Танатос

***Произведение по картине Виктора Шутки "Страх"


  И вот я здесь. Кто-то наверно посчитает глупым тот факт, что я преодолел тысячи километров ради того, чтобы вновь оказаться на этой крыше. Дом нисколько не изменился, разве что не казался мне уж такой величественной громадиной, как в детстве. Я внутренне улыбнулся, когда увидел, что решетку на чердак так и не починили. Может и сейчас сюда кто-нибудь наведывается за своей долей «приключений». Много лет назад это было для меня подвигом - пробраться на чердак, а через него и на крышу, с которой можно было обозреть весь район. Неторопливо подошел к краю. Ветер ласково что-то нашептывал мне. Я представил, что этот старый ветер узнал меня и рассказывал мне истории минувших лет, как он по мне скучал и ждал с нетерпением моего возвращения. Мне вдруг до жути захотелось сесть на бортик и свесить ноги. Я подумал, что не стоит себе отказывать в таком удовольствии. Сверху все казалось миниатюрным симулятором жизни. Вон там поодаль стояли рядами игрушечные модели машин – «модельки», всплыло в памяти. А по той дорожке перемещались люди, двигаясь по капризам завода неведомого ключика. А почти под ногами росли маленькие бонсайчики, аккуратно высаженные перед подъездами домов. Я неспешно залез в карман за сигаретами, выбил из пачки одну, прикурил. Синеватый дымок засуетился под ладонью, струясь сквозь пальцы. Оглянулся назад, увидел черное кровельное покрытие, вроде как битум с асфальтом вперемежку. Я помнил, как мы с ребятами уносили отсюда кусочки «золота» и ими торговали во дворе за фишки, фантики. Весело было. Помню, как сидели тут вдыхали запах раскаленной летним солнцем крыши, складывали самолетики, делились трофеями, выигранными в дворовых «схватках». Жаль сейчас осень.
  - Здорово!
  - Здоровее видали, - буркнул я через плечо.
  - А ты что как нелюдь со старыми знакомыми? Коли обиду какую держишь? Сигаретой не угостишь?
  Я подал ему. Он стоял в своем неизменном потрепанном балахоне с накинутым на лицо капюшоном, джинсах «Lewin» и кроссовках уже давно потерявших свой истинный цвет.
  - Зачем пожаловал, пройдоха? Али мифическая ностальджи за уши тебя сюда притянула? – он поставил ногу на борт, я нутром чуял, что он лыбится, и мне на душе стало скользко и липко.
  - А ты всюду рад сунуть нос и вставить свои пять копеек? Мне думалось, что у нас с тобой разные пути…
  - Пути, пхах! Ты смотри, как заговорил-то… Пути, лабиринты, лестницы, эскалаторы – еще что придумаешь? Вас жизнь, бескрылых, вообще не учит, вы за своей мышиной суетой не замечаете даже момента, когда надо пожрать и погадить. Ваши головы забиты шелухой и опилками, которые вы сами же используете для розжига костра за неимением лучших средств. Вы зола!
  - Да не заводись, ты… Помнишь как ты первый раз пришел?
  - Мда-а, - протянул он, хрустнув суставами сухощавой руки. – Сколько крестов назад это было? [прим.авт. крест – символ двух солнцестояний и двух равноденствий, т.е. полного земного года]. Я уж и не упомню всего… Тебе было тогда скучно, ты сидел на лавочке под карагачами и ради интереса стал наблюдать, как маленькие желтые гусенички с завидным упорством ползли по рифленой коре, стараясь добраться до сладких зеленых листьев, чтобы потом отъесться до отвала и превратиться во что-то красивое. Хотя они слишком часто падали, ты иногда их подхватывал и пытался своей маленькой ручонкой как можно выше их положить на ствол дерева. Думал, что это облегчит им задачу. Но как бы ты не старался, они все равно падали. Сначала тебя охватило непонимание, потом злоба на глупых гусениц и высокое дерево. Но когда ты понял своей светлой головушкой, что доберись все гусенички до листьев, то и дерево погибнет. Дерево, которое давало тебе спасительную тень в знойные дни. Тогда тебя охватила жуткая тоска. И я пришел. Ты сам почему-то позвал меня… Я смотрю, ты до сих пор носишь подаренные бусы?
  - Я и сам удивляюсь, как они еще не рассыпались, а нитка не истерлась. Пять черепков, пять знаков, пять тайных ключей… А правду говорят, что у тебя с глазами что-то? Я в те дни, почти успел разглядеть их.
  - Почти и чуть-чуть не считается. Тебе тогда было рано о них знать, - он тяжело вздохнул. – Мне пора, - он развернулся, но я вскочил на бортик и дернул его за руку и развернул к себе, и капюшон откинулся.
  Время застыло. Эти глаза… Ярко-желтые белки, сетка кровеносных сосудов, воспаленные веки, почти выпавшие ресницы, вздернутые вверх зрачки, словно висельники… И это не было чем-то агонизирующим, в этих глазах сквозили такие безысходность, грусть, тоска и усталость, что внутри что-то сжалось в комочек и тихо зарыдало. Захотелось забиться в самый темный угол Вселенной и провести там остаток жизни:
  - Так вот ты какой… Страх… - он на это лишь ухмыльнулся, подошел к бортику, занес ногу.
  - Когда крест покосится, когда зажгутся свечи, тех кто готов хранить память о тебе, а какие будут уже потухшими, когда понадобятся твои тайные ключи, которые будут разгаданы или нет. Тогда и увидимся, - его нога стремительно ушла за край крыши, и вдруг он рассыпался мириадами божьих коровок, которые вмиг рассеялись, разлетевшись в разные стороны.
  Одна божья коровка осталась на моей руке и стыдливо испускала из себя пахнущую жидкость, борясь за свой недолгий век. «Сколько лет я его знал, а так и не сумел запомнить его лица, лишь только его кислотно-желтые белки, напоминающие кляксы летних одуванчиков, и это чувство… Страх перед смертью».