Смоковница

- Еще раз так сделаешь, раздавлю!

Борис отпустил руки, и Соня, хватая воздух, села.

- Если я - насекомое… Раздави…

- Ты слышала, что я сказал. Еще раз оттолкнешь, раздавлю.
 
Было бы просто  объяснить, что в то лето, когда умер папа, у нее началась астма, что ощущение нехватки воздуха - самый страшный ее страх. Она не знала, что случалось раньше – кончался воздух или подкрадывалась паника. Вскакивала  посреди ночи от удара в солнечное сплетение и понимала – не может вдохнуть. Мама просыпалась, давала ингалятор, говорила: «Все в порядке, все хорошо, дыши, не бойся!» Они наспех одевались и спускались во двор, там постепенно отпускало. Мама говорила: «Это аллергия, к зиме все пройдет». Но и врачи и сама понимала – это боль, с которой Соня не может справиться.

Она не оттолкнула, она захотела вдохнуть.

 И как всегда в минуты, когда она ударялась в его непонимание, как в скалу, откуда-то из глубин всплывало Зосязосязосязося! Марек сразу чувствовал, что обидел, хватал в ладони лицо.

Утром они молчали. Соня молча накрыла к завтраку, налила кофе. Борис вызывающе гремел ложкой. Наконец спросил:

- Ты ничего не хочешь сказать?

Соня покачала головой. Она хотела. Но почему-то не могла.

Она знала, что когда-нибудь он скажет, и должна была знать, что ответить. Но не знала. Они прожили восемь лет. О втором ребенке не говорили. Раз или два в самые трудные времена у Бориса вырывалось:  «И что бы мы делали с двумя?..» Но потом замолчал. И только когда наступали тошнотворные дни, и она заворачивалась в одеяло и  отодвигалась на край,  не тянул к себе, не говорил «иди, пожалею», спрашивал слегка раздраженно «опять?»

Он давно изучил ее биовсплески. Знал,  когда из тихой волны она превратится в высокую, шел навстречу своему застенчивому мини-цунами и улыбался: «Я знаю, знаю…» И вдруг:

- Что, Соня, разбушевалась в тебе зверушка? Любви просит? А что я прошу у нее, не слышит?..

И сжал так сильно и грубо, что она задохнулась, рванулась вверх, оттолкнулась.
И он сказал: Раздавлю!

Всю ночь она смотрела, как идет по черному небу луна, и ей казалось, она единственная в мире не спит.
 
Нет, не за то, что оттолкнула…

В ту осень они приехали к родителям, Сонечке вот-вот исполнялось четыре. Их прямо в аэропорту огорошили новостью – оказывается, Давид давно женат. И его сын чуть младше Сонечки. История была романтичная, но не без подкладки. На работу к ним в компанию пришла девушка, студентка, на какую-то мелкую должность. Девушка была фелашка, эфиопка, кто-то из мужчин неудачно пошутил, девушка обиделась. Давид, вообще-то флегматичный по натуре, вдруг вспылил. Когда вышел после работы, задержавшись часа на два, девушка сидела,  ждала - сказать спасибо. Он растерялся, рассердился, предложил подвезти. Так у них с первого дня и началось. Давид растил Ариэля в тайне до тех пор, пока стройная фигурка Лили снова не потяжелела. Вторая беременность почему-то давалась тяжело, и Давид пошел к маме с повинной. До этого горем Зои Семеновны было холостяцтво Давида, теперь горем стал его брак.

- Зоя, теперь все так, -  утешала Люба Моисеевна  - Боря тоже сам решил, нас не спрашивал. Спасибо, на свадьбу позвали.

- Люба, что ты сравниваешь?! – плакала подруга. - Пойдешь со мной посмотреть на эту женщину?

- Ты неправильно ставишь акценты, - сказала Люба Моисеевна. - Что нам смотреть на женщину, пусть на нее муж смотрит. Мы пойдем смотреть на мальчика.

Мальчик не подкачал. Ничего абиссинского – ни тонкой кости, ни характерных черт лица, ни курчавых волос. Смуглый маленький Давид - толстый и медлительный. Он спас родительский брак, будущего новорожденного. Когда бабушка увидела на мочке маленькую родинку, ее сердце сдалось окончательно. Теперь поводом для ламентаций стала «царевна Савская», бушевавшая в Лилином животе. Где мы будем искать такого умного человека, как наш папа, чтоб взял ее замуж…

Соня с Борисом подоспели, когда Ариэль обживался у бабушки. Давид работал и по будням Ариэль с мамой торчали на пляже с ними. В выходные Давид присоединялся, и Борис с облегчением вздыхал.

- Ну, наконец, а то тут все думали, я – турок с гаремом. Причем, сразу видно, кто любимая жена.

Они много шутили. Шли за какой-нибудь толстушкой и, закусив губы, восхищенно качали головами.
 
- Соня, Лили, где муж этого сокровища? Идите, спросите, чем кормит.

Лили жаловалась на самочувствие, почти не заходила в воду, Давид оставался с ней. Плавать с детьми шли Борис с Соней. Ариэль забирался на Бориса, прыгал с плеча, учился у него разным штукам. Сонечка обижалась. Она тоже хотела с папой. Однажды после ужина Люба Моисеевна сказала:
 
- Боря, своему ребенку надо уделять внимание в первую очередь. Пусть Давид сам пасет своего сабренка. 
- Борисовна нажаловалась? - спросил Борис. - Она - эгоистка. Жаль, что у нас не двое.

И вот – раздавлю.

Соня завтракала с Сонечкой, но садилась с Борисом за стол, забирала тарелку, подливала кофе. А сейчас стояла и не могла заставить себя подойти.

- Я решила, я пойду работать.

- Так, интересно… А кто ребенка будет забирать, уроки делать? Я?

- Может, в Сониной школе найдется работа. Моя мама всю жизнь работала…

- А ты сидела с нянькой. Соня, не выдумывай. Зачем тебе работать?

- Я хочу знать, что смогу прокормить ребенка и себя.

Борис отодвинул тарелку.

- А меня ты похоронила? Что за  разговоры, Соня? Деньги все у тебя, тебе не совестно?

- Ну, тебе же не совестно… Ребенок  с пеленок любит тебя больше. Тебе мало… Что мне сделать? Агарь привести?..

- Агарь? Агарь?!

Борис бросил ложку и встал.

- Спасибо, я позавтракал.

Весь день ему было не по себе. Как придти домой, когда Соня права. Он хотел ребенка. Он завидовал Давиду. Хотел, чтобы маленький паучок так же карабкался по его груди, цеплялся за пальцы, хлопал маленькой пятерней по щеке, хотел вдыхать этот запах, брать сытого у Сони из рук и держать столбиком, и слегка покачивать, пока не потяжелеет, не заснет... Что в этом преступного?

Ехал домой, прокручивал в голове разговор. Откуда эта укоренившаяся легенда, что Сонечка больше любит его? Просто он не приставал к ней, не учил мыть посуду, класть вещи на место. Такой счастливый праздный родитель. Вспомнил, как привез Соню из больницы. Они вошли тихо,  Сонечка  в детской вдохновенно нажимала клавиши и «пела». Пианино он задействовал как отвлекающий маневр. И не ошибся. Соня спрашивала: «Скучает, плачет?» А он, довольный, отвечал: «Ты плохо знаешь свою дочь! Целыми днями играет и поет!»
Он незаметно сквозонул в спальню, взял Сонины домашние вещи, но на обратном пути Сонечка увидела.

- Маааааа! Маааамаааа!

Соскользнула у тещи с колен, сделала два шага, завалилась, поползла, не переставая звать. Соня отозвалась из коридора, теща подхватила Сонечку. Он говорил: «Нельзя! Дай маме умыться, переодеться». Но Сонечка вцепилась в Соню, терлась мокрым лицом о ее мокрое лицо. И тоненько скулила А-а-а-а-а-а! А потом укусила за подбородок.

Дверь открыла Борисовна, Соня выглянула с кухни. В доме пахло печеным. Ага! Ищет путь к сердцу! Он ценил, что они подгадывают с пирогом или пирожками к его приходу. Правда, мама говорила иногда:

- Соне надо было научиться у бабушки, какая была кулинарка! Жаль, что не передала.

Борис маме не возражал, говорил:

- Ты, главное, свой шанс не упусти, Борисовну учи, а то попадется добрая свекровь,  скажет - не научилась у бабушки.

Когда зашел на кухню, Соня разливала бульон, Борисовна с блюда накладывала себе на тарелочку пирожки, протянула ему. Он чмокнул щедрую ручку. Откусил, прожевал и покивал: Да!

Придвинулся боком к Соне, заглянул в лицо.

- Я нашел тебе работу, Соня. Слышишь? Дома будешь сидеть, переводить. Не знаю, как  на растущие потребности, а на булавки и заколочки вам хватит. Только  - повернул ее к себе, чтобы она видела, что это важно  - у меня условие.    Пойдем на ЭКО?

Она молча кивнула. Не посмотрела. Жди теперь наводнения…Но ему не хотелось слез.
 
- А теперь скажите, где у вас скалка! Весь день мечтал поколотить маму. За Агарь!
 

Дневник. Вырванные страницы.