Красавица и Чудовище

                Она затмила факелов лучи!
                Сияет красота её в ночи.
                Как в ухе мавра жемчуг несравненный
                Как белый голубь в стае воронья –
                Среди подруг красавица моя
В.Шекспир “Ромео и Джульетта”.
 

               
               
Был конец марта, и в воздухе царило непостоянство и беспечная разудаль стареющей женщины, которая понимает, что пока еще нравится, но привлекательности все меньше, а злости и непокоры всё больше и с каждым днём все наслаивается и костенеет эта невыразимая тоска и печаль. Горе вам, стареющие женщины. Красивым  стареющим - двойное горе. Порывы холодного ветра сменяло вялое мутное солнце, которое незаметно, дня на три удалялось куда-то поспать, а на смену ему мелкий колючий старческий дождь монотонно оплакивал увядающую потёкшую зиму. Порывы ветра приносили с полей запах оттаявшего мокрого чернозёма, и собаки тревожно вытягивали свои дальновидные, мелкоподрагивающие носы, вбирая в себя перемешанный с дождевой водой охлаждённый запах смерти и зарождающейся новой жизни.
В один из таких моросящих сонных вечеров я зашел в игровые автоматы зная, что заходить мне туда не желательно и в какой- то мере не безопасно. Я бы и прошел мимо,
но явная страсть к игре, безвольно замаскированная желанием выпить кофе и покурить, повернула мои кеды прямо в зев трудяги игрового бизнеса, будь он проклят. Через пару минут, оставив пару незначительных синих купюр и приобретя дурное расположение и нервозность, а также утвердив уже не раз выделенное, подчёркнутое, многократно проверенное жизнью правило, что дуракам везёт не так часто, как об этом болтают, я покинул не раз проклятое мною общество игровых автоматов с явным намерением идти домой. Жил я тогда со своей горе хлебнувшей матушкой и  собирался скоротать с ней дождливый вечер. По обыкновению мы смотрели ТВ. Так вот, не успел я сделать и двух шагов, как у моих ног, помахивая хвостом, оказалась собака и выжидательно на меня смотрела. Рыжая, не большая и не маленькая, я не обратил тогда на её внешность особого внимания:
-Ну, что ты, морда.- сказал я и полез в пакет за сосисками, радуясь тому факту, что дальновидно зашёл сперва в магазин, а уж опосля в проклятые автоматы. -На !
Я положил сосиску на асфальт и выпрямился. Собака опустила нос к сосиске и тут же подняла благодарные, как мне показалось, глаза. Я потрепал её по голове:
-Ладно-ладно, жри уже. –и легонько стал опускать её морду к сосиске. Она упиралась, голову не опускала, и смотрела на меня так же благодарно, нетерпеливо и выжидательно, не переставая предчувственно помахивать хвостом. Мне стало досадно:
-Сосиски мы уже не жрём! Зажрались! Иди, броди!
Я всю жизнь, начиная с того времени, когда приобрёл способность помнить и запоминать, постоянно, по тем или иным причинам совершал неправильные поступки, и поэтому, с детства выработал в себе необходимое умение находить оправдание неправильным поступкам и тут же блеснул этим своим умением:
-Ах ты! Сосисок никогда не видела? Сейчас, сынок, я тебе её разломаю.
Собака стояла прямо у моих ног и смотрела в мои глаза, высоко задрав морду. Я отодвинул её немного в сторону, сделал шаг  назад и нагнулся, чтобы поднять сосиску. Её не было. Я не поверил. В голове мелькнуло: «Под брюхо закатилась. » и я снова переместил собаку. Сосиски не было. Я бегло и даже немного испуганно осмотрел асфальт у своих кед. Чисто. Чисто! Будь я проклят!:
- Ну… -я схватил её за морду с намерением обнюхать  пасть, но передумал. Я ринулся в авоську и достал вторую сосиску. Собака, радостно помахивая хвостом, подошла и задрала морду. Мелко подрагивая от предвкушения результата эксперимента, я нагнулся и положил сосиску у своих не раз упомянутых, неблагозвучных кед. При этом я не сводил внимательных глаз с её крупной, плотно обтянутой рыжей головы. Она её опустила и тут же, клянусь вам, тут же подняла глаза. Я всматривался: Ни малейшего намёка на глотательно- жевательные движения. Ни единый мускул не шевельнулся! Я проделал этот фокус пять раз и всякий раз чудо повторялось: сосиска есть, собака на миг опускает морду, поднимает ищущие глаза, и - сосиски нет.
Я присел на корточки, взял её морду снизу большими пальцами под глаза и только теперь разглядел до чего она была хороша! Лисья морда, только крупная, широкая голова, приземистая, сантиметров пятьдесят в холке. Собака была до того ладно скроена, подтянута и с достоинством, что я поневоле залюбовался нею. Бубликом закрученный хвост добавлял сходства с сибирской лайкой, а смотря на ярко- огненный, рыжий цвет и длинный фиолетовый язык, посетители игровых автоматов уверяли, что Алиса, именно так, как я узнал позже, звали собаку, никак не иначе, как дочь любви упомянутой лайки и чао- чао. Короткие сильные лапы, линия спины, в меру широкая белая грудь, обрамленная горящей медью рыжей мастью. Подхвостовое пятно было тоже белое, в центре которого большим царским пятаком чернело очко. Морда была у собаки превосходная. С трогательными, светлого цвета бровками- шариками, вытянутая лисья морда, рыжая, с чёрным глянцевым носом. Пасть искусно обрамлена чёрной каймой, что делала морду Алисы как бы смеющейся. Даже не подведённые, а ярко выделенные чёрной линией тёмно-рыжие славные глаза придавали сходство с маской, вечно смеющейся маской шута. Пасть была чернее ночи и на её фоне, вкраплёнными в безъизъянный ювелирный шедевр, горели жемчужинами, светились великолепные хищные зубы. По блестящей чёрной глади нёба продул лёгкий морской бриз, оставив на нём извилистые, застывшие волны песчаных барханов. Правильные треугольники ушей чутко высочили над широким телячьим лбом.
Метровые препятствие Алиса брала с лёгкостью лошади, пронося над барьером свое сильное, быстрое тело. В кромешной ночной темноте нашла однажды три ежа. Алиса два года назад, еще щенком, неизвестно какими обстоятельствами занесённая, прибилась к базару, где жила со стаей живущих под ларьками псов кормясь попрошайничеством и воровством. Была общей любимицей торговцев и детей, выказывая такую доброту и покладистость, что трёхлетние дети безбоязненно обхватывали её массивную шею и прижимались своими ангельскими личиками к хищным острым клыкам.
Бомжам, кошкам и велосипедистам спуску не давала. Особенно кошкам. Преследовала их с неослабевающим упорством и постоянством. Рыжей молнией неслась по пятам убегающего кота и метра на полтора, оттолкнувшись мощными лапами от ствола дерева, взмывала над землёй, клацая зубами в дюйме от  объятой ужасом жертвы.
Внешний вид Алисы поражал своей значимостью и благородным превосходством. Даже виляя хвостом и выпрашивая подачку, она не теряла царственного вида. Её пробовали забирать к себе домой, чтобы приручить и одомашнить, но собака неизменно возвращалась на рынок, оставаясь свободной и независимой.
Всё это  я узнал много позже, а теперь, стоя у моих ног и виляя хвостом, собака требовала продолжения, начатого мной эксперимента с исчезновением сосисок.
Предчувствуя то, что требуемое продолжение может оставить меня без ужина, я прекратил опыт.
           - Пошли со мной.- позвал я её и двинулся в темноту.
Я забрал её домой. Не буду описывать, сколько мне пришлось вынести недовольства и сопротивления от моей матушки, объявлю сразу, что Алиса стала моей. И свершением этого факта я обязан не только доброте и покладистости моей матушки, сколько выбору самой Алисы. Воспитанная на базаре бродячими собаками, такая же бродяга, взращенная на подачках и дождевой воде, моя, теперь уже моя собака, проявила в домашней, семейной обстановке те качества и ум, что называются породой. Сразу, как будто для неё это было привычно, примерила ошейник и ходила грамотно на поводке. В моё отсутствие садилась и охраняла мой мотоцикл, а я её не то, что- бы учил этому, а даже и не мечтал о такой помощнице. Ходила за мной как привязанная, вследствие чего поводком я пользовался в самых редчайших случаях и с превосходством и даже с насмешкой наблюдал, как обладатели своих четвероногих питомцев, бродят в утренней дымке, таскаясь за требующими выгула псами. С успехом ловила мух, до которых я имею патологическую, маниакальную ненависть. Не доставляла мне хлопот никаких, если не считать мое беспокойство по части кормежки. Но и тут она была хороша: добирала не доданное мной, используя свой двухлетний опыт жизни на базаре и репутацию общей любимицы. Меня хвалили, говоря: «Вот молодец, что Алису забрал. Жалко было. Такая собака- ничья. Бродяга. Молодец!» я слушал и думал, что если хорошо разобраться, то неизвестно кому больше повезло, Алисе  или мне. Она- то без меня запросто обойдется, как обходилась прежде, а вот мне теперь без неё будет невмоготу. Видеть её лежащей возле дивана, когда просыпаешься, слышать её носорожье пофыркивание, глубокие протяжные вздохи, зычное позёвывание. Смотреть, как Алиса потягивается после сна, сначала опираясь на передние лапы подаётся вперед, до конца, струной вытягивая задние, а затем огненной лавой плавно перетекает назад, поднимая таз и вытягивая передние, трясет телом и бодро помахивая хвостом с нетерпением смотрит на тебя, ожидая когда обратят на неё внимание и наконец- то откроют входную дверь?! Всё это доселе было мне неизвестно, так как своей собаки я не имел никогда, а теперь был до того счастлив, что только одна мысль о потере Алисы сжимала мою грудь разочарованием и горестью. Я гордился своей собакой. Гордился и собой. Ведь это она меня, а никого другого, выбрала и подчинилась.
Был, правда, один минус. Иов. Так я назвал поклонника своей красавицы. Неизменный безответный воздыхатель. Я не прогнал его единственно из- за невозможности постоянно находиться в настроении гнать бесполезное жалкое существо, которое так же неизменно преданно и влюблено, как и голодно. От него были хлопоты. Он громко фальцетно и неожиданно лаял, бросаясь на других собак, котов и велосипедистов, показывая Алисе дурной пример, которая ему следовала. Я орал на него, бранился, терял расположение, бросал в него камнями и стеклянными бутылками и заметил, что ни разу не промазал. Эту свою меткость я склонен приписать не своей ловкости, а злому року и несчастьям, сопутствующим бедному Иову.
Борода, а именно такое носил имя Иов, до того как я простёр над ним длань свою, как и Алиса жил на базаре. Несчастнее собаки я не видел. Дворняга с грязной, косматой, серо-чёрной неблаговидной шерстью. Лохматый хвост и безвольным парусом болтающиеся уши были огромны и при беге этого двухкилограммового симбиоза несчастий и гонений, болтались как разодранные одежды. Такой огромный хвост дан ему был, я думаю, взамен киля или, ещё лучше, паруса, чтобы страдалец не сбивался с курса. Тельце под шерстью было тщедушное и костистое. Узловатый позвонок, вследствие травмы, был заметно искривлён. Задней левой собака пользовалась не часто, болезненно припадая и ставя её на землю как на раскалённые угли. Запавшие бока, а во время дождя тонкие слипшиеся сосульки шерсти, убого свисающие с нижней челюсти, объясняют его базарное имя- Борода и завершают описание внешнего облика Иова. Внутренний же мир собаки был прямой противоположностью его неказистой наружности. Закостенелый оптимист, радостный, игривый, располагающий тип. Люди не менее, а то и более, чем к Алисе благоволили к Иову. Очень радовались дети, когда, почетно сопровождая красавицу Алису, во двор, победоносно лая и хлопая ушами, врывался на своих трёх бесстрашный Иов. Маленькая девочка, моя соседка, обнимая и прижимаясь личиком к жиденькой бородёнке, однажды сказала с восторгом:
- Он у вас всегда такой…-и она зарделась, подобрав нужное слово- Бодрый !!?
 Именно бодрый, если нужно одним словом. Подкупал Иов своей бодростью и весельем. Как же не накормить собаку, которая всем своим видом показывает, какой вы хороший человек и тот факт, что многие вас не понимают, только доказательство вашей утончённости, но собаки не обманешь, это не человек, которого можно обмануть словами.  Она, брат, чует плохого человека и провожает вас, радостно помахивая хвостом и припадая(бедненькая) на больную лапку уже второй квартал. Такой был Иов. Здоровенный парень по имени Люк, сказал, однажды, смотря на бодрого Иова:
- Иди-иди сюда. Ах, ты, Иовка! Старый еврей. На рёбрышко, собачий Гердт!
В чём-чём, а в евреях Люк разбирался, утверждая, что проиграл с ними в настольный теннис пол жизни и даже может их найти по специфическому запаху, присущему только этой нации. Люк был махровым антисемитом, распознающим евреев и среди негров:
- Мама- Сара, папа - Коффи Анан. Всё! Сынок - негро-масcон!
Но Иова, несмотря на национальность, любил и жалел делом, покупая, или принося из дома, при случае, объедки.
Теперь, каждый раз выходя из подъезда в сопровождении красавицы Алисы, я знаю, что под каштаном нас ждёт бедный Иов. Они сопровождают меня всюду. Они, как и всё хорошее и плохое, что есть во мне, неделимо следуют рядом, и я с подозрением вглядываясь в округлевшие бока Алисы и радостно высунутый розовый язык Иова, с все усиливающимся сомнением спрашиваю себя: « Была ли любовь бедного Иова такой безответной, как мне думалось?»
Похоже, что сказка о Красавице и Чудовище имеет место быть.