Заступники

Заступники

1

Горячий ветер с пылью – вот что в этих степях са¬мое плохое. Никакого спасу от пыли нету. Скрипит без конца на зубах – аж нервы бесятся. Идешь в сто¬ловую обедать, ну, думаешь, сейчас наверну от души. А в еде опять же пыль, хоть и вкусно готовят. Как она, черт, на кухню-то заползает? Пожуешь немного, похрустишь песком, и пропадает весь аппетит. И на руках пыль, и в волосах – расческой не проде¬решь, и под одеждой всюду, даже в трусах. Смеши¬вается с потом и раздирает все тело. А печет свер¬ху – ой-ой-ой! Эх, сбросить бы с себя эту просолен¬ную рубаху, штаны и поплавать бы сейчас в про¬хладной речной водичке! Да... Пыль, проклятая... А так что ж – можно шоферить и тут. Дороги хоть и грунтовые, но прямые и твердые, дождей, говорят, не бывает до осени...
С такими мыслями Веня Дубков, хорошо знаю¬щий простую человеческую жизнь и привыкший не унывать парень, гнал по раскаленной казахской сте¬пи свой груженный зерном «газон».
И еще думал Веня о том, что, может, и не посла¬ли бы с автокомбината на целину помогать убирать урожай, если б имел он семью – жену и сынка, или даже двоих сынков. Или сынка с дочкой – тоже хо¬рошо. А то, конечно, кого же и посылать, как не его? Кругом один, живет в общаге. Мать не в счет – госу¬дарство взяло у нее Веню на свои руки, когда он был маленький. Пристрастилась к регулярной выпивке и халатно относилась к материнскому долгу. Пришлось вырастать в интернате. Сейчас если сказать, что мать жива, то это лишь название. Совсем отступилась от нормальной жизни. Даже бесполезно заботиться о ее существовании. Приедешь, наведешь порядок, денег дашь, а через два дня опять сплошное безобразие. За¬ботиться, ясное дело, надо – мать есть мать, но одна только спокойная жалость к ней и больше ничего...
И жениться никак не выходит. Ребята, смотришь, – гоп, гоп, и готово. На скольких уж свадьбах отгулял. А у самого – ни гугу. Из себя невидный, чер¬нявый, как цыган, чего там. А уламывать не мастак. Зачем лезть, если ты ей не глянешься? Надо, чтоб ее к тебе тянуло. Чтоб все по добру. Его-то, Веню, дав¬но уже тянет к одной, но пока безрезультатно. Мо¬жет, еще потому, что простой совсем – за модой гнаться не привык, ходит нормально.
Да... Не семейный – вот она и командировочка. Да какая! Месяцем не обойдешься. Всего два года назад отслужил в армии на Алтае, и пожалуйста – опять приходится гонять по степям. Но там такой пыли не было. Перелески, леса даже встречались. А здесь ров¬но кругом, ни единого деревца – самая настоящая сковородка.
А вообще-то разобраться – не все ли равно, где баранку крутить? С запчастями тут богато, с пропи¬танием тоже полный порядок. Правда, совхозное на¬чальство жмет все время, подгоняет – давай, давай, пока погода. Вот и приходится носиться по-бешеному. А на этих дорогах, в такой кромешной пыли, и до бе¬ды недалеко. Были уже случаи. Ну, ничего. Всякое видали и на большой пыльной сковородке перетер¬пим – авось до конца не зажаримся. Не бери в голо¬ву, как любили ребята говорить в армии. Веня улыб¬нулся и лихо сдвинул на затылок сделанную из газе¬ты пилотку.
Навстречу, вздымая за собой огромные плотные клубы пыли, мчалась машина. «Урал»... – привычно определил Веня, как только увидал ее вдали. – Не слабо нарезает». Когда сблизились, «Урал», не сбав¬ляя скорости, посторонился нехотя и совсем мало – видать, водитель казался себе таким же мощным, как его автомобиль, и считал, что все, кто меньше, дол¬жны уступать ему дорогу. Пришлось пройти правой стороной по жестким кочкам обочины. «Наверняка из кузова сыпанулось зерно», – подумалось с досадой. Веня не переносил таких пузырей безмозглых – от них на дорогах одна нервозность, а то и хуже. «Ничего, – успокоил он себя, – может, еще встретимся, вмятина на крыле у него приметная».
Весь белый свет затмило поднятой «Уралом» пы¬лью. Солнце багровым сгустком едва просвечивало сквозь пыль. Веня вслепую «нащупал» середину дороги – он давно уже научился чувствовать землю коле¬сами – и придавил газку, чтоб поскорее вырваться из  этой противной, медленно оседающей мути. Пыль уже начала рассеиваться, и вдруг совсем близко возникла кабина летящей на него машины, красновато вспых¬нули и погасли во мгле ее фары. Ни свернуть в сто¬рону, ни дать по тормозам Веня не успел. Лишь уви¬дел на секунду судорожно вцепившегося в руль парня в солдатской выгоревшей гимнастерке, его искажен¬ное ужасом лицо, и – страшный железный удар смял сознание.
Очнулся Веня, когда пыль уже осела. При столк¬новении его вышибло из кабины, и теперь он лежал на земле метрах в двух от своего грузовика, нелепо подвернув под себя руку. Медленно перекатившись на другой бок, Веня почувствовал вкус крови во рту, тяжкую тупую боль во всем теле и вслед за тем услышал надсадный прерывистый вопль: «А-а-а! Ы-ы-ы!» – и увидел, что плотно влипший в его маши¬ну «ГАЗ-66» горит – языки пламени, потрескивая, ли¬жут искореженное железо кабины. «Он же там! – до¬гадка пронзила мозг, заставила забыть о собственной боли. – Зажало, видать!» Веня вскочил было, хотел броситься к горящему грузовику, а ноги не удержа¬ли – прострелило до самого глубокого нутра, и он упал. Мутная пелена начала сгущаться перед глаза¬ми. Наверно, кости на ногах были поломаны. Веня изо всех сил удержал в себе сознание и пополз к ма-шине. Подножка уже нагрелась. Обжигаясь, он опер¬ся на нее, приподнялся и стал остервенело дергать дверцу, но та не поддавалась – заклинило намертво. Стоны внутри не прекращались. Тогда Веня прополз под своей машиной на другую сторону и попытался открыть кабину незнакомого шофера оттуда. Но и здесь изуродованная дверца была зажата вглухую. Подстегнутый отчаяньем, Веня ухватился за то место, где выдвигается стекло, подтянулся на руках и встре¬тил безумный, умоляющий взгляд. А в глубине каби¬ны уже ворочалось пламя.
–  Но-оги! – глухо прокричал сквозь зубы па¬рень, увидев Веню. – Зажало! Руби скорей ноги! Руби-и!..
– Сейчас, браток... – задыхался Веня. – Сейчас как-нибудь. Все кругом смяло, двери заклинило... Потерпи, братишка... Я стоять не могу. Надо из кузова. Потерпи. Он отцепился и упал, ударившись коленями о под¬ножку. Опять остро стегануло болью, но Веня пере¬силил ее и пополз к заднему колесу. Он почти на од¬них руках вскарабкался наверх, тяжело перевалился через высокий борт и грохнулся на дно кузова, опять едва не потеряв от боли сознание. Доски были горя¬чими, противоположный угол около кабины пылал. Веня схватил ломик, который оказался здесь, и, ле¬жа на боку, выбил уцелевшее чудом стекло. Из каби¬ны пахнуло жаром и гарью. Давясь дымом, Веня вдруг разглядел, как из канистры, стоящей у ног во¬дителя, льется густая темная жидкость.
«Масло! – пронеслось в голове у Вени. – Масло же льется!» – уже кричал он, захлебываясь визгом.
В следующую секунду он увидел, как судорожно выгнулся водитель над спинкой сиденья, стремясь хоть как-то защититься от огня, который уже охваты¬вал ноги, и – от льющегося из канистры масла.
Веня сумел дотянуться до плеча водителя, схва¬тил даже за гимнастерку и потянул к себе, но было уже поздно. Одежда на зажатом в кабине пар¬не вспыхнула разом снизу доверху. Вене обожгло ру¬ки и опалило лицо. Он выдрался из окошка, завыл от ужаса и пополз по горячему кузову, нащупывая ло¬мик. Продолжала безотчетно и загнанно метаться по нервам надежда – дверь кабины ломиком как-ни¬будь... Выбросив из кузова ломик, он перегнулся че¬рез задний борт, кувырком полетел на землю и после падения ничего уже больше не видел. И не слы¬шал, как некоторое время спустя гулко рвануло бак, потом второй.

2

В мещерское село Прудки чете пенсионеров По¬тапкиных пришла телеграмма, в которой сообщалось, что внук их, Потапкин Вячеслав Егорович, погиб тра¬гически при исполнении рабочего долга. Выражалось глубокое соболезнование от имени руководства, пар¬тийной, комсомольской и профсоюзной организаций, всех рабочих и служащих зерносовхоза «Кийминский». Потапкиных просили также телеграфировать о возможности приезда по вопросу похорон, и если та¬ковая имеется, уведомить о своем выезде, чтобы там, на месте, могли встретить.
Старик медленно опустился с телеграммой в руке на табуретку, низко склонил голову и молчал, словно закаменел. А жена его, Устинья, вцепилась в край стола, чтобы не упасть, и слезы потекли по ее морщи¬нистому лицу. Она напрягалась, стараясь подавить рыдания, потому что старик был человеком суровым, прошедшим войну от начала до конца, раненным не единожды, и не любил, когда при нем громко плакали.
Устинья крепилась сколько могла, а потом не вы¬держала. Седая ее голова затряслась, и, тоненько под¬вывая, старуха пошла на огород, в баньку, закрылась там в темноте, упала на колени и дала выход своему необъятному горю – зарыдала с причитаниями.
А старик сидел дома все так же и думал о том, как жестоко, не по-божески обходится с ними жизнь. Зла никому не делали, на чужое не зарились, труди¬лись-ломались в полной честности, а она, вишь ты, гнет и лупит без всякой пощады. Была у них единст¬венная дочь Вера, а что получилось? Душою добрая, тихая, настырности ни на грош, вот и упустила свое время – осталась одна, замуж не вышла. И ведь не сказать, чтобы какая-то там никудышная с виду, вро¬де все при ней было. Другие совсем без образа, и то мужиков исправных оттяпали, а тут поди ж ты... Ус¬троилась в городе, работала там где-то по ремонту железной дороги. Ну, и выясняется вдруг – родила, а сама болеет. Поехал, привез их сюда. Оказывается, врачи сильно предупреждали – нельзя рожать, годы не те, поздно, беда может выйти, а Вера не послуша¬лась, родила. Наседал на нее сначала – кто, мол, та¬кой выискался, что за ухарь, где живет, из-под земли поганца выкопаю. Но Вера так ничего и не сказала. Чахла, чахла потихоньку, а потом померла.
А Славик остался. Записали его на себя, стал Егорычем – по деду. И рос – одна отрада. Уважи-тельный, старательный, в руках все спорилось. Хули¬ганства никакого. Окончил в районе училище, и хошь тебе шофером, хошь – на тракторе. Кормилец настоя¬щий. Ждали, из армии придет – этим только и жили. А он отслужил свои два года и домой сразу не по¬ехал, устроился где-то там, рядом со своей частью, в совхоз на хороший заработок – решил потрудиться до осени. Чтобы, значит, вернуться в Прудки с день¬гами, старикам в тягость не быть – одеться на свои и бабке с дедом материально помочь. Вот ведь какой парень. И ждать-то немного осталось, а вон оно чем обернулось... Не-ет... Не имеется у жизни ни совести, ни разума.
Егор Фомич долго сидел сгорбившись, без слез, и только когда вспомнил, как Славик с первой своей получки купил ему пиджак, а бабке веселый цветас¬тый платок, из глаз выкатились и упали на пол две маленькие слезинки.
Вошла чуть живая Устинья, вытирая фартуком ли¬цо, и он тяжело разогнулся, встал и погладил ее по плечу:
–  Да, мать... Совсем мы с тобой обездолились. Крепись уж как-нибудь. Такое дело... Надо ехать, привезу его... А ты зови баб, готовьтесь тут.
Посоветовались и решили, что ехать лучше из Мос¬квы, самолетом – все-таки быстрее. Сняли с книжки деньги, все, какие были, и Егор Фомич отправился в ночь на автобусе из райцентра.
В Москве добрые люди подсказали, как лучше до¬браться до аэропорта, откуда можно улететь в те ме¬ста, где погиб Славик. Егор Фомич приехал в этот аэропорт и узнал там, что самолет, который ему ну¬жен, летит только вечером. Хотел купить билет и дать срочную телеграмму в совхоз, чтобы ее успели полу¬чить до его прибытия, однако билетов в кассе не бы¬ло. Егор Фомич растерялся и стал рассказывать, сби¬ваясь, какая случилась беда. Молодая кассирша в красивом форменном костюме, не дослушав до конца, ответила, что могут отправить только по телеграмме. Телеграмма была при нем, и когда Егор Фомич вы¬тащил ее торопливо и протянул дрожащей рукой в окошко, девушка быстро пробежала глазами текст и велела подойти к кассе за час до вылета.
– Мне ведь туда сообщить надо, чтоб встретили. Я там не знаю ничего. Вдруг сообщу, а вы на само¬лет не посодите, – охрипшим голосом сказал Егор Фо¬мич.
– Сообщайте, дедушка, – успокоила кассирша. – Улетите обязательно.
Спокойный понятливый парень помог найти телеграф, оформить как полагается телеграмму, и Егор Фомич отослал ее. После этого он сел на свободное место среди множества пассажиров и, опять закаме¬нев, не видя и не слыша вокруг себя ничего, проси¬дел так до самого вечера. А когда настала пора идти за билетом, даже удивился быстроте протекшего вре¬мени.
Билет сразу дали, и вскоре Егор Фомич уже летел в строгом чистом самолете, отвернувшись от людей, и глядел на возрастающее отчуждение земли в круглое окошко, пока она совсем не скрылась под облаками. «Эка, вознеслись... – думал он с горечью. – А вот чтоб каждый человек прошел свое по земле полностью, не сложил голову в самом начале, как вышло со Слави¬ком, – этого устроить не можем. Все больше вверх и в стороны...»
Когда обходительная девушка стала разносить всем еду, Егор Фомич вспомнил – ни крошки не дер¬жал во рту с тех пор, как уехал из дома. Не хотелось есть и сейчас, но он постеснялся сказать, что ему ни¬чего не надо, неудобно было сидеть и не притраги¬ваться к еде, когда так аккуратно и культурно забо¬тятся, поэтому пришлось взять кусок курицы и же¬вать с трудом, стараясь не уронить чего-нибудь на пол. А потом Егор Фомич осмелился и решил, хоть и застревало в горле, съесть все принесенное, раз уж выпал такой случай, – ведь неизвестно, как там, впе¬реди, будет, сил потребуется много, а если долго не питаться, они улетучатся.
Ступив на незнакомую, даже в темноте ночи пы¬шущую жаром землю, он с замирающим сердцем по¬шел вместе со всеми и в зале аэровокзала вздрогнул, услышав свою фамилию, которую произнес ровный женский голос, усиленный мощными динамиками: «Товарищ Потапкин, вас ждут справа у здания аэро¬вокзала, около машины «УАЗ» под номером шестьде¬сят три – сорок восемь». Голос повторил фразу еще раз, и Егор Фомич даже огляделся скованно – пока¬залось, будто все вокруг знают, что эти громкие, неизвестно откуда звучащие слова обращены к нему.

На освещенной площади перед аэровокзалом он сразу увидел в стороне зеленую легковую машину и рядом с ней двоих мужчин – один в годах, другой молодой. Оба напряженно всматривались в толпу. Егор Фомич направился к ним.
– Доброго здоровья, – сказал он. – Вы случайно не меня ждете? Потапкин я. Прилетел вот...
–  Егор Фомич? – подался навстречу и порывисто протянул руку высокий худой мужчина в соломенной шляпе. – Вас, вас ждем... Лазаренко, Василь Данилыч, председатель рабочкома, – и привлек к себе ста¬рика  другой рукой, потерся подбородком о его голо¬ву. – Так уж случилось... Разделяем ваше горе... Собо¬лезнуем всей душой... Эх, да что там! Пошли.
Он усадил Егора Фомича на заднее сиденье, уст¬роился рядом с ним, и шофер, такой же молодой, как Славик, повез их по городу среди быстрого мелька¬ния огней. Егор Фомич ни о чем не спрашивал. Лаза¬ренко тоже молчал некоторое время, боясь неудачно приступить к трудному объяснению, а потом наконец заговорил с заминками:
– Понимаете... Пришлось вас вызвать. Мы бы, ко¬нечно, отправили... Но случай тут особый... – Он сно¬ва умолк, мучительно подыскивая фразы помягче.
– Вы уж это... – выручил Егор Фомич. – Давайте прямиком, по-мужицки – как и чего там... Я фронт прошел, видал всякое. Не бойтесь, не упаду.
Председатель рабочкома почувствовал облегчение от его твердых слов и угрюмо рассказал все, что знал о происшедшем на пыльной степной дороге.
– Значит, не осталось почти ничего? – тихо спро¬сил старик.
– Совсем мало... Вот мы и думали – может, не стоит отправлять   на родину, чтоб не травмировать всех родственников. Нелегко ведь... такое. Ну, и вы¬звали посоветоваться. Может, лучше здесь – со всеми почестями?
– Нет, – сказал сурово Егор Фомич. – Я его до¬мой увезу.
Выехав из города, часа два с лишним ровно мча¬лись по степи, потом впереди показалась россыпь ог¬ней, разрослась постепенно, и машину приняла стро¬гая пустынная улица. Пронеслись по ней, свернули на другую улицу, нырнули еще куда-то, и шофер остано¬вил машину, выключил двигатель. От охватившей ти¬шины зазвенело в ушах. У подъезда двухэтажной сов¬хозной гостиницы их встретил крутоплечий лобастый мужик – бригадир шоферов, с которыми возил зерно Славик. Поднялись наверх и провели Егора Фомича в комнату, где было две кровати. На столе стояли за¬куска и бутылка водки. Старик не отказывался, он чувствовал – самое время поддержать душу, и водка поможет.
– Ну что тут скажешь... – поднялся с рюмкой в руке председатель рабочкома. – Не могу, волной все внутри... Пусть земля ему будет пухом.
– Работал-то хоть как? – спросил Егор Фомич.
– Безотказный, четкий был парень. Души в нем не чаяли... – поднял голову бригадир, и слезы забле¬стели на его глазах. – Хоть и пришел к нам Славка совсем недавно.
– Вот и мы со старухой тоже. Ну, ладно, светлой памяти.
Когда закусили и оттаяли немного, Лазаренко ска¬зал, что главным делом займутся часов в девять ут¬ра, а сейчас Егору Фомичу необходимо отдыхать с дороги, и бригадир Володя останется с ним тут.
– Со мной оставаться не нужно, – ответил ста¬рик, – у вас, небось, дела, свои семьи ждут. А за меня не бойтесь. Я лучше это... Один.
Они поняли и не настаивали. Показали, где нахо¬дится уборная и выключается свет, и, тяжело повзды¬хав, ушли. Егор Фомич разделся и щелкнул выклю¬чателем, но темноты, которая заполнила комнату, ему показалось мало. Он лег и укрылся одеялом с голо¬вой.
Утром пришел Лазаренко и повел его к директору совхоза. Директор – немолодой уже, грузный, но пол¬ный упругой суровой силы казах, в русской речи ко¬торого почти не чувствовалось акцента, не стал гово¬рить никаких установленных для такого случая слов. Притянул к себе старика за плечи тяжелыми руками и пробормотал глухо:
– Прости, отец, что не уберегли.
Потом молча пожал руку Егора Фомича секретарь парткома.
В совхозе решено было почтить память погибшего водителя Потапкина по всем надлежащим правилам.
– Ну, а сейчас что ж... – сказал директор. – Вы, Егор Фомич, побудьте пока с нами. В двенадцать со¬берутся все, кто может, на площади, и простимся, как полагается. А ты, Василий Данилыч, подбери троих ребят помоложе да побойчее, и поезжайте – пусть сделают там все необходимое. Ящик цинковый уже го¬тов, вчера еще звонили. И везите сюда.
– Не надо ребят, – встревоженно вскинул голову Егор Фомич. – Они молодые, зачем им страсть та¬кую? Не видали, и не надо. Я лучше сам, своими ру¬ками... Мне не впервой.
– Ну что вы... – с болью смотрел на него дирек¬тор. – Вам же и без того тяжко.
– Ничего. Я выдержу. А их – не надо.
И Егор Фомич сделал все для последнего пути внука сам.
В двенадцать на площади совхозного поселка со¬бралось довольно много народу, съехались на своих машинах шоферы. Цинковый, наглухо запаянный ящик поместили на табуретке перед собравшимися. Егор Фомич стоял рядом с ним и слушал, как говорят хо¬рошие речи о Славике – молодой шофер, потом бри¬гадир, потом секретарь парткома, офицер из той час¬ти, где совсем недавно служил Славик, и, наконец, сам директор зерносовхоза. Лицо старика не выража¬ло ничего кроме суровой сосредоточенности. И лишь в тот момент, когда отделение солдат, тоже вызван¬ных из части, где Славик проходил службу, подняло к небу карабины и залп троекратно рванул сухой про¬каленный воздух, а вслед за тем разноголосо взвыли гудки стоящих вокруг машин, что-то болезненно дрог¬нуло во всей его фигуре, слегка   подогнулись ноги.

3

Во время поминального обеда Егор Фомич, сидя за отдельным столом с начальством, глядел в зал сто¬ловой на переговариваю щихся негромко людей и в основном молчал. Только на вопросы отвечал кратко да кивал головой, если что-нибудь объясняли. Поэто¬му усталый председатель рабочкома даже вздрогнул от неожиданности, когда старик спросил его:
– А парень тот, который со Славиком столкнулся, где он сейчас?
– Жив, бедолага. Говорят, в больнице. Состояние пока тяжелое. Поправится – будут судить. Да, ведь я же забыл совсем! Следователь из прокуратуры зво¬нил – ему с вами увидеться надо.
В районную прокуратуру поехали сразу после обе¬да. Следователь оказался совсем молодым. Он с пе¬чальными глазами высказал свое соболезнование и стал спрашивать, какой у Егора Фомича и его жены возраст, где они живут, а сам все старательно запи¬сывал. Потом прочитал бумагу, в которой говорилось, что Егор Фомич и Устинья считаются потерпевшими людьми, и опять начал выспрашивать, теперь уже о Славике – не был ли тот хулиганистым парнем, не ездил ли как лихач на машине до армии. Старик от¬ветил, что ничего такого за внуком не замечалось, на¬оборот, он относился ко всякой технике разумно и старательно и еще тогда успел получить благодар¬ность от их колхозного начальства во время уборки урожая.
Следователь дал ему расписаться внизу на листке, куда занес все ответы Егора Фомича, и объяснил: по¬терпевший имеет право предъявить гражданский иск обвиняемому, а также той организации, за которой закреплена машина обвиняемого.
– Это какой еще иск? – спросил Егор Фомич.
– С обвиняемого Дубкова, например, можете взыскать все расходы на погребение...
– Да мы что – на свои не похороним? Или мы обдиралы какие?  Чего с него взыскивать, когда та-кая беда. Он сам,  говорят, еле живой. Виноваты-то вроде оба. Так я слыхал.
– Правила эксплуатации автотранспорта наруши¬ли оба. Но ведь ваш внук погиб.
– А тот если живой остался, значит, и драть с него? Мертвый виноват, и живой виноват, а родня мертвого дерет с живого. Не по-людски как-то... – за¬волновался Егор Фомич.
– Ну, тут вас никто не принуждает, я только объясняю. А той организации, где числился Дубков, тоже иска предъявлять не желаете?
– А организация-то при чем? Славика они не вос¬кресят...
– Моя обязанность – ввести вас в курс дела от¬носительно прав потерпевших. А уж вы можете посту¬пать, как считаете нужным. Больше у меня вопросов нет. Если хотите уточнить что-нибудь – пожалуйста.
– Уточнить я хочу, – сказал Егор Фомич. – Этот самый Дубков, кажись, в больнице. Как там у него?
– Повреждения тяжкие. Переломы ног, ребер, сильное сотрясение мозга. Поседел, плачет все время. Как услышит музыку, так плачет. Радио в палате не включают.
– Тут заплачешь... А вы иск там какой-то...
Следователь промолчал. Егор Фомич тоже несколь¬ко мгновений сидел молча и вдруг объявил:
– Мне его повидать надо.
– Зачем это? – растерялся следователь. – Вам и так нелегко... На суде и увидите. А сейчас зачем?
– Как зачем? Он последний глядел на Славика. Славик на его глазах... Говорят, вызволить хотел, сам чуть не сгорел.
– Да, пытался спасти. Есть доказательства. В ку¬зов с перебитыми ногами забрался. Но вы поймите – у человека нервное потрясение. Ему сразу хуже ста¬нет.  Да и врачи не разрешат. Лучше потом, на суде.
– Какой нам еще суд – не поедем мы опять в та¬кую даль. Мне бы его хоть как-нибудь повидать, из¬далека. Я людей нутром чую. Ты уж меня уважь, сы¬нок.
– И далеко к тому же. Он в больнице километ¬рах в сорока отсюда...
– У нас машина, – сказал Лазаренко, который сидел у двери и в разговор до сих пор не вмешивал-ся. – Домчим враз.
– Ну, хорошо... – согласился наконец следова¬тель. – Поедемте, раз такое дело.
Когда ехали, Егор Фомич спросил:
– Звать-то его хоть как?
– Вениамин Иванович, – ответил следователь.
В больнице следователь отыскал доктора, отвел в сторону и долго говорил ему что-то, изредка кивая в сторону старика. Вид у врача был недовольный, но он все-таки сходил в палату – узнал, наверное, об¬становку – и сказал, тревожно глядя то на следова¬теля, то на Егора Фомича:
– Спит, слава богу. Я уж вас попрошу... Пони¬маю, конечно... Но состояние не из легких, и волне-ние ему сейчас совсем ни к чему. Так что будить не надо.
– Мы не разбудим, – успокоил Егор Фомич. – Мне только глянуть – и все.
Доктор, приложив палец к губам, впустил их в палату, где находилось несколько человек больных, и указал взглядом на койку у окна. Парень лежал на спине с закрытыми глазами. Ноги, толсто оберну¬тые белым, были подвешены к блестящим железкам. Следователь осторожно прикрыл за собой дверь, и в этот момент парень вдруг повернул голову и посмот¬рел на вошедших.
Веня вовсе не спал, просто лежал, плотно сомкнув веки, чтобы хоть как-то отгородиться от всех, спря¬таться душой от белого света. И когда он увидел сле¬дователя, который уже наведывался сюда раньше, то сразу понял, что это за старик пришел вместе с ним. Слезы потекли по Вениным щекам, теряясь в подсыхающих ссадинах, и он выдохнул с глубоким всхлипом:
– Н-не с-сумел... Не сумел в-выручить...
– Ну вот, – врач с досадой махнул рукой. – Я так и знал! Все, хватит, товарищи. Попрошу вас выйти.
Егор Фомич обмерил его с головы до ног тяжелым взглядом и ответил:
– Доктора, а не сознаете. Рази можно человека в таком расстройстве оставить?
Он решительно направился к Вениной койке, подо¬двинул стул и сел рядом.
– Такое оно, значит, дело, сынок... – осторожно коснулся старик руки парня. – Ты уж, видать, дога¬дался – дедка я Славика, который погиб. А плакать, Веньямин, не надо. Возьми себя в руки и держись как мужик.
– Я не плачу, – сказал Веня. – А они текут и те¬кут. Выручить не удалось...
– Дак ведь ты все приложил. Как положено на фронте. Оно и мы, бывало, – тык, мык, а никуда не денешься. Нас десяток, а они сотнями   прут. Выше крыши не прыгнешь. И не терзай себя так. Мы со старухой понимаем – беда есть беда. Ты ж не специ¬ально. И они... – Егор Фомич оглянулся на следовате¬ля, – разберутся по справедливости. Не бойся, не оби¬дят. Ехали одинаково, ничего не видать. Могло и тебя вместо него. А могли и оба. Тут уж судьба.
Слезы у Вени не останавливались.
– Мать-то с отцом знают? – спросил Егор Фомич.
– Я один вырос.
– Ах ты, господи. Один, значит... А вот видишь – мужик вышел настоящий. Не за себя, за других ду¬шой болеешь. Это уж ты мне поверь. Я в людях смысл знаю, повидал всяких. Только не плачь.
– Спасибо, – сказал Веня. – А плакать я не буду.
– Вот и хорошо.
К кровати приблизился доктор, и Егор Фомич под¬нялся.
– Ну, ладно, Веньямин, мне надо ехать. А ты кре¬пись. Вот счас уйдем – слезы вытри, и все. А то, вишь ты, страдание какое, – нагнулся и погладил он Веню по курчавым, иссеченным свежей сединой волосам. – Оно, конечно, тяжело. Но у тебя жизнь впереди. Выправишься. Не выручил нынче – в другой раз кого-нибудь выручишь. Лечись тут как следует, и придешь в порядок. Ну, бывай здоров, сынок. И   ничего не бойся.
И старик, не оглядываясь, твердо зашагал к двери.
Когда вернулись в совхоз, Егор Фомич узнал: в войсковой части, где служил внук, выделяют для со¬провождения до дома прапорщика и солдата. Он хо¬тел было отказаться: доеду, мол, и один, ящик не та¬кой уж и тяжелый, но потом подумал, что ребята эти хоть отдохнут малость от службы, на поминках на¬стоящих побудут, и промолчал.

4

После похорон внука старикам Потапкиным стало казаться, что вставать утром, вести домашние поряд¬ки, а потом опять ложиться спать – тягостное и не¬нужное дело. Словно в коридоре, отведенном им для жизненного пути, погас впереди свет и идти дальше, в темноту, не хотелось.
Они всячески скрывали друг от друга это безна¬дежное состояние, но проку было мало, наоборот, по¬лучалось еще заметнее. Егор Фомич чаще обычного говорил старухе бодрые слова и потому сделался не¬похожим на самого себя, а Устинья почти каждый день украдкой отлучалась в баню поплакать. Старик все понимал.
Он долго не решался рассказать Устинье о том, что виделся с парнем, столкнувшимся в дорожной пы¬ли со Славиком, – выжидал, когда горе у нее в душе осядет поглубже. А потом наконец выбрал подходя¬щий момент и открыл, как тот, сам весь разбитый-поломанный, стремился спасти их внука и чуть не сго¬рел вместе с ним и как этот Веньямин переживает те¬перь – шутка ли, на его глазах в мучениях погибал человек, а вызволить не вышло, – вот и плачет парень, когда по радио музыку играют, и голова поседела в одночасье.
– Я к нему в больницу ездил. Надо, думаю, по¬глядеть, что за человек. Славика он последний видел. И скажу тебе точно – настоящий   мужик, не про¬даст – не выдаст. И раз уж повезло, не погиб – он в дальнейшем все для жизни крепко сделает. По сове¬сти. Вот выправится и сделает. И ведь без отца – без матери, как Славик наш. Так-то оно...
– Бог ты мой! – впервые отвлеклась сердцем от своей беды Устинья. – Тоже сирота, и принять такие мучения. Где же справедливость-то, господи? И мо¬лодой такой же?
– Видать, постарше нашего. Но не намного.
– Рассказывал тебе про Славика-то? Как что...
– Я не спрашивал. Ему и так тяжело. Мне до этого рассказали. Плачет, не сумел, говорит, вызво-лить...
– Ну, и чего у него – где болит-то?
– Ноги поломаны, голову стрясло, еще там... А потом это... Нервы его не отпускают. Плачет и пла¬чет.
– Страсть-то какая. Сумеют хоть вылечить-то?
– Должны. Оклемается потихоньку. Берегут. Только вот судить потом будут.
– Судить? За что? Рази он нарочно? Такая бе¬да – и судить.
– Говорят, правила нарушили оба. Не остереглись в условиях. А он живой остался – выходит, ему и от¬вечать. Закон такой.
– Да неужель засудят?
– Навряд ли. Торопились оба по делу. Молодые, ясное дело, горячие... Но Веньямин-то себя не жалел, спасал. Разберутся.
– Дай бог.
После этого разговора Устинья нет-нет да и вспо¬минала со вздохом:
– Как там теперь Веньямин... Один, наведать не¬кому...
– Ничего, – отвечал Егор Фомич. – Фамилия у не¬го Дубков. И сам сбитый навроде дубка. Подымется.
Прошел месяц, другой... Медленно, со дня на день переваливаясь, катилось ненужное старикам время.
И вдруг из Казахстана прислали повестку. В ней значилось, что Егор Фомич Потапкин вызывается в районный нарсуд в качестве потерпевшего по делу Дубкова Вениамина Ивановича. Проезд обещали оп¬латить.
Старик прочитал все это дважды, повертел бумаж¬ку дрожащей рукой и проворчал сумрачно:
– Вызываетесь... Чудаки люди. Думают, нам иг¬рушка – мотаться туда-сюда в такую даль. Говорил же им – не поедем. Потерпевшие – и ладно. Мы всю жизнь потерпевшие.
Он бросил повестку на стол и пошел за водой. Больше за день Егор Фомич не сказал по этому по-воду ни слова. Устинья тоже молчала.
Ночью старик ворочался на своей скрипучей кро¬вати, кряхтел и никак не мог уснуть. Ему вспомнился разговор со следователем про иск, и сразу пересохло в горле. «А ведь всурьез вроде тогда следователь-то, – подумалось тревожно. – Молодой, неопытный, ви¬дать... Подходу к людям пока нету. Не разберется как положено, и, чего доброго, обидят парня. Всякое бывает...»
Устинью на печи не было слышно. Но когда Егор Фомич встал и потихоньку прошел на кухню, чтобы попить холодной воды, она спросила неожиданно:
– Не спишь, Егорий? Чего не спишь-то?
Он вздрогнул:
– Чего, чего! Сама там не кукуй, и я усну.
Утром опять молчали, отводя друг от друга глаза. Первым не выдержал Егор Фомич.
–  Я, мать, это... – глядя себе под ноги, сказал он. – Думал тут всю ночь. Сомнение берет... Суд – он, конечно, справедливый. Но мало ли чего... Следова¬тель – сосунок совсем. Как бы там Веньямина не то¬го...
– Вот и я тоже! – живо откликнулась Устинья. – Он ведь Славика нашего спасал. Страдание большое принял. А заступиться некому...
– Погоди, не суетись. Если, к примеру, заявим, что претензиев у нас никаких нету – куда они денут¬ся? Наоборот, мол, уважаем – выручить хотел, о се¬бе не думал. И баста. А то иск там какой-то... Он хлебнул – на всю жизнь зарубка останется и без всяких-яких. Так что,   выходит, надо бы мне опять по¬ехать.
– Конечно, надо. Грех его в обиду давать, Егорий... – Устинья   осеклась, а потом попросила роб-ко: – Возьми уж, ради бога, меня с собой. Тебе доро¬гу оплотют. А мне займем. Отдадим как-нибудь. Возь¬ми, а то изведусь я тут одна-то. А вдвоем  поохот¬ней...
– А что, – в груди у Егора Фомича словно разжа¬лись клещи,    которые сдавливали там самое глав¬ное. – И поедем. Нечего тут одной. Зови Марью Кудыкину, она порядки сведет, поросенка покормит. Пу¬стоту молоть к тебе каждый день ходит, небось, и по¬мочь не откажет. И денег найдем. Поедем, чего нам теперь.
И они поехали – на этот раз на поезде, из обла¬стного города. Устиньина племянница купила им би-леты и проводила. Егор Фомич послал председателю рабочкома Лазаренко телеграмму, чтоб опять там встретили.
В вагоне было много разных людей, неподалеку сидели две старушки – тоже деревенские, как выяс¬нилось за разговором, и Устинье очень хотелось поде¬литься своим горем, рассказать, зачем собралась вме¬сте со стариком в такие далекие края. Но она знала, что Егору Фомичу это не понравится, и потому на вопрос, куда и для чего едут, отвечала скрытно: «По делу».
А Егор Фомич смотрел в окно на незнакомую при¬роду, на дома, построенные совсем по-иному, чем у них в Прудках, и удивлялся: какая же большая дер¬жава. Едешь и едешь, и сколько уже разных земель позади, и сколько еще их будет, и приедешь – там, может, только середина, а дальше опять же прост¬ранство, и конца не видать. И надо же – среди тако¬го великого простора столкнула судьба, шмякнула лоб в лоб двоих неизвестных друг другу ребят, и один погиб в муках, а как теперь у другого все сложится, не¬ясное дело.
Лазаренко встретил их на вокзале, обнял, словно родных людей, и отвез в район, определил там в гос¬тиницу.

5

Старики отдохнули ночь после дороги, а утром к положенному часу явились в нарсуд.
Народу в суде было немного. Все быстро рассе¬лись по своим местам, длиннолицая женщина в очках указала, где сесть Устинье и Егору Фомичу, и два милиционера ввели в зал Веню. Сердце у Устиньи дрогнуло, будто она знала парня еще до того, как все случилось. Веня сильно хромал и тяжело опирался на палку. На нем были легкая болоньевая куртка и по¬тертые брюки, недавно, видимо, выстиранные, но не¬глаженые. Седина заметно белела в густых жестких кудрях, и Егор Фомич отметил про себя, что ее при¬бавилось. Опустив голову и одиноко глядя в одну точ¬ку, Веня приблизился к стулу и медленно опустился на него впереди всех. «Господи...» – прошептала Ус¬тинья, но Егор Фомич стрельнул глазами сурово, и она умолкла, крепко сжав ручки потертой сумки, ко¬торую держала на коленях.
– Встать! Суд идет! – сняв очки, строго приказа¬ла длиннолицая.
Все встали. Из двери напротив вышел грузный лысеющий мужчина, за ним еще двое – один помоло¬же, другой пожилой, казах. Они разместились за главным столом. Тот, что появился первым, сел в се¬редке, и Егор Фомич с Устиньей поняли: это судья. Вслед за тем сели остальные, и суд начался. Проку¬рор – стройный и представительный, одетый по всей форме, – перебирал какие-то бумаги за отдельным столом справа. А защитником оказалась молодая женщина, очень приглядная, располагающая к себе.
Когда Веню стали расспрашивать о его личности, вставать на больные ноги ему было трудно, и судья разрешил сидеть. Егор Фомич счел это хорошим при¬знаком – понимают, как пострадал человек, значит, должно все выйти по справедливости. Конечно, без суда нельзя, острастка нужна – и Веньямин, и другие шоферы в дальнейшем поостерегутся ездить так бы¬стро и не думать, какая от быстроты может произой¬ти беда, но уж в тюрьму парня, ясное дело, ни к че¬му. Наказание-то вон оно – с ног до головы в нем торчит.
Устинья остро вслушивалась в ответы Вени – он рассказывал о себе тихим безучастным голосом – и была довольна, что ничего плохого для судей в его жизни не находится. Ей даже казалось, будто и рань¬ше она знала о нем это хорошее да и вообще все. Неожиданностью явилось лишь упоминание Вени о матери, которая, оказывается, есть, но сбросила сына с рук в самом его младенчестве, и ставить парня на ноги пришлось чужим людям.
Зачитали обвинительное заключение, и за скупыми казенными словами снова всплыло перед стариками то, что случилось жарким летним днем на пустынной, окутанной пылью дороге. Каждый из них опять всем существом ощутил неимоверные страдания внука, и нежданно царапнула сердце досада – столкнувшийся со Славиком парень сидит здесь живой, а внука боль¬ше нет и не будет никогда. Горе, получив новый тол¬чок, начало расти из глубин, поднялось в полную си¬лу и в который уж раз затопило обоих. Устинья дрожащей рукой вытирала слезы, кусала носовой пла¬ток и только каким-то чудом сдерживалась от рыда¬ний. Егор Фомич, опустив голову, оцепенел в камен¬ной отрешенности, и как происходил дальше суд, о чем там говорили, – они уже не понимали.
Потом стало отпускать постепенно, и старики уви¬дели впереди сгорбленную, вздрагивающую спину Ве¬ни, услышали ровный уверенный голос судьи.
– Ну, что вы, Дубков. Не надо плакать. Возьми¬те себя в руки и расскажите по порядку. Значит, пы¬тались спасти, помочь...
– Не сумел я его выручить. Не удалось... – со всхлипом выдавил из себя уже знакомые Егору Фоми¬чу слова Веня.
– Вот и расскажите о ваших действиях. Суду это необходимо.
Егор Фомич нагнулся к Устиньиному  уху и про¬шептал:
– Не отошел еще парень. Нервы-то не отпус¬кают.
– Да-а... – покачала она головой. – Досталось...
Веня наконец пересилил себя и с мучительными перерывами начал рассказывать, как он ползал вок¬руг горящей машины и хотел открыть дверцы, но ни¬чего не вышло, как залез в кузов и разбил стекло ломиком.
Прокурор сказал:
– Вы утверждаете – залезли. Насколько мне из¬вестно, у вас были переломы обеих ног, а также ре¬бер. А ведь борт кузова у «ГАЗ-66» высокий. Каким же образом удалось залезть?
– Я на них разозлился.
– На кого?
– На переломы.
– Ну, хорошо, разозлились. А ноги-то, наверное, все равно не действовали.
– Ноги не действовали. Одними руками караб¬кался. И на злости... Только без толку...
В горле у Вени булькнуло – этот звук в наступив¬шей тишине услышали все, – и прокурор подождал, когда подсудимый успокоится. Справившись с нерва¬ми, Веня продолжал отвечать на вопросы. Он вспом¬нил, как на зажатого в кабине парня пролилось мас¬ло, и стариков повторно обожгло сильной душевной болью. Но теперь они побороли ее быстрее, потому что к ним понемногу вернулась способность сознавать еще и Венину беду, который во время происшествия, сам находясь в тяжелом состоянии, оказывается, су¬мел даже схватить Славика за плечо и, возможно, вы¬тащил бы, если б не обернулось все так худо.
Егору Фомичу и Устинье понравилось отношение к Вене молодой женщины-адвоката. Вопросы она за¬давала по-доброму, Веня отвечал ей гораздо спокой¬нее, из этого разговора всем было видно, что хоть и трудно сложилась у парня жизнь, но человек он хо¬роший, смелый и, когда случилась авария, совсем не думал о себе, хотел любыми судьбами спасти Сла¬вика.
Попросили встать потерпевшего. Старик вздрогнул, услышав свою фамилию, и тяжело поднялся. Проку¬рор спрашивал о Славике, о его родителях, и Егору Фомичу пришлось рассказать, как они с Устиньей заменили внуку отца с матерью. Еще были вопросы о том, какую получают пенсию, есть ли у них другие дети и внуки.
Егор Фомич сначала  разъяснял  все терпеливо, а потом решился и рубанул:
– Я, товарищ прокурор, чую, куда вы гнете. Вну¬ка мы потеряли... – Он вздохнул судорожно. – Горе тяжелое. И Славика теперь никто не вернет. Пенсия у нас, понятное дело, невеликая. Но нам со старухой хватит. Так что с Дубкова Веньямина мы драть ни¬чего не собираемся.
– Речь идет о нанесенном вам ущербе... – удив¬ленно вскинув брови, попытался объяснить прокурор.
– Этот ущерб – его уж не возместить, – прервал Егор Фомич. – И нечего.
– Вы хотите сказать, – обратился к нему судья, – что претензий к подсудимому не имеете?
– А какие к нему претензии? Беда есть беда. Он и так вон по уши в ней – рази не видно? Хлебнул – на пятерых под завязку. И спасал от души. По-фрон¬товому. А не вышло – куда денешься? Чего его мыта¬рить...
Прокурор пожал плечами. Вопросов больше ни у кого не было, и Егору Фомичу разрешили сесть. Ад¬вокат уважительно смотрела на стариков повлажнев¬шими глазами.
Дальше все вроде складывалось для Вени благо¬получно. Пригласили из коридора свидетеля, и шофер-казах, нервно жестикулируя, быстро обсказал, как увидел на дороге большой огонь, подъехал к пылаю¬щей машине и, с трудом подобравшись – такой силь¬ный был жар, успел оттащить от заднего борта Веню, у которого уже дымились сапоги. Свидетелю по¬казали ломик, и он подтвердил – да, тот самый, ва¬лялся на земле рядом с Веней.
Потом читали разные бумаги. Из них насторажи¬вали лишь те, где категорически сообщалось о нару¬шении правил, об ущербе государству, но и Егор Фо¬мич и Устинья не относили всего этого на счет Вени. Так уж вышло, думали они, судьба, и разве можно кругом винить только парня.
И вдруг огорошил прокурор. Он произнес спокой¬ную строгую речь, в которой много было о гибели Славика, о всяких ущербах, и в конце сказал: наказание Вене полагается – шесть лет. Старики перегля¬нулись, пораженные. Егор Фомич хоть и знал, что нельзя в суде вылезать со своими словами без спросу и в любое время, но удержаться не смог.
– Это как же так? – встал он. – Мы со старухой сюда ехали, чтоб заявить – досады, мол, на парня не держим, и обижать его зря не стоит... А тут, выхо¬дит, не поняли. Внук погиб, и урон государству есть – ничего не попишешь. Но они же оба гнали не по пра¬вилам. Здесь надо разобраться...
Устинья тоже робко поднялась и, укоризненно ка¬чая головой, с дрожащим в голосе упреком поддер¬жала:
– Мы ведь сюда ехали...
Губы у нее тряслись.
И прокурор, и за большим столом растерялись на некоторое время, а потом судья тяжело вздохнул и разъяснил, что в суде зря никого не обижают, а на¬рушать порядок заседания не положено, и если име¬ются какие дополнения, то их можно высказать в конце.
Пришлось старикам сесть. Заговорила адвокат, и тревога их стала улетучиваться. Адвокат обрисовала со всех сторон трудную и честную жизнь Вени, сказа¬ла, что он, как только начал работать, сразу стал по¬могать матери, которая не принимала никакого уча¬стия в его воспитании, деньги посылал, навещал все¬гда. И на основной работе – там, откуда приехал, и здесь, на уборке, отзываются о нем как о человеке старательном и добросовестном. Адвокат подтвердила это бумагами. В случившейся беде, продолжала она, свой человеческий долг Дубков выполнял героиче-ски – за спасение водителя Потапкина боролся до по¬следнего.
У Устиньи опять глаза наполнились слезами, но на этот раз от хорошего чувства – от справедливости слов молодой женщины. Заканчивая свою речь, адво¬кат попросила определить подсудимому Дубкову на¬казание без лишения свободы.
– Молодец, девка! – взволнованно шепнул Устинье Егор Фомич. – Враз все на место поставила. Мо¬лодая, а справедливая.
– Ума палата, – убежденно отозвалась Устинья.
Дали последнее слово Вене.
– Я виноват. Признаю полностью, – сказал он ти¬хо и снова всхлипнул. – Выручить не сумел...
–  Да ты, сынок, не вешай крылья-то! – вторично сорвался Егор Фомич. – Заладил – не сумел, не су¬мел!.. Ты до конца спасал – защитник правильно го¬ворила. И не вали на себя лишнего-то.
Судья вежливо остановил:
– Товарищ Потапкин, вы поймите: тут ведь не колхозное собрание, а суд. Давайте соблюдать поря¬док.
После этого он объяснил Вене: ему вменяется в вину не то, что не сумел спасти водителя Потапкина, а нарушение правил эксплуатации автомобильного транспорта, повлекшее за собой гибель человека.
– Ясна вам формулировка?
– Мне все ясно, – ответил Веня, вытирая сле¬зы. – Я признаю.
– Ну, а теперь, – судья бросил взгляд в сторону Егора Фомича, – пожалуйста, потерпевший, если есть дополнения.
– Дополнение у меня одно, – приподнялся ста¬рик. – Надо учесть по справедливости. И все.
Судьи ушли на совещание. Веня с трудом встал со стула, сказал что-то милиционерам, и его повели из зала. Грубая палка звучно стучала об пол. Егор Фомич с Устиньей, не зная, куда им деваться, оста¬лись на своих местах. Старик хотел выйти в кори¬дор – может, парень там где-нибудь курит, так хоть поддержать, бодрости маленько придать, – но поду¬мал, что, видать, и это не положено, и продолжал сидеть.
Ждали с полчаса. Потом милиционеры привели Веню, все собрались, и, выйдя с заседателями из ком¬наты, судья зачитал приговор. Читал он степенно, в приговоре сообщалось уже известное, и плохого, каза¬лось бы, ничего не предвещало. Но конец был суро¬вым. Подсудимый Дубков приговаривался к лишению свободы на пять лет.
Егор Фомич вскочил, ошарашенный.
– Товарищи судьи! Да как же это выходит! Куда годится-то? Они виноваты оба. Тогда давайте и на¬шего осудим, чего там осталось. Вынем и осудим. А пыль на дороге? Она ни при чем, что ль? Пускай тогда пыли на дорогах не будет! Ну и ну!..
Судья молча смотрел на него страдальческим взглядом, но наконец нашел момент и осторожно прервал:
– Уверяю вас, товарищ Потапкин, решение суда справедливое.  Совершилось преступление, и за него нужно нести ответственность.    Ей-богу... – Он вдруг улыбнулся растерянно и совсем по-простому,   обвел взглядом всех присутствующих. – В первый раз в мо¬ей практике... Потерпевшие в роли защитников. И как у вас силы хватает... на такое. Понимаю ваши чувст¬ва. Но и вы поймите, товарищ Потапкин. Закон есть закон. Подойдите ко мне после. Я вам все объясню.
Но Егор Фомич уже знал, что никакие объяснения теперь не помогут. Судья говорил по бумаге еще о чем-то, а слова не проникали больше в сознание ста¬рика. Вконец растерялась и Устинья. Егор Фомич си¬дел, угрюмо глядя в пол, но потом поднял голову, жестко опустил кулак на спинку стоящего перед ним стула и сказал самому себе тихо, но упрямо:
– Ну ладно, раз такое дело...
Веня в сопровождении милиционеров уже выходил из зала, и старик встрепенулся, рванулся за ним, по¬валив с грохотом стул. Устинья заторопилась следом. Егор Фомич нагнал Веню в коридоре и схватил за руку:
– Ты, сынок, голову не склоняй. Понял? Они тут чего-то напутали. Но правда повыше есть. Найдем, не бойся.
Веня больше не плакал, ему стало легче. Он даже улыбнулся вымученно и сказал:
– Спасибо, дедушка. Спасибо.
Один из милиционеров – тот, что был помоложе, – осторожно отстранил Егора Фомича:
– Не положено, гражданин. Нельзя.
И Веню повели дальше, на улицу, где ждала ма¬шина. На улице Егор Фомич забежал вперед и опять преградил путь.
– Хоть адрес-то наш запиши. А, Веньямин? – го¬ворил он торопливо. – И не унывай. Добьемся. У нас там Москва рядом. До министров дойду...
– Пропустите... – оттирал его плечом молодой ми¬лиционер. – Нельзя, отец. Не положено. Служба есть служба.
– А ну-ка замолкни, сопляк! – задрожав, рявкнул вдруг Егор Фомич. – Стоять перед старшим без слов! Заладил свое! Запиши лучше адрес наш и дай ему! Hy!
Милиционер отпрянул испуганно и почему-то сра¬зу послушался – достал записную книжку и ручку. Старик стал диктовать адрес, а Устинья тем време¬нем вынула из сумки объемистый белый сверток и совала сбоку Вене:
– Возьми, сынок. Хоть поешь там. Яблочки моче¬ные, сало... Возьми, не стесняйся.
– Не положено, мамаша, да поймите вы... – огля¬дываясь с отчаяньем, упрашивал ее другой милицио¬нер.
– Так уж и не положено! – осмелела в свою оче¬редь Устинья. – Сам небось ешь от пуза, а человеку нельзя?
Веня нерешительно взял сверток, потом ему дали бумажку с адресом и помогли забраться в машину.
– Спасибо, – бормотал он. – Спасибо. Я не за¬буду.
А в последний момент обернулся в дверном прое¬ме и, прижимая сверток к груди, еще раз через силу улыбнулся.
 – Крылья не опускай! – крикнул Егор Фомич. – И напиши сразу! А правду найдем!
– Найде-ом! – подтвердила Устинья.
И машина поехала.
Пошли в свою сторону и старики. Егор Фомич ша¬гал размашисто, Устинья, едва поспевая, семенила ря¬дом.
– Накрутили, едрена корень, запутались! – рубил он ладонью воздух, сердито оглядываясь на неказис¬тое здание нарсуда. – И думают – правда на них тут совсем осеклась. Повыше, голубушка, отыщется. Дой¬дем!
– Пока то да се, – с женской деловитостью при¬кидывала Устинья, – надо ему посылочку собрать. Отощал парень сильно. Вот приедем – и как раз по¬росенка резать. Закоптишь свининки, и пошлем пост¬ненькой.
– Закоптить – это мы враз! – бодро отвечал Егор Фомич. – Закоптим, не упустим – по первому раз¬ряду.
Они шли уверенно, не чувствуя уже ни усталости, ни бессилия, потому что впереди, там, где было тем¬но, снова забрезжил для них всепобеждающий свет жизни.