Запоздалая встреча. неопубликованная вырезанная ав

Неопубликованная (вырезанная автором из первого издания 2006 года) заключительная глава романа «Попрошайка любви" - редакция от 31 декабря 2011 года.

Глава СЕДЬМАЯ. ЗАПОЗДАЛАЯ ВСТРЕЧА.

Накинув черную шаль поверх пальто, я вышла из подъезда (дворца культуры, где только что состоялся просмотр моего фильма о судьбе Кларины - "Попрощайки любви") и поискала глазами такси. Мимо медленно проехал двухэтажный красный автобус. Я отвернулась от него, почувствовав, как по сердцу словно чиркнуло стеклом. Кто-то окликнул меня, назвав Венерой. Я оглянулась. Пожилой мужчина в очках поднялся со скамейки и направился ко мне. Да, именно ко мне, а не в моем направлении, шагал мой отец. Эта манера чуть наклонять голову, эта походка уверенного в себе человека были знакомы мне с детства... Пересилив в себе и слезы и улыбку, грозившие одновременно выдать так и не пережитые мною чувства со времени расставания с отцом, я сделала несколько медленных шагов ему навстречу...
В считанные секунды все накопленное знание о себе, казалось стекло по телу к подошвам сапог и растаяло, впитавшись в асфальт. Даже моя уверенная походка стала какой-то детской.
— Не ожидала, — выдохнула я, и голос мой сорвался.
— Здравствуйте, Венера, — отец почтительно пожал мне руку.
Этого я тоже не ожидала.
— Не представлял даже, что у меня такая красивая, талантливая, такая необыкновенная дочь. Двадцать лет немалый срок. Я вами горжусь, хотя я тоже написал несколько книг, но они научные, и фильмы по ним не ставят. О премьере фильма я узнал еще в Питере и о твоих личных несчастьях слухи ходили... Вот снял с книжки накопленное на похороны — я же честно живу на зарплату ученого и содержу семью, сына Алешу и жену Лизаньку — и купил двухдневную путевку в Лондон. — Он закурил. — Пригодилось знание английского — в фильме почти все понял, кроме главного: выдумка все это или автобиографическое воспроизведение судьбы твоей?
Я молчала, тупо уставившись на знакомую пачку «Беломора». Он предложил мне закурить.
— Я не курю, — прошептала я, страшась говорить в голос и тем самым дать волю стоявшим в глазах слезам.
— Я приехал, чтобы ты знала, что у тебя есть отец...
Мне удалось улыбнуться, но нижняя губа задрожала. Я осторожно перевела взгляд с «Беломора» на отца. Предательские слезы заструились из глаз, и я жадно глотнула оставленный автобусом смрад.
— Я очень благодарна, — выдавила я, и втянула изо всех сил живот, чтобы сдержать готовые вырваться из груди рыдания.
Отец, казалось, не замечал моего состояния. Я боролась с собой точно так же, как при нашем последнем свидании, тогда возле школы, в солнечный майский день, уже после многочисленных судов и развода его с мамой. Я тогда не выдала себя, а, как и велела мама и бабушка, сдержанно улыбнулась ему, словно чужому, в благодарность за подаренный набор иностранных фламастеров...
— Лизанька, кстати, очень настаивала на этой поездке. Она сочувствует тебе, — отец затянулся «Беломором». — Она моложе меня на пятнадцать лет. А я выкуриваю по пачке в день, кстати, знай что твой отец и по сей день мужчина в полном смысле слова. Я работаю в двух научных центрах, мы сотрудничаем с Америкой, и дважды в неделю я нуждаюсь в Лизочке как в женщине. Ты можешь гордиться своим отцом, несмотря на то что рассказывала твоя мать и ее матушка...
— Не трогай душ усопших, имей совесть! — хрипло сказала я и незаметно смахнула слезы.
— Я перед отъездом сюда позвонил вашему родственнику, Мите. Нашел его через вычислительный центр. Он мне все рассказал о вашей семье. Если бы я знал раньше о ваших несчастьях и о рожденье внука, я бы приехал навестить вас с матерью и простил бы все, даже то, что ты со мной не попрощалась перед отъездом с Родины. Хотя влияние матери и ее окружения... Нет, тебе было достаточно лет, чтобы не ранить душу отца. Я тогда лишился работы, карьеры, был осмеян коллегами.
— Поэтому ты не открыл мне дверь годами спустя, когда я приехала в Питер сказать тебе, что умерла Ангелина? Потому и вызвал милицию, сказав, что я американская провокаторша, а не твоя дочь?! Я просидела под твоей дверью четыре часа!
— Ты оскорбила отцовские чувства, и даже Лиза меня не переубедила тогда смягчиться.
— Ты перед нашим отъездом отрекся от меня и не дал мне разрешения...
— Но твое семейство нашло выход из положения, — перебил меня отец.
К лицу у меня прилила кровь, но я сдержалась:
— Их всех уже давно нет в живых, имей совесть, папа...
— Если бы я знал, как тяжело умирала твоя мать, я бы приехал и все простил бы ради внука. У тебя есть карточки?
Я не стала спрашивать, знает ли он, что Ромочка и Коля погибли, и протянула фотографии, которые хранила в бумажнике.
— Ну что мы тут стоим? — сказала я.
— Давай пройдемся.
— Ты и впрямь веришь во все эти сказки о загробном мире, о бессмертии и переселении души? Или в фильме это для экстравагантности сделано?
Я снисходительно улыбнулась:
— Какая разница?
— В России это навряд ли найдет отклик у широкого зрителя. Ты давно там не была и не знаешь, чем дышит сегодняшняя публика. Кроме узкого круга религиозных фанатиков и так называемых «новых» ученых, которые занялись научным подтверждением параллельных миров, эти темы вряд ли заинтересуют кого-либо. Но фильм интересен по замыслу — остросюжетный детектив. И так ловко сплетен сценарий! Какую же голову надо иметь, чтобы так искусно довести все до конца! Впрочем, это неудивительно: у тебя мой строгий аналитический ум. У моего сына, твоего брата, кстати, тоже незаурядные математические способности, хотя до меня ему далеко. Он недавно поступил в университет и учится на отлично. Хотелось бы, чтобы вы общались. Как-нибудь приедем в гости к тебе летом на неделю...
Я слушала отца рассеянно. Взяв его под руку, я шла рядом, пытаясь подстроиться под его шаг. Мы шли медленно по узкому тротуару, и несколько прохожих обогнали нас, раздраженно оглянувшись. Когда за спиной раздалось очередное «Excuse me», я прервала отца на полуслове и предложила зайти в ближайшее кафе.
— Я не дам за себя платить собственной дочери, — возмущенно сказал он, — а российские ученые не могут себе позволить распивать кофе в ресторанах...
— Тогда я закажу себе два и угощу тебя одним из них, — пошутила я и впервые посмотрела ему в глаза.
Из-под сильно увеличивающих линз на меня с любопытством смотрели небольшие карие глаза моего отца. Он рассмеялся и, похвалив меня за неизвестное ему качество — чувство юмора, согласился выпить со мной кофе.
Пока мы пересекали небольшую площадь в Ковент Гардене, по которой кружились десятки серых голубей, я поймала себя на мысли, что я, привычная для себя Вера, едва встретив отца, раскрошилась, словно чёрствый хлеб. Показалось даже, что моя сущность, построенная днем за днем поверх шаткого фундамента безразличия отца ко мне, и склеенная по кирпичику любовью матери, совершенно распалась. И я ужаснулась: собери я ее снова воедино — и получусь возможно уже не я, а кто-то незнакомый. Я беспомощно искала среди прохожих кого-нибудь похожего на меня. Например, женщину моего типа внешне, моих лет, но не пережившую того, что пережила я, — потери отца в детстве. Никого подходящего не находилось. Тогда я стала представлять себе, какой бы я была сегодня, если бы мой отец прошел со мной по жизни параллельно, так же, как шагал в этот миг, держа уже сам меня под руку.
Эту другую Веру необходимо было срочно собрать в себе до того, как мы усядемся с отцом в кафе друг против друга. Я вспомнила себя Верой, которую любил Коля и которая любила Ромочку, потом дочерью, не сумевшей спасти ни свою мать, ни ее сестру — но ни одна из этих Вер по отдельности, ни все вместе взятые не являлись сейчас мною. Именно потому, что этих людей, так любивших меня, больше не было и не будет рядом. А рядом по Лондону шел мой незнакомый отец, и с ним шагала под руку чужая себе я.
Оставив идею найти себя среди прохожих, я отважилась продумать до конца горькую мысль о том, что, не будь этого многолетнего провала в общении между мной и отцом, вся моя жизнь сложилась бы иначе. Может быть, следуй я курсу заданной так судьбы, она не привела бы меня почти уже год назад на остановку экскурсионного автобуса с маршрутом в замок Лидз. А на экскурсию мы с Колей и Ромой тогда опаздывали именно потому, что я не выносила ожидания, и не могла приходить никуда заранее. А ждать я разлюбила в детстве, когда подолгу стояла напрасно у ворот школы в надежде, что вот сейчас из-за угла появится мой отец. Но вскоре поняла, что лучше торопиться со всеми школьниками домой и не видеть того, что не случится.
Когда отец указал мне на небольшое кафе на углу, мысль моя схватилась за последнее: я вспомнила себя такой, какой была с Клариной. Вернее, какой видела себя ее глазами. Мы вошли в кафе, отец вежливо отодвинул для меня стул и снова спросил, не дорогое ли это заведение. Я, поправив юбку грациозным жестом Кларины, отрицательно замотала головой и улыбнулась ему ее отчужденной улыбкой. К тому моменту, когда официант принес нам поднос с кофе и двумя треугольниками пирожных, я уже чувствовала, что во мне присутствовала теперь не только шаткая сущность Веры, но и весь просмотренный мною в «чужих» снах внутренний мир Кларины.
Отец пил кофе, как в моем детстве: шумно хлебая горячую жидкость и морща при этом нос. Пирожное он тоже съел быстро в три приема, как нередко комментировала мама. Я предложила ему свое и усмехнулась, заметив, что скрестила под столом ноги, точно так, как делала Кларина — по балетному, только ступни.
Отец молчал, доедая мое пирожное.
— Ты совсем ничего не ешь, моя маленькая девочка, — сказал он, вытирая рот салфеткой. — На диете, потому такая стройная? Смотри, как на тебя заглядываются мужчины. На твою мать тоже засматривались, приходилось не раз бить морды...
— Ты при этом всегда снимал очки и отдавал их мне, — сказала я.
— Точно, — хмыкнул отец. — А вот просто холодную воду здесь можно заказать?
Я заказала.
Он продолжал:
— Хочу, чтобы ты знала, что все, что тебе говорили обо мне, — это клевета. Ну а теперь-то скажи мне, старику, — мать ведь мне изменяла? Почему она после развода с этим химиком не осталась, а удрала за границу?
— Я помешала. Он мне не нравился, а твои преследования ее и доносы ее извели, и она спаслась бегством за железный занавес, —сказала я правду.
— Зачем тогда искала нашей с тобой встречи позже?
— Боялась за меня. Умерла Ангелина и бабушка, обе у меня на руках, а мать уже была смертельно больна. С тех пор она проболела семь мученических лет. У неё поочередно обнаружили три вида рака. Она перенесла три жутких операции и...
— Понятно, - прервал меня отец. - Но с моей стороны наследственность крепкая, все долгожители и болеют только сердечными заболеваниями.
— Не волнуйся, папа, у меня в запасе вторая жизнь, так сказала гадалка.
— Зря ты веришь во всю эту чушь. Нас на твоей бывшей родине воспитали надеяться на себя и брать жизнь в руки, даже если не было будущего. Я не верующий, но человек честный, всего добился трудом, начиная с нуля.
— Помнишь ты меня учил, что такое ноль?
— Помню, — он обрадовался и перегнувшись через стол поцеловал меня в лоб. — Ох сколько же тебе пришлось пережить, моя маленькая Верка-Невенерка.
Потом он подробно рассказывал мне о своей личной жизни с Лизочкой, избегая спрашивать о моей.
Он допил третий стакан воды и заторопился в отель, куда ему скоро должна была звонить Лизочка из Питера.
Я предложила проводить его до отеля. По дороге он рассказывал про свое детство, и мы вспоминали наши семейные поездки в Крым, отдых в санаториях, катания на лыжах и мою няню, которая согрела нам всем семейную жизнь.
У входа в отель я протянула ему руку. Отец поднес ее к губам и посмотрел мне в глаза:
— У тебя глаза твоей матери, хотя и цвета другого и меньше.
— У мамы глаза были цвета неба...
— Небо бывает разных цветов, не всегда голубое или синее... — возразил профессорским тоном отец.
— Мама сейчас тебе очень благодарна оттуда — с неба, — сказала я.
Отец не выпускал мою руку.
— Если бы я не был таким самолюбивым и не бесился бы на твою бабушку за ее подарки — то дачу, то машину, — все было бы иначе. Я хотел все сам своей семье обеспечить, пусть меньше и позже, а она вмешивалась, понимаешь?
Я кивнула и пожала ему руку.
— То, что ты приехал... эта наша запоздалая встреча должна облегчить в тебе всю боль за эти годы, папа, — по-матерински сказала я ему ласковым тоном Кларины. — И теперь мне есть кому высылать фотографии малышки, — улыбнулась я, указав на живот. Свою дочь я назову именем мамы, хочу чтобы ты это знал.
— Береги себя, — моя дочурка маленькая, так страшно за тебя, в этом мире столько разных людей, а с твоей внешностью...
— Я уже прожила почти тридцать лет в этом самом мире, и кое-что о нем знаю...
— Но все-таки, скажи отцу — сценарий ты сочинила? Кто эта Кларина — вымысел?
— Скажу, если дашь мне одно обещание, — серьезно сказала я.
— Договорились.
— Я прошу тебя до смерти помолиться Богу хотя бы раз, даже если и в последний миг. Даже если ты и не веришь в Него. Я беру с тебя слово.
— Ну а теперь скажи про фильм, — он кивнул.
Я предложила ему присесть в сквере напротив отеля.
— Помнишь про «пять змеёв»? Ты тогда высек меня за сочинительство...
— Ты уже тогда сочиняла на ходу.
— Это было правдой, папа, — я увидела тогда будущее, то что еще не случилось... Из тех змеиных яиц... Это были ...
— Твоя матушка тараторила с такой же скоростью как и ты, невыдержанность ты тоже от нее унаследовала.
— Не смей оскорблять мою мать! — воскликнула я в ярости.
— Умей дослушать собеседника. Ты же верующая, так чти отца своего. А вот за мистицизм и тягу к сомнительным наукам типа астрологии тебя нельзя винить. Воспитай тебя я, а не твое окружение, тебе были бы привиты другие моральные ценности. Увы, на сегодня наши с тобой миры настолько далеки, что мы с тобой не поймем друг друга. Скажу тебе больше — мне с тобой неуютно. Твой тон делает тебя антипатичной личностью. Не веди себя так, словно ты единственная в жизни что-то поняла и испытала. Ты не пуп земли. Меня в детстве с матерью обстреливали немцы — у нас на глазах в колонне беженцев падали замертво женщины и дети. А таких родственников, как ты потеряла, — около тридцати по отцовской линии погибли на войне. А все эти экзальтированные монологи твоей героини в фильме! Мне было смешно. Я бы ушел с фильма, но пощадил тебя. В нем нет ничего нового — повторена чужая чушь. Предупреждаю тебя снова: никто в Росси к таким вещам серьезно не относится. И признаюсь — вы, Вера, мне не нравитесь. Жаль, что из моей маленькой девчушки выросла неузнаваемая для меня особа. Но те не виновата – тебя ведь твоя матушка воспитала. Но ты моя дочь и буду тебя любить такой, какая ты есть. Но что тебе до чувств отца! Каково мне было, когда ты уехала с матушкой, не простившись со мной! А я вот привез тебе документы, чтобы ты знала правду. Чтобы ты не судила об отце по словам твоих родственников. Знаешь, главное достоинство Лизы — у меня не было тещи. Перед вашим отъездом с Родины, твоя мать — я покажу тебя расписку...
— Не надо документов, — перебила я. Но мой голос сорвался. Я отвернулась и сказала громко: — Тебе должна звонить Лиза.
— Вот видишь, у нас с тобой разговора не получается — правду тебе не хочется...
— Давай лучше поговорим о фильме, — предложила я и повернулась к нему, насухо просушив слёзы платком.
— У тебя насморк? Ты говоришь в нос. Видимо, кондиционер в кинозале — я тоже замерз, выходил курить в туалет и согревался.
— Ты во время фильма выходил? Как же ты можешь судить и смеяться...
— Мне подобные сказки не интересны, повторяю, я атеист.
— Но ведь там моя жизнь, история событий моей души. Ты бы по фильму мог восполнить свой пробел в знании моей жизни. Там показана настоящая я — с тех пор как мы расстались до сегодняшнего дня, — негодующе воскликнула я. — А тон у меня такой, потому что я сдерживаю в себе огромную боль! Смягчись я на миг, прорвет плотину и я утону в слезах...
— Человек свою биографию объективно изложить не может. Это во-первых, а во вторых, отсутствие тормозов и истеричность это у тебя от матери...
— Я тебе запрещаю говорить о маме, — взорвалась я и вскочила со скамейки.
— Да маму жаль, жаль и того, что моя надежда что моя дочь и мой сын после моей смерти будут общаться, растаяла при встрече с тобой, Вера. Мой сын воспитан иначе — он рос среди культурных уровновешанных людей, его цели и ценности совсем иные, вам не о чем говорить. А я стар и мне больно — вы останетесь одни. Говорят, характер — это судьба, изменись пока не поздно. Посмотри что случилось с твоими родственниками...
Я боялась взглянуть на него. Все во мне было им непоправимо оскорблено, и, попытайся он сейчас положить руку на мое плечо, я бы отпрянула. Однако, отец, казалось, ничего не замечал и спокойно раскуривал очередную папиросу. Он лишь изменил позу – распрямился и положил руку на спинку скамейки. Мне захотелось кому-то пожаловаться, как в детстве, что отец меня снова высек по самому больному месту. Но спохватившись, что ни одного из свидетелей той унизительной порки на веранде уже нет в живых, я до боли прикусила губу. Сжав руки в кулаки, я скрестила их под подбородком, словно это могло защитить грудь, где корчилась от боли вся моя суть.
— Как же ты, папа, так быстро сделал заключение о моем внутреннем мире, когда целиком фильма даже не видел?! — обида и гнев жгли меня, и я уже не прятала слёз от случайных прохожих. Главное их не видел мой отец - я оставалась стоять к нему спиной в двух шагах.
— Мне много не надо, чтобы раскусить таких персон как ты. — А стихи в фильме тоже вызвали твой смех?
— А стихи да, мне понравились. Чьи они — твои?
— Нет, не мои. Это стихи Кларины.
— Так кто же она, эта Кларина?
— Это мое неслучившееся будущее, это пугающий тебя мир, однажды отразившийся во взгляде мамы. Это тот самый мир, который вызывает у тебя смех. — У меня вырвался всхлип.
— Ты плачешь?! — отец снова закурил.
Этот знакомый запах Беломора окончательно заставил меня почувствовать себя наказываемым ребенком. И я перестала сопротивляться: необъятный невидимый-но-существующий мир сжался в пылинку, и мелькнула ужасная мысль найти поскорей ножницы и искромсать свою суть на куски. Меня затрясло от яростной ненависти к себе и я беспомощно посмотрела в суженные за толстыми линзами глаза отца. Найдя в них лишь холодное осуждение – я застыла на месте не в силах пошевелиться. Во мне настолько всё остановилось, что показалось, будто я услышала звук времени, которое равнодушно текло сквозь меня...
— Извини, мне не надо было приезжать. Я совершил ошибку. Лиза настаивала, жалела тебя. Она — сама доброта, — донеслись до меня слова отца.
Я хотела кивнуть в ответ, но не смогла даже улыбнуться. С завистью я обвела глазами движущийся мир людей вокруг. Никто и не догадывался, что я в себе вдруг прекратилась. Рядом со мной спокойно курил незнакомый мне родной отец — человек, который полностью лишил меня воли к жизни в тот миг. Я заставила себя оглянуться на него снова.
Он докурил папиросу, бросил на землю и загасил, раздавив ботинком. Точно так же он только что растоптал мою веру в себя и ещё во что-то, без чего у меня не было сил двигаться. Я посмотрела сквозь отца и попросила Бога простить его за все ошибки. Потом прочла «Отче наш» сбивчиво - меня осаждали обрывки мыслей об энергетическом вампиризме людей. Попыталась трезво разобраться в происшедшем: осуждение высасывает энергию и волю из жертвы и обогащает приливом жизненной силы осуждающего. Это не помогло. Посмотрела на всё и со стороны. По-прежнему не в силах сбросить с себя оцепенение, я принялась перечислять все добрые слова мамы. Вспомнились её лазурные глаза, наполненные любовью ко мне:
«Верь в себя, даже тогда, когда меня не будет. Я не зря прожила жизнь, раз у меня такая прекрасная и добрая дочь», - донеслись до меня слова мамы, когда я держала её холодеющую руку в своей.
«Унеси с собой улыбку твоего внука», — попросила я ее тогда.
«Всё хорошо», - сказала мне мама, неожиданно открыв просветлённые глаза, с последним вздохом...
Я смело посмотрела на отца. Он тщетно чиркал спичкой по коробку.
— У тебя нет зажигалки? — спросила я и взяла пустой коробок из его рук.
— Я, как говорит мой сын, — динозавр. Не люблю зажигалок. А здесь где-нибудь можно купить спички?
— Навряд ли. Лучше не курить. Или воспользоваться зажигалкой. Впрочем, в твоем отеле есть бар, а там наверняка есть зажигалки.
Мы встали и пошли к отелю. Отец поднялся в номер за спичками, а я направилась в бар. Через несколько минут он подошел ко мне и удивился, что я без него начала пить водку. Оказывается он не понял сложных инструкций на телефонной трубке, как звонить за границу, и теперь просил меня помочь дозвониться до жены. Смешно прищуриваясь и придвинувшись носом почти вплотную к кнопкам телефона, он несколько раз пытался набрать питерский номер, но все время попадал не туда. Я взяла у него трубку и, соединив с Лизой, направилась к двери.
«...Да, да, я передал дочери твои поздравления. Да, не волнуйся… Нет, не забыл сказать, что меня опять переизбрали руководителем международного научного проекта в Университетском вычислительном центре...», — донеслись до меня слова отца.
Я спустилась в бар. Играла приятная легкая музыка, и беззаботная обстановка вселила в меня неожиданное веселье. Я плюхнулась на мягкий диван в углу и попросила принести недопитую мной водку со столика, где сидела раньше.

Минут через десять появился отец. Он наклонился над низким столиком около дивана и спросил, как будто мы не прерывали наш разговор:
— Ты мне так и не объяснила толком, зачем мать искала со мной встречи, когда вы были в Питере проездом?
— Ты уже это спрашивал, папа. Это было именно в тот ужасный год, когда у нее обнаружили первый рак. Мама, видимо, боялась, что я останусь одна и хотела попросить тебя поддержать меня, а не запирать дверь твоего дома, когда я в нее позвоню...
— Понятно, протянул отец разочарованно.
Садясь на низкий диван, он оперся о край стола, который зашатался под его рукой. Отец возмутился:
— Прямо как в нашей забегаловке! Неужели нет другого места, где не галдят, здесь же сам себя не слышишь, у нас такая обстановка даже в студенческих столовках...
Я не дала ему договорить.
— Это четырехзвездочный отель, то есть люкс, — сдерживая раздражение, сказала я. — Ну ты и капризный, папа.
— Да Лизе со мной не легко, но она...
— Сама доброта, — опередила я его.
— А терпение какое! — отец подлил мне водки и выпил за Россию. — А образование у нас какое! У вас же на Западе охотятся за нашими специалистами! Наших аспирантов...
Я не слушала. Пила сама с собой и, каждый раз берясь за рюмку, поднимала тост за возвращение к себе. Водку ничем не закусывая и не запивая, я пила маленькими глотками, помня о своем животе. Отец же, осушив рюмку залпом, громко ставил ее на шатающийся столик, брал несколько оливок и морщился от незнакомого ему вкуса. При этом он не переставал говорить. Когда он перешел к перечислению профессиональных заслуга своего прадеда по отцовской линии, я прервала его.
— За мое сегодняшнее вторичное рождение, папа, благодаря тебе, как и нагадала гадалка!
— Она кстати твой фильм портит, — сказал отец. — Да и название неудачное. Зачем попрошайничать?! У тебя все в семье по отцовской линии добились заслуг собственным трудом и способностями.
— И не приспосабливались, — попыталась пошутить я.
— Но учитывая твое окружение, учитывая неуважение к чувствам отца и отсутствие мужчины в доме... конечно, уже поздно говорить, — заключил отец.
— Все мы — Попрошайки Любви в хорошем смысле этого слова! — улыбнулась я и сама удивилась, как снисходительно я с ним говорю. — И потому в моей Кларине каждый найдет часть невидимого себя... — Невидимого, но существующего.
Отец рассмеялся:
— В несуществующее верят те, кто не осуществил поставленных целей, кто не хочет признаться себе, что он неудачник. Это в основном лентяи и бездельники. Ты меня не переубедишь. Я останусь при своем мнении. А твой фильм внимательно просмотрю в России уже без субтитров, у меня зрение ухудшилось, ну и намучился на просмотре.
— И холодно было, — прибавила я. — Хорошо, что смеялся, а то замерз бы.
— Если найду там факты против отца, то выступлю с публичным протестом. Зачем же клеветать?
— Не трать напрасно время, папа. Ты в фильме появляешься только в начале и в самом конце. Фильм — вовсе не автобиографичен.
— Мне по началу и по концовке стало уже ясно, о чем ты там насочиняла. Середину было смотреть ни к чему.
— Мою сердцевину ты, видимо, тоже решил не рассматривать, — сказала я с горечью.
— Любовный детектив с благородной идеей, что любовь спасёт мир: зачем надо было протаскивать бредовую идею переселения душ? Ничего нового. Зачем повторять вымыслы всяких Блаватских и ей подобных?!
— Я и не ставила своей задачей сделать открытия ни в мироздании, ни в законах души. Я хотела собственным опытом очевидца проиллюстрировать достоверность реинкарнации. Я не сочинила события – я их видела в снах во время амнезии...
— Понятно... Но ты человек - по большому счёту - необразованный и не культурный. И это сквозит в фильме. Один портрет герцога из одиннадцатого века, написанный маслом, чего стоит! Ты хоть в энциклопедию загляни. Не поленилась бы изучить эпоху того времени. И стихи тогда ещё не писали...
— Я видела и более ранние портреты святых на холстах в музеях Англии и Испании. В Прадо, например, - возразила я. – Ты просто не выезжал из России и...
— Я интеллигентный человек. Знаю что говорю. Писали только религиозные ...
— И средневековым живописцам запрещалось писать портреты знати на заказ?
— Да и стихи ещё в те времена не писали, тем более на стенах и кровью.. Неправдоподобно. Как в детстве: из одной змеи сделала пять.
— Может и не было ни одной, думаешь, папа? Или просто я предчувствовала что иначе не поверят? Правде Христа тоже бы не поверили не сойди он с креста и не твори он чудес.
— Я уже тебе сказал: человек сотворил Бога из необходимости.
— А я думала, что наоборот, - разочарованно протянула я.
— Ты страдаешь хамством и не способна слушать других.
Я молча согласилась с его диагнозом.
— За тебя, папа, давай выпьем.
— Ты знаешь, от водки перед глазами все сильно расплывается. Вокруг предметов словно светящийся туман пульсирует.. — Отец протер очки.— А это ты хорошо в фильме подметила — мол, если двое видят одно и то же невидимое, то оно существует. Это чистая логика. К тому же закрутить такой сложный детектив и не запутаться надо умудриться. У тебя моя голова, а глаза мамины.
— И замкнутый круг получается, папа, потому у меня и «обезьянья» линия на руке, линии сердца и ума слились в одну.
— А этого я и не знал. И что это означает?
— Значит, что думаю сердцем...
— У женщин вообще больше развита интуиция. Но все же ты у меня фантазерка, сочиняешь на ходу.
Было видно, что он устал, а от водки его стало клонить ко сну. Говорить нам, в сущности, больше было не о чем. Я проводила его до его номера под руку. Уже стоя у дверей, он извинился, что постарел и стал сутулиться. Я простила его за это вслух, а про себя - и за то, что он не участвовал в моей судьбе последние двадцать лет.
Спустившись снова в бар, я заказала свой любимый напиток - «Амаретто» со льдом - и последний тост подняла уже одна на том же мягком диване. Утонув в его подушках, я залпом выпила полбокала за... Бога. За то, что Он выдал мне именно такую трудную судьбу, за Его мудрость, которая становиться понятна нам лишь в критические моменты жизни, за то, что Он есть. Я представила, каким бы человеком я была, воспитай меня родной по крови, но такой чужой по душе отец, ожидающий в тот миг рассвета в Лондоне, чтобы вернуться обратно в свою жизнь - в чуждую мне Россию.

Я все поняла, о Боже! — доверительно прошептала я нашему Отцу. — Будь все иначе, я бы не пила сейчас за Тебя!» — Опрокинув в горло вторую половину полупустого бокала сладкого ликёра, я уже призналась Богу, что Он сидит рядом со мной, и положила голову ему на плечо. «Спасибо, Боже, что в этот миг, Ты пришел утешить меня, — всхлипнула я. — И бокал моей судьбы не полупустой, а полуполный. И да, благодаря Тебе возможно родиться дважды, не умирая...»

Под руку с Богом, вернее, повиснув на Его локте, я дошла до дежурного администратора, заказала отцу машину в аэропорт, попросила разбудить его за час до отъезда и, оплатив его такси, вышла из отеля...
 

      После этой предпоследней встречи с отцом я  с трудом убеждала себя не терять веру в сокрытый  от нас смысл  неслучайных совпадений, о которых написала целый роман. Когда я через несколько лет  приехала  по просьбе умирающего отца в Питер проститься с ним, уже походившим на смертника из Освенцема, его жена сообщила мне перед моим уходом благую весть. - Отец крестился, когда понял, что собрался умирать, дабы быть погребенным  в будущем со своей "верной на протяжении тридцати трех лет  подругой Лизочкой". В ответ  на сказанное я  почему-то голосом покойной моей мамы и от ее имени произнесла следующее, обращаясь к  жене и сыну отца:"  Это хорошо, что Яша крестился, слава Богу..."
 
     Во время отпевания в огромном холодном зале в больнице для военных я старалась не сводить взгляда с двух ламп под потолком, тесно прижавшихся к друг другу. Худущая свеча растаяла почти до основания и грозила обжечь пальцы. Я, как и стоявшие рядом незнакомые мне родственники жены отца, не сдавалась и осторожно перемещала пальцы так, чтобы уцепить огарок за самое основание. Когда огонь лизнул большой палец, я  задула огарок и, миновав взглядом  увлеченного чтением  проповеди священника, принялась изучать потолок.  Но мешал блик: два светящихся шара, прилипших друг к другу, скользили куда бы я не направила взгляд. Но я не замедлила с научным объяснением. Хладнокровно задушила в себе мысль, что это сущности отца и матери вместе плавают в пространстве бессмертия, в мире для нас «невидимом-но-существующем». Несомненно,  это свет двойной лампы  на стене ослепил меня, - так бывает когда   на солнце посмотришь в упор,  а потом на другой предмет, и "слепое световое пятно" появляется ненадолго в глазах... 

   

 

Биографическая справка

     Мои мать и отец, прожившие жизнь порознь в разных странах, после 12 лет супружества, ушли в мир иной в один день и час (14 декабря около девяти утра), от одной беспощадной и непобедимой болезни, с разницей в восемь лет...



.............
На смерть отца...
Звучала «Лунная соната"

       Звучала «Лунная соната»,
       И музыкой дышала грудь,
       В одно единое утраты
       Слились - в серебряную грусть...

       И неизбежности молчанье
       Переливалось, как вода,
       что помнит лунное сиянье,
       не забывая никогда.

       Звучанье памяти... Волна...
       Воспоминаний повторенья
       И крУжева полутона
       Из неслучайных совпадений...

       И музыка порой слышна
       В молчанье леса в спячке снежной.
       Быть может, это тишина
       Грустит о сразу всех надеждах?

       И в белом мареве печали
       В сугробах задыхался стон,
       Когда Отцовский гроб спускали,
       А в небе – колокольный звон...

       А в сердце – музыка утраты,
       Навязчивый мотив судьбы -
       Седьмое «лунное стаккато»,
       И плыли белые гробы

       По глади снежной пустоты...
       В безмолвии мольбы
       Звучала «Лунная соната»...
       21-12-2010