Реквием буревестника

…Он пришел сюда давно, или лучше сказать – сюда привели его ноги. В последнее время только здесь ему казалось, что осталось что-то недосказанное, недопонятое и недослышанное. Осенний пляж, покрытый мокрым серым песком и раковинами моллюсков, выброшенными сюда еще позавчера после шторма. Сейчас погода немного угомонилась, но все равно с моря дует сильный порывистый ветер, который заставляет понять, что не за горами и зима. Только кучка голодных чаек и несколько крупных буревестников реют над водой, хоть как-то оживляя почти пустынный пейзаж...

   «Видно шторм разошелся здесь во всю свою силу»- подумал я, проходя мимо странного памятника из песка, который устроил ветер, засыпав почти все тело буревестника, так что снаружи видно лишь два не сложенных крыла. Даже эта мертвая птица на почти безжизненном пляже, выглядит живой и позирующей чудаковатому скульптору, который решил соединить воедино неотвратимую смерть и стремительную жизнь. Эта скульптура напоминает мне то, о чем я не перестаю думать и так.
   Мне чуть больше тридцати, а я уже похоронил себя, живу по инерции, иногда даже трудно сказать живой я или просто приведение. Хотя я в этом виноват сам, уехал после того случая из родного города туда, где никто меня не знает, и естественно никто не звал. Поселился в старом доме на самой окраине города, не с кем не общаюсь и никто не стремится пообщаться со мной. В относительно маленьком городе у людей тоже куча своих проблем, потребностей и желаний, и я, к моему счастью, пока ни в одну из этих категорий не попал. Два раза в неделю прихожу в небольшой супермаркет, делаю свои скромные покупки, никому не грублю, но и не улыбаюсь, на разговор не иду и отвечаю односложно на все вопросы, а потом неторопливо отправляюсь восвояси. Хозяйка дома, в котором я живу уже двадцать три дня, молодая женщина с двумя детьми, которая совсем недавно потеряла мужа. На местном заводе в тот день случилась какая-то авария на подстанции.  Причины аварии как у нас полагается толком до сих пор не выяснили, но результат сомнению не поддается — смерть ее супруга. Врачи сказали, что он не мучился и умер мгновенно. Именно благодаря этому я и живу в отдельном доме за довольно скромную плату. Раньше в этом доме жила она с мужем и детьми, но после трагедии, вернулась в дом к своим родителям, с одной стороны и помощь, а с другой - отсутствие необходимости находиться там, где все было иначе и лучше. Но тут уже ничего не изменишь.
   Жизнь удивительна, и трудно найти границу между добром и злом. То, что хорошо для одного человека, то совсем не подходит для другого и наоборот. И почти точно никто не скажет, что же может принести то или иное событие, добро или зло, если между ними вообще есть заметная разница. В данном случае мое горе привело меня сюда, а чужое горе дало недорогую крышу над головой. Получается, мне хорошо, что плохо другим, а ей в свою очередь хоть как-то легче, что хоть кому-то захотелось поселиться в ее доме. И теперь оплата жилья и коммунальных услуг ее родителей покрывается за счет моего кошелька. Опять же наполнение или, правильнее сказать, поддержание, некоторого количества денег в моем кошельке – продукт горя, несравнимого даже с самим понятием «деньги». Ежемесячно страховая компания выплачивает мне энную сумму и так будет до конца моих дней. И опять та же зависимость: чем меньше проживу я, тем лучше будет страховой компании.
К слову сказать, я раньше сам работал в этой компании страховым агентом, поэтому только и застраховал себя и ЕЕ….. просто я считал, что для того чтобы лучше объяснить человеку необходимость страхования, в первую очередь, я сам должен быть уверен в том, что предлагаю. Поэтому я застраховал, то, что для меня дороже всего на свете, т.е. жизнь самого дорого для меня человека.
   Тогда еще… кажется, что это было так давно и с кем-то другим, не со мной…Я жил можно сказать счастливо, хоть и сторонник считать, что слово «счастье» ничего не означает, кроме некоего золотого слова используемого в рекламах продуктов, употребление которых, по словам производителей, его непременно приносит. Мы жили вместе в съемной квартире, потихоньку откладывая, на приобретение собственного дома. Мы мечтали о небольшом, но уютном домике, в котором  будут расти наши дети, где во дворе будет расти дивный фруктовый сад, и там обязательно будет большая цветочная клумба под самыми окнами.
Удивительно, как быстро уходят мечты, как быстро проходит любовь к цветам, после того как ты каждую субботу носишь их на могилу близкого тебе человека, и как быстро обесцениваются денежные сбережения, так трогательно копившиеся на будущее. Любовь к детям тоже как-то неясно меняется на равнодушие что ли, я еще не до конца разобрался в этих чувствах, хотя не очень то теперь и хочется разбираться. Потому что дети должны были родиться у тех двух счастливых молодых людей, которые жили До, а сейчас есть только один человек, который остался После.
   Гордый и самолюбивый, я никогда не думал, что кто-то или что-то может изменить меня, включая апокалипсис и перелет в другую вселенную, пока не встретил ЕЕ. Пока не понял, что я не один, и что я всего лишь половина целого, а вторая половина этого целого ОНА. Пока не начал жить другой жизнью, в которой не было месту эгоизму и одиночеству.
Да, давно это было. И неважно, что прошло всего полгода, это было давно, потому что это было давно по отношению к моему внутреннему возрасту, так сказать возрасту моей души. Ведь человеку столько лет – насколько он сам себя чувствует, а мне сейчас тяжело сказать, чувствую ли я себя вообще. Если взять две половинки и соединить друг с другом, то получится одно целое, а если потом разделить это целое на два, то не всегда получится две равноценные половины, в моем случае, осталась одна десятая, а то и меньше. И вряд ли я где-нибудь найду, те недостающие девять десятых в одном человеке, хотя я и не буду искать, потому что, как человек рациональный, не вижу в этом никакого смысла. Еще один недавно замеченный мной факт: намного легче не когда тебе все пытаются помочь и уж тем более не когда приносят свои соболезнования, а когда все оставляют наконец-то тебя в покое. Правда, я сам оставил всех, приехав сюда, но мне просто не оставили выбора друзья. И для того чтобы никто не смог найти меня, даже если вдруг кто-то на это решиться, я подписал соответствующие бумаги о переводе денег со страхового счета на счет в банке, с которого снимаю деньги сам.
   В начале я даже пытался уйти в запой. Меня воротило только о мысли, что мне платят за то, что ЕЕ нет, что мою бессмысленную жизнь поддерживает ЕЕ смерть. Мне мешали друзья и родственники, отговаривая меня и записывая на приемы к психотерапевтам, потом, когда я вырвался так сказать из тесных уз их опеки, уехав жить в гостиницу, мне помешало пить мое здоровье. Я уже не помнил, про язву желудка и проблему с поджелудочной железой, которые беспокоили меня в пору моего бесшабашного юношества. Старые болячки напомнили мне о себе, тогда, когда я меньше всего был готов к этому, и каждый раз когда я вливал в себя алкоголь, он непременно начинал проситься наружу, не оставляя меня в объятьях беспамятства. И вскоре я сам понял, что это не выход, не спасенье, потому что в голове во хмелю и даже гудящей от похмелья всегда стоял один и тот же гул. Гул от трех простых слов: «ЕЕ больше нет!». Мысль о самоубийстве как о выходе из трудной ситуации, почему-то никогда не казалась мне разумной, да и страх перед смертью за свою жалкую душонку, заложенный почти программно в подсознание, отбросил любые мысли покончить с собой. Оставался один вариант: как-то и зачем-то жить дальше. В этом я тоже не видел никакого смысла, но других вариантов не предвиделось.
   Для начала я решил пойти по пути религии, но отсутствие розовых очков на глазах и теперь негативное отношение к миру, плюс врожденный скептицизм быстро остудили этот спонтанный порыв. Ну не мог я быть благодарен Богу, который забрал у меня не просто смысл дальнейшей жизни, а отнял ту часть души, которая была способна любить. И не верю я, что всё и всем воздается или воздастся по заслугам. Не верю я в воздержание попов, у которых рясы на животах не сходятся, которые помогают детям за счет пожертвований прихожан, не забывая о своих нарядах из дорогих тканей, увешанных золотом, машинах, домах, а в некоторых случаях и любовницах. А о пасторах-педофилах вообще даже думать, как-то не хочется…
   Работу пришлось бросить, потому что я не мог рассказывать людям про необходимость того, что я сам стал считать ненужным, да и моим невеселым, мягко говоря, видом только ворон пугать можно на полях, а не людям показывать. Улыбаться по-американски придумано явно не для меня, потому что лицемерие, пожалуй, единственное принятое мною абсолютное зло. Заниматься только бумажной работой я тоже не мог, потому что не мог найти себе место и заставить себя сосредоточиться над работой хотя бы на пять минут. Сидеть дома, тупо уставившись в телевизор или монитор компьютера, надоело уже через неделю; ходить в парк, просто бродить по улицам и видеть знакомых означало лишь одно - понимать, что теперь всё это напоминает о НЕЙ, и что теперь без НЕЕ это все стало серым и чужим. Еще труднее было общаться с людьми, видя в их глазах жалость ко мне и при этом терпеть их попытки утешить и воодушевить меня.
   Как-то листая, случайно попавшийся под руку, журнал, я увидел рекламу очередного южного морского курорта. И я вдруг понял, что никогда не видел осеннего холодного моря, и решил, что, наверняка, оно выглядит совсем иначе, чем летом и там не должно быть много людей. Подготовившись за пару дней и собрав все самое необходимое, что требуется мне для жизни, я отправился на вокзал и уже через несколько часов стоял в ближайшем портовом городе, расположенном у самого моря.
   Осеннее море действительно оказалось совершенно иным. Хоть оно и было мрачным, холодным, а пляж полностью безлюдным, но по непонятным мне причинам, оно казалось намного живее, более выразительным и энергичным, чем в теплое время года. Побывав один раз на его берегу в первый день моего приезда, я большую часть дня теперь провожу здесь. И есть лишь одно небольшое неудобство – это то, что я не умею рисовать, потому что осеннее море полно странной красоты, которую хочется запечатлеть на чем-то более прочном и вечном, чем мои переживания. Песок под натиском ветра непрерывно меняет очертания берега, как скульптор, который ни как не может определиться, что ему сотворить, или чья буйная фантазия не знает рамок, границ и покоя. И каждая волна постоянно выбрасывают ему новые элементы для работы. И этот процесс завораживает и затягивает в себя. Мне постоянно хочется присоединиться к ним в этом безумном порыве творить. Я хочу стать еще одним механизмом, который постоянно меняет свою форму и принимает участие в вечной феерии осененного побережья...
   Я не хочу думать, я не хочу вспоминать, я не хочу предаваться мечтаниям. Я сдался. Мне не нужна победа, мне не нужны ее лавры, мне надоело идти на поводу у самолюбия, я не хочу осознавать свою уникальность или наоборот свое полное ничтожество. Я хочу уничтожить в себе своё Я. Пусть буду я песком, пеной на гребне волны. Я согласен даже стать тем мертвым буревестником с расставленными крыльями, лишь бы не помнить, лишь бы не думать и не понимать того, что теперь уже ничего не исправить, что механизм, ранее работавший на износ и не знавший устали сломан навечно и подлежит в лучшем случае утилизации. Стать частью моря, частью мирового океана, частью мира, в котором человек воспринимается только как пагубный внешний фактор, мира, где неважны мотивы, причины и первоисточники этих причин, мира в котором не существует понятия «Я»...
   Что ни говори, а атеистом быть тяжело: не к кому обратиться в порыве отчаянья и безысходности, нет собеседника, к которому можно было обратиться с просьбой, задать вопрос на который нет ответа или которого можно было бы проклясть, переложив тем самым часть своей ноши на, пускай даже не существующие, но чужие плечи. Наверное, я все же предамся когда-нибудь морю, войду в него, чтобы никогда уже из него не выйти, чтобы прервать существование лишнего элемента жизни, чтобы навсегда оборвался во тьме моего сознания этот гул. Чтобы просто погас свет, чтобы не было вопросов, чтобы не мечтать об ответах и не искать никаких решений, чтобы все просто и бесповоротно, будто повернули рубильник в положение «Off». И чтобы никакого ада и чтобы никакого рая не оказалось, чтобы наступил простой атеистический конец, без злодеев и агнцев, без суда и чистилищ, без рек и без облаков, без искр и без пламени, без холода и терзаний, без благодати и умиротворения, без запаха серы и запаха мирра.
   Так просто быть жертвой обстоятельств, надо лишь только ничего не делать, кроме необходимого минимума действий для собственного жизнеобеспечения и элементарных гигиенических процедур. И конечно, не забывать жалеть себя, мне например, никак не удается избавиться от постоянного чувства собственной жалости. Недостаточно одного осознания того, что ты себя жалеешь, находя разные поводы для этого и используя всевозможные ширмы. Надо что-то еще, что-то что могло бы позволить освободиться разуму от оков этого состояния, например, антидепрессанты. С другой стороны, это ничего не изменит в моем случае, потому что я этого не хочу. Не хочу искать и придумывать какие-то новые горизонты, новые направления своих взглядов, пытаться найти способы самореализации. Зачем это мне?!  Зачем надевать на себя вместо черных очков розовые, в попытках забыться и в стремлении получить новую прекрасную жизнь. Мне не нужна новая пусть даже и прекрасная жизнь, я не хочу жить с пустотой в середине себя и уж тем более не хочу заполнять эту пустоту всевозможными суррогатами и «сладкими пилюлями» жизни. Я не хочу улыбаться, не хочу нести свет или тьму, не хочу производить впечатления, не хочу играть эти роли, потому что это чужие роли, моя роль уже отыграна, грим давно смыт, реквизиты вернулись в хранилище, зрительный зал давно пуст, а сцена покрыта тонким слоем песка, принесенным туда морским   ветром.
   Я хожу по кругу в своих поисках, я ищу то, что мне не найти, потому что я не хочу находить, ведь то, что действительно для меня ценно уже не найти, не вернуть и не вернуться к потерянному самому уже никогда. Но поставить точку тоже не хватает духа, я слишком слаб, я слишком мягкотел, я, наверное, все еще чересчур люблю самого себя, как бы не тяжело сейчас было бы в этом признаваться самому себе. Что ж, ели нет точки, значит надо продолжать, но продолжать не хочется еще сильнее чем ставить точку, это подвешенное состояние убивает во мне все чувства, я становлюсь роботом. Роботом, который не может функционировать в рабочем режиме, который может находиться только в режиме готовности. Может действительно это убьет во мне чувства, а значит вместе с ним погибну и я, тот я, который не хочет жить дальше и не может закончить жизнь сейчас. Тогда останется жить, кто-то похожий на меня, вернее сказать, внешне это и буду я, только внутри будет пусто. Интересно, останется ли пустота незаполненной, потерпит ли природа это вакуум?! Скорее всего он заполнится чем-то новым, еще не знавшим смерти части себя, не знавшим детских радостей и обид, сбитых колен и «страшных» секретов, не мечтавший стать каскадером и великим изобретателем. Он станет новым я. А значит смерть конечна и не будет ни какой реинкарнации, никаких повторных кругов ада, никаких непрерывных жизненных циклов. Точнее будет один непрерывный жизненный цикл, жизнь — она безлика, а мы все всего лишь маленькие многочисленные клеточки, через которые проходит Жизнь, которая не может погибнуть из-за гибели одной маленькой, пускай и много думающей о себе клетки!
   Единственное что останется в новом мне это, наверняка, привычка приезжать осенью на побережье. Непреодолимая сила будет тянуть его к пустынному пляжу, и эта же сила будет необъяснимо наполнять его взор печалью, когда он будет смотреть вдаль пытаясь увидеть в осенней дымке грань между серым небом и темно серым морем. И он будет непременно вздрагивать, когда со стороны будет доноситься резкий  крик  одинокого буревестника...

17.11.2009\31.01.2011