Дикая Роза

                Дикая Роза.

                Эта любовная история произошла на угольном разрезе «Европейский», хотя он, этот разрез и располагался в Азии. Почему он назывался «Европейским», я не знаю. И чего здесь было больше, толи любви к Европе, толи Европейской технологии, не знаю тоже, потому что основными, да и вспомогательными инструментами в нашей работе всегда были лом, да кувалда. У меня, кроме этих инструментов, да ещё гаечных ключей, был комбинированный прибор, в просторечии называемый «Цешкой», так как я работал наладчиком и дежурным электриком по ремонту электрооборудования, а также по ремонту и наладке Уралмашовских экскаваторов «ЭКГ – 5 А». экскаваторы эти гусеничные, электрические, весом под 180 тонн, и с обьёмом ковша в 5 кубических метров. Ну, это для тех, кто не знает. Уголь же «на – гора» у нас вывозился автомобилями – двадцати семи и сорока тонными «БЕЛАЗами».

В тот день, вернее вечер, на дворе стояла промозглая серая и сырая осень. Стоял октябрь, но в воздухе вместе с дождём и ветром, уже проносились «белые мухи» превращая грунтовые дороги в сплошное месиво. Наши же в разрезе дороги, были вообще одной сплошной грязевой жижей, порой до половины высоты сапог. Тракторы своими лопатами, постоянно чистили дороги, сгоняя жижу в разные ямы, но так и не могли справиться со своей задачей. Я в тот вечер вышел на работу в ночную смену. Заявок по наладке, либо по ремонту экскаваторов не поступало и, поэтому я переодевшись в свою грязную рабочую спецовку, включил электрочайник, включил телевизор и удобно расположился на диване в нашей «наладочной» комнате, надеясь, что, Бог даст, и смена пройдёт спокойно.

Но, не успел я мысленно прочитать эту о Спокойствии молитву до конца, как тут же зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал голос Тимохина: «Юрок, привет! Слушай, ты бабу хочешь?»
- Что, что? – переспросил я.
- Бабу, говорю, хочешь?
- А сколько лет? – спросил я, прекрасно понимая, что на том конце провода, надо мной решили подшутить.
- Столько же, сколько и мне, 27, нет, вру, 26 – это одноклассница моя, а я её на год старше.
- Ты шутишь, да? – засмеялся я в трубку.
- Ничего не шучу. Она сейчас со мной на экскаватор поедет.
- А ты то сам, что её не хочешь? – усомнился я.
- Я кроме шуток говорю; хочешь или нет? – не отвечая на мой вопрос продолжал спрашивать Володька Тимохин.
Перспектива, конечно, вырисовывалась заманчивая. Если ещё учесть, что ей ЕШЁ 26, а мне УЖЕ 47.
- Ну, а кто не хочет, конечно, хочу – ответил я в шутку, но предполагая, что это всё-таки, хотя и затянувшийся, но розыгрыш.
- Хорошо – ответил Тимохин – тогда жди вызова.
И не успел я ничего ответить, как связь оборвалась. Трубку на том конце провода повесили.

Закипел чайник. Я заварил чай и опять удобно расположился на диване. По телевизору с минуты на минуту должен был начаться, вернее продолжиться сериал «Дикая Роза». Но не успела заварка осесть на дно чайника, а по телевизору пройти титры начинающегося сериала, как опять зазвонил телефон. На этот раз мне звонила диспетчер разреза: поступил вызов на ремонт экскаватора № 10187. Мне предстояло ехать на пятый, как у нас шутили «пятый-проклятый» участок на ремонт этого экскаватора, и за мной уже послали машину. Здесь следует заметить, что «пятый-проклятый» участок находился в 30 километрах, от остальных четырёх вскрышных участков, расположенных всё-таки более компактно, и на расстоянии не более одного – трёх километров друг от друга.               
 Значить, пока идёт машина, я успею попить чай – решил я. И стал наливать чай в стакан
И вот тут уже до меня дошло, что вызывали меня на ремонт Тимохинского экскаватора. Шутка, или розыгрыш, явно затянулись. Но делать было нечего, чем чёрт не шутит, я оглядел себя с ног до головы, и стал переодеваться в другую, стиранную-перестиранную, но всё-таки чистую спецовку.

Через сорок минут, за окнами послышался характерный гул мотора, а вскоре загудел и клаксон. Я выглянул в окно. За мной с пятого участка пригнали сорока тонный «Белаз» - этакое «такси» для одного наладчика. Я выдернул вилку у телевизора, так до конца и не досмотрев серию «Дикой Розы», одел чужую, но стиранную, а потому чистую фуфайку, повесил через плечо ящик с инструментами, и закрыв «наладочную» быстрым шагом пошёл на выход. На лестнице «Белаза», держась одной рукой за поручень, меня уже ждал водитель. Дверца «Белаза» была открыта. Я залез на «Белаз», поздоровался с водителем, и протиснувшись в кабине через руль, примостился на приступке с правого бока. Водитель залез в кабину следом за мной, захлопнул дверь, включил передачу, и мы поехали. Головой я почти подпирал потолок маленькой кабинки.
- А что, там с экскаватором-то стряслось? – спросил я у водителя, продолжая выискивать своим задом более удобную позу для сидения.
- Да, я даже не знаю. Тимохин похоже сегодня «бухой» пришёл, два «Белаза» только отгрузил, и у него свет «выбило», работать наверно не хочет – ответил водитель и лихо вывернул руль налево. Тяжёлая машина, как бабочка, выскочила на лесной тракт. Дорога здесь была хорошо отсыпана горельником и отгрейдирована. В свете фар проносились редкие мечущиеся снежинки. Они словно боялись быть раздавленными огромным, несущимся на них, и еле вмещающемся на дороге «Белазом». И ровная пустая дорога, и ровный тяжёлый гул двигателя навевали дремоту, и я прикрыл веки, намереваясь хоть немного поспать.               
Глаза я открыл, когда мы уже стали спускаться в котлован, и нам навстречу стали встречаться тяжело ползущие наверх, гружённые  «с горочкой», «Белазы». Нашему же пустому «Белазу» приходилось спускаться осторожно и, чуть ли не елозя по раскисшей жидкой дороге. Наконец мы спустились до чернеющего в ночи экскаватора, и водитель несколько раз переключив передачи «назад» и «вперёд» подрулил свой «Белаз» прямо к трапу экскаватора.
- По земле идти, сапоги можешь утопить – объяснил мне свои манёвры водитель.
С «Белазовского» трапа, держась за поручни, я перелез на трап экскаватора, и включив шахтовый фонарь, пошёл внутрь машины. «Белаз» уехал, так как я сказал водителю, что «здесь похоже надолго».

Так оно и оказалось. В тёмной экскаваторной кабине, сидел пьяный Тимохин со стаканом вина в руке, а в углу кабины, на месте помощника машиниста, сидело что-то стройное, тёмное и пахнущее духами. По всей кабине стоял запах дорогих духов и дешёвого портвейна.
- Знакомься, это Роза – сказал Тимохин и протянул мне руку со стаканом.
- Что у тебя со светом-то? – спросил я.
- Да, я его сам выключил – ответил Володька – подождём минут десять, будто ты работаешь, а там и включить можно будет.
Я укрепил свой шахтовый фонарь, чтобы свет ровнее освещал кабину и взял стакан.
- Ну, а Розе то почему не наливаешь? – спросил я – уж если знакомиться, так знакомиться.
Роза протянула свой стакан, и Володя наполнил и его, но наполовину. Мы выпили. Из слесарного ящика я вытащил прихваченный с собой «тормозок». Володя положил на контроллер фанерку и нарезал на ней колбасу, сало и хлеб. Потом, из-под своего кресла вытащил наполовину опорожненную бутылку – «полторашку» и стал снова разливать по стаканам. Я стал присматриваться к девице.
- Ну что, хороша одноклассница? – не без довольства, спросил Тимохин.
- Даже лучше – ответил я.
На самом деле, для своих 26 лет, она выглядела очень даже хорошо. Рослая, стройная, с длинными, схваченными на затылке узлом, волосами, в чёрной батистовой юбке ниже колен, и в ажурной полупрозрачной блузке, сквозь которую просвечивал шёлковый в узорах лифчик, подчёркивая смугловатый оттенок кожи, её, соблазнительно выпирающих из-под лифчика, грудей. Каракулевая чёрная шуба её висела в кабине на крючке. На ногах у Розы были чёрные на высоких и тонких каблуках, длинные и возможно итальянские сапоги.
- Ну, что ж, давайте знакомиться – сказал я девице и чокнулся с ней стаканами – вас как я понял, зовут Роза, а меня зовут Юра.
Мы снова выпили, и я снял с себя фуфайку. В кабине было достаточно тепло. Потом мы выпили снова и снова. Девица пила свою половинку стакана, молча, безучастно и будто погружённая в какое-то одной ей ведомое горе. Я угощал её колбасой и салом, она тихо благодарила меня, но тоже всё как-то односложно и безучастно. Мне пришлось позвать Володьку из кабины.
- Пойдём, свет посмотрим – сказал я ему.

Уже в тёмном чреве экскаватора я вовсю напустился на Володьку.
- Ты что – зашипел я на него – серьёзно, что ли предлагаешь, мне её «трахнуть».
- А что тут такого – стал оправдываться тот – она для этого ко мне и приехала.
- Так это она к тебе, а не ко мне приехала! – стал совестить его я.
- Ну, так что? А я ей уже расписал, что ты мой самый лучший друг.
- И где ты думаешь, даже если она и согласится, мы будем этим заниматься? В твоём тесном «скворечнике» и у тебя на глазах!?
Кто не бывал в кабине экскаватора «ЭКГ –5А», никогда не поймёт моего возмущения. Но, те, кто бывал, полностью со мной согласятся, что кабина «ЭКГ-5А» плохо приспособлена, даже для рабочего места, а уж для любовных баталий, она приспособлена примерно также, как место у водителя в танке «Т-54». Или, как в кабинке электромостового крана. То есть, совершенно никак.
- Да, не бойся ты, я уйду с экскаватора, а ты и сделаешь своё дело – зло зашептал на меня Володя.
- Кстати, а где твой помощник? – спросил я.
- Я сказал, что у меня в базе высоковольтные щётки задрало, и «масляник» тоже погорел, и помощника отправили на водоотлив.
- В общем, так – сказал я ему – раз ты так меня подставляешь, то вот тебе деньги и вези ещё хотя бы литр портвейна, иначе я этого дела не осилю. Я даже не знаю, как к ней подступиться. Да и тебе тоже придётся, хотя бы на три часа, куда-нибудь уйти.
Мы вернулись в кабину. Я демонстративно вручил Володе деньги и отправил того на поиски спиртного. Сам же остался с Розой допивать оставшийся портвейн.  «Тормозка» на закуску было вполне достаточно. Володя тоже успел вытащить свой «тормозок» в котором были половинка копчённой курицы и четыре красных помидорки, не считая хлеба.

Здесь следует заметить, что и рабочий посёлок, располагавшийся в 3-4 километрах от вскрышного «пятого-проклятого» участка, назывался Роза. Но назывался он так не в честь сериала «Дикая Роза» и, даже, не в честь нашей героини – Розы, а в честь пламенной революционерки Розы Люксембург. Жители посёлка вряд ли что знали о Розе Люксембург. Примерно такие же понятия были у них и о революции. Но то, что на Розе изготавливалась самая лучшая «пламенная самогонка», да и прочий весь «пламенный самопал» знали все рабочие нашего «Европейского» разреза, включая и начальника вскрышного участка №5. Наверняка об этом знал и директор-хозяин нашего разреза, но в силу своего положения и статуса, делал вид, что не знает. Сгонять в посёлок за спиртным, тем более на могуче-колёсном тракторе «Кировец» - «К-700» (что обычно и практиковалось) было делом плёвым, и по времени укладывалось не больше, чем в тридцать-сорок минут.
«Значит – решил я про себя – для более близкого знакомства с Розой у меня в запасе было около сорока минут. Поэтому я поднял с пола «полторашку», налил себе  и Розе по полному стакану, а свет от фонаря направил совсем в другой угол.

- Роза, ты что сегодня такая грустная? – спросил я.
- Да, так – сказала она.
- Так давай, за так и выпьем – приободрил я её и осторожно обнял дружески за плечи – на Володьку что-ли обиделась на что, так это мы сами можем исправить.
- Ладно, давай выпьем.
Мы чокнулись и выпили по полному стакану. Я присел у её ног на слесарный ящик, подал колбасный бутерброд, и погладил её колено. Потом стал гладить обе коленки.
- Слушай, а давай ещё выпьем – предложил я и стал опять разливать по стаканам – а ты мне расскажешь…
- У меня муж умер.
 Я чуть не пролил мимо стакана,
- Когда!? – непроизвольно вырвалось у меня, и я стал медленнее наполнять стакан.
- Сегодня!!! – и она еле сдерживая плач, уткнулась лицом в моё плечо.
-Как сегодня!?
- Вот так!
- Погоди, погоди – стал я гладить её по голове – всяко бывает, давай лучше выпьем, а то мы так всё вино расплескаем.
Я отстранил от себя её лицо и поцеловал в щёку. Мы снова, но уже по чуть-чуть, выпили. Я гладил её колени, а она опять уткнулась мне в плечо и стала молча плакать.            

«Конечно, овладеть женщиной, когда она беспомощна много ума не надо. Ещё меньше ума надо, когда она беспомощна в своём горе – пришло мне в голову – но попользоваться женщиной ради утехи, когда у неё дома лежит только что умерший, мёртвый и, даже ещё не закопанный муж, это будет похоже не просто на вандализм, а даже скорее на некрофилию».
- А сколько он прожил твой муж? – спросил я не зная, как утешить Розу – у меня ведь тоже горе. У меня мать недавно умерла, завтра сорок дней будет.
- 23 года – отвечала она, и от её надушенных волос у меня закружилась голова.
- Как, он был младше тебя!?
- Нет – наконец, она отстранила лицо и, как я заметил, грустно улыбнулась мне – он был старше. Он умер сегодня, но ровно 7 лет назад.
Я сидел, почти ничего не понимая. Она опять улыбнулась мне, вытерла свои глаза неизвестно откуда взявшимся ажурным платочком и продолжила: «У тебя горе больше, давай лучше за твою маму выпьем».
Я разлил остатки портвейна по стаканам и мы не чокаясь, выпили.
У каждого из нас, оказывается, было своё горе.               

Я подсел к ней совсем вплотную, и незаметно поглаживая ей живот, стал проникать рукой под резинку её юбки. Теперь она уже жалела меня, гладя по голове и утопив моё лицо у себя на груди.
- А как он умер, болел? – спросил я, когда моя рука уже пробралась тихонько к ней в трусики и уже стала щекотать, также тихонько и нежно, её мохнатую киску.
- Я его убила – резко сказала она и, вдруг подвинулась ко мне, отведя ногу в сторону.
- За что!? – совсем ошарашено спросил я.
Она явно поддавалась на ласки, но именно это и являлось для меня пугающим.
- А за всё хорошее – усмехнулась она – убила сразу после своей же свадьбы, и в первую свою брачную ночь.
Я вытащил свою руку и, притянув её лицо к себе, стал целовать в глаза, в щёки, в губы. Мы продолжали по очереди жалеть друг друга.
- Что-то Володьки давно не видно – вдруг вспомнила она и отстранилась.
- Он минут через двадцать придёт – сказал я – у нас ещё есть время, а для Володьки мы выключим фонарь. Я дотянулся рукой до фонаря, выключил его, и кабина погрузилась в сумрак.

За окном кабины высоко в небе ярко и сочно горели звёзды. Прямо над нами в полусумраке высился вскрышной котлован, освещаемый с пяти мачт двадцатикилловаттными дугоксеноновыми  лампами. По блестящему в наледи серпантину дорог ползали вверх и вниз букашками-светлячками наши «Белазы». В котловане стоял ровный гул от работающих экскаваторов: с характерными резкими ударами от захлопывающихся днищ у ковшей, и с такими же, характерными, до высоких нот, завываниями от работы напорных механизмов.
- Здорово у вас здесь – прошептала она, когда я задрав ей до шеи блузку и приспустив лифчик вниз, разглядывал и целовал её груди. Она опять отстранилась от меня, увлечённая созерцанием, через стёкла кабины, ночного неба.

-Звёзды всегда становятся к людям и ярче и ближе, когда он смотрит на них из котлована – ответил я – давай встанем, и ты увидишь лучше.
Мы встали, но она покачнулась и невольно ухватилась за меня. В ноздри опять резко ударило запахом духов и портвейна.
- А ты крепкий – пошутила она и прижалась ко мне. Мне ничего не оставалось делать, как придерживать её, но, умудряясь, или стараясь умудряться, при этом расстёгивать свои брюки  и задирая подол её чёрной батистовой юбки.
- Володька – козёл ушёл – тяжело выдохнула она на меня перегаром – ну и пусть! А ты у меня Юра самый лучший, и может быть самый первый.
У меня всё опустилось.

Как!? – опешил я, ничего не понимая. Я почти устал от её загадок. Желания то наваливались на меня тяжёлым приливом, то, после её загадок, стремительно пропадали, убегали, как море убегает во время отлива от своего берега.
- А так – ответила она – что муж то мной и попользоваться не успел, потому что не туда он хотел Юрочка, за что и получил. А семь лет в колонии, так это не в счёт, мужчин-то у меня не было. Женщин что ли считать?
Пришлось мне, для поднятия духа, опять взяться за её грудь, и за поцелуи, при этом ещё и шоркаясь животом об её живот. На Розу это подействовало благотворно. Она прижалась ко мне, обхватив мою шею руками. Дыхание её стало частым и прерывистым. Она тоже хотела, в ней проснулось желание, слиться хоть с кем-то в одно целое. Но до главного, мы так и не могли добраться.
- Подожди, я сниму трусики – зашептала она мне жарко в ухо.
Я отстранился, и она быстро сняла с себя плавки, представ передо мной, как античная скульптура, с той лишь разницей, что воздушные одеяния не прикрывали, а наоборот открывали мне её грудь и её лоно.               
– Ой, какой он у тебя большой! Я даже боюсь – изумилась она восхищённо и, будто нечаянно торкнувшись об мой член, когда я, наконец- то, стянул брюки, вместе с трусами, ниже колен. Я ничего ей не ответил. Я понимал, что это был обычный «дежурный» комплимент любой женщины своему новому половому партнёру. Но какому мужчине не становится приятно от такого, пусть и от «дежурного» комплимента?               
– Я люблю тебя – ответил я ей, почти точно таким же «дежурным» комплиментом, и благодарно поцеловал её в губы.               
Моя рука тихо заскользила вниз по её мягкому и белому, почти молочному, животу. Она отвела свою ногу в сторону, поставив её в длинном чёрном итальянском сапоге на мой слесарный ящик и, мы опять слились в объятиях. Она прижимала меня к себе за шею, а я её за бёдра. Между её чёрных кожаных сапог, стояли мои блёклые и изношенные кирзовые сапоги. Мы слились в долгом поцелуе, и почти тут же, помогая себе телами, плавно и ласково вошли друг в друга. Я переместил руки на ягодицы, и с каждым новым нежным толчком, стал проникать в неё всё глубже и глубже. Она слабо вскрикнула и тут же стиснула зубы. Словно нервная волна пробежала по её телу, но её влажное лоно уже откликнулось и раскрылось, и само стало ритмично и жадно целовать своё приобретение.
В это время на экскаваторе раздался металлический звук закрывшейся двери, и гулкие шаги пошли в сторону кабины.               

Мы едва успели выскочить друг из друга.                Только Роза сбросила с талии подол юбки, запихнула в неё низ блузки, а я едва успел поддёрнуть штаны, как в дверь кабины застучался Володька Тимохин.
-Сейчас – крикнул я ему, продолжая приводить себя в порядок. Надо было и Розе дать, успеть отдышаться. И только через минуту я открыл ему дверь. Роза тоже успела оправиться и усесться на своё место в углу кабины за дверью.

- Я спиртное принёс – заявил Тимохин, вваливаясь в кабину – а вы чего запёрлись?
- Ты чего, так долго пропадал? – отворачивая лицо и, стараясь сдерживать дыхание, спросил я, не отвечать же ему на его глупые вопросы, будто он сам не понимает – мы тебя ждать замучились.
- Да, нас наверху, с вином, чуть мастер не «застукал». «Кировец» на отвал отправил, и на меня тоже «наехал», если говорит, через час я не запущусь в работу, то утром буду писать объяснительную.
- Ну, через час, так через час – сказал я, давай разливай вино.
- А у вас тут как? – спросил Тимохин.
- Да, у нас всё спокойно, о жизни поговорили, да тебя ждали.
- Почти полюбили друг друга – нервно усмехнулась на Володю Роза.
- Ну, тогда не буду мешать – Володя, чуть не сгорбился и вышел из кабины.
Мы налили вина, каждому по трети стакана, выпили и стали опять целоваться, но откидная лестница у трапа экскаватора так и не брякнула. Я решил выйти и проверить не ушёл ли Тимохин. Так и есть. Володька Тимохин, сгорбившись и подперев щёку рукой, сидел в позе мыслителя на торцевом фланце левого поворотного двигателя.
- Слушай, ты что обиделся? – напустился я на него.
- А что я вам мешаю что-ли? – зашипел он на меня.
- Нет, не мешаешь – продолжал я с сарказмом – может ты ещё и свечку над нами держать будешь? А пока ещё, ничего и не было.
Я взял Володю за руку, как маленького, и повёл в кабину. Там я опять налил себе и Розе по трети стакана, а Володе налил полный стакан. Мы выпили и закусили.

- В общем так – сказал я Тимохину – раз запускаться, значить запускаться.
После этих слов я налил Володьке второй стакан и продолжил
- Ты сейчас спускайся на водоотлив за помощником, а я минут через сорок запущу экскаватор. Включу его, а там и вы возвращайтесь.
Володя выпил стакан вина, взял с собой куриный окорочок и пошёл собираться на выход.
- Да – крикнул я ему вдогонку – и не забудь «Кировец» к нам прислать. Не всю же ночь нам сидеть на твоём экскаваторе.
Володя ушёл, а я на экскаваторе включил наружное освещение. Уж больно жалко было глядеть на его вымазанные грязью, чуть не до самого верха, сапоги. Вскоре его фигура скрылась в ночной темноте. Часы показывали половину второго ночи. Я выключил свет.
И экскаватор, и я, и Роза снова погрузились в темноту.
- Я ему сказал, чтоб раньше, чем через час не возвращался – шепнул я Розе, и мы опять слились в объятиях. Так как мы всё-таки познакомились, то уже гораздо проворнее вернулись к тому положению, за которым нас чуть не застал Тимохин. Неловкость наша прошла и в долгом поцелуе, слившись в одно, мы стали уже более профессионально раскачиваться на волнах любви. Мы всё выше и выше взлетали на этих волнах, и также вместе, и вместе с её стоном проваливались вниз, в бездну. Наши поцелуи с каждым взлётом становились всё сочнее и сочнее. Мы тонули в этих соках любви. И, наконец, с самым уже почти задохнувшимся поцелуем, она полностью вошла в меня, замерла, и мы одновременно разрядились друг в друга и облились струями любви.

Потом волны стали успокаиваться, и мы медленно, отдыхая и покачиваясь на волнах, стали нежно и с благодарностью выходить друг из друга. Потом мы опять немного выпили и, вскоре нам захотелось повторения нашего счастья. На этот раз, осмотревшись в темноте, мы решили испытать более подходящую и более удобную, для столь маленькой и тесной кабинки экскаватора, позу.
Да, верно говорят, что человек может приспособиться ко всему.

Потом я включил на экскаваторе свет, оставив тёмной лишь кабину. Это был знак, что Тимохин с помощником могут возвращаться на экскаватор. Роза же, опять чуть не всплакнула, и кинулась целовать меня всего, исступлённо, жадно, чуть не до засосов, между поцелуями рассказывая мне, как в зоне её сделали женщиной самой простой и обыкновенной палкой, и как она, там же, потом занималась с девчонками любовью. Я как мог, утешал её, гладя по голове и лаская груди. Но, слава Богу, из темноты показались две человеческих фигуры. Это Тимохин с помощником возвращались на экскаватор. Третьего раза значит, на экскаваторе не предвиделось, и мы стали приводить себя в порядок. Вскоре за нами подкатил «Кировец». Я с Розой, с трапа на трап перебрались в кабину «Кировца». Я уселся на сиденье, расстелив на коленях свою чистую фуфайку, а уже после этого, мне на колени присела Роза, ведь она, кроме всего прочего, была в шикарной каракулевой шубе. Мы выехали наверх.

Позвонив диспетчеру и сказав ей, что экскаватор исправлен, узнав, что другие экскаваторы тоже в работе и поломок нет, я закончил разговор тем, что я тогда остаюсь до утра на пятом участке и вернусь назад нашей маршрутной вахтовкой. Диспетчер была не против. Потом я заглянул до сменного мастера, тоже сказал ему об исправности экскаватора, и сказал, что сам я до утра подремлю на лавке в мужской душевой.
- Тимохин то хоть живой? – зло спросил меня мастер – ходят на смену пьяные.
- Да, нет, сейчас живой – ответил я – он с помощником уже приступили к работе и все его шесть «Белазов» тоже уже с ним работают. Может он днём и выпивал, но сейчас вроде трезвый.
Я повернулся спиной к мастеру и пошёл на выход, не хватало ещё, чтобы он заметил, что и я пьяный. На улице стояла Роза, а в небе стояли яркие звёзды. Я обнял Розу и повёл в мужскую раздевалку. Там же была и душевая комната. В раздевалке я сдвинул вплотную две лавки, расстелил на них шесть чистых фуфаек, ещё из двух соорудил что-то вроде подушек, после чего мы пьяные и усталые улеглись спать.

Но как мы не пытались уснуть, нам это так и не удалось. Дело в том, что в раздевалке стояла невероятная жара и духота. Проворочавшись с полчаса, все вспотев, но так и не уснув, Роза встала с лежака и принесла мне недопитую бутылку портвейна. Она оказывается успела прихватить её с экскаватора. Мы выпили, уже прямо из горлышка. Из-за жары нам пришлось снять с себя всю верхнюю одежду. И её итальянские и мои кирзовые сапоги поглядывали на нас, стоя в сторонке. Мы опять улеглись спать, уже раздетые, и нам опять это не удалось. Проклятые жара и влажность, да ещё эти винные пары, никак не позволяли нам уснуть. Мы продолжали ворочаться, пытаясь уснуть. И поняв, полную безнадёжность нашего засыпания, нам ничего не осталось, кроме как снова заняться любовью. Хотя я и так уже был выжат как лимон. Единственным утешением было то, что любовью мы могли заниматься, применяя вполне благопристойные и цивилизованные, миссионерские, монашеские, и прочие коммивояжерские позы.

- А за что ты его убила? – спрашивал я, уже яростно входя в неё, и чувствуя, что, из-за пьяного состояния, никак не могу разрядиться мощным зарядом.
- Ты же знаешь – качала она надо мной ногами и тихонько стонала сквозь сжатые зубы – я была совсем девчонкой, а он хотел не так, и не туда.
- А куда? – продолжал упорно допрашивать я её.
- Я тебе покажу, милый – шептала она, обнимая меня за шею – а может быть и разрешу.
Но разрядки никак не наступало. Хотя её «разрешение» мне, того что она не смогла разрешить мужу, явно повышало мою э…рудицию.
- Расскажи, как это произошло – попросил я и перешёл на более плавный ритм телодвижений. Она, тоже поддаваясь мне, убавила свой темп, и стала рассказывать.
- Вот из-за этого, всё и произошло. Мы разругались и даже разодрались. Он схватил нож, изрезал им моё свадебное платье, стал резать на мне, мои плавки и лифчик. Я еле вырвалась от его и убежала на кухню. Когда он ворвался ко мне, я даже не помню, как схватила со стола кухонный нож и с размаху его ударила. Оказалось – прямо в сердце.
Я поцеловал её и развернул на четвереньки. Уже через несколько ударов, мы опять разрядились  мощным и одновременным зарядом любви.
Нет, это был, даже не заряд – это был Салют Любви.

Я не стал от неё требовать того, чего она не разрешала мужу.
- А когда ты вышла? – спросил я её, когда мы откинувшись друг от друга лежали навзничь и старались успокоить своё дыхание. Тела наши были совершенно мокрые от пота.
- Откуда? – не поняла она.
- Из зоны.
- Сегодня и вышла, в 10 часов утра – отвечала она.
- !?
- Ой, вру – засмеялась она – вчера! Сегодня же утро. Семь лет назад я убила своего мужа. Семь лет назад, с перепугу я убежала к своим родителям и от них же позвонила в милицию. Утром меня забрали, и семь лет я провела в заключении. Вчера я вышла, и вчера же встретила тебя, моего первого мужчину. Я ведь рядом сидела – в Лебяжьем. Нас там все так и звали – блебедями. Знаешь, как было обидно. Уж лучше бы в Строгино увезли, подальше, от наших проклятых мест.
Она опять заплакала. Я лежал рядом, совершенно опустошённый и молча гладил и ласкал её грудь.
- Я ведь Володьку любила, да и люблю – продолжала она жаловаться мне, а он женился дурак, раньше меня, и то, только потому, что его баба обманула его, что беременна. Он и женился. Да, только баба-то у него – Мегера безродная. Больше семи лет прожили, а толку нет. Он мне вчера сам пожаловался, что его баба родить не может. Вот я и решила сделать ему подарок, а он – подлец отказался. И это после того, как я мечтала о нём, все семь лет проведённых в колонии, и кроме которого, мне и мечтать было не о ком.
- Всё в жизни образуется – сказал я – будет и у тебя своё счастье.
- Ты знаешь – продолжала она, повернувшись ко мне – я семь лет провела в заключении, но те часы, что я провела с тобой, те минуты и секунды счастья, стоят моих всех лет проведённых там, и навсегда останутся вместе со мной.
Она наклонилась к моему увядшему и бессильному достоянию и…
Мне стыдно писать, но дальше последовало то, что не принято описывать в прозе…
И, даже не один раз.

В половине седьмого утра, к нам в мужскую раздевалку стали стучаться. Естественно, никому не открывая, я с Розой стали быстро приводить всё в порядок, развесили фуфайки по своим местам, раздвинули лавки и оделись.
Приведя всё в порядок, мы открыли дверь. Рано выехавшие из «забоя», к нам в подсобную комнатку ввалились три тракториста-бульдозериста, закончившие свою работу. Можно представить, с каким видом они увидели меня вместе с незнакомой девицей. Лицо моё было серым и опухшим, с почти красными и воспалёнными от недосыпания глазами. Как--никак, двенадцатичасовая ночная смена, да ещё со сложным ремонтом экскаватора, давали о себе знать. Роза то хоть успела подвести себе помадой губы, и сказала парням, что только сейчас приехала утром на такси, так как ей надо передать что-то важное Тимохину.
- А Володька ещё в яме – сказал кто-то из трактористов – он где-то через полчаса наверх выезжать будет.
- Ну, я тогда подожду – ответила Роза.
Я сделал вид, что тоже не знаком с Розой.

До прибытия со сменой «вахтовки» было более часа, и как бы то ни было, мне, от нечего делать, пришлось усесться с ними, играть в карты. Мы играли в «Буру» Чаще всего выигрывал, конечно, Гостюхин, тридцатилетний парень весь в наколках и в шрамах. Наколки сами за себя говорили, что их хозяин имеет неплохой опыт в карточных играх и в прочем карточном жульничестве. Роза сидела в сторонке и с интересом наблюдала за игрой. Заикающийся Лыков схватил было Гостюхина за руку, когда тот передёрнул карту, но из-за своего заикания, так ничего и не сумел объяснить. Он разозлился, отчего стал заикаться ещё больше, бросил свои карты вместе с проигранной сотней и ушёл мыться в душевую. Я тоже сказал, что мне надоело играть, и следом за Лыковым пошёл мыться.
Я мылся недолго. Я не столько мылся, сколько подставив голову под прохладные водяные струи, пытался выгнать из себя тяжёлые болевые последствия бурной алкогольной ночи. Вымывшись и одевшись я вернулся в подсобку. Проигравшийся Карташов тоже пошёл мыться. Гостюхин продолжал играть с только что поднявшимися наверх, двумя машинистами экскаваторов. Карты в руках у Гостюхина так и летали. И тут произошло непредвидимое.
- Ой, я тоже, наверное, помоюсь – сказала Роза и стала раздеваться прямо при нас в подсобной комнатке.

 Она раздевалась к нам боком. Мы деликатно, но поражённые происходящим, отвели глаза в сторону, хотя нет-нет да и взглядывали на происходящее чудо, на это Явление Чуда народу. Роза разделась и повернувшись к нам спиной пошла в коридор ведущий в душевые кабинки.
И, о ужас, что я увидел – в такт шагам на Розиной заднице колыхались отпечатки моих пальцев.
Только она скрылась за дверным проёмом, машинист Лапин, восторженно и удивлёно воскликнул нам
- У неё на заднице, чьи-то отпечатки пальцев.
Лапин, даже вместе с картами, выглянул в коридор, будто не в силах поверить в происходящее, и вернулся назад с таким видом, будто он увидел не задницу женщины с чьими-то отпечатками пальцев, а мироточащую икону самой Божьей матери.
- Вот это да!! – не в силах успокоится, сказал Лапин и уселся за стол. Почти тут же в подсобку прибежал голый и в мыле Лыков.
- Ты…ты…ты…ты…там…э…э…э…та! – челюсть у него дёргалась и казалось, что он окончательно утратил дар речи.
На удивление, но Карташов, оказался более смелым, и из душевой к нам не прибежал.
- Чё ты, разъэкался - подтрунил над Лыковым Гостюхин – утирайся, да садись к столу за карты.
Но уже через три минуты Гостюхин сам крупно проиграл, и с деланным видом вышел из-за стола.
- Эх, не везёт в карты, повезёт в любви – он торопливо стал раздеваться, собираясь идти мыться.
С довольным видом, чистый и распаренный, вернулся Карташов.
- Смелая девица – произнёс он и стал растирать себя полотенцем – из зоны, говорит, недавно вышла.

Ещё через минуту в подсобку вошла Роза, сияющая и блестящая, как Афродита только что вышедшая из пены. Карташов ей подал другое, чистое полотенце. Она медленно, с удовольствием, вытерлась и так же не спеша, стала одеваться. Плавок у неё не было.
«Она же их значит, на экскаваторе забыла» - промелькнуло у меня в голове.
Но в это время, наверх уже начали съезжаться и другие рабочие. Роза уже одетая продолжала сушить полотенцем свои длинные смоляные волосы, когда в раздевалке появился Тимохин.
- Бля, да вы что тут делаете!? – перепугался он не на шутку, узнав что Роза не только, не ушла с участка, но и мылась с мужиками в душе – с минуты на минуту, «вахтовка» со сменой приедет, а Вы!?
Из душевой комнаты голый, и, также разрисованный по всему телу татуировками, но со свежерасцарапанным лицом показался Гостюхин. Он зло зыркнул на Розу, но ничего не сказал, а только пряча от нас своё лицо стал быстро одеваться и ушёл на улицу сильно хлопнув входной дверью.
- Да я помылась только – улыбнулась Володе улыбкой Джоконды, Роза.
Она и в самом деле со своими распущенными волосами и со своей улыбчивой загадочностью, очень стала похожа на Джоконду.
- Давай марш отсюда – всё ещё перепуганный продолжал тормошить её Володька – иди рядом в женскую душевую и жди меня там. Я тебя позову, когда приедет «вахтовка». Мы вслед за Розой, вышли на улицу перекурить и, неожиданно с неба повалил крупный, огромными хлопьями, чистый и белый (чуть не написал «белоснежный»), как фата невесты, снег.

А, через двадцать минут приехала смена, и после проведения утреннего наряда мы на вахтовом «Урале» стали разъезжаться по домам. Володя сидел рядом с Розой. Роза цвела и пахла, ловя на себе восхищённые мужские взгляды. Трое или даже четверо парней, пытались с ней познакомиться, выпрашивая у неё «хоть телефончик», но Тимохин пресекал все их попытки. В Новогорном посёлке, где они и жили, Володя с Розой вышли. Ребята махали им через стёкла окон на прощанье руками, прицокывали языками, но Тимохин и Роза стали расходиться в разные стороны. Я молча глядел в окно, но продолжал делать вид, что меня это всё, совершенно не касается.

               История могла бы на этом и закончиться, но странным образом, когда я уже стал забывать и Розу и этот курьёзный случай с ремонтом экскаватора, эта история стала иметь продолжение. Через два года, но только уже весной и всё на то же «пятом-проклятом» учаске. Дело в том, что под утро, примерно в пятом часу утра, когда диспетчер собирает со всех участков сведения о выполненной работе, к ней на связь с пятого участка так никто и не вышел. Ночью над пятым участком разразилась большая гроза. Ливень хлестал как из ведра, а молнии почти ежесекундно со страшным треском разрывали ночное небо как сухую материю. На остальных участках было не лучше. Потоки воды устремились бурными реками в котлованы, пытаясь утопить неосторожно углубившиеся экскаваторы. Но над «пятым-проклятым» гроза полыхала во всей своей ужасающей красоте. Во втором часу ночи сменный мастер доложил, что у него на участке выбило два фидера. А с трёх часов ночи полностью вырубилась и радиосвязь. На телефонные звонки с пятого участка, также никто не отвечал. Только в половине седьмого утра, водитель посланной на участок «вахтовки» по автомобильной радиостанции передал диспетчеру ужасную весть.
- На участке никого нет, а в «раскомандировке» лежит тракторист – Гостюхин, убитый.
- Как убитый!!?
- Так… Он ломом проткнут насквозь. Лом и сейчас торчит. Он прямо пригвождён ломом к полу – дальше водитель говорить не смог.

Вызвали милицию и скорую помощь. Сообщили директору-хозяину разреза. Приехавшие медики зафиксировали смерть, это им было проще всего. Милиция завела уголовное дело. Потом в течение суток разыскивали всех людей работавших на пятом участке в ту роковую ночь. Вся ночная смена с пятого участка, так или иначе стала фигурировать в этом уголовном деле. Директор уволил с разреза всю смену, кроме тех кто был на больничном, или в отпуске. Всё равно людям со смены, чуть ли не еженедельно надо было ходить в милицию для дачи тех или иных всевозможных показаний. Пять человек были взяты под стражу. Закончилось же дело только через полгода. Карташову дали четыре года, а сменному мастеру и ещё трём рабочим дали по два года условно.
Насколько я понял с чужих пересказов и сопоставив их в одно целое, в ту грозовую ночь на участке произошло следующее. Володька Тимохин пошёл в свой очередной отпуск. На второй день, раздобыв денег, так как ни отпускных, ни зарплаты Володька не получил, он, как и принято на любой работе,  привёз для своей смены спиртное, , ну и всё остальное, что там положено на закуску. Кстати, его единственного из машинистов той смены, не уволили с разрезовского пятого участка, так как он уже находился в отпуске.

 Так вот. Из-за случившейся грозы, когда два фидера уже выбило, экскаваторы решено было обесточить, а когда это было сделано, почти все машинисты поднялись наверх в «раскомандировку». Из-за выбитых фидеров остановились и насосные станции. В работе оставались одни бульдозеристы. Наверху же десять или двенадцать машинистов экскаваторов вместе со сменным мастером принялись отмечать – обмывать Володькин очередной отпуск. Позже к ним в компанию присоединились ещё трое трактористов вместе с Гостюхиным. Как на грех, вместе со всеми отмечала-обмывала Володькин отпуск и Роза. Она оказывается приехала на участок вместе с Тимохиным, помогая ему тащить спиртное и съестные запасы, да так там и осталась, из-за случившейся грозы. Как и почему там произошла пьяная драка, никто мне конечно не расскажет, но предположительно, пьяный Гостюхин стал задираться перед машинистами и перед Розой. Всячески унижал и оскорблял их. Мужики терпели, и сами несколько раз разнимали уже начинавшуюся драку. Но, когда Гостюхин несколько раз сыграв с трактористами в карты, вдруг с пьяной расползшейся по лицу улыбкой громогласно заявил, что он проиграл Розу в карты, терпение у мужиков лопнуло.

 Ему несколько наподдали и выкинули на улицу под дождь, чтобы тот успокоился. И тогда Гостюхин схватился за нож. Пока у него выбивали нож, он даже успел порезать руки у Карташова и у сменного мастера. И тогда всё и закончилось. Гостюхина несколько раз ударили ломом, а после чего этим же ломом пригвоздили парня к полу. На ломе остались отпечатки почти всех рабочих, участвовавших в пьянке. Остались на ломе и отпечатки пальцев сменного мастера. Кто ударил Гостюхина ломом первым, а кто последним, остаётся на совести истории. Этого уже никто не узнает. Все на допросах отвечали, что они тоже били, и даже пригвоздили Гостюхина ломом тоже все вместе. Розу они от допросов спасли, заявив, что она ушла ещё до начала пьянки, сразу как началась гроза. Осудили же ребят по статьям за превышение необходимой обороны и за неоказание помощи пострадавшему. Сам же Гостюхин был до этого неоднократно судим и, заступаться за него, в принципе, было некому.

                Но ведь и это ещё не всё. Самым печальным оказался у этой любовной истории конец. Прошло ещё пять лет. Я уже почти год как работал  на  другом предприятии, так как наш разрез «Европейский» благополучно обанкротили. Европа, на которую мы и работали, от нашего угля отказалась, а для местных нужд наш уголь, и к слову сказать первоклассный уголь, почему-то оказался нерентабельным. Директор не выплачивал рабочим зарплату за последние полгода, и народ с разреза стал потихоньку разбегаться. Когда же дело дошло до банкротства и до судебных исков, директор и он же хозяин благополучно и вместе с хорошими деньгами: более 100 миллионов рублей сбежал в Израиль, как говорят в народе «вернулся на свою историческую Родину». Вернуться ко мне когда-нибудь украденные им у меня деньги, я не знаю. Но, впрочем, я не об этом. Изредка я продолжаю встречаться со своими старыми друзьями, поговорить о житье-бытье. От них же я и узнал окончание этой истории. Встретив как-то одного из друзей и, поговорив о жизни, о работе, я как обычно, перед тем как расстаться, попросил того, чтобы он передавал привет от меня, кого он ещё встретит из наших, и особенно  Володьке Тимохину, ведь тот жил в Новогорном, а я в 40 километрах от него, в другом городе.
- А ты что, не знаешь?! – удивился друг – Тимохин то вот уже как три месяца сидит!
- Как?- удивился я.
И вот что поведал мне друг.

Буквально, через полгода, как я ушёл с разреза, а разрез готовили к полному закрытию. Володька Тимохин всё-таки развёлся со своей Мегерой Безродной, хотя они вместе и прожили почти 14 лет. А через неделю он уже женился на Розе, так как она ждала от него ребёнка, и её уже поставили в женской консультации на учёт по беременности. Володька тоже ушёл с разреза и устроился в «ГлавДорСтрой», и хотя до работы добираться тоже было не близко, но там неплохо и главное своевременно платили. Видимо там хозяин был ещё не таким жуликоватым, как наш разрезовский. Но не пожил Тимохин со своей новой женой и полтора месяца, как «застукал» её с любовником. Роза бросилась защищать любовника, любовник выпрыгнул в окно, и в порыве гнева за то, что Тимохину не удалось поймать любовника, Володька набросился на жену, нанеся ей более десяти ударов ножом. Роза умерла от потери крови. Тимохин никого не вызывал. И его так и застали, плачущим над трупом, с окровавленным ножом в руках. Последними словами Розы были:               
- «Я любить тебя буду вечно…»
Потрясённый, я стоял, ничего не соображая и отказываясь верить услышанному.
«Ведь Тимохин, редко когда был вспыльчив, и уж никогда не хватался за нож».
Я не поверил другу, а взял отгул на работе и на следующий же день отправился в Новогорный.

В Новогорном, я купил бутылку вина, и всё ещё не веря, отправился на кладбище. Новогорный ещё не имел статуса города, но быстро разрастался. Не менее быстро разрасталось и его собственное, наверное, 10 лет назад открытое, кладбище. Я шёл по кладбищу, и будто что-то вело меня, почти тащило, убыстряя мои шаги. И довольно скоро среди свежих могил, я отыскал нужную мне могилу.
На могиле стоял высокий и фигурный деревянный крест. На металлической, сверкающей на солнце, табличке было только два слова: «Роза Тимохина», а чуть ниже: «1976-2009г.г.» На кресте были подвязаны по углам четыре искусственных розы. На самой могиле тоже лежало шесть настоящих, но уже увядших, опалённых солнцем, розы. Выше же таблички с овальной на керамике фотографии на меня глядела наивно и по-детски чуть смущённая, и, наверное, 18-летняя Роза. Но что-то в её улыбке было и женское, и такое же таинственное и загадочное как в улыбке Джоконды. Я присел на пригорок, распечатал вино и стал пить. А Роза продолжала всё также глядеть на меня: по-детски, смущённо, загадочно и без всякого упрёка.
«Да, видно и вправду, Бог троицу любит» - подумалось мне. «Хотя, как сказать – поправил я тут же себя – ведь Роза была «в положении».
Я пробыл на кладбище больше часа, допил всё вино, постоял у креста, подумал, последний раз погладил Розу по лицу на её фотографии, и пошёл домой. А Роза продолжала глядеть мне вслед и улыбаться. Ей уже некуда было спешить. Она исполнила и свою мечту и своё счастье. А сейчас она была дома и со своим, от своего любимого, ребёнком. Я шёл домой, но мысли пьяные и тяжёлые переполняли мою душу.
«Эх, Тимохин-Тимохин, что же ты наделал?.. Что же ты наделал?..                А что ещё он мог поделать?                И что бы ты сам на его месте стал делать?..»
Просто Роза торопилась жить, она навёрстывала годы, потерянной ей молодости. Она торопилась воплотиться через своё женское начало. И она буквально, нет, даже не так, а именно натурально, самым натуральным образом воплощала и претворяла в жизни библейскую заповедь Христа: «Возлюби ближнего своего…»
               
                01.07.2009г.