приняли решение. Он отдал им свой птицелет – самый мощный, выносливый и быстрый из всех, что остались у расков поле того, как сгорела в Великом Огне Великая Культура Исполинов. В народе этот птицелет называли Ваймани. Но Самый Мудрый Раск знал, что истинных ваймани – подводных, воздушных и небесных, быстрых, как мысль – на планете больше нет. Впрочем, чутьё подсказывало ему, что где-то в горах на севере Индостана и далеко на северо-западе, тоже в горах, в непроходимых тайных ангарах скрываются от глаз людских по одной гигантской ваймани, на которых всё еще можно пересечь Глубокую Ночь. Иногда он представлял себе, как разыщет однажды одну из этих гигантских волшебных птиц… 
***


Глава восьмая. Дрыктар

Сотворённая древними мастерами из лёгкого, как пух, но поразительно прочного волшебного материала, птица-перевозчица поднялась на могучих крыльях выше облаков и всего за сутки перенеслась от Индостана до острова владык. Волшебный перьевой покров каким-то непостижимым простому смертному образом делал птицу почти не видимой на солнце для обычного глаза. Ночью же она летела бесшумной тенью, не освещая себе путь огнём из глаз. Даже зоркие «отдельные глаза владык» пропустили её мимо взора. И она, бесшумно опустившись на воду у самого крутого берега, полностью поглощая лучи солнца, чтобы по-прежнему оставаться невидимой, замерла на лёгких волнах в ожидании, когда её позовут на помощь.
Да, она была сотворена человеком, не нуждалась ни в пище, ни в воде, ни в отдыхе, но при этом вела себя как живая разумная помощница своих пассажиров.  И они, ещё при свете Луны облачившись в волшебные плащи-невидимки, тоже сотворённые древнейшими умельцами и способные переносить одевших их существ по воздуху, вышли из ваймани-птицелёта и низко-низко над водой полетели к берегу.
В том месте располагался всего один сторожевой пост – на крутом косогоре в каменной башне. В нём несли службу двадцать стражников, вооружённых примитивными мечами, копьями и арбалетами. Новые хозяева острова за годы скрупулёзных исследований жизни народов мира так ничего и не узнали о расках. Кроме того, что разместившиеся далеко на востоке белокожие и светловолосые люди не имели единого правителя, жили в каменных и деревянных городах, распахивали землю под посевы злаковых культур, воевали между собой исключительно холодным оружием и главным в своей жизни считали доказать соседям, что именно их клан являет собой образец воинской доблести и мастерства. Пришельцы жестоко ошиблись, посчитав, что серьёзных противников у них среди аборигенов нет…
Холодный огонь, сияя в огромном волшебном оке хозяев, узкой полосой время от времени прошаривал море и берег вокруг башни. Ученикам Самого Мудрого Раска без труда удалось миновать освещавшееся им пространство. Тихими тенями подобрались они к башне, быстро поднялись на её верхнюю балюстраду, где точно в центре находилось укрытие для сторожей.  Стражники мирно спали, не удосужившись даже запереть дверь. Двое из них тихо переговаривались, стоя у северного борта балюстрады и кидая ленивые взгляды на море. Наслаждаясь успокаивавшим душу шумом моря, эти парни ни на миг не почуяли опасность.
Раски поступили с ними благородно. Двое тенями выросли около двоих. Мгновенно каждый из них обнял своего противника, зайдя со спины. Нет, они не стали ломать этим стражникам хребты, как обычно делали в подобной ситуации на Индостане. Прижав противника к себе, орис с помощью плаща оторвался от земли и с ничего не успевшим понять сторожем в объятиях опустился на землю под башней. Второй раск проделал то же самое. Оттолкнув стражников от себя, орисы обнажили кинжалы. При свете Луны захваченные врасплох стражники успели рассмотреть, кто на них напал, и решили биться до последнего.
Оба разу поняли: кричать невозможно, потому что умрёшь сразу. У них и так не оставалось шансов. Но они сцепились с расками в смертельной схватке, и те, умелыми движениями выбив у обречённых парней мечи, пощадили их, всего лишь оглушив рукоятями кинжалов, мастерски связав и заткнув побеждённым кляпами рты. То же их товарищи проделали и со спавшими стражниками, бесшумно войдя в караульную, разбудив лёгкими шлепками по щекам и тут же оглушив – всё с точки зрения воина раска по-честному. Затем безошибочно определив среди отключённых стражей старшего по чину, раски привели его в чувство и допросили.
Ученики колдуна улавливали мысли молчащего человека, но внушать ему свои вопросы не умели. Мудрый Раск подарил им волшебный коробок, способный определять язык пленника или просто незнакомца. Используя эту чудо-вещицу, ученики Раска разговорили старшего стражника. Однако он ничего не знал о томящемся в казематах владык юном невольнике из-за моря.
Тогда они заставили стражника описать план острова, чтобы найти эти подземные камеры для особо опасных арестантов. Стражник ничего не утаил. Потом его усыпили, неожиданно уколов иголкой в ягодицу. Как и все его товарищи, он беспробудно проспал двое суток. А когда проснулся, напрочь позабыл всё, что с ним до этого произошло…
***

- Как ты смел нас подслушивать! – кричал на Алатана хозяин по имени Дрыктар (во всяком случае, так его воспринимало ухо Алатана и не только). – Кто послал тебя?! Будешь молчать – подвергнешься пыткам! Мы сделаем тебе лоботомию и узнаем обо всём, что ты замыслил, но ты лишишься памяти! Разве ты не знаешь, как хозяева поступают с провинившимися рабами!   
              Дрыктар не был чистокровным владыкой. Его приблизили к себе носолобые – якобы за особую форму носа, который у Дрыктара был необычайно длинным, мясистым и начинался чуть выше переносицы, словно из лобной кости. Дрыктар родился с таким носом. Среди рабов по острову ходили слухи, будто Дрыктар родился не из чрева женщины, а был замешан носолобыми и поднялся из особого волшебного теста.
Все рабы и даже люди из отряда надсмотрщиков его откровенно презирали и ненавидели. Однако сами хозяева благоволили к нему, разрешая посещать все их пирушки, собрания и тайные совещания. И он единственный из всех невладык умел прекрасно говорить на разных языках, в том числе и на самом трудном для понимания простых смертных тарабарском языке хозяев. Говорил чисто, без искажений.
Если бы Алатана схватили сами владыки, вряд ли он избежал бы пыток – самых изощрённых из всех, что могли быть придуманы самым отъявленным злодеем. Но ему повезло: тайные стражи Дрыктара выследили Алатана раньше, чем он отважился подслушать тайную беседу владык, и, дав ему приблизиться к островку до разумных пределов, они вовремя увели его в камеру допросов.   
Больше всего Алатан переживал за кристалл. На его счастье, волшебную штуковину при нём слуги хозяев не заметили. Однако, зная, что его тщательно обыщут, последний соплеменник Орлиана проглотил кристалл в надежде позднее выковырнуть его из собственных фекалий – когда слуги владык ослабят бдительность.
- Гадёныш! Ошмёток человечьих нечистот! – наскакивал на него Дрыктар. – Неблагодарный кусок протухшего мяса гиены! Стоит мне сдать тебя владыкам, и ты намучаешься за весь свой жалкий век, прежде чем подохнешь. Знаешь, что они с тобой сделают?! Они вышвырнут твоё жалкое сознание из твоей тупой лысой башки, а твоё хилое тело зарядят артаком. Или нет – это слишком хорошо для тебя. Они нашпигуют тебя всякими микстурами, чтобы испытать их колдовское действие на тебе, и ещё неизвестно, как ты будешь корчиться и блевать и быстро ли весь этот жуткий спектакль закончится. Лучше ответь мне, что ты знаешь о заговорщиках, и тогда, если ответ удовлетворит меня, я постараюсь сгладить твою вину перед владыками.
Больше часа Дрыктар орал на Алатана без намёка на какой-либо успех, после чего, немало уставши, решил сменить тактику.         

- Признайся честно: проклятый старик Орлиан намекал тебе на то, что владыки должны скоро… исчезнуть? Это он так думает, разумеется… Но ведь намекал же, намекал! Что ты, придурок, жалеешь эту развалину, которой всё равно крышка! Неужто тебе так трудно открыть свою пасть и рассказать о том, что он тебе говорил по поводу желаемой им гибели владык. Может, в разговорах с тобой он упоминал чьи-то имена?
Морща лоб, Алатан делал вид, что пытается вспомнить нечто очень важное, и Дрыктар, слащаво улыбаясь, начинал как бы умолять его:
- Вспоминай, дурачок! Скорее же, глупый! Ты же такой молодой – тебе жить да жить! Что тебе эта развалина! Разве плохо тебе живётся близ хозяев?! Ты же ведь ничего не делаешь – ничего! Только жрёшь, с жиру бесишься да, прости меня Господи, испражняешься, будь ты неладен, неблагодарный лодырь!         
Сообразив наконец, что Орлиана всё равно уже ищут, Алатан решил приоткрыть завесу заговора:      
- Как-то старик сказал, что Атлантида всё равно умрёт. Природа, дескать, не любит инородного.         
- Какая ещё Атлантида? Что за бред! А! Это старый придурок решил, что владыки произошли от древнейших великанов, живших когда-то в несусветном прошлом в океане! Ну и демон с ними! Но что он говорил насчёт инородного? Он сказал тебе, что ты его соплеменник, а хозяева пришли с неба?       
Алатан деланно поморгал: 
- С неба? То есть как с неба! А, с неба!… Нет, этого он не говорил. Что я – из его вымершего десятки лет назад племени – это, вроде… и то не говорил. Он только спросил, почему я лысый, сам же и ответил, что я, мол, родился от женщины, озарённой сиянием небесного демона. Но…, – Алатан вдруг на несколько секунд задумался, после чего сыграл наконец-то сообразившего: – А-а-а! Вот оно что! Он считает, что демон сотворил владык! Теперь-то мне ясно, почему он их ненавидит!    
Дрыктар сморщился:
- Ети ты! Да это давно и без тебя понятно. Ты рассказывай, что он говорил о восстании против владык. 
Дрыктар, наверняка, надеялся поймать Алатана спокойным тоном, но это ему не удалось. Вконец вымотавшись, он приказал бросить дурака в темницу. Спустя ещё примерно полчаса Алатан очутился в холодной камере подземного каземата, показавшегося ему могильником для похороненных заживо. Улегшись на каменный топчан, он выждал с четверть часа, убедился, что никто за ним тайком не наблюдает и… Как назло ничего не выходило. Он ведь с утра ничего не ел. Да и где гарантия, что кристалл не застрянет в складках кишечника? ...



Глава девятая. Перед бойней

…Орлиану пришлось уничтожить волшебную коробочку, приближающую голоса хозяев. Опасаясь, как бы их не "засекли" по незримой нити, волшебным образом связывающей оба прибора, мудрый старец аккуратно снял её с потолка, вынес из землянки и шагах в двадцати от неё со всей силы шваркнул о дерево. Жалобно пискнув, шкатулка развалилась на части и умолкла. Интуитивно Орлиан догадывался, что теперь она для них не опасна. Мамед едва не тронулся умом, увидев, как поступил с волшебной вещью «помешавшийся лысик».
Ком знал Орлиана получше, а потому верил: старик знает, что делает. Но и ему было до глубины души жаль столь ценную коробочку. Хотя Ком и не понимал, чем она могла бы им пригодиться. И всё же «смерть» коробочки Ком воспринял спокойно.
Потом старик сказал, что Мамеду и Кому сегодня ночью необходимо любыми путями уйти с острова на плоту, давно ожидающем своих пассажиров на северо-востоке у мрачного скалистого берега.
- Ночью отплывать от берега, близ которого из воды торчит полно острых скал! – с ужасом в глазах воскликнул Ком. – И как мы справимся с парусом втроём?! Плот большой!         
- Вдвоём,  – сухо уточнил Орлиан. – Я никуда не поеду отсюда. Моё место здесь, на земле предков. Здесь умерла моя мать, здесь водой смыло в океан моего вождя.    
- На кой ляд сдались тебе какие-то полуобвалившиеся могилы! – от нервного напряжения Ком выпучил глаза. – Ты ещё можешь оказаться нам полезным. Здесь же тебе крышка – не сегодня-завтра эти крысы тебя разыщут и подвергнут пыткам! Ты не удержишься и выболтаешь, что мы ушли в море на плоту – тогда и нас поймают.
Орлиан сделал вид, будто не расслышал последнюю фразу Кома:
- Я обязан выполнить свою миссию. Восстание провалено, но я на него и не надеялся. В любом случае оно явилось бы только отвлекающим фоном для моих действий. Я не боюсь ни пыток, ни тем более смерти. Для меня гораздо хуже остаться в живых, зная, что со своими планами возмездия придётся навсегда расстаться. Что же касается вас двоих, то в море без меня вам будет проще выжить: больше пресной воды достанется. Ты же когда-то плавал по морю – служил на их флоте боцманом, Ком. Думаю, море заставит тебя вспомнить всё, чему ты научился тогда.            
- Боцман не лоцман! Как я проведу плот через загроможденное скалами пространство, если в команде у меня останется только этот олух, годный только жарить рыбу на кухонной плите! – отчаянным жестом Ком указал на Мамеда.               
- У вас нет выбора, Ком, – голос Орлиана звучал по-прежнему спокойно. – Мне всегда казалось, что погибнуть в океане намного лучше, чем подвергнуться пыткам владык. Но здесь у вас вообще ни единого шанса. В море же смелому может просто повезти.               
Точку в споре, как ни странно, поставил негр. Вряд ли Ком прислушался бы к мнению своего чернокожего приятеля в другой раз, но слова Мамеда о неких ужасных тварях, обитавших на острове под контролем владык, возымели действие на Кома.
- Пауки! – внезапно в страхе прошептал Мамед. – Они наверняка скормят нас этим жутким созданиям! Нет ничего ужаснее, чем оказаться в их паутине!         
На минуту в землянке повисла тишина. Потом Орлиан скрипучим голосом сказал:
- А ведь он прав. С тех пор, как хозяева привезли с собой или вывели здесь – неважно – своих гигантских пауков, жизнь в сельве без их, хозяев, разрешения и защиты стала нереальной. Подумай-ка, Ком – они никого не сажают на цепь, никому не надевают кандалы, ни за кем из безопасных с их точки зрения рабов не устраивают слежки – иди, куда хочешь, никто тебя не остановит. И никто при этом не убегает в сельву. Вовсе не потому, что боятся гнева хозяев: владыки пытают и держат в сырых казематах только тех, кого подозревают в организации заговора.  Остальных разве что стражники могут побить плётками – под горячую руку. Почему так? Не оттого ли что захватившие лес восьмилапые монстры стерегут рабов получше опытных ищеек?! Последнее время сельва вокруг зоны владык начала хиреть. Есть от чего! Пауки нарушили равновесие в сельве. Они жрут всех животных подряд – только крокодилы способны дать им отпор и даже слопать их, но они живут в озёрах, а пауки к воде стараются не подступать. Животные поэтому прижимаются к самой кромке воды у озёр и речек. В результате крокодилы и анаконды бьют их без счёту. Возможно, питоны смогли бы победить пауков, но их мясо, наверное, не пришлось гигантским змеям по вкусу. Так что думай как следует, Ком. Сидеть в зоне для вас – всё равно что сдаться на милость владык. А ты знаешь, какая у них милость к заговорщикам, пусть и раскаявшимся. Бежать прятаться в сельву – самоубийство. Проще и приятнее перерезать себе глотку. Поэтому выбирай – или верная гибель в муках, или славная попытка пересечь океан, которая, даст бог, закончится обретённой, наконец, свободой.            
- Я понял, – буркнул Ком.
Было ясно, что перспектива оказаться в окружении волн, из которых в любой момент могут явиться неведомые монстры ничем не лучше пауков, его особенно не радовала. Но и только что услышанные доводы в пользу этого, явно абсурдного, похода не оставили в нём сомнений.
- В океан так в океан, – попытался он было даже пошутить для бодрости. – Где наша не пропадала?   
К его удивлению, Мамед, никогда не видевший моря вдали от берега, такому решению Кома несказанно обрадовался.
- Морская вода! – то и дело восклицал он, когда они втроём паковали в дорогу припасы. – Она же целебная, морская вода! А сколько там солнца и воздуха? Свежий ветер наполнит наши лёгкие целительной силой!               
Наивный лепет «чёрномазого» раздражал Кома.
- Вот утащит тебя на дно морская змея или какая-нибудь другая хищная тварь! – по уши насытившись «идиотской» радостью дружка, Ком попытался было приструнить его.
Куда там!
- В океане живут Ниптанус, добрые духи воды, – с мечтательной улыбкой спокойно парировал Мамед. – Они нам обязательно помогут!         
- С чего ты взял, что они тебе, толстобрюхой головешке с немытой физиономией, захотят помогать, – ворчал Ком, старательно укладывая в припасённый заранее кожаный мешок запасы еды: вяленую рыбу и мясо, сушёные бананы и абрикосы, кокосовые орехи, зёрна маиса, хлебные сухари, лечебные травы, специально подготовленные на случай болезни в морском походе.          
- Помогут, – продолжал мечтательно улыбаться негр. – Они всем хорошим людям помогают. Об этом мне рассказывала еще моя бабушка.               
- А ей – её бабушка, а прабабушке – прапрабабушка! Знаем мы эти сказки. Да и с чего это ты взял, что ты – хороший человек? – Раздражение Кома начало сменяться обычным дружеским подзадориванием.

На самом деле Ком и сам хотел настроиться на удачу. Хотя бы для того, чтобы не гнать попусту желчь (как обычно он любил пояснять в подобных случаях).       
За сборами и болтовней время пролетело незаметно. Орлиан несколько раз оставлял их в землянке и, каждый раз старательно заваливая её травой и ветками, куда-то уходил. Во время каждого его исчезновения Кома охватывала нешуточная тревога, ибо отсутствие их наставника и вдохновителя всегда казалось Кому слишком долгим. Он всерьёз опасался, что старика схватили ищейки владык. Но проходил час-другой, и Орлиан вновь появлялся у входа и начинал аккуратно разгребать лаз в свою глубокую нору.            
Наконец, когда над островом уже начала сгущаться тьма, Орлиан вернулся окончательно и бросил к ногам Кома какой-то широкий кусок тонко выделанной кожи.
- Смотри внимательно! Это – карта, – сухо и серьёзно сказал старик приглушённым голосом, присел над холстом на корточках и принялся старательно разглаживать ладонями поверхность этого странного полотна.
Ком и Мамед разглядели на нём еле видимые линии, пересекающие друг друга под прямыми углами, и более чёткие очертания каких-то поразительно неровных, словно начертанных неумелой дрожащей рукой – то ли овалов, то ли кругов, то ли вообще не поймёшь чего. Тут были изображены ещё и какие-то стрелки, и вовсе не понятные фигурки и значки.
- Это остров, на котором мы с вами сейчас сидим, – заскорузлым пальцем Орлиан ткнул в один из тёмных уродливых кругов. – Вот отсюда вы уйдёте в море, – он указал на точку правее вверху круга. – Вот так вас понесёт течение, а вот так вас будет сносить в сторону ветер.         
Часа два кряду Орлиан посвящал обоих в премудрости ориентации по картам, терпеливо разъясняя, по каким внешним признакам в море можно будет определить место своего нахождения, хотя бы приблизительно, и какими действиями с парусом и рулевым веслом можно корректировать курс движения, чтобы как можно скорее доплыть…
- До вот этого атолла, – Орлиан ткнул пальцем в нечто по форме похожее на банан с сильно сведёнными друг к другу концами. – Здесь вы сможете пополнить запасы пресной воды, фруктов и дичи. Если попадёте на атолл к сезону ливней или ураганов, то слава Всевышнему! Вы сможете переждать плохую погоду на твёрдой земле. Точно не знаю, какие хищники на этой земле обитают, но земли ближе этого островка от нас в океане нет. Как-нибудь переживёте. А потом, – Орло сглотнул и немного подумал. – Держитесь северо-востока и, даст бог, суток через двадцать, а то и меньше, достигнете Острова наслаждений – так я называю страну коричневокожих дикарей, обитающих на том острове. Остров большой, там много доброй еды и пресной воды. В озёрах, как и здесь, водятся крокодилы и прочие опасные существа. Будьте осторожны и с насекомыми. Кроме ядовитых пауков там водятся и летающие твари поопаснее. Но, по сравнению с владыками и их восьмилапыми монстрами, нападающими из засады, ядовитая и зубастая живность Острова наслаждений – сущие младенцы. Потому я и назвал его островом наслаждений.               
- Постой! – Ком вдруг с подозрением посмотрел на Орлиана. – А когда это ты успел там побывать? Может, всё это тебе приснилось, а ты нам тут распинаешься как о всамделишном?         

- Прекрати паясничать! – сухо отрубил старец. – Сейчас не до шуток. Этот остров мне действительно приснился, но к делу это не имеет никакого отношения. В юности я хорошо полетал с ищейками владык на их металлических птицах. Так вот, по поводу того острова. Мне когда-то случайно удалось узнать, что руководит племенем коричневокожих дикарей – белый человек. Я подозреваю, что это мой вождь, которого когда-то смыло в океан. Возможно, он чудом остался в живых и каким-то чудесным образом попал на тот остров. Хотя это и не обязательно. Что это за звуки?! – насторожился вдруг Орлин. 
С улицы доносились приглушённые хлопки.
- Пожалуй, пойду посмотрю, что там происходит, – Орлиан уверенно двинулся к выходу, непреклонным жестом приказывая остальным сидеть в землянке и не высовывать носа наружу.               
Едва хозяин тайного жилища исчез из поля зрения Кома и Мамеда, частота резких и неприятных, даже пугающих хлопков уплотнилась. А ещё через несколько секунд до ушей прячущихся в землянке заговорщиков донеслись чьи-то отчаянные вопли. И вдруг сгустившуюся вокруг острова тьму начали пронизать яркие вспышки страшно багрового света… 




Часть третья.  Конец носолобых


Глава первая. Муха-перевозчица

Король «голожопиков» (так прозвал его Дидран) сидел в своей хижине, обхватив голову руками. Дидран и Ганнет примостились рядом на циновках. Им было проще пережить ляпсус, который их новый хозяин считал непростительным. Ибо даже если кто-либо из них и знал что-нибудь про могущественных антиатли, то вряд ли придавал этому сколь-нибудь серьёзное значение. Поэтому гости беловолосого спокойно пили вино и наслаждались бездельем. Пережитое ими во время схватки со странными существами на берегу моря у обоих отступило куда-то в глубинные пласты памяти. В таком состоянии вся троица белых людей просидела в хижине дня три, не меньше.      
И вдруг в пристанище короля острова ворвался один из коричневокожих. Подобравшись на коленях к своему королю, воин что-то прошептал ему на ухо. Лицо беловолосого тут же вытянулось от удивления.
    - Что? Ты это серьёзно говоришь? – бросил он в лицо воина на «родном» языке Дидрана и Ганнета.            
Воин кивнул и поманил беловолосого за собой. Поколебавшись несколько секунд, хозяин кликнул гостей:
- Эй вы, обжоры! Хватит лакать вино! У моих дикарей нашлось, что показать нам всем!   
Спустя минуту вся троица в сопровождении нескольких коричневокожих бодро поспешила в чащу сельвы…
… Старый колдун сдвинул сплетённую из мощных лиан завесу и пропустил вперёд себя повелителя и его гостей-пленников. Шедшие следом дикари замерли перед проходом на священную поляну, до поры до времени укрытую от посторонних глаз.      
- Орикимбайя толса, волдова телевек возца! – испуг и восхищение смешались воедино в воплях дикарей, оставшихся сзади белой троицы.
Над островом ещё только алела заря –  застывшее на поляне чудо троица заметила не сразу. Остановившись на краю поляны за толщей плотной растительности, они хмуро хлопали ресницами, ровным счётом ничего не понимая.  Но вот солнечный луч вылетел из-за деревьев, и спустя десяток-другой секунд король дикарей, Дидран и Ганнет внезапно увидели прямо в центре поляны возвышавшуюся над покровом густой травы… воздушную лодку с раздвижными крыльями.  Таинственно и грозно сиял в скользящих лучах солнца волшебный, никому из них неведомый металл. Именно её, эту покрытую налётом страшной тайны лодку небожителей аборигены называли мухой-великаншей, могущественной перевозчицей человека.
Коричневокожие даже боялись зайти на поляну. Когда же беловолосый приказал им явиться, они, выскочив из-за лиан, попадали на землю лицами вниз. Король переговорил о чём-то со жрецом, потом повернулся к пленникам:
- Видали, каковы мои дикари! Оказывается, эта вимана стоит здесь уже десятки лет, но они не решались рассказать об этом мне. Наверное, боялись, что я улечу на ней и брошу их на произвол судьбы. Как будто без меня эти обезьяны вообще не жили! И только сейчас они поняли, что эта волшебная штуковина может оказаться для меня необходимой. Если она ещё и летать не разучилась, мы с вами выполним наконец-то задуманное.               
Бывший командор и его бывший помощник, разинув рты, взирали на летающую лодку хозяев, в которой, как они сразу догадались, никто не устроил им засады, и не могли вымолвить ни слова. Ещё бы! Перед ними гордо возвышалось над землёй волшебное средство передвижения, никем и ничем не охраняемое, и беловолосый король дикарей собирался, судя по сиявшему в его глазах энтузиазму, не просто этим средством воспользоваться, но и взять на борт лодки своих гостей-пленников.      
Дидран полёта в лодке, над водой под облаками (а может и над облаками!), и желал всей душой, и страшился. К тому же ему совсем не хотелось возвращаться на остров заморских владык, а мысль захватить лодку во время полёта вызывала в нём дурноту. В то же время он поразительно чётко сознавал, как сильно он боится беловолосого, привыкшего моментально впадать в гнев при малейшем неповиновении ему со стороны кого бы то ни было. Ганнет же просто не понимал, каким образом лодку можно поднять в воздух, не зная заклинаний владык. А в том, что их новоиспечённый хозяин этих заклинаний не знает, Ганнет не сомневался.               
Не торопясь, явно осторожничая, король «голожопиков» приблизился к лодке почти вплотную.  Затем жестом позвал двоих самых молодых, ещё не научившихся бояться воинов.  Эти парни, судя по их движениям, пока что не умели чувствовать опасность в чём-либо и, по-видимому, не понимали, что такое опасность. По требованию своего короля они без колебаний беспечно несколько раз обежали «муху-перевозчицу» по кругу, затем один за другим полезли на неё по спускавшимся с «брюха» канатам.
Добравшись до самого днища, они пошарили над собой руками, на что-то наткнулись, поднажали плечами вверх и…через несколько секунд неожиданно и против своей воли поехали прямо во «чрево» «гигантского насекомого» –  только голые ноги и подёргались пару мгновений под днищем лодки.
Все находившиеся на поляне дикари замерли. С минуту над поляной висела напряжённая тишина. И вдруг из «брюха» «орикимбайи» выкатилась и упёрлась в траву заблестевшая на солнце лесенка. Из глоток дикарей разом вырвался вздох облегчения. А их беловолосый главарь с видом победителя направился к вимане…
***

… Через пару дней «орикимбайя толса» с тихим, но внушительным жужжанием, исходящим от вибрирующих крыльев, поднялась и зависла над поляной на высоте в пять-шесть боевых копий дикарей. В её провонявшем какой-то плесенью брюхе, в маленьком отсеке с волшебным оком, в удивительной формы креслах разместились три белых человека и десятка два вооружённых до зубов аборигена. И у каждого, включая  короля, от того, что с ними происходило, захватывало дух.
Беловолосый, так до сих пор и не назвавший Дидрану с Ганнетом своего имени, решил вести корабль на авось. Целые сутки они ухлопали на пробы работы с волшебным оком и пуговицами на панели под экраном, которые мигали разноцветными огоньками. Беловолосому едва удалось оживить эти пуговицы. С большим трудом он догадался перевести торчавший прямо в стене кабины ключ в вертикальное положение. А когда огоньки вдруг весело замигали, словно подбадривая беловолосого, в голову его начала поступать откуда-то информация, а точнее – непонятно откуда возникшие знания о процессе вождения волшебного судна.
На поверхности чудо-ока появилась карта с изображением островов. На одном из них мигал зелёный огонёк, на другом, расположенном южнее, такой же огонёк и красная звёздочка. Беловолосый догадался, что первый остров – это земля, на которой они в данный момент находятся, а второй – остров владык. И под сердцем у него сразу же засосало.
Он понял: лодка уже настроена возвратиться туда, откуда когда-то прибыла. Оставалось тайной за семью печатью, кого и откуда она сюда привезла много лет назад, куда они все подевались и почему все эти годы умная лодка простояла в ожидании. Кого она ждала? Тех, которые сошли на берег и почему-то не вернулись? Или… она была специально заслана сюда для кого-то?   
От последней мысли беловолосого передёрнуло. Что ждёт их там, на заветном острове, который он часто видел во сне? В глубине души он понимал, что Ниптанус каким-то непостижимым для простых смертных образом наблюдают за ним и даже подсказывают ему, что делать…
Он не стал думать, зачем Ниптанус устраивают ему лёгкое возвращение. Он должен был вернуться на оставленный много лет назад остров – и баста. И он полетел. Прихватив с собой зачем-то «свою вторую половину» и его приятеля. Дикари вызвались лететь с ним сами. Они всегда готовились к испытаниям и мечтали умереть в бою, защищая своего святого. А воевать на острове оказалось не с кем. Ищейки владык, прилетавшие сюда время от времени, никакой угрозы для их белого короля и селения не демонстрировали…








Глава вторая. Колодец

1.Воспоминания

    …Орлиан прислушался. Сверху, из мира людей и носолобых, едва долетал пугающий треск дьявольского оружия владык. Снизу же, из жуткой тёмной глубины колодца, о существовании которого владыки, по-видимому (и в это Орлиану очень хотелось верить) не подозревали, изредка доносились  монотонные звуки, вызываемые упрямо капающей откуда-то на каменное дно грунтовой водой. По характеру этих звуков можно было догадаться, что дно практически сухое. Наверное, накапливающаяся со временем влага мало-помалу уходила сквозь трещины в каменном полу…
Много лет назад случайно наткнувшись на заваленный разным хламом вход в этот колодец, Орлиан почему-то сразу подумал о том, что его выкопали некие могущественные существа задолго до появления на острове носолобых. Разумеется, не только их.  Даже самые старые мудрейшие из канувших в вечность сородичей Орлиана никогда никому не рассказывали о глубокой яме в земле – яме с удивительно ровными прямыми стенами, вымощенными по-волшебному прочными каменными пластинами.
И не удивительно: колодец находился на дне небольшого болота довольно далеко от стойбища племени, которому принадлежал Орлиан. Более того, в окрестностях этой зловонной ямы, заполненной трясиной, гнилой водой и жуткой с виду травой, когда-то обитали конкуренты сородичей Орлиана. У них была желтоватая морщинистая кожа и иссиня-чёрные волосы, полугнилые зубы и острые, как у шакалов, уши. Такими их, во всяком случае, описывали старики племени Тлантау. Орлиан их никогда не видел, поскольку все они вымерли задолго до его рождения. Вымерли, как было принято считать в племени Орлиана, от страшной болезни, вырвавшейся однажды из того самого болота и не пощадившей никого из «остроухих».
Конкурентов никто не жалел. Вспоминали о них с отвращением: якобы, они имели привычку пожирать пойманных соседей и даже своих раненых и больных. Оттого, мол, и зубы у них загнивали – рассказывали бывалые мужи Тлантау. Естественно, что когда исчез из мира людей последний желтолицый, страшное болотце и прилегающие к нему окрестности сородичи Орлиана обходили далеко стороной. Эта зона считалась проклятой.
Но явился с неба ненавистный Демон, и исторгнутые его чревом пришельцы, то есть носолобые владыки, наплевали на проклятия аборигенов. Демон замер на вершине острова, в самом центре сгоревшего в его огне стойбища Тлантау. Он словно превратился в неподвижную лысую гору. А вокруг него порождённые им носолобые принялись всё переворачивать вверх тормашками, рыть дьявольски длинные и глубокие канавы и возводить неведомые сородичам Орлиана высоченные хижины из камня, добытого глубоко под землей.
Хижины пришельцев были неподвластны никаким стихиям и совершенно не пропускали сквозь свои стены воду, жару и холод. А между этими демонической прочности хижинами носолобые мостили каменные тропы, по которым можно было ходить босиком даже во время сезона большой воды.
Возведение волшебных сооружений происходило на глазах у Орлиана и его переживших большую воду сородичей, которых человекообразные порождения Демона выловили уже из бушующих волн океана. Спасители перенесли  спасённых на спинах гигантских стрекоз на подготовленную для них сухую площадку, сооружённую на безопасном расстоянии от Демона, и на время оставили их в покое, подарив им много туш убитых животных и никогда не исчезающий огонь в большом плоском камне. И пока выжившие аборигены приходили в себя, им разрешалось наблюдать за тем, что делают пришельцы с неба. Дети Демона бесцеремонно выжигали сатанинским пламенем непролазные заросли лиан, вырубали, свирепо визжа, исполинские деревья, верхушками почти достигавшими облаков. Они хозяйничали на острове так, будто земля эта принадлежала им от самого начала жизни и аборигены были  здесь лишь местными двуногими зверями.
Орлиану, как первому аборигену, вступившему в контакт с владыками, разрешалось ходить везде, где обустроились пришельцы. С болью в сердце, тогда ещё толком не понимая, отчего эта боль у него возникает, юноша наблюдал, как дети Демона устраивают закладывающий уши грохот, взмётывая выше деревьев целые пласты родной земли, кроша в пыль огромные скалы и с корнем выворачивая из земли неохватные добрым десятком пар человеческих рук древесные великаны.
Юноша видел, как они невообразимо ловко ловят и делают недвижимыми гигантских крокодилов, как радуются, заталкивая в клетки больших жёлтых и пёстрых кошаков, которые в безумном порыве пытались грызть прутья клеток зубами и от бессилия выли на весь остров. Что им было проклятое место, погубившее всего за несколько смен дня и ночи целое племя – несколько сот желтокожих мужчин, женщин и детей?! Носолобые без лишних размышлений выжгли, испарили жуткое болото, а в образовавшуюся яму набросали обрезки деревьев и веток, осколки валунов и скал, груды каменной пыли и песка, и ещё какого-то мусора, происхождение которого Орлиану в то время было неизвестно.
И они пропустили, не заметили замаскированный спекшимся илом вход в древний колодец. Только Орлиана почему-то потянуло к тому месту с непреодолимой силой.
Страх перед выкосившей желтолицых заразой ушёл с порождаемой болотом сыростью. Нет болота – нет и демона, много веков обитавшего в нём. Истина вновь подтвердилась – небесный демон не терпит рядом с собой никаких других демонов. И, стало быть, бояться в этой яме больше нечего.
Возможно, Орлиан привык туда ходить из-за того, что пришельцы никак на это не реагировали. В места, где они хозяйничали, могли и не пустить. Мусорная яма же была им в большей степени безразлична. Что может привлекать там местного человечка, даже и много более умного, чем все остальные его сородичи?
Бродя по бывшему дну, Орлиан время от времени принимался разгребать завалы мусора. Он и сам тогда не знал, что можно отыскать на свалке носолобых, просто копался – упорно и подолгу – и всё. Пока, наконец, не наткнулся на странную дыру в земле. По сути то была щель в замурованном спекшимся илом отверстии диаметром в полчеловеческого роста. Орлиан просунул в неё какую-то тяжёлую штуковину, выброшенную детьми Демона, и через несколько мгновений до его уха долетел глухой стук от удара штуковины о дно. Орлиан сразу определил, что дно глубокое. А через несколько дней он приступил к расширению отверстия. 
На этой же свалке отыскал необычайно тяжёлое чёрное копьё, которое дети демона выбросили, скорее всего, случайно, и принялся упорно долбить им края щели, отламывая понемногу разнокалиберные куски и пласты. Пока наконец на этом месте не образовалось ровное круглое отверстие и молодой человек не заглянул в него, пытаясь горящим пучком сухой травы осветить проход в бездну.
Дна взгляд его так и не достиг. Однако Орлиан обнаружил, что дыра имеет что-то похожее на стены. И вспомнил, как когда-то давным-давно один из мудрейших племени рассказывал мужчинам вечером у общего костра о каких-то колодцах, которые древние колдуны выкладывали из камня в глубину земли, чтобы хранить в них от порчи сырое мясо и… прятаться там от демонов огня и урагана.  Тогда Орлиан так и не смог представить себе, как может выглядеть такой колодец. Понятно, что он быстро забыл эту сказку старого мудреца. Чтобы через много лет эта сказка, всплыв из глубочайшего подсознания, вывела его на путь поиска одного из тайных убежищ древних колдунов…
И он нашёл в себе силы спуститься в колодец. Впрочем, просто силы ничего бы не дали – спустившись однажды в колодец на прочной лиане, конец которой Орлиан на свой страх и риск обмотал вокруг тяжёлого полусгнившего бревна, в одном месте на круглой отвесной стене парень обнаружил узкие, но довольно отчётливые выступы. Они тянулись до самого дна – каждый на расстоянии чуть больше локтя от предыдущего. И в этом Орлиан убедился, отважившись спуститься по выступам в бездну, откуда отверстие входа казалось бледным пятнышком на фоне непроглядно страшной тьмы.
Через несколько лет Орлиан понял, насколько мудры были предки, сотворившие этот колодец. Они предусмотрели всё. Ведь не оставь они эти выступы для ступней человека, ни за что бы Орлиан не рискнул спуститься вниз – даже на длинной верёвке, связанной из самых прочных лиан. Длинный и прочный канат ему всё равно понадобился. Но одно дело подниматься с глубины в добрых три десятка боевых копий, используя исключительно силу рук и цепкость ног, и совсем другое – опираясь ступнями о выступы в стене.
Несколько раз подряд факел затухал прежде, чем Орлиану удавалось проделать половину пути. Но однажды ему повезло – факел у самого дна почти умер, но отчаявшемуся парню удалось-таки вдуть в него немного сил. Он вновь засветился слабеньким огоньком, и Орло ступил на холодное каменное дно. И с удивлением обнаружил, что здесь вовсе не так тяжело дышать, как ему казалось вначале. Более того, его ноги вдруг почувствовали холодную струю воздуха, тянущуюся почти по самому дну откуда-то из стены. Хвалам древним! Старая вентиляция продолжала действовать спустя сотни, а может и тысячи лет.
Впрочем, тогда Орло не знал, что такое вентиляция. Как не подозревал и о возможной смертельной опасности, таящейся нередко в глубинах заброшенных колодцев и шахт. Невежественному потомку канувших в вечность колдунов просто повезло – он сумел исследовать колодец со свойственной ему тщательностью…

...Струи воздуха тянулись из узкого лаза, кем-то давно прокопанного и аккуратно закреплённого плоскими камнями в колодезной стене прямо на уровне дна. Поначалу Орло, как и в первый раз наверху, обнаружил всего лишь длинную щель толщиной едва с палец. Спустившись в колодец в следующий раз, Орло прихватил с собой острый нож носолобых и ту тяжёлую копьеобразную штуковину, которой он отколупал наружное отверстие входа в колодец. Ему пришлось попотеть, однако через несколько часов упорного труда лаз расширился до размеров, дававших возможность пролезть в него некрупному худощавому человеку.
Орло снова рискнул, не стремясь понять, зачем ему это нужно, и снова выиграл. В стене оказался вход в тоннель, узкий и тесный, но достаточный для того, чтобы проползти в нём от начала до конца. К счастью, тянулся этот лаз всего-то локтей пятьдесят и заканчивался довольно широким выходом в древнее хранилище, просторное настолько, что в нём вполне можно было бегать по кругу.
О, это оказалось не просто хранилище! То, что в нём хранилось, заключало в себе силу, подобную могуществу носолобых. Этакие чёрные тяжёлые бруски с едва заметными на них тонкими стержнями. Они торчали как бы изнутри каждого бруска наружу на полпальца. И забрав один такой брусок наверх, Орлиан понял, какая опасность дремлет в этих стерженьках, по толщине подобных травяному стеблю. Другой бы, скорее всего, забыл про странные каменья, не найдя в них ничего для себя полезного. Что проку от камня, даже если он кем-то удивительно ровно и гладко обработан?
Но Орло интуитивно почувствовал неведомую силу, которую древние колдуны заложили в эти бруски, прежде чем надёжно укрыть их от постороннего глаза в этом хранилище. Наверху он долго выискивал укромное местечко, чтобы попытаться вызвать силу из волшебного бруска с помощью… огня.
Ему никто ничего не подсказал. Парень просто почему-то решил, что только живой огонь способен привести чёрные бруски в движение.  И в одном укромном местечке на берегу моря,  в окружении трёх белых скал, Орло забросал брусок сухими ветками, поджёг сверху это кострище, а затем, не медля ни мгновения, убежал как можно дальше.
Ждать в глубокой канаве шагах в двухстах от трёх скал ему пришлось недолго. Уже через пару минут его ослепило демоническим сиянием и оглушило жутким громом. А когда на берегу вновь установилась тишина и Орло выглянул из убежища, вместо трёх могучих скал высотой с два, а то и три человеческих роста, он увидел жалкую кучу мелких камешков. Хорошо, что Орло сразу же сообразил поскорее убраться отсюда. Грохот, конечно же, услышали носолобые. Но когда их ищейки явились на место взрыва, Орло уже сидел себе тихо в своём шалаше…
… Тайное хранилище укрывало в себе не только волшебные бруски с запертыми в них могучими духами разрушения. Там ещё были и железные дротики, которые не требовалось метать во врага – достаточно было направить на противника острие и крепче сжать рукоятку, чтобы вырвавшаяся из волшебного дротика молния оставила от живого существа кучку пепла.
А ещё… Орло нашёл в стене хранилища другой лаз, точнее проход – вполне просторный для того, чтобы можно было по нему идти в полный рост. Он был заложен сверху донизу камнями – не настолько тяжёлыми, чтобы Орло не смог повалить их внутрь. И, опять-таки, интуиция Орло… Другой бы, скорее всего, не нашёл вход в тоннель, просто не додумался бы это сделать. Орло же почему-то захотел как следует простучать стены хранилища на прочность – в одном месте из стены выпало несколько камней, изнутри потянуло струей воздуха.
Да, вентиляция древних заслуживала поклонения, как божеству.  Воздух в тоннеле был не только пригодный для нормального дыхания – в нём чувствовалась свежесть воли.

А позже Орло обнаружил и решётки, через которые некие таинственные джинны веками, не переставая, гнали воздух с берега моря прямо в подземелье. Оказалось, что проход из хранилища разветвляется на несколько проходов. По крайней мере два из них вели к морскому берегу, где на склоне обрыва заканчивались стеной с множеством больших и малых отверстий, которые снаружи можно было принять за змеиные норы.
Даже свежие солоноватые брызги постоянно влетали в тоннель через эти отверстия древних… Дальние предки Орло умели многое. Наверное, решил тогда Орло, они были ничуть не слабее детей небесного Демона…
Впрочем, в период жизни Орлиана и всех остальных людей могущество предков не имело значения. Какими бы сильными предки ни были, от них остались только жалкие вырожденцы, оказавшиеся не способными даже самостоятельно спастись во время наводнения…
И всё-таки предки ушли не просто так – исчезли и всё.  То, что они оставили потомкам, вселило в Орло надежду. Надежду на… месть. Да, на месть вчерашним спасителям. Чем старше и умудреннее жизнью становился Орлиан, тем сильнее и острее разгоралось в нём неумолимое желание отомстить. Нет, не за сожжённое когда-то стойбище на вершине острова, где теперь страшным напоминанием о прошлом возвышался сверкающий на солнце монолитный столп.
Спустя годы, годы постоянного общения с детьми Демона, Орло уяснил для себя, что в ночь, которая подвела черту, итог всей истории Тлантау, ни сам Демон, ни укрывавшиеся в его чреве носолобые не испытывали ни малейшего желания принести кому-то на острове вред. Пришельцы были гораздо более несчастны, чем захваченные врасплох аборигены. Их родина, их Остров, в отличие от острова Тлантау, разрушился до основания. Его поглотила Пучина, называемая носолобыми Космосом.
Орло до старости так и не понял, что такое Космос, но то, что он способен поглощать без остатка, это он усвоил хорошо. Какое имеет значение, есть ли в Космосе вода, или канувший в вечность Остров носолобых омывался чем-то иным, отличным от воды, пусть даже пустотой? Главное, что Острова этого теперь нет. И носолобым некуда возвращаться, а на Тлантау они –  чужие… Их оставалось только пожалеть, даром что они обладали волшебным могуществом. Что потерянное стойбище, когда у сородичей Орло осталось самое главное –  их родина, место, где жили предки…
Но Орло было, за что ненавидеть пришельцев с неба. Слишком дорогую плату за спасение они взяли с хозяев острова. Плату, которую нельзя оправдать ничем – ни спасением от наводнения, ни волшебными подарками, ни возможностью продолжать жить на родине предков, не беспокоясь ни о каких возможных бедах. Эта плата – их господство. Они сами стали хозяевами, сделав прежних хозяев домашними животными.
Да, они освободили спасённых сородичей Орло от всех бытовых хлопот. Не требовалось даже охотиться и собирать коренья – в их новое стойбище носолобые присылали всё готовое. Других людей, которых привозили из-за океана, заставляли трудиться в поте лица. А местных кормили сами. И на протяжении многих лет Орло с ужасом в сердце наблюдал, как деградируют последние выходцы из его племени.
Они даже не хотели рожать детей, а тех, что всё-таки производили на солнечный свет, безропотно отдавали носолобым, которые, как удалось выяснить Орло, из этих детей делали тупо исполняющих приказы убийц, надсмотрщиков, ищеек. Даже в артаки дети вырожденцев не годились, поскольку от природы не имели необходимой физической стойкости…
Орло помнил себя в юности добрым и отзывчивым, мягким и стеснительным в разговорах с людьми.  Сделать кому-нибудь больно казалось ему настолько противным, что он никогда не позволял себе во время детских потасовок давать кому бы то ни было самый обычный животный отпор. Победить Орло в потешной борьбе не составляло труда даже тем, кто был намного младше, ниже ростом и слабее. Он никогда не принимал вызова, даже забавного, а если кто-то из сверстников на него нападал сам – в шутку или из неприязни – Орло, боясь навредить сородичу, поддавался ему.
Пусть потешит самолюбие, усевшись верхом на поверженного тихоню (так в детстве называли Орло сородичи). Даже в этом Орло находил для себя приятное, спокойно воспринимая животную радость противника. Его и  мать Лагна так учила: лучше уступи, дай над собой посмеяться. Гораздо хуже в драке сломать обидчику палец или пустить кровь из носа. Зачем наживать ненавидящих тебя врагов?  Прослывешь тихоней –  в глубине души каждый будет тебя любить, даже самый последний задира.
Роль мальчика для битья тогда совсем не тяготила Орло. Он словно родился быть выше всех недочеловеческих страстишек. И терпение его действительно приводило к лучшему: разрядившись на тихоне, любой забияка растрачивал свою агрессивность и потом мог запросто угостить Орло лакомым куском жареной дичи или вкусного плода.
Мудрецы никогда не пытались защитить Орло, замечая, что в присутствии этого неуклюжего паренька юноши племени незаметно для себя становились добрее, отзывчивее, учтивее к старшим. В то же время никто из забияк Орло особо не мучил. В конце концов его подспудно начинали жалеть, стараясь не давать ему тяжёлых тумаков и не наносить ударов по лицу. И никто не называл его трусом. Даже насмешки над Орло постепенно превратились просто в шутки, а для того, чтобы разрядиться от злобы, забияке оказывалось достаточно повалить Орло в траву и недолго на нём попрыгать своей задницей. Что в целом не доставляло парнишке особых неприятностей.
Орло не мог бы тогда себе представить, что когда-нибудь всей душей презреет и возненавидит своих сородичей. Но это с ним произошло. Это его и пугало, и не удивляло одновременно. Когда из всех последних аборигенов в живых кроме Орло остался только мальчишка Алатан, зачерствевший душой старик поймал себя на том, что ничуть не печалится по поводу полного и безвозвратного вымирания вскормившего его народа. Он прожил с его последними представителями около пятидесяти циклов по 350 смен дня и ночи каждый, но так в душе и остался одиночкой.
Впрочем, как и его мать, замкнутая в себе собирательница целебных трав. После смерти Лагны, которая после прибытия небесного Демона прожила еще целый период взросления человека, Орло вообще ушёл из лагеря аборигенов, находившихся у носолобых на привилегированном положении. Тогда в лагере осталось человек пятьдесят, не больше, в основном уже пожилые мужчины.
Они были обречены, так как плюс ко всему ещё и обленились до невозможного. А в городе носолобых, где к тому времени жили и плодились люди с разным цветом кожи, волос и глаз, навезённые носолобыми из-за океана (наверное, с других островов, как подумал Орло), бросивший своих сородичей старик встретился с Алатаном. Носолобые взяли его в трёхлетнем возрасте, сразу к себе во дворец (так они называли Большую хижину, выстроенную неподалеку от Демона).
Чем он им приглянулся, Орлиан так и не выяснил. Но из Алатана не получился ни ищейка, ни стражник, ни тем более артак. Носолобые оставили Алатана при дворце, не нагрузив какими-либо обязанностями. Более того, ему разрешалось гулять где угодно, за исключением мест, куда пройти можно было только по специальному разрешению кого-либо из владык.
Орлиан подозревал, что этому мальчишке владыки что-то вживили под шкуру в области черепа. У носолобых было много всяких непонятных штучек, благодаря которым они могли чрезвычайно быстро узнавать обо всём, что произошло на острове, даже если это произошло явно не на глазах у стражников и прочих их соглядатаев. Возможно, Алатану разрешалось бывать везде, откровенно валяя при этом дурака, именно потому, что под черепом у него находился тайный глаз владык, и всё, что видел и слышал Алатан, видели и слышали носолобые. Было ли так на самом деле, для Орлиана не имело принципиального значения. В любом случае, посчитал он, в беседах с мальчишкой надо быть поосторожнее.
Но с самой первой встречи юноша почувствовал в скрытном старце родную душу. Он, скорее всего, не мучился над вопросом «из какого племени Орлиан» – просто к обществу старика его время от времени подсознательно тянуло. Часто при встрече с Алатаном старик ограничивался дежурными вопросами типа «не обожгло ль тебя сегодня солнце» или ничего не значащими фразами из серии «как хорошо, наверное, быть молодым». В такие моменты Алатан понимал, что Орло просто хочет поскорее отделаться от навязчивого мальчишки. Однако покидать старца тогда ему вовсе не хотелось. 
Юноша мог просто тенью ходить за стариком, бормоча о чём угодно: какую большую рыбину сегодня рабы понесли во Дворец владык;  в северной части острова носолобые что-то искали; одного из мальчишек чуть не утащила акула – какой он всё-таки лопух; и тому подобные вести, о которых Орлиан либо уже знал, либо они не представляли для него интереса.
Впрочем, мальчишка не раздражал старика. Наоборот, Орло испытывал к нему глубокую внутреннюю приязнь, понимая, что парню просто скучно среди своих сверстников, большинство из которых, к тому же, откровенно не любили Алатана за его приближённость к правителям.
Но перед самым началом кровавых событий Орлиан не выдержал. Чем явнее становился факт провала заговора против владык, во главе которого встал мудрый старец, тем подозрительнее к мальчишке он становился. Наступил момент, когда Орлиан в лицо обвинил Алатана в попытке вызнать тайные помыслы старца, чтобы донести на него владыкам. Это явилось верхом неосторожности, но Орлиан решил, что теперь-то таиться не имеет смысла. Единственное, о чем Орлиан тогда побеспокоился, это эмоциональная вспышка Алатана – не довёл бы себя парень до беды. Но даже на простое беспокойство за судьбу мальчишки времени у Орлиана в тот час не оставалось…

Орлиан прислушался ещё раз – ничто в глубине подземелья не выдавало присутствия посторонних.  «Нет, это невозможно, – в напряжении подумал Орлиан. – Они не могли меня выследить. Там никого нет, и мои опасения – всего лишь страх. Но чего мне бояться? Хуже уже всё равно не будет».

2. К цели

Машинально Орлиан нащупал локтем у бедра тот самый дротик – оружие древних колдунов. В крайнем случае, смертоносный огонь можно направить на себя. А если вдруг волшебная штучка не сработает, он воспользуется маленьким лезвием, замаскированным под нагрудный амулет. Его Орлиан тоже нашёл на дне высохшего болота. Оказалось, что оно лучше всех самых острых клинков сбривает волосы на лице и голове. И главное – его можно было спрятать в рукоятку, сложив вдвое. Никто бы не догадался, что старый Орло носит на конце верёвочки, обвязанной вокруг шеи.
Но даже если носолобые сумеют сделать так, что Орло не сможет пошевелить руками, он всё равно не даст себя подвергнуть пыткам. Думая о последнем, Орлиан мягко нащупал языком надёжно приклеившуюся к небу капсулу. Стоит только языком подогнать её к зубам, а затем раскусить и сглотнуть – и вечная свобода от всяческих жизненных передряг придёт к нему всего через каких-нибудь тридцать-сорок вдохов…
Эту страшную, но желанную при встрече с мучителями капсулу подарил Орлиану один из владык. На наречии Тлантау его имя звучало как «Зондикс», что значило, как с юмором объяснил этот носолобый, «везде сующий свой нос». Из всех пришельцев Зондикс был наименее загадочным. Более того, он любил общаться с аборигенами без всякого повода. Зондикса Орлиан всегда вспоминал с благодарностью в душе. Подарив волшебную капсулу, весёлый носолобый объяснил Орлиану, что в этой крупинке хранится сильный яд, который убивает не мгновенно, но быстро и без мучений.
«Ты, как и я, везде суешь свой нос. Если ненароком попадёшь в лапы большого паука, лучшего средства спасения, чем эта капсула, тебе не найти. Пока монстрик доберётся до твоей шеи, ты уже преспокойно заснёшь и очутишься в царстве твоих предков», – сказал тогда Зондикс Орлиану… Зондикс не дожил до кровавых событий. Он и так был стар, а тут ещё и сорвался со скалы…
Орлиану почему-то казалось, что Зондикса убили свои – просто не стали лечить. Он был слишком весёлым носолобым – совсем не вписывался в их компанию. Зачем он им был нужен?.. Это ведь от него Орлиан узнал о гибели Острова носолобых в таинственном Космосе… Зондикс много лишнего нарассказывал любопытному аборигену…
Собравшись с духом, Орлиан продолжил путь в глубину колодца. С каждым десятком пройденных вниз перекладин дьявольский треск оружия владык становился всё тише, всё призрачнее. Скоро Орлиану стало казаться, будто никакого треска снаружи и не доносится вовсе, будто он спускается в колодец в момент полного спокойствия, и кроме исследовательской страсти им ничего более не движет. Тишина, которую монотонно прорезали удары капель, равномерно падающих на сухое твёрдое дно колодца, охватывала Орлиана всё явственнее.
Она навевала чувство глубокого равнодушия, вызывала желание полностью забыть про существующий наверху мир, погрузиться в сладостное бездумье, заснуть где-нибудь в укромном местечке и насладиться безмерным покоем. Уже мягко ступая по каменистой тропе, тускло освещаемой холодным светом волшебного фонаря (его Орлиан нашёл в хранилище), он поймал себя на том, что в глубине души не хочет исполнять задуманное и выношенное. Он даже вздрогнул от этой мысли – настолько она ему показалась мерзкой в своей сути.

«Это симптомы старости, - Орлиан сглотнул горькую слюну. – На той стадии, когда старость превращается в неизлечимую болезнь».
Возненавидев себя в этот миг, Орло усилием воли заставил себя идти быстрее. Куда? Он точно знал, куда ведёт эта тропа, вдоль которой он двумя сутками раньше рассыпал свежего влажного песка с морского берега. Она вела к тому самому заветному месту, где владыки несколько десятков лет назад поставили свою главную волшебную машину – именно от неё зависело их могущество на Тлантау. Об этом тоже поведал Зондикс. Не мудрено, что его не стали выхаживать. Он словно презрел свой народ, указывая аборигену запретное место.
Там, на южном склоне священного когда-то для Орло холма, в самой стене обрыва, считавшемся в народе Орло ловушкой злых духов, носолобые сотворили пещеру, с помощью огненных джиннов вырвав из плоти холма огромный кусок земли. В этой пещере они и замуровали сверкавшую на солнце машину, размерами вчетверо превышающую самую крупную хижину островитян. А вход в этот схрон для волшебной машины надёжно закупорили сверхпрочным металлом.
Зондикс рассказывал, что сама машина одета в несколько слоёв волшебного вещества, сочетающего в себе качества металла и камня одновременно. Будто бы машина живая, но питается чрезвычайно редкими камнями, добываемыми с больших глубин, и дыхание её несет болезни и смерть. Даже в специальной волшебной одежде невозможно выстоять против её дыхания долго. Но эта машина отдаёт носолобым то, без чего их силе быстро придёт конец.
Она поддерживает их холодный свет, охлаждает и обогревает, когда надо, жилища, помогает делать поварские камни горячими без огня, снабжает их летающие и плавающие лодки, их бегающие по земле арбы и хижины силой, которая заставляет все их двигаться вместе с грузом и людьми. И, конечно, же, эта машина, плоть от плоти небесного Демона (а скорее всего, полагал Орло, она и есть демон, только поменьше, чем первый) питает силой смертоносные молнии владык, способные почти мгновенно сжечь посёлок, лагерь и целое племя разом.
Разумеется, без помощи этой демонической машины ни на что не способны волшебные ока и уши хозяев, которые видят и слышат с огромного расстояния, что происходит далеко за океаном. На это Зондикс тоже намекнул, и Орло, поразмыслив, понял о машине всё…
Владыки просчитались в одном – они и не предполагали, что кто-то сможет заложить гремучих джиннов под дно пещеры, схоронившей ту могучую машину. Но судьба уготовила это Орлиану. Один из подземных проходов вывел его к вентиляционной шахте, устроенной древними колдунами как раз под пещерой, сотворённой носолобыми.
Выбирая место для схрона, носолобые по беспечности своей не обратили внимания на несколько заросших травой змеиных нор у самого подножия обрыва. Но Орло почему-то захотелось как следует почистить эти шахты изнутри. Он расширил одну из «нор» настолько, что выбрался наружу. И остолбенел, когда сообразил, куда попал.
Дело было в полдень, при ярком солнце. Но Орлиана там никто не заметил: охраны у той пещеры носолобые не держали (зачем, когда в пещеру и так никто не войдёт), а гулять в том месте никого на острове не тянуло. В тот день Орлиан поскорее снова замаскировал отверстие и вернулся домой тем же путём – через колодец. С тех пор прошло несколько лет, прежде чем он выносил план всеобъемлющей мести носолобым.

Опасаясь, что кто-нибудь из ищеек выследит его, Орло делал длительные перерывы в своих посещениях тайного убежища древних колдунов. Порой он остерегался даже приблизиться к выпаренному болоту, превращённому носолобыми в мусорную свалку. Почти два года у него ушло только на то, чтобы натаскать в «священную» пещеру целую поленницу брусков с застывшими в них джиннами огня и грохота. Только после этого Орло начал готовить восстание рабов, большинство из которых мечтали когда-нибудь вырваться на свободу. Так, во всяком случае, полагал Орло. И несколько его дружков из числа привилегированных невольников, которым разрешалось отдыхать целый день после четырёх дней работы на кухне во дворце носолобых, в саду, в мастерских по обработке светящегося камня и в других местах, где не требовалось от зари до зари гнуть спину или таскать на себе тяжёлые тюки.
У Зиявля, Кома и Мамеда, например, оставалось достаточно времени, чтобы в укромном местечке рассуждать о свободе от какой бы то ни было работы, тем более выполняемой по принуждению, пусть даже за неё хозяева сытно кормят. Они по-настоящему балдели, фантазируя о других островах (которых никогда не видели), где люди живут счастливо, потому что там нет никаких владык, никаких ищеек и стражников, зато там много красивых женщин, любую из которых можно выбрать для утех, ни у кого не спрашивая разрешения.
Практически все заговорщики, которых сумел обратить в свою веру Орлиан, родились на Тлантау. Их отняли у родителей, едва детишки научились держаться на растущих ножках, и никто не мог поведать им о красотах земель, расположенных далеко за морским окоёмом. Ведь люди с разным цветом кожи, которых носолобые периодически привозили оттуда, говорили на разных языках, к тому же им быстро стирали память и прививали желание общаться как можно реже.
Носолобые вообще всё на острове устроили так, что рожденные здесь практически не встречались с привезёнными издалека. А склонным много говорить на людях стражники быстро отбивали всякую охоту лишний раз открывать рот. Подстрекателям же к неповиновению могли запросто вырвать калёными щипцами язык.
Так или иначе, но Орлиану удалось закрутить заговор против хозяев и их прислужников из местных. Убедительные рассказы Орлиана о том, каким образом носолобые появились на острове, постепенно запустили цепную реакцию. Многих сторонников восстания стражники поймали, ещё когда о самом восстании речь даже в узком кругу посвященных не заводилась. Но погасить слухи про армию заговорщиков, день ото дня набирающую силу и обладающую волшебным оружием, уже не удалось. К счастью для носолобых, слухи так и остались слухами.
Орло тщательно разработал план восстания, но собрать достаточно многочисленную команду сильных духом мужчин, которым можно было бы вручить волшебные дротики древних колдунов, так и не сумел. И в то время, когда ищейки рыскали везде и всюду, подслушивая каждое слово в самых безобидных разговорах, а стражники бросали людей в казематы по первому подозрению, собравшаяся было группа будущих бойцов начала разваливаться на глазах у Орло.
Этими рабами страх овладел много раньше момента, когда они должны были взяться за оружие. Большинству вдруг захотелось спокойно жить, как прежде, зная, что завтра они снова получат порцию мясной или рыбной похлёбки с куском лепёшки, а после тяжёлого трудового дня с наслаждением вытянутся на постели. Орлиан понял, что восстание подавлено в самом зародыше и ему ничего не остается, как осуществить свой замысел в полном одиночестве.

Он плохо представлял себе последствия грандиозного взрыва, который произведут по его воле затаившиеся в брусках джинны, но интуиция подсказывала ему, что последних друзей, оставшихся преданными ему до конца, необходимо любыми путями спровадить с острова. И, поняв наконец, что отлив очень скоро не даст Кому и Мамеду  до утра уплыть за окоем, Орлиан решил начать свой последний спуск в древний колодец…



Глава третья. Великое начало

.1.
Спасатели

Спасение пришло нежданно-негаданно.  Ни Лукреций, ни Акара не думали, что сидеть в камере им придётся недолго. Голод, разумеется, они почувствовать успели, ведь, как и предполагал Акара, рассерженные хозяева забыли о юных пленниках не меньше чем на двое суток. Поначалу у парней жутко свело животы, потом сосание под ложечкой прекратилось. Чтобы ненароком вновь не вызвать его, друзья не разговаривали, стараясь больше дремать. И вдруг в их тяжёлую тишину из-за двери прорвался какой-то приглушённый, но тревожный шум.
Сначала они не поняли, что происходит. Им обоим показалось, будто за стеной перетаскивают что-то тяжёлое, потом в их дверь кто-то несколько раз сильно ударился всем телом. Внезапно через её броню прорвалась ослепительная вспышка. И тут же камера наполнилась умопомрачительным визгом и брызгами раскалённого металла. Друзья на какое-то неопределённое время выпали из мира реальных ощущений – зажав руками уши, они плотно уткнулись носами в свои топчаны и даже не пытались хоть как-то прояснить ситуацию.
Неожиданно визг, шипение и вспышки света разом прекратились, раздался мощный хлопок, затем послышались топот ног и чьи-то грубые голоса. Кто-то возбуждённо говорил на незнакомом для Акары и Лукреция наречии.
Мощные руки оторвали парней от топчанов.  Резко распахнув глаза, Лукреций увидел перед собой окаймлённое светлой бородой довольно молодое лицо. Большие синие глаза чужака внимательно изучали Лукреция. Беглого взгляда в них было достаточно, чтобы почувствовать: это не враг, это очень сильный человек, из какой-то далёкой, полусказочной страны, из другой Цивилизации, о существовании которой так боялись говорить на Побережье Тёплого моря. И человек этот пришёл в эти подземные казематы специально для того, чтобы вызволить Лукреция – маленького, глупого, слабого и беззащитного юнца.
Именно таким он почувствовал себя рядом с могучими незнакомцами, владевшими древней магией. Ошеломлённый столь внезапным появлением чудесных спасителей, Лукреций не заметил, с какими восторгом смотрел на пришельцев Акара. Словно они были его давней мечтой…
Как во сне Акара и Лукреций ехали на плечах этих волшебных парней, широкими шагами бежавшими по петляющим коридорам казематов. В одном месте завязалась настоящая волшебная битва: дорогу спасителям и спасённым преградил большой отряд ищеек и стражников.  Их оружие тоже изрыгало огонь и выбивало щепки из камня, которым были выложены коридоры лабиринта. Но волшебных парней слуги владык даже не задержали. Двое из них на бегу послали грохот и огонь навстречу группе захвата, и те, окутанные дымом, метнулись наутёк.
Юным друзьям почти невозможно было понять, что вокруг них творится. На улице парни очутились в кольце грохота и огня, буквально рвущего ночную мглу на части. Они не сразу поняли, что на острове владык разгорелось грандиозное сражение волшебников. Происходившее вокруг непосвящённый мог принять либо за какой-то природный катаклизм (гнев богов), либо за волшебные действа, производимые таинственными владыками в честь какого-то праздника, чрезвычайно для них важного. Возможно, для кого-то это был действительно праздник…

...Орлиан ошибался. Не все собранные им бойцы вышли из игры до начала восстания. Да и кто бы его поднял, если бы организованная Орлианом группа полностью развалилась в самом начале?
К тому же за Орлианом сумели проследить. Не ищейки. За ним шпионили другие. Даже Ком и Мамед не догадались тайно сесть на хвост «помешавшемуся на мести лысику». Но близкие друзья Зиявля, схваченного стражниками за день до начала восстания, давно это сделали. Им несколько раз удалось спуститься в тайное подземелье древних колдунов вслед за Орлианом, оставшись при этом незамеченными. Они видели, как Орлиан управляется с волшебными дротиками, и хорошо запомнили, где они хранятся.
Они также стащили у Орлиана из-под носа несколько десятков гремучих брусков и перепрятали их наверху в надёжном месте. Те люди понимали, что Орлиан уже стар и слишком недоверчив. Они догадались, что, владея неким оружием, по силе не уступающим оружию владык, старый заговорщик так и не рискнет кому бы то ни было передать его в руки. Поэтому твёрдо решили во что бы то ни стало завладеть этим оружием.
В любом деле, которое, казалось бы, уже протухло, так и не успев затеяться, всегда остаётся доля свежести. Она просто ждёт своего часа. А час наступает неожиданно, целиком и полностью завися от внешних факторов, возникновение которых предсказать порой бывает невозможно.
Сигналом к восстанию послужило появление на Тлантау могучих расеянов. Проникнуть в систему подземных казематов без шума им не удалось. Что ж, они готовы были ко всему. И не просто готовы – они хотели шума, будучи уверенными с детства, что только в шуме сражения рождается слава. Поэтому добрые молодцы в сверкающих кольчугах и шлемах без долгих раздумий метнули гремучий огонь в целую банду стражников, закрывших дорогу в подземелье.
Явно не ожидавшие столь наглого нападения да ещё с оружием владык, стражники вызвали подкрепление из Дворца. Пока оно подоспело, орисы ворвались в лабиринт, разыскали камеру, в которой сидели Лукреций и Акара, срезали дверь и вытащили спасённых юношей на поверхность. Оставшийся наверху отряд прикрытия уже вовсю огнём и молниями сражался с отовсюду набегавшими солдатами владык. И шум, который ранней ночью устроили на острове Тлантау богатыри из Индостана, сохранившееся ядро восстания восприняло сигналом к выступлению.



.2.
Момент Истины

Повезло и Алатану: буквально за час до начала неожиданных военных действий его вывели из камеры. Дрыктар ненавидел проводить допросы в казематах. Поэтому парня доставили к нему в рабочую хижину, выстроенную по просьбе прихвостня носолобых неподалёку от набережной. Дрыктар знал, что Алатан никуда не убежит. В камеру он сажал его исключительно в наказание. Но к моменту, когда орисы уже готовились напасть на охрану казематов, Дрыктар остыл. Ему вдруг захотелось снова допросить «дрянного мальчишку, разодетого петухом». Но не столько как подозреваемого в заговоре против владык (этому заговору Дрыктар вообще почти не придавал значения), сколько как юного нахала, посмевшего перечить тёртому жизнью начальнику хозяйских ищеек. Ему очень захотелось как следует поиздеваться над молодым «петушком», причем самому, без помощи палачей. Зачем они, когда мальчишка и так расскажет обо всём, что знает.
Ведь на самом деле ему и нечего было сказать, особенно теперь, когда все заговорщики схвачены. Палачи только всё испортили бы. Ведь у Дрыктара откровенно чесались руки. И он хотел получить удовольствие от этой встречи, для чего планировал сначала мальчишку приласкать словами и жестами, угостить его вкусным вином, дичью и фруктами, а потом, когда тот размякнет в нежданно упавшем на его голову счастье… О, Дрыктар с замиранием сердца представлял, как неожиданно для юного глупца схватит его за горло, потом за волосы…на одном месте…
Дрыктару такое казалось верхом наслаждения, которое только можно получить от пытки – сначала успокоить, усыпить, а потом и начать мучить по всем правилам подлой игры в ценителя справедливости…
И вот, наконец, когда Алатан встал перед ним во всей своей красе, произошло неожиданное. Неподалёку от хижины, в которую к Дрыктару привели Алатана, вдруг что-то со страшной силой грохнуло. А через несколько секунд Дрыктар с ужасом в сердце услышал дробный треск оружия хозяев. Оцепенев от этой неприятной неожиданности, он в глубине души надеялся, что всё это очень быстро прекратится. Ищейки владык иногда специально открывали стрельбу в воздух, дабы склонные к бунту рабы не забывали о волшебной силе владык.
Стрельба в таких случаях сопровождалась яркими вспышками света и боевых молний, но длилась демонстрация хозяйской мощи не дольше минуты. Поэтому Дрыктар и выжидал, стараясь думать о том, что вот-вот вернётся вечерняя тишина, и он сможет исполнить то, что задумал. Алатан стоял перед ним, не шевелясь, и, казалось Дрыктару, был напуган, как и полагалось в таких случаях рабу. Но что-то в лице парня вызывало у Дрыктара беспокойство. Как-то не так вёл себя в эту неприятную минуту привилегированный раб. Что-то ещё кроме страха выдавали его резко округлившиеся глаза. Словно раб ждал этого грохота, треска и вспышек молний. И Дрыктар не выдержал.
- Что! – злобно прохрипел он неожиданно для самого себя, не узнавая свой собственный голос. –  Всё идет по плану?! Ты знал об этом, паршивец, помёт гиены! Ведь тебе нужно было протерпеть до этого момента, не так ли, недоумок!
Дрыктар успел подумать, что сам сорвал свой вожделенный акт мести, но это теперь уже не имело для него сколь-нибудь серьёзного значения. Минута давно прошла, а шум начавшегося боя, наоборот, только разгорался. К треску и грохоту теперь примешивалось какое-то леденящее жилы шипение, сменяемое жутким приглушённым воем. Никогда ещё Дрыктар не слышал таких звуков оружия. И это напугало его сильнее всего. Если владыки решили применить то, что никогда раньше не испытывали на Тлантау, значит случилось непредвиденное.
«Не может быть! – с нарастающим ужасом в груди подумал Дрыктар. – Кто-то напал на остров с неба?! Пришли те, страх перед которыми владыки тщательно скрывали даже друг перед другом?!».
Дрыктар снова глянул на мальчишку. Гадёныш неблагодарный! Если бы не благосклонность к нему со стороны Дрыктара, гнил бы он сейчас где-нибудь в помойной яме. Или того хуже – превратился в обед для восьмилапого стража! И вместо того, чтобы упасть перед хозяином на колени, этот желторотый птенец ещё нагло ухмыляется. Вот он стоит перед человеком, одно движение которого способно немедленно привести его к смерти. Стоит, гордо выпрямившись во весь рост и прямо-таки балдеет от звуков нежданной канонады. Вон как загорелись его глазюки!
Дрыктару тут же смертельно захотелось накинуться на маленького негодяя и голыми руками удавить его. Но вместо этого он обернулся к двери и кликнул стражника:
- Асмарал! Что там происходит? Пойди узнай, живо!
- Слушаю, хозяин! – дрожащим от страха голосом откликнулся стражник.
И в этот момент Алатан понял, что нужно бежать.
- А ты, дрянь! – Дрыктар снова повернул своё искаженное злобой лицо к «молокососу». – Пади ничком и замри, если хочешь жить!
Всё делалось очень быстро, но Алатану все движения – свои и Дрыктара –  казались почему-то невероятно замедленными, словно происходящими в толще морской воды.
Вот озверевший Дрыктар отрывает свой зад от кресла, вот он машинально вытягивает левую руку в сторону Алатана, намереваясь схватить его за шею. Вот правая рука начальника ищеек тянется к висящему на поясе кинжалу. Нестерпимый грохот врывается в хижину с улицы! Яркая вспышка… Алатан автоматом отшатывается от рвущегося к нему Дрыктара, который медленно и приглушённо выкрикивает ругательства. Правая рука любимца владык натужно вытаскивает клинок, а жирное тело стремится загородить Алатану путь к выходу.
Юноша уходит от хищных пальцев Дрыктара, подныривает под локоть противника и… кидается ему в ноги. Это явная ошибка, просчёт неумелого бойца. Увы, Алатан не видел необходимости обучаться рукопашному бою. Юношеская прыткость и вёрткость – только этим он и обладал на момент Истины. В драке с опытным убийцей этого всегда оказывается крайне мало.
Алатан сбил Дрыктара с ног, но и сам упал. Они катались по полу, рыча, как звери. И Дрыктар постепенно брал верх. Вот Алатан уже на спине и с горечью в глазах обречённо взирает на Дрыктара, который с кинжалом в руке усаживается поверженному мальчишке на живот, сдавливая рёбра жертвы мощными коленками.
- Убью, щенок! – брызгая пеной, хрипит Дрыктар.
Пламенем полыхает лезвие. Но что-то происходит. Алатан ещё не успел понять, что с ним случилось. На миг перед его глазами (а может перед внутренним взором) возникло чьё-то необыкновенно красивое мужественное лицо. Прекрасные глаза бога (Алатан сразу понял, что это бог) слегка насмешливы. Алатан слышит весёлые слова: «Сбрось его и тресни по башке как следует. Ведь ты сильнее его многократно».

Он ещё ничего не успевает сообразить. Тело Алатана работает быстрее сознания. Парень только успевает поймать глазами, что клинок с силой вонзается в пол, а промахнувшийся Дрыктар теряет равновесие.
Алатан не успевает понять направление своих движений, но замечает, что каким-то непостижимым образом выворачивается из-под Дрыктара, сбрасывает его на рукоятку кинжала. Вот Алатан уже на ногах, отчётливо видит внизу затылок Дрыктара. Левая рука его машинально хватает Дрыктара за волосы, а правая, сжавшись в кулак, резко ударяет по темени. Алатан не может понять, как ему удалось оглушить зрелого бойца. Он только улавливает глазами, как здоровенный мужлан вытягивается ничком на полу рядом с торчащим кинжалом. Путь свободен…
Замедленность восприятия прекратилась также внезапно, как и началась. В сознание Алатана снова влетели страшные звуки битвы и яркие вспышки. Что-то звонко треснуло прямо в хижине. Точнее, над хижиной, снаружи. И заплясали в окнах языки свирепого белого пламени.
Бросив прощальный взгляд на Дрыктара, Алатан рванулся к выходу. Потом вдруг остановился, кинулся тащить Дрыктара за ноги вон из хижины. Но силы куда-то пропали. Во всяком случае, та волшебная сила, что позволила одолеть зрелого мужчину, куда-то утекла – осталась только обычная сила, свойственная физически не очень развитому, но всё-таки молодому телу.
Хижина уже полыхала, как факел –  находиться в ней становилось смертельно опасно. К тому же пот от усилий и стремительно нарастающей жары застилал глаза. Поэтому Алатан бросил эту затею – вытащить Дрыктара на воздух. Но прежде чем выскочить из хижины, он метнулся глазами по комнате, заметил стоявший на столе у стены кувшин с вином, прыжком достиг его и на бегу к выходу опрокинул Дрыктару на голову. Очнулся начальник ищеек или нет – Алатан не видел. В тот момент, когда хрупкая крыша хижины начала обваливаться внутрь, парень широкими прыжками нёсся вдоль набережной, сам не зная куда…



2.
Битва чародеев

- Ну что, мальцы, не напугались?! – непонятно было, спрашивает насмешливый могучий воин или обозначает факт. – Молодцом держатся! Настоящие воины!
Лукреций не успел загордиться от такой похвалы. Ему было не до этого. Вокруг всё сверкало, грохотало и шипело, а голос волшебника звучал у парня прямо в голове.
Пробившись наверх, освободители скинули ребят со своих плеч:
- Бегом за нами, да вперёд не выскакивайте!
Парни сразу поняли, как следует себя вести, чтобы радость освобождения не сменилась разочарованием перед смертью.  Волшебники сгрудились в одно мощное целое, втянув спасённых «малявок» как бы внутрь этого живого монолита. Сбежавшиеся со всех сторон ищейки и стражники тут же заполыхали красно-сине-белыми молниями, так же волшебным образом посылая их в сторону богатырей. На миг Лукрецию показалось, что прикрывшие их обоих сказочные витязи с головы до ног заполыхали огнём, мгновение – и от них не останется и пепла. Однако молнии, вонзившиеся в этих молодцев, лишь резанули по глазам. И –  Лукреций вытянул от удивления шею – отразились к тем, кто их послал. Во вспышке света мелькнули круглые выпуклые щиты, сияющие зеркальным блеском. Когда богатыри успели и откуда их выхватить, двум юнцам из мира обычных людей ни за что было не понять. Оба мгновенно сообразили только одно – в руках у волшебных парней не круглые зеркала, а боевые отражатели волшебных молний. И чем гуще и стремительней сыпались на боевой порядок орисов смертоносные молнии ищеек и стражей, тем сильнее происходила отдача – многие прислужники владык успевали только тонко вскрикнуть перед тем, как обуглившись, падали под ноги своим товарищам.
- Прорвёмся! – весело крикнул один из витязей.
И выпустил едва ли не из пальца ярко-жёлтый огненный шар размером с кулак. Вслед за этим парнем выпустили такие же шары другие воины. И один за другим эти шарики со страшным грохотом и воем шваркнулись под ноги мечущимся по набережной ищейкам. А из глубины острова до ушей Акары и Лукреция вдруг стали доноситься яростные боевые кличи, визги и вопли обожжённых и покалеченных людей вперемежку с приглушенным грохотом, шипением и свистом, выворачивающим наизнанку внутренности.
Сразу стало ясно: великая битва волшебным оружием происходит повсюду – вся чародейская страна охвачена горячкой яростных стычек одних групп воинов против других, горячкой бешеных драк, невиданных в своей жестокости и средствах умерщвления…


3.
Умная Муха

…Муха-перевозчица подлетала к Острову. Тихое жужжание внутри неё немного изменилось в тоне – стало чуть выше, что означало, по-видимому, «иду на посадку». Символизировавший пункт назначения, красный огонёк на волшебном оке начал мигать, от экрана стало доноситься негромкое попискивание.
Беловолосый очнулся от сладкой дрёмы, машинально глянул на волшебное око, и под ложечкой у него волнующе засосало. «Приехали» -- автоматически выплыло из его подсознания. Под сердцем неприятно защемило. На карте моря возникли какие-то непонятные символы. Впрочем, через полминуты к нему снова как бы из ниоткуда явились знания. Он уже не удивлялся, решив для себя однажды, что могущественные Ниптанус умеют всё.
Символы на карте постоянно и очень быстро изменялись, сообщая о том, сколько средних человеческих шагов каждую новую секунду оставалось до намеченной цели – тысяча, девятьсот пятьдесят, восемьсот, семьсот пятьдесят…Значки менялись и менялись. Зачарованный игрой волшебного ока, беловолосый даже не обращал внимания на своих спутников. Да и что было на них глазеть, если все они – и Дардан с Ганнетом, и воины-дикари – крепко спали, как будто и не собираясь в ближайшее время просыпаться.
И вдруг жужжание мухи-перевозчицы резко повысилось ещё на один тон, а над мигавшей красной звёздочкой появилось чёрное пульсирующее перекрестье. Прерывистое попискивание сменилось тревожным прерывистым воем. Странно, что сирена не разбудила всех остальных пассажиров. Они спали, словно некий могущественный маг наслал на них волшебный сон, из которого вывести не могли никакие даже самые громкие звуки.
Впрочем, беловолосому сейчас было не до размышлений. Ибо он понял: волшебное око мухи-перевозчицы предупреждает его об опасности. На острове что-то происходило. Что-то, что грозило мухе-перевозчице сильным повреждением или даже полным уничтожением. Он сразу понял, что муха ждёт его подтверждения – сбросить скорость, изменить курс на медленный облёт вокруг Острова, стать невидимой. Да, он уже знал, что муха это умела…
И он подтвердил её предложение, нажав на одну из расположенных на панели пуговиц. Жужжание снова стало понижаться и притухать, сигналы опасности прекратились. Ещё через несколько минут беловолосый почувствовал, что исчезла мельчайшая вибрация корпуса мухи, вызываемая быстротой движения. Теперь муха не мчалась над морем, а плыла со скоростью черепахи. И никакому наблюдателю извне её не было слышно. Зато волшебное око заметно увеличилось в размерах, и он увидел сквозь него сияющий огнями Остров – место его мечты. Только сейчас он почувствовал, что по-настоящему боится к нему приближаться.
«Зачем я вернулся сюда? Прошлого ведь не воротишь», -- как бы невзначай подумал он, внимательно всматриваясь в глубину волшебного ока.
Там плескалось ночное море. В кромешной тьме видна была только маленькая часть необъятного взглядом водного пространства – круг, освещаемый ярким светом Луны. Был виден и Остров, над которым почему-то полыхали яркие разноцветные вспышки. Фантастическое зарево манило и пугало одновременно. Никогда ещё в своей скучной островной жизни среди коричневокожих дикарей их беловолосый король не видел ничего подобного.
Прилетавшие время от время ищейки владык не устраивали фейерверков. Только в самый последний раз, перед тем, как беловолосый с воинами напал на ни в чём не повинных антиатли, ищейки бросались сверху огненными шарами, уничтожая своих же воинов. Но то, что они тогда устроили, почти не походило на то, что творилось сейчас на Острове.
Но он понял: на самом деле там сейчас происходит примерно то же, что происходило тогда на острове коричневокожих, только в гораздо большем масштабе. И если тогда ищейки уничтожали по сути беззащитных перед их дьявольским оружием людей, то здесь ищеек убивают самих. И убивают не хозяева, решившие вдруг избавиться от своих слуг, а некие могучие волшебники, прибывшие далеко из-за моря именно с этой целью – убить как можно больше прислужников владык…
…Внутри Мухи было тихо. Снаружи доносилось лишь приглушённое шипение моря, приятное для уха, убаюкивающее. В какой-то момент беловолосый снова впал в дрёму. И ему начал сниться сон…


4.
Сон Беловолосого

…Он был молод и по-мужски красив, лёгок на ногу, силён, как зверь, и всегда весел. Вокруг него туда-сюда ходили чем-то озабоченные люди: совсем юные, с абсолютно голыми лицами парни, стройные, как олени; коренастые, уже начинавшие гнуться к земле и успевшие к этому моменту вырастить потомство, мужчины, бородатые и волосатые; молодые и постарше женщины с ожерельями, бусами и подвесками из ракушек и голышей – все были почти обнаженные, с белой кожей, серьёзно потемневшей под лучами солнца.
Кругом с весёлыми и слегка раздражающими взрослых криками сновали разнокалиберные детишки. Одни наскакивали друг на друга, молотя кулаками и норовя повалить соперника в траву. Другие либо дразнили старших, либо азартно ловили крупных и ярких бабочек. Кто-то просто капризничал, вместе со слезами размазывая по щекам зелёные сопли.
Меньшой ездил верхом на плечах у большого, хохоча и размахивая только что сломанными ветками, без раздумий хлеща ими каждого, кто оказывался на пути. Худой длинноногий мальчишка, ссутулившись, во всю прыть улепётывал от довольно крупной и широкой в кости девицы, на ходу пытаясь обглодать мосолыжку недавно изжаренного бычка, которую шельмец, незаметно подкравшись, выхватил из рук своей старшей сестры. Она надумала перекусить припрятанной во время общего обеда порцией и осталась ни с чем, готовая, нагнав нахала, отвести на его тощем теле душу градом увесистых тумаков.
Глядя на эту парочку, резво несущуюся по поляне, двое что-то горячо обсуждавших охотников громко захохотали и, грубо хлопая себя по волосатым ляжкам, засвистели, заулюлюкали. Из расположенной неподалёку хижины с соломенной крышей выбежала далеко не молодая женщина. Грозя кому-то сморщенным кулачком, она противно заверещала ругательствами.
И он ничему не удивлялся во сне. Дышалось ему на этом месте посреди обильной зелени и скопищ разных насекомых легко и привычно. Он был дома, в родном стойбище. Он жил здесь полноценной жизнью: неутомимыми ногами истаптывал десятки тропинок, проложенных следопытами племени через непролазные чащи сельвы, метко бросал острые дротики в пытавшуюся убежать косулю, вынимал из заранее поставленных силков запутавшихся в них водоплавающих птиц, собирал неподъёмные охапки хвороста; напрягаясь всеми своими мускулами, вместе с другими парнями он волок из леса к морю брёвна, чтобы смастерить рыбацкий плот.
И почти всегда для него щедро светило горячее солнце, весело журчали прозрачные ручьи с ледяной водой, радостно стрекотали кузнечики-прыгуны, добродушно трещал костёр, аппетитно поджаривая боковину быка или крупную рыбину. А главное – всегда для него улыбались люди – и дети, и старики, и его ровесники.
События во сне развивались с размахом. Он не успевал задерживать в памяти даже наиболее примечательные из них. Вот он уже стал верховным вождём, и люди трудятся по его приказу, не покладая рук: волокут из чащи на поляну упавшие от старости деревья, ставят новые хижины, умело сплетают носилки и сети, разделывают туши убитых на охоте животных, чтобы заготовить мяса впрок, роют вокруг поляны глубокую канаву, чтобы случайный пожар в сельве не добрался до их  стойбища, укрепляют покосившийся частокол, защищавший от ночных вылазок хищников.
Сам он уже работает лишь когда захочет, когда душа и тело стоскуются по обычному физическому труду. Пищу же ему приносят в большой и просторный, приятно пахнущий травой и ветками шалаш. Вот он танцует на каком-то большом празднике – один, в широком круге из его соплеменников, у большого костра. И все ритмично хлопают ему в ладоши, а добрый десяток молодых и крепких парней во всю мощь своих ловких рук молотят ладонями по большим барабанам. Это – его танец, танец Вождя…
У него много разных женщин. Он даже плохо помнит их лица. Зачем, когда каждая из них, имея своего собственного мужа, приходит к Вождю по первому зову, чтобы с фанатичной любовью ублажать его тело. Он знает, что его каждая из избранных им женщин любит гораздо сильнее, чем того, с кем создала семью. Но он любит их всех одинаково. Он вообще обязан любить всех соплеменников. Любить, как положено любить ответственному за жизни всех. Нельзя отдать свои чувства кому-нибудь одному. Вождь не имеет на это право…
И он доволен тем, что имеет. А они довольны своим Вождём и платят ему всеобщей любовью и ласками женщин. Он удовлетворил большинство. Тех, кто был против, оказалась какая-то жалкая горстка – что они могли решить за остальных! Он оказался самым быстрым, самым ловким, самым сильным и выносливым, самым опытным, самым рассудительным, самым справедливым…Он, который забыл даже, как выглядело лицо его матери – какое там отца…
Там, в параллельном мире отражённых образов, в его сне, сезоны дождей сменялись бесконечными засухами, маленькие дети становились большими, юноши превращались в зрелых мужчин, а девушки в матерей. Из океана появлялись гигантские чудовища, которые с жутким чавканьем пожирали замешкавшихся людишек. Погребальные и поминальные костры чередовались празднованиями новой жизни, когда звонкий крик новорождённого взлетал выше макушек огромных деревьев. Там проходили целые эпохи, а здесь, в тёплом уютном брюхе Перевозчицы он сладко дремал, позабыв о бушевавшем совсем рядом сражении. И не хотел просыпаться…
Иногда в племени вспыхивали скандалы, люди ссорились и пытались прибить обидчика, а Он, как всегда, вовремя появлялся на месте ссоры и гасил начавший было раздуваться конфликт. И где-то в глубине подсознания он понимал, что слишком долго задерживается в этой нереальной реальности, что ему пора вернуться в иной мир, в иное время. Где, может быть, всё не так стабильно и предсказуемо, как здесь, но и не так скучно…
В какой-то миг ему показалось странным то, что скука способна вызывать тревогу. Ведь тревожиться в этом сне, по сути, было не о чем. Он даже знал (хотя и смутно), что при желании не позволит событиям развиваться в плохом направлении. Если он захочет, здесь, на этой поляне, всегда будет всё в порядке…
Но тревога не отступала, а, наоборот, становилась всё более ощутимой. Поднапрягши ум, он понял, что кого-то здесь ищет. Ищет, никак не может найти и поэтому не торопится уходить. Ему нельзя уйти просто так, не сказав этому неизвестному человеку что-то очень и очень важное. Он не может покинуть созданное им племя, не выполнив своей миссии. Почему же взгляд его никак не выхватит из толпы соплеменников искомое лицо?..
Праздник. Снова большой праздник. Огромный, в три человеческих роста костёр. Мощный, до костей пробирающий гул и треск от горящих деревьев и веток. Пламя весело играет на радостных лицах. Вон их сколько вокруг. Все в экстазе общего танца. По идее, по правилам, Вождя здесь уже не должно быть. Но никто ему ничего не говорит об этом. Они даже смотрят будто сквозь него. Он лавирует среди дергающихся в экстазе разгорячённых тел (в основном это юноши и молодые мужчины), потому что ему показалось… Показалось, что будто мелькнуло ТО самое лицо – юное, напуганное. Почему напуганное? Чего он боится? Встречи с ним? С Вождём? Как он смеет!
Вот! Отойдите, дайте пройти! Вот же он! Ведь он это, он! О, боже, как долго я тебя искал, мой любимый друг! Стоп… У Вождя не может быть друзей… Но куда же он?! Орло! Остановись! Прошу тебя!
«Что за глупый сон!» – во сне возмущается беловолосый, продолжая спать.
Расталкивая танцующих, всех, кто мешает пройти, он судорожно бежит за ускользающей тенью. В свете костра мелькнуло его плохо скроенное тело, натёртое какой-то травой. Мелькнуло… и вновь исчезло… Скорее, надо догнать Орло…
«Орло? Какой ещё Орло? Орло, Орло… Странно…», – в памяти спящего пыталось всплыть нечто очень для него важное.
Он бежит следом за вновь мелькнувшей тенью мальчишки. И нос к носу сталкивается с… нет-нет, этого не может быть!
- Дардан? Зачем ты здесь?!
- Я Дидран, а не Дардан! – грубо отрезает этот мощный воин в странном одеянии – тёмно-синем плаще со звёздами. – Ты неправильно угадал моё имя!
- Пропусти меня, Дардан! Не время выяснять отношения! Я должен! Мы с тобой должны…
- Догнать его, – со злой усмешкой продолжает человек в синем одеянии. – Может, лучше пустить ему в спину бумеранг?! Или пулю из пукалки владык! – он откровенно злобно хохочет.
В миг душу Вождя наполняет ненависть и злоба. Он с силой толкает «синего» и топчет его, удивительно легко упавшего навзничь, и бежит по невидимым следам Орло. Но что это! Кто-то с силой тянет его за локоть.
- Ты хочешь спасти его?! – насмешливо шепчет ему в ухо тот, что назвал себя Дидраном. – Зачем? Его уже ничто не спасет. Ничто!
- А тебя! – с гневом вопрошает Вождь.
И «синий» кривится в ухмылке:
- Ты хотел сказать «нас с тобой». Ведь ты и я – одно целое…
Он размахивается, чтобы с ненавистью ударить «синего», но тот вдруг хватает его за плечи и начинает отчаянно трясти:
- Проснись, друг, скорее! Надо уходить отсюда! Немедленно!
«Зачем?» – хочет спросить беловолосый. И просыпается.


5.
Голубые молнии

Его действительно треплет за плечи Дардан. В глазах Дардана откровенный страх. Он кричит беловолосому чуть ли не в ухо:
- Посмотри на око! Нас размажут по воде! Уходить надо немедленно!
- А? Что! – беловолосый озирается.
Выпученные от удивления глаза Ганнета. Решительные взгляды коричневокожих дикарей, готовых до последнего вздоха сражаться с врагами их повелителя, даже если это невозможно.
А там, над островом – око ему отчётливо показывает – одна за другой поднимаются воздушные лодки заморских владык. И направляются к ИХ мухе-перевозчице. Вот одна лодка попала в перекрестие двух смертоносных молний, сверкающих над островом, и полыхнуло жуткое зарево. Разваливаясь на пылающие части, лодка камнем полетела в воду, из которой тут же повалил кверху пар, едва первые обломки достигли поверхности моря.
И вдруг беловолосый проснулся. И с удивлением обнаружил, что в его голову откуда-то снова вливаются знания, а руки его, не дожидаясь команды, начинают нажимать на кнопки и дергать рубильники на панели под волшебным оком. Брюхо мухи завибрировало, бросая в тряску всех, кто находился внутри мухи. Уши людей наполнились зловещим воем. Око показало, как море, шумевшее близко под брюхом перевозчицы, метнулось вниз, будто упало в пропасть. Всю поверхность ока заполнила глубокая чёрнота ночи с множеством ярко сияющих огней. И вдруг мириады звёзд резко прыгнули вверх в сторону.
Беловолосый успел понять, что его муха коршуном упала сверху на одну из вражеских лодок. Внутрь ока с его контура полыхнули ослепительно голубые молнии.  Пульсирующая чёрнотой лодка владык мгновенно раскололась надвое. И, полыхнувшие голубым, осколки метнулись влево. Они исчезли с поверхности ока. А вместо неба, играющего разноцветными лучами, летевшими навстречу мухи с острова, перед взором беловолосого возникла громада возвышающегося над самой серединой острова столпа, сиявшего металлом.
«Небесный демон!» – мелькнуло в сознании беловолосого.
- Небесный демон! – отчаянно, по-бабьи, вскрикнул Дардан.
«Знает, зараза», – подумал беловолосый, почти бессознательно направляя стремительно несущееся тело мухи-перевозчицы к этому столпу. Теперь он твёрдо знал, что летит спасать Орло, того самого парня, который куда-то бежал от него во сне…




Глава четвёртая. Чрево Птицы

***
Долго ещё Акаре и Лукрецию снилась та грандиозная битва волшебников, которую им обоим посчастливилось ощутить собственной кожей, прочувствовать всеми органами чувств, увидеть собственными глазами на странном острове заморских владык.
С течением времени впечатление ослабевало, детали стирались, а чувства тормозились. Но воспоминания о той великой ночи, ночи чудесного избавления от, казалось бы, безвыходного плена – воспоминания о событиях, «вверх ногами» разом перевернувших их представления о жизни, ровную романтическую окраску начали принимать лишь спустя годы – когда Лукреций вернулся на родину, а преданный ему Акара последовал за ним на Побережье Тёплого моря.
В те же дни, дни фантастических перемещений в обществе чудо-богатырей, лихо отразивших атаки прислужников носолобых пленителей Лукреция и Акары, спасённые братьями-волшебниками юноши жили исключительно ощущениями чудесной битвы, принесшей им обоим вместе со страхом-ужасом и сильнейшую эйфорию от неведомых до этого момента переживаний.
***


1.
Пляска смерти

Каждый из этой пары день и ночь прокручивал перед своим внутренним взором подробнейшие сцены феерического сражения, которое всего в течение какого-то неполного часа блестяще выиграли их спасители. Лукреций, правда, смутно помнил, что воинов владык била сверху ещё какая-то сила, полыхающая белыми молниями. Но и сами богатыри, ловко и бесстрашно управляясь волшебным оружием, не только нажгли на набережной кучи ищеек и стражников, но и сбили своими лучами несколько летающих шершней, в брюхе одного из которых Лукреций и Акара однажды побывали.
Им страшно неприятно было вспоминать о той ужасной ночи, когда сидевшие в шершне ищейки сделали их своими пленниками. Плюс ко всему Лукрецию было ещё и стыдно перед Аполлоном. Юноша не сомневался, что именно он тогда их спас, обездвижив и усыпив ищеек посредством подаренного Лукрецию кристалла. Который, увы, Лукреций умудрился потерять.
Но в ночь их чудесного спасения юный харидянин об этой потере не вспоминал. Ему и некогда было об этом думать. Фантастическое зрелище захватило его полностью, до глубины нутра. В какой-то особенно жаркий момент оба парня решили, что пришёл конец их бурной радости. «Так обычно и бывает, – подумал тогда Лукреций, внутренне готовясь принять смерть как должное. – За всё надо платить. Просто так тебе Каледос не покажет столь удивительную картину жизни – только перед смертью!».
Он даже не успел опечалиться. Да у него и не хватило бы для этого душевных сил, ибо все они уже были растрачены в невероятно мощном взрыве эмоций, вызванных неожиданным, сказочным избавлением от плена и созерцанием битвы волшебников, недоступной для простого смертного, по убеждению Лукреция, за здорово живёшь.
В ту напряженную минуту, когда обоим юношам казалось, что сатанинская пляска смертоносных лучей вот-вот испепелит их вместе со спасителями, откуда-то вдруг явилась неожиданная поддержка. И не просто поддержка в виде потока белых лучей, исходивших откуда-то сверху да ещё сразу с двух сторон. Первый источник поддержки не заметил ни Лукреций, ни Акара. Но через несколько минут после того, как неведомый союзник уничтожил одного из самых опасных и крупных шершней, со стороны моря внезапно явилась взору Лукреция та самая сияющая перламутром птица из древней легенды.
«Я её вижу, вижу! Теперь я точно уверен, что вижу мою любимую птицу! Плевать, что её не видят со мной вместе Диом с Нианой! Главное – что я её вижу!» – мелькнуло в голове Лукреция, и всё внутри него возликовало.
Птица повисла прямо над набережной – совсем низко, копьях в десяти от мостовой, не выше. О, какой она была величественной и могучей! С демонстрирующими непревзойденную мощь широко распахнутыми крыльями, сияющая медным блеском волшебного оперения, с хищно вытянутой шеей и чрезвычайно мощным клювом, полыхающим огнём.  Явившись из предрассветной мглы, словно вынырнув из морских глубин, она зависла над набережной, никого не страшась, издала боевой величественный клёкот и плюнула ослепительно белым огнём прямо в толщу врагов, собравшихся к тому моменту к месту боя в огромном количестве.
И она явилась не одна. Вокруг птицы зависли в воздухе многочисленные фигуры крылатых людей. Лукреция даже не передёрнуло, когда он их увидел, ибо ничего общего с каркающими крыланами артаков эти летатели не имели.
Вражеские шершни и воздушные лодки поднялись над островом густой тучей. Могучая птица-исполин испепеляла их беспощадно. А крылатые десантники, летая над набережной, укладывали молниями сотни хозяйских воинов. И всё равно Лукрецию казалось, что им не выдержать, не пробиться к легендарной птице, чтоб в её волшебном чреве умчаться прочь из плена, в страну добрых волшебников. Весь остров полыхал к тому времени заревом пожаров и огнём волшебного оружия. Кругом грохотало, выло и верещало так, что барабанные перепонки юношей готовы были лопнуть от сатанинского шума.
Удивительно, но страха Лукреций почему-то не испытывал. Всё нутро его ликовало. Как будто всю свою сознательную жизнь этот харидский мальчишка мечтал попасть в столь грандиозную, невероятную по мощи перепалку волшебников – злых и добрых. Втоптавший сотни соплеменников Лукреция в песок гигантский звероящер, который развалил Харид, ни в какое сравнение не шёл с этим бешеным праздником смерти на странном острове носолобых колдунов.
Не одну ночь подряд Лукреций вспоминал во сне, как крикнул ему тогда в уши Акара:
- Рабы восстали! Рабы против владык восстали! Ишь, как грохочут!
Лукреций всё равно не разобрал бы, в каком именно месте восставшие рабы используют волшебные горшки, из которых при ударе о землю вылетала притаившаяся злая сила, разнося в клочки любую твёрдую поверхность, сжигая всё, что может гореть, разрывая на куски живую плоть. Но ему этого и не хотелось. Главное – он понял в тот момент, что всё-таки они спасутся, останутся в живых и полетят под облаками в чреве легендарной птицы.
Потому что напор беснующегося вокруг них огня вдруг начал быстро ослабевать, а грохот рвущихся горшков с огнём и злобной силой, равно как и молнии волшебных копий стало относить от них всё дальше и дальше. А птица вдруг пошла быстрее на посадку и с торжествующим, подобным свисту великана, клёкотом коснулась «лапами» мощеной набережной и замерла на месте.
Лукреций и Акара, как в тумане, бежали к раскалившемуся боку птицы, сверкавшему металлом. Навстречу им упала лестница. И через несколько мгновений чьи-то руки с доброй силой снова подхватили каждого из них – Акару и Лукреция. И оба оказались в тишине и бледном свете чрева волшебного создания…



2.
Осмий и другие

…Потом был сон, долгий, тихий и необыкновенно сладкий. Лукреций был дома, в Хариде, когда на Побережье во всю благоухали весенние цветы. Они сидели в беседке вместе с Нианой, и почему-то Лукреций знал, что Акара – её муж.
Во сне порой невозможное воспринимается как само собой разумеющееся. Акара был почему-то светловолосым и голоногим, как и положено быть мужчине. И он смеялся, как Диомидий. А Ниана нянчила на руках его ребёнка. Лукреция не интересовало в тот момент, мальчик это или девочка. Он просто жил в этом сладком сне полнокровной жизнью. Возможно той чудесной жизнью уроженца Побережья, которая царила бы в Хариде вечно, не явись сюда артаки… Лукреция очень удивило, почему о них в Хариде ещё не знают. «Вот ведь муж моей невесты – настоящий артак, только притворяется горожанином. Надо будет сказать об этом Диому», – невольно подумал юноша во сне.
…Потом он иногда вспоминал свои сны, в том числе и этот. Ему нравилось удивляться неожиданности ситуаций, которые в его снах нередко разыгрывались…

***
Ему тогда очень хотелось в Харид. Так сильно, что возникло осознаваемое желание не просыпаться. Чтобы остаться в том, нереальном Хариде.
Его ничуть не смутила измена невесты. Пусть она вышла замуж за артака – разве может сей факт испортить идиллию счастливого города? В том Хариде всегда царила весна, люди наслаждались свободной от тяжкого труда, но сытой и красивой при этом жизнью. Там никто никогда никому из счастливых граждан Цивилизации не угрожал… И девушек там было много. «На всех парней хватит и ещё останется», – удовлетворенно подумал Лукреций, млея на ласковом солнце.
… Он прожил в этом сне целую жизнь – бесконечно долгую, насыщенную праздничным настроением, весёлыми соревнованиями, купанием в море и захватывающей рыбной ловлей с лодок друзей-поморников. Ему даже в голову не приходило тогда, что существует ещё какой-то мир, какая-то иная реальность, в которой жизнь совершенно другая и, как бы ты того он ни хотел, в эту реальность придётся вернуться.
***
Однажды он заснул (там, во сне!) в прохладной тени маленькой пещерки на солнечном берегу океана. И услышал, как кто-то ласково над ним прошептал:
- Как сладко спит этот малец! Завидую я ему, честное слово…
«Кто здесь?» – хотел спросить сквозь сладкий сон во сне Лукреций. Но губы словно приклеились одна к другой. Ему пришлось немало потрудиться, чтобы заставить их двигаться. Но вместо ожидаемого «кто вы» Лукреций несколько раз испуганно произнёс что-то типа «во-во! во-во!». И чья-то шершавая широкая ладонь нежно погладила его по голове.

- Намаялся, бедолага! – тихо посочувствовал густым медвяным басом какой-то богатырь.
- А приятель-то его как крепко спит – не разбудишь, – сквозь пелену уходящего сна услышал юноша с другой стороны.
- Пусть спят, – добродушно усмехнулся третий. – На то они и мальцы, чтобы долго спать.
Лукреций хотел было последовать совету незнакомца, но неожиданно для самого себя открыл глаза. И тут же вспомнил всё, что произошло с ним накануне. «Как жаль, что всё это на самом деле…», – спонтанно выплыло из подсознания.
Он понял, что лежит лицом вверх на чём-то мягком, а сверху на него любуются (он сразу почувствовал, что именно любуются) светлобородые богатыри, их с Акарой спасители.
- Смотри-ка, проснулся-таки! –  тихо обрадовался кто-то из них.
- Тише ты, Осмий! – зашипел на него кто-то из уютного полумрака, царившего, как сообразил Лукреций, в надёжном и тёплом чреве легендарной птицы. –  Напугаешь мальца чего доброго!
Осмий вдруг весело подмигнул юноше, и Лукреций невольно растянул свои губы в улыбке. Затем приподнялся на локтях и внимательно осмотрел себя. Потрёпанная, разорванная сразу в нескольких местах туника была на месте. Значит, к нему относятся не как к ребенку. А то бы наверняка раздели перед тем как уложить в постель. Хотя…
Уж очень ласково на него смотрели эти странные мужчины. Лукреций никогда не видел такого взгляда, для воина слишком доброго. «Всё-таки мы для них всё равно что дети», – внутренне вздохнул харидянин, готовясь принять опёку добрых чужаков как должное.
Слегка смутившись, Лукреций сбросил ноги с ложа и, стараясь не зашуметь, вскочил на пол. Его сильно помятые сандалии валялись рядом. Юноша увидел, что Акара спит на соседнем топчане, свернувшись калачиком, как самый настоящий ребёнок. «Под их заботой и на самом деле ребенком себя почувствуешь», – невольно подумалось Лукрецию.
- С пробуждением, малец! – весёлым тоном тихо сказал Осмий. – Есть, поди, страсть как хочешь! Идём, покормлю.
 Так с Лукрецием ещё никто не говорил. Это звучало странно, необычно, но… весьма приятно. Такой удивительной в своей человечной простоте манеры общения старшего с младшим Харид (как, впрочем, и всё Побережье Тёплого моря) не знал.
Лукреций почему-то не удивлялся тому, что волшебные витязи говорят на языке Цивилизации, хотя и слишком упрощённом, даже как-то огрублённом. Но сам характер их речи, склад языка, интонации, с которой произносились фразы, как правило, очень короткие и слишком бытовые, делал их чрезвычайно похожими на северных варваров. Но не на окиянов, а на каких-то других, о которых Лукреций мог только слышать от заезжих торговцев. Только ни у кого из известных харидянам варваров, Лукреций знал это точно, никакого волшебного оружия не имелось.
Он, будто послушный ягнёнок, побрёл за Осмием куда-то в другую часть нутра могучей птицы. Юношу так и подмывало спросить, летят ли они до сих пор, или птица уже опустилась на землю. Но он постеснялся задать вопрос богатырю.

- Ты не волнуйся, – также добродушно и тихо сказал ему Осмий, когда они пришли в более светлое помещение, в котором находилось несколько больших, под стать богатырскому росту, столов, по всему было видно, обеденных. – Друг твой тоже не останется голодным. Как проснётся, мы его сразу покормим. Ждать его тебе ни к чему. Присаживайся-ка, не стесняйся, малец, – кивнул богатырь на один из стоявших возле стола табуретов.
Столовая мебель у чужаков была на самом деле варварской – грубо скроенной из дерева, тяжёлой. В Цивилизации столы и стулья были не только более низкими и лёгкими. Они, как правило, являли собой предметы искусства. Их обыкновенно не сколачивали из толстых досок, как, очевидно, это было принято в стране волшебных богатырей, а по-настоящему ваяли – из специальных пород дерева, из камня, либо из бронзы. Или плели из тонкой, но прочной, лозы. А каким изяществом формы отличалась мебель Цивилизации!
Тонкие кручёные ножки, круглые либо овальные сиденья, узорчатая поверхность аккуратных столиков – больших и маленьких, предназначенных для званного обеда и просто для того, чтобы выпить вина и закусить в интимной обстановке. На Побережье никому бы и в голову не пришло сделать стулья без спинок да ещё так грубо и примитивно, как это сделали волшебные воины.
«Наверное, они не придают этому значения, не считают нужным делать бытовые вещи красивыми», – невольно подумал юноша.
Ему не хотелось своих спасителей считать людьми менее культурными, чем жители Побережья, как бы упрямо ни говорили об этом его глаза.
Сидеть на высоком табурете Лукрецию было крайне не удобно, однако он сделал вид, будто всю жизнь только и делает, что обедает, сидя на таких табуретах.
Жители Побережья, и в первую очередь харидяне, в сравнении с северными варварами отличались довольно высоким ростом. Причём сыновья догоняли отцов как правило в семнадцать - восемнадцать лет. Даже у себя на родине Лукреций относился к рослым юношам, хотя и тонкой, изящной, кости. Но за столом чудо-богатырей он сам себе показался маленьким и слабым.
- Не удивляйся, – ободрил его Осмий, ставя перед ним громадную миску с дымящейся кашей (как будто он только что прочёл мысли Лукреция). – В нашем роду все такие заметные. Мы ведь орисы, раски, – богатырь снова растянул свои губы в дружеской улыбке. – Народ крупнотелый, упитанный. Любим поесть как следует, вот и растём. И ты поешь по-нашему, приучайся. В Ористане не любят малоежек. Ну как? Нравится каша?       
Лукреций кивнул, уплетая за обе щёки. Вряд ли бы он с такой жадностью накинулся на еду, только что снятую с печки, не голодай он до этого больше двух суток подряд. Рассыпчатая каша с мелко рубленым мясом была сытной, но вкусной избалованному тонкими специями харидянину она вряд ли показалась. Хотя, Лукреций сам не понимал, почему «рубает» (как говорили потом расеяне) грубую варварскую пищу с таким аппетитом. Возможно, от пережитых недавно эмоций еда гостеприимных и простых в общении богатырей на самом деле вызывала у парня желание съесть её поскорее.
Пока он кушал, Осмий любовался на него, как на экзотическую диковинку. Лукреций, правда, сразу понял, что могучий бородач, как и все находящиеся в брюхе легендарной птицы воины из далёкого Ористана, испытывают к нему и Акаре исключительно дружескую симпатию. А точнее, чувство покровительства, возникающее обычно у старших и сильных в отношении младших и слабых, в силу обстоятельств взятых старшими под опеку. И конечно же, подумал юноша, они с Акарой вызывали у богатырей самый обычный интерес к чужеземцам, которые от них самих заметно отличались внешне.
Позже юноша узнал, что в Ористане ходить с «зачехлёнными» ногами едва ли не постоянно – и в холод, и в жару – привычку имели не только мужчины, но и женщины. При этом раски вовсе не считали вызывающе позорным появляться на людях даже совсем обнажённым (если, разумеется, такое поведение не являлось навязчивой демонстрацией своих телес, а носило случайный характер: мало ли в жизни возникает ситуаций, вынуждающих человека оказаться на людях в чём мать родила). Что же касалось манеры ходить в одной лишь рубашке, без пантланов, то в отношении взрослых она особенно не приветствовалась, но открыто и не осуждалась. Довольно много молодых орисов из небогатых кланов, стремясь сохранить свои пантланы как можно дольше, в жаркие дни довольствовались просторными хламидами длиной до колен, особенно когда находились в своём посёлке. Детей же и подростков, независимо от пола, раски и вовсе заставляли щеголять босиком и почти нагими, в одних лишь узеньких набедренных повязках, даже в холодный сезон – чтобы закалялись и быстрее бегали. Вероятно, не одежда Лукреция (а тем более Акары) вызывала у расков интерес, а его благородный облик, во многом не похожий на облик типичного ориса.
Первое, что бросалось в глаза при сравнении молодого харидянина с раском примерно его возраста, это были причёска и лицо. Когда птица прилетела в Ористан, Лукреций заметил, с каким вниманием раскованные в поведении девушки расков относились к чисто выбритой коже каждого из чужеземных гостей. Они не стеснялись даже подойти и погладить своими, мягко говоря, не очень женскими ладонями бархатистые щёки кого-нибудь из юношей, даже не потрудившись вначале познакомиться.
В Цивилизации подобное поведение (да еще девчонок!) было бы однозначно воспринято как откровенное хамство (вплоть до сознательного оскорбления). На худой конец, женщину, пощупавшую незнакомому мужчине лицо и причёску, там посчитали бы блаженной, заслуживающей снисхождения. Даже бесцеремонные в своих желаниях окиянки, находясь в здравом уме, ни за что не позволили бы себе подобных вольностей.
На удивление Лукреция, Акару бесцеремонность расеянок совершенно не смутила. Наоборот, она подействовала на него благотворно. Это выяснилось при первой же встрече с девушками из клана спасших юношей богатырей.
Едва Лукреций и Акара в окружении витязей спустились на зелёный луг по свалившемуся прямо из чрева птицы трапу, их окружила целая ватага звонко хохочущих и что-то кричащих девиц. Большинство из них были одеты, подобно мужчинам, в рубашки и пантланы, заправленные в яркие сапожки. Не успели юноши осмотреться, как девицы оттеснили их от витязей и…ощупали со всех сторон, подергав даже за волосы. При этом они умудрились ещё задрать подол туники Лукреция и залезть под рубашку Акаре. Отчего, успел заметить харидянин, его друг заметно повеселел и разрумянился.
Той же ночью Акара поведал харидянину о самом, как он выразился, сокровенном в его жизни: он теперь понимает, для чего женщины отличаются от мужчин. Лукреций расхохотался несмотря на дикую усталость, вызванную бурной встречей орисами чужеземных гостей. Бывший артак насупился и погрустнел, однако Лукреций дружески хлопнул его по плечу и, зевая, сказал, что, дескать, быстро местные девицы охмурили славного бойца.
- Что значит «охмурили»? – насторожился Акара.
- Это значит, парень, что очень скоро ты станешь настоящим мужчиной, – изрёк Лукреций уже с закрывшимися глазами.
Акара хотел было возмутиться: разве, мол, я ещё не мужчина. Однако Лукреций уже во всю храпел, а будить его Акара не стал. Не потому, что по-прежнему считал себя его рабом – вызванное Аполлоном гипнотическое наваждение у парня к тому времени прошло. Просто Лукреций для Акары на самом деле значил очень многое. Во всяком случае, он был для него самым первым другом в его жизни, притом настоящим другом. Человеком, которого в принципе не может заменить никакая женщина, так же как воздух не может заменить воду.
Но всё это произошло только когда их путешествие в чреве легендарной птицы-исполина закончилось. До этого же Лукреций наелся в брюхе птицы богатырской каши, напился холодного молока и ключевой воды с мёдом, после чего познакомился со всеми летевшими в птице братьями-богатырями. К тому времени проснулся Акара и… некто неизвестный, тоже спасённый волшебными витязями. Это был не очень высокий парень постарше Лукреция, но младше Акары, одетый в какой-то пёстрый потрёпанный хитон. И… совершенно лысый.
Увидел его Лукреций в столовой, куда, пока юноша обедал, то и дело заглядывали витязи – «испить водицы» или просто пожелать проснувшемуся мальцу доброй еды. Сами они все отобедали раньше, а сидеть в столовой за компанию с обедающими орисы привычки не имели. Но в момент, когда Лукреций собирался уже встать из-за стола, один за другим вошли Акара и молодой незнакомец.
Лукреций сразу догадался, что это тоже спасённый. На соплеменника богатырей он никак не тянул, потому что с виду для их могучего племени был слишком хил, одежду носил чересчур яркую (хотя и рваную в некоторых местах, потрёпанную и не совсем чистую), а к безволосому лицу его, имевшему слишком правильные для орисов черты, словно приклеилась маска некой отчуждённости. И главное, в глазах этого парня застыла глубокая, щемящая душу тоска.
- Присаживайтесь, мальцы, – вошедший следом за незнакомцем чёрнобородый витязь, чем-то похожий на Осмия (впрочем, вначале они все казались Лукрецию и Акаре на одно лицо) гостеприимно указал гостям на табуреты. – Вот ваш друг, – кивнул он в сторону Лукреция. – Наверное, насытился уже. А теперь и вы насыщайтесь. Сейчас принесём вам богатырской каши.
Всё еще сидевший напротив Лукреция Осмий после слов своего собрата направился к печке, занимавшей, по-видимому, целую стену напротив входа. Как выяснилось позже, Осмий в этот день дежурил по кухне, поэтому и накрывал на стол для всех подряд.
Пока он ходил за кашей, похожий на него витязь, указав глазами на Акару и лысого парня, обратился к Лукрецию:
- Что-то больно уж неловкие у тебя друзья, – усмехнулся богатырь. – Тот, с которым тебя из подземелья выволокли, перепугался, едва проснувшись: дескать, куда Лукреция подевали. А второй так вообще молчит, чуть не плачет. И про тебя, вроде как, не интересуется. Звать-то как друзей твоих, а? Лукреций!
Витязь говорил с Лукрецием уже как с полноправным воином из их отряда. И это укрепило уверенность юноши в себе. Он и не заметил, как легко в общении с витязями перешёл на тон их соплеменника.

- Этого зовут Акара, – по-свойски кивнул он в сторону бывшего артака. – Ну чего застыл у табуретки истуканом? Здесь все свои – садись как друг и не строй из себя пленника, пожалуйста. А вот этого, ну, у которого… в общем, в пёстром халате – честное слово я его не знаю. И вижу-то его впервые, - растерянно пожал плечами юноша.

- Ясно, - протянул богатырь. – А то я смотрю, он какой-то не такой, ни на кого из вас не похожий. Смурной какой-то.
Лукреция разобрало любопытство:
- Откуда он вообще взялся? С нами его не было, это я точно знаю.
- Ишь ты какой: точно он знает, – передразнил его вернувшийся от печки Осмий.
Поставив перед голодными Акарой и незнакомцем дымящиеся миски, он всё-таки разъяснил ситуацию:
- Этого мальца мы выволокли прямо из моря. Нахлебался он, сердешный, по самую макушку. Думали не отойдёт – столько воды из горла его исторглось. Не знаем ещё, будет ли он есть. Ну, кушай давай, дружище, – ласково обратился он к незнакомцу.
Акаре напоминать не пришлось. Как только перед ним возникли миска с кашей и ложка, парень тут же набросился на еду, словно голодал не двое суток, а целую неделю. Незнакомец же тупо смотрел на пищу, будто совсем не понимал, чего от него хотят…



Глава пятая. Кульбит Беловолосого

Умная Муха взмыла прямо перед сияющим столпом. И всё ушло куда-то глубоко вниз – яркие панели на волшебной броне небесного монстра, режущие глаз лучи волшебного оружия владык, стреляющих из узких щелей и отверстий на демонической броне, вспышки от разрывов падающих в сельве снарядов, плотная масса листвы окружавших Демона деревьев. На несколько минут в кабине воцарилась тишина, а экран заполонило собой приятное ночное небо, сплошь усеянное звёздами. Как будто бушевавшая на острове война волшебников внезапно прекратилась, и наступил величественный, безмятежный покой – во всей Вселенной.
Беловолосый смутно осознавал, что они каким-то чудом сумели совершить почти невероятное. Подсознание выдавало ему странную, но не вызывающую сомнений информацию: так близко к Демону ещё не подлетала ни одна волшебная Муха. «Демон почему-то не смог уничтожить эту дерзкую Муху-перевозчицу, внутри которой притаились (интересно, какую реакцию вызывало бы это у носолобых, узнай они об этом) полтора десятка голых темнокожих дикарей и три белых «кретина», – промелькнуло в плавающем сознании белого короля.
Машинально он глянул на притихшего Дидрана, скукожившегося в кресле справа от беловолосого. На лице «второй половинки единого целого» отражался животный страх. Ганнет же просто побелел от подкатившей к горлу тошноты.
«Два хлюпика командовали огромным войском зомбированных парней», – подумал король темнокожих, мало-помалу приходя в себя.
Дикари его порадовали – как всегда. Все они с прямыми, точно на параде, спинами застыли в креслах, сжимая в руках оружие, совершенно бесполезное в небесной битве с лодками владык, но почему-то всегда придающее уверенности людям, не знающим ничего другого.
Муха «жила» на автомате. Это знал даже Дидран, хотя и вряд ли он понимал, как примерно действует автомат. А главное – обе «половинки когда-то единого целого» смутно догадывались, что их Муха-перевозчица чем-то отличается от страшных «шершней», «стрекоз» и просто летающих лодок владык.
Беловолосый раньше Дидрана понял, насколько ведомая им (а точнее, везущая их по их воле, но самостоятельно) «ваймани» совершеннее, сильнее и проворнее вражеских лодок. Да, он уже вспомнил это древнее слово, подобное священному заклинанию – «ваймани». Или, как говорили иногда древние-древние предки беловолосого, «вимана».
В какой-то момент беловолосому показалось, будто она на самом деле живая и пытается что-то сказать ему прямо в мозг, беззвучно. У него ведь тоже так иногда получалось. Возможно, именно подобный фокус, удачно им показанный при самой первой встрече с дикарями, и привёл его на трон – пусть маленький, пусть среди варварского, немногочисленного народца, существовавшего безмятежно лишь потому, что остров, на котором этим людям улыбнулось счастье обосноваться, не вулканический и не известный никому, кроме владык.
«Что? Что ты говоришь мне, Муха?» – внешне погружённый в дрёму, беловолосый внутренне активно работал интеллектом, а точнее – третьим глазом, проводником телепатии.
«Я не муха!»
«Не муха! ... Почему ты замолчала?! Ты не муха?!»
«Не муха!!!»
…
«О, господи! Ты опять молчишь?... Откликнись же, наконец, ваймани! Кто ты, если не муха?».
…
«Не молчи! Ради Всевышнего! Ради Ниптанус – не молчи!».
«Тихо… Я думаю…Я наблюдаю…».
«За кем?... Или зачем?».
Вимана не ответила. Она вдруг подозрительно – тихо, но напряжённо зажужжала. И экран показал, как подобравшаяся «близко к звёздам» вимана вдруг помчалась вниз по какой-то странной дуге.
Глаза беловолосого и Дидрана от удивления едва ли не вылезли из орбит. Ганнет, как и дикари, предпочёл не смотреть на «треклятое око», взглядом упёршись куда-то в одну точку в полу, у себя под ногами.
Там был, как на ладони, остров. Их, беловолосого и Дидрана, родной остров. Они ничего о нём не помнили, но знали, что когда-то родились на этом острове. И не просто на острове, а именно там, где возвышается сейчас, сверкая демоническими вспышками убийственных лучей и разрывающих всё в клочья снопов огня, гигантский столп.
И остров озарялся страшной какофонией огня – разнокалиберного, разноцветного, разноформенного. Поверхность острова приближалась, и становились различимы умопомрачительных размеров каменные хижины хозяев, какие-то волшебные сооружения, каменные тропы, протоптанные специально для стальных чудовищ носолобых, какие-то витые лестницы и тропы, поднимавшиеся в воздух в виде невероятной величины неровных колец, переходящих одно в другое. И многое из этого вовсю полыхало, везде, как сумасшедшие, носились тёмные фигурки людей и животных.
Фигурка попадала в луч, и падала, обуглившись. Другая в луч не попадала, но под ноги ей шваркался разрыв-горшок, и пламя, вылетевшее из горшка, валило человечка наземь, а то и разрывало тело жертвы в клочья.
Казалось, в таком аду до рукопашной ли схватки отчаявшимся существам? Но она, несмотря на явную абсурдность её среди волшебников, не только возникала кое-где, но шла практически повсюду. Приблизившись ещё, они увидели сквозь око мухи-перевозчицы взлетавшие повсюду мечи и копья. При этом демонические дротики и масса всякой жуткой всячины владык людей валили толпами.
В их Муху пытались попасть, но она удачно миновала разрушительные перекрестия лучей носолобых. Вокруг неё жутким веером полыхали молнии всесокрушающих разрядов плазмы, почти по борту чиркали чёрные снаряды и ярко-жёлтые хвостатые ракеты, но она то резко пикировала, то, как на волнах морях, взлетала, чтобы тут же рухнуть в воздушную яму, и ничего с ней не происходило – как будто око внутри Мухи показывало людям чистую иллюзию.
«Будто фильм!» – машинально восхитился беловолосый и тут же поймал себя на том, что совсем не в курсе, о чём именно он только что подумал. Это слово – «фильм» – его довольно сильно взволновало, от него буквально защемило сердце. Он даже догадался, что фильм – это быстро-быстро меняющие друг друга картинки на экране внутреннего Ока, которые показывают – давно или недавно – но уже прошедшее. И пусть там, в глубинах Ока, хоть Потоп, хоть полный хаос, конец всему живому – смотрящему снаружи ничто не угрожает.
«Что делать дальше, куда лететь?» – буквально ткнуло сознание беловолосого внутренним голосом виманы. На этот раз он показался беловолосому невероятно строгим. Вимана требовала принять решение.
«Управляй! – вдруг сказал она. – Нажимай на ключ, как тебе надо. Ты знаешь, как им работать. И думай, представляй, что именно ты хочешь сделать. Я выполню. Ну же, действуй, не бойся: они мне не соперники. Хотя от твоей робости мы можем случайно погибнуть».
 Он не успел понять, пугает ли его Вимана, чтобы привести в чувство, или действительно предупреждает о возможном. Он не стал ни на миг задерживать внимание на этом вопросе. Он отдался стихии управления невероятно мудрой лодкой (мухой, птицей – какая разница!) и, сам не понимая толком, куда же именно ведёт виману,  стрелой понёсся к мелькнувшему средь сельвы, ярко освещаемой огнями битвы, глубокому песчаному карьеру.
- Священный…холм… – с тяжёлыми паузами между словами выдавил вдруг из себя Дидран-Дардан.
Беловолосый ухватил эту фразу сознанием, но не отвлёкся от дела ни на мгновенье. Потянув на себя торчавший из панели под оком ключ, он бросил виману резко вверх. Верхушки исполинских деревьев, многие из которых уже вовсю горели, мгновенно «поднырнули» под «брюхо» мухи-перевозчицы. На миг опять мелькнули звёзды. Но вимана, точно рыба, вырвавшаяся из воды, перевалилась носом книзу и нырнула в темноту.
Да, здесь царили тишина и мрак спокойной ночи. Носолобые не зря устроили свою кормилицу-машину здесь, на южном склоне некогда священного для племени Тлантау холма. Карьер не привлекал внимания людей, «прописанных» на острове. О нём, по сути, почти никто не знал.
К тому же в толще подступавшей к склону сельвы,
с момента появления на острове Тлантау носолобых
водились пауки-охотники размерами с довольно крупную собаку.
Кого из местных разбирало любопытство,
тот, попадая ненароком в заросли
в окрестностях карьера,  неизбежно
становился вожделенною добычею кошмарных
зубасты восьмилапых монстров.

И в этой вот безмятежной тишине и ласкающей глаз темноте засиял вдруг далеко внизу на склоне карьера маленький, слегка пляшущий в потоках бриза огонёк.
«Факел! – рефлекторно подумал беловолосый. – Мы на верном пути!».
- Куда мы падаем?! – в страхе вытянув лицо к экрану, просипел Дидран-Дардан, бывший глава великой армии торможения. – Зачем?! Ты с ума сошёл!
Ганнет со страшной силой вцепился руками за подлокотники кресла, так, что ладони сверху побелели от напряжения. Глаза же он, в отличие от всех остальных находившихся в «брюхе» орикимбайи, закрыл. Наверное, в тот момент он молился Всевышнему или каким-то другим богам. Ганнет не знал, какому народу мира он принадлежал с рождения…
Почему беловолосый решил, что факел далеко внизу, почти на дне карьера, держал перед собой Орло, это он и сам не понял. Просто пришла откуда-то непоколебимая уверенность в том, что это действительно тот, кого он совсем недавно видел во сне, точнее видел во сне спину этого человека, ради весьма сомнительного спасения которого оказался готовым рискнуть даже собственной жизнью.
Пока какие-то считанные мгновения вимана коршуном падала в карьер, чтобы ещё раз сыграть в рулетку с гибелью, беловолосый не пытался и думать, каким образом в столь стремительном полёте можно не только поймать какое бы то ни было живое существо, но и невредимым втащить его внутрь корабля. Он просто всей душой стремился спасти несчастного человека от неминуемой смерти, маховик которой тот готовился вот-вот запустить.
Вимана могла бы при желании пилота резко затормозиться, превратив падение в неторопливый спуск. Древние создатели заложили в неё, по сути, безграничные возможности маневрирования. Но сама она в подобном случае ни за что бы не изменила характер своего поведения, поскольку логика подсказывала ей, что управляющий ей сейчас человек предельно спешит.
Факел замерцал на экране ярче, взволнованнее. Как будто он тоже был живым и чего-то опасался, за что-то переживал.
Беловолосый и Дидран видели, как растущий на глазах факел вдруг куда-то полетел. Вот он на миг исчез с экрана, потом вспыхнул с утроенной, учетверённой силой, превратился из факела в быстро бегущего куда-то вверх по склону огненного змея.
- Нет! Не-е-е-ттт! – заорал Дидран, судорожно обхватывая голову руками.
На его глазах беловолосый покинул кресло и, крикнув что-то своим темнокожим бойцам, встал точно в сияющий круг на внутренней поверхности «брюха» – в тот самый круг, через который они не так давно на тихом добром острове посреди безбрежного моря забрались в эту треклятую лодку владык. Дидран так и не понял, что вимана никогда не принадлежала носолобым хозяевам армии разрушителей, теперь уже бывшей.
Он ждал смертоносного удара Мухи о дно карьера и следующей за этим непременно жуткой вспышки всепожирающего пламени. Зажмурился, вжался всей своей массой в кресло, стал поразительно похож на своего бывшего помощника Ганнета и не видел, как беловолосый, сделав в воздухе невероятное сальто, вперёд руками и головой провалился сквозь внезапно распахнувшееся отверстие в «брюхе» «гигантского насекомого», а дикари довольно ловко ухватили его за ноги и во всю мощь упёрлись ногами в пол, чтобы не вылететь наружу вместе со своим повелителем.
Четверо дикарей держали беловолосого, а все остальные темнокожие бойцы держали этих четверых. Лишь ворвавшийся снаружи прохладный воздух взъерошил волосы на головах двоих белых, от страха потерявших чувство ориентации в пространстве.
Одной секунды беловолосому хватило, чтобы совершенно невероятным образом поймать Орлиана в силки своих сильных рук. Одной секунды хватило дикарям, чтобы рывком втянуть обоих внутрь орикимбайи, оттащить их от люка в днище корабля и нажать ногой на панель, немедленно закрывающей отверстие.
И в тот же миг вимана поняла, что теперь необходимо попытаться «выжить» и спасти всех находившихся внутри неё людей.
На око в тот момент никто не смотрел. А оно как раз-то и расцвело страшным каскадом взрывов, после чего кабина озарилась ярчайшей голубоватой вспышкой.
Все невольно зажмурились, даже Дидран с Ганнетом, которые и без того сидели в креслах с плотно закрытыми глазами. А Орлиан, внезапно оказавшийся на борту какой-то странной небесной лодки, от опасно яркого света вспышки прикрылся ещё и рукой.
И тут же все, кто стоял непостижимым образом на внутренней поверхности днища пикировавшей едва ли не вертикально виманы, попадали и покатились к хвосту корабля. В самый последний момент автоматика притяжения заработала снова – дикари, беловолосый и Орлиан словно приклеились к полу. Око же показало, как ухнуло куда-то дно карьера, а перед креслами опять возникли многочисленные звёзды.
Вимана мчалась носом в небо,
всего на миг опережая шквал взрывной волны.

И уже когда вимана, вырвавшись на простор спасительного неба, показала людям остров, все увидели под собой кошмарный огненный цветок.
Старый Орлиан, глядя на поверхность Ока, показывавшего эту печально жуткую картину, закрыл лицо руками, зашатался (к тому моменту он был снова на ногах) и хрипло выдавил из ссохшегося горла:
- Зачем?! Зачем я это сделал?!
…
Все, даже дикари сообразили: остров, на котором совсем недавно кипела битва «духов», исчез в кошмарном пламени и мраке Моря…

 


Глава шестая. Встреча

Вимана словно замерла в воздушных потоках, барражируя на высоте не меньше тысячи боевых копий над местом, где скрылся в пучине моря совсем ещё недавно цветущий остров Тлантау. Никто не знал, почему, когда, какие люди так назвали этот остров, но это никого никогда и не волновало.
Далеко внизу бушевали гневные буруны, и по окружности от них разбегались в разные стороны сердитые водяные змеи – не какие-то глубоководные животные, а бурлящие водяные потоки, сверху сильно напоминающие змей. Или сводящие внутренности любого наблюдателя инверсионные следы стремительно плывущих почти на поверхности моря клыкастых и свирепых атли.
Беловолосому, застывшему стоя перед всевидящем оком виманы, вдруг пришло в голову, что это Ниптанус там, внизу, передают им с Дидраном пламенный привет. И гневаются на седоватого старикана, которого они совсем недавно выхватили из безумного взрыва.
Он рефлекторно оглянулся, непроизвольно ища глазами спасённого. В поле зрения тут же попали снова застывшие в креслах коричневокожие воины. Копья по-прежнему были при них, остриями «взирая» в потолок салона. Дидран, выпучив глаза, с отвисшей челюстью уставился на экран ока. Ганнет сидел, наклонивши голову в сторону собственных колен.
Только что на их глазах ушло в небытие их бывшее государство вместе с его властями, рабами, животными, гигантскими пауками и грандиозными постройками. И бывшие начальники некогда могучей армии торможения не понимали, радоваться им по этому поводу или сходить с ума от тихого ужаса, мало-помалу заполняющего каждую клеточку сознания.
Но беловолосого эти двое уже не интересовали. Он смотрел на Орло, человека, с которым, как он смутно вспоминал, расстался десятки оборотов Геи вокруг Солнца тому назад и теперь встретился снова.
Он вспоминал также, что Орло тогда был совсем юным и немного хромоватым на правую ногу (наверное, повредил её где-нибудь на острове, неудачно спрыгнув с какого-нибудь дерева или валуна). И застывший в проходе между креслами старик совсем не походил на того зелёного юнца, к которому беловолосый когда-то испытывал что-то вроде отцовских чувств. Но при этом беловолосый почему-то совершенно точно знал, что этот старик и тот юноша с горячим сердцем и светлой головой – одно и то же.
Их взгляды встретились. Они, не мигая, смотрели друг на друга, словно каждый пытался проникнуть другому в душу. Глаза старика показались беловолосому «по-прежнему необычайно синими, будто чистое небо». А Орло, потрясённый только что пережитым, не мог понять, почему он с таким жадным вниманием взирает на какого-то беловолосого и белобородого человека, одетого в одну лишь грубо пошитую юбку длиною ниже колен.
Неожиданно губы беловолосого задвигались:
- Ты Орло? Отвечай, старик. Ты – Орло?
Теперь они были равны по возрасту. Возможно даже Орло был лет на десять старше. Но он всё-таки узнал того, кто машинально говорил с ним, слыша собственный голос как бы со стороны.
- Вождь мой, – тихо сказал Орлиан, плохо соображая, почему произносит эти слова. – Вождь мой…
Никто на них не обращал внимания. Дидран с Ганнетом в тот момент ничего не слышали. Ганнет вообще ушёл в себя, с огромным трудом переваривая информацию, полученную собственными глазами в течение последнего часа жизни. Дидран просто смотрел на огромное пенящееся пятно в морской пустыне и не пытался о чём-либо думать. Дикари же и так знали, что беловолосый – вождь.
- Вождь мой, это ты? – еле слышно вопросил Орло, не успевая переварить исходивший откуда-то из глубин подсознания «бред».
Они оба вдруг, скорее по зову сердец, чем ума, шагнули друг к другу и сжали друг друга в объятиях. И в это миг каждый из этих двоих искренне не осознавал своих действий – просто крепко стискивал захватом своих рук какого-то незнакомца.
Прошло несколько томительных минут. У обоих на щеках возникли слезинки. Но вот они отстранились друг от друга, сделали по шагу назад и оба в один голос выдохнули:
- Этого не может быть…Ты не мог…
А конец фразы у каждого прозвучал по-своему.
- … так состариться, – сказал беловолосый.
- …таким оставаться так долго, – выдохнул из себя старик. – Ты был старше меня почти на двадцать пять лет.
Они помолчали, по инерции глядя друг на друга. И каждый испытывал удивительное, смешанное чувство – и радости долгожданной встречи, и настороженности одновременно. Но вопрос Орлиана требовал пояснения. Спасённый старец сам не торопил с ответом, скорее даже вообще его не ждал, глубоким умственным чутьём понимая, что после явления в их мирок небесного демона (теперь уже канувшего в морской пучине) причин для удивления чему-то, даже совершенно на первый взгляд невероятному, не осталось. Однако Вождя самого томило желание когда-нибудь докопаться до причины, уравнявшей их с Орлианом в возрасте.
По большому счёту, беловолосый давно утратил чувство реального времени. Он не мог бы и самому себе ответить на вопрос «сколько лет он пробыл королём на Острове наслаждений». А уж сколько времени пробыл в подводной пещере Ниптанус – об этом он даже задумываться страшился.
Тем не менее он всё-таки выдвинул версию, хоть как-то объясняющую феномен своего задержавшегося старения.
- Да, я не мог сохраниться так долго, – глухим голосом беловолосый размеренно влил в уши Орло свои рассуждения. – Так же как и не мог не пропасть в бушующем от шторма океане… Но если бог воды решил подарить мне жизнь, то чему удивляться? Извергнутый из пучины на берег крохотного атолла, я обрёл вторую молодость.
Криво усмехнувшись, Вождь язвительно добавил:
- Наверное, великий бог воды подарил мне её в придачу к новой жизни.
В глазах Орлиана мелькнула искра недоверия. И тут же погасла. Он ведь тоже, считай, только что родился заново, хотя и в том же, старом, безнадёжно дряхлеющем теле. Какой неисправимый выдумщик на только что погибшем острове сумел бы предположить о хотя бы отдалённо похожем на реальность чудодейственного спасения Орло из объятий всепожирающего огня? Да ещё руками человека, которого лет пятьдесят назад оплакал. Почему он недавно сказал Кому и Мамеду, что Островом наслаждений возможно правит бывший вождь их вымершего племени? Он не ответил бы на это вопрос.
Но воскресший и совсем не похожий на дряхлого старца Вождь вдруг оживился, в глазах его мелькнул дьявольский огонёк:
- А у меня кое-что припасено для тебя, – он развернулся вполоборота к застывшему в одном из кресел, будто чучело, Дидрану. – Посмотри-ка на этого типа! Не узнаёшь?
Вождь сообразил, что узнать кого бы то ни было в профиль да ещё скукожившегося, втянувшего голову в плечи и закрывшего глаза, вряд ли возможно. Шагнув к Дидрану, он резко схватился за его голову и рывком повернул её лицом к Орлиану:
- А ну-ка, моя вторая половинка, распахни глазищи! Смотри внимательно и вспоминай, бывший глава могучей армии! Ты видел его среди артаков, Орло?
Грудь Орло сделала несколько взволнованных вдохов и выдохов. Оторопев, он смотрел на это давно не бритое лицо со звериным оскалом и безумными глазами охотника, от встречи с необычным «зверем» едва ли не выкатывающимися из орбит.
Что-то кольнуло мозг Орло изнутри.
- Айо? Значит, море не всегда бывает жестоко к людям?
Было непонятно, растерянность звучит в его голосе или радость от осознания новой истины.
- Похож, не правда ли? – желчно усмехнулся Вождь. – Но это не тот жестокий изменник, который когда-то пытался стравить со мной всё племя. Впрочем, – глаза Вождя внезапно посуровели, – и я далеко не тот вожак единственной человеческой стаи, прижившейся на богами забытом острове. И кто я теперь на самом деле – понять мне, видимо, уже не суждено. Но Айо, – в глазах беловолосого снова заблестела жизнь. – Теперь он помнит себя как Дардана.
- Дидрана, – из искривившихся уст нового Айо вырвалась хриплая поправка.
- Будь по-твоему – Дидрана, – ещё раз усмехнулся Вождь. – Кто бы мог подумать, мой давний друг Орло, что когда-нибудь я буду разговаривать сам с собой, точнее, с одной из половинок моей души, сбежавшей от меня в тело давнего недруга, смертельно раненного мною лет пятьдесят тому назад на берегу бескрайнего океана…
- На острове Тлантау, – прошептал за него Орлиан.
На минуту в «брюхе» мухи-перевозчицы воцарила торжественная пауза. Темнокожие воины белого короля по-прежнему сидели неподвижно, сжимая крепкими ладонями свои верные копья. Ганнет, видимо, заснул. А Дидран-Айо, не мигая, во все глаза смотрел на Орлиана.
- Я вспомнил… – глухо и мрачно пробормотал беловолосый. – Но тогда я думал, что убил его тело. А тело оказалось только раненым. Убитой оказалась лишь душа…
- Душа не погибает, она переселяется, очищаясь от наносного, – тоном учителя произнёс Орлиан, ловя себя на том, что мысль сформировалась у него как бы сама собой, без участия его воли.
Вождь, однако, от этого изречения прищурил глаза.
- Что же, – ответил он дружелюбно. – Будем надеяться: наш Дидран, то бишь моя вторая половинка, очистилась от скверны при переселении. А душа Айо… Я не против, если она, забывши о том, чем отличалась раньше, нашла пристанище в том же самом теле и прекрасно ужилась с частью меня…
Дидран, похоже было, так и не понял, о чём говорят эти два странных старикана. Но беловолосого вдруг вызвала на связь вимана. Внезапно он замолчал, уйдя на несколько минут в себя. И, когда возобновившаяся вибрация пола и стен дала знать о том, что вимана перешла на активный полёт, Вождь объявил:
- Мы снижаемся, чтобы осмотреть окрестности канувшего в вечность Тлантау. Подумай, Орло, может быть, кто-нибудь из близких и нужных тебе людей сумел каким-то чудом выжить?
- Да, – не задумываясь, отчеканил Орлиан. – Я надеюсь, выжили двое моих друзей – белый и негр…

***
Ком и Мамед пребывали в тяжелейшем шоке, распластанные на плоту. Плоское деревянное плавсредство под парусом медленно двигалось непонятно куда, раздвигая тупым широким «носом» тёмную воду. Мокрые вёсла валялись рядом с двумя горе-матросами.
Они отчалили вовремя. Восстание ещё только разгоралось, стражники едва-едва получили в руки огненное оружие владык вместе с приказом «истреблять бунтовщиков без лишних вопросов». Ком понял, что ждать возвращения Орлиана бессмысленно, а промедление с отплытием подобно самоубийству.
Пробираться в такой ситуации к заветному месту на берегу было, разумеется, опасно: возникала вероятность угодить под смертоносный луч владык. Однако им повезло. Они пренебрегли попутной маскировкой – просто рванули через сад владык напрямую, продираясь через колючие кусты розы, кувыркаясь по ямам и ложбинами, получая по лицам ветками деревьев. И боги благоволили к ним.
Плот дожидался их с уже поставленным парусом. Кто его подготовил к рейсу, Ком и Мамед гадать не стали. Вероятнее всего, столь долгое отсутствие Орлиана объяснялось именно этим парусом. Возблагодарив богов моря и старого доброго друга, решившего всё-таки свести счёты с владыками, Ком и Мамед немедленно подняли маленький якорь и принялись с утроенной силой отталкиваться длинными вёслами от дна прибрежной зоны. На их счастье начался прилив, и не успели огни великой битвы магов разгореться над островом в полную силу, как маленькое плоское судёнышко размерами тридцать на двадцать локтей, вынесло в открытое море.
И опять им повезло – дважды. Вечернее море оказалось относительно спокойным – ленивые покатые волны мягко подталкивали плот в сторону сгущающейся мглы над морскими просторами, а шаривший по воде широкий луч всевидящего ока владык так и не задел беглецов, всё время «натыкаясь» на гряду торчавших из-под воды между сторожевой башней и плотом острых и массивных скал.
Мамед первое время бормотал что-то по поводу кровожадных осьминогов и гигантских крабов, водившихся обыкновенно в усеянных рифами прибрежных водах, однако Ком пригрозил ему веслом.
- Ты, головешка глупая, лучше греби во всю мочь, пока нас с тобой не поймали в луч и не поджарили на ужин морским гадам! Или я тресну тебя по горбу с такой силой, что тебе и на самом деле лучшей долей покажутся щупальца осьминога.
Понемногу они успокоились, тем более что со стороны острова их освещала становившаяся всё более яркой и грандиозной иллюминация битвы. Даже взвившиеся в воздух рукотворные птицы и шершни владык, всё вокруг себя поливающие ослепительно-белым огнём, уже не вводили их в ступор, вызывая лишь у обоих чувство лёгкого нервного потрясения одновременно с восхищением волшебным зрелищем.
Настоящее потрясение, парализовавшее обоих душевно и физически, наступило спустя два часа после выхода в открытое море. Ослепительная, невероятно сильная вспышка над островом вдруг плашмя швырнула их на мокрые брёвна плота. Сильно ударившись лицами о плот, оба на несколько минут потеряли сознание. Уши их тут же заложило невероятной силы громом, однако, находясь в бессознательно состоянии, они ничего не услышали.
Уже очнувшись, каждый продолжал валяться без движения, с трудом пытаясь обрести хоть какое-то ощущение реальности.
Волна испепеляющего жара до них практически не докатила. Лишь знойный ветерок прогулялся по спинам беглецов, заставив обоих рефлекторно вжаться в брёвна и резко натянув косой парус. А ещё через несколько минут их догнала могучая волна, которая, впрочем, к тому времени значительно ослабла. Но и от этой, потерявшей почти всю силу волны, обоим показалось, будто их плот воспарил под облаками, а затем, рухнувши в море с огромной высоты, каким-то чудом не разлетелся на тысячи мелких деревяшек. Даже выпущенные из ладоней вёсла не улетели в море…
Возможно, они лежали бы так до самого утра, а то и дольше, панически боясь хотя бы одним глазком оглядеться вокруг. Резкая вспышка вдруг сменилась беспроглядной тьмой, а наплыва воды под их распластанные тела не происходило. Плот уцелел, но радоваться этому они не спешили, ибо от случившегося пребывали в глубочайшем трансе.
И вдруг до сознания каждого из этой пары донеслось откуда-то сверху нарастающее жужжание некого неведомого гигантского крылана, а затем и широкий конус жёлтоватого света зацепил обоих, по-прежнему вжимавшихся лицами в мокрое солёное дерево. И тут же волшебная сила оторвала их от плота…


- Жив! – только и смог выдавить из себя Ком, внезапно увидев нависшую над собой физиономию Орлиана.
- Скажи, Орлиан, ты мне не снишься? – виновато улыбнулся Мамед, пребывавший в состоянии перехода от транса к нормальным ощущениям.
И тут же оба на самом деле крепко заснули…



ЭПИЛОГ

Ракш наконец-то вышел из убежища. Расправив затекшие от долгого сидения плечи, он подставил лицо радостно сияющему солнцу. Теперь можно было и отдохнуть. Просто забыть обо всех проблемах, забыть о своём предназначении, о том, что совсем ещё недавно угрожало человечеству – забыть, на долгое время превратившись в простого горного охотника, почти ребёнка. В конце концов у него есть дети и жена, живы ещё престарелые родители, полно близких и дальних родственников, расселившихся по всей длине горного кряжа, отделяющего земли Побережья от степей Запределья.
В этот час его никто не смел тревожить. Хотя все и знали, что Ракш оторвался от дел и вернётся к ним очень нескоро.



После эпилога

С той поры минуло почти двенадцать тысяч лет. Древнее человечество забылось в памяти потомков. Случился Потоп, пережили который немногие из тех людей. Но и они были всего лишь далёкими потомками поколения, к которому принадлежали описанные в этом романе герои. И нам, людям нового человечества, детям новой эпохи, тем, которым небезразличны судьбы допотопных предков, наверняка хотелось бы узнать, что же произошло с Лукрецием и другом его Акарой. Наверняка, интересна и дальнейшая судьба Диома и Нианы.
И сами по себе наши любимые харидяне настолько интересны, что их историю, начавшую отсчёт времени с момента восстановления долгожданного мира на Побережье, следует описать как можно подробнее в следующих романах этого цикла – «До и после Потопа».
Но и сейчас читатель кое-что узнает о судьбе отважного юноши из Харида по имени Лукреций, которому посчастливилось побывать в обители будущих богов Побережья (когда оно уже стало называться Аттикой и Элладой) – Зевса и Геры Олимпийских.
Юношу, понятное дело, похоронили спустя примерно девяносто дней после потери. Нашлись свидетели, заметившие, как юноша с кинжалом в зубах поплыл в сторону артакских кораблей. Если за столь долгий срок Лукреций не вернулся к развалинам города, стало быть он погиб.

Восстановить Харид на прежнем месте и в таком же великолепном облике оставшимся в живых гражданам Цивилизации не удалось – не хватило ни сил, ни средств, ни желания. Но не тронутый артаками вторично Ланнорасс принял под свои кровы всех, кто не смог прижиться среди окиянов и других степняков, когда-то влившихся в Цивилизацию.

Трудно приходилось гражданам Цивилизации, потерявшей так много умов и твердынь. Хотя в течение как минимум десяти лет после разгрома артаков и примирения с Запредельными варварами серьёзных нашествий на Побережье Тёплого моря не произошло. Случались, правда, тихие набеги разбуженнных в Самых Северных горах чудовищ-инферналов, иной раз превращавших спокойную жизнь новых ланнорассцев в сплошной кошмар. И это тоже отдельная история в судьбе Цивилизации. Однако со временем инферналы погибли почти полностью, и о них постепенно забыли.
А примерно лет через семь после окончания войны с артаками в гавань Ланнорасса вошла не очень большая быстроходная лодка под косым парусом, управляли которой двое странного вида парней. Оба были с полуголыми торсами, но ниже от пояса их тела прикрывали вызывающие в душе у ланнорассцев содрогание «чехлы для ног и задницы», чем-то похожие на одеяние ненавистных артаков. Сойдя на пристань, чужеземцы демонстративно оставили оружие в лодке, а сами вышли к стражникам и просто любопытствующим горожанам. В руках странные прищельцы несли корзинки диковинных жёлто-зелёных фруктов, по форме напоминающих полумесяц.
Удивлению горожан не было предела, когда один из юношей, с более светлыми вьющимися волосами, заговорил с горожанами на чистом диалекте цивилизации. Он спрашивал про Диокора с Дианорой и Лаора из Харида, уверяя люде й, собравшихся вокруг незнакомцев, в том, что является вторым сыном Диокора и Дианоры.
В это никто не хотел поверить: все к тому времени знали, что сын Диокора из Харида погиб во время последней битвы с искусно убивающими.
Но так вышло, что Диомидий в этот день пришёл в гавань купить у рыбаков свежей рыбы. Услышав до боли знакомые интонации чьего-то явно возмужавшего голоса, красавец-окиян подошёл к незнакомцам поближе, присмотрелся и… остолбенел. Его сильно смущала закрывающая ноги одежда, которую он видел когда-то на артаках – как это она могла оказаться на парне, в принадлежности которого к Цивилизации сомневаться не приходилось? Но в замешательство его ввергла вовсе не артакская одежда.
Взгляд этого пришлого юноши упал на лицо молодого окияна, и уста его исторгли радостный вопль:
- Диом! Этот ведь ты, дружище! Чего не здороваешься?! Ведь не врут мои глаза!
Лукреций выглядел теперь не так, как когда-то в ранней юности. Перед Диомидием стоял могучий воин со слегка загрубевшими руками, на которых поигрывали мощные мускулы. Подбородок парня окаймляли густые жёсткие, слегка кучерявые, волосы, а шевелюра его мало чем отличалась от варварской. Подскочив к окияну, парень вдруг дружески, но весьма чувствительно хлопнул Диома по плечу, а затем сжал его в объятиях с такой силой, что тот с лёгким чувством стыда заметил, что от стальных объятий у него едва ли не закружилась голова.
Лукреций стал сильным. «Похоже, что теперь он запросто уложит меня на лопатки», – искренне подумал Диомидий, лихорадочно соображая, что сказать нашедшемуся другу в ответ. И, вместо того чтобы, дружески улыбнувшись, так же сжать парня в объятиях, он почему-то грубо бросил ему в лицо:
- Ты побывал в плену у артаков и привык носить их одежду. Где твоя туника, философ?!
Но Лукреций не обратил на смущение друга внимания. А горожане наконец-то поняли, что произошло нечто из ряда вон выходящее, нечто радостное, требующее отпраздновать. И не успели друзья насладиться первыми моментами столь неожиданной встречи, как тут же на пристани появилась огромная бочка отменного вина.
Потом кто-то привёл Диокора, Дианору и Лаора – начались лобзания, рыдания и горячие объятия. Посмотреть на Лукреция пришла даже Ниана, украдкой. Ведь она к тому моменту стала женой одного из богатых купцов Ланнорасса.
Да, с Диомом они поссорились. К тому же родители Нианы настаивали на её браке с состоятельным господином, каждый вечер внушая дочери, что после произошедшей с их родным городом трагедии, вылившейся в почти полную потерю семьей Нианы всего её состоянии, думать только о себе не только не прилично, но и преступно.
Мы пока умолчим о том, какими глазами молодая женщина смотрела на окружённого родственниками и друзьями Лукреция, отмечая про себя, насколько он возмужал и похорошел.  Тем более, что сам Лукреций про Ниану в тот момент и не вспомнил. Он ведь уже был женат, там, в стране расков.
Это тоже отдельная история. У расков Лукреций и Акара задержались надолго. Они многое повидали. Лукреций при этом твёрдо усвоил: знания о мире, которые передавали ученикам учителя в Харидских школах – это всего лишь знания ребёнка, нигде дальше стен родного города не ходившего.
Несмотря на заметную разницу в мышлении, образе жизни и этических нормах, наблюдавшуюся между жителями Цивилизации и Ористана, Лукреций всей душой принял предложение своих спасителей, легко согласившись на несколько лет остаться на родине исполинов, как он сам для себя назвал страну волшебных богатырей.
Там он, конечно же, закалил свою волю и мышцы, обрёл новые, неизвестные харидянам навыки борьбы и боя с оружием в руках, познакомился с новым, в его глазах волшебным, оружием. Ему выпало участвовать не только в опасных для здоровья забавах исполинов, но и в их военных походах, сражаться против войск легендарного Арджуны и даже увидеть в действии ужасный Брахмаширас, от одного упоминания о котором многие жители Ористана приходили в душевное смятение.
Его там, как и Акару, ясное дело, почти сразу же женили. У обоих ко второму году пребывания в Ористане родились первенцы, потом ещё по одному сыну, потом у Лукреция родилась дочка, а у Акары третий сынишка. Оба были на седьмом небе от счастья, когда юг Индостана заполыхал в ужасных войнах. Они ушли в тяжёлый поход, а позже, чудом уцелев в многочисленных битвах, узнали, что посёлок рода, принявшего их как своих, весь целиком сожжён ударом малого Брахмашираса.
Страшный удар потери своих любимых они выдержали только благодаря приобретённой в Ористане психологической закалке. Но тяжкие душевные раны от этого удара ещё долго не заживали. В конце концов Самый Мудрый Раск настоятельно посоветовал им обоим вернуться на родину Лукреция.
- И помните, – сказал он им на прощанье. – Вы здесь всегда будете своими. Понадобится помощь народу Побережья, найдите способ как можно скорее сообщить об этом, и мы придём. Вернётесь – примем как родных и, если будет надо, женим вас вторично. Благословляю, дети мои.
Переход на родину Лукреция осуществлялся долго (птицелёт раски на такое дело никогда не выделяли). Друзья прошли пешком, проскакали на лошадях и верблюдах через много стран и народов, пережили немало приключений. Наконец, купив в Иранистане отличную быстроходную лодку, они отважились в близи береговой линии материка пройти к Побережью Тёплого моря и благополучно вошли в гавань Ланнорасса.
Акару родичи Лукреция приняли тоже как родного. Очень скоро он познакомился с молодой вдовушкой, которой сразу понравился, и зажил на манер добропорядочного гражданина Цивилизации. Лукреций тоже вскоре женился. Но не так просто, как Акара.

Однажды старый жрец Харида объявил в городе о священном ритуале борьбы за самую юную невесту Родины. По древнему обычаю претендовать на её руку и сердце могли только либо принятые городом чужеземцы, либо воины, чудом вернувшиеся из далёкого вражеского плена. Юной дочери Харида представлялось право выбрать из претендентов двоих борцов, которые должны были в назначенный жрецами день схватиться друг с другом в потешном поединке на Большом ристалище, на глазах у многочисленных зрителей. Самое интересное было то, что до определения победителя и, стало быть, жениха никто не мог знать ни имени, ни происхождения невесты, никто не видел её лица.
Лукреций весьма удивился, когда узнал, что тот самый жрец настоятельно просит Лукреция заявить себя как претендента на борьбу за самую юную невесту Харида. Но предложение принял. А потом ему пришлось удивиться ещё больше, когда глашатаи объявили о решающем поединке между ним и… кем бы вы думали – Диомидием.
Тем не менее Лукреций с плохо скрываемым в душе удовольствием принял вызов Диомидия. Ему было приятно осознавать, что наряду с этим красавчиком самая юная невеста выбрала и его тоже. Он ещё не знал, что она-то выбрала Лукреция с самого начала.
Эта пара борцов смотрелась великолепно. Правда, Лукреций, нарушив принятые нормы, вышел на ристалище в ористанских пантланах (чехлах для ног и задницы) и высокобортных сапогах, в то время как Диом боролся с ним в одной набедренной повязке, прикрытой сверху короткой юбочкой. Они боролись несколько часов кряду, прерываясь изредка на короткий отдых, и восторженная толпа следила за их движениями, затаив дыхание.
В конечном итоге Лукреций осуществил свою юношескую мечту. Когда уже солнце перевалило за полдень, он, оторвав красавца Диома от земли, красиво бросил его на лопатки, затем под бурные аплодисменты харидян оседлал поверженного друга, плотно усевшись ему на живот, и припечатал его руки к покрытому травой ристалищу.
По правилам, борьба в таком положении могла продолжаться до захода солнца, по крайней мере до тех пор, пока поверженный противник не сдавался, трижды разогнув и согнув в коленях ноги, после чего полностью переставал сопротивляться в течение нескольких минут, отмеряемых песчаными часами судей.
Диом так и не смог уйти из-под Лукреция, как когда-то тот не мог уйти из-под него. Он подал сигнал сдачи, после чего лицо его расплылось в искренней улыбке. Тяжело дыша, с трудом, сын варвара выдохнул нависшему над ним победителю в лицо:
- Я знал, что ты добьёшься своего, зануда. Прими мои поздравления. Отныне ты посрамил самого лучшего борца Ланнорасса. Видит Каледос, я в зануде ошибался. Прости меня, друг, за прошлое.
Лукреций не ответил, а только выждал, когда судьи огласят победу, поднялся на ноги и подал побеждённому руку, улыбаясь такой же щедрой дружеской улыбкой.
- Пригласишь на свадьбу? – виновато спросил Диом, голос которого едва пробивался сквозь бурные овации зрителей.
Налетела толпа сильных парней – обоих подхватили и принялись качать, норовя победителя побрасывать как можно выше. И вот наступил наконец торжественный и загадочный момент – жрецы подвели Лукрецию девушку и, подождав, пока ликующая толпа вновь затаит дыхание, медленно, словно нарочно томя душу каждого находившегося поблизости, обнажили её лицо.
Лукреций ахнул: так она была красива и юна.
-  Обними! Обними же её скорей, о славнейший из славных! – воскликнул старый жрец.
- Но кто же она, отец? – спёкшимися губами спросил зачарованный Лукреций, когда уста его оторвались наконец от её нежного белого лба.
- А ты не догадался? – лукаво сощурился жрец. – Эх ты, достославный. Это же ведь та самая маленькая девочка. Помнишь алтарь Каледоса перед штурмом артаков?
Лукреций с Диомидием широко раскрыли рты и оставались стоять в таком виде под весёлый смех толпы довольно долго.
Она улыбалась им обоим, но с Лукреция буквально глаз не сводила.
- Да, – добродушно кивнул старый жрец. – Это был розыгрыш. Розыгрыш во спасение. И теперь она выросла и стала достойной одного из лучших сыновей вольного Харида.

- Увы, так и не восставшего из руин, – помолчав, беспомощно развёл руками старый жрец…

***

Вопросов у читателя осталось ещё много. Например, что произошло впоследствии с Орлианом, его бывшим Вождём, второй половинкой Вождя Дидраном и его помощником Ганнетом.
Ответ на все эти вопросы будет несомненно изложен в новом романе. Пока же скажем, что Ракш мог отдыхать спокойно. Он знал, что все люди, за которыми он так или иначе вынужден был следить, остались живыми и здоровыми. Первая четвёрка в сопровождении верных своему королю коричневокожих воинов вернулись на Остров наслаждений, где много лет они все просто проваляли дурака в частых возлияних, воспоминаниях и философских спорах.
Алатана орисы вначале увезли на птицелёте к себе на родину, но, поскольку юноша там так и не прижился, помогли ему пристроиться к одному из купеческих караванов, направлявшихся в Поднебесную страну Чай-Стана. О судьбе Алатана Ракшу долгое время известно не было. Но ведь, по большому счёту, судьба этого мальчишки Ракша особенно и не интересовала. Другое дело Орлиан. Он, конечно же, переживал о нём. Но предпринял ли какие шаги, чтобы разыскать последнего соплеменника, мы пока не знаем.
А главное – Ракшу однажды пришло видение далёкого будущего. Оно его не очень обрадовало. Однако он вздохнул с облегчением, потому что узнал, что ещё многие поколения их мир будет существовать в относительном спокойствии и люди продолжат привычную жизнь, даже войны поутихнут, а достаток в большинстве стран у их жителей умножится. Это в конечно итоге людей ослабит, сделает беспечными и уязвимыми к грядущим катастрофам. Но произойдут они уже после смерти Ракша и его любимых. И даже после их смерти благословенная пора будет ещё долго развиваться.
Он постарался забыть о будущем, несущем человечеству новые тяжкие испытания, и превратился в сущего ребёнка, наслаждающегося жизнью. Всё шло своим чередом. Всё было нормально. И до Великого Потопа оставалось целых семь с половиной веков спокойной жизни для его сородичей.



КОНЕЦ ПЕРВОЙ ИСТОРИИ