Души яркие! Где же вы в самом-то деле? 3

   

                III

       На следующий год в июне Тоня и Павел сопровождают другую группу детей и в другую страну. Поездка в Германию, как и предполагалось, добавит новые и приятные впечатления. 


      По приземлении в аэропорту, Павел как-то не сразу осознал, что он уже в новой стране. В Италию они ездили на автобусах. А здесь два часа полёта ещё не сняли ощущения родной земли и, заметив мальчика, говорящего с матерью, сказал дочери:
       – Смотри, Лана, такой малыш, а уже шпарит по-немецки! – и они тут же оба расхохотались.


       Детей расселили по семьям, а Павла и дочку приняла семья учителя, который был ответственным за отдых этой группы в Германии.
       В семье Генриха (так звали школьного учителя, принимавшего Павла и Лану) были три дочери, младшая из которых по возрасту подходила Лане в подружки. Их поместили в одной комнате, но языковой барьер помешал им сдружиться мгновенно, как это часто бывает у детей. И Лана большую часть времени проводила с папой. 


       С  первого дня пребывания в семье Генриха чувствовалось, что в доме царит любовь. Отношения между Генрихом и его женой Анной, равно как и отношения между родителями и детьми, стали доброй основой для дружбы с гостями.
       Активная жизненная позиция старшего поколения семьи проявлялась не только в общественных заботах, связанных с оказанием гуманитарной помощи тем, кто принимал её с благодарностью. Каждый отпуск семья, как правило, отправлялась в путешествие по Европе. Для этих целей использовалась специально оборудованная машина, позволявшая чувствовать себя достаточно комфортно где угодно.


       В рабочем кабинете школьного учителя висела карта Европы с помеченными цветным фломастером маршрутами летних путешествий. Собственно на этой машине и доставлялась по конкретным адресам гуманитарная помощь. Генрих сам участвовал в этом процессе и как глава миссии, и как водитель. 
       После нескольких дней общения с немцами Павлу, как жертве тенденциозной пропаганды, называвшей представителей этой нации скупердяями, ходящими по струнке, пришлось угрызаться совестью. Сердечности и искренних улыбок здесь тоже хватало.


       Время от времени Павел и Лана посещали семьи, принимавшие чужих детей. Вера, подружка Ланы, находилась совсем недалеко, поэтому первый визит был к ней.
      Район пребывания группы был в сельскохозяйственной зоне с небольшими усадьбами в окружении полей. Именно по дороге между этими полями шли Павел и Лана в семью, принимавшую Веру.


       Детство Павла прошло тоже в сельскохозяйственной зоне, поэтому он с удовольствием вдыхал воздух со свойственным пшеничному полю ароматом. И потом, невозможно не заметить, что поле имеет своего хозяина. Можно спорить до упада о том, что отличает поле фермера от колхозного поля. Но эта разница существует.   
       Беседуя с женщиной, принимавшей Веру и имевшей четырёх своих детей, Павел спросил:
       – Мне кажется, что ваша домашняя нагрузка и без того велика. Почему Вы пригласили чужого ребенка?
       – Я хотела бы, чтобы наши дети никогда не смотрели друг на друга через оптические прицелы оружия.


       Это прозвучало настолько просто и искренне, что не было ощущения, будто ответ является следствием пропаганды в отношении другой страны. Дойдёт ли когда-нибудь эта простая мысль каждой матери до тех, от кого зависит мир на земле?   
       Следующий визит был в школу, где младшая дочь Генриха и Анны занималась музыкой. Концерт, связанный с окончанием учебного года, начался с выступления маленького симфонического оркестра. Павел и Лана были восхищены. В своём городе им не приходилось слышать симфонический оркестр в школе.
       Но когда своё мастерство продемонстрировал хор, Павел испытал особую гордость за свою Родину, в том момент ещё Советский Союз. Чтобы понять его гордость, нужно хотя бы один раз услышать Воронежский, Уральский, Северный и многие другие хоры, включая и церковные.       

    
       Поездка в Германию подарила новые впечатления.  Особое восхищение вызвал великолепный зоопарк в Аугсбурге, о котором не стоит говорить – его просто надо увидеть. Львы и тигры не в клетках, а на просторных вольерах. Складывается впечатление, что они на свободе. Неисчислимые виды диковинных птиц, рептилий, даже крокодил в просторном бассейне. Словом, сказка. А по дороге из Аугсбурга в Айхах, где проживала семья Генриха, внимание Павла привлекло здание необычной конструкции:
       – Что это за здание? – обратился он к Генриху.
       – Это, считай, гостиница для бездомных собак и кошек.
       – Ни фига себе! – выразила свое удивление Лана.
       – То ли ещё будет, то ли ещё будет, то ли ещё будет ой, ой, ой! – пропел Павел строчку от Пугачёвой.


       А на следующий день все дети были в усадьбе барона по приглашению его семьи. Естественно, обильный обед в присутствии представителей тех семей, которые принимали детей другой страны.
       Было и подтверждение известной истины, что мир тесен. На этом обеде оказалась семья врачей – «русских» немцев, недавно прибывших из Казахстана на родную
землю. Мужчина, будучи специалистом по кожным заболеваниям, сразу обратил внимание на фиолетовое пятно круглой формы, оказавшееся на предплечье Ланы. Очевидно, от укуса какого-то насекомого. Диагноз оказался верным, и рекомендованное «родным» врачом лекарство, уже по возвращении домой, довольно быстро избавило Лану от проблемы.


       А на исходе праздника, после наблюдения за карпами, плававшими в пруду, окружавшем замок барона, Лана подарила один из двух оставшихся сувениров барону, а второй – советскому врачу.
       Число новых друзей росло. Кроме Генриха и Анны с их тремя девочками, Павел и Лана ближе узнали семью Барбары и Франца с их многочисленными детьми. С этой семьёй установятся впоследствии, можно считать, добрые деловые и дружеские отношения. Они неоднократно будут гостями «Мечты». Встречи Витольда, Дины, Нины и Павла с немецкой супружеской парой в офисе или на даче родителей Дины будут наполнены как деловыми проблемами, так и желанием вдохнуть глоток свежего воздуха на берегу Днепра.


       Песни Павла и Дины под гитару, может быть не очень  понятные гостям (хотя Барбара прилично говорила по-русски), но матери Дины они будут напоминать молодость и вызывать искреннюю радость от того, что происходит в её доме. Голос Павла с едва заметной накипью хрипа и очень точная  партия Дины, создавали ту гармонию уюта, которая заставляла Франца повторять: «Weiter, weiter» (Дальше, дальше). Никакой дипломатический этикет, конечно же, не дал бы той атмосферы, в которой всем было тепло.


       Примерно через месяц после возвращения Павла и Ланы из Германии неожиданно выпала новая оказия, побывать там.
       Как-то вечером позвонил  Витольд и  предложил:
      –  Поехали к братьям, заберём наших подруг, а то они там засиделись.
       Дина и Нина были в деловой поездке, которая переросла в короткий отдых под опекой Франца и Барбары.


       В самолёте  было семь человек вместе с авиаотрядом. Совершенно тёплая компания: пиво, мужской хабар, естественно, о женщинах. А уже практически перед посадкой Витольд вдруг повернулся с широкой улыбкой к Павлу  и сказал:
       – А знаете, Антонович, наши женщины чешут сейчас языки обо мне и Оксане.
       – Что это ещё за безумие?  –  отреагировал Павел да так, что в его ответе читалось не столько возмущение сплетнями, сколько его убеждение, что слишком дорого Витольду и Дине досталось их единство, чтобы над ним, чуть ли не от самого порога ЗАГС,а, нависли тёмные тучи, не говоря уже о том, что совместимость Витольда и Оксаны трудно представить даже гипотетически.


       И лишь чуть-чуть придя в себя, Павел вдруг забеспокоился: «А чем чёрт не шутит? Что, история мало знала случаев, которые ни в какие ворота не лезли? Потом, если я не замечаю женщину по имени Оксана, то почему я решил, что Витольд тоже её не видит. Но если дым не без огня, то это может нанести серьёзный урон делу, которым занимается команда Витольда. Хотя сегодня такого рода «отклонения» мало кого трогают. Не пришлось бы только в будущем платить по счетам за вольницу». 
       Самолёт коснулся земли, и мысли Павла покатились по бетонной дорожке к предстоящей встрече с Ниной.


       И снова тёплые встречи, заботы о маленьких и доступных покупках в память о контактах с людьми, представляющими иное общество, которым в чём-то хотелось подражать. Может быть, именно эта эйфория приятной новизны вызывала в душе желание оставить и о себе благоприятное впечатление.


       Как-то Павел сказал Генриху, недавно принимавшему его и Лану в своей семье:
       – Вы знаете, срок нашего сотрудничества небольшой, но мне не терпится его оценить. И чувства в моей душе неоднозначные. Вы вкладываете в эту работу не только деньги, личное время, здоровье (поскольку не всегда дела идут гладко), но, что самое главное, – душу. И именно эта ваша душевная щедрость к нашим детям – я должен быть искренним – вызывает в нас некоторую ревность, поскольку мы к ним, как теперь выясняется, по части сердечного тепла не столь расточительны. Так вот чем же и когда мы сможем вас отблагодарить? Вот что меня беспокоит.   

 
       – Сейчас мы можем это делать, а потому делаем. Я уверен, что настанет время, когда и вы сможете это делать, не обязательно по отношению к нашим детям.
А благодарность – она написана на лицах детей, которым мы протягиваем руку. И, поверьте мне, вы тоже не будете искать иной благодарности.   
       Вечер и ночь перед отлётом домой Нина и Павел провели в двухэтажном особнячке одной вдовы. После осмотра дома разговор за столом был настолько непринуждённым, что со стороны могло показаться, что беседующие давно знают друг друга. Любовались творчеством хозяйки. Её хобби заключалось в изготовлении букетов искусственных цветов.


       Это делалось с таким мастерством, а главное, с такой любовью, что, не зная истины, цветы можно было вполне принять за живые.
       А Павел с белой завистью бросал взгляды на музыкальные инструменты сына хозяйки. Он давно втайне вынашивал надежду купить синтезатор, но…
       Оставшись вдвоём в отведенной им комнате, Нина и Павел рвались к нежности и ласке, но их как-то сдерживала чужая обстановка и, не сговариваясь, они решили дождаться возвращения домой.


       В какое-то мгновение Павел порывался рассказать Нине об откровении Витольда, но посчитал, что говорить о такой неприличной сплетне недостойно.   
       Дома всё покатилось по давно проторенной дорожке, а через несколько дней Нина сказала:
       –  Паша, а ты знаешь, наши бабы взялись за шефа и Оксану. Говорят, что вот уже в течение месяца они не расстаются ни на минуту. Теперь уже все вопросы «президентского уровня» решаются при её участии.


       Я, естественно, ничего у него не спрашивала, но он сам заговорил:
       – Не сомневаюсь, что тебе уже напели в уши о моём внимании к Оксане. Поверь мне, я всего лишь готовлю человека, который бы в деталях знал дела организации и, по крайней мере, мог бы своевременно информировать партнёров по текущим вопросам».
       В глазах Нины мелькали весёлые искорки:
       – Оксана взялась за английский язык. Конечно, было бы желание..., способности в расчёт брать не будем, но необходимого времени, при нашей-то работе, она не найдёт.


       В словах Нины не было и тени ревности, она твёрдо знала, что на фронте делового общения с иностранцами ей равных нет. И её заговорщическая улыбка говорила о том, что она уже успела заметить нечто большее, чем то, что муссировалось окружением. 
       А через несколько дней она рассказала о разговоре с Василием, близким другом Витольда. Два года тому назад Василий помог с арендой помещения под «Мечту» да так и «приклеился» к этой организации. Он принадлежал к новой элите «находчивых», но взял на себя не только роль советника:
       – Знаешь, Паша, сегодня Вася передал мне откровения Витольда о том, что когда он видит ноги Оксаны, теряет голову. Так что, выходит, их сближение – не просто деловая необходимость?


      Павел твёрдо знал, что Нина терпеть не может досужие разговоры, даже с ним. Проявленное ею откровение и радовало его, и огорчало. В слух же добавил:
       – Ты и прежде высказывала сомнение по этому поводу, а про себя подумал: «Не нравится мне ни откровения Витольда Василию, ни откровения Василия Нине. Но она об этом заговорила, скорее, под гнётом беспокойства о климате в коллективе».      
       Павел достаточно часто бывал в «Мечте», корректируя  информационную  систему.  Когда  он  был погружен в диалог с компьютером, в эти минуты его лицо было прямо-таки свирепым. Порой, он даже не слышал, когда к нему обращались, и этим вызывал подозрение, что чем-то недоволен.


       Об этой своей особенности он узнал, когда перешёл в новую организацию и на солидный пост. Вечно занятый какими-то мыслями, он мог не заметить приветствия коллег. Но очень скоро все поняли, что он доступен, отзывчив и не без юмора даже в свой адрес. 
       Тем не менее, он жил не только одной работой, любил открытое общение и весёлые компании, хотя спиртное употреблял в микроскопических дозах, что определялось, возможно, принципиальностью, а, возможно, врождёнными свойствами организма.


       По этой причине, или какой другой с трудом выносил длительные застолья. Он хотел тепло относитьcя тем, кто его окружал, но терял настроение, когда воздух нет-нет да и сотрясало беспричинное сквернословие.    
       Он не был ни ханжой, ни белой вороной, слышал с детства классические примеры высшего пилотажа в колоритной ветви русского языка. Но его коробили, как и давнюю подругу его жены – Анну Павловну тоже ставшей сотрудницей «Мечты», спровоцированные алкоголем «пикантные подробности» в устах курящих и попивающих женщин, добровольно сменивших аромат цветка на вонь сигареты и водочного перегара.   


       Произнося будто бы в шутку:
      – Мы с Анной Павловной воспитаны коммунистами, такими и останемся, – тщетно хотел намекнуть на необходимость по возможности снизить градус вольностей. А по сути понимал, что каждый будет жить в соответствии с мерой своей испорченности, или субъективной правоты.    
       Не менее  опасной  казалась  ему  всеобщая  поддержка (практически на ура) сентенции Витольда:   
       – В «Мечте» нет женщин и мужчин  –  здесь только сотрудники». 
       Понравилось это всем, видимо, потому, что оправдывало всеобщее братание, которое день ото дня стало набирать обороты по поводу и без повода.


       Это не было «изобретением» Витольда, с этого начинали ещё коммунисты. Лозунг о свободе любви зафиксирован в «великих трудах». Но уничтожить институт семьи оказалось не под силу. Тогда!...
       Теперь эта идея снова ищет благодатную почву. Павел однажды услышал об этом из уст особы, представлявшей на телевидении предприятие из сферы малого бизнеса. И эта особа далеко не единственная. 


       Что? Битому неймётся? Или теперь для анархии в отношениях между мужчиной и женщиной имеют место реальные предпосылки? 
       Павел улыбался, размышляя об этом: «Видимо, я выживший из ума старик и очень скоро сменяющее нас поколение докажет, что концентрация внимания на проблемах выживания в бизнесе исключает служебные романы.


       Нет, не докажет. Попытка объявить себя бесполыми в рабочее время – наглая ложь. Служебных романов теперь не меньше чем прежде.
       Скорее я поверю в гипотезу о том, что в недалёком  будущем брак укрепится, потому что один из партнёров будет кибернетическим роботом, не отличимым от человека, но с устойчивой психикой, отличной коммуникабельностью и отличной сексуальной способностью».   


       Сейчас на ум Павлу пришла высказанная отцом кибернетики Винером мысль: «Я рад, что жил в то время, когда человек был в состоянии достичь успехов во многих отраслях науки. Сегодня же человек, сидящий в одном кабинете, не знает того, что знает человек в соседнем кабинете».   
       – Хотел бы я жить тогда, когда станет возможным  партнёр-клон? – спросил себя Павел. – Пожалуй, нет.  Природа-матушка будет плакать от того, что люди научились обманывать сначала себя, а потом её.


       А, говоря серьёзно, настроение падало. Те, к кому он относился с уважением, вдруг стали делать одну «проскачку» за другой, как лошади на ипподроме. Это были первые шаги в проявлении вседозволенности. 
       Летний сезон закончился, и сотрудники «Мечты» занимались совместной с иностранцами оценкой своей работы, приёмом и доставкой до адресатов гуманитарной помощи и неприятными дебатами с посетителями. Занятость была не меньше, чем летом. Выйти на телефонную связь с «Мечтой» по-прежнему было невероятно сложно. По этой причине не очень приветствовались звонки родственников по семейным делам, и такого рода контакты были сведены на нет без каких-либо обсуждений.


       Павла не трогали, поскольку с оперативной информацией ажиотаж спал. И хотя он был, в некотором роде, «свой», Нину по личным делам старался не беспокоить.
       Но однажды позвонила мать Нины с жалобой, что не может до неё дозвониться. Павел старался оказывать помощь и внимание родителям, насколько это было возможно, сам. Но в данном случае нужен был совет, и он сел за телефон. На связи оказалась Света.


       Она была не так давно принята в «Мечту». По объяснениям женской половины сотрудников –  как протеже одного из друзей Витольда. Но с первых дней, как и незадолго до этого принятая на работу Оксана (жена близкого друга Витольда), Света не вызывала никаких восторгов со стороны Дины. Ещё до появления сплетен о непрерывном «сотрудничестве» Витольда и Оксаны Дина выражала бурный протест по поводу этих двух персон и обвиняла Витольда в неспособности разобраться в том, кто есть кто. Но Витольда они устраивали потому, что, по сути, поселились в офисе и потому всегда были под рукой, хотя в таком рвении по тем временам не всегда была нужда. 
       – Антонович? – уточнила Света – мне кажется, что Вам теперь надо искать Нину в кабинете Василия.


       Она явно сделала акцент на слове «теперь». Павел это уловил и заулыбался:
       –  Спасибо!  Надеюсь, туда дозвониться проще.
       Улыбался Павел потому, что знал таланты и наклонности Василия. Хорошо знала это и Нина. Она могла пококетничать, столкнуть разговор  на  доверительные рельсы. Чему свидетельством был переданный ею разговор Василия с Витольдом. Но вряд ли Нина удовлетворилась бы интрижкой, а большего в этой паре быть просто не могло. В намёке Светы скорее можно было бы заподозрить мелкую ревность, потому что она тоже не отказывала себе в посещениях кабинета Василия. Там могла перепасть рюмочка.


       А Нина, – то ли в самом деле наивно верила, что на работе мужчины и женщины всего лишь сотрудники и по этой причине не считала опасным спровоцировать кривотолки, то ли её всё-таки увлекала игра в кошки-мышки с мужчинами. Эту дилемму никто не отважился бы решить. Окружающие испытывали только удивление и восхищение тем, что при всей кажущейся открытости и доступности, она сохраняла имидж независимого наблюдателя, стоящего чуть в сторонке.


       Показательным в этом отношении был эпизод на свадьбе Витольда и Дины. Нина непозволительно долго беседовала с немцем, и её лицо играло всеми цветами обаяния женщины-охотницы. Не напрасно ли только мужчин называют охотниками? Анна Павловна, танцуя с Павлом, настороженно поглядывала на эту локальную сценку, где разыгрывался спектакль, для участников которого, зрителей будто не существовало.


       После танца Павел направился в фойе к курильщикам Витольду и Евгению ¬– мужу Оксаны. Беседуя между собой, они не заметили  приближения Павла. Евгений в это время говорил:
       – Ай да Нина! Ай да молодец строить глазки!
       – И этим надо пользоваться – сказал Витольд, подчёркивая тем самым свою позицию.


       Павлу ничего не оставалось, как повернуть назад, чтобы не смутить собеседников. Да, эти люди не знали Нину так, как знал её он. И что из этого? Нужно время, чтобы её поняли? Или это в принципе невозможно для всех, включая мужа, и справедлива молва о том, что женщина  –  загадка?


       Дома Нина сама завела разговор о её долгой беседе с немцем. Она четко понимала, когда переступает грань, и не ждала вопросов или упрёков, а пыталась как можно быстрее развеять любые тучки неопределённости и сомнений. А Павел не считал деликатным задавать вопросы и, уж тем более, упрекать. Несколько удивлялся тому, что, понимая двусмысленность некоторых поступков, Нина всё-таки их делает. Но успокаивался, когда она по сути дела раскаивалась, укрепляя доверие к ней.
       –  Паша, ты не сердишься на меня, что я тебя сегодня бросила? Понимаешь, я просто должна демонстрировать дружеское расположение к партнёрам. Многие считают, что наша организация – временная. А я этого не хочу.


       Тон был настолько сердечен, что Павел не счёл возможным воспроизвести диалог Витольда и Евгения. С одной стороны, он боялся, что Нина, открытая для всех и по немыслимой наивности верящая в ответную открытость, начнёт пытать друзей о деталях диалога. Последствия такого допроса практически непредсказуемы. С другой стороны, он не мог быть уверенным в том, какова будет реакция на разглагольствования двух подвыпивших мужичков об использовании её в качестве приманки – смех, или обида. Ведь само упоминание о таком разговоре можно посчитать, по меньшей мере, оскорбительным.


       Никогда прежде Павлу не приходилось решать вопрос: стоит, или не стоит обсуждать то, или иное событие с Ниной. Нет ничего удивительного в том, что система координат сферы их сосуществования изменилась, но эта смена декораций оказалась слишком ураганной для Павла. Прежде всего, они стали меньше бывать вместе. Крутой поворот в судьбе Нины, давший возможность продемонстрировать свои способности, меру любви к делу, степень ответственности за  него, отодвинули  личное на второй план. И если ранее абсолютное доверие и внимательность исключали сомнение об уместности той или иной темы разговора, то теперь Павел должен был выбирать, когда и что можно говорить. Одержимость Нины неосознанно включила механизм оценки важности темы беседы, и поэтому в домашнем общении она либо непроизвольно выпадала из разговора, либо короткими ответами демонстрировала отсутствие интереса. Это Павел переносил с трудом, но виду не показывал: чему-чему, а терпению жизнь его научила.


       Так, полегоньку время добежало до Нового года. В городе находился один из авторитетных учёных Германии Вилли Райникер, сотрудничавший с «Мечтой» практически с первых дней его существования.
       Чернобыльская зона не могла не интересовать специалистов, имеющих прямое, или косвенное отношение к медицине. Оказывая солидную помощь медицинским учреждениям, Вилли Райникер получил возможность вести научные исследования по профилю, связанному со щитовидной железой. И именно это почти немедленно породило крайне негативную реакцию со стороны определённых чиновников.


       Казалось бы, какая разница, кто ведёт активный поиск решения одной из бесчисленных проблем, возникших в связи с аварией. Любая победа на этом фронте представляет общечеловеческий интерес. Ан, нет! Чей полигон исследований? На каком исходном материале проводятся эти исследования? И аргументам в пользу отторжения чужестранца не было числа.


      Полигон исследований ¬– лаборатория, созданная по сути дела на деньги института Вилли Райникера. Материал исследования – больные зубы, вырванные за непригодностью, о которых никто бы и не вспомнил, даже прежние их владельцы. А чиновники вспомнили, вопия о том, что у нас крадут носители научной информации. И в пылу этой дикой и безнравственной перепалки, забыв об элементарных правилах этикета, просто скатывались до базарных оскорблений, за что пришлось заплатить по суду.


       Эхо этого процесса будет достаточно долгим. И если принять во внимание, что в «мирское дело» были втянуты достаточно высокопоставленные священнослужители, которым по их статусу не полагалось опускаться до мирских конфликтов, то надо думать, что не нравилась научная активность специалистов «из-за бугра» не только представителям медицины.
       Павел был убеждён, что протест заблудших – не более чем отрыжки от обиль-ной пропагандистской еды во времена «железного занавеса».


       А сегодняшний новогодний вечер все сотрудники «Мечты» и члены их семей были гостями Вилли. В торжественной части принимали участие представители региональной власти, и это означало, что не всех покинуло здравомыслие в оценке деятельности  Вилли. «Мечта» же гордилась своим участием в судебной эпопее на его стороне.
       Витольд в своей речи представлял Вилли каждого сотрудника своей организации от неофициального «финансиста» Василия до водителей и был в эти минуты просто паинькой для своих подчинённых.


       Павел на этом вечере был удивлён дважды. Когда они входили с Ниной в зал, он увидел, что какой-то мужчина очень активно машет им, приглашая занять места рядом. Он этого человека не знал. Издали он казался высеченным из камня или вырезанным из дерева. По мере приближения к столу  становилось уже неудобным «пялиться» на незнакомого человека, хотя вопрос о монументальности так и остался нерешённым. А на Нину выпала задача представить Павлу их нового водителя Славика и его жену Машу.


       Пожимая руку Славика, Павел удивился тому, насколько она мала – вроде бы даже и не мужская, не жесткая, что ожидалось от  руки водителя. А чуть позже он понял, в чём причина эффекта скульптуры. В Славике всё было безукоризненно, костюм, причёска, черты лица – всё как нарисованное, выточенное, чётко прошитое, приглаженное. Даже чуть вьющиеся волосы были слишком упорядочены. И только улыбка была абсолютно естественной. Новый знакомый подавал надежды на здоровую коммуникабельность. В конце вечера Павел и Славик уже вместе пели старые песни под баян.


       Второе удивление было связано с объявлением Василия «финансистом» фонда. По старым своим связям Павел знал, что он принадлежит к клану «крутых», ходящих по острию ножа и орудующих с законами по-своему. Зная анархистский характер Витольда, Павел засомневался в целесообразности такой «связки». Не потому, что надо шарахаться от любого куста, а потому, что надо иметь хорошую и трезвую голову, прежде чем толкать её в пасть крокодилам.
       Примечательной и печальной особенностью новогоднего праздника было то, что он оказался последним, когда сотрудники «Мечты» встречались за столом семьями…   
       А пять месяцев спустя, Павел с дочкой поздравили свою труженицу с днём рождения, подарили цветы и немудрящие стихи. Такой обряд поздравления стал семейной традицией, проявлением внимания, искренности и душевной теплоты: 


   Мой милый ангел! Сколько светлых дней
  Судьба рукою щедрой подарила!
  Твоя улыбка (мне-то ведь видней)
   Без слов об очень многом говорила.
   И в день рожденья мне не занимать
   Ни искренности и не вдохновенья
   Спеть о любви, молчанию внимать, 
   Смиренно опустившись на колени.
   Сегодня я, как никогда, горазд
   Искать очарования причины
   И улыбаться свету каждый раз
   Знакомой и не гаснущей лучины.
   Не упадёт с берёзы новый лист.
   И по весне гнезда не бросит птица.
   И чувства те, что в сердце родились,
   И слёзы, что сверкают на ресницах,
   Не смоет  жизни жёсткая волна,
   Пока не буду этого стесняться.
   Я виноват, но в том моя вина,
   Что я хотел над временем подняться.
   Пусть колокольчик пляшет под дугой,
   Хотя судьбе проблемы нет обидеть.
   Но я, быть может, как никто другой
   Хочу тебя счастливой в жизни видеть.
   За сущность догм прогнивших не держись
   И будь готова в сутолоке дикой
   Принять душой и сердцем нашу жизнь
   Во всей её абсурдности великой.
   Я ж пред судьбою кепочку сниму,
   Чтобы тебя дела не волновали.
    И те, кто близок сердцу твоему
    С тобою рядом вечно пребывали.


       Ближе к вечеру Павел и Лана гуляли в парке, и решили заглянуть к маме, благо её офис был рядом.
       На столе оставались следы «обеда», и сразу было понятно, по какой причине. При всём том, что эта традиция скорее формальна, всё же  приятно, что близкого человека коллеги уважают. В кресле Витольда перед компьютером сидела женщина, помогавшая «Мечте» в решении  юридических  вопросов. Павел знал её ещё не столь близко, а потому после простого «Здравствуйте», не спрашивая ничего, отправился домой. Несколько смутило только одно обстоятельство: в глазах сотрудницы жены читалась растерянность или неловкость, трудно сказать.


       Часа через три позвонила Нина и сказала, что ездила по вызовам, связанным с доставкой гуманитарной помощи адресатам. Павел не находил способа прервать неловкую паузу и сердился. Тон в голосе Нины смахивал на оправдание. В чём? «На воре шапка горит»?


       О характере её работы давно было известно. Звонков домой с объяснениями, чем она занята, никогда не было. К тому же поездки по вызовам были прерогативой водителей. Могли быть, конечно, исключения. Нельзя шарахаться от неожиданностей. Но Павла беспокоило одно. Если сказанное – маленькая неправда, то обязательно найдётся кто-то, кто это заметит, а потому  спросил:
    ¬– Нина, кто сейчас в вашей комнате?   
    – Да, практически, все.
    – Ты не думаешь, что найдётся ушастый? 
    – Да никто меня не слышит, каждый занят своим делом.
    – Да я это так. Просто рад тебя слышать, а не бросать тень на порядочность твоих коллег.
       Разговор получился из мелких придирок и неудачных оправданий и совсем не вязался с праздничным днём в семье.   


      Вечером Нина пришла с охапкой ландышей и сказала:
      – Вот видишь, я от тебя ничего не скрываю. Мы ездили в лес, и ребята нарвали мне цветов.
       Лана стала готовить вазу; события дня никак не обсуждались. Павел посчитал инцидент не существенным и надеялся, что Нина оценит его молчание.
       Однако в дальнейшем обсуждение проблем «Мечты» в кругу семьи прекрати-лось. Последствия этого оказались неожиданными. В беседах с сотрудниками Павлу иногда не удавалось скрыть спонтанного удивления по поводу событий, о которых они начинали говорить, будучи в полной уверенности  о его осведомлённости. И он корил себя за неспособность управлять своими эмоциями.


       Беспокоило ощущение, что он где-то потерялся. Не хотелось думать, что замалчивание, пусть даже не очень важных событий, о которых всё равно становилось известно, рано или поздно может привести к размыванию доверия. 
       Пугали и примеры последствий. Одна из коллег Нины общалась со своим мужем по телефону так, что от стыда хотелось  лезть под стол. Не верил Павел, что они с Ниной дойдут до такого. Но и в мелкой неправде или молчании прячется неуважение.    


       Беда вовсе не в том, что Нина стала смотреть иначе на некоторые вещи, которые прежде единодушно считались недопустимыми. Беда в том, что она стала скрывать это изменение в себе. И Павел не мог понять, что в стратегии молчания преобладало  – наивное желание оградить его от переживаний, или угрызения совести за мелкие проступки, которые были самой не по душе.
       Синдром толпы – страшная вещь. И ему казалось, что всё началось именно с неумения остаться принципиальной тогда, когда все впадают в мелкий грех, а ей неудобно показаться белой вороной. Скорее же она была уверена в непогрешимости перед собственной совестью.   


     Но человек очень быстро находит аргументы в своё оправдание: «дело требует»; «надо уважать кодекс товарищества». А близким людям неудобно ссылаться на «кодекс семьи». Это было бы насилием  над душой, которая ждёт понимания и, разумеется, уважения её права на свободу выбора. Только вряд ли можно надеяться, что перераспределение прав и долгов между породнившимися душами может принести какую-то пользу их союзу.
       Если один, реализуя своё «право на личную жизнь» и трактуя этот аргумент как желание посвятить себя любимому делу, приносящему авторитет в коллективе или хороший заработок, понимает, что  приносит боль близким, то, по крайней мере, он должен честно сказать, что дело для него важнее. Каждый из нас хочет знать своё место в душе любимого.


       Павел не хотел состояния холодной войны. Иногда он шептал про себя: «Милая Нина, что я должен делать, чтобы вернуть взаимное доверие? У тебя-то хоть есть надежда, что нам когда-нибудь вновь не придется долго размышлять над тем, что говорить можно, а что не стоит?
       Три месяца спустя, возвращаясь из офиса «Мечты» домой, Павел горько усмехнулся из-за всплывшей вдруг в памяти фразы его лекции: «В технике, в живой и неживой природе именно недостаточность информации или её отсутствие порождает конфликтную ситуацию».


       В человеческих отношениях свою ограниченность в знаниях, а, чаще всего, свою дремучесть мы прячем за наспех подобранными «мудрыми» мыслями и затасканными стереотипами. Оказавшись пленниками чужого опыта, далеко не полного и субъективно переосмысленного, или, ещё хуже, неверно истолкованного, упрощаем представления о настоящей и не всегда милосердной  жизни. Идеализируем себя, партнёра и мчимся, довольные собой, по таким ориентирам как: «меняется всё, не меняются только люди»; «яблочко от яблоньки недалеко катится»; «человеческий характер предопределён и прошит в его генетическом коде»; «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты».


       И вот мы уже решили для себя, что «знаем его как облупленного» и ставим на этом точку. Ориентируем своё поведение в соответствии с полученным знанием и, к великому сожалению, проигрываем, совершая цепь ошибок. Не заглядываем партнёру в душу до тех пор, пока не обнаружим, что дверь туда уже не так легко открыть, мечемся, не умея найти подходящие ключи, и замыкаемся в бесконечном молчании, ни во что не веря и ни на что не надеясь…
       У Павла был печальный недостаток – в неожиданных ситуациях он терялся… Вот и сейчас он брёл по улице и, чувствуя, что его щёки горят, изо всех сил пытался рассуждать, чтобы снять неопределённость, в которой оказался (как это делает шахматист, столкнувшись с неожиданным ходом противника).


       В голове вертелось: «Мы слишком долго жили достойно и во взаимопонимании, чтобы предположить, что один из нас играл роль образцового супруга. Такой театр невозможен хотя бы потому, что у каждого из нас есть глаза как “зеркало его души”. И для  внимательного человека не требуются  подсказки и намёки  об охлаждении. К тому же моя Нина не умела и не хотела врать. Я довольно часто бывал на её новой работе, по мере сил помогая их очень дружной команде, всегда встречал её улыбающиеся глаза и искреннее уважение к нам со стороны её сотрудников.   


       В какой-то мере они завидовали нам как супружеской паре, а я завидовал этим людям, единодушно демонстрирующим ту философию жизни, которой придерживался сам. С большим удовольствием помогал им и чувствовал себя пусть неофициальным, но сотрудником…».
       Сегодня  он  пришёл  в  офис, чтобы сделать пустячную модификацию одной программки по просьбе Витольда, вчерашнего друга, а ныне – президента  (теперь у нас президентов хоть пруд пруди).   


      –  Паша, поверь, сейчас абсолютно не до тебя!  – встретила его Нина, проходя по залу походкой с оттенком некоторой  решительности и серьёзной озабоченности.
      Да, ей были свойственны и решительность, и озабоченность, и ответственность, но они никогда ещё не были столь показными. И это было настолько неожиданным и для него, и для посторонних, что невольное “Ох!” одной из сотрудниц усугубило тяжёлую паузу.


       –  Извините меня, – сказал Павел всем присутствующим, после нескольких се-кунд замешательства, и ушёл, успокаивая себя тем, что неприятности не исключены, и вечером это недоразумение будет устранено и забыто.
       А вечером произошло ещё более неожиданное. Агрессия Нины не остыла, как полагал Павел:
       – Ты сегодня повёл себя как мальчишка. Твои извинения и уход смешны. И вообще постарайся реже у нас появляться, а то у некоторых складывается впечатление, что ты следишь за мной.
       –  Боже, Нина, что за нелепость?


       Павел, казалось, был в шоке. Пугало его то, что он не видел её глаз и что никогда не слышал такого тона. Он не мог себе представить, что могло бы вынудить её говорить в таком тоне. Мелькнула и тут же была отвергнута мысль, что тот их мир, который казался безукоризненно прочным, дал трещину. Боялся этой мысли, может быть потому, что в детстве слышал от бабушки: «Трещина имеет одно свойство – увеличиваться».   


       Твёрдо знал только одно: никаких подозрений в отношении  взаимного  доверия у него возникнуть не могло, и уж тем более, в силу убеждений, да и просто из чувства собственного достоинства и уважения к Нине, никогда бы не унизился до слежки. И сейчас мучился тем, как же Нина могла озвучить такую мысль?  Кто (или что) заставило её так думать?


       Напрашивалось два вывода.
       «Или Нине об этом сказал кто-то из сотрудников, кто в меру своей испорченности, расценивает сложившуюся в «Мечте» ситуацию таковой, когда я должен был начать ревновать и следить. Или в команде, в её внутренних отношениях, произошло что-то, что, по мнению Нины, я бы осудил, и она решила меня оградить от лишнего знания».
     Первую версию он отвергал потому, что Нина знала его отношение к ревности и слежке (а, может быть, не верила?), а ещё потому, что он доверял ей, возможно, больше, чем себе. 

       
       От любви, конечно, никто не застрахован, но Павел был абсолютно уверен, что Нина не стала бы прятать возникшее чувство. Пример, вселявший такую уверенность, в их жизни был. На «шашни» за спиной она не способна и знает, что два зла, рождаемые предательством любовников и ревностью – близнецы-братья.
       Когда-то в юности Павел приобрёл книгу «В мире мудрых мыслей». В разделе «Ревность» большинство великих людей короткими сентенциями клеймили тех, кто проявлял это чувство. Общая идея этих высказываний сводилась к тому, что ревнивец – ничтожество, владеющее объектом, которого не достоин.


       Павел ревности не испытывал. Может быть, под  прессом авторитетов, а скорее из житейских примеров понимал: ревнивец либо унижает партнёра беспочвенными подозрениями, посягая на право души жить свободно, когда и права, и долги – в гармонии; либо уже не владеет душой партнёра, и тогда его метания и слежка – не более чем  безумство.
       Что же касается игры в любовников-любовниц, то у Павла и на этот счёт то же была своя позиция. Такого рода систематическое преступление нельзя скрыть никакой ложью. Связь любовников – обыкновенное воровство. И если на карманнике горит шапка, то у любовников следы воровства высвечены на лицах, поступках, предметах обихода…


       Попытка считать себя хитрее и умнее других свидетельствует только о скудо-умии заложников “тайной любви”. Их воровство унижает тех, кто был когда-то из-бран по собственной воле, а теперь сброшен на обочину. И жертва, либо должна делать вид, что ничего не происходит, либо уходить, приняв на себя чужой грех разрыва, а заодно спасая репутацию воров, якобы своевременно объявивших о своих новых чувствах.   


       Вторая версия о том, что в команде Нины произошло что-то предосудительное, и эту информацию следовало скрывать от мужа, тоже, скорее всего, несостоятельна.
       Нина и Павел достаточно долго жили в доверии, знали многое о светлых и тёмных сторонах жизни. И Нина знала, что её мужа вряд ли могло напугать что-то из бесконечных и далеко не всегда приятных коллизий организации, если только она по нелепой случайности не оказалась сообщницей недостойного дела.
       – Нет, – подумал Павел – ни к чему это гадание на кофейной гуще не приведёт. Если я действительно, ниспровергая ревность, всё-таки оказался в плену этого чувства, то тогда только минуты задушевности, которые у нас не редкость, смогут всё вернуть «на круги своя».


       Но за невыясненным недоразумением вскоре появилось новое.
       Как-то вечером позвонил Витольд и спросил Павла, не приехала ли ещё Нина и, поскольку её дома не было, пообещал позвонить ещё.
       Через полчаса он уже извинялся за беспокойство и попросил, чтобы она позвонила ему по возвращении – на работе возникла неожиданная проблема.


       Нина не появлялась ещё часа два, и Павел уже стал мало-помалу беспокоиться. Известно, что дорога и машина гарантий не выдают. Как ни удерживал он себя от демонстрации беспокойства, всё-таки на исходе третьего часа позвонил Витольду, чтобы спросить, не появилась ли информация о местонахождении Нины и Славика, который повёз её домой. Тот ответил, что он уже сам беспокоится и готов ехать на поиски – путь то практически один. И только этот разговор закончился, вошла Нина.
       Павел передал ей, как ему казалось, достаточно спокойно, что звонил шеф по поводу какой-то проблемы. Она набрала номер и буквально через минуту бросила недобрый взгляд на мужа:
     – Что вы тут панику подняли? У одного проблема, не стоящая выеденного яйца, у другого – «ах, жена пропала». Мы подвозили Мишку («полномочного» представителя «Мечты» во всех посольских миссиях). Этому другу тоже что-то от меня надо. Без вливаний он в посольство никогда не ездил. 


       Вид у неё был усталый, и не удивительно, что она тут же отправилась в спальню.
А Павел не понимал, почему Нина сердится? Да, они с Витольдом беспокоились, но никакой паники не было.   
        Наутро Витольд завёз Нину на работу, обговорив по дороге ближайшие дела, а Павла прихватил с собой на дачу, чтобы он в чём-то помог, но скорее, чтобы как-то разрядить напряжение прошлого вечера:
      –  Ну что, кажется, мы оба получили по шапке, улыбался Витольд.


       Он побаивался Нину, фронт переговоров с иностранцами лежали на ней, зачастую принимала решения в этих переговорах сама. Довольно часто спорила с шефом. Иногда бывала абсолютно неправой, но не допускала признания неправоты очевидно, из страха потерять авторитет.
        Как утверждают психологи – это убийственный недостаток авторитарной личности, не понимающей, что её неуступчивость приносит гораздо больше вреда, чем пользы. Но, справедливости ради, надо сказать, что авторитаризм Нины приносил всё-таки больше пользы, чем вреда. Она была обаятельной личностью, приятной собеседницей, и мелкий грех был как бы уже и не грех.


       Витольд носил на себе маску рубахи-парня с отклонениями до самодурства, был прирождённым анархистом, не знавшим и не желавшим знать о том, что во всех областях жизни должно присутствовать организующее начало, пусть даже в примитивной форме. Стратегия – куда кривая вывезет – долго будет бить его, и мало надежды на то, что он эти несчастья примет когда-либо на свой счёт.


       – Потрошил я сегодня Славика. Говорит, что Нина уснула и он, не желая её беспокоить, крутил по городу, –  продолжил Витольд, делая жест рукой, подчёркивающий сожаление о случившемся.
       – Даже так? – ответил Павел и помрачнел. Витольд, заметив это, ругнулся:
       –  Чёрт возьми, сколько раз просил Славика быть поосторожней, – и опять рука поднялась над баранкой.


       Было совершенно непонятно, какой смысл он вкладывал в слова «быть поосторожней». Он был явно растерян, поскольку понял, что Нина, очевидно, объясняла Павлу вчерашнюю задержку по-другому.
       Истолковать последнюю фразу Витольда можно было двояко. Либо он была  необдуманной (ляпнул, что попало), либо спонтанным желанием «удружить» Павлу и предупредить его о том, что повышенное внимание Нины и Славика друг к другу начало беспокоить их окружение. Павел заулыбался и сказал:
       – Что, народ уже ждёт от меня ревности? Ты не первый мне на это намекаешь.
       –  Ревность – здоровое чувство собственника.         
       – В далёкой юности я прочитал в одной умной книжке совсем другое. Определений этому чувству было много и, практически, все негативные.
       – Я люблю книги и, не хвастаясь, скажу, что много читаю. Но не все книжки «умные».
       – А я, может быть, не столько из уважения к чужим оценкам, сколько из чувства собственного достоинства не стал бы «биться головой о стенку, как баран», и уж тем более посягать на свободу выбора человека, как бы он ни был мне дорог.


       Наверное, мне было бы больно, но скорее – стыдно перед людьми, что не оправдал их надежд, ведь ст;ящих партнёров в сторонку не отодвигают. Как видишь, я – честолюбив. Хочу, чтобы люди меня ценили. Может быть, даже самоуверен, полагая, что в глазах людей чего-то стою, а потому не думаю, что пришло время меня отодвигать.      
       – Приятно послушать умного человека.
       –  Волнует меня сейчас другое, – прервал Витольда Павел, ¬– мне надо найти программиста для вас, кто бы принял мою работу. 
        –  Я  Вас, Антонович, не понимаю, – Витольд, как и все сотрудники «Мечты» обращался к Павлу в вежливой форме, поскольку тот был, как и Анна Павловна, старше, чем остальные сотрудники.
       –  Дело в том, что я никогда не отказывал Нине. Она просит, чтобы я меньше светился в вашей конторе, и мне это не трудно сделать.
       –  В нашей конторе пока я решаю, кому светиться, а кому нет. Мне нужна Ваша помощь и, пожалуйста, приходите, когда сможете. Остальное я улажу.   
       –  Да, в «Мечте» решаешь ты, а вот наши личные проблемы с Ниной придётся решать нам самим, хотя я думаю, что они не выходят за рамки недоразумения.


       И всё-таки, как всякий человек, подходящий ко всему со своей меркой, Витольд был не в своей тарелке.  Он не очень-то верил шушуканью сотрудниц. За три года совместной работы с Ниной он чётко усвоил, что внимание мужчин не очень щекочет её самолюбие. Лёгкого кокетства она не избегала, и как бы этим укрепляла свою общительность, но свойственную ей маску стороннего наблюдателя демонстрировала настолько чётко, что невозможность «служебного романа» подразумевалась как бы сама собой.


       По возвращении домой Павел рассказал Нине о беседе с Витольдом лишь то, что считал безопасным. Ох уж эта установка: молчать, тщательно всё обдумывать, чтобы не ранить человека напрасно.
       Он сам не любил разговоров с посторонними об их отношениях и знал, что Нина этого не любит. Так сложилось, что открыты были любые темы для разговоров, но никогда не препарировались взаимные отношения, хотя психологическая наука считает жизненно важным постоянное изучение особенностей сосуществования двух душ и обмен мнениями по этому поводу, чтобы они не оказались однажды в тупике, из которого не найдётся выхода.


       Нина не любила слов, считала, что правда об отношениях живёт не в словах, а в делах и поступках. Думая об этом сейчас, Павел вспомнил беседу с одной из своих сотрудниц, которая во время одной из случайных встреч вдруг разоткровенничалась: 
       «Мы часто забываем, что “Сначала было СЛОВО...” Я посвятила свою жизнь человеку, который был и остаётся с позиций общественной морали  исключительно порядочным, но за всю нашу жизнь он ни разу не осмелился сказать о своих чувствах.


       Мне трудно судить, но с моей точки зрения нельзя по-настоящему продемонстрировать мужскую страсть и нежность, молча. Будь он неладен со своей порядочностью, если не нашёл ни единого слова, которое бы запало мне в душу и подняло в ней ответную волну нежности и страсти. Смелости хватало только на грубости, о которых знаю только я и, видимо, дети. Мы не знаем, какими они выросли, по-видимому, потому, что своим образом жизни научили их одному – молчать…
       Есть люди, которые отпускают саркастические шутки в адрес песен Тани Булановой, а я плачу, когда слышу «…рядом ты стоишь, но тебя уже со мною нет...».
       Пусть смеются, пусть не догадываются, до какой степени их помиловала судьба».


       На краткое изложение Павлом разговора с Витольдом Нина никак не отреагировала (в этот момент она мыла посуду), может быть потому, что она уже дала пояснения вчерашнему событию, а пояснения Витольда посчитала вообще нелепыми. И Павел понял, что он совершил ошибку. А два объяснения одного и того же события (Ниной и Витольдом) от неопределённости не избавили.   


      Да, все мы люди разные. Павел много читал об отношении людей вообще и супругов в частности. Тем не менее, обращаясь к книгам, сентенциям мудрецов, он никогда не принимал информацию безоговорочно. Он привык думать, хотя и свои выводы не рассматривал как защиту от ошибок.