Мое время. Для моей армии

«Сука, – думаю я. – Тупая сука. Тупая. Сука. Тупая сука. Тупаясука, сукатупая. Сукатупаясука. Тупаясукатупаясукатупая» (с) Макс Фрай «Жалобная книга»


Во времена, максимально приближенные к тому лету, когда мне было одиннадцать, я носила за плечами яркий ранец. Преобладающие цвета - желтый с салатовым. И жуткие розовые «молнии». В боковом кармашке всегда была заботливо подготовленная родителями бутылочка из-под кетчупа, заполненная какао, а в центральном – учебники и пара кусков хлеба, обжаренного в яйце.
Ложь.
Когда мне исполнилось одиннадцать, я не носила в ранце учебников. Мое утро начиналось с дороги до школы и разговоров с учителями. Им я грустно сообщала, что нехорошо себя чувствую. Мне всегда верили. И даже не ставили прогулов. И не требовали справок. И не звонили родителям. Как-то все у меня прокатывало с одиннадцати лет. После разговоров с учителями я уходила в детский сад, который располагался рядом со школой, забиралась там на крышу беседки по стволу дерева и доставала все свои сокровища из ранца. На тот момент это была, кажется, «Лолита» Набокова, «Анна Каренина» Толстого и, уж простите ребенку его слабости, пара книг про Алису Селезневу. Ах, да! Еще Крапивин. И я читала. Весь день. Попивая холодный какао и поглощая хлеб в яйце. А еще тем летом у нас умерла старая кошка Муська, и отец притащил в дом абсолютно белую и тощую Асю с большими ушами и глазами. И бабушка тоже умерла тем летом. И мы переехали из девятиметровки в ее дом.

С того самого лета я как-то убедила окружающих и себя саму, что, во-первых, я никогда не вру, во-вторых, ненавижу хлеб с яйцом. Как это по-умному сейчас? Гренки, кажется.… А так же какао и розовый цвет. И с того самого лета я поняла, что все в мире взаимозаменяемо и дополняемо. И на смену одного приходит другое. Не факт, что оно будет лучше или хуже, но оно приходит. И никуда ты, ****ь, от этого не денешься. Но одного я не смогла усвоить тем летом. На перемены всегда нужно время. То лето мне как-то не смогло этого донести.

Сейчас мне двадцать семь. На улице, кажется, февраль. Ася ушла подыхать в одиночестве где-то неделю назад. Мама раздала все мои книги детям наших родственников, беседку снесли, и я переехала в комнату, которую снимаю с подругой из квартиры, которую снимала с мужчиной. Одно осталось прежним. С работы меня так же весело и без проблем отпускают, как и из школы в детстве. Только теперь я ухожу не читать книги, а проебывать свою жизнь.

А чем еще вы можете предложить мне заняться в двадцать семь лет? И чем еще я, по-вашему, занималась до этого?.. Я просто больше ничего не умею.

Когда тебе в одиннадцать лет показывают на надпись «Не влезай, убьет!» и отрицательно, запрещающе качают головой и грозят пальцем, можно не сомневаться, что на следующее утро щиток под напряжением будет открыт и изучен. В моем случае – без последствий для жизни. Когда тебе в одиннадцать лет показывают на розетку и старые военные дедовские наушники и отрицательно, запрещающе качают головой и грозят пальцем, можно не сомневаться, что через десять минут весь дом окажется в полной темноте. В моем случае – без последствий для жизни. Когда тебе в одиннадцать лет говорят, что нельзя мерить глубину талых вод в низине и отрицательно, запрещающее качают головой и грозят пальцем, можно не сомневаться, что на следующий день ты, окунувшийся по самую шею, окажешься с температурой под пытками горчичников и молока с медом. Но опять же, в моем случае! Без. Последствий. Для. Жизни.

Мне двадцать семь лет. И я начинаю думать, что, возможно, не на перемены нужно время. А время нужно на перемены. А я им как-то не правильно воспользовалась.… Потому что если мне в двадцать семь лет говорят… хоть что-то! И отрицательно, запрещающе качают головой и грозят пальцем… ну, вы поняли.… разница лишь в том, что в моем случае… да, да! Последствия! Они начинают появляться. А ты все ворочаешь и ворочаешь веселую, интересную, забавную ***ню, выстраивая их в стройные ряды, идущие за тобой по пятам, чеканящие шаг. И с каждым твоим взглядом за плечо, ты понимаешь, что они все ближе… и ближе… и ближе… Моя армия. Армия, от которой теперь я бегу в спешке, пополняя из-за неразберихи и паники, ее ряды. Надо бы притормозить, думается иногда мне. Проблема в том, что если остановлюсь я, они не замедлят своего хода. И, втоптав меня сапогами в дерьмо, спокойно пойдут себе дальше… является ли этой причиной того, что я теперь, убегая от моей армии, все чаще окунаю себя в это же самое дерьмо сама? Или следствием?

Мне двадцать семь лет. И у меня нет времени. И я не успеваю за переменами. А оно мне так нужно. Мое время. С моей-то армией…