Дважды дезертир, который брал Берлин

«ДВАЖДЫ ДЕЗЕРТИР»,
КОТОРЫЙ  БРАЛ  БЕРЛИН…

 … Всего лишь час до самых главных дел.
Кому – до ордена, ну, а кому – до вышки.

                В. Высоцкий

Ни от сумы, ни от тюрьмы
не зарекайся.
 
                Русская поговорка

    Живет в Вологде одинокой и тихой жизнью  Юрий Зальманович Хазан. Знакомы мы еще с довоенных времен. Совсем небольшая разница в возрасте отнесла нас к разным поколениям: к воевавшим и не воевавшим.
    Юру и младшего брата воспитывала мать. Профессии у нее настоящей не было. Много помогал в воспитании мальчиков отчим. Но  достаток в доме был относительный.  И контролировать учебу братьев времени у родителей было мало. Предоставленные самим себе, братья в школе учились прилично. У одногодков ребята пользовались уважением за доброту, независимый характер, за умение постоять за себя.
      Пришел 1940 год. В стране создавалась система Трудовых резервов.  И хотя Юра еще не кончил седьмой класс, выписали свидетельство и определили в Ленинградское ремесленное  училище, готовившее столяров. Отправили, поселили в общежитие, одели в новенькую форму, но часть ребят «взбунтовалась»: не хотим быть столярами, хотим быть металлистами…  Ребята  добились своего.
     Но тоска по дому, по маминой ласке покоя не давала.   И в декабре 1940 года Юра на новогодние праздники «рванул» домой. А было ему в ту пору пятнадцать лет.
     «Закон есть закон», и особенно, когда закон подписан вождем народов Сталиным и всесоюзным старостой Калининым…  Через неделю явилась милиция, еще через неделю состоялся суд, приговоривший малолетнего «дезертира трудового фронта» к одному году тюрьмы. Не помогли ни слезы матери, ни речи адвоката…
     И пришлось Юре пройти через три-четыре тюрьмы, через две колонии, пока с началом войны малолеток не решили отправить домой. Немец стоял уже под Москвой. От Тамбова до Вологды кружными путями, без денег и продовольственных карточек, через суровую зиму сорок первого  полмесяца добирался парень домой… Испытание было не из легких.  И сразу устроился на работу. Тут уж было не до маминых нежностей…  Нужна была рабочая карточка!
    И так он работал до тех пор, как исполнилось ему семнадцать. Повестка в армию не заставила себя ждать. Сначала – в учебные лагеря в Чувашию, потом в известные на всю Россию Гороховецкие военные лагеря. Не всем так везло: перед отправкой на передовую муштровали в полную меру целых шесть месяцев. Готовили младших командиров.
    А уже потом сержантом – в 19-ю механизированную бригаду 2-й танковой армии. И не просто в пехоту, а в особую роту автоматчиков. И танки там были все английские и американские, Шерманы и Валентайны, и машины Студебеккеры – тоже. Да еще наши бронетранспортеры БТР. И автоматы им выдали самые новейшие наши – пистолеты-пулеметы.
         Командир бригады полковник Ершов очень радовался, получив такое обученное пополнение.  Задача была поставлена -  сопровождать наступающие танки в прорывах.
Фото – Солдаты на танках. Из И-нета
      Юрий Зальманович рассказывает:
      «… Бросили наше подразделение сразу в операцию «Багратион». Наступление было  столь стремительным, что автоматчики двигались прямо на броне танков. Местность – непроходимые болота. Своими глазами видел, как тонули танки в болотной жиже. Но прорвались.
      Уже за Бобруйском на шестой день наступления вражеская пуля раздробила кисть левой руки. Месяц – в медсанбате. Когда предложили повторную операцию, отказался, чтобы вернуться в свою часть. Так до сих пор левая ладонь искореженная…
   Второе ранение, точнее – травма уже в Польше, когда взрывом сбросило с брони и  сильно зашибло и помяло ногу. Там попал в госпиталь в Познани, но снова вернулся в часть. Как самые страшные минуты войны вспоминаю бомбежки и сильные минометные обстрелы».
      «Против нашей части немцы направляли Тигры и Пантеры, Но нас постоянно поддерживали девять «Катюш», потому было легче наступать!», - рассказывает Юрий Зальманович.  Многие однополчане, с которыми пошли   в первые прорывы, погибли. Были у меня два друга: Виктор Скляров и Шумов. Скляров погиб сразу, а Шумов – перед самой Победой. Но часть пополнялась за счет белорусских партизан, которые тоже хорошо умели воевать. Эти партизаны и рассказали нам подробно о зверствах, которые чинили немцы на оккупированных территориях.
    Ни о каких заградотрядах мы в то время и не слыхали. Даже отступать ни разу не довелось! На немецких пленных никто внимания не обращал: «Руки вверх и марш в тыл.  Там разберутся!». А вот с власовцами разговор был куда короче: особо их ненавидели бывшие партизаны…
    Население в Польше встретило нас очень хорошо, но бои и там были тяжелые. Под страшной бомбежкой форсировали Вислу  За эти бои наша бригада получила наименование «Слонимско-Померанская, Краснознаменная, орденов Суворова и Кутузова П степени».
        Не повезло мне в Польше: начался приступ аппендицита, а в госпиталь  привели поздно.  Думали, что я умру, но постепенно отпустило, а удалили аппендикс  уже  после войны в 1946 году. Врачи удивлялись: как это я не погиб от перитонита.
      Наши части не были в ежедневных боях, а мы редко сидели в окопах. Научились воевать: танки шли на прорыв, а после нас пехота лишь расчищала территории от разбитых немецких подразделений.  Весной 45 года форсировали  Одер, Шпрее.
      
   Впереди был Берлин. Полковник Ершов в конце войны пошел на повышение. Вместо него командовать нами стал подполковник Лифшиц. Но он вскоре  погиб, сгорел в танке при штурме города в Померании, где были тяжелые бои. За эти бои он был представлен к званию Героя Советского Союза
      Трудно даже представить: теперь наши танки и самоходки шли на Берлин в три-четыре ряда. Остановить такую армаду уже никто не мог. Мы опять не слезали с брони. Наш командир роты капитан Носов Василий Павлович был очень строг и требователен к солдатам: говорил: «Закончим войну – всем награды будут самые высокие, а сейчас – не до того».  Однако в самом конце войны обнаружилось, что сержант из наградного отдела, оказывается, получил четыре ордена Красной Звезды, что называется, «не выходя из штаба». Чем кончилась эта история, я так и не узнал…
     В Берлин мы ворвались со стороны Потсдама. Кварталы были превращены в крепость: подвалы всех домов сообщались друг с другом. Вот когда нам пришлось слезать с брони и начинать чистить эти подвалы от эсэсовцев и фольксштурмистов. «Гранату – вперед, и сразу за ней!» - таков был приказ: этому научил нашу армию еще Сталинград.
        Второго мая решили поехать к Рейхстагу, но проехать на машине так и не смогли:  на колеса машин  наматывались провода с поваленных столбов, а улицы были забиты искореженной техникой и развалинами. Вина и продуктов было в изобилии, но дисциплина в части поддерживалась железная. Долго праздновать Победу не дали.
        5 мая наш батальон  вывели в лес за город. Ненадолго задержались в немецком городишке Фюрстенберг, где расположился штаб нашей 2-й танковой армии.  А рядом оказалась территория немецкого  женского концентрационного лагеря «Равенсбрюк», в котором  из 130 тыс заключенных смогли выжить лишь немногие. Там же содержались и дети. Этот лагерь создавался эсэсовцами еще в 1938 году.  Мы впервые увидели своими глазами горы обуви, снятой с убитых, целые склады женских волос. Впервые увидели мы  печи-крематории, где фашисты уничтожали еврейских женщин и женщин других стран, обвиненных в антифашизме.   Зрелище было страшное…
       Затем нас отправили на охрану огромных складов немецких авиабомб. Малейший диверсионный акт или случайная небрежность могли бы стереть с земли половину города.  Один штабель авиабомб – сто тысяч тонн. И таких  штабелей – уйма.
       Тут же заняли настоящие караульные помещения. Выставили караулы. Так началась «мирная» военная служба, но очень напряженная и страшная. В карауле – два человека.  Охраняем сотни тысяч тонн бомб…, а где-то бродят недобитые эсэсовцы…
        И о наградах никто тогда  не вспоминал. Они «выплыли» через двадцать с лишним лет после Победы.
Фото Хазан Ю.З. 
        В Россию вернулись только под новый 1947 год. В Москве мы, солдатики, на радостях слегка загуляли и попали на губу. Это в своей части меня как сержанта знали и уважали и солдаты, и офицеры.  А с московской гауптвахты нас послали кого куда. Меня  послали охранять пленных немцев. в Домодедово. Потом - в Калининскую область на строительство нового аэродрома. То лес возили, то дома строили. Начальство менялось чуть ли не каждую неделю.
    Однажды прибыл пожилой офицер с молоденькой женой. Подошла она к нам, солдатикам, смеется…   Ну, и мы заулыбались, забалагурили  в ответ. Видно, не понравилось это командиру.  .
     А я в ту пору познакомился с работавшей в части девушкой из поселка, что был в пятнадцати километрах от стройки. Пригласила она меня в гости на выходные дни. Подошел в пятницу к  командиру с просьбой дать увольнительную.  Он ухмыльнулся и говорит: «Поезжай так, но чтобы в понедельник с утра был на месте!». На попутной машине быстро добрался. Встретили меня девушка и ее родители хорошо. А для меня это было все в первый раз: никогда я раньше с девушками не встречался за всю войну.
     И вдруг в субботу ближе к вечеру в дом является военный патруль и заявляет, что я – дезертировал из части без увольнительной. Явно, их прислал за мной все тот же командир: только он знал, куда я поехал. Не отличался, видно, он  порядочностью. Меня сразу в машину посадили и отправили на губу. Было очень стыдно перед гостеприимными хозяевами, но я еще не понимал, что меня ждет впереди…
    Заседание военного трибунала состоялось через пару недель. Мне и слова не дали вымолвить. Все дело по статье 193-7г  слушалось  меньше  получаса. Приговор – шесть лет испраительно-трудовых работ за дезертирство из части. И никаких жалоб. Тут же – в тюрьму, потом - в лагерь и на этап.
     А таких этапов потом было множество. Больше других запомнился страшный этап длинной 2500 километров в трюме  баржи от Красноярска до Игарки на стройку №503. Строили там дорогу Игарка – Солехард. И дальше этап – колонной пешком 200 километров по трудно проходимой местности до поселка Янов Стан, что на реке Турухан. Это название все тогда знали: в Туруханской ссылке бывал когда-то товарищ Сталин.
   Целую зиму жили в палатке на 200 человек, а морозы заполярные, не шуточные доходило до - 60 градусов. Вместо печек – три железных бочки…  Главные орудия труда – кирка, да лопата. Кормили сносно, но и работать заставляли до упаду. Мой срок считался маленьким. А вместе с нами были и «политические», осужденные на 15, а то и на все 25 лет по страшной 58-й статье.
   На этой стройке был так называемый «зачет»: день за три. Но для зачета нельзя было иметь взысканий. Потому приходилось терпеть даже тогда, когда было невыносимо трудно. Как «счастливое время» вспоминаю  несколько месяцев, когда я оказался случайно поваром у полевой походной кухни. Но и там была  изнуряющая работа: все готовить приходилось из сухих овощей. Хлебная пайка - 900 граммов при условии, что выполняешь норму.
    В середине срока перевели в Норильск. Всего я «отстукал» три года и восемь месяцев. При освобождении дали справку о том, что я не имею права проживать в Вологде, а только в районном центре Соколе. Почему было такое ограничение, я и до сих пор не знаю. И, как всех освобождаемых, практически, в обязательном порядке свозили в избушку, где жил Сталин, превращенную в музей.
    Вернулся  к матери, пошел в милицию. Безо всяких разговоров выправили мне вологодский паспорт.  Сразу пошел на работу. Освоил много профессий: никелировщика, слесаря, сварщика. Только на заводе «Ремсельмаш» проработал двадцать лет. Получил медаль «Ветеран труда».
    В 1952 году женился, и прожили мы с женой душа в душу сорок лет.
    На юбилей 20-летия Победы по настоянию жены и дочери запросили  через военкомат о моих наградах за войну. И тут выяснилось, что причитаются мне медали «За отвагу», за освобождение Варшавы, за взятие Берлина и другие. Получил я и орден Отечественной войны второй степени. Как теперь говорят, «награды нашли героя». Только вот  «самоотверженный труд» в Туруханском крае  так никто и не оценил...
    Но для меня в жизни главной памятью остается освобождение Белоруссии и Польши,  штурм Берлина! По дороге на Берлин я потерял многих друзей. До сих пор помню имена  погибших. А о плохом в моей биографии и вспоминать не хочется…  Одно скажу: дезертиром я никогда не был!