Синяя Строптива Родноверец

Синяя Строптива
(Родноверец)

Глава 1. Зов забытых богов.

Для какого-нибудь «братка» подписка о невыезде – тот же оправдательный приговор. Раз с ходу не «закрыли», дальше всё разрулим! Михеев, только что оную подписку давший, ощущал себя, по меньшей мере, на зоне строгого режима. Так какой-нибудь чахлик-дохлик привычно и стоически переносит любые болячки. А исключительно здоровый атлет, впервые загрипповав, в ужасе размышляет о смертном часе.
Избалован был Владимир Михеев своим уважаемым положением в обществе, вот что. К 40 годам стал расценивать его, как данность. Как же: тренер, педагог, вырастивший целую плеяду, удостоенный, отмеченный… А тут – наряд в «попугайчике», под белы рученьки и к следователю. И, ладно бы ошибка, недоразумение – хрен! С точки зрения закона, он – доподлинный злодей, можно сказать, с большой дороги.
И то, что следак был вполне вежлив, сути ничуть не меняло: права на уважение в обществе он лишился враз и чрезвычайно легко. То, что на улице кажется обоснованным и правильным, в соответствующем учреждении – детский лепет. Ничего не оправдывающий и не извиняющий.
– Драку, Владимир Николаевич, начали вы, – подытожил следователь, – и сломали юноше челюсть. Сыну очень уважаемого человека, между прочим. Ну ладно, оценит ваши действия уже суд… 
Владимир, занятый новыми, не мыслями даже, ощущениями, на автопилоте дошёл от здания УВД до остановки, как зомби сел в автобус и доехал до дома. Открывая дверь, порадовался, что жена с дочкой на работе: они б с ума сошли, когда его увозили, а сейчас бы и его свели. А надо собраться, подумать.
История-то заурядная до пошлости. В 9 случаях из 10 такие проходят без никаких последствий для всех участников. Блин, как всё нелепо вышло!

Посреди Североречинска раскинулось весьма обширное искусственное озеро. Когда-то в стороне от молодого индустриального городка строители брали грунт и, учитывая темпы роста завода-гиганта и новых улиц, лет за 30 произошло две вещи. Во-первых, котлован стал огромным и быстро заполнился грунтовыми водами. Во-вторых, его со всех сторон обняли новые кварталы.
Теперь в ясную погоду зеркальная гладь отражала пяти- и девятиэтажки, драмтеатр, Детский центр, ЦУМ, Дом быта и прочую цивилизацию. А посреди цивилизации процветал кусок живой природы: берега Котлована живописно поросли ивняком, вербами, берёзками, соснами. Весной сюда прилетали лебеди, утки. На отмелях суетились ондатры. Когда-то окрестное населенье коротким северным летом не только загорало на песчаном отрезке берега, но и купалось в довольно чистой воде.
В постперестроечный период всеобщей дебилизации и охамения,  городскую отраду загадили до неминуемости кожных заболеваний. О купании пришлось забыть. Но водоплавающая живность проявила патриотизм и живучесть, и продолжала радовать гуляющие парочки и пенсионеров. И пьяные компании, куда ж без них?

Михеев почти всегда ходил на работу в Детский Центр тропинкой вдоль берега. Любил он Котлован с самого детства. И Североречинск свой любил.
Сегодня Владимир шёл не спеша, наслаждаясь погожим майским днём. Лопнувшие почки ивняка уже выпустили острые зелёные уголки. Лебедей чего-то видно не было, наверно кучковались за островком (имелся и таковой). Утки ныряли, как заведённые, халявным хлебом их сегодня никто не баловал. Впереди ещё было ондатровое местечко.
Вот там-то, на невысоком бережку, весело зеленеющем свежей травкой, происходило нечто непотребное. Парней, примерно 20-летних, было двое. Вроде, не пьяные, стильно одетые. Один стоял, курил, второй шёл вдоль берега навстречу Владимиру. В согнутой левой руке он держал горсть щебёнки. Правой по одному брал камешки и с силой лупил ими воду. А поближе стало видно, что не воду.
Ондатра плыла вдоль самого берега и почему-то не ныряла. Видно, ей уже досталось. А «охотник» шёл параллельным курсом и  клал камни всё ближе к коричневой головке. Лицо у рослого, почти налысо стриженного парня было не азартное, не злое, а просто отсутствующее.
– Зачем? – едва приблизившись, окликнул его Михеев. – Мешает она тебе? Убьёшь ведь и бросишь…
Стриженый отреагировал примечательно. То есть, вовсе никак. Миновал нудного мужика, продолжая свое занятие. К такому невниманию Михеев не привык.
– Родной, я к тебе обращаюсь. – Та же отсутствующая морда лица, и хлёсткие удары камнями по воде. И, кажется, попал!
Владимир уронил с плеча спортивную сумку и в несколько скользящих шагов догнал игнорирующего его индивида. Коротко рубанул по запястью ребром ладони – оставшиеся в руке камни подпрыгнули и рассыпались. Парень не дёрнулся, не взвился, повернулся не спеша, с ленцой:
– Ты сам-то понял, чё щас сделал? – И, глянув Михееву поверх головы, с нажимом добавил: – Урод!
За плечом шуршали шаги второго организма. Глупо ждать, когда к противнику подойдёт подкрепление. Да и превосходства в светлых, вылинявших глазах молодого оппонента Владимиру вполне хватило. Не говоря уж про ондатру.
Не отводя взгляда, не меняясь в лице, Владимир пробил правой ногой жёсткий лоу-кик в левое бедро «охотника». Конечность в тёртой джинсе послушно подломилась, противники неожиданно уровнялись в росте, и хук с коротким шагом в сторону Михеев кинул в очень удобный уровень. Вертикально стоящий кулак зацепил челюсть качественно, отслеживать траекторию падения никакой надобности не было, и Михеев сразу развернулся.
Второй организм был даже пониже Владимира. Увидев, что остался с мужиком один на один, сразу притормозил. Ощупал взглядом крепкие плечи, собранные в хвост волосы, обломался о зелёные глаза под чуть нависшими бровями и затоптался на месте.
Этого, если подумать, наказывать было не за что, поэтому Владимир подсказал ему выход:
– Корешу помоги. Ты ему сейчас нужнее. – И, подхватив сумку, легко зашагал к Детскому центру.
Поднимаясь на высокое крыльцо, даже не задумался, что от точки недавнего рандеву, крыльцо это прекрасно просматривается. В фойе привычно перемолвился ни о чём с пожилой вахтёршей, и спустился в цокольный этаж. Шкеты в коридоре ещё не толкались, зал и раздевалку отпер в тишине. Пока снимал в тренерской куртку, кроссовки, джинсы, коридор наполнился топотом и гомоном, захлопали двери.
Сбрасывая остатки адреналина и недавней агрессивности, Владимир двигался нарочито замедленно. Очень не спеша надел добок (корейский вариант кимоно), тщательно завязал чёрный пояс. К резвящимся в зале  шкетам вышел расслабленный, доброжелательный.
Те, завидев учителя, привычно построились, соблюдая пояса и чемпионские титулы. Команда, поклон, строй сидит на коленях. Лица не по-детски одухотворённые, собранные. Тот ещё контраст с великовозрастным дебилоидом…
– Сегодня поговорим о единстве с окружающим нас миром…

Михеев мотнул головой, сбрасывая оцепенение: вспоминай, не вспоминай, уже случилось. Теперь надо действовать по ситуации. Для начала позвонить Михаилу. Владимир нашёл в памяти мобильника нужный номер и вскоре услышал толстое и солидное «Вас слушают!»
– Миш, здорово. Извини, я без предисловий, Людка с Юлькой вот-вот придут. Ты такого Рябинина знаешь? Да, да, из мэрии. В общем, я его сына рехтанул.
Михаил выслушал, не перебивая, ничего не уточняя. Потом резюмировал:
– Хреново. Рябина сволочь известная. И сынок у него сволочь. В прошлом году шёл свидетелем по изнасилованию. Хотя был соучастником, если не организатором. У Рябины с милицейским начальством полное понимание.
Мишке можно было верить: парень в городских структурах власти знал каждую собаку. Он расценивал местную политику как хобби. Работая инженером на североречинском гиганте, был по совместительству помощником областного депутата, своего прямого начальника на производстве. Поэтому Владимир с надеждой заикнулся:
– А твой Свиридов…
– Бог с тобой! – сразу перебил Мишка. – Громко друг друга ненавидят. И приятелей общих у них нет.
Помолчали. Владимир тяжело подытожил:
– Значит, посадят?
– Могут, – и не подумал успокаивать Мишка. – Ты думай, и я подумаю. Будем нужных знакомых искать.
– Может, откупиться?
– И сколько ты ему предложишь? – в голосе друга прорезалась ирония. – Все три новые заправки – его. Доля в молокозаводе. Дорожностроительная фирма. Не считая мелочёвки, вроде магазинов. А сын… Рябина старый бабник. В партийные времена с женой развестись боялся. Как только демократия грянула – разбежался. Вот сынку всячески компенсирует, что тот, бедняжка, без папы живёт.
– По-новой женился? – вяло поинтересовался Михеев.
– Нет, вторую молодость провожает. Чуть не каждый вечер в «Двине» торчит. Вроде в бильярд поиграть, но без бабы не уходит.
– Без охраны? – оживился Владимир.     – Вовка, брось, – сразу ухватил мысль Мишка. – Ты не бандит, наезжать не умеешь. Да он и бандитов не шибко боится. В общем, успокойся, и серьёзно думать будем.
Не успели закончить разговор, с работы вернулись жена с дочкой. Михеев волевым усилием задавил растерянность и тоску, и открыл дверь весёлым, щебечущим «девкам», надев соответствующую мину.

– Михеев, точно ничего не случилось? – уже совсем засыпая, переспросила Людка. – А чего ворочаешься? Давай, спи…
Совет, между прочим, был дельный. Со сном, а вернее, со снами, у Владимира всегда были особые отношения. Во-первых, по пробуждении он все свои сны помнил. И многие не забывал уже никогда. Во-вторых, сны ему виделись яркие, объёмные, потрясающе достоверные. И в-третьих… Что же в-третьих?
В раннем детстве сны его часто пугали. Вековые буреломные леса, где он, то ли бродил со зверями, то ли сам был зверем. Непонятные, но очень реальные существа. И люди, тревожащие даже больше тёмных чащ и жутковатых созданий. Володенька боялся спать один, жаловался родителям. А мама с папой, такие сильные и надёжные во всём, в столь отчаянной ситуации ему помочь не умели.
Парадокс: горожане в первом поколении, у которых вся родня в глухих северных деревнях, они ни лешего не смыслили ни в мистике, ни в вере. Образцовая комсомольская пара, блин, твёрдо стоящая на материалистических позициях. А сын, еженощно окружённый нежитью, к 10-12 годам чуть не стал психом.
Лет с 12 как-то разом отпустило. То есть, сны-то бледнее не стали, но теперь Вовка по ночам чаще всего воевал. Бился один и бок о бок с соратниками; копьём, одетый в кольчугу, и поливая из пулемёта; пеший, конный, или на танке. Побеждал, шалея от восторга; спасался после разгрома, в ужасе и унижении… И эти сны он любил!
Ещё позже, в армии, ему стали сниться сны «в руку», вещие, научно выражаясь. Он до сих пор уверен: это они уберегали от пули, мины и от дисбата.
  А после службы началось то самое «в-третьих». Может нормальный сон оставлять следы в реальности? Во сне поцарапался сучком, а утром на том самом месте свежая царапина. Которой неоткуда взяться в мягкой постели! Или искупался в кристальной воде, повалялся на жарком солнышке. И утром – сгоревшие спина-плечи. Посреди зимы. Уснул днём в одежде. Одежда по пробуждении пахнет лесом.
Лесом… Да, опять стали сниться леса, нездешние, нехоженые.
И стали приходить гости из них.
Когда Михеева впервые посетил Старик, Михеев воспринял это как навязчивую бредятину. Сидит возле привычной кровати на старом привычном стуле седой длиннобородый дед в непонятной одёжке: то ли из исторической пьесы, то ли из психушки… И никак, блин, не перестаёт сниться! Вовка весь изворочался, аж поперёк кровати свесился. Седой бред только усмехнулся: «Да ты, Володимир, не майся, поговори со мною». Вот уж хрен! Так много с кем потом говорить начнёшь, вплоть до ясеня и месяца.
Во время одного визита у Старика на плече сидел филин – живой, ушастый! Когда Михеев заметался по кровати, птица встрепенулась, махнула пёстрыми крыльями. Владимир отчётливо видел, как маленькое пёрышко взмыло под потолок и полого спланировало в угол комнаты, под столик с телевизором.
Утром злой, не выспавшийся Михеев первым делом прошлёпал к «ящику». За дальней ножкой столика лежало рябенькое перо. Как сказал потом знакомый охотник – перо ушастого филина.
Ещё захаживала Бабушка. Вроде при всех атрибутах лесной ведьмы – вроде клюки, бус, меховой накидки, но вместе с тем, какая-то располагающая. С ней-то Вовка чуть было не поговорил. После её посещения под стулом осталось несколько волосков – лезла, видать, накидка. Волоски оказались беличьими… Твою мать…
Понятно, никому Володька про такие «материализации» не рассказывал, даже в редком подпитии. Зачем нам репутация парня с прибабахом? Обращаться к психиатру прямой необходимости тоже не было. ЭТИ сны не мучили, не донимали: снились не так уж часто. Иногда не каждый месяц.
Нормальная, «дневная» жизнь шла своим чередом. Михеев заочно домучивал Ленгосуниверситет, женился, родил девку. Страну и привыкшие к развитому социализму умы долбила перестройка. Владимир, как повальное большинство соотечественников, ударился в бизнес, и как повальное же большинство, остался гол и бос.
И сами собой, «вторым планом», до нынешних 40 лет шли в жизни две вещи. Занятия боевыми искусствами и сны, выходящие за грань яви.

Дремота наплывала, наплывала… Потом стал наплывать запах леса: хвои, прелых листьев, ещё чего-то, наверное, грибов. Он сам уходит в лес, или гости пожаловали?
Деликатное покашливание совсем рядом подсказало, что гости. Старик сидел в кресле, на некотором удалении от кровати. Молча сидел, заговаривать не пытаясь. Не потому, что боялся разбудить Людку, не просыпалась она при ночных визитах – за годы проверено. Просто молчал.
И впервые за 20 лет заговорил Михеев:
– В тюрьму-то ко мне будешь наведываться? – сев на постели, отсутствующим тоном поинтересовался он.
Старик никак не показал удивления, или радости от того,
что гостеприимный хозяин впервые соизволил что-то вякнуть.
– Дак можно и в тюрьму. А чегой ты туда средился? Али здесь уже неинтересно?
Владимир невесело усмехнулся:
– Да преступник я, мать-занага! Мне в тюряге самое место…
– Пошто наговариваешь-то на себя? За крыску водяную правильно вступился. И выползня того в самый раз поучил, без пересола.
Владимир вяло удивился осведомлённости гостя из глуши и предложил:
– Давай, дедушка, я тебя защитником в суд возьму …
Дедушка, не мигая тёмными глазами, чуть не минуту смотрел на взлохмаченного собеседника.
– В суде, Володимир, защищать уж поздно. Я чай, с наших пор суды не изменились. А вот раньше, пожалуй что, и защищу.
Михеев переваривал услышанное долго. Потом хотел перелезть через Людку и встать. Гость жестом остановил:
– Оставайся на ложе, парень. Тебе навовсе просыпаться нельзя.
– Почему?
– Опосля сам поймёшь, не о том тепереча речь. Кто тебя в тюрьме-то запереть ладится? Обсосок этот что ль?
– Отец его, – Владимир незаметно втянулся в предметный разговор.
– Виру хочет? – Заметив, удивленно поднятые брови собеседника, старец пояснил: - Ну, денег, откупного.
– Нет, денег у него своих хватает. Ему важно всем показать, что сынка его сам господь бог тронуть не смеет. Не то, что какой-то…
– А что сынок неладно делал, знает?
– До лампады ему. В прошлом году сынка за изнасилование посадить не дал.
Теперь приподнялись сивые брови гостя.
– Он что, совсем не по Правде живёт?
Михеев поглядел на старика с какой-то даже жалостью.
– Отец, не знаю откуда ты…
– И это, Володимир, опосля. Ноне ты мне скажи: много ли про этого чадолюбца ведаешь? Где живёт, куда хаживает? Падок на что? В лицо его сам видел ли?
Михеев, всё больше напрягаясь, помотал головой. И испытал странное облегчение от того, что, правда, почти ничего из спрошенного не знает. Он сразу и до конца поверил: это не шутки. Потому, что в реальность своих снов поверил много-много раньше.
Помогут ему, в том-то и дело, что помогут. Только вот кто? И почему? А может – за что? И чем обернётся эта помощь для Рябининых? Хотя последний вопрос волновал как-то формально, что ли.
Дед, словно читая его сомнения, тяжеловато усмехнулся:
– Что посмурнел? Вижу, опять замаялся. Дак никто тебя, отрок, не неволит. Хош, сам свои беды расхлёбывай, хош меня в доброхоты бери. Я ночки через две к тебе наведаюсь, уж в те поры чегой-то да решишь…

Михеев шагал по длинному коридору в мэрии, поглядывая на номера кабинетов. Вот он, 128-й. Точно, на латунной табличке значится: « В.А. Рябинин. Ведущий специалист…». Владимир остановился перед дверью и сделал три глубоких вдоха-выдоха.
Идея поговорить с отцом обиженного недоросля пришла утром. Это было простейшее, прямо направленное на решение проблемы действие. Зачем устраивать какие-то подковёрные игры, искать протеже и заступников, когда можно для начала просто объясниться. Михаил, характеризуя старшего Рябинина как сволочь, мог непроизвольно отталкиваться от мнения своего шефа-политика. А тот, как и всякий политик,  от святости тоже далёк.
Коротко постучав и приоткрыв дверь, Владимир спросил:
– Разрешите?
Ответное «Входите» прозвучало, как ему показалось, с едва заметным оттенком раздражения. Человек, сидящий за современным офисным столом, смотрел на посетителя спокойно и без всякого интереса. Был человек широкоплеч, грузен, хорошо подстрижен и щекаст. Костюм, рубашка, галстук – неброские и дорогие. Фамильное сходство с отрехтованым юнцом  угадывалось только в глазах: таких же невыразительно линялых.
– Валерий Александрович? – полуутвердительно произнёс Владимир и, дождавшись сдержанного кивка, представился:– Михеев, Владимир Николаевич. Я…– и осёкся, сообразив, что пояснений не требуется. Лицо хозяина кабинета едва заметно сыграло. Теперь он рассматривал визитёра с явным интересом: от чёрных туфель до собранных в хвост волос. Только интерес был выражено брезгливым. Его отталкивало в Михееве всё: недорогая, но тщательно подобранная одежда, поджарая фигура, причёска, лицо…
– А… Супермен хренов… – Наверно, теперь сыграло михеевское лицо, уж больно издевательская улыбочка мелькнула меж монументальных щёк. – А чего пришёл-то? Я тебя не вызывал.
Плохие идеи приходят с утра. И Мишке надо доверять побольше. Но раз начал – делай.
– Валерий Александрович, вы уверены, что правильно осведомлены, как обстояло дело? – по-прежнему стоя – сесть-то никто не предложил – спросил Михеев.
– А тут двух толкований быть не может. Здоровый, профессионально подготовленный мужик избил юношу, почти ребёнка. По собственной прихоти, по праву сильного. И это педагог – с какими-то там категориями, званиями… Вот таких садистов и допускаем к воспитанию молодёжи, потом удивляемся…
Вдох-выдох. Вдох-выдох.
– Валерий Александрович, я сделал вашему сыну замечание в корректной форме…
 – Да кто тебя уполномочивал лезть со своими замечаниями к приличным молодым людям? Или воображаешь, что накачал мышцы, научился махать ногами – и что-то из себя представляешь?
– Приличный молодой человек в этот момент убивал ондатру…
– Прекрасный повод! Не было бы под рукой крысы, сказал бы, что парень бабушку толкнул, или к какой-нибудь шалаве приставал. Слышали уже и такое… Ничего, будете знать своё место,… - Рябинин проглотил последнее слово, но Владимир явственно услышал «голодранцы».
Уже взявшись за ручку двери, он повернулся к хозяину:
– Если б вы просто отказались со мной говорить, или сказали, что будет решать суд, я б на вас зла не держал…
– Что?! Что ты там бормочешь, ничтожество?! Да тебе отмотают – сам охренеешь! А ещё повыпендриваешься – и из зоны не выйдешь, там о тебе позаботятся, герррой… – И уже вдогон: – Пшёл вон!
Вдох-выдох, вдох-выдох. Теперь Михеев хотя бы точно знал, куда идти.

Ночной бар «Двина» занимал второй этаж небольшого торгового комплекса на улице Орджоникидзе. Поднявшись по красивой, чистой лестнице, Владимир обвёл глазами небольшой холл с кожаными креслами, пуфами и пепельницами на столиках и подошёл к полуоткрытой двери в зал. Навстречу вырулил здоровенный индивид в строгом костюме, типичный охранник.
– Закрыто! – резковато бросил он, но глянув на Михеева, помягчел: – Здрасьте. Мы только с 16-ти открываемся. – Парень был не из его учеников, но явно Михеева знал, как и многие «силовики» в городе.
– Здрасьте! – улыбнулся Владимир, как бы обозначая ответное узнавание. – А можно просто заглянуть, посмотреть как тут у вас? Решаем, где небольшой междусобойчик организовать…
– Да, пожалуйста! – Охранник посторонился, и Владимир прошёл в полутёмный зал с низким потолком. Столы с красными скатертями вдоль стен, стойка с круглыми табуретами, в углу – маленькая сцена с никелированным шестом, ну как же…
– А бильярд…
– Во втором зале, – подхватил охранник, указывая на высокую дверь справа.
Оглядевшись и там, Михеев поблагодарил парня, заверил, что обязательно гульнут именно у них и вышел в солнечный день. Так, теперь кратчайшая дорога отсюда до дома, смотреть внимательно, запоминать. Завтра такая же рекогносцировка  у дома Рябинина-старшего. Где взять адрес, он уже знает.

Людка с Юлькой давно спали. Сидя в тесной, но ухоженной кухоньке, Владимир пытался читать, и раз за разом ловил себя на том, что не улавливает смысла строк. И поминутно смотрит на часы лежащего на столе телефона. Именно сейчас Михеев отчётливо понимал, что в его жизни что-то сильно изменилось. До этого пониманию мешали эмоции, темп происходящего…

Второй разговор со Стариком состоялся под впечатлением визита к Рябинину, пережитого унижения и бессилия.
– Что-то ты с лица спал, Володимир, – едва «появившись», покачал седой головой дед. – И думается мне, что от заступы моей не откажешься.
– Не откажусь, – сев на кровати, выдавил Владимир.
– Ну, так рассказывай про супостата своего, – и, откинувшись на спинку кресла, стал внимательно слушать.
Касаясь тёплым боком его бедра, рядом посапывала Людка, в соседней комнате вторила ей дочь, а взлохмаченный, голый мужик, ссутулившись на постели, по-деловому выкладывал снящемуся ему старцу собранные сведения об ответственном работнике мэрии. Сюр!
– До девок, значит, охочь, – как ни в чём не бывало, подытожил второй персонаж комедии абсурдов. И ненадолго задумался. Потом начал задавать вопросы, иные – весьма неожиданные. 
    – Девки твои когда спать ложатся? А вражина этот в свой вертеп когда жалует? А встают девки когда? А далеко ль отсюда вертеп? А у жонки твоей баские наряды есть? – и, глянув на красивую, но уже полнеющую Людку, – Хотя нет, лучше у дочки? А вот нонеча, ежели люди договариваются, чтоб друг друга опосля найти, то как? Что дают? Телефон? Это чтось? А отроки верные у тебя есть? Нет, ничего нашального им творить не придётся. Вечор - другой посмекать, пожалует ли он в вертеп. И тебе дать знать. А самому тебе бегать не с руки: и так у нас времени скудно. Так есть отроки-то?
Итогом было ещё одно короткое раздумье старца и затем ряд конкретных и даже не слишком шизоидных указаний:
–  Щас ты не просто спи, весь облик его по-хорошему увидай. Потом – как сходишь, да развыришь – всю дорогу до «Двины» этой  – прям от порога своего, каждый шаг. Что и как в «Двине» этой…
– Отец! – перебил Михеев, – Я ж не решаю, что мне сниться будет!
– Решаешь, Володимир, как ещё решаешь! – отмахнулся старец и продолжил инструктаж: – И уж после, отроков своих отряди, чтоб этого ждали. По очереди. Может, не один вечор караулить понадобится. Сам, как девки твои улягутся, платье дочкино приготовь, сапожки. Бирку с этим, как его… ну да, телефоном – сюда вот положи. И как весточку отроки дадут, сразу спать вались. Да! Дверь-то у тебя как запирается? Ага… На один засов запри, чтоб я сам справился. Кажись всё… Пойду я, Володимир.
И как всегда, под накативший и окрепший вдруг сон, исчез.
С утра Михеев взялся за текущие задачи даже как-то азартно. Было в этом нечто от любимых в детстве шпионских игр, когда надо было за кем-нибудь «подследить».
Перебрав мысленно старших учеников, позвонил студентам Денису и Игорю. Основная проблема была в том, чтобы показать ребятам Рябинина. Поэтому встречу назначил у мэрии. А там парни, несколько удивлённые такой просьбой, сходили в 128 кабинет («Извините, ошиблись!») и «срисовали» хозяина.
Ребят Михеев выбрал правильно. Просьбу подежурить у «Двины» восприняли серьёзно и без лишних вопросов. Просто привыкли доверять учителю. И знали, что он для них тоже многое сделает.

А теперь вот азарт схлынул. И, сидя на кухне, Владимир чувствовал полное смятение в мыслях. Он слишком привык самостоятельно управлять своей судьбой…
Телефон, поставленный на «тихо» еле слышно затренькал.
– Владимир Николаич, он приехал. На своей «Ауди».
– Спасибо, Диса. Спокойной ночи. – Зелёные циферки часов показывали 23.20.
Ощущая в голове звенящую пустоту, Михеев отпер замок входной двери, оставив её на одном засове. Достал из шифоньера короткое юлькино платье – модного болотно-зелёного цвета, жакет к нему, бежевые колготки.
Сапожки сгодятся те, что стоят в прихожей. Да для кого это, мать-занага?!
Потом разделся, положил бумажку с номером своего мобильника, отпечатанным на принтере, на подлокотник кресла. И ещё с минуту медлил, не решаясь лечь, пока не заворочалась Людка.
Сон и запах леса наплыли, едва закрыл глаза. И вынырнул он из привычного марева как-то рывком. Старик был не один. Возле кресла, выделяясь на фоне окна, стояла женщина! Видно в тёмной комнате было плохо, но Владимир поспорил бы, что молодая. Волосы длинные, прямые, кажется, тёмные. Одежда вовсе непонятная: как будто просто обмоталась большим куском ткани какого-то водянистого цвета.
– Некогда, Володимир, глаза пучить, где наряды? А, вижу! Вот, Мава, одевайся, тут такой осрам носят.
Ткань легко стекла с Мавы и Михеев почувствовал, как пульс газанул под 100. Качнулись груди, колыхнулись бёдра, бросила блик кожа – мама, роди меня обратно! Она среагировала мгновенно:  повернулась и молча уставилась в глаза. Это был даже не шок. Такого безумного желания Владимир в жизни не знал! Он неуклюже пытался встать, а каждая клеточка тренированного, привыкшего подчиняться тела пошла в разнос и вопила: «Хочу!!»    
– Ошабаш! – сердито крикнул Старик. – А ну отворотись!
Приказ выполнили оба – и Михеев и Мава. Стало полегче. Конечно, слушая шуршание надеваемой одежды, Владимир всё равно дрожал, как в ознобе. Но бороться с этим уже было можно.
– Обутка где? – всё так же сердито спросил Старик.
– В коридоре, – махнул рукой Михеев и не узнал собственного голоса.
Старик что-то тихо говорил ей в прихожей, потом слушал, как она спускается к дверям подъезда, тихонько закрывал дверь, а Михеев, сгорбясь на кровати, всё тёр пульсирующие виски. Мать-занага, да кого ж это из дикого леса для Рябины притащили? Он гнида, конечно…
– Охолонул? – Старик уселся в любимое кресло. – И впредь не пялься на неё, еловая башка! Вон жонка у тебя – и красивая, и живая.
Живая? А эта что…?
– Отец. Пожалуйста. Скажи. Кто. Это?
– А ты не слышал, как её величаю? Мавка это, Володимир. Мавка…
В памяти Михеева что-то неясно ворохнулось – не то сказки, не то легенды. Словом, славянская мифология, фольклор.
– Русалка что ли? – спросил он недоверчиво.
– Ну… Ежели тебе так понятней… Только сам суди: что тебе русалка, от воды-то далече? А от Мавки ты куда б девался?
– Так ведь не съела б она меня, – кривовато усмехнулся Владимир.
– Не съела, – легко согласился дед, – выпила б.
Михеев явственно ощутил шевеление волос на затылке, и просто молча смотрел на седого гостя. Тот не стал держать сценическую паузу:
– Она тебе только в очи заглянула, и ты уж готов был блудить с ней прямо тут. Возле жены спящей. А коль заговорила б с тобой – побежал бы, куда приказала – кобельком на сворке. А уж как полюбишься с ней – не жилец. Сам в воду не уйдёшь, так на берегу иссохнешь.
Ни малейших сомнений в словах старца Владимир не ощущал. Слишком хорошо помнил светящееся тело лесной гостьи, и взгляд, от которого его плоть мигом сошла с ума. С трудом выталкивая слова, он хрипловато протянул:
– Так, а… Рябинин…
– Жалеешь никак его? – глянул исподлобья Старик.
Михеев через силу мотнул головой:
– Нет. Но там же другие мужики будут! Она ж кого хош… спровоцирует.
– Не печалься о пустом, Володимир. Кому не нать, она желанней жизни не покажется. Баба и баба, ну, может, смазливая. Сегодня она за твоим недругом идёт. Ему и карачун.
Ни о чём больше не хотелось говорить. Хотя надо бы, надо бы. Владимир откинулся на подушку, почему-то стараясь не касаться безмятежно спящей Людки. Гость, положив белую голову на спинку кресла, тоже молчал, и хозяин потихоньку уплыл в уже привычное зелёное марево.
Зелёное: тяжёлая, оттягивающая в чернь зелень хвойного леса – вековых сосен и елей, и тут же – мутноватая, в солнечных полосах тонь речной воды,  и, словно добавили коричневой акварели – воды болотной; а теперь радостно-нежная бархатность весеннего луга, первой листвы на берёзках и вербах вокруг него…
И вдруг – хищная зелень глаз! То ли звериных, то ли просто не людских. Михеев, дёрнувшись, оторвал тяжёлую голову от подушки. Старик почти одновременно поднялся из кресла и уверенно сказал:
– Идёт! – Уже направившись в прихожую, остановился. – И не заговаривай с ней! Меня потом поспрошаешь. И заголяться будет – не пялься!
Пока дед осторожно, стараясь не лязгать, отводил пружинный засов, потихоньку отворял дверь, Михеев глянул на светящиеся цифры будильника: 05.17. Людка встаёт в 5.45 – успеваем…
Мавка вошла в комнату впереди деда, в сонной духоте явственно повеяло холодком текучей воды. Не взглянув на хозяина,  скинула жакет. Владимир с усилием отвернулся. Когда заскрипели стягиваемые колготки, не выдержал, глянул вполоборота. Она раздевалась лицом к нему. Чёрные соски на белеющих сферах, плавная линия живота, треугольный сгусток тьмы меж тугих бёдер…
– Жену пожалей! – вновь развеял морок недобрый голос старца. – И себя, дурака.
Уже в затылок резко отвернувшемуся мужчине прилетел короткий смешок. Низкий, с едва уловимой хрипотцой. И опять накатило. Нет, почти накатило! Теперь Михеев был готов – привычно и умело напряг волю, как на тренировке силовой выносливости, или в самом безнадёжном спарринге… и тело так же привычно подчинилось. За спиной хмыкнул Старик:
– А ить не прогадал я с тобой, Володимир…
Через минуту-другую гости ушли…

Мобильник завёл свою незатейливую мелодию, когда Михеев только отправился на работу и пересекал свой двор. Глянув на дисплей, Владимир увидел заглавное Р. Полученный от Мишки номер он ввёл в память вчера. Поэтому просто нажал «ответ», но ничего не сказал.
– Алло! Майя? – Голос Рябинина был по телефону неузнаваем. Или просто теперь в нём преобладали совсем другие интонации: волнение, надежда?
– Нет, Валерий Александрович, это Михеев, – ровно, без тени эмоций произнёс Владимир.
Эмоции попёрли через край «на другом конце провода»:
– Ты!... Ты!... – Рябинин никак не мог найти подходящего определения. – Всё, звиздец тебе, урою нахрен!
Владимир дождался конца связи и убрал телефон в «кобуру» на поясе. Вспомнил ёжика в тумане: «Псих!»
Спустя 15 минут, он шагал вдоль кромки Котлована, щурясь на солнечные блики от лёгкой ряби, поглядывая на стройные девятиэтажки, протянувшиеся по другому берегу. Кусты и деревья шелестели молодой листвой, возле островка белой пеной застыли лебеди.
Владимир сошёл с дорожки в невысокую траву, остановился над «ондатровой» отмелью. Здесь это началось. Было б замечательно, если б здесь и закончилось. Телефон послушно заиграл и заелозил в «кобуре».
На этот раз Михеев обозначился нейтральным «алло».
– Кто она тебе? – без предисловий спросил Рябинин.
– Родня, – беспроигрышный ответ.
– Мне надо с ней поговорить, – буркнул «новый русский» после паузы.
– Её поблизости нет, – сказал чистую правду Владимир.
– Телефон её дай! – сорвался Рябинин.
– Нет у неё телефона, – опять чистая правда. Как там Иешуа у Булгакова? «Легко и приятно говорить правду».
Теперь пауза была подольше. Но надо отдать Рябинину должное, голос зазвучал почти спокойно:
– Чего ты хочешь?
– Чтобы ваш сын забрал заявление.
Новая пауза.
– Она со мной встретится?
– Да.
– Сегодня?
– А… с заявлением-то успеете?
– Не твоя забота!
– Тогда в 23.30 на том месте, где вы её высадили. Только заявление-то…
– Да паш-шёл ты!
Обидно не было. Если ты вынес человеку смертный приговор, на такую малость он имеет право. А ты вынес.
Булькнуло, на поверхности возникла коричневая головка. Чёрные бусины доверчиво посмотрели на человека, и мокрая ондатра вперевалку выбралась на отмель. Стало чуть легче.
Когда уже заканчивал первую тренировку, позвонил следователь. Сухо сообщил, что потерпевший заявление забрал, претензий не имеет, подписка о невыезде на Михеева более не распространяется.
Вот так. Походя, на оскорблённом барском самолюбии, могли бы поломать жизнь. Так же походя («Алло, Васильич, скомандуй там своим, чтоб заявление моего оболтуса аннулировали…»), из барской же прихоти, отыграли обратно. Мол, живи пока, человечишко, я шибко трахаться хочу.
А от нас, получается, ни лешего не зависит? Это в родном-то городе, который мой отец-дядья поднимали? На родном Севере, который предки тысячу лет, как обжили? Нет, панове, не мне вас жалеть.

Мавка на этот раз была одета в серовато-белое холщовое платье с алым узором по вороту и рукавам. Наверняка изначально длинное, но теперь обрезанное выше колен. Умопомрачительных колен. Обута была в белые же сапожки. Одежда была грубоватой, нездешней. Впрочем, на такой женщине это смотрелось нарочитой грубоватостью. Своеобразным стилем. Только вот зачем? Старик, словно читая мысли, пояснил:
– Не вернётся она к тебе этот раз. – И пошёл за ней в прихожую. Закрыв дверь, вернулся.
– А как же она… обратно уйдёт? – встретил его вопросом Михеев.
– Через супостата твоего и уйдёт, – без всякого выражения ответил дед.
– А такое возможно? – удивился Владимир, в глубине души считавший себя уникумом.
– Можно, –  кивнул гость, – только один раз. Так что, почивай, Володимир, а я пойду, устал чегой-то.
Подавив желание промолчать, «оставить всё как есть», Михеев спокойно произнёс:
– Встретимся-то когда? Поговорить ведь надо. И «спасибо» я ещё не сказал.
Дед глянул на мужчину одобрительно, бормотнул в белые усы:
– Нет, не ошибся я… – И почти весело предложил: – А сам, как решишь, приходи.
– Куда? – не понял поначалу Владимир.
– Вестимо, в лес. Какое место лучше-то запомнил?
– Озеро с каменным берегом. Я там несколько раз бывал.
– Вот туда и приходи. Только спать вались в одежке. Там тепереча не жарко. Бывай.

Мишка позвонил ближе к вечеру.
– Володь, про Рябину не слышал?
– Нет, – внутренне напрягся Михеев.
– В собственной ванне нашли мёртвым. Сегодня.
– Захлебнулся? – с трудом контролируя голос, уточнил Владимир.
– Нет. Там непонятно... Полное истощение организма. Как будто год в Бухенвальде был. Чертовщина какая-то… Что у тебя с его сыном?
– Вчера заявление забрал. Дело прекращено.
Михаил немного посопел в трубку и предложил:
– Вовка, ты бы зашёл что ли, давно не виделись…

Высоченные сосны заглушили всякий подлесок, поэтому идти было легко и без тропинки. А никакой тропинки здесь и не было. Лес, в самом прямом смысле, был не хоженый. Толща опавшей хвои и островки белого мха под ногами, тёмно-зелёный купол почти без проблесков синевы над головой. А вокруг стройные золотистые стволы, уже в сотне шагов сходящиеся в сплошную, почти светящуюся стену. «В сосновом лесу – молиться». Тут стояла мягкая, красочная осень.
Как и в прошлые свои визиты в это сказочное место, Владимир просто знал куда идти. Непонятное знание, как всегда, не обмануло. Через несколько минут неспешной ходьбы сосны разбежались в стороны, и с небольшой, метров 5, высоты открылось знакомое озеро.
Огромное водное зеркало отливало серым, отражая затянутое облаками небо. В поперечнике было оно километров шесть, не меньше. К дальним его берегам лес, где хвойный, где смешанный, подступал вплотную. Отражаясь, деревья росли сразу вверх и вниз. Только там, где стоял Михеев, скальный выход не подпускал деревья к самой воде.
Полоса матерущих замшелых валунов была не широка, стоя на возвышении, Владимир легко охватил её взглядом. И сразу заметил синий дымок, живописно вьющийся из-за приземистой скалы. Раньше такого никогда не было. В своих «взрослых» снах Михеев людей в лесу не встречал.
Усмехнувшись, он стал спускаться, легко прыгая по округлым, шершавым камням. Обогнув серую, в прозелени мха, глыбу, он нашёл весьма приятную картинку.
Рослые валуны защищали уголок от ветра. Несколько камней, вросших в землю кольцом, создавали очаг, в котором весело потрескивали сухие сосновые сучья. Словно нарисованные язычки пламени обнимали объёмистый медный котелок, булькающий чем-то аппетитно-сытным. Уют создавали кучи лапника, и небрежно брошенные на них волчьи шкуры.
Старик стоял подальше, у самой воды, смотрел на озеро. Заслышав, шаги, не спеша повернулся, приветствовал гостя, приподняв широкую ладонь. Михеев кивнул в ответ и невольно засмотрелся на хозяина. Здесь старец воспринимался совсем иначе, чем в тёмной «брежневке».
Длинные белые волосы, перехваченные на лбу кожаной тесёмкой, не казались былинным штампом, когда их шевелил лёгкий ветер. Длинная белая рубаха с витым пояском, коричневые сапоги с поднятыми носами, ниспадающий до земли зелёный плащ, подбитый искристым мехом – всё это на фоне лесного озера перестало быть клоунским нарядом.
А главное – лицо. В нём не наблюдалось никакой иконности или благообразности. Живое, обветренное, даже немного хищное. Но глянув в тёмные глаза, Михеев перестал замечать усы, бороду, седые брови. И понял, что никогда больше не обратится к Старику по-простецки «Отец», или «Дед».
– Присаживайся, Володимир, к огоньку, похлёбка уж доспела, – просто сказал старец. Подошёл, начал доставать из стоящего тут же плетёного короба туески, свёртки, деревянные тарелки-ложки…
Стол, для «походно-десантного варианта», оказался весьма обилен. Нарезанные сочными ломтями буженина, белая и красная рыба. Непривычного вида, должно быть домашний, сыр. Солёные грибочки, мочёные ягоды, свежая зелень. Разрезанный каравай хлеба был свеж и духовит. А снятая с огня похлёбка – очень густая, мясная, с корешками и травками, сводила с ума ароматом. В деревянный, дивно вырезанный ковш – в голове завертелось «братина», «ендова» – хозяин нацедил из кожаного меха янтарной тягучей жидкости.
– Медовуха? Сбитень? – блеснул познаньями Михеев.
Старец тихонько хмыкнул:
– Вроде того.
Ели долго и серьёзно, одобрительно поглядывая друг на друга. Запах дымка, леса и чистой воды был той ещё приправой. Шум сосен, плеск волн, пенье птиц – музыкальным сопровождением – куда там джазу и шансону.
Михеев вспомнил, что у многих древних народов считалось: разделённая трапеза делает чужих людей чуть ли не друзьями. Пожалуй, в столовой, или ресторане ни черта не делает. За домашним столом – ещё вопрос. А вот если вокруг лес… или горы… или степь, тот же хлеб значит много больше. О как философствуется на сытое брюхо!
А потом, тут же, у лениво потрескивающего костерка, состоялся разговор, от которого Михеев ахренел.

– Так кто же вы всё-таки? – без нажима и агрессии спросил Владимир.
– Роды, – буднично ответил Старец.
– Чьи? – не понял Михеев.
– Ваши.
Понемногу стало доходить. Роды, деды,  пращуры, щуры, чуры… Предки попросту говоря. Славянские, учитывая терминологию и весь остальной антураж. Глупых вопросов задавать не хотелось, и Михеев просто выжидательно смотрел на собеседника.
По широкой глади озера  ходила невысокая волна, пестрели осенним разноцветьем рябины и берёзы на дальнем берегу, где-то на пределе слышимости вскрикивала кукушка. Рассказ белобородого старца сливался с бегом ветра и воды, был достоверен, как живой мир вокруг.

Славяне, как их не называй: анты, венты, арии, всегда были многочисленны, делились на множество языков. Сильно рознились и в укладе: уж больно в разных землях жили – от холодных до знойных, от напитанных влагой до иссушенных солнцем. Но веры были одной.
Вера их легко и естественно рождалась из окружающей их природы. Их боги – Род, Сварог, Перун, Дажьбог, Велес, Мокошь, Стрибог, Ярило – черпали силы из самой земли, огня, воды, солнца. Душу имел не только человек, но всё, что его окружало: травы и деревья, звери и птицы, реки и скалы. Всё в их мире было на месте, ничто не подлежало искоренению и уничтожению.
Князь Владимир, принимая христианство, думал о политике, а не о том, какая вера ближе его людям. Да и вряд ли предполагал за религией римских рабов такую нетерпимость, упорство и властолюбие. То, что вчера было душой свободного и гордого народа, сегодня стало бесовством, идолопоклонством и нечистью.
Почему славянские боги, многочисленные и могучие, прочно стоящие на своей земле, под своим небом, так легко проиграли битву иноземному богу-плотнику? Они не умели уничтожать себе подобных. Да, Чернобог всегда боролся с Белобогом, а Сварог вкупе с Дажьбогом и Велесом противостоял Перуну. Но они в своём вечном единстве и противоборстве не отрицали друг друга, не стремились убить и изгнать навсегда. Значит, не умели этого и те, кто верил в них.
А вот служителей пришлого бога этому было не учить. Летели в воду и в огонь «поганые идолища», плача древесным соком, валились под топор священные рощи, развеивались в пепел и дым древние свитки и грамоты, шли в цепях на скорый княжеский суд вещие волхвы… И не столь уж много понадобилось времени…

– Боги, Володимир, такая штука, – без выражения и пафоса продолжал старец, – пока в них кто-то верит, они есть. Тако же и духи, и прочие… А как ни стращали греки и наши беспамятные своей геенной огненной… Словом, были мы кому-то нужны. Уходили из Киева и Москвы в Новгород, из городов в малые деревушки и вовсе леса… Так, век за веком, пришли сюда, в Заволчье. Дальше-то уж некуда. И всех, считай, растеряли.
Михеев потряс головой:
– Так вы что… Боги?!
Старик невесело усмехнулся:
– Я ж и говорю: какой-нито бог есть, пока в него верят. Знаешь кого, кто верит в Перуна? А в Сварога? Вот то-то и оно…
– Ну, хорошо, уважаемый, а вот лично вы кто будете?
Старик рассмеялся, как ни странно, почти весело:
– Я-то? Народ, Володимир, хитёр, изобретателен сверх меры. От дедовской-то Правды трудно отказывались. А иные обычаи да обряды не то, что для души, да веселья, для жизни нужны. Не оставишь на поле волоти – несколько несжатых колосков, урожая следующий год не жди. Со скотом опять же… Да много чего.
Однако, с церковными ссориться – себе дороже: те много говорить не станут – враз на княжеский правёж. Вот люди-то всех, кого смогли, а верней, без кого не могли, под христианских святых приспособили. Вроде как их почитали. Церковные отцы морщились, но совсем-то уж оглоблю не перегибали. Так что, Святой Власий я. – Всё-таки усмешка Старика стала кривоватой.
Власий, Власий… Власа… Волосы... Плеяды у славян – Волосынь.. С кем она связана? Кто там покровительствовал скоту, крестьянскому хозяйству?
– А несжатые колоски называются «волосова бородка», – неожиданно для себя сказал Владимир. И, под нарастающий в голове звон, спросил: – Ты – Велес?!!
Тёмные глаза напротив стали бездонными и огромными, вода и небо стремительно закружились, Михеев бессильно опустился на волчью шкуру, укрывающую лапник…

…И оказался в тёмной комнате. Юлькиной. Дочка по случаю субботы усвистала на ночную дискотеку. А отец, пользуясь случаем, прилёг в её комнате одетым – в спортивном костюме и кроссовках.
Именно так он и лежал сейчас на старом покрывале – нелепый, очумелый.
Тихо, чтоб не разбудить Людмилу, разулся, снял костюм, и снова улёгся, невидяще уставясь в потолок. Потом провалился в спасительный, обычный сон без снов.

«Трагически и безвременно… Талантливейший организатор и руководитель… Человечнейший и порядочнейший… Пламенный патриот… Безупречного морального облика… Североречинск скорбит».
К некрологу прилагалось фото. Рябинин был на ней вполоборота, щекастость выгодно скрадывалась. И глаза не казались линялыми, напротив, тёплые, с ленинским прищуром. Таким вот, оказывается, он был, как же я не заметил-то?   
Но шутки-шутками, этот некролог превращал в доподлинную реальность то, что лучше бы списать на своё не в меру живое воображение! Вы русалку когда-нибудь видели? А с живым языческим богом хлеб-мясо ели? И что теперь? Михеев смял в комок газету, швырнул на шифоньер и заходил по комнате.
Вот не сводили его родители-атеисты в церковь, вот с детства и…
Владимир притормозил. А если сейчас в церковь? Разве поздно?
Сразу вспомнился местный батюшка, которого он периодически наблюдал из тёщиного окна, попивая с ней чаёк. Из новенькой бордовой «девятки» чинно вылезал упитанный вальяжный мужик с бородкой, лет то ли 30, то ли 40. Иногда в «производственной» одежке, иногда в добротной «гражданке», как правило с объёмистой сумкой. Поначалу Михеев думал, что пастырь здесь живёт. Тёща пояснила, что он обретается здесь у разведёнки с 1-го этажа (видал её Владимир, ничегошная бабёнка, вот только глаза с клыками). Мысленно поставил сего раба божьего рядом с Велесом. Н-да…
Когда говорят о церкви люди искренне её почитающие, так и видишь священников с худощавыми открытыми лицами, со светлым взором всепонимающих усталых глаз. Бессребреников и подвижников. И в современном кино – то же самое. Почему в жизни таких – обыщись, нетути?!
А ведь отец-то его, Николай Алексеич, не просто атеист –  человек в бога не верующий – «и бог с ним». Он попов на дух не переносит. Иначе, как «долгополые» не зовёт. И дед Алексей иначе не звал. И ни тот, ни другой креста сроду не нашивали. Это в большом-то северном селе, с добротной церковью. Однако…
Михеев присел на диван и задался вопросом: а чего он, мать-занага, испугался? Разве не мечталось с юных лет о необычном и огромном? Разве не изводился все последние годы по выходным, не занятым соревнованиями, от обыденности и пресности бытия? Как там у будды Пу-Мина? «Дух не страшится над бездной. Духу страшнее комната и ковёр». Так вот оно пришло, Михеев! И ты в ужасе цепляешься за свою размеренную, усреднённую жизнь…
Решительно поднявшись, прошёл к «компу». Так, начнём с «Википедии». Там – славянская религя, или мифология… Ага! Вот: «Славянские боги»…
Велес – какой дурак назвал его «скотий бог»? – оказался просто громадой! Да, в первую очередь, он был «своим» на крестьянском подворье, а не в княжьей гриднице. Ну, и покровительствовал, соответственно, труду крестьянскому, а не, скажем, ратному. Но это лишь «в первую очередь».
Он дал людям закон вечного движения: смену дня ночью, весны летом, жизни смертью и смерти жизнью – вечного движения «посолонь» – по солнечному и часовому кругу. Давал он и богатство, только не шальное, на голову рухнувшее, а добытое трудной жизнью, умелым и честным трудом: землеробством, ремеслом, торговлей. За верностью клятв и договоров следил тоже он – его призывали в свидетели и князья, рядясь с христианскими владыками. Наказывать умел не просто жестоко, а с жестокой издёвкой. Он вообще не был добрым, был только справедливым. Как, впрочем, все славянские боги. Он же покровительствовал и любому знанию, в том числе, и тайному: колдовству, ворожбе, оборотничеству…
Князь Владимир, собирая в стольном Киеве пантеон русских богов, не пожелал ставить на своём холме столп Велесу: чувствовал в нём равного соперника своему покровителю – Перуну. Что ж, простой люд поставил столп сам, у себя на Подоле. И в христианские времена, как ни лепили святые отцы из «скотьего бога» злого идола, демона, беса, как ни величали «волосатиком», «рогатым», уважение к нему – доступному, понятному и, за что ни схватись, нужному убить не смогли…   

– Мы б и вовсе ушли, – Велес говорил равнодушно, как говорят о давно отболевшем, – так ведь окромя нас других хватало. В лесу, в поле –  лешие, берегини, самовилки, велеты… В домах – домовые, банники, овинники… В них-то люди верят, хоть ты тресни. – Это да, Михеев сам замечал: иной в бога не верит, а в чёрта – запросто. По крайней мере, в мелкую чертовщину. – И в зверей с духом, ну, вроде как разумных, тоже верят…  Вот их всех попросту бросить мы не могли.   
Сегодня в здешней осени день выдался солнечный, озеро отливало голубизной. Багрянец рябин, желтизна берёз были какими-то пастельными, тёплыми. Не вставая с камня, старец обвёл всё рукой.
– На это ушли последние силы всех набольших: Сварога, Перуна,  Стрибога, Дажьбога… Сотворили вот эту землю-тень, за краем снов, на самой меже жизни-смерти. И увели всех сюда…
Чувствуя, что собеседник замолчал надолго, Михеев тихо спросил:
– А сами они где? Куда ушли?
– Куда? Рад бы сказать, что в Ирий… Так ведь нет никакого Ирия. Есть Земля, на которой все живём. Есть жизнь, есть смерть. А больше нет ничего.
Озеро посерело: на солнышко наползла длинная череда облаков. Рождённый в двадцатом столетии человек сидел рядом с Велесом и грустил об умерших языческих богах. Потом нарушил молчание:
– А как же я…?
Велес понимающе кивнул:
– Не так оно просто…  Любая тень не сама собой, за что-то цепляется. Вот и наш Дикий Лес к обычному миру привязан. Он ведь снится-то многим, Володимир, очень многим. Только, мало кому власть над снами дана. – Усмехнулся порывистому движению собеседника: – Вот то-то и оно-то. Тебе, отрок, дана. От предков-волхвов, должно быть. Твои сны насквозь идут. Через них отсюда в ваш мир и обратно попасть можно. Ежели ты пустишь, конечно. Обратно-то, правда, можно и по-другому, как Мавка окодня – с отлетающей душой.
– И много нас таких, со сквозными снами?
– Детишек таких в каждом поколении – горстями собирай. Но с детей что возьмёшь: пугаются, к папкам-мамкам бегут. Ну, поколения три-четыре назад знающие люди средь взрослых ещё находились, чад таких берегли. Те и вырастали сноходцами. Только дальше – хуже. В деревнях заботливые бабушки ребятню с даром в церковь тащат, чтоб «нечистая не крутила». А уж там «беса изгонять» обучены… В городах, кто и в церковь не ходит, к лекарям бегут, психиатрам. Хрен редьки не слаще: те пилюлями, да внушениями нужные сны отшибут. Мало, Володимир, таких отцов, как твой, чтоб древнюю Правду не разумели, так чуяли. Церковникам чтоб не верили, и к лекарям не спешили.
Вот так вот. Повезло, значит, ему. Что в детстве мало не рехнулся – другой вопрос.
 – Словом, Володимир, из взрослых ныне ты, считай, один снами ходишь.
– Почему «считай»? – упрямо ухватился за слово Михеев.
– Есть ещё… человек. Только он вовсе без родных обходился, потому и не нарушили. Ну, без отца-матери подобру вырасти трудненько… Так что, оглядываться не на кого, помочь нам только ты можешь.
Ну вот, шатко-валко и добрались. Принимаешь подарок, думай, чем отдариваться будешь. А что же родам, ушедшим в которое-то там, сонное измерение, может от него, простого парня, понадобиться? Не язычество же на Руси возрождать, такое и Муромцу-Илье не удалось… А чего гадать-то? Сейчас всё открытым текстом прозвучит.
– Ты, Володимир, верхом ездить умеешь? – вопрос был настолько неожиданный, что Михеев развеселился.
– Ну, в конную атаку меня запускать – дело дохлое. В дальний поход брать тоже не советую. А если недалеко проехаться… В детстве, на сенокосе любил.
Велеса ответ вполне устроил. Совсем не по-старчески поднявшись, мотнул белой головой: пошли! За скальным нагромождением, на маленькой лесной лужайке, паслись два осёдланных коня – гнедой и белый. Паслись без всякой привязи, при появлении людей подняли прекрасные, умные лица. Сказать «морды» Михеев постеснялся даже мысленно.
Велес ласково погладил по изогнутой шее белого и легко вызнялся в крытое мехом седло. У Владимира так не получилось. Не сразу попал кроссовкой в кованное широкое стремя, не сразу сообразил ухватиться за высокую деревянную луку… Но сел лицом в нужную сторону – уже неплохо.
Гнедой, вслед за белым, взял с места в намёт. Глядя, как Велес мерно приподнимается-опускается на стременах, Михеев довольно быстро приноровился так же. Долго б он так не выдержал, но долго и не пришлось.
При всей плавности бега, здешние кони несли седоков очень быстро. Озеро исчезло за сплошной стеной сосен, потом мелькнул довольно молодой ельник, с разгону перевалили через пологий кряж, обогнули торфяное болотце и въехали в удивительно светлый смешанный лес.
Спешились, не потрудившись привязать коней, пошли по ковру разноцветных листьев и хвои, по россыпи багровой брусники, куда-то вглубь и немного вниз. Река, вернее речка, открылась, словно выпрыгнула навстречу. Не больше десятка метров в ширину и вряд ли глубокая она, впитавшая и сгустившая всю синеву чистого неба, была неправдоподобно красива. 
Какие-то уютные, берега тянулись цепочкой лесистых холмов – где довольно высоких и крутых, где совсем игрушечных. Нижние ветви плакучих ив и берёз переплетались с прозрачными струями. Над недальней излучиной до самой середины наклонилась узловатая, плечистая сосна. Если смотреть поверху, видишь сплошное, чуть затемнённое зеркало, отражающее каждую травинку, листок и чешуйку коры. Если уйти взглядом вглубь – видишь светлый песок на дне, россыпи камней и камешков, пряди водорослей, и серебряные высверки рыб…
И сразу было видно, что у речки живой, непоседливый нрав. Маленькие волны так и наскакивали на травянистый берег в крошечных заводях. Плывущие по течению шишки и ветки то там, то здесь кружило в водоворотиках-вьюнах.
– Как её зовут? – не отрывая взгляда от лесной красавицы, спросил спутника Михеев. Тот ответил не сразу.
– Каждый по-своему зовёт. Я вот – Шалухой. Непокорная уж больно. Зимой замерзать несогласная. Весной такое вытворяет… А ты сам для себя назови, как на сердце ляжет. Тогда придёшь сюда, когда захочешь. – Помолчав, Велес повернулся к Михееву всем телом. – Вот об ней, Володимир, и речь. Она нас в этом мире и держит. Она и у вас, и у нас течёт. В твоей яви ей тоже прежняя душа оставлена. Иначе нельзя, любая тень, она от чего-то.
– У нас такого чуда не встречал, – покачал головой Михеев.
– А ты у себя часто ли в лес ходишь? – Владимир смутился. Не каждый год. Да и выходом в лес это не назвать. Так, выезд на шашлыки в пригородную зону. – А она от города твоего – рукой подать. Урочище у вас Буртяево зовётся.
Вот что! Место-то говорят необычное. Энергетический разлом и всё такое. Питьевую воду из одного источника разливают. Почти без механизации. Заповедником место не объявлено, специально от придурков не охраняется. Просто дорога туда, даже по российским меркам – ну меня нафиг! Почему Михеев там и не бывал. Не рвутся туда друзья с машинами. А пешими походами он как-то не увлёкся.
– И что? – не найдя во всём этом связи с собой, напрямую спросил Михеев.
– Что-то ей у вас грозит. Что душу её убьёт. Мёртвая река нас не удержит. – Глядя на обветренное лицо Велеса, Владимир понял: уточнять что-то бессмысленно. В их мире этот бог не властен и не всеведущ.
– Хорошо, я узнаю, что смогу, – неуверенно кивнул мужчина.
– Узнай всё. И защити её, – без нажима сказал старик.
Михеев с усилием отвёл взгляд от бездонно-тёмных глаз и долго смотрел на реку. Потом едва слышно шепнул:
– Строптива. Для меня ты будешь Строптива. Я к тебе вернусь.















Глава 2.  Под велесовым взором.

«Перо феникса – рог целиня»  – «связка», при всей кажущейся простоте,  раз за разом не получалась. То локоть вздёргивался высоковато, то запястье проворачивалось «со скрипом». И клинок шёл коряво. Не ощущалось в «вывернутом» колющем ударе мощи и изящества единорога. И секущий взмах направо –  никаких ассоциаций с крылом несгораемой птицы…
Ещё минут через пять Михеев сообразил, что просто не может сосредоточиться на действии. А при работе с боевым кинжалом это чревато. В минувшие годы он уже обзавёлся парой-тройкой отметин. Последней –  уж и вовсе не на героическом месте. Можно, оказывается, вследствие лёгкой рассеянности засадить лезвие и в собственное «полужопие». Но работы с деревянным оружием Владимир уже давно не признавал. Либо чувствуешь и любишь острую сталь, либо нечего браться за фехтование.
А сейчас он мыслями был не в родном зале. И не с любимым, сделанным на заказ, клинком. Однако предпринял последнюю попытку «вытащить» тренировку. Оставив отработку таолу, подошёл к подвешенной рядом с боксёрскими мешками картонной коробке. Эта была ёщё «свежая», не издырявленная четырёхгранным «клювом».
Молодые адепты кинжального фехтования, как правило, увлекаются переводами и перехватами. Понятно: впечатляет, когда нож порхает меж пальцев, грозит то снизу, то сверху, вырывается тараном из середины прямо летящего кулака. Эффектно, но второстепенно. Хват оружия меняется только при необходимости, то есть, не так уж часто. А вот добиться расхлёстанности руки, заставить остриё попадать куда ты хочешь, а не куда бог на душу положит – задача «номер раз».
 Михеев выбрал на коробке букву «о» в слове «Доширак». Длинный, скользящий выпад левой ногой и навесной удар с хватом меж указательным и средним пальцем. Тут же уход с толчком левой рукой. Выбранная «о» зазияла красивой узкой дырочкой. Та же участь постигла «Д» и «а». На этом концентрация сдохла. Михеев опять задумался о насущном и попал в белый свет. Всё, на сегодня всё.
Ополаскиваясь в душе, он уже целиком ушёл в захватившие его дела и мысли.

Узнать, какая угроза нависла над заветной рекой, оказалось проще некуда. Достаточно было проявить немного интереса к общественно-политической жизни города. Чего за Михеевым вообще-то не водилось. Михаил, когда Владимир спросил его, не слыхать ли чего про Буртяево, только покачал большой кудлатой головой:
– Ну, ты гигант! Тут не один месяц в газетах грызня идёт, по местному телевидению раз сто проблему обсуждали… Ты из зала своего вообще вылазишь?
Если коротко, дело обстояло так. Североречинские экологи с полгода назад «ударили в набат»: честные северяне, спасай родной край! Некая богатенькая фирма выкупает, или арендует на сотню лет чуть не всё Буртяево, с лесом, двумя озерцами и, главное, речкой Солзой. Словом, то, что «зелёные» давно и безуспешно стараются объявить заповедником, спасти, сохранить для потомков…
На то, чтоб сделать что-то там заповедником, ни в городской, ни в областной казне денег в обозримом будущем не предвиделось. Ну, чисто по-человечески понять чиновников можно: мороки до хохоту, а своровать много не из чего. А вот продать, приватизировать, сдать в аренду! На одних взятках озолотиться можно. И те немалые деньги, что совершенно законно поступят в казну – тоже, считай, свои.
Вот и вели североречинские гринписовцы бой героический и безнадёжный. Они кричали в единственной независимой газетёнке об уникальности флоры и фауны, природном феномене, совести и недопустимости. Созывали горе-митинги и смешные пикеты. А благообразные сволочи из мэрского и губернаторского пресцентра, в хорошо срежессированных телепрограммах, убедительно и взвешенно отвечали на вопросы патентовано честных и острых журналюшек.
 Да, Буртяево надо спасать. И акционерное общество «Исток» (порядочнейшие люди, коренные северяне и радетели!), беря урочище под патронаж, ставит таковое спасение своей первоочерёдной целью. Удалённому и запущенному лесному массиву нужна заботливая хозяйская рука.
Удобная дорога, которая будет проложена туда в кратчайшие сроки, ничего не нарушит и не разрушит. Зато позволит беспрепятственно добираться на объект представителям контролирующих органов. Позволит вычистить и окультурить заброшенный лес. Наконец, позволит горожанам с комфортом добираться до новой зоны отдыха и наслаждаться красотами родного края…
Что? Какой элитный дачный посёлок? Какая охота? Вырубки? Разливочный завод? Если пара безответственных общественников спекулирует на неприязни обывателей к частному капиталу, то мы-то с вами интеллигентные люди… Короче, песня.
Возглавлял всю эту заранее проигранную битву с чиновничье-капиталистичееским альянсом Слава Алтунцев – работник городского экологического фонда. И по совместительству старый знакомый Михеева по спорту.

Кухонька у Алтунцева была ещё меньше михеевской. Но чай Слава заваривал отменнный. И выдули они его немерено. Говорили уже второй час, и Владимир малость ошалел от вываленной на него информации. Редкие растения, вымирающие животные, уникальный микроклимат… Блин! Михеев-то знал истинную причину всего этого феномена. Но не дать Славке выговориться о наболевшем было бы свинством.
Дальше пошло «ближе к телу». Фирма «Исток», нацелившаяся на бесхозное сокровище, являла собой образец постперестроечной коммерческой структуры. Поднявшись на криминале, чёрном нале, отмывании, посредничестве, ныне благополучно поменяла вывеску, занялась спонсорством, выдвинула своих депутатов… История для новой России скучнейшая.
– Из-за этой дороги придётся осушить Лешево болото. А без него пересохнет Белоозеро… – Слава был большой, бесформенный, с тяжеленным лбом и круглыми светлыми глазами. К тому же изрядно полысевший. При всём том, нисколько не отталкивающий, напротив весьма приятный. Говорил он ненапористо, описывая чиновничий беспредел, даже слегка улыбался, предпочитая агрессии иронию. Но имелась за всей этой улыбчивостью и мягкостью ненавязчивая, недемонстративная несгибаемость. Да и как иначе? Человека завтра уволят, оплюют, дай бог, не отвернут голову, а он о том, что только здесь из всей Двинской Земли встречается дуб. – …голубую лиственницу максимум за 10 лет порубят. Соболям в их буржуйском заказнике и столько не продержаться. Да ладно, соболя с медведями куда-нибудь уйдут. А вот Солза, Солза… Ей-то никуда не деться. Ты, Володя, её хоть видел, красавицу нашу? – Владимир мысленно усмехнувшись, покивал. Как ещё видел, с обнажённой душой, можно сказать. – В верховье коттеджей понаставят. Ничего хорошего, но пол-беды. У этих на холуёв денег хватит, какой-никакой порядок будет. Но где дорога хорошая, там купальщики, шашлычники табунами. Машины-то нынче у всех. Вот-вот, машины: бензин, масло. Половина тут же в речке и мыть их будет. У нас народ без комплексов. Изгадят всё так, что горнообогатительного комбината не надо. А «Исток» в низовьях будет ещё и минералку разливать. Не так, как нынче, на Самовилковом ключе. Им размах, прибыль подавай. Весь слив опять же в речку. В общем, и Каменному озеру звезда…
– Слава, – едва дождавшись паузы, вклинился Михеев, – меня убеждать «можно не надо». Считай меня соратником или рекрутом… Давай так: кто может это хамство тормознуть. Что для этого надо, к кому с чем подъехать… Ну, ты понял.

Велес откинулся на спинку облюбованного кресла и внимательно слушал сидящего на постели Михеева.
– Место у него хлебное, наворовал на две жизни. Но он нумизмат с полным прибабахом. – Гость приподнял седые брови, и Владимир пояснил: - Монеты старинные собирает. Те, что сейчас не ходят, редкие. У вас там нигде с прежних времён не завалялось? Может, какая-нибудь византийская, серебряная?
Старик медленно покачал головой:
– Серебряной нет. – Усмехнулся разочарованию собеседника:д – Есть золотая. Аккурат ромейская. Один нурманн подарил.
– Византийскую? – удивился Владимир.
– А в те поры только ромеи поблизости и чеканили. Их монеты всюду и ходили. Только моя-то не порато древняя. Лет тыщшу с небольшим, навряд больше…
– Новёхонькая, можно сказать! – засмеялся Владимир. – Ну и, раз нынешних денег нам неоткуда взять, может красной рыбы у вас добыть можно? Или мёду? Для мелких клерков, без них на этого перца не выйти.
– Да, ярыжкам чем-нито не поклонишься, ничего не свершишь, – согласился древний бог. – Только рыбу-то будешь сам промышлять. Мне одному не с руки, а боле свободных мужиков у нас нет. Аккурат сёмужка по Шалухе идёт, так что не тяни, не сегодня, так завтра срежайся. Лучить будем.

Самсунговская «трубка» в изящной подставке выдала пару музыкальных трелей. Крупный, черноволосый мужчина в тёмном шёлковом халате до колен, не поднимаясь из широкого кресла, протянул ухоженную руку.
– Да, – как-то наричито скупо уронил он.
– Герман Юрьевич, здравствуйте, – голос из трубки был классически канцелярский: хорошо модулированный и бесцветный. – Вопрос практически решён. Нужна только виза Нистратова. Он приедет через неделю, – и, после едва заметной паузы: –  Сразу же подам ему документы.
Уловив паузу, Герман Юрьевич брезгливо поморщился. И всё так же скупо обронил:
– Хорошо, – и, не прощаясь, отключился.
Взяв с того же столика рослую бутылку «хеннеси», щедро плеснул драгоценной янтарной жидкости в широкий, приземистый бокал чешского стекла. Покатал напиток во рту, глотнув, понаслаждался послевкусием. С явным нежеланием вновь взялся за телефон.
Ткнул в клавиатуру и, дождавшись соединения, заговорил уже ничуть «не скупясь»:
– Валентин Петрович, добрый день. Только что звонили из канцелярии губернатора, К сожалению, задержка ещё на неделю. Нет, эти «революционеры» тут ни при чём, их уже никто не слушает. Нистратов в отъезде. Без его визы губернатор не подписывает. Простите? А, конечно завизирует! Не то, чтобы ручаюсь, но от сотрудничества с нами он не уклонялся. Да, Валентин Петрович, я Вас понял. Лично держу на контроле! Всего доброго.
Раздраженно брякнув трубку на инкрустированный столик, мужчина, шурша халатом, поднялся. Утопая босыми ногами в светлом афганском ковре, прошёл через всю комнату к высокому камину из узорчатого кирпича. По тёплому времени тот не топился. Впрочем, хозяин ощущал холодок не снаружи, а внутри.
Он снял с мраморной каминной полки фотографию в строгой рамке. Возле вычурных дверей в новое здание десяток представительных галстучников. Почти в центре он сам, с улыбкой указывающий на бронзовую доску с чеканной надписью ИСТОК. А в центре (без всякого «почти) – седой человек в очках, с маловыразительным лицом. Гамму чувств, с которыми Герман Юрьевич смотрел сейчас на это лицо, обрисовать можно было до примитивного просто: ненависть и страх.
   

Река оставалась красивой даже в сырых осенних сумерках. Вернее, была по-другому красивой. Как неотразимая женщина становится в темноте совершенно иной, ничего не теряя при этом в привлекательности. Играя тут и там звёздным золотом, Строптива сгустила свою синь, стала вдруг плавной и глубокой. Противоположный берег, недалёкий днем, теперь казался недосягаемым и загадочным.
Против течения медленно скользила долблёнка: длинная, узкая, с невысокими бортами. На носу было прилажено тонкое, в сырой коре осиновое бревно. Оно протянулось вперёд метра на два, параллельно воде, как бизань у парусника. По верхней его стороне через каждые сантиметров тридцать были прибиты широкие кованные полосы с загнутыми вверх концами. Перевёрнутые, приземистые буквы «П».
На них Владимир с Велесом ещё засветло навалили еловые и сосновые сучья и стволики – «смольё», как выразился старец. «Дрова нужны жирные, серянные» – наставлял он бестолкового помощника, так и норовившего подсунуть ольху, или берёзу. Всё приспособление называлось романтично и затейливо: «коза».
Смольё на «козе» полыхало жарко и ярко. Отлетающие пулями искры, с шипением прошивали холодную воду. Тьма вокруг «подвесного» костра сгустилась до непроглядности. Зато на чёрной речной глади перед лодкой плясало широкое пятно света.
Владимир торчал на корме с длиннющим – метра четыре – шестом в руках. Новоиспечённый кормщик до последнего не верил, что удержится на ногах хоть секунду. Но едва шест упёрся в твёрдое дно, всё оказалось в порядке – плывём!
    Велес же стоял на носу «пироги», на первый взгляд тоже с шестом. Но его шест, не короче михеевского, венчала налитая свинцом насадка о шести зубцах. С острогой стоял Велес, вот оно как! Причём, с острогой не какой-нибудь, а лоховой. Услышав это название, Михеев тонко улыбнулся, но комментировать не стал.
В какой-то миг расслабленная поза старика перечеркнулась молнией косого рывка. Острога метнулась в световое пятно, уйдя в воду на три четверти древка. Выгнувшаяся спина Велеса напряглась, согнутые руки едва удерживали оживший вдруг шест. Потом сноровисто заперебирали по гладкой до блеска древесине, вытягивая, вытягивая вверх острогу.
 – У-ух! – старец с усилием развернулся, роняя в лодку изгибающееся метровое тело, словно только что отлитое из серебра. Наступив на неописуемую красоту сапогом, коротко дёрнул, высвобождая окровавленное железо из живой ещё плоти. И вновь повернулся к разлохматившемуся на воде огненному эллипсу.
Через минуту новый бросок хищного орудия, короткая немая схватка в глубине, и рядом с первой рыбиной трепыхается вторая – чуть меньше, но столь же неистово-серебряная. Потом третья, пятая…
После пятой Михеев перестал смотреть на «лученье», как на божественное действо. Да и тупо толкаться от дна шестом надоело. Сёмгу он добывать, в конце концов, «средился», или уже где?! После недолгих препирательств Велес легко, чтоб не сказать «грациозно», перешёл на корму, а «кормщик» столь же грациозно переполз на карачках вперёд.
Распрямившись в три приёма на носу, Владимир порадовался своей настырности. Блик зависшего над рекой костра открывал окно в другой мир. Тёмная вода просвечивалась до самого дна! Узор низовых струй на белом песке, медленно вплывающие в световой круг валуны и коряги в нитях и шлейфах водорослей… И вошедшая поперёк переливчатая торпеда!
Вылетев на свет, рыба замерла. Михеев тоже замер. Потом сёмга скользнула в спасительную тьму, промысловик судорожно дёрнулся и отчаянно ткнул острогой в исчезающий хвост. Острога оказалась неожиданно тяжёлой. Не нырнуть за ушедшим рыбацким счастьем Михееву позволила лишь хорошая координация и гибкость. А безжалостный языческий бог злорадно хохотал с кормы…
Медленно утеревшись, Владимир перехватил гладкое древко и постарался почувствовать оружие. То же копьё, боец. Ну, наконечник затейливый –  так у нагинат и пофигурнее бывает. Подвигал подошвами, поймал равновесие. Расслабил плечи. Посмотрел в подсвеченную воду без всякого напряжения. Всё, бой!
У дна, на самой границе света блеснуло. Стоять! Не на дистанции удара… Потом выплыло прямо навстречу, больше белой акулы, и встало аккурат под ним. Не торопясь и не медля, направляя шест пальцами левой, легкий и мощный посыл правой… На другом конце остроги ринуло так, что вроде бы лодка перевернулась!
– К дну прижимай! – Не успев понять умом, Михеев понял телом. Дослал острогу ещё, навалился… От так!
Его рыбина оказалась самой крупной, с горбом – доподлинный лох. Поймав одобрительный взгляд Велеса, Владимир ехидно сказал:
– Не боги горшки обжигают.

Кухонька Славы Алтунцева стала ещё меньше. Это из-за бочонков, туесов и коробов, кои втащил сюда Михеев с учениками Димкой и Лёхой. Парни уже уехали на димкином жигулёнке, и мужчины говорили с глазу на глаз. Без чая и без душевной теплоты.
– Володя, я мальчик пожилой, знаю, что в жизни бывает, а что нет. –  Твёрдость, ранее угаданная Михеем в Славе, сделалась теперь осязаемой, как кирпич перед мордой. – Говори прямо, зачем тебе это надо.
 – А тебе?
Алтунцев покачал лысоватой головой:
– Я всю жизнь на этом повёрнут. Как ты на своих единоборствах. Вот ты бегаешь по спорткомитетам, по спонсорам, чтоб своих малолетних убийц на какой-нибудь чемпионат вывезти. Тут прихожу я и оплачиваю все твои расходы. Заметь: мой сын у тебя не тренируется, сам я в твоём зале не тусуюсь. Что молчишь: не бывает так? Вот-вот... А монетка твоя, хоть я и не нумизмат, наверняка тысячами оценивается, и не в рублях.
Мать-занага, ну не хочется врать такому вот Славе! Да и что тут соврёшь? Он умница, заведомой лжи не поверит. Ага, а правде поверит?!
– Славян, а чего ты боишься?
На «боишься» Алтунцев вскидываться не стал. Помолчал и, опустив глаза, признался:
– Что окажется потом за тобой, Михеев, другая фирма, покруче «Истока»… Или что-то в этом роде.
Владимир опешил:   
– Алтунцев, на меня это похоже?!
– Не похоже, Володя, не похоже. Из тебя и бизнесмен не получился, потому что слишком порядочный. Ну, так объясни, в чём дело, и дело с концом!
Гость побарабанил пальцами по немудрящему кухонному столу. Хозяин побарабанил по донцу берёзового бочонка. Рассмеялись.
– Слава, врать не хочу, а правду скажу – один чёрт не поверишь. Но вот тебе моё слово: никаких шкурных интересов у меня тут нет. Я тебя не подставляю. Делай своё дело, мне ты ничем обязан не будешь.
Алтунцев покивал:
– Слово твоё все со школы помнят. А поверить я многому и сейчас не могу. Сёмга твоя – свежего просола. На нашем полушарии для такой не сезон. Мёд, по-моему, дикий. И свежий. Откуда? Грибочки – «царские рыжики». Явно не прошлогодние. А сейгод ещё не сезон! А тару ты по краеведческим музеям собирал? Так что-то больно новая…
Михеев решился:
 – Вячеслав, давай сделаем дело. Ты даже не представляешь, как оно того стоит. Потом тебе всё объясню. Расскажу, покажу и дам потрогать.
 Хозяин хитро улыбнулся:
– Честное михеевское? Ну, тогда я со всем этим, - кивок на дары Дикого Леса, – завтра в область. Буду там дней несколько. М-да, с такой артиллерией я ещё не воевал…

Олегу Анатольевичу Нистратову, председателю областного «ГосКомИмущества», было слегка за 50. Но выглядел он много старше. Жизнь, что называется, удалась, но «ценой немалою, большой ценою»… Зато сейчас, на склоне лет, можно было успокоиться и кой что себе позволить.
Под этим «кое-что», в первую очередь подразумевалась нумизматика – увлечение дорогостоящее и  благородное. И этой страсти, никоим образом не компрометирующей, напротив, возвышающей в собственных глазах, прожжённый карьерист и чиновник отдался в последние годы со всем не растраченным на людей пылом.
Привычно ткнув в кнопку селектора, он скомандовал:
– Таня, ко мне никого не пускать.
Достал из ящика монументально письменного стола толстую потрёпанную книгу, лупу и маленькую, с пол-ладони, коробочку. Не спеша перешёл к чайному столику возле широкого окна. Вид из окна открывался роскошный: на Двину с новой набережной, но хозяин просторного кабинета его не заметил.
Сев на мягкий стул, он подрагивающими от нетерпения пальцами открыл простецкую картонную коробочку и достал тяжёленькую жёлтую монету чуть меньше нынешнего пятирублёвика.
Не слишком гладкая поверхность, без буртика по краю. Аверс и реверс «перевёртышем»: верхом в разные стороны. На аверсе венценосная голова в профиль с ладьёй и солнцем на короне. Греческими буквами «базилевс» и ещё что-то. На реверсе венценосец на троне. Номинал не обозначен. Несомненный «визант», или нумизма, как называли их сами византийцы, в превосходном состоянии! И, очень похоже, не «новодел».
А года-то чеканки нет! А это значит… это значит… Нистратов торопливо листал справочник. Вот: год не чеканился на нумизмах после Юстиниана 1-го, то есть после 668 года. И до «когда»? Ха, всего лишь до 730-го! Денежке-то 1300 лет… Точнее можно определить по имени базилевса. Кто у нас там? Кажется, Тигран. Впервые слышим, но очень приятно познакомиться.
И во сколько нас оценивают? Нистратов снова  уткнулся в справочник. Потом шумно выдохнул и откинулся на высокую спинку. Пятьдесят. Тысяч. Долларов.
Он, пред. госкомимущества такого приобретения в коллекцию себе позволить не может. А этот нелепый эколог из Сестроречинска может? Не приобретение, подарок (слова «взятка» Нистратов никогда не произносил даже мысленно)! Да ведь и приватная встреча с самим Олег Анатольичем чего-то стоила, аппетиты подчинённых он примерно представляет. А это значит… это значит…
За «бессребреником» Алтунцевым, бескорыстно защищающим северную природу, стоит кто-то с возможностями – куда там «Истоку»! С кем дружить? Как говорит знакомый коллекционер Шмулевич, «тут нет вопроса, тут есть только ответ».

Заканчивая тренировку, «старшаки» качали в парах пресс, а Владимир стоял  на краю дадянга и чувствовал, как его переполняет хорошее настроение. Дело, казавшееся неподъёмным, прошло, как по бархату. И он теперь не безнадёжный должник, и красавица-река спасена. А с ней – целый мир, в котором он теперь желанный гость. Пусть не мир – мирок. Но, без дураков, у кого ещё такой есть? А, господа миллиардеры?
Вчера вечером Алтунцев позвонил из области, просто сказал, что всё срослось, приедет завтра. То есть уже сегодня. Владимир, заснув, позвал Велеса, обрадовал новостью и озадачил просьбой. Попросил разрешения привести в Лес Алтунцева. Объяснил, что тот за человек, почему это нужно: мало ли ещё от кого Солзу защищать придётся…
Старец, подумав, согласился, и теперь с михеевской души слетел и этот груз: обещал Славе всё объяснить? Сделает! И заранее предвкушал в какой вначале столбняк, а потом восторг впадёт чокнутый краевед и эколог… Ну, и примет гостей Велес, наверняка, у хорошего такого костерка…
Отпустив ребят, Михеев набрал славкин номер. Едва дождавшись соединения, отбарабанил:
– Слава, салют! Михеев моя фамилия! Ты уже в городе?
 – М-гм, – невнятно буркнул Алтунцев.
Несколько удивлённый – вообще-то Слава человек патологически вежливый – Владимир, тем не менее, продолжил в той же тональности:
– Когда встретимся? Интересно ж, как ты там чиннуш с потрохами покупал? Чего молчишь? – всё-таки напрягся Михеев. На другом конце прервали связь.
Выскочив из тренерской, Владимир метнулся в коридор и аккурат успел перехватить уже переодевшегося Димку.
– Дим, ты на колёсах? Можешь подбросить туда же, куда с бочками ездили? Извини, старик, очень надо!

Жена Алтунцева – полноватая женщина с милым, умным лицом едва сдерживала рыдания:
– Состояние критическое… тяжёлая черепно-мозговая… сломана рука, рёбра… множественные ушибы, повреждения… Милиция говорит: обрезком трубы… там же валялся… За что?! Он никогда никого не обидел…слова грубого не сказал…
Михеев уже догадывался – за что. Говоря какие-то корявые ободрения, убеждая то ли её, то ли себя, что «всё будет хорошо», он яснее ясного понимал, что всё-таки подставил Славку. А обещал не подставлять! И Славка его слову поверил…
А они, значит, так? Не перешибли деньгами – перешибли обрезком трубы!? Мы их поганые правила приняли, а он тут же новые ввели! Ну «кто к нам как, так и мы к тому так». От наших правил вы рехнётесь, хозяева жизни…
Уже в дверях Михеев вспомнил:
 – Лара, а ничего не пропало: кошелёк, телефон?
 – Телефон пропал, а кошелёк на месте, – подтвердила его догадку женщина.
У Алтунцева была безнадёжно устаревшая «нокия», рыночная стоимость – 0 целых, 0 десятых. А главное, телефон не отключили. ИХ интересовали определённые контакты жертвы. А именно: тот, кто «вооружил» нищего эколога для успешных боёв в коридорах власти. И, надо признать, нужную информацию они получили. И тут же ожгло: потому так Славку и мордовали, что НЕ СДАЛ!

Этот кабинет в северореченской мэрии уступал кабинету Нистратова по всем статьям: и меньше раза в три, и обставлен попроще, и вид из окна на скучную старую улицу. Но вопросы здесь порой решались на те же миллионы. Без ненужной огласки, разумеется.
Хозяин кабинета, привычно сутулясь, сидел за столом – немолодой человек с маловыразительным лицом, седой, в очках. При шапочном знакомстве он впечатления не производил. Те же, кто знал его лучше, относились к нему более чем серьёзно. Нынешний его собеседник – ещё молодой, но уже толстый и одышливый, держался с ним на равных.
– Этот Герман – клинический идиот! – Голос у «бледнолицего» был скрипучий, какой-то изначально недовольный. Впрочем, сейчас обладатель замечательного голоса действительно был недоволен. – Когда ему сообщили, что Нистратов подписи не поставил, он не придумал ничего лучшего, чем послать своих дуболомов к Алтунцеву, ну, к гринписовцу доморощенному…
– Почему к нему? – перебил толстяк. Седой на бесцеремонность не отреагировал. Уже привык к подобной непринуждённости.
– Зам, которого Герман подкармливал, сказал, что Нистратов стал нелоялен после встречи с Алтунцевым. Причём, Нистратов принял его сразу по приезде из Швейцарии. Ради этого эколог подмазал в «губернии» всех, кого успел оббежать. Не деньгами, правда: сёмгой, каким-то дефицитным мёдом… Дарами природы, понимаете ли!
– Что, и Нистратова тоже?! Экологически чистым продуктом? – развеселился краснолицый.
– Не понимаю твоего легкомыслия. – Голос пожилого заскрипел уж и вовсе несмазанно. – Чем можно купить Нистратова, ты знаешь не хуже меня. Либо музейной монетой, либо… очень солидной суммой.
– И откуда это у нищего эколога?
– Это идиот Герман выяснить и хотел.
– И?..
– И! Алтунцев в реанимации, чудо, что не в анатомичке!
Толстяк досадливо сморщился:
 – Да не интересно мне, где этот АлтЫнцев. Что выяснили люди Приходько?
– То-то и оно, что ничего! Только милицию всполошили…
– Я тебя умоляю! Милиция прямо вот землю рыть будет… Согласен, все эти заморочки – не есть «гут». Герман… Да что Герман? Ты или я появления таких факторов тоже не ожидали. Ты ж не им – собой недоволен. Что-то ещё он, кстати, сделать пытается?
– Да, лепечет, что на кого-то там вышли, проверяют… Клянётся завтра всё прояснить. Я предполагаю, как они будут прояснять, морды уголовные…
– Не наши заботы! – отмахнулся молодой. – Наши начнутся, когда прояснится, кто на чужой каравай «варежку» разевает. А если уж приходьковские бодигарды наследят сверх всякой меры – пусть органы их забирают. Хоть и самого Германа – хватит, покрасовался.
 
Выйдя из подъезда Алтунцева,  Владимир сразу позвонил жене:
– Люд, вы уже дома? Только ничего сейчас не спрашивай. Юльку никуда не отпускай. Никому, слышишь, никому не открывайте. Я скоро буду, – и отсоединился!
Топчась на остановке, толкаясь в автобусе, Михеев постепенно задавил рвущиеся эмоции и начал хладнокровно прокачивать ситуацию. Наверняка, возможности выйти на Михеева по его звонку у них есть. И не так уж это плохо: никого не надо искать, сами найдутся. Требуется только быть  «на товсь!».
На мгновение подступил нормальный человеческий страх. Это ведь за тобой будут охотиться самые настоящие бандиты. А от них умение драться спасает только в кино. Потому, что за ними умение убивать. Отнимать. Ломать жизнь. И не бояться ответственности.
Ещё вчера он ничего бы этому не противопоставил. Так то – вчера.
Вывалившись на своей остановке, Владимир не стал спешить через дорогу и во двор. Сначала подготовился морально. Убедившись, что никто его не наблюдает, покрутил шеей, запястьями, разработал пальцы. Затем было сунулся в спортивную сумку, где сегодня лежал любимый кинжал, но вовремя себя одёрнул. Вместо этого достал из кармана маленький китайский складничок – дочкин новогодний подарок. Этих удобных, хищных ножичков стало в последние годы продаваться немерено, дешёвых и дорогих. Дочка подарила дорогой.
Теперь пошли. Скорей всего, никто его не ждёт, но лучше перебдеть. Как там в «Буси-до»? Выходя из дому, веди себя так, будто видишь вооружённого врага. Ни черта с самурайских времён не изменилось…
Что чёрный «амбар» у родного подъезда – по его душу, Михеев понял за сто шагов. А возможности-то у сволочей ещё те: Владимира они «запеленговали» меньше двух часов назад. Прямой доступ к ментовскому банку данных, не иначе.
Идём спокойно, ни на кого не смотрим, бокового зрения достаточно. Их задача посадить меня в машину. А у меня задачи другие. Осторожно, двери открываются! Раз организм, два организм, три организм. И каждый в отдельности моложе и куда как тяжелей.
– Владимир Николаевич? – Михеев остановился, обозначил удивление. К нему шагнул один, с лицом, не сказать интеллигентным, но поодухотворённее, чем у других двоих. – У нас к вам несколько вопросов. – Тон донельзя отработанный, демонстрирует принадлежность к «органам» убедительнее любых «корочек». Но это когда врасплох.
– У кого «у нас»? – полюбопытствовал Михеев.
– Владимир Николаевич, давайте сядем в машину, – у, как предсказуемо! – не хочется перед окнами ваших соседей удостоверениями размахивать. У нас пара пустячных вопросов, а люди про вас чёрт те, что подумают… – Какие мы психологи, однако! А если клиент не оценит – тогда уж обрезком трубы.
– Размахивайте, – разрешил Владимир, и, прочитав на лице переговорщика непонимание, пояснил: –  Удостоверениями размахивайте. Соседи у меня – милейшие люди.
Бегло глянув на соратников по другую сторону «джипа», переговорщик пожал широкими плечами:
– Да как хотите. – И полез правой рукой во внутренний карман лёгкой куртки. В последний миг Михеев понял, что из кармана вынырнет не фальшивое удостоверение, а что-то поубедительней, разговоры кончились!
Встречным рывочком обоих ног он сместился в сторону и, используя инерцию поворота ударил основанием левой ладони по кисти разгибающейся к нему руки. По выщербленному асфальту забренчал маленький, как раз в ладонь, баллончик.
Переговорщика развернуло самую малость, но Владимиру вполне хватило, чтоб уйти ему за спину. А там три действия: левой рукой вокруг горла и мёртвой хваткой за правое ухо – как миленький повернулся дальше, лицом к дёрнувшимся подельникам; правой ногой топнуть под сгиб коленки – послушно осел; кулак правой плавно поднести к правому же глазу коленопреклонённого урода. А меж безымянным и средним пальчиками матово отсвечивает треугольное жало – сантиметра три, не больше. А больше и не надо.
Мордовороты, сделав по инерции ещё шаг, остановились.
– Э, мужик, ты чё, звезданулся?! – начал включать бас один. Но Михеев, в целях экономии времени тоже перешёл на понятный ему язык:
– Заткни хайлом! Стоять! Щас кореш без шнифтов останется! Поводырём работать хочешь? Хочешь?! Будешь!
– Гражданин, мы при исполнении! – идиотски строго вякнул второй.
– Это ты при исполнении, гиббон? – скривился Михеев.  – Ты рожу свою в зеркале видал? Стоять!!
– А дальше-то чё? – сменил тактику первый. – Куда, ты, нахер, денешься?
– А дальше, земляк, «вот чё». Достали мобилы. Шементом!
– А у меня нет, – сунувшись было в карман, заявил первый.
Ни слова не говоря, Владимир чуть нажал лезвием под нижним веком переговорщика. Тот сдавленно вскрикнул. Выступила капля крови. Застывшие в противостоянии мужчины, молча мерились взглядами. Михеев, пустил в голову звенящую пустоту, вытеснившую губительные мысли о последствиях, проблемах, будущем и приготовился через секунду вонзить нож под глаз пленнику. Иначе уже никак…
Двое переглянулись и достали телефоны.
– Набирайте: 9-1-1-5-8-0-0-5-6-8 – продиктовал он свой номер. Теперь вот ты – вызов! – В «кобуре» у Михеева запиликало. – Отбой! Теперь ты! Теперь шоркнулись в тачку, и до выезда из двора. Этот вас догонит… если дураком не будет.
– Мужик, да ты… – закончить первый не успел. Задняя правая дверца машины открылась, выпустив наружу человека с фотоаппаратом. Вспышка, жужжание, вспышка. Опустив аппаратик, фотограф пристально поглядел на Владимира. Как, впрочем, и тот на него.
Почти ровесник, под 40. Рослый, крепкий. Короткая седая стрижка, квадратный подбородок. И глаза… Если б на выбор, Михеев предпочёл бы в противники – в любом ключе – троих мордоворотов, а не его. Хреново.
– Поехали, парни, –  не повышая голоса, сказал седой. И, глянув на «заложника», но не называя по имени, добавил: – Отпустит, не кипишись, сразу к нам. – И снова подарил Михеева долгим, спокойным таким взглядом.
Дорогущая машина с пол-тыка завелась, плавненько тронулась и доехала точнёхонько до выезда меж домами.
До Михеева дошло, как должны они выглядеть со стороны: два прилично одетых мужчины, посреди тихого вечернего двора. Один на коленях, в удушающем захвате, с кровавой слезой на запрокинутом лице. Другой – душащий, приставивший к его глазу нож. Идиллия. Пастораль. И никого вокруг! У современных россиян просто нюх, «верхнее чутьё» на всё, что лучше обойти стороной. Ну и чудненько.
Мягко скользнув назад, Владимир подхватил сброшенную в начале боевых действий сумку. Не выпуская из виду освобождённого заложника, быстро дошёл до своего крыльца.
Парень неловко поднялся с колен, провёл ладонью по лицу, посмотрел на неё. «Сейчас скажет что-нибудь подобающее, вроде «ты уже труп», или, мол, скоро встретимся».
 – Мужик, ты уже труп! – Классика жанра, мать-занага!
В подъезде Михеева накрыл откат. Крутые спецы, профи, те, наверно, едва отвернувшись, забыли б такой малозначимый эпизод. А вот «чернопоясник» Михеев, представьте, не каждый день морально готовился убить, или жестоко изуродовать человека. Блин, колотит-то как! А всё только-только начинается. А ещё с Людкой-Юлькой объясняться! Некогда в обмороки хлопаться. Всё, бой!
Дома, и правда, поджидали мексиканские страсти. Без криков и истерик – визга его «девки» терпеть не могли – но все вопросы на таком нерве! Не видя смысла врать и успокаивать по мелочам, Владимир плотно сел напротив жены и дочери и сказал так:
– Да, неприятности. Да, влип. Самые настоящие бандиты. Что нужно? Мой зал, – тут можно было в дебри не вдаваться. – Что делать? Разобраться. Если вы не будете мешать и посидите дома, я всё сегодня улажу.
– Никуда не пущу! – взвилась Людка.
– Ладно, запрёмся все вместе. Когда-нибудь всё равно выйдем. И не меня, так вас убьют.
– Сейчас же вызовем милицию!
– Ну, давай. Думаешь, охрану дадут? Скажут: убьют, тогда приходите. Да и куплены они там все.
–Тогда я с тобой пойду! – О, женщины!..
– Собирайся. Мне тогда точно – гайки.
– Нафиг, отдай им зал! Проживём как-нибудь!
– А поздно уже. Я их только что во дворе сильно обидел.
– Мама, не наезжай на папу! – вступила молчавшая до сих пор Юлька. – Папа, а наши омоновцы из зала? Рукопашники из Федерации – там же половина ментов? Ну, вообще все друзья: «киковцы», боксёры? Они тебе что, не помогут? – Юлька выросла в зале, сама носила чёрный пояс. Мыслила соответственно.
– Умница, доченька, вся в меня. Мне с ними и надо срочно связаться. Ты это маме объясни, а у меня времени в обрез… Если только перекусить по-быстрому, пока буду дозваниваться. – Беспроигрышный ход: всё абстрактное сразу ушло на второй план, и Людка метнулась на кухню.

Выдержанная в светлых тонах прихожая размером была побольше гостиной в «хрущовке», или «брежневке». Да и обставлена поуютнее. Герман Юрьевич Приходько большинство гостей, вернее сказать, посетителей дальше неё и не приглашал. Вот и нынешний визитёр – рослый, седой, с квадратным подбородком – просто присел на низкий, широкий пуф возле дверей.
Хозяин же усидеть не мог, нарезал круги по ковру – не столь шикарному, как в каминной, но тоже ничего себе. Из-за этих мягких ковров он и любил ходить по дому босиком.
 – Сава, ты мне «на пидора» скажи: как можно за день два раза ощениться? – Герман Юрьевич даже не пытался скрыть раздражения. – Алтунцева, считай, угробили – и ни хера не узнали. К этому… даже подступиться не смогли! Знали, что мужик надёрганный? Так за каким… на коне подъезжали?
 – Знали только, что спортсмен. Начал бы махать ногами, тут бы и приплыл. – Сава ничуть не оправдывался, просто размышлял вслух. – А он сходу за пику, как правильный пацан. У педагогов это нынче что – за положняк? Ладно, шеф, может, так и лучше. Гуся он поцарапал, при трёх свидетелях ножом угрожал, душил. Фото есть. Уськни своих  ментов. Они его закроют, а там – хоть того надёрганнее будь.
 – Так это уже не сегодня! Слушай, а кто у него есть – ну жена, там, дети?
– Шеф, очнись. Это тоже по любому не сегодня. Через ментов один хрен быстрее будет. – Понимающе усмехнулся потерянности в лице Приходько. – Ясен пень. Тебе с… – потыкал пальцем в потолок, –объясняться. Так на то ты и в главной роли. –  А мысленно присовокупил: «за то и об персидские половики копыта чешешь».  – Когда его закроют, кстати, и баб его можно прихватить – совсем ручной будет. Давай, шеф, ночку отдохнём, а завтра с утреца я у тебя.

– Иван, салют! Михеев моя фамилия. Ага… – пока Людка гремела посудой на кухне, Владимир не терял времени. – Помощь твоя нужна. И прям сейчас. Нет, ни в кого не врезался. Ты ж знаешь, я на своих двоих в пространстве перемещаюсь. Ваня, мне нужно установить хозяина машинки… Нет, до завтра не терпит. – Послушав ленивый голос, объясняющий, что «сейчас напряжно», Владимир самую малость изменил тон. – Иван, я что, тебя часто напрягаю? – Вот вроде ничего не сказано, а сказано всё. Иван Зинченко, лейтенант ГИБДД, невысокий крепыш-гиревик, не один год «качал банки» в тренажёрном зале михеевского клуба. И не в том дело, что бесплатно – ГИБДД-эшники народ не бедный. А в том, что когда угодно, сколько угодно и с кем угодно. Попросту имел свой ключ. А вот от такого удобства отказаться из-за вечерней расслабленности организма – для качка роскошь непозволительная. – Да, Ваня, попробуй, пожалуйста, очень нужно. Джип «Паджеро», номер…
Владимир не успел закончить ускоренный ужин, а Зинченко уже позвонил:
– Вова, джипарь твой числится за АО «Исток», точнее за их охраной. Крутая фирма, между прочим. Если какое-нибудь ДТП, лучше не бодайся с ней. Не за что! Всё, давай…
Что и требовалось доказать. Главным образом, самому себе. Потому, что больше никому ничего не докажешь. Тогда ещё один звонок:
– Сергей, салют! Да, я. Ты знаешь что-нибудь про АО «Исток»? Даже так? Серёж, извини, что отрываю, правда, припёрло. Можем сейчас встретиться? Через сорок, так через сорок. Сам подъедешь? Отлично!
Через сорок минут Михеев запрыгнул в серебристую «Вольво», воткнувшуюся аккурат на место недавнего «джипа». За рулём сидел молодой мужчина устрашающих габаритов: старший лейтенант СОБРа Сергей Лебедев. Офицер прошёл большинство нынешних «горячих точек», не растеряв при этом доброжелательности, скромности. Владимир его искренне уважал. И тренировал его восьмилетнего сына.
– Рассказывай, во что влип, – едва поздоровавшись, заявил Лебедев.
– Да погди ты меня спасать! – засмеялся Владимир, – расскажи про этот «Исток», может я вообще зря кипишусь.
– Тебя что интересует-то? Сферы бизнеса, структура, руководство?
– Руководство, Серёжа, вообще люди.
Со слов старлея вырисовывалась следующая «картина маслом».
Генеральный директор АО Герман Юрьевич Приходько – человек, что называется, с биографией. В постперестроечные девяностые с энтузиазмом хватался за всё, что обещало быстрые деньги, не отягощаясь щепетильностью и разборчивостью. Как следствие, сел по статье «мошенничество», правда, всего на 3 года.
После отсидки взялся за старое с удвоенной энергией, но с куда большей осмотрительностью. И лет 7 назад резко «пошёл на взлёт». «Исток» на сегодня фирма вполне респектабельная. Налоги платит, и немалые, явно законодательства не нарушает.
– А неявно? – ухватился за едва заметный акцентик Михеев.
– Да мутные они,  – с чувством сказал Лебедев. – Там народ подобрался – ну меня нафиг! Такие же «герои перестройки», как сам Приходько. Корешей своих, жуликов, в основном и собрал. Одна охрана всех денег стоит: братва 90-х, или такие же уроды. И всё у них лихо так срастается… Тендеры выигрывают, лучшие заказы, подряды огребают.
– Ну, взятки суют хорошие, – понятливо кивнул Владимир.
– Взятки взятками. Ещё надо знать – кому именно и когда сунуть. Информация у них уж больно хорошая, обо всём стоящем раньше мэра узнают. И под все гранды, льготные программы попадают. Конкуренты, чуть что, на уступки идут... Где-то наверняка, за грань заходят, только в нашей конторе они тоже… со льготами. И начальство на них глубоко рыть не даёт, и кой-кто из оперов, следаков у них «на ставке». Третьяк например…
– Третьяк? – зацепился за знакомую фамилию Михеев. Сразу вспомнился неприятный дядя, допрашивавший его по делу с Рябининым. – Крыс такой, волосёнки на лысину зачёсывает?
– Да-да, он. Да вы соседи. – Сергей нагнулся к ветровому стеклу и показал на соседний дом: –  Вон, в угловой трёхкомнатной живёт, на четвёртом этаже. Я ему как-то бумаги завозил.
– Н-да, масштабная личность этот Приходько, – призадумался Владимир.
– Сам удивляюсь, – подхватил мысль собровец. – По прихваткам – тот же жулик средней руки. Ну, суперхата в центре города, офис наворочанный… Всё равно, шушера уголовная. И вокруг него такие же урки.
– Да, кстати, а такой: лет 40, за 180, седой «ёжик», челюсть…
– Савичев, начальник охраны. С Приходько на зоне познакомился. Он-то за рэкет сидел. Ну, вымогательство, нанесение, пол кодекса короче. Вот этот – бандит настоящий. За ним и трупы недоказанные есть… Говори, Володя, во что влип?!
Михеев некоторое время молчал, потом кивнул своим мыслям.
– Сергей, если всё по твоей диспозиции, ты меня толком прикрыть всё равно не сможешь. С начальством перессоришься, опять в Чечню ушлют... – Сергей было вскинулся, потом на крупном, располагающем лице проступила растерянность. – Вот-вот, – подытожил Владимир. – Но помочь мне можешь. Можно прямо сейчас узнать, где живут эти двое?
– И узнавать не надо. Хату директора ты и сам видел. Знаешь старый детсад за 16-й школой, двухэтажный?
– Который под элитные квартиры отдали?
– Тот самый. Их там всего четыре. Каждая – на велике кататься можно. Ближняя к твоему ДЮЦу – приходькина. А Сава… Поехали, покажу, я с нарядом его как-то из дому вынимал.
– Отлично! Я пока жене отзвонюсь, что жив, здоров и могуч…

Александр Савичев, после сытного ужина вышел на застеклённый балкон перекурить. По тёплому времени двустворчатая пластиковая рама была распахнута настежь. Высоченная берёза напротив уже оделась первой дымчатой зеленью. Соседи со второго этажа года три назад отпилили толстую ветвь, едва не касавшуюся их балкона. Теперь эта ветвь круглым спилом уже ползла на его балкон. Не спеша выпуская дым, Савичев подумал: не спилить ли нахрен всю берёзу? Бомжей каких-нибудь нанять…
Уловив периферийным зрением движение внизу, на тротуаре, Сава опустил глаза и столкнулся взглядом с давешним фраером – Михеевым. От неожиданности начальник охраны чуть не выронил сигарету. Этот хрен с хвостом спокойно смотрел на него снизу вверх. Потом так же спокойно направился к углу дома.
Ну, ни хера ж себе! Отшвырнув на улицу окурок, Савичев кинулся в комнату, едва не сбив с ног сожительницу.
 – Сашенька, что там?! – всполошилась Ольга.
– Да ни х… там! – «твязался» на ней мужчина, выскакивая в прихожую. «Отвязался» и разом подостыл.
Куда ломанулся-то? Ну, вычислил его спортсмен, так он сильно и не гасится. Сегодня никуда не идёт, а завтра… Ну, пусть за ним подъедут молодые. И сам, в общем, не бздит, но хуже не будет. А к вечеру, бог даст, этому Михееву в камере хвост на кулак намотают. Только вот, непонятно что-то…

Велес слушал Михеева не перебивая. Помолчав, чтобы убедиться – рассказ закончен, задумчиво сказал:
– Не пойму: кто ж они всё-таки – купцы, или тати?
– У нас это всё равно, – махнул рукой Михеев. И испытал нечто вроде стыда за современное общество.
– Да у нас тоже такие были: нурманны те же, викинги, – посочувствовал предок. – И как воевать с ними будем?
С благодарностью отметив это «будем», Владимир, перешёл к своему плану. Для начала, задал главный вопрос, ответ на который всё и определял:
– Отче Велес, тебя ведь называли «скотий бог»?
Снова выслушав до конца, старец пристально посмотрел на мужчину:
– Быстро думаешь, Володимир! Мне и добавить нечего. Ну, ты пока СМОТРИ  всё, что надо, я как справлюсь, подойду.
За окнами всё-таки стемнело – настоящие белые ночи ещё не наступили.
Справился «скотий бог» быстро. Михеев едва прошёл нужным путём, как почувствовал сырой запах осеннего леса – окно приоткрылось. Но на этот раз вместе с привычной горькой сладостью хвои и прели в ноздри шибануло острым, резким, пугающим. Рядом на постели беспокойно заёрзала Людка. Вторя ей, завозилась в своей комнате дочь.
Сев на кровати, Владимир увидел на фоне окна силуэт квадратной головы с кисточками на острых ушах. Рысь была необычайно велика.
 – Что, добёр? – прочитал мысль Михеева стоящий рядом Велес. На плече его, как когда-то, мерцал глазярами здоровенный филин. А вокруг согнутой в локте левой руки… толстыми кольцами обвилась змеюка! – Ну, Володимир, кого как выпускать будем?
Проблема-то была вполне серьёзная. Если филин, аккуратно взявший в  кольцо когтей змею, бесшумно взлетел с балкона, то спустить с пятого этажа матерущего рыся… В конце концов, Велес просто открыл входную дверь и спустился с лесной кошкой на первый этаж, где выпустил её из подъезда. Предварительно убедившись, по настоянию Михеева, что никто из соседей, не запозднился, прогуливая собачку. Блин, а ведь могли бы кого-то и встретить!
– Не печалься, о чём бог не велел! – отмахнулся Велес. – Теперича птаху мою только и впустить. Пардус со Змеем сами уйдут.
    – Уйдут-то уйдут… Я ведь только сейчас подумал: яд лесной гадюки не очень и сильный. А вакцин сейчас всяких до хохоту. Если «скорая» быстро приедет, запросто откачают. Как тогда змейка выберется?
– Это хорошо, отрок, что ты перво-наперво о другой твари из Леса думаешь, а не о том, что задумки твои не сладятся. Раз ты себя превыше их не ставишь, и они тебя примут… А от этого яда зелья ещё не составлено. Это ж не просто гадючка, Володимир, это Змеиный Царь.

Широкие крылья, серые как ночь, бесшумно загребали воздух, плавно неся два тела сквозь ночь, серую, как крылья. Круглые жёлтые глаза смотрели на проплывающие внизу дома, уже погасившие почти все окна, безлюдные тротуары и пустые дороги, вовсю зазеленевшие газоны и несмело выпускающие первую листву деревья. Птица узнавала всё это, никогда не виденное ранее, но показанное ей, хоть и неправильно, глазами человека, вынужденного брести по земле.
Справа отразило прибывающую луну озеро, задушенное со всех сторон неживым камнем всё тех же улиц и домов. Филин узнал и его. Значит, уже очень скоро. Его мысль, как ободрение, передалась твари, судорожно подрагивающей в его когтях – даже не бредучей, а ползучей. Но – что есть, то есть – обладающей Силой. Будучи всегда враждебны, сегодня они вместе. Такова воля Того-кто-может-повелевать.
Вот он – дом ниже всех других, широко распластавшийся по земле. Нужен ближний его край. И там ещё светятся окна. Бредущие по земле беспомощны без света.
Взмахи крыльев стали более мощными, ночной охотник медленно опустился почти к самой кирпичной трубе, уверенно торчащей из плоской крыши. Разжал сомкнутые кольцом когти, опуская Ползучего на холодный металлический колпачок, домиком прикрывающий зев трубы. Холодное чешуйчатое тело обтекло препятствие и втянулось в колодец, ведущий в тёплую глубь дома. Птица опустилась на опустевщий колпак и сложила серые ночные крылья.   

В последние годы Герман Юрьевич привык ложиться поздно: рано подниматься не требовалось, так чего ж с утра не поваляться? Вспоминая, например, как в зоне затемно выгоняли на мороз…
А сегодня «генеральному» и вовсе не спалось. Чутьё подсказывало, что наладившаяся, приятная жизнь оказалась под угрозой. Что подарили, то могут и отобрать. А ему –  чего перед собой-то выёживаться? – как раз таки подарили. Своих талантов на махину, вроде нынешнего «Истока» не хватило б с большим недобором…
Выбрали его, а могли б кого угодно. Мало их, что ли, несостоявшихся миллионеров, хоть душу, хоть почку готовых отдать за место у настоящего, барского стола? Если вот теперь не отработает, не оправдает, заменят – не заметят. А к хорошему привыкаешь быстро… Опять ютиться в убогой «брежневке»… ну, пусть даже «сталинке», пить жалкую пародию на коньяк?
Дался же Хозяину этот кусок леса… Хотя, ему, сволочу бледному, видней. Нахер, если надо, пол Североречинска замочим!. Плевать, кто там за этими ботаниками-спортсменами, наш это город, наш!
Погладив босой ногой мягкий ворс, Приходько выбрался из недр кресла и по сложившейся уже привычке подошёл к камину, глянуть на ненавистное лицо благодетеля и хозяина. Держа в руке фотографию в рамке,
 услышал в «портале» камина слабый шорох, недоумевающе посмотрел вниз и окаменел.
Из  холодного очага, сквозь фигурную кованую решётку, жутко и завораживающе стекала к его ногам метровая сталисто-серая змея, с зубчатым иссиня-чёрным зигзагом вдоль всего тела. Плоская, треугольная голова поднялась, и неправдоподобно осмысленные глаза с вертикальным зрачком приковали к себе взгляд замороженного ужасом человека.
А лоснящееся тело продолжало стекать, падая на изразцовую площадку кольцами, складываясь в «тарелку». Потом, сверкнув, живая пружина распрямилась, стегнула  по голой ноге. От острого ожога боли паралич животного страха отпустил, прорвавшись диким, захлёбывающимся воплем.
Прибежавшая из спальни, путающаяся в дорогом пеньюаре жена, от увиденной картины завопила сама. Мужа, навзничь лежащего посреди ковра в задравшемся халате, выгибали непрерывные, безобразные судороги. А на грудь его неспешно и страшно вползала большая тёмная змея. Не контролируя себя, женщина выскочила из комнаты. Потом опомнившись, заставила себя вернуться, хотя бы осторожно заглянуть в каминную.
Судороги почти утихли, перейдя в прокатывающуюся волнами дрожь. Никакой змеи не было.
А с каминной трубы элитного дома бесшумно поднялась едва различимая в ночи тень.

Бухнувшись с боку на бок в тысячный раз, Савичев решительно отбросил одеяло и сел на кровати. Хорошо, лёг отдельно от Ольки, щас бы загундосила…
Нет, паханы его – что Герман, что этот, из мэрии, ни хрена по жизни не просекают. Намудрили, что этих интеллигентов какая-то фирма, или бригада подпирает. Крендели, за которыми нормальный кодлан, на своих двоих не ходят. И когда их гасить начинаешь – тут же обратка включается. Никого за ними нет – голяк.
Но тогда чего они такие трудные? Лох при наезде правильной братвы обхезаться должен. Обязан! Потому, что один хер достанут. А эти? Один, пока не отрубился, моральными уродами обзывал, ещё жалел. Второй – вообще в главной роли держится, его пасти начал… Ладно, когда шефы успокоятся, кишки из него выдавим. Так-то так, но душно как-то!..
Надев длинный махровый халат, Сава нашарил на столике сигареты и зажигалку. Выходя на балкон, прикурил. Несколько мгновений после вспышки глаза привыкали к темноте. Когда привыкли, встретились с другими глазами.
Прямо напротив него отсвечивали зелёным два круглых немигающих огонька. В первый миг Сава не испугался: этого просто не могло быть, третий этаж, бляха-муха! А потом сознание дорисовало дерево и опиленную ветку. И припавший к ней хищный силуэт!
Пока мозг горожанина бился в объятиях набросившегося пещерного страха, пытаясь отдать ослабевшим рукам хоть какую-то команду, силуэт заскользил по ветке, набирая скорость.
Неистово зелёные глаза – глаза первобытной ночи – рванулись и вспыхнули перед самым лицом. И вмиг обросли безжалостным гребнем когтей и клещами клыков. Сметённый с ног Сава упал в комнату головой. Уже наполовину оскальпированной. Отчаянный крик так и не переполошил весь дом, пробулькав в порванном горле едва слышным хрипом.
Сожительница Ольга, проснувшаяся в соседней комнате от стука, сонно проблеяла:
– Саша, что упало?
Потом, удивлённая непонятной вознёй за стенкой, всё-таки встала и прошлёпала посмотреть. Включив свет, увидела страшно исполосованное тело сожителя, ещё сучащее ногами, в ореоле кровавых брызг и ошмётков… и тихо сомлела.

Пересадив филина с балконных перил себе на плечо, Велес коротко сказал:
– Всё, Володимир, отмаялись «нурманны» твои. Дальше-то ты как?
– Спасибо, отче Велес, дальше уже легче: главное убивать меня пока некому.
– А отроки их?
–  С ними-то справлюсь…
«Проводив» старика и филина, Михеев вскинулся, как по будильнику, и ушёл с телефоном на кухню. Там набрал номер первого мордоворота и, дождавшись недовольного, сонного «алло!», тихо, раздельно сказал:
– Вы – следующие.
И повторил нехитрую операцию со вторым номером. Поставить в известность третьего оставил на их совести. И пошёл, наконец, спать.

Чёрный «паджеро» торчал на стоянке возле старого здания милиции.  Гусь только что вышел после дачи показаний и завалился в обширный салон к двум коллегам, «отстрелявшимися» раньше.
– Ну чё?
– Через плечо!
Помолчали.
– Мля! И Германа, и Саву! И кто? Кто, мля?!
– А может, надо было им этого козла сдать? – подал голос Ганс – «второй» по нумерации Михеева. – Ну, типа, что ножом угрожал, ночью звонил?
– А зачем ты его у хаты ждал, тоже расскажешь? – скривился Гусь. – Ну, уж и про ботаника заодно, который в реанимации…
– А чё, не отмажут… – Табаня – «первый» – осёкся на полуслове.
– Во-во, допёрло наконец! – подхватил Гусь. – Некому нас больше отмазывать… Ну ладно, кореша, хрен ли мы у ментовки висим. До стоянки на Труда меня подкиньте, моя «лайба» там хранится.
– А ты куда? – в один голос спросили коллеги.
– На муда, пацаны, на муда! – с весёлой злостью ответил «переговорщик». – Вам ночью неясно как-то сказали? Ну, подождите малеша, пусть поподробнее объяснят. А я «следующим» быть не хочу.
– И чё, всё бросать? Давай лучше этого сенсея по-тихому придавим!
– Удачи! А я кореша по зоне давно проведать собираюсь, в Ярославле живёт.
– Гусь, я типа с тобой, а? – аж подпрыгнул Ганс.
– Да поехали, об чём базар…
– Мужики, мужики! В Ярославль, так в Ярославль! У меня там тоже кенты есть… – подхватился Табаня.

Со стороны могло показаться, что эти двое в ближайшие сутки никуда из кабинета не выходили. И пожилой, и молодой сидели на тех же местах и в  тех же позах. Разве что краснолицый стал несколько задумчивей. А на бесцветном лице пожилого никакие чувства отражаться попросту не умели.
– Будем реалистами, на данном этапе мы проиграли, – нарушил затянувшееся молчание молодой. – Я не знаю, кто против нас играет, но свои ходы они рассчитали точно. Через месяц-полтора вся губернаторская рать уйдёт на каникулы. А мы в это время будем парализованы. «Буртяевский» вопрос автоматически откладывается до осени. И это не есть «гут».
– Что значит «парализованы»? – как всегда, недовольно проскрипел седой. – Не вижу, каким образом смерть двух заурядных уголовников радикально скорректирует наши планы.
– Валентин Петрович, что-то ты нынче в крайности бросаешься, – без малейшего почтения на наглой красной морде покачал головой толстяк. – Вчера из-за мелкого инцидента с заштатным экологом готов был чуть ли не свернуть весь проект. Сегодня отказываешься замечать очевидные проблемы.
– Ты вчера тоже не считал проблемой заменить Германа с его башибузуками, – отпарировал бледнолицый.
– И сегодня не считаю. Но при всей ограниченности, у Германа хватало сообразительности не держать зама, способного его заменить. Придётся подыскивать кандидата на стороне. Согласись, одним днём не управишься. В курс дела, худо-бедно, его ввести придётся, опять не день, не два. А главное, Приходько уже принимали. Имидж вместе с должностью, знаешь ли, не передаётся. Познакомиться с людьми, добиться определённого доверия – это тоже, хочешь ты, или нет, время! – излагая столь очевидные вещи, молодой начал раздражаться. – Причём, всё это в обстановке, скажем так, мирной. А у нас, позволь тебе напомнить, убиты два ведущих исполнителя. Ты, надеюсь, не считаешь их смерть трагической случайностью? Ну, заползла в городской дом – впервые в истории города – змеюка, цапнула кого надо, впрыснула феноменальную дозу яда. Потом исчезла непонятно куда. Случай-то заурядный! И надо же, в ту же ночь, опять же впервые за сотню лет, рысь заползла аж на 3-й этаж. Порвала, опять-таки, кого надо, наследить наследила, но испарилась бесследно. Чего не бывает?
 – Ты, я тоже надеюсь, не считаешь, что вся эта возня как-то может коснуться НАС? – сухо осведомился Валентин Петрович.
Краснолицый так, конечно, не считал. Разборки, трупы, тривиальные взятки, аресты – это всё атрибуты исполнительского уровня. ОНИ ушли с него давно и безвозвратно, неприятности людей второго сорта к ним неприложимы. Но уже поднявшееся раздражение требовало выхода, и он уверенно заявил:
– Может, может! Вы, старые партийные да исполкомовские бонзы, привыкли считать себя небожителями. А что, яд на вас не действует? Или клыки с когтями вас не возьмут?
Седой сверкнул очками, но быстро понял, что хамоватый собеседник его просто дразнит, сам не веря в то, что говорит. Поэтому, привычно не прореагировав на дерзость, задумчиво проскрипел:
– Способ, в самом деле, нетривиальный. Впрочем, они и в канцелярии губернатора выплачивали гонорары натурпродуктами…
– И что? – как всегда, легко развеселился толстый. – Ботанический стиль во всём? Взятки – дарами леса, разборки – хищным зверьём! Этакие друиды. Может, за ними и не фирма-конкурент, а силы родной природы, нуждающейся в защите от плохих дядь?
Хозяин кабинета проигнорировал столь откровенную чушь и подытожил разговор:
– Ты прав, надо перенацеливаться на долговременную работу. Подбери по своим каналам замену Герману. А я… я всё-таки постараюсь выяснить, об кого мы так споткнулись.   

. 
 
               

 


 
 
 
 
               












Глава 3. Обретение себя.

С этого мыска Михеев смотрел на озеро впервые. Каменный берег, на который он выходил обычно, открывался отсюда тяжеловесно и величественно, уходя серыми волнами валунов вверх, к подножию взметнувшихся в бледную синь мачтовых сосен.
А на серебряном зеркале озера никаких волн не было. Разгладившаяся от первого холода вода готовилась к ледоставу. Ещё далеко не все деревья сбросили потерявшие яркость листья, да и ёлки с соснами зеленели почём зря, но берега выглядели какими-то похудевшими. Почему красивая, сухая осень всегда вызывает печальную улыбку?
Вот чего в здешней осени не было, так это косяков перелётных птиц. Некуда им было с курлыканьем тянуться над большим, но всё-таки не бескрайним лесом. Хотя, вон у камышовой заводи скользит, оставляя за собой две расходящиеся линии, вполне нормальная утка. И гусей он здесь видал. Значит, не перелётные.
Надышавшись чистой свежестью холодного простора, Владимир не спеша побрёл по полупрозрачному лесу, по толстому, роскошному ковру листопада. Выглядел он, должно быть, весьма экстравагантно. Литые резиновые сапожки, свободные джинсы, штормовка… и лук в сагайдаке с колчаном, полным стрел.
Попасть в кого-нибудь мельче слона, шагов хотя бы с десяти, Михеев бы не взялся. Но одно дело бродить по сказочному лесу без лука, и совсем другое – с луком. Кстати, бредёт-то он как-то не того… Какого лешего опять впереди озеро? Вот именно: лешего! Владимир встал столбом, любуясь – теперь уже вынужденно – на широкую водную гладь, а в отдалении, за тонкими и толстыми стволами издевательски захохотало, заухало.
Ничем не показывая досады, Владимир повернул на правильный курс. Сделал десяток шагов и, не дожидаясь, пока снова закружит, быстро произвёл ряд странных действий. Сбросил и опустил на землю саадак. Затем снял штормовку, вывернул наизнанку, и снова надев,  крикнул в чащу:
– Овечья морда, овечья шерсть!
В чаще вроде бы громко скрипнуло сухое дерево. Но скрипнуло как-то разочарованно – обломалась сегодня игра… Теперь уже издевательски захохотал человек 21-го века.
Первый-то раз ему было не до смеха. Кружил в двух шагах от Строптивы, как Барбоско за своим хвостом. И аукать стеснялся: Велес опять будет смеяться глазами и морщинками. В конце концов, за ним прилетел велесов филин и вывел на Русь. А Велес один чёрт смеялся глазами и морщинками, но хотя бы пояснил:
– Это лесовик тебя водит, ну лешак по-вашему. Ужо я ему!..
– Не надо! – отрезал Владимир, – я ему сам «ужо».
Божественный старец покосился с самым скептическим выражением на лике, но разубеждать ни в чём не стал. А горожанин, «отлучившись» в свой неприспособленный техногенный век, хорошенько порылся в «Славянском мире», «Славянской мифологии», «Верованиях и фольклоре», во всём, чем богат интернет. И нашёл подробнейшие инструкции по борьбе с лесной нежитью! И, хочешь смейся, хочешь плачь, вся эта белиберда безотказно работала. А не зря в советское время студенты-филологи летом по деревням бабок донимали!
За невысоким пологим кряжиком разноцветье листьев под ногами сошло на нет. Сапоги до голенищ стали уходить в клубы белого мха, испятнанного «изюминами» шишек, продёрнутого зеленью опавшего брусничника и черничника. Вокруг, оттолкнув зелёными лбами небо, встали ровные колонны корабельных сосен. Вот сейчас пройти бор… Ой, что за чудо?
Коричневый в белых подпалинках олень был маленьким, но крепеньким – явно не оленёнок, а вполне созревший бычок, только ростом не вышел. А рога… Рога были ветвистыми, как нарисованными. И, лопни мои глаза, золотыми. Ну, может, позолоченными. «Оптический обман зрения»? Хотя почему бы по здешнему лесу не шастать златорогим оленям? Браконьеров-то тут никаких.
А природный феномен в десятке шагов выпендривался, как мог. Позировал одним боком, другим, наклонял лобастую голову к самой земле, давая рассмотреть своё украшение в полном блеске… Михеев аж расстроился, что нет с собой фоторужья. Или хоть захудалого фотика. А впрочем, кому покажешь-то?
Устав красоваться, представитель мифической фауны уставился на человека лиловыми глазищами. Читалось в них недоумение: чего стоишь, дурак? Но, увидев, что дурак тянет из сагайдака лук, олень заметно оживился, якобы невзначай подставил упитанный бочок.
А лук-то был совсем «не в его адрес». Невдалеке за парнокопытным из-за обомшелой валёжины возник волк. Михеев помнил, что по осени серые хищники сытые и на людей нападать воздерживаются. Тем более, в одиночку. Ему стало жалко, что сейчас съедят не в меру дерзкого оленя. Естественный отбор, суровая жизнь дикой природы – всё это правильно, но давай как-нибудь не при мне!
Так, в ожидании – кто чего – они торчали некоторое время. Потом парнокопытный, совершенно перестав понимать двоеногого, сообразил оглянуться. Увидев волка, всё так же настороженно выглядывающего из-за укрытия, олешек просто распсиховался. Он  фыркал на волчару, тряс венценосной головой, пытался швырять копытцами мох… Устав, только что не плюнул в Михеева и гордо потрусил прочь.
– Видал? – ошарашено спросил человек у волка. Тот смотрел жёлтыми глазами отрешенно и философски. Что, мол, поделаешь: скоты…
Убирать лук с наложенной стрелой Владимир, однако, не стал. Может у этого волка узкие гастрономические пристрастия? Так, во всеоружии, и пошёл своей дорогой. Через 20 шагов выяснил, что опять не своей, и уже разозлился: ну хватит на сегодня! Порылся в памяти и крикнул скороговоркой:
– Шёл-нашёл-потерял!
Невдалеке опять крякнуло, и искривления пространства кончились. А волк упорно трусил следом. Мелькал меж стволов то справа, то слева. И Михееву чудилось, что бежит хищник как-то неправильно, не по-волчьи. С другой стороны, не пристаёт, и бог с ним.
А вскоре явственно потянуло дымком – не горьковатым лесным, от костра, а уютным, домашним. Протяжно, от души, мыкнула корова, ей сварливо и тонко ответил петух. Вот и пришли. Пологий травянистый склон легко убегал от леса. А там, где он плавно переходил в широкую, ровную прогалину вольготно раскинулась за ручьём обитель богов.
Отнюдь не сказочный терем, с этаким привкусом пряничности. Но изба, безусловно, красивая. Здоровенный северный дом-двор, срубленный «в лапу». Передняя половина, на высоком подклете, жилая, с длинным рядом светлых окон и стройным крыльцом. Задняя – хлев с приземистыми воротами, над ним – поветь с  матёрым, бревенчатым взвозом, чтоб могла заехать гружёная телега. Всё под огромной тесовой крышей на два ската. А на коньке – разлапистые лосиные рога. Только вот лось, что их сбросил, был, видать, не на много меньше дома…
Вокруг жилья –  никакой изгороди. Прямо за домом амбар-великан, вознесённый над землёй деревянными столбами-сваями. Прикрытый острой крышей с длинными напусками, сруб колодца с воротом. А ближе к лесу, у самого ручья – банька по-чёрному. Плетень – только вокруг огорода за банькой. За грядки хозяева опасались, за себя как-то нет.
С удовольствием оглядев эту пастораль, Михеев весело сбежал к прозрачному, шириной в пять шагов ручью с твёрдыми, ровными берегами и протопал по крепенькому мостику без перил. Уже подходя к крыльцу, спохватился, повертел головой, и, не увидев серого провожатого, бросил стрелу в колчан. Потом уперев нижний конец лука в кстати подвернувшуюся колоду, снял тетиву. И, поместив оружие в сагайдак, взбежал по семи ступеням вполне мирным гостем.

Этим летом, отпустив «шкетов» на каникулы, Михеев не устраивался физруком в какой-нибудь южный лагерь, не торопился на Владимирщину к родителям, благо сейгод туда выезжал брат с семейством. Сноходец был озабочен другим: какую легенду на долгое отсутствие состряпать для своих «девок» и где найти надёжную «хату» для уходов-приходов.
Ищущий обрящет. Жену с дочкой он удивил внезапным интересом к водному туризму. Благо, была такая секция в родном Детском Центре. Вот с коллегами-педагогами из этой секции он, якобы, и собрался в пару-тройку байдарочных походов.
А свою однокомнатную квартиру, понимающе улыбнувшись, ему оставил на два месяца как раз таки один из тренеров-байдарочников. Мужик разведённый и уезжающий летом на горные реки.
Так что, вполне замотивировано уйдя из дому по-походному, Михеев той же ночью стартанул из запертой однокомнатки осваивать свой новый мир. Осваивать не спеша и с удовольствием, благо возвращаться к утру теперь нужды не было. Торчи в Диком Лесу хоть неделями! Что он и делал.
Велес встретил его радостно. От берега озера поскакали на белом и гнедом сквозь набравшую силу осень, вспугивая летающую и бегающую лесную живность, обгоняя эхо от перестука копыт и собственных весёлых воплей.
И встретил их дремлющий среди огромного леса, такой вот располагающий, заманчивый дом-двор. Встретил изузоренными крыльцом и наличниками, вкусным дымком из трубы, и парящими чугунками в роскошной печи. А в горнице их ждала хозяйка: та самая немолодая лесная ведьма, что раз-другой являлась Владимиру.
Назвать её старой не поворачивался язык. Слишком много осталось в потерявшем свежесть лице былой красоты – красоты диковатой и невероятной. И слишком живо лучились светло-карие глаза. И слишком стройными остались спина, плечи и бёдра. И слишком грациозно изогнулась она в поясном поклоне. И всё же ясно было при этом, что прожила она неисчислимо долго…
– Вот, жена моя, Параскева, – повернулся к оробевшему гостю Велес, – люди ещё Пятницей величают.
Ай, да Михеев, ай да сукин сын! Догадался почитать нужную литературку! Теперь, услышав «Параскева-Пятница», сразу вспомнил, что к чему.
Велесу она, и правда, жена, с незапамятных времён. Идол ей – одной из всех женщин – стоял на киевском холме среди девяти главных богов князя Владимира. Лицо её запрещалось изображать. О счастливой судьбе, женской плодовитости, достатке и счастье в доме молились ей. О богатом урожае просили тоже её. Как и об удаче в рукоделии. И в каждом месяце был её праздник. В честь неё замужние славянки носили «рогатую» кику. После крещения Руси люди не пожелали забыть её, и почитали как святую Параскеву. И при всём том, баба Яга – тоже она, «нижняя» её ипостась…
И отдав славянской богине земной поклон, Владимир тихо сказал:
– Здравствуй, матушка Макошь!

Повесив в просторных полутёмных сенях лук с колчаном, Михеев вломился в светлое, духовитое тепло жилой избы. Велес сидел за столом в переднем углу напротив двери. Откинув с угла столешницы льняную скатерть, что-то вырезал из деревянной плашки маленьким ножом. Макошь хлопотала у печи, лицом ко входу. Мимолётно улыбнулась Владимиру, с напряжением передвигая ухватом чугунки в раскалённых недрах.
Михеев уже привычно поклонился и, упав на лавку вдоль печного бока, стал стаскивать сапоги.
– Чтой-то ты, Володимир, нынче оборуженный ходишь. Берендеи вокруг рыскают, или половцы? – с лёгкой насмешкой поинтересовался хозяин, не иначе, видевший приход «лучника» в окно.
– Да волк за мной увязался, – не стал темнить Михеев. – Странный только какой-то.
– Чем же странный? – не отрываясь от вырезания, поддержал разговор Велес.
–  Оленя сожрать не пытался. И бегает как-то непонятно.
– Может, олень плох?
– Ну да! – обиделся за оленя Михеев. – Вполне упитанный, и рога золотые.
– Золотые, говоришь? – всё же оторвался от работы старец. – Ты-то его подстрелить не пробовал?
– Зачем? Жалко ведь, такую красотень на мясо пускать.
Велес, приподняв бровь, глянул на хозяйку. Та, в свою очередь, глянула на гостя. Как бабушка на внука, получившего пятёрку.
– Туросик это был, Володьюшка. Жадного человека он в болото уведёт.
– А там, если надо, Стукач пособит, чтоб охотничек уж точно не вышел, – охотно добавил Велес.
– Стукач? – засмеялся Владимир. – Значит, и сюда добрались?
– Ну да, Стукач, – не понял юмора старец, – Вроде как топором стучит, а сам тоже в болото заманивает. А у вас что, до сих пор водятся?
–Да немеряно! Только не в лесу…
Хозяин явно удивился, но вспомнил о второй странности.
– А бегал твой волк не так, потому, что задние лапы по-человечьи сгибает. Волколак это, оборотень. – Михеев присвистнул. Но Велес успокаивающе махнул рукой. – Он не вредный. Без людей скучает просто.
 – Да тебя, Володьюшка, и Лесовик в обиду не даст, – вступила Мокошь, кивнув на вывернутую штормовку. – Ты как играть с ним начал, он ажно помолодел… Лет на тыщу.      
 И подытожила:
– За стол давайте, каша упрела. Глянь, внучок, там, вроде, «водолей» пустой.

Русскую печь, по уму-то, давно надо объявить восьмым чудом света. Емеля не зря перелезать с неё даже на царевну не хотел. И любую немудрящую еду она превращает в кулинарный изыск. Простецкие щи, но сваренные не в эмалированной кастрюле на газовой плите, а в тяжёлом чугунке в печке, потом настоявшиеся сутки, чтоб стать «вчерашними», густыми, налитые в деревянную расписную миску, исходят вовсе одуряющим паром. Ложка тоже деревянная, чтоб не обжечься. А прикусывать можно сладким репчатым луком…
Когда ложка застучала по дну, подчищая последние крохи разваренной капусты и корешков, мелкие кусочки грудинки, кажется: всё, сыт от пуза… Ан, нет! Опускается на деревянную тарелочку перед тобой раскалённый горшочек и ударяет в ноздри столь пряным духом, что кажется – и не ел вовсе. Лосятина с грибами! И кто там врал, что лосятина грубовата? Потомившаяся, сколько надо, жуётся легко и сочно…
А горячие брусничные шаньги из русской печи, да если запивать их свежим холодным молоком – конец любой диете.
Обед всё тянулся и тянулся, «сытились» всерьёз и не спеша. Да и после подниматься из-за стола совсем не хотелось. Как и положено в хорошей семье. Сидели, говорили…
– Чего там Олег, – между шаньгами вспоминал Велес. – Олег уж из новых. Были мужи  до него. Вон хоть Бож, сын Келагаста. Ничьё войско в чистом поле против него не стояло. И готского Венитария в честном-то бою побил, как тот своей непобедимостью ни чванился.
У Михеева по истории всегда была пятёрка, и в школе, и в универе, но на уроках живой истории, он не тянул даже на дохлую троечку. И быстро уяснив это, спрашивать не стеснялся.
– А Бож, он князем каких славян был: восточных, западных?
          – Да не звались мы тогда ещё славянами. Звались мы «венты». На ромейский лад «анты».
Вот так вот – АНТЫ. Просто и мужественно. Били готов. Всё – как вчера. И Михеев таки решился задать давно мучавший вопрос:
– Отче Велес, скажи… Вот вы, Роды… Ведь не самые мирные и смирные. Вторую щёку подставлять никогда не учили. Всё по Правде, то есть по справедливости. Неужели так ни разу и не решились за себя заступиться? Всё новому богу по-тихому отдали?
И над столом надолго повисла тишина. Не тяжёлая, Владимир бы это почувствовал. Просто хозяева ушли в далёкое-далёкое «вчера», которое для них куда реальнее нынешнего «сегодня».
– Было, – просто сказал Велес. – На Руси мы по-тихому и отдали, верно ты определил. Потому как не хотели, чтобы дети наши из-за нас же друг другу глотки рвали. Князь с дружиной нового бога принял. Сам. Поднимать хлебопашцев на князя с воями? Ну нет, должны они быть заедино. Иначе кто-то со стороны просто подождёт и в руки их, обессилевших, возьмёт. Так не только дедовскую веру, но и язык потеряют… Вот ты про бодричей слыхал? – Михеев порылся в памяти и неуверенно покачал головой. – А про лютичей? – не отступался старец. – Вот то-то и оно-то, если детям свой язык не передашь, кто о тебе вспомнит? А ведь целая страна была. Ну, не Русь конечно, но тоже земли – не перепашешь. Города: Велиград, Старград, Ратибор, Эверин, Вишемир, Ретра Радигощь… По Лабе, по Одре, по Балтийскому морю. Русь Христа приняла, а они нет. Хотя их саксонцы к тому мечом понужали. Даже когда германский Оттон их подмял, и епископам тяжкую дань платили, старых богов не предали, звали и ждали… Дети зовут, как не ответишь? Мы все и пришли. Сварожичи князьями и воеводами родились: Готшалк, Крутой, Никлот – это всё они. Мы тоже в люди вышли: волхвами, целительницами, умельцами. Вот когда германцам муторно стало. И графам, и епископам. По всей земле люди поднялись, племенем не считаясь: вагры, полабы, бытенцы, глиняне… Замки горели и церкви, люди в заветные рощи шли, свободой дышали, клялись до конца друг за друга стоять. И за нас. А мы – за них. Князем Крутоем знаешь, кто в «среднем мире» явился? Перун, парень, Перун…
Владимир хорошо помнил, как рассказывал о войне его дед Алексей Тимофеевич, в мирной жизни охотник-промысловик, а на фронте – полковой разведчик. Так может рассказывать только человек, бывший там. Не в знании общей обстановки и мелких деталей дело. Участник всё видит и понимает так, как это нужно было видеть и понимать тогда. И всё дальнейшее, привнесённое временем, уходит в его рассказе «за кадр».
Теперь те же интонации очевидца и бывальца Михеев улавливал у Велеса в рассказе о войне, бушевавшей тысячу лет назад. Войне, которую вёл народ, ныне не существующий…
– …Когда мы под Гамбургом объявились, саксонцы не сразу и глазам поверили. Герцог двух оруженосцев присылал: думал, кто из его стратегов заблудился. От Велиграда не всякая конница к этому дню бы поспела. Так только славянские пешцы ходить умели. Нурманны, правда, ещё. Но те от своих драккаров далеко не убегали. Крутой сразу сказал, мол, сей же час на вылазку пойдут. В городе рыцарей, как псов недавленых, эти за стенами не усидят. Так что, строимся «крыльями»…
Михеев жадно слушал и видел, как тяжёлая латная конница на огромных конях слитно и жутко колышется в едином ритме, накатываясь, накатываясь валом на невысокую стену деревянных щитов. Он действительно не единожды видел это в своих юношеских снах. Знал, сколь высок и страшен с земли нависший над тобой железный всадник, ещё и увеличенный вздувшимся плащом и встопорщенным плюмажем. Как неотвратимо летит тебе в лицо его толстое, в руку, копьё. Не в человеческих силах остановить бронированный таран рыцарского клина…
И стена щитов трещит, прогибается, пятится, оставляя мёртвые, мигом растоптанные тела. Но не распадается! И медленно, от шага к шагу, гасит разбег конной лавы, засасывает гордых наездников в зыбучую трясину умелой пехоты…
– А уж тогда Крутой с отроками на герцогский стяг ударил. Эх, Володимир, не видел ты Перуна в бою… Поводьев и не трогает, конь ног его слушает. Бьётся без щита, обоеручь, двумя мечами, стрелы успевает отбивать, не то, что копья. Закованного латника до седла разваливает. Отроки за ним идут, себя не помнят: да хоть за край света! Охрана герцогская мигом полегла, и сам герцог под свой стяг упал. А князь с ближней сотней уж вперёд рыцарей к воротам крепости летит. И ведь успел, не дал захлопнуть!
– Вы, значит, Гамбург взяли? – перехваченным голосом спросил Владимир.
– Гамбург мы дважды брали, – усмехнулся Велес. –  Раз саксонцы поздорову нас оставить не хотели, Крут их тоже не тешил. Чтоб не повадно было, границы вендские до Северного моря отодвинул и до Пены-реки. И ещё сотню лет жили своим умом и обычаем. В Ретре, у лютичей храм Сварога стоял, один такой на всей земле был. Да много храмов и не надо… И ничего-то заморский кудесник сделать для слуг своих не мог. Он и в глаза нам так и не посмотрел, не встретил его никто из нас на земле.
– Так ведь… Непротивление злу насилием? – подначил Михеев.
– Непротивле-ение? Наси-илием? – вступила в разговор Макошь. – Про крестоносцев ты слыхал? Таких насильников, внучок, где хочешь, поискать. Уж эти, когда в крестовый поход к нам средились, ни жёнок, ни чад наших не щадили. Во спасенье языческих душ, конечно.
– Я думал, крестовые походы только в Палестину снаряжались, – снова честно признался в невежестве Михеев.
– В Палестину тогда аккурат во второй раз двинулись, – кивнул Велес. – А заодно папа Евгений Третий буллой о походе против язычников разродился. Против нас, то бишь. Погрязли во грехе и зверстве, глумимся над беззащитными христианами… да всё, как обычно. Два войска сколотили, под сотню тысяч. Одно лев повёл, другое медведь.
– Кто-о? – вытаращился Владимир.
Хозяин довольно засмеялся. Пояснила за него начавшая убирать со стола хозяйка:
– Да герцоги немецкие так прозывались. Одну рать вёл Генрих Лев, другую, что южней пошла, на лютичей, Альбрехт Медведь. Тот, вроде как, цельным принцем был. Да там кого только не было. За саксонцами и датчане увязались, и бургундцы… Все они пограбить, да понасильничать сами не свои.
Про крестовые походы за гробом господним Михеев читал достаточно, и фильмы смотрел. Мог себе представить эту нескончаемую железную змею, с повторяющимся узором красного креста на плащах. Умелую, хищную и ненасытную, заранее получившую прощение наместника божьего за любую жестокость и бесчеловечность.
– И что? – с недобрым предчувствием поторопил он вновь задумавшегося Велеса.
– А ничего, – пожал плечами тот, – получили по сусалам не хуже, чем в Палестине. Княжил тогда у бодричей Никлот. Ох, и славный муж!
– Снова Перун? – уточнил Михеев.
– Нет, Сварожич ему только в снах являлся. Того и хватало… Вот, Лев припёрся под Добин, у Никлота это главная крепость была. Осадил чин чином. Только невдомёк ему было, что князь в крепости не запирался. Князь гарнизону своему верил, знал, что сколь надо продержится. И пока божьи воины под стенами толкались, пошёл с дружиной своей гулять. По Вагрии, само собой. Там все лагеря да обозы крестоносцев были. Были, да сплыли. Походя и Любек разорил, чего добру пропадать? А там ещё и корабли датчан у берега приметили. По-скоренькому на остров Руяна своим весточку подали. Там из веку отменитые мореходцы жили. Пришли в урочный час на лодьях, ударили с моря. Никлот на берегу встречал. Мало не весь датский флот к рукам прибрали, на остров увели. Христовы рыцари под Добином, ясен пень, никакого провианта, фуража и припаса не дождались. Когда уж впору коней жрать стало, или самим траву жевать, все вдруг домой засобирались. Иные и добрались, до дому-то…
Вздрагивая от беззвучного смеха, Михеев ещё поинтересовался:
– А второй отряд, ну… медвежий?
– Не лучше, –  приговорил Велес. – Так же под Дымином, да Щецином прокуковали, потом незнамо как выбирались… Да только, Володимир, зря всё это. Ордены рыцарские – пол беды, кто их не бил-то? У христиан сила не в воинах.
– А в чём? – с неподдельным интересом спросил Михеев. Не каждый день услышишь мнение о религии «изнутри».
– В том, что они рабы, – сказал славянский бог без осуждения и без горечи. – Мы дали людям Правду, по которой все мы братья – боги и люди, рядовичи и вожди, люди и звери, Земля – наша мать… Все за землю в ответе, люди и боги, для всех Правда одна. Так мы народом стали, великим, сильным… Тут-то всё и меняется. Вожди князьями становятся, потом царями, королями. Царям не братья нужны – подданные. Не Правда –  послушание. Да чтоб ещё и с радостью спины гнули. Сначала в молитвах, потом по привычке. Кто назвался рабом божьим и счастлив, тот и не божьим рабом живёт, не плачет… Редкий князь такую веру не залюбит. А если князья за тебя, кто против тебя? У славян Роды, у норманнов Ассы…  Да мало ли старых богов было! Никто не выстоял. По всему миру не Христос, так Аллах – а это, считай, одно и то же…
– А бодричи с лютичами? – заранее зная ответ, всё же спросил Владимир.
– Не покорились. Их истребили почти начисто. Выживших онемечили. Храм Сварогов вместе с Ретрой головнёй покатили. – Взгляд Велеса был грустен, но не тяжёл. – Так что, тёзка твой – Владимир-князь, византийских попов пустив, далеко смотрел.  Многое, конечно, потеряли. Много больше, чем думалось. Но народ и язык свой сохранили. Русские-то князья, посмотри, сколько ещё веков исконными именами звались: Святославами, Мстивоями, Ярополками, их крещёных имён никто и не помнит…      
– Ладно, внучок, – Макошь погладила засмурневшего Владимира по голове, – всё быльём поросло. Ты ить баньку топить срежался?

В невеликом предбаннике холодно, как на улице, раздеваться аж страшно, просто не верится, что за низенькой – впополам согнёшься – дверью совсем другой климат. Михеев торопливо сдёрнул одежду, встал, поджимая пальцы ног, на промёрзший пол и, ёжась, поскорей нырнул в парную.
Сухое тепло обволокло со всех сторон, через минуту кожа заблестела от пота. Особый банный запах защекотал ноздри, захотелось петь, или смеяться.  Запарив пышный берёзовый веник, Михеев осторожно, чтоб не задеть низкий потолок, или бревенчатую стену, забрался на широкий полок из толстенных потемневших плах. Таким сухим паром, как в баньке «по-чёрному», «белая» парная не побалует, даже самая лучшая. Но почти к любому плюсу на свете прилагается какой-нибудь минус. В данном случае – слой сажи на стенах.
Деревянная рукоять у медного ковшика была длинной, чтоб зачерпнуть из ведёрка и плеснуть на каменку не слезая с полка. Вода, упавшая на раскалённые камни, не испарилась, а взорвалась! По небольшому помещению прошла горячая волна, несильно запахло мятой – в ведёрке был налит её настой. Прошуршав веником по ногам, животу и груди, мужчина решил, что можно подкинуть ещё – чего на пустой веник нажимать? И понеслось! Шелест, свист, шлепки с оттягом, ахи-охи – и снова ковш на камни, хрип пара, обжигающий «самум», мятный запах…   
Раскалённый до полной невозможности, Михеев, вывалился голышом в стылые сумерки, прошлёпал по дощатым мосткам к близкому ручью и, не мгновенья не задерживаясь, рухнул с оглушительным плеском в тёмную студёную воду:
– А-А-А!!! Я Тарзан из племени обезьян!!
Когда влетел на пятой космической обратно, в сухой жар, и откинулся на полок, явственно услышал где-то внизу, то ли под лавками, то ли за каменкой бормотанье и возню. Ну, ёлы-палы, неужто опять?!

Собираясь в здешнюю баньку в первый раз, гость заверил Макошь, что всё знает, всё умеет. Ну как же, в отцовском селе, на Мезени, с 5 годочков парился, смотрел, как бабушка Агнея топит, подрос – сам топил. Такая же «байна» по-чёрному…
Как выяснилось, такая, да не такая. Когда в начале помывки за каменкой завыло и замявкало, Владимир не встревожился, скорее удивился. И обнаглел до того, что грубо прикрикнул:
– Ну, кому там неймётся?!
В ответ, худого слова не говоря, из котла, вмазанного в печь, щедро плеснули  кипятком, а когда и этого намёка не понял и сдуру заматерился, запустили раскалённым камнем поменьше. Профессиональные навыки выручили трижды: от камня увернулся, из бани выскочил неуловимым взгляду движением и – главное – не повернулся к опасности голым задом. Из взбесившейся бани, как скоро выяснилось, убегать следует обязательно задом наперёд… В общем, помывка тогда не задалась.
В дом явился чуть не голый – спасибо трусы в предбаннике схватить успел – перепачканный сажей, и порядком охреневший. Хозяева, убедившись, что серьёзно гость не пострадал, веселились до изнеможения.
– Ты ж сказал, что разумеешь всё!  А разрешения истопить у баённика спросил? Громко не говорил? Что, орал?! Ругался?!!
Короче, легко отделался. Банник, как ему пояснили, дедушка на редкость обидчивый и зловредный. Домочадцы его – банные анчутки – добротой душевной в папашу. И то сказать: поживи-ка всю жизнь там, где другие с себя только грязь смывают.
Словом, банные духи обхождения требуют. Трижды поклонись: «Банный хозяин, дай мне баньку истопить!», и веди себя прилично. Порядок за собой оставь, воды немного в кадке, веник в углу, мыла кусочек. Прояви уважение, попросту говоря.
И это суть славянской веры! Пращуры всё наделяли своим духом, душой, не из жажды чудес. Не верили они в чудеса, всё в их жизни, в их мире было естественно и понятно. Но всё, их окружающее, было столь же важной частью мироздания, как они сами. И всё требовало серьёзного, уважительного отношения…
В ходе дальнейших визитов – а парился Михеев пару раз в неделю – отношения с лысым, облепленным мокрыми листьями старичком и его чёрной, мохнатой челядью (словесный портрет составила Макошь) удалось наладить. Гостю никак не мешали ублажать бренную плоть интенсивным потением. А сегодня вот опять что-то не так…

…Недовольное бормотание быстро перешло в хихиканье, а там и вовсе затихло. Так что, действо омовения Владимир завершил с душевным подъёмом, вылил на себя немереное количество шаек прохладной воды и отправился в предбанник одеваться. И, торопливо надёргивая спортивные брюки,  мало не убился: обе штанины были завязаны на узлы. Еле успев спружинить от пола руками, он запредельным усилием воли не озвучил подобающий комментарий. Напротив, достал из кармана овчины приготовленный кусок чёрного хлеба, посыпанный крупной солью, и, положив на скамью, негромко сказал:
– Спасибо, хозяин за баньку, не сердись, если что не так, прими угощение.
Дома мелкий инцидент нашёл своё объяснение. Макошь, с порога пожелав Владимиру «с лёгким паром», посетовала:
 – А кувшин с морсом так и забыл, пить-то поди хотелось?
Ну, ёлки-метёлки! Конечно, хотелось! Вот и глотнул мимоходом из ушата холодянки. А нельзя пить воду, приготовленную для мытья, даже чистейшую! Вот, старикашка ему и попенял в мягкой форме.
Макошь заметила мелькнувшие на его лице растерянность и досаду, но видя, как «внучок» отводит взгляд, донимать не стала.
– Чего налить: морсу, али сурьяницы? А то вот чай горячий.

Уже утолив первую жажду и, не спеша смакуя вторую чашу сурьи, Владимир спросил составившего ему компанию Велеса:
– Отче Велес, а после бодричей Перун себя на земле так больше и не являл?
Старец остро глянул на гостя и усмехнулся в усы:
– Вот тебе покоя не даёт… Сварожич тоже покоя не знал, пока за Крутоя с Никлотом не отомстил. – Подождал вопроса, не дождался и вновь глянул из-под бровей. – Никак догадался, где?
– Догадался. На Чудском озере.

Ночью, лёжа на широченной лавке, застеленной медвежьей шкурой, Михеев думал, что славянские боги очень похожи на своих детей, и мало похожи на других богов, всемогущих и всеблагих, недосягаемо вознесённых над мелкой людской суетой и страстями.
Они изначально жили повседневными заботами своих детей, учили их не возвышенным, потусторонним истинам, а тому, что необходимо ежечасно. А уж через культуру, чистоту и праведность быта, через общность с окружающим миром, приходило понимание великого, вечного. И оттого, что никто из этих богов не был всеведущ и всесилен, оттого, что каждый из них мог ошибаться и поддаваться простым человеческим чувствам, они не становились ничтожней! Им не молились, с ними жили…
Он засыпал. Засыпал не простым еженощным сном и не привычным уже «сквозным». Он метался внутри себя, как в лабиринте, задыхаясь в тесноте и в темноте и не находя выхода. Потом из невыразимого далёка донеслась песня. Даже не послышалась, а угадалась. И он пошёл на эту песню, продираясь через вязкость то ли сжавшегося пространства, то ли загусшего времени.
Чистый мужской голос вел мелодию, будто бы знакомую, высоко и сильно. Язык был не слышанный ранее, но понятный до малейшего оттенка и интонации:
Не долюбивши ночь,
Мы в бой ушли с порога,
За Ретру Радигощь,
За светлый храм Сварога…
 
И так вот: на песню, как на далёкий костёр, он вышел, выбрел, выдрался из безнадёжной тьмы. И в мириадах огней распахнувшейся вселенной понял, что и сам сейчас распадётся на миллионы частиц. Этого до жути хотелось: взорваться, как «сверхновая», наполнить собою весь космос и не чувствовать больше ничего!
И почти уже проиграв борьбу за собственную цельность, он увидел лицо. Не молодое, суровое. Вряд ли красивое, но неодолимо привлекательное мужественностью и одухотворённостью. Они встретились глазами на бесконечно долгий миг и человек, заплутавший в яви и снах, в прошлом и будущем, вдруг нашёл в этих странствиях себя…

Проснувшись, Владимир привычно откинул овчинную полсть, поднятыми прямыми ногами написал в воздухе цифры от 1 до 50. Соскользнул на пол, проработал растяжку. Пожелав уже растапливающей печь хозяйке доброго утра, сноровисто оделся и побежал вдоль ручья. Вернувшись, тщательно размялся, и мигом остывая, обтёрся до пояса у колодца. А предки-воины, не мудрствуя, окунались в ручей. Или в прорубь. Так что, есть простор для работы.
Позавтракав чудно разваренной пшёнкой с молоком и мёдом, а также черничными «губниками», Михеев узнал, что до обеда его помощь хозяевам не потребуется.
 – В лес пойдёшь? – подметив некоторую замкнутость гостя, поинтересовался Велес.
– Другие дела есть, – уклончиво ответил Михеев. – Можно мне десяток гвоздей взять? И пару досок поплоше?
Получив требуемое, Михеев довольно скоро сколотил грубый щит в свой рост, снабжённый двумя подпорками. Углём набросал на нём человеческий силуэт и вынес сооружение далеко за амбар на открытое место. Куда и явился с луком и целым снопом стрел в колчане.
Вчера мысль всерьёз научиться стрелять из лука вызвала б у него только кривую улыбку. Так то – вчера. Сегодня он подходил к этому, как к любому сложному делу, которое всё равно надо сделать: упрись рогом и делай.
Отсчитав от мишени 20 шагов, новоиспечённый лучник обернулся. Несерьёзно, отсюда он и нож добросит. Уйдя на пятьдесят, он с сомнением прищурился, но решил не возвращаться. Положил на ломкую траву колчан и сагайдак, сбросил овчину, оставшись в олимпийке, и наложил первую стрелу.
Сжав рукоять лука, Михеев ощутил нечто странное. Вчера, пугая волка, оказавшегося тривиальным оборотнем, он чувствовал лук, как незнакомое оружие. А сейчас… Сейчас он узнавал его после долгой разлуки. Как оружие, от которого просто отвык. Сегодня он знал, что кибить этого лука склеена рыбьим клеем из берёзы и можжевельника. Рога усилены костяными пластинками изнутри и бычьими сухожилиями снаружи. Стрелы у него кипарисовые, северги с обычным узким железком…
Владимир, не задумываясь, принял устойчивую левостороннюю стойку. Слитным движением поднял лук и натянул тетиву до середины  правой щеки. Получилось весьма коряво. Но это была не корявость неправильности, а корявость ненаработанности – вещи очень разные, для тех, кто понимает.
Чёрт, тяжело-то как! Потерпим, не спешить. Наконечник стрелы на палец выше мишени… нет, ещё малость. И взять пол пальца левее – на ветер. Вжжжик! Рука с непривычки пошла за тетивой, затормозила рывок. Стрела не долетела на три шага…

Велес подошёл на «огневой рубеж» незадолго до обеда. Руки у стрелка уже ныли, и он собирался заканчивать. Теперь уйти было неудобно, пришлось пострелять ещё.
Стрелял Михеев не быстро – не как легендарные лучники, державшие по три стрелы в полёте. Но почти после каждого «вжжжик!» следовало сухое «тук!»: редкая срела пролетала мимо щита. О кучности пока речи не шло, ростовая мишень была утыкана, как попало. Но, насколько понимал Михеев, для первой тренировки результат был куда как не средним.
– Помоги советом, отче Велес, – скромно так попросил Михеев. И аж испугался, глянув старцу в лицо. Столько скрытого огня и неистовой надежды увидел в нём.
– Сдаётся мне, Володимир, есть уже у тебя помощник, воин – не мне чета! Н-да, не ошибся я в тебе, не ошибся… Ты, как стрелы соберёшь, подымись-ка на поветь, я там буду. – И резко развернувшись, аж полы длинного кафтана взметнулись, размашисто зашагал к дому.
Выискивая просвистевшие мимо щита стрелы, Михеев всё яснее осознавал, что старец прав. Знание дела не заменит  навыков. Чтобы стать хорошим водителем, поваром, сварщиком, или лучником, необходимо «набить руку». Но если ты совершенно точно знаешь, как и что делать, набивка идёт в разы быстрее. Помощник у него сегодня явно был.
Додумывая, Владимир уже взбегал по взвозу на поветь. Хозяина он там не увидел. Но всегда запертая дверь в небольшой сруб в углу повети была распахнута. В срубе, как теперь увидел гость, помешалась вполне жилая комната, с небольшой печью, двумя оконцами, столом, лавками и аж пятью сундуками, сейчас распахнутыми. Велес, как раз, доставал из одного объёмистый и, видно, тяжёлый свёрток. Ещё несколько таких же, рогожных, лежали на столе.
– Заходи, Володимир, глянь, может, что понравится.
Владимир подошёл и разом захмелел. Это было оружие! Старинное, сохранившееся здесь незнамо сколько веков. И всё выглядело новым, ухоженным, повседневно нужным. И было… достойно богов!
Михеев проводил пальцами по холодным чешуйкам кольчуг, наброшенным на поднятые крышки сундуков, и знал, знал их названия!
Бахтерец с рядами узких железных пластин на груди и спине; байдана –  с плоско раскованными кольцами, юшман с распахом на всю длину… Все – небогато украшенные, но превосходной работы.
…Обнимал ладонями шелом с конусообразной тульей и невысоким вершьем; шишак, увенчанный длинным шпилем-шишом, укрывающий лицо сплошной бармицей с прорезями для глаз; гордую ерихонку с наушками, козырьком и пластинчатым затылком…
Поблёскивали в глубине сундуков зарукавья, наручи, поножи, пояса, рукавицы… Всё отменной крепости, удобное и, насколько это вообще возможно, лёгкое. Михеев, забыв удивляться новому знанию, узнавал доспехи, как старых боевых товарищей, вспоминал, что этот пансирь сработан во времена норманнов, вместе с этим вот ростовым, острым книзу щитом, конечно же, червлёным. А вот колонтарь, мисюрка и круглый щит – это уже при степняках…
Но в полный экстаз мужчина впал, дойдя до холодного, как тогда говорили, белого оружия. В сундуках и извлечённых Велесом свёртках было ВСЁ!
Вот широкий и плоский франкский меч: двухлезвийный, с тремя продольными желобками-доликами на голомени – плоскости  полосы-клинка. Яблоко на конце черенка крупное, огниво-перекрестье тоже немалое. Этот – почти такой же, но одно лезвие с зубцами, и зовётся «зубчатый». А это кончар, или канцер – длинный, узкий, четырёхгранный. Вместо перекладины-огнива – чаша. От его жала не спасёт кольчатая броня.
О, сабли! Они, ворвавшись на Русь из дикой степи, потихоньку вытеснили славянские мечи. Что поделаешь, рана от скользящего удара сабли страшнее раны от меча. Эту вот принято величать «турецкой», она с ельманью – расширением на конце полосы. От расширения тылье заточено. Получилось второе, короткое лезвие. А у этой красавицы, «персидской», клинок куда уже. В набалдашники черена у обоих продеты темляки с кистями и ворворками, у турчанки – ремённый, у персиянки – шёлковый.
Копья, правда, без ратовищ: куда ж ратовище в сундук? Трёх и четырёхгранные, с яблоком над трубкой и просто с тулей. С широким на обе стороны отточенным пером – рогтичя, рогатина. Кривое, с одним лезвием – совня. Короткие, цельнометаллтческие джериды – дротики.
Топоры – какие хочешь: секиры с хищно выгнутым остриём, острые с обуха чеканы, клевцы; топорки с вытянутым узким железком, матовые полумесяцы бердышей…
Невозможно назвать всему этому цену! Не из-за украшенных рукоятей, ножен и насечки. Этого-то как раз было немного. Белое оружие русской работы всегда славилось отменным качеством. Делалось оно железным, с наваренным стальным лезвием. Делалось цельностальное – это было куда дороже. И самое дорогое и надёжное было булатное. До поры, было просто дорогое. Пока вдруг не потерялся странным образом секрет «узорной стали». И смертоносные шедевры старых мастеров пошли на вес золота.
Здесь же всё было булатным! Такое нынче не изготовит ни одно засекреченное НИИ.
А ножей-то какое богатство! Короткие, обоюдоострые поясные в ножнах со специальным крюком, чтоб легко цеплять на пояс. Подсайдашные – длинней и шире, но с одним лезвием, носятся  слева, рядом с саадаком, точнее, с налучем. А этот удалец – засапожник, с кривым клинком – шляком. Вот  точно таким тмутараканский князь Мстислав Храбрый в поединке с касожским князем Редедей перехватил тому гортань!..
Михеев дёрнул головой, уворачиваясь от ударившей из горла касожского поединщика струи… и очнулся. Мстислав? Редедя?! Касоги?!!
Растерянно обернулся к Велесу. Тот смотрел на него пристально и жадно. Тоже мотнул головой и, протянув руку, похлопал Владимира по плечу:
– Добро, Володимир, добро… Пойдём-ка  уже обедать, а то хозяйка заворчит. Потом тут всё досмотришь, выберешь.
От широкой ладони на плече исходило ощутимое тепло. Михеев быстро успокоился и с сожалением глянул на дальний сундук. Булавы, кистени, шестопёры. Там же луки, самострелы… Но Велес прав: на сегодня ему многовато…

Через два дня Владимир отобрал из всего арсенала следующий набор. Короткий топорок-балту удобный как для ближнего боя, так и для метания. Тройной джид – колчан на три дротика-джерида. Аж пять ножей «от мала до велика». Небольшой кистень с гранёной ребристой гирькой на длинной цепочке. Лук оставил «свой», с которым уже упражнялся. Перебрав кольчуги, отложил две коротких: полубайдану и мелкокольчатый, плотного плетения пансирь. Байдана, конечно, легче. Но крупные плоские кольца не защитят от узкого ножа, не говоря про заточку. Значит, пансирь. Странное получилось вооружение для времён оных. А для нынешних – ничего…

Следователь Третьяк прекрасно знал, с кем говорит. Хотя напрямую, пусть даже и по телефону, говорил с этим человеком впервые. И, если без дураков, как-нибудь обошелся бы без такой чести. Но скрипучий голос в трубке «имел место быть» и давил на психику.
– Даже мне известно, что Приходько с Савичевым заинтересовались кем-то из окружения Алтунцева, планировали встречу с ним. Возможно, даже встретились… Кто это? Вы что же, совсем по делу не работаете?
«Даже мне известно» – вот ведь сволочь! Вслух Третьяк, разумеется, сказал другое:
– Валентин Петрович, к сожалению, у Савичева с Приходько об этом не спросишь. Если б они обмолвились, на кого вышли… – с надеждой добавил он.
– Что за детский лепет?! – голос в трубке из скрипучего стал трескучим. – Опросите, как следует… сотрудников Савичева, на подобные встречи он вряд ли в одиночку ходил. Это что, для вас слишком сложно?
– Валентин Петрович, с Савичевым в последние дни постоянно были Гусев, Табанин и Гедроиц. На следующий день после… смерти руководителей, их допрашивали. Если честно, формально. Об убийстве-то говорить не приходится… А потом все трое исчезли.
– Что значит «исчезли»? Пропали без вести? Родня их разыскивает? Выражайтесь яснее!
– То-то и оно, что родня не разыскивает. Предупредили семьи, что куда-то уезжают и всё. В «Истоке» ничего не знают. Ну, эти, с позволения сказать, охранники трудовой дисциплиной никогда не загружались. В розыск их объявлять оснований нет.
– Ну, вот что, господин Третьяк. Тонкости вашей работы мне неинтересны. Бодигардов этих разыщите в кратчайшие сроки. И выясните, кто это оказался им не по зубам. Вы меня поняли?
– Д-да, Валентин Петрович, займусь лично и немедленно… – в трубке уже зачастили гудки. «С-сволочь…» – Третьяк вытер платком вспотевшие залысины.
Жадно выкурив сигарету, набрал на телефоне внутренний номер:
– Юра, зайди.
Юрой оказался небольшой, небрежно одетый мужчинка лет 30-40, с «макаркой» в наплечной кобуре. Внешность самая заурядная. За исключением глаз: твёрденькие такие буравчики. Войдя, молча взял со стола сигареты и зажигалку, закурил, так же молча сел возле стола.
– Юр, – не скрывая удручённости, попросил следователь, – нужно мне позарез отыскать Гуся, Табаню и Ганса из савиной бригады. Ну, хоть кого-то из них. Ничего на эту троицу нет, от кого затихарились непонятно. Но только быстро нужны, пошурши, Юр.               

    К амбару с весёлым грохотом подкатила гружёная мешками телега, запряженная невысокой бойкой лошадкой. На землю лихо спрыгнул рослый вихрастый парень, скорее даже молодой мужик. Махнул широкой пятернёй Владимиру, удивлённо застывшему на «огневом рубеже», и широко ухмыльнулся:
– Здрав буди, человече! Ты всё с луком?
До Михеева с некоторой задержкой дошло. Справившись с лёгким шоком, ответил в тон:
– Да просто тебя увидел. Может, ты и на двух ногах кусаешься?
Оборотень ни капли не обиделся, осклабился ещё шире. Был он здоровущ, чуточку конопат, одет в серый шерстяной кафтан, обут в лапти с онучами.
– Меня Одинцом кличут, а ты – Володимир? Княжеское имя… Не из князей? Тогда мешки перекидать поможешь? Тут одному не с руки.
Действительно, амбар был поднят над землёй бревенчатыми сваями метра на полтора. Мало того, на широкий помост перед дверью вели не нормальные ступени, а вкопанные вдоль помоста столбики, повышающиеся «лесенкой» и отстоящие друг от друга на средний шаг. Набегаешься по таким…
– А разумеешь, для чего так? – перехватил его взгляд Одинец.
– Чтоб снегом не заметало? – неуверенно предположил Михеев.
– Да не, чтоб мышам ходу не было…
Действительно, если подумать, забраться в амбар у мышей шансов никаких. Всё гениальное просто.
– Русское ноу хау, – озвучил свои наблюдения Михеев.
– Не ругайся, – укоризненно покосился оборотень, легко запрыгнувший на помост и уже распахнувший дверь. Замок на ней, разумеется, отсутствовал.
Владимир перекинул с подводы на помост первый мешок и даже не стал спрашивать, что там. Сам понял: зерно.
– Погоди! – остановил нагнувшегося Одинца. – Вот так, вдоль, кинем два мешочка, с них будешь брать – куда удобней. – И ловко положил на два продольных мешка третий, поперечный.
– И впрямь, не из князей, – удивился парнище, снимая мешок с «подставки». Откуда ему знать, что Михеев пять лет заочной учёбы отмолотил грузчиком, мешков и ящиков перегрузил миллион.
В четыре руки мигом опорожнили телегу. Зерно из мешков высыпали в специально огороженный, свободный от бочонков, ларей и кадушек угол амбара. Разравняли деревянными лопатами. Между делом успели и поговорить. Рожь и пшеницу Одинец сеет на большом огнище за озером. Кроме него в диком лесу ещё двое пахарей, они всех здешних хлебушком и снабжают.
 – У нас же на севере хлеб родится ни к чёрту, – удивился Михеев.
Оборотень посмотрел на него как на полудурка.
– Ты в избе-то у кого живёшь, человече? Макошь всей Руси урожай давала, не переламывалась. Ей три-то огнища благословить, как тебе три пальца обцедить… – Н-да, про местную специфику он как-то позабыл… Вот бы нам кого министром сельского хозяйства, и «Гуд бай, Америка, оу…»   
– А муку мелете где?
– Это по домам, ручными жерновами. Мельницу тут держать не резон – мало нас… Всё, кабыть. Пошли, Володимир, всяко, нас хозяйка за такое угостит!

Угощался Одинец сильно, с волчьим аппетитом и хрумом. Ему всё было вкусно: уха из свежих сигов, запечённые рябчики, блины со сметаной и мёдом… Велес одобрительно заметил:
– Эк трудится, только ложка свистит!
– Кушай, дитятко, кушай! – Макошь погладила парня по вихрастой голове. – Бобылём-то живёшь, дак всё, поди, всухомятку…
Михеев, уже «наетый и напитый» усмешливо размышлял. Вот можно в христианстве представить за одним столом волкодлака и, не то, что бога, а хоть самого заштатного святого (их там до лешевой матери)? Да ни в жисть: дьявольское отродье, бесовский соблазн, богомерзкая тварь! Туши лампады… А здесь – никакого отдельно стоящего добра, с табличкой «богово», никакого столь же отдельного зла с ярлыком «чёртово». Всё в мире есть, всё относительно, выбирай сам, по совести. Если чего не выбрал,  хаять тоже не хай: для кого-то, может, и ты не шибко хорош.
– А чего бобылём? – спросил Михеев, не подумав, и тут же прикусил язык.
Оборотень, однако, ни капли не смутился. Энергично что-то прожевав, истово ответил:
– Волчицы подходящей не найду. Чтоб и похлёбку варила, и порты стирала. Все, язви их, только овец резать да любиться горазды!
Владимир фыркнул чаем, и уже не комплексуя, поинтересовался:
– А ты перекидываешься по собственной воле, или так масть легла – ну, заколдовали там, укусили?
– Самого тебя укусили! Мне так любо. Воля – человеком такой не почуешь! Радость, так радость: аж на луну воешь! Злость, так злость: пока глотку не перервёшь, не угомонишься… Ну, и двоеногим при том быть неплохо: силёнка есть, заживает всё вмиг.
При этом «заживает» мысли у Михеева разом перескочили на Алтунцева. Ну, ёлки же метёлки, больше недели человека не навещал! У него, наверняка, и сурья кончилась: очень она Славке помогла, врачи аж удивлялись…
Макошь мгновенно уловила изменившееся настроение «внучка», легко поняла причину и, шикнув на веселящегося Одинца, участливо сказала:
– А ничего, ничего, проведаешь друга-то. Гостинцев снесёшь. А может и можно уже…
Владимир тут же подхватил:
– Да, матушка, если его уже выписали, я приведу, посмотришь?
– Веди, внучок, веди…

И точно: Алтунцев уже три дня, как выписался из больницы. Не потому, что совсем выздоровел, просто больше северореченская медицина ничем помочь не могла. Гипс со всех переломов сняли. Гематома мозга вроде как прошла, непосредственной опасности для жизни не было. А уж то, что череп теперь латаный, и к полноценной жизни, тем паче, активному её образу, человек вернётся не скоро – «звиняйте».
Начиная с первого посещения друга, когда Славка только-только пришёл в себя, Михеев испытывал мучительную неловкость: не появись бы он, никто б эколога калечить не стал. Не было б у «буржуев» такой необходимости. Но что сделано, то сделано. Руку Алтунцев ему подавал, от общения не уклонялся – это уже немало. А дальше попытаемся хотя бы устранить последствия. За что Михеев и взялся, едва обменявшись с больным и его супругой дежурными вежливостями.
– Лара, понимаю, что соскучилась по мужу. Слава, понимаю, что соскучился по Ларе и по дому. Но момент упускать нельзя. Сейчас в областном госпитале пару недель внедряет опыт столичное светило. Аккурат по мозгу и черепу. Не спрашивайте как, но я договорился: тебя туда берут на реабилитацию, он лично будет пользовать. Собирайся, старина, полчаса тебе, я за машиной. – И «слинял» от ненужных вопросов.
Выиграв первый раунд, Михеев не спеша повёл второй. В такси сразу предупредил Алтунцева:
– Заскочим сначала в одно место, надо нужного человека повидать. – И повёз эколога в свою «перевалочную» квартиру.
Третий раунд, как водится, был самым трудным. Оглядевшись и не обнаружив ни единого «нужного человека», Алтунцев заметно насторожился.
 – Садись, Слава, и послушай, – не стал тянуть Владимир. – Я тебе обещал все чудеса с сёмгой, с мёдом, с монетой объяснить. Самое время. – Почувствовав, что обманутый друг готов возмутиться, Михеев упреждающе взмахнул рукой: – Нет-нет, насчёт чудо-лекаря – всё правда. Только сначала скажи, Слав: я тебе «шизом» сейчас не кажусь? То есть, вполне адекватный Михеев, да? Сохрани, пожалуйста, веру в мою адекватность ровно 5 минут, лады? Я сейчас прилягу на софу, а ты просто посиди минутку, другую. Сюда…э… войдёт дедушка, былинный такой, увидишь – поймёшь. Славян, делай, как он скажет. – И, не давая гостю возможности вступить в дискуссию, быстренько растянулся на софе. Затем, привычным уже усилием, погрузил себя в сон… А Славке всё же легче, ему хоть заранее кто-то сказал, что он не бредит…

Во второй раз голос в трубке не показался Третьяку ни приятнее, ни мягче. Хотя к разговору с чиновной сволочью следователь подготовился неплохо.
– Со слов троих охранников, Савичев в последний свой вечер пытался поговорить с неким Михеевым, Владимиром Николаевичем, по надёжным сведениям, имевшим отношение к деятельности Алтунцева. Но Михеев от разговора уклонился, даже пошёл на силовой конфликт. Савичев с сотрудниками был вынужден уехать. – Третьяка от собственного изложения неудержимо тошнило. Ты же, сволочь мэрская, всей этой бандой заправляешь! Так какого хрена нельзя сказать тебе попросту: Сава с братками, избив эколога, нашёл через его телефон Михеева. Попытались наехать, схлопотали по чавке. Ан нет, расшаркивайся перед этой бледной поганкой, как перед порядочным…
– Этот Михеев что же, был вооружён?
– Ну, в какой-то мере… перочинным ножом. – В трубке повисло такое молчание, что Третьяк испугался.
Опасная тишина разродилась ещё более опасным скрипом:
– Я надеюсь, господин Третьяк, вы уже собрали про этого… «вооружённого» Михеева сведения? Хотя бы самые общие?
Общие сведения о Михееве ему собирать было незачем. Он собрал их три месяца назад, когда означенный Михеев сломал челюсть молодому Рябинину. Старший Рябинин тогда всерьёз собирался этого ломателя засадить. Потом как-то очень внезапно передумал. И тут же, ещё внезапнее, окочурился. Но после только что сказанного сволочным чиновничком, само вырвалось:
– Конечно, Валентин Петрович! Сразу же нашёл всю информацию. Тренер, руководит клубом восточных единоборств, 42 года, женат, дочь… – про Рябину теперь лучше промолчать. А то, вроде и не работал. А ему с савиными отморозками возни хватило…
– Контакты с коммерческими структурами? Где находится в настоящий момент? – коротко скрипнула трубка. Вот так! И снова ты, «господин Третьяк», полный мудельм.
– Валентин Петрович, это сейчас выясняю, было очень мало времени… – «ту-ту-ту-ту»… С-сволочь!
Выкурив две сигареты подряд, следователь снова взялся за телефон. Подверившись по записи в тощей папке, набрал домашний номер Михеева. Тут, к счастью, можно не мудрить. Надо, мол, уточнить какую-то формальность по старому делу. Ответила, судя по голосу, жена. Спокойно сказала, что мужа не будет до конца лета.
– Простите, – теперь самым располагающим голосом, – просто необходимо с ним связаться. Не подскажете, где он?
– Боюсь, не свяжетесь. Он с друзьями в байдарочном походе. Где-то в Карелии. Телефон почти всё время «вне зоны доступа». Иногда звонит сам. Что-то передать?
Короче, обломищенский. Байдарочный поход – лихо загнуто! Поерошив редкую шевелюру, Третьяк поддался внезапному порыву и позвонил домой Алтунцеву. Тоже жена. Тоже спокойно ответила, что мужа не будет недели две-три. Нет, не в больнице, уже выписался. Но его друг повёз на дополнительное лечение к очень хорошему врачу.
Третьяк снова поддался порыву и уточнил:
– Друг – это Володя Михеев? – И попал «в десятку»! Ну-ну, в байдарочном походе, говоришь…

Михеев пружинисто бежал по лесной тропе, слегка припорошенной снегом. Бегун, по укоренившейся здесь привычке, выглядел импозантно. Кроссовки, спортивки и вязаная шапочка «эдидас», а поверх олимпийки – тускло поблёскивающая полубайдана. Ясен пень, не для защиты от супостатов, для дополнительной нагрузки. Сквозь широкие плоские кольца валил пар: километров пять в хорошем темпе уже пройдено.
Сзади ритмично цокали копыта. Алтунцев, уютно закутанный в пышный овчинный тулуп, покачивался в седле Гнедого. На крупном румяном лице – блаженная улыбка.
Шок от перехода в Дикий лес Славка перенёс на удивление легко. Вначале спрятался за свою всегдашнюю ироничность (ну, понимаю, что глючит, ну ничего, забавно, в конце концов), а когда понял, что всё окружающее реально, не стал скрывать восторга. Христианин из него всегда был никакой, а родную природу он итак обожествлял.
– Смотри, Вовка, вереск вовсю цветёт! – Слева от тропы белизну снежного покрова прожигали венчики лиловых цветов. Мелкие густые листочки, облепившие стебель, тоже бесшабашно зеленели, игнорируя наступление зимы. Северный медонос пестует завязавшиеся семена в любые морозы. И, не сомневайся, сохранит их до весны. –  Ну-ка, Вовян, прибавь, не пойму, что там за пернатые шустрят? Ха! Свиристели на рябину пожаловали! – Светлые хохлатые пичуги действительно свиристели, как кузнечики. А обедали они просто аристократично. Сорвав ягоду рябины, немедленно летели на ближайшую берёзу и уже там трапезничали. Кухня – это только кухня, путать её с обеденным залом – моветон! – Вовка, не лети ты так, Гнедко за тобой, как привязанный. Хотя нет, беги быстрее, вон, за ельничком белки кучкуются!
– Слава… блин… Я смотрю… ты чувствуешь-то… себя… ничего?
– Ну, аппетит уже нагулял. Давай, поворачивай, «губники», наверно, испеклись… черничные. Беги быстрей!
Прибежав домой, Владимир ещё долгонько «качал физуху», крутил кистенём, метал джериды, ножи и топор, потом обливался у колодца, распугивая рёвом окрестное зверьё. Алтунцев расседлал, обтёр и напоил коня куда быстрее.
Ввалившись в избу в самом красномордом настроении, Михеев сразу попритих, застав сеанс врачевания. Алтунцев сидел на краю застеленной шкурами лавки, расслабив тяжёлые плечи, с блуждающей улыбкой на слегка запрокинутом лице. Макошь с подвёрнутыми рукавами стояла за его спиной, положив сухие смуглые ладони на крупную славкину голову. Ладони заметно светились.
А первые сеансы проходили отнюдь не так. Лицо эколога сводило болью, то и дело Славка стонал сквозь зубы. Высокая стройная фигура целительницы только что не звенела от напряжения… Потом, выпив травяного настоя, Алтунцев подолгу лежал с пустым взглядом. Но, когда вновь приходило время, решительно садился на лавку и подставлял лобастую голову под горячие руки Макоши.
Нелегко, даже для богини, зарастить дырку в черепе. Это ж только Иисус лёгким прикосновением безногих на ноги ставил. Если верить всему, что говорят, конечно. А в лесной обители богов живые кости срастались мучительно тяжело, требуя терпения и мужества. Но срастались! Славка на глазах из инвалида становился прежним крепким мужиком…
…Свечение вокруг сухих ладоней постепенно угасло, целительница с облегчением выдохнула. Славка открыл круглые глаза, поймал руку старой женщины и нежно поцеловал. Она, так же молча, улыбнулась «пациенту» и указала глазами на приготовленную чашу с парящим зельем.
Пока Алтунцев медленно пил, постепенно запрокидывая голову, на колени к нему запрыгнул здоровущий серый кот, важно явившийся из-за печи.         
– А, Баюн, – отставив пустую чашу, эколог запустил пальцы в дремучий мех. – Ты чего меня сегодня ночью по щеке гладил? Соскучился?
Макошь живо повернулась:
– Ты, Славочка, его видел?
– Нет, матушка, уж больно просыпаться не хотелось. Но лапу точно чувствовал. Вот эту самую… у кого тут ещё такие мягкие, а, Баюн?
– У Суседушки, – ответила за кота хозяйка. – Это, дитятко, домовой тебя приласкал. К добру это, к добру…

Выйдя из подъезда, Михеев с Алтунцевым остановились, щурясь на летнее солнышко, полный зелёный лист на деревях, даже не думающую желтеть траву… Переглянулись, дружно рассмеялись. Хороши и зима, и лето, и даже самая промозглая осень, если ты здоров, полон сил и в мире с окружающим миром.
– Спасибо тебе, Вовка, – негромко сказал Алтунцев. – Даже жаль, что каникулы кончились. Там ещё столько всего…
 – Хозяин квартиры не сегодня-завтра вернётся, – извиняющимся тоном ответил Михеев. – Да и Лара у тебя начнёт беспокоиться. Устроим ещё себе каникулы, Славян – весенние, летние, осенние… Дорогу теперь знаешь. – Снова засмеялись.
– Володь, – посерьёзнел Алтунцев, – мы обязаны ЭТО сохранить. Ну, не отдали один раз под застройку буржуям. Они снова придут, со взятками посущественней… Буртяево надо заповедником объявлять. Ты к подвигу готов?
– Как пионер! Вот только, Славян…
– За меня больше, чем за себя, не беспокойся. Второй раз так врасплох не возьмут. Так, что у нас на ближайшее время? Мне выписаться с больничного. Как бы наших эскулапов инфаркт не хватил после моего осмотра… Распихаться с текучкой на работе. Потом оглядеться, чем нынче в губернии дышат. Думаю, недели через две начнём штурмовать канцелярские твердыни.          














          
   

 
 
            

      
            
      
   

   
   
               
Глава 4. Тени Дикого леса.

– Дедуска! – Очаровательный метеор в кудряшках налетел, повис на шее, обдал живым теплом и восторгом.
– Здравствуй, моя принцесса, здравствуй, красавица! – Внучка бы очень удивилась, если б ей сказали, что у «дедуски» неприятный скрипучий голос. И ни капельки не скрипучий, самый приятный в мире!
Из прихожей в комнату он так и вошёл с маленьким чудом на руках. Сел на диван, а Кристинка, основательно устроившись на дедовских коленях, не откладывая, выложила все главные новости: что вчера выпал зубик, «вот етот», что с няней выучили новую букву «ый», и что мама опять звонила, что пока не приедет…
– Ничего, принцесса! Мама тоже очень скучает, но, что поделаешь, дела.
– Кололевские?
– Почему королевские? – оторопело переспросил Валентин Петрович.
– Ну, если я плинцесса, то мама кололева? – терпеливо пояснила внучка. – Мы гулять сецас пойдём?
Валентин Петрович повернулся к стоящей рядом гувернантке:
– Кристинка пообедала? Тогда одевайте. – И, снимая любимое существо с коленей, церемонно провозгласил: – Малый королевский выход!
Когда внучка с гувернанткой удалились в соседнюю комнату, достал отключенный телефон, глянул в пропущенные вызовы. Третьяк. Значит, есть новости об этом физкультурнике, как его, Михееве. Всё, что касается Буртяевского вопроса, «архиважно».
В сущности, всё, чем он занимался в жизни до этого, подготовка, не более. А задуманная финансовая операция позволит перейти в разряд по-настоящему богатых людей и… успокоиться. Кристинку он обязан сделать настоящей принцессой. Независимой и счастливой. Впрочем, счастливой девочка должна чувствовать себя уже сейчас. Несмотря на беспутную мать и доставшуюся родину… А потому, продажный следователь подождёт. Ничего важней прогулки с внучкой быть не может.
Но что же не даёт ему покоя?..

Третьяк уже собрался домой, когда седой змей соизволил позвонить.
– Что у вас? –  не здороваясь, проскрипела трубка.
А у нас в квартире газ, это раз. А ты –  старый пидарас, это два-с. Все деньги, чтобы так ответить! Ладно…
– Валентин Петрович, Михеев объявился в городе. И не один, вместе с Алтунцевым.
– А что, этот Алтунцев уже путешествует? С черепно-мозговой травмой?
З-заполучи, фашист, гранату:
– Да. Сегодня прошёл контрольный медосмотр. По заключению комиссии, как мне удалось узнать, совершенно здоров. Завтра выходит на работу. – Ну почему он сейчас не видит его харю?! Наверно, аж очки запотели…
Впрочем, «фашист» справился быстро.
– Ладно, не отвлекайтесь. Михеева допросили?
– Валентин Петрович, у меня нет оснований  его задерживать… – твою мать, сейчас начнётся!
– Что вы сказали, господин Третьяк? А не от вас ли я слышал о вооружённом нападении на сотрудника охраны солидной фирмы? И вообще, у меня складывается впечатление, что вы не озабочены фактом убийства двух уважаемых граждан.
– П-простите, но охранники «Истока» категорически отказываются заявлять на Михеева. А факт убийства, Валентин Петрович, не установлен. По мнению экспертов… дикие животные…
– Так, господин Третьяк. Мнение каких-то там экспертов вы ставите выше мнения руководства. Я правильно понял?
– Нет, что вы! С Михеевым… Я могу предпринять определённые меры… Но вдруг жалобы, проверки? Он в спортивных кругах человек тоже заметный.
– Вы должны выполнять свой долг без оглядки на всяких демагогов… из спортивных кругов. Вашу принципиальность и решительность найдётся, кому оценить. Впрочем, безынициативность и непрофессионализм тоже, если потребуется. В самое ближайшее время я бы желал от вас услышать, на кого работает Михеев. Это важнее всего прочего. Надо искать корень зла.
Уронив трубку, Третьяк сумел щёлкнуть зажигалкой только раза с десятого. Гнида! Гнида!! Подставляет внаглую! И хрен куда денешься…
Тогда, в перестройку, всё было по барабану: главное выжить, прокормить семью. Копеечную зарплату по полгода не платили. Братки не сегодня-завтра пристрелят. И всем всё похрен. Начал брать от нищеты и от обиды. А потом как-то привык. Жена зауважала – мужик, добытчик… Да и лучше с деньгами, чем без денег.
Сейчас бы – лучше без них. Неправильное всё это дело с «Истоком», очень неправильное. Ладно, ной, не ной…
– Юра, не свалил ещё домой? Заскочи.
На Юре была всё та же рубашка, та же кобура и непробиваемая морда лица. От ритуала он тоже не отступил ни на шаг: молча сграбастал со стола сигареты и воткнулся в стул.
– Юра, нужно заявление от Гуся на Михеева. И свидетельские показания Табани с Гансом. Да знаю, что не хотят! Договорись. Объясни, что не для суда. Мне повод нужен его задержать.
Голос у Юры оказался не по размеру богатый.
– Короче. Михеева твоего многие наши знают. Все говорят – путёвый мужик. Хороших пацанят растит. К политике и криминалу – никаким краем. Понял?
Тва-ю ма-а-а-ть!!! Вот ведь вляпался! Хорошо Юрке рассуждать…
– Старина… ты чего, как молодой-то? Чисто по делу смотри. Рябинин с ним поцапался – труп.
– Рябина говно-человек был.
– Герман с Савой с ним поцапались – трупы.
– Эти ваще говно…
– Юра! Ты чё несёшь?! Раз он хороший, а они плохие, значит, мочи на здоровье? Закон есть закон!
Опер в ответ на такую сентенцию улыбнулся предельно издевательски. Третьяк сразу сбавил тон.
– Ну, надо мне, старина! Понимаешь, полная жопа… Ну, давно же работаем, Юр.
Опер рывком встал со стула, молча дошёл до дверей. Но там обернулся:
– Короче. В последний раз, Дима. Больше я тебе не должен. Понял?

Снилась какая-то чепуха про школу, а может про универ – всё, как в нормальном сне, перемешалось. Потом всё разом уплыло и накатил знакомый запах леса с зимним холодком. Михеев вскинулся на кровати. Так и есть, в кресле сидел Велес. Едва заметная напряжённость в лице старца заставила сразу спросить:
– Что-то случилось, отче?
– Ещё нет, Володимир. Но должно. Чую.
– С рекой?
– Нет, чадо, с тобой. Умышляют на тебя.
Новость Владимира, конечно, встревожила. Но что-то задело сильнее, чем известие о грядущих неприятностях. Очень быстро он понял, что.
– Отче, Велес. Откуда. Ты. Знаешь?
Забытый бог не имеет в этом мире никакой силы. Не может и прозревать будущее. Велес, поняв, куда клонит Михеев, и сам немного растерялся. Впрочем, ответ был очевиден.
– Так теперь аж двое в меня верят. Видно, не так уж мало. Только давай, Володимир, не обо мне думать, а об том, как тебя уберечь. Сам како мыслишь, чем тебе в этот раз грозить могут? И что, стал быть, мне наготове держать?
Михеев стряхнул остатки сна, и начали думать.

За ним приехали в зал, это было особенно обидно. «Альбатросы» – младшие цветные пояса – только ухватили динамику ударов ногой на подшаге, тренировка пошла мощно и весело. Владимир, поймав кого-то особо бестолкового, рулил его непослушными «ходелками», и вдруг заметил, что шкеты смотрят на дверь. У входа стояли две основательные фигуры в камуфляже. На ногах «берцы», на плечах укороченные «калаши». Владимир подошёл и поздоровался.
– Гражданин Михеев? Пройдёмте с нами. – Тот, что говорил, смотрел недобро и надменно. А вот второй глаза отводил. Виновато! Хотя, вроде незнакомый.
Шкеты в зале загудели, как недовольный рой. В глубине души они ожидали, что вот сейчас учитель повышибает у гостей автоматы, заделает им по лёгкому нокдауну… Ну,  уж тогда и «альбатросы» не оплошают: ногой на подшаге и чистая победа!
К трём взрослым подбежал маленький, но не по-детски ладный Никита Лебедев. Мазнув глазами по лицу «надменного», он встревожено и требовательно заглянул в глаза «виноватого»:
– Здравствуйте! А папа с вами?
Виноватый ответить не успел. Надменный прочно удерживал инициативу:
– Какой, нахрен, папа?! А ну брысь отсюда!
Михеев и второй омоновец среагировали чуть не хором:
– Зачем ребёнку грубишь?
Не обращая внимая на товарища, Надменный быстро шагнул назад и скомандовал тренеру:
– Стоять! Щас мордой в пол положу! Одна минута на переодевание, или в этом балахоне поедешь.
Вдох-выдох, вдох-выдох. К ребятам повернуться с лицом спокойным и усмешливым: какой, мол, только ерунды не приключается!
– Мужчины, извините: тренировку придётся закончить. Переодеваемся по-военному, чтобы мне закрыть зал.
Никто не лез с дурацким «а что такое?», лишь кто-то спросил:
– Следующая тренировка как обычно?
– Да, в среду не опаздывайте. – Спокойно и уверенно.
Сзади паскудно хохотнул Надменный. Не глядя на него, Владимир прошёл в тренерскую и развязал чёрный пояс. Прогрохотали каблуки, и закамуфлированная тумба воздвиглась в дверях. Михеев вежливо поинтересовался:
– Любите мужской стриптиз, молодой человек?
– Что ты вякнул!? – взвился автоматчик, но рука второго омоновца ухватила его за локоть и утащила из дверного проёма.
Надевая свободные спортивные брюки, тщательно зашнуровывая кроссовки, Владимир слышал, как напарник что-то тихо втолковывает Надменному. Тот на ответных репликах голос не понижает: «А хренли?!». Снова тихо и убедительно, в ответ снова с апломбом и громко: «Да мы у себя в Котласе таких!»… А паренёк-то приезжий. И дурак к тому же.
Что бы ни сказал один камуфляжник другому, на выходе из ДЮЦа обошлось без понуканий и толчков. Глаза пожилой вахтёрши надо было видеть: Владимира Николаича – под конвоем!
Шкеты молчаливой стайкой стояли на широченном крыльце. Все посмотрели учителю в глаза. Все серьёзно и спокойно сказали:
– До свидания, Владимир Николаевич! До среды. – Все правильно. Сейчас важно выразить свою поддержку. «А что случилось?» можно спросить и потом. Такие вот растут пацанята.

– Так-так, знакомые всё лица! – улыбочка на костистом лице следователя тепла и приветливости не выражала. Фамилию его Владимир вспомнил почти сразу – Третьяк. Редкая, может родич знаменитого вратаря?
Формальности были тоже знакомы. Вот так, незаметно, Михеев В.Н., становитесь матёрым уголовником. Следователь мыслил примерно в том же направлении.
– Да, быстро вы к нам вернулись, гражданин Михеев, быстро. Безнаказанность штука коварная. Пожалел вас пострадавший юноша, забрал заявление. Избежали вы ответственности за причинение телесных повреждений. А теперь придётся отвечать за вооружённое нападение. Такая вот жизненная справедливость, гражданин Михеев. – И взгляд печальный и мудрый. Не, с таким неблаголепным лицом, да ещё с зачёсом на лысину – не катит, явно.
Давая гражданину время осознать и прочувствовать, хозяин закурил. Гость чуть не попросил его не курить в помещении, но вовремя вспомнил, что гость, и не сказать, что дорогой. Помолчали. Владимир, рассудив, что затягивать пустые разговоры и дышать дымом не в его интересах, решил форсировать события.
– Гражданин начальник (привыкать, так привыкать!), вы, помнится, в прошлый раз меня сразу с заявлением пострадавшего юноши ознакомили. Может, у вас и сегодня какое-нибудь заявление есть?
В светло-карих глазах следователя мелькнуло даже некое одобрение. Достав из лежащей на столе папки исписанный лист «А-4», протянул собеседнику. Ну, всё, как и следовало ожидать. Фамилия «переговорщика», стало быть, Гусев. А два «ведомых» – Табанин и Гедроиц. Наверняка, в узких кругах – Гусь, Табаня и… Гидра?
Третьяк продемонстрировал ещё два листа:
– Показания двух свидетелей. – Странно, что не прилагаются фотографии. Командир боёвки съёмку вёл. Наверно, в суете последующих событий, фотоаппарат к делу не приобщили. А цифровая память – штука часто обновляемая. Ну и ладненько, обойдёмся без фото, не звёзды. – И мне вот тоже помнится, гражданин Михеев, в прошлый раз вы ни от чего отпираться не стали. Так может, и сегодня времени терять не будем?
– Ну, если вы настаиваете… Как на духу, гражданин начальник, всё так и было. Теперь опять мне помнится, в прошлый раз я всё, что вам требовалось, подписал, и вы меня до суда отпустили. С подпиской о невыезде. Так может, и сегодня…
В чётком ритме разговора обозначился некоторый сбой. Видимо, Третьяк планировал другое развитие событий. Заканчивать беседу на конфликте с Гусём, Табаней и Гидрой, а тем паче отпускать Михеева, он уж точно не собирался. Снова закурив, пристально глянул задержанному в глаза.
– Интересно, на что вы, Владимир Николаевич, рассчитываете? На то, что и этот потерпевший заявление заберёт? Так это вряд ли.
Заберёт и не квакнет. Или завтра его, вкупе с двумя соратниками, опознает Алтунцев, действительно потерпевший и пострадавший. Но это всё «промежуточные ходы». Сейчас куда важней увидеть общий расклад, понять: кому и почему неймётся. Значит, поддержим светскую беседу.
– Ну, а если всё же заберёт? – нейтральным тоном поинтересовался  Владимир. – И вам, и мне хлопот меньше, а?
 Неправильное, бугристое лицо следака в считанные секунды обрело жёсткость, стало чуть ли не страшным. Не глядя раздавив в пепельнице окурок, он подался к Владимиру:
– Заботливый ты наш! Так может, и по убийству Приходько с Савичевым меня от хлопот избавишь? Давай уж и тут – сразу и чистосердечно, а?
«Предупреждён – вооружён». Умели же люди изрекать! Ведь не ожидай он, наряду с другими пакостями, сегодняшнего ареста, не прикинь возможные варианты допроса, поди, нервничал бы сейчас.
– Не знал этих господ. Но что в городе про них трепали, конечно, слышал. А трепали, что одного змея кусила, а второго не то тигр, не то лев разорвал. Или от них тоже заявления на меня поступили?
Чуть не минуту рубились глазами: светло-карие на зелёные. Светло-карие сморгнули. Но из «ближнего боя» Третьяк не вышел.
– В пресс-камеру хочешь? Прямо сейчас, на пару суток. Больше тебе и не потребуется, при всей крутизне. – Ну, надо же, как люди предсказуемы, если есть время попредсказывать.
– А если не хочу, то что? Сознаться в убийстве? Что одного я укусил, а второго порвал? Извольте. Бумагу дадите?
– Можешь не сознаваться, – разрешил Третьяк. – Просто расскажи, какая фирма через тебя и Алтунцева на Буртяево размахнулась. И у меня к тебе вопросов больше не будет.
– А у кого будут? – зацепился Владимир.
– Оборзел? – снова набряк лицом следователь. – Кто тут вопросы задаёт? Ну, дак как?
Н-да, Вова Михеев, паренёк ты всё же туповатый. Главный вопрос, волнующий оппонентов так и не вычислил, при всей его очевидности. А почему? Потому как, искренне полагал, что серьёзных оппонентов, гнущих ту же линию, в природе не осталось. А оно «вона как»! Что ж они вцепились-то в Буртяево, как в своё? Неужто может какая-то застройка, если это не Барвиха, не Рублёвка, того стоить?
Третьяк, истолковав его задумчивость по-своему, начал доверительно убеждать, что партизана изображать тут нечего: пускай де шефы сами разбираются, чей зад ширее… Вот ситуёвина! И предал бы с радостью, да некого. Ну, нет за ним фирмы с логотипом и валютным счётом! Может, про Дикий Лес ему рассказать? Человек умный, поймёт… В общем, «не знаешь, что сказать, говори правду».
– А нетути, гражданин начальник. – И, читая на бугристом лице непонимание, пояснил: – в смысле, фирмы. Просто народ отдавать Буртяево не хочет. И… сама природа не хочет. Всё.
Глаза у хозяина кабинета стали отсутствующими, пустыми. Механическими движениями он снова потянул из пачки сигарету. Михеев не выдержал – сколько можно?
– Много курите. И вам вредно… и мне. – Это был перебор!
Сломанная сигарета полетела в угол. Столешница чуть не треснула от хлопка ладоней.  Жидкие прядки над лысиной встали дыбом.
– Вредно, гришь?! Здоровье бережёшь? Молодец, оно тебе понадобится! – и схватился за внутренний телефон.

В тюрьму Михеева повезли не омоновцы, а парни из конвойной команды. Владимир хорошо знал перешедшего туда после ранения в Чечне Женю Смирнова. Крепкий веснушчатый парень всё свободное время отдавал кик-боксингу, захаживал в зал и к нему – «ставить ноги».
Увидев, кого предстоит конвоировать, Женька был в шоке. Идя на грубое нарушение устава, улучил момент поговорить.
– Николаич, да что за хрень?!
– Женя, погоди! Сейчас некогда… Быстренько расскажи мне про пресс-камеру.
Матёрый «киковец» аж переменился в лице:
– Пресс-хата? Николаич, вообще фигово… Там полные отморозки, им даже свои авторитеты не указ: так и так ссучены, на наше начальство работают… Чем же ты начальство-то так достал, Николаич?
– Правду люблю. Жека, а много их в камере?
– Нет, трое-четверо, не больше. Им лишние глаза не нужны.
– Уже легче.
– Да ни хрена не легче, Николаич! Клювы ты им начистишь, не чайник… Но не убьёшь ведь: дадут-то как за людей. И рано-поздно уснёшь, не через сутки, так через двое… Опустят, покалечат. А могут и замочить: сроки у них итак – не пересидеть, а в нормальных камерах и зонах им и самим не жить.… Кто тебя туда закатал? Третьяк? Да не имеет права, сучонок! Щас соображу, кому звонить…
 –  Жека, угомонись! Ты мне уже помог. Поехали, не подставляйся…

Тюремный коридор, как показалось Михееву, это, в первую очередь, звук. Гром шагов – твоих и охраны; лязг железа: ключей, засовов, отворяемых решётчатых дверей; эхо команд: «Стоять! Лицом к стене», «Пошёл!»; отголоски странной жизни из камер. Во вторую очередь – запах. Кислый, едкий, солёный, затхлый. Михеев не взялся бы выделить отдельные составляющие, но в целом, это был запах безысходности. А вот картинки, цвета тут, считай, не было. Тоска…
Шли долго, а пришли быстро. Пока прапорщик заглядывал в камеру через «скворешник», пока в последний раз обыскивал конвоируемого, нарочито не спеша отпирал двери, Владимир стоял, уткнувшись носом в грязноватую оштукатуренную стенку. И словно умирал, отпуская куда-то нормальные человеческие чувства, наполняясь взамен тёмной, звенящей пустотой. Не думать, что там тоже люди. Всё, бой!
 – Заходи! – массивная дверь за спиной захлопнулась, лязгнул засов. Мир сузился до тесной камеры с двумя двухэтажными нарами. Ещё здесь был железный стол с двумя скамьями. Ещё был «танк» - «стоячий» унитаз в углу. И ещё были три организма.
Двое сидели на скамье по разные стороны стола. Третий валялся на «шконке». Самый ближний, «по эту» сторону стола был самым крупным. По сидячему точно не скажешь, но наверняка около метр-девяносто. И кубический, значит, за 100 кг. Для вящего эффекта по пояс заголён. И отнюдь не один жир. На дальней скамье тоже не дохлик, но поджарый, жилистый. Лежачего было видно плохо, только приподнявшееся над подушкой лицо.
Н-да, лица присутствующих – одно мясистое, одутловатое, одно сухое, резко очерченное и одно «печёное», сморщенное –  были бесценным иллюстративным материалом для Фрейда. Даже если б не интерьер и не сплошные «наколки» на всех доступных взгляду телесах, на интеллигентов тянули с трудом…
Михеев понаслышке знал, что входя в камеру, следует поздороваться. С другой стороны, глупо желать здоровья тем, кто должен тебя изувечить. Впрочем, с ним поздоровались сами:
– Здравствуйте, девушка! – с «приятной» улыбкой прогудел двустворчатый шкаф, развернувшись на скамье лицом к вошедшему.
Двое сокамерников ответили преувеличенно заливистым смехом. Их ждала радость. Не столько плотская – вряд ли такие уж законченные гомосеки – сколько душевная. Власть над себе подобным – неистовая, считай, ничем не ограниченная. Здесь, где ты лишён не просто прав, элементарной самостоятельности. И вдруг – власть! Власть унижать, ломать, калечить. Кого? Да какая, хер, разница?
Другие зэки – мудачьё! – мало того, что ушиблены законом, ещё и свои законы, уже в тюряге, насочиняли. Живут «по понятиям», убогие. И хрен с вами, а нам вот так, с единственным – своим – законом веселее! 
  Люди, не обременённые излишним интеллектом, они нуждались в заводке. А вот гостю заводиться было некогда. Если этот центнер твёрдо встанет на ноги, ушатать его калорий не хватит.
Владимир прыгнул без разбега, с одного шага, высоко сгруппировав правую ногу. А реакция у бугая оказалась ещё та: только что, запрокинувшись, гоготал, а вот уже ручища метнулась на перехват изготовленной для удара ноги. Что вообще-то от него и требовалось. «Зависнув», Михеев со всей дури саданул в переносье основанием открытой ладони. Удары в прыжке рукой – визитка жёсткой версии таэквон-до.
Похожая на двухпудовую гирю голова коротко дёрнулась на неохватной шее, кровь из широких ноздрей враз залила волосатую грудь. Вот теперь, приземлившись, можно и ногой. Хлёсткий круговой «доле-чаги» свистнул в небритую челюсть расслабленного гиганта. Кажется, выбил. На минутку-другую этот вне игры.
Жилистый на отклонения от обычного сценария среагировал похуже. Мало того, что лишь сейчас дёрнулся выбираться из-за стола, так ещё и наклонился вперёд, опёршись о столешницу. «Опорные» руки Владимир подсек широким «сонкаль-тэриги», ребром ладони левой. Растопыренными пальцами правой, почти одновременно, ткнул в глаза. После чего основательно охватил обоими руками стриженный затылок и приложил парня «фэйсом об тэйбл». Звякнули, подпрыгнув, миски, кружки, ложки. Этот тоже отдохнёт.
Третий стоял в узком проходе между нарами и выходить оттуда не спешил. Был он заметно старше своих сокамерников, лет под пятьдесят. Хотя у сидельцев со стажем возраст определить трудно. И что-то в поношенном лице подсказывало, что это спец скорей не по физической ломке, а по психологической. В общем, редкой души сволота.  Встретившись с неправильным гостем глазами, зэк спокойно и угрожающе произнёс:
– Ты чё творишь? Знаешь, что с тобой за это в любой хате сделают?
Вступать с ним в дискуссии было некогда. Михеев просто приказал:
– Иди сюда.
Ничуть не дрогнув, морщинистый продолжил:
– Кореш, очнись, тебе сейчас только…
– Если подойду сам, сломаю руку. Правую, – перебил Михеев. И увидев, как шевельнулся привалившийся к скамье дуболом, подхватил со стола эмалированную миску и плашмя врезал ей по широкому темени.
Неизвестно, что подействовало на третьего: последние слова, или последнее действие, но он всё ж подошёл, медленно, бочком, весь собранный. Глазки неопределённого цвета вроде и не бегают, а взгляд поймать невозможно. И, между прочим, не боится.
– Руки покажи.
Бледные губы слегка искривились в ухмылке: мол, ладно, чего уж… Левой, дальней рукой положил на стол столовую ложку. Если не присматриваться, так и не заметишь, что черенок остро заточен. Опять хотел что-то сказать. Упреждая ненужные сентенции, Владимир коротко саданул ему по зубам.
Зажимая разбитые губы, зэчара наклонил голову. И на миг Михеев таки поймал колючий, как заточка, взгляд. Хватило. В глазёнках явственно читался приговор: «Высшая мера, обжалованию не подлежит». Живым они его отсюда не выпустят.
– Откачаешь этих обалдуев. Затрёте кровянку – не люблю. И сидите тихо, не шумите. Спать хочу, как ленивец после случки. – Михеев направился к нарам, спинным мозгом чувствуя изумление и бешеную радость морщинистого: фраер-то полный «валет»! Устраиваясь поверх серовато-зелёного одеяла, добавил: – И такое дело, душегубы. Если к сонному ко мне не подойдёте, останетесь живы. А не хотите, как хотите. – И, брезгливо отодвинув подушку, положил голову на сгиб локтя.

Когда Рашпиль медленно открыл ещё ничего не соображающие глаза, Цыпа сразу приложил палец к губам: тихо! Бугай последовательно ответил себе на вопросы: «кто я?», «где я?», «какого хрена?», и после этого проследил глазами за указующим перстом Цыпы. Увидев мирно посапывающего на его, рашпилевой, шконке новичка, рванулся. Цыпа удержал, показав: погоди, мол! Обошёл стол и занялся Винтом, который тоже валялся в отключке. Козырно!
Рашпиль почуял, как на него накатывает. Ох, он косу этого фраера на руку намотает! Когда будет дрючить его без смазки! И бивни ему повыбивает, перед тем, как на клык навалить. В три смычка его, пока «капуста» не вылезет, а как замочить ещё покумекают – чтоб не быстро и поприкольнее. Ну, чё там Винт?!
Винт уже был на своих двоих и тоже бил копытом. Цыпа сдёрнул с батареи влажное ещё полотенце и сунул ему. Жилистый кое-как утёр разбитую харю, и, взяв полотенце за концы, несколько раз крутанул. Получившимся жгутом будет удобно слегонца придушить спящего чмыря. Переглянулись. Прислушались. Фраер дрых без балды: лежал в расслабухе и дышал правильно.
Гибкий, вёрткий Винт скользнул к шконкам первым, Рашпиль за ним, чтоб сразу навалиться на ноги. А вот битый-умный Цыпа малеша пробуксовал. Под пресс пускать фраера надо, ясен пень, иначе нахер они мусорам? Но слова этого поца хвостатого он тоже запомнил. Не то, чтобы совсем поверил, но уж больно фраер мутный. Если понты бил, и кореша его щас защемят – лично жопу на английский флаг порвёт! А если всё же пацанов завалит – он не при делах, он им говорил!
Винт как будто наскочил на стену, мастодонт за спиной чуть его не сшиб. Оба втянули носом: от нар шёл едкий, тяжкий, страшный запах большого зверя. И тень за шконками была какой-то клубящейся. Из этой невозможной, клубящейся тени неотвратимо поднималась громадная тёмно-коричневая туша с длинной, свалявшейся шерстью. Отражая тусклый свет зарешечённой лампочки, блеснули маленькие, близко посаженные глаза.
Вмиг заполнив невеликий «тройник» грубой плотью, вонью и жутью, в тривиальной, современной камере переминался на могучих лапах ужас зимнего леса – бурый медведь-шатун. Выгнанный из уютной берлоги, лишённый сладкого зимнего сна, злой на весь мир, голодный и лютый…

Прапорщик Надеждин привык к ору из пресс-хаты. На то она и пресс-хата. Три скота давят четвёртого, до полного уважения к начальству. А не выёживайся! Коридорному велено не бегать на каждый шум, он и не бегает. В «скворешник» тоже не пялится. Была охота любоваться, как мужиков трахают. Вот если бы там баб прессовали…      
…Неистовый разноголосый вопль прошил коридор из конца в конец, забился сумасшедшим эхом, подбросил прапорщика над полом и заставил бежать на непослушных ногах к проклятущему «тройнику». А навстречу катился уж и вовсе непонятный рёв, скулёж и грохот… Да что там деется, ядрёна мать?!
Надеждин не успел открыть скворечник, как в него сунулось перекошенное до полной неузнаваемости лицо кого-то из зэков. Сунулось так, будто хозяин надеялся сигануть в малое окошко! А мгновение спустя, лицо содрогнулось от удара сзади, глаза натурально выпрыгнули из орбит, а из раззявленного в крике рта волной плеснула кровь. А потом лицо исчезло, и прапорщик узрел заросшую тёмной шерстью морду, два маленьких бездонных глаза и красную с жёлтыми клыками пасть. Его накрыла волна дикого рёва и зловония, а следом – спасительного небытия…
Прибежавшая дежурная смена так и нашла его на полу у дверей, в глубоком «бабьем» обмороке. Думая, что там обычный «кипиш», тюремщики ворвались в камеру отработанным манёвром, готовясь успокаивать дубинками по принципу: «кто не спрятался, я не виноват». И остолбенели. Одного дюжего мужика стошнило тут же. Видели они всякое, но таких трупов не видел из них никто…
И самой дикой дикостью оказался уютно свернувшийся на шконке «объект», мирно спящий среди кровавой вакханалии. Он хлопал глазами, когда его растолкали; позеленел, увидев закиданные кровью и ошмётками стены, трупы сокамерников с отсутствующими фрагментами, и ничего не мог прояснить…

– Пошёл. Ты. На…й. – Начальник тюрьмы подполковник Кислицын смотрел Третьяку прямо в глаза. – Забирай своего задержанного и катись отсюда, Дима. Я тебе как человеку помочь согласился…
– Костя, заснять всё по-любому надо! Ты же видел, что за следы? Приходько и Савичева тоже вроде как зверьё убило. И этот там никаким краем. Но тут-то он не отвертится! С этим… явлением обязательно разобраться надо! Щас я быстро экспертов…
– Ты, Дима, слышишь плохо? Так я тебе, так и быть, повторю. Пошёл. Ты. На…й. Ты чё, решил, что я начальству такую шизу доложу? В пресс-хату – которой, заметь, в природе не существует – незаметно проник медведь и сожрал троих осужденных. Есть подозрения, что это не медведь, а оборотень, Михеев В.Н., временно задержанный и какого-то хера посаженный к трём рецидивистам! Прапору моему, Надеждину, точняк в психушке лечиться придётся. А я, Дима, не хочу. Как-нибудь здесь до пенсии докантуюсь. А ты можешь с Надеждиным, дело хозяйское. Только меня сюда не пришивай, внял? В общем, порешили отморозки друг друга, чего не бывает? Камеру уже замыли. А с медиками я договорюсь. Выговорешник с занесением, конечно… Может и неполное служебное соответствие… Переживём. А ты, Дима, если рот раскроешь, я первый скажу: спятил Третьяк, от умственного напряга крышу сорвало.
Следователь, опустив лысоватую голову, подавленно молчал. Потом заговорил уже просительно:
– Леонидыч, ну дай хоть допросить его здесь! Он же не блатной, расколется. Мне вот так вот надо!
– Хер с тобой, допрашивай.
– А если что, до утра подержать…
– Достал ты, Дима! Ладно, в карцере… Там пусть хоть в кенгуру превращается…

Опять они сидели по разные стороны стола. Не прошло и четырёх часов. Кабинет, правда, был не тот: камера для допросов. И повод уже не тот. И тон разговора совсем не тот.
 – Ну вот, ты и допрыгался, – уверенно сообщил Третьяк. – Теперь и от тех двоих не отвертишься. – Собеседник смотрел на него с вялым интересом и ничего не отвечал. Оставалось только дальше бежать в атаку. – Хотя, какая разница? Судить тебя никто не станет: святая инквизиция давно сокращена. Значит, в нормальной тюрьме тебе срок мотать не придётся. Интересно, в каком закрытом НИИ тебя по косточкам разберут? Будешь ты, Михеев, подопытной мышкой. Или Мишкой? – А ведь попал! Попал! В такой вариант «клиент» поверил, шестерёнками в башке закрутил! Дав ему дозреть, Третьяк поднялся. – Ну ладно, феномен, пускай тобой Джеймс Бонды занимаются. Прощай! – Ну, давай, давай, говори что-нибудь! Лиха беда начало…
Михеев сказал:
– До утра.
Осознав услышанное, следователь угрожающе протянул:
– Не понял!
– К утру поймёшь, – равнодушно ответил задержанный и отвернулся: разговор окончен.

Осмотр нового жилья душевной бодрости не прибавил. Два с половиной шага в ширину, четыре в длину. Пол цементный. Стены грязно-серые, «шуба». Откидные нары, без никакого матраса. И всё! Удобства где-то в другом месте, по распорядку. Если коридорный занят не будет.
Из окна дует: нет там никакого стекла. И это – окно без стекла – самое-самое главное. Если есть окно, тем более без стекла, отсутствие повышенной комфортности мужественно переживём. Вот что совсем не в тему, так это мелкоячеистая сетка на окне. Обычная-то решётка – бог с ней. Человека она удержит, спору нет, но не птицу… А вот «накомарник» этот придётся попортить. Есть подозрение, что булатный клинок его как марлю распустит.
Ладно, до глухой ночи ещё далеко, расслабим-ка мы позвоночник. Ох, ёлки! Хоть бы пара досок в этих нарах на одном уровне была. Шишки: каждая из шести – в своей собственной плоскости: нефиг расслабляться, не санаторий…
А Людка с Юлькой уже, поди, с ума съехали. Впрочем, нет. Не те у него боевые подруги. Наверняка штурмуют по телефону и на своих двоих все доступные инстанции: от прокуратуры и УВД, до пенсионного фонда и спортлото… Извините, девки, не получается вас не волновать. Хорошо, хоть родители далеко…
Ладно, девок он найдёт, чем утешить и побаловать. Нельзя о них сейчас… Так, которые там окна показал тогда Сергей Лебедев?

Засыпал Третьяк долго и муторно, не смотря на крайнюю измотанность. Полная неясность впереди, вернее, полная ясность, что ничего хорошего не ждёт, здоровому сну не способствует. Ещё и ворочаться не моги: жена, захрапевшая раньше, чем коснулась подушки, враз зарычит.
 Ещё и сын-оболтус за компьютером в соседней комнате! 14 лет, а чем бы путним занимался, гоняет игры до утра с такими же обормотами. Ладно, каникулы кончатся, лафа тоже кончится: после 11 к компу ни ногой, пусть хоть заноется. Есть же парни: спортом занимаются и учатся нормально…
Чего он на сыне отвязывается? Сам по уши в фекалиях… Какой сюрприз подготовит ему утром этот Михеев? И кто он в самом-то деле? Можно гнать все «ненаучные» мысли, уговаривать себя, что, мол, я в здравом уме…
Но ничего вразумительного этот здравый ум не подсказывает, ничего объяснить не может! Ни иссушенного в один вечер тела Рябины, ни прыгающих в окна огромных рысей, ни лютующих в камерах медведей, ни заросших без следа дырок в черепе… А вот всё плотнее охватывающая жуть объясняет всё и разом. Так может, всё же… Да нет, ну...
– А-а-а!!! – Это же Максимка!
Кубарем перелетев через охнувшую жену, следователь кинулся в комнату сына. Тот сидел на полу, возле опрокинутого стула и таращился на тёмное окно.
– Что?! Что?! – схватил его за плечи Третьяк.
– Г-глаза…– трясущимся пальцем показал тот на окно.
Отец, вздрогнув, обернулся – только темнота за двойным стеклом.
– Какие глаза?
– Вот такие вот! Ж-жёлтые… Щас были.
Мужчина чуть было не начал орать о придурках, у которых от компьютера уже ум за разум… Но вдруг внутренне похолодел, и вместо нотаций, обнял мальчишку, прижав лохматую голову к груди.
– Показалось, Макс, показалось! Четвёртый же этаж. Давай, тёплого молочка выпьешь, и ложись, хватит уже компьютера…
Жена, только что ввалившаяся в комнату, аж ничего не вякнула, поражённая столь нетипичным поведением супруга. Мало того, безропотно пошла с сыном на кухню, греть молоко.
Третьяк, едва они вышли, подбежал к окну и задёрнул плотную бордовую портьеру. Потом кинулся в свою комнату – сделать то же самое. И отлетел от окна как ошпаренный, чудом подавив дикий, блажной вопль. Из заоконной тьмы, равнодушно и беспощадно, прямо в душу, смотрели два круглых жёлтых глаза!

К этому разговору следователь подготовился психологически и соответственно экипировался. Был он невыспат, зол и решителен. Михеев, в свою очередь, был небрит, помят и тоже любовью к ближнему не лучился. Вот и поговорим!
– Не буду я тебя ни о чём больше спрашивать. Ты меня пугать надумал, мразь? Домашних моих?! – Третьяк встал из-за стола и отошёл к дверям камеры. – Я тебя, оборотень хренов, просто пристрелю. Сейчас. При попытке нападения. – И выдернул из-под пиджака табельный «макар». – Меня, может, уволят. А может, и нет. А ты, тварь, никого больше не загрызёшь! Уж сына моего – так точно!
Три глаза с одной стороны: два светло-карих, бешеных, и чёрный, стальной. Два зелёных, внимательных, с другой стороны.
– А пуля серебряная у тебя есть? – с неподдельным интересом спросил Михеев.
Вопрос выбил следователя из колеи. Чушь какая! А всё остальное – не чушь? Где нынче серебряную-то возьмёшь? Да ну, о чём он вообще?! Ни до чего не додумавшись, Третьяк криво усмехнулся:
– А от простецкой, свинцовой не ляжешь? Щас вот и проверим… – зрачок пистолета уставился собеседнику точно в лоб.
– Почему же, лягу, – легко согласился Михеев. – Вот только в полночь встану. И тогда уж, Третьяк, ты со мной никак не договоришься.
Дмитрий Дмитриевич осознал услышанное. Потом ещё раз осознал. Убрал пистолет, сел за стол. Достал сигареты, нарвался на укоризненный взгляд зелёных глаз и поспешно сунул пачку обратно.
– И что будем делать? – неуверенно поинтересовался следак.
– Отпустим меня домой, – уверенно ответил арестант. – Я тебе зла не хочу, Третьяк. Сволочь ты, конечно. Но не совсем. Думаю, не всегда таким был. Всё ж человек государственный, и настоящих бандитов ловил. Вот только не туда тебя занесло.
– Давят на меня, – вяло признался следователь. Ткнул пальцем в потолок. – Оттуда.
– Придётся потерпеть, – сочувственно кивнул задержанный. И обнадёживающе добавил. – Недолго. Расскажи мне, Дмитрий Дмитриевич, кому я так мешаю. Глядишь, чего и сообразим, чтоб от нас отстали.
Следователь долго молчал, до скрипа в перетруженной голове пытаясь понять, куда же ему теперь править, и что где его ожидает. Отрывая от неразрешимой дилеммы, заиграл мобильник. А звонил-то не кто-нибудь, а Валентин свет Петрович. Не испытывая привычного трепета, Третьяк флегматично сказал трубке «Алло».
– Вы готовы доложить, на кого работают Михеев с Алтунцевым?  – Вот так вот, по-деловому, без глупой лирики. Кому интересен его страх, позор, непонимание, бессилие? Растерзанные тела в тесной камере, презрительный голос подполковника Кислицына, ужас на лице сына, жёлтые глаза за окном… Это всё никак не касается обитателей заоблачных кабинетов. Это всё оставлено на долю Третьяков. И Михеевых.
Следователь почувствовал, что с него сняли гору и с чувством сказал:
– Валентин Петрович. А не пошли бы вы строевым шагом нах…й? – и подмигнул живо заинтересовавшемуся Михееву.

Отзвонившись из дому на работу девкам, заверив раз 20, что всё в норме, произошла нелепая ошибка, перед ним извинились, и «больше ничего не будет», Михеев забабахал себе суперяишницу с колбасой, салом и луком: тюремный завтрак его как-то не вдохновил. Уже на сытый желудок, лениво моя посуду, поборол искушение «прилечь ненадолго» и начал размышлять.
Итак, на Буртяево нацелилась не простор фирма «Исток». Пусть богатая, с биографией и со связями в очень разных кругах, но при всём том – обычная коммерческая шарага. Ан нет, «Исток» – лишь инструмент властных структур. И это несравнимо хуже. Убрав Приходьку с Савой, он по наивности полагал, что обрубил змеевы головы. Оказывается, только пальцы.
Далее, интерес к урочищу сильных мира сего подтверждает его подозрение. Дело не в застройке. Тут что-то гораздо более прибыльное, чем элитный дачный посёлок. Что? Во всяком случае, не нефть. Когда её нашли в Лешуконском и Мезенском районах, на совесть обшарили весь Север, больше не оказалось нигде.
Но что бы там ни было – дело плохо. Отцепляться эти пиявки явно не собираются. Как бороться с бандитами, вопросов не возникало. А давить по-простецки городскую администрацию, вроде как, неудобно…
Тут, очень кстати, позвонил по телефону Алтунцев.
– Здорово, Володя, тебя что, уже выпустили из тюрьмы? За примерное поведение, надо полагать?
– Вроде того, – не стал углубляться Михеев. – Слава, ты ко мне не заскочишь? Пообщаться бы…

Хорошую школу ничто не заменит. В любой области и отрасли. У Валентина Петровича Захарьина школа была не просто хорошая, уникальная. Начинал при развитом социализме. Продолжал, в так называемый, перестроечный период. Заканчивать приходится при том, что имеем нынче – корректные названия и определения историки и социологи подберут лет через сто.
Вот эта самая школа и не позволила старому административному волку дать волю ярости. Милиционеришко, лягавый, пёс цепной! Он что себе позволяет?! Да один мой звонок, и он завтра в сторожа пойдёт! Дальше человек, менее подготовленный жизнью, и впрямь схватился бы за телефон, стал бы выходить на прямой контакт с начальством зарвавшегося майоришки, словом, тешить оскорбленное самолюбие.
Валентин Петрович себя взнуздал. Его хорошо этому научили: в райкоме комсомола, затем – партии, в кабинетах горисполкома, затем – мэрии… Задавив никчемные амбиции, начал думать.
Что могло, буквально в один день, так изменить «карманного» следователя? Ответ очевиден: контакт с Михеевым. Что это может означать? Только одно: сила, стоящая за физкультурником, по мнению Третьяка гораздо опаснее старой, привычной «крыши». И вот тут Валентин Петрович, наконец, осознал свою собственную ошибку, подспудно беспокоившую последнее время.
Торопясь прояснить ситуацию с Буртяевским урочищем, он нарушил основное правило безопасности. Он лично спустился на более низкий исполнительский уровень. А ведь гарантией от жизненных невзгод, как то: криминальных разборок, судебного преследования, общественного осуждения, служило как раз это – личное неучастие. И ничего более, если вдуматься.
Седой несимпатичный человек подвинул поближе стоящую на солидном столе фотографию в рамке, помягчев лицом, посмотрел на задорно смеющуюся Кристинку, и решительно поднявшись, вышел из кабинета.

– Захарьин, Захарьин… Что-то ведь знакомое… – Рассказ товарища на Славку впечатление, конечно, произвёл. Но всё второстепенное Алтунцев «оставил за кадром» и сразу ухватился за основное.
– Третьяк говорит: бледный поганок такой, в очках. Вредный, скрипучий.
– Да, да! – подхватил эколог. – Точно сказано: скрипучий. Зам председателя горисполкома был. Надо же, в жизнь бы не сказал, что мафиозо!
Это славкино  словцо неожиданно всё расставило по полкам. А ведь верно: мафиозо. Табани, гуси, гидры – с обрезками труб, или со стволами. Приходьки, савы – с офисами, валютными счетами и купленными ментами. А захарьины – с телефоном. И всё по их звоночку вертится: продаются за гроши госпредприятия, переводятся, непонятно за что и кому, бюджетные деньги, освобождаются от налогов махровые паразиты… А если надо, несговорчивых бросают в пресс-хаты, или без затей проламывают им головы.
Да, их к этому никак не притянешь: не та фактура, не то положение в обществе. Они, как и заокеанские крёстные отцы, всегда над законом.
Но вот запало Владимиру в душу, с первого разговора с Велесом, такое бесхитростное и наивное: «Он что же, совсем не по Правде живёт?». Если Правда вдруг обретает свою изначальную, примитивно-грубую мощь, обойти её куда труднее  писаного закона.
Можно возразить, конечно, что у каждого правда своя. Вот для того древние славяне и чтили своих понятных и доступных богов, чтоб Правда была одна. Для всех. Вернее даже, для Всего. И сами боги под этой Правдой ходили…
– Ладно, Слава, – вынырнул из водоворота мыслей Михеев, – этот скрипучий – моя забота. Что думаешь делать по оформлению заповедника?
Алтунцев, неожиданно подсаженный на любимого конька, легко отрешился от рассказанного Владимиром ужаса.
– Да надо начинать с моего губернского начальства. Все бумаги должны пройти по инстанции, обрасти подписями экспертов, специалистов, мелких чиновников. Потом уже с этим выходить на верхние этажи.
– К этому дятлу, ну которому монету… – продемонстрировал полный тупизм Михеев.
– Да причём тут Нистратов? Он просто на аренду с выкупом разрешения не дал. Заповедник – тут на других атлантов выходить придётся. На кого и с чем, это уточняю. Но самая долгая песня – парадокс! – по моему родному ведомству. Один раз проект создания заповедника уже задробили. Сейчас-то знаем, чьими молитвами. Естественно, теперь они с этим связываться тем более не хотят: всё равно ж, мол, наверху не пройдёт. Да и вообще, злая она на меня…
– Кто? – совсем запутался Владимир.
– Селиванова, начальница нашего управления.  Даму можно понять: сплошные неприятности из-за Алтунцева. Когда меня поломали, наверно, локтем перекрестилась. – По своему обыкновению Алтунцев мягко, понимающе улыбался. – Уже замену нашла. А я опять на её голову… Словом, положит всю документацию на самую пыльную полку и забудет там.
«На полку. На пыльную, – повторил про себя Михеев – пыльная полка – непорядок. Непорядок… порядок… Ха!»
– Спокуха, Славян! Она твою макулатуру в рекордный срок наверх отправит!
– Вовка, тут с сёмгой-мёдом соваться бесполезно. Не те у нас с ней отношения.
– Вот ещё, народное добро на бюрократов переводить! Не хотят ревностно относиться к прямым обязанностям – заставим.
Лицо эколога заметно напряглось:
– Володя, она, конечно, бюрократка. Но не бандерша какая-нибудь, не воровка. Симпатичная семейная женщина, в конце концов.
Михеев сначала не понял товарища, а поняв, расстроился. Если уж в глазах Алтунцева он становится чуть ли не киллером, дело дрянь. Алтунцев, в свою очередь, почувствовал перемену, и – вот умница – понял причину:
– Вовка, извини! Я чушь сморозил! Всё я понимаю, не осуждаю тебя ничуть. Ну, извини… Что там с Селивановой? – ну вот пообижайся на такого Славу!
– У меня, конечно, просто ломка кого-нибудь убить, – всё же подколол Владимир, – но раз ты такой мягкотелый, обойдёмся без крови, грубого насилия и прочего хамства. Хотя нет, без хамства тут никак…
Когда Михеев закончил излагать свой план, Алтунцев заливисто, с бабьими подвизгиваниями, смеялся. И никак не мог остановиться.

Развеселившийся Славка ушёл, Михеев остался наедине с собой, и настроение стало стремительно портиться. Напряжение последних суток – ёлочки пушистые, всего лишь неполных суток! – сказалось жесточайшим откатом. Навалилась апатия, навязчиво вспоминались отвратные рожи «прессовщиков», камера в страшных ошмётках, бездонный зрачок пистолета… И это – один лишь раунд. Из скольки?
Не пожелав убивать время на бесполезные шараханья по комнатам, Владимир лениво обулся и пошёл в зал. На улице под лёгким, уже прохладным ветерком немного взбодрился и стал думать последовательно. Так и шагал, «на автопилоте», не замечая людей во дворах и на улицах, потом – предосенних красот Котлована.
Ждать глупо. Теперь он доподлинно знает, что у него есть враг, и враг серьёзный, настырный, с большими возможностями. Значит, придётся выходить на борьбу с непобедимым и бессмертным чиновничьим аппаратом? Безнадёжно! Стоп, стоп, чего-то здесь не так. А то здесь не так, что с аппаратом он бороться и не должен.
Система непобедима – аксиома. И каждый мелкий сволочь с кабинетом держится так, чтобы любому олуху с улицы было ясно: он и есть система. Ан, нет! Действуешь ты в интересах чьих? Своих, родной, исключительно своих! Вот и будем мы морщить исключительно тебя.
В принципе, любой наглый чинуша, если ему достаточно доходчиво объяснить, что обиженный им индивид будет бороться всеми доступными средствами с ним, и только с ним – Охренеловым Цезарем Акакиевичем, наверняка, станет отзывчивей и скромней
Размышления Михеева были прерваны неожиданным образом. На крыльце ДЮЦа его снова ждала родная милиция. В числе двое и не при исполнении. Сергей Лебедев и Женя Смирнов. Хорошие вы ребята, но как же сейчас не до вас!
Это часто бывает: когда у тебя потребность в друзьях, им просто обязано быть «до тебя». А когда наоборот, тут начинаются варианты… Дружить надо уметь.
– Здорово, товарищи мужчины! Искренне рад вас видеть. Позаниматься, или про здоровье поспрашивать?
Не принимая всегдашнего шутливого тона, Женька, как более молодой и горячий, объявил:
 – Поговорить надо, Николаич. По серьёзке, по-мужски. – Стоящий рядом Сергей согласно кивнул. Эхе-хе, грехи мои тяжкие.
Времени до тренировки было навалом, присели на скамеечке с видом на заозёрные кварталы.
– Николаич, – ораторствовал по-прежнему Жека, – мы тебя уважаем, сам знаешь. Только… тут вот… ну, в общем… раз такое дело… Николаич, ты кто?
Действительно, «по серьёзке, по-мужски» спрошено. И что? Делать большие глаза, «включать дуру»? Есть такой соблазн…
– Володя, ты правильно пойми, – поддержал разговор Лебедев, – ну что нам думать? Я ж тебе сам адреса «истоковских» давал.
– А я тебя сам в пресс-хату вёз, – гордо ввернул Жека.
– А сегодня мы с Третьяком видались… Он тоже кой-чего порассказал.
– И мучит, вас, товарищи мужчины, сомнение: не пахан, или не киллер ли я? – всё-таки самую малость дурканул Михеев. Просто на всякий случай.
– Какой, блин, киллер?! – возмутился Жека. – Киллеры из волын палят, а не горло перекусывают. Ты извини, Третьяк так и сказал: «оборотень ваш Михеев». Вот…
Владимир устало смотрел на красивые высотки за прибрежным леском, на падающих к самой воде чаек, на заросший иван-чаем островок…
– Ну, оборотень – это он погорячился. Мужик сегодня явно не в себе… – не выдержал Сергей. – Но что-то ведь есть, Володя? Экстрасенс там какой-нибудь, а?
– Да, вроде того, – вяло кивнул Михеев.
– Подожди, а звери тогда откуда? – после небольшой паузы спросил Жека.
– Звери из Дикого леса, – равнодушно пояснил «экстрасенс».
– Из Буртяевского что ли? Из-за которого весь кипишь?
– Нет, из другого. Но с Буртяевым он связан.
– А ты их чё… выпускаешь оттуда? – Короткий кивок. – Когда хочешь?
– Нет, когда очень нужно. – Это, чтоб Жека, по простоте душевной, демонстрационных выходов не просил.
Милиционеры надолго задумались. Взять и поверить – протестовала вся предыдущая жизнь. С другой стороны, пришли-то за таким вот объяснением сами. Лебедева дополнительно мучило и другое: сын, занимающийся у Михеева, и нешуточно привязанный к нему. «В свете новых фактов» желательно ли оно?
– Володя, – вновь нарушил молчанье Сергей, – а этот Дикий лес… Ну, что он такое? Кто там обитает-то?
– Да много кто. Звери, их духи. Лешие, домовые. Оборотни, кстати, тоже. Даже боги есть.
–  Боги? А ты, Николаич, веры-то какой? – подхватился Женька. – Русской, православной?
– Русской, говоришь? – усмехнулся Михеев. – А что, Исус – русское имя?
– Ну, как… Раз наши деды верили… они же русские!
– А прадеды, которые в Рода, Сварога, Перуна, Дажьбога верили, они – не русские?
– Ну, это ж давно было…
– А у меня, Женя, память хорошая. Я своих предков и своих богов помню. И они меня, сам видишь, не забывают.
На  открытом конопатом лице кик-боксера явственно читалось смятение. Он глянул на старшего товарища, но Лебедев задумался уж вовсе глубоко. А отступать лейтенант Смирнов не привык: ни в реальном бою, ни на ринге, ни в жизни.
– И чё, ты им молишься? Православные в церковь ходят, а ты куда?
– Моим богам, Жень, не молятся. С моими богами живут. Правду их чтут, их самих уважают, а с ними – себя и других. Не только людей, всё, что вокруг. Это всё они. Ты сам-то, раз такое дело, в церковь ходишь?
– Ну… – Женька свёл белесые брови и неожиданно рассмеялся. – Редко, Николаич, совсем редко!.. Ну, ты не оборотень, значит?
Сергей Лебедев, тоже, наконец, вышел из задумчивости:
– Из меня верующий тоже... бабка в детстве покрестила, и ладно. Но я так скажу. Дети кое в чём лучше нас разбираются. Бывает, конечно, что и к плохому человеку их тянет. Но это быстро по ним сказывается. А вокруг тебя, Володя, всю жизнь мальки вьются. И хорошими парнями вырастают. Я вон по своему мелкому сужу… А все, кого твои звери порвали –  конкретные сволочи были. Короче, извини. Понять-то нам надо было. Да, тот деятель, что за тобой приезжал… Извини, Володь. Он к нам из котласского ОМОНа… В общем, ясно, что за кадр. С нами служить не будет. В патрульно-постовую пойдёт.
Когда уже пожали руки на прощанье, Женька вдогон сказал:
– Слушай, Николаич! Я как-нибудь зайду, ты мне про этих… русских богов толком расскажешь, ну?

 Михеев шагал по длиннющему коридору в мэрии и мучился «де жа вю». Вот так же совсем недавно – весной – таращился на латунные таблички на дверях, только этажом выше. Также искал в заведомо уважаемом заведении заведомо нехорошего человека. Из тех же идиотически-благородных побуждений: «а, может, договоримся по-людски»?
Ага, «Захарьин В.П. председатель комитета по приватизации…». Тук-тук-тук и толкнуть дверь. Заперто. Придётся поторчать – вон и ряд мягких стульев у стены. Минут через пять пробегающая мимо строго одетая женщина с хорошей фигурой глянула на Михеева, на запертый кабинет и на ходу громко бросила:
– В отпуске он, буквально со вчерашнего дня. Горящая путёвка в санаторий.
Михеев испытал детское облегчение «лечить зубы сегодня не пойдём», и, поблагодарив удаляющуюся фигурку, направился на выход. И не видел, как за его спиной открылась дверь почти напротив захарьинской. В коридор выглянул молодой, но уже сильно располневший мужчина и проводил его задумчивым взглядом.

Велес, выслушав михеевский план, веселился не хуже Алтунцева. Только без бабьих подвизгиваний. А Макошь, та и вовсе никогда не смеялась. Улыбалась, правда, охотно. Она и сейчас только улыбнулась. И посоветовала:
– Анчутку с Обдерихой берите, в самый раз будет. Я им сама, что нать, накажу. Только вы со Славушкой сами-то на них не любуйтесь: стесняются они. Торбу свою мне оставьте, там до поры и посидят. Только долго не томите.

Здание бывшего обкома, как и положено, впечатляло монументальностью. Новой демократической власти, со временем, и здесь станет тесно – управленцы даже не почкуются, а делятся – но пока ещё посетителей областного правительства, не говоря про хозяев, радовал простор.
Алтунцев не спеша вышагивал по красивому линолеуму коридора, осторожно неся объёмистый портфель, и лучился доброжелательством. Достигнув двух смежных комнат, где семью дамами разного возраста был представлен экологический надзор необъятной северной области, Славка просто-таки залоснился.
– Здравствуйте, милые женщины, – символически постучав, «сотрудник с периферии» вступил в просторный, заставленный столами и  шкафами кабинет.
С ним поздоровались, даже поздравили с выздоровлением, но без всякого энтузиазмуса. Славка отметил сей факт коротеньким смешком и поинтересовался, у себя ли Валентина Васильевна.
Ответа не потребовалось, означенная Валентина Васильевна появилась на пороге второй, меньшей комнаты, которую занимала единолично. Рослая статная брюнетка в нарочито консервативном деловом костюме, но на высоких каблуках. Строгая гладкая причёска подчёркивает правильность моложавого лица. Умелый, почти незаметный макияж. И во всём чеканном облике неуловимая сексуальность! Классическая деловая женщина.
– Здравствуйте, Вячеслав Олегович, – в голосе Селивановой сквозила та же обречённая терпеливость, что и у подчинённых. – Надо же, как быстро поправились… Ну, проходите.
Столь прохладное к себе отношение Алтунцев давно воспринимал философски. Не сказать, что трудившиеся здесь женщины были личностями случайными, или не знали своего дела. Отнюдь! Но для них, «штабных работников», это была только и именно работа. Престижная, прилично оплачиваемая, надёжная. Которую надо выполнять в рамках, обозначенных начальством. Без фанатизма.
Так, церковь любой конфессии обслуживают достойные люди, достаточно добропорядочные и вполне верующие. Но если вдруг среди сих пастырей объявляется самый настоящий святой – не давно и мученически почивший, а живой, активный, извольте брать пример! – ничего, кроме раздражения у кардиналов, патриархов и прочих муфтиев он не вызывает…
Посему, в кабинете у прямой начальницы никто гостю из Североречинска чаю не предлагал, зато и он мог переходить к делу без дежурных любезностей.
– Валентина Васильевна, Буртяево под застройку не отдали, ну, вы в курсе. Я снова поднимаю вопрос о присвоении ему статуса заповедника. Вот все документы. – На полированную столешницу легла объёмистая папка.
Красивое лицо Селивановой осталось бесстрастным. Некоторое время она смотрела на папку и молчала. Спорить с надоевшим хуже горькой редьки подчинённым? Портить себе нервы? Зачем?
– Хорошо, оставьте. А чем это она у вас так пахнет? Как будто ромашкой… Гербарий приложили что ли?       
– Это чтобы среди других бумаг не затерялась, даже в темноте. – По глазам Селивановой читалось, что шутка совершенно идиотская.
Алтунцев, тем не менее, и не подумал выключить неуместную улыбочку. Более того, завёл неуместный разговор.
– Как тут у вас вообще дела складываются на ниве защиты северной природы? А то я с дыркой в голове от жизни несколько отстал.
Мысленно «супервумен» ответила, что от жизни он и без дырки в башке отстал, а северная природа без него, уж точно, захиреет. Но голос её прозвучал ровно, без оттенка удивления или раздражения:
– Спасибо, Вячеслав Викторович, справляемся. У вас-то с головой, кстати, как? – и мысленно: «Крыша не едет»?
– С головой,  Валентина Васильевна, не поверите, даже лучше, чем было. Кажется, немного экстрасенсом стал. Вроде тех, что порчу и сглаз снимают. Так что, если какие-то неприятности из этой оперы, обращайтесь, помогу.
Взгляд начальницы стал тяжёлым.
– Алтунцев, вы на работу выходить не поторопились?
Слава виновато склонил голову:
– Каюсь, каюсь! Неудачно пошутил. Так я насчёт своего проекта, буду, с вашего позволения, позванивать.
Н-да, послал бог подчинённого! Можно подумать, когда-нибудь ты удачно шутил. А позванивать – хоть сто порций: меня нет. А ездить из Североречинска автобусом сам замаешься. На машину – и то не накопил, мужик называется… 
  – Да-да, разумеется. У вас всё?
Уже на пороге Алтунцев повернулся и мягко так сказал:
– А насчёт сглаза и прочих заморочек, всё же помните: всегда рад помочь!
Вот клоун! Селиванова брезгливо подхватила папку, подошла к шкафу для бумаг и, привстав на носки, определила дурацкий фолиант на самую недоступную полку. На вечное хранение. А ромашкой точно пахнет…
Слава же, оказавшись в коридоре, извлёк из кармана пиджака тёмную скляночку, свинтил пробку и тряхнув сосуд, распылил возле двери «губернской экологии» облачко зеленовато-серой пыльцы. Ощутимо запахло ромашкой. Теперь найдут, не заблудятся!
Эколог немного пошарахался по этажу, отыскивая уголок поукромней. Туалет оказался слишком светлым, сверкающим, в кафельной броне. Наконец, у выхода на запасную, «пожарную» лестницу обнаружилась тёмная, тесная, подсобка. Тряпки, швабры, вёдра, ящики с хламом, старые стеллажи: то, что надо!
Алтунцев широко открыл портфель, не глядя внутрь, поставил его посреди каморки и вышел. Сквозь неплотно прикрытую дверь послышалась возня, тихое бормотание и топот маленьких ножек. Всё, тишина. Забрав пустой портфель, мужчина ласково посмотрел в сторону родного ведомства и мечтательно улыбаясь, пошёл на выход.

В обоих комнатах повеселилась шайка мартовских котов. И кошек. Хотя нет, кискам такое свинство не под силу. И свиньям тоже. Для этого нужны руки – очумелые, корявые, оторвать бы в пору! – но руки. И злая душа.
Паркетный пол был неровно заснежен оставленными с вечера на столах бумагами.  Органайзеры с тех же столов, распатроненные почём зря, валялись в самых неожиданных местах. Папки из шкафов и со стеллажей – слава Богу не распотрошённые – подпирали ножки стульев, высились пирамидой на подоконнике среди кактусов,  в её комнате вели дорожкой от порога до стола. Только не стояли на своих местах. Одна, впрочем, стояла – на самой верхней полке. При взгляде на неё у Селивановой мелькнула неясная мысль, но не пробилась сквозь пелену возмущения и бессилия.
Бабы вели себя по-разному, в зависимости от характера и темперамента. Толстая пенсионерка Анна Алексеевна по-коровьи вздыхала и что-то мычала. Дерзкая накрашенная Дашка – дочка мэровсого кадровика – сдавленно материлась, обещая что-то кому-то оторвать. Кто-то причитал, кто-то доказывал, что «я уходила не последней». Курятник, твою мать!
– Так, девочки! – начальнице кудахтать некогда, – начали наводить порядок, живенько! Я сейчас вызову охрану.
Визит охраны, как и следовало ожидать, ничегошеньки не дал. Посторонних ночью в здании не было, все положенные обходы выполнены, о чём имеются соответствующие записи… Убила бы!!
К обеду худо-бедно распорхались. Папки заняли законные места на полках, рассыпанные листы в нужной последовательности легли в нужные стопки, органайзеры с грехом пополам укомплектовались тем, что не закатилось безнадёжно. День доработали в ускоренном нервном ритме и, уходя вечером, от души надеялись, что полтергейст не повторится.
Увы! Веселье продолжалось по-нарастающей. Вываленные из шкафов и сброшенные с полок папки, образовав три Пизанские башни, забаррикадировали дверь изнутри, до самого верха. Стоило её утром отпереть, как фолианты дружно сыпанулись на открывшую кабинет Дашку. Охранники на её матюги прибежали без всякого вызова.
В бестолковой визгливо-рычащей перебранке Селиванова ухватила единственный рациональный довод «секьюрити». Дверь была подперта ИЗНУТРИ. Так что, войдя, начальница первым делом осмотрела окна. Глухо закрыты.
 Но в обоих кабинетах не спрятаться и кошке! Обводя бешеными глазами кавардак краше прежнего, Валентина Васильевна вновь отметила, что одна папка на верхней полке стоит дисциплинированно и примерно. Стоны подчинённых к этому моменту грозили перейти в диапазон ультразвука, поэтому пришлось срочно гаркнуть:
– А ну, тихо всем! Прибираться! К вечеру что-нибудь решим.
Решать, однако, потребовалось не к вечеру. На этот раз уборка не заладилась. Засунутые в шкафы папки то и дело выпрыгивали обратно, норовя шмякнуться не на пол, а на ближайшую голову. Круглые органайзеры, дребезжа, выкатывались из-под столов, вызывая охи и визги. С трудом собранные по порядку листки вновь воображали себя снежинками на ветру.
Когда мягкая, неконфликтная Олеся со слезами кинулась к начальнице: «Валентина Васильевна, что же делать-то?!», из-за вешалок с одеждой сварливый голосок явственно ответил:
– Рычи да лай, мурлычь да фыркай!
Кто-то из баб завизжал, кто-то с ногами влез на стул, зато Дашка бесстрашно кинулась к гардеробу, ткнула в висящие на плечиках плащи подхваченным с пола тубусом. И схлопотала в ответ по морде собственной бейсболкой с антресольки. С малопонятным комментарием:
– Чирей в ухо, камень в брюхо! Семь те стрел калёных, страшилище!
…Снова в родной отдел зашли только в сопровождении двух охранников. Серьёзные сноровистые мужики осмотрели вместе с сотрудницами каждый шкаф, стеллаж, угол и стол. Обнаружили сменные туфли среди подшивок, чайные принадлежности на обувной полке…  Ушли, странно поглядывая на встрёпанных женщин. Буквально через несколько минут уже другой, писклявый, голос, вроде бы из-за радиатора, резюмировал:
– Рыла свинья белорыла, весь двор перерыла, вырыла полрыла, до норы не дорыла…
На хоровой взвизг заглянул зам. начальника канцелярии. Окинув орлиным взглядом ухайдаканный кабинет, укоризненно поинтересовался, а потерпели б ли женщины такой бардак дома? Выкрики о «барабашках» пресёк взмахом начальственной длани. И поскольку уж он здесь, пожелал глянуть на какую-то там графу отчётности.
Селиванова, честно взяв себя в руки, попыталась без эмоций объяснить, что нужный документ сейчас найти невозможно, что ЭТИ КТО-ТО перепутали все бумаги… Сварливый голос, неясно откуда, опроверг:
– Сама куды-сь закинула, нюхла полорота!
Зам строго посмотрел на каждую из сотрудниц, одинаково взъерошенных и непредставительных, и даже возвысил голос:
– Валентина Васильевна, я не понимаю!..
За что и удостоился оценки:
– Бык топогуп, у быка губа тупа!
Фамилия зам. начальника канцелярии была Быков.

Деловая женщина, «супервумен», сидела за своим разоренным столом и давила в себе нарастающую панику. Отлаженный механизм отдела стремительно шёл вразнос. И что можно предпринять в столь идиотической ситуации, её опыт не подсказывал.
В дверь испуганной бурёнкой сунулась Анна Алексеевна:
– Батюшку надо звать, Валентина Васильевна! Из Никольского собора, со святой водой! – Напоролась на взгляд начальницы и, глухо мыкнув, испарилась.
Вот только голливудского ужастика с изгнанием дьявола ей тут и не хватает! За годы успешной карьеры Валентина Васильевна поняла главное: начальство ценит беспроблемных работников. Тех, от кого у них не болит голова. Тех, кто является исключительно в урочное время с единственной целью: доложить, что на вверенном участке всё, как запланировано мудрым руководством. Тогда любой ШЕФ, поднимаясь на следующую ступень власти, непременно тащит тебя за собой. А уж если высокое начальство, не дай Бог, поменялось, у тебя все шансы уцелеть в своём окопе до лучших времён.
 И будь ты хоть раззолотым специалистом и трудоголиком, если ты озадачиваешь и напрягаешь вышестоящих, заставляешь их, в свою очередь, вызывать недовольство уж вовсе небожителей, о карьере можешь сразу забыть. Пример – тот же Алтунцев… Алтунцев? Алтунцев!
Обретшие прежнюю мысль и силу глаза Селивановой впились в единственную чинно стоящую папку. На самой верхней полке. Поставленную туда «на долгую память». Папка с запахом ромашки…
Нервничая и сбиваясь, женщина с третьего раза набрала нужный номер.
– Алло! Вячеслав Викторович… – и замолчала, не зная, что сказать, чтобы не показаться полной дурой.
Впрочем, Алтунцев пауз в разговоре не любил.
– Валентина Васильевна, искренне рад вас слышать! – с ходу подхватил чёртов клоун. – Никак, хотите меня обрадовать подвижками по проекту заповедника? – Сковородой по башке бы тебя обрадовать! Хотя нет, башка у тебя быстро заживает. Лучше по… Н-да!
– Я по другому вопросу, Вячеслав Викторович. Вы тут, помнится, упоминали о своих новых способностях, чуть ли не экстрасенсорных… – А вот теперь молчит, шут гороховый! Этот начальству на выручку не кинется… – У нас тут не вполне штатная ситуация. Что называется «как сглазил кто-то»… Так вы и в самом деле можете помочь, или это была очередная… шутка?
– Что вы, Валентина Васильевна! Разве можно шутить такими серьёзными вещами, как порча, сглаз, чёрный наговор, сожженный след левой ноги…
– Алтунцев!
– Простите, увлёкся… Конечно, помогу! Вот прямо в начале той недели и заеду.
– Какой, к чёрту, недели! Жду вас сегодня же!
– Валентина Васильевна, всегда счастлив вас лицезреть, но знаете, как ездить к вам на рейсовом… А на той недельке, глядишь, и подвижки по моему проекту наметятся, вот бы одним разком…
То ли из-за стеллажа, то ли из-за вентиляционной решётки жизнерадостно загундосили:
– Тюх-пентюх-выпентюх, шинь-пень-шиварган, пачики-чикалды, шивалды-бух-булды!..
Селиванова прикрыла глаза, сосчитала до десяти и произнесла ровным голосом:
– Алтунцев, вашим проектом займёмся прямо завтра, если вы что-то сможете сделать сегодня. Приезжайте на такси, вам его оплатят.

Не прошло и двух часов, как лучащийся доброжелательностью Алтунцев ввалился в отдел. Обозрев царящую в «присутствии» веселуху, он совсем уж было обрадовался, но посмотрев на вперившихся в него женщин, благоразумно утух. 
– Милые дамы, вам лучше пока выйти, – предложил он омерзительно-сочувствующим тоном.
Бабы торопливо потянулись к двери, но Селиванова жёстко спросила:
– Зачем?
– Шаманить буду, – с готовностью пояснил работничек, – камлать. Дело, сами понимаете, интимное.
Оставшись в убитом кабинете один, Слава раскрыл свой неизменный портфель, поставил его на пол и негромко сказал:
– Круг прорублю, мать проведу, сестру выведу. – И отойдя к окну, уставился на улицу.
Шорох, шуршанье, топот крохотных ножек, кряхтенье, скрип кожи. Вернувшись на середину комнаты, эколог плотнее затворил полузакрытый портфель и по-прежнему тихо добавил:
– Плюнь на порог, чтоб не сыскать дорог!
Выглянув в коридор, он с широкой улыбкой сделал приглашающий жест. Женщины, цокая каблучками, робко входили в родную обитель. Оглядывались, словно надеясь узреть радикальные перемены, вроде чудесно воцарившегося порядка, или божественного сияния над столами.
– Всё, Валентина Васильевна, бесы изгнаны, аура починена, чакры прочищены…
– Алтунцев! – оборвала начальница. – Мы нормально работать сможем?
– Да я этого 12 лет добиваюсь!… Ой, простите, вырвалось. Никаких полтергейстов больше не будет, трудитесь на благо родной области смело… честно, продуктивно. Главное, насчёт моего проектика не забудьте!   
 

 

Глава5. Оборотни и Правда.

Дразнящий запах шашлыка вальяжно растекался над большой поляной. День для осени выдался на редкость приятный, с едва ощутимым ветерком, редкими пушистыми облачками, и нежарким ласковым солнышком. У костра на речном берегу хлопотали Людмила и Сергей Лебедев с женой. В сторонке Женька Смирнов работал бой с тенью. Юлька с юным Никитой пристреливали новый никиткин арбалет.
Михеев в детстве за такую игрушку душу бы продал. Лёгкий, из чёрной пластмассы, хищно-красивый, самострел взводился удобным рычажком. И короткие с пластиковыми стабилизаторами болты швырял отнюдь не слабо. Правда, увенчаны тяжёлые стрелки были резиновыми присосками, но для дворовой шантрапы михеевского поколения это было делом поправимым.
Владимир бросил возле костра охапку валежника, быстро его порубил и узнал, что другой помощи от него не требуется. Прихватив топорик, он направился к примеченному на дальнем краю поляны сухому сосновому стволу. Проходя мимо двигающегося «челноком» Жеки, услышал, как прибежавший за улетевшим болтом Никита спрашивает кик-боксера:
– Дядя Женя, а вы от стрелы увернуться можете?
Дядя Женя в темнеющей пятнами пота майке пренебрежительно глянул на детское оружие:
– Запросто.
Никита тут же отбежал на десяток шагов:
– Отсюда? – Жека кивнул и завибрировал в стойке.
Дзинннь! Присоска саданула в мощный веснушчатый локоть.
– Блин! Давай ещё раз.
– Может отойти подальше? – деликатно предложил юный скептик.
Женька решительно мотнул белой головой и заполучил на этот раз в бедро. Потом в плечо.
– Не, это к шаолиньским пацанам, – скрывая досаду, засмеялся Смирнов.
Никита посмотрел на своего учителя, но ничего предложить не решился. Зато решилась подоспевшая Юлька.
– Папа, теперь ты! Никитка, давай поближе!
Михеев не изменил свободной позы, не выпустил из правой руки топор. Лишь ободряюще кивнул пацанёнку.
Дзинннь! Росчерк стрелы, размытое встречное движение! Владимир стоял по-прежнему, только держал в левой руке пойманный болт.
– Б-лин! – выдохнул Жека.
– Молоток, папа! Весь в меня!
Никита просто молча смотрел большими глазами. Так же, как и подошедший отец. Смирнов решительно протянул руку, взял у притихшего ребёнка арбалет и повернулся к Владимиру:
– Николаич, а повторить слабо?
– Ляпи, чаво уж там…
Женька, прищурившись, поводил чёрным ложем туда-сюда и на уровне груди резко придавил спусковую скобу. Дзинннь-чвяк! К росчерку стрелы на этот раз добавился высверк стали.
– Ну ни х… – матерущий конвойный растерянно хлопал белыми ресницами. Болт присосался резиновой нашлёпкой к плоско подставленному лезвию топора. – Николаич, это ж нереально!
Михеев усмехнулся:
– Выпендриваться, так выпендриваться. Пойдём к тому дереву.
– А чё к тому? Вон ближе деревьев сколько.
– Эти живые.
– Да?.. – Жека озадачился, но спорить не стал, разнокалиберная группка  целеустремлённо пересекла поляну.
Метров с двадцати, не сбиваясь с шага, Владимир метнул топор. Размазавшись в солнечном свете мерцающим диском, тот вонзился в сухой ствол на высоте мужского роста. Тут же, мягко забрав у Никиты уже заряженный арбалет, Михеев выстрелил навскидку, одной рукой. Стрела, чавкнув, присосалась к обуху торчащего в дереве топора. Вернув на ходу арбалет, мужчина выхватил из ножен на ремне короткий, в ладонь, нож с деревянной рукояткой. Через секунду, свистнув, тот впился рядом с топором.
И, уже будучи от сосны шагах в десяти, Михеев увидел в руках у Сергея Лебедева шампур, по рассеянности не оставленный у костра. Миг спустя, «дротик» мелко дрожал меж топором и ножом.
Юлька, взвизгнув, бросилась отцу на шею:
– Папа, класс! Хочешь, я тебе ещё шпильку дам? – и, увлекая Никиту, побежала к дереву извлекать метательные снаряды.
– Николаич, а это что, тоже твоё… – не перегруженный абстракциями Женька замялся, подыскивая слово. Сергей по своему обыкновению молчал, только смотрел пытливо.
– Это тоже мои боги, – спокойно сказал Михеев. – По Пути Воина меня ведёт Перун. – И, видя жадное внимание кик-боксера, пояснил: – Представь, что тренируешься с лучшим в мире учителем. Причём, он внутри тебя, всё понимает, и ты его без слов понимаешь.
– Блин, классно, наверно?
– Классно, Женя. Но тяжело, очень тяжело. Не сачканёшь, не остановишься. Перед ним, и, главное перед собой – как на ладони.
– Я тоже так хочу! Николаич?!
– Хочешь, значит сможешь. Только верить надо. Себе и ему.
– А чё не верить-то? Не слепой, вижу.
Мужчин догнали Юлька и намертво к ней пристёгнутый Никита. Пожалуй, самый юный из её обожателей.
– Смотрите, – Никита с детской непосредственностью указывал взрослым на яркую синичку, присевшую на ивовый куст чуть не вровень с их головами.
– Нравится? – серьёзно спросил Михеев. Он всегда разговаривал с детьми серьёзно. Никита, не отрывая взгляда от синицы, кивнул. – Погладить хочешь? – Протянул руку и аккуратно снял пичугу с ветки. Та доверчиво устроилась на согнутом пальце и бестрепетно глянула на онемевшего от восторга пацанёнка. – Только осторожно, ты вон какой здоровенный, а она – сам видишь… – Подождал пока Никита с Юлькой, затаив дыхание, потрогают пёстрые пёрышки и легонько подбросил птаху – лети!
И натолкнулся на пристальный взгляд Сергея:
– А это тебе кто помогает?
Михеев понял и просто ответил:
– Святобор. За жизнью всего леса следит. За каждым зверем, каждым деревом.
– Он добрый или злой? – конкретизировал навостривший уши Никита.
– От тебя зависит. Если ты к лесу по-доброму, и он к тебе по-доброму.
– Так что, и охотиться нельзя? И дерево на дом срубить? – поднял бровь старший Лебедев.
– Да почему? – пожал плечами Михеев. – Лес большой, деревьев и дичи хватает. Только с умом брать надо, не жадничать и зря не губить. Нам на шашлыки дров много ли надо? А представь, мы бы вон ту берёзу свалили. Три ветки взяли, остальное бросили. В поймах рек вообще деревья рубить нельзя. С дичью тоже думать надо. Матку с детёнышами не трогать. Зря не убивать. Про пожары, повальные вырубки, облавы развлекухи ради – я уж и вовсе молчу. За такое Святобор накажет, не пожалеет. Не сразу, так после.
– Эй, э-эй! – Людмила и Жанна Лебедева семафорили возле костра: «кушать подано, идите жрать»!

Когда, под вечер, собирали в пластиковые мешки мусор, Женька неожиданно метнулся к компании, отдыхавшей неподалёку. Три парня и две девицы тоже завершили пикник и уже загрузились в чёрное «рено». Но отъехать ещё не успели. Встав перед капотом, Смирнов жестом попросил водителя выйти.
После коротких переговоров компания в полном составе выгрузилась из машины, залила дымящееся кострище и сгребла брошенные банки-бутылки. Интересно, проснулась бы в раскрепощённых горожанах совесть, будь на месте боксёра-тяжа более традиционный защитник природы – деликатного сложения, в очках, со срывающимся голосом?
А новоиспечённый последователь Святобора вернулся к друзьям с лицом гордым и скромным. Где-то даже просветлённым.

Целых три недели Валентин Петрович работал добрым волшебником. Повинуясь внезапному порыву, он в одночасье оформил отпуск и увёз внучку на маленький, ухоженный средиземноморский курорт.  Который стал для неё ласковой южной сказкой.
Как передать восторг маленькой северянки, впервые увидевшей пальму – не в бочке, а торчащую прямо из земли, как обычная берёза? Или булькающейся не в бассейне, а в целом море – не холодном, как дома, а тёплом-тёплом! «Луцсий в мире дедуска» переполнялся кристинкиными эмоциями и старался наполнить каждый её день чудесами. В нормальной стране это не столь и обременительно, была бы «свободно конвертируемая»…
Но надо, чтоб она была и дальше. И больше – чудеса для выросшей Кристины будут стоить куда дороже. Поэтому сказку нельзя было затягивать. Хотя, в богоспасаемом отечестве вначале товарищ, а ныне господин Захарьин тоже работал волшебником. Добрым ли – это уж как получится.
Войдя в родной кабинет, чиновник первым делом поменял фотографию на столе. На новой, разумеется, тоже была Кристинка, только загорелая, мокрая, с огромным надувным китом. Потом тяжело вздохнул и нажал кнопку на большом стационарном телефоне:
– Я вернулся, есть новости?
Новости имелись. И достаточно важные для личного разговора. Через десять минут в кабинет ввалился молодой жизнерадостный толстяк. Сразу стало тесно и шумно:
– А где курортный загар? Где румянец во всю щёку?
Валентин Петрович, и правда, по-прежнему бледный: он не любил солнца, едва заметно поморщился. Бесцеремонный визитёр ещё немного пораспинался о том, как соскучился, как ждал средиземноморских сувениров, и, наконец, перешёл к делу. Как всегда, мощно, не размениваясь на мелочи:
– Позвони Михееву, вот его телефон. Он готов сотрудничать.

Кофе был крепким, а чашка огромной. Малость помогло. Михеев часто поморгал и встряхнул головой. Спать этой ночью не пришлось. В Архангельск, в порт, по своим делам приезжал Серёга Гуляев – близкий друг по службе. Вечером, освободившись, отзвонился. Упустить такой случай встретиться они не могли.
Гуляище прикатил из Архангельска, засиделись, вестимо, до утра.
Пили мало, оба этим никогда не грешили, говорили много. Утром Серёга укатил, с намерением отоспаться в поезде. Владимир же поборол искушение завалиться днём и вот, отпаивался «кофеем».
К 10 утра он почти расходился и уже взялся за текущие дела. Звонок на мобильник застал его за компом, номер на дисплее был незнаком. А вот голос он узнал сразу, несмотря на то, что слышал его впервые. Слишком одинаково описывали его Третьяк и Алтунцев.
– Господин Михеев? – проскрипела трубка. – Моя фамилия Захарьин, это вам что-нибудь говорит?
– Допустим, – слегка опешил Владимир.
– Вы хотели со мной встретиться? – продолжила удивлять трубка. – Как насчёт сегодня? Скажем, в 11 часов в моём кабинете?
– Хорошо, буду.
Отложив телефон, Михеев призадумался. Много непонятного. Но встретиться-то он, и вправду, хотел. Плохо только, что теперь инициатива не на его стороне, но мэрия – не то место, где его будут убивать. Да и Велес ни о чём таком не предупреждал. Впрочем, когда бы он успел? Может, сейчас прикорнуть? Нет, уснуть после такой бадьи кофе – никакой навык не поможет. Да и большой уже мальчик, сам разбираться должен.
Времени оставалось, в аккурат, одеться и доехать на автобусе. Что он и сделал.
Перед мэрией располагался довольно большой, неогороженный сквер, так что главное здание Северореченска открывалось сразу и целиком. Было оно тёмно-серым с бордовыми вставками, большими окнами, квадратной башенкой с флагом и необъятным крыльцом-террасой.
На этом крыльце, у самых дверей, одиноко маячила очень достойная внимания фигурка. Стройная брюнеточка в коротеньком «кожане», узкой юбочке до коленок и на тонких каблучках. В руках  фемина держала целую стопку тонких пластиковых папочек и при этом увлечённо  говорила по мобильнику. Настолько увлечённо, что не заметила приближения Михеева и в последний момент резко развернулась ему навстречу.
Энергичное столкновение, испуганное «ой!», стройная ножка подвернулась на каблучке. Пошатнувшуюся девушку Владимир подхватить успел. А вот папочки так и сыпанулись на серую плитку крыльца.
– Извините! – Тёмные глаза под длиннющими ресницами были испуганными и расстроенными. И чертовски красивыми.
– Это вы извините! – Михеев присел вслед за девушкой, помогая ей собирать тонкие непрозрачные папочки. Почувствовав волнующий запах то ли дезодоранта, то ли дорогих духов, невольно подумал: блин, как в рекламе!
Несколько папок запачкалось: после недавнего дождя тут и там на каменной террасе остались едва заметные лужицы. Брюнеточка, оказавшаяся скорее молодой женщиной, чем девушкой, уже не растерянной, а мило улыбающейся, попросила мужчину эти папки подержать.
Достала из рукава розовый платочек. Протёрла им гладкий пластик папок. Потешно сморщив носик, осмотрела «сморковичок». Процокала каблучками к урне у входа и безжалостно выбросила загубленный аксессуар. Прицокала обратно. Мягко забрала у мужчины папки. Только тогда поглядела в глаза и сделала книксен. Сплошная грация и сексуальность. Единственный зритель получил от всего действа эстетическое удовольствие на грани оргазма.
По законам рекламного жанра следовало завязать романтическое знакомство, но Михееву сейчас было не до того. Очаровашке, видимо, тоже. Так что, она выбила каблучками дробь по ступеням, а Владимир вошёл в фойе городской управы.
Приземистый, надутый вахтёр-пенсионер, как всегда, грозно вопросил Михеева: «Вы к кому?». Михеев как-то раз постоял в фойе минут 15. Никого, кроме него, этот пузырь ни о чём не спрашивал. А тут вот, который год: «Вы к кому?» Владимир привычно ответил: «В споткомитет» и пошёл, куда ему надо.
Шагая по пустому коридору, он не готовился и не настраивался. Зачем, если не представляешь, как повернётся разговор? Просто входил в состояние спокойной расслабленности: так легче реагировать на неожиданности. Подойдя к нужной двери, глянул на дисплей мобильника: 11.01. Постучав, приоткрыл дверь:
– Разрешите? – никто не ответил.
Сунувшись в кабинет, Михеев увидел склонённую к письменному столу седую голову. Некая неправильность позы смутила пока только подсознательно.
– Извините… – Никакой реакции. – Вам плохо? – Владимир подошёл ближе.
Мать-перемать! Из впалой груди чиновника торчала деревянная изогнутая рукоятка… Не потеряв и секунды, Михеев выскользнул из кабинета. А вот дверь закрыл излишне торопливо: достаточно громко хлопнуло. Немолодая габаритная женщина в деловом брючном костюме, вырулившая из соседнего кабинета, вряд ли видела, откуда он вышел, но вот хлопок двери слышать вполне могла.
Не глядя на даму, Владимир спокойно прошёл мимо неё, мысленно заклиная: только б она не к Захарьину, только б не к Захарьину! По лёгкому скрипу двери за спиной понял: к Захарьину…
Визг резанул не хуже ножа, против воли заставив перейти чуть не на бег. Может, удастся выйти из здания, пока она в обмороки падает! Ан нет, не на ту напал:
– Мужчина, стойте!! Задержите мужчину!
Но Михеев уже свернул из длинного «продольного» коридора в короткий, ведущий в фойе. Его преодолел в шесть секунд… и чуть не повернул обратно: возле «аквариума» вахтёра стояли два плечистых мента в стального цвета комбинезонах и с дубинками на поясе.
Спокойно, спокойно, не могут они быть по его душу. Один блюститель оглянулся, и Владимиру поплохело: несостоявшийся омоновец из Котласа, что отвозил его к Третьяку. Почти одновременно с появившимся на упитанном лице патрульного узнаванием уже из короткого коридора ударил запредельный дицебел:
– ЗАДЕРЖИТЕ МУЖЧИНУ С КОСОЙ!
Ах, какая злобная радость полыхнула в светлых, «пронизывающих» глазах! Как прыгнула в мощную ладонь дубинка! Как бичом защёлкали команды:
– Стоять! Лицом к стене! Руки за голову! Лежать! Мордой в пол!
– В пол-то зач…– почки ожгло, дыхание перехватило.
Всё дальнейшее распластанный на полу Михеев воспринимал сквозь пелену отстранённости, как правдоподобный, затянувшийся кошмар. Выла прибежавшая обличительница в брючном костюме, раз за разом повторяя вновь прибывшим мэрцам, как она заглянула к Валентин Петровичу, а там, а там!.. а этот волосан по коридору, как кот! Ей вторил Пузырь с вахты, что этот молодчик у него давно на примете, и как сказал сегодня «в спорткомитет», он сразу неладное заподозрил!
А несостоявшийся омоновец, смачно защёлкнув на вывернутых руках задержанного наручники, с воодушевлением докладывал по рации, что вот прибыли к мэрии по вызову о хулиганящих подростках, а задержали убийцу. Очень подготовленный гад. Опасный… Вслед за этой тирадой смутно знакомый голос ахнул: «Владимир Николаевич! Это же Михеев!»… И было никак не проснуться…

В «попугайчике», по дороге в УВД, забрезжила надежда: хоть бы его «принял» Третьяк! Но день сегодня был явно нелётным. Следователь с моментально не запомнившейся фамилией оказался рослым, ширококостным, с немодным кудрявым чубом и малоподвижным лицом.
С первых же его вопросов Михеев окончательно уразумел, что влип по самые гланды. Вот элементарное – зачем он приходил в мэрию? Предположим, ответь правду: пригласил Захарьин. Тогда, что будешь отвечать дальше? Откуда знакомы? Какие отношения связывали и т.п. Можно, конечно так: пришёл к Захарьину как посетитель, увидел, испугался… А «по какому вопросу» посетитель? Да без понятия… И почему сказал вахтёру, что в спортком? Объяснять, как уже достал этот Пузырь?
И Владимир глухо молчал. На вопросы следователя, на объяснения, что отягощает этим своё положение, на угрозы и сочувствия. Даже не требовал адвоката: чай, не кино, а суровая действительность.
Невезуха всё не кончалась: в конвое, что повёз его в тюрьму, Жеки Смирнова не было. А вот в самой тюрьме повернуло на удачу. В «приёмник» прибежал длинный, тощий подполковник, которого тут все слушались. С порога закричал:
– Это какой Михеев?! Снова ЭТОТ Михеев?! В одиночку! Я сказал: в одиночку! – А вот это от души, товарищ подполковник, за это при случае проставлюсь.
В тёмной одиночке со знакомо шершавыми стенами и потолком в разводах сырости Владимир почувствовал себя почти уютно. Да и то сказать: уж не первая «ходка», привыкать пора. Упав на учуханный тощий матрас без одеяла, белья и подушки, он, наконец, начал думать.
Постепенно из сумбура эмоций и мыслей стало выделяться нечто главное. Что в прежних перипетиях позволяло ему довольно свободно пользоваться своими, скажем так, способностями? То, что с ним пытались обойтись не по закону. Соответственно, силу Дикого Леса не надо было противопоставлять мощи государственной машины.
А вот сейчас – шалишь. Взят и изолирован он вполне правильно. То, что не убивал, на данном этапе ничего не меняет. Он, безусловно, попал под подозрение, и дальнейшие действия всех участников кошмара обоснованны и законны. Всё по Правде, то есть.
Чубатый следователь, без взяток и прямых указивок сверху, сделает своё дело. А суд своё. И глупо, подло, да и бесполезно будет давить на них своими методами. Потому, что они не злодеи. Злодеи те, кто его подставил. А стало быть, все действия должны быть направлены против них. Изловив настоящего убийцу, он решит все текущие проблемы.
Дело за малым – изловить. Как, простите, здесь-то сидючи?! Тихо, тихо, без кипиша! Логически мыслить можно и здесь, а действия – это по любому после мыслей. Как там говорится: «любой на свете точно знает, как надо играть в футбол и как ловить преступников». А уж он-то детективов прочитал – не один вагон макулатурой забить можно.
Ниро Вульфы и прочие Львы Гуровы ставили чёткие вопросы: кому выгодно, кто мог «и тэ дэ». Он-то чем хуже? Тоже поставит. Вот только, что ответит?
Он даже не знает, «с кем имеет». Сто лет назад думал, что с руководителями «Истока». После их безвременной кончины полагал, что с Захарьиным. Сейчас вот есть повод в этом усомниться. Больше он никого не знает. Приплыли. Зайдём с другого боку. Кто мог?
Тот, кто знал об их встрече. А скорее, эту встречу предложил. Покойный-то спросил по телефону: «вы хотели со мной встретиться?» Значит, знал о первом, «холостом», визите Владимира. Ага, искомый злодей наверняка из мэрии. И может это быть кто угодно, от вахтёра, до главы городской администрации.
Только Захарьин-то чем ему помешал? А ведь тем, что засветился перед Михеевым. Ну, не перед Михеевым лично, перед Третьяком – не суть. Классический приём мафии: убрать связующее звено. И то, что столь высокопоставленный «маф», как Валентин Петрович, исхитрился стать таким «расходным» звеном, говорит о жёстких правилах и высоких ставках.
Но опять-таки от чего ушли, к тому пришли.
Измотанный бессонной ночью, утренними нелепыми и дикими событиями, допросом, бесплодными раздумьями Владимир ухнул в глубокий спасительный сон.

Сергей Лебедев, ссутулившись, сидел верхом на стуле, Женька Смирнов расхаживал по комнате.
– Хрен знает, Серёга! Этому крысу канцелярскому пику в сердце одним тыком всадили. А как Николаич холодным владеет – сам видел… Но, блин! Если б он кого из бандюганов завалил – да хоть целую кодлу! – это б на него похоже было. А тут пришёл в мэрию, прирезал старого сморчка и по-тихому свалил. Вернее, не свалил.
– Именно, что не свалил, – наконец, высказался Лебедев. – Может, Захарьин этот гнидой был почище Савы с Германом. Может, Вовке он поперёк горла стоял. Но Вовка бы так глупо не подставился. По тем-то жмурам ему ничего предъявить не смогли, хоть там его и подпирало.
– Ну, ты тоже думаешь, что не он?! – обрадовался Жека. – Тогда давай, что делать будем? Как Николаича вытаскивать?
Крупное лицо Сергея оставалось спокойным, но в голосе просквозило лёгкое раздражение:
– Вытащишь ты его, только если найдёшь, кто его так подставил.
– Ну, – с энтузиазмом кивнул Смирнов, явно ожидая развёрнутого плана действий.
– Ни ты, Жень, ни я убийц искать не умеем, – глянул исподлобья омоновец. – Хватать, заламывать – да. Искать – нет.
– Дак что теперь… – опешил Женька, – и не делать ни черта?!
– С Вовкой надо переговорить, – мотнул головой Сергей. – Может, он знает, где искать. Тогда уже легче.
– Блин! А как переговоришь-то? Ни мне, ни тебе в тюрьму ходу нету. Мужиков тамошних, так, чтобы надёжно, я никого, пожалуй, не знаю.
 – Я тоже, – подумав, признался Сергей.
Друзья надолго задумались. И лица их, по ходу раздумий, становились всё безрадостнее.

Велес смотрел сочувственно и печально.
– Ну, что же ты, скаженный, по ночам не спишь?! Или хоть днём! Видел я умысел на тебя. И кровь возле тебя…
– Отче, если б ты видел, кто умыслил, или кровь пролил… – пряча надежду, усмехнулся Владимир.
Старец отрицательно покачал головой:
– Нет, чадо, такой силы у меня нет. Ворогов тебе самому искать придётся.
Михеев подавил желание ответить какой-нибудь резкостью, вроде: «как, по запаху что ли?» и, молча поклонившись богу, ушёл в обычный сон с обычными снами.
Сны были обрывочными, по большей части неприятными. Надутый вахтёр не пускал его в Дикий Лес, грозно вопрошая: «Вы к кому?». Седой, очкастый, так толком и не увиденный Захарьин орал: «Мордой в пол!» и бил дубинкой по почкам, заставляя лечь на мокрое крыльцо мэрии. А на него, лежащего, сыпала тонкие папочки милая брюнетка, и присаживалась, выставив соблазнительные коленки и обдавая запахом духов…
Рывком проснувшись, Михеев почувствовал, что увидел во сне нечто важное, и аж зарычал, цепляясь за ускользающие видения. Ничего хорошего там конечно не было, кроме этой малышки с запахом… Стоп-стоять!
Соскочив со «шконки», арестант наскоро размялся и сел, только почувствовав, что стряхнул остатки дремоты.
Нахрена он ставил глобальные вопросы «кто мог», «кому выгодно»?.. Для начала разберёмся, как оно всё было.
Перво-наперво, после того, как следователь Третьяк послал САМОГО Захарьина, тот почувствовал перемену ветра и свалил в отпуск. Кто-то, равный ему в мафийной табели о рангнах, наверняка, знал – почему. Этот же гнус узнал, или сам увидел, что Михеев Захарьина ищет. И принял волевое решение – друга убрать, врага подставить. Очень рационально!
Что он там напуржил Валентин Петровичу – неважно. Но встречу организовал и время её знал. Киллер у него мог быть наготове, всё планировалось загодя. Хорошо, встреча назначена на 11 нуль-нуль, значит, без пяти можно соратника мочить? Ни хрена! Североречинск не Дрезден, Михеев – не Михельсон. В России получасовым опозданием никого не шокируешь.
А значит, убивца можно запускать лишь, когда козёл отпущения прискачет непосредственно на объект. Кто-то должен подать сигнал: «Лопух идёт», и ненавязчиво лопуха на минутку придержать. Во избежание встречи в коридоре. Что и было, мать-занага, проделано! Телефончик в ручке – сигнал, папочки по крылечку – стоп-кадр. А ты, Михеев, лопух.
Владимир снова вскочил, попробовал пометаться по камере. Получилось плохо: не планировалось помещение для променадов. Ничего, пробил пару взрывных «связок» руками-ногами, дал выход излишнему возбуждению. 
Что ж, один персонаж теперь известен. В лицо. Живи бы они в Емецке, Коряжме, или любом местечке с населением несколько тыщ, поиск бы не затянулся. А для двухсоттысячного полиса одного личика  маловато. Но было, было во сне что-то ещё!
Сначала он чуть не брякнул Велесу: «Как искать-то, по запаху?», потом… Никаких потом! Запах! Пахла брюнеточка умопомрачительно. И оставила свой след, злодейка, оставила! Платочек из рукава. По причине полной испохабленности он полетел в урну у входа.
У главного здания города дворники опоражнивают урны ежесуточно – к бабке не ходи. И делается это, сто пудов, рано утречком. А чаще – никакой надобности: бутылки там никто не бросает и мусорные пакеты тоже, не маргинальный райончик. А сейчас только вечереет, время есть. Михеев вытянулся на койке, успокоил дыхание, расслабился.

Велес выслушал, как всегда, внимательно. Убедившись, что Владимир закончил, уточнил:
– Так что, хочешь по следу этой лицедейки собачку какую запустить?
– Вроде того, Отче. Только в этом деле собачке человечья соображалка нужна. Или человеку собачий нюх.
– Оборотня?! – догадался наконец старец. – Быстро думаешь, Володимир, я уж не впервой замечаю. Сейчас Одинца кликну, скоро прибежит. Ты СМОТРИ пока, что нать.
– Погоди, Отче. Не так я быстро и думаю… Перво-наперво, Одинцу в городе помощник нужен. А как со Славкой связаться, ума не приложу.
– Чего прикладывать? Во сне ему явлюсь, да всё, что велишь, и скажу.
– Как?! Я думал, только… – ревниво протянул Михеев.
– Ходить снами только ты можешь. Ну, почитай, только ты. А просто явиться – это любому, кто меня примет. Славник, уж всяко, примет.
– Ну, уже во сто раз легче! Хотя нет, не в сто. Сетку на окне, допустим, опять булатом разрежу. Стекла тут тоже нет. Но ведь Одинец не филин, через прутья решётки не пролезет.
– Нашёл, о чём… – отмахнулся Велес. – У волколака силища почище медвежьей. Раздвинет эти прутья, хоть сам полезай. Да, ты сам-от отсель уйти не хочешь?
– И что потом? Всю жизнь у тебя прятаться? Это уж на крайняк… Да, Отче, значит, саблю-турчанку мне сюда прихвати, верёвку, чтоб Одинца на землю опустить, и… Пожрать чего-нибудь!

Одинец, голый, здоровущий, весело оглядел камеру и деланно посочувствовал:
– Да, небогато вы тут живёте. Я-то, убогий, думал: новая тыщща лет...
– Хорош прикалываться, волчара! – оборвал Михеев. – Держи саблю, ты повыше будешь. По трём краям сетку резани, чтоб всю отогнуть. Ага. Отгибай. А вот эти прутики как-то раздвинуть надо, чтоб ты свой толстый живот пропихнул.
Мускулистый, по-звериному поджарый оборотень только осклабился:
– Ладненько. Становись на четыре кости, здесь вот, под окошком.
– Зачем? – опешил заключённый.
– А пользовать тебя буду, люб ты мне! – заржал чёртов волколак. – Видишь, я и заголился уже. Да ладно, становись, не ломайся, мне ж с полу несподручь.
Владимир только крякнул, когда на хребет ступили босые лапищи и добрый центнер вплюснул его в бетонный пол. Потом крякнул Одинец, раздался натужный скрип металла. Ещё раз, ещё, и центнер со спины спрыгнул.
– Примай работу, княже!
Решётка была измордована на совесть, домкратом так не сделаешь.
– Ну, в тебе и дури! – позавидовал Михеев.
– Хочешь, в тебе столько ж будет? Давай укушу. За жопу, – простодушно предложил оборотень.
Владимир хмыкнул и озаботился:
 – Вопрос первый. Как по верёвке спускаться будешь?
– Сдалась мне твоя верёвка! Спрыгнул – и делов-то…
– Рехнулся? Тут метров шесть! Хожняры переломаешь.
 – Это вам, двоеногим, с печки соскочить боязно. Давай свой другой вопрос.
– Как из тюремного двора выберешься? Вот смотри, на той стороне ворота, там же проходная, ну калитка через домик. Внутри охрана и турникет…
Всё уяснив, Одинец уверенно сказал:
– Выскользну! Давай подсаживай, недосуг мне тут с тобой…
Протиснувшись ногами вперёд сквозь погнутые прутья, волколак дурашливо улыбнулся на прощанье, секунду повисел на руках и канул в ночь.
Голое тело трансформировалось на лету, и на выщербленный асфальт упал уже серый зверь, легко спружинив четырьмя могучими лапами. В следующий миг он рывком ушёл от стены, на удар сердца опередив набегающий луч прожектора. Казалось бы, двор освещался неплохо, но стремительная серая тень моментально затерялась среди других ночных теней.
На КПП торчали два сержанта-сверхсрочника и прапорщик. Курили, вяло трепались ни о чём, убивали тысячу первую ночь на дежурстве. В ближайшие часы не ожидалось ни машин, ни людей, ни проверок.
– Мне Колян сам рассказывал, – уверял собеседников лысоватый сержант. – Он эту пресс-хату и замывал. Натуральные медвежьи лапы в кровище отпечатались!..
– А сегодня наш подпол, как узнал, что этого Михеева по-новой привезли, лично прибежал, в одиночку его засунул…   
…Дверь, ведущая во двор, распахнулась настежь. Над самым полом, ниже широкого окна проходной, обозначилось стремительное движение. Поверх заклиненного турникета махнуло длинное мохнатое тело, ударило с разгону в наружную дверь, перечеркнуло освещённый пятачок у входа и растаяло во тьме…
Три служивых зачарованно молчали с пол-минуты.
– Тревогу врубить? – неуверенно предложил один из сержантов.
– Из-за собаки? – так же неуверенно возразил другой.
– Собаки, гришь? – бегая глазами, бормотнул прапорщик. – А дверь во двор наружу открывается… Михеев, гришь? Звони на «четвёрку», шементом! Пусть там глянут, что в камере: Михеев, или хер ночевал…

Лара, запахиваясь в халат и щурясь на свет, вышла в прихожую, молча уставилась на обувающегося мужа. Алтунцев преувеличенно-бодро ей улыбнулся:
– Ты спи, спи, рано ещё. – Ещё бы не рано, шестой час утра. Слава сам не мог поверить, что вот так вот, что-то там узрев во сне, куда-то попёрся ни свет, ни заря.
Лара, всё так же молча, расстегнула молнию на приготовленной Алтунцевым спортивной сумке. Полный комплект одежды: старые футболка, свитер, джинсы, ветровка, кроссовки с носками. Следя за манипуляциями жены, эколог вспомнил, что не положил трусы. И в данный момент порадовался этому.
Лара немного поразмышляла. Вроде, муж уходит не на ночь глядя, а наоборот. Тащит втихаря не парадно-выгребной костюм, а опять же наоборот. Но какого рожна?!
– Тебе голову давно не проламывали? – наконец нашлась женщина.
Но Алтунцев, уже полностью собранный, мудро уклонился от сражения:
– Солнце, извини, уже такси ждёт! Не беспокойся, я чисто по работе, –  и толстым ужом за дверь!
Добравшись до сквера перед мэрией, Вячеслав встал в начале еловой аллеи и всерьёз задумался: не шизофреник ли он? Минут через десять глупого топтания на непонятно кем указанном месте пришёл к неутешительному выводу, что да, шизофреник. Видимо, для черепушки  знакомство с обрезком трубы не прошло-таки бесследно. Подтверждая сию горькую правду, из-за рослой ели вышел голый мужик гренадерских статей и устало произнёс:
– Здрав буди, Славник!

А в трёхстах метрах от точки рандеву, в фойе здания городской администрации,  очень спокойный сержант милиции объяснял дежурному «пожарнику»:
– Борисыч, я наверно шизофреник. Видишь, у входа урна валяется? Так вот, Борисыч, я бля буду, видел, как перевернул её волк. Сибирский, с гривой. Я ж с Красноярска, немного в этом шарю. Порылся в ней, какую-то тряпицу в зубы взял и убежал. Ты ж знаешь, я не пью. Ну, так, чтобы запоем. Короче, довела меня Верка  своими скандалами…

Одинец со своей бородой смотрелся на редкость органично в старом свитере и джинсах. Эдакий вечный студент-спортсмен, то ли скалолаз, то ли штангист. Он привел Алтунцева на тихую улочку сразу за зданием мэрии.
– Вот здесь вот, Славник, хош ты мне верь, хош – нет, след её обрывается, ровно на крыльях улетела. Может, она самовилка? Водятся они у вас?
Эколог тяжело вздохнул:
– Да проще всё, старина. Здесь она в машину села. Глупо было ждать, что ты по следу до дома её дойдёшь. Это Володька за соломинку хватался. – Язык не повернулся сказать, что Михеев только зря выдернул честного оборотня из леса, а его из под бока у жены. – И как тебе сейчас возвращаться?
– Вернуться не штука: какую псину поздоровее удавлю, или человечишку ненужного укажешь… Только, думается, не время ишо. Надоть умом пораскинуть, может, как по-иному её поискать. Я теперь её из всех баб в этом городе узнаю, лишь бы встренуть.
В чём-то волколак был прав, но вот как его привести домой, и что сказать Ларисе – проблемка похлеще всех остальных, господа. Но проблемка эта – его. Поэтому Алтунцев лишь тихонько вздохнул и обречённо сказал:
– Ладно, пошли пока ко мне. Позавтракать надо, да и спать ведь хочешь.
Но оборотень мотнул вихрастой головой:
– Володимир сказал: у тебя гостить не с руки. Просил, чтоб ты меня к его девкам отвёл. Они ранёхонько встают. Далече тут?
Славка, чего греха таить, с немалым облегчением пожал плечами:
– К нему, так к нему. Такси вызовем. На тех же крыльях, что твоя самовилка полетим.

Все заводчане в Северореченске встают рано. Людмила, будучи природным «жаворонком», поднималась, наверное, раньше всех. А с шести до семи утра для неё был самый плодотворный период. Даже теперь, когда из-за дикого, невозможного ареста мужа всё валилось из рук. Услышав в седьмом часу звонок в дверь, она испытала неистовую надежду, что это вернулся выпущенный с извинениями Владимир. Умывающаяся в ванной Юлька продемонстрировала синхронность мышления, крикнув: «Папа!».
Увы, надежда как вспыхнула, так и погасла. На пороге торчал Славка Алтунцев с незнакомым молодым амбалом. Поздоровавшись и извинившись за ранний визит, эколог заявил:
– Люда, это Одинец. Он… следопыт. И он может помочь. Володя просил, чтобы ты приютила его дней на несколько.
Женщина откровенно опешила:
– Но… мы сейчас уходим на работу, до самого вечера.
– А ничего, хозяюшка, я до самого вечера и просплю,– зубасто улыбнулся амбал, –  только замкните меня, чтоб не зашёл кто.
Михеевы в четыре квадратных глаза смотрели на подозрительного бородача. А тот, нимало не смущаясь, добавил:
– Тебе он велел сказать: «Люмилка», а тебе – «Юл-кен».
Услышав их домашние, «секретные» имена, Людмила всхлипнула, а Юлька наоборот успокоилась, сказала с нажимом: «Мама!» и решительно спросила визитёров:
– Завтракать будете?

Подполковник Кислицын, сжав побелевшие губы, неверяще смотрел на разрезанную стальную сетку, на безобразно погнутые прутья решётки и испытывал непреодолимое желание убить. Объект его кровожадности смирненько стоял в углу под бдительным присмотром двух коридорных.
 – Значит, и в карцере сетку тоже ты порезал, когда в прошлый раз у нас гостил. Мы просто не сразу заметили. – Арестант сказанное никак не прокомментировал. Начальник тюрьмы склонил голову на бок и слегка понизил голос: – Слышь, мужчина. Это ты со следователем можешь молчать, как рыба об лёд. Со мной тебе лучше разговаривать. Бежать собрался? – чёртов «постоялец», глядя подполковнику прямо в глаза, отрицательно помотал головой. – А какого хрена тогда инвентарь портишь?! – сорвался-таки Кислицын.
– Товарищ подполковник! – в дверь заглядывал суточный дежурный капитан Неумывако. Начальник перевёл дыхание и, не сразу оторвав взгляд от зэка, вышел в коридор.
– Константин Леонидыч, тут, короче, такое, – негромко зачастил кэп. – Ночью сюда звонили с КП, просили проверить, на месте ли Михеев. Ну, я их прессанул. Короче, у них волк через турникет сиганул, трое видели, вот…
Подполковник, уставившись поверх фуражки коренастенького дежурного, с минуту качался на каблуках. Потом решительно вернулся в камеру, где опять на «пониженных» обратился к проклятущему Михееву:
– Так что, так и будешь теперь все окна выставлять? – Тот снова помотал головой. Кислицын приободрился. – Значит, если стекло тут вставим и решётку исправим, больше ничего не будет? Обещаешь? – удовлетворившись кивком Михеева, начальник пенитенциарного заведения покинул тесную «одиночку».

Оставшись один, Владимир очень скоро понял, что вот это и есть самое страшное. Если не занят транзитной переправкой оборотней, если не спишь – а сколько можно? – если не выдерживаешь гнев своих тюремщиков, а просто остаёшься один, на неопределённый срок. Где-то там миллион нужных дел, люди, которым ты очень нужен, и которые нужны тебе. Они там, а ты здесь.
У писателя Феликса Кривина есть замечательная миниатюра о тюремной решётке. Она, решётка, очень принципиальна: всегда занимает одну и ту же позицию, всегда придерживается одних и тех же взглядов. А вот твоя позиция относительно решётки может меняться. И взгляды на неё, соответственно, тоже. Если ты в большом мире, она отделяет от тебя только маленькую камеру. Ты это переживёшь легко. Но если ты в камере, она отделяет от тебя весь большой мир… Вывод у Кривина, кажется, такой, что при всём, при том, решётка не навязывает тебе свою позицию, решай сам.
К сожалению, не всегда оно так. Почему в народе и говорят: от тюрьмы, да от сумы не зарекайся. От много можно заречься, от пьянства например. Насильно ведь никто не споит. А вот насильно разорить, или подставить могут, могут. Пусть в жизни это редко, но тому, с кем случилось, статистика не утешение.
Через несколько часов, которых всегда не хватало на воле, Михеев просто не представлял, как же люди сидят годами? Физически ощущать, как жизнь проходит мимо и знать, что потерянное здесь время тебе никто не вернёт, не зачтёт… Словом, вызов к следователю он воспринял, как луч света: помнят ещё о нём в огромном мире! Правда, прошло это быстро.
Как только его усадили между двух мужиков примерно его возраста и предложили по желанию поменять место, Владимир заскучал, сообразив, кому его сейчас предъявят. Предъявили его фигуристой мадам из мэрии, той, что проинформировала об отпуске Захарьина. Мадам безошибочно в него ткнула и вспомнила «где, когда, при каких обстоятельствах».
– Гражданин Михеев, зачем вы приходили к председателю комитета… – Попен-жопен.
И Владимир снова молчал, как вчера, не отвечая даже на отвлечённые вопросы, вроде анкетных данных. Ещё чубатый следователь продемонстрировал ему распечатку оператора сотовой связи, из которой следовало, что Захарьин В.П. звонил ему за час до безвременной кончины. Подследственный поддержал разговор всё так же активно. И так же не стал подписывать протокол допроса.
Вернувшись в камеру, однако, почувствовал себя куда бодрей и, отбросив все абстрактные рассуждения, с полной выкладкой взялся за тренировку.

Людмила, выбравшись из переполненного автобуса, подходила к дому не то, чтобы со страхом, но с явным дискомфортом. Будучи женщиной очень практичной и житейски умудрённой, сейчас она просто не могла понять себя утреннюю. Оставить в квартире незнакомого, явно подозрительного мужика, не посмотрев даже его документов… Это только от страха за Михеева!
Юлька, как назло, задерживается сегодня на работе, иди вот тут одна домой! Знакомая серебристая «Вольво» возле подъезда и две знакомые крупногабаритные фигуры возле «Вольвы» её несказанно обрадовали. На простых суровых лицах Лебедева и Смирнова большими печатными буквами было прописано расстройство и сочувствие. И некоторая виноватость: они ж тоже из органов, столь неправильно карающих.
– Ребята, какие вы молодцы, что заехали! – с чувством сказала Людмила, теперь уже заторопившись в квартиру: а всё ли там в порядке.
Поднимаясь на пятый этаж, она предупредила, что наверху ждёт (если ещё ждёт!) присланный Владимиром КТО-ТО. Парней это явно озадачило и насторожило.
Бородач действительно ждал, сразу вышел в прихожую. Начал здороваться с хозяйкой и осёкся при виде двух сопровождающих, здоровьем ему под стать. Мужчины молча поизучали друг друга. Неожиданно Жека спросил:
– Из Леса?
– Ну.
– Как звать?
– Одинцом кличут.
– А ты кто? – Видя нерешительность Одинца, Смирнов скорректировал вопрос: – Ну, леший там, оборотень…
Одинец сморгнул и признался:
– Волколак.
Смирнов сияющими глазами посмотрел на впавших в ступор Сергея и Людмилу и торжественно протянул руку:
– Женя!
Чтобы окончательно не рехнуться, Людмила не стала вникать в явно лишнее. Просто сказала:
– Ребята, идите в комнату, сидите, сколько надо, только помогите Володе! – И пошла готовить ужин в расчете на десятерых обычных мужиков.
Выслушав рассказ Одинца о ночных потугах взять след, милиционеры долго молчали. Им яснее лесного жителя виделась безнадёжность попытки выследить – именно выследить! – брюнетку в не самом маленьком городе.

Молодой импозантный толстяк, умело развалившись в рабочем кресле, слушал включенный на «громкую связь» телеон. Телефон «неотслеживаемый» и предназначенный исключительно для этого абонента.
– В общем, никак не соскочит, – подытожил приятный, но явно подобострастный голос. После паузы преувеличенно деловито добавил: – Может, разком разобраться и с этим Алтунцевым? Ну, пока у меня… работник под рукой?
В этом был свой смысл. Киллера в Северореченске оставлять не стоило. По крайней мере, в живых. Эколог, сам по себе, без Михеева, мог быть и не опасен. Но кто знает? Как сказал умнейший государственный деятель: нет человека, нет проблемы.
– Пожалуй, милейший, пожалуй. Меня радует энергия, с которой вы берётесь за дело. Только не забывайте, что ваша инициатива должна оставаться подконтрольной. – Последняя фраза вызвала у невидимого собеседника каскад восклицаний и заверений, впрочем, тут же мягко оборванных: – И постарайтесь, чтобы всё выглядело несчастным случаем. Наши контакты в органах сейчас несколько опосредованы, не всякому делу легко придать нужное направление.
Дав «отбой», толстяк ещё с минуту пораскручивал вращающееся кресло, размышляя о своём, потом со вздохом пододвинул кипу бумаг. Государственных, вполне нужных, в которых он прекрасно разбирался. До конца рабочего дня оставался почти час, и ничто не мешало потрудиться на благо родного города.

Сергей  Лебедев позвонил ему заранее, поэтому Третьяк визита ждал. Не удивился он и присутствию Смирнова, они уже заходили к нему вдвоём. А вот третий гость его слегка насторожил. Небрежно одетый молодой бугай с бородкой и причёской «эгей, славяне!» и кошмарно добродушной мордой лица. Имечко оказалось тоже под стать: Одинец.
Быка за рога взял, конечно, Смирнов:
– Дмитрич, ты, верняк, уже знаешь: Михеева за убийство Захарьина взяли. Так вот, Дмитрич, он Захарьина этого не убивал.
– Верю, – кривовато усмехнулся следователь, – не его стиль. Вот если бы старого сволоча кто-нибудь загрыз, или ужалил… А от меня-то вы чего хотите? Я тут никаким краем.
Дальнейший разговор требовал чёткости изложения, поэтому вёл его Лебедев. Третьяк знал его, как мужика исключительно серьёзного и рассудительного. Впрочем, он бы итак не решил, что к нему в кабинет зашли побредить. Буквально всё, связанное с Михеевым, наводило на мысль о психиатре, он уже стал привыкать.
– …Ей около тридцати, рост 160 на каблуках, очень стройная. Брюнетка с короткой стрижкой, глаза карие. Одинец её по запаху узнает. Но не по улицам же бродить, принюхиваться…
Дмитрий Дмитриевич всё-таки предпринял последний тест на нормальность. Попросив бородача отвернуться, взял из пачки «А-4» три чистых листа, на одном подержал ладонь сам, другие предложил Смирнову с Лебедевым. Поставил в уголках меточки. Перетасовал. Потом позвал Одинца:
– Какой кто из нас трогал?
Бугай, даже не наклоняясь, втянул воздух ноздрями и безошибочно раскидал листы. Всё шло нормально, бред продолжался.
Третьяк задумчиво сунул в рот сигарету, глянув на вновь шевельнувшиеся ноздри странного гостя, передумал, с раздражением бросил её на стол и забарабанил пальцами по столешнице. Приличия ради, надо бы повыламываться. Мол, с какой стати он должен влезать не в своё дело? Кто ему этот Михеев?.. Вообще, граждане, что за фигня: его следовательские таланты постоянно кому-то нужны либо для того, чтобы чёртова сенсея посадить, либо его же вытащить!
Выламываться Третьяк не стал, даже для приличия. Смех сказать, ему польстило, что эти парни пришли к нему.
– По городу шариться – дело дурное. И нюх потеряешь, и ноги до жопы сотрёшь. Давай работать не ногами, а головой. Захарьина убрал кто-то того же уровня, из своей же мафии. Захарьин действовал через «Исток», пока там ваш Михеев не погулял. Новую фирму раскрутить тяжело. Проще на место Приходьки и Савы нового исполнителя поставить. Особенно, если при этом концы обрубить: Захарьина, раз уж засветился, и Михеева – куда же без него? Вот в «Истоке» и надо искать.
У Смирнова и Одинца выражение физиономий было примерно одинаковое: эдакое крестьянское уважение к грамотному человеку. Голова! У Сергея Лебедева – конфузливое: как же я сам-то не допёр? Когда другой решение предложил, всегда кажется легко.
– Там ведь, и точно, новый директор, – покивал большой головой омоновец, – и тоже с биографией.
Дальнейший план действий наметили быстро, условились о связи и пожали руки. Проводив гостей, Третьяк наконец-то закурил и взялся за телефон:
– Юра, ты ещё на месте? Зайди.
Юра, в неизменной клетчатой рубашке и плечевой кобуре от ритуала на этот раз отступил. Сигарету из третьяковской пачки брать не стал и присаживаться тоже. Встал перед столом, глядя без всякой приязни. Предвкушая какое-то мстительное удовольствие, следователь начал:
– Юр, опять по «Истоку» пошуршать надобно…
– Короче, – прервал Юра, – я тебе говорил, что больше не должен? Упрятали Михеева – радуйтесь. А я вам больше не помощник, понял?
– Старина, ты мне говорил, что Михеев путний мужик? Говорил или нет?
– Говорил, и сейчас скажу, – набычился маленький опер.
– Ну, так не говорить надо, а помогать. Пердуна старого он не убивал. А как убийцу найти, я знаю.
Юра взял из пачки со стола сигарету и зажигалку, присел. Вот так, Дим Димыч, мы снова уважаемые люди, потому как, сами себя зауважали.
–  Срочно нужно найти одну чуву. Я думаю, у нового генерального в окружении …

Марсель твёрдо знал, что он умнее всех, кто вокруг. Они могут быть образованнее, богаче, сильнее, красивее, везучей. Это всё – почти каждый. Зато он может безнаказанно убить любого из них. Богатого, образованного, сильного… Потому, что умнее.
Что можно убивать, он понял в восемь лет. В детдоме, где он дожил до столь почтенного возраста, было неплохо. Лаской ни работники, ни другие воспитанники не баловали, но и сильно никто не обижал. Заведующая – тётка справедливая – за этим следила.
Потом пришли сразу три новеньких, из какого-то РЕ-А-БИ-ЛИ-ТА-ЦИ-О-НО-ВА центра. Одному было 13, двум по 16 лет. Про них все говорили, что они «малолетние бандиты». Малолетние-то, малолетние, но в детдоме они оказались самыми старшими. И всё стало плохо. Заведующую они не боялись. Они взрослых вообще не боялись: «А чё они сделают»? А воспитанники боялись их. Все.
Бандиты не стеснялись: отнимали, заставляли воровать, били. Потом поверили, что им можно всё и изнасиловали Таньку Матусову. Таньке было двенадцать, но титьки у нёё были, как у взрослой. Двоих шестнадцатилетних посадили. Третьего с ними почему-то не было.
Третий – Стерлик – малость попритих.  «Держать» детдом в одиночку он не мог. Но на самых маленьких втихаря отрывался от души. Марселю отчего-то доставалось больше всех. Так было ещё хуже: всем стало легче, а тебе нет.
Как-то весной человек 10 детдомовских побежали на соседнюю стройку. Кирпичная пятиэтажка была достроена до четвертого этажа. По едва начатой стенке пятого самые смелые проходили, раскинув руки. Стенка была не узкая, в два кирпича, но ведь не на земле же! Марсель не ходил: знал, что сразу свалится. Кто-то из младших, чтобы подчеркнуть собственную смелость, крикнул: «Марс бояка!»
Стерлик шёл над бездной мимо, уверенно, с сигаретой:
– Э, мелкий, пошёл за мной! Метнулся, Сникерс!
Марсель очёнь чётко увидел всю картинку. Мучитель на краю пропасти, почти спиной к нему. На них никто не смотрит. И «Сникерс» метнулся. Стерлик, только что глубоко затянувшийся, даже не смог крикнуть. Падение последнего из бандитов с «мелким» никак не связали. Жизнь снова наладилась.
Изломанный, в луже крови и мозгов труп, среди бетонных плит и арматуры, Марселю по ночам не снился. И он сделал выводы, определившие его дальнейшую судьбу.
В 14 лет снова понадобилось убить. О нём вспомнила дальняя родственница – старушенция с двухкомнатной квартирой. К 84 годам всю мало-мальски близкую родню она потеряла, а вот болячки нажила все, какие бывают. И совсем намылилась прописать «приютского» у себя, как прикатила из деревни ещё одна дальняя родственница, восемнадцатилетняя студентка медучилища.
Такой конкуренции Марселю было не выдержать. Тем более, девчушка оказалась маленькой серой мышкой, парням и задарма не нужной. Ей было не в ломину ставить бабульке уколы и примочки – делать-то один фиг больше неча. А старая грымза ваще в сказку попала.
Домой медичка бегала через пересекавшую микрорайон речушку, скорей, большой ручей, вытекавший из приличного озера. Мосток был простенький, без перил. Да там и упади, толком не промокнешь. Только не в ледоход. А её, бедолагу, угораздило упасть именно что в ледоход…
Так что, пришлось бабуле доверить свою старость «архаровцу». Впрочем, недолго и промучилась. Марсель, чтоб не засидеться в сиделках, хорошенько поднаторел в лекарствах. И к 18-летию подарил себе благоустроенную жилплощадь.   
 Извечный вопрос юношества «кем стать?» его не мучил.  Парню из детдома сложно выйти на банкиров, или бизнесменов. А на блатных: да хоть сто порций – там своих навалом. И само слово «киллер» - нормальное такое слово. Не «токарь» и не «сварщик».
В кино киллер обязательно крутой мужик, какой-нибудь Жан Рено. Стреляет из всего, от гаубицы до рогатки, владеет единоборствами, водит любую тачку… Херня это всё. Марсель ничего такого не умел – откуда, нафиг?
Просто он, «познакомившись» с «объектом», быстро врубался, что надо сделать. У одного лихача поработал с колёсами, это ничего, что «мэрс», на стоянке хранился. Другому бабнику подпёр дверь баньки на удалённой даче. А банька самовозгорелась. Крутому боссу с телохранами сбросил с третьего этажа под ноги связку динамита. И нахрен оптические прицелы? Приходилось, конечно, и стрелять. Из шпалера в упор, в подъезде.
Работал всегда с теми, кого знал. Заказы со стороны не брал. Но тут Бивень – его главный заказчик и крыша – очень попросил за своего кореша по зоне. Тот вдруг хорошо поднялся, но потребовалось кой-кого стереть. Вот Марсель и прикатил на край земли, в Североречинск. И ладно – работа досталась несложная, а бабло обещали, как за банкира с шоблой охранников.
С хрычом из мэрии всё прокатило как по смазке. Теперь Марсель неспеша шагал за шкапистым ботаником. Этого-то ваще можно было завалить в первый вечер. Но платили за «случайность», трагическую, ясный пень. Вот и приходилось второй день топать с интеллигентом на работу, с работы… Засветиться Марсель не боялся – на него никогда не обращали внимания, хоть 20 раз за день мимо просквозят.
Что-то привычно щёлкнуло в голове, и Марсель послушно замер. Значит, его не видный фраерам ум нашёл решение, надо оглядеться и понять.
Так, остановка автобуса сразу за перекрёстком. Не улочек, а проспекта и магистрали. Объект идёт с остановки обратно к светофору. Там стоит, ждёт зелёного. Это оба дня случайность, или тут без вариантов? Не обращая больше внимания на ботаника, Марсель стал ждать следующего автобуса. Вместе с вышедшими из него людьми пошёл к светофору.
Он пропустил с десяток автобусов. Чтоб проходили перекрёсток по-разному: в начале переключения, в середине, в конце. Ждал последнего выходящего пассажира, или шёл с первым. По-любому, к светофору он приходил на красный свет. И ждал от 10 секунд до 30.
И если первые, уже ожидавшие, машины поперечного потока трогались не спеша, то последние неслись с недалёкого моста-путепровода с хорошим таким разгоном. А ботаник-то, оба дня, проталкивался вперёд: торопится человек к жене под каблук!
Домой, это, конечно, не на работу, может другим маршрутом пойти: в магазин там, на почту. Тогда придётся лишний день в этом Североречинске курить. Ладно, кантовались в деревнях и позадрипаннее. Только связь с бивневым корешем лучше обрубить: бережёного бог бережёт. Марсель расслабился, зевнул и спросил у хорошо прикинутого парня:
– Друган, где тут поблизости кофейку выпить можно?

Помимо Чубатого в кабинете имел место быть красивый милицейский полковник лет сорока пяти. Форма сидит «как шкура на лошади», лицо мужественное, без всякой смазливости, взгляд орлиный, пронзающий. Типаж, хоть в кино снимай. С минуту помолчали все втроём. Владимир потому, что так уж взялся с самого начала. Чубатый следак потому, что уже утомился говорить за двоих. Полковник, наверно, за компанию. Он же столь компанейское молчание и нарушил:
– Ну, давай, Ребещенков, показывай, чем разжился.
 Чубатый, оказавшийся Ребещенковым, извлёк из мягкого футляра диск, поставил его в простенький DVD-плейер, поманипулировал джойстиком, и экран старого «Акая» осветился.
Знакомая мелодия. Знакомый зрительный зал. Знакомая сцена. Концерт в честь Дня учителя. Силами учителей. Преподавателей – и соответственно мастеров – вокала, хореографии, бального танца, инструментальной музыки, актёрского мастерства. И боевых искусств.
Вот он, полуголый, к восторгу женщин в зале, крутит рандаты-фляки, работает «нунчаками», шестом… и кинжалом. В данном случае, имеет значение только кинжал. Короткую фехтовальную композицию, завершавшуюся винтовым ударом, следователь прокрутил трижды.
– Что ж, – весомо произнёс полковник, – передавай дело в суд. По-моему, никаких неясностей. Дело на контроле губернатора, нечего тянуть.
– Мотив, Эдуард Сергеич, – негромко напомнил Ребещенков. – До сих пор не найден мотив. А этот… молчит, как юный партизан.
Полковник величественно откинул красиво постриженную голову:
– А что мотив? Такой молодчик явно работает по заказу. Захарьин был порядочнейшим человеком, старой закалки, я его хорошо знал. С таким, как этот, у Валентин Петровича ничего общего быть не могло… Нет, Ребещенков, ты видел? Он, обнаглев, на сцене свои киллерские прихватки рекламирует, а эти пии-да-гоги ему овацию устраивают! – На Михеева он смотрел, не скрывая брезгливости. – И скольких же детей ты профессиональными убийцами сделал, мразь? Придётся всю твою малолетнюю банду под надзор брать. Да, перебор у нас с демократией, перебор… – Упруго поднявшись, полковник вышел из кабинета.
Вдох-выдох, вдох-выдох. Пока чубатый Ребещенков пишет «отказ от подписи протокола допроса» и вызывает конвой. Вдох-выдох, вдох-выдох. По дороге в камеру. И в камере, ненавистной до воя, до головой о стену!
 Надо было уснуть: повидаться с Велесом, узнать, как там Одинец в 21-м веке, выпить сурьи, наконец… А Владимир, как дурак, раз за разом прокручивал в голове чеканные полковничьи фразы: «порядочнейший был человек», «сколько же детей ты сделал убийцами, мразь», «всю твою малолетнюю банду под надзор»… Ночь проходила, а сон не шёл. 

– Как вы всё это жрёте? – Одинец в полной прострации нюхал кусок колбасы, которую Смирнов вообще-то полагал весьма приличной. Перед этим оборотень поперхнулся молоком из тетрапака.
– Хорош давай харчами перебирать, – прошамкал Жека с набитым ртом,  – ноги протянешь, дурик!
– Ни шиша! – заупрямился бородач. – Ночью перекинусь, сбегаю, каку-нито псину задеру, всяко не эта отрава!
Женька чудом подавил рвотный рефлекс и собрался наорать на привередливого гостя, но кулинарную дискуссию прервал телефон, заигравший бодренькую мелодию. Милиционер алло-кнул, два раза угу-кнул и, забыв о еде, бросил оппоненту:
– Обувайся, щас Серёга за нами подъедет.
Познакомившись с Одинцом, Жека сразу заявил, что лесной гость будет жить у него, потому, что они ОДНОЙ ВЕРЫ. И места у него завались: однокомнатная «брежневка». Они, и правда, сразу поладили.
Прошлый вечер единоверцы начали в спортзале, где изрядно намяли друг другу бока. Потом, под хорошее настроение, попёрлись в ночной диско-бар. «Тутошние посиделки» гостю из леса понравились: «Девок-то, девок! И бесстыжие все»… Недавно дружненько вернулись к Смирнову, вот только с кормёжкой оборотня, избалованного экологически чистыми продуктами, возникли напряги.
 Здоровенные мужики стремительно сбежали со второго этажа и легко нырнули в низкую серебристую «Вольво».
– Осторожней, волки! Машину развалите, – буркнул Лебедев. – Третьяк что-то нарыл, едем к нему.
Третьяк курил у открытой форточки, что и прокомментировал вместо приветствия:
– Достали вы, спортсмены-оборотни: в собственном кабинете курить боюсь! – и с сожалением отправил ещё длинный окурок за окно.
– С вас бутылка, – продолжил он, усаживаясь за стол. – Мадам, один в один с вашим словесным портретом, запеленгована в «Истоке». Месяц назад там непонятным образом воцарился новый генеральный – просто близнец покойного Приходьки. Только ещё и в рэкете напрямую отметился в весёлые девяностые. Так вот, этот, ныне уважаемый, Антипин Александр Антонович привёл с собой в «Исток» и секретаршу. Евсюгина Анна Ивановна. Боевая подруга на зависть, пробу ставить некуда. После школы из Североречинска подалась в Питер. Там сделала проститутскую карьеру. Работала по вызову для VIP-клиентов. Потом проходила по делу об ограблении, правда, свидетельницей. А потом и во второй раз. Опять-таки соучастия доказать не смогли, но из Питера предпочла подорваться. Дома, то бишь здесь, близёхонько сошлась с Антипиным. Подробности их совместной жизнедеятельности нам без надобности. Но, если Одинец её опознает, уже ясно, кто за ней стоит.
– Дмитрич, с нас две бутылки! – Жека раздумьями и сомнениями не мучился. – Давай пять, мы поехали в «Исток», ща Одинец её занюхает…
– Не горячись, – осадил друга Лебедев, – ну узнает её Одинец, ну ясно, кто за ней стоит. Как ты их прижмёшь? Доказательств и улик против них никаких. Посмеются над нами в лучшем случае.
Смирнов растерянно посмотрел на Сергея, на Третьяка, и словно за помощью повернулся к Одинцу. Помощь немедленно поступила.
– Сперва они посмеются, опосля мы. Последний-то лучше смеётся, – спокойно возразил оборотень. – Вы только мне с ними потолковать дайте, так баять будут, что рот шапкой затыкать придётся.
Следователь, конвойный и омоновец переглянулись, вспомнили, что всё, связанное с Михеевым, решается необычными средствами, и Третьяк сказал:
– Я с вами поеду.

Приёмная прекрасно сочетала в себе официальность и уют. Явно поработал хороший дизайнер и за хорошие деньги. Секретарша за «ноутбуком» была под стать приёмной: тоже сочетала в себе строгость и сексапильность.
Чёрные, умело подведённые глаза вопросительно уставились на четверых мужиков. Впрочем, в глазищах тут же мелькнуло узнавание. Не личное, конечно. Просто особа со специфическим жизненным опытом безошибочно опознала ментов. Причём, ментов, ведущих себя непонятно.
Трое, едва взглянув на неё, уставились на четвёртого, бородатого, на мента не похожего. Тот шагнул к самому столу, слегка подался вперёд и шумно втянул ноздрями. На простецкой, до «не верю», физе появилось идиотски блаженное выражение.
– Она, мужи, чтоб у меня линька началась! – радостно сообщил он остальным.
– Господа, в чём дело? – требовательно вопросила секретарша. Сейчас она могла себе такое позволить.
Дальше менты повели себя вполне типично: засветили «корочки», спросили начальника, узнав, что он «есть, но занят», и ухом не повели, нагло направились в кабинет. Мало того, когда она резво сунулась впереди них, легко внесли к шефу и её.
Александр Антонович Антипин визиту удивился, но не растерялся: не та школа, да и положение нынче не то. И сделал в уме «зарубочку», что всю старую охрану надо срочно менять на свою. Был он худощав, подтянут, небрежно элегантен и самоуверен.
– Слушаю, – коротко и солидно бросил он, не посчитав нужным подняться.
– Расскажите нам про Захарьина и Михеева, всё что знаете, – задушевно попросил гость с лицом наименее привлекательным, но наиболее интеллектуальным.
Лица у директора и секретарши закаменели. Вот теперь Антипин решительно встал:
– Что за провокации?! Аня, немедленно позвони… – и осёкся.
Бородатый громила сноровисто раздевался. Сбросив с ног не зашнурованные кроссовки, сдёрнул носки, стянул через голову свитер вместе с футболкой, обнажив мощный незагорелый торс. Другой здоровяк, с серьёзным лицом и нависающими бровями отрывисто сказал:
– Я, пожалуй, в приёмную, мало ли кого занесёт, – и торопливо вышел.
А остальные, включая секретаршу, зачарованно досмотрели, как ражий мужик вылез из мешковатых джинсов, под которыми ничегошеньки, кроме впечатляющего естества, не оказалось. Брюнетка этого насмотрелась – дай бог каждой, но ситуация требовала завизжать, грохнуться в обморок, или что там принято у порядочных?
– Ежели гукнете, сразу смерть лютая, – почти равнодушно предупредил бородатый охальник и… и…
В голливудских ужастиках это смотрится, может и страшно, но где-то даже эстетично. В жизни шокировало, прежде всего, омерзение. Разум обычного человека буйно отказывался такое воспринимать. Тошнотворный хруст костей. Дико вывернутые суставы. Текучая, словно загноившаяся плоть, пузырящаяся, меняющаяся. Ползущая сквозь почерневшую кожу щетина. Лицо, превращающееся в морду…
Одинец мог перекинуться мгновенно, но делал всё нарочито медленно. И остановил трансформацию на пол дороге, в самом отталкивающем виде: не человек и не зверь, жуткое в своей уродливости существо. Смирнов с Третьяком прекрасно знали, что за зрелище их ожидает, но и их пробрало до печёнок. Чего говорить о генеральном с секретаршей? Связь с действительностью они как-то не утратили, но это было легко поправимо.
– Ну, кайтесь, выпоротки, пошто на Володимира навет возвели? – Такой голос – утробно-рычаще-булькающий – голливудские звукооператоры ещё не синтезировали! – Тебе, махляк, счас ногу отгрызу. И съем. Потом другую. С тебя, девка-баба, прокобелёвки достанет. Срок выйдет, шшаночка родишь, мохнатенького…
Евсюгина очень не женственно, почти басом, сказала:
– ВА-АА… – и хряснулась, наконец, в обморок.
Антипин непонимающе глядел на растекающуюся из брючины лужу…

В приёмной Анна Ивановна с неживыми глазами, голосом робота-оператора информировала звонивших и заглядывающих лично, что Александр Антонович сегодня не принимает. Сергей Лебедев сидел ближе к входу и старался на неё не смотреть. И всегда-то неулыбчивое лицо омоновца стало уж вовсе мрачным. Что, кстати, шло на пользу делу, отбивая у визитёров охоту задавать уточняющие вопросы.
Остальные участники недавних событий скрывались в кабинете генерального. Жека возбуждённо расхаживал по просторному помещению, порой от избытка эмоций срываясь на бой с тенью. Третьяк ковал железо, не отходя от кассы, то есть, профессионально цепко вёл допрос Антипина, деморализованного, апатичного и мокрого. Одинец, донельзя простой и добродушный с интересом листал глянцевый журнал. И время от времени ободряюще поглядывал на допрашиваемого.
 – Я его не видел, ни разу. Говорили по телефону. Он сам звонил. Предложил занять место Германа, я сразу подписался: кто от такого отказывается?
– Просто вот так взял и предложил? Из чистого альтруизма, или из-за великих талантов?
– Да ясно всё было: делай, что скажут. Ну и что? Мы с Приходькой вместе крутиться начинали, в девяностых. Срок оба оттянули. Только потом он к мэру ногой дверь открывал, а у меня фирма по установке пластиковых окон…
– А как же вас в должность ввели?
– Через немецкий банк. Контрольный пакет акций на моё имя – и всё…
– Ладно, с этим ещё разберёмся. Что по Михееву с Захарьиным?
– Так же, по телефону. Сказал, что надо сделать. Велел толкового исполнителя найти.
– Тебе, вот так вот, хрен знает кто, приказал организовать убийство, и ты взялся?!
– Ну… А что?
– Да в самом деле, ничего, с кем не бывает? – Третьяк погрустнел, наверно вспомнил, как ему самому названивал Захарьин. – Ладно, кто исполнитель?
– Не знаю. Я с корешем по зоне связался, с Бивнем из Воронежа. Он его и прислал. Тот мне уже из города позвонил. Один раз встретились, вечером на улице. Я ему данные на … этих передал, и про башли договорились. И мобилу ему дал, чтоб во время операции связь держать. День он в мэрии покрутился. И всё, позвонил, что готов. Когда мне шеф звякнул, что Михеев к Захарьину через час придёт, Анька на крыльце встала, а … этот уже где-то в мэрии тихарился. Я ещё в ментуру позвонил, мол, гопота у мэрии хулиганит. Этот наряд вашего Михеева и повязал.
– А как этот .. специалист выглядит?
– Да никак. Вообще никак. Ни рожи, ни кожи, ни росту. Мимо пройдёшь, не заметишь. Ну, лет 25. А может, 35.
– В городе, как я понимаю, его уже нет… – Тут Третьяка что-то в лице допрашиваемого насторожило. – Или есть? – мигом вцепился он.
Антипин вильнул глазами и напоролся на ласковый взгляд Одинца.
– Есть, – тут же сломался он. – Мне же шеф ещё одного приказал стереть…
– Кого?! – рявкнули три глотки разом.

Настроение с самого утра было ни к чёрту. Что-то такое ему снилось ночью. Кажется, опять Велес. Вроде, о чём-то предупреждал. Но Алтунцев с детства сны не запоминал. Если сразу не проснулся – как тогда, перед встречей с Одинцом – нечего и тужиться, забыто навеки. Так, с неясной тревогой на душе и отправился на службу.
Звонок Селивановой под завязку рабочего дня  добил окончательно. По сути-то, новость она сообщила хорошую: его бумаги в рекордный срок прошли все «нижние» инстанции и вознеслись наверх. Вот теперь им с Володькой самое бы время намечать «нестандартные» подходы к небожителям, от коих зависит «быть заповеднику, не быть».
И стыдно перед собой, что думает об этом. Тут надо думать просто о Володьке. А он вроде как от спасения друга отстранился. Спихнул Одинца жене и дочке Михеева и рад, сволочь. Вячеслав тут же набрал номер Людмилы.
Оказалось, вовремя. Ей разрешили передать Владимиру всё необходимое: от продуктов и одежды до постельных принадлежностей. Славка тут же предложил помощь. Договорились о встрече.
– У «Торгового центра»? Отлично, я там всегда из автобуса выхожу. Давай, под рекламным экраном через двадцать… – связь обрубилась: сдохла батарейка. Ну, благо, главное было сказано. А вот заряжать телефон уже некогда.
Когда запирал кабинет, душу снова кольнуло предчувствие. Но воодушевление от того, что может сделать для Михеева хоть что-то реальное, заглушило на время всё второстепенное.

Автобус приходил за автобусом, из каждого вываливалась толпа работяг, а Ботаника всё не было. Марсель, стоя у мини-магазинчика, которыми были оборудованы почти все остановки в Североречинске, решил, что сегодня работу не выполнит. Для очистки совести засёк ещё десять минут. На восьмой минуте Ботаник приехал.
Без всякой суеты Марсель отклеился от стены магазина и вписался в череду людей, направляющихся к перекрёстку. Широкая спина Ботаника покачивалась прямо перед ним.
Перекрёсток. Красный на светофоре. Пока ещё ходячий труп чётко выпер на самую бровку дороги. Что это? Машет кому-то на той стороне? Ваще везуха! Увидел, обрадовался и рванул раньше переключения света. Вон под тот «джипарь», летящий от путепровода. Теперь всё делать плавно, люди обращают внимание только на резкие движения. Н-на!
Уже подавшись назад – опять же плавно – и готовясь уйти с последними пешеходами через перпендикулярный переход, Марсель услышал разноголосый вскрик С ДРУГОЙ СТОРОНЫ. И одновременно уловил боковым зрением НЕПРАВИЛЬНОЕ движение.
С противоположной стороны проспекта, пожалуй, даже чуть опередив толчок киллера, невозможным рывком  метнулся сквозь поток машин бородатый мужик. Перемахнув ЧЕРЕЗ «жигулёнок» на одной полосе, он ПРЫГНУЛ навстречу семенящему, валящемуся под вырастающий бампер Алтунцеву. Разминувшись на долю секунды с хромированной смертью, пушечным ядром снёс беспомощного в падении человека на край тротуара…
Марсель, не оглядываясь, уходил под запоздалый визг тормозов, под ор ошарашенных людей, под стук собственного сердца, которого не слышал кучу лет. Так не прыгают. Несущийся «жигуль» не барьер на беговой дорожке. А проспект шириной метров 8, если не больше. И по-любасу, если стартанул ПОСЛЕ толчка, успеть всё равно не мог!
Вырулив из людского потока, Марсель свернул между домами, пересёк двор. Ещё один. И понял, что уходить надо СОВСЕМ. Не получая расчет за хрыча из мэрии. Не заходя на снятую хату за сумкой. Прямо сейчас на такси до областного центра, а там ближайшим поездом любого направления…

Третьяк, медленно положил на свой порядком обшарпанный стол «мобильник» и тяжко уставился на ерзающего Антипина.
– А ты везучий, Александр Антоныч. Минуту назад Алтунцева буквально вытащили из-под колёс. Так что, пиши, пиши, Дон Алехандро, второго убийства на тебе не будет. А за организацию одного, как-нибудь оттянешь, не впервой. Чего засомневался-то? Исполнителя твоего тоже взяли, так что, «спасайся, кто могет»!
С удовольствием закурив – это тебе не Михеева допрашивать! – следователь подумал, насколько было бы проще, если б убийцу, и правда, взяли. Но не жертвовать же ради этого Алтунцевым…
Нет, кто везучий, так это эколог! И в прошлый раз трубой не ухайдакали. И бестолковку ему без следа залечили. Кол-ду-ны!

Выйдя из дворов на не слишком оживлённую улицу, Марсель остановился, прикидывая: поискать такси на стоянке, или вызвать по телефону? Объявлений с номерами извощичьих фирм полно на любой остановке. Не дёргаясь, обернулся на бодрый голос сзади:
– Иду, иду, Маришка! Джека уже выгулял… Чего-чего купить? – из того же двора бодро выгреб плечистый веснушчатый парень с телефоном у уха. Возле ноги трусил, верняк, тот самый Джек. Не псина – чистый волк!
Почти поравнявшись с Марселем, парнище глянул зверю в глаза. И тот, опять же не по-собачьи, взрыкнул. Тогда веснушчатый, не оглянувшись, с поворота, всадил короткий апперкот в расслабленный живот убийцы. Волк монументально встал над скрючившимся на коленях человечком, а парень бросил в телефон:
– Выезжай на Индустриальную, у шестого дома. – И, убрав «трубку», сплюнул: – А говорили «киллер, киллер!» Стукнуть толком некуда. Да, Джек?

Полковник Савельев был, как всегда, красив, подтянут и величествен. Даже лёгкий рабочий беспорядок на его столе был высокохудожествен. Майор Третьяк, тоже как всегда, был угловат, лысоват и малопривлекателен. Даже отутюженная женой одежда сидела на нём нескладно.
А ещё полковник Савельев был взбешён, растерян и подавлен. А майор Третьяк несуетно деловит, умиротворён и самоуверен.
Савельев ясно понимал, что можно сколь угодно грозно вопрошать, почему явку с повинной принял Третьяк, никаким краем к этому делу не относящийся, можно… Много чего можно. Но признания, несомненно, достоверны. Общая картина и детали… Убийца вон указывает, что изображал в мэрии электрика. Значит, найдутся те, кто электрика вспомнит. И расположение кабинета указывает точно, наверняка, все следственные эксперименты выдержит.
И попробуй, заткни пасть этому хренову Третьяку, когда дело на контроле губернатора! Убили ЧИНОВНИКА, не важно, кто и почему, и вся их сытая каста стоит на ушах.
Но какого, скажите мне, какого… Антипин и этот Марсель Петрушин – кто его так обозвал-то? – вдруг надумали являться с повинной? Что, Антипин, став миллионером, заскучал вдруг по нарам? А молодому душегубу совесть спать не даёт?
Полковник решительно поднялся, привычным жестом одёрнул китель и значительно глянул в светло-карие глаза Третьяка:
– Дмитрий Дмитриевич, вы очень хорошо поработали. Не сомневаюсь, что высшее руководство должным образом это оценит.

Пять мужиков поставили стол посреди комнаты, непритязательно его сервировали, завалили доступной снедью и дружно обсели.
В холостяцкой квартире Смирнова холостяцкого бардака не наблюдалось. Жека производил несколько разгильдяйское впечатление исключительно из-за простоты манер. На деле же, человек повоевавший, серьёзно относящийся к службе и к спорту, внутренне он был весьма дисциплинирован. Содержал в полном порядке себя и «вверенную жилплощадь».
А серьёзная мужская компания после завершения трудного, достойного дела – не проявление распущенности, а мудрая традиция. Помогающая понять и осмыслить что-то пропущенное в горячке событий, прояснить отношения, если в трудной обстановке возникли напряги… И просто осознать, что героика временно закончилась, и завтра надо впрягаться в обычную, нужную повседневность.
– Завтра с утра прокрутят формальности и выпустят, – наваливая на тарелку простецкого салата, подытожил краткий доклад Третьяк.
– А чё не сегодня? Щас бы Николаича к нам, сюда… – с ходу вступил Женька, притащивший из кухни кастрюлю с парящей картошкой, густо пересыпанной укропчиком.
– Процедура, – отмахнулся вилкой следователь. – Сам же в конвое работаешь. Ну, давай уже наливай, сколько можно?! За что пьём, славяне?
– За новорожденного, – ответил опять-таки Жека, кивнув на Алтунцева. Слава сидел за столом всё ещё несколько заторможенный. Шутка ли, в 40 лет родиться заново?
Чокаясь с остальными, эколог посмотрел прямо в глаза Одинцу:
– Спасибо тебе. Никто бы так не смог. Я твой должник.
– Суматоху говоришь, Славник! – мотнул бородой лесовик. –  Вы наш Лес обороняете. А мы уж вас обороним…
– Граждане, а вообще, откуда вы там взялись? – глянул на остальных Славка.
– Как только Антипин раскололся, что и тебя заказали, выяснилось, что мобильника-то твоего мы и не знаем, – принял роль рассказчика Третьяк. – Сергей Людмиле Михеевой позвонил: может, она знает. Она и сказала, что ты вот-вот подгребёшь на Труда. Мы всё равно тебе звонили, чтоб затихарился до нас где-нибудь. У тебя что-то с телефоном.
– Батарея села, – кивнул Алтунцев.
– Вот парни туда и рванули, пока я наряд вызвал и шефа с секретуткой к себе увёз. Можно сказать, успели?
Алтунцев снова весь напрягся, глотком допил оставшуюся в «стопаре» водку, выдохнул и снова обратился к Одинцу:
– Ты прыгнул, конечно, на олимпийский рекорд с запасом. Народ, поди, до сих пор в столбняке. Но ведь всё равно не успел бы! Если б уже ПОСЛЕ. Значит, ЗАГОДЯ прыгнул?
– А я, брат, смерть чую, – просто ответил оборотень. –  Положено мне её, родимую, чуять-то. И вообще, мужи, я многое чую.  – По-волчьи, всем корпусом, повернулся к Лебедеву, не проронившему до сих пор ни слова. – Что не ладно, Сергий? Пошто в очи не глядишь? Как лицедейку и  хозяина её сыскали, так ты и заскучал.
– Точно, точно, Серёга! – поддержал нового друга Смирнов. – Давай говори, что не так, как парень!
Сергей неохотно, но твёрдо обвёл всех взглядом.
– Я не знаю, мужики, можно ли вот так… на подследственных давить. Когда при тебе человек в зверя превращается, или на всю голову заболеешь, или, в чём хочешь, признаешься. С этими, конечно, всё понятно, но всё равно, как-то неправильно это. Не должно в нашем времени такого быть!
Третьяк, Смирнов, Алтунцев откровенно растерялись, не зная, что возразить офицеру, известному своей честностью и принципиальностью. А вот Одинец не растерялся ничуть.
– Неправильно, то бишь, не по правилам. Не по Правде. Нет, мил человек, я не по Правде в жись не содею. И захочу, да не смогу… Любой, коль при ём перекинусь, себя оговорит, глаголешь? А ты убийцей бы назвался? Пошто молчишь?
Сергей и на простые вопросы, не подумав, не отвечал. А тут и вовсе «завис». Жека ответил раньше:
– Я бы не назвался. Обоссался бы, как этот «генеральный» – может быть. Но убийцей бы себя не обозвал.
Третьяк думал дольше, поигрывая на столе пустой рюмкой. Потом твёрдо ответил:
– Месячишко-другой назад – запросто. Но не сейчас. Ты, Серёга, как хочешь, а я рад, что Михеев меня со всем этим… язычеством столкнул. Я снова человеком стал, понял?
– Человеком! – пристукнул кулачищем Одинец. – Человека оборотень не сломает. А они – душегубы эти – сами оборотни среди вас. Страшно ту личину увидеть, которую от себя самого прячешь.
– Извини, – просто сказал Сергей. – С Володькой как-то всё с колеи соскочило. Я всё по-старому понимать пытаюсь…
– А мне Николаич веру дал, мою! – торжественно заявил Женька.
– Мне тоже веру. В себя, – поддержал Третьяк
– Я с Володькой в справедливость поверил, – кивнул Алтунцев.
– А меня Володимир с вами свёл.
– Давай за Михеева, мужики, – подытожил оттаявший Лебедев.       
   
   

На улице падал первый снег. Он уже лёг белизной и чистотой на весь доступный взору мир. Большой, огромный, бесконечный мир, не отделённый от тебя совсем маленькой решёткой. Снежинки щекотали лицо, хотелось то ли чихнуть, то ли засмеяться.
Владимир стоял на тихой «трёхэтажной» улочке, оставив за спинойпроходную тюрьмы, откуда ему в спину смотрела не одна пара глаз. Он вышел из тюрьмы, так и не сказав ни единого слова: ни начальнику заведения, ни следователю, ни адвокату. И не п ни единой бумаги. Зато, наверняка, породив кучу новых легенд.
Этот район Михеев знал неважно, поэтому соображал, куда пойти, где удобнее сесть на автобус. Додумать не успел: на улицу свернула серебристая «вольво» и покатила к нему, оставляя две тёмных полосы на тонком слое снега. За ним приехали те, благодаря кому он мог молчать, ничего не подписывать и всё-таки надеяться. Владимир чихнул и засмеялся.
 

 
      



Глава 6. Благословенье Макоши.

Мягко положив телефонную трубку, импозантный толстяк ослабил узел галстука, что позволял себе на службе крайне редко, и не на шутку озадачился. Расклад просто поражал негативом!
Михеев на свободе. Алтунцев невредим. Кто за ними – ни на грамм не ясней. А о фирме «Исток» придётся просто забыть. И удручают даже не денежные потери, кстати, немалые. Утрачена отлаженная исполнительская структура, которую просто нечем заменить!ё
Ситуация, без преувеличений, парадоксальная. Убийство чиновника – вещь непростительная и жестоко караемая с точки зрения всех властных структур.  И это не оставляло Михееву шансов. Но теперь весь пыл и ресурсы розыска будут направлены совсем в другую сторону. В сторону «своих», смех сказать!
Провал и признание исполнителя трудно даже не понять, а хотя бы представить. Но явка с повинной Антипина и его, пардон, соратницы – это бред, нонсенс, ненаучная фантастика!
…А ведь именно этими эпитетами можно охарактеризовать всё, что связано с Михеевым,  с момента его «появления на сцене»… Самолюбивый и заносчивый Рябинин прощает сломанную челюсть любимого чада. И необъяснимо уходит в мир иной. Закалённые в разборках бандиты, те, кто остаётся жив, сбегают из города без оглядки. Карманный следователь, после личного контакта с тренером ударяется в независимость и самоуважение… 
Так не разумнее ли просто отойти в сторону, туда, где их интересы никоим образом не соприкоснутся? Надо-то всего лишь забыть о Буртяеве…
Да, всего лишь отказаться от единственного шанса стать по-настоящему богатым и уважаемым человеком. Не опереточным провинциальным Корейкой, а представителем международной деловой элиты. Вот так вот взять и отказаться!
Чиновник уже понимал, что не откажется. Упорство в достижении поставленной цели с детских лет было его сильной чертой. Кого-то уважали за накачанные мускулы и спортивные победы. Кого-то за безбашенность в драке и твёрдость в любой ситуации. Кого-то за академическую начитанность и круглые пятёрки. Его – за то, что всегда точно знал, чего хочет. И всегда желаемого добивался.
Средство придётся выбирать самое радикальное. Привлекать силу, которая ему всегда претила. Но всегда работала удручающе эффективно! Конечно, это тот случай, когда лекарство может оказаться опасней болезни, но всё остальное нужного результата не дает.

Мишка сидел в расхристанной фланелевой рубахе, подобрав под себя одну ногу, и слушал гостей, не скрывая скепсиса. Впрочем, ни Михеева, ни Алтунцева это не раздражало. Слишком хорошо знали Михаила. Знали его умение дружить, готовность помочь делом. А что при этом сочувствующую мину человек надеть забывает – вопрос чисто косметический.
– Вы вперёд не смотрите, игрочишки, – безжалостно резюмировал он. – Ну, найдёте вы, от кого в областном правительстве резолюция зависит, ну добудете её, уж не знаю как. Отправят ваш проект в Москву, и можете завещать ожидание внукам. – Полюбовавшись на подавленность собеседников, Михаил картинно почесал лохматую голову и сменил ироничный тон на деловой. – Вам нужно задействовать того, кто может двинуть дело и в столице. А таких у нас нынче – только губернатор. Игнатюк Илья Олегович, ставленник и любимец президента.
Михеев с облегчением откинулся на спинку дивана и улыбнулся:
– Значит, к нему и подкатим.
– С сёмгой, или старинным пятаком? – снова сморщил нос Мишка. – Окстись, Вовян, он на губернию с «Севергаза» пришёл. Абрамовича, может, и победнее, но с Абрамовичем пил, не сомневайся.
– Но ведь каждому чего-то в жизни не хватает?
– Ему всего хватает… А ведь вру, граждане. Он всё родить не может. Женился поздно, по большой любви. Жена на десять с лишним лет моложе. Ей сейчас за тридцать перевалило, а детей всё нет.
– Может, дело не в ней? – мягко спросил Алтунцев.
– В ней! – отрубил Михаил. – У него от первого брака дочка есть. Да и беременела она. Один раз выкидыш, один раз мёртвого родила. Только вы-то, ребята, что тут можете? Он её в лучшие европейские клиники возил – толку чуть.
– Миш, твой Свиридов к нему вхож?
Михаил сорвался с дивана, неуклюже заходил по комнате, пару раз рубанул воздух ладонью. Наконец остановился:
– Михей, ты меня точно в гроб уложишь! Я с тобой с детства в приключения влетаю!
– И что, не нравится?
– Да нет, почему…

Весенний лес был ещё насквозь сырым, но влажность была ужё тёплой, почти приятной. Разномастная осока воинственно вздымала свои зазубренные клиночки. На близком озёрном берегу плотные, зелёные островки камнеломки вовсю розовели россыпью мелких цветочков. А в этом березнике, пронизанном солнечным светом, сразу хотелось беспричинно улыбаться, шарахаться от ствола к стволу. Что они, впрочем, и делали.
Но если Владимир просто блаженно и лениво брёл, отдыхая после интенсивной тренировки, Велес точно знал, к какому дереву идти. На многих стволах были умело подвязаны лычками баклажки со вставленными жестяными желобками. Славянский бог с потомком дегустировали напиток весны – берёзовый сок.
Горожанин Михеев раньше пробовал его лишь консервированным, из банок. Тот был умеренно-сладковато-безвкусным. А тут, оказывается, каждая берёза имеет свой вкус. Попадаются горьковатые, совсем пресные. И была у Велеса припасена, специально для гостей, по-настоящему сладкая берёза. Немалая редкость. Возле неё и присели на кочке посуше, по очереди наполняя резной деревянный стаканчик из полного до краёв жбана.
В густых зарослях, скрывающих ручей, самозабвенно пела недоступная людскому глазу варакушка – маленькая родственница соловья. И трели её звучали совсем по-соловьиному. А теперь не отличишь от жаворонка! Запрокидывая голову с очередной «чаркой», Владимир смотрел на качающиеся тонкие ветви, трепещущие клейкие листочки с зубчатыми краями, на синеву без края и ощущал, что пьёт весну. Прохладную и чистую.
– Правильно, чадо, отмякни душой-то, – распахивая на груди зелёный кафтан, молвил старец. – Перун тебя статно ведёт, его ты отрок. Но Явь велика, всю её в себе держать надо. Настоящую силу ратоборцу только Земля даёт.
Распугав синиц и ещё каких-то мелких пичуг, на плечо Велесу мягко спланировал старый знакомец – филин.
– Всё, Володимир, пошли: собралась уж хозяйка-то.

Депутат областного собрания Сергей Валерьевич Свиридов держался, как всегда, достойно. Школа у него была не хуже, чем у покойного Захарьина. Но из одной «алмаматер» выпускники выходят разные. Свиридов, тоже начинавший с комсомола, росший в заводской администрации, прошедший кучу избирательных кампаний, сволочем таки не стал.
По крайне мере, зам. главного конструктора промышленного гиганта, видный областной политик никогда не шёл на контакт с криминалитетом. И не забывал тех, кто помогал ему в нелёгком восхождении. Сейчас один из таковых соратников – Михаил Выручаев – очень попросил об одолжении ценой в два инфаркта.
Сам себе не веря, депутат шизоидную просьбу выполнил. Встретился с губернатором и поговорил на самую больную для того тему. И теперь вот вёз в область на своём «мерсе» возможный крах собственной карьеры. Или её вертикальный взлёт. Поглядывая в зеркальце на двух странных пассажиров, расположившихся сзади, Сергей Валерьевич мысленно склонялся то к одному исходу авантюры, то к другому. И при этом твёрдо держался за руль, и вообще, держался достойно.
Удивительная всё же вещь репутация. Что-то эфемернее и придумать трудно. А работает безотказней валютного обеспечения. Почему властный и жёсткий губернатор не оборвал его самого на полуслове? Из-за репутации. Человека ответственного и трезвомыслящего.
Почему он сам позволил Михаилу втянуть себя в столь рискованную… операцию? Уже из-за выручаевской репутации: помощника, на которого можно всецело положиться. Хотя положившись, задним числом жалел, жалел… До момента, пока не увидел эту ворожею, ведунью, целительницу… Увидел и понял: не прогадал! Не подвёл его Михаил и на сей раз.
Мужчину на заднем сидении Свиридов тоже немного знал, больше понаслышке. Михеев – личность неординарная. Этакий северный сенсэй, с флёром романтики и загадочности. Такому только и сопровождать столь необычную женщину. Надо бы сказать «старуху», да язык не поворачивается.
Как же она выглядела в молодости? Наверно, была просто убийственно красива. Она и сейчас-то притягивает взгляд. Сколько ж ей лет? Наверное, много. Но это чувствуется как-то «в целом», без конкретных признаков старости: морщин, седин, согбенности.
Одежда тоже – то ли из краеведческого музея, то ли из фольклорного ансамбля. Такую короткополую распашную шубку, беличью, крытую сукном, на сборах сзади, его прабабушка называла шушун. И выглядывает из-под неё клетчатая шерстяная юбка, которую почему-то хочется назвать «понёвой». Бордовые сапожки, не какие-нибудь, а юфтевые, не продают такие нынче. Шапка с меховым околышем – собольим! – вообще произведение искусств.
И хоть бы на секундочку закралась мысль, что это декорации для дураков, атрибуты знахарки. Отнюдь! Всё это на ней как влитое. В чём-то постандартней её и не представить… Как она, кстати, представилась? Прасковья, Праскева? Не до того было: как в глаза ей глянул, нашкодившим карапузом себя ощутил.
Ну, карапузом – ладно, может ей, вправду, под сотню лет. Нашкодившим-то почему? Чёрт, а ведь потому, что от одной молодой сотрудницы на встречу подъехал. Мистика какая-то! Ну вот, и сейчас перехватила в зеркале его взгляд и чуть заметно усмехнулась. А у него мурашки по спине! Нет, всё, смотреть на дорогу!

В гостях у «хозяина области» чудеса продолжались, дальше – больше. На гостью пялились охранники со стоянки и из вестибюля, консьержка и лифтёр, горничная, открывшая дверь квартиры и сам губернатор.
Илья Олегович, невысокий, плотно сбитый мужчина «таранного» типа, появившись в прихожей, глянул было пристально и в упор. Срабатывало на мэрах, на перцах из администрации президента, на банкирах и фабрикантах. А здесь вот поджидал его облом. Трудно сказать, что он увидел в бездонных глазах странной женщины, но мигом стушевавшись, его высокопревосходительство неловко оттёр горничную и кинулся принимать у гостьи шушун.   
      А под шубкой была и впрямь понёва из шерстяной «волны» и белоснежная рубаха с очень длинными рукавами, собранными на запястьях серебряными браслетами-зарукавьями. Ожерелье на гордой груди тоже было серебряное, с подвесками-луницами, немыслимо тонкой работы.
Оторопелое созерцание прервала первая леди области, порывисто прошуршавшая из глубин квартиры шёлковым домашним платьем. Мадам Игнатюк, безусловно, была хороша. Повыше мужа, не по-девичьи, а по-женски стройная, с красиво уложенными светлыми волосами и классическим, одухотворённым лицом.
Лицо это, сей момент, было преувеличенно холодным, даже чуть надменным. Дело понятное. Женщина была вынуждена принимать гостей, осведомлённых о её неполноценности. Вроде и не виновата ни в чём, и… Да ну к дьяволу, жаль бабу!
Дальше последовало театральное действие «те же и… ещё одна». Едва увидев Прасковью-Праскеву, женщина стремительно начала меняться. Надменность куда-то схлынула, глаза залучились восторгом и надеждой, на губах появилась робкая улыбка…
А ведунья-ворожея – или кто она уже там?! – быстро подошла к хозяйке дома, легко её обняла и очень мягко сказала:
– Всё ништо! Всё ништо, деточка. Давай, веди к себе…
К чести губернатора, надо сказать, что в ступоре он пребывал недолго.С минуту-другую попялившись на закрывшуюся за женщинами дверь, Илья Олегович вернул себе инициативу. Точнее, попытался. Уверенно повернулся к спутнику невероятной целительницы и начальственно вопросил:
 – Ну, а ТЫ кто таков? – и снова знаменитый взгляд в упор. И снова обломинго.
Михеев, конечно, не равнял себя с Макошью, Велесом, Перуном. Но он уже привык смотреть в глаза богам и не трепетать при этом. Губернатор, конечно, бога пострашней, но не намного. Владимир спокойно выдержал высочайший взгляд, укоризненно качнул головой и равнодушно отвернулся, не принимая предложенного тона.
Стоявшему рядом Свиридову заметно поплохело. Ну хорошо же всё началось! А теперь чёртов сенсей, со своей рабоче-крестьянской независимостью, точно подведёт под монастырь. Но, несмотря на пораженческие мысли, народный депутат держался, как всегда, достойно, перед озадаченным громовержцем благородных седин не склонил.
Губернатор окончательно понял, что попал. Но опять, к его чести, в большом начальнике возобладала не спесь, а интеллигентность. Мягко взмахнув рукой, он с «извинительной» улыбкой сказал:
– Простите, я немного нервничаю.  – Протянул Владимиру руку. – Давайте попробуем познакомиться ещё раз. Игнатюк Илья Олегович. Губернатор.
Михеев сверкнул ровными зубами и ответил крепким рукопожатием:
– Михеев. Владимир Николаевич. Педагог. И активист Буртяевского движения.
Всем присутствующим полегчало. Не только от того, что гроза прошла стороной. Опытные политики Свиридов и Игнатюк сразу почувствовали себя в своей тарелке. Загадочные, почти мистические «гости из народа» наконец «обозначились»: стало ясно, чего они хотят для себя. И что при расчёте с ними не потребуется ни продажи души, ни криминала.
Совсем успокоившийся Илья Олегович гостеприимно предложил:
– Давайте, присядем. Насколько помню, вы добиваетесь для Буртяева статуса заповедника?
Владимир быстро изложил всё, что битый час вдалбливал ему Алтунцев, корректируемый Мишкой. И, кажется, произвёл впечатление эрудированного, компетентного деятеля. На дополнительные вопросы времени, к счастью, не осталось: из недр необъятной квартиры вернулись Макошь и мадам Игнатюк.
Молодая женщина кинулась к вскочившему мужу и, прильнув к широкому плечу, счастливо всхлипнула:
– Илюша, всё будет хорошо!
Не выпуская жену из объятий, губернатор повернулся к надевающей шушун Макоши:
– Вы уверены? – и тут же смутился: – Простите! Чем я могу вас отблагодарить?
Целительница покачала гордо посаженной головой:
– Меня ничем. А внуку моему, мил человек, помоги. Он худого не спросит… Да, как срок придёт, снова меня созовите. Лучше мне самой маленького принять.

На обратном пути, уже на въезде в Североречинск, свиридовскиий «мерс» нагло подрезала чёрная «БМВ-ха», за ней такой же чёрный и наглый джип «Чероки» и, в завершение, «фольксваген». Рефлекторно тормознувший депутат лишь сдавленно бормотнул – вряд ли подцензурное, а вот Макошь неожиданно встрепенулась. Проводив небольшую кавалькаду внимательным взором, тихо сказала Михееву:
– Недоброе что-то, Володьюшка! Ох, недоброе…

Три черных иномарки зарулили в просторный двор четырёхэтажного дома «сталинской» постройки в самом центре города. Из «бумера» и «фолькса» сноровисто выбралось аж семеро крепких брюнетов. Ещё двое, опять-таки брюнетов, вальяжно вышли из джипа. Один – столь же молодой и «борзый», что и семеро предыдущих. Второй – постарше, посолиднее, представительнее одетый. И очень заметно заискивающий перед молодым.
Гортанно джеркоча и взмахивая руками, он провёл молодого и последовавших за ним двоих из семёрки к металлической двери подъезда, которую открыл своим магнитным ключом. Четверо, под неумолчное джеркотание уверенно вошли, пятеро у «тачек» не спеша закурили. Бабулька, неподалку вываливающая в баки мусор, пронаблюдала всю сцену приезда и коротко плюнула.
А полный брюнет размахивал руками уже в просторной прихожей четырёхкомнатной квартиры на втором этаже.
– Только для тебя, брат! В этом городишке ничего лучше не найдёшь! Живи, сколько надо, если понравится, купим хоть завтра!
Молодой, не вынимая рук из карманов короткой куртки, прошёл по комнатам, на кухню, заглянул в туалет и ванную.
– Везде ремонт, брат, хорошие мастера делали! Мебель, если не нравится, только скажи – заменим! – не отставал пожилой.
Молодой едва заметно поморщился, но сказал вполне дружелюбно:
– Всё хорошо, брат, спасибо тебе. Пусть будет, как есть. Мариам с детьми приедет, сама решит, что поменять… Извини, мне надо позвонить. – И вышел в соседнюю комнату.
Выбрав в памяти мобильника нужный номер, дождался ответа иполуутвердительно произнёс:
– Иван Иванович? – при этом скептически усмехнулся. – Это Муса. Я приехал, когда встретимся? – Послушав невидимого собеседника, затвердел смуглым лицом и стал говорить с расстановкой, очень негромко: – Слушай, Иван Иванович. Мне про тебя сказали очень уважаемые люди. Они тебя тоже не знают. Но их попросили другие уважаемые люди. Поэтому я приехал. Может, ты думаешь, Иван Иванович, что будем одно дело делать, в глаза друг другу не посмотрев? Зря ты так думаешь. – В тихом гортанном голосе явственно позванивала дамасская сталь. – Давай, решай прямо сейчас: друзья мы, или враги. Давай, решай. – Выслушав ответ, Муса снисходительно улыбнулся: – Конечно, только я один. О чём говоришь, Иван Иванович? Хорошо, звони завтра, жду.
Сложив мобильник, горец ещё раз усмехнулся: как похожи эти русские! Когда не хватает твёрдости в деле, пытаются отгородиться словами, что-то выторговать, уже проиграв. Как будто слова чего-то стоят!

Мусса Ходжоев с молодых ногтей был личностью неординарной. В двенадцать лет увезённый родителями из Грозного в Ленинград, он привёз с собой на улицы Купчино менталитет настоящего горского мужчины. И быстро захватил лидерство среди русских сверстников.
Через считанные годы большинство этих сверстников, если и не ухнуло на зону, то попросту закончило ПТУ, или выпустилось из средней школы со справкой вместо аттестата. Кто-то, на своё счастье, ушёл в армию, кто-то откосил и быстро спился.
Муса же ещё в девятом классе смекнул, что так дело не пойдёт, и заставил себя закончить школу вполне прилично. И поступить – ну почти совсем самостоятельно! – в торговый. И хотя помимо учёбы дел было невпротык, опять-таки прилично институт закончил.
Товароведом, завотделом, завмагом очень способный к торговле парень работал совсем недолго. В 26 диаспора поставила его на стратегически важный пост: директором Купчинского рынка. Помимо личных талантов тут сыграла роль и правильная женитьба. Родственные связи на востоке всегда значили больше, чем где-то ещё.
Впрочем, к руководству его способности оказались не меньше, чем к торговле. Вскоре молодость Мусы уже никого не смущала.
В Грозном и в дедовском селе его встречали, как самого дорогого гостя. Да и как иначе? Теперь любому из тэйба был обеспечен хороший старт во втором городе страны. Не говоря про то, что очень быстро стал он человеком небедным.
Когда в родных горах загремели взрывы, Муса привычно всех удивил. Передав дела компаньонам и оставив красавицу-жену с двумя детьми, молодой миллионер уехал воевать. Партнёры по легальному и нелегальному бизнесу пожимали плечами, жена молилась, клан гордился. А Муса Ходжоев знал.
Знал, что время изменилось. Что у его воинственного народа теперь появятся новые герои. И если не войти в их число, то очень скоро у тебя начнут не уважительно просить, а жёстко требовать. А как же: пока ты тут с неверными торгуешь, другие за тебя кровь льют!
Да и природная агрессивность, удаль, не израсходованная в юные годы, бродила в крови, требовала выхода. Теперь она была не помехой, а шла на пользу делу.
По ущельям, перевалам и речным долинам он ходил с отрядами земляков два с лишним года. Всегда будучи среди лидеров, но никогда – полевым командиром. Что-что, но широкая слава ему не нужна была вовсе. Не собирался он воевать всю жизнь под зелёным знаменем ислама. Поэтому не годилось, чтобы в Питере его взяли по обвинению в букете тяжких преступлений: убийстве российских граждан, похищении и торговле оными, участии в терактах и далее по списку. Всё это было, но не напоказ, не перед видеокамерами.
Сочтя свой священный долг выполненным и оплаченным кровью – всё-таки два ранения, пусть и лёгких – Ходжоев обосновал необходимость своего возвращения перед теми, кто мог впоследствии авторитетно замолвить за него слово. Нашёл у этих умных людей понимание и без помпы прибыл в родной, можно сказать, Питер.
Жена и подросшие дети были счастливы, но только они одни. Вчерашние компаньоны научились без него обходиться. И чествуя его, как героя, этим предпочли бы и ограничиться. Вчерашние конкуренты заматерели и друзьями отнюдь не стали. Внимания МВД и ФСБ совсем избежать тоже не удалось.
Всё было бы совсем безнадёжно, если бы не тесть, человек в диаспоре по-прежнему влиятельный и уважаемый. Возвращение в деловые круги он Мусе конечно обеспечил. Но вот тут оказалось, что за два  с лишним года многое изменилось в самом бизнесе и в самом Мусе. Гибкости в делах теперь требовалось больше, а во вчерашнем воине ислама её стало меньше.
За последующий год его положение в северной столице не упрочилось, а только осложнилось. Держался он уже откровенно за счёт личной жёсткости и подтянувшихся с Кавказа товарищей по оружию. Которое в ход пускать пришлось уже здесь. Это было плохо, очень плохо. И тут пришло неожиданное предложение.
В небольшом северном городе намечалось дело. Обещающее огромные прибыли. И нужен был человек именно такого склада и опыта, как Муса. Североречинск не Питер, но в сложившейся ситуации это был выход. Причём, устраивающий всех.
Было много неясного в этом предложении, начиная с того, от кого же оно поступило? Но задействованные каналы показывали, что человек это с серьёзными связями. О самом деле тоже было сказано лишь то, что оно баснословно выгодно.
 Впрочем, явный оттяг в авантюру сегодняшнего Ходжоева не отталкивал, а лишь привлекал. Это был уже человек, зараженный войной. Причём войной странной, тут и там соседствующей с миром, круто замешанной на большом и малом бизнесе, непонятно кому больше нужной. И при всём при том, напитанной национальной идеей и религиозным фанатизмом.
С одобрения, а попросту говоря, к облегчению диаспоры, тут же давшей нужные команды соотечественникам, обосновавшимся на севере, Муса Ходжоев со своими нукерами поехал на край обитаемой земли…

Михеев вообще любил ездить в поезде. Бездельничая дома, ощущаешь себя чуть ли не преступником. А тут, вроде и не бездельничаешь, а делаешь важное дело: едешь из пункта А в пункт Б. А со своими бойцами он любил ездить особенно.
Дорога вперёд, на соревнования, это одна песня. Крепкие пацанята и взрослые атлетичные парни, прекрасно ладящие друг с другом, невзирая на разницу в возрасте, с полуслова понимающие не по годам гибкого мужика с хвостом, сами по себе привлекают внимание попутчиков.
На каждой сколько-нибудь долгой остановке они вылетают на перрон и, не обращая внимания на реакцию окружающих, прыгают на скакалках, крутят формальные комплексы, работают бой с тенью.
Заскочив в вагон, немедленно раздеваются до трусов, светя поджарыми телами, и прыгают на плоские электронные весы. Кто-то при этом радуется: «В весе! Можно что-нибудь запитать!» Кто-то разочарованно машет рукой: «Ещё почти кило гонять…» и не зло ворчит на жующих счастливчиков. Нормальные пассажиры жалеют голодающих детей, восхищаются их волей, расспрашивают об их героическом спорте…
Обратно – песня другая. Всё уже позади, дорога сулит только отдых, безмятежный сон, вкусности, когда захочешь. Но в организме ещё бульбацирует недавний адреналин, впечатления от новых городов, встреч с бойцами из других краёв, а то и стран. И красивые парни и девушки будоражат попутчиков обрывками разговоров о боях, пропущенных и нанесённых ударах, яростных противниках. Интригуют блеском извлекаемых медалей, или молчаливым переживанием от поражения.
И был у Михеева ещё один обычай обратной дороги. Говорить о минувшем с каждым бойцом отдельно, с глазу на глаз. Те, кто ездил не впервые, ждал этого «разбора полётов», заранее спрашивал, когда освободить плацкарту, чтоб в неё приходить к учителю по одному.
Понятно что, тем, кто выступил успешно, такой разговор желанен: кто ж не любит, когда лишний раз похвалят? Тем же, кто проиграл, не вытянул, казалось бы, от этого разговора нечего ждать. Однако же, ждут и они. Потому что, пусть и осудит за что-то учитель, даже отругает. Но и ободрит, укажет, что помешало, что надо делать, чтобы в следующий раз победить. И отляжет, поверишь, что этот следующий раз будет.
А пустых «туристов», оплаченных щедрыми родителями, абы детки покатались, которым что проигрыш, что победа, Михеев сроду не возил. В его школе, знали, что поездка – сама по себе награда и честь. Раз федерация нашла на тебя деньги, значит достоин. И будь достоин дальше.
Сейчас за окном «боковушки» мелькали немудрящие ландшафты Вологодчины, хоть малость приукрашенные снегом. Напротив студенты, группой возвращающиеся с практики, играли в «слова». Толстый усатый проводник шуршал по вагону шваброй. А михеевские бойцы резались по соседству в карты и по одному сменялись напротив учителя.
– Ты, Матва, боец. Это, конечно, главное, – негромко говорил Владимир. – Но бойцов много, а чемпионов мало. Почему ты проиграл этому белорусу? Опыта у тебя не меньше, скорость не хуже, бой ты не «отдавал»… Техника, Матва, техника. Он свободно рубит ногами по верхнему уровню, а ты нет. Потому, товарищ Матва, что скучно тебе заниматься растяжкой. На подвиг – хоть сейчас, а каждый день тянуться дома – неинтересно. – На длинных ресницах тринадцатилетнего юноши предательски блеснула слеза. Матвей излишне эмоционален для бойца, да и для парня вообще. Но преодолеть это – уже сверхзадача, с расчетом на много лет. – Так что, героизм для тебя нынче такой. Утро начинать со шпагата, и день заканчивать на шпагате. Хватит воли, будешь побеждать где угодно. Нет – так и останешься областным чемпионом. – Подросток словно невзначай наклонил набок голову – чтобы удержать слезу. Но та всё равно сорвалась, только покатилась не по щеке, а по веснушчатому носу. – Сам решай, мужчина, – в упор не замечая слабости ученика, подытожил Михеев. – А за поездку в целом тебе спасибо. Правильно держишься в команде. И с младшими, и со старшими. Если я чего-то не понял, или не заметил, говори… Ну, тогда давай, зови следующего.
Отвинчивая пластмассовую пробку с «полторашки» с водой, Владимир поймал взгляд светлокосой студентки. С однокашниками она не развлекалась, а вот беседы тренера с бойцами её явно интересовали. Фигура, пластика, аура девушки ясно показывали – спортсменка, и не из любительниц. Танцорша, скорей всего. Ей привычней ездить в команде, а не в группе, с тренером, а не с руководителем. Михеев понимающе улыбнулся и получил ответную улыбку.
На пустующее сиденье уверенно опустился Никита Лебедев. Ещё бы не уверенно, он при серебряной медали. Для него – оглушительный успех.
– Здорово, Никита, – рассмеялся Владимир.
– Здрасьте, – подыграл пацанёнок.
– Я тебя ещё раз поздравляю. Это победа. Сыктывкарца ты пока что победить не мог. Пока… Но остальных ты сделал! Я, честно говоря, даже не ожидал. Как сам-то думаешь, что помогло? – серьёзно спросил мужчина, готовясь рассказать ученику, что победил он задолго до соревнований, победил ещё в родном зале, начав тренироваться с полной отдачей и осмысленностью.
– Мне помог Перун, – спокойно ответил мальчик.
Михеев чуть не облился минералкой.
– Так… И когда помог, с первого же боя, или в полуфинале?
– Нет, на тренировках, как вам, или дяде Жене Смирнову.
Вдох-выдох, вдох-выдох.
– А… как именно он тебе помогает?
– Говорит, когда я себя жалею. Или могу ещё лучше. Или подсказывает, если я вас не понял. Иногда хвалит. Только редко.
Вот и общайся при детях, в надежде, что «ничего не поймут».
– Ты это тогда, на пикнике, услышал?
– Да. И потом ещё у Юли спрашивал. И у папы. Он тоже сказал, что всё правильно.
– Ты его видишь? Какой он?
– Ну… как вы. Только ещё с бородой.
– Ты ребятам что-нибудь говорил?
– Говорил сегодня. А нельзя?
– Ну почему? Можно… – вздохнул Владимир.

«Полное купе птенцов» – такое было у него ощущение. Хотя иные птенцы были уже повыше и поплечистее его. Но слушали с тем же откровенным детским вниманием, что и птенцы некрупные.
– …считали, что создал всех Род. Я не знаю: бог, не бог… Предки говорили: ПРИ РОДЕ…
– Природа!
– В природе! – подхватили «шкеты» в несколько голосов.
– Да вам и объяснять ничего не надо! Уже поняли: предки верили в природу, в то, что видели и чувствовали. Дажьбог? Небо. Хорс? Солнышко. Вот оно, каждому видать. Стрибог? Ветер. Попробуй, скажи, что его нету!
– Но первобытные люди тоже обожествляли силы природы, – с сомнением протянул шестнадцатилетний Николай, круглый отличник и интеллектуал, – от непонимания, от страха. Жертвы приносили.
– Верно, – кивнул Владимир. – А тут культурный по тем временам народ, странно, правда? Так вот, славяне обожествляли природу не от страха, а от Очень Хорошего Понимания. Они не отделяли себя от неё, черпали в ней силу. И поэтизировали. Их боги – не идолы, которых надо задабривать. Это уважение к миру вокруг. И к себе.
– А лешие, там, водяные? – спросил Матвей, и тут же был подхвачен Ромкой:
– Кикиморы, русалки… Их же боялись?
– Это мы их нынче боимся. Домовые, банники, овинники, берегини, велеты… Это всё не страшилки, а вера в то, что у всего своя душа, не хуже твоей. Которую надо понимать и уважать. Понимаешь болото, смело иди через болото. Понимаешь лес…
– Иди лесом! – с воодушевлением закончил двадцатилетний Денис.
Грохнули на весь вагон. Потом Денис уточнил:
– Короче, кикиморы только «чайников» таскают?
– Или хамов: браконьеров, вредителей. Так и в жилье. Блюдёшь свой дом – домовой тебе помощник. Свинячишь, или ленишься – достанет.
– Нафаня!! – подражая домовёнку из мультика, пискнул Гришка. Снова грохнули.
– Так, чего не коснись. У каждого дерева, травинки, каждого овоща – свой дух: морковник, конопляник. Ладь с ними, всё будет за тебя.
– Но там же и другие боги были, – дотошно уточнил Коля. – Вы Сварога называли, Велеса. С Никитой, вон, Перун «вторым номером» рубился…
– Вот молодец, Колян! Настоящий «ботаник», хоть и в чёрном поясе! – Дождавшись, когда прогрохотали, пояснил: – Они и в повседневной жизни видели божественное начало. Охоться, паши, паси скот, вози товары – как Велес! Пряди, храни семью, как Макошь. Владей любым ремеслом, будь создателем, как Сварог! Или сражайся…
– Как Перун! – гордо сказал Никита. Улыбнулись, но не засмеялись.
– Живи достойно, по Правде. И будь равен богам…
 Светлокосая студентка с точёной фигурой выглянула из-за перегородки:
– Извините, можно я тоже послушаю? – старшие парни задвигались, каждый освобождая место возле себя.

Пожалуй, впервые молодой чиновник в собственном кабинете чувствовал себя неуютно. Ему не следовало встречаться с этим индивидом. Но вот пришлось. В таком случае, казалось бы, по крайней мере, не в своём кабинете. Но это только казалось.
Визит личности, могущей оказаться под присмотром спецлужб, на работу опасен не был: мало ли кто, по каким вопросам приходит в мэрию? А вот конспиративная встреча на нейтральной территории уже наводит на конкретные размышления. Так что, приходилось чувствовать себя неуютно в собственном кабинете.
А вот гость пребывал в гармонии с окружающим миром и с собой. Муса убедился, что позвал его в эту тундру, действительно, человек серьёзный. А ещё, едва увидев серьёзного человека, он понял, что тот шаг за шагом будет отдавать ему всё, что считает своим. Пока не отдаст действительно всё.
– Значит, застройка, – усмехнулся Ходжоев. – Иван Иваныч, – уже зная настоящее имя хозяина, гость откровенно издевался над горе-конспиратором, – я сильно похож на маленького мальчика? Такие деньги, о которых ты говорил, не с каждой московской застройки получишь. А ради тех копеек, что заработаешь на вашем болоте, ты бы меня из Питера звать не стал, не рискнул бы. Или рискнул, Иван Иваныч? – и улыбнулся. И почти сразу понял: сейчас русский отступит ещё на шаг. Надо только помочь ему сохранить видимость самоуважения. – Давай, дорогой, говори мне одному. Мы теперь партнёры, у нас всё будет, как у братьев. – Настоящий мужчина останется твёрд в главном, не обращая внимания на мелочи. Но настоящие мужчины рождаются только в горах. А русский – это только русский. – Что там, брат? Скажи мне.
– Алмазы, – сказал толстяк и облизнул пухлые губы.
Муса осмысливал услышанное долго. Но тут весь его коммерческий опыт буксовал. Про алмазы он знал только то, что добыча их окупает любые расходы. Впрочем нет, кое-что ещё, пожалуй, самое важное:
– Слушай, а как же государственная монополия, а? Или ты хочешь втёмную добывать?
«Иван Иваныч», явно почувствовавший себя уверенней, снисходительно разъяснил:
– Есть в законе одна лазеечка. Если месторождение обнаружено, скажем так, под частной собственностью, по желанию владельца может быть создано АО с государственным участием. Правда, частник получает не более 30%, но это всё равно десятки миллионов долларов.
– Понял, брат, дальше! – с разгоревшимися глазами перебил горец.
– Когда в нашей области нашли алмазы, в близлежащих районах пытались нащупать продолжение кимберлитовой трубки…
– Какой трубки? – Иса не стеснялся переспрашивать то, чего не понял, или не знал. 
– Месторождения, месторождения, – уклонился от научно-популярной лекции хозяин. – Но так далеко сразу, естественно, не заглядывали.
– Зачем далеко? – снова не понял гость. – Одна же область?
Теперь не понял чиновник. А поняв, издевательски улыбнулся.
– Муса, твоя республика большая?
– Конечно большая! 15 районов, – с законной гордостью ответил сын Кавказа.
– А в один Лешуконский район нашей области войдёт пара-тройка твоих республик. А у нас районов 19, не считая Ненецкого Автономного, Новой земли и Земли Фрпанца-Иосифа, – опять же по мелочи отомстил русский. – Словом, здешние алмазы обнаружил один энтузиаст, местный гений. У нас их много рождается, про Ломоносова слышал? – Муса простил и эту шпильку, он своё возьмёт в главном. – Но обнародовать свои изыскания не успел, попал в надёжные руки. – Ходжоев одобрительно кивнул. – Другое дело, что государственная геологоразведка здесь всё-таки планируется. В ближайшие два года. И до этого времени частная собственность на нужном месте должна «иметь место».
Ходжоев всё больше не спешил с репликами. Без малейших эмоций уточнил:
– И вам помешал один человек? Простой спортсмен?
– Да, – так же нейтрально подтвердил чиновник. – А сейчас всё осложнилось ещё больше. Я сегодня по своим каналам узнал, что он вышел на губернатора. – И кратко рассказал про губернаторскую беду и про странную целительницу. – Если губернаторша и вправду забеременеет, боюсь уже ничего не сделать.
– А, – отмахнулся Ходжоев, – Губернатор кому заповедник обещал? Спортсмену. Не будет спортсмена, значит, может и не делать.
– Игнатюк всегда обещания сдерживает, – возразил толстяк.
Но Муса думал уже о другом.
– Слушай, а ты почему думаешь, что твой гений не ошибся? А вдруг в твоём Буртяеве-Муртяеве никаких алмазов нет?
Чиновник не спеша распустил галстук. Расстегнул верхние пуговицы светлой сорочки. Вытянул за толстый шнурок спрятанный на груди маленький бархатный мешочек. Распустил стянутую горловинку. Вытряхнул на пухлую ладонь две прозрачные неровные стекляшки, одна с горошину, другая с фасолину. Острым уголком «фасолины» с силой скрежетнул по толстому стеклу на столе.
Муса зачарованно посмотрел на глубокую бороздку. Потом сказал, как о чём-то малозначащем:
– Даже если забеременеет, может не родить. Тогда губернатор об этом заповеднике слышать не захочет.

Михеев почти всегда уходил из Центра последним: тренировка «старшаков» заканчивалась в 21.30, все студии и кружки к этому времени закрывались. Чаще всего с кем-нибудь из парней было по пути, ребята ждали, пока он закроет зал, и на улицу они выкатывались вместе. Но сейчас приближалась зимняя сессия, студенты, в основном и составляющие группу, экономили каждую минуту, разбегались, едва заканчивалась тренировка, поэтому Владимир покидал родной полуподвал в гордом одиночестве.
Перекинувшись с ночным вахтёром парой слов, пожелав спокойного дежурства, Михеев вышел на морозный воздух. С высоченного крыльца Котлован, тонувший в темноте, казался заснеженной пустыней. Огни города охватывали его далёким сияющим кольцом, а надо всем над этим навис огромный ковш «Медведицы». Полпути по белому безмолвию, полпути по новому центру города. Роскошная вечерняя прогулка.
Шаги приятно поскрипывали по тропке вдоль изогнутого берега. Можно срезать и напрямую: по льду тоже протоптана дорожка. Но спешить особенно некуда. Приятнее идти среди серебряных клубов заиндевевшей вербы и ивы, огибая холмики и рощицы. Знаком каждый шаг, здесь в детстве играл в партизан, в юности гулял с первой любовью. Сейчас ходит на свидания с любимой работой…
Напротив места, где прямая дорога через лёд взбегала на бережок и вливалась в окружную тропу, Михеев от сентиментальных мыслей отвлёкся. Подальше вглубь пустыря, под редкой на севере плакучей берёзкой, темнела на фоне белого взгорка одинокая фигура. Вчера этот мужик торчал здесь же. Ещё подумалось: прогуливает псинку. Но ничего четвероногого поблизости не наблюдалось. Наверно, «моционом дышит». Только вот чувство какое-то неприятное…
А любитель моциона, едва проводив тренера взглядом, напрямик, по льду прошёл обратно к Центру, где сел в чёрный «фольксваген». Заведя мотор и включив обогрев, поджарый брюнет подышал на озябшие руки и достал мобильник. Говорил он на чужом, гортанном языке:
– Муса, той же дорогой. И опять один. Можно было бы и сегодня, но ты не велел. Да понял я, понял. Хорошо, хоп! 

Владимир же, продолжив свой путь, сбросил неожиданные отрицательные эмоции. Начинался мягкий пушистый снегопад, набравший силу уже к моменту, когда Михеев вышел на ярко освещённую улицу Ломоносова. В голове покрутилось и сложилось хокку:
Притихший белый город.
Бесшумно сыплет снег
Из фонарей.
Домой он пришёл в самом хорошем настроении и, почитав после ужина, спать лёг вполне безмятежно.

На следующий вечер чёрный «фолькс» снова припарковался неподалёку от Центра. Все дверцы разом раскрылись, выпустив пятерых крепких мужчин в тёмных пуховиках и вязаных шапках. Тот, что побывал здесь вчера, зашагал знакомым путём, остальные потянулись за ним.
Дойдя до плакучей берёзки, проводник быстро расставил остальных по местам: двоих у дерева, двоих направил дальше по тропке. Немудрящие, эффективные «клещи». Сам поспешил обратно к Центру.
Зная, что он позвонит, как только нужный человек выйдет на улицу, и время у них ещё будет, все четверо сошлись вместе. Говорили они всё на том же гортанном языке.
– Непривычно без ствола, как без штанов! – сказал один, закуривая. – И мужик, я так понял, надёрганный.
– Спортсмен, – пренебрежительно отозвался другой. – Что-то может, если по правилам, да с судьями…
– Ну, мы же строго по правилам, – серьёзно заявил третий. Все негромко, коротко рассмеялись.

Переодеваясь в тренерской, Михеев услышал, как Денис, первым выйдя из раздевалки, попрощался с остальными:
– Ну, бывай, славяне!
Мелочь, конечно, но так вот потихоньку и превратишься из тренера в проповедника. Чушь, он не миссионерствует, только отвечает, когда спрашивают.
В тренерскую заглянул рослый Лёшка:
– Владимир Николаевич, вас подвезти?
Борясь с каким-то тягостным, томительным чувством, учитель через силу отказался:
– Спасибо, старина, погода хорошая, прогуляюсь. Давай, езжай, ботанику учи.
В коридоре стихли шаги последних ребят…

Горцы выкурили по второй сигарете, поглубже натянули шапки, набросили капюшоны пуховиков.
– Как они здесь живут? – раздражённо повёл широкими плечами до сих пор молчавший. – Я бы… – и осёкся, запрокинув голову в чёрное небо.
– Кого увидел? Энэло? – снова серьёзно спросил «сторонник правил».
Широкоплечий опустил голову, собираясь ответить, но глянул за спину напарника и тихо зашипел сквозь зубы.
Тот не резко, вроде даже лениво оглянулся. По береговой тропке, уже в каких-нибудь двадцати метрах от них, легко шагал подсадистый мужчина в короткой куртке, со спортивной сумкой на плече. Он!
– Почему Мурат не позвонил?! – едва слышно выдохнул кто-то.
Как бы то ни было, расходиться «клещами» было поздно. Но опытные, хладнокровные боевики были уверенны, что справятся и так.
Один засмеялся, хлопнул по плечу другого: ну, стоят на тропке весёлые мужики, говорят о своём.
– Дай человеку пройти! – без всякого акцента воскликнул третий.
Весёлые мужики с готовностью раздались в стороны, освобождая тропу. У одного в ладони затаился нож – короткий, но широкий. У другого выскользнула из рукава кожаная, набитая дробью, «кишка». Остальные двое вполне полагались на свои твёрдые руки.
Русский, ещё не знающий, что он уже труп, с признательностью сказал «спасибо» и немного развернулся, чтоб проскользнуть меж четверыми весельчаками боком. За спиной у него взлетела толстой змеёй гибкая дубинка.
«Ножевик», оказавшийся спереди, в последний момент разглядел безусое, совсем молодое лицо и цокнул языком. Разогнавшееся орудие, направляемое умелой рукой, вильнуло и незаметно для нечаянной жертвы, ушло в сторону. Парень, только что родившийся заново и не подозревающий о столь торжественном событии, удалялся в сторону драмтеатра.
Боевики перевели дух.
– Да могли бы и этого, для разминки, – разрядил обстановку «хохмач».

Филин по пологой, филигранно-точной дуге спланировал над ступенями, ведущими к заднему, «рабочему» входу в полуподвал. В приоткрытых дверях стоял Велес, запахнувшийся в меховой плащ. Бесшумный полёт закончился на прямом плече старца. Несколько мгновений славянский бог и птица вели безмолвный разговор. Затем бог прихлопнул металлическую дверь и пошёл по низкому техническому коридору, потом свернув, по коридору высокому и вошёл в пустой спортзал.
Михеев лежал в тренерской на потёртом диванчике, привычно поддерживая состояние полусна-полуяви. Велес, к неудовольствию филина, распахивая жаркий плащ, огляделся и хмыкнул:
– Экая у тебя келья! Кубков-то эстолько куда? Пируете что ль здесь? Ну, стал быть, ждут тебя, Володимир. Как я и чувствовал, где ты и указал.
– Отче Велес, ты не замечаешь, что в нашей яви лучше «видеть» стал?
– Не только «видеть», Володимир, и не только я… Ну, да после о том поговорим. Ноне басурман твоих приветить надоть. Пропусти-ка меня обратно, а уж я – мигом…
Все последующие действия, и правда, заняли не больше 10 минут. «Сходив» в свою явь, затем вновь вернувшись от «рабочей» двери, Велес положил на стол ключ, одолженный Михеевым на вахте:
– Всё, пошёл я. А ты срежайся, Володимир. И давай без удали, чай, не вьюнак уже.

– Да где этот шакал?! – топая замёрзшими ногами, взорвался «ножевик». – Может, он там спать улёгся? На куски порежу!
– Нельзя на куски! – с сожалением откликнулся «хохмач», тоже подрастерявший на морозе жизнерадостность. – Уличное ограбление, драка, случайный удар. А жаль!
В кармане у третьего, опять было собравшегося закурить, запиликал мобильник. Выхватив аппаратик и выслушав несколько слов, тот с облегчением выдохнул:
– Ну, всё! Идёт, один!
Больше ничего не говоря, боевики попарно разошлись.
Через несколько минут мимо стоящих у берёзки легко прошагал стройный мужчина в тёмном. Плечистый с «хохмачём» не спеша выбрались на тропку и повернули следом.
Михеев шёл на сближение со второй парой упруго, почти танцуя, нимало не беспокоясь о тех, что за спиной. А убийцы шли навстречу очень мирно, очень не спеша, негромко, с добрым смешком беседуя, делая спокойные плавные жесты. Два солидных, степенных мужика на вечерней прогулке. Они заранее посторонились, вежливо пропуская прохожего. И «взорвались», лишь когда он вполоборота пошёл мимо них.   
Владимир уловил движения обоих. Тот, что хотел поймать и дёрнуть за рукав, поймал вместо рукава пустоту. И ещё поймал в лоб открытой ладонью. А вот на удар второго в живот Михеев реагировать не стал. Он и в спаррингах иногда позволял достать себя в корпус, сокращая в этот миг дистанцию, для своей «заготовки». Пресс никогда его не подводил. Только вот на сей раз била не рука в перчатке и не нога в «футе». Била рука с ножом…
Михеев, даже в расслабленном состоянии светивший шестью «кубиками», часто шутил, что от его «бронепуза» ножи отскакивают. Конечно, в каждой шутке должна быть доля шутки… Клинок, всаженный под распахнутую куртку профессионально и точно, не отскочил, а слегка соскользнув, спружинил. Твёрдая ладонь слетела с рукояти, не имеющей гарды, на широкое отточенное лезвие.
– Ах-ха! – вопанул не ожидавший ожога боли убийца. Да и мудрено ожидать на современном педагоге короткий чешуйчатый бахтерец новгородской работы. Хлёсткий удар внутренним ребром ладони пониже уха вышиб из боевика ещё один нечленораздельный звук:  – Упп!
А вот дальше неожиданности начались для Михеева. Схлопотавший в лоб обязан был отрубиться, хоть ненадолго. Шиш! Осев, он бездействовал не больше секунды, а потом с яростным шипением вцепился противнику в ноги. Отскочить в глубоком снегу Владимир толком не сумел, и на левой ноге повисло тяжёлое, злое тело: рычащее, не реагирующее на удары по затылку и по шее.
Второй и вовсе не упал. Должно быть, удары, поставленные в лёгком, не сковывающем движений добке и на ровном полу, в зимней одежде и в сугробе «звучат» совсем иначе. Мало того, горец не выронил нож из распоротой ладони, а перебросил его в левую руку. И тоже немедля навалился на проклятого неверного. Вроде и приняв его на кулак, «стреноженный» Михеев не удержал равновесия и неуклюже завалился на бок, чувствуя, как накатывает ещё не паника, но первый страх.
Обездвиживший его боевик, навалился теперь на обе ноги выше колен, не давая шанса отбрыкнуться и откатиться. Руками Владимир еле-еле удерживал второго, с ножом. А по тропке уже скрипели шаги спешащей к врагу подмоги!

Плечистый, ещё будучи лицом к Котловану, зацепился за что-то взглядом. И теперь остановился, жадно всматриваясь в белое поле.
– Салах! – вдруг хрипло каркнул он, заставив «хохмача», почти достигшего кучи-малой, обернуться.
Отставший напарник замер, уставившись в темноту замёрзшего озера.
Там что-то быстро двигалось. Собаки?
– Салах, волки! – дико крикнул напарник. – Волки, Салах!
– Какие волки, Магомед? Откуда здесь волки? Собаки просто… – не поверил Салах, вглядываясь в цепочку приближающихся теней. 
Не понимает! Но Магомед-то вырос в горах. Его отец был чабаном, и дед был чабаном. Он видел волков с детства, много раз. Ему ли не узнать их стремительную стелющуюся побежку?! В ней несуетливая, целеустремлённая жестокость. И – для кого-то – тоскливая неизбежность…
Задрожавшая рука судорожно нашаривала оружие. И не находила его! Стая уже вылетала на берег между ним и Салахом. Совсем небольшая, всего четыре зверя, но какие огромные! В горах таких нет…

Повиснув на выставленных ладонях жертвы всем весом, убийца расчетливо, под разным углом, пробовал лезвием распластанное под ним тело. Удерживаемый за ноги Михеев, ничем не мог ему помешать. Спасал пока лишь замечательный доспех, шедевр русских кузнецов. Кованые чешуйки бахтерца так наслаивались друг на друга, что не пускали стальное жало к телу, как боевик ни ковырялся. Но ведь сейчас сообразит ударить в голову!
 Всё-таки про голову Михеев подумал первым. Неожиданно для горца, удерживающие его руки резко ушли вниз. А вот голова не желающего тихо сдохнуть русского так же резко рванулась вверх. Удар в лицо не просто оглушил, а напрочь вышиб дух, вроде бы даже со звоном.
Звон джигиту не почудился. Под вязаной шапочкой тренера уютно устроилась «мисюрка»: самый незатейливый из шлёмов, прикрывающий только темя и верх головы. Нехитро, говорят, прошено, да уж больно кстати…
Отвалив на сторону обмякшего врага, Михеев сел, сдёрнул с головы железную «тюбетейку» и от души перелобанил ей второго супостата, прицепившегося к ногам…

Двое волков, без малейшей задержки, напали на так и не поверившего Салаха. Тот с повелительным криком замахнулся гибкой дубинкой. Наивный! Передний волк метнулся ему в ноги, второй высоко прыгнул через сородича, сшибая человека на землю.
Салах бился, пытаясь перевернуться на живот. Неловко отпихивался руками. Хотел что-то крикнуть, но беспощадные челюсти уже нашли горло…
…Надо было прийти на помощь напарнику. Надо было защищаться хоть голыми руками. Он бы никогда не отступил перед людьми! Но сидящий в нём с детства почти суеверный ужас ожил и заполнил мозг. Бежать! И он побежал. И почти сразу могучий удар в лопатки бросил его лицом в снег…

Тяжело поднявшись, Михеев подобрал вязаную шапку и отступил подальше. Добивать не требовалось. Добьют без него. Борясь с тошнотой, он заставил себя смотреть, благо темнота скрывала самое отвратительное.
Над каждым из четырёх распростёртых тел присел на напряжённых ногах крупный серебристый зверь. От негромких звуков хотелось заткнуть уши, или бежать без оглядки. Михеев, закаменев, стоял. Лишь когда серые силуэты один за другим неуловимо исчезли, оставив на потемневшем снегу какие-то тряпичные, нелепые тела, мужчина повернулся и бездумно пошёл прочь.

– Муса, я тебе клянусь, они все были мёртвые! Совсем мёртвые, я тебе клянусь! – В чёрных глазах командира было столько недоверия, презрения и безмолвной угрозы, что он говорил и говорил, понимая, что это лишь усиливает подозрения.
Он дождался на выходе проклятого русского, прокопавшегося в своём зале лишних сорок минут, и позвонил братьям. Они должны были вернуться в машину минут через пятнадцать. Через полчаса он позвонил ещё раз. Никто не ответил. Тогда он пошёл сам.
Он их нашёл. И не смог подойти к ним вплотную, удостовериться, что им в силах помочь один Аллах. Он видел много трупов, разных. Он сам убивал – и быстро, и медленно. Но здесь он почувствовал небывалую жуть! Здесь только что побывал шайтан! Только как теперь объяснить это Мусе, там не побывавшему?..
– Запомни, – наконец заговорил лидер боевиков, – если окажется, что кто-то из братьев не умер на месте от ран, а замёрз… Сдохнешь как собака.

Дежурная опергруппа прибыла на место трагедии вскоре после полуночи, вызванная нарядом ППС. Тех перед этим вызвал сторож с близлежащей автостоянки. Его достала собственная собака, излаявшаяся до хрипа, и он глянул туда-сюда с бетонного забора. Показалось, что-то увидел.
При самом поверхностном осмотре, сон с оперов слетел на раз. Светили сильными фонарями. Подавляли рвотные спазмы. Вызывали, кого положено. Снимали и обмеряли. В конце концов, трупы увезли, а менты поехали писать положенный ворох бумаг.

Он стоял один перед лицом звёзд, с обнажённой душой, с распахнутыми мыслями. Никто его сюда не гнал, сам пришёл. Зачем? Стыдно было отмолчаться. Зная, что будет услышан, он тихо говорил в клубящуюся созвездьями бесконечность:
– Я испугался, Учитель, я струсил. Они задавили меня своей яростью. Если бы не велесовы волки, я бы не справился…
Незабываемое лицо возникло не среди звёзд, как в давнем сне, просто встало перед внутренним взором. И в отливающих синей сталью глазах под разлётными бровями не было ни тепла, ни сочувствия.
– То пол-беды, что страх до себя допустил. Хотя виновен в том только сам. Ты ждал-то чего? Раз силы поднакопил, раз бить покрепче девки наловчился, так ворог сразу и пал? А если ворог сам покрепче девки, так уже ты дрогнул? А того хуже, что за утешением сюда пришёл. Ждал услышать: ништо, дитятко, ты не колодой лежал, хоть дурнем, да бился… Если воин, не ищи, кто по головушке погладит. И слабость свою, и силу сам понимай: это твой урок, ничей боле…
Владимир вскинулся на постели, как обожжённый – хорошо, хоть Людка уже встала. Лицо горело от жгучего стыда…

Утром в кабинет к Третьяку заглянул «Маленький Гусар» - оперативник Юра. Закурив третьяковскую сигарету, отсутствующим голосом поинтересовался:
– Ваххабитов помнишь?
– Это вновь прибывших, Ходжоева? – мигом среагировал на отсутствующий голос следователь. – Что, прояснилось, по чью душу прискакали?
– Можно сказать и так! – фыркнул Юра. – Этой ночью аж четверо преставились.
– А… – Третьяк хотел уточнить: как же это указывает на «цель» их приезда, но, подумав, спросил другое: – И как же они самоубились?
– Волки загрызли, – уж и вовсе скучая, сообщил опер.
– Где?! – предчувствуя ответ, вскинулся следователь.
– На Котловане. Напротив Детского Центра, – весь увлечённый колечками дыма, ответил Маленький Гусар.
Посмотрев друг на друга, мужчины разом захохотали.
– Абреки, твою мать!.. Гяуров мочить приехали!.. Газават, а нах...!
Дверь резко распахнулась. На пороге, излучая строгость и осуждение, картинно высился полковник Савельев Эдуард Сергеич – «лицо и образец».
– По какому поводу веселье, товарищи офицеры?! – сочный голос ничуть не повышен, но какой в нём начальственный металл! – Вас слышно в коридоре. А у нас по управлению, вообще-то, ЧП.
– Я думал, вообще-то, не у нас, а у бандитов ЧП, – без малейшего намёка на почтение заявил Гусар.
– Кто уполномочил вас делать столь безответственные заявления, старший лейтенант?! – голос всё-таки малость возвысился. – Бандитом человека может назвать лишь суд. Погибли приезжие коммерсанты. И наш долг…
Третьяк охамел ещё больше Юры, перебив высокое начальство на полуслове:
– НАШИ волки честных людей не жрут!


Толстый импозантный чиновник испытывал совершенно противоречивые чувства. С одной стороны, происшедшее вновь всё усложняло. Да в который уже раз?! С другой – за такое вот лицо сидящего перед ним «настоящего мужчины» было ничего не жаль!
– А с чего это, дорогой Муса, ты решил, что твои джигиты по-простому его укокошат? – тщательно скрывая злорадство, поинтересовался он. – Печальный опыт местных крутых парней тебя не убедил? Или ты рассудил: те просто были не мужчины, а мои – мужчины?
Вообще-то, Муса именно так и рассуждал. Но когда аж четверо боевиков, в самом прямом смысле слова, порваны на куски, об их мужских качествах распыляться глупо. Другое дело, что не русский физкультурник их убил.
– Моих людей загрызли волки! Волки, ты слышишь, «Иван Иваныч»?! Откуда в городе волки, скажи мне! – От хозяина кабинета его отделял письменный стол, но молодому толстяку показалось, что чёрные глаза горят возле самого лица. В глотку вцепится не хуже волка!
– Видимо, оттуда же, откуда и рысь, и змея, и медведь… – Злорадство ушло, возобладало чувство тревоги. Уж если не справятся и эти…
– Он кто – шайтан? – очень серьёзно спросил Ходжоев.
Парадокс, чиновнику стало легче. С тем же Захарьиным они просто замалчивали, обходили стороной все «михеевские» несообразности. Ну как же, серьёзные люди, матёрые управленцы и бизнесмены, станут ли ОНИ всерьёз говорить о какой-то мистике? Мусульманин, вайнах от таких атеистических предрассудков оказался свободен. И задал правильный вопрос. Правильным тоном.   
 – Не знаю, Муса, кто он. Но что-то «наукой необъяснимое», сам видишь, в нём есть.
– Мулла нужен! – вскинулся брюнет. – Скажи, есть здесь мулла?
– Муллы нет. – «Иван Иваныч» пристально смотрел на собеседника. – Но ты, Муса, молодец: правильно мыслишь! Православный «батюшка» нам тоже сгодится… Губернатор у нас официально верующий, храм посещает, с епископом дружит…
Немного помолчали. Потом кавказец с некоторым усилием сказал:
– Прав ты, брат. Несерьёзно, глупо я к делу подошёл. Но теперь буду умнее! Шайтан он, или не шайтан, достанем всё равно! Теперь он мой кровник…  Ты к губернатору по-своему подходи, правильно. Надо бы и про губернаторшу узнать – забеременела она там, не забеременела?
Хозяин кабинета ещё раз подумал, что всё-таки был прав, привлекая чеченов. Эти, нарвавшись на сопротивление, упираются рогом, придумывают кровную месть, мужскую гордость и таранят проблему до полного её исчерпания. Или до полного исчерпания ресурса. А ресурс у них практически неисчерпаемый…
























Глава 7. Аллах, Христос и богомерзкие язычники.

Сергей Лебедев в пропотелом спортивном костюме вышел из тренажёрного зала в «боевой» и, присев на низенькую скамейку, стал внимательно следить за действом на татами. Действо, само по себе, было заурядным: Михеев спарринговал с Жекой Смирновым. Необычным было то, КАК Михеев сегодня спарринговал.
При стандартном раскладе молодой, девяностокилограммовый кик-боксер всячески шёл на обострение, «зажимал» и «обрезал», навязывал «рубилово» в ближнем бою и на средней дистанции. Немолодой таэквондист, едва вытягивающий семьдесят пять кило, естественно, работал на уходах, после удара-двух «разрывал», всячески избегая плотного контакта.
Сегодня Михеев вёл себя непонятно. Он, раз за разом, будто нарочно оказывался в невыгодном положении. Вместо опережений с последующим уходом, принимал на глухую защиту пару тяжких женькиных «дынь» и лишь после этого, будучи уже «болтанутым», огрызался из самых неудобных позиций.
По сути дела, он предоставил противнику работать в предпочтительной тому тактике. И это уже принесло свои плоды. Нос пока не потёк, но губы уже отливали тёмной влагой. Скулы с надбровьями ярко горели, припечатанные двенадцатиунцовками, и на голом торсе наливались кровью пятна и полосы, оставленные ногами противника. Юлька, отрабатывающая в дальнем конце зала «тули», остановилась, с тревогой наблюдала за странными действиями отца и вид имела самый озадаченный.
Но и Жека нарывался на неприятности там, где их не ждал. Ведь доставал, хорошо доставал! А Николаич, явно «встряхнутый», вместо того, чтоб «сесть», или танцевать по ковру, вдруг втыкал с руки, или с ноги. Удар, конечно не смертельный, но, блин, неудобный! И молодой «тяж», вместо «танкового прорыва» начал осторожничать. И замаялся первым.
– Всё, Николаич, хорош, копыта об тебя стёр! Ты новую тактику отрабатываешь, или садомазохизмом увлёкся?
Владимир пробурчал сквозь капу что-то невнятное, наверно сказал, куда шутнику идти, и сам пошёл в умывальник. Епитимья, наложенная им на  себя после стычки на Котловане, была делом сугубо интимным.
Вернувшись, он застал Лебедева с мобильником возле уха. Смирнов, тут же вытираясь мохнатым полотенцем, напряжённо ловил обрывки разговора.
– Ну, спасибо, бывай! А? Как нет-то? Конечно, позвоню! – Сложив «трубку», пояснил Михееву: – Третьяк звонил. – И ёмкими, короткими фразами, наверняка без всякой отсебятины, передал полученную от следователя информацию: – Джигиты приезжие. Прикатили из Питера ввосьмером. Все наверняка воевавшие, но не в розыске и с чистыми документами. Лидер – Муса Ходжоев. Авторитет и среди торгующих, и среди стреляющих. Но последнее время стал в Питере нежелательной фигурой.
– Я в этом не секу, – поразмыслив, признался Владимир, – но что же, такой крутой босс приехал меня по заказу убирать?
– Нет, конечно, это ему не по чину. Его сюда на место «Истока» пригласили. Чтоб ими начатое доделывать. А ты мешаешь.
– Да что они, гниды, в наш Лес вцепились?! – шваркнул полотенцем об стенку Жека.
– А теперь, после Котлована, не отцепятся? – предчувствуя ответ, спросил Михеев.
Сергей покачал крупной головой. Жека его поддержал:
– Эти намёков не понимают. Теперь «по закону гор» мстить начнут.
Владимир думал недолго.
– Ладно, не так хотелось, да так уж повернулось. Хотя бы понятно, откуда ждать. Можем мы узнать всё про этого полевого командира: где живёт, бывает, с кем спит, гуляет?
– Запросто, – кивнул Сергей, – он в оперативной разработке. И ребят, кто этим занимается, я хорошо знаю.
– Может, и на Самого Главного выйдем? Кому Буртяево спать не даёт, – предположил Михеев.
– Да возьмём этого «чеха» за задницу по-простому! Сам всё расскажет, – ничтоже сумнящеся, предложил Женька.
– Это тебе не наши жулики, – недовольно ответил Лебедев. –  упрётся, не сломаешь. – Вот если он…
Помечтать, однако, не успели. В зал, чинно сняв шапки, ввалились два новых персонажа. Помощник областного депутата Михаил Выручаев – в чёрной бороде и ауре едкой доброжелательности. И непосредственно областной депутат  Сергей Валерьевич Свиридов, в короткой, распахнутой дублёнке, с прямым внимательным взглядом и чувством собственного достоинства.
Владимир представил присутствующих и прибывших друг другу, мужчины солидно поручкались. Юлька подставила щёчку «дяде Мише» и весело улыбнулась Свиридову, явно оказавшемуся в непривычной среде.
 Видя некоторое замешательство обычно самоуверенного Мишки, Владимир заверил, что здесь все свои, как гвозди. Тогда Выручаев без обиняков попросил друга объяснить «шефу», кто такая Прасковья… «отчество запамятовали». При этом сверкал квадратными зубами сквозь бороду, явно наслаждаясь ситуацией.
Михеев уже привык говорить на эту тему, не опасаясь, что его обрядят в смирительную рубашку. Постепенно ко всему привыкаешь.
– Параскева Пятница, в православии причислена к лику святых. Вынужденно. Потому что, вообще-то – славянская богиня Макошь. Из главных, очень почитаемых, особенно женщинами… – и, поймав эдакое примечательное выражение на открытом лице депутата, мягко спросил: – Сергей Валерьевич, губернаторша, я так понимаю, зачала?
Вот эта уверенная мягкость вопроса, заставила депутата усомниться в напрашивающемся выводе о психическом состоянии собеседника. Сам-то он за прошедшие недели извёлся. Сегодня в областном собрании к нему действительно подошёл губернатор, отвёл его под локоть в сторону и долго тряс руку, сняв тяжкий камень с души. Благодарил, спрашивал, просил передать… Потому как, сам целительницу найти НЕ СМОГ. При всех своих возможностях. Не существовало такой в окружающей действительности…
Свиридов посмотрел вокруг по-новому. Вот мощные мужики, вспотевшие от воинских занятий, с очень русскими лицами. Эдакие гридни из княжеской дружины. Бородатый Михаил, с лицом умным и хитрым: ни дать, ни взять – думный боярин. Загадочная красавица с русой косищей и взглядом юной ворожеи. И сам Михеев… Князь? Скорее – волхв. В лицах ни следа истеричности, или религиозного фанатизма. Только спокойная уверенность, своё понимание жизни. В эту компанию легко и просто вписывалась славянская богиня.

Узловатая сосна протянулась с берега чуть не до середины реки. И не беда ей, что часть корней уже подмыта, выпирает из песчаного берега, а сама она тянется не к облакам, плывущим в небе, а к облакам, скользящим по воде. Сосна, знай себе зеленеет, всё шире раскидывает мохнатые ветви, родит в изобилии шишки.
Оттолкнувшись от могучего древесного плеча, Владимир «ласточкой» скользнул в небесную синеву Строптивы. Пробив толщу прохладной воды, не сумел достать обманчиво близкого дна. Зато распугал стайку сёмужьей молкоты. Вылупившись весной из осенней икринки, сёмга первые два лета шустрит в родной реке – вот такой вот стограммовой рыбёшкой. Только на третье лето уйдёт в моря. И уж оттуда вернётся к осени пятикилограммовой торпедой.
Вынырнув, Михеев понял, что хватит. Наплескался до полнейшей одури. А дома как-никак зима, акклиматизация и всё такое… И не на променад сюда пожаловал, а в гости, для серьёзного разговора. Встав босыми ногами на  зелёный с коричневыми крапинами ковер «кукушкиного льна», мужчина отжал длинные волосы, вытерся, обулся и, не одеваясь, пошёл к  «обители богов».
Завидев гостя, Велес спустился с сеновала и, кивнув на поклон, констатировал:
– По лесу в одном трусу. Тебя пошто комары не едят?
– Сам удивляюсь. В детстве кусали, потом перестали.
– Хозяйки дома нет, с обедом подождёшь, иль мне по-простому постряпать?
– Спасибо, Отче, подожду. Поговорить бы пока.
Присели здесь же, на сосновые, нагретые плахи широкого взвоза. Быстро изложив свои сомнения, Владимир сделал конечный вывод:
– Отче Велес, что-то очень ценное их сюда тянет: нефть, газ, руда какая-то… Что-то в урочище есть.
Старец собрал в горсть бороду и вздохнул.
– Да, от богатства лихих людей не отвадишь. Сколь не учи одних, новые счастья пытать придут…
– Что за богатство, Отче? – вскинулся Михеев.
– Алмазы, дитятко, алмазы.
Владимир переваривал услышанное минут пять. И с каждой минутой становился всё мрачнее. Это слишком лакомый кусок для кого угодно: для мафии, олигархов, правительственной клики, для государства, наконец! Выхода он не видел. Другое дело, что это не повод паниковать.
– Отче, а почему ты мне раньше не сказал? – спохватился он.
– Не знал, – просто ответил бог. Усмехнулся непониманию на лице собеседника и пояснил: – Самоцветы-те не в нашей яви, а в вашей. Там я, что и знал? Ноне и там знаю. А вокруг реки не хуже, чем здесь вижу. Потому как,
ДРУГИЕ пробуждаться стали, Володимир! Про Перуна тебе рассказывать нечего. А я с нынешней весны брата Стрибога в ветрах слышу. Как солнышко пригреет, Хорса чую. А Сварог, Дажьбог… нет, боюсь пока радоваться…
Владимир забыл про проклятущие алмазы и, вскочив, прошёлся по взвозу вверх-вниз. Немного справившись с волнением, остановился перед старцем, перехватил его насмешливый взгляд и, фыркнув сам, сел надевать спортивки. Приведя себя в подобающий для божественной беседы вид, заговорил:
– Отче, как?.. Когда?.. Я сам поверил – тому полгода. Да и сейчас нас горстка… Мы не молимся, не совершаем обряды… Какие из нас волхвы?!
– Велик ли рождается человек? – вроде бы, не к месту спросил Велес.
– Три, шестьсот, –  машинально ответил Михеев.
– А медвежонок в берлоге, родится вшестеро меньшим, с шубницу- рукавицу. Однако, весной на свет выходит, уже как младень, тогда же родившийся. А к зиме уж за два пуда. Человеческому чаду для того лет 10 потребно. За десять-то лет косолапый все сорок пудов наберёт, и в рост – четыре аршина. Живи человек хоть два века, таким не вырастет.
Михеев мысленно перевёл пуды и аршины в метрическую систему: 640 кг и почти три метра. Да, человек, пожалуй, не дотянет. А старец так же неспешно закончил мысль:
 – Не важно, велико ли родится. Важно, сколько силы в себе несёт, что Живой ему отпущено…   
Наверно, солнце спряталось за тучку. Владимир натянул футболку, но тело всё равно била дрожь. Велес тихо полуобнял его, как однажды в оружейной, и тёртый, жёсткий мужик почувствовал себя ребёнком – согретым и защищённым. Посидели молча. Отпустив плечи потомка, древний бог проронил:
– Нам без вас не быть. Вы без нас можете. Только захотите ли?
Ответа не требовалось. Нефтедоллары или Кимберлитовый Клуб; киллеры, или спецслужбы… За свою пробужденную веру он будет биться до конца, всё равно с кем. И, думается, уже не один.
Сбоку неслышно подошла Макошь: в аккуратных лаптях, простом ситцевом платье, до глаз повязанная белым платком. Поставила на плаху корзину, полную блескучих маслят, легко сняла со спины плетёный короб, тоже нагруженный грибами. Поцеловала в затылок склонившего перед ней голову Владимира, улыбнулась:
– Ну, порадуй чем-нито, Володьюшка!
– Зачала она, матушка Макошь, от счастья себя не помнит…

– Прости, что прошу о таком важном деле по телефону. Ты знаешь, если б я мог приехать к тебе, обязательно бы приехал, брат, – сейчас обращение «брат» звучало в устах Ходжоева совсем иначе, чем в разговоре с толстым земляком, или с толстым чиновником. – Нужна одна из сестёр, очень нужна.
– Ты же знаешь, они не для бизнеса.
– Конечно, брат, я б и не просил! Тут политика. Семья здешнего губернатора.
– О! Это другое дело, брат. Она… уйдёт?
– Нет, вряд ли. Для неё это будет школой перед исполнением Великого Дела. А мне это очень поможет, брат. – Он не говорил о своей благодарности. Между воинами такое излишне.
– Какая сестра тебе нужна? Что она должна уметь?
Разговор Муса начал, въезжая по разводному мосту в Архангельск, закончил, уже подъезжая к центральному рынку. Гасан, водитель чёрной «БМВ», привычно не слушал, о чём там говорит босс на заднем сидении.
На рынке у Ходжоева состоялся второй разговор. Куда более лёгкий для него, куда более тяжёлый для собеседника.
После отъезда «бэ-эм-вэхи» в уютном кабинете в недрах торгового комплекса толстый, обычно жизнерадостный кавказец долго смотрел перед собой пустыми глазами. Это планида всех членов землячеств. Когда ты вживаешься, устраиваешься на чужбине, тебе помогают. Ты помогаешь. Если надо, помощь придёт с далёкой родины. Каждый из местных, выросший здесь, сам по себе, а тебя много!
И бизнес твой растёт, и карьера делается. И ты становишься в чужом обществе уважаемым человеком. И общество перестаёт быть чужим. Родина превращается в сентиментальные воспоминания, редкие поездки в отпуск, а жизнь твоя уже здесь. Конечно, постоянно приезжают соотечественники, которым надо помочь устроиться. Но это, как правило, к взаимной выгоде: это самые надёжные работники и партнёры. Потому, что понятны тебе, потому, что зависят от тебя.
Но однажды к тебе может придти совсем иной соотечественник, который не думает о взаимной выгоде, которому твоя выгода совсем не интересна. Он потребует от тебя того, что запросто зачеркнёт всё, чего ты здесь добился, что столько лет строил, того, что тебе совсем не нужно! И ты не сможешь отказать ему, не став при этом предателем, изгоем…
 

Михаил со Славкой на «военном совете» подтвердили его мысли. Пока им противостоит просто банда. Пусть очень организованная, замкнутая на чиновников, всё равно это криминальное сообщество, не более. Но если речь идёт о месторождении алмазов – дело дрянь. Как только просочится информация, слетится вороньё совсем иного размаха крыльев. А в конце концов, наложит свою лапищу государство. То есть те же олигархи, только нынче пребывающие у руля. Кимберлитовую трубку выпотрошат, урочище убьют, миллиарды осядут в зарубежных банках, без всякой пользы для россиян.
Пока же оставалось одно: делать, что делали. Проект о создании заповедника благополучно ушёл в столицу, и теперь лишь от активности губернатора зависело, воплотится ли он в жизнь. На содействие губернатора рассчитывать были все основания. Мужчина зрелых лет, готовясь стать отцом, помолодел, подтянулся, заражал окружающих энергией. И был преисполнен благодарности.
Трудно было предугадать ходы противника. За Михеевым и Алтунцевым больше никто не охотился. Никаких подковёрных игр в областном правительстве не велось. Время, как будто, работало на них. И это настораживало: в упёртости супостата уже успели убедиться.


Новый год принёс подарки и надежды. Кому какие. «Иван Иваныч», изведённый неопределённостью и досадным бессилием, утешил себя двухнедельной поездкой на Кубу: мулатки будоражили его воображение чуть не с детства. Ходжоев встретил русский праздник с семьёй. Пообжив «сталинку», он её выкупил, и Мариам приехала с детьми на новое место жительства, легко променяв питерскую столичность на близость к мужу.
Губернатор с супругой, «отстояв» все положенные официозы, праздновали семейно, уютно и интимно, наслаждаясь незримым присутствием третьего – самого дорогого.
Сергей Валерьевич Свиридов возглавил в областном собрании комитет, от которого его давно и незаслуженно оттирали. Михаил, весь горя азартом и ехидством, готовился взяться вместе с шефом за новую интересную работу.
Людка с Юлькой, проснувшись 31-го, обнаружили у кроватей царской роскоши манто и шапки: Людка соболей, Юлька чернобурок. Михеев и радовался буйному восторгу «девок», и злился на лесных хозяев. Он сразу и окончательно положил себе: никакой материальной выгоды из своего уникального положения не извлекать. Языческие боги хитры и коварны, обошли и это правило.
Сам Владимир был щедро одарен другим. Ученики, и раньше его не позорившие, взошли на новую ступень. Маленькой, но спаянной дружиной парни шли на любые областные соревнования: по таэквон-до, кик-боксингу, контактному каратэ, рукопашному бою… И везде побеждали! Взрослые юноши и подростки, молодые мастера и почти новички, они все удивляли судей и зрителей хладнокровной стойкостью и волей к победе. А что там шептали, обнявшись в круг перед боями, не могли узнать ни соперники, ни девушки.
Славка,  Женька, Сергей Лебедев и Третьяк были поставлены на уши праздничным визитом Одинца. Завалив друзей дичиной, красной рыбой, мёдом, грибами и ягодами, попировав к восторгу и ужасу жён у каждого, он все праздники куролесил с холостым Жекой по дискотекам. Познакомился с «ролевиками», и пообещал им устроить лесную игру, каких они ещё не видели…

Вернувшись с «губернаторской ёлки» из детдома, Илья  Олегович застал супругу в слезах. Не на шутку испугавшись, он вскоре выяснил, что тревога явно преувеличена. Беда не с Маленьким, а с Таней – домработницей. Возвращаясь из магазина, столкнулась на гололёде с весёлой компанией. Поскользнувшийся выпивоха уронил и её. Другой, тоже упав, придавил ей ногу. Так, что сломал в лодыжке. Бессовестные люди даже не оказали женщине помощи, так и ушли с пьяными выкриками и хохотом. Хорошо, что есть мобильная связь, смогла вызвать «скорую»…
– Настёна, солнце, тебе нельзя так волноваться! – грозный Игнатюк нежно гладил жену по золотистой головке. – Таню, конечно, жалко, обеспечим ей самое хорошее леченье. Что делать, родная, сплошное хамство на улицах!
Но проблема была не такая уж мелкая. Без горничной, особенно сейчас, в деликатном положении и в дни праздничных приёмов мадам Игнатюк была, как без рук. Замена требовалась срочно, но и вводить в дом кого попало, без серьёзных рекомендаций губернаторская чета не могла.
Позвонивший на домашний телефон Азор Надирович  Гулиев выступил прямо в роли Деда Мороза.
 «Депутат от рынка», как беззлобно называли его в Собрании, поскольку директором рынка он и являлся, умел дружить абсолютно со всеми. Щедрый, неизменно весёлый, он непостижимо сочетал залихватски - простецкую манеру общения с тактичностью и деликатностью. Узнав вместе с прочими «думцами» о новом положении губернаторши, он не полез с лозунгом «Самая лучшая зелень, самые свежие фрукты для нашей дарагой!» к хозяевам губернии. Он выцепил где-то их домработницу, обаял, растрогал заботой о хозяйке и уж ей поставлял через своего зама «самую лучшую, самые свежие». Игнатюк по цепочке «домработница – жена – САМ» всё равно о столь добром жесте узнал, но в двойственном положении себя не чувствовал. За что был особо благодарен.
Сейчас, нарвавшись лично на губернатора, Гулиев смутился, но, весело извинившись, объяснил, что «хотел» Татьяну Ивановну: пАчему она сегодня не зашла? Расстроенный Илья Олегович рассказал, что с домработницей приключилось несчастье. Азор Надирович искренне опечалился: «Такой хароший женщина!» И моментально понял губернаторские трудности: «А как же Настасия Прокопьевна теперь без памошницы?! Ей же нельзя!..»
Словом, выяснилось, что к Гулиеву приехала родственница «правда, дальний», работала домработницей у республиканского министра. Гулиев назвал фамилию кавказского политика, недавно погибшего от рук террористов. Боится жить там, где стреляют. Золотые руки, скромница, «весь этикет наизусть знает!» Через час «депутат от рынка» привёз опрятную молодую женщину неброско приятной наружности, с застенчивой улыбкой. Та влёт ухватила перечисленные Настасьей Прокопьевной обязанности и, не поднимая карих глаз, взялась за работу.

В завершение каникул большой командой, на четырёх машинах съездили в Буртяево. Зимник, в отличие от летнего пути, был бы вполне проезжим, если бы не постоянные заносы. В ночь перед выездом «славян» дул необычный ветер. Разгулявшись исключительно вдоль дороги, он разметал сугробы с укатанного полотна, сотворив живую иллюстрацию к поговорке «скатертью дорога»!
В Североречинске студило и вьюжило. В урочище весь короткий зимний день стояла сказочная погода. Тишь, солнце и бодрящий морозец. Величественные ели держат на могучих лапах горы снега. Берега Солзы ослепительно белы и испятнаны цепочками мелких следов.
Длинный, худой – в отца – Максим Третьяк, слетел с холмистого берега на одних санках с Никитой Лебедевым. Заложил крутой вираж, и оба нырнули в снег, как куропатки. Пришедшее в голову сравнение, в сочетании с обилием птичьих следов, натолкнуло Михеева на мысль.
– Куропатку посмотреть хотите? – окликнул он мальчишек.
Посмотреть куропатку нашлось неожиданно много желающих, большей частью взрослых. Всё нужное для «просмотра куропатки» обнаружилось в машинах и лагере. Взяв с собой детей в качестве помощников и носильщиков, наказав взрослым «пока не мешать», Михеев потопал на другой берег.
Там гряду невысоких холмов венчали заросли можжевельника. Пробивая в снегу тропу для мелких помощников, Владимир добрался до крайнего деревца, не выше двух метров.   
– Такое маленькое, – прокомментировал Никита.
– Молодое ещё, – авторитетно пояснил Макс.
– Да ему лет двести, если не больше! – засмеялся Михеев. Видя недоверие на детских лицах, пояснил: – Можжевельник очень медленно растёт. За сто лет не больше метра. Зато корни тянет! У этого запросто вон до того холма достанут. – Указанный холм был метрах в сорока. Пацаны посмотрели на можжевельник уважительно.
– А это на нём ягоды? – ткнул Никита в синеватые комочки на ветках, и правда, похожие на ягоды.
– Шишки, – пояснил Михеев, – но сладкие. Пернатые их обожают. – Словно подтверждая его слова, на дальний край зарослей опустилась стайка дроздов. – Ладно, давай куропатку ловить!
Прикинув под деревцем место, мужчина забрал у Макса охапку толстых веток, каждая больше метра в длину. Заострёнными концами вогнал их в уплотнённый снег, составив из них небольшой круг, конусом расходящийся кверху. Проверил, твёрдо ли стоят.
– Это что? – не выдержал Никита.
– Садок, – скупо пояснил занятый Михеев.
На две подходящих развилки облюбованного можжевельника он положил длинный шест, слегка вбив его в «вилки». Край шеста навис над садком, на метр выше. К этому концу он привял толстую капроновую нить, «утопив» её в зарубку. К свободному концу нити привязал за дужку эмалированную крышку кастрюли, принесённую Никитой. Крышка свободно повисла в верхней, расширенной части садка, как бы закрывая её. Мужчина покрошил на крышку хлеба и позвал детей: «пошли!»
Отойдя по своим следам на середину реки, оглянулись на поставленную ловушку.
– А если прилетит не куропатка? – спросил вдруг Никита.
Михеев растерялся: в самом деле! Подумав, предложил компромисс:
– А тетерев, или глухарь вас не устроят?
– Ну, глухарь тоже ништяк, – задумчиво протянул Макс. – Лишь бы какой-нибудь дрозд не попался.
– Дрозд лёгкий, крышку не перевернёт, – успокоил Михеев.
– Владимир Николаевич, вы обещали куропатку, – безапелляционно напомнил Никита.
Мужчина засмеялся и прикрыл глаза. Здесь, конечно, другая явь, но близко, очень близко, и Велес говорил…
Оба пацанёнка шёпотом вскрикнули. На край шеста с шумом опустилась крупная белая птица. Посмотрев вниз сначала одним глазом, потом другим, чинно соскочила на круг с угощением. Крышка услужливо опрокинулась, роняя обалдевшую куропатку в садок. Всё, расправить крылья там было негде. Шкеты завопили и запрыгали в снегу, разом заинтересовав всю компанию отдыхающих. Кто на лыжах, кто пешком, все устремились к удачливым охотникам.
Попросив столпившихся людей не пугать птицу рывками и криками, Владимир аккуратно извлёк затрепыхавшуюся добычу. Лесная курочка была роскошной! Белоснежная с головы до ног в прямом смысле. Когтистые лапы тоже укрывали белые пёрышки.
– Какие у неё валеночки! – ахнула раскрасневшаяся Юлька. – Это для красоты, или чтоб ноги не мёрзли?   
– И чтоб в снег не проваливаться, – дополнил её Алтунцев.
– А в чём она хвост запачкала, в саже что ли? – заметила Людмила.
В подхвостье снежной курочки действительно чернели угольные перья.
– Это когда стаей летят, чтоб задние видели передних,– неизвестно откуда вспомнил Владимир.
– А, вместо габаритных огней, – подсказал Третьяк.
– Мы её зажарим? – конкретизировал Макс, слегка озадачив всех присутствующих.
– Ну, ты чё, голодный? – повернулся к нему Никита. – Вон иди шашлык съешь!
– Да я так, прикалываюсь, – смутился подросток. Достал из садка упавший с крышки хлеб и поднёс на ладони птице. Та доверчиво клюнула редкое лакомство.
Проводив шумно взлетевшую «белоснежку» взглядами, указав друг другу на чёрные «габариты» в хвосте, гуськом потянулись к машинам. Людмила придержала мужа и пытливо заглянула в глаза:
– Михеев, ты меня удивляешь! Не знала, что ты такой добытчик. И вообще…
Воровато оглянувшись на удаляющиеся спины, супруги крепко, как в юности поцеловались. Солнышко - Хорс закатывалось за зелёно-белые зубцы, последний праздничный день подходил к концу.
А в первый рабочий день, прямо на тренировке младшей группы на Михеева волной накатила тревога. Не найдя ей объяснения, помаявшись минут 15, он отпустил пацанят пораньше и, заперевшись в зале, лёг на диванчик в тренерской…

Звонку иерея Иннокентия губернатор не удивился: они были знакомы неплохо. Тут переплелись и должностные обязанности: забота о нуждах верующих и прочий пиар, тут были и интимные чаяния. В тяжкий период, когда Настенька не могла забеременеть, Игнатюки искали помощи и у бога: молитвы, свечи, пожертвования… Сейчас настоятель Никольского собора попросил о личной встрече. Илья Олегович, пребывающий нынче в ладах со всем миром, предложил попросту заглянуть к нему вечерком, благо «правительственный» дом стоял по соседству с храмом. У обоих свободный вечер наметился через три дня, на том и порешили.
В тот же день Илью Олеговича поджидало немалое расстройство. У Настеньки заметно ухудшилось самочувствие. Наблюдающий её врач большого беспокойства не проявил: у беременных недомогания сплошь-рядом. Про себя не преминул добавить: особенно у беременных аристократок.
Любящий муж таких кощунственных мыслей, разумеется, не допустил. Но на женские капризы скидку сделал. Кроме того, будущие мать и ребёнок находились под неусыпным наблюдением. Когда не было его самого или врача, с мадам Игнатюк оставалась Фатима: молчаливая, но расторопная и внимательная.
Молодая дагестанка, или кто она там, вообще оказалась редкостной находкой. Женщина пребывала у губернаторской четы круглосуточно, доводя обширную квартиру до госпитальной чистоты, а меню до ресторанного разнообразия. Она посвящала всё своё время заботе о хозяевах, не просила выходных, не искала развлечений, лишь изредка перезваниваясь с родственниками. Занемогшую хозяйку она буквально кормила и поила с рук, не спускала с неё глаз.
 Тем не менее, в последующие дни губернаторше становилось всё хуже: головокружение и рвота, боли в животе, сначала едва заметные, но понемногу усиливающиеся.
На третий день, ближе к вечеру, Игнатюк, по звонку врача, прервал плановую встречу с предпринимателями и сорвался домой: жене стало совсем плохо, начались спазмы. Но, будучи в полуобморочном состоянии, она не позволила увезти себя в больницу, пока не подъедет муж. Было в хрупкой, изнеженной женщине, терзаемой болью, нечто, враз заставившее самоуверенного «придворного» врача заткнуться и выполнять её приказы.
Илья Олегович домчался домой по «зелёной улице» и кинулся в спальню жены, едва сняв шапку. Настенька, вся в пятнистом румянце и липкой испарине, держалась в сознании только на силе воли. Припавшему к ней мужу она явственно, глядя в глаза, сказала: «Скорей позови её!» и уронила мокрую голову на подушку.
Рвущая душу тоска, гортанные причитания домработницы, напористые полутребования, полуоправдания «эскулапа», мешали понять Игнатюку, о чём же, вернее, о ком же, успела попросить потерявшая сознание жена. Ответ пришёл неожиданно. Из фойе позвонила консьержка и сообщила, что «к вам мууужчина с косой и э… пожилая дама, та самая, необычная». Целительница! Первое лицо области, забыв статус, кинулся вместо домработницы отпирать двери, выскочил встречать гостей к лифту. И, подхватив Прасковью-Праскеву под локоть, только заполошно повторял:
– Как вы кстати! Господи, как вы кстати!
Невероятная же старуха, ни о чём не спрашивая, скинула ему на руки шушун и стремительно прошагала в спальню. Сходу наклонившись над неподвижной женщиной, приложила ей одну ладонь ко лбу, другую к животу. Все присутствующие замерли: ладони явственно светились. Общая неподвижность сохранялась с минуту. Затем целительница дёрнула головой и повела вокруг взглядом. Остановившимся на Фатиме.
Едва карие глаза столкнулись с глазами туманно-тёмными, бездонными, лицо домработницы болезненно и зло перекосилось, брюнетка, ощерив белые зубы, попыталась шагнуть назад и не смогла. Только посиневшие губы прошептали: «Аузу биллахи миншайтан…»
– Володимир! Придержи её, мне недосуг… – Целительница вновь сосредоточилась на губернаторше.
Освободившаяся от взгляда «домработница» рванулась из рук Михеева с бешенством и силой ему уже знакомыми, один раз его уже опрокинувшими. За что потом себя поедом ел и новой встречи с этим «священным гневом» ждал. Не в таком обличье, правда, ждал, но чего уж дождался. Чвяк! Полусжатая ладонь вязко ударила в шею пониже уха. Сильное женское тело обмякло и негалантный мужчина усадил его у стены. Губернатор и врач пребывали в полном столбняке.
– Поищи-ка на ней, – не оборачиваясь, велела Макошь, – фиал, скляницу, сосуд малый…
Искомый сосуд моментально обнаружился в извечном женском «сейфе» – за лифом, меж налитых грудей. «Пробничек» для духов, меньше мизинца.
– Поднеси! – приказала богиня. И, едва понюхав откупоренную Владимиром пробирочку, выдохнула: – У, гадюка! – и тут же бросила: – Уходите все!
Первым, без никаких возражений, выскочил «эскулап», вторым, тревожно оглядываясь, губернатор с шушуном в руках, последним Михеев с Фатимой на плече. В холле вся эта процессия напоролась на преподобного Иннокентия, вошедшего в оставленную распахнутой дверь.
Был святитель строг и благообразен. Рослый, поджарый, с худощавым лицом и красивой бородой. Аккуратный подрясник на нём сидел, как форма на кадровом военном. Внимательно посмотрев на губернатора, на шушун, едва заметив врача, он вперился светлым взглядом в Михеева, пристраивающего отключенную домработницу в кресло.
– Кто будешь, сын мой? – спросил спокойно, но властно.
Подобный вопрос в этом самом холле Владимир однажды уже проигнорировал. Тогда – от мирского владыки. И в упор не видел причины не проигнорировать его сейчас от владыки духовного.
– Илья Олегович, пригласите снизу охранника, – обратился он к хозяину. – Дамочка весьма опасна, а я могу потребоваться… – и кивнул на спальню.
Иерей, насупив седые брови, ждал, пока Игнатюк звонил по внутреннему телефону, пока Михеев давал ценные указания мигом поднявшемуся бодигарду, пока все несколько перевели дух. Потом требовательно воззрился уже на губернатора. Тот, жалея о назначенной настоятелю встрече, переживая за творящееся в соседней комнате, отсутствующим голосом коротко обрисовал гостю ситуацию.
– Вот! – возвестил пастырь, воздев сухой перст. – Об том я и шёл с тобою беседовать, да видно опоздал, грешный… Не зря, выходит, истинно верующие встревожились, не зря! – Игнатюк смотрел на ораторствующего священника с непониманием и беспокойством. Врач и охранник с болезненным интересом. Михеев с откровенной скукой. – А знаешь ли ты, кого до себя и домочадцев своих допустил?
Губернатор, извиняясь, глянул на Владимира, и укоризненно сообщил Иннокентию:
– Исключительно порядочные люди, интеллигентные, уважаемые. Вот известный педагог, общественник…
 – А ведомы ли тебе души их? – перебил иерей.  – С Богом ли они пребывают?… Или, может, с диаволом?! – И вновь повернулся к Владимиру. – Есть ли крест на тебе, сын мой?
– Простите, я не ваш сын, – не грубо ответил Михеев. – Своего отца я знаю. Креста на мне нет, моя вера обходится без формальностей.
– Слышал?! Все слышали?! – возвысил голос святой отец. – Отринувший Бога…
Договорить он не успел, из спальни, тихо притворив за собой дверь, вышла Макошь и попросту шикнула на него. Илья Олегович бросился к ней с немым вопросом и мольбой в глазах. Погладив его по голове всё ещё отсвечивающей рукой, целительница тихо сказала:
– С обоими ладно всё будет. Жена твоя сына твоего доносит и в срок родит.
– Сына? – шевельнул непослушными губами губернатор.
– Сына, сына! – улыбнулась женщина, забирая из его рук шушун.
– Отвечай мне, раба божья, чьим именем… – на очнувшегося священника хором шикнули хозяин, врач и Михеев. А Макошь лишь усмехнулась:
– Это ты, человече, раб. Я рабой отродясь не была. Потому, как себе рабов не искала. А чьим именем… Что в именах-то? Меня вон, под одним именем вы в святые возвели, а под другим во всех «Поучениях» ремизили… Да что говорить, у тебя всё одно слова не свои, писанье ваше пересказываешь. Так я и сама читала… – оставив хватающего ртом воздух Иннокентия, славянская праматерь вновь обратилась к губернатору:  – Лекаря своего, мил человек, не вини: он снадобий, каким суженую твою попотчевали, не знает, не отравитель, чай. Далее он о кровиночках твоих позаботится. А с этой… – брезгливый кивок в сторону бессознательной женщины, –  по Правде вашей поступай. Вот зелье, что при ней нашли, судейские смекнут, что к чему. И впредь смотри, кого в дом допускаешь, тут долгобородый верно бает, даром, что умишком тесен… Пошли скорей, Володьюшка, под небо, душно мне чегой-то!

Одни гости уехали, другие приехали. Милиция с представителем прокуратуры забрали Фатиму, склянку с ядом и заявление Игнатюка. Брюнетка, разом ставшая страшноватой, хищной, не проронила ни слова, ни звука. И что-то подсказывало представителям органов, что так будет и впредь. Впрочем, со слов Хозяина, было ясно, откуда мотать клубок.
Игнатюк убедился, что Настенька спокойно спит, дышит глубоко и ровно. Реабилитированный целительницей врач вызвал опытною медсестру-сиделку. Освободившийся охранник вызвался доставить из ближайшего ресторана ужин. Один иерей никак не мог перестроиться на мирный лад. Нахохленной птицей переждав всю суетню, остался-таки с губернатором один на один и тут же принялся обличать и наставлять.
– Теперь-то видишь, грешный, что не Исус Христос, Бог наш, в дом твой этих язычников богомерзких привёл?
Илья Олегович устало откинувшись в кресле, пожал тяжёлыми плечами:
– У нас свобода вероисповедания, святой отец. Сам я крещёный, православный, но требовать этого от других жителей вверенного мне региона не вправе. Извините.
– Так значит, вольно тебе с оборотнями, волхвами бесноватыми якшаться? Смиренной пастве, в миру от тебя зависящей, пример подавать?!
Широкое лицо губернатора, с углубившимися за сегодня складками, малость напряглось:
– Якшаться? Пожалуйста, поизбирательнее с оборотами, почтенный. «Волхвы» помогли моей жене в том, в чём вы оказались бессильны. Со всеми чудотворными иконами, святыми источниками, молебнами…
Настоятель собора взвился нетопырем и навис над собеседником чёрным знаком вопроса:
– А ты, заблудшая душа, вместо того, чтоб проявить христианское терпение, да смиренно молить Господа, к Сатане за помощью ринулся?! Бог вас с женой испытывал, а вы соблазну поддались? Может, с оборотнями, с нечистью лесной, перед идолами погаными требу справляли? Не лучше ли доброй христианке вовсе материнства не познать, чем бесово отродье выносить?!
Илья Олегович ВСТАЛ. Оттолкнул тощего иерея могучим животом и грудью. И спросил тихо-тихо:
– Как ты назвал моего сына, поп? Бесовым отродьем?
Отлетевший и малость отрезвевший пастырь неуверенно рыкнул:
– Прокляну!
– Я, бля, тебе прокляну, – с расстановкой сказал Игнатюк, – я так, бля, тебе прокляну, что до конца жизни будешь духовный подвиг тащить в самой зачуханной церкви на Новой Земле. Или в Ямало-Ненецком округе пьяных оленеводов обращать. Думаешь, епископ с митрополитом за тебя заступятся? – Преподобный Иннокентий так не думал, слишком хорошо знал жизнь. – Иди, почтенный, и поменьше там об оборотнях, идолах и прочей бредятине. Не беспокой паству, мой тебе совет…


Азор Надирович Гулиев отдыхал за городом у друга, когда получил смс-ку от своего зама, где кратко сообщалось, что его ищут. Прочитав её и осознав, «депутат от рынка» свернул приятный вечер, извинившись перед собравшимися «уважаемыми людьми». Несмотря на то, что собирался ночевать и уже выпил, в город поехал на своей машине. А в городе отправился на никому неизвестную однокомнатную квартиру.
Оттуда он сделал два звонка: один хорошему человеку из милиции, другой хорошему человеку из прокуратуры. Потом присел на кухне с бутылкой армянского коньяка и впервые за многие годы закурил.
Все его надежды, что «как-нибудь обойдётся», были трусливыми надеждами. Чёртова шахидка будет молчать, но ему это нисколько не поможет. Можно сколько угодно клясться, что ничего плохого не подозревал, просто хотел помочь землячке. Только очень быстро выяснится, что она ему не родственница и даже не знакомая. И зададут простой вопрос: кто попросил за неё похлопотать? Вопрос, на который он ответить не сможет, не подписав себе приговора, как предателю. И даже если его не убьют, единоверцы здесь и на родине будут плеваться, произнося его имя: отдал неверным героя! Тем более, что здесь он уже потерял всё, и никому не будет нужен.
Пока за него депутатская неприкосновенность. Пока за него влиятельные друзья. Он может прямо сейчас уехать на родину и там затеряться. Дети его давно выросли, жена стала просто женщиной по соседству. Здесь одни знакомые расскажут про него другим, те и другие плюнут: понаехали тут! Всех его протеже отовсюду выгонят, как бродячих собак. Никто не скажет о нём хорошего, как будто все годы он замышлял эту подлость. Но он будет жить на свободе.
Только хочет ли он снова жизни в горах? Без всеобщего уважения, влияния, депутатской неприкосновенности, привычной женщины по соседству, поездок в Москву и Париж… Без своего рынка, где все-все его знают и любят, без общения на равных с самыми умными, богатыми и интеллигентными людьми огромного региона. Без того, что он построил за всю свою непростую, но хорошую жизнь. И ради чего?
Ради того, чтоб кровавый, злобный пёс пришёл и запросто потребовал невозможного. И надо понимать, что потребовал от имени воюющей родины. Но почему, почему от имени родины всегда говорят самые агрессивные, жестокие и бесцеремонные?! Почему те, кто заставляют эту родину уважать, зависят от таких безумцев?!
Гулиев сейчас не вспоминал, что в годы более молодые и менее устроенные, сам не чурался помощи наиболее воинственных соплеменников. Когда дело доходило до отношений с местной «братвой», милицией, конкурентами. Тогда он сам охотно бравировал этой патентованной национальной жёсткостью. Теперь об этом за ненадобностью как-то забылось. Помнилась благотворительность, сердечность отношений, искренняя забота об общественном благе.
Впрочем, кое-что от бурных лет осталось. Маленький западногерманский пистолет в немудрящем тайничке на антресолях. Допив коньяк и выкурив ещё сигарету, Азор Надирович набрал на мобильнике номер Ходжоева и когда знакомый надменный голос недовольно ответил, чётко сказал:
– Будь ты проклят, шакал!

Двое снова сидели в кабинете. Двое, не понимающих друг друга, не доверяющих друг другу, уже, пожалуй, ненавидящих друг друга. Но мучительно друг другу необходимых. Они сложили имеющуюся у каждого информацию, и теперь оба переваривали более-менее полную картину происшедшего. Опять-таки, каждый по-своему. Что было важно для одного, вызывало наплевательскую реакцию другого. Общим было только чувство угнетённости и подавленности. Ни тот, ни другой не привыкли с такой завидной регулярностью получать по зубам.
Толстый чиновник всё яснее понимал, что совершил непоправимую ошибку. Сделав ставку на непобедимость чеченов, он добился лишь одного: глупого нарушения своего инкогнито. Да, Ходжоев не отступит и сейчас. Но теперь это уже «не есть гут». После демонстрации противником ТАКОГО потенциала, это не упорство, а глупые амбиции. Только убеждать в этом горца бесполезно. Он втянется в безнадёжную рубку и наверняка засветит его.
Была, правда, надежда, что воин ислама сложит непокорную голову раньше, чем Михеев вытрясет из него нежелательную информацию. Была и другая надежда, что таки вытряся оную информацию, сенсей не отправится тут же молча стирать главного оппонента. Может, удастся присягнуть ему в последующей своей лояльности. А быть лояльным всё равно придётся, по крайней мере, в обозримом будущем.
Но в глубине души импозантный толстяк осознавал, что по-детски «натягивает одеяло на голову». Думать сейчас следовало об одном: куда и как ретироваться? В максимально короткий срок.
В чёрной голове по ту сторону стола мысли тоже текли целенаправленно и мощно. Всё было очень хорошо, и вдруг стало очень плохо! Откуда там взялся этот спортсмен со старой ведьмой? Как они смогли понять, что дело в яде «сестры»? Как можно было предотвратить выкидыш? А! Теперь это всё ненужные вопросы. Случившееся уже случилось.
Но вот раскладка после случившегося… Что получается? Губернатор обязан Михееву ещё больше, чем в начале. К губернаторше теперь не подступиться и на танке. Толстая тварь Гулиев застрелился. Больше нет опоры в повседневных делах и страховки в верхах. Мало того, обязательно начнётся облава на исламских террористов. А он вниманием ментов и фээсбэшников итак не обижен.
И главное, главное! Вот ещё одна жирная тварь, только русская. Этот тоже собирается сбежать, видно по холёной морде. Это после того, как он бросил всё в Питере, подтянул сюда своих парней? Перевёз сюда жену с детьми, чуть не на последние деньги купил квартиру?
А-А! Как будто зажат в тесном ущелье спецназом и уже накатывается, пригибает к земле гул вертолётов огневой поддержки! Но ведь бывало! И выжил под испаряющим камни огнём НУРСов, под струями крупнокалиберных пулемётов, раскалывающими скалы… Он вырвется, и перервёт глотки всем, кому должен!
Аллах поможет ему и сейчас, потому, что против него не просто неверный, а шайтан, колдующий на горе честным вайнахам. Местный поп ничего не сумел против этого иблиса. Понятно, это же не мулла. Но истинный мусульманин защищён от любой нечисти, осуждённой Священной Книгой!
Ему отступать некуда. В Питере почти не осталось своих, а вот чужих осталось слишком много. И тесть теперь поможет Мариам с детьми, но не ему. Особенно, когда спросят за бездарно подставленную «сестру». Снова в горы? Там из какого-то ущелья он, в конце концов, не выйдет.
Оставаться здесь, но не связываться с Михеевым? Но что забыл он в этой холодной дыре?! И чем жить? Открыть овощной отдел и отстёгивать за крышу местным соплякам, не нюхавшим настоящей крови? Или начать подминать их под себя, как в молодые годы? Без «своих» ментов, депутатов и чиновников? Постоянно ждать пули, или ареста, и всё за жалкие гроши? Нет. Остаётся только закончить начатое. Оправдать все потери и решить все проблемы.
Сейчас всё паршиво, конечно, но на него прямых выходов нет: шахидка будет молчать, прихвостень Гулиев тоже. Вообще-то он правильно застрелился… Здесь за Мусой и его людьми никакого криминала нет (не считать же «случайно» сломанную ногу губернаторской домработницы!), пара привезённых из Питера стволов надёжно спрятана. Другое дело: как теперь действовать?
Да по-прежнему: убрать тех, кому губернатор обещал заповедник. Тут, правда, уже не один Михеев…
– Ты знаешь, что за бабка с ним была? – без предисловий обратился он к молчащему хозяину кабинета.
– Не знаю. Игнатюк тоже узнать не смог.
Муса подумал над последней фразой и отдал русскому должное: всё, что надо сказал. Ну что ж, тем более Михеева нужно не просто подстрелить, а разговорить. Без этой ведьмы теперь никак.
– Слушай, брат. Кто-то у тебя в милиции остался, не говори, что нет. Сделай так, чтоб дня три-четыре меня не трогали. Ты можешь, можешь… И ещё. Дай мне всё про этого Михеева: где живёт, с кем живёт… Только очень быстро, брат, очень быстро!
Молодой толстяк сидел молча, не возражая. Зачем спорить, злить этого бешеного? Он для себя уже всё решил. Не завтра, так послезавтра он… Подняв глаза с притушенным чёрным огнём, Ходжоев мягко попросил:
– Иван Иванович, не уезжай никуда, пожалуйста. Очень тебя прошу, брат. Чтоб нам обоим было спокойней, кто-нибудь из моих за тобой присмотрит, хоп?
 
Сергей Лебедев, в форме и с кобурой на боку,  с положенным поклоном вошёл в зал и неодобрительно посмотрел на Михеева, без сил распластавшегося посреди татами. Увидев друга, тренер текучим движением поднялся. На ковре осталось мокрое пятно в форме тела.
– Ты чего себя изводишь, как молодой? – прогудел омоновец. – Можно подумать, на соревнования готовишься!
К соревнованиям бы так не готовился. После экстренного визита к губернатору Макошь ему сказала: «А теперь, Володьюшка, чую для тебя испытание. Скоро. К тому тебя Перун вёл, к тому ты себя перековывал. Боюсь я за тебя, дитятко, но делай, что должно». Что там соревнования…
Отмахнувшись – мол, было бы о чём! – Владимир поинтересовался:
 – Чем порадуешь, служивый?
Сергей достал из толстой кожаной папки кипу листков «А-4».
– Вот копия недельного отчёта службы наблюдения. Всё по Ходжоеву и его бригаде. Я, кстати, чего-то не врубаюсь, почему начальство не даёт команды заняться ими вплотную. Плановое наблюдение и то отменили, это опера уже сами подсуетились.
Михеев быстро просмотрел распечатки и фыркнул:
– «Жена с младшим сыном ежедневно гуляют в Заводском парке напротив стелы с якорем с 12.30 до 13.15». Этих-то зачем пасут? Тоже наркодиллеры или террористы? Сыну-то сколько?
– Года четыре, – как всегда серьёзно, ответствовал Сергей.  – Положено так, ну мало ли…
– Ну да, вдруг всё-таки не гуляют, а толкают дурь… Спасибо, Серёжа, я до завтра оставлю?
– Специально для тебя распечатал. Только не свети никому. И давай, собирайся, домой подвезу. Неспокойно мне как-то в последние дни…

– Шамиль, это я. Как у вас там?
– Аллах милостив, Муса, все здоровы. Что у тебя, как на новом месте? – Шамиль Мустахов, старший из оставленной в Питере пятёрки бойцов был привычно сдержан. При его могучей комплекции суетиться и не подобало.
– Брат, вы мне здесь нужны, срочно. Можете выехать сегодня? – Ходжоев не смог бы это объяснить, но кожей чувствовал, как уходит время.
– Э, Муса… Парни уехали в Выборг, ну, ты понимаешь… Вернутся только послезавтра.
Шайтан! Почему-то нельзя терять ни дня, он это точно знал.
– Ладно, тогда летите самолётом. Мы встретим.
– Хоп, Муса. Только самолётом мы прилетим пустые.
«Пустые» это без стволов. Опять плохо! Но если подумать спокойно, может, так и лучше. После «покушения» на губернаторскую семью ловить шахидов, и вправду,  принялись. Бестолково, конечно, больше для «галочки». Но крепких кавказцев, хоть в поезде, хоть на машине, досмотрят «с рентгеном». Лучше судьбу не искушать.
– Летите так, Шамиль. Всё найдём здесь, – уверенности у него хватало только на голос. Негде здесь было взять оружие, негде. – Когда купите билеты – звони, я жду, брат.

Через три дня боёвка Ходжоева вновь насчитывала восемь «штыков». «Штыков» потому, что пистолетов было всего два. Даже ружей, или обрезов найти не удалось: со смертью Гулиева выходов на «правильных» земляков не осталось. К кому попало Муса обращаться не рискнул: разберись, кто кому тут «стучит»? Зато эти три дня он не потерял. Теперь он точно знал, что делать.
 Каждый воин получал задание, не так уж и требующее оружия. Если понимать, куда и как ударить, самого крепкого врага можно победить и без стрельбы. Трое, приехавших с ним с самого начала и уже неплохо знавших город, стали командирами групп. Сам Ходжоев стал «штабом». Все действия хорошо рассчитаны и спланированы. Исполнители опытны и смелы. Им противостояли не кадровые военные, умеющие убивать столь же грамотно и хладнокровно, как они. Это сраженье он проиграть не может.
 

 
   

    
    

         
      

 

 
 
 



 























Глава 8. Тропой Перуна.

Они встретились с Перуном на «звёздной поляне» –  круглом участке невидимой тверди среди бесконечной космической мглы. Учитель был бос и гол по пояс, в одних свободных холщовых штанах. Длинные волосы перехвачены поперёк лба льняной повязкой. В правой руке сабля-«турчанка». Владимир выглядел точно так же.
Сошлись. Михеев вскинул оружие, салютуя, и едва успел отпрянуть: клинок Перуна, вместо приветствия, метнулся к его левой ноге. Успел, да не успел. Останься бы на месте – обезножел, а так над коленом набух кровью неглубокий порез. Укоризненно глянув противнику в глаза, мужчина нарвался на холодный презрительный взгляд. Однако!..
И пошли пластаться кривой острой сталью! Оба предпочли силе скорость, оба согласились на встречный бой без продыху. Едва отведя удар, нацеленный в горло, тут же норовили зацепить вытянутую руку. Прочертив вместо этого пустоту, в долю мига понимали, куда исчезнувшая рука пошла, и успевали-таки перехватить чужое лезвие возле собственных ног! И, оттолкнувшись от этого лезвия, посылали круговой удар в близкую голову. Но тоже лишь высекали искры из клинка, так же оттолкнувшегося от твоего…
Всё существо Михеева клекотало от беззвучного крика: на равных! С Перуном на равных!! А когда в очередной раз сшиблись сабля на саблю, клинок Учителя, звонко хрустнув, переломился. Владимир остановил начатый выпад, отведя остриё в сторону. Пусть бог-воин возьмёт другую саблю!
От молнии, сверкнувшей в самые глаза, было уже не уклониться. Михеев просто вздёрнул левое плечо как можно выше. Мышцу разорвало болью! Брошенный Перуном обломок с череном отлетел, оставив обильно кровоточащую рану. Да что он сегодня творит?! А новая «турчанка» в руке злого бога уже свистела наискось сверху и тут же, немыслимо закрутившись, наискось снизу…
Теперь Владимир чувствовал уже обе раны. С каждой каплей крови уходил восторг боя. Но, как ни странно, ученик по-прежнему не уступал Учителю. Сказывались изматывающие тренировки и… молодость! Что такое сорок с копейками против тысячелетий?
В какой-то момент Перун самую малость увлёкся в атаке, излишне подался и вытянулся вперёд. Михеев тут же «подхватил», опрокинул, заставляя ещё больше терять равновесие на вынужденном отходе. И есть же бог на свете – не Перун, так Велес! – дважды сжульничавший противник поскользнулся на обломке своей первой сабли! Перун грохнулся плашмя, кажется, даже не сгруппировавшись, позорно выронив оружие. Лицо павшего бога стало растерянным и старым.
Владимир остановился над Учителем, не зная, что делать: помочь встать, сказать, что это случайность – ещё больше унизить… Сейчас он даже стыдился своего молодого напора. Внезапно откуда-то сбоку донёсся крик, полный страдания: «Па-а-па!» Узнав юлькин голос, Михеев повернулся, раньше, чем что-то сообразил. Когда же сообразил, было поздно: беззащитную плоть от паха до рёбер прошил обжигающий холод. Жалко повиснув на безжалостном клинке, ученик ещё увидел: только что беспомощные глаза Перуна горят превосходством и злым торжеством…
Открыв глаза, Владимир увидел над собой плитки потолка. Почувствовал спиной постель. Рядом пусто, Людка уже поднялась. Внизу живота мертвящий холод. Левая нога и левое плечо горят. Отбросив одеяло, мужчина оглядел себя. Да нет, гладкая упругая кожа…
Ощущение боли ушло – телесной, но не внутренней! Холодная жестокость, подлость Перуна – откуда это?! Такие вещи лучше прояснять сразу, если надо, то окончательно. Вновь закрыв глаза, сноходец пошёл «на ту сторону». И никуда не пришёл. Раз за разом он пытался позвать Перуна, Велеса, Макошь – глухая пустота обычного сна без снов…

Делая зарядку, умываясь-бреясь, завтракая и моя посуду, заполняя потом педагогические журналы, Михеев действовал как робот. Мысли и эмоции метались по замкнутому кругу. В конце концов, он отбросил все текущие дела и, сев на жёсткий стул, стал думать целенаправленно. Но почти сразу пошли звонки.
Первым оказался Алтунцев. Сообщил, что из области пришла указивка готовиться через недельку в командировку. После эффектной паузы Славка пояснил: губернатор едет в столицу и берёт его с собой, как автора проекта. Дело с заповедником входит в решающую фазу! Что-то в голосе эколога не соответствовало значению новости. О чём Михеев незамедлительно и спросил.
– Да понимаешь, – неуверенно ответил Славка, – заглянули с утра в кабинет два абрека, спросили Алтунцева. Ну, я признался, что я. Оглядели внимательно и сказали: «Ты, да? Ну, харашо». И ушли. Вовка, я наверно стал пуганным, но рожи – таким, кого хошь, зарезать…
Михеев не позволил себе немедленных слов или действий. Помолчав, спросил:
– Ты будешь на месте, никуда не сорвёшься?
– Нет, не сорвусь, сегодня бумаг невпробой.
– Тогда не волнуйся, я скоро перезвоню. – И вновь задумался.
И вновь подумать не дали. На этот раз беспокоил Третьяк. Поздоровавшись, отрывисто рассказал, что вот только звонила жена. Заявились какие-то «хачи», она дверь не открыла, через глазок видела. Спросили его, Третьяка. Потом спросили: «А сын где, в школе?» А сейчас торчат в «тачке» у подъезда, она из окон видела.
Уже привычно Владимир попросил следователя малость подождать, успокоить жену и самому не делать необдуманных телодвижений. И не столько думал, сколько ждал ещё какого-нибудь звонка. Который вскоре и последовал. Любовь Михайловна, вахтёрша из центра извинилась, если зря беспокоит, но… В общем, приходили трое нерусских, рожи уголовные, спрашивали его. И мало того: когда приходит, когда уходит, где зал.
– Владимир Николаевич, может, не моё дело, но очень уж они мне не понравились…
А вот тут вы лажанулись, джигиты, перебор не выигрыш. Якобы нацеливаетесь на уязвимые точки? Понятно, я должен раздёргаться, отвлечься. От чего? От того, куда вы свой щетинистый фэйс не сунули. А не сунули вы его туда, куда в первую очередь должны бы: к моим «девкам». Там-то вам и стоит подготовить торжественную встречу. И можно не кипишиться: на военном заводе «девки» как в Кремле. Аж до «шестнадцати нуль-нуль».
Михеев начал было искать на мобильнике славкин номер и вдруг замер. Сегодня среда. По средам Юлька, работающая секретаршей в проектно-конструкторском бюро, относит перед обедом документацию в дочернюю фирму. От завода – рукой подать. Но через Третью вахту, самый край Заводского парка, район, днём совершенно безлюдный. Стоп, стоп, это уже паранойя! Не могут чечены таких тонкостей знать… Или могут?!
Почему они начали свои отвлекающие манёвры именно сейчас? Сколько там натикало?  12.20. Юлька уже вышла с территории завода! Михеев, торопясь, только со второго раза выбрал нужный номер. Безлично-мелодичный голос сообщил, что «вызываемый вами абонент временно недоступен, или…» Этого не должно было быть!! Задавив непреодолимое желание лететь на такси к Третьей вахте, звонить Людке, Мишке – всем своим заводчанам, мужчина сел и расслабил плечи. Вдох-выдох, вдох-выдох…
Последовавшие несколько минут стоили дорого, сразу даже не оценить насколько. Он до мельчайших деталей вспомнил и понял свой нынешний сон. Объяснилось нежелание Родов видеться с ним после этого сна. Ещё он теперь знал, что и как будет делать. На положенные места воткнулись и многие мелочи. Вроде того, что Лебедев сегодня на дежурстве, а вот Жека, наоборот, выходной. С чем при мыслях о Юльке ассоциировался Заводской парк. Какая дорога со стороны города ведёт к стеле с якорем…
Набрав номер и дождавшись жэкиного «Привет, Николаич!», Михеев заговорил спокойно и чётко:
– Женя, боевая тревога. Твой «жигуль» на ходу? Через сколько за мной заедешь? Да, очень срочно. Через 20? Всё, жду у подъезда.
Однако, прежде чем одеваться, растянулся на софе и закрыл глаза. Теперь ему во встрече не откажут. Он уже всё понял и всё решил. Ему просто надо вооружиться…
Стоя у подъезда, позвонил Алтунцеву и Третьяку, твёрдо сказал, что у них ложная тревога, никто на них не покусится, подробности потом. Тут лихо подкатил смирновский «Савраска» – бежевый жигулёнок пятой модели – и Владимир, к удивлению друга, полез на заднее сиденье. Задав Женьке направление, Михеев коротко обрисовал ситуацию, как он её видит, и объяснил, какая помощь нужна, кроме транспортировки. Тут же, не вступая в дискуссию, завалился и «уснул», правда, минут на 5, не больше.

Юлька осознала себя трясущейся в машине, скрюченной на полу между сиденьями. Справа-слева вонючие ноги в чёрных джинсах. Под распахнутой курткой и блузкой грудь мяла холодная жёсткая рука. Закричать не получилось, рот был заклеен скотчем. Вырваться – ни малейшей возможности: руки скручены, на плечи навалилась тяжесть.
Вспомнилось всё сразу. На выходе из аллеи подвалил хачик. Она его культурно послала. Что-то заставило не поворачиваться спиной, поэтому захват за шею сбила. Тут же вломила ему «юп» в колено и прямую двойку в голову. Он от «дэвушьки» такой сноровки не ожидал и поймал всё до копейки. Не давая ему встать, достала мобильник: нефиг таким орлам на свободе летать, не все девки таэквондистки. Сзади по руке что-то шварнуло, телефон шмякнулся о дерево, а в затылке полыхнуло…
Она продолжала биться, пытаясь сбросить с груди руку, мерзкую, как жаба. Ей резко хлопнули по ушам и, когда она, оглушённая, обмякла, презрительно засмеялись. Их разговор она понять не могла. К счастью.
– Как голова, Хусейн, последние мозги русская ****ь не выбила?
– Только приедем, у неё болеть будет: и голова, и жопа, и всё куда можно!
– Не спеши, сначала с её отцом разобраться надо. Потом и подольше у себя подержать можно. На иглу подсадим, ласковая будет.
– Вы как хотите, я и щас разок успею, пока Муса не звонит. О, уже приехали! 

Впереди маячили голые тополя и берёзы Заводского парка. Покосившись в зеркальце на новых пассажиров, Женька дискуссию всё же начал:
– Нахрена в одиночку-то, Николаич? Если всё срастётся по-твоему, здесь их и повяжем.
– И что потом? – кик-боксер в ответ только открыл рот, закрыл и растерянно глянул в зеркальце. – Вот то-то и оно-то. Здесь всё надо заканчивать. А в таком деле, старик, мне любая помощь только помеха.
Зазвонил мобильник. Номер на дисплее был незнаком. Гудки продолжались, а Михеев упрямо не отвечал. Впереди обозначилась стела, возле неё чёрный «фольксваген». За тощими по зиме деревьями просматривались три фигуры: мужская и поодаль от неё женская и детская. Мужчина флегматично курил, женщина с ребёнком играли в снежки.
– Они с телохраном, Николаич, давай… – с надеждой начал Жека, но был беспощадно оборван:
– Старик, да хоть со взводом! Сейчас главное – Юлька. Тебе доверяю!
– Ну, ты хоть в панцире?
– Нет, сегодня он без надобности: пулю всё равно не остановит. Перун нам щит! Езжай!
– Верим Перуну!
Из распахнутых дверок «пятёрки» раньше Михеева выметнулось две тени. Одна косо ушла в холодное небо, другая рыжеватым росчерком зазмеилась к ближайшим деревьям. Рявкнув мотором, «Савраска» укатил, и Владимир закрыл нижнюю часть лица поднятым воротом олимпийки и широко зашагал к трём фигурам на поляне. Телохранитель, разглядев его, бросил недокуренную сигарету и, подобравшись, пошёл навстречу. Стройная женщина в зимнем «эдидасе», почувствовав неладное, замерла. Только черноглазый пацанёнок в ярко-голубом комбезике, звонко хохоча, бегал от дерева к дереву. И вдруг удивлённо ойкнул.
Трое взрослых одновременно посмотрели на него. Мать с охранником не сразу поняли причину возгласа, а поняв, кинулись к ребёнку. По-змеиному обвившись вокруг шеи, на голубом плече сидела крупная ласка. Мальчик её не испугался, а вот мать едва не хватил удар.
– Сако, чика! – проваливаясь в снегу, она спешила к своему ребёнку. Но сверху ударило странным ветром, сорвало меховую шапочку и в густющие чёрные кудри вцепились острые когти. Оторопело подняв глаза, Мариам Ходжоева увидела нависший над лицом клюв, кривой и острый. Потом до неё донёсся голос подошедшего человека:
– Стойте спокойно и никто не пострадает.
Охранник, не послушавшись, ломился по снегу дальше. Тогда ласка, дико выгнув спину, зашипела, обнажив вампировы игольчатые зубы. Ястреб, встопорщив перья, издал пронзительный, звенящий крик. Подействовало. Все образовали жутковатую в своей нереальности, нелепости скульптурную группу. Так и стояли напротив друг друга. Мать, скованная ужасом, но не желающая пугать сынишку. И потому через силу улыбающаяся полными губами:
– Посмотри, какая птичка, родной! Это ястреб-перепелятник, он очень сильный и смелый. Как ты! Мама ему понравилась.
Пятилетний мальчик тоже не хотел расстраивать маму слезами: ведь он мужчина!
– А ко мне пришёл зверёк, посмотри! Ты не знаешь, как его зовут?
Михеев не понимал их слов, но смысл происходящего был очевиден: женщина и ребёнок держатся мужественно. Женщина и ребёнок, которые ни в чём не виноваты… А вот тут – стоп! Ребёнок понятно. А вот женщина – как сказать. Ты замужем за бандитом и убийцей. Ты пользуешься всеми благами, которые это замужество даёт. Ты ухожена, спортивна, «упакована». А чьи-то жёны и дети впадают в нищету, становятся заложниками, погибают, чтоб для тебя и дальше продолжалась сказка. И чтоб с ребёнком твоим не случилось подобного, сними-ка, красавица, розовые очки. Ну, или держись мужественно, как сейчас – выбор за тобой.
Запиликал мобильник. Тот же незнакомый номер на дисплее. Вот теперь очень кстати.
– Алло.
– Это Владимир Михеев? – мужской голос с едва уловимым акцентом.
– Да, Муса, здравствуй, дорогой. – Повисла пауза. Но собеседник всё-таки решил не отклоняться от сценария:
– Ты дочку любишь?
– Ходжоев, – решил не затягивать Владимир, – позвони-ка сначала телохрану жены и сына. Потом снова мне, я жду.
Через десяток секунд нукер, на глазах бледнея, сбивчиво говорил по телефону. Оборванный отсоединением на полуслове, дико посмотрел на подопечных, на Михеева, у которого вновь заиграл вызов.
– Если с ними хоть что-то случится, – акцент заметно усилился, – ты дочку свою по почте получать будешь, понял, неверный? - Эк тебя проняло!  Ну конечно, вы похищали мирных людей в горах, торговали ими, или использовали, как рабов. А русские солдатики ваших близких не трогали – как можно! И в городах, далёких от войны, вы успешно применяли ту же тактику. Но  кто тебе сказал, что так будет продолжаться?
– А если с ней хоть что-то случится, сыну твоему выпьют кровь, а жене выклюют глаза. Понял, верный? – Помолчали. – Короче, привози Юльку к памятнику Ленина на площади. Там увидишь бежевую «пятёрку». Когда дочка мне оттуда позвонит, твои свободны. Можешь, конечно, не спешить, но им тяжело так стоять.
– Отпусти их сейчас! Дочку твою отдам, Аллахом клянусь!
– Хоть Рамакришной. Плевал я на твои клятвы, бандюга. Делай, как я сказал.

Как её затащили в квартиру, Юлька не помнила: снова отключили ударом, сволочи. Очнулась, когда, уже избавив от куртки, с неё стягивали брюки. Забилась так, что трое здоровых мужиков не могли удержать. Тогда один приставил к глазу длинный, узкий нож. Тяжело дыша, потея, двое продолжали её раздевать. Обезьяны! Вонючки! Могла бы, разбила б себе голову, только б не ощущать это омерзительное шевеленье на себе!
У одного заиграл телефон. С трудом оторвавшись от своего занятия, он угукнул в трубку.
– Сафаутдин, – что-то в голосе Ходжоева заставило боевика напрячься, – прямо щас везите девчёнку на площадь. Через 10 минут должны быть там.
Хусейн, уже справившийся с брюками пленницы, всё слышал по громкой связи. Исходя похотью, закричал через плечо напарника:
– Через десять никак, Муса! Через двадцать, хоп? – и спешно стал расстёгивать свой ремень.
– Сафаутдин, дай-ка ему трубку, – негромко приказал командир. Сафаутдин, видя, что руки товарища заняты, приложил аппарат к его уху. – Хусейн, сын шакала, – всё так же негромко продолжил Ходжоев, – клянусь твоей старой матерью, и твоей соплячкой-сестрой, если ты её тронешь, это будет последняя женщина в твоей жизни.
Распалившийся насильник почувствовал, как возбуждение спадает, уходит совсем…
– Не сердись, Муса! Мы уже едем, едем, брат!

Отключившись, Михеев глянул на своих заложников. Нукер переминался на месте и ненавидел его глазами. Мальчик был на пределе невеликих детских сил, яркие губёнки предательски дрожали. Женщину подпитывала ответственность за малыша, она безостановочно говорила что-то ободряющее, ласковое. Михеев принял волевое решение и обратился к джигиту:
– Эй, урюк! Мобильник вон об ту берёзу. Ну, давай, давай! Тогда пацанёнка отпущу.
Услышав это, женщина повелительно прикрикнула на нукера, явно жалеющего дорогую игрушку. Аппаратик немедленно хрустнул о белый ствол. Михеев пристально посмотрел на ласку. Чёрные бусинки не мигая, глянули в ответ, и невероятно гибкое сильное тельце стекло вниз по голубому «комбезику». Мальчик обессилено плюхнулся в снег, по румяным щекам потекли слёзы. Владимир подавил вздох и снова повернулся к охраннику:
– Отведи его в машину, на снегу замёрзнет. Только сам не садись, вдруг у вас там ещё какая-то связь.
После недолгих уговоров матери, мальчоныш позволил «дяде Аслану» взять себя на руки и отбыл к «фольксвагену».
– А вы стойте, мадам, «судьба такой».
Враз обессилев, брюнетка, как сын, опустилась на снег и без выражения сказала:
– Муса убьёт тебя.
– Неприятно вам такое говорить, но, возможно, я его. Тогда мой вам совет. Повторно не выходите за бандита. За работягу вы, конечно, не пойдёте, но честного-то шашлычника, или цветочника… – Зазуммерил телефон. Глянув на дисплей, Михеев удивился: – Быстро он что-то…
Ходжоев говорил отрывисто, но чётко, уже, видимо, всё обдумав:
– Её уже повезли, скоро она тебе позвонит. Что с моими? 
 Владимир вытянул телефон в сторону женщины:
– Подтвердите, что вы целы, только по-русски.
– Муса, мы в порядке! – слабо крикнула та. – Поторопись, прошу… – Михеев повернул мобильник к себе:
 – Всё? Позвонит дочка, отпущу. И до новых встреч, Муса Ходжоев. Ждите с ответным визитом.
– Стой! Зачем ждать? Встретимся сейчас, прямо там, в парке. Ты и я, как мужчины.
Улыбка Михеева, пожалуй, была самодовольной. Что делать, приятно человеку получать подтверждения своей прозорливости, умения читать других людей. Муса Ходжоев может быть сто раз и умным, и дальновидным. Но он воинственный сын гор и работает с такими же сынами гор. Какой-то русский переиграл его на всём поле, заставил отступить, навязал свою волю! Земляки-подчинённые такой слабости не простят. Выход один: решить всё немедленно, самому. Так чтобы все видели: он по-прежнему лидер. Впрочем, это не означает открытого забрала и предельно-честной борьбы. Только дай возможность сподличать – сподличает, и будет это проявлением высокого ума, недоступного неверным.
– Ну, так жду тебя, мужчина.
– Но давай договоримся, как мужчины: кинжал на кинжал, без колдовства и без зверей! Ты не боишься так?
– Добро. Но договоримся, как мужчины: я без своих зверей, ты без своих. Не побоишься так?
– Я хочу убить тебя сам, сын шайтана! Я уже еду!

На парковке с краю площади бежевая «пятёрка» торчала в гордом одиночестве: не ошибёшься. Подрулили почти вплотную. Чтобы выпустить Юльку с заднего сиденья «тойоты», неудовлетворённому Хусейну пришлось вылезти. Руки, смотанные скотчем, ей никто развязывать и не подумал. Но таэквондистке-чернопояснице это и не обязательно. Нога в удобном сапожке только свистнула в высоком «доле-чаги». Чёрная голова бандита резко дёрнулась назад. Он бы кинулся на «биладь», не думая о последствиях, но из «жигулей» выскочил здоровенный русак в камуфляжных штанах. И такая злобная радость светилась на широкой конопатой физиономии, что обиженный джигит молча заскочил в машину.
Женька, пнув взявшую с места «тойоту» в задний бампер, порывисто обнял Юльку, осторожно отклеил с девичьих губ полосу скотча.
– Блин! – первое, что услышал он. – Давай за ними, Жека!
– Юльчик, Юльчик! Не кипишуй, – увещевал он, освобождая воительнице руки. – Отец велел дальше не мешать. Звони-ка ему скорей, волнуется ведь.., что ты там всех поубивала.

Толстый чиновник, привычно развалившись в кресле, негромко говорил в трубку:
– …Не уверен, но чувствую. Он раза три про Третью вахту переспрашивал: где, что там, как проехать. И два бабуина, что за мной приглядывали, только что получили команду и убыли. Понимаешь, если они там локальную войну устроят, можно обрубить все концы. Да не «всем концы», а «все концы»! Юмор у тебя… Ну, спишешь на «сигнал трудящегося». Главное, чтобы Михеев случайно не сдался. Выживших ваххабитов не ты, так фээсбэшники оприходуют. А этот опять ужом выскользнет. Так что… Ну, ты тут покомпетентнее меня. Хорошо. Удачи!
Положив трубку, толстяк улыбнулся и стал похож на себя прежнего: жизнерадостного и целеустремлённого. Если не кидаться в крайности, любую ситуацию можно повернуть себе на пользу, господа!

Михеев без особенных эмоций смотрел, как вернувшийся от «фолькса» охранник под локоток ведет Мариам Ходжоеву к машине. Дал бы он волю ласке и соколу, если б до того дошло? Проще всего сейчас сказать, что нет, всё равно бы не дал. Он вспомнил, как Юлька заканчивая телефонный разговор, скомандовала: «Да, там один будет с фингалом. Его убей первым!»
Это сейчас смешно, а могло бы быть невыразимо страшно. И трудно тогда себя самого предсказать…
А ну-ка, хватит рефлексировать, схватка-то ещё впереди! Врубись, наконец, что тебе сейчас предстоит драться НАСМЕРТЬ. Постепенно это слово обрело ритм и объём и вытеснило всё прочее, мощно пульсируя в опустевшей голове: НАСМЕРТЬ! НАСМЕРТЬ!
Потом к «фольксу» почти одновременно подкатили «БМВ», «Тойота» и джип «Паджеро». «Мужчина» приехал «один». Как и следовало ожидать. Михеев подождал, пока воссоединившаяся семья скажет друг другу всё, что положено, женщина сядет за руль, и «фолькс», оставив охранника среди вновь прибывших, уедет. Потом набрал сохранённый номер и ехидно поинтересовался:
– Я предлагал обойтись без зверей, или ты?
– Я хочу, чтоб они видели! – возвысил голос Ходжоев.
До машин было метров сто. Из пистолета – дохлый номер. И по снегу быстро не пробежишь.
– Вот пускай, там и торчат, оттуда всё видно. Ломанётесь всем стадом, только меня и видели, зайчиком обернусь и ускачу. Потом  волком обернусь и съем.
– Хватит болтать! Я иду.
Скинув на руки соплеменникам куртку и оставшись в тонком чёрном свитере и джинсах,  Ходжоев побрёл по следу жены. В правой руке тускло поблёскивало недлинное, в ладонь, лезвие. Никто, правда, не сказал, что это весь его арсенал. Подойдёт поближе и выстрелит? Не должен вообще-то, но как знать, как знать… В такой одежде пистолет не спрячешь, разве что, сзади. Проверим. Подпустив чечена поближе, окликнул:
– Повернись, будь любезен!
Тот спорить не стал, повернулся, но презрительно скривился:
 – Боишься, шакал?
Убедившись, что сюрпризов нет и «сзаду», Михеев легко согласился:
– Канэчна боюсь!
– А сам что за спиной прячешь?
Тут он был на 200 процентов прав. Поверх спортивного костюма на Михееве был надет узкий, очень своеобразный рюкзак. И было там кой-чего, было. Но, если всё пойдёт по плану, то не для Ходжоева.
– Гаубицу в рюкзаке, – простодушно признался Владимир. – Чего тебе беспокоиться: будешь побеждать, всё равно достать не успею, рюкзак – не кобура. Тебе трофей будет.
Муса стоял в десятке шагов и подходить не спешил. Михеев снял и сунул в объёмистый карман вязаную шапку. Извлёк из левого рукава любимый фехтовальный кинжал. В оружейной у Велеса были лучше, куда лучше! Но это был ЕГО клинок и в бой он пойдёт только с ним. У противника не кинжал, а фирменный боевой нож из матовой стали, с одной стороны полосы заточка полная, с другой до середины, дальше зубцы. Серьёзное оружие.
Клинки у противников были примерно одинаковой длины. А вот сами мужчины – разной. Южанин был и выше и тяжелее в плечах. Килограмм 86, прикинул тренер глазом-алмазом. И вес боевой, не рыхлый. Хорошо, что дерёмся на ножах, оружие многое уравнивает. И тут же накатила волна, нет, не страха, а понимания, что всё это всерьёз! Отработанными приёмами придётся гвоздить не коробку из-под «Доширака». Напротив стоит человек, желающий тебя убить и умеющий это делать…
И настоящий хищник, уже многажды ливший кровь, безошибочно этот момент сомнения уловил! Оскалив белые зубы в надменной улыбке, он впился взглядом в глаза врагу, подавляя остатки воли. Только среди высоких гор рождаются воины с высоким духом! Живущие в низинах, низки душой и давно потеряли свою веру. Я не боюсь смерти, колдун! Если угодно Аллаху, сейчас мы умрём вместе, но ты отсюда не уйдёшь!
Уверенно и раскованно, заряженный силой и холодной яростью, Ходжоев шёл к нему, на утоптанный пятачок при скрещении трёх тропинок, ни на миг не отпуская чёрными горящими глазами. Внезапно взметнувшийся ветер налетел на Михеева, обнял, наполнил изнутри, вывел из оцепенения. Стрибог! И со дна души неудержимо пошла подниматься другая волна.
Сколько вас было, сверхлюди? Викинги,  избранные дети Одина. Монголы, нация повелителей, со странными богами. Тевтоны, уполномоченные лично католическим Христом. Теперь вот воины Аллаха. И все «только они!» Одни славяне, туды его в качель, не выше никого.  Зато никого и не ниже! С переломанными хребтами все вы в этом убеждались. Всё, бой!

Женька Смирнов, продолжая рулить, достал зазуммеривший мобильник, глянув на дисплей:
– Привет, Серый!
          – Жека, ты не в курсе, где Николаич? Мобильник у него не отвечает.
– В курсе. А у тебя что-то срочное?
– Н-нет… Раз у него всё в норме, то нет. Какой-то мнительный я стал…
– Погоди,  Серёга… Не в норме. Что там у тебя?
– Короче, наших подняли по тревоге. Меня перед выездом отстранили.
– Ох, ни!.. Кто?!
– «Эдик». Он операцию и возглавил, лично.
– А поехали куда, Серый?
– К Третей вахте, знаешь…
– Бля!! Серёга, Николаич там! Ну, почти там…
«Савраска», кативший от Центральной вахты, где из него выскочила Юлька, нарушая все правила, круто развернулся и набрал скорость.

Едва ступив на плотный снег, чечен мощно рванул вперёд, не тратя времени на финты и разведку. Матовое лезвие свистнуло слева направо и обратно на уровне лица-горла. Размашистость ударов была кажущейся, Муса прекрасно контролировал ход клинка, сковывая при этом врага взрывной мощью движений. Даже не пытаясь блокировать, Владимир отступил и тут же ушёл в сторону: вылетать в рыхлый снег не стоило. Оружие он держал внутренним хватом меж безымянным и средним пальцем, стальное жало тараном торчало из середины кулака.
Не позволяя Ходжоеву подготовить новую атаку, рывком правой ноги бросил себя в прямой выпад, в конце которого развернулся к врагу боком. Пальцы  тут же перевели кинжал лезвием вниз – в плечевой маховой технике колющий удар сверху. И едва успел отпрянуть от тычка в плечо… убрать ногу от подсечки… не дать схватить себя за рукав…  снова уйти от размашистого «маятника»… Увязнув-таки одной ногой за краем площадки, насилу разорвал дистанцию.
Как давит, вражина! И ножевик он прирождённый: ни разу не «провалился». А ну-ка так: резким переступанием вперёд, круговой секущий в лицо – отпрянь! – и в низком выпаде колющий в колено. Блин! Аж кувырком откатываться вбок пришлось, чтоб не сграбастал. Если б поскользнулся, выходя на ноги, тут бы и отмаялся… Джигиты вдали разразились восторженными криками: командир гоняет неверного как щенка!
Так, включи-ка голову! Ни силой, ни скоростью его не возьмёшь, «молодой, энергичный». Но техника однообразная, повторяется. Что ж, пока не устал, надо рисковать. Моментально контратакуешь, мужчина? Вот и давай.
Смотри: выпадаю на правую с колющим снизу – «удар носорога» – перевожу лезвие вниз и мешкаю в боковой стойке… Есть, поверил! Уже знакомый  тычок в плечо…
Сколько успевает тренированное тело в один миг! Особенно, миг смертельной опасности. Правая нога, повернувшись, уводит корпус с линии атаки. Матовое лезвие на сантиметр расходится с плечом. А правая рука, завершив короткую дугу, накрывает поперёк запястье противника. Накрывает прижатым к внутренней стороне предплечья клинком. Бритвенно заточенная сталь проходит сквозь шерстяную вязку, упругую смуглую кожу, сухожилие и  мышцу и впивается в кость, ПОМОГАЯ поступательному движению чужой руки. Затягивающий блок.
И тело врага тоже успевает много, слишком много. Стремясь уйти от нестерпимой боли, рука судорожно тянется дальше вперёд. Будь разум так же быстр, Муса рванул бы руку назад! Пусть с кости состругают всё! Пусть срежут под корень большой палец! Он бы стерпел… Но тело быстрее разума. Он всё же «провалился».
Разворот бёдер, и лезвие кинжала выходит из раны страшным режущим скольжением, и летит уже против движения врага. Летит бесконечно долго, с шелестом рассекая молекулы воздуха, освещая мир вокруг яростным блеском – «перо феникса»…  Включившийся разум Ходжоева посылает левую руку прикрыть горло, лицо, глаза. И всё это она успевает! А клинок спокойно проходит чуточку выше, перечеркнув лоб над густыми бровями.
Жах! Мир вернулся в обычное русло. Разорвав дистанцию, Владимир перевёл дух. Две секунды объективного времени. Для двоих – целая жизнь, которая у одного теперь впереди, у другого позади. Впрочем, «другой» в это ещё не верил.
Почувствовав, что правая ладонь уже не в силах держать нож, Муса тут же перехватил оружие левой, а рукавом правой, попытался вытереть хлынувшую на брови кровь. И на одном инстинкте отпрыгнул назад. Теперь уже северянин мог давить напором, не жалея сил. «Отсечь четыре части» – «набегающая» комбинация из трёх шагов и четырёх амплитудных ударов в разной плоскости.
Спасаясь от свистящего острия, Ходжоев вылетел в глубокий снег, забуксовав, почти вслепую выставил левую руку с ножом,  у которой тут же оказалась рассечена кисть. Выронив оружие, и дёрнувшись, он и сам опрокинулся в невысокий сугроб. И в ярости лягнул в силуэт врага ногой. Гранёный клюв кинжала, встечным ударом прошил рифлёную подошву зимней кроссовки, и под самой пяткой ушёл глубоко в стопу. Владимир едва успел дёрнуть клинок назад.
На дикий вопль вожака земляки ответили разноголосым ором и, как по команде, сорвались с места. Бабахнул выстрел, второй. Ну, это с единственной целью: отогнать его от упавшего сородича. Чуть позже, орлы, чуть позже… Перескочив через сведённое болью тело, Михеев крепко ухватился левой рукой за высокую горловину свитера и с натугой потащил раненного по снегу. Через пять шагов приподнял и бросил спиной к толстому старому тополю. Мысленно извинился перед деревом, и с размаху пригвоздил левое плечо Ходжоева к стволу. Дерево понятливо защемило остриё мёртвой хваткой.
– Погоди, не умирай, – попросил он залитого кровью врага. – Не всё обсудили.
Ещё два выстрела, уже ближе. Вот теперь не лишне зайти за тополь…

Недоумевающие омоновцы, впустую прочесав кусок Заводского парка, подтягивались к автобусу, стягивали шапочки-маски, отсоединяли магазины АКСов, курили, или усаживались на места. Полковник Савельев, невыразимо героический в зимнем камуфляже и бронежилете, выглядел невозмутимым, почти довольным, мол, всё штатно. Но было ясно, что угодил он пальцем в небо. Внезапно красавец-начальник напрягся, повернул голову и только что не наставил ухо.
– Слышал? – обратился он к подошедшему капитану, командиру группы.
– Чего? – не скрывая недовольства, уточнил тот.
Савельев мучительно колебался. Если стрельба в противоположном конце парка ему померещилась, то новое прочёсывание выставит его полнейшим идиотом. Хотя, галюниками он раньше не страдал…
– Отбой, уезжаем, – принял он волевое решение. И тут же дёрнулся уже на пару с капитаном.
– Блин, шмаляют! – уверенно констатировал омоновец. – Из двух стволов. Где-то у стелы…
– Все по местам! – зычно скомандовал полковник, первым заскакивая в автобус.
Уже на ходу, встав возле водителя, повернулся ко всем лицом.
– В парке идёт боестолкновение двух бандитских группировок. Одна – бывшие ваххабиты, другая – местные отморозки. Все вооружены и в состоянии аффекта. Разрешаю вести огонь на поражение. Мы не имеем права рисковать жизнями своих товарищей и случайных граждан! – Патетически завершив речь, Эдуард Сергеевич подсел к бойцу, державшемуся от других отчуждённо: – Ну, как оно снова в ОМОНе,  котласский? 

Осторожно выглядывая из-за дерева, Михеев прикинул расстановку сил. К ним с Ходжоевым спешили восемь боевиков. Вспомнилась примочка: «Как называется отряд из восьми ваххабитов? Ваххабайт!» Самым важным было то, что с пистолетами шли только двое. Остальные отсвечивали ножами разного калибра: от карманного, до мачете. Тогда и ему ничего дальнобойного не нужно.
Закинув руки за голову, он отккрыл верхний клапан рюкзака и выхватил каждой рукой по джериду – полуметровому дротику, с тонким и лёгким древком. Это для «пистолетчиков». Кусты и деревья заставят подойти их на десяток метров, и уж тогда выкуривать его из-за тополя. С двоими должен успеть… Вот только подустал уже что-то…
Вновь налетевший ветер крепко обнял его, затрепыхал рукавами, словно поднял ему крылья. Стрибоже! А внезапно просиявшее солнышко на миг сделало небо голубым и высоким. Окунувшись в его лучистую глубину, Владимир прислушался к себе и тихо засмеялся: Хорс с Дажьбогом щедро дарили силу потомку!
За невеликой, меньше обхвата в толщину, преградой уже явственно слышался скрип снега, частое дыхание, обрывки чужой речи. Потом кто-то повелительно бросил несколько слов, и все остановились. Сразу за этим один человек заскрипел наискось влево, другой вправо: стрелки выходили на огневую позицию. Вскинув над головой согнутые руки, Михеев слушал не шаги, а что-то внутри себя. И за шаг до того, как враг сумел его увидеть, качнулся вправо-влево, мелькнул из-за дерева с обоих сторон, метнул джериды с обоих рук и вжался грудью в дерево.
Выстрелы грохнули одновременно с хрипом-стоном, одна пуля взрыла снег за его каблуками, другая срезала ветку на рябине сзади. А рука уже откинула на рюкзаке клапан снизу и принимала скользнувший в неё топорик-балту. Вперёд!
Десяток шагов до сбившихся в кучу боевиков он покрыл в один удар сердца. Они ещё таращились на сучивших ногами стрелков с дротиками в горле, а он уже выбрал первую жертву: самого крайнего справа. Худощавый мужик лет 30 среагировать успел, пырнул навстречу прямым ножом. Михеев, державший балту возле самого «железка», отвёл удар плоскостью, как маленьким щитом и, сам бросив руку вперёд, проскользил лезвием сбоку жилистой шеи. Тут же перехватился за конец топорища.
Стройный парень левее реакцией старшего товарища похвастаться не мог. Только ещё повернувшись, успел увидеть сполох стали возле самых глаз…
Толкнув два уже мёртвых тела на стоящих позади, Владимир присел и рубанул по ногам вправо-влево. Выпрямляясь, наотмашь ударил правого «втоком» – оковкой на конце топорища. Висок, тошнотно хрястнув, вмялся. Второй успел согнуться к раненой ноге, его – косо снизу под сизую челюсть… Кажется, он был с «фингалом».
Двое последних оказались самыми умными. Сутуловатый шустрик заскакал к мёртвому «пистолетчику», а богатырь с распахнутой, несмотря на холод, грудью загородил его. Из внушительного – с пивную кружку – кулака свисала толстая цепь. Мерились взглядами не больше секунды. Мощно крутанув рукой, гигант накрыл врага железным веером. Топорик, сверкнувший навстречу, смело бы шутя. Если бы он не был булатным. Цепь перерубило, как верёвку. Секундной оторопи силача хватило для возвратного удара. Бычья шея оказалась покрепче цепи: в ней узорная сталь увязла…
С усилием освободив железко и отстранившись от валящегося «дуба», Владимир увидел, что последний враг до трупа добежал и заполошно роется в снегу. Балта прошелестела размытым сияющим диском и воткнулась в загривок, как в сырое дерево. Всё. Михеев огляделся пустыми глазами и сдержал рвотный позыв. И затоптанный, и нетронутый снег в струях, брызгах и проталинах крови. Нелепые, похожие на брошенные куклы тела… Нет, ещё не всё.
Пройдя по глубоким следам, он, сжав зубы, выдернул топор, потом дротик. Повернувшись, чтобы сходить за вторым джеридом, вдруг замер. От стелы, от бандитских машин, разворачиваясь цепью, к нему бежали два десятка фигур в светлом камуфляже!
Так, ворот снова до носа. Шапку из кармана и до глаз. Хвост не торчит?
Второй джерид придётся оставить, бегом к Ходжоеву.
Муса являл собой жуткое зрелище. Красный подтаявший снег под обоими руками, под ногой. Лицо и грудь в корке запёкшейся крови. И сквозь эту лоснящуюся маску сверкает один глаз! Он  видел, как неверный в считанные секунды положил всю его боёвку. Неверный, которого он так легко побеждал… и которому даже не может плюнуть в лицо.
– Муса, – ненавистный голос как будто издали, – кто тебя сюда позвал?
Вот оно что! Значит, хоть как-то я смогу тебе отомстить, проклятый русский. Я не сдам тебе другого проклятого русского. Может, он всё-таки доберётся до тебя. Он хитрый и подлый, ему посчастливится там, где не посчастливилось воинам – честным и бесстрашным. Больше отомстить некому. Никто из земляков не знает, с кем они здесь воевали…
– Муса, скажи кто он, и я не трону твою семью. – Что?! Что он сказал?! Паршивый шакал, как я мог забыть? Нет, он не посмеет… Что это?
На плечо присевшему Михееву скользнул гибкий пушистый зверь, обнажил острейшие зубы и зашипел в лицо Ходжоеву. Склеенные кровью губы напряглись, шевельнулись, и отчётливо произнесли:
– Никита Константинович Чупов. Ты обещал…
Всей кожей ощущая накатывающую сзади опасность, Владимир торопливо выдернул «пристегнувший» бандита кинжал. Поймал взглядом чёрные «бусинки» зверька и попросил: «Закончи, друг-брат. С ним и «уйдёшь».
Не выпрямляясь, хотел податься в знакомое убежище за тополем, но сзади коротко и сухо простучало, ногу выше коленного сгиба рвануло, и Михеев зарылся лицом в снег. Задавив боль, не пуская в голову лишних мыслей, зацепился за холодный ствол и втащил себя на ту сторону. Не меняя позы, не думая о том, что может не успеть, что ноги его на виду у стрелявшего, закрыл глаза и расслабился, наконец-то расслабился…

Бегущий впереди всех боец, в котором Владимир узнал бы дважды арестовывавшего его котласца, вскочил с колена, пробежал десяток шагов и вновь вскинул укороченный «калаш». Неизвестный –  он нюхом чуял, что это ненавистный физкультурник! – лежал неподвижно. Палец плавно выбрал свободный ход крючка и… То ли шелест, то ли свист за спиной слился с резким ударом в затылок. Узрев небо в алмазах, автоматчик кувырнулся вперёд, выстрелив в белый свет.
Набегающие омоновцы видели, как пёстрый ястреб с победным криком взмыл над поверженным врагом и круто спикировал за украшенный сидячим трупом тополь, укрывший раненого подозреваемого. Там вроде как-то странно клубился снег, или колебался морозный воздух…
Обогнув дерево – с автоматами наизготовку, с двух сторон – силовики обнаружили вмятину от тела, кровавые пятна… и всё.
Догнавший подчинённых Савельев сорвался-таки на крик:
– Почему стоим?! Прочесать парк в этом направлении!
Тяжело глядя, капитан непочтительно поинтересовался:
– Нахрена? Ни единого следа отсюда. Да и парк вон до самой Первомайской просматривается. Наверно, это он превратился в ястреба, который этого…  стрелка контузил.
– Капитан, не забывайтесь! – вновь вошёл в образ Эдуард Сергеевич. – А что в парке могут быть уцелевшие бандиты, вы подумали?
– Ходжоевская бригада вся здесь, в полном составе, с командиром впереди, – подал голос коренастый старлей, уже осмотревший поле боя. – А нашинковал их этот ястреб, судя по следам, в одиночку. Потом схлопотал пулю в ж… ногу, обиделся, клюнул котлаского в ж… голову, ну, тут один хрен… И, короче, улетел.
Начальственное внимание привлекла широченная фигура в камуфляжных штанах и красном пухаре, энергично петляющая меж кустами.
– А это кто? – строго спросил он, будто и впрямь рассчитывая, что омоновцы ответят. Ответили.
– Это Жека Смирнов. Год, как от нас в конвой перешёл.
– Что вам здесь нужно? Тем более, не по форме? – сходу поприветствовал подбежавшего конвойного Савельев.
Невидяще глянув на него, Женька сразу повернулся к старлею:
– Вань, кто тут? – голос явственно выдавал тревогу.   
– Одни нерусские, Жека… Его нет, – и лихо подмигнул.
– Кого?! Кого «его»?! – безобразно заорал безупречный полковник.
Обведя глазами замкнутые, недобрые лица, констатировал:
– Так, да тут налицо сговор. Преступная спайка. Что ж, разберёмся. А поскольку все тут знают, кто подозреваемый – но скрывают, вернее, покрывают! – даже проще. Пулевое ранение в ногу – куда он денется, убийца?

Шелест листьев, журчание ручья, пенье птиц – всё, как сквозь вату. Потом голоса: «Ох, как тебя, чадушко! Скорей лошадок нать…» – это Велес. «Какие лошадки, отче? На руках унесу!» – Одинец. Всё хорошо, теперь всё хорошо. Голоса, щебет, журчанье уплывают далеко-далеко...
А он в звёздной бездне, на знакомой «поляне». И Перун уже ждёт, разогретый, при сабле. И салютует клинком. Ответный салют. Сегодня это можно.
– Как с раненой ногой-то биться будешь?
Ах да, нога же прострелена. Но биться надо.
– Верно, отрок: биться всё одно надо. Встань так, чтобы с раненой ноги тяготу снять, меньше кровь хлестать будет. И реши поединок быстро. Рисковать не бойся, коль прям щас ногу не перетянешь, всё одно кровью истечёшь…
 Перун ещё не договорил, а Владимир прямо из положения «клинок вниз» метнул саблю…
Созвездья взорвались от боли в ноге и снова пришли голоса: «Да держи ты его, волчья шерсть! Зашибётся ить!» – Велес. «Терпи, Володьюшко, терпи, железо из плоти идёт…» – Макошь. «От оно! А невелика заноза, я б и не почуял…» – понятно кто. Потом голос Макоши смазался, слился в речитатив заговора, постепенно заполнил всё пространство и время. Тело пропало, осталось жженье там, где положено быть ноге. Незаметно жженье перешло в мягкое тепло, а заговор стих, совсем ушёл. К губам прикоснулся край чаши. Настой пах всеми травами, дымом, ветром…

– …Ну, и чё я Людмиле с Юлькой скажу? Растаял, мол, белым облаком? – психовал Женька, вышагивая по собственной комнате перед Лебедевым и Третьяком, сидящими на софе.
– Жень, будь добр, не мельтеши, а? Голова итак кругом, – задушевно попросил Третьяк. – Не взяли Николаича на месте – уже хорошо… – развить мысль не дал звонок в дверь.
Это экстренно прибежал главный эксперт по «михеевской мистике» Слава Алтунцев. Поприветствовав честную компанию, внимательно выслушал эмоциональный женькин рассказ и тяжко замотал большой головой.
– Что, всё так плохо? – испугались все трое.
– Надо бы хуже, да некуда! Сукин я сын! Из-за двух казбеков боялся из кабинета вынырнуть, а Вовку там убивали! Всем аулом и всем ОМОНом!..
Менты недоумённо переглянулись, и Третьяк осторожно вклинился в славкины сетования:
– Ну, точности ради, это он всех убивал… Вячеслав, а то, что он исчез-то – совсем дело дрянь?
Славка, не прекращая самобичевания, отмахнулся:
– Да это к Реке ушёл! Там его подлечат, делов-то…
– М-блин! Ботаник хренов! Дать бы тебе в глаз! – дружно взорвались присутствующие.
– Ребята, вы чего? – искренне удивился Алтунцев.
Далее, уже в спокойной обстановке, за чаем с сухарями, прояснилось следующее. Уйти в Лес Михеев может, откуда угодно, по крайней мере, здесь, на севере, в непосредственной близости от Буртяево. Сложность в том, что выйти он может лишь на то же место, с которого ушёл.
– Ну, это ничего! – первым успокоился Сергей. – Никто ж в парке оцепления держать не будет. Опера с экспертами отработали, трупы увезли – и выходи на здоровье.
– Ну, связаться-то с ним по-любому б не лишне, – возразил Третьяк, – чтоб ненароком сейчас не вынырнул, пока там работа, и всё начальство толкётся. Сказать, что по раненой ноге его враз вычислят… Да и вообще, узнать, как сам-то?
Все вопросительно уставились на Алтунцева.
– Да есть связь, есть! – улыбнулся эколог. – Во сне ко мне Велес придёт, так уже было. Ну, это до ночи подождать придётся…
– До какой, нахрен, ночи! Мне вот-вот Юлька позвонит! Ну-ка, мужики, освободили софу!
– Евгений, ну я же так не могу! Я же не Михеев – расслабился, уснул.
– У меня два способа расслабления, на выбор. Могу налить сто грамм. Или общий наркоз. – Смирнов показал «рабочий» кулак.
– Сто грамм? – вздохнул Алтунцев. – Ну, давай…
Захрапел он на удивление быстро. Менты, допивающие чай на кухне, только морщились, но не мешали «установлению связи». Через полчаса, когда это стало надоедать всерьёз, Слава всхрапнул особенно вдохновенно, заворочался и, судя по звуку, сел.
– Мужики! Записывайте, пока не забыл! – прибежавшему с ручкой и старым конвертом Женьке продиктовал: – Чупов Никита Константинович. Ф-фу!.. – Всем троим, вопросительно на него уставившимся, пояснил: – Велес говорит, в бреду повторял, пока в избу несли. Интересно, кто это?
– Один перец из мэрии, – легко ответил Третьяк. – Вот и проясняется, зачем Ходжоев аж три раза мэрию посетил. Ну, Михеев! Боёвку под корень извёл и «резидента» вычислил…
– И что с этим делать будем? – задумчиво протянул Сергей.
– Что-что! Брать надо, пока не свалил! – Женька осёкся под взглядами товарищей. – Н-да…
– Брать надо, – неожиданно согласился Третьяк. – Под колпак. Для начала, телефоны на прослушку. А там посмотрим…
– Кто тебе санкцию даст? – недоверчиво глянул Лебедев.
– Да, без санкции, конечно, совесть замучит, – цинично усмехнулся Дим Димыч. И уже серьёзно пояснил: – Стас Костарев, начальник «технарей» – мой лепший друг. Объясню зачем – поможет. Про Николаича нашего по управлению итак легенды слагают. После Заводского парка, наверно, песни петь будут…


































Глава 9.  …И повторятся в Яви.

Теперь он мог объяснить свою безалаберность только одним: уж очень хотелось услышать что-то позитивное. После столь долгих и незаслуженных неудач необычайно легко верится в хорошее, особенно если это «хорошее» сообщают столь уверенным тоном. Вот, не дав себе труда поразмыслить, и впал в эйфорию, устроил, жизнерадостный критин, праздник души! Свернув работу, этак романтично посидел в любимом ресторанчике. Потом, созвонившись, поехал к одной «проверенной» женщине, неизменно милой, и без больших запросов. Естественно, со всем необходимым для ужина при свечах…
Сейчас посреди ночи, рядом с посапывающей «проверенной» женщиной, он, наконец-то призадумался. А призадумавшись, сам себе удивился. Да, точно: слишком надеялся на добрые вести от Эдуарда! Потому, что надежда была последней.
Позвонил Эдуард довольно скоро. И начал с комплимента: ну, мол, голова у тебя, всё вычислил точно! Дальше тоже всё распрекрасно: моджахеды истреблены поголовно, Ходжоев – мертвее не бывает, аж горло ПЕРЕГРЫЗЕНО. Потом удар, шок: Михеев ушёл! Но тут же ворох успокаивающей информации: его видел миллион людей, а главное – он ранен. И это пулевое ранение – улика, которую не скроешь. Так что, не появится наш Джеки Чан пару дней, объявим в розыск. Свободы действий он лишился в любом случае, вот так-то…
Так-то, так-то… Они снова подошли к этому фенОмену с обычной меркой! Да, для среднестатистического субъекта прилюдно влепленная в конечность пуля становится неопровержимой уликой. Если среднестатистический субъект, перебив вручную «целую толпу разного народу людей», растворится с этой пулей в воздухе. Но Михеев, Михеев… Точно! Алтунцев зарастил дырку в черепе за неполный месяц!
Никита Константинович Чупов едва не сорвался из тёплой постели. Спокойно! Здесь безопаснее, чем дома. И раньше утра действовать всё равно не начнёшь. Да, сильно пошатнулись дела, если под замечательным словом «действовать» ныне понимается судорожное спасение собственной шкуры…

По длинному коридору ГУВД, тяжело припадая на правую ногу, страдальчески морщась, шёл стройный мужчина с волосами, забранными в хвост. Спешащий навстречу капитан бегло глянул на него и забыл спешить. Тормознул столь же спешащего майора, шепнул. Майор тоже решил, что неотложных дел нет. И далее за спиной у хромого шелестело, перелетало: «михеев-михеев-михеев…».
Доковыляв до нужного кабинета, Владимир постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Лица склонившегося над столом человека он не видел, но чуб следователя узнал. И даже вспомнил фамилию: Ребещенков.
– Здравствуйте. Домашние передали мне повестку. Чем могу?
Всю сложную гамму чувств на физиономии следака можно было свести к одному слову «офигелость». Не ждали-с? Да и голос-то мой вы, батенька, слышите впервые. В прошлые встречи я, помнится, ни разику не каркнул.
Поднявшийся из-за стола Ребещенков пытался наметить хоть какую-то очерёдность действий: выхватить пистолет, положить визитёра фэйсом в пол, звать подмогу из коридора… Наконец, наметил:
– Садитесь, пожалуйста!
Зачарованно пронаблюдал, как визитёр тяжко хромает до ближайшего стула, и схватился за внутренний телефон. Потом передумал. Начальству следует доложить лично. Чуть не вызвал охрану, дабы попавшийся Михеев не убежал. Потом сообразил, что тот, строго говоря, явился сам и бежать куда-то явно не расположен. Поэтому только как-то неофициально пролепетал:
– Я щас! – и пулей вылетел из помещения.
Вернулся он, и вправду, быстро. Да не один, а с навсегда запомнившимся красавцем-полковником. А по коридору уже грохотала каблуками смена из дежурки. Ураганом ворвавшись в кабинет, великолепный Савельев навис над Владимиром, как символ неотвратимости возмездия.
– Ну вот, и снова свиделись, убийца! От нас бы итак не ушёл, но ты умная сволочь! Ладно, колтухай к столу, пиши явку с повинной. – И повелительным жестом красивой ладони придержал в дверях охрану.
– Явку с повинной? – уточнил Михеев не вставая. – Охотно. Только позвольте полюбопытствовать, кого я замочил на этот раз?
– Ты ещё набираешься наглости?! – задохнулся полковник. – Да тебя в парке целый взвод ОМОНа видел!
– Ни в одном парке я не гулял лет двести: текучка, суета… Проведём очную ставку, или они в свидетельских показаниях так и написали: «видели гр. Михеева Вэ Нэ»?   
Рот Савельева зло искривился. Проклятущий спортсмен бил в точку. Не считая новичка из Котласа, ни один омоновец нужных показаний не дал, несмотря на весь его нажим. Видели неизвестного мужчину с закрытым лицом, и хоть ты тресни! При соотношении узнавших – не узнавших двадцать к одному в суд не дёрнешься. Но это ведь не главное!
– А хромаешь ты чего? Скажешь, ногу на тренировке подвернул?
– Дивлюсь вашей прозорливости. Именно так и скажу: ногу на тренировке подвернул.
– Снимай штаны! – бешено прошипел полковник.
– О! – приятно удивился Михеев. – Признаться, не ожидал. Но если вы из нашего гей-клуба, стоит ли при третьих лицах?..
Кто-то из теснившихся в дверях фыркнул. Эдуард Сергеевич неожиданно спокойно, но крайне недобро спросил:
– Клоунаду устраиваешь, пииидагог?
– По-моему, клоунаду устраиваете вы, пааалковник. Зачем, скажите на милость, в присутственном месте штаны снимать?
– Затем, что в ноге у тебя, артист, огнестрельное ранение.
– Это, конечно, меняет дело, – вполне серьёзно согласился «артист». –А у вас, помимо академии МВД, медицинский за плечами? Или кто-то из господ сержантов, – кивок на охрану, –  по совместительству судмедэксперт?
Снова кто-то фыркнул. Савельев немного помедлил и взялся за внутренний телефон. С экспертом ни малейшей проблемы не возникло: слух о том, что в кабинете у Ребещенкова обретается Михеев, похоже, облетел всё управление. Спецам тоже было любопытно.
Проводить экспертизу прибежал Вовка Мащиков: спортивный лысоватый мужик в очках с толстенными стёклами и неизменной циничной улыбкой. С ходу приняв командование на себя, выставил в коридор разочарованных охранников: «Что волосатых жоп не видели»? Эдуард Сергеевич поморщился, но строить медика, знаменитого своей бесцеремонностью, воздержался.
– Ну, можете не стесняться, – это Мащиков уже Михееву, – гарантирую чисто профессиональный интерес.
 – Ах, как жаль! – томно вздохнул Михеев, расстёгивая ремень. Оба жизнерадостно заржали.
Савельев поймал сочувственный взгляд следователя и ощутил острое желание убивать.
Под брючиной, на сухом мускулистом бедре не оказалось никаких бинтов. Ни пластыря, ни тампона. Звездообразный шрам на нужном месте, правда, отыскался: бледный, давным-давно заросший.
– Дырдочка есть! – лыбясь, констатировал Мащиков, – вполне возможно,  пулевая. Примерно пятилетней давности. Устроит? А больше ничего нетути…
Савельев уже всё осознал. Главная улика теперь становилась главным алиби. Даже если отыщутся косвенные доказательства, даже если Мариам Ходжоева узнает голос… Сволочной сенсэй снова «соскочил». Но как?! Как это МОЖЕТ быть?! Вяло махнув Ребещенкову, чтоб разобрался с формальностями, Эдуард Сергеевич поспешно покинул кабинет.
Ребещенков тоскливо посмотрел вслед уплывшему начальству и прямо встал перед Михеевым.
– Владимир Николаевич, я приношу вам свои извинения…
Владимир Николаевич резво поднялся:
– Вот уж вам извиняться точно не за что. Честно выполняли свою работу, или прямые приказы официального руководства. Ничего не подтасовывали, не «прессовали». И, между прочим, всегда были корректны. Ни «мразью», ни «сволочью» меня не величали.
На лице «чубатого» явственно отразились растерянность и благодарность.
 
Закончив тренировку вечерней группы, Михеев направился было в тренерскую, но заслышал в коридоре до боли знакомые голоса. Третьяк явно рассказывал нечто в лицах. Женька ржал и вставлял замечания, или уточнения. Слава Алтунцев заливался с бабьими подвизгиваниями. Даже скупой на эмоции Сергей Лебедев утробно всхохатывал. Через полминуты вся эта палитра безудержной жизнерадостности ввалилась в зал.
Как и следовало ожидать, Третьяк транслировал репортаж со встречи Михеев – Савельев, в коллективном изложении Мащикова, сержантов охраны и чубатого Ребещенкова. В ходе обьятий, шлепков по спине, осмотра раненой ноги, веселье продолжалось. Первым неладное заметил Жека:
– Николаич, тебе только киля не хватает.
– Какого киля? – купился Владимир.
– Ну, чтобы баржа гружёная получилась. Что опять не так? Все вроде живы… ну, не считая моджахедов. Все на свободе. А ты опять не рад!
– Да лопухнулся я, мужчины, – не стал тянуть Михеев. – Мне Ходжоев главного мафиозо назвал. А я, как дурак, эту пулю поймал, мало не в жопу… И за сутки, что меня Макошь ремонтировала, этот Дон Корлеоне слинял. В неизвестном, сами понимаете, направлении. А это значит, ни черта не закончено! – Владимир грустно смотрел на сочувствующие лица друзей. Слишком сочувствующие. Потом Третьяк небрежно поинтересовался:
– Ты про Чупова что ли?   
Михеев охренел:
– Откуда знаете?
– Да кто этого не знает? – натурально удивился Алтунцев. И опять пошло веселье…
– И «неизвестное направление» каждой собаке известно, – заверил Третьяк. – Улетел Никита Константинович в Москву. А оттуда прошуршал в подмосковный пансионат для «ВИПов», где забронировал номер. Сейчас, наверняка, уже на месте, оттягивается после трудов праведных.
Уяснив из дальнейшего разговора, как друзьям удалось взять ситуацию под контроль, Владимир испытал смешенные чувства. Сначала обозвал непочтительным словом Велеса, забывшего предупредить, что выданная в  бреду информация передана по назначению. Потом порадовался сообразительности и оперативности соратников. Взять телефоны на прослушку – простенько и со вкусом! Чупов, избалованный уважаемым положением в обществе, такого хамства не ожидал, и всю работу «куды бечь?» проделал аккурат по телефону. Потом Михеев снова загрузился.
Воткнулись в тренерской и дальнейший разговор вели без всякого веселья.
– К чему мы приехали? – размышлял вслух Владимир. – Абреков почикали. Новые приедут? – вопросительно глянул на милиционеров.
– Вряд ли, – твёрдо ответил Лебедев. – Я с питерскими друзьями переговорил. Ходжоев последнее время там был особняком. Считай, один на льдине. О здешних своих делах, сто пудов, ни перед кем из диаспоры не отчитывался. Даже если б и нашлись дураки за него мстить – не знают кому. Да и фигня все эти «законы гор». Остался бы после Ходжоева выгодный бизнес, тут бы мстителей понаехало…
– Тогда ваш коллега – «настоящий полковник». Насколько он осведомлён?
– Да ни на сколько. – Теперь уже отвечал Третьяк. – Что Захарьин, земля ему асфальтом, что Чупов – подлецы, но умные. Такого болвана в настоящее дело хрен бы взяли. Для него эта фуфловая застройка – финансовая афера века. Пообещали крутой коттеджик в элитном посёлке, он его и выгрызает, зубы обламывает.
– Ясно. Тогда этот сукин кот из мэрии. Вот почему он не в Гондурас сбежал, не в Папуа Новую Гвинею? Почему всего лишь в Москву?
На вопрос, вроде бы риторический, снова ответил Третьяк:
– Хочет с кем-то встретиться.
– Точно, гражданин следователь! – опять перехватил мяч Михеев. – До сих пор он грёб под себя, надеялся скромно встать в ряды олигархов. Но не судьба. Теперь он, на худой конец, просто задвинет информацию о Буртяеве кому-то из олигархов действующих. Не о том мечталось, да так уж получилось. Хоть что-то себе любимому урвёт…
– Паскуда! – смачно закончил Жека.
– Надо лететь, –  после короткого молчания подытожил Владимир.
– Опять ты? – мрачнея, спросил Славка.
– У тебя своя поездка, с губернатором. Отстоишь в министерстве свой проект, считай, целую шайку олигархов хлопнул.
Третьяк, Лебедев, Женька коротко переглянулись и повернулись к Михееву.
– Нет, – упредил он их. – Вы никого убивать не будете. – Потом намного мягче добавил: – Спасибо, мужчины, но так уж сложилось, что это моя планида. И мы – не банда, чтоб друг друга кровью вязать.
Они согласились не потому, что очень хотелось согласиться, а потому, что поняли его правоту. И, не тратя времени на экивоки, взялись за обсуждение деталей.
– План пансионата, территории, как туда добираться – это всё найдём, есть у нас такая база данных, – заверил Лебедев. – Но если ты в Москву полетишь, потом на тебя сразу и выйдут.
– Почему? – не согласился Михеев. – У меня родители в двух часах от Москвы, я к ним часто езжу. А куда и когда именно из Шереметьево подался – поди, отследи. Автобус – не самолёт, не поезд, билеты не именные. Да и вообще, на попутке уехал…
– На месте кого-то из зверей вызовешь? – полюбопытствовал Жека.
– Нет. Так далеко от Солзы, да и вообще от Севера, скорей всего, не смогу.
– Так значит, и за оружием на месте не сможешь? На самолёте-то ничего металлического не провезёшь.
И все крепенько задумались.

На контроле в Архангельском аэропорту скучала рослая лейтенантша лет 35-ти. «Интересный мужчинка» – отметила она про себя, глядя на спортивного пассажира с «хвостом». Тот легко кинул на ленту «рентгена» объёмистую сумку, выложил на столик телефон и ключи. Белозубо улыбнулся офицерственной даме и упруго скользнул через арку детектора.
«Наверно, танцор, – подумала лейтенантша, – Почему такие попадаются исключительно на дежурстве, а не на вечерах, или в кафе»? При этом она привычно глянула на монитор, убедилась, что в сумке только толстая одёжка и несколько палок, вроде, складная удочка. На связку ключей не обратила внимания: ну, ключи с брелоком, плоской меховой лапкой…

Обживаться в номере Никите Константиновичу не требовалось: его поселили в любимый «204». На втором этаже, чтоб не утомляться подъёмом, с роскошным видом на лес, в этот визит, заснеженный. Пансионат «Дубрава» Чупов, по рекомендации одного умного человека, начал регулярно посещать 4 года назад. Высокие расценки пансионата объяснялись не роскошью, сверхудобствами, или суперобслуживанием. Всё это было на должном уровне и только. Фишка была в избранности контингента. Чиновники хорошего ранга, управленцы солидных фирм, финансисты… Быдло с деньгами сюда не допускалось.
Для ценителей этот райский подмосковный уголок был незаменим доступностью по времени: час – полтора от первопрестольной – и спокойной атмосферой отдыха, без псевдокупеческих разгулов. Для Чупова ценность заключалась в возможности полезнейших знакомств. Каковую возможность он с первого приезда сюда и эксплуатировал. Именно здесь он и познакомился с человеком, которому сегодня позвонил. Человек этот, надо сказать, в последние годы здесь уже не отдыхал: перешёл в другую весовую категорию, обретавшуюся в местах для совсем узкого круга. Посему Никита Константинович резонно опасался, что его просто не вспомнят, или не воспримут всерьёз.
Ан нет, вспомнили и восприняли. Отчасти потому, что понравился при прошлых встречах. Отчасти потому, что меряя на свой аршин, человек предполагал: и другие, отдыхавшие в «Дубраве», возмужали и заматерели. Мало того, выслушав заверения понравившегося ему северянина о деле, «соответствующем ВАШЕМУ масштабу», даже вызвался самолично заехать в пансионат: не иначе, из ностальгических побуждений.

Михеев, уже переодетый в жекин зимний камуфляж и унты, выбрал, наконец, позицию на лесистом склоне. Отсюда хорошо просматривались окна второго этажа, парадный вход в ухоженное здание и ворота на территорию пансионата. Уйти можно к двум дорогам: к той, по которой приехал на автобусе, и в другую сторону, там через километр тоже трасса. Ему подходят обе.
Настраиваться следовало на долгое ожидание: до полной темноты. Когда в окнах загорится свет, Чупова в номере станет видно. Конечно, на окнах имеются портьеры, но перед окнами-то лес, есть надежда, что «турист» сразу не зашторится. Темнеет здесь гораздо позже, чем на Севере, зато и мороз отнюдь не северный: смех сказать, градусов 8. Одет он правильно, термос заправлен крепким чаем, да и дела пока имеются. 
Владимир извлёк из сумки две кипарисовых стрелы с двойным серым оперением. Наконечники у них отсутствовали, поэтому аэропортовскому «рентгену» они и показались просто палочками. Из кармана лучник достал связку ключей с пушистым брелоком. Из этого-то брелока и «выдавил» два узких «железка»-наконечника. Не спеша и тщательно насадил их на стрелы. Потом на свет божий появился любимый лук со спущенной тетивой. Накинуть её секундное дело, торопиться нечего. Готовность к бою завершил двадцатикратный бинокль Сергея Лебедева, не дающий бликов,. Всё, ждём-с…

До встречи оставалось добрых полчаса, но энергичный толстяк решил провести их, «дыша моционом». Да и встретить высокого гостя ему подобало не в номере, а у входа в уютное трёхэтажное здание. Посему, тщательно одевшись, Чупов спустился по красивой, с плавным изгибом лестнице. Аккуратно сдал ключ от номера дежурной, не забыв приятно улыбнуться, и вышел на свежий воздух.
Обширная территория дома отдыха радовала чистой, мягкой белизной. Неширокие почищенные дорожки – к пруду, к горке, к бане, к знаменитой дубраве – убегали меж высоких живописных сугробов, не потемневших от копоти машин. Шум с трассы сюда не доносился. Постояльцев среди зимы и рабочей недели было раз, два и обчёлся, никто не мельтешил. Идеальная обстановка, чтоб успокоиться и подумать.
Чупов вальяжно спустился с невысокого крыльца, пересёк обширную стоянку, сейчас почти пустую, и медленно побрёл под голыми, но всё равно красивыми дубами. Ни из чего в жизни не надо делать трагедию. Не всё получается так, как мечталось и планировалось. Но какую-то пользу можно извлечь из любой ситуации. Да, он не станет ПО-НАСТОЯЩЕМУ богатым, хоть это было так реально! Мало того, о безбедной, налаженной жизни в Североречинске тоже придётся позабыть. Но и затравленным беглецом становиться ни к чему.
Представив свой проект ожидаемому сейчас магнату, он безнадёжно уйдёт даже не на второй и не на третий план. Не будем наивными, господа, никто его в компаньоны не возьмёт. Но достаточно сытное место в Москве, с определённой перспективой роста – это вполне реальный процент со сделки такой стоимости. Это тоже немало, по крайней мере, больше, чем он имел на Богом забытом севере. Толстяк остановился, закинул голову в пыжиковой шапке и увяз глазами в посеребрённой кроне раскинувшегося над ним дуба.

Владимир не отрывался от бинокля и не верил в такую удачу. Он, стопудово он! Меньше ста пятидесяти метров, да с холма. Траектории ничего не мешает. Ни души поблизости. Дак какого… ты тискаешь бинокль?! Преодолевая внутреннее сопротивление, он глушил трепыхания души чёткой последовательностью действий.
Так, нижний рог лука в пенёк, у-уп! – на верхний петельку тетивы. Правую рукавицу долой. Одну стрелу воткнуть возле ноги в снег, другую накинуть. Что там с ветром?.. А лицо у Чупова задумчивое, слегка печальное, совсем не циничное и не злое. Он никого не убивал, не калечил обрезком трубы. Не называл мразью и сволочью. Любуется на природу, радуется погожему дню, как нормальный человек…

И ничего-то этот Михеев, со всеми своими сверхспособностями и сумасшедшими друзьями, поделать не сможет. Это, простите, ядерная бомба против орды Чингисхана. Все нукеры бесстрашны, все бесподобные наездники и рубаки… Но что толку, если от Голубого Керулена до Золотого Онона сплошное радиактивное болото? Всё будет решено на уровне куда выше губернаторского. Проект заповедника, который должны утвердить в столице на этой неделе, утверждён не будет. В Буртяево весной просто потянутся бригады приезжих лесорубов и строительная техника. И сколько б на них не кидалось волков, рысей, медведей, их всех перестреляют. Так-то, граждане супермены.
Опуская голову, Никита Константинович уловил отдалённое движение. Как будто из запорошенного ельничка, взбегающего по холму напротив, стремительно взмыла птица. Секунду-другую он думал, что показалось: серовато-синее небо было чистым. Потом он её увидел: точкой, приближающейся неправдоподобно быстро. В последний миг он испугался, даже дёрнулся, но скоростью движений Никита Чупов не мог похвастать с детства.
   Прошив объёмистое тело, тяжёлая стрела-северга глубоко вошла в морщинистую дубовую кору. Из коричневого пуховика на полной груди торчало лишь серое оперение. Не понимающий, что убит, чиновник, бизнесмен и мафиозо ошарашено смотрел на него, пока второй удар в грудь не прибил его к дереву ещё плотнее, не позволяя завалиться и сломать внушительным весом тонкое древко…

Беспрепятственно проехав пункт охраны у ворот, к парадному входу подрулил кортеж из трёх машин: два «джипаря» и, посерёдке, лимузин. Один из «ребяток», сыпанувшихся из джипов, поспешно распахнул дверь лимузина. Сухощавый мужчина «поменьше пятидесяти», выбрался на свежий воздух, окинул взглядом знакомое местечко, улыбнулся блуждающей улыбкой. Потом явственно удивился. Он не привык, чтоб его не встречали. Вот и проявляй демократию… Но теперь что уж делать, раз приехал. Войдя в распахнутую перед ним дверь в красивый вестибюль, с креслами, столиками, карликовыми сосенками, он без посредников спросил у засуетившейся дежурной о Никите Чупове.
– Так вон же он, гуляет, – указала та сквозь широкое окно. – Видите, рукав из-за дуба торчит? Как прислонился, так минут 20 и стоит, задумался, наверно…
Сухощавый мужчина снова удивился. Когда посланный к дубу «мальчик» быстренько вернулся и пошептал ему на ухо, удивляться перестал. Молча вышел из здания, сел в машину и уехал со всем кортежем. Теперь удивляться настала очередь дежурной.

Владимир смотрел, как Николай Алексеич Михеев ухватисто и уверенно прогоняет плашкой резьбу на длинном штыре, крепежу чего-то там, слёзно попрошенного соседкой.
– Всё должно делаться с двадцатикратным запасом прочности, – прокомментировал свои действия старый корабел. – Если б на Чернобыльской АЭС был 20-кратный запас, ничего бы не случилось…
Слушая отца, Владимир обвёл глазами основательную мастерскую в уютном «жилом» подвале. Мысленным взглядом окинул весь большой дом, и правда, поставленный поосновательней иной АЭС. Старшие Михеевы вкладывали в своё понимание дома очень много. По сути, вся их жизнь это создание ДОМА – семьи, очага, рода.
Иной, с позволенья сказать, человек с тугой мошной забабахает трёхэтажный особняк с наворотами и роскошным видом на море. А толку чуть, всё есть, а жизни нет. Счастье-то не купишь. Настоящий дом рождается из настоящей любви, из правильной жизни. Как в шлягере про белого лебедя на пруду: «Угадаем вдвоём, одному мне не надо…». А люди любящие, сильные, сумевшие выстроить себя и сберечь друг друга, выстроят и дом. Какой – это уж по силам.
У родителей Михеева сил хватило на всё. На голодное послевоенное детство. На тяжкую пахоту с молодых ногтей. На комнатёнку с железной койкой и одним плащом на двоих. На армию, учёбу и ранних детишек. И на то, чтоб в трудностях не разменять себя на медяки, не потерять мечту. Ведь закат жизни должен быть не менее прекрасен, чем рассвет.
Дивное место: излучина Клязьмы, сосновый бор, дубрава, родники. Большой кирпичный коттедж с камином и всеми удобствами. Щедрый сад и огород, буйство цветов и зелёная лужайка. И вся рукотворная красота – резные и кованые перильца, изразцовая плитка и удобная мебель –  воспринимается не иначе, как продолжение красоты внутренней.  Красоты людей работящих, дружных и щедрых. Соседи им не завидуют потому, что любят. Так же, как дети и внуки, как обязательно полюбят правнуки.
– …нравится самому, как живёшь – живи. Не нравится – что-то меняй. –  Михеев-старший, оказывается, уже перешёл к глобальным материям. – А то, кого не послушаешь, всё им кто-то работать не даёт, жить мешает. Подай-ка вон ту деталь. – Деталью у бывшего слесаря-сборщика называлось всё, что не являлось законченной конструкцией. Размер вырьировался от миллиметров и граммов до метров и тонн – хватало на крупнейшей в мире верфи и таких «деталей». – Эту, эту. Тут на днях заходили две женщины: «Мы хотим рассказать вам про Бога». Я им сразу сказал: «Спасибо, не надо. Мы ни  в какого бога не верим». «Он вас любит, он вам помогает!» Я говорю: «Нет, сам себе не поможешь, никакой бог тебе не поможет». И книжицы навязывали – не взял.
Младший Михеев мог бы возразить: иные боги и помогут. По-товарищески, чтоб и ты, в свою очередь помог. Но это, если вдуматься, мировоззрения отца не меняло. Рассуждения на теологическую тему прервал фигурный стук по трубе отопления: «Тук-тук, тук-тук-тук!»
– Так, Галя Михеева на полдник зовёт! Бросай скорей работу! – оживился отец.
На уютной, красивой кухне, Михеев поглядел по-новому на всё. Как по-девичьи стройная мама наливает крепкий чай, извлекаетет из духовки румяные пончики, ставит рядом с ними мёд. Как смотрит на неё отец, чинно сидящий во главе стола: по-молодому крепкий и уверенный…
Сходство с другой парой было так очевидно, что понимание пришло легко и просто. Здесь соединяется мир снов и мир яви. Велес с Макошью будут воплощаться вновь и вновь. И Перун, и другие Роды. И радоваться с НЕ ЗАБЫВШИМИ потомками жизни. Земной! А не обещанной загробной.
Камень, придавивший душу после вчерашних двух выстрелов из лука, незаметно исчез. Михеев-младший неожиданно рассмеялся, и родители улыбнулись в ответ…

Алтунцев вернулся из Москвы на два дня позже Михеева и сообщил по телефону, что «с него горит». Собраться условились в зале, о чем и опевестили все заинтересованные стороны.
Пока Владимир заканчивал вечернюю тренировку, Славка разгружал в тренерской притарабаненные сумки, накрывал поляну. Прибывающие поодиночке и кучками «славяне» с энтузиазмом подключались к организации сабантуя. Когда уже «в тесноте – не в обиде» расселись, вломился припозднившийся Третьяк:
– Блин, опять пьют! Тут спортзал, или уже рюмочная? – и грохнул на стол бутылку коньяка.
– А ну, убери! Мы тут исключительно сок глушим! – возмутился Михеев.
Просмеялись, уплотнились, и слово взял Славка, как инициатор торжества. И выяснилось, что уехал он в Москву простым Алтунцевым. А вернулся директором свежеучреждённого заповедника. Дружный рёв десятка глоток чуть не развалил тренерскую. Чокались, пили, хлопали Славку и друг друга по разным частям организма. Нет для мужиков более достойного повода попировать, чем «наша взяла»! Особенно, если взяла эта наша ой, как нелегко…
После первого восторга пришло понимание, что создание заповедника на бумаге и на «пересечённой местности» – понятия не тождественные. Приказы, регламенты, банковские счета, транспорт, кадры! Алтунцеву предстояло своротить даже не гору, а горный хребет работы. Славка слушал сочувственные рассуждения соратников, подперев ладонью пухлую щёку. Когда все выдохлись и просто уставились на намечающегося мученика, с издевательской ухмылкой сказал:
– Я вас умоляю, какие проблемы с такой группой поддержки? Вся местная флора и фауна, вплоть до кикимор и оборотней. Ниндзя с парапсихологическими способностями и подрастающей сменой. Депутатский корпус. Милиция! Целый пантеон богов. Да что там боги – ГУБЕРНАТОР С ЖЕНОЙ!
Все зашевелились, засмеялись с облегчением.
– Слушай, Славян, я в егери к тебе пойду, – серьёзно заявил Жека, – надоело на морды уголовные смотреть! А там – Дикий Лес, Одинец рядом…
– Видали, как кадровые вопросы решаются? – поднял толстый палец Алтунцев.
Владимир, малость захмелевший, не от коньяка, а от ощущения некоей законченности, мысленно развил эту кадровую «картинку».  Охрана – волколаки. Секретарша в офисе – Мавка. Хозяйственники – домовые с овинниками. Финансист – Велес. Лесотехники – леший с водяным. Интуристам можно Туросика с золотыми рогами предьявлять… А всё не так плохо!
Мишка Выручаев не был бы собой, не выступив мрачным пророком:
– Ты, Слава, подожди в эйфорию впадать. Через пару лет доберётся сюда геологоразведка, засечёт кемберлитовую трубу… И – труба! Любой заповедник прикроют. 
Алтунцев было дёрнулся, но понял, «что вот это вот» крыть нечем. И с надеждой воззрился на Михеева. И все остальные тоже воззрились на Михеева. И «ниндзи» не подвели.
– Ничего эти кладоискатели не нароют, – спокойно сказал Владимир. – Хоть по алмазным россыпям шляться будут.
  – Это почему? – не поверил Мишка.
– Мать Сыра Земля пробуждаться стала, – без всякой пафосности пояснил Михеев. Обвёл глазами родные и ставшие родными лица. – Вы, други-братья, разбудили. Это, конечно, только в одном маленьком урочище…
Все тоже посмотрели друг на друга, и Жека Смирнов убеждённо сказал:
– Не такое уж оно и маленькое!









Эпилог. Мы здесь, Дажбоже!

Весна пришла в Буртяево раньше чем в самые южные районы необъятной области. Даже в Котласе и Верхней Тойме рощи и лиственные леса выжидали с набухшими почками, а по берегам Солзы и Каменного озера вовсю зеленели берёзы, рябины, ольхи, ивы, осины и единственные на Русском Севере дубы.
На удивительно красивом речном мысу, как будто бы нарочно и старательно, были собраны все эти деревья. И ещё раскидистая сосна, высоченная сказочная ель, поджарая лиственница, даже вовсе не полагающийся здесь можжевельник…
Два с небольшим десятка людей, только что приехавших из города, стояли живописной группкой и любовались на созданный самой природой питомник. Как и деревья на мысу, люди здесь собрались очень разные: мужчины и женщины, пожившие, молодёжь и вовсе дети. Школяры и студенты, милиционеры, педагог, эколог, инженер, депутат…  Но, если на мысу яростно зеленели Деревья Одного Леса, то перед ними вольно стояли Люди Одной Крови.
Они пришли не молиться, не справлять ритуал. Они пришли прикоснуться, почувствовать, осознать. Шелестели молодые листья, шелестел едва слышный разноголосый шопот: «Мы здесь, Дажбоже!» «С тобой, Сварожич, с тобою, Велес!» «Я твой, Перун!» «Исполать тебе, Лада, исполать тебе, Макошь!»
И каждый увидел свой знак. В реке ударила хвостом больщущая рыбина. Разом подняла и опустила все ветви белая берёза. Над зелёными кронами взвился с пронзительным криком крапчатый ястреб. Сбежала по толстому стволу, замерла у самых ног и заглянула в глаза пышнохвостая белка. Налетел, взьерошил волосы, защекотал губы тёплый ласковый ветер…
Никаких божественных чудес. Только чудо бытия на родной земле. Повседневное, радостное чудо, завещанное нам мудрыми предками…

ПОКА ВСЁ.