Повести Белкинда 1 Чёрная цена спасения

  Рисунки члена союза художников Любови Капцан
   
           Да, я малосодержательна, но зато
                глубока и привлекательна

                Бездна

  Чёрный туман полз по извилинам мозга в его не по росту крупной голове. Вовочка Белкинд притащился в свой 8 «Г» с урока физкультуры с чёрными кругами под чёрными глазами. Тяжёлая голова его едва держалась на тонкой шее дистрофика. В горле сидела вечная ангина, руки и ноги дрожали от непривычного напряжения. Но не в этом главное «ФИ с этой культуры». В отличие от математички Елены Петровны, Городилов не поставил ему очередную двойку. После Вовочкиной безуспешной попытки взобраться на брусья учитель физкультуры изрёк бессмертный афоризм: «Двойки я ставлю тем, кто плохо делает. Но ты же никак не делаешь. – А потом добавил: – Такой белёк в восьмом классе? Немыслимо! Иди в шестой».
Именно это предложение именно в этот момент обсуждалось в учительской.
Муся Марковна, мать Вовочки, стояла в позе просительницы перед дебелой Еленой Петровной и со слезами на глазах умоляла дать Володе шанс, ну хотя бы два месяца.
  Елена Петровна осталась непреклонна: «Мальчик, который даже слов таких, как медиана, биссектриса, гипотенуза, не знает, не может учиться в восьмом классе. Он не отличает квадрат разности от разности квадратов!»
Поток устрашающих Мусю Марковну слов остановила Кира Петровна, учительница истории. Все эти давно забытые термины её не пугали, а раздражали. Тоже мне мера интеллекта. Она что-то звякнула своим почти детским голосом насчёт пятерки за исторический анализ, полученной Вовочкой сегодня на первом уроке. Но на это мрачная Рита Моисеевна показала жуткую Вовочкину тетрадь по русскому языку, где ошибок было больше, чем разборчиво написанных слов.
– Для пользы вашего же мальчика, Муся Марковна, он же просто не... – «недоразвит» хотела сказать Рита Моисеевна, но поперхнулась вовремя и выразилась чуть изящнее: – Не успел развиться.
Чёрные глаза Муси Марковны сверкнули. Она была из тех людей, которые слышат недомолвки.
– Мой мальчик вполне развит, – сказала она побелевшими губами.
Вмешался директор.
– Ладно, – сказал он. – Посмотрим, какие у него будут оценки за четверть.
– Хорошо, – сказала Муся Марковна, не успев сообразить, что четверть кончается через две недели. – Но посадите Володю за первую парту. У него очень плохое зрение.

  Елена Петровна улыбнулась директору. И эта её улыбка донесла до Муси Марковны каверзную суть того, на что она согласилась. Она вскипела, но признать свой промах было выше её сил. И тогда она, уже открыв дверь учительской и чуть не сбив резким движением Свистухина из 8 «Г», произнесла свою крылатую фразу:
– Мой сын! Мой сын будет гордостью вашей школы!
Сверкнула её седая прядь, и она стремительно ушла. Слёзы душили её.
Немая сцена в учительской была последним, что увидел Свистухин. Он понёсся в класс. Возгласить такое доводилось не часто.
– Огольё, чо услышал, обхохочетесь. Маманя Белёкина блямснула: «Мой Вовочка будет гордостью школы».
Жалкий Вовочка ощерился, как крысёнок. Мусю Марковну Свистухин сыграл очень убедительно. Однако возглас его повис в воздухе. Смеяться над несчастным Вовочкой никому не хотелось. А может, и некогда было. Нависала над бедламом в голове контрольная по алгебре. И не простая, а четвертная. Да и какой умный человек станет слушать Свистуна. Один только Вовочка вспыхнул и ощупал на ноге свой «ножной меч», то есть «нож, который мечут». Смеяться над мамой он не позволит никому. Но тут в дверях показался огромный бюст Елены Петровны.
– Белкинд, пересядь на первую парту. Да, Размахнин, а тебе я разрешаю вернуться на своё место.
Размахнин, по кличке Росомаха, по-медвежьи переваливаясь, довольный ушел на своё место. Там, вдали от злющих глаз Елены Петровны, был шанс списать.
Вовочка сумрачно взглянул на нависающий над ним бюст дородной учительницы. Она не снизошла до того, чтобы объяснить, почему это корень из пяти умножить на корень из семи будет равно корню из тридцати пяти, а корень из двенадцати при сложении тех же корней не получится. Почему в случае умножения можно засунуть оба числа под корень, а в случае сложения нельзя? Сейчас в приступе посетившей его яростной ясности Вовочка увидел доказательство неверности и провозглашенного «Еленой» закона умножения корней.
На самом деле – корня квадратного из минус четырех нет. Берём два таких несуществующих числа, умножаем по правилу Елены. Минус четыре умножить на минус четыре это же вполне плюс шестнадцать. А корень из него очень даже есть. И зовут его четыре. Вот и выходит, что из ничего получаем что-то. Абсурд.
Вовочка победно посмотрел на учительницу.
«Мало того, что ты неуч, так ты ещё и нахал», – едва слышно ответила она на его взгляд.

  Как часто ужас вырастает из болотной почвы незнания. Вовсе и не была Елена Петровна злобной свиньёй. Скорее, вполне добросовестной коровой, питавшей добротным молоком своих знаний не одно поколение учеников. Но паслась она совсем не на том информационном поле, на котором болезненно шатался Белкинд. Ну откуда ей было знать о грамотах, полученных Белкиндом на двух математических олимпиадах?
Как это откуда? Если не от Вовочки, предположим, что он такой скромник, то от гордой мамы его – почему нет?
А потому и нет, что Вовочкины грамоты были написаны на имя ученицы женской школы Белкинд Влады. Что делать, девочка-секретарша, заполнявшая грамоту, исходила не из факта, а из логики. Очевидно же, что в женской школе учатся девочки!
Два мальчика-шестиклассника, спрятанные мамами от уголовных ужасов мужских школ города Иркутска в женской, получили эти грамоты весной 1952 года. Приятель тоже получил грамоту на имя Пряхиной Саши.
Крылатая фраза Вовочки: «Я не девочка, я мальчик», которую он произнес впервые в возрасте год и восемь месяцев, на сей раз была произнесена как ультиматум. И он перешел в 7 «К» девятой мужской школы. Перешёл, прорываясь сквозь легенду, что там двух мальчиков утопили в сортире. Да, да, тёплые клозеты в нетёплом сибирском климате в те годы не водились. Это был дощатый сарай в школьном дворе. И в нём именно утопили одного зарезанным, а другого даже живым.
Володя предпочёл риск позору. И, как ни странно, седьмой класс пережил вполне благополучно, исключая то, что фактически не учился. Вернее учился всяким приёмам выживания. Один из них звался Искандер Файзулин. Единственный еврей и единственный татарин сдружились – куда деться – на национальной почве. Здоровенный  Файзулин дружил бескорыстно, из принципа, но даром это бельчонку не прошло. Восьмой начался страшно. Искандер ушел в ПТУ, а врагов своих оставил, и кому – нетрудно догадаться.
Да, но какие шансы догадаться были у Елены Петровны? Она же в этой кровавой каше не варилась. В душе усталой Елены Петровны кипела совсем другая каша. Тревожили болезни внучки, пугали возможные результаты контрольной, присланной из районо, злила неуёмная мамаша этого явного недоноска. Глаза бы на него не смотрели.
В ответ на холодную пустоту снежной бабы, запорашивающей белизной огромную чёрную доску, вспышка вдохновения в мозгу у Вовочки остыла. Записав быстренько очевидное ему решение первой задачи и чувствуя тупое сопротивление второй, где громоздились огромные, усеянные корнями выражения, Вовочка поскользнулся и упал в пропасть страшных воспоминаний. Класс остался где-то наверху, где присутствовало его тело с резко потемневшими кругами вокруг тупо потухших глаз.
Из чего состоял тот рослый, рыхлый развратный Подкорытов, выученик какой-то уголовной банды? Из водки, матерных и матёрых девочек, табачка с приправами и бесконечной жажды измываться. Конечно, за этим стояло голодное детство, погибший на фронте отец, наплыв уголовников в город (1953 год) и старший брат, вкусивший «богатой» воровской жизни. Весь этот набор был и у Сашки по кличке Еврейчик. И он вор, и нож его не менее опасен, но только он иногда останавливал Корыто своими длинными, как у орангутанга, руками.
А в тот день ни его, ни «Муравья», который ревниво оберегал право битья Вовчика-Япончика, не было. Вот тогда-то Подкорытов и довёл Вовчонка до точки, до последней точки в богатой приключениями иркутской жизни Вовки Белкинда. А точку поставил нож. Настоящий бандитский нож из напильника с наборной костяной ручкой и медным колечком на её конце. Вовец-молодец нашел его в лесу. В том лесу, куда он скрылся от всех своих болезней и слабостей, нажитых из-за выбитого глаза. Мама отправила его в лесную деревню к своей сестре, школьной учительнице. Там он с другом своим, длинным бурятским мальчиком по имени Данзан, учился метать этот нож, бегать на лыжах, находить дорогу в лесу, делать настоящий охотничий лук и стрелять из него влёт. Там он научился прыгать на высоту своего роста и сбегать с поросшей кочками горы быстрее скакавших рядом коз.
Но здесь, в Чите, куда его увезли от смерти, никто ж этого ничего не знал. Ему было отчего ослабеть и было почему не знать программы даже седьмого класса. Но кому он это расскажет?

  Звонок заставил Белкинда вздрогнуть. Пробежав глазами текст последних двух задач, он понял, что совершил подлость. Предал мать. Он мог и должен был их решить. «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» Вовочка с размаху стукнулся лбом о парту. Он ненавидел себя. И так пролежал до самого начала урока физики. Ну, тут он расвирепел совершенно.
К доске вышел Лёня Морозов – правильный, разумный, организованный. Это ему было поручено наскоро вдолбить в бедную Вовочкину голову пройденный за полгода материал. Леня утверждал, что сила равна произведению массы на ускорение. В жизни Вовочка не слышал более наглой чуши. «Моя сила – это моя сила, и от твоей массы и ускорения, с которым ты рванёшь со старта, никак не зависит». Леня возразил, что речь идёт о законе Ньютона и спорить с Ньютоном себе дороже. Вовочка лишь презрительно усмехнулся, брат его двоюродный учил его, ещё пятиклассника, признавать лишь острую, как его нож, логику. Брат как будущий врач сказал, правда, «скальпель», но он же учил о терминах не спорить, ибо они условны, о них нужно договариваться.
И Вовочка поднялся.
– Геннадий Андреевич, я могу оспорить утверждения Морозова.
Бить по голове самого Ньютона Вовочка решил не спешить. Тогда ведь и слушать не станут.
Учитель физики одобрительно улыбнулся. Ему очень понравился стиль речи.
– Оспорь.
– Только случайно сила может равняться произведению массы на ускорение. А закон физики должен выполняться всегда, а не при случае. Иначе это вовсе не закон физики, а так – правило уличного движения.
 – Верно, – сказал многомудрый педагог, – только в одном случае сила равна произведению массы на ускорение: когда это не вообще сила, а только и именно сила, необходимая для того, чтобы телу массой «эм» придать ускорение величиной «а». У тебя есть возражение против этого утверждения?
Вовочка смущенно задумался. Такого учителя он видел лишь второй раз в жизни. Первой была учительница математики. Выброшенный из нормальной школы за патологическую неуспеваемость, он оказался с ней один на один по счастливой случайности. С ней дружила Муся Марковна. Обе, как жены офицеров, запертых в военном городке, работы не имели и занимались художественной самодеятельностью, изготовлением то цветов, то необыкновенных тортов, то детских праздников. Медея Шимшоновна под стать своему рослому мужу Автандилу была необыкновенно красива и по-настоящему одарена талантом самостоятельного мышления. Не то что скучная обрюзгшая учительница начальных классов Любовь Степановна.
Вовочка с замиранием сердца слушал, как отказывалась от него Медея. «Малыши – это же особая порода. Люба – специалист. А я младше седьмого никогда б и не взяла. Мусенька, я не справлюсь». На что Муся Марковна мудро заметила: «Не будем судить суп, не попробовав».
До конца учебного года оставалось три месяца. За эти три месяца Вовочка и стал настоящим мужчиной. Бескомпромиссное, неподкупное ясное мышление стало его сущностью. Задачи третьего, четвертого и пятого класса он решил все до одной. Сначала ради её восхищённой улыбки, а потом – ради самой математики. Ибо она же и была Мать этой самой матики.
 И вот перед ним сидел Отец физики. Вовочка твердо верил в то, что Математика это карта-схема Физики. Видишь сразу много, но теряешь детали. От деталей этих можно на время отвлечься, но напрочь забывать ни-ни. Дураком окажешься. Была в его жизни с Медеей одна задача. «Из трех килограммов муки можно выпечь четыре килограмма хлеба. Сколько можно выпечь из мешка муки весом в 70 килограммов?». Реалист Вовочка заявил, что при выпечке часть муки неизбежно теряется, так что в задаче опечатка. Наверно, наоборот, из четырёх килограммов муки большой раззява выпечет три килограмма хлеба, а приличный хозяин почти те же четыре из четырёх. Но больше, чем муки, хлеба никак не получишь.
 В ответ прозвучало: «Вова, ты забыл про воду». С тех пор Вова никогда больше не забывал выяснить до конца физический смысл математической задачи, чтобы увидеть эту не названную явно «воду».
 А урок физики тем временем продолжался. И не было в нём ни одной пустой для Вовочки секунды.
 Следующим был урок литературы. Сухая, как давно обглоданная кость, Рита Моисеевна, на зависть любому гипнотизеру, усыпила уставшего Вовочку одной фразой. По классу молча летали комки жёваной бумаги, выстреленные из разнообразных «обрезов» образца уходящего 1953 года.
 Риту Моисеевну это не очень волновало. В этот холодный сибирский город её занесло дело кремлёвских врачей. Блестящий столичный корректор, учитель она была ну просто никакой. Но странное дело, она ощутила тут ореол почтения к своей сто-личности. У неё не учились. Её слушали. А этот дохляк даже слушать не был способен. Она вспоминала ребят её приятеля Додика Тишлера. Вот то были настоящие еврейские мальчики. Мушкетёры, крепыши, лучшие фехтовальщики Москвы. Глядя на Вовочку, уж никак нельзя было догадаться, что и он фехтовал, очень даже и неплохо для восьмилетнего, и на коне без седла скакал в 11 лет как настоящий монгольский мальчик.
 Вовочку разбудил парень с удивительным прозвищем Африканыч:
– Домой пора, Вовочка. В постельке поспишь.
Вовочка тоскливо поплёлся домой. Ангина душила его хиленькое горло. Кружилась голова, и дрожали ноги от напряжения. Идти было далеко и одиноко. В тумане он пришел домой и залез в постель, допустив жуткую небрежность. Нож остался примотанным к ноге кожаным ремешком. А скрытно снять его можно было только в сортире. Деревянная коробка сортира стояла в двадцати метрах от дверей дома в другом конце огорода. И вот напившийся малинового чая и прочих маминых лекарств Вовочка среди ночи не сел на ведро, как это делалось ночью, а пошел «на двор» в самом буквальном смысле. Ума хватило застрять в холодных сенях, где, конечно, было чуть теплее и ветер не гулял так залихватски откровенно. Там же он и припрятал свой необыкновенный нож.
Единственный раз в жизни он метнул его в бою. В Подкорытова. Никаким иным способом остановить этого садиста Вовочка уже не мог. Размазывая по лицу злые слезы и согнувшись пополам, как от боли, он отмотал ремешок и, закрутив нож как пращу, отпустил один конец ремешка. Нож летел как гарпун и вонзился, по счастью, в косяк двери в нескольких миллиметрах от шеи Подкорытова. Тот ничего такого не умел и даже в кино не видел. Вовкино хвастовство про лесные похождения обрело вдруг страшный вес. Корыто замер от страха. Нож пригвоздил его рубашку, и малейшее движение грозило порезом шеи. Лесной Вовк дёрнул за шнурок, и нож ловко прыгнул ему в руку, оставив на шее Корыта кровавый след. На том они и расстались.
Первую записку, где ему грозили смертью, Вовочка содрал с дверей квартиры сам и в школу пошёл, хотя и на ватных ногах.
Сашка-Еврейчик встретил в воротах школы.
– Не иди, Вовка, они тебя убьют.
– Порежутся.
– Дурак ты, они должны тебя убить. Они в законе. Им надо, чтоб их боялись. Это я «соплю» на твою дверь повесил. – Он замолчал, и лицо его странно дёрнулось, как от боли. – И я же убью. Уж такой фарт. Или убьют и меня тоже.
От этих слов Володя сжался и ушёл из школы номер 9 навсегда.
Дома бледная как смерть мама ждала его со второй такой же запиской. Нетвёрдая рука Петьки Кушнира вывела буквы крупно, и дрожание руки этой было видно и без специалиста, как его там, графолога.
Вот так и оказался Вовочка в добровольном заточении длиной в три месяца до дня, когда отца по его настойчивой просьбе перевели в другую часть, ещё дальше в Сибирь, и на опасную работу эпидемиолога. В добровольном и невольном заточении Вовочка слабел. Самое страшное в этом заточении было нечто тёмное, что скрывается в подсознании любого мальчика, а не только такого, у которого уже начали пробиваться усики.
Бесстыжие женские груди гротескных размеров заполняли его дни и ночи. Сначала он ещё что-то читал, решал задачки из «Математической смекалки» Коордемского и даже переписывал куски, чтоб победить свою чудовищную безграмотность при отличном знании всех грамматических правил. А потом сдался. Плохонький альбом, где лежала обнажённая Венера Джорджоне, и анатомический атлас заполнили всё его время и сознание.
И вот теперь, лёжа в постели с огромной температурой, он понимал, за что ему все эти унижения, и клялся себе, что никогда и не посмотрит, что будет тренироваться как Тарзан, бегать как Маугли, жить как железный Замятин. Впереди, по счастью, было воскресенье. А в понедельник он встанет. Встанет на бой. До Нового года останется... что-то ещё останется, геометрия, заполненная двойками.